Говорю ему: "Ну прости. Зря я ляпнула про руки из жопы. Я разозлилась, понимаешь?! Эти две стеклянные плошки у меня с институтских времен стоят... стояли, то есть. Понимаю, что никто не виноват. Но я женщина! Что, и психануть нельзя?"
Тишина, только туман застилает углы комнаты. Обычно туман серый, а этот ржавый какой-то.
И у тебя за перегородкой туман.
Выдыхаю. Говорю:
"Слушай... вернись, а? Понимаю, сколько у тебя всего накопилось. Но ведь было и хорошее? Я сама говорила, что... глаза у тебя умные. И еще... (что, что, что еще? Ведь соврешь - сразу почувствует.) Движения у тебя плавные, вот. И улыбка ничего так. А все остальное... ну не важно это!"
Туман становится гуще, и холодно, холодно... Плотнее заворачиваюсь в плед.
"Послушай, - говорю, - мне страшно без тебя. Третий день не выхожу из дому. Что, если я брошусь на первого встречного и... Нет, даже представлять не хочу!
Я так замерзла, а на улице двадцадцать девять... было... не может быть, чтобы летом - и так холодно! И этот голод, просыпающийся внутри... И пустота... будто все эти годы, день за днем, ненавидя тебя, я теряла по капле свою жизнь, и внутри теперь - зияющая пропасть, и мне нечем, нечем ее заполнить!
Но я не хочу этого... Ну есть же какой-нибудь способ тебя вернуть?!"
За окном сгущаются ржавые сумерки, ледяной, без запаха, ветер врывается в форточку. Впервые пугаюсь не только за себя. Фиалка! Горшок с пушистыми листьями и бордовыми цветами, мой "Испанский танец", выращенный из единственного листочка, двухлетний и, как казалось когда-то, безнадежный опыт цветоводства.
На негнущихся ногах подхожу к окну. Ощупью нахожу горшок с фиалкой, прижимаю к себе, пытаюсь защитить от ветра.
Возвращаюсь к разделяющему нас с тобой барьеру. ...Мне показалось или в комнате стало светлее? Сквозь ржавую пелену видно корешки книг в шкафу, смутно поблескивают серебряные рамки фотографий на журнальном столике.
Не выпуская из рук цветок, говорю:
"А помнишь... Помнишь, сколько радости было, когда из земли проклюнулось сразу восемь светло-зеленых листков? Тот, кто растил и поливал их, был для них жизнью, а жизнь... она бывает всякой, но не любить, не желать ее невозможно".
Вокруг по-прежнему сумрачно, но туман за разделяющей нас перегородкой слегка рассеялся. Я все еще не вижу тебя, но вижу фиалку - точную копию моей - в твоих руках.
"Хей, - говорю, - вспомни все книги, которые мы читали! Каждая создавала нас заново, собирала по кускам. Каждая превращала нас с тобой в море, солнце, ветер, прекрасную принцессу, дракона и рыцаря с пламенеющим мечом.
Вспомни каждое утро, когда мы с тобой выходили из дому... У тебя в тетрадке записана фраза, услышанная в кино: "Я люблю утро, утром все возможно". Ты окунаешься в утро, как в море, отдаешь ему тяжесть души и на секунду становишься всемогущим и легким, как солнце..."
Света стало больше, но я не хочу оглядываться, не отрываясь, смотрю на твой проступающий сквозь сумрак силуэт.
"...Вспомни о людях. Их несколько. То есть, их, конечно же, много, но для тебя - всего несколько. Рядом с ними ты перестаешь существовать - и одновременно становишься собой. Тем единственным, ради чего стоит жить, становишься..."
Вот тут оно и произошло. Не было ни хлопка, ни землетрясения. Я не уловила момент, когда туман вдруг исчез. Только солнечный свет да сухой, жаркий воздух южного лета... Оглядываюсь. Потом смотрю на тебя. За зеркальной перегородкой с фиалкой в руках близоруко щурит взгляд мое отражение. Робко улыбаюсь ему: мир?..
Единственный ответ
- Старушка и говорит мне: "Не открывай коробочку!" ...Как, какая старушка? Ты не слушаешь, что ли? Та, у которой я убирался по утрам. Хлеб приносил, фрукты всякие... А она мне за это позволяла разглядывать коллекцию антиквариата, только коробочку запретила трогать. Ух, чего у нее дома только не было! Старинные кинжалы, статуи божков из слоновой кости, тетрадь с пожелтевшими листами, оправленная в серебро, крошечный подсвечник с купидоном, зеркало толщиной с мой кулак... и коробочка эта. Черная - пластмассовая, что ли. Разрисованная вручную синими фиалками и кружочками вроде полной луны - как будто ребенок рисовал.
Конечно, с тех пор у меня руки чесались ее открыть. Думать больше ни о чем не мог, ходил как лунатик, все гадал: что там, внутри?
Как-то старушка задремала, я и приподнял крышку. Чуть-чуть... Думаю: проснется - скажу, что пыль вытирал, что оно само...
Сначала мне показалось, что коробочка пуста, только вижу: на дне лист картона, тоже черный. И как будто вибрирует, будто бы от него - тихое, еле слышное гудение. Осторожно поддел листок ногтем. Чувствую - теплый, будто только что на солнце лежал. На обратной стороне написано белыми буквами: "Оракул". Не успел я припомнить, кто или что это такое, как надпись исчезла, а вместо нее появилась другая: "Спрашивай".
Что я тогда почувствовал? Знаешь, я как-то сразу поверил, что если сейчас спрошу, он... оно мне ответит. Страх? Не знаю. Скорее безумный восторг и облегчение от того, что сейчас мне расскажут всё, всё... И я смогу наконец понять этот странный, дурацкий мир. Ну, знаешь (хотя, может, и не знаешь), как оно бывает в детстве? Говоришь себе: вот я вырасту, и все будет ясно... И вырастаешь, а ясно не становится. И привыкаешь к этому...
Я стоял, сжимал картонку в руке и не понимал, как задать вопрос, чтобы в него поместилась жизнь, смерть и все, что мне нужно или не нужно сделать или... И тут надпись на картонке опять пропала, а вместо нее появилось: "Принято". Вибрация прекратилась, листок стал холодным, и я понял: всё, сеанс окончен. Разочарование было таким, словно из меня вынули все силы, как будто десять кругов по стадиону бежал... Я сунул листок в коробочку, коробочку на полку... Дождался, пока старушка проснется, выпил с ней чаю. Попрощался.
Вышел на лестницу, и тут вижу: ты стоишь, трясёшь серыми крыльями.
Ну... и вот. Дальше ты сама знаешь. Ты сказала: "Я жду тебя. Как ты долго..." И ещё: "Пойдем, объяснишь мне, зачем я здесь". И я привел тебя сюда. Прости, тут беспорядок, я не думал... Да ты бери, бери плюшку. Больше я ничего не могу объяснить, сам не знаю...
Ты медленно киваешь, тянешься за плюшкой. Девчонка с короткими пепельными волосами, если бы не сложенные за спиной крылья, была бы похожей на сотни других. Даже одежда самая обыкновенная - серая футболка, джинсы. Говоришь:
- Зато я знаю... теперь знаю. Я здесь, чтобы помочь смотреть.
Переспрашиваю:
- Смотреть?
Морщишь лоб:
- ...Глядеть, видеть... Не важно. То, чему учатся друг у друга. То, что делают вместе.
Обыкновенное утро
Стою я, значит, поутру на балконе, на солнышке греюсь. Сирень пахнет - на весь микрорайон слышно, воробьи чирикают, горлица на верхушке тополя орет: "кваку-у-шку"... красота! И тут подлетает откуда-то справа сосед Василий, изобретатель. Натурально подлетает - планирует в воздухе, что твой кулек на ветру. Завис перед балконом, ручонками машет... А сам взъерошенный такой - как есть, воробей.
- Привет, - говорю, - Василий.
Он на меня посмотрел, как на убогого, - а он это, значит, умеет - глянуть, как припечатать.
- Ты что ж, - говорит. - Семеныч, не замечаешь ничего?
Взглянул я на него еще раз.
- Как же не замечаю? Ты, Василий, не побрился сегодня. И воротник у тебя помятый. Опять же, нервничаешь с утра, не здороваешься. Верно, с Алкой опять поссорился. Ты бы, Василий, зашел - или того... залетел ко мне. Посидим, поговорим. Кофею с коньячком выпьем...
Гляжу, его аж перекосило всего.
- Косный ты, - говорит, - человек, Семеныч. Про-за-и-ческий.
И руками замахал быстро-быстро так. Повернулся, да как рванет в небо...
Я ему вслед не смотрел. Ишь, обзывается с утра... А день то какой! Коты мяучат, птички поют. И тепло-то, Господи, лето...
Стукко
- Знаешь, кто я сегодня?
- Кто? - он улыбнулся добродушно и рассеяно, не отрывая взгляд от мерцающего экрана компьютера.
- Весна. - С торчащей кверху челкой, в платьице со множеством карманов, она была похожа, скорее, на встрепанного воробья.
- Весна... - Он потянулся за сигаретой. - А над машиной опять полметра снега. И дорога - грязно-ледяное месиво.
- Ну конечно, - довольно улыбнулась она. - Конечно, там лед и холодно: я же здесь. Зато прислушайся: сегодня все слова звучат по-весеннему! "Стихи, стаккато, стукко" - ветер и капель.
- Стихи у нас читаешь ты, - он аккуратно стряхнул пепел. - Кстати, поторопись - на концерт опоздаешь. Стаккато - это тоже твое. Что-то из музыки...
Она надела сапог, принялась застегивать молнию, потом, словно о чем-то вспомнив, в одном сапоге и одном шлепанце, подбежала к нему и поцеловала в гладко выбритую щеку. Он почувствовал запах ландышей и булочек с корицей.
- Стаккато - это и есть весна. Звуки падают, как капли... А стукко - она указала в окно, на соседний дом из розово-конфетного мрамора. Вот же оно... Каждый раз, когда кто-нибудь из строителей называл мне его, хотелось радоваться и танцевать.
Он поднял бровь: ...кто-нибудь из строителей? Дом строили три года, и за это время ему не приходило в голову поговорить с парнями, таскавшими ведра цемента.
- Когда ты... Как ты успеваешь все замечать?
- Не знаю, - она легко улыбнулась. - Да я и не замечаю, оно само...
Она взглянула через его плечо на ряды формул на экране компьютера. С самым серьезным видом послав компьютеру воздушный поцелуй, убежала одеваться. Минуту спустя он услышал щелчок ключа в замке.
Он погасил окурок вернулся к работе. Мерный стук клавиш... Шум автострады... И звук, который он слышал уже давно, но только сейчас заметил. Он остановился, не сразу решившись посмотреть за окно. Просто слушал.
Звуки, падающие один за другим.
Звон капели.
В роще калина
Как они все забегали, когда Солнце исчезло! Не зашло за тучу, не скрылось, как бывает во время затмения, а натурально пропало. Черное небо и никаких тебе звезд. Ни шороха, ни птичьего щебета. Только кусты калины покрылись кроваво-красными, светящимися в темноте гроздьями - а какая в мае калина, скажите на милость?
Сельчане, оправившись от первого шока, ломанулись в гаражи - да только машины застыли намертво. И телефоны замолчали. Бабки первыми догадались бежать на электричку. На станции прождали час... подхватили кошелки и побрели пешком в сторону города.
Я ушла на реку. Черная вода неслышно текла среди камышей.
Говорила мать: не люби городского, не люби поэта... Вчера уехал и слова не сказал. Видно и говорить-то не стоило.
Как сказали, что его нет, у меня в глазах потемнело. Потом оказалось, что не только у меня.
Через полчаса на реку пришла мать. Знаю, говорит, у тебя тут лодка припрятана. Давай переплывем на тот берег - всё безопасней, чем по лесу пешком.
Нету, говорю, лодки. Была да сплыла - откуда я знаю, куда? Ты ещё про Солнце спроси.
Поохала и ушла. Минут через десять появился отец. Кричал: "Я знаю, это ты! Всегда подозревал в тебе бабкину породу!"
Покричал-покричал, а подступиться побоялся. Ушел собирать вещи.
Я смотрела на воду, тихую-тихую - вот-вот остановится.
Услыхав шаги, не обернулась: кто там ещё? Оглянулась на голос.
- Еле нашел тебя! Вчера ушел пешком в райцентр, хотел сделать тебе сюрприз. Возвращался затемно и заснул в поле...
Он. Волосы растрепаны, рубашка в репьях, одно слово - поэт. Виновато улыбается и на руках котенка-британца держит - вчера я с дуру ляпнула, что хочу такого.
Говорит:
- Давай покатаемся на лодке - погода-то какая ясная! И - глядит на котенка - кошку с собой возьмем.
...Ясная? И тут я понимаю, что ночь - Бог знает, когда только успела? - сменилась ярким днём, кусты калины усыпаны белыми цветами, и птицы, птицы поют!..
Призрак-органист
В каждом городе есть своя легенда. Чаще всего они повествуют о делах давно минувших дней. Герой нашей легенды живет и поныне - если только можно так сказать о призраке.
Впрочем, ещё полвека назад он был не призраком, а весьма удачливым вором. За год до смерти - а умер он от инсульта - оставил воровские дела и устроился в местный костел органистом. К нему цеплялась полиция, да только доказательств у них не было: вором-то он был виртуозным... и таким же виртуозным стал музыкантом. Как играл... говорят, если бы его услышал Иоганн Себастьян Бах, расцеловал бы в обе щеки. Еще говорят, все жалел, что часовня за рекой заброшена - дескать, там и инструмент был получше, и акустика просто космическая...
Ну вот. А потом вор-органист умер. И после смерти не ушел ни на небо, ни в ад, а только перебрался за реку, в старую часовню. Освоил старый орган и каждую ночь играет Баха и Гайдна. Гениально играет - впрочем, я уже говорила.
Есть энтузиасты - ходят слушать каждую полночь. Но мы студенты, нам несподручно. Не знаю, кто первым в консерватории догадался, как можно умилостивить призрака, чтобы он заиграл днем, а только способ оказался верным. Девочка-отличница должна трижды обойти часовню, напевая воровские песни. Только петь нужно с чувством - иначе не отзовется, не заиграет.
И вот я - первая ученица на курсе - захожу на третий круг. Пою: 'Речь держала баба, звали её Мурка, хитрая и смелая была...' Волнуюсь, конечно: не так страшно увидеть призрака (после смерти его никто не видел), как стыдно опозориться перед сокурсниками, не получив его одобрения. Вкладываю в строки всю страсть: 'Даже злые урки - и те боялись Мурки, воровскую жизнь она вела!'
И в этот момент - получилось! - сверху доносятся божественные звуки Мессы си-минор.
О!.. Блаженство...
Эльф, кто же еще
Ну да, рождественский эльф. Зашел погреться у камелька... Не возражаешь?
Нет, тот бокал коньяка не был лишним. (Кстати, хороший у тебя коньяк! Я, хоть не человек, а разбираюсь...)
Почему один, без Санта-Клауса, без оленей? Так ведь еще целая неделя до Рождества. И потом, я из другой конторы. Знаешь, те, кто с Сантой - пишут письма, сортируют подарки... Механическая работа, однообразная - хотя нужная, кто спорит. Начинают за две недели до Рождества, 26-го к вечеру уже свободны. Увы! Наше бюро работает круглый год.
Вот скажи, что нужно для того, чтобы наступил праздник? Ты улыбаешься, а я, между прочим, спрашиваю серьезно. Блестки, мандарины, запах хвои? Поздравления, подарки?
А вспомни Рождество в 87-м, которое вы с Магдой отмечали на бензозаправке, не решаясь ехать сквозь буран и метель. На двоих у вас был термос с чаем да половинка шоколадки.
И все-таки ты был счастлив, как никогда в жизни... Знаешь, почему? Потому что сбылась твоя самая сокровенная, детская мечта: волшебный лес, метель и любимый человек рядом. И больше никого во всем мире.
Нет, мы не осуществляем мечты смертных - это, опять же, другое ведомство. Мы помогаем людям мечтать.
Тому открытку покажешь, другому дашь услышать знакомую мелодию. Сказки, опять же... Не представляю, как бы вы, люди, научились мечтать без сказок.
А если есть мечты, есть желания - будет и чудо исполнения. Оно, это чудо, и есть праздник.
Ну прощай, засиделся я у тебя. ...Зачем приходил? Говорю же: согреться. ...Ну да, вру. Вот уйду я (или улечу - это уж как тебе больше нравится), а ты потянешься за блокнотом, ты трижды на него взглянул, пока мы разговаривали.
Разные вы, люди, и мечты у вас разные, но таких как ты, я люблю больше всего. Мало кому из вас доступна мечта: написать настоящую рождественскую сказку...