Кубасов Евгений Анатольевич : другие произведения.

Русская душа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пьеса по мотивам произведений П. Романова.
  
   Русская душа
  
   (по мотивам произведений Пантелеймона Романова)
  
   Действующие лица:
  
   Андрей Христофорович - профессор Московского университета.
   Николай Христофорович, Авенир Христофорович - младшие братья профессора, полуразорившиеся помещики.
   Варя - жена Николая Христофоровича.
   Липа - тетка Вари.
   Катя - жена Авенира
   Веселый подрядчик
  
  
   Действие первое
  
   Двор у низенького дома с широким тесовым крыльцом. Недалеко в открытых воротах плетневого сарая, присев на землю у тарантаса, возиться рабочий с привязкой валька, помогая себе зубами. Во двор входит цивильно одетый мужчина с саквояжем в руке. Осматривается. С заднего крыльца, подобрав за углы полукафтанье, в галошах на босу ногу спускается старенький батюшка. Увидев приезжего, взмахивает руками и остается в таком положении некоторое время, точно перед ним явилось приведение.
  
   Николай Христофорович: Милый мой, Андрюша! Ай, ты приехал уж? Мы только собираемся посылать за тобой. Коляску к завтраму налаживали... Почему же на целый день раньше? Ай, случилось что?
   Андрей Христофорович: Ничего не случилось. Я же телеграфировал, что приеду пятнадцатого, и сегодня пятнадцатое, приехал, как собирался, а что?..
   Н.Х.: Милый ты мой! (в раздумье) Пятнадцатое - говоришь?.. Как пятнадцатое?.. Я же с утра на календарик смотрел - четырнадцатое число было!.. Ей-ей, четырнадцатое!.. Так-так...(всплескивает руками) Это, значит, вчера листик с календаря забыли оторвать. От же, бывает такое... Что тут будешь делать! Э-ко, как!.. Ну, здравствуй, здравствуй. (Обнимаются) Какой же ты молодец-то, свежий, высокий, стройный. Ну, ну-у... Прямо огорошил...Ах, милый! Да что ж, раз такое дело... Приехал, значит... Бывает же такое!.. Я про то же... Как обмишурился, как обмишурился, отродясь со мною такого не было... Так, что же мы с тобой тут стоим?.. Пойдем скорее к столу. Как раз к обеду приехал. (Приглашает на крыльцо) Что же сделаешь, если к тому идет. У нас так. Ниже, ниже голову - а то стукнешься.
   А.Х.: Что ж ты дверей себе таких понаделывал?..
   Н.Х.: Как понаделал, так понаделал. Как есть... У нас так, как пришлось! Что уж тут... Да что ты на меня все смотришь? Постарел?
   А.Х.: Да, очень постарел... (Отводит глаза)
   Н.Х.: Как тут будешь, что есть - то есть. Тут - природа, брат, а против природы, как?.. Природа, она всегда свое берет. Как супротив естества?.. А естество - это дело такое... (С виноватой улыбкой, потирая свои вялые, пухлые руки) А тут, прямо и не знаю - бывает же такое... Сам удивляюсь! Вот же, братец, затмение нашло...
   А.Х.: Какое затмение?
   Н.Х.: Да вот с числом-то. Надо ж такому случится: листок не оторвали. Говорю ж, отроду со мной ничего подобного не бывало.
   А.Х.: Оставь, пустое. Что ж теперь казниться?.. А где же Варя и дочери? Давненько их не видел. Девочки уже, наверное взрослые?
   Н.Х.: Да, большие уже, дай Бог! Одеваются, одеваются... Увидели коляску, как же... Врасплох захватил. А, вот и они... Да, вот же они...
   Выходят Варя и дочери.
   Н.Х.: (виновато объясняется) Вишь-ка, Варя, вышло то как, листок с календаря не оторвали, и вот что получилось... Мы-то завтра ждали, а он вот сегодня приехал. Говорю, отродясь с нами того не бывало...
   Андрей Христофорович с укоризной смотрит на брата.
   Варя: Вот вы какой. Я думала, что вы старый! А вы, прямо - молодец еще! Справный какой!.. Оно, конечно - в столице живете. В Петербурге самом!.. А там ведь море, а море, говорят, - действует!..
   А.Х.: (с иронией) И на что действует?..
   Варя: Ну, как... На внешность, и на все такое другое... Благотворствует... Доктор сказывал...
   А.Х.: Так я, Варя, милая, не в Петербурге живу - в Москве.
   Варя: Ах, ты, батюшки мои! Как же я обмишурилась! Вот, ведь обмишурилась! И верно! А в Москве, стало быть, моря нет?
   А.Х.: Нет.
   Варя: Ой, и взаправду нет! - запамятовала я. Да, и не надо, поди! Бог, с ним! Что тут будешь делать! Нам-то что?.. Ну, нет и нет, и то ладно. И без моря тоже... Все одно - тоже столица!.. Слава Богу добрались до нас. Давайте садиться за стол уже, время-то - обед. Как раз поспели. Не погребайте, отобедайте с нами. (Все рассаживаются за столом)
   Из дома выходит и присоединяется к застолью старушка со слезящимися глазами - тетя Липа.
   Н.Х.: (Шепчет на ухо брату, хихикая) Тетка наша, если помнишь. Перечница старая, глухая, как тетерка, не чует уж ничего, вроде, а все живет и живет...
   Липа: О, батюшка, да какой же большой ты стал! Ишь ты, молодец прямо! К братцу, значит... А как же! Надо!.. То-то мне сегодня кобыла брюхатая снилась - это к гостю. Так-то и привиделось, дюже явственно... Как там Прасковья, жива ли?
   А.Х.: (недоуменно, к брату) Какая Прасковья?..
   Н.Х.: (брату) А я что говорю: бывает с ней такое, день с ночью путает!.. (тетке) Тётенька, вы мешаете, это не Авенир - другой - старший наш брат - Андрей из самой Москвы.
   Липа: (обращаясь к Варе) Ой, я! Чегой-то он говорит? Кому я мешаю?..
   Варя: А то ж, путаешь - ты. Николай говорит: не Авенир это - Андрей, старший брат ихний из самой Москвы к нам в гости приехал!
   А.Х.: (с улыбкой) Я, Варя, сейчас не из Москвы - из Саратова - проездом.
   Липа: А я, что и говорю: кобыла брюхатая ночью привиделась, так явственно, явственно - верный знак - жди гостей.
   Варя: Вот они и заехали!
   Липа: (Варе) А Прасковья, стало быть, померла, раз про нее молчит, и то правильно, о мертвых или хорошо, или ничего. Ну, что ж - им гнить - нам жить...
   Варя хочет сказать что-то еще, но потом безнадежно отмахивается рукой
   Девочки - дочери Н.Х. выносят тарелки с окрошкой и щами такими горячими и жирными, что от них даже не идет пар. Жаркое тонет в масле. Все жадно принимаются за еду.
   Н.Х.: Ай, молодушки мои! Ставьте, ставьте, к дядюшке поближе...
   А.Х.: (Взглянув на поданные блюда) Что ж это вы делаете?
   Н.Х.: (Испуганно) А что?
   А.Х.: Да ведь это надо луженые желудки иметь, - жиру то сколько.
   Н.Х.: (Успокаивается) Ну, брат!.. Волков бояться - в лес не ходить. Как же иначе-то?.. У нас порядок такой, традиция, можно сказать... Нельзя, милый, нельзя, для гостя нужно получше да пожирней. А ты у нас - гость! (С улыбкой) А кваску что же?. Квасок у нас добрый, Варя на всяких растениях его настаивает, полезных! Отведай...
   А.Х.: Нет, нет, благодарю, я квасу совсем не пью.
   Н.Х.: Вот это напрасно. Квас на пользу...
   Липа: (к Варе) Чегой-то он?
   Варя: Квасу, говорит, не пьет.
   Липа: (Ласково) И то верно. Квас он пользительный. Если с солью, то от головы хорошо, ежели с водкой, то от живота. (обращается к гостю) Вот Варечку этим и отходили зимой только кваском. А тож, ведь, кто знает, как повернулось бы...
   Н.Х.: (Со вздохом) Беда, бедою. Прямо и не знали, что предпринять... Очень уж страдала.
   А.Х.: А что у нее было?
   Н.Х.: (Морщась) Живот и живот. По сей день мучается.
   Варя: У меня под ложечкой очень подкатывается. Как проснешься утром, так и сосет и томит, даже тошно. А слюни вожжой, вожжой...
   А.Х.: Что? как?
   Н.Х.: Вожжой. Как есть вожжой...
   А.Х.: Что вожжой?
   Н.Х.: Слюни вожжой. Такое вот делается.
   Липа: (Горестно глядя на Варю) Умирала, совсем умирала, голубушка моя.
   А.Х.: Так это у нее и есть катар. Ей ничего жирного, ни кислого нельзя - правильно - так и умереть можно.
   Липа: Бог милостив, квасом с водкой отходили.
   А.Х.: (Обращаясь к Николаю) Тебе бы нужно ее в Москву свозить.
   Варя: Что вы, что вы, Бог с вами! Нет, в Москву я не хочу! Залечат, знаю.
   Липа: (с опозданием, глядя на встревоженное лицо Вари) Чего-то он такое сказал?
   Варя: Говорит, в Москву мне надо к врачам. (уже обращаясь к А.Х.) Я уж лучше здесь, сама тут, а в Москву - не надо...
   Липа: (начинает голосить) Ох, Боже ж, ты мой!.. Куда ж тебя милую, хотят упечь?!.
   Варя: (пытается успокоить тетку, громко) Да нет же, тетя, никуда меня не хотят упекать, Андрей Христофорыч, брат наш, говорит, если что, надо в Москву, к врачам...
   Липа: (успокаивается) В Москву, к врачам, зачем это еще?.. А ну, как вырезать что-нибудь начнут, не приведи, Господи! Там только спусти...
   Н.Х.: Она вот тут обращалась к доктору, а он ей воду прописал, боржом какой-то... Пьет и хоть бы что - все так же - не помогает.
   Много едят и больше всех Липа. Так что даже девочки останавливают ее.
   Девочки: Бабушка, довольно вам, перестаньте, Христа ради.
   Н.Х.: Если хочется - все к месту.
   После окрошки, которой наливали по полной тарелке, а то и по две, ели жирные щи, потом утку, которая вся плавала в жиру, потом сладкий пирог со сливками. Потом всех томила жажда, и они снова принимались за квас. А Варя, наклонив горшочек с маринадом, нацеживала в ложку маринадного уксуса и пила.
   А.Х.: (Вскрикивает) Ну, что же вы делаете, Варя, это же маринад? Я же говорю: у вас же катар!...
   Варя пугается и роняет ложку.
   Липа: К нечаянности.
   Н.Х.: Да она уже привыкла к маринаду - это хорошо жажду унимает. Ты сам-то попробуй немножко - ничего.
   Андрей Христофорович подставляет свою ложку, лишь пригубив - морщится. Все смотрят на гостя и улыбаются.
   После маринада Варя пьет боржом.
   Варя: Вот, ведь - доктор велел: до еды надо бы, да опять запамятовала я.
   После застолья все расходятся. Братья, сойдя с крыльца, присаживаются на лавочку и смотрят на гаснущие, на закате вечерние облака.
   А.Х.: У вас день как распределяется? Вот, я смотрю, обедать садитесь, когда уж в пору ужинать.
   Н.Х.: Как распределяется? Что распределяется?
   А.Х: Во сколько ложитесь спать, во сколько встаете утром, когда работаете, принимаете пищу?
   Н.Х.: Ага! Да никак не распределяется. Как придется. Захотелось поесть - садимся за стол. А когда не хочется, тогда и не садимся вовсе... Зачем себя попусту неволить. А вот захотелось - всегда пожалуйста. Вот так! А как же?.. Живем неплохо, и стеснять себя незачем. И ты, пожалуйста, не стесняйся. У нас все просто... Я вот нынче встал в три часа ночи: собаки разбудили, пошел во двор, посмотрел, а потом захотелось чаю, сказал Варе самовар поставить, а по утру, в 8 часов заснули оба снова. Так и идет.
   Появляется Варя.
   Варя: Что же так сидеть-то, может яблочка моченого принести или морсу с погреба?.
   А.Х.: ( Отчаянно мотает головой) Нет, нет, спасибо. Ничего не нужно. Мы так посидим... Подышим, вон воздух какой...
   Варя пожимает плечами и начинает убирать со стола.
   Н.Х.: Воздух? Да ничего, воздух хороший. У нас милый и все хорошо. (Оглядывает брата) Ты для деревни надел бы что-нибудь попроще, а то смотреть на тебя жалко. У нас тут, милый, никто не увидит.
   А.Х.: Зачем же, я всегда так хожу.
   Варя: Всегда? Господи! - Вот мука-то. Воротнички крахмальные, сюртук, и этот - галстук...
   Н.Х.: Да, каждый день одеваться да чистится, - это с тоски помрешь. Это ты, должно быть, за границей захватил.
   А.Х.: Право, мне не приходило в голову, откуда я это захватил.
   Н.Х.: Нет, нет, это оттуда. (Смотрит куда-то в сторону) Оно сразу видно! И сколько же, милый, ты исколесил на своем веку?
   А.Х.: Да, я много путешествовал. В прошлом году был в Италии.
   Варя: В Италии! Ишь ты...
   А.Х.: Потом во Франции, Англии.
   Варя: В Англии! Господи! Это ж на краю света.
   Н.Х.: И как тебе это не надоело?
   Варя: (Кивает на мужа) Он вот не любит. Мы как к отцу моему на именины на три дня поехали, так он по дому скучает ужас!
   А.Х.: Отчего же надоест? Посмотреть, как живут другие люди... Другая страна, иные нравы, порядки...
   Н.Х.: Ну, чего нам на других смотреть!
   А.Х.: Как чего? Разве не интересно вообще узнать что-нибудь новое?
   Н.Х.: Как говорила Варина бабушка - узнавай не узнавай, все равно всего не узнаешь.
   А.Х.: Дело не в том, чтобы все узнать, а чтобы приобщиться к иному образу бытия, иной культуре , более высокой жизни. Я, например, говорил по телефону за две тысячи верст и испытал почти религиозное чувство перед могуществом ума человеческого. А в Париже на выставке новые аэропланы лицезрел. Невероятно! Недалек тот день, когда каждый человек сможет пользоваться этим чудом техники. Представь, садишься ты в аэроплан и, гонимый мощными моторами он взмывает в высь, к облакам, а через каких-нибудь несколько часов уже где-нибудь в Нижнем или, скажем, в Курске... (мечтательно) И это лишь начало, все еще впереди! Невольно склоняешь голову перед величием мысли, какая намного опередила свое время мчится и мчится навстречу неведомому...
   Варя: Пошла прочь, шляется тут...
   Андрей Христофорович вздрагивает и оборачивается.
   Варя: Это соседская гусыня повадилась к нам. Вот ведь нечисть!
   Н.Х.: (тоже вздрагивает и трясет головой, борясь с дремотой, потягивается) Вот ведь одолела!.. Ну, ты уж напрасно так этим восторгаешься. (Кладет ногу на ногу) В этом души нет, духовности, а раз этого нет, нам задаром его не нужно. Ты вот преклоняешься перед машинкой, тебя восхитило то, что ты за две тысячи говорить мог, и про аэропланы эти - тоже в курсах - газеты читаем. Только зачем все это?! Это, голубчик мой, - все чушь, внешнее. Русскую душу, ежели она настоящая, этим ничем не удивишь.
   А.Х.: Да что такое, - внешнее.
   Н.Х.: То в чем души нет. Ясно?
   А.Х.: Я, по крайней мере, так думаю, и это моё убеждение, что душа есть там, где работает человеческая мысль.
   Н.Х.: Так то - дух. (С улыбкой) Это же дух. Ты не про то совсем говоришь... Как говорится: путаешь Божий дар с яичницей.
   А.Х.: (пожимает плечами) Что!? Хотя - возможно. Ну, так сделай одолжение: объясни, что есть по твоему "внешнее, душа, дух", что там еще, определяет русскую душу?..
   Варя: (встает со своего места) Нет, пойду орешка принесу, а то скучно так сидеть.
   Н.Х.: (со снисходительной улыбкой) Вот ты человек ученый, профессор, говоришь, много повидал, и восхищаешься всякими человеческими выдумками. Машинами там всякими, устройствами... А зачем все это, к примеру нашему шорнику Денису все эти машины и устройства, если он, его отец, дед, даже прадед шили хомуты, и к чему ему твой аппарат по какому можно говорить за тысячи верст? И зачем ему аэроплан, если он поезд и тот лишь один раз в жизни видел. Вот ответь мне на этот интересный вопрос...
   А.Х.: (в раздумье) Ну, тут... Как бы сказать... Шорник, говоришь?.. А может так статься, что твоему шорнику ничего и не надо?..
   Н.Х.: (торжествующе) Вот милый мой, дошел ты до самого зерна истины! Денису, что надо?.. Сидит себе на солнышке и иголочкой туда-сюда. Вот оно наше исконное! А ты аэроплан... Если оно такое нам даром не нужное, нужно ли это самое вовсе?..
   А.Х.: (тоже трясет головой)
   Некоторое время они сидят молча. Николая Христофоровича опять смаривает.
   А.Х.: Сколько верст от тебя до Москвы? Сколько времени нужно, чтобы депеша до Москвы дошла?
   Н.Х.: (снова вздрагивает) Что, где?..
   А.Х.: Сколько верст отсюда до Москвы? Мне бы письмо надо отправить...
   Н.Х.: Верст двести, не больше. Пять часов езды на поезде. Вот сядешь в обед, а уж ужинать в Москве будешь. И почта у нас исправно работает. К нам все в тот же день приходит. А почему ты спрашиваешь?
   А.Х.: Мне на почту бы надо. Письмо срочное и заказное отправить.
   Н.Х.: Пустое, завтра с утра кого-нибудь пошлем, давай твое письмо.
   Братья замолчали. Андрей Христофорович осмотрелся вокруг.
   Н.Х.: Что, на наше хозяйство смотришь? Удобно. Все на виду. Это Варина мысль. И погреба, и амбар.
   А.Х.: Как-то все в беспорядке... Амбар не у места, и конюшня... А погреба эти. Развернуться, экипажу, если случится, негде...
   Н.Х.: Зато все на виду, говорю ж тебе. И амбар, и погреба. А что, если экипаж придется, мужики под зад возьмут и развернут.
   А.Х.: А к чему у тебя дровни старые да разломанные чуть-ли не посреди двора, Давно бы выбросил этот хлам. Или эти горшки, битые на изгороди. Да и изгородь тоже б не помешало поменять. Некрасиво ведь...
   После слов брата Николай Христофорович хочет возразить ему, но нахлынувшие чувства переполняют его, он руками закрывает глаза, плечи его начинают вздрагивать от рыданий
   А.Х.: (встревожено) Да, что с тобой? Полно тебе, полно...
   Н.Х.: (Успокаиваясь) Вот оно внешнее! А ты спрашиваешь... Как же ты можешь... Известно ли тебе, что изгородь эту отец наш покойный сам ставил, а матушка, Царство ей Небесное своими рученьками те горшки повесила.
   А.Х.: (в неловкости) Ну, прости, прости, я не хотел тебе сделать больно...
   Н.Х.: (успокоившись окончательно) А что дровни... Они ж не помеха, стоят себе и стоят, есть, не просят. Опять же, даже польза какая-никая, Варя на облучке приспособилась кур рубить. А тут как-то зимой, на санях новых оглобля сломалась - так я от этих старых приспособил. Все к месту!
   А.Х.: Да, да, наверное, ты прав... (Смотрит на брата) Ну, что ты тут делаешь, когда нет службы?
   Н.Х.: Мало ли что...
   А.Х.: Значит, дела много? А я думал, что тебе все-таки скучновато здесь.
   Н.Х.: Нет, не скучно. Чего же дома скучать? Дома не скучно.
   А.Х.: Ну, а все-таки, что поделываешь?
   Н.Х.: Да как сказать, мало ли что? Весной, еще с февраля семена выписываем и в ящиках сеем.
   А.Х.: Какие семена?
   Н.Х.: Огурцы да капусту.
   А.Х.: Потом?
   Н.Х.: Потом... Ну, там сенокос.
   А.Х.: Подожди, как сенокос? Сенокос в июне, а от февраля до июня что? Это ж, какой срок...
   Н.Х.: От февраля до июня... Как сказать... Ну, мало ли что, сразу трудно сообразить. Всякие текущие дела... (Задумывается) Сразу-то сказать и не скажешь... (Оживляется) А вот же! Попечительство-то! А я член попечительского совета. Попечительство, брат - это дело! Комитет, беженцы... Чего там только нет. Много всего... Вот же!.. Совсем из головы выскочило. Как раз завтра в уезд надо ехать по этому самому поводу - по попечительским делам. Безотлагательно! Вот поднимусь с зарею и отправлюсь. У нас дела - погибель! Как же, нельзя, - такая пора. И с оказией твое письмо отвезу. Что поделаешь - дела...
   А.Х.: Сколько же ты времени на него тратишь?
   Н.Х.: На кого?
   А.Х.: Фу-ты, да на это дело. Хотя бы на это самое попечительство?
   Н.Х.: На попечительство?.. Ну, как сколько? Разве я считаю? Трачу, и только. Вот и завтра - хочешь, не хочешь, а ехать надо. Безотлагательно!.. Да что это тебя интересует так?
   А.Х.: Просто хотелось уяснить себе, как вы тут живете. За литературой, наверное, перестал следить?
   Н.Х.: ( после паузы) ...Нет, почему же, слежу. А как же... Почитывал тут, как-то, этого... Забыл, как его фамилию... Хороший писатель, о нем много сейчас говорят... И в газете прошлым месяцем о нем тиснул кто-то статейку, я читал. Ты должен знать его... Вот же память, как дырявый карман, только что помнил... Отродясь со мной такого не бывало. Книжица такая, как вроде зеленая была... Или, вот тут еще красную тоже намедни читал... (осматривается) Вот - вот на глаза попадалась... (с улыбкой) Так и есть, ее Варя под самовар подкладывать приспособилась. Но, ты не подумай чего, мы здесь следим... За всем этим следим, и за литературой, и прочим...
   А.Х.: Значит, читаешь, работаешь... Ах, как нам нужно научиться работать, не тратить даром ни одной минуты, чтобы наверстать упущенное время. А времени этого - целые века.
   Н.Х.: А что ж, не наверстаем, что ли? Придет вдохновение, и наверстаем.
   Вновь появляется Варя с тарелкой в руке.
   Варя: Нате орешка и яблочек. Яблочки у нас знатные.
   А.Х.: Спасибо, спасибо. Так зачем же ждать вдохновения?
   Н.Х.: А без этого, голубчик, ничего не сделаешь.
   А.Х.: Так его и ждать?
   Н.Х.: Так и ждать.
   А.Х.: А если оно не придет?
   Н.Х.: Ну, как не придет? Должно прийти. Обязательно должно! Это немцы корпят, и все берут усилием, а мы брат...
   А.Х.: Да, именно, нужно постоянное усилие. Усилие и культура - вот что нам сейчас необходимо.
   Н.Х.: (Ласково) А душу-то , милый, забываешь
   А.Х.: (смотрит в сторону) Опять душа, душа...
   Варя: (Со вздохом) Сейчас на кухню солдатка Лизавета приходила, говорит, мужа ее ранили. Он у нее в чине служит... А потом, говорит, будто крепость какую-то взяли и всю дочиста взорвали, а с ней сто тысяч человек. (снова вздыхает) И когда это кончится.
   А.Х.: (трясет головой) Кто у кого и что взял?
   Варя: Крепость, что ли какую-то, а про другое не спросила. Пойдемте спать, а то уж темно и зябко.
   А.Х:. Да, наверное, устал я, что-то голова не так работает.
   Н.Х.: И то верно! С дороги-то... Мы, милый, в комнатке твоей окошечко занавесили, Варя тебе и кваску поставила на случай, если захочется. Пойдем с Богом...
   Проводив брата, Николай Христофорович начинает искать свою шляпу.
   Н.Х.: Варенька, голубушка моя, ты нигде не встречала мой головной убор? (Он ходит в темноте, натыкаясь на стулья, стол, шкафы) Где же она? Вот чудеса. Отроду со мной ничего подобного не случалось.
   Занавес
  
  
  
   Картина вторая
  
  
   Та же обстановка. Из дома выходит Андрей Христофорович в нижней рубахе, почесываясь, качает головой.
   Н.Х.: (С тревогой) Как спалось? Что ты такой?..
   А.Х.: Не знаю, и как тебе сказать... Экая незадача, у тебя тут столько клопов...
   Н.Х.: (облегченно вздыхает) Фу-ты! Я уж думал, какая-нибудь неприятность, какая-нибудь ужасная... Что же кусались? Ах, собаки! Нас что-то не трогают.
   Выходит Варя и Липа.
   Варя: Нет, нет! Никогда не кусают. Это они на свежего человека полезли. А вот суток трое пробудете, они успокоятся. Я их, пожалуй, помажу чем-нибудь.
   Липа: (к Варе) Иль, беда какая?..
   Варя: Пустое, клопы Андрея Христофорыча малость покусали. Я уж всполошилась. А тут...
   Липа: Ишь-та, кровь видать его вкусная, а так чего бы они взялись. Меня-то не кусают Андрей Христофорович начинает делать зарядку. На крыльце появляются все домочадцы.
   Н.Х.: Неужели так каждый день?
   А.Х.: Каждый, а что?
   Липа: Господи!
   Варя: И зачем вы себя так мучаете? Смотреть на вас жалко.
   Н.Х.: Правда, напрасно, брат, ты все это выдумываешь. Ты бы хоть пропускал иногда по одному дню.
   А.Х.: Не могу. Привычка, выработанная годами. (с гордостью) Меня даже будить не надо, каждый день, зимой, летом ли - в одной время просыпаюсь. Хоть часы проверяй. И сразу зарядку...
   Н.Х.: А зачем это? По нам это ни к чему. А ну-ка бессонница... Или порой прикорнешь после чаю на диване и, смотришь, промахнул до самого ужина. Или вот тут Варя прилегла после обеда и заспалась и тоже до ужина. А ночью уснуть нет никакой возможности. Мучилась...
   Липа: Чевойт?
   Варя: Не спится...
   Липа: Сушеной мяты под подушку хорошо класть и спится сласть, как...
   Н.Х.: (Смотрит на Липу) Вы бы тетенька затычки из ушей удалили, а то как-то не ловко. (брату с улыбкой) Это ей все чудится, что бесы ей на ухо что-то нашептывают, вот она и приноровилась уши затыкать, чтобы тех голосов не слышать.
   А.Х.: (отвлеченно) Надо распределять свой день надо, чтобы каждому занятию было свое время и строго следовать тому распределению, составлять прожект. Вот помнится, ты вчера в уезд собирался по важным делам, говорил, и что же?..
   Н.Х.: Ах, милый мой, "загад не бывает богат". Каюсь, собирался. И беспременно пустился бы в путь, да тучки на заре дождем обещались. В дождь, как ехать?
   А.Х.: Помилуй, не случилось же дождя!
   Варя: Тут, еще и другое, шляпа треклятая, куда-то запропастилась...
   Н.Х.: Бог дал, не случилось дождя, правильно...А с другой стороны, снилась мне всякая белиберда, как будто я на приеме у предводителя дворянства - голый! Натурально, весь в обнажении, а там дамы!.. Прямо взмок от неожиданности, и проснулся от того посреди ночи... Привидится же такое!.. И шляпа, опять же! А это, брат, знак! Судьба, а от нее не уйдешь, и поперек ее воли поступать не след...
   Липа: (глядя на Н.Х. , Варе) Он чего?
   Варя: (растерянно) Говорит, что видел себя голым при дворянском собрании...
   Липа: Вот, вот, я тоже видела!.. Так явственно, так явственно...
   Варя: (испуганно) Кого видела то?.. Николая?..
   Липа: Николая!.. Который Угодник?.. Нет, не его - апостола Гавриила видела, тоже без одежд весь такой... Прямо такой!... Н.Х.: А ежели бы поехал, то бы почтовую кибитку не повстречал, с ними записочку брату нашему Авениру не послала
   А.Х.: И как живет Авенир?
   Н.Х.: Авенир, брат, живет хорошо.
   А.Х.: А сколько у него детей?
   Н.Х.: Пять сынов.
   А.Х.: Как много! Ему, должно быть, трудно с ними.
   Н.Х.: Нет, отчего же трудно... на детей роптать нехорошо, это дар... Он все такой же горячий проворный. Умная голова.
   А.Х.: У него всегда было слишком много самоуверенности.
   Н.Х.: Да, ум у него шустрый, это правда. Авенир, брат, настоящий человек.
   А.Х.: То есть как настоящий?.. Из чего - настоящий?
   Н.Х.: Да так. Вот ты говорил, что ценишь людей, у которых мысль постоянно работает. Вот тебе Авенир. У него, милый, мысль ни на минуту без работы не остается.
   А.Х.: Может быть. Но вопрос: над, чем и как?
   Н.Х.: Мало ли над чем
   А.Х.: А местечко у него хорошее?
   Н.Х.: Ничего. Знатное место. Но все-таки, конечно, не то, что у нас. Ничего, хорошо живет. И потом - это человек - весь без обмана.
   Варя и Нина заканчивают накрывать на стол. На столе, как всегда всего полно.
   Варя: Может быть, отзавтракаем, чем Бог послал.
   Андрей Христофорович морщится, глядя на стол.
   А.Х.: Да, да, конечно. Только, что-нибудь легкое... (Вновь обращается к брату) И как это без обмана живет Авенир? Мы все хотим жить без обмана...
   Н.Х.: (Вожделенно смотрит на стол, от вопроса вздрагивает) Что? О чем ты?
   А.Х.: Ты сказал, что Авенир - человек без обмана.
   Н.Х.: Ах, конечно - он без обмана... Ну, как тебе сказать... вообще Авенир он природный... Сам по себе: натуральный человек. Душа настоящая русская.
   А.Х.: Вон как ты рассуждаешь! В одной стране, в одном доме родились, одними родителями воспитывались! А я что же, не настоящий что ли? И душа у меня не русская?
  Н.Х.: (Конфузиться) Ну, что ты... Бог знает, что выдумал... Просто я хотел сказать, что Авенир человек природный, простой, и мысли его, как бы сказать, легкие, скорые... Как и он сам... А.Х.: (!?) Н.Х.: А как он излагается, заслушаешься, ни дать, не взять - оратор, трибун! Тут тебе и про политику, и про экономику, про военные вопросы... И словами то какими... Необразованному человеку порой и невдомек о чем он изъясняется... Впрочем, про то ты лучше сам с Авениром поговоришь. Он сюда, как только получит мою записку и узнает, что ты здесь, так и прискачет... (Торопится к столу)
   Андрей Христофорович скрывается в доме. Остальные рассаживаются за столом, но к еде не приступают - ждут)
   Варя: (Мужу) Щи-то подавать? Уж, наверное, подогрелись...
   Н.Х.: ( После раздумья) Пожалуй не стоит. Видишь профессору не нравиться. И квас тоже не ставь. Обойдемся курицей и телятиной, что б не сморило. (Осматривает сидящих) А где же Катя?
   Варя: Зубами мается сердешная, целую ночь стонала, на стенку лезть готова была. Я уж и псалмы над ней читала и хрен к локтю прикладывала, ничего не помогает.
   Липа: Пройдет Бог даст. Ему бы только выболеть свое. Как выболит, так конец. Хорошо бы еще индюшиный жир к пяткам привязать.
   Нина: А вот поповна матушка Аксинья зубы мелом чистит. Каждый день белит...
   Варя: (Вздыхает) Ей уж четвертый десяток...
   Липа: И детей трое уж - посовестилась бы зубки свои чистить.
   Н.Х.: Против природы не пойдешь...
   Андрей Христофорович в сюртуке с галстуком выходит на крыльцо.
   А.Х.: О чем вы? Причем здесь природа? Что ты вздор говоришь? Я тоже чищу зубы каждый день и к доктору визиты делаю, и вот результат - мне уже пятьдесят, а все зубы целы.
   Н.Х.: (С добродушно-лукавой улыбкой) А в сто лет у тебя тоже все зубы будут
  целы? Ага! То-то, брат. Два века не проживешь. От смерти, батюшка, не отрекайся. (Убирает с лица улыбку) Не отрекайся! Смерть дело такое, милый... На что тебе там зубы целые?
   Липа протяжно вздыхает и приступает к еде, Варя кивает и тоже начинает есть. Андрей Христофорович наливает из самовара чай и выбирает на тарелке самый маленький пирожок, чтобы не смотреть на то, как жадно ест Липа, смотрит на усадьбу и качает головой.
   А.Х.: Что же это ты?
   Н.Х.: А что?
   А.Х.: Да раскопал бы кочки, а то прямо неприятно смотреть, вместо хорошей земли перед глазами какие-то волдыри.
   Н.Х.: А зачем тебе непременно сюда смотреть, мало тебе другого места. У нас, брат, вон сколько его! Хочешь, на небо смотри, никто не запрещает. Или на лес, вон тот, я вот люблю туда смотреть, а ты на кочки смотришь.
   А.Х.: Некрасиво же.
   Липа: (отрываясь от еды, обращаясь к Варе) Чевой-то он? Варя:(на ухо Липе) Усадьба не нравится ему, говорит: некрасиво! Липа: Не ищи, батюшка, красоты, а ищи доброты. Так-то.
   Н.Х.: Во всех этих прикрасах, милый, толку мало. Природа, уж если она природа - красивей ее не сделаешь. А натуральней русской природы ничего нету, хоть весь свет обойди.
   А.Х.: Да ведь ты не видел ничего, кроме этого (кивает по сторонам).
   Н.Х.: И видеть не желаю. (Помолчав, добавляет) Все от своих коренных заветов подальше уйти хотим, а это-то и плохо.
   А.Х.: Да в чем они, эти заветы? Отдай, пожалуйста, себе хоть раз ясный отчет.
   Н.Х.: Как в чем? Да мало ли в чем... Тут разговор долгий, пространный, можно сказать получится разговор. Если с кондачка - ничего не выйдет. Тут понятия всякие уразуметь надо...
   Варя: Кыш, кыш! Опять эта гусыня! Вот наказанье Господне!
   Нина: (Несмело обращается к дяде) Вот вы ездили везде, видели много, а правда ли, что в Италии живут на крышах?
   Липа: (Строго) А тебе зачем это понадобилось? Себе на крышу хочешь залезть, бесстыдница?
   А.Х.: (С улыбкой) Чтобы на крышах жили - не видел нигде.
   Варя: (Обращаясь к дочери) Наговорят всякого. Слушай лучше, что бабушка говорит...
   Н.Х.: Тихо! (делает знак) Набат?.. Не случилось ли что?
   Слышатся удары в колокол. Варя срывается со своего места, выбегает за ворота, через минуту возвращается.
   Варя: Горит! Пожар! Кузнецовская изба горит!
   Все разом поднимаются и, толкаясь, торопятся за ворота.
  
   Занавес
  
   Картина третья
  
  
   Все то же и те же, за исключением Андрея Христофоровича.
   Липа: Как горело, как горело, борони Бог... (снова устраивается за столом)
   Н.Х.: Знатный был пожар, знатный! Давненько я такого не видовал... Хорошо горело.
   Варя: В последний раз, помнится, амбар у бочара горел, от грозы.
   Н.Х.: Да когда это было?.. Год иль два уж прошло. И далеко. Дрожки закладывать пришлось, а пока добрались там одни головешки остались. Посмотреть нечего было. А тут вышел за ворота и любуйся... Как полыхало, как полыхало. Получаса не прошло - и изба, и постройки, как корова языком... Сухо, да ветер... А чегой-то баба кузнеца выла-то так страшно?
   Варя: Так, хата сгорела дотла... И амбар, и сарай со скотом! А у них пять детей мал-мала-меньше.
   Н.Х.: Жалко, значит... Помочь надо. Ты уж собери тогда что-нибудь ей. Рубахи, какие, старые... (после паузы) И денег там дай... Сколько там... Немного.
   Появляется Андрей Христофорович, его лицо испачкано сажей, сюртук порван. Все смотрят на него.
   Н.Х.: (Всплескивает руками) Голуба, мой, Андрюша, где же ты был?...
   А.Х.: (удивленно) Пожар тушил...
   Н.Х.: (не менее удивленно) Тушил, а зачем?
   А.Х.: Помилуй, как же такое может быть? У людей несчастье, страшная беда, а ты говоришь: "зачем?"
   Н.Х.: (с завидным спокойствием) Обыкновенно! Какая была шорникова изба - тьфу - соломенная крыша и стены из сухих бревен. Там туши не туши - не потушишь. У нас тут так: занялась одна изба - ту никто не тушит, глядят, чтобы на другие огонь не перекинулся.
   Липа: И Богу молятся.
   Н.Х.: Шорник, поди, сам-то и не тушил, хомуты, и инструмент свои подальше отнес и в сторонке смотрел, как горит. А что баба голосила, так такое бабье дело, небось тряпку какую вынести не успела, вот и зашлась...
   А.Х.:
   Слышится лай собак и топот копыт
   Н.Х.: Да ведь это Авенир! Я же говорил, что прискачет... Ну, и молодец, вот молодец!
   В ворота скорым шагом входит Авенир, жмет руку Николаю, обнимает Андрея. Расцеловавшись с братом, отступает на шаг со снятым картузом на отлете в руке, снова оглядывает профессора.
   Ав.Х.: Европеец, европеец!.. Ну, брат, ты того... совсем так сказать...
   А.Х.: (С тревогой) Что?
   Ав.Х.: (Не слышит и громко обращается к окружающим) Вы представить себе не можете, друзья мои, какой комплот случился у меня сегодня! Невообразимо!.. Получил, Николай, я твою эпистолу, тотчас велел закладывать мой тарантас, а мой конюх-автохон вчера напился - скотина и оставил коней на лугу за речкой, а тут это самое приключись!.. Сущий апокалипсис!..
   Варя: Не иначе, как беда какая?..
   Ав.Х.: (вновь обращается к А.Х.) Европеец - одно слово!.. И платье и манеры!..
   Липа: (Испуганно шепчет) Да что ж приключилось то, батюшка?
   Ав.Х.: Ба! Вы же ничего не знаете! Уму не постижимо, вообразите, золотниковскую плотину нынешней ночью прорвало, и наша Теша в миг обратилась бурным потоком. Хутора, что близ берега - смыло, как не было и вовсе. У моих мужиков лодки унесло!
   Н.Х.: (С чувством) Что ты говоришь!.. И жертвы есть?
   Ав.Х.: Пока не знаю, брат. Но думаю - есть, обязательно должны быть. Такая катаклизма! Определенно должны быть. И вот эта скотина - мой конюх мечется по берегу - кони-то на другой стороне. А река, как говорилось выше - бурный поток. Пришлось дать ему по шее, а самому на поклон к соседу идти. Сосед у меня человек значительный, исключительный, можно сказать - генерал, дай Бог ему многие лета, принял мою беду, как свою и тотчас велел дать мне самого резвого конька. На нем- то я и прискакал к вам... (Вновь обращаясь к Андрею) Ну-ка расскажи, брат, как вы там, европейцы живете? а
   А.Х.: Да как... В двух словах не скажешь...
   Ав.Х.: А я, брат, теперь не то, что прежде! Очень занят. Должность у меня конечно не ахти, какая, но все одно... В комитет вот выбрали. Заседаем. Случается, вопросы важные рассматриваем, решения принимаем.
   Н.Х.: Да, Авенир у нас теперь лицо, облеченное доверием. Должность у него выборная. У нас теперь так. Это раньше губернаторово слово было последним, а сейчас... Комитеты разные... Правильно я говорю, Авенир?
   Ав.Х.: (Скромно) Ну, губернатор оно, конечно... Однако, и мы сами с усами. Ежели, какие вопросы решаем на заседаниях, тут и губернатор нам не указ. К примеру, намедни, по заявлению мещан нагрянули на базар с комиссией... Постановили три мясные лавки закрыть по санитарным соображениям, и закрыли! Мы теперь, как в Европе.
   А.Х.: (С усмешкой) Три мясные лавки закрыли и уж как в Европе. До Европы нам еще далеко. У них машины на фабриках вместо людей работают, на автомобилях ездят. Каждый год что-то изобретают, прогресс двигают...
   Ав.Х.: (Удовлетворенно) Прогресс - слышали такое, знаем.
   Н.Х.: А нужно ли нам с той Европой меряться? Что там? - костное педантство и только. В курсе... Мы же другие...
   А.Х.: Какие другие?
   Н.Х.: Совсем другие! У них там что?.. Холодный расчет, порядок...
   А.Х.: Что же плохого, если порядок? Порядка то нам сейчас и не достает.
   Н. Х.: А я тебе скажу, милый, чего не хватает - души. Твой порядок гнобит душу. Наш-то ученый или какой изобретатель с кондачка ничего изобретать и не станет, а посидит, пораскинет мозгами: нужно ли это его изобретение людям, и не принесет ли оно какого вреда. (с улыбкой) А если даже не принесет вреда, к чему это, как и без того раньше жили и не тужили. Вот автомобиль придумали, а на что?...
   А.Х.: Да что же ты такое говоришь? Автомобиль, по-твоему, это плохо?
   Ав.Х.: А чего хорошего? Видел я эти автомобили - гудит и воняет. То ли дело лошадка с легкой коляской, едешь себе - лошадка копытцами: цок, цок, над головой небо голубое, птицы тебе поют.
   А.Х.: Вас послушать: ничего и делать не надо! Живи, как живешь. Но ведь сейчас уже двадцатый век - век развития всевозможной техники, а ты говоришь: "лошадка цок-цок". Вот вы здесь поголовно зубами мучаетесь, животы у вас болят. И что? Вы не ищете причин этих болезней, не боретесь с ними, подчиняетесь им, как необходимости, уклоняться от которой, по-вашему, даже не совсем и хорошо. Добро, если к бабке-повитухе обратитесь...
   Н.Х.: (Поднимает палец) О! К бабке-повитухе, а куда же? Это и есть наше заповедное...
   Ав.Х.: А про технику, какая у нас есть, брат, ты напраслину наводишь. И автомобили эти самые у нас есть, не хуже чем в Европе или Америке. А наши аэропланы, будет тебе известно, самые лучшие в мире. В три раза лучше немецких, никак не меньше, как в три раза. А может быть даже и больше! У них - что? - неуклюжая прочность и все. А у нас!..
   А.Х.: (с усмешкой) В три раза... Откуда ты это знаешь?
   Ав.Х.: Как откуда?.. Мало ли откуда? Это даже иностранцы признают. В газетах про то пишут в журналах всяких. И пишут про наших инженеров и изобретателей! А про войну, что наша победа - вопрос времени! А ты, значит, не патриот?
   А.Х.: Кто же тебе это сказал?
   Ав.Х.: По вопросу, брат, видно, и вообще по холодности. Нет в тебе подъема. Нет подъема. Это нехорошо, брат, нехорошо. Тут, ежели с трезвостью разобраться апломб будет на нашей стороне...
   А.Х.: Постой, голова с мозгом!..
   Ав.Х.: Что же мне стоять? У тебя холодное, рассудочное отношение, разве я не вижу.
   А.Х.: А я вот не вижу основы для твоей фанаберии. Война идет из рук вон плохо. В войсках разброд и шатание. Среди рабочих волнения. Социалисткие идеи в ходу...
   Ав.Х.: Позволь, позволь, как ты сказал? Слово-то такое...
   А.Х.: (Недоуменно) Какое слово?
   Ав.Х.: До того, как стал говорить про войну и прочее. Слово одно... Я такого не знаю. И в словаре не встречал. Фоно...
   А.Х.: (С досадой) Фанаберия!
   А.Хв.: И что сие означает?
   А.Х.: Неуместную, неоправданную гордость, означает, чванство, если угодно!
   Ав.Х.: Ты посмотри! Я этого не знал. Надо будет записать это словцо и ввернуть как-нибудь при случае в речь в дебатах на комитете. То-то будет фурор!
   А.Х.: Вот-вот! Все только слова. Мы слишком много говорим вместо того, чтобы дело делать
   Ав.Х.: (возбужденно) И снова, ты брат не прав! Где же много?.. Ты бы послушал как мы того... Вопросы какие решаем. (со значением) Важные вопросы! В слове мысль, а из мысли последует - дело. И теперь мы уже совсем не те, что были раньше; ты это особенно заметь. (Многозначительно поднимает вверх палец) Совсем другие!
   А.Х.: И какие же?
   Ав.Х.: Ну, мало ли...
   А.Х.: Ну, какие, какие?
   Ав.Х.: Совсем, брат, другие. Ну, вот, ты даже спрашиваешь, какие? У тебя скептицизм...
   Н.Х.: (Запахивает масляную полу) Вот и я тоже ему говорю.
   Ав.Х.: Да, мы теперь другие! Было время, да прошло. Теперь учимся жить по-новому. И будем жить, дай срок...
   А.Х.: Изволь, объясни: как по новому вы хотите жить? Какие у вас цели, задачи, какая программа, на какой платформе стоите?
   Ав.Х.: (с хитроватой улыбкой) Есть у нас все... Все что положено: и программы, и платформы правильные. Всему свое время...
   Варя: (С нетерпением) Может быть, ужинать пойдете?
   Ав.Х.: Вот поедем, брат, ко мне, я тебя с людьми сведу настоящими. Выдаю щимися людьми... Взять, в пример, соседа моего - бравый генерал, выправка, стать. В таких чинах ему только при дворе быть, среди вельмож, а он - нет! В отставку вышел и к нам. Отсюда, из глубин земли русской, говорит, пойдет новая Россия...
   А.Х.: Новая?.. А нужно ли Россию заново отстраивать? Может быть, то, что есть улучшать? Так ведь и до революции недалеко...
   Ав.Х.: (Безнадежно) Да я вижу, брат, ничего смыслишь. Вот поговоришь с теми людьми, и я уверен, мысли у тебя другие будут.
   А.Х.: Хорошо, когда поедем, и как ехать?
   Ав.Х.: Со мной, на лошади поедем, чем тебе кружить полсотни верст по железной дороге. Я, брат, всегда на лошадях езжу.
   А.Х.: А сколько верст до тебя на лошадях?
   Ав.Х.: Сорока не будет.
   Н.Х.: Да, на лошадях лучше. А то там, на железной дороге, изволь каждый раз поспевать вовремя.
   Ав.Х.: Верно, на одну минуту опоздал, и весь день пропал к черту.
   Н.Х.: И звонки эти дурацкие. А тут тарантас подходящий, и все прочее. Вот изволь посмотреть. Очень даже хороший тарантас...
   Идут смотреть экипаж. А.Х. усаживается в тарантас.
   А.Х.: Сидеть не очень удобно, сядешь. Даже совсем неудобно - колени у подбородка.
   Ав.Х.: А, что?(Вскакивает в тарантас)
   А.Х.: Как, что? Сиденье очень низко и в спину что-то упирается...
   Ав.Х.: Ну, уж это так делается, брат; кузнец при мне делал также и другим.
   А.Х.: Как так делается, если это неудобно?
   Н.Х.: Нет, это, правда, Андрей, - в тарантасах сиденье высоко не делается. У кого ни посмотри. Зачем выделяться? У нас так..
   А.Х.: (спускается на землю) И рессоры твои хваленые - сломаны! Чего сиденье веревкой к оси привязано?
   Ав.Х.: Ну, брат, тебя, милый мой, Европа, я вижу, подпортила основательно. Все тебе не так, да не эдак...
   А.Х.: Чем же подпортила?
   Ав.Х.: Об удобствах уж очень заботишься. Это там всё хотят, чтобы было удобно и красиво. А зачем?.. Ведь, как пословица молвит: лучше плохо ехать, чем хорошо идти!
   А.Х.: Ну, знаешь ли... Нет, я все-таки поеду по железной дороге, да и грязь, я вижу, порядочная.
   Ав.Х.: На колеса смотришь? Это еще с Николина дня. Тогда грязь точно была. Правда, правда! А теперь уж все высохло. Вот увидишь!
   Н.Х.: У нас, милый, если сухо, дороги хорошие.
   Варя: Да будем мы сегодня за стол садиться, уж темнеет? Я в доме накрыла, что-то прохладнеть стало...
   Все уходят кроме Николая Христофорыча, задержавшись на пороге, он роется в карманах, в кармане обнаруживается замусоленный конверт, он недоуменно бормочет.
   Н.Х.: Что такое? (читает адрес) Московский университет, кафедра... (его осеняет, он с силой ударяет себя по лбу) Ах, братец ты мой, совсем из головы выскочило. Отродясь со мной такой истории не было.
  
  
   Действие второе
  
   Занавес
  
   Дом Авенира, мало, чем отличается от жилища брат. Все комнаты с низенькими потолками, оклеенными бумагой, завешаны сетями - рыболовными, перепелиными, западнями для мелких птиц. Над постелями -ружья, крылья убитых птиц. Хозяин встречает гостя.
   Ав.Х.: У нас, брат, отдохнешь. У нас воздух здоровый, не то, что к Николая. У тебя, должно быть, от этой учебы да от книг голова порядком засорилась... Ну, да, толкуй там, как будто я не знаю. Это ты там закис, вот и не замечаешь. Прочищай тут себе на здоровье. Я тебе душевно рад и скоро тебя не выпущу... И брось ты, пожалуйста, все это. Живи просто, - проживешь сто лет. Живи откровенно. Все, брат, это чушь.
   А.Х.: Как живи откровенно? Что - чушь?
   Ав.Х.: Все! Вот моя хижина, к примеру (показывает на дом) - жилище без всяких претензий, только для жизни. А что еще человеку надо?.. Думаешь, я не мог бы построить себе домину в пример какому-нибудь немцу или англичанину? - Мог! Только зачем? Нужно жить просто. По заветам. Входи.. Пригнись, пригнись, а то лоб расшибешь.
   А.Х.: Как это вы себе тут лбы не разобьете?
   Ав.Х.: Я, и правда, частенько себе здесь шишки сажаю. Бывает, задумаешься о чем-то высоком - литературе, о театре... Катя! (зовет жену)
   (Выходит Катя, крепкая, в меру полная и красивая еще женщина, в грязном капоре)
   Катя: Ах, матушки! (смеется и убегает)
   Ав.Х.: Врасплох захватил! (смеется) Я тебя еще, брат, с сыновьями своими познакомлю, сейчас то их нет - на реке они, рыбу ловят, а как вернутся - познакомлю. Непременно познакомлю - увидишь - и они без затей.
   Выходит Катя, на ней яркий сарафан.
   Катя: Вот, батюшка Андрей Христофорович, прямо к обеду поспели. (Начинает накрывать на стол, там появляются та же, что и у Николая, жирная утка, маринад, квас. Андрей Христофорович морщится)
   Ав.Х.: А у меня вот наливочка имеется, это никакое-нибудь "бордо", это заветное - свое. Все с земли нашей. Земля-то у нас: нигде такой земли не найдешь. Что ни посади, все вырастет. Захочешь дыни - дыни будут расти, винограду - и виноград попрет.
   А.Х.: А у тебя и дыни есть?
   Ав.Х.: Нет, только огурцы да капуста пока, а если б захотеть!.. Стоит только рукой шевельнуть!
   А.Х.: Так в чем дело стало? Экспериментируйте, пробуйте, выращивайте. Вот я в Германии видел, на маленьком клочке земли один ученый такие чудеса творит, а у вас возможности какие...
   Ав.Х.: А зачем нам под Германию примеряться, мы другие. Ты ешь, пожалуйста, капусту, Андрей. Это, брат, удивительно полезная вещь. С дыни той, какой прок - вода подслащенная. А у меня, брат, система, чтобы было все по-настоящему, то есть по-простому. Вот Николай тоже в неметчину ударился, воды какие-то пьет. Видал? Нам же это ни к чему, мы другие...
   А.Х: Опять ты за свое! Так, в чем мы "другие"? Изволь объяснить.
   Ав.Х.: (задумывается) Сразу и не скажешь, и поймешь ли ты меня... Тут все так непросто...
   Во дворе появляются сыновья Авенира Павел и Сергей, в их руках ведерки с уловом.
   Ну-ка, ну-ка (вскакивает со своего места) Вот это добыча! Андрей, и скорей, смотри!
   А.Х.: Да я вижу отсюда.
   Ав.Х.: Нет, ты сюда подойди. Вот гусь! Хорош? Клади большого, клади его шельмеца. Так! Стой! Это на жаркое. Доставай теперь налима... Смотри, Андрей, князь мира грядет. Это на уху. Знал бы ты, Андрей, что есть рыбная ловля. Поедем как-нибудь с нами. Вот вы там все по Швейцариям ездите, а своего родного не замечаете. Как встанем на заре, заря - чудо. Посмотришь. Катя и то ездит, она молодец!
   Катя: Я люблю это, - если бы только меня зубы не мучили. Ног мочить нельзя...
   А.Х.: Разве мучают?
   Ав.Х.: Зубы и зубы. Мы все от них на стену лезем... А где же Петр.
   Павел: Он закупался. Его бабушка рассолом поит.
   Ав.Х.: Редкий человек тетка Прасковья, без нее было бы плохо.
   А.Х.: А что Петр чувствует?
   Павел: Да мутит его. Как до дома дошел, так и начало мутить.
   А.Х.: У него верно - солнечный удар, все признаки налицо. Его надо непременно доктору показать.
   Ав.Х.: Эко, ты брат хватил: "доктору показать", это ж на станцию ехать надобно, да и найдешь ли там в эту пору доктора. Ты, Андрюша, волнуйся, Петька весь в меня, Бог даст, сдюжит. Опять же, тетка Прасковья с ним. А она любого лекаришку за пояс заткнёт и сто очков вперёд даст. Она от природы...
  Братья встают из-за стола.
   Ав.Х.: Ну, иди теперь отдыхай. Тебе никто здесь не помешает. У нас в этом все покойно.
   Все уходят, Андрею Христофоровичу хочется перед сном что-то почитать, он подходит к книжной полке, но там только книги о рыбалке.
   Входит Авенир.
   Ав.Х.: (шепотом) Андрей, ты не спишь?
   А.Х.: Нет еще.
   Ав.Х.: Ну, давай поговорим.
   А.Х.: Как бы не забыть, мне в город нужно послать. Это можно?
   Ав.Х.: Сколько угодно, Павел живо скатает. И ты, пожалуйста, не стесняйся, как что нужно - говори. Я очень рад.
   А.Х.: Ну, отправь, пожалуйста, это завтра же же. Тут в поездке кое-что пришло на ум, записал. Вот... (достает из дорожной сумки бумаги и передает их брату, его взгляд машинально проникает через стекло окна, он невольно замирает) Какой вид: река, лес... Какой закат...
   Ав.Х.: (довольный) Вот вы там все по Швейцариям ездите, а своего родного не замечаете!..
   А.Х: Что красиво, то красиво.
   Ав.Х.: Так-то брат! Ты, хоть весь свет обойди, а лучше нашей красоты не сыщешь! Ну, рассказывай, как там Москва?.. Ты, небось, думаешь, что мы живем тут в глуши и ни бельмеса не смыслим. Конечно, мы далеки от столиц, но я, брат, всем интересуюсь. Ну, кто теперь в Малом играет?
   А.Х.: Играют... Садовская играет бытовых комических старух...
   Ав.Х.: Значит, Садовская - бытовых, комических. Так, знаю теперь!
   А.Х.: Ермолова - драматическая.
   Ав.Х.: Драматическая. Ермолова! Так, так...
   А.Х.: Ну, Рыбаков играет стариков, конечно.
   Ав.Х.: Стариков... А Чацкого, кто играет?
   А.Х.: Чацкого недавно играл Яковлев.
   Ав.Х.: Ну, довольно, надо бы записать, а то перезабуду. Приходиться в сферах вращаться, а там разговоры, о том другом... И о театре тоже. Ну, отдыхай, отдыхай...
  
   Занавес
  
   На скамейке у крыльца Веселый подрядчик и Авенир Христофорович. Подрядчик оживленно говорит, его речь обильно сдабривается отборным матом.
   В.п.: Тут, хозяин, расчет нехитрый, кабы не наши криволапые мужики (...), так мост давно бы стоял. Ведь, как вышло то?.. Хотели только пять бревен из связки вынуть (...), а веревки, видать, изрядно размокли, ну и... Как есть, весь плот вниз по речке ушел к (...).
   Ав.Х.: И как же, милый1, нам теперь быть? Что на комитете мне говорить, как спросят? Деньги-то от волосного начальства...
   В.п.: Спросят, как пить дать спросят... Беда!.. Да, кабы.(...)...
   А.Х.: И сколько тех бревен не достает?
   В.п.: В аккурат - две дюжины (...)
   Ав.Х.: Прямо ей-богу, досада. Какой-то пустяк - плот унесло... Так, ты, милый расстарайся, добудь, найди, где срубить. Дай, кому надо (достает бумажник). И чтобы тихо, без огласки. Теперь с этим...
   В.п.: Будьте покойны, хозяин, мы же понимаем (пересчитывает деньги). Рубщикам еще бы прибавить и возчикам... (...) Почитай пять верст с гаком переть придется.
   А.в.Х.: (Качает головой и добавляет) Чтоб только без огласки...
   Подрядчик, не переставая ругаться, прячет деньги. На крыльце появляется Андрей Христофорович.
   А.Х.: Что же ты, любезный все матушку поминаешь или других слов не достает?
   В.п.: А куда же нынче без ругани сунешься? Тут только, когда все горло продерешь, только тогда понятие у других мигом отыщется? А без того, как еще?..
   Ав.Х.: (обращаясь к брату) Тут, брат у нас так. Что ж сделаешь?..
   Выходит Катя
   Катя: Прямо и так! Ваша, правда, Андрей Христофорович, порой хоть иконы закрывай, а самой уши затыкай. Раньше такого не было, боялись! Бывало, кто и позволит себе какое-нибудь такое слово, то украдкой, и сразу крестное знамение и молитву творит.
   В.п.: Молитву... Что ж, тебя оглоблей, скажем, в бок саданули или хуже лошадь крупом в рыло заехала, что же мне молитву читать. Двинул матом как следует, вот ладно.
   Катя: Право, право... Прежде перед дорогой ли, или перед началом какого богоугодного дела крестом святым себя осеняли, а теперь все нехорошими, матерными этими словами...
   Ав.Х.: (с улыбкой) Это у них заместо Господи благослови идет.
   Катя: Вот, вот... Неужто, без этих богопротивных слов никак нельзя?..
   В.п.: (с ухмылкой, почесывая, затылок) Оно, конечно, и можно было бы... А как, к примеру, - лошадь подогнать или к прилавку протолкнуться, когда народу тьма. Нет, матюг наш для всего годиться - сразу и везде тебя понимают.
   А.Х.: В лучшем виде.
   В.п.: Как же, иной раз просишь честью: господа хорошие, дозвольте пройтить - ни черта, как уши свинцом залило. Потом как двинешь, - сразу прочистится, момент.
   Катя: (качая головой) Да, как же можно вам без ругани?..
   А.Х.: А я вот на Кавказе был, так там никак не ругаются.
   В.п.: Что ж, они не люди, что ли?.. И то верно, по-ихнему ни черта не поймешь, вот и не ругаются, - может быть, когда с тобой говорит, он тебя матом почем зря кроет.
   Ав.Х.: Нет, что верно, то верно, что на Кавказе так, вообще иностранцы слабы насчет этого. Может, язык неподходящий?
   В.п.: Да, что там за язык: "ла фа-фа, та-фа", бормочет и не разберешь, что он ругается, ежели языка не понимаешь, а тут ка-ак ахнешь!
   Варя: Как же можно, слова-то всё уж явственные... Это все война виновата, до того-то не так было. Совсем не так...
   Ав.Х.: Да, за эту войну мы навострились, говорят, лучше нас нигде не ругаются, всех превзошли.
   Катя: Да уж насчет мы этого можем. Кого хочешь переплюнем и за пояс заткнем.
   Ав.Х.: Мы и немцев учили по нашему, та те прямо диву давались. Мы, говорят, далеко до вас не дошли.
   В.п.: Я вот, сколько местностей объехал на своем веку, везде нашего брата узнаешь. Иной раз, бывало, встретишь какого-нибудь, думаешь - иностранец: манжеты эти и все прочее, как полагается. А разговорился по душам или на башмак ему сапогом наступил, - глядишь, земляком оказался.
   Ав.Х.: Что уж, наше, настоящее, природное, никакими манжетами не выживешь.
   В.п.: Как же можно. А то рабочий тут один у нас из Америки приехал (тоже манжеты, ну словом все в точности), а как, говорит, на границе первое матерное слово услышал, так сердце запрыгало, перекрестился даже.
   Ав.Х.: Родина-то, брат... Что там не говори. Каждый к своему родному местечку тянется.
   В.п.: Ага! Местов у нас разных много... А слова, и слова, вроде, одни, а разговор везде по разному идет. Саратовские, скажем, всё со злостью дуют, чтоб он тебя когда-нибудь от доброго сердца пульнул - ни за что. Все, как собака, - срыву. А Орловские, к примеру, ни одного матерного слова не пустят без того, чтобы милачком тебя не обозвать, али еще как.
   А.в.Х.: Душевный народ?
   В.п.: Страсть... Вечерком сойдутся на завалинке, только и слышишь, матюгом друг дружку кроют. Ежели ты их не знаешь, подумаешь, ругань идет, а они это для своего удовольствия. Когда по приятельски потолковать сойдутся, других слов у них нету. И все так ласково, душевно. (С улыбкой поднимается со своего места) Ну считай, договорились, хозяин. Сейчас же мужиков соберу, дело сладим. (Уходит)
   Авенир Христофорович провожает его долгим взглядом.
   Ав.Х.: Вот каналья, спервоначалу в лавку пошел!
   А.Х.: За водкой пошел? Не боишься, что пропьют сейчас мужики твои деньги и, не увидишь ты обещанного леса.
   Ав.Х.: Не должны! Конечно, выпьют, не без этого. Наш мужик никакого дела без почина не начнет. (растерянно разводит руки) Так идет, ничего не поделаешь!
   А.Х.: Что значит "ничего не поделаешь?" Почему, что ты, что Николай так легко соглашаетесь, с чем надо бороться. Что должно искоренять! Над чем надо работать!...
   Ав.Х.: Над чем работать-то?
   А.Х: Как над чем?! Теперь и ты спрашиваешь над чем работать? Так я тебе скажу, что помимо прочего, нам нужно работать над тем, чтобы выработать в себе потребность знания и деятельности. Это первая ступень.
   Ав.Х.: Ну, от добра добра не ищут, как говаривал Катин дедушка.
   А.Х.: Я пол-Европы объехал, и никто даже не спросил меня ни разу, как и что там. А все от чего? - От самоуверенной косности. Ты не обижайся на меня, но мне хотелось наконец высказаться.
   Ав.Х.: Ну, за что же обижаться, Бог с тобой!
   А.Х.: Ты живешь тут и ничего не видишь, не видишь никаких людей, никакой другой жизни и заранее ее отрицаешь. Все эти дни пока я здесь, мы только и делаем, что все говорим и все ниспровергаем, а между тем я не могу добиться пустяка: послать в город. Ав.Х.: Сегодня же пошлем, Андрей, ей-Богу пошлём. Это вот некстати Петька заболел, а то бы уж он... А.Х.: Дело не в том, когда ты пошлешь, я говорю сейчас вообще... Но самое главное, что у вас нет ни малейшего стремления к улучшению вашей жизни, к отысканию других форм её. (возбужденно вскакивает со своего места) И все это от страшной самоуверенности. Вы не верите ни знаниям, ни чему. Я приехал сюда, - слава Богу, человек образованный, много видел на своем веку, много знаю, а я чувствую, что вы не верите мне. У вас даже не зародилось ни на минуту сомнения в правильности вашей жизни Ав.Х.: Ты сядь, сядь, Андрюша. А.Х.: Спасибо, не хочу я сидеть. Ты знаешь, я профессор старейшего в России университета, - приехав сюда чувствую, что у тетки Прасковьи гораздо больше авторитета, чем у меня. Ты ни разу, положительно, ни разу, ни в чем не согласился со мной. А сквернослова-подрядчика, ты сегодня слушал со вниманием, которому я бы позавидовал. Ав.Х.: Жулик, мерзавец, каких мало. Он сорок тысяч на одной стройке награбил. Его давно в тюрьму пора. А.Х.: Ну, вот, а у тебя к нему доля какого-то уважения есть. Ав.Х.: Ну. Что ты, какое может быть уважение... (немного помолчав, прибавляет) А все-таки умница. Это ж ни какая-нибудь учеба, а природное настоящее. Нет, ты напрасно, Андрей, думаешь, что я тебя не слушаю, не ценю, я брат... Дай пожму твою руку. (горячо жмет руку А.Х.) А.Х.: Ты знаешь, когда оглянешься кругом и видишь, как вы тут от животов катаетесь, а мужики сплошь безграмотны, дики и тоже, наверное, еще хуже вашего катаются, каждый год горят, живут в грязи, когда посмотришь на все это, то чувствуешь, что каждый уголок нашей бесконечной земли кричит об одном: о коренной ломке, о свете, о культуре. Авенир кивает на каждое слово брата, но при последнем - морщится. Ав.Х.: Что она тебе далась, право...А.Х.: Кто она? Ав.Х.: Да вот культура эта А.Х.: А что нам нужно? Ав.Х.: Душа - вот что. А.Х. закрывает лицо руками Занавес Двор дома Авенира. Он и А.Х. Ав.Х.: Ах, братец ты мой. Как же это я забыл... А, впрочем, не все равно ли тебе когда уезжать? Если не сегодня - то завтра или ещё лучше послезавтра А.Х.: Но ты же мне обещал лошадей именно на сегодня! Ав.Х.: Тарантас сломан! А.Х.: День назад, ты уверял меня, что тарантас полностью исправен! Ав.Х.: Он и был исправен до сегодняшнего дня. Ей - Богу, хоть тотчас в путь... Даже еще утром... А.Х.: И что же случилось? Ав.Х.: А вот то и случилось. Шкворень от колеса отскочил, как тарантас из гаража вывозили. Потерялся шкворень... Ну раз тебе ехать сегодня, изволь, сейчас пошлю к соседу-генералу и будет тебе тарантас. Сейчас же пошлю. Появляется Катя в её руках конверт. Катя: Письмо от Николая. Липа умерла. (крестится) Ав.Х.: Теперь плохо будет Николаю. Заболеет кто - лучше ее никто не знал как помочь... Катя: И отчего умерла - неизвестно. Пишут: пришла с пасеки, поела окрошки, легла и преставилась. Ав.Х.: Ну, да смерть окладное дело, все туда пойдем. Жаль только - заговоров сколько знала. (Вздохнув, обращается к А.Х.) Будет тарантас сегодня, генеральский, сосед не поскупился, дай Бог ему здоровьица. Сцена перед тарантасом. Ав.Х.: Ну вот и хорошо, что побывал у нас, освежился по крайней мере. Ты пиши, пиши кто в театрах будет играть в следующем сезоне. Я брат всем интересуюсь. Так как бишь? - Ермолова драматическая, Садовская - трагическая. А.Х.: Комическая Ав.Х.: А Рыбаков, значит Чацкого. А.Х.: Да какого Чацкого! Рыбаков старик! Ав.Х.: Тьфу, старик! Ну, конечно старик. Я это запишу. Пиши о событиях. До нас немцы, положим не дойдут. Кланяйся, брат, Москве... Ну, с Богом... Братья крепко обнимаются, троекратно целуются. А.Х. садится в тарантас. Ав.Х.: (вслед) Заваливайся и спи. (лезет в карман за платком, утереть слезы, вместо него вытаскивает оттуда не отправленное письмо брата, с минуту смотрит на него, потом вслед уехавшему тарантасу, безнадежно взмахивает рукой) Конец
   Русская душа
  
   (по мотивам произведений Пантелеймона Романова)
  
   Действующие лица:
  
   Андрей Христофорович - профессор Московского университета.
   Николай Христофорович, Авенир Христофорович - младшие братья профессора, полуразорившиеся помещики.
   Варя - жена Николая Христофоровича.
   Липа - тетка Вари.
   Катя - жена Авенира
   Веселый подрядчик
  
  
   Действие первое
  
   Двор у низенького дома с широким тесовым крыльцом. Недалеко в открытых воротах плетневого сарая, присев на землю у тарантаса, возиться рабочий с привязкой валька, помогая себе зубами. Во двор входит цивильно одетый мужчина с саквояжем в руке. Осматривается. С заднего крыльца, подобрав за углы полукафтанье, в галошах на босу ногу спускается старенький батюшка. Увидев приезжего, взмахивает руками и остается в таком положении некоторое время, точно перед ним явилось приведение.
  
   Николай Христофорович: Милый мой, Андрюша! Ай, ты приехал уж? Мы только собираемся посылать за тобой. Коляску к завтраму налаживали... Почему же на целый день раньше? Ай, случилось что?
   Андрей Христофорович: Ничего не случилось. Я же телеграфировал, что приеду пятнадцатого, и сегодня пятнадцатое, приехал, как собирался, а что?..
   Н.Х.: Милый ты мой! (в раздумье) Пятнадцатое - говоришь?.. Как пятнадцатое?.. Я же с утра на календарик смотрел - четырнадцатое число было!.. Ей-ей, четырнадцатое!.. Так-так...(всплескивает руками) Это, значит, вчера листик с календаря забыли оторвать. От же, бывает такое... Что тут будешь делать! Э-ко, как!.. Ну, здравствуй, здравствуй. (Обнимаются) Какой же ты молодец-то, свежий, высокий, стройный. Ну, ну-у... Прямо огорошил...Ах, милый! Да что ж, раз такое дело... Приехал, значит... Бывает же такое!.. Я про то же... Как обмишурился, как обмишурился, отродясь со мною такого не было... Так, что же мы с тобой тут стоим?.. Пойдем скорее к столу. Как раз к обеду приехал. (Приглашает на крыльцо) Что же сделаешь, если к тому идет. У нас так. Ниже, ниже голову - а то стукнешься.
   А.Х.: Что ж ты дверей себе таких понаделывал?..
   Н.Х.: Как понаделал, так понаделал. Как есть... У нас так, как пришлось! Что уж тут... Да что ты на меня все смотришь? Постарел?
   А.Х.: Да, очень постарел... (Отводит глаза)
   Н.Х.: Как тут будешь, что есть - то есть. Тут - природа, брат, а против природы, как?.. Природа, она всегда свое берет. Как супротив естества?.. А естество - это дело такое... (С виноватой улыбкой, потирая свои вялые, пухлые руки) А тут, прямо и не знаю - бывает же такое... Сам удивляюсь! Вот же, братец, затмение нашло...
   А.Х.: Какое затмение?
   Н.Х.: Да вот с числом-то. Надо ж такому случится: листок не оторвали. Говорю ж, отроду со мной ничего подобного не бывало.
   А.Х.: Оставь, пустое. Что ж теперь казниться?.. А где же Варя и дочери? Давненько их не видел. Девочки уже, наверное взрослые?
   Н.Х.: Да, большие уже, дай Бог! Одеваются, одеваются... Увидели коляску, как же... Врасплох захватил. А, вот и они... Да, вот же они...
   Выходят Варя и дочери.
   Н.Х.: (виновато объясняется) Вишь-ка, Варя, вышло то как, листок с календаря не оторвали, и вот что получилось... Мы-то завтра ждали, а он вот сегодня приехал. Говорю, отродясь с нами того не бывало...
   Андрей Христофорович с укоризной смотрит на брата.
   Варя: Вот вы какой. Я думала, что вы старый! А вы, прямо - молодец еще! Справный какой!.. Оно, конечно - в столице живете. В Петербурге самом!.. А там ведь море, а море, говорят, - действует!..
   А.Х.: (с иронией) И на что действует?..
   Варя: Ну, как... На внешность, и на все такое другое... Благотворствует... Доктор сказывал...
   А.Х.: Так я, Варя, милая, не в Петербурге живу - в Москве.
   Варя: Ах, ты, батюшки мои! Как же я обмишурилась! Вот, ведь обмишурилась! И верно! А в Москве, стало быть, моря нет?
   А.Х.: Нет.
   Варя: Ой, и взаправду нет! - запамятовала я. Да, и не надо, поди! Бог, с ним! Что тут будешь делать! Нам-то что?.. Ну, нет и нет, и то ладно. И без моря тоже... Все одно - тоже столица!.. Слава Богу добрались до нас. Давайте садиться за стол уже, время-то - обед. Как раз поспели. Не погребайте, отобедайте с нами. (Все рассаживаются за столом)
   Из дома выходит и присоединяется к застолью старушка со слезящимися глазами - тетя Липа.
   Н.Х.: (Шепчет на ухо брату, хихикая) Тетка наша, если помнишь. Перечница старая, глухая, как тетерка, не чует уж ничего, вроде, а все живет и живет...
   Липа: О, батюшка, да какой же большой ты стал! Ишь ты, молодец прямо! К братцу, значит... А как же! Надо!.. То-то мне сегодня кобыла брюхатая снилась - это к гостю. Так-то и привиделось, дюже явственно... Как там Прасковья, жива ли?
   А.Х.: (недоуменно, к брату) Какая Прасковья?..
   Н.Х.: (брату) А я что говорю: бывает с ней такое, день с ночью путает!.. (тетке) Тётенька, вы мешаете, это не Авенир - другой - старший наш брат - Андрей из самой Москвы.
   Липа: (обращаясь к Варе) Ой, я! Чегой-то он говорит? Кому я мешаю?..
   Варя: А то ж, путаешь - ты. Николай говорит: не Авенир это - Андрей, старший брат ихний из самой Москвы к нам в гости приехал!
   А.Х.: (с улыбкой) Я, Варя, сейчас не из Москвы - из Саратова - проездом.
   Липа: А я, что и говорю: кобыла брюхатая ночью привиделась, так явственно, явственно - верный знак - жди гостей.
   Варя: Вот они и заехали!
   Липа: (Варе) А Прасковья, стало быть, померла, раз про нее молчит, и то правильно, о мертвых или хорошо, или ничего. Ну, что ж - им гнить - нам жить...
   Варя хочет сказать что-то еще, но потом безнадежно отмахивается рукой
   Девочки - дочери Н.Х. выносят тарелки с окрошкой и щами такими горячими и жирными, что от них даже не идет пар. Жаркое тонет в масле. Все жадно принимаются за еду.
   Н.Х.: Ай, молодушки мои! Ставьте, ставьте, к дядюшке поближе...
   А.Х.: (Взглянув на поданные блюда) Что ж это вы делаете?
   Н.Х.: (Испуганно) А что?
   А.Х.: Да ведь это надо луженые желудки иметь, - жиру то сколько.
   Н.Х.: (Успокаивается) Ну, брат!.. Волков бояться - в лес не ходить. Как же иначе-то?.. У нас порядок такой, традиция, можно сказать... Нельзя, милый, нельзя, для гостя нужно получше да пожирней. А ты у нас - гость! (С улыбкой) А кваску что же?. Квасок у нас добрый, Варя на всяких растениях его настаивает, полезных! Отведай...
   А.Х.: Нет, нет, благодарю, я квасу совсем не пью.
   Н.Х.: Вот это напрасно. Квас на пользу...
   Липа: (к Варе) Чегой-то он?
   Варя: Квасу, говорит, не пьет.
   Липа: (Ласково) И то верно. Квас он пользительный. Если с солью, то от головы хорошо, ежели с водкой, то от живота. (обращается к гостю) Вот Варечку этим и отходили зимой только кваском. А тож, ведь, кто знает, как повернулось бы...
   Н.Х.: (Со вздохом) Беда, бедою. Прямо и не знали, что предпринять... Очень уж страдала.
   А.Х.: А что у нее было?
   Н.Х.: (Морщась) Живот и живот. По сей день мучается.
   Варя: У меня под ложечкой очень подкатывается. Как проснешься утром, так и сосет и томит, даже тошно. А слюни вожжой, вожжой...
   А.Х.: Что? как?
   Н.Х.: Вожжой. Как есть вожжой...
   А.Х.: Что вожжой?
   Н.Х.: Слюни вожжой. Такое вот делается.
   Липа: (Горестно глядя на Варю) Умирала, совсем умирала, голубушка моя.
   А.Х.: Так это у нее и есть катар. Ей ничего жирного, ни кислого нельзя - правильно - так и умереть можно.
   Липа: Бог милостив, квасом с водкой отходили.
   А.Х.: (Обращаясь к Николаю) Тебе бы нужно ее в Москву свозить.
   Варя: Что вы, что вы, Бог с вами! Нет, в Москву я не хочу! Залечат, знаю.
   Липа: (с опозданием, глядя на встревоженное лицо Вари) Чего-то он такое сказал?
   Варя: Говорит, в Москву мне надо к врачам. (уже обращаясь к А.Х.) Я уж лучше здесь, сама тут, а в Москву - не надо...
   Липа: (начинает голосить) Ох, Боже ж, ты мой!.. Куда ж тебя милую, хотят упечь?!.
   Варя: (пытается успокоить тетку, громко) Да нет же, тетя, никуда меня не хотят упекать, Андрей Христофорыч, брат наш, говорит, если что, надо в Москву, к врачам...
   Липа: (успокаивается) В Москву, к врачам, зачем это еще?.. А ну, как вырезать что-нибудь начнут, не приведи, Господи! Там только спусти...
   Н.Х.: Она вот тут обращалась к доктору, а он ей воду прописал, боржом какой-то... Пьет и хоть бы что - все так же - не помогает.
   Много едят и больше всех Липа. Так что даже девочки останавливают ее.
   Девочки: Бабушка, довольно вам, перестаньте, Христа ради.
   Н.Х.: Если хочется - все к месту.
   После окрошки, которой наливали по полной тарелке, а то и по две, ели жирные щи, потом утку, которая вся плавала в жиру, потом сладкий пирог со сливками. Потом всех томила жажда, и они снова принимались за квас. А Варя, наклонив горшочек с маринадом, нацеживала в ложку маринадного уксуса и пила.
   А.Х.: (Вскрикивает) Ну, что же вы делаете, Варя, это же маринад? Я же говорю: у вас же катар!...
   Варя пугается и роняет ложку.
   Липа: К нечаянности.
   Н.Х.: Да она уже привыкла к маринаду - это хорошо жажду унимает. Ты сам-то попробуй немножко - ничего.
   Андрей Христофорович подставляет свою ложку, лишь пригубив - морщится. Все смотрят на гостя и улыбаются.
   После маринада Варя пьет боржом.
   Варя: Вот, ведь - доктор велел: до еды надо бы, да опять запамятовала я.
   После застолья все расходятся. Братья, сойдя с крыльца, присаживаются на лавочку и смотрят на гаснущие, на закате вечерние облака.
   А.Х.: У вас день как распределяется? Вот, я смотрю, обедать садитесь, когда уж в пору ужинать.
   Н.Х.: Как распределяется? Что распределяется?
   А.Х: Во сколько ложитесь спать, во сколько встаете утром, когда работаете, принимаете пищу?
   Н.Х.: Ага! Да никак не распределяется. Как придется. Захотелось поесть - садимся за стол. А когда не хочется, тогда и не садимся вовсе... Зачем себя попусту неволить. А вот захотелось - всегда пожалуйста. Вот так! А как же?.. Живем неплохо, и стеснять себя незачем. И ты, пожалуйста, не стесняйся. У нас все просто... Я вот нынче встал в три часа ночи: собаки разбудили, пошел во двор, посмотрел, а потом захотелось чаю, сказал Варе самовар поставить, а по утру, в 8 часов заснули оба снова. Так и идет.
   Появляется Варя.
   Варя: Что же так сидеть-то, может яблочка моченого принести или морсу с погреба?.
   А.Х.: ( Отчаянно мотает головой) Нет, нет, спасибо. Ничего не нужно. Мы так посидим... Подышим, вон воздух какой...
   Варя пожимает плечами и начинает убирать со стола.
   Н.Х.: Воздух? Да ничего, воздух хороший. У нас милый и все хорошо. (Оглядывает брата) Ты для деревни надел бы что-нибудь попроще, а то смотреть на тебя жалко. У нас тут, милый, никто не увидит.
   А.Х.: Зачем же, я всегда так хожу.
   Варя: Всегда? Господи! - Вот мука-то. Воротнички крахмальные, сюртук, и этот - галстук...
   Н.Х.: Да, каждый день одеваться да чистится, - это с тоски помрешь. Это ты, должно быть, за границей захватил.
   А.Х.: Право, мне не приходило в голову, откуда я это захватил.
   Н.Х.: Нет, нет, это оттуда. (Смотрит куда-то в сторону) Оно сразу видно! И сколько же, милый, ты исколесил на своем веку?
   А.Х.: Да, я много путешествовал. В прошлом году был в Италии.
   Варя: В Италии! Ишь ты...
   А.Х.: Потом во Франции, Англии.
   Варя: В Англии! Господи! Это ж на краю света.
   Н.Х.: И как тебе это не надоело?
   Варя: (Кивает на мужа) Он вот не любит. Мы как к отцу моему на именины на три дня поехали, так он по дому скучает ужас!
   А.Х.: Отчего же надоест? Посмотреть, как живут другие люди... Другая страна, иные нравы, порядки...
   Н.Х.: Ну, чего нам на других смотреть!
   А.Х.: Как чего? Разве не интересно вообще узнать что-нибудь новое?
   Н.Х.: Как говорила Варина бабушка - узнавай не узнавай, все равно всего не узнаешь.
   А.Х.: Дело не в том, чтобы все узнать, а чтобы приобщиться к иному образу бытия, иной культуре , более высокой жизни. Я, например, говорил по телефону за две тысячи верст и испытал почти религиозное чувство перед могуществом ума человеческого. А в Париже на выставке новые аэропланы лицезрел. Невероятно! Недалек тот день, когда каждый человек сможет пользоваться этим чудом техники. Представь, садишься ты в аэроплан и, гонимый мощными моторами он взмывает в высь, к облакам, а через каких-нибудь несколько часов уже где-нибудь в Нижнем или, скажем, в Курске... (мечтательно) И это лишь начало, все еще впереди! Невольно склоняешь голову перед величием мысли, какая намного опередила свое время мчится и мчится навстречу неведомому...
   Варя: Пошла прочь, шляется тут...
   Андрей Христофорович вздрагивает и оборачивается.
   Варя: Это соседская гусыня повадилась к нам. Вот ведь нечисть!
   Н.Х.: (тоже вздрагивает и трясет головой, борясь с дремотой, потягивается) Вот ведь одолела!.. Ну, ты уж напрасно так этим восторгаешься. (Кладет ногу на ногу) В этом души нет, духовности, а раз этого нет, нам задаром его не нужно. Ты вот преклоняешься перед машинкой, тебя восхитило то, что ты за две тысячи говорить мог, и про аэропланы эти - тоже в курсах - газеты читаем. Только зачем все это?! Это, голубчик мой, - все чушь, внешнее. Русскую душу, ежели она настоящая, этим ничем не удивишь.
   А.Х.: Да что такое, - внешнее.
   Н.Х.: То в чем души нет. Ясно?
   А.Х.: Я, по крайней мере, так думаю, и это моё убеждение, что душа есть там, где работает человеческая мысль.
   Н.Х.: Так то - дух. (С улыбкой) Это же дух. Ты не про то совсем говоришь... Как говорится: путаешь Божий дар с яичницей.
   А.Х.: (пожимает плечами) Что!? Хотя - возможно. Ну, так сделай одолжение: объясни, что есть по твоему "внешнее, душа, дух", что там еще, определяет русскую душу?..
   Варя: (встает со своего места) Нет, пойду орешка принесу, а то скучно так сидеть.
   Н.Х.: (со снисходительной улыбкой) Вот ты человек ученый, профессор, говоришь, много повидал, и восхищаешься всякими человеческими выдумками. Машинами там всякими, устройствами... А зачем все это, к примеру нашему шорнику Денису все эти машины и устройства, если он, его отец, дед, даже прадед шили хомуты, и к чему ему твой аппарат по какому можно говорить за тысячи верст? И зачем ему аэроплан, если он поезд и тот лишь один раз в жизни видел. Вот ответь мне на этот интересный вопрос...
   А.Х.: (в раздумье) Ну, тут... Как бы сказать... Шорник, говоришь?.. А может так статься, что твоему шорнику ничего и не надо?..
   Н.Х.: (торжествующе) Вот милый мой, дошел ты до самого зерна истины! Денису, что надо?.. Сидит себе на солнышке и иголочкой туда-сюда. Вот оно наше исконное! А ты аэроплан... Если оно такое нам даром не нужное, нужно ли это самое вовсе?..
   А.Х.: (тоже трясет головой)
   Некоторое время они сидят молча. Николая Христофоровича опять смаривает.
   А.Х.: Сколько верст от тебя до Москвы? Сколько времени нужно, чтобы депеша до Москвы дошла?
   Н.Х.: (снова вздрагивает) Что, где?..
   А.Х.: Сколько верст отсюда до Москвы? Мне бы письмо надо отправить...
   Н.Х.: Верст двести, не больше. Пять часов езды на поезде. Вот сядешь в обед, а уж ужинать в Москве будешь. И почта у нас исправно работает. К нам все в тот же день приходит. А почему ты спрашиваешь?
   А.Х.: Мне на почту бы надо. Письмо срочное и заказное отправить.
   Н.Х.: Пустое, завтра с утра кого-нибудь пошлем, давай твое письмо.
   Братья замолчали. Андрей Христофорович осмотрелся вокруг.
   Н.Х.: Что, на наше хозяйство смотришь? Удобно. Все на виду. Это Варина мысль. И погреба, и амбар.
   А.Х.: Как-то все в беспорядке... Амбар не у места, и конюшня... А погреба эти. Развернуться, экипажу, если случится, негде...
   Н.Х.: Зато все на виду, говорю ж тебе. И амбар, и погреба. А что, если экипаж придется, мужики под зад возьмут и развернут.
   А.Х.: А к чему у тебя дровни старые да разломанные чуть-ли не посреди двора, Давно бы выбросил этот хлам. Или эти горшки, битые на изгороди. Да и изгородь тоже б не помешало поменять. Некрасиво ведь...
   После слов брата Николай Христофорович хочет возразить ему, но нахлынувшие чувства переполняют его, он руками закрывает глаза, плечи его начинают вздрагивать от рыданий
   А.Х.: (встревожено) Да, что с тобой? Полно тебе, полно...
   Н.Х.: (Успокаиваясь) Вот оно внешнее! А ты спрашиваешь... Как же ты можешь... Известно ли тебе, что изгородь эту отец наш покойный сам ставил, а матушка, Царство ей Небесное своими рученьками те горшки повесила.
   А.Х.: (в неловкости) Ну, прости, прости, я не хотел тебе сделать больно...
   Н.Х.: (успокоившись окончательно) А что дровни... Они ж не помеха, стоят себе и стоят, есть, не просят. Опять же, даже польза какая-никая, Варя на облучке приспособилась кур рубить. А тут как-то зимой, на санях новых оглобля сломалась - так я от этих старых приспособил. Все к месту!
   А.Х.: Да, да, наверное, ты прав... (Смотрит на брата) Ну, что ты тут делаешь, когда нет службы?
   Н.Х.: Мало ли что...
   А.Х.: Значит, дела много? А я думал, что тебе все-таки скучновато здесь.
   Н.Х.: Нет, не скучно. Чего же дома скучать? Дома не скучно.
   А.Х.: Ну, а все-таки, что поделываешь?
   Н.Х.: Да как сказать, мало ли что? Весной, еще с февраля семена выписываем и в ящиках сеем.
   А.Х.: Какие семена?
   Н.Х.: Огурцы да капусту.
   А.Х.: Потом?
   Н.Х.: Потом... Ну, там сенокос.
   А.Х.: Подожди, как сенокос? Сенокос в июне, а от февраля до июня что? Это ж, какой срок...
   Н.Х.: От февраля до июня... Как сказать... Ну, мало ли что, сразу трудно сообразить. Всякие текущие дела... (Задумывается) Сразу-то сказать и не скажешь... (Оживляется) А вот же! Попечительство-то! А я член попечительского совета. Попечительство, брат - это дело! Комитет, беженцы... Чего там только нет. Много всего... Вот же!.. Совсем из головы выскочило. Как раз завтра в уезд надо ехать по этому самому поводу - по попечительским делам. Безотлагательно! Вот поднимусь с зарею и отправлюсь. У нас дела - погибель! Как же, нельзя, - такая пора. И с оказией твое письмо отвезу. Что поделаешь - дела...
   А.Х.: Сколько же ты времени на него тратишь?
   Н.Х.: На кого?
   А.Х.: Фу-ты, да на это дело. Хотя бы на это самое попечительство?
   Н.Х.: На попечительство?.. Ну, как сколько? Разве я считаю? Трачу, и только. Вот и завтра - хочешь, не хочешь, а ехать надо. Безотлагательно!.. Да что это тебя интересует так?
   А.Х.: Просто хотелось уяснить себе, как вы тут живете. За литературой, наверное, перестал следить?
   Н.Х.: ( после паузы) ...Нет, почему же, слежу. А как же... Почитывал тут, как-то, этого... Забыл, как его фамилию... Хороший писатель, о нем много сейчас говорят... И в газете прошлым месяцем о нем тиснул кто-то статейку, я читал. Ты должен знать его... Вот же память, как дырявый карман, только что помнил... Отродясь со мной такого не бывало. Книжица такая, как вроде зеленая была... Или, вот тут еще красную тоже намедни читал... (осматривается) Вот - вот на глаза попадалась... (с улыбкой) Так и есть, ее Варя под самовар подкладывать приспособилась. Но, ты не подумай чего, мы здесь следим... За всем этим следим, и за литературой, и прочим...
   А.Х.: Значит, читаешь, работаешь... Ах, как нам нужно научиться работать, не тратить даром ни одной минуты, чтобы наверстать упущенное время. А времени этого - целые века.
   Н.Х.: А что ж, не наверстаем, что ли? Придет вдохновение, и наверстаем.
   Вновь появляется Варя с тарелкой в руке.
   Варя: Нате орешка и яблочек. Яблочки у нас знатные.
   А.Х.: Спасибо, спасибо. Так зачем же ждать вдохновения?
   Н.Х.: А без этого, голубчик, ничего не сделаешь.
   А.Х.: Так его и ждать?
   Н.Х.: Так и ждать.
   А.Х.: А если оно не придет?
   Н.Х.: Ну, как не придет? Должно прийти. Обязательно должно! Это немцы корпят, и все берут усилием, а мы брат...
   А.Х.: Да, именно, нужно постоянное усилие. Усилие и культура - вот что нам сейчас необходимо.
   Н.Х.: (Ласково) А душу-то , милый, забываешь
   А.Х.: (смотрит в сторону) Опять душа, душа...
   Варя: (Со вздохом) Сейчас на кухню солдатка Лизавета приходила, говорит, мужа ее ранили. Он у нее в чине служит... А потом, говорит, будто крепость какую-то взяли и всю дочиста взорвали, а с ней сто тысяч человек. (снова вздыхает) И когда это кончится.
   А.Х.: (трясет головой) Кто у кого и что взял?
   Варя: Крепость, что ли какую-то, а про другое не спросила. Пойдемте спать, а то уж темно и зябко.
   А.Х:. Да, наверное, устал я, что-то голова не так работает.
   Н.Х.: И то верно! С дороги-то... Мы, милый, в комнатке твоей окошечко занавесили, Варя тебе и кваску поставила на случай, если захочется. Пойдем с Богом...
   Проводив брата, Николай Христофорович начинает искать свою шляпу.
   Н.Х.: Варенька, голубушка моя, ты нигде не встречала мой головной убор? (Он ходит в темноте, натыкаясь на стулья, стол, шкафы) Где же она? Вот чудеса. Отроду со мной ничего подобного не случалось.
   Занавес
  
  
  
   Картина вторая
  
  
   Та же обстановка. Из дома выходит Андрей Христофорович в нижней рубахе, почесываясь, качает головой.
   Н.Х.: (С тревогой) Как спалось? Что ты такой?..
   А.Х.: Не знаю, и как тебе сказать... Экая незадача, у тебя тут столько клопов...
   Н.Х.: (облегченно вздыхает) Фу-ты! Я уж думал, какая-нибудь неприятность, какая-нибудь ужасная... Что же кусались? Ах, собаки! Нас что-то не трогают.
   Выходит Варя и Липа.
   Варя: Нет, нет! Никогда не кусают. Это они на свежего человека полезли. А вот суток трое пробудете, они успокоятся. Я их, пожалуй, помажу чем-нибудь.
   Липа: (к Варе) Иль, беда какая?..
   Варя: Пустое, клопы Андрея Христофорыча малость покусали. Я уж всполошилась. А тут...
   Липа: Ишь-та, кровь видать его вкусная, а так чего бы они взялись. Меня-то не кусают Андрей Христофорович начинает делать зарядку. На крыльце появляются все домочадцы.
   Н.Х.: Неужели так каждый день?
   А.Х.: Каждый, а что?
   Липа: Господи!
   Варя: И зачем вы себя так мучаете? Смотреть на вас жалко.
   Н.Х.: Правда, напрасно, брат, ты все это выдумываешь. Ты бы хоть пропускал иногда по одному дню.
   А.Х.: Не могу. Привычка, выработанная годами. (с гордостью) Меня даже будить не надо, каждый день, зимой, летом ли - в одной время просыпаюсь. Хоть часы проверяй. И сразу зарядку...
   Н.Х.: А зачем это? По нам это ни к чему. А ну-ка бессонница... Или порой прикорнешь после чаю на диване и, смотришь, промахнул до самого ужина. Или вот тут Варя прилегла после обеда и заспалась и тоже до ужина. А ночью уснуть нет никакой возможности. Мучилась...
   Липа: Чевойт?
   Варя: Не спится...
   Липа: Сушеной мяты под подушку хорошо класть и спится сласть, как...
   Н.Х.: (Смотрит на Липу) Вы бы тетенька затычки из ушей удалили, а то как-то не ловко. (брату с улыбкой) Это ей все чудится, что бесы ей на ухо что-то нашептывают, вот она и приноровилась уши затыкать, чтобы тех голосов не слышать.
   А.Х.: (отвлеченно) Надо распределять свой день надо, чтобы каждому занятию было свое время и строго следовать тому распределению, составлять прожект. Вот помнится, ты вчера в уезд собирался по важным делам, говорил, и что же?..
   Н.Х.: Ах, милый мой, "загад не бывает богат". Каюсь, собирался. И беспременно пустился бы в путь, да тучки на заре дождем обещались. В дождь, как ехать?
   А.Х.: Помилуй, не случилось же дождя!
   Варя: Тут, еще и другое, шляпа треклятая, куда-то запропастилась...
   Н.Х.: Бог дал, не случилось дождя, правильно...А с другой стороны, снилась мне всякая белиберда, как будто я на приеме у предводителя дворянства - голый! Натурально, весь в обнажении, а там дамы!.. Прямо взмок от неожиданности, и проснулся от того посреди ночи... Привидится же такое!.. И шляпа, опять же! А это, брат, знак! Судьба, а от нее не уйдешь, и поперек ее воли поступать не след...
   Липа: (глядя на Н.Х. , Варе) Он чего?
   Варя: (растерянно) Говорит, что видел себя голым при дворянском собрании...
   Липа: Вот, вот, я тоже видела!.. Так явственно, так явственно...
   Варя: (испуганно) Кого видела то?.. Николая?..
   Липа: Николая!.. Который Угодник?.. Нет, не его - апостола Гавриила видела, тоже без одежд весь такой... Прямо такой!... Н.Х.: А ежели бы поехал, то бы почтовую кибитку не повстречал, с ними записочку брату нашему Авениру не послала
   А.Х.: И как живет Авенир?
   Н.Х.: Авенир, брат, живет хорошо.
   А.Х.: А сколько у него детей?
   Н.Х.: Пять сынов.
   А.Х.: Как много! Ему, должно быть, трудно с ними.
   Н.Х.: Нет, отчего же трудно... на детей роптать нехорошо, это дар... Он все такой же горячий проворный. Умная голова.
   А.Х.: У него всегда было слишком много самоуверенности.
   Н.Х.: Да, ум у него шустрый, это правда. Авенир, брат, настоящий человек.
   А.Х.: То есть как настоящий?.. Из чего - настоящий?
   Н.Х.: Да так. Вот ты говорил, что ценишь людей, у которых мысль постоянно работает. Вот тебе Авенир. У него, милый, мысль ни на минуту без работы не остается.
   А.Х.: Может быть. Но вопрос: над, чем и как?
   Н.Х.: Мало ли над чем
   А.Х.: А местечко у него хорошее?
   Н.Х.: Ничего. Знатное место. Но все-таки, конечно, не то, что у нас. Ничего, хорошо живет. И потом - это человек - весь без обмана.
   Варя и Нина заканчивают накрывать на стол. На столе, как всегда всего полно.
   Варя: Может быть, отзавтракаем, чем Бог послал.
   Андрей Христофорович морщится, глядя на стол.
   А.Х.: Да, да, конечно. Только, что-нибудь легкое... (Вновь обращается к брату) И как это без обмана живет Авенир? Мы все хотим жить без обмана...
   Н.Х.: (Вожделенно смотрит на стол, от вопроса вздрагивает) Что? О чем ты?
   А.Х.: Ты сказал, что Авенир - человек без обмана.
   Н.Х.: Ах, конечно - он без обмана... Ну, как тебе сказать... вообще Авенир он природный... Сам по себе: натуральный человек. Душа настоящая русская.
   А.Х.: Вон как ты рассуждаешь! В одной стране, в одном доме родились, одними родителями воспитывались! А я что же, не настоящий что ли? И душа у меня не русская?
  Н.Х.: (Конфузиться) Ну, что ты... Бог знает, что выдумал... Просто я хотел сказать, что Авенир человек природный, простой, и мысли его, как бы сказать, легкие, скорые... Как и он сам... А.Х.: (!?) Н.Х.: А как он излагается, заслушаешься, ни дать, не взять - оратор, трибун! Тут тебе и про политику, и про экономику, про военные вопросы... И словами то какими... Необразованному человеку порой и невдомек о чем он изъясняется... Впрочем, про то ты лучше сам с Авениром поговоришь. Он сюда, как только получит мою записку и узнает, что ты здесь, так и прискачет... (Торопится к столу)
   Андрей Христофорович скрывается в доме. Остальные рассаживаются за столом, но к еде не приступают - ждут)
   Варя: (Мужу) Щи-то подавать? Уж, наверное, подогрелись...
   Н.Х.: ( После раздумья) Пожалуй не стоит. Видишь профессору не нравиться. И квас тоже не ставь. Обойдемся курицей и телятиной, что б не сморило. (Осматривает сидящих) А где же Катя?
   Варя: Зубами мается сердешная, целую ночь стонала, на стенку лезть готова была. Я уж и псалмы над ней читала и хрен к локтю прикладывала, ничего не помогает.
   Липа: Пройдет Бог даст. Ему бы только выболеть свое. Как выболит, так конец. Хорошо бы еще индюшиный жир к пяткам привязать.
   Нина: А вот поповна матушка Аксинья зубы мелом чистит. Каждый день белит...
   Варя: (Вздыхает) Ей уж четвертый десяток...
   Липа: И детей трое уж - посовестилась бы зубки свои чистить.
   Н.Х.: Против природы не пойдешь...
   Андрей Христофорович в сюртуке с галстуком выходит на крыльцо.
   А.Х.: О чем вы? Причем здесь природа? Что ты вздор говоришь? Я тоже чищу зубы каждый день и к доктору визиты делаю, и вот результат - мне уже пятьдесят, а все зубы целы.
   Н.Х.: (С добродушно-лукавой улыбкой) А в сто лет у тебя тоже все зубы будут
  целы? Ага! То-то, брат. Два века не проживешь. От смерти, батюшка, не отрекайся. (Убирает с лица улыбку) Не отрекайся! Смерть дело такое, милый... На что тебе там зубы целые?
   Липа протяжно вздыхает и приступает к еде, Варя кивает и тоже начинает есть. Андрей Христофорович наливает из самовара чай и выбирает на тарелке самый маленький пирожок, чтобы не смотреть на то, как жадно ест Липа, смотрит на усадьбу и качает головой.
   А.Х.: Что же это ты?
   Н.Х.: А что?
   А.Х.: Да раскопал бы кочки, а то прямо неприятно смотреть, вместо хорошей земли перед глазами какие-то волдыри.
   Н.Х.: А зачем тебе непременно сюда смотреть, мало тебе другого места. У нас, брат, вон сколько его! Хочешь, на небо смотри, никто не запрещает. Или на лес, вон тот, я вот люблю туда смотреть, а ты на кочки смотришь.
   А.Х.: Некрасиво же.
   Липа: (отрываясь от еды, обращаясь к Варе) Чевой-то он? Варя:(на ухо Липе) Усадьба не нравится ему, говорит: некрасиво! Липа: Не ищи, батюшка, красоты, а ищи доброты. Так-то.
   Н.Х.: Во всех этих прикрасах, милый, толку мало. Природа, уж если она природа - красивей ее не сделаешь. А натуральней русской природы ничего нету, хоть весь свет обойди.
   А.Х.: Да ведь ты не видел ничего, кроме этого (кивает по сторонам).
   Н.Х.: И видеть не желаю. (Помолчав, добавляет) Все от своих коренных заветов подальше уйти хотим, а это-то и плохо.
   А.Х.: Да в чем они, эти заветы? Отдай, пожалуйста, себе хоть раз ясный отчет.
   Н.Х.: Как в чем? Да мало ли в чем... Тут разговор долгий, пространный, можно сказать получится разговор. Если с кондачка - ничего не выйдет. Тут понятия всякие уразуметь надо...
   Варя: Кыш, кыш! Опять эта гусыня! Вот наказанье Господне!
   Нина: (Несмело обращается к дяде) Вот вы ездили везде, видели много, а правда ли, что в Италии живут на крышах?
   Липа: (Строго) А тебе зачем это понадобилось? Себе на крышу хочешь залезть, бесстыдница?
   А.Х.: (С улыбкой) Чтобы на крышах жили - не видел нигде.
   Варя: (Обращаясь к дочери) Наговорят всякого. Слушай лучше, что бабушка говорит...
   Н.Х.: Тихо! (делает знак) Набат?.. Не случилось ли что?
   Слышатся удары в колокол. Варя срывается со своего места, выбегает за ворота, через минуту возвращается.
   Варя: Горит! Пожар! Кузнецовская изба горит!
   Все разом поднимаются и, толкаясь, торопятся за ворота.
  
   Занавес
  
   Картина третья
  
  
   Все то же и те же, за исключением Андрея Христофоровича.
   Липа: Как горело, как горело, борони Бог... (снова устраивается за столом)
   Н.Х.: Знатный был пожар, знатный! Давненько я такого не видовал... Хорошо горело.
   Варя: В последний раз, помнится, амбар у бочара горел, от грозы.
   Н.Х.: Да когда это было?.. Год иль два уж прошло. И далеко. Дрожки закладывать пришлось, а пока добрались там одни головешки остались. Посмотреть нечего было. А тут вышел за ворота и любуйся... Как полыхало, как полыхало. Получаса не прошло - и изба, и постройки, как корова языком... Сухо, да ветер... А чегой-то баба кузнеца выла-то так страшно?
   Варя: Так, хата сгорела дотла... И амбар, и сарай со скотом! А у них пять детей мал-мала-меньше.
   Н.Х.: Жалко, значит... Помочь надо. Ты уж собери тогда что-нибудь ей. Рубахи, какие, старые... (после паузы) И денег там дай... Сколько там... Немного.
   Появляется Андрей Христофорович, его лицо испачкано сажей, сюртук порван. Все смотрят на него.
   Н.Х.: (Всплескивает руками) Голуба, мой, Андрюша, где же ты был?...
   А.Х.: (удивленно) Пожар тушил...
   Н.Х.: (не менее удивленно) Тушил, а зачем?
   А.Х.: Помилуй, как же такое может быть? У людей несчастье, страшная беда, а ты говоришь: "зачем?"
   Н.Х.: (с завидным спокойствием) Обыкновенно! Какая была шорникова изба - тьфу - соломенная крыша и стены из сухих бревен. Там туши не туши - не потушишь. У нас тут так: занялась одна изба - ту никто не тушит, глядят, чтобы на другие огонь не перекинулся.
   Липа: И Богу молятся.
   Н.Х.: Шорник, поди, сам-то и не тушил, хомуты, и инструмент свои подальше отнес и в сторонке смотрел, как горит. А что баба голосила, так такое бабье дело, небось тряпку какую вынести не успела, вот и зашлась...
   А.Х.:
   Слышится лай собак и топот копыт
   Н.Х.: Да ведь это Авенир! Я же говорил, что прискачет... Ну, и молодец, вот молодец!
   В ворота скорым шагом входит Авенир, жмет руку Николаю, обнимает Андрея. Расцеловавшись с братом, отступает на шаг со снятым картузом на отлете в руке, снова оглядывает профессора.
   Ав.Х.: Европеец, европеец!.. Ну, брат, ты того... совсем так сказать...
   А.Х.: (С тревогой) Что?
   Ав.Х.: (Не слышит и громко обращается к окружающим) Вы представить себе не можете, друзья мои, какой комплот случился у меня сегодня! Невообразимо!.. Получил, Николай, я твою эпистолу, тотчас велел закладывать мой тарантас, а мой конюх-автохон вчера напился - скотина и оставил коней на лугу за речкой, а тут это самое приключись!.. Сущий апокалипсис!..
   Варя: Не иначе, как беда какая?..
   Ав.Х.: (вновь обращается к А.Х.) Европеец - одно слово!.. И платье и манеры!..
   Липа: (Испуганно шепчет) Да что ж приключилось то, батюшка?
   Ав.Х.: Ба! Вы же ничего не знаете! Уму не постижимо, вообразите, золотниковскую плотину нынешней ночью прорвало, и наша Теша в миг обратилась бурным потоком. Хутора, что близ берега - смыло, как не было и вовсе. У моих мужиков лодки унесло!
   Н.Х.: (С чувством) Что ты говоришь!.. И жертвы есть?
   Ав.Х.: Пока не знаю, брат. Но думаю - есть, обязательно должны быть. Такая катаклизма! Определенно должны быть. И вот эта скотина - мой конюх мечется по берегу - кони-то на другой стороне. А река, как говорилось выше - бурный поток. Пришлось дать ему по шее, а самому на поклон к соседу идти. Сосед у меня человек значительный, исключительный, можно сказать - генерал, дай Бог ему многие лета, принял мою беду, как свою и тотчас велел дать мне самого резвого конька. На нем- то я и прискакал к вам... (Вновь обращаясь к Андрею) Ну-ка расскажи, брат, как вы там, европейцы живете? а
   А.Х.: Да как... В двух словах не скажешь...
   Ав.Х.: А я, брат, теперь не то, что прежде! Очень занят. Должность у меня конечно не ахти, какая, но все одно... В комитет вот выбрали. Заседаем. Случается, вопросы важные рассматриваем, решения принимаем.
   Н.Х.: Да, Авенир у нас теперь лицо, облеченное доверием. Должность у него выборная. У нас теперь так. Это раньше губернаторово слово было последним, а сейчас... Комитеты разные... Правильно я говорю, Авенир?
   Ав.Х.: (Скромно) Ну, губернатор оно, конечно... Однако, и мы сами с усами. Ежели, какие вопросы решаем на заседаниях, тут и губернатор нам не указ. К примеру, намедни, по заявлению мещан нагрянули на базар с комиссией... Постановили три мясные лавки закрыть по санитарным соображениям, и закрыли! Мы теперь, как в Европе.
   А.Х.: (С усмешкой) Три мясные лавки закрыли и уж как в Европе. До Европы нам еще далеко. У них машины на фабриках вместо людей работают, на автомобилях ездят. Каждый год что-то изобретают, прогресс двигают...
   Ав.Х.: (Удовлетворенно) Прогресс - слышали такое, знаем.
   Н.Х.: А нужно ли нам с той Европой меряться? Что там? - костное педантство и только. В курсе... Мы же другие...
   А.Х.: Какие другие?
   Н.Х.: Совсем другие! У них там что?.. Холодный расчет, порядок...
   А.Х.: Что же плохого, если порядок? Порядка то нам сейчас и не достает.
   Н. Х.: А я тебе скажу, милый, чего не хватает - души. Твой порядок гнобит душу. Наш-то ученый или какой изобретатель с кондачка ничего изобретать и не станет, а посидит, пораскинет мозгами: нужно ли это его изобретение людям, и не принесет ли оно какого вреда. (с улыбкой) А если даже не принесет вреда, к чему это, как и без того раньше жили и не тужили. Вот автомобиль придумали, а на что?...
   А.Х.: Да что же ты такое говоришь? Автомобиль, по-твоему, это плохо?
   Ав.Х.: А чего хорошего? Видел я эти автомобили - гудит и воняет. То ли дело лошадка с легкой коляской, едешь себе - лошадка копытцами: цок, цок, над головой небо голубое, птицы тебе поют.
   А.Х.: Вас послушать: ничего и делать не надо! Живи, как живешь. Но ведь сейчас уже двадцатый век - век развития всевозможной техники, а ты говоришь: "лошадка цок-цок". Вот вы здесь поголовно зубами мучаетесь, животы у вас болят. И что? Вы не ищете причин этих болезней, не боретесь с ними, подчиняетесь им, как необходимости, уклоняться от которой, по-вашему, даже не совсем и хорошо. Добро, если к бабке-повитухе обратитесь...
   Н.Х.: (Поднимает палец) О! К бабке-повитухе, а куда же? Это и есть наше заповедное...
   Ав.Х.: А про технику, какая у нас есть, брат, ты напраслину наводишь. И автомобили эти самые у нас есть, не хуже чем в Европе или Америке. А наши аэропланы, будет тебе известно, самые лучшие в мире. В три раза лучше немецких, никак не меньше, как в три раза. А может быть даже и больше! У них - что? - неуклюжая прочность и все. А у нас!..
   А.Х.: (с усмешкой) В три раза... Откуда ты это знаешь?
   Ав.Х.: Как откуда?.. Мало ли откуда? Это даже иностранцы признают. В газетах про то пишут в журналах всяких. И пишут про наших инженеров и изобретателей! А про войну, что наша победа - вопрос времени! А ты, значит, не патриот?
   А.Х.: Кто же тебе это сказал?
   Ав.Х.: По вопросу, брат, видно, и вообще по холодности. Нет в тебе подъема. Нет подъема. Это нехорошо, брат, нехорошо. Тут, ежели с трезвостью разобраться апломб будет на нашей стороне...
   А.Х.: Постой, голова с мозгом!..
   Ав.Х.: Что же мне стоять? У тебя холодное, рассудочное отношение, разве я не вижу.
   А.Х.: А я вот не вижу основы для твоей фанаберии. Война идет из рук вон плохо. В войсках разброд и шатание. Среди рабочих волнения. Социалисткие идеи в ходу...
   Ав.Х.: Позволь, позволь, как ты сказал? Слово-то такое...
   А.Х.: (Недоуменно) Какое слово?
   Ав.Х.: До того, как стал говорить про войну и прочее. Слово одно... Я такого не знаю. И в словаре не встречал. Фоно...
   А.Х.: (С досадой) Фанаберия!
   А.Хв.: И что сие означает?
   А.Х.: Неуместную, неоправданную гордость, означает, чванство, если угодно!
   Ав.Х.: Ты посмотри! Я этого не знал. Надо будет записать это словцо и ввернуть как-нибудь при случае в речь в дебатах на комитете. То-то будет фурор!
   А.Х.: Вот-вот! Все только слова. Мы слишком много говорим вместо того, чтобы дело делать
   Ав.Х.: (возбужденно) И снова, ты брат не прав! Где же много?.. Ты бы послушал как мы того... Вопросы какие решаем. (со значением) Важные вопросы! В слове мысль, а из мысли последует - дело. И теперь мы уже совсем не те, что были раньше; ты это особенно заметь. (Многозначительно поднимает вверх палец) Совсем другие!
   А.Х.: И какие же?
   Ав.Х.: Ну, мало ли...
   А.Х.: Ну, какие, какие?
   Ав.Х.: Совсем, брат, другие. Ну, вот, ты даже спрашиваешь, какие? У тебя скептицизм...
   Н.Х.: (Запахивает масляную полу) Вот и я тоже ему говорю.
   Ав.Х.: Да, мы теперь другие! Было время, да прошло. Теперь учимся жить по-новому. И будем жить, дай срок...
   А.Х.: Изволь, объясни: как по новому вы хотите жить? Какие у вас цели, задачи, какая программа, на какой платформе стоите?
   Ав.Х.: (с хитроватой улыбкой) Есть у нас все... Все что положено: и программы, и платформы правильные. Всему свое время...
   Варя: (С нетерпением) Может быть, ужинать пойдете?
   Ав.Х.: Вот поедем, брат, ко мне, я тебя с людьми сведу настоящими. Выдаю щимися людьми... Взять, в пример, соседа моего - бравый генерал, выправка, стать. В таких чинах ему только при дворе быть, среди вельмож, а он - нет! В отставку вышел и к нам. Отсюда, из глубин земли русской, говорит, пойдет новая Россия...
   А.Х.: Новая?.. А нужно ли Россию заново отстраивать? Может быть, то, что есть улучшать? Так ведь и до революции недалеко...
   Ав.Х.: (Безнадежно) Да я вижу, брат, ничего смыслишь. Вот поговоришь с теми людьми, и я уверен, мысли у тебя другие будут.
   А.Х.: Хорошо, когда поедем, и как ехать?
   Ав.Х.: Со мной, на лошади поедем, чем тебе кружить полсотни верст по железной дороге. Я, брат, всегда на лошадях езжу.
   А.Х.: А сколько верст до тебя на лошадях?
   Ав.Х.: Сорока не будет.
   Н.Х.: Да, на лошадях лучше. А то там, на железной дороге, изволь каждый раз поспевать вовремя.
   Ав.Х.: Верно, на одну минуту опоздал, и весь день пропал к черту.
   Н.Х.: И звонки эти дурацкие. А тут тарантас подходящий, и все прочее. Вот изволь посмотреть. Очень даже хороший тарантас...
   Идут смотреть экипаж. А.Х. усаживается в тарантас.
   А.Х.: Сидеть не очень удобно, сядешь. Даже совсем неудобно - колени у подбородка.
   Ав.Х.: А, что?(Вскакивает в тарантас)
   А.Х.: Как, что? Сиденье очень низко и в спину что-то упирается...
   Ав.Х.: Ну, уж это так делается, брат; кузнец при мне делал также и другим.
   А.Х.: Как так делается, если это неудобно?
   Н.Х.: Нет, это, правда, Андрей, - в тарантасах сиденье высоко не делается. У кого ни посмотри. Зачем выделяться? У нас так..
   А.Х.: (спускается на землю) И рессоры твои хваленые - сломаны! Чего сиденье веревкой к оси привязано?
   Ав.Х.: Ну, брат, тебя, милый мой, Европа, я вижу, подпортила основательно. Все тебе не так, да не эдак...
   А.Х.: Чем же подпортила?
   Ав.Х.: Об удобствах уж очень заботишься. Это там всё хотят, чтобы было удобно и красиво. А зачем?.. Ведь, как пословица молвит: лучше плохо ехать, чем хорошо идти!
   А.Х.: Ну, знаешь ли... Нет, я все-таки поеду по железной дороге, да и грязь, я вижу, порядочная.
   Ав.Х.: На колеса смотришь? Это еще с Николина дня. Тогда грязь точно была. Правда, правда! А теперь уж все высохло. Вот увидишь!
   Н.Х.: У нас, милый, если сухо, дороги хорошие.
   Варя: Да будем мы сегодня за стол садиться, уж темнеет? Я в доме накрыла, что-то прохладнеть стало...
   Все уходят кроме Николая Христофорыча, задержавшись на пороге, он роется в карманах, в кармане обнаруживается замусоленный конверт, он недоуменно бормочет.
   Н.Х.: Что такое? (читает адрес) Московский университет, кафедра... (его осеняет, он с силой ударяет себя по лбу) Ах, братец ты мой, совсем из головы выскочило. Отродясь со мной такой истории не было.
  
  
   Действие второе
  
   Занавес
  
   Дом Авенира, мало, чем отличается от жилища брат. Все комнаты с низенькими потолками, оклеенными бумагой, завешаны сетями - рыболовными, перепелиными, западнями для мелких птиц. Над постелями -ружья, крылья убитых птиц. Хозяин встречает гостя.
   Ав.Х.: У нас, брат, отдохнешь. У нас воздух здоровый, не то, что к Николая. У тебя, должно быть, от этой учебы да от книг голова порядком засорилась... Ну, да, толкуй там, как будто я не знаю. Это ты там закис, вот и не замечаешь. Прочищай тут себе на здоровье. Я тебе душевно рад и скоро тебя не выпущу... И брось ты, пожалуйста, все это. Живи просто, - проживешь сто лет. Живи откровенно. Все, брат, это чушь.
   А.Х.: Как живи откровенно? Что - чушь?
   Ав.Х.: Все! Вот моя хижина, к примеру (показывает на дом) - жилище без всяких претензий, только для жизни. А что еще человеку надо?.. Думаешь, я не мог бы построить себе домину в пример какому-нибудь немцу или англичанину? - Мог! Только зачем? Нужно жить просто. По заветам. Входи.. Пригнись, пригнись, а то лоб расшибешь.
   А.Х.: Как это вы себе тут лбы не разобьете?
   Ав.Х.: Я, и правда, частенько себе здесь шишки сажаю. Бывает, задумаешься о чем-то высоком - литературе, о театре... Катя! (зовет жену)
   (Выходит Катя, крепкая, в меру полная и красивая еще женщина, в грязном капоре)
   Катя: Ах, матушки! (смеется и убегает)
   Ав.Х.: Врасплох захватил! (смеется) Я тебя еще, брат, с сыновьями своими познакомлю, сейчас то их нет - на реке они, рыбу ловят, а как вернутся - познакомлю. Непременно познакомлю - увидишь - и они без затей.
   Выходит Катя, на ней яркий сарафан.
   Катя: Вот, батюшка Андрей Христофорович, прямо к обеду поспели. (Начинает накрывать на стол, там появляются та же, что и у Николая, жирная утка, маринад, квас. Андрей Христофорович морщится)
   Ав.Х.: А у меня вот наливочка имеется, это никакое-нибудь "бордо", это заветное - свое. Все с земли нашей. Земля-то у нас: нигде такой земли не найдешь. Что ни посади, все вырастет. Захочешь дыни - дыни будут расти, винограду - и виноград попрет.
   А.Х.: А у тебя и дыни есть?
   Ав.Х.: Нет, только огурцы да капуста пока, а если б захотеть!.. Стоит только рукой шевельнуть!
   А.Х.: Так в чем дело стало? Экспериментируйте, пробуйте, выращивайте. Вот я в Германии видел, на маленьком клочке земли один ученый такие чудеса творит, а у вас возможности какие...
   Ав.Х.: А зачем нам под Германию примеряться, мы другие. Ты ешь, пожалуйста, капусту, Андрей. Это, брат, удивительно полезная вещь. С дыни той, какой прок - вода подслащенная. А у меня, брат, система, чтобы было все по-настоящему, то есть по-простому. Вот Николай тоже в неметчину ударился, воды какие-то пьет. Видал? Нам же это ни к чему, мы другие...
   А.Х: Опять ты за свое! Так, в чем мы "другие"? Изволь объяснить.
   Ав.Х.: (задумывается) Сразу и не скажешь, и поймешь ли ты меня... Тут все так непросто...
   Во дворе появляются сыновья Авенира Павел и Сергей, в их руках ведерки с уловом.
   Ну-ка, ну-ка (вскакивает со своего места) Вот это добыча! Андрей, и скорей, смотри!
   А.Х.: Да я вижу отсюда.
   Ав.Х.: Нет, ты сюда подойди. Вот гусь! Хорош? Клади большого, клади его шельмеца. Так! Стой! Это на жаркое. Доставай теперь налима... Смотри, Андрей, князь мира грядет. Это на уху. Знал бы ты, Андрей, что есть рыбная ловля. Поедем как-нибудь с нами. Вот вы там все по Швейцариям ездите, а своего родного не замечаете. Как встанем на заре, заря - чудо. Посмотришь. Катя и то ездит, она молодец!
   Катя: Я люблю это, - если бы только меня зубы не мучили. Ног мочить нельзя...
   А.Х.: Разве мучают?
   Ав.Х.: Зубы и зубы. Мы все от них на стену лезем... А где же Петр.
   Павел: Он закупался. Его бабушка рассолом поит.
   Ав.Х.: Редкий человек тетка Прасковья, без нее было бы плохо.
   А.Х.: А что Петр чувствует?
   Павел: Да мутит его. Как до дома дошел, так и начало мутить.
   А.Х.: У него верно - солнечный удар, все признаки налицо. Его надо непременно доктору показать.
   Ав.Х.: Эко, ты брат хватил: "доктору показать", это ж на станцию ехать надобно, да и найдешь ли там в эту пору доктора. Ты, Андрюша, волнуйся, Петька весь в меня, Бог даст, сдюжит. Опять же, тетка Прасковья с ним. А она любого лекаришку за пояс заткнёт и сто очков вперёд даст. Она от природы...
  Братья встают из-за стола.
   Ав.Х.: Ну, иди теперь отдыхай. Тебе никто здесь не помешает. У нас в этом все покойно.
   Все уходят, Андрею Христофоровичу хочется перед сном что-то почитать, он подходит к книжной полке, но там только книги о рыбалке.
   Входит Авенир.
   Ав.Х.: (шепотом) Андрей, ты не спишь?
   А.Х.: Нет еще.
   Ав.Х.: Ну, давай поговорим.
   А.Х.: Как бы не забыть, мне в город нужно послать. Это можно?
   Ав.Х.: Сколько угодно, Павел живо скатает. И ты, пожалуйста, не стесняйся, как что нужно - говори. Я очень рад.
   А.Х.: Ну, отправь, пожалуйста, это завтра же же. Тут в поездке кое-что пришло на ум, записал. Вот... (достает из дорожной сумки бумаги и передает их брату, его взгляд машинально проникает через стекло окна, он невольно замирает) Какой вид: река, лес... Какой закат...
   Ав.Х.: (довольный) Вот вы там все по Швейцариям ездите, а своего родного не замечаете!..
   А.Х: Что красиво, то красиво.
   Ав.Х.: Так-то брат! Ты, хоть весь свет обойди, а лучше нашей красоты не сыщешь! Ну, рассказывай, как там Москва?.. Ты, небось, думаешь, что мы живем тут в глуши и ни бельмеса не смыслим. Конечно, мы далеки от столиц, но я, брат, всем интересуюсь. Ну, кто теперь в Малом играет?
   А.Х.: Играют... Садовская играет бытовых комических старух...
   Ав.Х.: Значит, Садовская - бытовых, комических. Так, знаю теперь!
   А.Х.: Ермолова - драматическая.
   Ав.Х.: Драматическая. Ермолова! Так, так...
   А.Х.: Ну, Рыбаков играет стариков, конечно.
   Ав.Х.: Стариков... А Чацкого, кто играет?
   А.Х.: Чацкого недавно играл Яковлев.
   Ав.Х.: Ну, довольно, надо бы записать, а то перезабуду. Приходиться в сферах вращаться, а там разговоры, о том другом... И о театре тоже. Ну, отдыхай, отдыхай...
  
   Занавес
  
   На скамейке у крыльца Веселый подрядчик и Авенир Христофорович. Подрядчик оживленно говорит, его речь обильно сдабривается отборным матом.
   В.п.: Тут, хозяин, расчет нехитрый, кабы не наши криволапые мужики (...), так мост давно бы стоял. Ведь, как вышло то?.. Хотели только пять бревен из связки вынуть (...), а веревки, видать, изрядно размокли, ну и... Как есть, весь плот вниз по речке ушел к (...).
   Ав.Х.: И как же, милый1, нам теперь быть? Что на комитете мне говорить, как спросят? Деньги-то от волосного начальства...
   В.п.: Спросят, как пить дать спросят... Беда!.. Да, кабы.(...)...
   А.Х.: И сколько тех бревен не достает?
   В.п.: В аккурат - две дюжины (...)
   Ав.Х.: Прямо ей-богу, досада. Какой-то пустяк - плот унесло... Так, ты, милый расстарайся, добудь, найди, где срубить. Дай, кому надо (достает бумажник). И чтобы тихо, без огласки. Теперь с этим...
   В.п.: Будьте покойны, хозяин, мы же понимаем (пересчитывает деньги). Рубщикам еще бы прибавить и возчикам... (...) Почитай пять верст с гаком переть придется.
   А.в.Х.: (Качает головой и добавляет) Чтоб только без огласки...
   Подрядчик, не переставая ругаться, прячет деньги. На крыльце появляется Андрей Христофорович.
   А.Х.: Что же ты, любезный все матушку поминаешь или других слов не достает?
   В.п.: А куда же нынче без ругани сунешься? Тут только, когда все горло продерешь, только тогда понятие у других мигом отыщется? А без того, как еще?..
   Ав.Х.: (обращаясь к брату) Тут, брат у нас так. Что ж сделаешь?..
   Выходит Катя
   Катя: Прямо и так! Ваша, правда, Андрей Христофорович, порой хоть иконы закрывай, а самой уши затыкай. Раньше такого не было, боялись! Бывало, кто и позволит себе какое-нибудь такое слово, то украдкой, и сразу крестное знамение и молитву творит.
   В.п.: Молитву... Что ж, тебя оглоблей, скажем, в бок саданули или хуже лошадь крупом в рыло заехала, что же мне молитву читать. Двинул матом как следует, вот ладно.
   Катя: Право, право... Прежде перед дорогой ли, или перед началом какого богоугодного дела крестом святым себя осеняли, а теперь все нехорошими, матерными этими словами...
   Ав.Х.: (с улыбкой) Это у них заместо Господи благослови идет.
   Катя: Вот, вот... Неужто, без этих богопротивных слов никак нельзя?..
   В.п.: (с ухмылкой, почесывая, затылок) Оно, конечно, и можно было бы... А как, к примеру, - лошадь подогнать или к прилавку протолкнуться, когда народу тьма. Нет, матюг наш для всего годиться - сразу и везде тебя понимают.
   А.Х.: В лучшем виде.
   В.п.: Как же, иной раз просишь честью: господа хорошие, дозвольте пройтить - ни черта, как уши свинцом залило. Потом как двинешь, - сразу прочистится, момент.
   Катя: (качая головой) Да, как же можно вам без ругани?..
   А.Х.: А я вот на Кавказе был, так там никак не ругаются.
   В.п.: Что ж, они не люди, что ли?.. И то верно, по-ихнему ни черта не поймешь, вот и не ругаются, - может быть, когда с тобой говорит, он тебя матом почем зря кроет.
   Ав.Х.: Нет, что верно, то верно, что на Кавказе так, вообще иностранцы слабы насчет этого. Может, язык неподходящий?
   В.п.: Да, что там за язык: "ла фа-фа, та-фа", бормочет и не разберешь, что он ругается, ежели языка не понимаешь, а тут ка-ак ахнешь!
   Варя: Как же можно, слова-то всё уж явственные... Это все война виновата, до того-то не так было. Совсем не так...
   Ав.Х.: Да, за эту войну мы навострились, говорят, лучше нас нигде не ругаются, всех превзошли.
   Катя: Да уж насчет мы этого можем. Кого хочешь переплюнем и за пояс заткнем.
   Ав.Х.: Мы и немцев учили по нашему, та те прямо диву давались. Мы, говорят, далеко до вас не дошли.
   В.п.: Я вот, сколько местностей объехал на своем веку, везде нашего брата узнаешь. Иной раз, бывало, встретишь какого-нибудь, думаешь - иностранец: манжеты эти и все прочее, как полагается. А разговорился по душам или на башмак ему сапогом наступил, - глядишь, земляком оказался.
   Ав.Х.: Что уж, наше, настоящее, природное, никакими манжетами не выживешь.
   В.п.: Как же можно. А то рабочий тут один у нас из Америки приехал (тоже манжеты, ну словом все в точности), а как, говорит, на границе первое матерное слово услышал, так сердце запрыгало, перекрестился даже.
   Ав.Х.: Родина-то, брат... Что там не говори. Каждый к своему родному местечку тянется.
   В.п.: Ага! Местов у нас разных много... А слова, и слова, вроде, одни, а разговор везде по разному идет. Саратовские, скажем, всё со злостью дуют, чтоб он тебя когда-нибудь от доброго сердца пульнул - ни за что. Все, как собака, - срыву. А Орловские, к примеру, ни одного матерного слова не пустят без того, чтобы милачком тебя не обозвать, али еще как.
   А.в.Х.: Душевный народ?
   В.п.: Страсть... Вечерком сойдутся на завалинке, только и слышишь, матюгом друг дружку кроют. Ежели ты их не знаешь, подумаешь, ругань идет, а они это для своего удовольствия. Когда по приятельски потолковать сойдутся, других слов у них нету. И все так ласково, душевно. (С улыбкой поднимается со своего места) Ну считай, договорились, хозяин. Сейчас же мужиков соберу, дело сладим. (Уходит)
   Авенир Христофорович провожает его долгим взглядом.
   Ав.Х.: Вот каналья, спервоначалу в лавку пошел!
   А.Х.: За водкой пошел? Не боишься, что пропьют сейчас мужики твои деньги и, не увидишь ты обещанного леса.
   Ав.Х.: Не должны! Конечно, выпьют, не без этого. Наш мужик никакого дела без почина не начнет. (растерянно разводит руки) Так идет, ничего не поделаешь!
   А.Х.: Что значит "ничего не поделаешь?" Почему, что ты, что Николай так легко соглашаетесь, с чем надо бороться. Что должно искоренять! Над чем надо работать!...
   Ав.Х.: Над чем работать-то?
   А.Х: Как над чем?! Теперь и ты спрашиваешь над чем работать? Так я тебе скажу, что помимо прочего, нам нужно работать над тем, чтобы выработать в себе потребность знания и деятельности. Это первая ступень.
   Ав.Х.: Ну, от добра добра не ищут, как говаривал Катин дедушка.
   А.Х.: Я пол-Европы объехал, и никто даже не спросил меня ни разу, как и что там. А все от чего? - От самоуверенной косности. Ты не обижайся на меня, но мне хотелось наконец высказаться.
   Ав.Х.: Ну, за что же обижаться, Бог с тобой! А.Х.: Ты живешь тут и ничего не видишь, не видишь никаких людей, никакой другой жизни и заранее ее отрицаешь. Все эти дни пока я здесь, мы только и делаем, что все говорим и все ниспровергаем, а между тем я не могу добиться пустяка: послать в город. Ав.Х.: Сегодня же пошлем, Андрей, ей-Богу пошлём. Это вот некстати Петька заболел, а то бы уж он... А.Х.: Дело не в том, когда ты пошлешь, я говорю сейчас вообще... Но самое главное, что у вас нет ни малейшего стремления к улучшению вашей жизни, к отысканию других форм её. (возбужденно вскакивает со своего места) И все это от страшной самоуверенности. Вы не верите ни знаниям, ни чему. Я приехал сюда, - слава Богу, человек образованный, много видел на своем веку, много знаю, а я чувствую, что вы не верите мне. У вас даже не зародилось ни на минуту сомнения в правильности вашей жизни Ав.Х.: Ты сядь, сядь, Андрюша. А.Х.: Спасибо, не хочу я сидеть. Ты знаешь, я профессор старейшего в России университета, - приехав сюда чувствую, что у тетки Прасковьи гораздо больше авторитета, чем у меня. Ты ни разу, положительно, ни разу, ни в чем не согласился со мной. А сквернослова-подрядчика, ты сегодня слушал со вниманием, которому я бы позавидовал. Ав.Х.: Жулик, мерзавец, каких мало. Он сорок тысяч на одной стройке награбил. Его давно в тюрьму пора. А.Х.: Ну, вот, а у тебя к нему доля какого-то уважения есть. Ав.Х.: Ну. Что ты, какое может быть уважение... (немного помолчав, прибавляет) А все-таки умница. Это ж ни какая-нибудь учеба, а природное настоящее. Нет, ты напрасно, Андрей, думаешь, что я тебя не слушаю, не ценю, я брат... Дай пожму твою руку. (горячо жмет руку А.Х.) А.Х.: Ты знаешь, когда оглянешься кругом и видишь, как вы тут от животов катаетесь, а мужики сплошь безграмотны, дики и тоже, наверное, еще хуже вашего катаются, каждый год горят, живут в грязи, когда посмотришь на все это, то чувствуешь, что каждый уголок нашей бесконечной земли кричит об одном: о коренной ломке, о свете, о культуре. Авенир кивает на каждое слово брата, но при последнем - морщится. Ав.Х.: Что она тебе далась, право...А.Х.: Кто она? Ав.Х.: Да вот культура эта А.Х.: А что нам нужно? Ав.Х.: Душа - вот что. А.Х. закрывает лицо руками Занавес Двор дома Авенира. Он и А.Х. Ав.Х.: Ах, братец ты мой. Как же это я забыл... А, впрочем, не все равно ли тебе когда уезжать? Если не сегодня - то завтра или ещё лучше послезавтра А.Х.: Но ты же мне обещал лошадей именно на сегодня! Ав.Х.: Тарантас сломан! А.Х.: День назад, ты уверял меня, что тарантас полностью исправен! Ав.Х.: Он и был исправен до сегодняшнего дня. Ей - Богу, хоть тотчас в путь... Даже еще утром... А.Х.: И что же случилось? Ав.Х.: А вот то и случилось. Шкворень от колеса отскочил, как тарантас из гаража вывозили. Потерялся шкворень... Ну раз тебе ехать сегодня, изволь, сейчас пошлю к соседу-генералу и будет тебе тарантас. Сейчас же пошлю. Появляется Катя в её руках конверт. Катя: Письмо от Николая. Липа умерла. (крестится) Ав.Х.: Теперь плохо будет Николаю. Заболеет кто - лучше ее никто не знал как помочь... Катя: И отчего умерла - неизвестно. Пишут: пришла с пасеки, поела окрошки, легла и преставилась. Ав.Х.: Ну, да смерть окладное дело, все туда пойдем. Жаль только - заговоров сколько знала. (Вздохнув, обращается к А.Х.) Будет тарантас сегодня, генеральский, сосед не поскупился, дай Бог ему здоровьица. Сцена перед тарантасом. Ав.Х.: Ну вот и хорошо, что побывал у нас, освежился по крайней мере. Ты пиши, пиши кто в театрах будет играть в следующем сезоне. Я брат всем интересуюсь. Так как бишь? - Ермолова драматическая, Садовская - трагическая. А.Х.: Комическая Ав.Х.: А Рыбаков, значит Чацкого. А.Х.: Да какого Чацкого! Рыбаков старик! Ав.Х.: Тьфу, старик! Ну, конечно старик. Я это запишу. Пиши о событиях. До нас немцы, положим не дойдут. Кланяйся, брат, Москве... Ну, с Богом... Братья крепко обнимаются, троекратно целуются. А.Х. садится в тарантас. Ав.Х.: (вслед) Заваливайся и спи. (лезет в карман за платком, утереть слезы, вместо него вытаскивает оттуда не отправленное письмо брата, с минуту смотрит на него, потом вслед уехавшему тарантасу, безнадежно взмахивает рукой) Конец
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"