Полуобнаженные люди опустились на колени. Лоснящиеся потом и маслом тела бились в конвульсивных поклонах, распластываясь на каменных плитах пола. Храм, выбитый лавой в скале сотни лет назад, наполнялся мерным гудением молитв, редкими выкриками экзальтированных жрецов, сонмом вдохов и выдохов, многократно усиленным удивительной акустикой священного места. Факелы сражались со скальным мраком, горячий воздух разливался расплавленной патокой, колонны подпирали само мироздание мощью грубой архитектуры. ... И тут крылья распахнулись. Он вышел из глубины холода - и улыбнулся. Он увидел всех и каждого в отдельности, он почувствовал то, что чувствует последний служка, и то, как звучит его планета, со скрипом поворачивающаяся вокруг полыхающей звезды, изрыгая вулканический пепел и огонь. Он прикрыл глаза, глубоко втянул в себя запахи храма, тут же расчленяя их на тысячи составляющих: камень, пламя, масло, человеческое тело, кровь, страх, благоговение. Он понимал, что почти всемогущ сейчас, так же ясно, как то, что это лишь минутное помешательство первого рождения. И в эту минуту он любил всё, всех и особенно - Птицу. Он открыл глаза, он смотрел прямо перед собой, но знал, что за его спиной всё еще не сложила крылья Птица. Он видел ее, даже не оборачиваясь: отливающие первозданной чернотой синие перья, блестящие, жесткие, яркие, полыхающие жизнью глаза, наполненные тысячелетней мудростью. И как он любил ее сейчас! Мать, сестра, пророк - её ипостаси вызывали лишь восторг и блаженную ярость. Он широко раскинул руки и резко сложил их на груди, низко склонившись перед лежащими на полу новыми братьями. Никто из них не рискнул бы поднять взгляд на нового человека, никто не смел смотреть на Птицу в момент рождения: запрет наложен был так давно, что оброс самыми небывалыми легендами. Сейчас он знал их все и понимал, что ни одна из них не является истинной. Птица не убивает взглядом, она не способна на это, она любит каждого! Нет, она не обретает чудовищный облик, даря миру нового жреца, она совершенна и прекрасна в любой момент времени! Она не захохочет, рассказывая каждому твои сокровенные тайны, она всегда свято хранит то, что ей поверили! Птица лишь настолько беззащитна, погруженная в тайну создания, что даже взгляд может ранить ее, разрезать тонкие нити, еще удерживающие ее в мире вулканов и гейзеров, на крохотной планете у самого края Вселенной. Быть может, только потому, что десятки Птиц еще живут здесь, разрываемое изнутри лавой существо планеты не взрывается. Да, да, именно поэтому. Сейчас он верил, ощущал кожей, насколько прав. Ссыпавшиеся, подчинившись подземному толчку, с потолка мелкие камни подтвердили внутреннюю уверенность. Столько тысячелетий назад, что смешались с пеплом десятки поколений, их планету нашел Бог. Он долго смотрел на крохотных жалких существ, павших ниц перед явлением, которое они даже не могли постичь. Он милостиво улыбнулся только спустя долгие годы. Он подарил дикарям огромных дивных Птиц, которые знали всё на свете, всё во мраке. Птицы подчинили себе слабые и трусливые души, помогли им подняться и покорить огонь, сжирающий планету, именно Птицы подарили аборигенам расу жрецов, несущую слово Бога и Птицы, просвещение, силы трудиться во благо Бога. Сейчас он получит имя. Нет, не так: Имя. И сердце его вновь возликовало, предчувствуя скорое раскрытие еще одной тайны. Имена имели далеко не все. Почти никто не имел имен. Лишь он, да еще несколько десятков жрецов будут знать, что они есть. "Арис", - пронеслось в голове. - "Тебя зовут Арис." И Арис снова глубоко вдохнул уже совсем другой воздух. Воздух того, кто знает себя, того, кто знает всё, того, кто всё видит. Арис видел черных от сажи усмирителей огня, бледных жителей Скальных пещер, которые столь далеки, что племя давно утратило способность разговаривать даже друг с другом, омерзительных голубоватых тварей, обитающих в серных пустошах и пожирающих всё, что окажется рядом с ними, только что родившуюся двойню со сросшимися пальцами рук. Он видел небо, видел лаву, видел миллиарды живых клеток, каждая из которых жила только благодаря мудрости Птицы. О да! Арис снова вспомнил о ней. Ему нестерпимо хотелось обернуться и взглянуть на нее, взглянуть и восхититься. Он чувствовал, что это будет совсем иное, куда более трепетное чувство насыщения, нежели то, что он испытывал, осознавая мир, раскинувшийся за стенами храма. Стремление было столь сильным, что Арис едва подавил его. Пришла пора продолжить ритуал. Он спустился по широкой лестнице, ступени которой щерились язвами трещин. Как много ног ступало по ним... Как много впитали они в себя крови, пота, восторга. Арис не торопился, он знал, что за каждым его движением наблюдает посланница Бога. Наблюдает внимательно, тревожно, как мать за отпрыском, делающим первые шаги. Арис остановился. Ему пришлось опустить голову, чтобы увидеть Жертву. Она, жалкая, смотрела на него с мольбой, но кто он такой, чтобы выслушивать чужие просьбы, он всего лишь оружие, всего лишь проводник благодати. Жестом, столь четким, будто он каждый день делал это, Арис выпростал в сторону руку. В его ладонь легла пика. Острие ее сверкнуло алой звездой в свете настенных огней. Жертва протянула руки. Разбитый рот уже не мог произнести ни звука, только глаза бешено выпячивались в испуге, да пальцы цеплялись за ноги жреца. Несчастная! Неужели она не осознает, что видит самое прекрасное в своей черной жизни?! Она видит Птицу! Лезвие вошло в горло, прошив его насквозь. Арис даже почувствовал вибрацию хрустнувших позвонков. Он улыбался, видя, как агония смерти плещется на пол кровавой лавой. Да, теперь ритуал почти закончен. Нарастающая мощь молитв, гром песнопений обрушились на Ариса, заставляя встать на колени и закрыть глаза. Пальцы его окунулись в теплую еще кровь, расчертили щеки и лоб чужой жизнью, принимая его собственную в услужение Богу. В мгновение все стихло. Жрец не открывал глаз, но слышал шуршание одежд и тел: служители уползали, нелепо пятясь, потому что ни один из них не решился бы сейчас поднять взор ни на него, ни на Родительницу. Арис знал, что и он должен сейчас уйти. Он поднялся с колен, открыв глаза. Последним он покинет это святое место. Жрец расправил плечи. Он не хотел уходить, но огромная дыра выхода уже обдавала его жаром воздуха. Несколько шагов - и он никогда не сможет её увидеть. Всего лишь поворот головы. Одно движение шеи. Напряжение мускулов, которое ничего не стоит совершить... Он должен увидеть. Никто не осмеливался, но ведь он напоен Птицей, вскормлен ею, он - её дитя! Он не сможет убить её, нет, ничего не случится! Наверное, так думал каждый жрец, но никто не взглянул... Но ведь он, Арис, не каждый. Он просто чувствовал, что рожден для того, чтобы сотворить нечто новое. Быть может, взгляд станет первым шагом к нему? ... Черные суставчатые ноги с острыми шипами уже несли жирное тело к мертвому телу Жертвы. Огромные фасетчатые глаза уже концентрировались на луже липкой крови. Смрад уже перебил запах горящей смолы и людских тел. Арис не верил своим глазам. Уже не только его шея поворачивалась к той, кого он называл Матерью, но и все тело тянулось к жуткому зрелищу, открывшемуся взгляду. Металл механизма был покрыт толстым слоем слизи, свисающей долгими потеками от потолка до пола, ржавчина изъела каждый миллиметр того, что Арис знал как Птицу. Ни тени живого не было в скрипящем пристанище монстра, питавшегося телами приносимых жертв. Птица умерла. Арис вскрикнул, но ни звука не пронеслось под сводами храма. Что это? Как давно священное существо утратило глаза? Чье он дитя? Что он такое? "Ты Арис", - голос в его мыслях был чужим, чавкающие звуки, издаваемые зверем, добравшимся до добычи, мешали разобрать слова. - "Арис, сын земли и огня, родившийся и умирающий, Тот, кто оборачивается, чтобы наполнить нас истинной кровью." - Нет! "Ты Арис, зовущий новое и отдающий свое рождение нам." - Кто вы? Боги? "Когда-то мы были никем, но теперь - да, мы ваши боги, вы сделали нас такими. Вы создали из даров, что мы дали вам, пищу, от которой мы не смогли отказаться. Да, мы изменились, но чтобы вы не знали об этом, каждая сотня лет знаменуется приходом Того, кто оборачивается." - Этого не может быть! Нет! "Да, Арис, подари новую жизнь тем, кто зачем-то еще живет..." Арис не мог пошевелиться, не мог моргнуть, всё расплывалось перед его взглядом, чадящие факелы душили, вонь становилась нестерпимой, ужас окатил обнаженное тело волной холодного пота. Жрец не заметил, как паукоподобное чудовище огромных размеров подобралось к нему, он лишь почувствовал, что нечто горячее и вязкое льется по его груди: алое, как кровь. Его кровь. "Спасибо..." - последнее, что он успел подумать. И кто знает, были ли это его мысли...