Круковер Владимир : другие произведения.

Тройная игра афериста

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На ступнях пахана исправительно-трудового учреждения Љ 9 написано: "Остановите Землю, я хочу сойти". Но зона - это еще не вся Земля, она, даже, не малая планета. Зона - это корабль дураков, путешествующий не в пространстве, а во времени. Загнали в камеры-каюты пассажиров, корабль самоуправляемый, полностью автоматизированный. Биороботы в ментовской униформе следят, чтоб пассажиры соблюдали определенный порядок, чтобы несовместимость между ними не привела к бунту или массовому членовредительству. Для этого их иногда переселяют из одной каюты в другую, а сами каюты изолированы друг от друга и от других отсеков корабля. И движется он во времени с различными интервалами для каждого пассажира. Кого высаживают через год, кого - через десять лет. Вернее, даже, движется не он сам, а движется время за его бортом. На всей Земле время общее, стандартное, а тут - относительное и разное для каждого из пассажиров. "Какое нынче тысячелетие на дворе?" - спрашивают они. Тех же, кто решается выпрыгнуть из корабля на ходу, отлавливают беспощадно. Обкладывают флажками ориентировок с приметами, загоняют объявлениями о розыске, травят в норах облавами. Беглый рискует, зайдя на вокзал, рискует, войдя в гостиницу, рискует в кафе, кинотеатре, магазине, рискует на улице, рискует в доме. Он глушит напряжение риска вином, наркотиками, женщинами, безрассудством поступков. Все тщетно: облава не прекращается, "загнанных лошадей пристреливают". Редко бегут с корабля дураков. Но мечтает о побеге почти каждый...

   ТРОЙНАЯ ИГРА АФЕРИСТА
  

Когда себе я надоем,

Я брошусь в Солнце золотое.

В.Хлебников

   Часть первая: ПРИРОДНАЯ ДЕВОЧКА
   пролог
   На ступнях пахана исправительно-трудового учреждения N 9 написано: "Остановите Землю, я хочу сойти". Но зона - это еще не вся Земля, она, даже, не малая планета.
   Зона - это корабль дураков, путешествующий не в пространстве, а во времени. Загнали в камеры-каюты пассажиров, корабль самоуправляемый, полностью автоматизированный. Биороботы в ментовской униформе следят, чтоб пассажиры соблюдали определенный порядок, чтобы несовместимость между ними не привела к бунту или массовому членовредительству. Для этого их иногда переселяют из одной каюты в другую, а сами каюты изолированы друг от друга и от других отсеков корабля.
   И движется он во времени с различными интервалами для каждого пассажира.
   Кого высаживают через год, кого - через десять лет.
   Вернее, даже, движется не он сам, а движется время за его бортом. На всей Земле время общее, стандартное, а тут - относительное и разное для каждого из пассажиров.
   "Какое нынче тысячелетие на дворе?" - спрашивают они.
   Тех же, кто решается выпрыгнуть из корабля на ходу, отлавливают беспощадно. Обкладывают флажками ориентировок с приметами, загоняют объявлениями о розыске, травят в норах облавами. Беглый рискует, зайдя на вокзал, рискует, войдя в гостиницу, рискует в кафе, кинотеатре, магазине, рискует на улице, рискует в доме. Он глушит напряжение риска вином, наркотиками, женщинами, безрассудством поступков. Все тщетно: облава не прекращается, "загнанных лошадей пристреливают".
   Редко бегут с корабля дураков. Но мечтает о побеге почти каждый...
   ГЛАВА 1
   (Красноярский край, пос.Решеты, ИТУ-9 строгого режима, май)
  
   ...Я стоял на краю плаца, поглядывая то в сторону надзорки, то -
   штрафного изолятора. Сегодня выпускали дуролома Гошу, Я намеревался встретить его с почетом, по собственному опыту зная, как остро запоминается первая встреча с волей. А зона, по сравнению с бетонной камерой карцера, была почти волей.
   Недавно я внес смятение в сердца начальства тем, что вышел на работу.
   Нет, я не был вором в законе. Но авторитетом пользовался и воровские законы соблюдал. Поэтому мое участие в трудовом процессе удивило блатную публику не меньше, чем ментов.
   Но я последние годы ничего не делал просто так. Особенно в лагере.
   Недавно в штаб вызвали двух воров и приказали им готовиться к отправке в СИЗО - следователь возобновил расследование в связи с вновь раскрытыми фактами. Ребятам грозила серьезная раскрутка по мокрухе, они запаниковали, а конвой из Красноярска почему-то задерживался, и они решили сдернуть.
   Пахан вызвал меня на малый сходняк (большая честь для человека, не входящего в клан воров) и попросил совета. Он знал, что у меня в регистрационной карте стоит красная полоса - склонен к побегу - и меня всегда перевозили в наручниках.
   Я действительно постоянно стремился на Волю. Другие как-то приживались в зонах, находили какие-то занятия, интересы. Я - не мог. Любое ограничение независимости вызывало у меня истерику. Я, наверное, и аферистом стал потому, что терпеть не мог никаких правил и обязанностей. Сопляком я бунтовал против семьи и детсада, в школе одним своим присутствием раздражал учителей, ни на одной работе не мог удержаться больше месяца.
   Именно поэтому я - Мертвый Зверь, (не каждый способен заработать такое погоняло), мошенник с 12 судимостями и 7 ходками, так и не стал вором в законе. Меня не устраивали никакие законы, кроме моих собственных.
   Я поблагодарил сходку за честь и изложил свой план. Он был невероятно дерзок, а потому - реален. То, что я бегу с ними, придавало моим советам убедительность. Воры не могли долго колебаться, у них не было выбора: или ждать в СИЗО добавочный срок, или попытаться бежать. В случае неудачи им грозило всего два года добавки. Если не пристрелять, конечно.
   Поэтому я угощал сейчас Гошу чифиром с вкусными шоколадными конфетами, выслушивал Гошины жалобы на "беспредел в кандее", поддакивал и думал свою думу.
   Для полного успеха побега необходим был отвлекающий охранников маневр. Гоша и был таким отвлекающим фактором, так как стучал в оперчасть.
   О том, что Гоша стукач знали немногие. Опера, так вообще считали его абсолютно законспирированным агентом. И, естественно, должны были поверить той чернухе, которую я столь усиленно вбивал в тупую Гошину башку.
   - Не перепутай, - твердил я ему, - завтра, через три часа после вечерней пересменки. Как звонок дадут на жратву, так и гоните трактора на заборы. Ножи не забудьте поднять, а то в землю упрутся и сойдут с маршрута. Бульдозеры должны идти один за другим и прямо на забор, где вышка с черножопым. Пулемет у него, не забудь!
  
   Гоша кивал башкой, чавкал, как бегемот. Его маленькие глазки смотрели предано и честно. Знал бы он, что я о нем на самом деле думаю!
   Но у моего плана была и вторая, неизвестная никому, часть. Я слишком дорожил своим телом, чтоб подставлять его под пули охранников. Нет, и первая часть плана была не плоха; я вовсе не желал ребятам дурного - пусть сбегут на здоровье, если смогут. У меня в эту ночь был свой путь, более безопасный. А они отвлекут ментов. И сделают это гораздо лучше, чем Гоша.
   Задребезжал звонок на работу. Я был в третьей смене. Вместе со мной в третью смену выходили оба вора. Они мне доверяли.
   В зоне были еще кое-какие дела, но я уже не успевал. И я шел на шмон к рабочей зоне, сожалея только об одном - о том, что не успел отомстить начальнику санчасти, главному лепиле зоны, майору Момоту.
  
   Зона - уродливый загон для людей. Вечер, вторая смена выходит на работу. Длинная кишка однообразных фигур сочится сквозь просчитывающих их охранников. Взвизгивают циркулярные пилы, кашляют тягачи, таща огромные хлысты деревьев. Один бульдозер, якобы потеряв управление, движется на забор, проламывает его. В кабине никого нет - рычаги заклинены. Прячась за нож бульдозера, группа зэков совершает побег. Еще два бульдозера, направленные на ограждения, отвлекают охрану.
   Человеческие фигуры все дальше ускользают в березняке. С вышки рычит пулемет. Бульдозер, прорвав проволоку, подшибает вышку, солдат летит, как тряпичная кукла, за ним падает пулемет. Завязнув в развале вышки бульдозер начинает крутиться на месте. Тело еще живого охранника попадает под гусеницу, постепенно превращаясь в кровавый фарш.
   Лес. Три зэка где-то уже переоделись, они высматривают Мертвого. Но организатора побега нет. Зэки вспоминают, что и во время побега его не видели. Впрочем, тогда им было не до того, чтоб смотреть друг за другом. Зэки уходят. Им надо выйти в "железке" как можно дальше от зоны. Карту Мертвый дал каждому. Кой-какая еда болтается в самодельных вещмешках...
   ...Может все было и не так, как представляло мое воображение. Но, слушая завывание сирены, я знал твердо, что вся зона стоит на плацу. Огромная масса людей тесно окружена конвоем. Надрывно лают здоровенные псы, натягивая поводки, грозно смотрят дула автоматов, кашляет солярной гарью бронетранспортер, введенный в жилую зону. Жуткое, щемящее слово "побег" носится над лагерем. Пятый раз пересчитывают третий отряд, не досчитываясь трех осужденных. Таскают в дежурку зэков, могущих что-либо знать. Гошу Бармалеенко, неудачливого стукача, скорее всего раздели донага и подвесили на наручниках.
   В своей жизни я достаточно насмотрелся таких картин. В Норильском лагере нас шесть часов продержали на плацу. Мороз был градусов тридцать - нормально для Заполярья. Я тогда отморозил пальцы на левой ноге, они долго гнили, кончики отпали вместе с ногтями.
   И на наручниках меня подвешивали. Это старый ментовский прием: человеку сковывают руки наручниками, а цепь закрепляют на гвозде у стены так, что пытаемый стоит на цыпочках, с вывернутыми руками. При каждом резком движении "браслеты" наручников автоматически сжимаются, запястья ломит тупой болью, кисти немеют, сердце бьется, как у зяблика, а менты ходят мимо и бьют лениво по голому животу.
   А те парни, которые рванули за бульдозерами на запретку? Может их и в живых уже нет? Но для меня они сделали полезное дело. Этот второй отвлекающий маневр оказался просто отличным. Менты уверены, что я бежал вместе с всеми, следовательно ищут всех в лесу по дороге к "железке". Пусть ищут.
   Когда бульдозеры пошли на запретку, меня в зоне уже не было. Я в это время вылезал, отодрав доски, из песочницы в детском садике поселка Решеты. Ночь, чуть слышно пищат комары, всхлипывает в ночном небе какая-то птица, вокруг Свобода, Воля.
   Песочницу вместе с остальной детской утварью вывезли ночью. Придут утром ребята в садик, а там во дворе сюрприз. Честь и хвала начальнику колонии. Но я же не даром работал последние дни. Зря я что ли именно столярный цех полюбил. Коварная вещь - любовь афериста. И не похвалят начальника колони, ой не похвалят. Он сейчас, наверное, уже доложил по ВЧ о побеге. И очередное звание, которое он так ждал, присвоено ему не будет. Походит подполковником, сучий сын.
   Попадись я ему - он бы меня голыми руками порвал, как грелку. Но я попадаться не собирался. Я в это время уютно устроился на ночлег в самом центре ментовского поселка, в пустующей хате директора зоновской школы, который в данный момент находился в командировке в Красноярске на курсах повышения квалификации.
   Это и был третий, самый главный пункт моего плана. Не бежать, как шакал, а залечь спокойно в том месте, где ни один мент искать не подумает. План этот зародился в моей голове во время традиционного чаепития с завхозом вечерней школы. Я часто захаживал к нему после окончания уроков: в школе была отличная библиотека, а читать я любил безумно. Все мое образование - из книг, как у Горького. Как только завхоз сказал, что директор уезжает на две недели в Красноярск, так и начал я мечтать о бегстве.
   Бог помогает страдальцам, хотя я в Бога не верю. Но уж Дьявол нам, Мертвым Зверям должен помогать. Не успел я размечтаться, как на рабочку поступил заказ детского сада, и та идиотская песочница сама навела меня на мысль о двойном дне. Правда, я и предположить не мог тройную удачу: Гошу Бармалея и напуганных воров. Прикрытие получилось мощное, мой риск был сведен до минимума.
   В хате было две комнаты. В первой стояли телевизор и радиоприемник "Рекорд". Были там еще четыре стула, стол и сервант. Во второй комнате находились солдатская кровать и великолепная шеренга пустых бутылок.
   Мне надо было отсидеться дней пять, пока менты расширят кольцо поиска вокруг поселка, считая, что меня в этих местах давно нет. А потом спуститься ночью по реке к ближайшему городу. Лодок на берегу хватает, а отстегнуть лодку от причала гораздо проще, чем открыть здоровенный висячий замок на двери директорской хаты.
   То, что тупоголовые менты никогда не станут искать меня в самом сердце милицейского городка, в двух шагах от лагеря, согрело мне душу. Я с особым удовольствием дослушал сирену тревоги, ревущую со стороны лагеря, и сладко заснул на директорской койке.
   ГЛАВА 2
   (г.Красноярск, май)
  
   Олег Панфилович Момот, начальник медсанчасти ИТУ-9, ничего не знал о ЧП в родной колонии. У него накопилось десять суток отгулов, он уехал в город, и целенаправленно бродил по красноярскому рынку. Майор любил развлекаться и развлекался весьма своеобразно - наблюдал за нищенкой, стараясь делать это незаметно.
  
   Девочка ходила между рядов продовольственного рынка, просила "денежку". Мордатые "лица кавказской национальности" гоняли ее, поглядывая чтоб не стащила их "бесценные" фрукты; местные торгаши иногда давали мелочь, приговаривая, что у самих дети голодные.
  
   У майора имелся большой опыт в подобных делах. Заметив, что девчонка направляется к ларьку, где продают водку на разлив, он пристроился к очереди.
  
   Девчонка встала у окна раздачи и уже не просила, а просто смотрела просительно. Иногда покупатели отдавали ей сдачу.
  
   Момот ходил за девочкой минут двадцать. Он был убежден, что девчонка одна. Майор вовсе не хотел напороться на кодлу нищих, дети которых всегда работают под защитой "качков" и милиции.
  
   Олег Панфилович для отвода глаз взял сто грамм водки и порцию сосисок с хлебом на бумажной тарелочке. Майор не пил водку, но знал, что щедрости пьяных осторожные городские дети доверяют больше, чем доброте незнакомых трезвых дяденек. Он был неплохим знатоком современной детской психологии.
  
   Пока продавщица выполняла заказ Момот поймал взгляд нищенки и спросил, как бы мимоходом:
  
   - Есть хочешь?
  
   Девочка кивнула, сглатывая слюну.
  
   - Ну пойдем, оставлю немного.
  
   Они отошли к столику. Олег Панфилович внутренне подобрался. Первая часть дела была начата удачно: ему удалось приманить одинокую девчонку, не привлекая ничьего внимания. Остальное - дело техники.
  
   Майор незаметно выплеснул водку под столик, жадно выпил из другого стаканчика сок - будто запивает, посмотрел на еду и отодвинул тарелку девочке:
  
   - Ешь, я после первой не закусываю.
  
   Девочка ела жадно, что совсем успокоило майора. Значит, не притворяшка из нормальной семьи, подрабатывающая на конфеты или жвачку, не член нищенской мафии, собирающей с помощью таких детей хорошие деньги.
  
   На вид девчонке лет 10 - 11, на ней старое платье размера на два больше, чем следует. Когда девочка наклоняется, верх платья отвисает и видны маленькие грудки величиной с мандарин.
  
   Майор тщательно застегнул пиджак, чтобы его возбуждение не так заметно выпирало через брюки.
  
   - Тебя как зовут?
  
   - Даша.
  
   - В школу, конечно, не ходишь?
  
   - Иногда хожу...
  
   - Ты постой тут, я возьму себе еще выпить, а тебе... Что тебе взять? Шоколадку хочешь?
  
   Глаза ребенка загорелись:
  
   - Если можно, лучше жвачку? Апельсиновую?
  
   - Можно! - охотно согласился майор. Жертва почти заглотила крючок, теперь надо было ее осторожно увести с рынка, не напугать раньше времени, не насторожить.
  
   Олег Панфилович принес два бумажных стаканчика: с водкой и соком, поставил их на столик, достал из кармана жвачку и, пока девочка возилась с оберткой, снова выплеснул водку и жадно "запил".
  
   Теперь следовало притвориться пьяным, но не слишком. Сильно пьяных дети могут бояться.
  
   - Ну вот, - сказал Момот, слегка заплетающимся языком, - похорошело! На сегодня пить хватит. Ты тут живешь?
  
   - Где, тут?
  
   - Ну, я имею ввиду - в этом городе? А то я приезжий, города совсем не знаю, а жена с дочками велели купить кое-что в Детском мире...
  
   Майор выдержал паузу. Очень важно, чтоб девчонка сама предложила свои услуги. Удачное напоминание о жене и дочках должно было усилить доверие нищенки к "доброму" дяде, который боится заблудиться в городе.
  
   - Я знаю, где Детский мир, - попалась на нехитрую уловку девочка. Туда и на трамвае, и на автобусе можно доехать. А что вам нужно купить?
  
   - Ну, у меня дочки примерно твоего возраста. Мне надо им спортивные костюмчики купить и халатики красивые. Поможешь выбрать? Я заодно на тебя и примерю. Или ты спешишь куда-нибудь?..
  
   - Что вы! Я совсем - совсем свободная!! - окончательно заглотнула крючок девочка. Теперь она сама боялась потерять "доброго" дяденьку.
  
   - Спасибо, - сказал майор. - А я тебе за это тоже что-нибудь куплю. Или денег дам. Только ты не отставай, я быстро хожу.
  
   - Я нипочем не отстану, вы не бойтесь! А вы мне "Барби" можете купить? Пусть самую дешевую!
  
   - Подумаю, - буркнул майор, - прикидывая, как обойтись вообще без покупок. Он вовсе не желал сильно тратиться на какую-то оборванку.
  
   Они вышли из рынка, причем девочка старалась идти ближе к дяденьке, а он, наоборот, делал вид, что они не знакомы. Только отойдя от густой массы базарного люда, Момот продолжил беседу.
  
   Слушай, - сказал он, - что-то пить охота. Май, а жара, как в июле. Давай зайдем, скушаем по мороженному.
  
   Какой ребенок откажется от мороженного. Да чтоб не просто на ходу, из стаканчиков, а по-настоящему, в кафе, как взрослые! Для Даши кафе, куда они зашли, - простая забегаловка, под крышей, где на закуску вместо горячих сосисок подают мороженное, - настоящий ресторан высшего класса.
  
   Майор усадил Дашу за угловой столик, чтоб ее оборванный вид не слишком бросался в глаза, принес две вазочки с пломбиром, сам сел так, чтоб совсем прикрыть ребенка от посторонних взглядов. Он постоянно боялся, что кто-то углядит подозрительное в союзе оборванной девчонки и приличного пожилого мужчины. Ему казалось, что его тайные мысли могут прочитать другие люди.
  
   Тут он чувствовал себя спокойней, чем у всех на виду на рынке. И пиджак можно, наконец, расстегнуть - жарко ведь.
  
   Девочка вновь наклонилась, облизывая варенье с края вазочки. Момот едва сдержался. Но сдерживаться было надо. Если его жертва и села на крючок, ее нужно было еще увести незаметно в такое место, где он сможет делать с ней все, что захочет.
  
   Майор заранее снял отдельный номер в "Доме фермера", предупредив, что он с племянницей. Гостиница находилась недалеко.
  
   - А у меня папы нет, - неожиданно сказала девочка.
  
   - Но был же, когда-то, - охотно вступил в беседу Олег Панфилович, обдумывая как заманить девчонку, - у всех детей были отцы.
  
   - А у меня не было, - возразила Даша, - может он и был, только кто - даже сама мама не знает.
  
   - Ты одна у мамы?
  
   - Нет, нас трое. Только братья еще маленькие. Мама с ними у вокзала просит. А меня с вокзала менты гоняют. А мама, если я мало приношу, дерется!
  
   - А сколько ты самое большое собирала?
  
   - Ну, тысяч двадцать. Да еще стащишь чего-нибудь...
  
   Девочка осеклась, но майор успокаивающе улыбнулся:
  
   - Ты не бойся. Я же понимаю, что у тебя жизнь не легкая. Тебя, наверное, потому и с вокзала гоняют?
  
   - Ага. А как вы догадались?
  
   - Догадаться не трудно, у вокзала легче чего-нибудь стащить. Но и на рынке тебя, наверное, не слишком-то любят?
  
   - Когда как. Вот черножопые, те - да! А наши подают немного. И пьяные. Только я сильно пьяных боюсь. У мамы дядя Петя ночует, так как напьется, все хватается. Я один раз из-за него даже на улице ночевала.
  
   - А что же мама?
  
   - Да она вперед его напивается и сразу спит, ничего не слышит. Он раньше всегда вместе с ней спал, а сейчас не всегда...
  
   Мороженное кончилось, но доверительный разговор Момот прекращать не хотел. Он снова застегнул пиджак, чтоб не было видно его возбуждения, попросил девочку:
  
   - Даша, что-то устал я немного - весь день на ногах. Пойду в гостиницу.
  
   - Ой, а мне с вами можно?!
  
   - Почему нельзя. Только надо у твоей мамы разрешение спросить.
  
   - Не надо спрашивать. Она только рада будет, что меня нет. Она специально меня из детприемника так долго не забирала. Она меня не любит.
  
   - Почему ты так думаешь?
  
   Даша потупилась:
  
   - Ну, денег мало приношу... Вы меня не прогоните, если я правду скажу?
  
   - Что ты! Ты мне дочку напоминаешь. И ты же ни в чем плохом не виновата. - Момот догадывался, о чем хочет сказать Даша. Он заранее балдел от такой удачи - девчонка, похоже, уже попробовала мужика.
  
   - Ну, она меня к дяде Пете ревнует вроде как. И злится, что я еще мужиков не вожу за деньги. А я не хочу так. И не умею. И боюсь!
  
   Майор решил не напрягать больше девчонку. Ему было ясно, что Дашу трахали, да возможно и не один раз. Возбуждение его стало так велико, что он прикрыл снял пиджак, прикрыв пах, попросил девочку подождать, пока он сходит в туалет, торопливо зашел в кабинку, вынул член и почти мгновенно кончил.
  
   - Даша, - сказал он, вернувшись и немного успокоившись, - ты не сердись, но мне с тобой в таком виде по городу ходить неудобно. Давай купим тебе какое-нибудь дешевое платье. Вон, в той палатке, вроде, продают что-то детское.
  
   Платье Даша купила сама. Это китайское барахло обошлось Олегу Панфиловичу всего в тридцать тысяч. Они зашли в скверик, Даша отбежала "в кустики" и вернулась счастливая. Стоптанные тапочки в глаза не бросались, поэтому Момот решил больше не тратиться.
  
   Девочка обрадовалась, когда он сказал, что должен еще на день-другой задержаться в городе. Она боялась его потерять и охотно согласилась притвориться его племянницей, чтоб пожить в гостинице.
  
   - А то еще возьмут, да милицию вызовут, - на всякий случай пригрозил Момот, - насидишься в детприемнике.
  
   Даша вела себя так, будто и в самом деле знала Момота всегда: легко перешла на ты, звала его дядя Олег. Майор был очень осторожен в своих "шалостях". Насмотрелся в зоне на тех, кто сидел за растление малолетних.
  
   То, что он собирался сделать с Дашей, каралось сурово - по статье 117 уголовного кодекса, по самой строгой части этой статьи. Попадись Момот - червонец ему обеспечен. А любителям взламывать "мохнатый сейф" на зоне живется плохо - их обычно опускают еще в следственном изоляторе. На опущенных майор в своей санчасти тоже насмотрелся, особенно на молодых, которых трахали часто и грубо. У петухов от такого обращения начиналось воспаление ануса, приходилось делать операцию. Зэки рассказывали медицинские подробности такой операции с присущим им юмором: щипцами кишку оттянут, чик ножичком, и через неделю петушка можно трахать, как целку.
  
   Даша вошла в захудалый номер с продавленными кроватями, старинным телевизором и убогим трюмо, как в сказочный дворец. Особенно ее удивило, что в номере был собственный туалет, совмещенный с сидячей ванной.
  
   - И горячая вода есть, - сообщила она, крутя краны.
  
   - А у вас, что - горячей воды нет? - удивился Момот.
  
   - Откуда? У нас и холодной нет, а туалет во дворе. Мы в старом доме живем, его давно сносить должны, воду, газ - все отключили. Только свет оставили, пока не переселят.
  
   - И скоро переселят?
  
   - Пятый год обещают, - беззаботно ответила Даша. - А можно, я вымоюсь?
  
   - Конечно, - обрадовался майор. Ему надо было сделать еще кое-какие приготовления, а оставлять девочку одну он боялся - вдруг разговориться с горничной. - Ты мойся как следует, а я тебя запру снаружи, чтоб тебе никто не мешал, а сам пойду куплю что-нибудь вкусненькое на ужин, время то к вечеру.
  
   - Да, - вернулся он с полпути, - обязательно постирай трусики. Они за ночь высохнут, а я тебе куплю сейчас халатик, чтоб после ванной одеть его на чистое тело.
  
   Момот тщательно запер дверь и, потирая руки, пошел в магазин. Никакой халатик он покупать не собирался, по этому поводу у него были свои планы. Но продукты купил, так как и сам уже проголодался. Хлеб, колбасу, кефир, большую бутылку "Фанты" и пару шоколадок. Еще он купил в киоске дешевенькое колечко самоварного золота за три тысячи.
  
   Он торопился в гостиницу и мучался в сомнениях: давать девчонке снотворное или не давать. С одной стороны сильное лекарство могло свалить ее без чувств до утра. Но тогда он не получит полного кайфа. Того кайфа, который он бы словил, если она согласиться добровольно, и будет бояться, стесняться, спрашивать: "Все уже, скоро уже все?!" - сдерживая боль и неумело подставляя губы по его требованию.
  
   Воображение так растравило майора, что он едва сдерживал шаг, поднимаясь с покупками в номер. Встретив горничную, он предупредил, что они с дороги устали, рано лягут спать и просят не беспокоить.
  
   Даша еще мылась. Он спросил через дверь:
  
   - Ты скоро?
  
   - Кончаю, - ответила девочка, - а где халатик, в чем мне выйти?
  
   - Забыл купить, - сказал Олег Панфилович, - одень мою рубашку, она тебе будет, как платье.
  
   Майор просунул рубашку в щель приоткрывшейся двери. Все происходило так, как он любил. А он любил, чтоб девчонка была в его рубашке и совершенно голенькая под ней.
  
   Он быстренько накрыл на стол, достал из дорожной сумки халат, накинул его вместо рубашки, вынул пузырек с жидкостью без цвета и запаха, поколебался немного, а потом накапал десять капель в стакан.
  
   Майор очень боялся, что девчонка начнет сопротивляться, кричать. Вот, если бы он завел ее в лес или глухой подвал...
  
   Даша вышла, розовая и смешная в огромной, как платье рубашке. Олег Павлович налил на ее глазах в стакан с бесцветным лекарством "фанту", протянул ей.
  
   - Спасибо, сказала Даша, - я после сосисок так пить хочу.
  
   - Ешь, - показал майор на стол, - а я пойду, сполоснусь.
  
   Он ушел в ванную, принял горячий душ, одел халат на голое тело и вышел.
  
   Девчонка уже задремывала за столом.
  
   - Дядя Олег, - сказала она заплетающимся языком, - что-то я спать так сильно хочу...
  
   - Ну, и спи на здоровье. Ты ночью не писаешься?
  
   - Нет.
  
   - Тогда подожди, я сейчас разберу постель.
  
   Момот снял покрывало, одеяло и убрал гостиничную простыню. Вместо нее он достал из дорожной сумки свою. Майор не хотел, чтоб горничные заметили на простыне следы.
  
   Девочка уже спала, уткнувшись головой в недоеденный бутерброд. Майор взял ее на руки и, не раздевая, уложил в кровать, аккуратно прикрыв одеялом. Он ждал, когда она разоспится окончательно.
  
   На всякий случай - в гостиницах иногда бывали проверки паспортного режима, - Олег Панфилович разобрал вторую кровать, лег в нее, покрутился, приминая подушку и простыни.
  
   Потом он достал из сумки свой китель и повесил на спинку стула. Майор МВД никогда не вызывал у проверяющих подозрения, они и документы то не спрашивали, увидев китель и спящего на отдельной кровати ребенка.
  
   Уже стемнело. Майор включил телевизор, выключил свет и в мерцающей полутьме присел на край кровати...
   Глава 3
   (Красноярск, май)
  
   Я стоял напротив ментовского щита и разглядывал свою фотографию. Мою рожу в фас и профиль украшал коротенький текст под общим заголовком: "Разыскивается".
  
   Из текста я узнал, что "...из мест лишения свободы совершил побег опасный преступник Владимир Иванович Верт; на вид 35 -40 лет, лицо продолговатое, уши прижатые, нос перебит в переносице, глаза голубые, волосы короткие с сильными залысинами на лбу; входит в доверие к людям и группам лиц, может представляться ученым, журналистом, юристом, работником торговли, сотрудником иностранной фирмы..."
  
   Вокзал шумел, народ спешил, менты проходили рядом, совершенно не обращая на меня внимание. Естественно, что пожилой, пузатый старичок в затемненных с массивной оправой очках и пышной гривой седых волос, не вызывал у них подозрения.
  
   Я только что сошел с электрички и не смог отказать себе в удовольствие пощекотать собственные нервы, постояв перед вокзальной ментовкой. Определенных планов у меня не было, поэтому я решил остановиться у кого-нибудь на квартире и осмотреться на воле.
  
   Через полчаса я был уже на окраине города, около небольшой пивнушки. Пройдя вдоль очереди, я протянул переднему деньги:
  
   - Возьми по две кружки - себе и мне.
  
   Витринное стекло отразило пузатого старичка с массивных очках и с пышной гривой седых волос. Видом своим я остался вполне доволен. Трудности были только с париком, живот, очки и морщины можно организовать, не кончая курсы гримеров.
  
   Допивая вторую кружку, я обратил внимание, что мой собутыльник что-то возбужденно говорит. Похоже он уже давно вел свой монолог, довольный моим присутствием. Выглядел он вполне прилично: кургузый мужичок в опрятном дешевом костюме.
  
   - ...брага откипела на балконе, - уловил я конец фразы и переспросил:
  
   - На каком балконе?
  
   - Так я вам таки и говорю, что у меня на балконе стоит целый бидон готовой браги.
  
   - А жена? - спросил я невпопад.
  
   - Уже давно в отъезде, у родичей в деревне. А я вот дома. С сыном и дочкой.
  
   - Тогда что же мы тут делаем? - спросил я. - С меня пузырь, и двигаем пить брагу... Нет, пить будем водку, а похмеляться брагой!
  
   У работника обувной фабрики, Льва Моисеевича, оказалась небогатая трехкомнатная квартира в окраинном микрорайоне, и жилище это дышало пьяным гостеприимством.
  
   С четырнадцатилетним сыном и двадцатилетней дочкой я быстро нашел общий язык с помощью коробки дорогих конфет и жвачки. Ребята, похоже, привыкли к безденежным алкашам - отцовским корешам, и на меня смотрели, как на богатого родственника из Америки.
  
   Дочку Льва Моисеевича по-мальчишески звали Сашей. Она и выглядела, как мальчишка - невысокая, тоненькая, с едва обозначившейся грудью и курносым веснушчатым лицом. Я уловил каким взглядом она проводила бабки, которые я дал пацану на конфеты и жвачку, и подумал, что с этой жидовочкой у меня проблем не будет.
  
   Хозяин отключился - обилие водки оказалось ему явно не по силам. Мне выделили комнату. Я подождал, пока Саша застелит тахту и, пообещав купить завтра килограмм мороженого, закрылся в своем новом жилище.
  
   Разбудило меня чье-то прикосновение. Комната освещалась лунным светом. Лев Моисеевич стоял рядом в одних трусах, белея в сером полумраке тощими волосатыми ногами, звал опохмеляться. Вставать не хотелось. Я буркнул: "нет", повернулся на бок и попытался заснуть. Не тут-то было. Я слышал, как на кухне звенел хозяин стаканом, как он булькал и гыкал, заглатывая водку. Затем он прошлепал в комнату, осторожно тронул мое плечо. Я притворился спящим. Моисеич бесцеремонно залез под одеяло и прижался ко мне тощей задницей.
  
   "Hy и ну! - подумал я. - Мало того, что этот жидяра - пьяница, так он еще и гомик. Интересно, кто же ему с детьми помог?
  
   Я пробормотал какую-то несуразицу, симулируя глубокий сон, повернулся на другой бок, но хозяин не унимался, настойчиво шаря лапами по моим трусам. Пришлось предпринять крутые меры:
  
   - Слушай, давай спать! - резко сказал я, приподнявшись и не очень деликатно спихнув хозяина с тахты, - Я тебя завтра отоварю, лады? По пьяне что-то не стоит...
  
   Моисеич засмущался, забормотал что-то, пятясь, покинул комнату. А через несколько секунд я снова услышал стук на кухне, перезвон стакана и бутылки - Моисеич опять опохмелялся...
  
  
   ...Неспешно постукивают колеса. Приятным тенором поет в соседнем купе-камере какой-то зэк:
  
   "Я так тебя люблю, Люблю тебя, как брата, В объятья страстные О, не зови молю. Тебе принадлежать Все время я хотела, Об этом знаешь ты, Как я тебя люблю."
  
   Наивная, нескладная песня. Но будит она тоскливые мысли у пассажиров "столыпина". Даже охрана притихла, прислушалась, не стучит коваными прикладами в железные двери-решетки.
  
   Конвоир черномазый у двери маячит.
  
   - Эй, бандита, часы ручной, колесо золетой продавай?
  
   - У нас все есть дубак нерусссский, - отвечаю я. - А у тебя что имеется?
  
   - Водка есть, слюшай, хороший водка, одеколона есть, все есть.
  
   - Баба есть?
  
   - Баба много есть. Все маладой, карасивый. Соседней комната баба есть. Крычи коридор, какой баба хочет, я твоя маленький комната выводить с ней буду. Только палати...
  
   Мерный стук колес куда-то исчезает. "Плати да плати! Сколько я могу платить. Мне на работе второй месяц зарплату не выдают!" - услышал я голос.
  
   Открыв глаза и, выплывая из сна, посмотрел на дверь, за которой Лев Моисеевич объяснял дочке почему он не может заплатить за какие-то курсы. "А мне наплевать! - кричала девчонка. - Пить надо меньше! На водку деньги всегда есть!!"
  
   - Саша, - громко сказал я, - сколько там надо?
  
   - Да всего-то пять штук.
  
   Голосок у хитрой пацанки мгновенно потерял истеричный надрыв. Лукавая мордочка появилась в проеме двери:
  
   - К вам можно, дядя Володя?
  
   - Можно. Чего скандалишь? Я же сказал, что пока у вас живу - за деньгами можешь ко мне обращаться. Только не наглей. На - стольник, заодно купи мне кофе хороший, а отцу похмелку. Ну и пожрать там...
  
   Я вылез из постели. Желтый в трещинах фаянс старой ванной показался мне после зоны королевским фарфором. Я помылся и с хозяйским видом прошел на кухню.
  
   Саша была уже там. Девчонка накрыла стол и привычно ворчала на отца. Лев Моисеевич в длиннющих трусах мучился над раковиной: он уже бахнул граммульку и теперь выворачивал желчь из пустого желудка.
  
   - А вы кто? Ну, в смысле - где работаете?
  
   - Коммерция, Саша, бизнес. Я из Москвы, но в Красноярске недельку проживу, если не выгоните. Не люблю гостиницы. Гуд?
  
   - Гуд! - весело махнула Саша рукой.
  
   Деньги таяли катастрофически, пора было приступать к работе по их добыванию.
  
   ***
  
   Прошло несколько дней. Хозяин, благодаря мне, ушел в крутой запой. То, что он прогуливает работу, меня не колыхало. Главное, он избавил меня от своих приставаний. Пидары достаточно надоели в зоне.
  
   Я давно снял парик - это никого не удивляло. Только Саша спросила, почему я не куплю более красивый; я отшутился, что седовласым уступают места в транспорте.
  
   Эта тощая девица уже на вторую ночь попыталась прыгнуть ко мне в постель. Конечно, после зоны любая баба покажется красоткой. Но я имел твердые принципы: не живи, где трахаешься, не трахайся, где живешь. Тыл должен быть спокойным, особенно для беглого зэка. Хата не стояла на учете ментов, Лев Моисеевич был обычным, работающим, тихим бытовым пьяницей, жена отсутствовала, пацан допоздна пропадал во дворе - не всегда найдешь такую удобную нору.
  
   Да и не любил я тощих. Такую обнимешь, а руки свою же собственную спину гладят. Баба, на мой взгляд, должна быть при теле. И не до баб пока. Более важные дела стоять в очереди. Надо поскорее сдернуть из Красноярска. Ксивы нужны другие: те, которые ребята сварганили в зоне, могут быть засвечены. Никогда не стоит недооценивать ментов.
  
   Я выходил ненадолго в город, проигрывал варианты. Старые приемы, выручавшие меня при коммунистах, теперь не проходили. Кого напугаешь удостоверением журналиста или корочками внештатного инспектора санэпидемстанции.
  
   Одно время я зашибал легкие деньги в роли фотографа. Я как раз оказался на абсолютной мели в родном Иркутске, даже за квартиру нечем было платить. Тем ни менее я наскреб небольшую сумму, которой хватило для того, чтобы взять напрокат фотоаппарат "Зенит". Дальше было просто. Я вышел на набережную Ангары и за день нащелкал многих, желающих увековечиться на фоне знаменитой реки. О том, что я всех снимаю на одну, давно засвеченную пленку клиенты, естественно, не догадывались.
  
   На другой день я уже имел возможность нанять помощника - подростка, который записывал на конвертах адреса клиентов и проставлял номер заказа. Табличка, приколотая к дереву, гласила, что заказы выполняются в цвете в течение недели и высылаются заказчику по почте. Стопка квитанций, экспроприированных в химчистке, придавала фирме необходимую солидность. На случай проверки имелась копия договора с КБО (комбинатом бытовых услуг), от которого я якобы работал.
  
   Сейчас на этом уже бизнеса не сделаешь.
  
   Я мерил шагами пыльные улицы и обдумывал варианты быстрой аферы.
  
   Город манил свободой, но ощущение того, что я освободился, пропадало, когда я заходил в автобус или трамвай. Оно возникало снова в продовольственных магазинах, но продавщицы смотрели на меня из-за прилавков с подозрением. Я никак не мог избавиться от впечатления, что хожу по большой зоне с теми же отношениями между ее обитателями и охраной. Я не мог расслабиться, мне хотелось заложить руки за спину, встать в строй. Я смотрел в лица людей и видел в них единственную перемену - озлобленную растерянность.   Маршрут мой был обычен. Бродил по проспекту, заглядывал на рынок. Трезвые и пьяные "мальчики" в кожаных куртках и мешковатых фирменных штанах торговали чем попало. Или покупали. Валюту, золото, медь. Полно черножопых. Чувствуют, падлы, себя полными хозяевами, высокомерно поглядывают на окружающих.
  
   Как-то я зашел к директору рынка. Не знаю, зачем я к нему пошел, у меня не было ясного понимания сегодняшней "рыночной экономике". Я не видел своих возможностей "в сегодня". Какое, мать его, сегодня тысячелетие на дворе! Мне требовалось общение, мне хотелось задавать вопросы.
  
   В предбаннике было пусто, никого не оказалось и в кабинете директора. На спинке стула висела щегольская кожаная куртка, на столе лежал дипломат. Я вышел в предбанник, спросил наугад: когда будет шеф? Ответом была почти полная тишина. Только за стеной постукивала пишущая машинка. Похоже, тут царила полная демократия. Я вновь зашел в кабинет и провел рукой по куртке. Бумажник сам упал в ладонь, толстый бумажник из хорошей кожи. Я вышел из кабинета, пересек рынок и нырнул в трамвай.
  
   Трамвай двигался в сторону микрорайона. Пассажиров было мало, все они были какими-то сонными, озабоченными. Сонно-озабоченными. Я сидел у окна в совершенно обалдевшем состоянии. Впервые мне пришлось выступить в роли щипача. Господи, сколько переживаний! Я, как нервный заяц, до сих пор дрожал от страха. А я еще имел наглость относиться к карманникам свысока, считал свою профессию более трудной. У них, наверное, стальные нервы, ведь пиджаки, с которыми они работают, не висят на стульях в пустых кабинетах.
  
   Я вышел на остановке и устроился в тихом скверике на кривом пеньке. Тут часто трапезничали алкаши - все пространство вокруг пенька было тщательно усеяно пробками от бутылок. Осмотревшись по сторонам, я извлек бумажник. Да, рыночный шеф - человек не простой. В бумажнике - стопка долларов, пачка дойчмарок и немного деревянных. Деревянные только в крупных ассигнациях. Представляю, насколько уверен в себе могущественный директор, вершитель торговых судеб, если даже не боится банальной кражи. Или для него содержимое такого бумажника - мелочь, карманные деньги на один день.
  
   И все же я совершенно зря этот бумажник слямзил. Директор, конечно, пожалуется "крыше" рынка, воры цынканут шестеркам, пойдет воровской розыск. На меня никто не подумает - все знают, что аферист верен своему призванию, - но разговор будет, и в разговоре кто-нибудь обязательно вспомнит, что Мертвый Зверь в бегах. Кто-то вспомнит, кто-то поддакнет, кто-то намотает на ус, а кто-то станет присматриваться к окружающим: не мелькнет ли знакомая рожа с мертвым выражением глаз. И среди этих "кто-то" обязательно будут не только воры, но и менты.
  
   Надо завязывать с Красноярском, в который уже раз сказал я сам себе. И сам с собой согласился: надо. Я выбросил бумажник, рассовал деньги по карманам и побрел домой. Ноги вынесли меня к "Дому фермера" Правильней назвать эту гостиницу "Дом черножопых", подумал я, разглядывая снующих "лиц кавказской национальности". И, вдруг, меня озарило. Даже весело стало. Я решил "поставить" эту гостиницу.
  
   Деньги теперь были, была и валюта. Но не та сумма, с которой можно жить беззаботно. А я хотел пожить беззаботно. Хоть годик! Ни в чем себе не отказывая! И я вспомнил свой старинный, еще "доперестроечный", но так до сих пор не реализованный план. План по ограблению гостиницы рынка - тогдашнего "Дома колхозника", где в карманах и баулах торгашей можно найти неплохие бабки.
  
   Для реализации плана требовались кое-какие медикаменты, машина, помощник и наглость. Наглости у меня хватало, остальное найти было вполне возможно.
  
   Этим я и занялся. Поймал частника и зарядил его по городу на несколько часов. Первый мой визит был в ветеринарную аптеку...
  
   Валюта сыграла свою роль. Самый главный компонент своего плана я приобрел в аптеке без особых проблем. Остальное было проще. Через три дня подготовка закончилась.
  
   Был удивительно теплый для мая вечер. Редкая для Сибири весна была в этом году. Весна, Свобода, Будущее - три прекрасных состояния, о которых мечтает любой зэк. И было четвертое состояние, столь дорогое моему характеру, - Риск. От Риска я ловил больший кайф, чем от шмали. Я всегда был трусоват, но когда жизнь вынуждала меня идти на риск, я становился отчаянно смелым. Отважным до безрассудства, как после бутылки коньяка.
  
   Я сидел на балконе, с наслаждением потягивая чешское пиво. Хозяин изредка появлялись в дверях, приглашая выпить, я молча отмахивался. Я специально купил десять бутылок водки, чтоб он меня не отвлекал. Ребятишкам дал денег и отправил гулять до вечера. И, хоть сидел тут, на балконе, эта квартира уже была в моем прошлом. Возвращаться сюда я не собирался.
  
   Допив пиво я с наслаждением покурил и стал собираться. В правый карман куртки положил баллончик с нервно паралитическим газом, сложил в спортивную сумку свое небогатое имущество...
  
   "Волга" с красным крестом ждала в назначенном месте. Мы доехали до Дома фермера, заглушили мотор и вошли туда втроем - шофер, медсестра и я - в белых халатах, важно и спокойно. Впрочем, водителю и медсестре и не из-за чего было волноваться: они были уверены, что выполняют договорную работу с медицинским кооперативом, взявшим на себя частичные функции санэпидемслужбы. Если и были какие-то сомнения, то оплата наличной зеленью их заглушила.
  
   Через двадцать минут сестра и водитель получили баксы и уехали. Вышел с ними из гостиницы и я. Мы сделали инъекции всем, кого застали, включая обслуживающий персонал.
  
   Но вскоре я вернулся обратно. Спали все. Это было прекрасно - громадное количество спящих торгашей. Спали в вестибюле, спали в номерах, спали в коридоре и в туалете. Я запер входную дверь, набросив на стекло табличку, что гостиница откроется через 15 минут. Потом начал неторопливый обход.
  
   Я просто доставал деньги из карманов, сумок, портфелей, из-под матрацев и швырял их в сумку. Вскоре я перестал брать русские деньги, ограничиваясь валютой. Время поджимало. Некоторые номера были заперты, но спящая дежурная не стала возражать, когда я брал запасные ключи.
  
   В одном номере меня застал бодрый узбек, который каким-то образом избежал инъекций калипсола - сильнейшего снотворного, применяемого в ветеринарии для усыпления лошадей. Именно его, под видом инъекций против брюшного тифа, вводили мы с медсестрой в доверчивые волосатые задницы. Листовки, предупреждавшие завсегдатаев рынка и гостиничных "аборигенов" об эпидемии этой страшной болезни были расклеены мной еще два дня назад. В них красным шрифтом было выделено предупреждение:
  
   "Лица, не прошедшие обязательную вакцинацию, будут немедленно отстранены от торговли и выселены из гостиницы!"
  
   Узбек получил в круглую рожу солидный заряд из баллончика. Он упал легко и охотно, а я едва выбежал из номера - неудержимый кашель разрывал горло. Эти балончики опасны и для того, кто их применяет. Впрочем, сам виноват - не надо разевать ебало.
  
   Во рту жгло, будто я хватил стакан кислоты. Я быстро открыл ключом очередной номер и прежде всего заскочил в туалет. Прополоскав глотку, я направился внутрь и привычно пошарил ближайший пиджак на стуле у кровати. И обомлел. Моя рука наткнулась на прохладный и жесткий погон.
  
   Я включил фонарик. На стуле висел ментовский китель с майорскими погонами. Я перевел луч света на постель. На меня таращился зоновский лепила, которому я не успел отомстить, сучий выродок майор Момот.  
   Глава 4
   (Красноярск, май)
  
   Олег Панфилович все никак не мог уехать из Красноярска. Ему повезло так, как давно не везло в жизни.
  
   В ту ночь все было почти так, как он задумал. Никто ему не мешал, в гостинице никаких проверок не проводилось, снотворное подействовало прекрасно. Он делал с девчонкой все, что хотел, а Даша только постанывала сквозь сон, обессилено пыталась вырваться. Она совершала эти действия бессознательно, и это беспомощное сопротивление еще больше возбуждало майора.
  
   Кончив первый раз Олег Панфилович встал с кровати, подмылся теплой водой, протер влажным полотенцем промежность девчонки. И снова лег на нее, заранее балдея от того, что возбуждение не спадает, а кончит он теперь не так быстро, как кончил десять минут назад.
  
   Олег Панфилович вовсе не был сексуальным гигантом. Когда ему везло с малолетками, он кончал за ночь раза четыре с перерывам. Но в этот раз все сложилось настолько удачно, что он сам себе удивлялся. И он продолжил, так и не выйдя из малышки, и кончил с еще большим наслаждением, весь изгибаясь от сладкой судороги.
  
   Подмывшись вторично, майор надел халат, накрыл девочку одеялом, чуть прибавил звук телевизора и, не включая свет, вскипятил маленьким кипятильником воду в стакане. Из аккуратной баночки он насыпал в кипяток четыре ложки сахара и две - растворимого кофе. Он не хотел упускать ни минуты из этой блаженной ночи, а как врач знал, что глюкоза и кофеин отлично помогают спортсменам при тяжелых нагрузках.
  
   Прихлебывая кофе, Момот вспомнил одну девчонку, которая сама бегала к нему несколько месяцев подряд. Он тогда служил в лагере общего режима. Поселок Ингаш находился в 40 километрах от поселка Решеты, но отличался от нынешнего местообитания Олега Панфиловича тем, что кроме сотрудников колонии так жили и аборигены. Их предки промышляли охотой, рыбной ловлей. После создания лагеря их промысел постепенно сошел на нет: зэки тщательно вырубали тайгу, сплавляя часть леса по реке.
  
   Нынешние посельчане подрабатывали вольнонаемными в зоне: заработок скудный и не постоянный. Горе они топили в самогоне. Их дети росли в разноцветном болоте зековского и ментовского быта, настоянного на том же самогоне. Купить их было проще, чем городских оборванцев. И Момот привадил девчушку мелкими подачками.
  
   Девчонка быстро освоила технику ласк, требуемых майору. Тайну хранила крепко - деревенские позора боятся пуще пожара. Первый месяц она еще пыталась беречь невинность, но хитрый Момот все же убедил ее согласиться "на все". Разоблачил их девчоночий ухажер - малолетка: что-то почувствовал мальчишеским сердцем, углядел в подружке неладное, да и подглядел в щелочку избы Момоновы развлечения.
  
   Тогда Момот спасся от тюрьмы чудом. Руководство управления, дабы не марать честь мундира, не стало разбираться в деталях "интимной близости" четырнадцатилетней замарашки и развратного офицера, а перевело Олега Панфиловича в соседней лагерь. Тем более, что Момот был хорошим администратором и умел поддерживать в медпункте идеальный порядок.
  
   Воспоминания разожгли майора, он вновь приглушил телевизор, чтоб на звук не сунулся какой-нибудь сосед за спичками или еще чем, скинул халат и подступил к кровати.
  
   ***
  
   Проснулся майор поздно. Майское солнце вовсю поливало маленькую комнату. Он сразу посмотрел на соседнюю кровать. Даша еще дремала.
  
   Майор окончательно обессилил уже под утро. Он тщательно подмыл девчонку в ванной, положил ее временно на свою кровать, снял простыню, перевернул матрац заляпанной стороной к пружинам, вновь застелил постель гостиничным бельем и уложил девчонку под одеяло. И только тогда прилег сам, предвкушая целую неделю блаженства.
  
   Сейчас, проснувшись, неторопливо совершая утренний туалет, майор подумал, что, гуляя с девчонкой по городу, он может наткнуться на ее знакомых или родственников. Не мог же он всю неделю продержать ее в гостинице - это наверняка вызовет подозрение у обслуги.
  
   Майор мог решить эту проблему, увезя девочку в какой-нибудь загородный Дом отдыха, но жадность была в Олеге Панфиловиче родной сестрой похоти. Он разрывался между острым желанием трахаться и нежеланием тратиться.
  
   Тоненький голосок прервал его размышленья.
  
   - Дядя Олег, я уже проснулась. Мы пойдем в Детский мир?
  
   "Вот, шмакодявка, - подумал Момот, вытираясь, - не успела проснуться, как подавай ей магазин. Как же, буду я еще на эти иностранный куклы деньги разводить, они, небось, дорогие."
  
   - Посмотрим, - сказал он строго, - я еще не знаю, как у меня со временем. У меня же всякие дела в городе имеются, не только магазины.
  
   - Вы обеща-а-али! - капризно отозвался голосок.
  
   Майор вышел из ванной.
  
   - Потом решим, чуть позже. Я зря не обещаю. Только куклу тебе еще заработать надо. Я и так тебя балую бесплатно. Кормлю, пою. Вот, колечко тебе купил золотое.
  
   Момот показал колечко. Девчонка села в кровати, свесив худенькие ноги.
  
   - Ой, а дайте его мне.
  
   - Только примерить. Давай договоримся, я буду на тебя тратить деньги, но не даром. Ты их будешь зарабатывать.
  
   - Я согласная, - беззаботно сказала девочка, надевая колечко на средний палец, - а что надо работать?
  
   - Ну, во первых, я должен убедиться, что ты умеешь хранить тайну.
  
   - Это секрет? Умею. Я много секретов знаю.
  
   - И ни кому не рассказываешь?
  
   - Кто ж секреты рассказывает?
  
   - Нет, я тебе не верю. Доказать можешь?
  
   - А как доказывать?
  
   Даша встала, ее слегка шатнуло.
  
   - Вот, кулема, - ругнулась она сама на себя, - так заспалась, что ходить разучилась.
  
   Она подсела к столу, налила стакан фанты, отломила хлеб. Видно было, что в ее семье умываться по утрам не принято. Майор посмотрел сверху на девчонку, на растрепанные короткие волосы, на шустрые глазенки под белесыми ресницами, на пухлые губки, на тоненькие ключицы, рядом с которыми билась синенькая жилка, на маленькие грудки, слегка прикрытые распахнутым воротом его рубахи.
  
   - Как доказывать? - переспросил майор, будто раздумывая. - Я придумаю для тебя испытание и, если ты его пройдешь, то поверю, что ты умеешь хранить тайну. И тогда отдам золотое колечко насовсем.
  
   - А куклу?
  
   - Ну, может быть. Тогда два испытания будет: одно сейчас, а второе - вечером. Согласна?
  
   - Я сейчас, пописаю.
  
   Даша опять, пошатнулась, вставая и неуверенно пошла в ванную. Момот задумался. Он, собственно, был педиатром, он специально избрал эту профессию, чтоб иметь легальный доступ к детям. Еще в мединституте экспериментировал с разными снотворными, испытывая их на самом себе. У детей был слишком быстрый обмен веществ, взрослые дозы могли или не подействовать, или оказаться опасными для жизни. После защиты диплома кайфовал в детской поликлинике, заслужил своей добросовестностью несколько благодарностей. И охотно соглашался на ночные дежурства... Из-за этих ночных дежурств и пришлось уйти в зэковскую больничку.
  
   "Не переборщил ли я с дозой? - думал он. - Впрочем, вряд ли. Это психотропный препарат, он может остаточно действовать, как мышечный релаксат. Да, кажется в рецептурном справочнике так и сказано: возможно побочное действие, проявляющееся в расслабление мышц и нарушении координации движений. Легко снимается любым анальгетиком."
  
   - Ну-ка, прими эту таблетку, - дал он Даше баральгин, - а то тебя качает, как матроса на палубе в шторм.
  
   - Ты спрашиваешь, какое испытание? Я придумал, ты сама выберешь свое испытание. Я возьму три бумажки, - майор достал из кителя блокнот, вырвал листик, аккуратно сложил его и оторвал по сгибам три полоски бумаги, - и на каждой напишу одно испытание. Потом мы свернем их, перемешаем. То испытание, которое ты сама вытянешь, и будет твоим. Как в лотерею.
  
   Майор был знатоком детской психологии. Этот трюк лучше всего срабатывал с культурными детьми из хороших семей. Он не сомневался, что Даша тоже попадется.
  
   - А чей это китель? - спросила Даша. - А какие испытания вы напишите?
  
   - Китель мой. Я не говорил тебе, разве, что я военный? А испытания я при тебе писать буду. Первое испытание - страхом. Если вытянешь бумажку с надписью "страх", я сделаю так, что тебе станет очень страшно. Второе испытание болью, - майор говорил и подписывал бумажки, прикрыв их другой рукой, - я так и пишу - "боль". Я сделаю тебе больно. И третье испытание - "стыд". Если вытянешь эту бумажку, тебе будет очень стыдно. Но все это, как бы понарошку. Главное, ты никому не должна будешь об этих испытаниях рассказывать. Расскажешь - не умеешь хранить секрет, беречь тайну. Значит, конец нашей дружбе и никаких подарков.
  
   - А мне долго больно будет?
  
   - Нет, не долго. И страх - не долго. Вот, если стыд попадется, тогда долго. Но стыд, это же не боль...
  
   - Я не знаю, я боюсь вообще-то. - Даша включила телевизор и внимательно вгляделась в экран. - Ну, если больно недолго, я вытерплю. Лучше бы стыд. А как это стыд?
  
   - Узнаешь, если вытянешь. Ты поняла, что никому не полсловечка.
  
   - Поняла, поняла. А вы мне, если я соглашусь, сразу колечко подарите?
  
   - Конечно.
  
   - Тогда я согласная. Только я поем чуток.
  
   Пока девочка ела, майор делал вид, что читает книжку. Он посматривал поверх книжки на Дашу и сладкая дрожь пробирала его. Если девчонка не забрыкается при "испытании", вечером он сможет не усыплять ее, а делать, что хочет под видом второго испытания. Куклу, дурацкую, придется купить, раздраженно беспокоила его единственная неприятная мысль.
  
   Даша вытерла ладошкой губы:
  
   - Я готовая.
  
   Майор скатал поочередно три бумажки в трубочки, помешал их в руках, положил на стол.
  
   - Тяни!
  
   - Только бы не больно, - вздохнула Даша и смело развернула ближнюю. - Ура, стыд!
  
   Майор поспешно собрал оставшиеся бумажки, смял их в кулаке. Нельзя, чтоб Даша случайно их увидела, на всех красовалась одна надпись - "стыд".
  
   - Что теперь? - торопила девчонка.
  
   - Теперь мы зайдем в ванную, выключим свет, чтоб друг друга не видеть, и я буду трогать тебя, где хочу и как хочу. А ты не будешь сопротивляться и никому об этом не расскажешь. Сможешь?
  
   - Эх, - по-взрослому вздохнула девочка, - я смогу. И как-то обречено пошла в ванную, выключив по дороге свет.
  
   Майор зашел за ней, не заметив, что девочка погасла. Он, несмотря на почти бессонную ночь, опять был возбужден неистово.
  
   Он зашел за девочкой, прикрыл дверь и в полной темноте ванной нашарил худенькое плечо. Рука скользнула под рубашку к маленькой титьке, будто в первый раз. Второй рукой он быстро "заглянул" под рубашку снизу - трусики девчонка не одела. И Момот начал растягивать удовольствие:
  
   - Ты не боишься меня?
  
   - Нет.
  
   - Ты веришь, что я тебе не сделаю ничего плохого.
  
   - Ну...
  
   - И никому не расскажешь?
  
   - Что, я дура что ли, совсем.
  
   - Дай, тогда, свою руку.
  
   - Вы хотите, чтоб я вас за письку потрогала?
  
   - А ты откуда знаешь?
  
   - Тот, я вам рассказывала, мамин, ну, что маме, как муж... Он заставлял.
  
   - А еще что он заставлял?
  
   - Вы же сами знаете... Хотите, я вам подружку приведу? Она всегда согласная за деньги.
  
   - А она не разболтает? Подожди, не убирай руку. Вот так, води рукой туда - сюда...
  
   - Что вы. Она иногда по несколько дней дома не ночует. И нипочем не болтает. Только - мне, но мы же подружки.
  
   - А сколько ей лет?
  
   - Тринадцать скоро будет.
  
   - Ну, что ж, я подумаю. А тебе не жалко будет, что я ей деньги дам, которые мог тебе дать? Ты не дергай, Даша, води рукой полегонечку. И кулачок сжимай...
  
   - Я не жадная. И у меня все равно уже колечко есть. И кукла будет.
  
   - Ты забываешь, Даша, кукла, это если второе испытание пройдешь.
  
   - Такое же?
  
   - Трудней, но похожее... Подожди, я тебе помогу. Ты только теперь не торопись. Давай вместе, а потом, когда я скажу, губы подставь, я тебя поцелую...
  
   - Если похожее, то я пройду. Вы можете заранее куклу покупать. А целоваться я сама люблю, хотите покажу.
  
   - Майор застонал. Он был близок к завершению, а тут еще девчонка так неумело поцеловала его сама, что он не мог не застонать. Левой рукой он сильно гладил девочке то письку, то грудки, и понимал, что вечером проблем с Дашей не будет. А, возможно, не будет проблем сразу с двумя девочками! Такого в жизни Момота еще не было - чтоб сразу две и обе по согласию...
  
   Единственное, что несколько омрачало счастье Олега Панфиловича, это предчувствие денежных расходов. Но Даша, которая "согласная", Даша, слабо пытающаяся сопротивляться, спрашивающая "скоро уже, сделайте так, чтоб скоро," с ее неумелыми пухлыми губками, Даша и еще, возможно, ее подружка, умеющая не болтать и не ночевать дома... Нет, такое счастье стоило любых расходов...
  
   Момот так сильно сжал маленькую титьку, что девочка тихонько всхлипнула, задергался, помогая ее, не слишком умелой, слабой ручонке - своей, обмяк блаженно, продолжая тискать, но уже нежней, мягче.
  
   Впереди был не слишком длинный день с расходами и прекрасная длиннющая ночь. Он все же даст девчонкам что-нибудь слабенькое, чтоб не сидели у телевизора допоздна, что-нибудь легкое, вроде седуксена или димедрола. И ночью добавит дозу. Хорошо, когда они вялые, полусонные, но все же сознающие все и на все согласные.
  
   День и в самом деле оказался длинным для скупого Момота. Подарки пришлось покупать не только Даше, но и ее подружке, которую она быстро выловила на том же базаре и привела в кафе (майор не решился ходить с девчонкой по рынку, где ее все знали).
  
   Он сидел в кафе, делая вид, что ест мороженное, и обливался потом от страха, трижды кляня себя, что отпустил девчонку одну. Встретит знакомых, разболтает, те - придут сюда, возьмут его за руки... Нет, он даже думать на эту тему боялся. И, когда шустрая Даша появилась у входа, чуть не подскочил от радости.
  
   Даша не обманула. Рядом с ней стояла невысокая девочка с удивительно симпатичным лицом. Девочка была смуглая, скуластая, в ней, как видно, смешалась кровь татар и славян. Татары одарили ее чуть раскосыми глазами, тонкой линией небольших губ, черными волосами, коренастой, мальчишеской фигуркой. От славян ребенок позаимствовал золотистые глаза, светлые бровки и маленькие, прижатые ушки. Одета она была опрятно. Тонкий свитер обтягивал маленькую грудь, чуть косолапые ножки в коричневых колготках выглядывали из под коротенькой гофрированной юбочки. Даша рядом с ней выглядела не так соблазнительно. Впрочем, в его собственной рубашке и Даша смотрится отлично. Особенно вечером.
  
   - Как зовут твою подружку, - елейным голоском спросил Олег Панфилович, - что она будет кушать?
  
   Подружку звали Наташа, кушать она хотела все, что дадут, но обязательно мороженное с вареньем и пепси в бутылочках. Майор вздохнул и полез в карман за кошельком. О, если б можно было иметь таких девочек и при этом не тратить ни копейки... Нет, мир устроен несовершенно и счастье никогда не бывает полным.
  
   Майор смотрел, как девочки мазали свои рожицы в мороженном и думал о том, что надо зайти в аптеку и купить мощный стимулятор. Он, все же, не Шварцнегер, в прошлую ночь почти не спал, а тут - целых две девочки, он же всю жизнь себя упрекать будет, если этой ночью упустить хоть мгновение.
  
   Но майор замотался с этими бойкими девчонками по городу, окончательно расстроился из-за расходов, два раза изрядно перетрусил, пока девчонки разговаривали с знакомыми (у этих замарашек оказалось масса знакомых), и к вечеру так выдохся, что о стимуляторе вспомнил только в гостинице. Оставлять их одних и бежать в аптеку он не решился. А тут еще димедрол не желал быстро действовать на маленьких бестий. Они упорно хотели досмотреть по телевизору фильм и сварливо отказывались ложиться в постель так рано.
  
   Пришлось увеличить дозу. Он уговорил их проглотить по две таблетки пипольфена, соврав, что это витаминки, только горькие. Теперь получилось наоборот - они заснули почти мгновенно. Расстроенный Момот раздел их, потискал, кончил в новенькую Наташу, отметив, что у нее на лобке уже есть реденький пушок и грудки побольше, чем у Даши. А потом решил пару часиков вздремнуть, чтоб потом действовать без перерыва. Чтоб прервать действие глубокого сна майор намеревался вколоть ребятишкам по ампуле кофеина.
  
   Он прилег буквально на минуту, но проспал, как потом выяснилось, не два часа, а больше. И пробуждение его было кошмарным.
  
   Сперва, еще сквозь сон, он почувствовал, что в номере кто-то есть, потом его ослепил яркий свет и он, инстинктивно прикрывая собой голых девочек, с ужасом приподнялся на локтях.
  
   "Лет десять влепят, не меньше! - стучало у него в мозгах. - Но как они вошли, я же запирал номер?"
  
   Он вспомнил, что у оперативных работников милиции могут быть запасные ключи и попросил обреченным голосом:
  
   - Одеться хоть разрешите...  
   Глава 5
   (Красноярск - геологический поселок, май)
  
   Майор моргал ослепленными глазами, как беременный филин. Я перевел луч фонарика в сторону, чтоб его глаза не привыкли к свету. Фонарик высветил чье-то голое тело. Я присмотрелся.
  
   Черт побери! Между стеной и майором лежали две голенькие девочки лет 10-12! Они спали расслабленно, будто я их накачал своим зловещим снотворным. Собственно, эта майорская мразь - медик. Ему сонники легче достать, чем мне.
  
   Я вновь направил фонарик на его мерзкую рожу. Майор похлопал шарами и что-то пробормотал. Мне послышалось, что он просит что-то.
  
   - Чего? - хрипло спросил я.
  
   - Одеться разрешите, гражданин начальник? - жалобно пробормотал Момот.
  
   Я возликовал. Майор недаром провел столько лет в зоне, он четко знал что бывает за тех голышей, что лежали рядом с ним. То, что он принял меня за опера, открывало массу возможностей, но - увы! Времени у меня не было. Я и так задержался у пидара - майора, заходить в оставшиеся номера некогда. Да ладно, жадность многих фраеров погубила. Пора рвать когти.
  
   Я взял с прикроватной тумбочки массивный графин и с величайшим наслаждением врезал им по майорской голове. Как ни странно, графин не разбился, наверное потому, что был полный. Целостность же майоровой головы я выяснять не стал. Я выскочил в коридор, открыл окно и мягко спрыгнул в полумрак вечернего города. Набитая сумка тяжело ударила по боку. Я ровным шагом зашел в переулок, свернул на параллельную улицу и, прибавляя шаг, направился вниз, к реке.
  
   Ночной Красноярск дышал весенней свежестью. Народу на улицах почти не было - странная картина для меня, пробывшего столько в лет вне воли. Я читал, конечно, о бардаке, охватившем страну после перестройки. Но одно дело читать, а совсем другое - видеть своими глазами.
  
   На берегу Енисея меня ждала легкая гичка - спортивная лодка, взятая напрокат на лодочной станции. Я взял ее на сутки, беззаботно оставив в залог паспорт гостеприимного Льва Моисеевича. Река уже спасла меня из-за колючей проволоки, я доверял ей больше, чем дорогам, созданным человеком. На тех дорогах стояли угрюмые ГАИшники, по ним мчали, завывая сиренами, оперативные группы, в железнодорожных вагонах высматривали подозрительных сыщики в гражданском, а на вокзалах гражданские опера перемигивались с ментами в форме.
  
   Я бросил в лодку сумку и оттолкнулся от берега.
  
   Греблось легко. Река влажно дышала, увлекая меня вниз по течению. Я не стал далеко отплывать от берега и, полностью отдавшись Енисею, пересел на корму. Места были знакомые, через пару часов справа появятся огни нужного мне поселка. Это геологический поселок, где уже должен начаться набор сезонных рабочих. Бичи стекаются сюда каждую весну, так что мое появление никого не удивит.
  
   Я откинулся на банке и раскрыл сумку. Сперва достал несколько полиэтиленовых пакетов, подсунул их под себя, а потом начал сортировать деньги, подсвечивая себе фонариком.
  
   Российские "дубовые" я просто сложил в три толстые пачки и уложил в двойной пакет. Баксы пересчитал. Оказалось не так много, как ожидал, всего 24 тысяч купюрами по 100 и 50. Было еще немного немецких марок, я сложил их вместе с долларами.
  
   Упакованные и перевязанные деньги в водонепроницаемых пакетах следовало зарыть где-нибудь в тайге. Я решил сделать это километра за два до поселка, рассчитывая, что мои охотничьи навыки не пропали за столько лет тюремно-городской жизни.
  
   Грустить оснований не было, но как-то остро вспомнилось детство, тайга, родная Сибирь. Я сейчас был почти рядом от Родины (Иркутск - сосед Красноярска, а Енисей напоминал родную Ангару). И я в который уже раз подумал, что мне уже за сорок, что пора завязывать, что жизнь моя - всего лишь слепой бег над пропастью, дорога в никуда...
  
   Справа замерцал огонек. Если память мне не изменила, сейчас лодка проплывает мимо хутора лесника. По совместителю лесник в этом лесном угодье всегда выполнял функции бакенщика; много лет назад я славно поохотился в этих местах на кабанов.
  
   До поселка минут тридцать. Минут через десять я причалю к берегу и затырю бабки. Себе оставлю немного дубовых. Надо четко проверить карманы, чтоб не попасть впросак, не выронить из кармана стольник зеленых. У сезонника - стольник. Месячная зарплата нынче.
  
   Я провел ревизию собственных карманов. В заднем мне попалась под руку какая-то плотная бумажка, я ее извлек и осветил фонариком. Оказалось - объявление. Я его сорвал с забора дня три назад: странным показался текст. И сохранил зачем-то.
  
   Я хотел выбросить ненужную бумажку, но почему-то передумал.
  
   "Сдается квартира с ребенком," - кажется был такой фильм. А тут - объявление. И два адреса: московский и красноярский. Э-э-э, кажется второй адрес был не городской, а какой-то телефон районный. Подсвечивая фонариком, я вновь перечитал объявление.
  
   "Сдается квартира с ребенком.
  
   Срочно требуется человек, умеющий смотреть за трудным подростком (девочка, 10 лет), на два года предоставляется комната в трехкомнатной квартире в г. Москве и прописка на весь срок работы". Обращаться: в Москве по телефону (095) 236 7554, в Красноярском крае по телефону (24) 13 26."  
  
   Чей же это код - 24?
  
   Но гадать над странным объявлением было уже некогда. Я налег на весла, подогнал лодку к низкому берегу, забросил сумку за плечо, втянул нос лодки подальше на берег и углубился в редкий сосновый подлесок копать тайник.
  
   ***
  
   ...- На задворках, на помойке,
   Я ребеночка нашел:
   На большой советской стройке
   Ему будет хорошо!
  
   Это я пою. Ни голоса, ни слуха. Сидел в громадном, полупустом складе и мрачно пел:
  
   - Выходите, девки, замуж
   За Ивана Кузина.
   У Ивана Кузина -
   большая кукурузина.
  
   Напротив меня сидел пьяный геолог. Мой будущий начальник. Не умеет он пить один. Выбрал меня. Чем это я ему понравился?
  
   - Уезжали мы на БАМ
   С чемоданом кожаным,
   А назад вернулись с БАМа
   С хреном отмороженным.
  
   Я пел громко и мрачно. Парень не реагировал. Я его "приручил". Он безуспешно пытался налить в стакан из пузатой черной бутылки португальского портвейна.
  
   - Дядя Вася из Рязани
   Вдруг проснулся в Мичигане.
   Вот такой рассеянный -
   Муж Сары Моисеевны.
  
   Передо мной мой любимый, шоколадный ликер и пиво. Для полного счастья не хватает торта. Что-то ликер меня нынче в лирическую струю направляет. Забавно мы с геологом познакомились. Не успел я, оттолкнув лодку, чтоб плыла без меня к океану, подойти к конторе геологической экспедиции, как набросился на меня бородатый парень в энцифалитке. Он врезал мне здоровенным кулачищем, прежде, чем я успел среагировать. Хорошо, что в поселке тротуары не залиты асфальтом. Я шлепнулся в пыль, посмотрел на него, пытаясь понять - что и зачем. Парень был из благородных: ждал, пока я встану. Вставать я не стал, а зацепил носком левой ноги его пятку и врезал правой по колену. Парень до сих пор хромает.
  
   Лежа в пыли мы и познакомились. Какой-то похожий на меня бич увел у бедняги часы "Сейка". Вот он и набросился на меня с похмела. В знак примирения он начал, было, шарить в карманах, бормоча, что зарплату должны привезти дня через два, а в долг, черт побери, уже не отпускают. Я достал деньги, чем несколько удивил его: бичи редко приезжают вербоваться с деньгами. Пришлось намекнуть, что не бич я, а так дела сложились, что в тайгу на лето хочется. Долги, мол, квартиру пришлось сдать красноярскую на все лето...
  
   Было раннее сибирское утро. Надмирье освещалось румяным солнышком. На ступеньках сельпо толпились мрачные мужики. Они были при бородах - геологи? - и явно жаждали испить горькую влагу похмелья. Я никакого похмелья не испытывал, как не испытывал ни малейшего желания пьянствовать. Но, если в зоне общение начинается после совместного употребления чифира или наркоты, тут дружба завязывалась за бутылкой. Геологи ждали начала сезона в привычной беззаботности загула. Посельчане от них не отставали.
  
   Я выделился среди народа у прилавка, взяв не столичную, а портвейн и ликер.
  
   И сидим мы с начальником отряда, моим (он так думает) будущим начальником, пьем каждый свое, поем идиотские частушки:
  
   - Дядя Паша на гармони,
   На гармони заиграл...
   Заиграл в запретной зоне -
   Застрелили наповал.
  
   Черт, напился этот парень как-то быстро. С кем бы о делах поговорить? Крепкая штука - этот португальский портвейн.
  
   Я выпиваю ликер, прихлебываю пиво из банки.
  
   Вот не сломался же я в зонах, не стал глупым или бессмысленно злым. А освободился, и уже барахтаюсь в общем болоте без видимых решеток и колючей проволоки, и равнодушие ко мне подступает, усталое равнодушие. Даже мошенничать неохота, а охота уехать в тайгу с этими бородатыми алкашами, которые в тайге не пьют и работают, как звери.
  
   Когда же у меня будет свой угол? Вот, когда он у меня будет, обязательно заведу сверчка.
  
   Из всей убогости подследственных камер, тусклых лампочек в проволочных намордниках, параш, доминирующих в углу с какой-то душевной ласковостью вспоминается сверчок. Как он попал в проем окна между решеток, чем там жил? Голос его согревал мне сердце.
  
   Когда у меня будет свой угол, обязательно заведу сверчка.
  
   Надо бы поменьше жалеть себя. И не пить. И не думать о прошлом. А как не думать, Если прошлое во мне. Как у дряхлого старца, организм размыкается на органы, болящие по разному. Зубы, печень, сердце, почки... По коже какая- то гадость, расчесы, язвочки. Во рту постоянная горечь, после еды мучительная изжога. И мерзну, все время мерзну, а потом начинаю задыхаться от жары, хотя температура и давление в норме, и в помещение нормальная температура. И пахнет противно, будто сижу в сальной пепельнице.
  
   Со стороны кажется, будто я оптимист и обладаю железными нервами. Никаких срывов, всегда улыбчив, бодр, корректен. Только это не от мужества, а от постоянного, въевшегося страха перед насилием, бесправием.
  
   Я настолько ушел в мрачные размышления, что уловил из слов парня только цифру. "Двадцать четыре," - отчетливо прозвучало в моих ушах; и я автоматически переспросил: "Что за двадцать четыре?"
  
   - Код нашего поселка. Я тут с ранней весны до глубокой осени. Так что, звони мне, друган.
  
   - Обязательно, - по-прежнему машинально сказал я. - Слушай, а такой телефон тебе знаком: тринадцать двадцать шесть.
  
   - Конечно, это начальника партии телефон. Самый большой босс в нашем поселке.
  
   Да, какое-то наваждение. Сперва судьба останавливает меня перед странным объявлением, потом подсовывает это объявление перед поселком, а теперь обнаруживается автор. Я - человек не слишком верующий, но такие дьявольские совпадения зря не случаются.
  
   - А как его повидать? - спросил я отодвигая ликер и пиво.
  
   - Ты так или иначе у него будешь оформляться на работу. Или передумал?
  
   - Да нет, - сказал я, глядя на него с ненавистью. Чтобы воспользоваться московской квартирой мне надо было выглядеть приличным человеком, а не фраером, приехавшим вербоваться на черную работу. И этот парень мне мог сильно помешать. Был только один выход и я его использовал, подвигая парню собственный ликер. - Попробуй, крутая штука.
  
   Он посмотрел на меня дикими глазами, но послушно налил себе ликера. Я поднял банку с пивом.
  
   Когда парень окончательно отрубился, я вышел в поселок. Склад, где мы пили, находился на самом его краю, у леса, а за соснами маячило солидное подворье, огороженное плетнем. Пятистенный, рубленный из настоящей лиственницы, уходил спиной в кустарник шиповника, на дворе не было никакой домашней живности, кроме нескольких лаек. Ясно, что жили там промысловики, не унижающие себя содержанием коров или поросят.
  
   Я подошел к плетню. Дверь избы открылась, выглянула румяная рожа, украшенная огненной бородой:
  
   - Тебе кого?
  
   - Начальника партии ищу.
  
   - Демьяныча? Заходи, он у нас.   Я вошел в рубленную навечно избу и сразу догадался, что попал к староверам. Мне, как иноверцу, "чужому", поставили отдельную посуду, чтоб не "загрязнил", но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не эти "тазики", из которых они, люди лесные, едят. За столом сидело шесть человек: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка, мужчина лет сорока в энцифалитке и при очках - Демьяныч. Дочь подавала на стол. Староверы казались людьми без возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с окладистыми бородами, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.
  
   - Наниматься, - полуутвердительно кивнул мне Демьяныч, - давайте поговорим после, не будем нарушать традиции.
  
   Он не знал, что я - коренной сибиряк и что традиции староверов мне хорошо знакомы. Я кивнул, стараясь дышать не в сторону стола (староверы на дух не переносили вино и табачище). Все, кроме меня с Демьянычем, ели из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку хлеб, чтоб не капнуть на блистающий белизной некрашеного дерева стол. Кто-то из братьев поторопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.
  
   Потом дочка поставила деревянное блюдо с жареным хариусом и чугунок картошки. Появились на столе и разносолы: грибочки разных сортов соленые и маринованные, огурчики, помидоры, зелень, морошка, брусника. После нежной рыбы появилась чугунная сковорода с жареной медвежатиной. Там были печень, сердце, часть окорока.
  
   - Хозяин подранка встретил, - сказала мать, будто оправдываясь, что медведь добыт весной, не по сезону. (Медведя бьют поздней осенью, когда он в самом жиру, или поднимают зимой из берлоги).
  
   Дед добавил:
  
   - Дурной был, плечо болело. Помять мог кого-нибудь, пришлось стрельнуть.
  
   "А ведь ему, должно быть, далеко за восемьдесят ," - с завистью подумал я.
  
   Вместе с рыбой был подан и ушат медовухи. Настоящий ушат емкостью ведра на четыре. Мужики брали его за деревянные уши и, высоко подняв над головой, лили в рот пенистую, ароматную жидкость. Это единственный хмельной напиток, который они себе позволяют. Настоянную на меду, забористую брагу они алкоголем не считают. И они, наверное, правы. При их здоровье это просто бодрящий напиток, как для нас кофе. Мне брагу налили в чудную, из обливной глины, кружку.
  
   Едой мой желудок был заполнен до отказа, а хозяева, казалось, только начали трапезу. Был подан горшок с кашей и рыбный пирог, величиной с колесо от трактора "Беларусь". Я пытался отказатьсл, но когда попробовал, съел свой ломоть за милую душу. Пирог был в четыре слоя: таймень, лук с яйцом и укропом, стерлядь, снова лук, но уже с картошкой и капустой.
  
   Горшок с кашей выскребли до дна. Брагу допили.
  
   - Яишню будете? - спросила хозяйка. - С кабанятиной можно ee?
  
   Мужики подумали, посмотрели на деда. Было видно, что они не прочь. Но дед, к моей радости, покачал головой.
  
   - Жарко сегодня, - сказал он.
  
   К чаю в старинном, с медалями самоваре, который, как и все в этой хате, был большущим, основательным, на века, были поданы пироги, блины и варенья из земляники, брусники, голубики, костяники, морошки. В чай были добавлены стебли и листья можжевельника.
  
   Совершенно расслабленные выползли мы на крыльцо. Я взглянул на Демьяныча, понял, что он, как и я, нестерпимо хочет курить и боится, что я оскверню табаком подворье.
  
   - Я из Иркутска, - успокоил я геолога одной фразой.
  
   Мы посидели на завалинке, соблюдая таежное, неторопливое приличие, попрощались. Благодарить за вкусный обед так же не было принято. Да и обед для лесных старожилов был вполне обычный, не гостевой в 12 сменных блюд.
  
   Я сразу взял быка за рога, объяснив, что приехал по объявлению.
  
   - Что ж не позвонили?
  
   - Я все-равно ехал в этот поселок. Потом расскажу. Дело в том, что ваше объявление на сто процентов совпадает с моими планами. Только странное оно какое-то...
  
   Демьяныч объяснился. Ему еще два года работать в полевой партии, потом переведут из Красноярска в Москву. Жена долго сопротивлялась, но, наконец, решилась переехать к нему. Взять же ребенка, учитывая, что работать придется больше в поле, в экспедициях, сложно, отдавать в интернат не хочется. Девочка очень самостоятельная, но со странностями, плохо сходится с товарищами, короче - трудный ребенок. Вот и рискнули соблазнить кого-нибудь московским жильем. Хотя лично он в эту затею не верит.
  
   Я сообразил мгновенно:
  
   - Скажите, вы намерены платить за уход или сама комната является платой?
  
   - Честно говоря, я и заплатил бы. Но мы рассчитывали на пожилую женщину...
  
   - А явился пожилой мужчина, - прервал я. Тут вот какая ситуация.
  
   И я запел соловьем. Оказалось, что я подрабатывал менеджером от израильской фирмы (не герболайф), что утомился и хотел бы пожить спокойно. И именно в Москве. И что уже вступил в строительный кооператив столицы, а через полтора - два года получу свою квартиру, поэтому предложение является очень удачным.
  
   Я по специальности учитель русского языка и литературы ("но, что нынче я могу заработать в школе!"), пятнадцать лет отработал с подростками - "школьные дети такие разные!" - родителям все дети кажутся трудными, а я после смерти жены один воспитывал двоих, тоже девочек, и они звали меня памой, что означало: папа-мама, но девчонки выросли, повыскакивали замуж, пришлось отдать младшей из них квартиру в Иркутске.
  
   Было рассказано много интересного из жизни Семенова (именно такую ксиву соорудили мне лагерные спецы) - учителя, человека благородного, но увы, немного растерявшегося в связи с дурацкой перестройкой, которому пора подумать о собственном покое, но покой мыслится почему-то только в Москве.
  
   И уже через некоторое время бородатый Демьяныч, забыв спросить, зачем я вообще-то приехал в этот поселок (я был готов сочинить менеджерскую басню), звонил в Москву и наставительно говорил жене о найденном им чудесном человеке, учителе, в одиночку воспитавшем двух дочерей, пайщике строительного кооператива в Москве, который пока любезно согласился пожить у них и присматривать за Машей. Жене было напомнено, чтобы в Москве не задерживалась и сразу, после приезда Семенова,- "как вас по отчеству?" - да, Семенова Владимира Ивановича, летела в Красноярск, так как ее муж и повелитель совсем тут одичал.
  
   Потом геолог жал мне руку, благодарил судьбу, пославшую меня к нему, а на намек о дороговизне кооператива, отнявшего у меня все сбережения, и превратностях долгой дороги до Москвы, пообещал отправить сопровождающим с геологическими образцами в грузовом самолете бесплатно, как сотрудника экспедиции.
  
   Еще он пытался дать мне деньги, и, как я не отказывался, обязался высылать на дочь ежемесячно. Кроме того, геолог заверил, что жена все равно на нужды дочки энную сумму выдаст.
  
   Я улыбался и никак не мог понять: кто из них откупается от дочки - жена или муж? Или оба? Иначе, чем объяснит такую дурацкую доверчивость к первому встречному.
  
   Но раздумывать над их семейными проблемами было уже некогда, так как грузовой самолет вылетал из Красноярска, а до Красноярска надо было еще добраться. Мы пошли на вертолетную площадку, где заканчивалась погрузка геологических ящиков с образцами. Я пытался показать Демьянычу свой, искусно изготовленный за пятьдесят долларов, паспорт, но он отмахнулся.
  
   - Жене, жене покажите. Впрочем, вы, ведь, прописки московской не просите. Да и зачем вам временная прописка? Отметитесь в райотделе - и все дела. Сейчас кооператоры строятся быстро, мы вернемся - вы уже коренным москвичом будете. Вот и задружим семьями. Только с дочкой, прошу, поаккуратней. Она в самом деле немного того, скажу честно. С отклонениями...
  
   Я со злостью понял, что никак не успеваю откопать деньги. События развивались слишком быстро. Но, когда идет карта, игру прерывать нелепо. Я отдался ритму событий, не вдумываясь в их смысл. И уже через несколько часов пожалел об этом.
   Глава 6
   (Красноярск, май)
  
   Через полчаса мы были в Красноярске. В ушах еще стоял грохот вертолета. Демьяныч, опытный геолог, и не пытался в полете разговаривать. Мы приземлились далеко от аэровокзала. Ребята начали выгружать ящики, а я отпросился в город - мне не хотелось крутиться на вертолетной площадке днем.
  
   - Дайте, я спишу с паспорта данные, сказал геолог. - Вот и все. Самолет отправляется в два часа ночи, но лучше приезжайте чуть раньше. Через аэровокзал идти не обязательно, обойдите через грузовой павильон. Если что - скажите, что вы от геологов, нас тут хорошо знают. Приходите вон туда, - он указал чуть правее, где толстыми майскими жуками отдыхали солидные ИЛы
  
   Я воспользовался советом и в город пошел не через аэровокзал, а слева, через грузовой павильон. Там было меньше риска напороться на сыщика. Отойдя в сторону города метров пятьсот, я присел в каком-то открытом кафе, посмотрел на часы. До ночи было еще много. Я вздохнул, заказал мороженное с фантой, нацепил очки и уткнулся в какой-то дурацкий детектив, приобретенный в газетном киоске. Главный герой этого детектива по кличке "Псих" совершал чудеса, недоступные даже чемпиону мира по карате. В промежутках между драками он целомудренно занимался сексом. Окружающие его бандиты тоже дрались, но хуже. И сексом эти "редиски" занимались не целомудренно, а больше - путем насилия и обмана...
  
   От чтения меня оторвало удивленное восклицание:
  
   - Адвокат! Какими судьбами?
  
   Я поднял голову. Передо мной стоял мучительно знакомый человек в затемненных очках. Он протянул руку, которую я пожал с демонстративной сердечностью, пытаясь вспомнить, кто может знать меня под старой кликухой.
  
   -- Рассказывай, как ты? Давно откинулся?
  
   И тут я узнал его -- одного из самых ярких заключенных моих прошлых ходок.
  
   Олег Маневин получил 15 лет за вооруженные грабежи и кражи с применением технических средств. Его приговор напоминал приключенческий роман и по толщине, и по содержанию. Сотни зпизодов, из которых в суде рассмотрена только часть.
  
   Одну квартиру, например, они с коллегами вскрыли под видом связистов. Зашли к соседке якобы ремонтировать телефон, который сами же предварительно отключили; пока один возился с аппаратом, второй подключил электродрель с победитовой насадкой минициркулярки, срезал замки нужной квартиры и через несколько минут вышел оттуда, аккуратно прикрыв дверь.
  
   Потерпевшие не заявляли о взломе, а когда их пригласили в прокуратуру, старались подчеркнуть незначительность похищенного. Так, кольцо с бриллиантами они оценили в 250 рублей, приплели электробритву за 20 рублей...
  
   Почти все ограбленные старались умолчать о своем несчастье или говорили, что украдены какие-то мелочи. В тоже время конфискованные ценности, а это была только часть добычи, экспертиза оценила в 600 тысяч рублей.
  
   Если учесть,что деньги тогда были другие, не дубовые, а страх имущих перед совдепией работал на грабителей, то они, вроде, и не особенно рисковали.
  
   Группа часто работала в форме офицеров милиции, притом у них были и удостоверения угро - настоящие дубликаты работавших в МУРе сотрудников. Отчасти зто их и погубило.
  
   Все уже было подготовлено. Куплены путевки в Югославию. Ценности, в основном драгоценные камни, запрятаны самым искусным образом. Все члены банды жили в Москве вполне легально, работали, все предварительно оформили отпуска. Их выезд нигде и ни у кого не мог бы вызвать подозрения. И они решили устроить прощальную вечеринку. Послали одного за вином, занялись закусками. Все были ребята малопьющие, но приверженные русским традициям.
  
   Прошел час, другой. Посланный не вернулся. В чем дело, никто понять не мог, даже предположений никаких не было. Опознание, даже случайное, исключалось: перед грабежами они маскировались профессионально, свидетелей краж тоже не было. Они не нашли ничего лучшего, чем рассосаться по Москве, пока что-либо не выяснится.
  
   А произошло следующее. Их товарища сбила машина. Нелепый случай! И если бы они не отложили поездку, а утром выехали в Югославию, откуда довольно легко пробраться в Италию, оказались бы в безопасности. Их подвела собственная осторожность.
  
   Сбитого машиной доставили в реанимацию. В кармане у него обнаружили удостоверение капитана МУРа. Из клиники позвонили туда, сообщили о несчастье. Капитана (настоящего, чей дубликат попал к врачам) в зто время в отделе не было. Позвонили жене. Через час она была в больнице, где пережила, переволновавшись за мужа, второй шок: увидела незнакомого бесчувственного мужчину.
  
   Дальше все развивалось закономерно. МУР сработал четко, хотя и неторопливо. Все оказались за решеткой, но большая часть похищенного милиции не досталась.
  
   На зоне Маневин работал технологом цеха, играл в оркестре, крутил кино. Это удивительный человек, с талантом не только инженерным. Играет на всех инструментах, сочиняет музыку. Обладает почти абсолютной памятью. Вырос в простой рабочей семье, рано потерял отца, но очень интеллигентен, корректен. Когда попал в тюрьму, не задумываясь, отказался от контактов с блатными. Главное для него было - освободиться пораньше. На свободе материальных затруднений Олег испытывать не будет до самой смерти. Как, впрочем, и его коллеги, тоже получившие по 15 лет, но попавшие на другие зоны. И еще, Маневин - надежный друг. Мы с ним очень сошлись на зоне.
  
   Однажды у него болели зубы и он не вышел с оркестром играть на плац. (Осужденных, возвращающихся с подневольной работы, в любую погоду встречает оркестр, играющий старые марши. (Деталь, не требующая никаких комментариев, но прекрасно характеризующая лживое болото зоны). За это замполит наказал его семью сутками ШИЗо с выходом на работу. Олег сидел в штрафном изоляторе, днем руководил крупным цехом за зарплату разнорабочего, кем и был оформлен официально, а вечером крутил в клубе кино.
  
   Принесли жаркое. Олег, видать, проголодался. Мы на миг оторвались от воспоминаний, он отдал должное барашку с приправой, а я доел подтаевшее мороженное.
  
   За кофе Олег вдруг произнес задумчиво:
  
   - Что ж ты ни о чем не спрашиваешь?
  
   - Сам скажешь, -- ответил я безмятежно, -- если сочтешь нужным.
  
   - Скажу, конечно. Мне вообще-то твоя помощь не помешала бы.
  
   - Всегда готов. Наше отношение друг к другу проверено в условиях довольно жестких. Ты ведь единственный, кто не побоялся меня поддерживать во время пресса.
  
   - Да, было, -- Олег допил кофе, подозвал официанта. -- Может, поедем ко мне?
  
   - Не могу, Олег. У меня самолет ночью.
  
   - Ну, давай тогда посидим в скверике. У меня тут в Красноярске сестренка обнаружилась двоюродная. Должна подойти.
  
   То, что Олег рассказал мне, было просто и сложно одновременно. Три его товарища еще отбывали наказание. Он и еще один освободились с разрывом в месяц, оба досрочно. И, придя к тайнику, из которого каждый после освобождения имел право взять пятую часть, Олег не обнаружил ничего.
  
   Теперь он искал того, кто освободился раньше. По всем данным парень мог быть в Красноярске.
  
   - Почему ты считаешь, что это он?
  
   - А кто же еще?
  
   - Допусти, что кто-то из зоны передал информацию о тайнике своим знакомым.
  
   - Зачем же тогда этот на свободе, но скрывается?
  
   - Ты уверен, что он скрывается?
  
   - Уверен.
  
   - Опять допусти, что те, кто на самом деле изъял ценности, были уведомлены и убрали его.
  
   - Зачем?
  
   - Хотя бы затем, чтоб было кого подозревать. Ложный след.
  
   - Да, об этом я не подумал.
  
   - Ну, и что ты собираешься делать?
  
   - В Красноярске у этого парня есть родня. Хотел туда наведаться.
  
   - Тебе там показываться не стоит. Он тебя знает в лицо. Если это все же он - спугнешь. Давай я схожу.
  
   - О чем речь!
  
   - Кстати, на что ты живешь? Надеюсь, не вернулся к старому?
  
   - Нынче в этом нет необходимости. Продал две технические идеи в один кооператив. Бабки есть.
  
   - Да, техника, и с твоей головой -- это сейчас золотое дно.
  
   - Все же камушки мне не помешали бы. А там не только камушки. Открыл бы свой кооператив. А ты что сейчас крутишь?
  
   Как я восхищался маневинскими способностями инженера, так и он ценил мое умение простыми словами добывать из людей деньги и еще получать от этих людей благодарность.
  
   Мы сели в скверике около унылого многоэтажного дома, вытянутого длиннющей кишкой. Олег заметно нервничал, поглядывал на часы. Наконец он не вытерпел:
  
   - Посиди, я заскочу к этой девчонке. Что-то у меня сердце не на месте. Я скоро...
  
   Я тоже привстал со скамейки, но подврнул ногу на каком-то чертовом камешке. В ступне закололо, и я, шатнувшись вбок, нагнулся растереть ногу.
  
   С чмоканьем нечто впилось в спинку скамьи. То, что это пуля, до, меня дошло уже на бегу - тело, как всегда, среагировало быстрей мозга. Я стремительно пересек сквер, впрыгнул, почти на ходу, в автобус, перевел дыхание, сошел на следующей остановке и другой улицей вернулся к скверу. Происходящее мне начинало очень и очень не нравиться.
  
   Из-за угла я внимательно осмотрел дом, выходящий фасадом на сквер. Стрелять могли только оттуда. За подобной охотой приятно наблюдать в кино. Потом я посмотрел в сквер.
  
   Вокруг скамейки, где мы только что сидели, толпился народ. Стояла скорая, в ее задние двери вносили носилки с телом.
  
   Да, встреча с прошлым не принесла мне удачи. Надо сматываться. Где бы переждать до ночи. Может, не дергаться, а нахально поехать в аэропорт?
  
   Но уехать мне не пришлось. События опередили мое желание остаться от них в стороне. При входе в аэропорт ко мне подошел сержант милиции и предложил следовать за ним.
  
   Сержант был крупный, с мощными плечами, а я отнюдь не Шварценеггер. Он сопроводил меня до "УАЗика", ожидавшего рядом, открыл дверцу и почти втолкнул туда. На заднем сиденье уже ждал какой-то тип в гражданском, я оказался зажатым между ним и сержантом и, когда машина тронулась, до меня дошло, что на ней не было милицейской символики - это был обычный "УАЗ"" защитного цвета.
  
   Болезненный тычок под ребра отвлек меня от этих тревожных мыслей.
  
   - Давай, колись, - гаркнул гражданский.
  
   В минуты опасности я от страха становлюсь наглым юмористом. Мой юмор в это время больше годится для сольного исполнения на кладбище, но по-другому я не умею.
  
   - Пожалуйста, маэстро. Сколько угодно. Только скажи - в чем?
  
   - Напомнить?
  
   Он сопроводил вопрос вторым тычком. кулак у него был костлявый, ребрам доставалось чувствительно.
  
   - Послушай, я вообще не при делах, - возмутился я вместе с ребрами,
  
   - А парень, Олег зовут. Знаешь такого?
  
   - Олега только повстречал, мы с ним чалились вместе.
  
   - А ты где был?
  
   - Где был... смылся я сразу же, чтоб с ментами не встречаться. Говорю же - не при делах. Мне Олеговы разбирухи не нужны.
  
   - Что ж тогда там ошивался?
  
   - Что тут особенного? Товарищ все-таки. Сам из-за ментов побоялся идти, поглядывал из-за угла.
  
   - Послушай, - обратился гражданский к сержанту, - может, он и в самом деле не при делах?
  
   - Кто его знает? - благодушно ответил сержант. Нам-то что. Отвезем, там с ним и поговорят.
  
   - Смотри, - предупредил гражданский, обойдясь на этот раз без физического внушения, - чернуху будешь гнать - пришьем.
  
   - Вы и так чуть не пришили.
  
   - Ты о чем? - искренне удивился гражданский. Тебя никто не трогал.
  
   - Ну, конечно, - скривился я, - а стрелял в меня Александр Сергеевич?
  
   - Какой Сергеевич?
  
   - Пушкин. Знаешь такого? Великий русский позт, автор сказки про золотую рыбку.
  
   - Ты чо несешь? - вконец удивился мой собеседник и, похоже, собрался вновь проинспектировать мои бедные ребра, но тут машина остановилась.
  
   - Давай, выходи, - потянул меня за локоть сержант, - только смотри - без глупостей.
  
   Я вылез, оглядеться мне не позволили - быстро провели в дом. Дом, как я успел заметить, был старенький, ему не хватало двух месяцев до возраста развалюхи. Но комната, в которую меня ввели, красовалась импортными обоями с изображением абстрактных, но явно голых девушек, паркетными полами и эффектной меблировкой. В углу на диванчике сидел пожилой мужчина, украшенный богатейшей, совершенно седой шевелюрой с небольшими, очень черными бакенбардами. Он был одет в парчовый халат, позаимствованный из девятнадцатого века.
  
   - Шеф, - лаконично сказал сержант, - взяли у аэровокзала, сопротивления не оказал.
  
   - Говорит, что не при делах, - встрял гражданский, - я его предупредил немного...
  
   - Твоя инициативность начинает меня беспокоить, - будто в пустоту сказал седой. - Может, нам поменяться местами?
  
   Парень скис мгновенно. Он даже стал почему-то меньше ростом.
  
   - Извините, шеф, я думал, как лучше...
  
   - Думать тебе не положено, - прервал седой. Это для тебя вредная нагрузка - можешь надорваться. Так что, с твоего позволения, думать буду я, а ты делать, что сказано.
  
   - Слушаюсь, больше не повторится, - скороговоркой промямлил гражданский. Казалось, он сейчас станет во фрунт и щелкнет каблуками. Но в армии он, видно, не служил, поэтому еще больше съежился и просочился за дверь.
  
   - Свободен, - сказал седой сержанту и указал мне на кресло, - садитесь, поговорим.
  
   Я сел, вытащил сигарету и вопросительно посмотрел на хозяина.
  
   -.Да, конечно, курите. Пепельница там, на столе. Надеюсь, этот смерд вас не ушиб?
  
   - Ребра, вроде, целые.
  
   - Да-с, такая вот скотинка с инициативой. Надо будет заняться воспитанием. Впрочем, извиняться не буду, он по-своему прав. Не исключено, что вам с ним еще придется подискуссировать. М-м-м, надеюсь, вы догадываетесь, зачем вас пригласили?
  
   - Могу только предполагать. Видимо, это как-то связано с моей встречей с Олегом Маневиным.
  
   - Несомненно, связано. Давайте, чтоб не обременять друг друга, коротко обо всем. Какая цель встречи, как о ней сговорились, планы?
  
   - Встреча чисто случайная, никаких договоренностей. Я даже не знал, что он освободился досрочно. Олег рассказал мне, что его якобы поставили на камушки и рыжье, попросил помочь в поисках парня, на которого он грешил, некоего Валеры. Когда зашли в скверик, он нервничал, попросил подождать, пошел... Ну, а потом я поскорей удалился, не люблю, знаете, когда стреляют.
  
   - Странно вы строите речь, - седой достал из глубокого кармана пачку "Кента", прикурил от зажигалки, изящно выпустил дым, - то говорите, как интеллигент, то переходите на жаргон.
  
   - В каждом человеке две сущности, - сказал я мрачно.
  
   - Ну-ну, - седой легко встал, подошел к двери, позвал кого-то. На меня он больше не смотрел.
  
   - Отведите в гараж, - сказал он вошедшему сержанту. - Устройте без строгостей, пускай ждет.
  
   Сержант опять взял меня за локоть.
   Глава 7
   (Красноярск, май)
  
   Генерал Синельников мучился изжогой. У него был гастрит, а он вчера за ужином нарушил строгий запрет врача на острые блюда. Не смог удержаться, сациви было очень уж вкусное. Генерал достал из верхнего ящика стола баночку с содой, развел ложечку в стакане с теплой водой, выпил, морщась. Оперативники, вежливо отвернувшись ждали конца привычной процедуры. Теперь генерал должен был заняться самокритикой - это так же входило в ритуал.
  
   - Мало меня, старого дурака били, - сказал генерал. - Знаю же, что нельзя мне острое кушать. Но вкусно же! Все, что вкусно, - нельзя...
  
   Синельников строго посмотрел на сотрудников, будто ожидая возражений. Оперативники скромно молчали.
  
   -Ну, ладно, - сказал генерал, - вернемся к нашим баранам. Почерк воров не установлен, никто до сих пор таким способом гостиницы не грабил. Был раньше Федька Ус, но он использовал снотворное в спальных вагонах, в купе. Погиб, прыгая с поезда. Майор Табаков, доложите, что слышно от информаторов?
  
   Сухощавый, выбритый до синевы, майор прокашлялся:
  
   - Источники в недоумении. Сообщают, что группа, контролирующая рынок и гостиницу, предпринимает свои шаги к розыску гастролеров. Шофера скорой помощи они вычислили, тот дал описание заказчика, но утверждает, что после вакцинации заказчик ушел из гостиницы вместе с ними. Впрочем, мог вернуться. Словесный портрет подготовлен, сейчас принесут ксерокопии.
  
   - Разрешите, - вступил в разговор инспектор Калитин. Он впервые присутствовал на таком представительном совещании, но вел себя уверенно. - Статисты распечатали глоссарий последних ЧП. Из Решет бежал Владимир Иванович Верт по прозвищу "Мертвый Зверь".
  
   - Это кто же, - удивился Синельников, - почему не знаю. Генерал обладал почти абсолютной памятью. В его голове, как в компьютере хранились тысячи фамилий, прозвищ, примет.
  
   - Вы знаете, это Адвокат, он недавно новую кличку получил.
  
   - Адвокат? Да, помню, конечно. Тот еще аферюга! Но почерк, вроде, не его. Мог, конечно, нанять кого-то в исполнители... Интересно, надо проработать эту версию. Вот вы, капитан, и займитесь. Майор, чем у вас сейчас Калитин загружен?
  
   - По изнасилованию групповому вчера закончил, передал в прокуратуру материалы. Сейчас подключился к гостинице.
  
   - Ну, и хорошо. Давайте, капитан, займитесь этим "Зверем" - Адвокатом. Нельзя, чтоб у нас под носом целые гостиницы грабили безнаказанно. Все, господа офицеры, на сегодня прервемся - мало исходного материала. Соберемся завтра в семнадцать. Вы, господин Табаковв, задержитесь.
  
   Капитан Калитин начинал свою милицейскую биографию простым кинологом после погранвойск. Заочно учился на юрфаке, но семейные заботы - он рано женился - не позволили продолжать учебу. Верхом его желаний была должность начальника питомника служебных собак при Красноярском УР УВД, но человек он был не бесталанный, несколько раз проявил себя умелым поисковиком без всяких собак, его взял к себе "вечный" майор Табаков в отдел по расследованию особо опасных и дерзких преступлений. Вечным на милицейском жаргоне майор назывался потому, что, как и Калитин, не осилил высшего образования и не мог расчитывать на повышение звания. Подполковника, может, и дадут при выходе на пенсию, а так - майор.
  
   Генерал в глубине души питал к "необразованным" профессионалам больше доверия, чем к выскочкам с дипломами. Он был убежден - никакие теоретические знания, полученные в университетах, не заменить простого служебного и житейского опыта. И, несмотря на невысокое звание, майор Табаков возглавлял очень ответственный отдел, а Калитин, не так давно введеный в штат краевого уголовного розыска при Красноярском управлении внутренних дел, только что удостоился его внимания.
  
   Калитин не стал задерживаться в конторе. Он сделал звонок в статистам, к экспертам забежал по дороге и поехал к гостинице.
  
   Ограбление произошло ночью, времени прошло всего ничего, но город уже гудел, вовсю перемывая косточки милиции. Впрочем, обыватели сплетничали на эту тему с определенным удовлетворением: мол, давно надо было этих спекулянтов черножопых взять за жопу, от них не убудет, на нас наживаются, торгаши хитрые.
  
   Калитин припарковался на служебной стоянке у рынка, вышел из машины и бувально столкнулся с Чачей - авторитетом, чьи люди контролировали Красноярский рынок и гостиницу.
  
   - Гамарджопе, Сан Саныч, - сказал Чача, - это что же делается, дорогой, я скоро на улицу буду бояться выходить, совсем распоясались твои подопечные.
  
   Чача не был грузином, но любил им притворяться. Свою национальность Чача так до конца не выяснил, но, хотя родился и вырос в Сибири, обладал жгучей брюнетостью, солидным рубильником и неплохо подражал кавказскому акценту, хотя вполне мог обходиться и без него. Звали вора Василием и имя это ему совершенно не подходило.
  
   - На этих улицах за порядком должен следить ты, Вася, - с удовольствием назвал его по имени Калитин, - я вот к тебе еду, спросить хочу - ты, может, на пенсию собрался, беспредел не замечаешь. Так ты сразу и скажи: постарел, мол я, господин капитан, прошу помощи от уголовного розыска.
  
   - Смуглое лицо авторитета побледнело до синевы. Но он закусил оскорбление, как норовистый жеребец закусывает узду, чтоб не поддаться воле всадника. И, выигрывая паузу, сказал:
  
   - Господин капитан, когда нормальную машину купишь? Позволь мы тебе подарим хорошую?
  
   Калитин обернулся на свою машину. Действительно, его москвич мог взять первое место на выставке древностей. Если победа и сейчас смотрится не слишком старомодно, то москвич 408 модели выглядел среди современной автотехники курьезно. Калитин перевел взгляд на машину Чачи:
  
   - Нет, Вася, это у тебя ненормальная машина. А у меня как раз - самое то. Ну посуди сам, сколько таких черных БМВ только в нашем городе. Как уголовник немного приподнялся, так и садится в БМВ. Будто инкубаторские цыплята вы в этих машинах. А назови мне серьезного мента, который на таком москвиче раскатывает? Не знаешь? То то же. А я - мент серьезный, не сомневайся.
  
   - Если ты такой серьезный, - с неостывшей злобой и без малейшего акцента сказал авторитет, - то поймай фраера, который гостиницу поставил.
  
   - Зачем же я его буду ловить? - усмехнулся капитан. - Я же не кот. Фигуранта я вычислил, дам команду по Управлению и мне его привезут в браслетах.
  
   Чача забыл про обиду, глаза его загорелись:
  
   - Кто? Скажи, начальник! Мне он нужен.
  
   - Перетопчешься, Вася.
  
   Калитин захлопнул дверку машины и не глядя больше на вора пошел к конторе рынка. Он чувствовал полный бешенства взгляд Чачи и это его смешило. Он был смешливым человеком, капитан Калитин Александр Александрович, бывший пограничник, бывший кинолог, оперативный сотрудник отдела по расследованию особо опасных и дерзких преступлений, чемпион края по русбою, отец трех девочек - погодков, недоучка, владелец машины, которую вместе с тестем, механиком воинской части, собрал собственными руками и которая на гонках по пересеченной местности могла обогнать новенький, последней модели БМВ Чачи. Мало кто знал, что под неказистым корпусом прячется мощный форсированный движок, что амортизаторы переставлены с военной амфибии, что машина имеет дополнительный привод на передние колеса и пуленоепробиваемые стекла.
  
   Калитин приехал на рынок с единственной целью: ему надо было поговорить с директором рынка. Встреча с "крышей" рынка планировалась, сейчас разговор с авторитетом для следствия не мог быть полезным. Поэтому капитан заинтриговал Чачу и дал понять, что он отнюдь не пешка в уголовке, как тот мог думать. Капитан прекрасно знал, что не должность красит человека, а сыщиков убивают вне зависимости от количества звездочек на погонах.
  
   Директор оказался на месте и Калитин не стал ходить вокруг да около.
  
   - Меня интересует только один вопрос, - сказал он, игнорируя попытки директора объяснить, что к гостинице он не имеет ни малейшего отношения и что его уже допрашивали, - понимаете, один: перед ограблением за два-три дня что-нибудь происходило такое, что вас взволновало?
  
   Калитин не был провидцем, подобный вопрос он собирался задать не только директору, но и оперативникам рынка, работникам гостиницы,жильцам, участковому. На жаргоне розыскников прием назывался "стрельба по кустам" и приследовал единственную цель - обнаружить дополнительных свидетелей. Сыщик исходил из предположения, что гостиницу ограбил гастролер, вор не местного разлива. Гастролер должен был подготовиться, осмотреться, а, следовательно, мог как-то привлечь к себе внимание.
  
   Директор развел руками:
  
   - Ну, смотря что считать? Меня каждый день что-нибудь волнует, рынок - точка горячая, тут как на фронте. Но, не знаю даже, интересно ли вам, меня несколько дней назад немножко обворовали. Бумажник из куртки утащили, тут, в кабинете, куртка висела, а я выходил. Но деньги вернули, сказали, что какой.то ханыга осмелился... Ну, вы понимаете.
  
   Капитан понимал. Директор - марионетка, управляемая Чачей, - пожаловался ворам, те никого не нашли, но деньги директору вернули, чтоб не показаться лопухами. Капитан все это понимал как дважды два, но происшествие почти полностью исключало из числа подозреваемых Адвоката. Этот аферист, несмотря на новую кличку, вовсе не был зверем, да и беспредельщиком не был. Все свои аферы он продумывал точно и четко, действовал всегда осторожно, хоть и не без риска, на чужой территории не шкодил, законы воровские соблюдал, хоть сам в законе не был.
  
   Калитин вышел от директора расстроенным. В гостинице он немного воспрял духом. Заведующая описала врача и это описание хоть и с натяжкой подходило адвокату. Естественно, доктор был в марлевой повязке и белой шапочке, но капитана интересовала не внешность преступника. Он уже работал с Адвокатом, хорошо помнил этого человека, поэтому распрашивал больше о манере поведения, жестах, фигурах речи. Такие данные редко входят в протоколы первичных допросов, так что Калитин не мог почерпнуть нужную информацию из бумаг, составленных дежурной опергруппой.
  
   Кое что дал и опрос жильцов: молодой таджик рассказал про "шайтана", который "дунул савсем в морда вонучий что-то", так что несчастный "однако, савсэм галава терял". Но самым интересным свидетелем мог оказаться жилец, который в данный момент находился в больнице - грабитель разбил ему голову графином. Свидетель был начальником санчасти в колонии, откуда бежал аферист Верт, майором внутренних войск. Опергруппа обнаружила его в бессознательном состоянии, в одной с ним кровати лежали две голые девочки, опоенные, как предположил эксперт, снотворным группы нейролептиков, то есть не тем, которым пользовался грабитель.
  
   Оперативники отправили пострадавшего и детей в больницу, но выделять дело майора в отдельное производство пока не стали, ожидали заключения экспертизы в отношении девочек.
  
   Калитин вздохнул и вернулся к машине. Постоял возле нее, решая, куда ехатьв первую очередь - в больницу или к участковому? Вернулся в гостиницу, позвонил. Дежурный врач сообщил, что пострадавший еще в сознание полностью не пришел, тяжелое сотрясение мозга, находится в реанимации. С девочками все в порядке: сон был спровоцирован пипольфеном, лекарством безобидным, девочки имели недавнюю половую связь, обе дефлорированный, но не сейчас, а давно, так что половой контакт им никаких физических повреждений не причинил, они ничего не помнят, что было ночью, он, врач, ждет разрешения сотрудников милиции, чтобы их выписать, так как кроме небольшого нервного истощения дети ничем не страдают.
  
   - Подождите выписывать, - сказал Калитин, - я подъеду.
   Глава 8
   (Красноярск, май)
  
   Гараж оказался обычным шлакозасыпным сараем, обставленным, как жилая комната. Был даже телевизор, в углу стояла этажерка с книгами.
  
   - Жрать хочешь? - буркнул сержант.
  
   - Пока нет.
  
   - Ну и сиди, - он с треском закрыл обитую железом дверь.
  
   Стараясь держаться независимо, я подошел к книгам. Дешевенькие детективы в ярких обложках. Такой же до сих пор лежал у меня в кармане. Я уселся на кушетку и сделал вид, что читаю. Меня почему-то не оставляло ощущение, что за мной наблюдают, хотя зачем было за мной наблюдать?
  
   Положение складывалось неприятное и непонятное. Действовала какая-то мощная организация. Непонятно было только, зачем это организации понадобилось? Крупная для Олега сумма для них должна представляться мелочью, на которую не стоит тратить силы и энергию. Сплошные загадки. А меня из-за этих загадок вполне могут обидеть. И на самолет опаздаю, потеряю возможность вырваться из города.
  
   Я отложил книгу, включил телевизор. По второй программе шли мультики, как раз то, что я еще в состоянии воспринимать.
  
   Но насладиться мультиками мне не дали. С тем же треском открылась неуклюжая дверь и в комнате возникло еще одно действующее лицо запутанной истории - ко мне втолкнули девчушку.
  
   Дверь закрылась, а она села на ближайший стул и прижала руки к заплаканным глазам. Выждав минуту, я подошел, слегка коснулся плеча. Девушка вздрогнула, как от укуса змеи, вскочила.
  
   - Успокойся, - сказал я мягко, - не надо меня бояться. Я такой же пленник, как и ты. Садись лучше, попытаемся понять, зачем нас тут заперли и что нам грозит.
  
   Девушка утерла глаза кулачками. Глаза были, что надо: огромные и пронзительно-голубые, как у Аленушки из сказки. И фигурка соответствующая. Удивительно, что даже в такие моменты, когда сама жизнь была под угрозой, таинственные клеточки мозга заставляли функционировать мощный механизм продолжения рода. Я читал, что предчувствие смерти обостряет сексуальность. Люди обожают пировать во время чумы.
  
   - Я ничего не знаю, - сказала она жалобно.
  
   Выяснилось, что Валера - ее дальний родственник, вроде сводного брата, она его почти не помнит. Приехал несколько дней назад. Она только проводила родителей в отпуск. Отказать брату было неудобно, oн собирался погостить с неделю. Сразу дал ей деньги, пояснив, что не хочет быть нахлебником. Не скрывал, что недавно освободился. Объяснил, что специально уехал из родного города, где многие знают о его судимости, чтоб ему об этом не напоминали. Хочет немного отдохнуть, оглядеться на свободе и устроить свою жизнь там, где его никто не знает. 0 причине судимости сказал туманно, что за хозяйственные дела, подставили его, вроде, начальники.
  
   Уже через пять минут ее сумбурного рассказа мне было ясно, что она и в самом деле ничего не знает.
  
   Странно, что ее сунули вместе со мной.
  
   Я задумчиво прошелся по комнате. Интересно, был ли тут "жучок"? По всему должен был быть - организация солидная. А впрочем, наплевать. Надо быть фаталистом. Я взглянул на девушку и вторично с недоумением ощутил сильное, такое несвоевременное желание.
  
   Я подошел к ней, сел на стул рядом, достал свою записную книжку и тихонько ей подмигнул. Она посмотрела на меня изумленно. Я приложил палец к губам и начал писать.
  
   "Нас подслушивают, - написал я, - не подавай голоса, чтоб они ничего не поняли. Говори на другую тему. Постараюсь тебя выручить".
  
   Я вопросительно посмотрел на нее и для пущей убедительности нарисовал большой знак вопроса? Она кивнула головой.
  
   Я подошел к бормотавшему что-то телевизору, сделал звук громче, но не намного, чтоб не мешать предполагаемому подслушиванию. Старый аферист взыграл во мне в полную силу. Ближайшее будущее было настолько опасно и туманно, что хотелось напоследок встряхнуться.
  
   - Тебя как зовут?
  
   - Люся.
  
   - Расскажи мне о себе, Люся, проясни мне свою биографию.
  
   Я снова подмигнул ей и, пока она, запинаясь, рассказывала нехитрую биографию девчонки из семьи советского служащего, быстро застрочил в записной книжке:
  
   "Валера предал крупную банду мафиози. За это и он, и все его близкие должны быть уничтожены. Тебя не убили только потому, что ты красивая. Сперва тебя изнасилуют все члены мафии, а потом убьют и зароют в саду. Я тебя могу спасти, но не даром. Ты должна будешь сделать все, что скажу. Решай, времени у нас мало. Вслух не отвечай, нас подслушивают. Я тоже член банды и должен был выведать, вдруг ты что-нибудь знаешь про Валеру. Я их обману и дам тебе возможность убежать, если сделаешь все, как надо. Согласна?"
  
   Пришлось исписать половину книжки. Она в своем устном рассказе как раз дошла до поступления в кулинарное училище, которое должна была закончить в этом году. Лет ей оказалось больше, чем можно было дать по внешности.
  
   Я подсунул ей книжку. Писал я печатными буквами, прочитала она быстро, ойкнула, испуганно зажала рот и быстро закивала. Потом взяла ручку и написала: "А что делать?"
  
   - Рассказывай, что там у тебя дальше? - спросил я, показывая глазами на телевизор.
  
   Она смекнула:
  
   - Еще рассказывать?
  
   Я закивал одобрительно.
  
   - Я постараюсь вспомнить, - ответила она, и я показал ей большой палец.
  
   Теперь надо было ковать железо. "Ты девушка? - написал я. - Не вздумай врать, это важно".
  
   Она покраснела, недоуменно взглянула на меня и написала: "Нет. Зачем это?"
  
   "Давно - нет? Конкретное время".
  
   "Два месяца назад. Мы собираемся пожениться".
  
   "На трупах не женятся", - усилил я нажим. И, не желая больше писать, подчеркнул ранее написанные фразы: "Ты должна делать все, что я скажу!" И добавил: "Решай, времени у нас мало! Согласна?"
  
   Она доверчиво кивнула головой. Эта доверчивость резанула меня по сердцу. Проклиная себя за подлость, похоть, за все, я написал:
  
   "Я помогу тебе убежать, если ты сейчас отдашься мне. Жду три минуты, потом выдаю тебя толпе".
  
   Положил книжку перед ней, отошел, сел на диван с равнодушным видом. Она побледнела, оглянулась беспомощно, закусила пальцы прижатой к лицу руки, взглянула в мою сторону, пытаясь поймать взгляд. Я с демонстративным безразличием закурил и стал смотреть на экран телевизора. Она издала какой-то звук, я мгновенно прижал палец к губам, она осеклась и кивнула головой. Голова двигалась трудно, в этот кивок ей пришлось вложить большое усилие.
  
   Я встал, сдерживая нетерпение, взял ее за руку, подвел к дивану. Она напоминала восковую куклу, глаза ее погасли. Когда я стянул с нее легкий свитер, она сделала робкую попытку прикрыть грудь, наивно точащую из-под тонкой комбинации. Я отвел ее руки, она беззвучно заплакала и не сопротивлялась больше. Я уже начал расстегивать брюки, когда заскрежетала дверь, заставив меня смачно выругаться. Вошедший сержант замер на пороге, до отказа открыв рот.
  
   - Закрой пасть, челюсть вывернешь, - сказал я ему со злостью. - Не мог бы ты погулять минут десять?
  
   Он окончательно одурел, выскочил из комнаты, даже не закрыв дверь. Не реализованное желание подстегнуло меня к активности, произошла своеобразная сублимация похоти, я схватил девчонку за руку и побежал с ней на выход.
  
   Сержант, видимо, двинул к хозяину за указаниями (он был слишком ошеломлен), в моем распоряжении были доли минуты. Мы выскочили во дворик, за покосившимся забором стоял знакомый "УАЗ", уже смеркалось, во дворе не было ни души.
  
   Слыша метроном своего сердца, я протащил Люсю в дряхлую калитку, толкнул ее в машину. На мое счастьe, эти мафиози не вынули ключ зажигания - еще бы, хозяева, - а мотор завелся сразу. Судьба, наконец, решила проявить свою благосклонность. Трогаясь, я глянул в окно. Сержант и еще какой-то тип бежали через двор. Наверное, они потратили время, чтобы убедиться в моем отсутствии. Видя, что машину не догнать, сержант начал что-то тянуть из нагрудного кармана. Мне некогда было убеждаться, что он вытаскивает пистолет. Резкий поворот совпал с выстрелом, но пуля ушла за молоком.
  
   Я сделал еще два поворота и вдруг увидел знакомый кинотеатр, который был в пяти шагах от зверинца. Мы ходили в этот зверинец с Сашей. Как недавно это было. Как давно! Чем же мне может помочь скромный зверинец? Я сам - зверь в клетке. Умирающий зверь, нарушивший массу людских и воровских законов. Стоит Седому узнать, что я никто иной, как тот самы Мертвый Зверь, аферист из Решет, как он выдаст меня или ментам, или воровскому сходняку. Или расправится сам...
  
   Я все же затормозил, не заглушая мотор, снял пиджак и протянул обнаженной девушке.
  
   - Накинь и не нервничай. Домой тебе нельзя. Найдут. Уехать - нет с собой ни денег, ни документов. Да и не успеем: они перекроют вокзал и аэропорт. В милицию опасно, у них наверняка там есть связи.
  
   Я думал вслух. Появившееся сзади черное БМВ подстегнуло меня к дальнейшим действиям, которые хоть и не отличались логикой, но могли принести положительный результат. По крайней мере, как показали дальнейшие события, для банды они оказались совершенно неожиданными. В той же степени, что и для меня. Я действовал по какому-то наитию и, на первый взгляд, совершенно безрассудно. Недаром страх порождает во мне чувство черного юмора.
  
   По-прежнему держа девчонку за руку, я устремился в зоозал. Проводящие вечернюю уборку рабочие уставились на меня с изумлением. Моя спутница в пиджаке, свисающем с нее, как с вешалки, с торчащей из-под него короткой комбинацией производила своеобразное впечатление. Звук остановившейся около зверинца машины не давал мне медлить. Я проскочил к слонихе, грозно протянувшей ко мне хобот - она явно была не в духе, - оббежал слоновник сбоку, таща за собой Люсю.
  
   Когда мы с Сашей были в зверинце, вожатый рассказывал, что эта слониха очень опасна, убила помощника дрессировщика, ее держат в слоновнике привязанной за ногу на толстой цепи, что даже он убирает и кормит ее с опаской, стараясь не подходить слишком близко.
  
   Сзади слоновника была маленькая дверка. Я приоткрыл ее. Дверка вела в запасной отсек слоновника. Там лежали лопаты, скребки. Было видно, что из основного слоновника тянется цепь, захлестнутая в запасном помещении за мощную сварную скобу. Цепь была пристегнута к этой скобе висячим замком.
  
   У меня не было времени проверять свое умение вскрывать замки. Я взял короткий ломик, лежавший рядом с лопатами, вставил его в дужку, резко повернул. Замок треснул, страховочная цепь ослабла.
  
   Я выглянул из-за слоновника. Трое бандюг приближались к слоновозу. Руки они держали за пазухами. Впереди шел тот, в гражданском. На его роже были ясно видны нехорошие намерения.
  
   - Сядь тут, в углу, - шепнул я Люсе, - никуда не выходи, вообще не высовывайся - они вооружены. Жди меня тут! Я механическим движением взял пиджак, оставив ее в одной комбинации, просунул руки в рукава, застегнулся. Потом сжал лом в правой руке, осторожно сделал пару шагов к основному выходу, врезал слониху по хоботу ломом, который так и не выпустил из рук. Слониха ошарашено отступила назад, задрала хобот и яростно затрубила. Потом дернулась вперед, надеясь меня достать. И тут почувствовал, что ничто больше не держит ее за ногу.
  
   Она удивленно повернула носатую голову, недоверчиво подергала задней ногой, проверяя крепление цепи, и, убедившись, что цепь не закреплена, пошла в зоозал, победно трубя задранным хоботом. Сержант выволок было пистолет, но даже до его тупой башки дошло, что с пистолетом на слонов не охотятся. Слониха же, увидев на своем пути трех незнакомых типов, разгневалась еще больше. Тем более, что я, её обидчик, исчез из ее поля зрения, смылся назад, к маленькой дверке, где, сжавшись в комок, дрожала Люся.
  
   Она еще выше подняла хобот, пригнула голову с желтыми бивнями, перешла на рысь.
  
   Рысь слона выглядит уморительно, но скорость этих, с виду неуклюжих животных, приличная. Мои преследователи развернулись и с места набрали еще более приличную скорость. Я наблюдал за ними, приоткрыв от удовольствия и восторга рот.
  
   Когда слониха поравнялись с воротами входа, великолепная тройка уже садилась в БМВ; Движок молчал, шофер еще не видел слониху.
  
   Калитка для людей узкая, а решетчатые ворота были закрыты и вызвали у слонихи раздражение: она проверила их хоботом и толкнула грудью.
  
   Пять тонн живой массы оказались для металлического сооружения слишком сильным испытанием - ворота упали в сторону улицы и аккуратно накрыли машину. Если для слонихи эти злосчастные ворота были игрушкой,то импортный БМВ стал игрушкой для ворот. Черная кpыша вмялась, дверцы, крякнув, нелепо выгнулись наружу.
  
   Из машины раздался многоголосый крик, который перешел в бульканье, когда слониха шагнула на металл ворот, как на трап. Но она поставила пока только передние ноги. Шагнув еще, она утвердила на импровизированном трапе задние. Бульканье перешло в хрип.
  
   Я выскользнул в общей суматохе из зверинца. Уже подкатила скорая. Слышались завывания пожарных сирен. И точно, несколько оранжевых машин вылетели из-за угла, разворачиваясь в цепь. Вдали слышались крики, надо думать - слониха на свободе не теряла зря времени. Ну, это дело пожарных. Всю жизнь будут вспоминать, как боролись не с огнем, а слоном. Меня больше интересовал разговор медиков.     
  
   - Этих двоих просто бросьте на пол, им уже не поможешь. Шофера грузите осторожно, у него черепное. А с этим я еще позанимаюсь, попробую запустить сердце.
  
   Услышав, как врач зло выругался и бессильно отступился от третьего потерпевшего, я вздохнул облегченно. Три трупа - это меня вполне устраивало. Несомненно, они получили команду разыскать меня хоть под землей, так что немного времени, пока их хватятся, у меня было в запасе. На миг мелькнула идея поехать к этому домику, вытащить Седого из резиденции и разобраться с ними раз и навсегда. Но я остудил этот нелепый порыв. Я же не был суперменом из книжки досужего писаки, да и кличка у меня была не Псих.   
  
   Да, меня тоже погоняют грозно - Мертвый Зверь. Но это вовсе не потому, что я такой грозный. Это погоняло я заработал во время последней ходки, когда, совершенно обалдев от безделия, начитался Фенимора Купера (в детстве бы его надо читать), вообразил себя этаким Чингачгуком и натренировался не выражать лицом никакой мимики. У нас в инвалидном отряде был дет с парализованной половиной лица, я у него учился. Страшное впечатление производит на окружающих неподвижное, "мертвое" лицо.
  
   И как-то во время обычной (бытовой) разборки я такое лицо продемонстрировал. Эффект был! Даже пахан не поленился, приковылял, старый, со своими шестерками, попросил показать, поцокал языком:
  
   - Ну, ты, Адвокат, бля! даешь. Ну, ты зверь!
  
   Так и сменилось мое погоняло. И многие из молодых знать не знают о его юмористическом рождении. Зато они знают, что в трудных ситуациях я умею быть Зверем. Не мертвым - живым.
  
   Аэропорт маячил в сумраке подступающего вечера. Я затырился в кустах, затих. Я старался дышать спокойно и не метать икру. Хоть и весна, но метать икру еще рано. Вот доберусь до Москвы, там и посмотрим.
  
   И тут меня разобрал смех. Я вспомнил про девушку, только сейчас вспомнил. Как она сидит за слоновником в одной комбинашке. Я же хотел её взять с собой... Да, икра из меня шла активно, хоть и не время её метать. Забыл про девчонку!
   Глава 9
   (Москва, май)
  
   Весенняя Москва отставала от Красноярска. В столице было холодно, неуютно, моросил противный дождь. Сожалея о закопанных в тайге деньгах, я дождался рейсового внуковского автобуса, на Юго-Западной сошел, нырнул в теплоту метро, пересел на кольцевой и через некоторое время оказался на Речном вокзале. Дождь принялся за меня с монотонной настойчивостью, я быстро прошел квартал по Фестивальной, свернул и уткнулся в пятиэтажный дом. Лифт был старинный, с решетчатой двойной дверью. Он и дребезжал по стариковски, заползая на третий этаж, и сообщая об этом всему подъезду.
  
   Открыла дама в кимоно с драконами. При виде мокрого мужичка в невзрачном костюме она слегка удивилась:
  
   - А вам, простите, кого?
  
   - Тысячу извинений, - сказал я, - я так вас и представлял, шикарная женщина, право, завидую вашему мужу.
  
   Квартира оказалась богатой. На стенах висели фарфоровые миски, было много хрусталя, серебра, икон.
  
   Сели за стол. Икра, коньяк, лимон...
  
   - Как там мой? - поинтересовалась хозяйка.
  
   Объяснил, что скучает ее благоверный, ждет. Намекнул, что так и лишиться можно муженька - в Красноярске красивых дам много. Повторил свою историю "опытного воспитателя девочек, будующего квартировладельца Москвы. Рассказал об опыте развитых стран, где воспитатели-мужчины котируются гораздо выше женщин.
  
   - Как же вы по хозяйству управляться будете?
  
   - Ну, это просто, - уверенно ответил я. - Найму приходящую старушку, она и приберет и сготовит. А сам я подрабатывать буду в какой-нибудь школе, может, даже в той, где ваша дочка учится. Сейчас везде учителей нехватка. Следовательно, буду для нее вдвойне учителем - и в школе, и дома.
  
   Все это у меня получалось так складно, что сам во все поверил, совсем забыв, что намеревался отсидеться, немного, продать квартиру (паспорт Демьяныча еще в Красноярске перекочевал в мой карман; он потом сокрушался, что потерял его где-то),
  
   О деньгах я пока не беспокоился. Остатки содержимого бумажника директора рынка лежали у меня в карманах. В валюте и дубовых там было что-то около 1200 баксов.
  
   Мы обговорили еще какие-то мелочи, о том, что договор между нами следует заверить у нотариуса, о сумме расходов на содержание ребенка. И я, наконец, спохватился:
  
   - Где же предмет нашего разговора, где бесенок этот?
  
   - Ах, да, - зарокотала дамочка, - как же, как же. Действительно. Ну-ка, Маша, иди сюда.
  
   И вошла в комнату пацанка, стриженная под ноль, будто после суда, в застиранном бумазейном трико, пузырями на коленках, тощая, нескладная, как щенок дога, пучеглазая, с большими ушами. Стояла она, косолапя ноги в старых кедах, стояла на шикарном паласе среди всего этого хрусталя, мебели стильной, смотрела исподлобья.
  
   Елейным голоском заговорила мамаша:
  
   - Что же ты, Машенька, опять старье напялила. Сколько раз я тебе говорила, что девочка должна хорошо и красиво одеваться! И я вижу, что ты опять под слушивала. Ну ладно, подойди к дяде, поздоровайся.
  
   Девочка продолжала стоять молча и зло. И я почему-то смутился.
  
   - Побегу, - сказал я, - вещи надо забрать из жамеры хранения, то, се. А завтра с утра займемся юридическими формальностями.
  
   Я почти выбежал на лестницу. И пока спускался, перед глазами стояла девчонка, стояла посреди комнаты, трико на коленках светится, вздулось, кеды носками внутрь.
  
   Формальности заняли два дня. У дамочки всюду оказались знакомые, мой зоновский "паспорт" подозрения не вызвал, так что на третий-день мы с девочкой проводили ее на самолет и вечером ехали в такси по ночной Москве домой.
  
   Девочка сидела с шофером, а я на заднем сиденье смолил сигаретку, подставляя лицо сквозняку из окна. Передо мной болталась стриженная голова с большими ушами. Берет съехал на ухо, того и гляди, свалится. Я хотел. поправить, протянул руку, а девочка, не обернувшись, не видя моего жеста, вдруг дернулась, стукнулась лбом о ветровое стекло.
  
   "Ну и шальная, - подумал я. - Били ее, что ли?" И отметил реакцию, как у зверя.
  
   Ничего я не сказал, а руку опять протянул. Девочка повернулась, вернее сказать - извернулась и тяпнула меня зубами за палец. Долгие годы общения с собаками и психами выработали у меня привычку никогда в случае попытки укуса рук не отдергивать. Точно так же я поступил и сейчас. Даже вперед руку немного подал.Выплюнула девчонка палец, посмотрела своими зелеными буркалами, молчит.
  
   - Берет хотел поправить, - сказал я. - Поправь сама.
  
   Поправила, еще раз посмотрела на меня, а я палец платком перевязываю, до крови прокусила, чертовка Как раз мимо аптеки ехали. Я попросил шофера остановиться, сунул девчонке деньги:
  
   - Сходи за йодом, надо прижечь, а то нагноится.
  
   Взяла молча, пошла в аптеку. Сквозь стекло витрины было видно, как она чек продавцу протянула и пальцем указала. Вышла, в одном кулачке сдача, в другом - йод.
  
   Я прижег палец, сморщился. Обратил внимание, что она подсматривает за мной, подмигнул. Она так резко отвернулась, что если бы у нее были косички, они хлестнули бы меня по лицу.
  
   Возможно, скоро все это станет далеким воспоминанием. А может, и нет? И меньше всего я мог думать, что эта маленькая чертовка сыграет важную роль в моей жизни.
  
   Первое же утро после отъезда ее матери началось с происшествия. Меня разбудил страшный грохот, я соскочил с кровати и не сразу понял, где нахожусь. Когда же понял - выскочил на кухню и увидел девчонкуу груды белых осколков. Она была в одних трусиках, таких же дешевых и застиранных, как трико, в кедах на босу ногу. Тощая, угловатая, больше похожая на деревянного человечка, она стояла в своей обычной позе: ступни носками внутрь, руки чуть согнуты в локтях, взгляд исподлобья.
  
   - Не самый лучший способ будить, - сказал я грустно. - Впрочем, эту вазу ты правильно грохнула, я вчера чай пил и все боялся, что она мне на голову шлепнется.
  
   Я вернулся в комнату и, теперь уже не спеша, по-хозяйски, осмотрел новое жилище. Комната большая, светлая, две кровати: одна деревянная - моя, вторая, почему-то двухспальная, девочки. Шкаф с детскими книгами, многие зачитаны. Письменный стол, торшер у моей кровати, бра - у нее в изголовье. Комод.
  
   Я выворотил нутро комода. Две смены постельного белья для меня и для нее, куча платьев, колготок, брючек, кофточек, прочего барахла. Что ж она, дурочка, так плохо одевается? Из-за вредности? Кукла-чебурашка привлекла мое внимание, я рассеянно взял ее в руки.
  
   - Положи! - сказала девчонка.
  
   Я поднял голову. Она стояла в дверях и зло смотрела на меня. Голос у нее был резкий, каждое слово выговаривалось будто по отдельности.
  
   - И пожалуйста, - равнодушно сказал я, кладя игрушку на место. - Жадина!
  
   Мылся я с наслаждением, потом заправил постель. Когда она ушла на кухню, заглянул в комод. Чебурашки там уже не было. Я приподнял ее матрасик - Чебурашка лежал там.
  
   - Не трогай, - сказали за моей спиной.
  
   - Тогда заправляй постель сама, - ответил я невинно, - я думал, что ты не умеешь. Она, кажется, поверила. Но с места не тронулась, пока я не отошел. Она вообще старалась выдерживать между нами дистанцию.
  
   Я сел в сторонке и смотрел, как она заправляет постель. Делала она это умело, но небрежно.
  
   - Куда пойдем кушать? - спросил я.
  
   Она ничего не ответила.
  
   - Хочешь в ресторан?
  
   Молчание.
  
   - Тогда давай сходим в зоопарк, там и поедим на ходу пирожков, мороженого? Только оденься по-человечески, а то всех зверей напугаешь.
  
   ...В джинсовом костюмчике она выглядела приличней, но все равно походила на маленького уголовника.
  
   А в зоопарке долго стояла около клетки с волками...
  
   Прошло три дня. Я долго читал на кухне, потом лег, наконец. Не успел задремать, как меня начали теребить за плечо.
  
   - Слушай, вставай, вставай скорей.
  
   - Ну-у, - протянул я, - что случилось?
  
   - Ну, вставай же, скорей вставай.
  
   - Что случилось, в этом доме? - я с трудом сел и вытаращился на Машу. - Что случилось в этом доме, чадо?
  
   - Надо ехать к волку. Скорей!
  
   Я взглянул на часы. Пять утра.
  
   - В такую рань зоопарк закрыт.
  
   - Надо ехать. Надо. Скорей!
  
   - Бог ты мой, - я начал одеваться. - Я понимаю, что волк вызвал тебя по сотовому телефону, но при чем тут я? Я не давал ему никаких обязательств и пакт дружбы не подписывал...
  
   Я посмотрел на Машу и прервал свое шутливое бормотание. Одно то, что она снова была в своем уродливом трико, говорило о серьезности ее намерений. Я ведь с первого дня заметил в ней некую странность, что-то похожее на откровение юродивых. Иногда я только собирался что-то сказать, сделать, а она уже реагировала. Иногда мучительно страдала: от чего-то, происходящего за пределами моего сознания. В зоопарке звери при виде ее выходили из сонного транса и чуть ли не вступали с ней в беседу. Она же разговаривала с ними на каком-то птичьем языке и они ее, вроде, понимали.
  
   Я думал обо всем этом сквозь дремоту, отрывочно и не заметил, как мы приехали, вышли из такси, а Маша уверенно, будто бывала тут сотни раз, провела меня по Красной Пресне, потом каким-то двором скользнула в щель железной ограды.
  
   Я протиснулся за ней, а она уже почти бежала, дыхание ее не изменилось, что я отметил мельком, и вот она бежала уже, мелькая стертыми подошвами, дышала так же тихо и ровно, а я бежал за ней, стараясь делать это бесшумно, и тут она остановилась, я легонько налетел на нее, затормозил каблуками и заглянул через колючую макушку.
  
   Под кустом лежал на боку волк. При виде нас он заскреб задними лапами, перевалился на живот, нелепо расставив передние; трудно поднял голову.
  
   - Ты стой, - сказала Маша шепотом, - ты стой тут, не ходи.
  
   Она легко как бы перетекла вперед, присела рядом с волком, положила руку на зубастую морду и стала что-то бормотать на птичьем языке. Волк расслабленно откинулся набок, закрыл глаза, вздохнул.. Маша тоже закрыла глаза.
  
   В полной тишине они походили на серое в сумерках рассвета изваяние - девочка и зверь.
  
   Неожиданно Маша вся изогнулась, напружинилась, скрючила пальцы, стала походить на зверя больше, чем безвольный волк.
  
   Я вскрикнул. Маша душила волка. Все тело ее извивалось, колотилось, лицо посинело, глаза по-прежне-му были закрыты.
  
   Я стоял неподвижно. Я оцепенел.
  
   Волк последний раз дернулся и затих. Маша отвалилась от него, как сытая пиявка, ватной игрушкой раскинулась на траве. Веки ее дрогнули, блеснули белки. В этот же момент открылись веки волка. Стеклянные мертвые зрачки...
  
   Я сел на траву. Вокруг все еще стояла тишина, в следующий момент она рухнула и в уши мне ворвался разноголосый гвалт зверинца.
  
   Я передернулся, отгоняя кошмар, посмотрел, будто хотел запомнить, на два тела: теплое живое и теплое мертвое, поднял Машу на руки и, запинаясь, пошел к выходу.
  
   Я совсем забыл про лаз в заборе, вышел через главный вход, причем сторожа мне почему-то открыли, не спросив ни о чем.
  
   Д ома я положил Машу на кровать и долго сидел рядом, щупая пульс. Пульс и дыхание были ровными - девочка крепко спала. Постепенно я успокоился, накрыл ее одеялом, вышел на кухню. Больше всего я нуждался в стакане водки.
  
   Мысли мои начали упорядочиваться, и утром рано я позвонил в зоопарк, чтобы уточнить одну из этих мыслей.
  
   "Да, - ответили мне из дирекции, - один из волков найден возле вольера. Сдох, скорее всего от удушья. волк очень старый..."
  
   "Один из волков найден возле вольера,- повторил я шепотом, вешая трубку.- Сдох, скорее всего от удушья. волк очень старый..."
  
   Какой-то кубик моих догадок стал на место. Я знал, что стая иногда убивает или изгоняет умирающих животных, что этот рефлекс иногда проявляется и у домашних... Я сам видел, как к сбитой машиной дворняге подбежала другая, оттащила ее с проезжей части, лизнула, а потом схватила за горло и задушила. Что это? Гуманность природы для того, чтобы сократить время предсмертных мук?
  
   Но если это так, то я живу не со странной девочкой, а с животным, или с самой Природой, которая в моих глазах может быть и доброй, и безжалостной. С одинаковым равнодушием. Я не пойму ее добра и ее зла, но она знает, что творит, и далека в поступках от нашей надуманной морали.
  
   Так, или примерно так, рассуждая, я зашел в комнату, убедился, что Маша спит спокойно. Глядя на ее мирное личико, я никак не мог совместить этy Машу с той, в зоопарке.
  
   В конце концов я прилег рядом с ней поверх одеяла и незаметно заснул.
  
   Снились мне всякие кошмары: змеи с человеческими головами, говорящие крокодилы, русалки с кошачьими мордочками. Вдруг появился волк и спросил Машиным голосом, как меня зовут.
  
   - Я открыл глаза. Маша теребила меня за плечо и смотрела на своими зелеными глазищами.
  
   - Я есть хочу, - сказала она и засмеялась. Я впервые услышал ее смех. Он был хорошим - легким, светлым. - Очень хочу, - повторила она, и я удивился множеству перемен. Речь потеряла отрывистость, лицо стало подвижным, глаза распахнулись. Глубина их - почти океанская, цвет не был постоянным - менялся с каждым мгновением.
  
   - В зоопарк поедем? - спросил я осторожно.
  
   - Зачем? - удивилась она.
  
   - Тогда поедем в ресторан, - сказал я. - Мне лень готовить.
  
   Мы поехали в маленький кооперативный ресторанчик, в котором из-за высоких цен почти не было народа. Метрдотель подвел нас к тучному полковнику, еще не сделавшему заказа. Толстяк оживился.
  
   - О, вы с дамой! - засюсюкал он. - Прошу, прошу! А то я тут в одиночестве...
  
   Я чопорно поклонился, а он продолжал разглагольствовать:
  
   - Соскучился, знаете ли, по столице-матушке, по звону ее, шуму. Специально по дороге к морю завернул погурманствовать.
  
   "Э-э, - подумал я, - неплохой гусь, жирный. Может, он в карты любит?"
  
   - Дочку решили побаловать? - не унимался полковник.
  
   Я хотел ответить, что это моя племянница, но Маша опередила:
  
   - Да, это мой папа. И мы тоже скоро едем к морю.
  
   - С тайги сибирской, - пояснил я, - в отпуск.
  
   Полковник привстал:
  
   - Дронов Петр Яковлевич.
  
   - Очень приятно, Семенов Владимир Иванович. А это - Маша.
  
   - А супруга?
  
   - Я вдовец.
  
   Я сказал это и покосился на Машу, заранее почему-то зная ее реакцию.
  
   - Да, - сказала она невозмутимо, - наша мама давно умерла, я ее не помню вовсе.
  
   Полковник сделал вид, что знаком с тактом.
  
   - Извините, я не знал,.. - Он потер ладони призывая официанта. - Что будем пить?
  
   Я посмотрел меню и передал Маше:
  
   - 3аказывай.
  
   Она спокойно отодвинула коленкоровый буклет:
  
   - А зачем читать? Я и так знаю, чего хочу: жареную картошку и мороженное.
  
   Мы улыбнулись.
  
   Я сделал заказ, добавил для Маши кофе-гляссе и бульон.
  
   Первый тост полковник поднял за Сибирь. Сам он, как я понял, служил недалеко от Норильска. Впрочем, о службе он не распространялся, но зато выдавал грубоватые солдатские истории, смачно ел ипил. Я все подливал ему, а сам хитрил: то вылью бокал в цветочную вазу, то только пригублю. К концу трапезы полковник изрядно окосел, мы немного повздорили, кому платить за стол, поймали частника и решили кататься по Москве.
  
   Маша уселась рядом с шофером, а я "случайно" обнаружил в кармане нераспечатанную колоду карт. Я, кстати, действительно забыл про эту миниатюрную, особым образом "заточенную" колоду - лично мной изготовленную от безделия в унылом доме директора зоновской школы. Для изготовления специальных карт нужно только терпение. Ну, и натфель или пилка для ногтей.
  
   - О-о, - сказал я, - как же это я забыл? Купил вчера на Арбате, незаменимая вещь в дороге.
  
   Дальше начиналась голая техника. Вскоре бравый воин забыл и про Москву, и про море.
  
   Шофер попался понимающий, крутил нас по Садовому кольцу, все шло тип-топ, но Маша вдруг закапризничала.
  
   - Домой хочу, - тянула она с настырной монотонностью.
  
   - Ну, поедемте к вам, - сказал полковник. Он отдал уже больше лимона и ему не хотелось прерывать игру.
  
   В мои же планы не входило знакомить "партнера" с местом моего жительства.
  
   - Маша! - одернул я девчонку. - Ты что, подождать не можешь?
  
   - Домой хочу, - продолжала ныть она.
  
   Я разозлился:
  
   - Тебя в пять утра ни с того, ни с сего потянуло вдруг в зоопарк. И я поехал с тобой - без звука! А тут ты зауросила... Может, в туалет тебе захотелось?..
  
   Маша, вздрогнув, обернулась - взгляд ее был жестким:
  
   - Хочу домой!
  
   Я взбесился: рядом сидел крупнокалиберный, в смысле кошелька, "лох", которого можно было еще доить и доить, а тут - "домой!"
  
   - За каким чертом?! - гаркнул я. - Дома волков нет, душить некого...
  
   Я даже не успел пожалеть о последней своей фразе: на полном ходу дверь распахнулась, и ее маленькую фигурку прямо-таки вырвало из салона в темноту. Отвратительно завизжали тормоза, мне показалось, что я выскочил наружу прежде, чем машина остановилась. Я метнулся в ту сторону, где по всем предположениям должна была "приземлиться" Маша, и тут вдруг увидел ее, стремительно убегающую в сторону чернеющей вдоль дороги рощи. Это было невероятно, уму непостижимо, но девчонка, по всей видимости, даже не ушиблась!..
   Глава 10
   (Красноярск, май)
  
   Генерал Синельников не баловал сотрудников разнообразием. Все смотрели, как он пил соду и сочувственно морщились.
  
   - Безвольный я человек, - сказал генерал, - знаю, что нельзя соленое, а не могу удержаться. Супруга такую селедочку приготовила с лучком...
  
   Генерал выразительно глотнул. Оперативники синхронно проглотили слюну: был поздний вечер, многие не успели пообедать перед совещанием.
  
   - Ну-с, господин капитан, - обратился начальник к Калитину, - чем порадуете?
  
   - Есть две зацепки, - устало сказал капитан, - одна зацепка сейчас находится в больнице. Вторая - крыша рынка, Чача. Я его подзавел намеками, он себя считает лично ответственным за происшествие, возмущен до крайности. Если моя версия с Адвокатом подтвердится - пущу на него Чачиных бандюг, а мы за ними пойдем следом.
  
   - Разработка у Сан Саныча интересная, - подключился Табаков, - он в больнице нашел начальника медсанчасти из лагеря, где Адвокат отбывал. Некто Момот, майор. Так вот, этот майор был найден в гостинице с двумя малолетками. Напоил пацанок каким-то сонником, врачи говорят, что пипольфеном или димедролом, оттрахал их, а потом ему наш фигурант головку графином раскокал. Капитан его допросил, намекнул, что срок большой по 117 статье светит. Тот грабителя не видел, был ослеплен фонариком, но по голосу вроде узнал Адвоката. У них какая-то стычка еще в зоне была, ненавидит майор этого аферюгу.
  
   - Если вы разрешите, - вступил Калитин, - не возбуждать пока против Момота дело, то я его подключу к розыску. Очень напуган майор, будет землю рогом рыть за спасибо. А дело все равно грязное, хоть и не трудное. Малолетки обе занимаются проституцией, одна - регулярно. Вторая замечена в кражах на вокзале. Надо бы их передать в комиссию по несовершенолетним, да оформлять в детдом, родители безнадежные алкоголики, у старшей мать лишена материнских прав, у младшей - проститутка. Майора посадить, конечно, следует, но зачем? От него больше пользы можно получить, используя. А за этих пацанок если сажать, так не только майора, многие мужики там полакомились.
  
   Генарал почесал затылок:
  
   - Да, беда с этими малолетками. Совсем плохо комиссия с ними работает. На вокзале, на рынке - всюду эти ребятишки. Голодные, оборванные... Эх, ну ладно. Только денег на вашего распутного майора я выделять не собираюсь.
  
   - Какие деньги, - радостно сказал Калитин, - будет рогом пахать за так. Напуган, козел похотливый.
  
   С оперативки расходились поспешно. Торопились домой. Калитин не был исключением. Он предвкушал домашний ужин, бездумную болтовню с востроглазыми дочурками, и совсем не соотносил своих дочек с этими малолетними шлюшками. В его очерствелом милицейском сознании эти девочки были как бы существами из другого мира, бездушными фигурантами по одному из служебных дел. И действия Момота, которые квалифицировались как "изнасиловние несовершеннолетних с отягчающими обстоятельствами в виде использования беззащитного состояния последних", не вызывали у него естественной ненависти. Так, легкая брезгливость. Подобным образом реагирует паталогоанатом на очередной изуродованный труп.
  
   И вариант с распутным майором он считал удачным, так как его использование экономило средства Управления. Рыночная экономика крепко ударила по возможностям уголовного розыска. Порой, оперативники не имели бензина для выезда на происшествие. Отошла и прежняя лафа с оплатой услуг осведомителей. Сексотов теперь "поощряли" не деньгами, а тем, что закрывали глаза на их проступки. Что греха таить, и раньше приходилось покрывать некоторых преступников взамен за оказанные услуги. Но тогда такие случаи были единичными. Теперь же превращались в систему.
  
   Калитин вырулил на улицу Пролетарская, откуда до дома оставалось всего ничего, когда грузовик, выползающий из переулка, вдруг резко подал вперед и, вместо того, чтобы пропустить москвич, едущий по главной, перегородил дорогу и остановился. Капитан сунулся было к бардачку, где держал табельный "макаров", но в опущенное окно просунулась чья-то рука, оперативник ощутил сладкий, но едкий запах газа, действительность исчезла, подменяясь сумбурными тенями, он обмяк, склоняясь головой на руль, и уже не чувствовал, как его выдернули из машины, пересадили в другую...
  
   ...Очнувшись, Калитин испытал позыв рвоты. Глаза жгло, но протерев их ладонью, он разглядел перед собой фаянс раковины, полуощупью открыл кран, подставил голову под холодную струю, потом набрал воды в рот и сразу сблевал, чувствуя облегчение. Еще постоял, поливая лицо и голову холодной водой, закрыл кран, осмотрел ванную, снял с крючка полотенце, вытерся и, держа полотенце в руках, вышел из ванной.
  
   Он очутился в однокомнатной квартире, обставленной с простотой истинного богатства. В квартире почти не было мебели, хотя все необходимые элементы меблировки присутствовали. В легком ажурном кресле около низкого журнального столика сидел человек с журналом в руках. У человека было интеллигентное узкое лицл. Густая, совершенно седая шевелюра бросалась в глаза, отвлекая внимание от остальных деталей внешности.
  
   Капитан чувствовал себя неважно, но привычно прогнал в памяти фотографии и словесные ориентировки из криминального архива. Человек с такой приметной шевелюрой там не значился. Да и лицо не навевало схожих образов.
  
   - Садитесь, голубчик, - сказал Седой, - после этого газа всегда тошнит и голова кружится. Садитесь и вот, выпейте - это вас подбодрит.
  
   Он показал на пузатую бутылку бренди, стоявшую на отдельном подносе. Рядом стояли два бокала, нарезанный лимон в тарелочке, запотевшая бутылка нарзана.
  
   Калитин охотно сел, налил полфужера золотистого напитка, выпил залпом, бросил в рот ломтик лимона. По телу прошла приятная теплая волна, обручи, сжимающие голову, немного разжались.
  
   - Хороший коньяк, - сказал Калитин.
  
   - Это, голубчик, не коньяк, а бренди, - поправил его Седой. - Коньяки производятся только в местечке Коньяк во Франции, все остальное - подделка или бренди. Но этот бренди действительно не плохой, семь лет выдержки, особый разлив. Впрочем, мы же с вами не для того собрались, чтоб обсуждать достоинства вин. У меня к вам, голубчик, просьба...
  
   Тут Седой сделал нарочитую паузу, как бы ожидая вопросов, но Калитин был тертый волк и на вопросы в подобной ситуации не разменивался.
  
   - ...Да-с, капитан, - продолжил Седой удовлетворенно, - вижу, что вы воробей стрелянный, так что обойдемся без прелюдий. Мне нужен один человек. Похоже, что этот человек и вам нужен. Это Мертвый Зверь, бежавший недавно из зоны строгого режима в Решетах. Где его искать я пока не знаю, но, возможно, он фигурирует в эпизоде, связанном с зооцирком. Слышали?
  
   Капитан слышал об этом эпизоде. В гастролировавшем московском зооцирке сорвалась слониха и воротами раздавила какую-то машину с пассажирами. Об этом докладывали на вечерней оперативке, но отнесли происшествие к банальному несчастному случаю и внимание ему не придали.
  
   - Несчастный случай, - сказал Калитин, - такие дела вне нашей компетенции. Там, кажется, только один остался в живых?
  
   - Да, несчастный. Один выжил, хотя изуродован. Говорят, что слон весит несколько тонн. Значит, ваша контора этим делом не занималась? Зря. Есть предположение, что зэк тот там присутствовал. Вы, голубчик, поговорите с рабочими зверинца.
  
   - Ну, допустим, - несколько раздраженно сказал капитан. - А вам то какая от этого радость?
  
   - Вы, голубчик Александр Александрович, еще не вполне очухались от газа. Я сказал вполне отчетливо, что мне нужен этот зэк. Не на долго, я его вам верну в целости и сохранности. Вам же хочется раскрыть гостиничную историю? Звездочку вам хочется получить, чтоб не четыре маленьких, а одна большая. Ой, как я вас понимаю. Трудно без диплома карьеру делать. А без карьеры финансы поют романсы. Вы же взятки не берете? Простите, я хотел сказать, что вам их не дают - слишком мелкая сошка! Да вы пейте, пейте, не стесняйтесь.
  
   - Я и не стесняюсь, - сказал капитан, успокаиваясь и наливая себе еще полбокала. - И от взяток отказываться не собираюсь. Мне бы доказательства какие-нибудь по этому Мертвому Зверю?
  
   - Доказательства вам, милейший Александр Александрович, не нужны. У вас есть косвенные улики, а после задержания вы на очной ставке с медсестрой и шофером скорой этого афериста расколите, как орешек. Да он и не будет особенно брыкаться, ему и так за побег срок светит. Вы же воров знаете, для него главное будет поскорей в зону уйти, на спокойные харчи, а не в СИЗО мыкаться.
  
   Седой достал из нагрудного кармана изящный портсигар, раскрыл, протянул Калитину:
  
   - Угощайтесь, голубчик. Ручная набивка, а табак - настоящий английский кинг, без подделок. Слегка для вкуса добавлен еще сухумский табачный лист. Говорят, Сталин любил именно такое сочетание.
  
   - Ну так вот, - продолжил Седой, закуривая, - вы этого Зверя в Красноярске больше не ищите. Он подался куда-то в центр, скорей всего в Москву. Вот вам денежки на первое время, езжайте, помощников нанимайте, не экономьте. Как найдете - позвоните по телефону 353-353-00 в Москве. И передайте фигуранта нам. На время. Премию получите хорошую, сможете девочек на море наконец свозить. Вы своих девочек, я слышал, очень любите?..
  
   Седой опять сделал многозначительную паузу. На этот раз она выглядела зловеще.
  
   Калитин не стал ломаться. Он вовсе не питал иллюзий по поводу могущества теневых структур, а служить ему было, собственно, все равно кому. Лишь бы хорошо платили. Седой предлагал заработок, да и цели уголовного розыска и заказчика в данный момент совпадали: найти преступника. Так что капитан был бы согласен и без намекающей угрозы, а уж за бесопасность дочек он готов был наизнанку вывернуться. Он так и сказал Седому.
  
   - Рад, искренне рад, голубчик капитан, - ответил Седой, аккуратно задавливая длинный окурок в изящной пепельнице. - Мне ваш начальник говорил, что вы человек без предрассудков, трезвый человек. Пройдет все хорошо, будем и в дальнейшем сотрудничать. Действуйте.
  
   Мгновенно в комнату вошла какая-то бесцветная личность и приглашающе указала капитану на выход. Калитин взял конверт, удовлетворенно ощутив пальцами его плотную толщину, поклонился Седому и вышел, раздумывая, кто же из его начальников так о нем своеобразно отозвался - уж не сам ли генерал?
  
   Москвич ждал у входа. Калитин огляделся, он находился на улице Советская возле вокзала. Он сел за руль, чувствуя себя почти хорошо, разве что голова немного кружилась, открыл конверт, удовлетворенно посмотрел на пачку стодолларовых купюр, и поехал к супермаркету, в который за покупками позволял себе заходить только перед большими праздниками. Он не видел большого греха истратить из этих денег долларов двести на семью. Конечно, он понимал, что за каждый доллар придется отчитываться, но был уверен в своих способностях сыщика. Пойманный аферист будет лучшим отчетом за деньги.
  
   Но насладиться мотовством Калитин не успел. Два черных БМВ пристроились ему в хвост, пытаясь взять "в коробочку". Прием этот оперативнику был знаком по многочисленным американским боевикам. В России он лично с подобными гонками не сталкивался: кто в заштатном Красноярске будет гоняться за стареньким москвичем или за его водителем - заурядным оперативником.
  
   Калитин поспешно закрыл стекло дверки (недавнее происшествие быстро научило его осторожности), прибавил скорость. Он понимал, что преследователи никак не могут быть людьми Седого, а, следовательно, в разговоре с Чачей он, капитан, перегнул палку. И уголовник хочет проучить зарвавшегося мента.
  
   Капитан чувствовал себя почти хорошо - коньяк снял остатки наркоза от газа, а заодно - накопившуюся за день усталость. Он осознавал, что этим вечером решается его статус в родном городе, его авторитет среди воров и среди сотрудников. Что греха таить, сращение милиции с криминальными структурами шло стремительно, и оперативник "важняк" имел гораздо больше возможностей, чем рядовой сотрудник. И он решил показать зубы.
  
   Калитин резко вдавил педаль акселератора. Машина буквально прыгнула вперед. Капитан обогнул вокзал и вышел на шоссе. БМВешки маячили вдали, ошеломленные немыслимым для москвича рывком, они явно растерялись. Стрелка спидометра зашкалила - усовершенствованная машина спокойно давал больше 120, указанных на приборе. Теперь надо было применить прием Спартака. Этот метод борьбы с несколькими противниками известен с древности и носит имя легендарного гладиатора. Надо разобщить врагов, растянуть в разомкнутую цепочку и бить по одиночке.
  
   Калитин выжал газ до упора. Старый корпус ветхой машины задребезжал, заныл, как бормашина у стоматолога. Корпус был усилен металлитовыми стойками и прокладками, но все равно не соответствовал подобной скорости, которая, скорей всего, приближалась к 200 км. Да и шоссе вовсе не было гладким, как автобан в Германии. Через пять минут капитан сбавил скорость, развернулся и помчал навстречу поотставшим ворам. Он поравнялся с ними почти мгновенно и пролетел мимо, торжественно вибрируя старым корпусом. Как он и ожидал, бандиты не сразу среагировали на этот маневр. Одна машина значительно опередила другую во время торможения и разворота, и теперь шла почти впритык. Калитин вывернул на встречную полосу, чтоб замешкавшиеся преследователи не врезались ему в багажник, и врубил тормоз. Москвич занесло, несколько раз крутануло. Калитин выскочил из машины и пошел на БМВ, где дверки только еще
   открывались. Резкий удар ногой по задней двери зажал вора, как в щипцах. Уже не глядя на него капитан вбил локоть в шофера, оказавшегося сзади, легко передвинулся вправо и знаменитыми русбоевскими "ножницами" (удар в прыжке обеими ногами, двигующимися, как ножницы) достал третьего, выбегавшего из-за машины.
  
   Остался один. Видно было, что он не новичок в драке. Двигался легко, ступни от асфальта не отрывал, руки держал расслабленно, но глазами фиксировал Калитина внимательно. Не ясно было, в каком стиле парень будет работать. Калитин сменил левостороннюю стойку на правостороннюю, желая спровоцировать противника на ответные действия. Но парень выжидал. Три обездвиженных за долю минуты товарища заставляли его осторожничать.
  
   Послышалось легкое жужжание машины. Вторая группа спешила на помощь. Калитин решил применить атаку барса. Этот атакующий комплекс существует во многих школах восточной борьбы, но наиболее эффективно он реализуется именно в русбое, в борьбе, созданной богатырями казачьей вольницы, дополненной русскими витязями и окончательно доведенной до совершенства российскими спортсменами. Капитан выставил слегка вперед левую ногу, присев на правой - толчковой. Когда сжатый в комок зверь летит на добычу, встретить его можно, но защититься почти невозможно.
  
   Парню ничего не оставалось, как активизироваться. Он попытался уйти от броска влево, блокируясь обеими руками и ногой, но пропустил удар в голову. Капитан расслабился на миг, повернулся к второй машине, затормозившей рядом. Но вторая группа не собиралась выходить на поле боя. Воры смотрели в опущенные окна на своих поверженных товарищей, раздумывая. Наконец передняя дверка приоткрылась.
  
   - Начальник, не дерись, поговорим, - раздался голос. Чача, капитан легко узнал его хрипатый баритон, говорил без акцента. Это был хороший признак.
  
   -О чем мне с тобой говорить? - задиристо сказал капитан. Ты же хулиган простой. Что, поучить опера вздумал? Я тебе объяснял, что мой москвич трех твоих БМВ стоит.
  
   - Начальник, дерешься ты хорошо, но против пули твои приемы не катят, - попытался удержать инициативу Чача.
  
   Калитин к подобной угрозе был готов. Он выхватил из наплечной кобуры заранее снятый с предохранителя пистолет и два раза выстрелил. С томным шипением спустило правое переднее колесо. Теперь Чача был окончательно повержен. В глубине души он уже проклинал свою затею "поучить" зарвавшегося мента. Сейчас он мечтал выйти из ситуации с наименьшими потерями и как следует врезать участковому, который говорил, что Калитин простой собаковод, попавший в уголовку по знакомству.
  
   - Уберите стволы, фраера, - зло сказал Чача напарникам, мент - мужик правильный, проверку прошел на отлично. Понимать надо!
  
   Калитин понял тактический ход вора. Пережимать не стоило, загнанный в угол авторитет мог быть непредсказуемым.
  
   - Чача, приходи завтра к директору рынка, там поговорим. Я твою просьбу помню про гостиничного гастролера. Сейчас отдать не могу, но потом - бери.
  
   - Начальник, какой базар. Если что нужно, звони мне: услуга за услугу. Мои ребята сразу не врубились, что ты теперь "важняк", - облегченно сказал Чача, окончательно вылезая из машины и закуривая.
  
   Капитан поежился. Он явно вступал в какую-то новую сферу жизни, с погонями, стрельбой, большими деньгами. И эта новая жизнь начинала ему нравиться.
   Глава 11
   (Москва, май)
  
   ...Какая-то ночная птица, хлопая крыльями, летела вслед за девчонкой. День этот начинался сумраком непостижимости и заканчивался точно так же... Сзади мне сигналил таксист, светя фарами, но я все дальше и дальше углублялся в рощу, пока меня не остановил какой-то тонкий и многоголосый писк, раздающийся, казалось, прямо из-под моих ног. Это были мыши, сонмище мышей, серой лентой перетекающее через рощу и вызвавшее у меня оторопь. В полном смятении я сделал несколько шагов и вдруг услышал, что позади кто-то грузно ломится через кусты.
  
   - Ну, как? - вывалился на поляну полковник. - Как это она? Не расшиблась? Мы вроде тихо ехали, я не заметил как-то...
  
   Он не заметил! А я заметил: машина шла со скоростью под сотню километров.
  
   - Маша! А-у-у! - вдруг зычно, как на плацу, заорал полковник, и девчонка появилась перед нами, как из-под земли - тихая, строгая.
  
   Она молча обошла нас и зашагала к машине, и я обратил внимание на то, что под ее ногами ни разу не хрустнула ветка, а за ней оставались узкие следы, почему-то серебристые на темной траве...
  
   Около подъезда нашего дома полковник, не выходя из машины, заискивающе попросил:
  
   - Может, еще поиграем, а? Выпить купим?
  
   Не попрощавшись и не обернувшись на его голос, я пошел в подъезд...
  
   В квартире я захотел курить, пошарил по карманам, вытряхнул табачную пыль. Идти в гастроном за сигаретами очень не хотелось.
  
   - Ты мой брат, - сказала Маша. Она стояла в прихожей, смотрела, как я чертыхаюсь. - Ты мой брат, наверное. На!
  
   Она протянула мне на ладошке пачку "Примы".
  
   - Спасибо, - буркнул я, - вы очень предупредительны, сестренка.
  
   Странная двойственность беспокоила меня в последнее время. Я уже не сомневался, что в тощей девчонке кроются целые мироздаиия, что форма ее - частность, скафандр, что и не человек она. Но девчонка вела себя опять, как все дети, и не помнила ни о волке, ни о прыжке из машины. Ресторан, прогулки на такси, полковник - все это помнила, а больше - ничего. Она совсем оттаяла, охотно играла с ребятами во дворе, прибегала голодная, со свежими царапинами на коленках. Вечером заставляла меня читать вслух ее любимые книжки, охотно капризничала, будто отводила душу за прежние ограничения, стала невозможной сладкоежкой, в общем, наверстывала детство, засушенное болезнью.
  
   Впрочем, порой я не усматривал никакой фантастики в ее поступках. В свое время я насмотрелся в дурдоме всякого. Возможности человека необъятны, а психи творят чудеса почище йогов. Помню мальчика, который не знал усталости. Скажешь ему, чтоб отжимался, - отжимается от пола сто, двести раз подряд, потом потрогаешь мышцы - не напряжены, да и дыхание ровное. Видел больного, не чувствующего боли. Он мог положить руку на раскаленную плиту и только по запаху горелого мяса узнать об этом. В остальном он был совершенно нормален. В армии мой товарищ поднял полутонный сейф, упавший ему на ногу...
  
   Сложнее было с волком. Может, она просто была в телепатической, мысленной связи с этим дряхлым волком, и он постоянно давил на ее сознание. Смерть прервала эту связь, освободила ее мозг.
  
   Контакт с девчонкой не проходил для меня бесследно. Я был в постоянном напряжении и в то же время как-то размяк, "одомашился", не думал о том, что деньги летят слишком быстро, а новых взять негде, о том, что меня наверняка ищут и менты, и воры, и тот Седой... Да и о новом паспорте перестал заботиться, только лишь переклеил фотографию на на паспорте Демьяныча. А печать не навел новую. Грошь цена такому паспорту. А, ведь, по нему я мог продать или обменять трехкомнатную квартиру. Квартира в неплохом районе Москвы стоит порядочно.
  
   Я чувствовал, как спадает с меня шелуха уголовщины, обнажая не сгнившее еще ядро мечтательного мальчишки, которому не суждено стать взрослым даже в облике матерого афериста. Полоса отчуждения лежала между мной и обществом всегда, но сейчас в океане одиночества нашелся эфемерный островок, где я становился самим собой.
  
   Изменились даже речь, повадки, сон перестал быть только необходимостью, но стал и удовольствием, книги опять заставляли переживать.
  
   Мне не было скучно в этом микромире, где были только я, она и выдумки писателей. Но вся эта идиллия уводила меня к пропасти. И в душе я тосковал по замкнутой ясности следственных камер.
  
   И тут приехал хозяин. Вырвался на денек-другой, совместил служебное с личным.
  
   Я как раз сибаритствовал на диване с томиком Фенимора Купера, крестного отца моего идиотского прозвища, когда он открыл дверь своим ключом.
  
   - Где Маша? - спросил он, едва поздоровавшись.
  
   - Во дворе играет.
  
   - Как играет? Одна!?
  
   - Почему одна? С ребятами.
  
   Он был поражен:
  
   - Что вы мне тут говорите ерунду. Она не умеет играть с людьми...
  
   Он нервно закурил.
  
   Хлопнула дверь, в комнату ворвалась Маша.
  
   - Дай десять тысяч, мы на видики сходим.
  
   - Поздоровайся, - упрекнул я.
  
   - Здравствуйте, дядя, - обернулась она, - вы извините, меня ждут ребята... Ой, папа!
  
   Я ушел на кухню.
  
   ...А вечером он удивительно быстро опьянел, тыкал в шпроты вилкой и плакался, хая жену, потом вскидывался, кричал восторженно:
  
   - Нет, не может быть, я наверное, сплю, я же сам ее к врачам водил лучшим, она же дикой росла, с отклонениями.
  
   Приходила Маша, он лез к ней с неумелыми ласками, Маша терпеливо говорила:
  
   - Папа, ты сегодня пьяный. Я лучше пойду, у меня там книжка недочитанная.
  
   - Не признает отца, не радуется его приезду,- он обращался ко мне, оставляя за мной старшинство в собственном доме.
  
   Haконец он угомонился, лег спать. Я прибрал стол, заварил чай. На кухню зашла Маша, молча забралась ко мне на колени.
  
   - Он скоро уедет, да? Ты сделай так, чтобы он поскорее уехал...
  
   - Маша! - укоризненно посмотрел я на нее и пересадил на табурет. - Ведь он твой отец, как ты можешь так говорить? Он любит твою мать, любит, по-своему, тебя. Ты должна понять его, пожалеть иногда... А сейчас он в командировке, через несколько дней уедет. Ты уж не обижай его, ладно?
  
   Утром этот большой, неуверенный в себе человек вдруг заявил:
  
   - Не поеду сегодня в контору, проведем весь день вместе!
  
   Произнося это, он обращался к дочери, а смотрел на меня. И мне ничего не оставалось, кроме как сказать:
  
   - Конечно, погуляйте с Машей... Ты, Маша, надень синий костюм, на улице прохладно. А я полежу, почитаю. Что-то ревматизм прихватил.
  
   Выпроводив их, я врезал стакан коньяку и уехал в Домодедово.
  
   Толчея аэропорта успокоила меня. Я бродил по залу ожидания, наметанным глазом определяя своих возможных клиентов, затем посидел в буфете, съел порцию шампионьонов и ломтик ветчины, выпил банку пива. Делать больше здесь было нечего... Дома было тихо и скучно. Я слил остатки коньяка в стакан, залпом проглотил, закусывать не стал. Подумал, что так недолго и в запой уйти. В это время хлопнула входная дверь, в прихожке загалдели, засмеялись. Маша, забежав ко мне в комнату, встревоженно замерла:
  
   - Пригорюнился? Зачем пригорюнился? Ты не болеешь больше?
  
   В проем дверей просунулся папаша. Он был уже заметно под шафе:
  
   - Как вы себя чувствуете? Мы тут накупили всякой всячины, решили дома поужинать... Я хотел в цирк, а она - домой, домой. Ох, ревную!
  
   И опять потянулся скучный вечер с застольем, беспорядочной едой и питьем, откуда-то возникли соседи, называли меня чародеем, на Машу глазели, как на диковинный экспонат. Она насупилась, и я увел ее спать.
  
   - Ты почитай мне, ладно? - попросила она.
  
   - Сперва вымой ноги холодной водой, переоденься в пижаму, потом позовешь...
  
   Пока мы разговаривали, все смотрели на нас с умилением, что ужасно меня раздражало. Может, я в зонах только об этом и мечтал, что когда-нибудь и кому-нибудь придется советовать вымыть ноги перед сном и именно холодной водой. И еще рассказывать сказки про царевну и драконов.
  
   И в этот вечер фантазия ударила из моих уст, хрустальным фонтаном. Я всегда умел сочинять разные байки, но выдумывать сказки экспромтом - это было со мной впервые. Я мгновенно симпровизировал принца с авантюристскими замашками, одел его в темно-зеленый облегающий костюм с искоркой и отпустил на поиски приключений. Целью, к которой устремился мой принц, был заброшенный замок на краю земли.
  
   Там происходят всякие чудеса, а какие именно - никто не знает. И никто оттуда не возвращается.
  
   Мой принц мужественно одолел трехголового дракона, пересек озеро с мертвой водой, смел на пути к цели стаю кикимор во главе с лешим, добрался до замка, прошел сквозь анфиладу комнат со всякими страшилками, а в самой последней - узрел свой собственный облик в большом зеркале. Отражение так сильно потрясло его, что принц впал в меланхолию и вообще перестал куда-либо и к чему-либо стремиться. Так до сих пор и живет он около этого замка и разводит кроликов, чтобы не умереть с голоду.
  
   Когда я закончил сказку, Маша шевельнулась, Bысунув подбородок из-под одеяла, с минуту полежала молчала, тихая, посерьезневшая, затем произнесла почти с материнской интонацией:
  
   - Ты не беспокойся, все будет хорошо, я знаю.
  
   Я посмотрел на нее потрясенно, а Маша, повернув голову чуть набок, сонно прикрыла глаза.
  
   Я вышел на кухню к гостям и стал с ними пить много и до мерзости жадно. Пьянел и понимал, что давно хотел этого - нажраться до одури. Движения собутыльников, обрывки их разговоров едва доходили до моего внимания и сознания, а потом и вовсе слились в беспрерывный и неясный шум...
  
   Очнулся я от прикосновения к вискам чего-то холодного. С трудом разлепил веки, и сквозь густую и болезненную пелену похмелья едва различил Машу.
  
   Она касалась моей головы ледяными ладонями, что-то речитативно произносила, но я не мог разобрать ни слова. Глаза болели, хотелось их снова закрыть, но какой-то непонятный страх удерживал меня от этого. Машино лицо медленно, словно проявляясь из-за призрачной пелены, стало приближаться ко мне. Затем лицо ее снова растворилось, остались отчетливыми только ее глаза, но со взглядом совершенно взрослой женщины - мудрой, многое понимающей. Поцелуй ее тоже был откровенно женским, но я чувствовал лишь бодрящую прохладу девчоночьих губ. Эта прохлада вдруг как-то внезапно разлилась по всему телу, и мне стало легко, спокойно, перестали болеть глаза, лопнули обручи, сжимавшие виски острой болью.
  
   Я потянулся к странному лицу, мне очень захотелось еще раз испить исцеляющей прохлады ее губ и ладоней, но Маша отпрянула и по-матерински строго произнесла:
  
   - Нельзя больше! Спи теперь!
  
   Мне не хотелось спать, мне хотелось утвердить в теле эту ясность и легкость, но Машины ладони упреждающе стиснули мои виски:
  
   - Спи, обязательно спи! Это хорошо - спать...
  
   И я уснул!
  
   Утром меня разбудил хозяин, смущенно предложил опохмелиться. Видно было, что ему неловко общаться со мной, его смущала моя свежесть после вчерашнего. Впрочем, меня она тоже смущала.
  
   - Спасибо, я лучше кофе. - Я прошел в ванную, включил воду и вспомнил ночное происшествие. Если все приснилось, то почему нет похмелья? Я мылся и думал, думал и мылся, пока Маша не постучала и не спросила: не утонул ли я? Точь-в-точь, как я ее часто спрашивал. Приснилось, решил я, утираясь. Надо какую-то бабу найти, чтоб не чудилось разное.
  
   Хозяин звонил в свое министерство. Он решил еще денек сачкануть от дел и, вроде, договорился. Он все же опохмелился и стал собираться с Машей на ВДНХ. Звали и меня, но я категорически отказался.
  
   Из дома я ушел после них, долго бродил по улицам, пообедал в чебуречной, посмотрел какой-то индийский двухсерийный фильм и уже к вечеру очутился на Красной Пресне. Я пошел в сторону сахарной фабрики и наткнулся на маленькую церквушку, где толпился народ. Тихие голоса, благовонный запах ладана, купол свободного воздуха над головой, благочинная обстановка и слабый, но красивый голос священника. Я подошел к амвону почти вплотную и долго стоял, погруженый в себя.
  
   У метро меня заинтересовала девушка в зеленом плаще - она стояла, откинув головку чуть назад, чутко смотрела по сторонам. Я подошел и спросил:
  
   - Девушка, скажите, сколько времени, а то я в Москве впервые, да и как еще познакомиться, когда имени не знаешь?
  
   Она улыбнулась и сказала просто:
  
   - Я сегодня одна, похоже. Только не берите в голову разные глупости.
  
   - Как я могу их взять и голову? Там уже от старых глупостей места нет, куда же новые брать. Есть хотите?
  
   В ресторан она идти отказалась, видимо, посчитала свою одежду слишком скромной, но мы неплохо по ужинали и в шашлычной. Кормили там на редкость скверно, но Таня ела с завидным аппетитом, видимо, ее гипнотизировали все эти названия: сациви, шашлык на ребрышках, лобио, лаваш. Пила она тоже активно, быстро опьянела и сообщила, что живет в общежитии, что я ей нравлюсь, что учится в торговом техникуме. Я пригласил ее покататься по вечерней Москве, она с радостью согласилась, а в такси охотно отозвалась на поцелуй.
  
   Я еще не назвал шоферу конкретного адреса, и он просто мотался по городу, поглядывая ехидно в зеркальце, а я наглел, лаская молодое тело и обдумывая, куда ее везти: за город или шофер поможет найти койку на ночь, когда машину тряхнуло.
  
   - Подбросьте с ребенком, - прогудел мужской голос.
  
   - Ты что же под колеса лезешь, не видишь, - занят! - заорал шофер.
  
   - Девочке моей плохо! .
  
   Я выглянул и увидел Демьяныча с Машей на руках. Сердце захолонуло:
  
   - Что, что случилось?!
  
   Я затаскивал их в машину, отнимал у него Машу, а он растерянно сопротивлялся.
  
   - Заснула почему-то, - сказал он, - капризничала все, домой просилась, а потом села и идти не может.
  
   - Что за чушь! - Я приподнял ей головку, потер щечки, дунул в лицо.
  
   Маша открыла глаза:
  
   - Я спала, да? Ты почему ушел? Ты не уходи, ладно?
  
   Она снова закрыла глаза и всю дорогу тихо посапывала, может, спала. У дома легко вышла из машины, притопнула. Я попросил водителя подбросить молчавшую, как рыба, девушку до дома, дал ему деньги и пошел в подъезд. Маша обложила меня нежностью со всех сторон, мне грозило преображение в крупного ангела...
  
   Прошло несколько дней. Счастливый отец уехал в Красноярск. Он хотел забрать Машу, но я убедил его повременить, так как резкая перемена климата и обстановка могут быть для нее неблагоприятными. Он оставил мне пачку денег и "пригрозил" выслать еще. Он даже помолодел. Неплохой, наверное, был он человек, счастливый своим незнанием себя самого, дочки, меня.
  
   Осень продолжалась, деньги опять были. Мы с Машей надумали поехать на юг, покупаться в морях-океанах. Но тут я заболел.
  
   Началась моя болезнь с того, что под вечер сильно распухло горло. Утром поднялась температура, глотать я не мог, все тело разламывалось.
  
   Маша напоила меня чаем с малиной, укутала в одеяло и пошла в аптеку. Я пытался читать, но буквы сливались, глаза болели и слезились. Потом меня начали раскачивать какие-то качели: взад-вперед, взад-вперед, сознание уплывало, тело растворялось, руки стали большие и ватные,а в голове стучал деревянный колокол. Температура к вечеру немного спала. Маша сменила мне пропотевшие простыни, пыталась покормить... Приезжала неотложка. Они хотели забрать меня с собой, но Маша подняла шум, они заколебались и пообещали приехать утром.
  
   А у меня начался бред. Мне чудилось, что комната накренилась и в нее упала огромная змея. Толчки, толчки, комната раскачивается, я вижу ее сверху, будто огромную коробку, и вот я уже лечу в эту коробку, а змея раззевает пасть.
  
   Потом провал и новые видения. Я плыву по течению, река чистая, дно видать в желтом песочке, лодку несет кормой вперед, чуть покачивает и причаливает к песчаной косе под обрывом. Я лезу на этот обрыв, соскальзывая по глинистой стенке, забираюсь все же, но не сам, а уже держась за поводок большой собаки. Тут у меня на плечах оказывается лодка, в которой я плыл, я несу ее к избушке, вношу в сени и застреваю там вместе с лодкой. Навстречу бросается собака, лижет мне лицо, повизгивает...
  
   Тут я очнулся, но повизгивание не прекратилось. Я с трудом поднял голову и увидел, что Маша лежит на своей кроватке и горько всхлипывает.
  
   - Ну, Маша, перестань же... - я попытался сесть, спустил ноги, но меня так качнуло, что я откинулся на подушку и замолчал.
  
   Да и что было говорить? Все глупо началось и глупо кончилось.
  
   - Ага, - бубнила Маша- сквозь слезы, - ты уйдешь, я знаю.
  
   - Ну и что? - я все же привстал. - Ну и что же Машенька, ты главное, верь и жди. Тебе будет хорошо - мне будет хорошо. Я, может, вернусь, лишь бы ты ждала.
  
   Маша подошла ко мне. Глаза ее были глубокими, слезы исчезли.
  
   - Хочешь остаться?
  
   Она сказала это так, что я почувствовал: скажи я "хочу" - произойдет чудо.
  
   - Не знаю... - сказал я робко.
  
   Маша отвернулась и вышла из комнаты. Я вытянулся, закрыл глаза и стал чего-то ждать.
  
   Это мне казалось, что я жду. Сознание стало зыбким, вновь вспорхнула какая-то зловещая ночная птица, задела меня влажным крылом. И я провалился в бесконечность небытия.
   Глава 12
   (Москва, июнь)
   Очнулся я уже в больнице. Воспаление легких спровоцировало вспышку профессиональной болезни зэков - туберкулеза. Я, наверное, несколько дней был в беспамятстве. Совершенно не помню, как меня сюда привезли. И все это время мерещилось, что я в тюремной больничке. Это самая обычная камера на восемь человек, размером восемь шагов в длину и пять - в ширину. Тюрьма старая, немецкая. Раньше эта камера была рассчитана на двух человек.
   В углу обнаженно доминирует треснутый унитаз, совмещенный с умывальником по-тюремному: кран над унитазом и для мытья и для смыва. На окнах набор решеток. Первые - немецкие, обычных размеров. Вторые - с ячейкой размером со спичечный коробок. Это, видимо для того, чтобы зэк руку в них не просунул или нос, хотя смотреть не на что: тюрьма в форме замкнутого квадрата, окна выходят во внутренний дворик. Третья преграда на окнах - жалюзи из ржавого листового железа.
   Проще было бы вовсе замуровать окна, но по инструкции окна должны быть. А уж как они оформлены, какие на них украшения - дело вкуса тюремной администрации.
   И сидели в этой камере-палате действительно больные люди, туберкулезники, двое из которых - тяжелые, с кровохарканьем. Люди, для которых свежий воздух, нормальное питание, солнце важны не меньше, чем лекарство.
   И я там сидел, думая о болотах. В заключении я постоянно попадал в вонючую трясину, карабкался, хватался за кочку, а кочка оказывалась обманной, прыгающей. Прекрасные поляны с сочной зеленью таили в себе гнойные и глубокие ловушки, а на немногих полусухих островках сидели такие же, как я, и зорко ворочали головами, чтоб не залез чужой. Со временем их все равно спихивали подросшие в ряске головастики, садились на их место и начинали жрать, покрываясь ржаво-зеленой окраской высокомерия, пока их, в свою очередь, не спихивали в жижу болота.
   Наверное, на заре нашей Земли, когда многочисленные ящеры лазили между гигантскими хвощами, существовало такая форма взаимоотношений живых существ. Только зубы щелкали, да животы урчали, переваривая друг друга.
   Тут, меня кольнуло: Маша?! Я привстал, хрипло позвал сестру. Сестра появилась на удивление быстро. Она объяснила, что в больницу меня доставили по вызову из дома, что палата платная (вот, почему я лежу один), тут все по высшему классу (интересно, кто же и сколько за меня внес?), что за ребенка волноваться я не должен, по моей просьбе матери дали телеграмму в тот же день, потом звонили - все в порядке, мать прилетела. - И девочка ваша звонит каждый день, беспокоится, спрашивает, когда можно навестить? - добавила сестра, так умильно улыбаясь, что я понял - Маша отдала рвачам - врачам все мои деньги.
   Впрочем, через несколько дней я перестал жалеть эти деньги. Здоровье возвращалось так быстро, будто меня потчевали живой водой. Вот когда я осознал истинную разницу между совдеповской (бесплатной) и буржуазной (платной) медициной.
   Несколько раз приходила Маша. Я уговорил обслуживающий персонал не пускать ее ко мне, мотивируя опасностью заражения. Мамашу Машину я принял, попросил подыскать на должность няни кого-нибудь другого. Я не хотел возвращаться в Машин мир, не желал зависеть от привязанности к чужому ребенку.
   Вместе со здоровьем ко мне вернулась тревога за будущее. Размякнув в псевдосемье, я как-то упустил из виду, что охота на меня не прекращалась. Я знал, что по моему следу пущены гончие псы - оперативники уголовки, что воры, прикрывавшие Красноярскую гостиницу, так же меня ищут. Был еще Седой, личность странная, непонятного мне цвета, но, безусловно, опасная. Какая была связь между Маневиным и Седым понять я не мог, что делало ситуацию еще более опасной. Непонятное всегда опасней понятного.
   Расхаживая по палате я напряженно думал, где достать денег на первое время после выписки из больницы?
   Я вспомнил свою киргизскую аферу "советского" периода.
   Во Фрунзе я бывал часто и очень любил этот спокойный, зеленый город. Но тогда я въехал туда не отдыхать, а работать. С собой у меня были необходимые бланки с печатями, имелся четкий план действий.
   Остановился в гостинице ВДНХ за городом. Полностью оплатил четырехместный номер-других там не было, -- купил в ближайшем магазине канцтоваров пару листов ватмана, зеленую и красную гуашь, плакатные перья. Вечером я, уподобившись Остапу Бендеру, занялся художеством.
   "Хотите иметь вагон древесины? В бревнах или досках? Если хотите-зайдите в сельсовет. И договоритесь с семьей о трехмесячной отлучке. Подробности при собеседовании с представителем леспромхоза".
   Эти объявления я на другой день расклеил в ближайшем поселке. Сам зашел в сельсовет, представился вербовщиком леспромхоза из г. Игарка Красноярского края. Лет пятнадцать назад судьба занесла меня в эти края, с тех пор у меня хранилось несколько бланков с печатями этого леспромхоза. (Никогда не упускаю возможности прихватить какой-нибудь чистый бланк с печатью - печать на советского человека действует магически: он при виде её доверчиво раскрывает кошелек). Сейчас они пригодились.
   Вскоре в сельсовет потянулись желающие. С лесом в Киргизии всегда были трудности, строительная древесина стоит дорого, да и достать ее сложно. Мои же условия были очень просты: три месяца работы в леспромхозе по самым высоким заполярным ставкам, а потом можете выписывать вагон кругляка или пилёнки. Отправить по железной дороге поможем. Работа несложная, хоть и тяжелая: в леспромхозе на верхнем или нижнем складах, на распиловке, на валке леса.
   По дороге в Киргизию я трое суток бухал в поезде. И, видимо, еще не полностью очухался. Деятельность леспромхозов была мне хорошо известна - практику я проходил в зонах, но как-то совсем выскочило из головы, что вокруг Игарки - тундра, которая мало подходит для лесозаготовок, и что железную дорогу туда никогда не прокладывали. Леспромхоз, впрочем, в Игарке был. Небольшой. Там сортировали экспортную древесину перед загрузкой на суда в порту.
   Киргизы, мечтающие начать строительство из собственного леса, в географические подробности не вникали. До вечера записалось сорок человек. На сборы я им дал сутки. Подъемные были обещаны после прибытия на место, я, с понтом, не рисковал возить с собой большие суммы денег. Добираться до места мы должны были тоже за свой счет, с непременной оплатой билетов сразу после прибытия.
   Через сутки доверчивые труженики с вещмешками и топорами заполнили автобус (пилы я им брать отсоветовал, обещал выдать бензоэлектрические, японского производства). В аэропорту я разместил их в зале тесной туристической группой, запретил отлучаться куда-либо, кроме туалета, провел перекличку по списку и поручил, пока я буду договариваться насчет билетов, собрать деньги на эти билеты. Старшим назначил козлоподобного старичка с седой раздвоенной бородкой, густотой своей напоминавшей лесопосадки в тундре. С собой взял его товарища.
   Мы посмотрели расписание самолетов, идущих до Красноярска. Самый удобный рейс шел через шесть часов. Справился в кассе-билеты были свободно. Транзитный билет до Игарки стоил 320 рублей. (Имеются в виду те, полновесные доперестроечные рубли). Естественно, что без пропуска или прописки в этот город билеты не продавались. Меня это не смутило. Я вернулся к своим трудягам, и старик, кланяясь мне, как большому начальнику, доложил, что не знает по сколько собирать.
   -- Билет стоит 320 рублей, но могут быть непредвиденные расходы. Собирайте, бабай, по 400 рублей, но побыстрей. Если бы не ваша медлительность, мы могли бы уже скоро лететь. А теперь на этот рейс опаздываем, придется шесть часов ждать. Да еще пропуска мне на вас оформлять, Игарка - город режимный, закрытый.
  
   Ходивший со мной старикан, подтвердил эти слова (для того и брал я его с собой к кассам, не забывая, что Восток - дело тонкое).
   Старик рассыпался в извинениях, ссылаясь на милость Аллаха.
   Деньги собрали быстро. Я подтвердил указание не расходиться, добавил, что и в туалет лучше ходить группами по три-четыре человека, сказал, что из-за их медлительности в сборе денег буду отсутствовать долго-с билетами трудности. На прощание еще раз подчеркнул крупные полномочия бородатого бабая, не удержался сказать вальщикам леса "рахмат", что значит спасибо, поднялся в кассовый зал, спустился по другой лестнице, сел в такси и отбыл на вокзал. К железной дороге я всегда питал большую симпатию, чем к капризной авиации.
   В здание вокзала я заходить не стал. На путях стоял какой-то поезд, я запрыгнул в первый же попавшийся вагон и протянул проводнику четвертак. "Скоро сойду", -- сказал я, не вдаваясь в подробности. И сошел через несколько остановок на крупной станции, где пересел в поезд алма-атинского направления.
   До Алма-Аты я ехать не собирался. Через два часа сошел снова, купил на вокзале билет в СВ до Оренбурга, а в Оренбурге все же воспользовался самолетом, который мигом домчал меня до Москвы.
   Да, облизался я от "вкусного" воспоминания. Хорошие были времена, советские. Теперь так не получится.
   Сейчас на этом уже бизнеса не сделаешь.
   Я мерил шагами коридор туберкулезного диспансера и обдумывал варианты быстрой аферы в славном столичном городе.
   Удача приходит к тем, кто ее ищет. Лечащий фтизиатр обратился к сестре вопросом: что это за вагончики стоят у речного вокзала, написано, что цирковые, но никто в них не живет.
   - Наши, - мгновенно среагировал я. - Изготовлены в Ставрополе, будем скоро продавать дачникам. К обеду новость облетела всю больницу, и я стал для медиков самым важным человеком.
   Цена, установленная мной в 600 баксов, по остаточной, так сказать, стоимости, была смехотворно низкой.
   Главный врач уговорил меня съездить, посмотреть. Конечно же, он просто хотел выбрать для себя самый лучший вагончик, предвкушая, как перевезет его не дачу. Я не стал отказываться, надеясь на свою способность к экспромту в любых ситуациях.
   Действительно, стояли старые жилые автовагончики, в одном из которых жил сторож. Вагончики принадлежали союзгосцирку. Директора этого почтенного учреждения я не знал, что не помешало мне представится его лучшим другом.
   Сторож в подробности не вдавался: попросили осмотреть вагончики - показал. Главврачу же я посоветовал именно вагончик сторожа, как самый приличный. Дальше было просто. Главврач подготовил письмо в цирк с просьбой продать коллективу больницы семь жилых вагончиков по остаточной стоимости, нарколог собирал деньги с сотрудников вместе с заявлениями на покупку, был оговорен мой комиссионный процент по 50 долларов с каждого вагончика..
   Удивительно доверчивы наши люди. Все время и все их обманывают: и правительство, и руководители предприятий, учреждений, и продавцы а магазинах, и доморощенные аферисты. А они все продолжают во что-то верить, на что-то надеяться. Но я - человек деликатный. Я не стал брать всей суммы: объяснил, что главное сейчас - внести аванс, сделать частичную предоплату, чтоб вагончики не перекупили какие-нибудь предприниматели. О своем гонораре я вообще сказал небрежно - успеется.
   Принесли из кладовой мою одежду. Выгладили ее. Вместе с главврачом и двумя тысячами долларов (то, что успели собрать) подъехали к союзгосцирку, распугивая народ завыванием сирены: главный Айболит использовал в качестве служебной машины скорую помощь. Я вышел из машины, попросив немного подождать, уверенно зашел в вестибюль. Вход, к сожалению, был перегорожен вертушкой, а дежурный на проходной ошарашил меня сообщением, что начальник цирковой конторы женщина.
   Способность к экспромту и улучшенное самочуствие (спасибо коммерческим Айболитам) не подвели. Я выписал пропуск на двоих, бойко представившись потенциальным покупателем дурацких вагончиков, выглянул на улицу и махнул главврачу рукой.
   Пока мы поднимались на лифте, я успел в двух словах объяснить, что сразу заходить к шефу вместе со мной не следует.
   - Вы подождите в холле, - говорил я, - думая: "А есть ли там какой-нибудь холл?" - а я вкратце обговорю денежный вопрос. Надо будет дать в лапу, не при посторонних же это делать. Я дам свои, потом сочтемся.
   - Понимаю, конечно, - отвечал Айболит, прижимая руку к груди. Прижимал он ее точно к тому месту, где лежал конверт с вожделенными баксами, но передавать мне этот конверт не спешил.
   Боже, сколько всяческого дефицита "купил" я в совдеповские времена для доверчивых провинциалов, скольких фраеров поставил при помощи простейшей куклы.
   Директор себя провинциалом не считал, что значительно облегчало мою задачу. Я взял у него письмо и скрылся за кожаными дверьми, оставив доктора в предбаннике, который можно было, хоть и с натяжкой, назвать холлом, мечтать о дачной идиллии.
   Высокая дама вопросительно смотрела на меня из-за огромного стола. Вагончики она продать была готова, но оценила, как я и ожидал, в две тысячи каждый. Я не стал торговаться, я согласно кивнул и протянул письмо, спрашивая:
   - Безналом или можно внести деньги прямо в кассу?
   - Наличные всегда предпочтительней, - ласково сказала она, подписывая письмо. - Заверите у секретарше и можете идти в бухгалтерию. На втором этаже.
   - Нет проблем,- радостно сказал я, - тот час и схожу, деньги с собой. - и я похлопал себя по пиджаку, в котором лежал точно такой же, как и у директора, конверт, только вместо зеленых бумажек с портретом американского президента в нем находились обычные полоски бумаги, настриженные мной из плотной бумаги.
  
   Я вышел в предбанник, покровительственно улыбнулся Айболиту, протянул письмо секретарше. Та молча шлепнула на подпись печать. Я подошел к врачу:
   - Вот бумага, - я старался говорить тихо, чтоб секретарша не слышала, - теперь пойдем в бухгалтерию. Надо еще конверт заверить, чтоб кассир деньги принял. Бюрократия, будто перестройки еще не было. Давайте быстрей.
  
   Доверчиво глядя мне в глаза, Айболит протянул пухлый конверт. Я вновь вошел к директрисе, держа его в руке:
   - Простите, вы, может, и на конверте с деньгами распишитесь на всякий случай, а то, знаю я этих бухгалтеров - бюрократов.
  
   Директриса посмотрела на меня как на идиота.
   - Зачем? А, впрочем, давайте.
  
   Я произвел мгновенную манипуляцию: уронил конверт на пол, нагнулся за ним, поднял, автоматически сунул в карман, достал, извинился, обругав себя неуклюжим чурбаном, протянул.
   Дама расписалась, совершенно не понимая, заччем она это делает. Я взял куклу с ее автографом и вышел. Секретарша плюхнула печать и на конверт. У нее выработался условный рефлекс, как у лабораторных мышей, которые получают пищу по звонку. При виде начальственной подписи секретарша автоматически тянулась за печатью, заверить.
   Я вернул конверт главврачу. Идите быстренько, а то бухгалтер может уйти. Я подожду вас тут, поболтаю пока с директором...
   Странно, но до Айболита почему-то пока не дошло, что директор - баба. А я то готовился объяснять, почему говорю о ней в мужском роде. Да, хорошо, что доктор не был психиатром. Фтизиатры меньше разбираются в особенностях человеческого мышления.
   В запасе у меня было минут шесть. Потом главврач начнет с криком бегать по этажам. Еще минут двадцать потребуется ему, чтоб все осознать и вызвать милицию. Для такого специалиста по блиц аферам, как я, времени - вагон. Через три минуты я вышел из лифта, заблокировав кнопку лифта спичкой, пересек вестибюль, махнул прощально вахтеру, отжал тугую дверь, прошел семнадцать шагов по асфальту и открыл дверь Айболитовской машины.
   - Твой шеф, склерозом не страдает? - спросил я шофера, накидывая ремень безопасности. Давай, дуй аллюром к больнице, документ один забыли.
   Шофер включил мигалку. Сирена скорой помощи взвыла, я украдкой посмотрел в зеркальце заднего вида - никто из конторы еще не выскочил.
   - Эй, сказал я шоферу через пять минут, тормозни у метро, я сигарет куплю.
   - Мы же спешим?
   - Ну не до такой же степени, чтоб я без курева загибался!
   Я вылез из скорой помощи, пошел якобы к киоску, исчезая из поля зрения шофера в толпе, нырнул в метро. Оказалось, станция Таганская. Я на секунду подумал о том, что где-где, а у Маши появляться никак нельзя. Но ноги сами вынесли меня на пересадку у кольцевой, а потом на прямую линию к Речному. Я двигался туда, куда мне идти было никак нельзя, да и незачем. Все мои вещи, включая и коробочку с фальшивыми документами, мне принесла Машина маман, когда я пришел в себя. А какие у меня вещи? Спортивная сумка с самым необходимым. "Наш адрес не дом и не улица, наш адрес советский союз". Сейчас, правда, СНГ.
   На конечной, выталкиваясь из метро, я все же взял себя в руки. Приструнив капризные ноги, я вынудил их идти не туда, куда хочется, а куда надо. Мы (я имею в виду - я и мои ноги) зашли в обмен валют, превратили часть долларов в миллионы, а потом зашли в промтоварный магазин.
   Шляпа, легкий плащ мышиного цвета, шарфик и очки с мощной оправой немного изменили мою внешность, но лишь немного. Для более серьезного перевоплощения требовался театральный магазин. Но я пока не собирался появляться в местах, где ментов больше, чем грязи: на вокзалах, площадях и около мавзолея. Услугами лучшей в мире подземной дороги я также не собирался больше пользоваться. Частники меня устраивали больше.
   Я не спеша шел по Фестивальной, собираясь поймать машину и уехать в другой конец города. Конечно, я понимал что именно сейчас меня на старой квартире у Маши искать не будут, но все равно разгуливать в "засвеченном" районе было глупо.
   - Дяденька, а вам девочка нужна?
   На меня смотрел востроглазый пацан лет 14 в отличном джинсовом костюме и кроссовках Puma.
   - Что ты имеешь в виду? - спросил я.
   - Я ничего не имею, я спрашиваю, - невозмутимо ответил пацан.
   - Что за девочка?
   - Знакомая. Она в сквере клиентов снимает, тут недалеко.
   - А сколько ей лет?
   - Одноклассница. Да вы не думайте, она все умеет.
   - Сколько же она берет?
   - Четвертак в час, а если на весь день - полтинник. Зеленью, естественно.
   - Забавно. Обычно путаны имеют в виду ночь!
   - Она ночью не может, - не понял мальчишка, - она только до девяти гуляет, у нее мамка строгая.
   Я посмотрел на часы. Еще не было 15.
   - Ну что ж, - сказал я, вставая, - пойдем к твоей девочке.
   - Мне пять долларов, - строго предупредил маленький сводник.
   Сквер, действительно, оказался недалеко. Я оглядел немногочисленные скамейки и сразу вычислил малолетку: в коротком платье с декольте она выглядела не столько ребенком, сколько лилипуткой - ее нескладная фигурка никак не сочеталась со взрослым нарядом, особенно с туфлями на высоком каблуке. Рядом с ней сидел какой-то сморщенный старичок, блудливо потиравший сухонькие ручки и воровато оглядывавшийся.
   - Она уже кого-то сняла, - разочарованно сказал пацан, - вы заплатите больше - я ее уведу?
   Глава 13
   (Москва, июнь)
  
   Я кивнул. Мелькнувшая мысль о том, что девчонка была бы неплохим прикрытием - отец с дочерью не так привлекают внимание ментов, как одинокий мужчина, пусть даже в шляпе, еще не созрела до конца, но рациональное зерно в ней было. И я торопился додумать эту мысль.
  
   - И мне вдвое, - поторопился пацан.
  
   Я снова кивнул.
  
   Он мигом подбежал к лавочке, отозвал девчонку, и вскоре они уже были рядом со мной. Старик невинно смотрел в другую сторону, весь вид его выражал раз очарование, смешанное с проходящим испугом.
  
   - Здравствуйте, - кокетливо сказала девчонка, - меня зовут Ляля. А вы с какой страны?
  
   - Потом поговорим, - сказал я, вручая Ваське 10 долларов, - я тебя забираю до вечера, да?
  
   - Васька вам сказал, что мне можно только до девяти? И насчет денег? Если можно - половину вперед.
  
   - На, - сунул я ей пятьдесят долларов.
  
   - Вы не обижайтесь, я вам верю, но всякое бывает, сами знаете. - Она передала пацану деньги и сказала:
  
   - Утром отдашь.
  
   Тот кивнул головой и убежал. Она внимательно осмотрела меня и сказала:
  
   - Вы старенький, это хорошо. Я люблю со старенькими, они не нахальные и не жадные.
  
   - Eсть хочешь? - спросил я угрюмо.
  
   - Не, - ответила она равнодушно, - потом, может.
  
   Мы зашли в кондитерский, где я купил красивый торт и бутылку шоколадного ликера. Потом поймали частника и поехали к курскому вокзалу, где шофер по моей просьбе быстро организовал одну из бабок, сдающих квартиры и комнаты приезжим. Бабуля взгромоздилась на заднее сидение, попыталась, было, задавать девчонке вопросы, но она, заранее предупрежденная мной, только буркнула, что спрашивать надо у папы, а у нее болит зуб.
  
   Пока бабка рассказывала про "одного знакомого зубника, который берет недорого и лечит прямо на дому", мы доехали до ее дома, который (судьба забавно играет человеком) оказался в злополучном микрорайоне Речного вокзала. Я осмотрел скромную двухкомнатную квартирку, мрачно выслушал рекомендации старухи по пользованию газовой плитой и ванной, сунул ей оговоренную сумму, присовокупив, что "за такие деньги я мог бы в Гранд-отеле жить", на что вредная бабка ответила (думаю, вполне резонно), что "за такие деньги в Москве нынче койку в самой захудалой гостинице не снимешь".
  
   Бабка наконец удалилась и я на три дня стал владельцем этой квартирки. Поэтому я поставил чайник, нарезал торт и налил себе стакан ликера.
  
   Девчонка уже осмотрела все комнаты и теперь возилась около телевизора.
  
   - А програма есть? - спросила она меня.
  
   - Откуда я знаю, мы же только въехали вместе.
  
   - Должны быть по кабельному, - заявила она уверенно, продолжая щелкать переключателем программ.
  
   Специально приглашать на кухню ее не пришлось, она сама отрезала себе изрядный ломоть и до самого лба испачкалась в креме, вкусно чавкая.
  
   Я налил себе еще ликера и посмотрел на девчонку.
  
   Ей и тринадцати нельзя было дать, так - худышка. Но девчонка была красивенькая, с аккуратной фигуркой и небольшими, с абрикос, выпуклостями на груди. Нелепое декольте обнажало худые ключицы в голубых прожилках вен.
  
   - Ты не бойся, я заплачу. Только давай ничего плохого делать не будем, а просто поразговариваем, сказал я.
  
   - Вот здорово! - оторвалась она на миг от торта. - А вы не обманываете!
  
   Я достал из кармана вторую купюру и вручил ей.
  
   Она сразу упрятала ее куда-то в район трусиков.
  
   - А о чем мы будем разговаривать? Может, мне вас потрогать надо?
  
   - И трогать не надо. Расскажи мне про себя. Например, как тебя по правде зовут?
  
   - Ой, а как вы догадались? - Ее непосредственность умиляла, но в то же время напрашивалось подозрение на умственную неполноценность. Звали ее по-мальчишески - Саша. Она даже подчеркнула, что не Шура, а Саша.
  
   Рассказ ее не был для меня особенным открытием.. Но лично я с малолетними проститутками сталкивался впервые, мне была интересна ее реакция на это занятие, ее восприятие реальности. Социальная сторона тут не представляла интереса, и, как я ожидал, оказалась стандартной историей ребенка из бедной семьи без отца, попавшей на примету какому-то сутенеру.
  
   Он снабжал ее зазывной одеждой, обеспечивал, по ее словам, охрану, отнимал большую часть заработанных денег, а контроль за ее деятельностыо, как я понял, осуществлял, в основном, тот мальчишка, ее одноклассник. Он и свел ее с сутенером, когда узнал, что девчонка мечтает о щенке, но не представляет себе, где можно достать четыреста долларов на его приобретение.
  
   - Какого же ты щенка хочешь? - спросил я, чувствуя себя более уверенно в знакомой стихии.
  
   Девчонка оказалась образованной в области кинологии. В беседе о собаках она отбросила кокетливо дурашливый вид, с ней стало приятно общаться. Мечтала она о миттельшнауцере, что говорило о серьезном выборе. Несмотря на маленькие размеры, собаки этой породы отличаются суровым характером и большой активностью. Они фанатично преданы хозяину, хотя и самолюбивы.
  
   K своим "постельным" обязанностям Саша относилась, как к неприятным, но обязательным процедурам у врача. Поддерживало ее то, что после приобретения щен ка эти "процедуры" должны были прекратиться. На сегодня она уже накопила 200 долларов.
  
   - На птичьем рынке будешь покупать? - спросил я.
  
   Нет, она в этом вопросе была обстоятельной: в клубе, в секции шнауцеров ее знали и обещали щенка из осеннего помета.
  
   Мне ужасно хотелось дать ей денег, но это был ненужный жест слюнтяя, а положение мое в будущем было расплывчатым. Я решил подумать, попросил ее зайти завтра с утра, намекнул, что, может, помогу со щенком, проводил до метро, а сам пошел в ближайшее кафе и мрачно напился.
  
   Утром, естественно, голова раскалывалась, во рту - будто медведь насрал, настроение соответственное. Я наскоро оделся и доковылял до пивного ларька. Первую кружку выпил залпом, вторую начал смаковать. Думать не хотелось.
  
   Какой-то бродяга, тронул меня за рукав. Бич был одет в выцветший китель.
  
   - Земляк, - сказал он хрипло, - похмели, а.
  
   Я пригляделся. Что-то в этом опустившемся человеке еще жило. Используя нехитрый прием общения с бичами, я спросил:
  
   - Не узнаешь, что ли? Совсем запился?
  
   Тот всмотрелся:
  
   - Что, служили вместе, что ли?
  
   - Ну.
  
   - Тебя и не узнать, - оживился бич, - нет, чтоб стареть, наоборот, молодеешь.
  
   Он не узнал, но играл узнавание. Это мне и было нужно.
  
   - Молодею, - сказал я, - пить не надо, тогда и стареть не будешь. Ты по-прежнему один?
  
   Это был важный вопрос. Сейчас прояснится - нужен ли он мне вообще.
  
   - Один. Хату еще не отобрали. Хочешь, пойдем ко мне? Угостишь по старой памяти. Ты-то, я вижу, гладкий. Ушел из армии?
  
   - Нечто в этом роде. Сейчас, тачку поймаю...
  
   Я усадил бича в машину. Шофер покосился на него недовольно. Тормознули у магазина, я набрал выпивки и закуски.
  
   Бывший военный жил на Красной Пресне, в старом доме. У него оказалась большая квартира из двух комнат с высочайшими потолками. Всю меблировку составляли продавленный диван, раскладушка, колченогий стол и несколько табуретов. В квартире пахло плесенью и пылью.
  
   - Прибери хоть немного, - сказал я; вынимая припасы.
  
   - Дай сперва похмелиться, трясет всего.
  
   Я налил в захватанный стакан вина, открыл бутылку пива. Старлей пил трудно, чуть не срыгнул. Через минуту лицо его ожило, посветлело, движения по теряли судорожную скованность.
  
   Третья стадия, - подумал я. - дальше последуют больницы, а потом кладбище. Но хата его мне могла бы пригодиться, если она не на учете у милиции. Да и документы этого вояки мне бы не помешали.
  
   - Девочки есть знакомые? - спросил я , наливая немного вина и себе. - Гулять так гулять.
  
   К моему удивлению телфон оказался действующий. Старлей позвонил кому-то и сообщил, сияя:
  
   - Будут! Мать с дочкой. Дочка тоже порется ништяк.
  
   - Тебя менты не тревожат?
  
   - Да нет. Я дома тихо себя веду, не вожу никого. Квартиру потерять - все тогда, конец.
  
   - Понимаешь! А документы чистые?
  
   - Что ж им грязными быть? С собой не ношу. Пенсия есть махонькая. А за телефон сосед платит. У нас с ним дубликатор, ему телефон нужен.
  
   - Кто такой, сосед-то?
  
   - Бизнесмен вроде тебя.
  
   Пришли "девочки", которые оказались потрепанными бабами неопределенного возраста. Трудно было поверить, что одна из них дочь, а вторая - мать, Разница угадывалась только по фингалу под глазом дочери. Выпили. Бабы похлопотали, навели относительный порядок, даже пол протерли. На меня они смотрели алчно, все пытались напоить. Но вскоре вырубились вместе с хозяином. Из их несвязных разговоров я выяснил, что капитан, черт знает за что или почему выдворенный из армии, действительно человек тихий и на учете у милиции его хата скорей всего не числится.
  
   Я загрузил женщин на диван, старлея - на раскладушку. Потом нашел под диваном пакетик с документами - кроме паспорта и военного билета, там были абонементная книжка квартиросъемщика с вложенным в нее ордером и запасной ключ от квартиры. Алкаши спали крепко, но я влил каждому в рот по сто граммов водки, после чего спустился вниз и зашел в фотоателье.
  
   Там я прошел прямо к автомату, который выдал фотографии на паспорт и военный билет за пять минут. Забежав еще в аптеку и канцтовары, я вернулся в квартиру, вновь освидетельствовал спящих, достал пипольфен и просунул каждому по две таблетки на корень языка, залив вином, которые те, несмотря на сон, глотали исправно. Рефлекс у них был отработан долгой практикой.
  
   Затем пристроился на краешке стола, оседлав нос очками, заменившими мне лупу, Инструмент был нехитрым - иголка да тушь. Через час на документах старлея уютно пристроилась моя фотография - будто век с этого места и не слезала. Теперь я был пенсионером, старшим лейтенантом в отставке, коренным москвичом. Конечно, с точки зрения лабораторного криминалиста подделка была слишком грубоватой, но для постовых на улице и гостиничных администраторов вполне годилась.
  
   Я взглянул на стол: оставалось еще четыре бутылки водки, две вина и несколько бутылок пива. Этого вполне должно было хватить для того, чтобы отру бившаяся троица, очухавшись, сразу наберется опять, так что время у меня есть. Я вышел из квартиры, закрыл за собой дверь, взяв ключ с собой, поймал такси. Вскоре я уже был на треклятом Речном вокзале.
  
   Пройдя по знакомой улице, я занял наблюдательный пост в кустах за беседкой, где вечером собирались любители домино. Сейчас в беседке было пусто. Я сидел, надвинув шляпу на лоб и посасывал пиво - обычный утренний интеллигент-алкаш. Через двадцать минут я увидел две фигуры, пересекающие двор. Маша с маман отправились куда-то. Подходить к ним я не собирался, только отвернулся еще больше, поднося ко рту пустую бутылку. Я совершенно не понимал своего поведения, да и не пытался понять. Знал только, что хочу увидеться с Машей.
  
   Отчаявшись найти логическое объяснение, я пошел в сквер, где на одной из скамеек увидел знакомое платье. Саша узнала меня сразу, обрадовалась, высказала недовольство моим обманом - она вчера три раза приходила, сообщила, что если бы у нее были деньги, то можно было бы прямо сейчас купить трехмесячного щенка весеннего помета, от которого отказались прежние хозяева.
  
   - Не обещаю сегодня, но дня через два дам точно, - сказал я. - Только одно условие, ты с сегодняшнего дня прекращаешь этой гадостью с мужиками заниматься. Напиши мне свой адрес, я занесу деньги. Да, кстати, если тот парень будет снова тебя принуждать, ну, сама понимаешь к чему, - пригрози, что заявишь в милицию. И не бойся. Oн поугрожает и отвяжется. Угрожать будет тем, что в школе обо всем узнают. Не верь, повтори, что если в школе узнают - тем более все расскажешь в милиции.
  
   - Э-э! - безмятежно махнула она рукой. - Фиг ему. Вы знаете, как противно. Они такие толстые, тяжелые, так хватают...
  
   Она на миг насупилась, открыто посмотрела на меня и спросила:
  
   - Хотите быть моим папой? Ну, понарошку?
  
   - Хочу, - сказал я искренне...
  
   Теперь меня интересовали пункты приема стеклотары. Я объехал несколько центральных и убедился, что они, как обычно, затоварены, а ящиков свободных нет. Длинные очереди страждущих смотрели на приемщиц с тоскливой безнадежностью.
  
   Что ж, людям надо помогать. Вскоре я договорился с водителем грузовика и подогнал машину к ближайшему киоску.
  
   - Хозяйка, - обратился я к приемщице с развязностью экспедитора, - машина нужна?
  
   - Сколько возьмешь? - охладила она мой порыв.
  
   - Сколько дашь?
  
   - Сорок.
  
   - Стольник, - заявил я возмущенно.
  
   Сторговались на 50$. Я был предупрежден, что деньги получу только тогда, когда привезу с ликерки накладные о сдаче посуды. Алкаши, побросав авоськи и сумки, махом забросали посуду в грузовик и я сказал шоферу, который ни на миг не сомневался в моей причаст ности к клану торгашей или снабженцев, что надо по делам заскочить еще в два пункта.
  
   В этих пунктах я уже не предлагал транспортную помощь. Я намерен был продать всю машину со скидкой. Деньги были обещаны в обеих, но опять же при условии накладных о сдаче бутылок на ликероводочный завод.
  
   На завод мы въехали, как к себе домой. Пока машину разгружали, я свистнул в конторе десяток бланков со штампами. Когда этим одуревшим от тоски перезрелым красоткам в отделе снабжения рассказывают сексуальные анекдоты, они не заметят, как вынесут стул из-под их толстых задниц. Анекдоты же я рассказывать умел.
  
   Устроившись в кабине, я быстро заполнил эти бланки через копирку, оригиналы изорвал и выбросил, а две копии на каждую машину предъявил в пропускную службу, где мне шлепнули на них печати и выдали пропуска.
  
   Естественно, на вахте я ограничился одним, иначе вахтер начал бы требовать с меня еще два грузовика посуды, которых у меня, к сожалению, не было. Дальше было просто. Получив в двух киосках деньги за полную машину - гру зовик попался не слишком вместительный, - я заехал и в третий, с которого начинал. Меня привела туда не жадность, а опасение насторожить ушлую торговку.
  
   Она внимательно просмотрела накладную, выдала 50$ и спросила:
  
   - 3автра заедешь?
  
   - Постараюсь, - сказал я.
  
   Я всегда обещал зайти завтра. В редчайшем случае прокола это обещание могло обнадежить ментов и уберечь их от мысли начать поиск немедленно.
  
   Второе мое правило: после мельчайшего конфликта с уголовным кодексом, в городе не задерживаться. Но Москва - это не город. Это целая страна, где ворыи политики чувствуют себя в безопасности. Так что я не стал никуда уезжать, а, памятуя, что бабкина квартира еще за мной, взял в ларьке несколько бутылок пива, консервы, нарзан, хлеб и поехал туда. 
   Глава 14
   (Москва, июнь)
  
   Капитан Калитин вылетел в Москву только в июне. Он тщательно собирал необходимую информацию в крае и вскоре знал о Мертвом Звере больше, чем о собственном начальнике.
   Владимир Иванович Верт вовсе не был особенно выдающимся аферистом. Но некоторые особенности его деятельности отличали Адвоката от обычных воров. Тщательно рассчитывая любое преступления, разрабатывая план до мелочей, Верт мог внезапно отказаться от всего и тогда его поведение не просчитал бы и компьютер. Этими неожиданными поступками Верт, как выяснил Калитин, копаясь в архивах, часто ставил следователей в тупик, буквально сбрасывал их с ясного следа, оставаясь в стороне, а следовательно - на свободе.
   Уголовнике, сталкивавшиеся с Вертом, также описывали его противоречиво. Кто-то считал его человеком замкнутым, угрюмым, опасным, если к нему приставали. Другие, наоборот, описывали Верта, как личность жизнерадостную, шутливую и весьма общительную.
   Необычно вел себя аферист и на следствии. В отличие от других уголовников, охотно бравших на себя даже чужие преступления (лишь бы наказание за них не превышало срок основной ПОГЛОЩАЮЩЕЙ статьи) за мелкие тюремные льготы и для того, чтоб быстрее уйти в зону, он боролся до конца, не прекращая этой борьбы и на суде. Верт всегда нанимал хороших платных адвокатов, активно помогал строить защиту, из-за чего, видимо, и получил свое первое прозвище - "Адвокат".
   Малейшая шаткость обвинения, недостаточность доказательного фактажа превращали коалицию защитника и преступника в свирепых бульдогов. Они намертво вцеплялись в ошибки следствия, долбили прокурора многочисленным ссылками на кодексы и приложения к ним, выкручивались, как самбисты на ковре, превращая скучный совдеповский суд в интеллектуальный спектакль. И очень часто добивались победы.
   Видимо потому Верт много раз был в зоне, но всегда на небольшие сроки. И всегда стремился в побег, хотя обычный вор срок в три года принимал как небольшой отдых, без спора, а в зоне вел себя спокойно, даже не думая из-за такой малости заключения рисковать жизнью в побеге.
   Изучение архивов, встречи с людьми привели капитана к несомненному убеждению в том, что гостиницу взял Адвокат. Чача, стараясь закрепить дружбу с новым "важняком" уголовки, добавил информацию в Калитинскую копилку. Его шестерки собрали все известное об Мертвом Звере, и теперь Калитин знал и происхождение прозвища, и детали побега, в котором Верт подставил воров, и, даже то, что Верт некоторое время жил в Красноярске на квартире у какого-то алкаша.
   Пора было ехать в командировку. Никаких данных о том, что Верт именно там, не было, но Калитин чувствовал, что аферист не удовлетвориться небольшой суммой, которую успел собрать в гостинице. А Москва была единственным городом, где мошенник с небольшими деньгами может их быстро превратить в деньги большие. Была бы голова на плечах. У Верта, похоже, голова была не плохая.
   Александр Александрович вспомнил телевизионную передачу, в которой речь шла о голове футболиста. Журналист, вытягивая слова из спортсмена, решил тому помочь. "Ну, как известно, вы активно играете не только ногами. Последние два меча вы забили головой. Вам, как нападающему, приходиться мгновенно оценивать положение на поле. Тут без головы не обойтись...". Обрадованный футболист подхватил: "Конечно! А еще я ей ем."
   Улыбаясь воспоминанию, Калитин позвонил в Москву Седому, получил "добро" на вылет, оформил командировку в Управлении, еще раз удивившись могуществу мафиози, выслушал наставления генерала, думая о своем и внимательно наблюдая за надоевшим процессом поглощения соды.
   Момот еще не выздоровел, но капитана мало волновало здоровье распутного санитарного майора.
   Он приказал ему утром быть в аэропорту с деньгами и всем необходимым, а сам поехал домой. Ему хотелось провести вечер с родными.
   В аэропорт Александр Александрович приехал отдохнувший, настроенный бодро и весело. Оглядел жалкую фигуру Момота, перевел взгляд на его забинтованную голову и расхохотался на весь зал ожидания. Ну, ты, майор, как араб какой-то в этой чалме. Всю Москву распугаешь. Ладно, не журись, сынку, прорвемся. В Москве все же лучше, чем в тюрьме.
   Олег Панфилович робко улыбнулся. Его приводили в ужас затраты, связанные с поездкой, но перспектива попасть на скамью подсудимых нагоняла еще больший страх. Хитрый Калитин быстро собрал все материалы, необходимые для обвинения: заключение экспертов, идентификацию спермы, показания быстро расколовшихся малолеток, свидетельство работников гостиницы. Даже простыня была изъята и приобщена к вещественным доказательствам.
   Деваться майору было некуда. Пришлось преждевременно выписаться из больницы, снять с книжки большую часть сбережений, взять в зоне отпуск за свой счет и ехать с настырным капитаном неизвестно куда и неизвестно зачем.
   Самолет набирал высоту, Момот мрачно смотрел перед собой, а неутомимый Калитин перебирал какие-то документы в сиреневой папке. Просмотрев последний листочек, капитан сделал очередную пометку в блокноте, потянулся, убрал папку в портфель, с удовольствием принял от стюардессы бокал шампанского и обратился к Момоту.
   - Ты, Олег Панфилович, не смотри бирюком, а благодари судьбу. Лет восемь тебе бы судья накрутил не раздумывая, кабы ты со мной не встретился. Так что, давай, слушай мой первый инструктаж.
   Капитан прихлебнул холодное шампанское и начал объяснять Момоту его обязанности.
   - Ты, никакой особой пользы мне принести не можешь. Единственная твоя ценность в том, что знаешь афериста в лицо и знаешь хорошо. Но найти человека в Москве так просто даже я не могу.
   А людей у меня нету, не начальник я, а простой оперативник. Обещали, конечно, помощника, а то я и города то как следует не знаю. Зато у меня есть определенный план, знание привычек и особенностей поведения Владимира Ивановича Верта по кличке Мертвый Зверь, он же - Адвокат, он же - Маэстро. На нашем языке у меня в руках психологический и поведенческий портрет фигуранта. Такой портрет важнее фотографии, он помогает не искать в слепую, а просчитать действия разыскиваемого. Так что, если он в Москве, то мы его найдем.
   Калитин допил шампанское, поставил бокал на столик Момота и продолжил:
   - Тебе, охламону, пока в Москве делать нечего, но мне удобней, чтоб ты был под рукой. Будешь сидеть в гостинице безвылазно, а как понадобишься... Впрочем, когда понадобишься, тогда и объясню твою задачу. Если все сделаешь как надо - гуляй на все четыре стороны. Только не блядуй больше с малолетками.
   Оперативник не собирался вводить Момота в подробности своего плана. А нужен он был ему только как своеобразный одушевленный "камешек", который Калитин собирался забросить в тихий пруд для выманивания афериста. Но сперва надо было вычислить этот пруд, место, где затаился Мертвый Зверь перед очередной аферой. Тут план капитана был менее отчетлив, хотя определенные оперативные мероприятия им были намечены.
   Александр Александрович откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Гул самолета навевал дремоту. Калитин подумал, что под Седым он решит не только материальные проблемы, но и карьеру сделает хорошую. Нет, он не мечтал о высоких должностях, просто он, как все самостоятельные и неглупые люди, хотел чтоб над ним было как можно меньше начальников.
   Внизу живота появилось ощущение пустоты - верный признак того, что самолет пошел на снижение. Калитин хотел пристегнуться, вспомнил, что он и не отстегивал ремень безопасности, удивился было тому, что полет так быстро заканчивается и понял, что он все-таки задремал.
   Под ногами что-то щелкнуло, самолет слегка тряхнуло - лайнер выпустил шасси. Через пятнадцать минут они с Момотом вышли на трап.
   Седой не подвел. Встречали их по Калитинским понятиям роскошно: сверкающий джип подкатил к самому трапу. Моложавый шофер пожал им руки, представился Григорием, "можно без отчества", передал Калитину конверт "от шефа" , сел за руль и по спецтрассе для правительственных автомашин вырулил на шоссе.
   Для вас забронировано два номера в "Столичной". Это не "Метрополь", кончно, но гостиница вполне приличная, а к тому же, в самом центре города. Я и машина в полном вашем распоряжении. В случае необходимости вам передадут группу. Но лучше работать без шума и без лишних людей. Связь с шефом через меня, зря его беспокоить вам не стоит.
   Капитан раскрыл конверт. Как он и ожидал, там лежала пачка долларов.
  
   - Не экономьте, - сказал Григорий, не оборачиваясь, - но и не шикуйте. Деньги - строго для дела. В случае успеха гонорар будет вам вручен отдельно. Чувствовалось, что Григорий не только простой исполнитель. Калитин сделал в памяти пометку. С помощником следовало обращаться вежливо, а не командовать им, как подчиненным. Выходя из машины, Калитин сделал то, что не успел сделат в аэропорту, - взглянул на номера. Как он и ожидал, номер начинался с нулей - всесоюзный признак спецавто.
  
   Когда они вошли в номер, Калитин сразу приступил к налаживанию вежливых отношений. Отправив Момота к себе, капитан открыл холодильник, восторженно щелкнул языком и начал накрывать на стол. -Надеюсь, вы не откажетесь перекусить? Я так понимаю, что это ваша фирма позаботилась?
  
   - Так, стандарнтный набор. Мне только кофе, кипяток сейчас принесут, я позвоню.
  
   Пока Григорий звонил дежурной, Калитин нарезал хлеб, сервелат, сыр, откупорил коньяк, вскрыл баночку "Нескафе", положил на стол пакетики сахара.
  
   - А я перекушу. Скажите, Григорий, у вас много информации о розыскиваемом?
  
   - У вас, полагаю, этой информации больше. Могу только добавить, что на учтеных блатхатах Адвокат не появлялся.
  
   - Да, он и не должен был там появляться. Воры считают, что при побеге он подставил их людей охранникам, а сам ушел как-то по другому, не с группой. Так что ему появляться на воровских точках опасней, чем в милиции. Психологический образ Верта у меня в кармане, - Калитин похлопал себя по карману, - но главная его черта - непредсказуемость. Впрочем, кое-какие у меня соображения есть. Верт часто находит квартиру, вступая в контакт с алкашами. Причем, выбирает не совсем спившихся, а так - бытовых. И, если у них семья, прекрасно с этой семьей контачит. Щедро платит, ведет себя тихо, скромно, представляется командировочным обычно.
  
   Калитин прервался, взял у горничной чайник с кипятком, сунул ей какую-то мелкую купюру.
  
   - Григорий, вам коньяк добавить?
  
   - Немного, - отозвался Григорий. Он сидел в полукресле, слегка откинувшись, внимательно слушал.
  
   - Такую квартиру нам с вами так просто не вычислить. Особенно, если она не стоит на учете в милиции. А Верт в выборе всегда осторожен. В Красноярске он не только у хозяина, но и у детей несколько раз спрашивал, не приходит ли к ним участковый, не вызывала ли мама когда милицию...
  
   - Логика у вас правильная, - сказал Григорий, осторожно прихлебывая горячий кофе, - но в Москве серьезные алкаши скорей всего под наблюдением, а несерьезные, как вы выразились - бытовые, очень осторожны и кого попало дмой не пригласят. Даже, если и пригласят, то их родственники не оставят незнакомого человека ночевать. Москвичи - народ ученый.
  
   - Каким же путем у вас чаще всего снимают жилье?
  
   - Путей много. Наиболее распростроненные - рекламные агенства. Их у нас, больше чем квартир. Но там проводится регистрация абонента. Вашему аферисту лишний раз показывать документы, как бы они хорошо не были изготовлены, нет никакого смысла. Думаю, что он воспользуется услугами какой-нибудь хозяйки, снимающей жильцов напрямую. Такие стараются не афишировать свою деятельность, чтоб налоговая инспекция не привязалась. Да и строго у нас в Москве, каждый приезжий должен отметиться в милиции в течении суток. В гостиницах за эту регистрацию специально берут отдельные деньги.
  
   Григорий сделал еще глоток, посмотрел на стол и махнул рукой:
  
   - Съем-ка я вот этот, с сыром. Очень вы вкусно жуете, раздразнили.
  
   Он откусил сразу половину бутерброда, аккуратно прожевал и продолжил:
  
   Долго рисоваться на вокзале наш фигурант не стал бы, он понимает, что его розыскивает не только милиция. В официально зарегистрированное агенство тоже не пошел бы. Расскажите ка вы про этот психологический портрет. И не бойтесь напугать меня специальной терминологией. Я немного в ваших милицейских делах разбираюсь.
  
   Калитин обрадовался и с удовольствием выложил досье, собранное им в Красноярске. Он не мог похвалиться своими успехами в кабинете генерала, а похвалиться хотелось: он давно мечтал о работе психологической, тонкой, а его, наоборот, старались использовать в операциях с применением оружии или силы. Никак начальство не хотело поверить, что в голове бывшего пограничника, бывшего кинолога, чемпиона по драке, не осилившего даже заочное отделение университета, есть соответствующее число извилин.
  
   Григорий просматривал документы быстро, с профессиональной цепкостью задавал вопросы. Не на все эти вопросы у капитана были четкие ответы. Он остро чувствовал, как не хватает ему профессионализма, радовался, что с ним работает спецалист такого уровня. Сомнений в том, что Григорий - ас у капитана уже не было.
  
   Через два часа, доев бутерброды и опустошив по три чашки кофе, они разработали план минимум и приступили к его выполнению. Начать решили с вокзалов, потом пройтись по гостиницам ВДНХ и микрорайонов. Они спустились вниз, Григорий сел за руль и поехали к знаменитой площади трех вокзалов.
  
   Ленинградский вокзал они проверили уже под вечер. Григорий взглянул на часы и сказал:
  
   - Ну что ж, отрицательный результат - тоже результат. Давайте отдыхать. Я завтра все же подключу своих ребят, будет вести опрос не только на вокзалах и массированно.
  
   ...На четвертый день вечером они подъехали к Курскому, оставили машину за квартал, чтоб не светиться, зашли в помещение вокзала порознь.
  
   Мужчины и женщины, потенциальные квартиросдатчики, кучковались около окошко квартирного агенства в центральном зале. Калитин уголком глаза заметил, что Григорий, как и на Казанском, пошел к поездам - там тоже могли быть искатели жильцов, и направился к окошку, помахивая портфелем, который взял с собой, чтоб больше походить на приезжего.
  
   На него клюнули, предложения посыпались сразу.
  
   - Бабоньки, - шутливо поднял капитан руки вверх, - не все сразу. Тут несколько дней мой товарищ должен был уже снять квартиру. Так что, я его ищу.
  
   - А на сколько он должен был снять? - спросил старикашка в полотнянном костюме, выцветшем от времени.
  
   - Ну, сперва не на долго, а, если понравится... - уклончиво сказал Калитин, выдерживая паузу.
  
   - Так ежели жилплощадь сдана, кто же тут зря стоять будет, - занудливо сказал старик.
  
   - Он с ребенком, дружок то твой? - вступила в разговор аккуратная бабуля.
  
   - Ага, - на всякий случай сказал Калитин. Он твердо уяснил, что от Верта можно ждать любой неожиданности.
  
   - Снимал у меня, давеча, мужик с дочкой. Угрюмая девочка, не разговорчевая, а одета, как баба. Кто же так детей одевает! Он во что одет, дружок твой?
  
   - Ну откуда я знаю, что он в дорогу одел, - притворно возмутился Калитин,- выглядит лет на сорок с лишком, волосы короткие, нос сплющен - боксом он в молодости увлекался, - ростом с меня. А как одет - не знаю, я его не провожал.
  
   - Нос, говоришь, набок. Тогда точно он. С дочкой. Выряделась, дуреха, как баба, сразу видать, что не городская. Он на трое суток снял, завтра съезжать будет, если не доплатит. Я сейчас к нему и еду за доплатой. Вот зашла на всякий случай, вдруг он съезжает. А тут как раз Харьковский поезд должен подойти, глядишь - жилец новый обнаружится.
  
   - Не обнаружится, - едва удержал радость Калитин, - если он и съедет завтра, я пока поживу. Пойдем, бабуся, я тебе доплату выдам. В долларах берешь?
  
   Заплатив хозяйке и, внутренне ужаснувшись столичным ценам, капитан записал адрес, с трудом отговорил бабку ехать с ним, мигнул Григорию, который, закончив опрос на пероне, внимательно изучал расписание, и пошел к машине. Через тридцать минут они въехали во двор, указанного дома.
  
   Калитин настроился, было, на стандартное наблюдение, видя из поведения напарника, что заходить в квартиру или производить задержание не следует. Но Григорий опять удивил его. Он достал из кармана какой-то прибор, напоминающий маленькую и толстую подзорную трубу, просчитал, шевеля губами, окна и направил прибор на них.
  
   Светилось только одно окно, Калитин смотрел на загадочный прибор, как на гремучую змею, гадая, что может сказать такая штука по поводу идентификации преступника Верта В.И.? Григорий не заставил его долго гадать, а протянул трубу:
  
   - Взгляни. Думаю, нам повезло!
  
   Калитин недоверчиво поднес трбу к правому глазу. Какая-то рябь, в мерцании которой ничего нельзя различить.
  
   - Ты на окно направь, там есть такой пунктир, вроде прицела.
  
   Капитан вгляделся. Действительно, стекло визора рассекали пересикающиеся паутинки. Он выловил в мерцание пятнышко окна и замер. Рябь не исчезла, но как бы потеряла цветность, сквозь нее, как сквозь ряску болота, проступило довольно четкое изображение комнаты. В углу в полоборота к окну сидел человек, рассматривая что-то около окна. Капитану показалось, что он смотрит прямо на их машину, потом он догадался, что тот просто смотрит телевизор.
  
   - Уф, - сказал капитан, - восторженно глядя в чудо-трубу, - вот уж не верил, что мы его так запросто найдем в первый же день, клянусь погонами.
  
   - Да, - отозвался Георгий, доставая из внутреннего кармана маленький телефон, - везет тем, кто на месте не стоит. Случайностей в мире нет, а есть возможности, зависящие от ниших действий. - Он нажал кнопку набора. - И наши действия, благодаря вашим разработкам, оказались правильными. Все закономерно.
  
   - Григорий, - сказал он в трубку четким, немного неживым голосом, - да, так точно, слушаюсь, диктую. Он продиктовал адрес, послушал еще, отвечая лаконично: "Да, понял, так точно", отключил телефон, сунул его в карман, повернулся к Калитину и уже другим, оттаившим голосом произнес:
  
   - Поздравляю, майор, тобой довольны. Минут через пятнадцать нас сменять и можешь отдыхать. Я тебя отвезу в гостиницу. Только никуда из номера не выходи. И на, на всякий случай для связи.
  
   Он вынул из бардачки такой же малюсенький радиотелефон, вручил Калитину и потрепал его по плечу.
   Глава 15
   (Москва, июнь)
  
   Перед сном я посмотрел телевизор, как раз передавали КВН, который я очень люблю. Спать лег рано, проснулся тоже рано, залез в ванну, долго плескался, из под душа сразу прошел на кухню, вынул из холодильника пиво, открыл и, обматывая полотенце вокруг головы, пошел в комнату. И будто вспышка некая резанула меня по глазам - в кресле перед телевизором развалился самый неприятный человек в мире. Его белоснежная шевелюра был аккуратно уложена.
  
   Я всего лишь на секунду притормозил на входе, потом спокойно уселся в соседнее кресло, закурил и спросил, будто мы были лучшими друзьями, а на мне фрачный костюм, а не единственная одежда - полотенце на мокрой голове:
  
   - Давно ждете?
  
   - Нет, минут двадцать.
  
   - Пива, минералки?
  
   - Да, лучше водички.
  
   Я принес нарзан, разлил.
  
   - Мне нравится ваша выдержка, - сказал Седой, отпивая пузырящуюся жидкость.
  
   - Мне она самому нравится, - сказал я.
  
   Я кривил душой. Никакой выдержки не было, просто я оцепенел от страха, прекрасно понимая, что уж коли они меня разыскали, то приняли необходимые меры, чтобы не дать убежать. Воздух был водянистым, вязким, двигаясь, приходилось преодолевать его плотное сопротивление. Звуки доходили, как сквозь мутное стекло.
  
   Седой выволок из-за кресла допотопный пузатый портфель с позеленевшими медными застежками, покопался в его объемной утробе, извлек щегольскую папку
  
   - Ну-с, - сказал он, раскрывая ее с видом вельможного докладчика из Оксфорда, - приступим. Родился в Сибири, в семье врача...
  
   Он хладнокровно читал мою биографию, упоминая подробности, забытые мной самим. Видно было, что он ранее не знакомился с этими документами, в некоторых местах в его голосе сквозил несомненный интерес, некоторые он проборматывал скороговоркой.
  
   "Говорите с человеком о нем и он будет готов слушать вас часами", - считал какой-то мыслитель. Он, несомненно, был прав. Я слушал, если не с удовольствием, то внимательно.
  
   Время шло, Седой читал, не глядя на меня. Наконец он добрался до последнего факта, который описывал ограбление Красноярской гостиницы Потом аккуратно сложил папку, упрятал ее в свой архаичный портфель, поднял голову.
  
   - Как там насчет минеральной водички? Жара, как в Африке.
  
   Я молча принес очередную бутылку.
  
   - Ну, что ж, - сказал он, прихлебывая из стакана, - весьма любопытная биография. Не хотели бы работать на нас?
  
   - Нет, - сказал я вполне искренне.
  
   - А вам что - известно, с кем вы имеете дело?
  
   - Нет, не известно. Ясно, что вы организация достаточно могущественная и состоятельная. А я предпочитаю независимость, пусть бедную.
  
   - В этом есть логика. Он допил стакан, вынул из кармана аккуратно сложенный платочек, промокнул губы. - Вы слышали о Серых Ангелах?
  
   В тюремном фольклоре Серых Ангелов упоминали редко. Но от вымирающих нынче воров в законе мне приходилось слышать про то, как после разделения уголовного мира на воров и сук, на тех, кто сохранил старый преступный кодекс, остался ему верен, и изгоев, вступивших в контакты с представителями закона, от общей массы преступников отделилась группировка нейтральная, создавшая собственную коалицию. Серые Ангелы равно не приняли романтику воров в законе и не поддались на двуличную политику сук. Они продолжали заниматься преступной деятельностью на основе промышленной, присущей серьезным мафиози Запада, база их была где-то на Дальнем Востоке.
  
   - Вижу, слышали, - удовлетворенно произнес Седой, оценив мою реакцию. - Так не хотели бы вы работать на нас?
  
   - Что со мной будет, если я откажусь? - спросил я хрипло.
  
   - А ничего. Тот конфликт в Красноярске был сплошным недоразумением. Из-за халатности одного исполнителя мы связали вас с тем парнем. Не прояви вы необычную прыткость, мы отпустили бы вас часа через два. Ну, а несчастный случай с нашими боевиками настолько фантастичен, что возлагать ответственность за него на вас было бы наивно. Следует, конечно, удержать с вас расходы, связанные с восстановлением этой биографии. Опять же сумма для вас нереальная. Заставить ее отрабатывать... В роли простого исполнителя от вас толку мало, боевик из вас никогда не получится, а готовить вас на координатора целесообразно только при вашем искреннем желании сотрудничать. Это не для подневольного, труд координатора творческий.
  
   Он посмотрел на меня тускло, пожевал губами, продолжил:
  
   - На всякий пожарный, как говорится, случай вас следовало бы "затушить", но есть надежда, что вы передумаете, и тогда окажетесь достаточно полезны. Я оставлю вам адрес, по которому можно с нами связаться. Не думайте, что если вы связаться с нами не удосужитесь, кто-нибудь будет с вами сводить счеты. Просто существование в шкуре волка-одиночки и безденежье вам должны когда-нибудь наскучить. Тогда ждем. Поверьте, менты все-равно вас поймают, долго не пробегаете. А мы вас и от зоны отмажем, и от прошлого.
  
   Кстати, побег ваш весьма неприятное впечатление на воров произвел. Считают, что вы авторитетных хлопцев подставили, если не сдали, а сами ушли другой дорогой. Так что и в зоне вас ничего приятного не ожидает.
  
   Он неожиданно пластично встал, кивнул коротко и исчез за дверью, как нелепое видение, как фантастическая реальность. Как Серый Ангел.
  
   Я начал одеваться. Я не верил Седому, хотя никаких оснований для этого не было. Настораживало то, что Серые Ангелы так тщательно собрали обо мне все дан ные. Если я перестал их интересовать еще в Красноярске, если они отнесли смерть своих боевиков за счет неле пой случайности - зачем, спрашивается, столь тщательный анализ моей личности? Я отнюдь не супермен, возраст мой близок к пятидесяти, ничем особенным, кроме нескольких удачных афер и некоторой начитанности не выделяюсь. Оставалось предположить, что Седой затеял со мной какую-то игру. И тогда его визит можно отнести к части этой игры: туманность и недосказанность нашей встречи должна была, по его плану, подстегнуть меня к каким-либо действиям.
  
   А человека, который действует, уже можно направлять так, что он и сам не будет подозревать себя участником спровоцированных событий. Я допил пиво. Действительно, жара в Москве стояла тропическая. Надо было куда-нибудь линять. Серые Ангелы - это не менты, с хвоста так просто не слезут. Никогда не поверю, что они испытывают трудности с кадрами. Что им простой аферист, у них и КГБешники, наверняка, работают, и профессора всякие. Что же им от меня надо? Я оделся и вышел из дома, надеясь развеяться. На улице, по крайней мере было не так жарко.
  
   Выйдя к скверику я заметил Сашу и хотел уже подойти, поболтать, но что-то меня удержало. Я отвернулся, прикуривая, и попытался разобраться в источнике сигнала тревоги, так явственно прозвучавшем в моем сознании.
  
   Через две затяжки сущность этого сигнала проявилась: девчонка была в том же "зазывном" взрослом одеянии, а следовательно, врала мне, обещая завязать.
  
   Ах ты, маленькая сука, подумал я, а еще хотел дать ей денег на собаку. Шлюха - она шлюха и есть, независимо от возраста.
  
   Она заметила меня, когда я подошел вплотную, вскрикнула, поднося руки к лицу, шмыгнула было бежать, но я перехватил ее за плечо. Я вовсе не собирался ее бить, хотелось понять для самого себя это двуличие, но в этот момент меня крепко взяли с двух сторон и мгновенно завернули руки, защелкнув на запястьях наручники.
  
   В милиции меня ввели в маленькую камеру, так называемый "отстойник" или "стакан", где даже ноги вытянуть нельзя, если ляжешь на бетонный пол. Я привычно сел на корточки - стандартная поза зэков - и бездумно уставился на небрежно побеленную грубую штукатурку. Когда-то в камерах были нормальные, гладкие стены, но всеобщая грамотность, охватившая и уголовников, выбрасывала на эти стены столько разнообразных афоризмов, что милиция ввела этот, практикуемый обычно на наружных покрытиях, наброс раствора без последующего выравнивания, заглаживания. Какая-то мысль сверлила меня, но я был настолько подавлен, что не мог ее додумать.
  
   Через два часа железная дверь открылась. Меня провели коридором в комнату с привинченным табуретом и письменным столом, за которым восседал щуплый мужичок в штатском. -
  
   Следователь Криводуб, - представился он.
  
   - Очень приятно, - сказал я неприветливо.
  
   - Выкладывайте все, что в карманах, на стол, - сказал следователь. - Потом займемся протоколом.
  
   - Для начала хотелось бы узнать обвинение. - Что тут узнавать. Приставали к ребенку, девочке, склоняли ее к сожительству. Короче, развратные действия в отношении малолетних и хулиганство.
  
   - У вас есть доказательства? - Главное доказательство - показания самой девочки. Любой суд придает им первостепенное значение. Кроме того, свидетель есть, пенсионер, отдыхавший на одной лавочке с ней, вы при нем начали ее преследовать. Сотрудники, вас задержавшие, видели ваши домогательства.
  
   - А ознакомиться с показаниями девочки я могу? - Со временем ознакомитесь. И очная ставка будет, все как положено. А теперь - выкладывайте имущество.
  
   Тут моя замороженная мысль наконец отогрелась. Меня не обыскали в милиции, а сразу засунули в отстойник. Я же еще курил там одну за другой. Так с беглым зэком менты не деликатничают. Да еще гонят какую-то муру про девчонку. Нет, тут что-то другое, и у меня есть надежда на благополучный исход. Я вытащил из правого кармана брюк пачку денег, из левого - платок, из нагрудного кармана рубашки - сигареты с зажигалкой и пенсионное удостоверение. Следователь взял удостоверение, прочитал, приподнял брови:
  
   - Вот видите, старший лейтенант в отставке, инвалид, а имеете склонность к половым извращениям. Деньги пересчитайте.
  
   - Ерунда, - сказал я, - что их считать, я же не в бандитской малине, а у представителей закона.
  
   - Что делали в сквере?
  
   - Курил.
  
   - С какой целью приставали к ребенку?
  
   - Бросьте, господин следователь. Я же не мальчик. Скажите прямо, что от меня требуется. Я понятливый и не болтливый.
  
   - Ну, что ж, давайте по порядку. - Он придвинул лист протокола, взял ручку. - Фамилия?..
  
   В это время в комнату вошел коренастый краснолицый майор.
  
   - Это кто? - напористо спросил он следователя. Насильник?
  
   Следователь протянул мое удостоверение.
  
   - Ну-ну! - проглядев удостоверение, ухмыльнулся майор, - старший лейтенант, значит? Козел он мокрожопый, а не офицер. Надо бы его дубинками повоспитывать, ты скажи там ребятам. А я с ним тут сам поговорю.
  
   Он уселся за стол и некоторое время красочно рассказывал, что делает с педофилами и прочими мокрожопыми козлами, которые пристают к маленьким девочкам. Мой мозг в это время работал напряженно, решая сразу несколько задач.
  
   Если это была провокация Седого, то кто-то вскоре подскажет мне выход. Если это случайность - чем объяснить такую поспешную напористость ментов и их неосведомленность? Того, что я окрикнул в сквере девчонку и схватил ее за плечо, явно недостаточно для столь сурового обвинения...
  
   Я не успел додумать. Майор, оборвав философскую часть своего монолога, ткнул пальцем в мои деньги:
  
   - Сколько тут?
  
   - Не считал.
  
   - Что так?
  
   - Я не бухгалтер.
  
   - Богатый, что ли?
  
   - Да нет, это все мои деньги. Знал бы - оставил дома.
  
   - Где живешь то?
  
   - В центре.
  
   - А сюда что приехал?
  
   - Тебя, майор, повидать.
  
   - Ну-ну. Так, что? Будем писать протокол?
  
   - Наконец до меня дошло.
  
   - Какой протокол, майор, мы с тобой взрослые люди. Делим эти бабки пополам и я тебя не знаю, а ты - меня.
  
   - Умница, - сказал майор, отсчитывая бабки, - давно бы так. Проваливай. К девочкам не приставай, а то посажу.
  
   - Скажи майор, - не удержался я, - насчет показаний девочки - туфта, да?
  
   - Какая туфта? Все по уму. Ты не расстраивайся, старлей, не ты первый.
  
   - А какой же? - спросил я растерянно.
  
   - Сегодня пятый. Что это вас на малолеток тянет, не можете нормальной бабе заплатить или не стоит?
  
   - Сколько же с этого получает девчонка? - спросил я, подходя к двери.
  
   - Десять процентов. Это для нее удобней, чем под вас, козлов лысых, ложиться.
  
  
   Хохот майора преследовал меня даже тогда, когда я вышел на улицу.
  
   Если у меня еще и были сомнения в испорченности представителей рода людского, я их прикончил в первом же баре. От солидной дозы коньяка и жары мне стало спокойно.
  
   Выйдя из бара я купил газету и присел, просматривая объявления. Иногда объявления оказывались очень полезными в моей деятельности, подсказывая новые ходы, приемы.
  
   Одно объявление заинтересовало. Какому-то кооперативу под названием "Флора" требовался сторож. Через тридцать минут я был по указанному адресу. Дверь мне открыл некто в форме морского капитана. Он несколько удивленно воззрился на мою, пригласил войти.
  
   Офис оказался простой квартиркой, заваленной кульками с семенами, какими-то ящиками, среди которых нелепо возвышались старинные напольные часы. Еще имелся там большой письменный стол на львиных лапах, тоже заваленный пакетами и бумагами. В этом ералаше копошился полный человек с лицом доброго пожилого кота, которому на круглую физиономию при делали бульдожьи отвислые щеки. Легкая седина выдавала возраст.
  
   - Вы по объявлению? - спросил человек. - Я директор малого предприятия. Мы, понимаете, купили вагон жилой за крупную сумму, надо там пожить. Только никаких удобств. Ну, плиту газовую мы вам поставим, с баллоном, а так ни света, ничего...
  
   Люблю интеллигентов. Пришел к ним с улицы какой-то тип, кто-что - неизвестно, а они уже оправдываются.
  
   - Я, видите ли, военный журналист,- сказал я вежливо. Сейчас на пенсии, хочу поработать над сборником очерков об армии. Мемуарного типа очерки. Но не вам объяснять, как плохо в городе летом. А на дачу не заработал. Так что искал другие возможности, а тут ваше объявление. Я так понимаю, что надо поглядывать за овощами.
  
   - Да, да, - обрадовался полный, - у нас там овощи. Мы, видите ли, семенами, в основном, занимаемся, арендовали землю. Хотели поселить там семью, но пока никого не подыскали. Нам хоть до осени, пока соберем урожай.
  
   - Наши интересы сходятся, - сказал я. - Все условия для работы, да еще платить мне за это будут. Никаких проблем. Человек я холостой, одинокий, не слишком состоятельный. Ваше предложение для меня - находка. Я искренне рад, что встретил не базарных барыг, а интеллигентных людей. Вот мо пенсионка, а другие документы я принесу, если договоримся. Прописка есть московская, так что вам решать. Человек я еще не старый, а инвалидность - в армии бывает всякое...
  
   - Ничего, это не страшно, - обрадовался директор. - О чем речь? Мы не бюрократы какие. Заключим с вами трудовой договор. И оплата по договоренности. Мы только начинаем, поэтому очень много платить не сможем. Но, как я понял, для вас это не главное. Озеро там недалеко, километра полтора, продукты вам возить будем. И машинка есть печатная, старенькая, правда. Будто специально для вас. А то мы вынуждены пока по очереди там дежурить, отрываемся от работы.
  
   - Я готов прямо завтра отправиться.
  
   Я не стал тянуть, вышел, пообещав быть завтра с утра. За паспорт я был спокоен, военный билет тоже был нормальный. Могут трудовую попросить... А, зачем? Что им трудовая пенсионера, бывшего военного? Определенная настороженность проявится, но потом, когда увидят, что я добросовестно сижу на месте, сторожу, печатаю там что-то, исчезнет. Откуда им знать, что мне высовываться вообще нельзя. Даже сейчас, идя по городу, я рискую смертельно. А было необходимо: мне еще следовало сбросить с хвоста Серых Ангелов. Если их, конечно, вообще можно сбросить.
  
   Я зашел в ближайший магазин, купил большой чемодан, смену постельного белья, кое-что по мелочам из носильных вещей, в том числе широкополую соломенную шляпу, которая скрыла мое лицо. Купил еще пачку бумаги для поддержания репутации специалиста по мемуарам, консервы, кухонный нож, вилку с ложкой, чай, сухари...
   Глава 16
   (Московская область, июнь)
   Сложив покупки я закинул рюкзак за плечо на одной лямке и поехал в старухину квартиру. Я собирался сбросить хвост (а может - хвосты) на другой день, в утренних толпах московского столпотворения часа пик.
   Подходя к подъезду, я увидел труп на ступеньках лестницы. Скорченное, какое-то вывихнутое тело полулежало на ступеньках. Зловещее предчувствие охватило меня.
   В это время послышалось завывание мотора, на дорогу вывернул розовый автомобиль, подламывая кусты примыкавшего к дому кустарника, труп зашевелился, сполз на землю, оставаясь таким же кривым и вихлявым, что-то резануло меня по предплечью, обожгло щеку, автомобиль с тупой настойчивостью танка пробился к подъезду, оттуда выскочили люди, раздалось еще два глухих щелчка, один из этих людей упал, а остальные подмяли оживший труп, послышались чмокающие удары, приглушенный стон, кряканье.
   Я тупо смотрел на руку, по которой густо стекала кровь. Потом вспыхнула боль, отдаваясь в висках. Щеку жгло все сильней, прикоснувшись к ней, я обнаружил, что и она в крови.
   С прежним ревом излишне повышенных оборотов автомобиль начал пятиться, уползать задом туда, откуда появился. Около вагончика уже никого не было. А с того места, где только что стоял автомобиль, ко мне шел человек в легком светлом костюме. В руках он держал какую-то коробочку и, присмотревшись, я с удивлением узнал автомобильную аптечку.
   Он подошел вплотную, тронул меня за плечо и сказал:
   - Давайте пройдем в вашу комнату, я осмотрю рану.
  
   В комнате он помог мне снять куртку, аптечку, вынул оттуда нужное и, быстро касаясь меня приятно прохладными легкими пальцами, обработал раны на руке и на лице.
   - Ничего страшного, - сказал он, приклеивая наложенные тампоны полосками пластыря. - Две царапины. У меня замечательные аэрозоли, очень удобны для поверхностной асептики.
   - Да, - сказал я, - с животными иначе трудно, они не любят терпеть.
   - Если вы угостите меня кофе, я не стану возражать, - сказал человек, не реагируя на мой сарказм, - И позвольте представиться - заместитель прокурора Смердяков Иван Ильич.
   - И, конечно, Серый Ангел, - сказал я зло, разыскивая анальгин и глотая сразу три таблетки.
   - Это вы зря, - сказал прокурор, - вредно для сердечной мышцы. Лучше принять транквилизатор. Вот у меня тут кажется есть седуксен...
  
   Он посмотрел, по-птичьи склонив аккуратную головку, как я неуклюже одной рукой беру кофеварку, решительно отобрал ее.
   - Позвольте уж я сам похлопочу. Значит, Серый Ангел? Весьма забавное словосочетание. Вам, прости те, не надоело попадать в истории?
   - Весьма, - пробурчал я, усаживаясь на кровать и откидываясь на подушку, - сплошной триллер, а не жизнь, с тех пор, как я про вас узнал.
   - Ну, это вы зря. Никакой связи. Это вы покойного Олега Маневина вините за вашу с ним встречу.
  
   Кофе вскипел, он аккуратно положил по ложке пены в чашки, безошибочно нашел на столе соду, добавил мизерную щепотку и лишь потом разлил его.
   - Как все складывалось? Из зоны, где вы имели несчастье с ним находиться, ушла информация о ценностях. Некто третий эти ценности похитил. А некто четвертый начал за ним охотиться, чтобы получить свою долю. Этот четвертый косвенно связан с теми, кого вы так пышно именуете Серыми Ангелами. Поступившая от него информация заинтересовала сию организацию лишь частично. В числе похищенного имеется нефритовая статуэтка из захоронений Древнего Египта. По каталогу она в Англии оценена в полтора миллиона фунтов стерлингов. И есть покупатель, почтенный бизнесмен, держатель уникальной коллекции.
   Он допил кофе, поставил чашку на стол, посмотрел на нее, склоняя головку, снова ее взял, вышел в кухню и сполоснул над раковиной.
   - Мы не претендуем на золотые побрякушки, на камешки там и прочую шелуху, награбленную уголовниками. Нас интересовала и продолжает интересовать только эта статуэтка, о ценности, истинной ценности, ее уголовникам ничего не известно. Да и знай они - не смогли бы реализовать сей раритет в России. И вывезти на Запад не смогли бы.
   - Скажите, - прервал я его, - я-то тут причем?
   - Вы появились в самый разгар охоты и вас приняли за соперника. Отсюда и выстрел около больницы.
   - А сейчас?
   - Это вообще нелепая случайность, без всякой связи с тем, о чем мы говорили. Тех двоих, кого ваша умная слониха соизволила придавить, мы схоронили без шума.
   - Двоих. А третий... Вы хотите сказать, что он выжил и решил отомстить.
   - Его можно понять. Очень сильно изуродован. У него хороший пансион, но вот вбил себе в голову какую-то вендетту.
   - А какой вам смысл за меня заступаться? Я-то вам кто?
   - Вы человек, который стоит полтора миллиона фунтов стерлингов.
  
   Я пролил остатки кофе на покрывало.
   - Видите ли, дело в том, что эта статуэтка находится у родственника Маневина. А его родственник - один из советников президента. Да, не удивляйтесь. жизнь вообще - штука запутанная. Такие бывают странные коллизии. Вот, как-то включил я телевизор, а оттуда - "выключи сию же минуту!". Я, признаться, от растерянности выключил. Потом понял, оценил совпадение, и снова включаю. А оттуда опять: "Я кому сказал, выключи!" Ну, не забавно ли? По статистике, мои ребята специально просчитали на компьютере, вероятность попадания метеорита именно в меня такая же. Так что, не надо удивляться. Политик любят вкладывать деньги в ценности. Очень умно в период инфляции. Вот он и купил эту статуэтку, что тут особенно удивительного?
   - Что ж Седой мне сразу не сказал?
   - Седой? А, вы имеете в виду генерала. Тогда мы еще не проследили эту вещицу. А вас генерал приласкал на всякий случай. Есть у него черта такая, любит занятных людей. И не зря, прозорливый он человек. И удачливый.
   - Но зачем же все-таки вам я? Родственник и так вам ее продаст, если нажмете.
   - Он умный и бережливый человек. Мне кажется, что вы его недооцениваете потому что не знаете. Свои ценности он хранит в Варшавском банке с условием, что если с ним что-нибудь случится, они перейдут в собственность банка. Он человек одинокий, завещать имущество некому. И старость, похоже, хочет прожить в цивилизованной стране. Вот и принял меры предосторожности. Тронь его - все отойдет банку. А банк даже нам не по силам.
   - Ну, так купите.
   - Ему известна ее цена. Я же говорю, что он умный человек.
   - Что же вы от меня хотите?
   - При его осторожности вы - единственный человек, который может стать к нему вхож. Он не знает, что Маневин убит. Вы человек общительный, умеете располагать к себе людей, вы друг его единственного родственника. Существуют доверенности, дарственные. Короче, все это уже технические детали. Важно ваше согласие, ваша добрая воля. Вы ведь во всех аферах придерживаетесь робингудовской философии - берете часть у тех, у кого много.
   Я задумался. Надо было спросить фамилию, но это могло быть воспринято, как потенциальное согласие. К тому же я просто боялся услышать очень известную и, поэтому, очень опасную фамилию. Хоть я и аферист, но аферы такого масштаба мне явно не по плечу. Но долго думать мне не пришлось. Дверь резко раскрылась, чуть не слетев с петель. В уродливой, перекошенной фигуре я с трудом узнал того нервного "гражданского", которого в мыслях давно похоронил под толстыми ногами Кинги.
   Он выстрелил сразу, не прицеливаясь, с бедра. Прокурор, успевший обернуться, легко слетел со стула. На полу его настигли еще два выстрела, которые начисто снесли его ухоженный череп.
   Удивительно проворно для калеки двигаясь, гражданский взял стул, сел в уголок, стараясь не запачкаться в месиве из кровавых мозгов, положил пистолет на колени.
   - Советую тебе смываться побыстрей. Деньги хоть есть?
   - Есть, - ответил я машинально.
   - Вот и мотай. Они это убийство на тебя свалят, учти. Жить тебе теперь в вечном страхе, пока не найдут. А когда найдут - станешь похож на меня. Это приятней, чем просто шлепнуть тебя, падлу.
   Он протер краем пиджака пистолет, вынул обойму - она оказалась пустой, швырнул в кровавую лужу и исчез.
   Я схватил рюкзак, спортивную сумку и выскочил из подъезда. Где-то за деревьями знакомо завывала машина. Я хлопнул себя по куртке - документы были с собой. В три прыжка я скрылся в кустах и присел на корточки. Знакомая машина остановилась около лестницы, выскочившие оттуда люди протиснулись в подъезд.
   Ждать их появления назад я не стал. Я пробрался закоулками, вышел у сквера, посмотрел из кустов вокруг. На знакомой скамейке сидела маленькая шлюха, так легко подставившая меня ментам. Рядом с ней маячила мужская фигура.
   Я всмотрелся. Уже смеркалось, но вечер еще не наступил, а июньские дни долгие. Мужчина был в каком-то нелепом головном уборе, напоминавшем чалму. Мне следовало бежать, прятаться, а я, как дурак, скорчился в кустах, подсматривал. Сладкая парочка встала и направилась к выходу из сквера. Они прошли совсем близко от меня, я разглядел то, что принял за головной убор, - плотную марлевую повязку, охватывающую голову. И обмотан бинт был вокруг ненавистной головы санитарного майора Момота.
   Мелкая шлюха вместе с достойным хахалем шли неторопливо. "Я люблю со старенькими, - услышал я голосок, который теперь вызывал у меня не умиление, а ненависть, - они добрые и не хватаются, и не жадные...". Если б не шла по моим пятам смерть в обличие Серых Ангелов, я не поленился бы выследить этих паразитов и свести счеты с обеими. Но времени не было. Я перехватил первого попавшего частника, пересел в центре на другого, запутывая на всякий случай следы, и поехал к своим работодателям, лихорадочно придумывая чем объяснить мое преждевременное появление.
   Я прекрасно понимал, что вокзалы, аэропорт, автобусная станция будут перекрыты тотчас. Серые Ангелы, похоже, заняли под шумок перестройки многие посты в государстве. В этом не было ничего удивительного. Итальянские мафиози, нажившись на сухом законе, тоже перекрашивались в солидных бизнесменов, резервируя себе государственные должности. Сперва люди создают капитал противозаконно, потом капитал делает этих людей представителями этого закона. Закономерный процесс в мире, которым правят деньги. Но мне от этого понимания ничуть не легче. Сейчас меня. будут искать и представители закона на законных основаниях, и сами Ангелы, в оперативности которых я уже не раз убеждался.
   Болела рука, кружилась голова. Я впервые почувствовал возраст. Очень было жарко. Этот парень! Слониха, видать, не только руки ногу ему повредила, но и голову. Тоже мне, юный мститель! Вообще-то он лихо придумал. Сбил меня с толку. Не убеги я - может ничего бы не было. Смог бы объяснить, кто стрелял. Теперь поздно. Некстати я растерялся. Как он, интересно, от них ускользнул? Месили его здорово, надо же, какой крепкий. Я то его вообще за труп принял. И убежал, прямо из машины. Черт те что творится. карма у меня чудовищная. Только начал спокойно жить...
  
   Уже смеркалось. Я вышел из машины, огляделся. Не заметив ничего подозрительного, зашел в кооператив. напряженно рассчитывая, куда спрятаться, если кооператоров не окажется на месте. Но мне продолжало везти, толстый с львиным лицом был на месте. Он сразу заметил царапину на моем лице, не догадался, естественно, что она от пули, спросил участливо:
   - Вы что-то забыли?
   -Да нет, я вот решил вещи забросить по дороге, чтоб завтра с ними в час пик не толкаться. Не возражаете?
   - Какие возражения! А не хотите прямо сейчас уехать. Я как раз на участок направляюсь, надо сменить напарника?
   -А что, - встрепенулся я, это мысль. Дела свои я в городе завершил, ехать домой, чтоб только переночевать... Годиться, мчим на ваш хутор.
   - Ну, хутор - это сильно сказано. Так, участок земли, вагончик. Мы только начинаем...
  
   Через час мы были на месте. Вагончик оказался отличным, большим вагоном на полозьях с двумя комнатами, встроенной мебелью, тремя окнами с двойными стеклами. Он стоял в тени тополей, в нем было после улицы замечательно прохладно. Участок гектаров в двадцать отлично просматривался прямо из окна. За участком виднелось голубое озеро. Ручей, питавший его, журчал в нескольких шагах от вагончика. Райский уголок. Я сам бы доплатил за право тут жить. Судьба опять проявила ко мне свою благосклонность.
   Очень много недоделанных дел ждали меня в городе. Где-то бродил любитель малолеток Момот, шестерки Серого Генерала вынюхивали мои следы, официальная милиция искала беглого зэка, воры в законе давно просчитали все мои подставки во время побега и жаждали свести счеты. Была еще Маша, то ли человек, то ли Природа в человеческом облике, но девчонка нужная мне зачем-то, возможно - единственное живое существо в мире, которое меня ждет, которое меня любит. А возможно, все это выдумки моего больного воображения? Все возможно. Но пока у меня было время передохнуть, перевести дух. Судьба дала мне тайм аут. И я воспользовался им, спал спокойно. Моя жизнь вошла в колею благополучия. Я упивался одиночеством, загорел до черноты, пропитался свежестью.
   Кооператоры - интеллигенты "Флоры" исправно доставляли мне из города все необходимое. Они даже привезли аккумулятор, в моем домике зазвучал транзисторный приемник, а переноска прекрасно выполняла роль настольной лампы. Появилась и газовая плитка. Да и огород добавлял к моим трапезам первые овощи - укроп, лук, парниковые огурцы, помидоры.
   О том, что будет дальше, я не думал. Судя по благосклонному отношению ко мне кооператоров, я мог с уверенностью прожить тут не только до осени. Зимой вагон тоже надо кому-то охранять. А к тому времени искать меня с прежним пылом не будут. По данным УВД, в розыске только по России постоянно более трехсот тысяч человек. Я, конечно, случай особый, и ищут меня особо. Но время - великий лекарь. И чем дальше уходишь в паутину этого времени, тем больше понимаешь относительность всего происходящего.
   И, может быть, все рассосется, как рассасывается нарыв, оставляя белесый шрамик. И не откроется дверь, не войдет ко мне Серый Ангел, милиционер или питекантроп в кожаной тужурке, явившийся за моим черепом.
   А если и откроется она, то не встанет ли на пороге знакомая фигура с лупатыми глазами, сплющенным носом и шрамом на лице?
   Что она тогда мне скажет? Что скажет мне он? Что скажу себе я?
   Что?..
   Глава 17
   (Москва, июнь - июль)
  
   За несколько дней Калитин успел привыкнуть к сдержанной невозмутимости Григория. В тот удачный вечер им действительно не пришлось долго ждать. Две машины вкатили во двор, мигнули фарами, из одной, такого же джипа "Чарроки" с нулями в начале номеров, горохом высыпали люди, второй джип завернул за дом.
  
   - О, кей, - удовлетворенно сказал Григорий. - Поехали домой.
  
   Он высадил Калитина у гостиницы, еще раз попросил далеко и надолго не отлучаться, махнул рукой и уехал. Калитин постоял, у входа, с удовольствием, полными затяжками выкурил сигарету до фильтра, и пошел отдыхать, представляя лица сослуживцев, когда он привезет из столицы новое звание.
  
   День прошел в полном бездействии, если не считать маленькой несуразности с Момотом. Неукротимый санитарный майор немного оправился от страхов и, конечно же, принялся за старое. Хорошо еще, что он помнил телефон Калитина в гостинице.
  
   Калитин наслаждался многочисленными программами телевизора. Он лежал на кушетке и то и дело переключал ящик то на НТВ, то на канал "Культура". Наконец он остановился на французском музыкально-спортивном канале и начал задремывать, когда телефонный звонок оторвал его от мечтаний. Звонили из райотдела района Речной вокзал, они задержали Момота за приставание к малолетке и теперь интересовались, правда ли задержанный находится в распоряжение сотрудника уголовного розыска.
  
   - Да, сердито сказал Александр Александрович, - это не телефонный разговор, я сейчас приеду.
  
   Он прихватил трубку сотовой связи, прошел квартал до площади Пушкина и спустился в метро, памятуя, что в Москве на машине без соответствующих номерных знаков, как на джипе Григория, добираться куда-либо гораздо дольше, чем под землей.
  
   Районное отделение было рядом с метро, так что вскоре Калитин уже беседовал с краснолицым майором. Уже через две минуты оперативник понял, что никакого приставания, либо других противоправных действий, осторожный Момот произвести не успел, а его задержание - чистой воды туфта. И краснорожий мент на этой туфте неплохо зарабатывает.
  
   - Я, конечно, всего лишь капитан, - осторожно сказал Калитин, да и не столичный, а с провинции, с деревни можно сказать. Но такие фраерские штучки даже в нашей деревне давно не проходят. Ты, майор, тут немного ошибся, на нас, как видишь, заработать ты можешь только служебное несоответствие, но никак не деньги.
  
   Майор покраснел, хотя казалось, что его лицо и так уже вообрало все оттенки этого спектра.
  
   - Ну ка, покажите мне еще раз ваше удостоверение! - попытался он последний раз взять незнакомого оперативника на голос.
  
   - Мое удостоверение не порнографическая открытка, чтоб его разглядывать, - прибавил металла в интонации Калитин, - я в отличие от тебя, крыса розовая, оперативной работой занимаюсь двадцать один год, у меня три ножевых и два пулевых ранения. И получил я эти ранения на работе, а не в кресле. А что звание невысокое, так университетов не кончал - потому и звездочки не сыпятся на погоны. Я тебя, хмырь, насквозь вижу. И будь у меня времени побольше, мы бы с тобой уже сегодня в другом месте разговаривали. Твои провокации в отношении педофилов носят вполне конкретное название - использование служебного положения с целью вымогательства.
  
   Калитин встал, на секунду задумался и добавил:
  
   - И, кстати, так как я уверен, что ты в сговоре с малолетками, есть для тебя и статья в УК России под номером 122 - вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность. С отягчающими, кстати, обстоятельствами.
  
   Он посмотрел как выходит пар из краснорожего майора, брезгливо махнул рукой:
  
   - Брось, знаю я все, что ты скажешь. Мне ты до лампочки, не до тебя мне. Давай сюда моего напарника, он, кстати, тоже майор МВД, и живи, как нравится. Я тебе не пастырь, грехи отпускать. Если бы ты один такой в нашей системе был... А то вас... не счесть. Присосались, упыри!..
  
   По дороге к метро Калитин воровато посмотрел по сторонам и всадил похотливому Момоту железный локоть в бочину. Олег Панфилович охнул, согнулся, постоял минуту, хватая воздух перекошенным ртом, выпрямился и, скособочась, безмолвно пошел рядом. Калитин удовлетворенно улыбнулся, закурил. Он не испытывал к Момоту той ненависти, которая полосанула его по сердцу в разговоре с майором. Эта тварь носила такие же погоны и в представлении населения олицетворяла закон и порядок. Стоит ли удивляться, что эпитет "поганый" накрепко пристал в последние годы к слову милиционер. Из-за таких подонков оперативники избегали носить форму.
  
   В гостиничном коридоре Калитин хотел еще раз врезать неугомонному майору, но пожалел, а только спросил:
  
   - Тебе что, баб не хватает? Или у тебя на них не стоит?
  
   - На баб не стоит, - мужественно ответил, вдруг, майор, чем несказанно удивил Александра Александровича. Калитин впервые посмотрел на педофилию с медицинской точки зрения, а не с точки зрения закона.
  
   "А действительно, - подумал он, вот гомики, они же тоже с бабами не могут. И сажали их раньше по-черному, а теперь не сажают. Вреда то от них нет, если они, конечно, к пацанам не пристают. Может и у этих одна проблема, не могут с нормальными бабами, подавай им малолетку. Лечит их можно, хоть, или нет? Надо бы узнать."
  
   Оперативник сочувственно взглянул на Момота и ободряюще потрепал его по плечу:
  
   - Ладно, не дуйся. Я тебе не со зла врезал. Ты тоже хорош, понимать надо, где находишься и зачем. Давай, дуй в свой номер и не болтайся больше по городу без разрешения.
  
   Вернувшись в номер Калитин попытался вспомнить были ли у него моменты влечения к несовершеннолетним. Вспомнилась пятнадцатилетняя, к которой он бегал в самоволки на втором году службы. Но малолеткой эту девицу считать было трудно. Не по годам развитая, с грудями четвертого размера и ляжками толщиной с телеграфный стол, она трахалась лет с одинадцати, что не удивительно для деревенских девчонок, живущих в центре военного округа, где солдат больше, чем мух.
  
   Смешливый Калитин вспомнил почти анекдотичный случай, происшедший на его глазах в окружной аптеке. Он получал в этой аптеке по поручению старшины медикаменты для санчасти. Аптека, как обычно среди дня, пустовала. Зашел какой-то, явно командировочный, штатский и долго крутился возле прилавка, всматриваясь в лекарства. Всматриваться там особенно было не во что: ассортимент в провинциальной аптеке в те совдеповские годы был небогатый. Так что продавщицы и сержант Калитин прекрасно поняли тактику застенчивого штатского и наблюдали за ним с интересом.
  
   Наконец шпак решился, подошел к кассе, выбил 28 копеек и шепотом попросил и продавца:
  
   - Мне четыре презерватива, пожалуйста?
  
   - Вы не в тот отдел пробили, - ответила продавщица, - вам надо в отдел готовых форм, а вы пробили в рецептурный.
  
   И крикнула на весь зал:
  
   - Катя, перебей гражданину, который гондончики выбивал, на мой отдел.
  
   Красный, как мак, гражданин вернулся к кассе, получил новый чек, вернулся к прилавку, неловко запихал в карман пиджака четыре пакетика по семь копеек (это ж надо, какое время хорошее было - по семь! копеек) и побрел к выходу, забыв портфель на прилавке.
  
   Горластая Катя не поленилась выбежать за ним на улицу и зычно позвала:
  
   - Гражданин, который гондончики покупал, вы портфель забыли.
  
   Бедный штатский посмотрел по сторонам и гаркнул:
  
   - Ну, кто еще не знает, зачем я в округ приехал?!
  
   С этой Катей сержант Калитин потом подружился, и они долго и стрстно любили друг другу на берегу быстрой речушки за кустами шиповника. И Калитина тогда ужалил шмель в правую ягодицу, это было очень больно, он едва сдержал крик, но превозмог себя и начатое дело кончил, как и положено мужчине. А Катя думала, что он от страсти закусил себе губу до крови и шептала: "Ты меня кусай, миленький, не жалей, кусай, куса-а-ай".
  
   ...Григорий вошел необычно резко. Калитин взглянул на него и не узнал. Суховатая сдержанность исчезла, будто ее смыли с лица Григория влажной тряпкой.
  
   - Коньяк есть? - отрывисто спросил Георгий, присаживаясь на подлокотник кресла.
  
   Калитин налил в стакан немного коньяка, посмотрел на Григория, налил еще. Стакан был принят и опорожнен в полной тишине. Григорий пошарил глазами по столику, перевел взгляд на Калитина:
  
   - Александрович, дай-ка закурить.
  
   Калитин знал, что Григорий не курит. Он и сам из-за этого в машине старался курить пореже, а когда курил, всегда открывал ветровое стекло и выдувал дым на улицу. Он без вопросов достал, зажигалку, сигареты, закурил сам, дал прикурить напарнику. Курили молча.
  
   Наконец Григорий брезгливо смял окурок в пепельнице, спросил:
  
   - Ты уверен, что все собрал по нашему фигуранту.
  
   Они все это время были на вы, но Калитин умел не реагировать на подобные обращения. Он знал, как сильны в человеке чувства, как бесконтрольны эти чувства порой. Лично он разряжал стресс смехом. Другие меняли фигуру речи - это было естественно. К тому же переход на ты свидетельствовал только о доверительности разговора, а не о фамильярности.
  
   - Тут особенно и собирать было нечего, - сказал Калитин. - Биография у него с 17 лет в наших документах протоколируется, с первой судимости. Родители врачи были, рос в в Иркутске, таежник неплохой, с 14 лет белковал, на соболя ходил, на изюбря. У нас в Сибири люди с малолетства к охоте привычные. Так он, как без отца остался, так и примкнул к кержакам на промысле. Материн помощник. Ну, первый срок за браконьерство и получил. Оружие у него еще изъяли, браунинг бельгийский. Так себе - игрушка. Калибр шесть тридцать пять, перламутровые щечки - дамская забава. Какая уж тут особенная у него биография может быть. Я сам его последний раз брал по 147 статье. Он давно уже другими статьями не грешит, только мошенничество.
  
   Калитин выдохся, спросил обиженно:
  
   - Да ты скажи, что случилось то? На тебе, глянь, лица нет, Григорий.
  
   - Да нет, ничего, - Григорий провел ладонью по лицу, будто стирая растерянность, - к нам с тобой никаких особых претензий. Только ушел наш Адвокат. Слинял, как будто и в самом Зверь. Какой он там Зверь, Мертвый, что ли? Ну и кликуха!
  
   Григорий налил себе еще полстакана коньяка, выпил, поморщился и, уже более спокойно, рассказал Калитину, что Верт исчез, оставив после себя труп очень серьезного человека, одного из прямых и доверенных помощников шефа, что три боевика наружного наблюдения найдены в машине мертвыми а это совсем загадочно, так как ребята были опытные и Верта даже близко к автомобилю подпустить не могли, что шеф в бешенстве и Григорий впервые за пять лет работы видел его выведенном из себя...
  
   - Наш шеф считался человеком без нервов. Ребята, которые знают его побольше, чем я, - продолжал Григорий, - рассказывали, что он не повысил голос и не изменился в лице даже тогда, когда на его глазах погибла жена с ребенком. - Григорий увидел вопросительный жест Калитина и пояснил: - Их взорвали в машине, термитная мина. Они загорелись, когда шеф шел к автомобилю, его что-то на минуту задержало, а то б и он. И он стоял, смотрел, а охранники пытались вытащить тела, но дверь от взрыва заклинило, и они сперва кричали, а потом перестали. И машина горела в тишине и было слышно, как она горит, весело потрескивая. А он стоял, смотрел, потом обычным голосом сказал: "Подайте мне вторую машину и позаботьтесь о телах".
  
   Григорий зачаровано посмотрел в пустоту комнаты, будто видел там эту страшную картину, тряхнул головой и повторил:
  
   - Так что, шеф в бешенстве, а это значит, что наш фигурант не тот человек, за которого мы его принимаем. Но кто же или кто за ним стоит мы не знаем. Ну сам посуди, как аферист, не спортсмен, не супермен - обычный уголовник может вторично уничтожать группу профессиональных боевиков, уничтожать посреди белого дня с той же легкостью, с которой убивают надоедливую муху? И не оставлять при этом никаких следов? Что он, Джемс Бонд, Рэмбо!? А если это не он, то кто его прикрывает? И зачем?
  
   Григорий, - мягко сказал Калитин, - если бы я знал с какой целью этого афериста так старательно и на таком высоком уровне разыскивают, я, быть может, нашел ответ на твои вопросы.
  
   - Я сам этого не знаю. У нас вопросы вообще задавать не принято. Сказано - найти, вот и ищем. Какие тут могут быть вопросы!
  
  -- Ладно, - Калитин тоже налил себе немного коньяка, пригубил. Вспомнил совсем ни к месту, как Седой учил его различию между коньяком и бренди. Подумал, что и сейчас он пьет бренди, хоть написано "Коньяк армянский". - Ладно, не будем суетиться. Давай-ка расскажи все по порядку и начнем мы с тобой все с начала. Первый раз вообще наощуп искали - нашли. Найдем и теперь. Давай, рассказывай.
   Глава 18
   (Подмосковье, июль)
  
   Почти месяц я наслаждался покоем. Недалеко была деревушка, я несколько раз туда наведался.
  
   Деревня была любопытная. Такое впечатление, что соседство столичного города на ее жителях совершенно не сказывалось. В этой деревушке практически никто не работал, если не считать работой их бесконечное копошение на огородах. Зато пили все. Пили все и всё. Горит - значит годится во внутрь.
  
   На этой почве я быстро сдружился с мужиками и взамен за малую толику денег получал все, что желала душа.
  
   Сперва моя душа возжелала женщину. Были предложены на выбор деревенские "мадонны" в возрасте от 15 лет до 85. Я, как человек не извращенный, остановился на двух девушках среднего возраста и средней комплекции. Обошлись они мне всего в 30 долларов, вскоре надоели, так как считали высшей женской доблестью полнейшую неподвижность в постели. Да и пахло от них... В конце концов они чуть ли не переселились на постоянное место жительства в мой вагончик, так что пришлось принять крутые меры - я горестно сообщил деревенским шлюшкам, что деньги кончились полностью, а зарплата только через месяц. Бабы убрались, но мужички иногда захаживали, не стесняясь семи километров, разделявших их деревню с моим хутором.
  
   Один раз эти праздные мужички привели с собой крупную собаку - странную помощь всех овчарок сразу. Я её обласкал, накормил тушенкой, и она осталась, прижилась, крепко спала весь день, а по ночам гоняла с ужасным лаем мышей полевок от вагончика.
  
   Деревенские бездельники, озабоченные постоянным поиском выпивки, притаскивали мне на продажу самые невероятные вещи. От различных компонентов женского имущества я отказывался на отрез, детали от трактора и мотоциклов меня также не интересовали. Однажды алкаши приволокли охотничье ружье без патронов. Я их послал в соответствующее место, куда обычно мужики не ходят, но намекнул, что более серьезное оружие мог бы посмотреть.
  
   Долго ждать не пришлось. Через сутки меня разбудил истошный лай. Удивленный столь ранним визитом я не проявил радости при виде их истасканных лиц, но они столь загадочно улыбались, неуклюже подмигивая, что пришлось выйти из вагончика. Мы присели на бревнышко, старший алкаш с древним именем Велизар (его все звали Везей) достал из мешка действительно чудесные вещи: немецкий автомат образца 1942 года "Шмайсер" и несколько гранат ФТ-2 (знаменитые "Лимонки").
  
   - А патроны? - сразу загорелся я. С видом волшебного, но безбородого старика Хоттаббыча Везя извлек из того же мешка семь замасленных обойм и еще один полотняный мешочек, в котором сытно перекатывались боевые "маслята".
  
   Да, порадовали меня мужички. Видать еще с войны хранил кто-то это богатство, обмененное сейчас на водку. Я для булды поторговался, но запрошенные 200 долларов в конце концов выложил. Еще бы, на Горбушке в Москве это богатство тянуло штуки на полторы!
  
   Теперь появилось у меня дополнительное занятие. Рано утром я уходил в лесок и тренировался в стрельбе. Еще в детстве в книгах про войну я читал про эту модель автомата весьма нелестные отзывы. Так оно и было: шмайсер стрелял не кучно, даже короткая очередь уводила ствол вправо и вниз.
  
   Испытал я и одну гранату, зашвырнув ее в озеро. Шарахнуло здорово. А потом, когда я собрался искупаться, из глубины, затянутой тиной, вдруг всплыли темные тела, преображаясь на поверхности в блестящие рыбьи тушки. А я то был уверен, что в этом заброшенном озере рыба и не ночевала.
  
   Вскоре приехали кооператоры, привезли деньги, книги, которые я заказывал, (в основном детективы и фантастику), продукты. Деревня пронюхала о зарплате (машина кооператоров въезжала на поселковую дорогу, ведущую к хутору, через неё), ко мне подослали парламентера.
  
   Чернявая Маруся - деревенская примадонна, которая давала далеко не каждому, а через одного, явилась ко мне на мужском велосипеде. Она была одета в невероятно цветастый сарафан, открывавший почти до сосков ее мощные, как фары лимузина, груди. Больше на ней ничего не было, даже трусов, в чём я убедился, когда она слезала с велика.
  
   - У меня сегодня день рождения, - сказала красавица густым баритоном. - Приглашаю.
  
   - Рад бы, но не могу, - скромно потупился я. - Ну, ни как не могу. Дела...
  
   - Денег тогда дай на подарок, - заявила Маруся без малейшего кокетства. - Мне все же уже 22 стукнуло.
  
   Я посмотрел на эту дуру, вздохнул, достал из только что полученных дубовых денег сто тысяч и вручил ей без поклона. Она взяла их хладнокровно и подмигнула, намекая на взаимную услугу. Ну уж нет! Трахать эту здоровенную бабу у меня не было ни малейшего желания. Все же я свою штучку не на помойке нашел, чтоб пихать куда попало.
  
   - Как хочешь! - гордо сказала именинница, закинула мощную, как окорок у пожилого кабана, ногу через раму, звякнула звонком и отбыла, немилосердно пыля по проселку.
  
   Но этот день был, видимо, днем визитов. Не успел я углубиться в детектив, на обложке которого красовалась супердева в купальнике и с двумя огромными пистолетами, как собака залаяла. Я поднялся с любимого бревнышка у вагончика. В клубах пыли ко мне приближался древний мотоцикл. Седок лихо, как жеребца, осадил старинный механизм у входа.
  
   - Здравствуй, дарагой, - сказал он.
  
   Всадник оказался обычным грузином, правда без кепки. Какой бес занес его в этот Богом забытый край?
  
   - Слюшай, дарагой, - с неимоверным акцентом продолжил грузин. - Мэне деньга нужны отчень. Мой дэвушка сэгодня день раждэния. Выручай, геноцвали, а?
  
   - Я тебе что, сын миллионера? Какая еще девушка, Маруся что ли?
  
   - Она! Слюшай, такой дэвушка, слов нэт! Ты думаешь, что я даром прашу? Нэт, грузин нэкогда нэ просит даром. Сматры, что прынёс!
  
   И он сунул мне под нос барабанный револьвер. Я не удержался, взял, прикинул по руке. Машинка была, как новая. Я не такой уж большой спец в оружие, но барабанным револьверам всегда отдавал предпочтение. Вещь безотказная, да и не такая опасная, как бескурковая - случайно не выстрелит.
  
   - Сколько?
  
   - Только для тэбы, дарагой, 100 баксов.
  
   - С ума сошел?
  
   - Зачэм обижаешь? Сам знаешь, сколько такой хароший вэщь на барахолка стоит!
  
   Я на секунду задумался. Естественно, я знал, что наган на барахолке стоит не меньше 500 зеленых. Видно грузин совсем ошалел от знойной деревенской красавицы Маруси.
  
   - Беру, - сказал я решительно, - а патроны есть?
  
   Это я, собственно, спросил без умысла. Калибр 7,62 один из наиболее распространенных, к нагану подходят маслята от многих систем оружия.
  
   - Двадцать штук дам, - сказал грузин. - Патом сам купишь, гдэ знаэшь?
  
   - Знаю, знаю, - сказал я, доставая деньги.
  
   Грузин отбыл, а я подумал, что такойо бширный арсенал мне совершенно ни к чему. Хватит нагана с парочкой гранат, остальное надо поехать в город и толкнуть.
  
   Как выяснилось через два дня, я жестоко ошибался. Оружие понадобилось мне в полном объеме.
  
  
   ...Я как раз приготовил собаке похлебку и собирался ее остудить, когда услышал подъезжающую машину, лай. Потом щелкнул выстрел, овчарка взвизгнула, раздался топот чьих то ног.
  
   Я мгновенно достал из под кровати автомат со снятым предохранителем и начал выкладывать второй рукой не постель гранаты, когда услышал:
  
   - Эй, Мертвый, или как там тебя?! Кидай револьвер, что у грузина купил, кидай в дверь. А потом выходи сам. И не дергайся, если жить хочешь!
  
   - Сейчас кину, - крикнул я, рассовывая гранаты по карманам, - сейчас.
  
   - Ты там не вздумай застрелиться, - крикнул тот же голос, - мы тебя сейчас бить не будем. Требуешься начальству живой. Вылазь давай.
  
   Я распихал, наконец, гранаты, закинул ремень автомата на шею, выдернул чеку и кинул гранату в приоткрытую дверь, где смутно маячила тень кричавшего.
  
   - Ловите!
  
   И сразу же ударил табуретом по оконной раме. Звон стекла смешался со взрывом. Я выпрыгнул в окно, упал, резанул автоматной очередью в сторону машины, кинул туда вторую гранату и, метнувшись за дом, снова лег. Ахнул второй взрыв. Я привстал и аккуратно перебросил через вагончик третью гранату.
  
   В лес я вломился, тяжело дыша, сразу лег за толстую липу, осторожно выглянул из-за ствола.
  
   Я никогда не считал себя смелым человеком, но обстоятельства были сильней меня. А когда трус переступает через свою трусость, он уже ничего не боится.
  
   Около вагончика было тихо. Там стояла большая японская машина пикапного типа с крытым кузовом. Два тела лежали у входа в вагончик, еще один человек "бежал" в сторону леса, "бежал" лежа и неподвижно.
  
   В машине обнаружилось какое-то шевеление. Оттуда высунулась нога в блестящей туфле, вторая. Человек с мощными плечами осторожно выглянул из-за капота, вышел весь, посмотрел в сторону леса. Его лицо, с вывернутыми ноздрями и узким лбом, было запоминающимся. Он подошел к одному телу, к другому. Присел, пощупал пульс. Перешел к третьему, махнул безнадежно. Глянул в сторону леса. Он был уверен, что я уже в нескольких километрах отсюда.
  
   Я смотрел на этого человека в прорезь прицела. Я видел его поросячье лицо, а за этим лицом видел другое - с седыми волосами, лицо Седого. Я не сделал ему ничего худого, а он травил меня, как сайгака.
  
   И я нажал на спуск, нажал мягко, но уверенно, учитывая, что ствол немецкого шмайсера при стрельбе уводит вниз.
  
   Человек изогнулся, изламываясь в пересеченной очередью пояснице, кулем осел около машины. Вновь наступила тишина.
  
   Только случай помог мне отбиться. Если группа хотя бы догадывалась, как я вооружен, она бы обошлась со мной по-другому. Но они думали, что у меня только один револьвер.
  
   Собрался я не торопясь, все нужное, нажитое из вагончика взял. Трупы погрузил в машину, отвез к озеру, утопил, привязав двоим газовые баллоны к ногам, а двоим - саму газовую плитку.
  
   Трудно было в первый раз управлять незнакомой техникой. Но, когда освоил коробку передач, ехал уже с удовольствием. Номера на машине были военные, а может, ментовские. Я доехал на ней до Внуковского аэропорта, бросил ее на стоянке и вернулся в город на такси. Потом - в центр..
  
   Успею ли? Уже по всем линиям связи должен начаться розыск. А может, и есть у меня время?
  
   Трудно же поверить, что какой-то хилый беглый аферист уничтожил всю группу, спрятал трупы, да и гуляет себе спокойно, не прячется.
  
   Я не спеша шел по Москве, рассуждая. Трупов нет, машины нет. К концу дня, может, найдут машину в аэропорту. Пока то да се - сутки прошли. Сообразят, что произошло, сообщат Седому, получат ответ, начнут новую стадию розыска. Это счет по минимуму. Не исключено, что и больше у них уйдет времени. Вывод? Вывод, что звонить Седому сейчас ни к чему, пускай пребывает в неведении.
  
   Теперь, где скрыться, куда спрятаться? Уехать в Заполярье? Места там знакомые, в экспедиции геологической или где-нибудь на метеостанции искать трудно. Но неохота в холод опять забираться. Можно вспомнить профессию бродячего фотографа. Скачи себе по стране, как перекати-поле. И никакого тебе контроля. И патент получить проще простого: заплати бабки в мэрию и получай корочки...
  
   Впрочем, все это глупости. Одно утешает: Седой, как видно, моей жизнью еще дорожит. Да и уважать больше будет, вон сколько я его боевиков уже отправил на тот свет. Но, если я соглашусь на его предложение, он меня использует и вышвырнет, как использованный гондон. Скорей всего, сдаст ментам или ворам. И те и другие меня ананасами в шампанском кормить не будут. Что же делать. Остановить, что ли, этот Земной шар и сойти?
  
   Э-э, поеду ка я на злополучный Речной вокзал. Может майора, пидара, встречу? Хоть на прощание повеселюсь, отомщу этому любителю малолеток. Семь бед - один ответ.
  
   Я поправил лямки рюкзака и самозабвенно устремился в метро. За время жизни на хуторе моя рожа слегка обросла бородой, шевелюра тоже начала курчавиться на бестолковой голове. Да и кто меня сейчас в метро ловить будет? Менты других ищут, почти три месяца прошло со дня побега. Воры специальный розыск на меня устраивать не станут, не такая я важная птица, подождут, когда сам засвечусь на какой-нибудь блатхате, или - когда на срок загремлю. Только боевики Седого за мной охотятся, но тут фора часа два - три у меня имеется. Да и не станут они меня в метрополитене разыскивать, обложат известные им адреса, квартиры.
  
   Я вышел на конечной и побрел знакомым маршрутом. Сквер хотел обойти, но не удержался, взглянул на скамейки. Нет, чудеса не повторяются: ни санитарного майора, ни малолетней посекухи там не было. И пацан - сводник не крутился поблизости.
  
   Я направился к Машиному дому. Вот уж где не стоило мне маячить! Но я шел, как зомби, желая еще разок взглянуть в прекрасные глаза этой девчонки, похожей на деревянного человечка и на озорную дочку. У меня, ведь, никогда не было дочки. И, скорей всего, никогда не будет.
   Глава 20
   (Москва, июль)
  
   Кустики, в которых я маскировался недавно за беседкой, наблюдая за подъездом, разрослись. И кажется, будто сидел я тут не три недели назад, а очень давно, в прошлой жизни. Я устроился на том же бревнышке, огляделся. Доминошников в беседке не было, а вот пробок прибавилось, алкаши не теряли времени зря. Подъезд просматривался плохо, но зато и меня не было видно. Я настроился на долгое ожидание и мысли мои опять вернулись к теме болот. Совсем недавно я прочитал от безделия какую-то популярную брошюру на эту тему и полученная информация всплывала в памяти уже в моей личной интерпретации.
  
   Каждая планета имеет свой цвет. Марс, например, красный, Венера - желтоватая. Нашу Землю принято считать голубой. Такой цвет придает ей обилие воды. Однако, помимо пяти мировых материков, известных каждому как Евразия, Америка, Африка, Австралия и Антарктида, есть на планете и шестой. И он вовсе не голубой, а грязно-зеленый. Ведь именно так на карте окрашены болота и топи.
  
   Болота занимают немалое место: ими оккупировано около четырехсот миллионов гектаров. Они разбросаны повсюду, особенно много их в Сибири, в Якутии. Шестой этот материк - явление особое, ни с чем не сравнимое, мало изученное.
  
   Существует мнение, что болота - это некие язвы на теле Земли, вроде рака или проказы. Они разрушают почву, в них часто скапливается "мертвая" вода - лишенная кислорода и насыщенная кислотами, отравляющая все живое.
  
   Даже насекомые на болотах особенные. Малярий ный комар опасен, но гнус еще хуже. Недаром его называют "полярным вампиром". В болотах Якутии у нас в зоне даже актировали те дни, когда гнус не давал работать вальщикам леса. Актировали, как актируют зимой, если мороз превышает минус 38 градусов. Еще бы, ведь масса гнуса достигает пяти килограммов на гектар. Клубы серого "дыма", застилающего тайгу и тундру,- это и есть гнус, идущий сплошной стеной, как саранча. От него нет спасения. Он набивается в глаза, уши, ноздри, запутывается в волосах, проникает в мельчайшие щели одежды. Даже накомарники и репиленты не спасают от него. Кожа распухает, лицо превращается в кусок сырого мяса. Людьми овладевает неистовство, животные безумеют.
  
   Болота, несомненно, как и все в природе, по-своему полезны. Говорят, что они служат своеобразными регуляторами климата: наподобие губок впитывают излишек влаги, а при необходимости отдают ее.
  
   Но мир болот - это мир притворства, мир жестокого лукавства, самые красивые места - изумрудные лужайки, пышные ковры цветов - одновременно самые гибельные. Не успеешь ступить - засосет. Даже деревья в этом странном мире растут наоборот - вверх корнями. Вода в болотах зачастую перенасыщена ядовитым метаном, в поисках кислорода корни изгибаются, растут вверх.
  
   Даже солнечный свет в этих местах иной. Сквозь пелену испарений он кажется вялым, расплывчатым. Луна там тоже не радует, ее пепельный, искаженный свет нагоняет тоску.
  
   Особенно неприятен лунный свет на исходе ночи. Над болотами кипит адское варево тумана, в его мутных клубах маячат бледные призраки, скользят странные видения, оборачиваясь несуразными кикиморами, лешими, прочей нечистью.
  
   Такая предрассветная пора, у монголов именуется "Часом Быка". В этот роковой час над миром безраздельно царствуют Демоны смерти...
  
   Да, навидался я этих болот. Почему-то зоны часто строят именно рядом с ними. А может, раньше там был лес, но зэки его вырубили и родилось болото. Впрочем, любая зона - сама по себе БОЛОТО. Весь наш мир - сплошное болото. И Час Быка для меня лично, похоже, приближается.
  
   Я напрягся. К подъезду шли два человека. Один, маленький, был моей Машей. Второй, в военной одежде, очень походил на мокрожопого педофила Момота. Третий раз судьба подсовывала мне его - высшее совпадение придумать невозможно. Без всяких предсказаний, намеков, фортуна кричала мне ОТКРЫТЫМ ТЕКСТОМ: нельзя, опасно, уходи, тут смерть!
  
   И я замер, как изваяние, в попытки осознать то, что человеку осознать невозможно.
  
   ***
  
   Момот, обрадованный тем, что подцепил упрямую девчонку на крючок, совершенно забыл о задании. Он, даже, телефон забыл взять с собой, так спешил выйти с Машей из этого дома. В квартире он не мог расслабиться, не решался дать волю своим сексуальным фантазиям. Его подсознательно тревожило убеждение, что квартира прослушивается и, может, даже просматривается. Он не имел еще четкого плана, но переоделся в форменную одежду, памятуя, что эта одежда не привлекает внимание и создает своеобразную "ауру" безопасности.
  
   Пока они шли через двор, Олег Панфилович был весь напряжен. Он не видел агентов наружного наблюдения, но ощущал их всем своим существом. К тому же, он испытывал страх перед Вертом. Стоило ему вспомнить свое пробуждение под ослепительным лучом фонарика, как у него начинала болеть голова, будто его снова били по черепу графином.
  
   Момот побродил по району, заглянул в магазины, купил посоветовавшись с девочкой грушевый сок. Укладывая сок в портфель майор удовлетворенно подумал, что в резком вкусе этого сока девочка не заметит привкус снотворного. И тут же, огорченно вспомнил - квартира скорей всего прослушивается. Как наркоман, он был закорочен на девчонке, поглощен её обликом, и хитрый мозг изыскивал лазейки.
  
   "Э - э, - подумал Момот, - мне никто не говорил, что я обязан возвращаться в квартиру. Наоборот, они говорили, что Мертвый Зверь - не дурак, в квартиру не пойдет, а попытается перехватить нас в другом месте. Для этого я и должен с ней подолгу гулять. Следовательно, я могу спокойно ехать с ней в гостиницу, а потом объяснить, что хотел как лучше, пытался его подманить, собой рисковал".
  
   - Ты в гостинице жила когда-нибудь? - спросил он девчонку.
  
   Как все дети, Маша любила новые впечатления.
  
   - Нет, - сказала она, - а что, можно пожить в гостинице? Это дорого, наверное?
  
   - Дорого, конечно, особенно в Москве. Но, чтоб сделать тебе приятное, чтоб ты на меня не дулась, я готов раскошелиться.
  
   - Тогда давайте поедем в гостиницу. На такси.
  
   - Нет проблем, - по столичному сказал майор, взмахивая рукой. Частник, проезжавший мимо, радостно затормозил.
  
   ***
  
   Момот так быстро и неожиданно поймал машину и уехал, что наружка, предупрежденная, что майор будет не спеша гулять с девочкой в районе Речного вокзала, не успела среагировать. Они связались с Григорием, сообщили ему номер частника и уселись на лавочке, ожидая дальнейших распоряжений.
  
   Георгий, спокойно ожидавший развертывания событий в номере Калитина, вскочил с кресла и начал обзванивать оперативные точки, пытаясь перехватить неизвестного частника. Если бы Григорий знал, что майор по какому-то наитию, вдруг, остановил машину, заплатил шоферу не торгуясь, а сам увел девочку в метро, приговаривая, что "прокатились, а теперь быстрей доедем на метро", он бы вспомнил и Бога и Дьявола. Но Григорий был уверен, что майор вскоре вернется к указанному району и не слишком переживал. Он, как и все, считал, что аферист себя среди белого дня на глазах у прохожих не проявит, а небольшое отклонение от инструкций отнес за счет попыток Момота наладить отношения с ребенком. Он помнил, как мрачно принял девочка-дикарка своего нового наставника и еще сам посоветовал Момоту потакать ее капризам, чтоб подружиться.
  
   ***
  
   Седой готовился к беседе с Вертом. Он даже зауважал афериста, так лихо проявившего себя в бою. Седой оценивал людей практически, по поступкам, и поступки зэка с лихой кличкой Мервый Зверь, ему нравились. Он, даже, подумал о том, что после использования афериста можно попытаться оставить в аппарате и использовать для нестандартных поручений.
  
   ***
  
   Я, наконец, вышел из ступора. Солнце близилось к горизонту, косые лучи контрастно освещали удаляющиеся фигурки, они казались вырезанными из черной бумаги. Я понимал, что от меня ждут поступков. Я понимал, что двор и подъезд просматриваются, что за санитарным майором и Машей ведут наблюдение, надеясь засечь меня. От меня ждали поступков и я начал их совершать, полностью положившись на интуицию. Мой разум, как бывало всегда в трудные моменты жизни, полностью отключился, моим телом управляло подсознание, инстинкты далеких предков. И, подозреваю, моими предками были существа хищные, зубастые, хитрые и настырные. Недаром мне часто виделось, будто я - леопард, совершенная машина для убийства, умеющая выжидать и нападать внезапно с молниеносной быстротой.
  
   Я думал обо всем этом отстранено, а тело существовало само по себе. Оно вышло на пересечение Фестивальной улицы в районе улицы Лавочкина, засекло далекие фигурки и теперь двигалось за ними по другой стороне улицы на значительном расстоянии. И, когда одна из фигурок подняла руку, голосуя, мое тело также подняло руку, село в машину, положило водителю пятидесятидолларовую купюру на колени и сказало:
  
   - Вон, машина отъезжает на той стороне улицы. Если сможешь от нее не отстать, получишь еще столько же.
  
   Так же механически мое тело проследило за остановкой около метро "Водный стадион", отдало шоферу обещанные деньги и, пластично маскируясь, проникло в метро, ни на миг не упуская из сектора наблюдения майора с Машей.
  
   ***
  
   - Два часа прошло, - сказал Калитин тусклым голосом. - Похоже, мы опять недооценили нашего афериста.
  
   Григорий, который уже полчаса терзал телефон, посмотрел на него растерянно.
  
   - Я сделал, что мог. И все, что мы знаем, так это то, что частник их высадил на "Водном стадионе". Верт вообще в районе дома этой девочки не появлялся. Ребята сразу после того, как потеряли Момота, расширили радиус просмотра. И связи нет. Пеленг сходиться на квартире, майор не взял телефон с собой, сволочь этакая! Зря я не объяснил ему, что телефон еще является источником сигнала и мы можем легко запеленговать его местонахождение. Но почему он его не взял, он же боится этого Мертвого Зверя, у него вся надежда на нашу поддержку?! Что я доложу шефу?
  
   ***
  
   Седой всегда ужинал рано, чтоб не ложиться спать с полным желудком. Он очень дорожил своим здоровьем. Доклад о поимке Мертвого Зверя Седой предполагал получить поздним вечером. Раньше аферист не решиться попытаться прорваться в квартиру ребенка. В том, что Верт крутиться где-то там и, наверняка уже заметил опасного для его девочки Момота, Седой почти не сомневался.
  
   Седой закрыл папку с документами, которую просматривал во время еды, Тут была вся жизнь афериста, и Седой считал, что теперь может предугадывать поведение Верта. В принципе он был прав. Верт действительно шел по следу Момота. Одного Седой не мог учесть, что это был не Верт, а древний хищник в облике Верта.
  
   ***
  
   Зверь, руководивший моим телом, почувствовал движение майора с девочкой к гостинице "Центральная". И поступил этот зверь в высшей степени разумно и совершенно неожиданно для меня самого - обогнал парочку, первым зашел в гостиницу, мгновенно оценив присутствие дежурного охранника и объявления разных фирм, арендующих в гостинице помещения.
  
   - В турфирму, - небрежно сказало мое тело, уверенно проходя мимо охраны и нахально доставая сигарету с зажигалкой.
  
   Я поднялся на второй этаж и продолжил слежку. Инстинкт хищника не подвел, я предугадал движение жертвы - майор с Машей вошел в гостиницу, показал охраннику пропуск и зашел в лифт. Я прислушался. Лифт остановился на четвертом этаже. Что для леопарда несколько прыжков по лестнице. На четвертом этаже я оказался вовремя и успел заметить в какой номер они вошли. Теперь оставалось ждать и при том, не привлекая ничьего внимания. Поэтому я спустился вниз и снял номер на четвертом этаже по паспорту геолога. Администраторша взглянула на паспорт мельком, выдала мне ключи и посоветовала спуститься на ужин в их гостиничное кафе.
  
   ***
  
   Майор хвалил себя за то, что догадался привести девчонку именно в эту гостиницу. Он только вечером, сняв китель, обнаружил, что забыл телефон в той квартире. Майор собирался позвонить Григорию после того, как все, что хочет с девчонкой сделает, и объясниться. Если аферист за мной следит, то вам легче схватить его в гостинице, да и он смелее пойдет в гостиницу, чем в дом, собирался сказать майор в свое оправдание.
  
   Момот был уверен, что люди Григория не теряли его из виду ни на минуту. Он никак не мог предположить, что отрубил хвост наблюдения, а следовательно и надежду на помощь. Впрочем, майор обо всем этом думал мельком, сейчас он, как все маньяки, не мог трезво оценивать свое поведение. А о неожиданной для него самого пересадке из машины в метро майор вовсе забыл - этот поступок был продиктован подсознанием, жаждущим похоти.
  
   ***
  
   Люди часто думают, что их поступки не предопределены. Они с важным видом рассуждают о свободе воле, о праве выбора. Им кажется, что у них есть прошлое, есть будущее. На самом же деле, тот краткий "миг между прошлым и будущим", называемый жизнью, запрограммирован с точностью до микрона.
  
   Верт может отказаться от попытки спасти Машу. Тогда он убежит от Седого и дальнейшая жизнь его сложится иначе. Но он не откажется.
  
   Седой может задуматься над тем, что аферист уже дважды срывал его планы, ломал все расчеты. Но он не задумается.
  
   Маша может насторожиться от излишней навязчивости Момота, в ней вспыхнет то сверхъестественное знание, которое сделало ее непохожей на других детей. Но она не насторожится.
  
   Калитин может на всякий случай заглянуть в номер санитарного майора - а, вдруг, он пришел в гостиницу? Но он будет мрачно пить коньяк и сочувственно цокать на горькие высказывания Григория.
  
   Момот может на секунду оценить свое необычное поведение и испугаться последствий. Вроде, уже доставалось ему по буйной головушке. Но маньяк, составляющий вторую сущность майора, не позволит ему отвлечься от жертвы.
  
   Некому вельможе в ноги бросился раб. Он сказал, что встретил на базаре Смерть, которая грозила ему пальцем, и стал умолять господина, чтобы тот дал ему коня. Раб хотел спастись от смерти, сбежав в города Самарру.
  
   Вельможа дал ему коня, раб умчался, а вельможа пошел на базар, где увидел Смерть. Он подошел к ней и спросил:
  
   - Зачем ты пугала моего раба?
  
   - Я его не пугала, ответила Смерть. - Просто я очень удивилась, встретив его в этом городе, потому что сегодня вечером мне предстоит с ним свидание в Самарре.
   Глава 21
   (Москва, гостиница "Столичная", июль)
  
   ...Григорий мрачно пил коньяк, сопровождая каждый глоток отборным матом. Калитин и не предполагал, что лощенный джентльмен, коим всегда выглядел Григорий, может так выражаться.
  
   - Я этому Момоту яйца по телеграфным столбам развешу! - сказал Григорий, допив стакан и закуривая из Калитинской пачки.
  
   - Боюсь, что Верт тебя опередит, - ехидно сказал Калитин. - Может, я поеду, покручусь там возле дома? (Оперативник и не подозревал, насколько он близок в своем ироническом высказывании к истине).
  
   - Без тебя есть кому крутиться. Весь район блокирован, я поднял все силы. Фотография Верта есть, даже, у всех постовых. Нам остается только ждать. Кто-нибудь да проявится: или Момот, или Верт, или еще кто...
  
   ***
  
   ...Момот уговорил Машу принять душ и постирать трусики. Он напомнил ей, что он, все-таки - врач, а потому лучше знает, когда маленькие девочки должны менять нижнее белье.
  
   - Ты же не хочешь, чтоб у тебя началось воспаление в паху? - сказал он. - Девочки в твоем возрасте должны менять трусики ежедневно, ты уж мне поверь, я как никак детский врач. Выстирай, когда сполоснешься под душем, повесь на трубу горячую в ванной, они через пару часов высохнут. А я пока схожу в буфет, куплю еды. Ты что хочешь на ужин?
  
   Маша уже выпила сок, куда Момот успел влить несколько капель снотворного. Это количество не могло её усыпить, но вызвало вялость, частично подавило волю, чего майор, собственно, и добивался. Майор знал, что ребенка из интеллигентной семьи иногда можно легко склонить к послушанию и постельным играм, если запутать их в словесной паутине. Интеллигентные, начитанные дети часто живут в мире воображения, но совершенно беспомощны при столкновениях с жизненными реалиями. Вдобавок, они никогда не рассказывают о том позоре, который испытали. Маша относилась именно к этому классу, так что похотливый майор решил не усыплять ее сразу, а использовать одурачивание, в котором был большой мастак, и добиться добровольного согласия.
  
   - Курицу, - сказала Маша. - Принесите мне куриную ногу с капустой. - И уточнила. - Жареную.
  
   Майор запер за собой дверь номера и весело отправился вниз, в кафе, отметив про себя, что девчонка начала обращаться к нему на "вы", а это хороший признак, маленький залог будущего послушания...
  
   ***
  
   ...Я не стал обживаться в казенном сервисе номера. Я положил сумку на застланную кровать, достал автомат, перекинул его на спину, сунул в нагрудный карман пиджака последнюю гранату и переложил револьвер из кармана плаща в правый карман брюк. После этого я прилип к замочной скважине, пододвинув для удобства стул. Мой номер был наискосок от Момоновского, но самый край его двери был виден. Да и слышно было все, что делалось в коридоре.
  
   Не успел я до конца расслабиться, готовясь к долгому ожиданию, как дверь напротив ушла из поля моего зрения, вместо него появилась гладенькая фигура майора, я услышал, как он говорит в номер Маше: "Вместо халатика возьми мою рубашку, я повесил на стул, она чистая, не надеванная". Щелкнул ключ и Момот прошел мимо моей двери, что-то мурлыча про себя.
  
   Первый мой порыв потянул, было, зайти к Маше (гостиничный замок не представлял для специалиста моего класса особых проблем), но тот зверь, который в последнее время стал все чаще брать у мозга управление телом, запретил - побеждает тот, кто умеет ждать. Было еще не поздно, время позволяло немного выждать. Не набросится же этот гнойный фраер на девочку сразу. Ему ее надо, по крайней мере, усыпить. Следовательно время у меня есть. Хоть и немного.
  
   Я расслабил мышцы, поправил шмайсер и закурил, успокаивая бешенный ритм сердца...
  
   ***
  
   Момот купил все, что просила Маша, только вместо капусты на гарнир пришлось взять вермишель. Но он взял салат из капусты. Себе он купил большой ромштекс с гречневой кашей. Расчитался, ужаснувшись на миг ценой, но тут же успокоив себя - деньги были не его, казенные, и вошел в лифт, балансируя тарелками. У входа в номер он ухитрился достать ключ и открыть дверь, не уронив эту пирамиду из четырех тарелок (в четвертой был хлеб), прошел в номер, с облегчением поставил еду на столик, вернулся в прихожую, запер дверь, оставив ключ в замке и слегка повернув его, чтоб снаружи никто не смог открыть. Возвращаясь в комнату он прислушался у ванной. Вода не лилась, слышался тоненький голосок, напевавший песеньку про "мордочку, хвост и четыре ноги".
  
   - Маша, - позвал Момот, - еда стынет, поторопись.
  
   Девчонка вышла именно в том виде, который больше всего возбуждал майора: в его рубашке на голое тело. Майор сразу пошел ей навстречу, зашел в ванную и удовлетворенно взглянул на трусики, висящие на трубе с горячей водой. Желание, особо острое после вынужденного воздержания, полоснуло его, как ножом, у него даже в глазах потемнело. Он сел за стол, заглянул сверху за ворот собственной рубашки, убедился, что не ошибся в размерах девчоночьих грудей, сглотнул слюну и вяло поковырял пластмассовой вилкой в еде, наставительно говоря:
  
   - Ты, Маша, веришь в судьбу или в Бога? Я, вот, к примеру, верю и знаю, что человек может приблизить желаемое, если способен жертвовать ради этого чем-нибудь личным. Я понятно говорю или очень по взрослому?
  
   - Что тут непонятного? - вяло сказала Маша, обсасывая куриную ножку. - Конечно, от нас самих все зависит. И судьба тоже. А насчет жертвовать, так я бы ради того, чтоб Володю найти, чем хочешь готова жертвовать. Но у меня же ничего нет, я еще маленькая?
  
   Момот даже для блезира перестал копаться в ромштексе. Девчонка сама шла к нему в лапы и, он это чувствовал всей шкурой, было похоже, что он добьется ее без усыпления. Он понимал, что она еще невинная - это не дворняжка-нищенка из Красноярска, но он и не собирался ее насиловать. Вполне достаточно потрахать ее между ног, сунуть в рот и в попку. Невинности лишать девчонку из такой семьи опасно, она хоть и не расскажет, но на медосмотре могут обнаружить, а в попке и следов через день не останется, тем более во рту.
  
   - А вот давай испытаем судьбу, - радостно сказал Момот, доставая из кителя записную книжку. - Я напишу тут три билетика с испытаниями. Какое ты вытащишь, такое и надо пройти. Сможешь - найдем твоего друга, не сможешь - значит не судьба. А какое испытание тебе выпадет, это тоже от судьбы зависит. Сможешь?
  
   Майор специально не спросил: "хочешь", "сможешь" подразумевало безусловное согласие, будто иначе и нельзя было поступить для того, чтоб найти друга. Простенький психологический ход, но на детей, не искушенных в софистике, действует безотказно. Главным образом на чистых, образованных детей из хороших семей.
  
   - Давайте, - сказала Маша уже не так вяло, - а какие испытания?..
  
   ***
  
   ... Прошел уже час с того времени, как санитарный майор вернулся в номер с грудой тарелок. Пора было и мне двигаться, если этот паразит пользуется снотворным, сходным по действию с моим любимым калипсолом, то он уже мог девочку усыпить.
  
   Я еще раз поправил неудобный автомат, который магазином норовил продырявить мне печень, вышел из номера, прислушался и подошел к противоположной двери. В замочную скважину ничего видно не было, так как там торчал ключ. Я ткнул его авторучкой, но ключ сидел плотно, наверное майор повернул его поперек бороздками, когда закрывался. Что ж, из головомойки в Красноярске эта санитарная падла извлекла определенные уроки. Но неужели меня можно остановить такой ерундой, как запертая дверь!
  
   Я тыркнулся в номер слева, там было тихо и на стук никто не ответил. Тогда я стукнул в номер справа, где орал телевизор. Послышались шаркающие шаги, мужской голос с сильным акцентом спросил:
  
   - Кото стукай?
  
   - Сосед, - сказал я ласково.
  
   Дверь открылась. Небритое лицо кавказской национальности пялилось на меня, ниже лица находилась волосатая грудь, едва прикрытая халатом, а еще ниже голые волосатые ноги в огромных шлепанцах.
  
   - Эй, земляк, - сказал я проталкиваясь в номер, - я твой сосед, слева, вон оттуда, я ключ, понимаешь, забыл, геноцвали, можно я по балкону пройду к себе в номер?
  
   - Какой калюч, - удивился черножопый, пытаясь меня вытолкнуть обратно в коридор, - какой балакон? Я тут сама живу, слюшай да!
  
   У меня не было ни малейшего желания заниматься с этой волосатой обезьяной разговорным русским языком. Я не учитель. Поэтому я вытащил из брюк наган и ткнул его стволом в живот.
  
   Вот уж не думал, что эти черножопые могут так бледнеть. Я всегда считал, что у них, как у негров, кожа продублена южным солнцем навечно.
  
   - Дэнги возми, дарагой, все возми! Я малачать буду, бэри дэнги,.. - шептал он, пятясь.
  
   - Дурак, - сказал я, входя в номер и разглядывая пьяную красотку в кровати, - я же сказал, что мне просто надо по балкону перейти к себе в номер. Ключ я забыл. А деньги, что ж - деньги я могу взять, если ты настаиваешь.
  
   Он явно от страха перестал понимать русский вовсе. Достал бумажник и держал его перед собой, как маленький щит, могущий спасти от револьверной пули. Пришлось взять. Я сунул бумажник в левый карман пиджака и подошел к окну, за которым по моему разумению должен был быть балкон.
  
   Балкона не было. Я растерялся. Видел же я с фасада гостиницы маленькие балкончики. Но делать было нечего, в конце концов соседнее окно не должно быть далеко, а уж карниз между ними просто обязан быть. Я вернулся к двери, запер ее, положил ключ на стол и погрозил нерусскому пистолетом:
  
   - Ложись в кровать и молчи!
  
   Потом я открыл окно нараспашку и высунулся в жаркую полутьму вечерней столицы. Да, карниз был, но какой узенький. Я посмотрел на соседнее окно. Света там не было, значит майор уже уложил ребенка. Холодная ярость охватила меня, смыв остатки осторожности и страх перед высотой. Я вылез на карниз, сделал два шажка, балансируя, ухватился за подоконник, (слава Богу окно из-за жары было открыто вовнутрь), хотел присмотреться, прежде чем залазить туда, но тут услышал Машин голос:
  
   - Я так не хочу, - громко сказала девочка, - мы так не договаривались. Что вы делаете, я не буду в рот, так нечестно...- Тут звуки голоса смялись, будто их скомкали.
  
   Я понял, что девочке зажали рот или горло. Мозг вновь стал всего лишь придатком хищного тела, это тело очутилось в номере раньше, чем я отдал ему приказ к атаке; мне не нужен был фонарик, мне не нужно было оружия, которым я был нашпигован, как террорист, мне нужен был только гнойный пидар Момот и он встал мне навстречу - голая упитанная фигура с еще торчащим фаллосом, но он вставал медленно, будто двигался в какой-то вязкой жидкости, и мое тело значительно опережало его...
  
   ***
  
   ...Седой посмотрел на часы, хотя мог и не смотреть. Он всегда чувствовал время, как животное, с точностью до минуты. Но он все же посмотрел, убедился, что уже 22-30, точно выверенным движением, в котором не было ничего лишнего, взял телефонную трубку и нажал повтор.
  
   - Да, - почти сразу же отозвался Григорий, - я слушаю.
  
   По легкой хриплости и взволнованности голоса Седой понял, что произошли некие непредвиденные события.
  
   - Докладывай, - сказал он сухо.
  
   Выслушав скороговорку подчиненного, Седой некоторое время молча дышал в трубку. Потом положил ее на стол, встал, прошелся по комнате, взглянул на себя в зеркало. Лицо было таким, каким он заставлял его быть - бесстрастным. Он вернулся к телефону, осторожно взял трубку, в которой все еще алекал его лучший исполнитель и нажал на кнопку отключения. Трубка смолкла...
  
   ***
  
   ...Григорий смотрел на Калитина, но не видел его. В остановившихся глазах напарника стыл совершенно животный страх. В дверь с грохотом забарабанили. Калитин в один прыжок оказался около нее. Дверь не была заперта, она, как и окна, открывалась вовнутрь, но стучавший дергал ее на себя. Калитин гаркнул, стучавший отпустил наконец ручку, дверь открылась и Александр Александрович увидел волосатого человека в распахнувшемся халате и в одном тапочке.
  
   - Там бандита, - хрипел волосатый, - дэнги забирал, втарой номера пошла!
  
   - Скорей, - оттолкнул Калитина Григорий, - это у майора, надо успеть.
  
   "Надо отдать должное Грише, - мельком подумал оперативник во время короткой пробежки, - реакция у него получше, чем у меня. Я-то сразу и не сообразил, что это связано с самодеятельностью Момота".
  
   Григорий уже стоял у майоровской двери, прислушиваясь. Тут из-за этой двери взвился очень громкий крик боли, он пронизал весь коридор и оборвался, как звук мощного сигнального горна.
  
   - Давай вместе, - сказал Григорий, отходя для разбега.
  
   Они вместе на скорости вбили крепкие плечи в запертую дверь и с грохотом ввалились в номер...
  
   ***
  
   ...Я, наверное, на долю минуты потерял сознание от перенапряжения. Я все-таки аферист, а не зеленый берет. Очнулся я от боли в руках и от того, что кто-то гладил меня по щекам. Усилием воли я стряхнул багровую пелену, застилавшую сознание и заставил себя смотреть.
  
   В номере горел свет, прямо передо мной был тощий голый девчоночий живот, а милый Машин голос шептал:
  
   - Ну же, Вовка, ну же, ну что ты...
  
   Я дернулся, обретая власть над телом. Оказывается я сидел на полу, Маша голышом стояла надо мной и гладила меня по щекам, что-то нашептывая.
  
   - Иди, оденься, - сказал я сипло, - простудишься.
  
   И сам удивился этому нелепому: "простудишься".
  
   Маша, похоже, только сейчас осознала, что стоит передо мной в чем мать родила, ойкнула и смылась в ванную. Я медленно, буквально по частям встал. Мышцы болели, будто я сутки отработал на лесоповале. Я посмотрел на руки, они были в крови, а ногти на указательном и среднем пальцах левой руки содраны. Я перевел взгляд на майора. Педофил лежал без сознания, его грудь и живот были в ранах, будто его терзал тигр. Я вновь перевел взгляд на свои руки, на сломанные ногти. Да, человеческие возможности беспредельны, где-то я об этом читал.
  
   Я взглянул на стол, где стояли тарелки с объедками. Между посудой лежал отличный нож с костяной рукояткой, такие выкидные ножи из мягкой стали делали у нас в краслаге, стоили они дорого. Я опять посмотрел на обмякшее тело Момота. Червячок, болтавшийся внизу его пухлого животика, только недавно мучил мою девочку, мою сестру, дочку. А скольких наивных девочек уже опоганил майор! А скольких еще опоганит!!
  
   Я хладнокровно взял нож в правую руку, нагнулся к Момоту.
  
   Нож действительно был отлично наточен, лезвие почти без сопротивления отсекло мерзкий майоровский отросток. Момот очнулся от боли, взвыл, как пожарная сирена, и вновь потерял сознание.
  
   В этот же момент рухнула входная дверь. Вместе с ней в прихожую ввалились двое мужиков. Это были спортивные мужики, потому что один вскочил на ноги мгновенно, а второй вообще не упал, ухитрился устоять на ногах и, даже, достать пистолет. Но направить его на меня он не успел. Маша выскочила из ванной, перекрыв дверью им дорогу, что позволило мне завести руку за спину и развернуть снятый с предохранителя шмайсер в сторону нападавших.
  
   - Маша, ко мне! - заорал я еще громче, чем перед этим Момот.
  
   Маша подбежала, прижалась ко мне где-то сбоку, и я не целясь, забыв, что немецкий автомат при выстрелах уводит стволом вниз, нажал на гашетку. В маленькой комнате выстрелы прозвучали очень громко, номер заволокло гарью от пороха. Я обнаружил, что в левой руке у меня до сих пор нож, а правая бессмысленно давит на спусковую скобу, пытаясь что-то выдоить из пустого магазина. Тогда я резанул по автоматному ремню ножом, бросил этот нож в ту же сторону, куда стрелял, и полез за пистолетом. И, кончено, он застрял в кармане брюк: я дергал, разрывая материю, но никак не мог его выдернуть.
  
   И тут до меня дошло, что передо мной никого нет. Вернее, есть оба эти мужика, но они лежат себе спокойненько у входа, две кучи человеческих тел - одна еще дергается, стонет, а вторая и вовсе неподвижна. Тут и наган, наконец, высвободился из брюк. Я подержал его в руке и сунул обратно. И вместо нагана взял в руку Машино худенькое плечо и сказал ей тихонько:
  
   - Пойдем, дочка.
  
   И мы пошли. Перешагнули через три тела, вышли в коридор, заполняющийся жильцами и гостиничными работниками, пошли себе спокойно, не привлекая к себе особого внимания.
  
   На втором этаже нам навстречу попались двое амбалов гостиничной охраны. Они на нас ни малейшего внимания не обратили. Мы так и вышли из гудящей возбужденными голосами гостиницы, сели в какое-то такси - их у отелей в Москве всегда полно, и поехали к метро "Площадь Ильича". Несмотря на шок после всего происшедшего, я четко помнил, что там рядом останавливается электричка...
   Эпилог
  
   ... Пахана встречали торжественно. Самолет из Красноярска приземлился в Симферополе в 17-30, но уже в 17-00 на правительственной стоянке запарковались 12 новеньких джипов (на черноморском побережье авторитеты предпочитали пользоваться вездеходами), из них высыпала толпа мордастых шестерок, организовав своеобразный почетный караул и оттеснив робких ментов, потом из каждой машины вышли воры в законе, одетые сообразно своим понятиям о моде, и начали не торопясь прогуливаться возле машин, разминать ноги.
  
   Когда самолет заглушил турбины, шестерки развернули свой строй, переместившись к самолетному трапу. Пассажиры набивались в автобусы, удивленно косясь на шеренгу мордоворотов в шелковых теннисках, обнажавших фиолетовые на загорелой коже наколки. Пахан спустился по трапу одним из последних, он шел медленно, опираясь на изящную палочку с набалдашником в форме мертвой головы.
  
   Авторитеты подошли к нему сразу, как только он ступил на бетонные плиты. Каждый приобнял вора, каждый сказал что-то доброе. Глава Ялты Рубен Ованесян по прозвищу Князь подошел последним. Он поцеловал друга в щеку, как это принято у южан, сказал, щедро взмахнув рукой:
  
   - Отдыхай, дорогой, весь Крым в твоем распоряжении. Вон тот (он указал на сверкающий "Лендровер" последней модели) джип твой, люди - тоже.
  
   В это время на поле аэродрома въехал еще одна машина. Это был длиннющий "Линкольн", машина для этих краев непривычная и нетипичная, но, что говорить, - роскошная. "Линкольн" остановился около джипов, оттуда выскочил охранник в зеленой форме спецназа, стал в расслабленной позе, не спуская, однако, рук с коротенького десантного автомата, потом из передней двери вышел человек в светлом костюме и открыл заднюю дверку шестидверной машины.
  
   Авторитеты, шестерки - все смотрели на эту неизвестную машину, зачем-то появившуюся там, где даже менты боялись показать нос. Показалась нога в туфле из серой замши, безукоризненно отглаженная брючина. Наконец человек полностью проявился на жарком бетоне аэродрома. Седая шевелюра подчеркивала его сухое, тщательно выбритое, бесстрастное лицо. Он равномерным шагом направился к прибывшему пахану. Оказалось, что старый вор знает этого человека. Он сделал ему на встречу шаг, что подчеркивало несомненное уважение к Седому, чуть ли не признание его старшинства (этикет, протокол у воров старой заколки отработан до мелочей и неизменен), протянул руку, избегая объятья - это означало, что встреча официальная и никакой дружбы при всем уважении между вором и Серым Ангелом быть не может.
  
   Пахан и Седой отошли от встречающих. Их разговор был краток, но, видимо, содержателен. Лишь на миг старый вор приподнял недоуменно брови. Потом его лицо приняло обычное выражение.
   Они не пожали руки на прощание. Седой коротко кивнул, отходя, пахан мотнул головой и пошел к своим. После сырого климата Красноярского лагеря строгого режима вор спешил окунуться в парниковую сладость Черного моря. Информация Седого немного удивила его - меньше всего он склонен был воспринимать афериста Верта всерьез, он же прекрасно знал его по зоне, где был паханом. То новое, что ему сообщил Серый Ангел, не встревожило вора, но какие-то глубинные клетки мозга уже перерабатывали новое знание. Впрочем, сейчас он был настроен только на отдых.
  
   Седой сел на мягкое сидение машины. "Линкольн" он заказывал очень редко, машина была слишком приметной и не совсем удобной на серпантине горных дорог из-за непомерной длины. Подключая к розыску Верта воров он ничем не рисковал, но все равно на душе после разговора с авторитетом остался неприятный осадок. Впрочем, Седой приехал в Крым расслабиться и не намерен был загружать усталый мозг неприятными мыслями.
  
   Уехали воры, уехал Седой. Поле на миг опустело, но вскоре очередной самолет грузно приземлился на бетонные плиты. Это был рейс Москва - Симферополь, выполняемый коммерческой компанией "Loo", и самолет был не наш, привычный "ТУ", а американский "Боинг".
  
   Пассажиров на этом рейсе было мало, но не из-за его дороговизны, а из-за того, что новые русские предпочитали отдыхать за границей. После перехода Крыма Украине знаменитый курорт потерял свой международный рейтинг. Кому хочется проводить отпуск там, где нет ни только элементарного сервиса, но и воды в водопроводных кранах, где каждый вечер отключают электроэнергию, где вечером улицы пустеют от страха перед бандитами, где вспыхивают эпидемии то чумы, то холеры и где цены за санаторные услуги превышают цены комфортабельных пансионатов Кипра, Баден Бадена или Золотых песков. Обычным же людям "Боинг" повышенной комфортности был не по карману. Пахан же прилетел на ТУ вовсе не из-за экономии, а потому, что спешил покинуть Красноярск.
  
   Всего семь человек спустилось по трапу пузатого лайнера. Командир экипажа грустно посмотрел на это жалкое зрелище и подумал, что фирма скорей всего вынуждена будет отменить этот рейс, а ему придется снова переходить на внутренние Российские линии, где зарплата гораздо меньше. Среди великолепной семерки шел большеглазый мужчина средних лет, держа за руку тощенькую девочку-подростка. Перед автобусом мужчина остановился, взглянул на аэровокзал. Между туями и пирамидальными тополями ярко горело табло, показывающее температуру и время.
  
   - Смотри, Маша, сказал мужчина, - двадцать семь градусов тепла, а почти не чувствуется. В Москве мы с тобой при такой температуре уже упарились бы.
  
   Табло мигнуло, переключаясь на временной режим. 19-07, 01:08:1997 загорелись на нем цифры...
   Часть вторая: БАРХАТНЫЙ СЕЗОН
  
   ...И где-то там, в бесконечности, смыкаются параллельные миры, а через две точки проходит бесконечное множество прямых, и спорное - бесспорно, а бесспорное - можно оспаривать, и человек мечется в поисках истины, не осознавая, что ищет собственное "Я"...
   И ломиться человек в стены собственного сознания, бьется в сети, им же расставленные, хватает обстоятельства за глотку, задыхаясь от своей же хватки, кричит и не слышит собственного крика.
   А параллельные смыкаются, кто-то спорит, а кто-то оспаривает, крик разрастается, рушится, обваливается и, вновь, возникает на уровне ультразвука...
   Глава 1
   Если доехать на метро до остановки "Печатники", пройти полквартала по улице Шоссейной, зайти в новенькую девятиэтажку, расположенную во дворе рядом с детским садиком, подняться на третий этаж, открыть дверь в квартиру номер девять и зайти в неё, то мы окажемся в гостях у Ивана Ивановича Иванова - одного из семи человек, которые фактически управляют Россией, как управляли СССР в недавнем прошлом.
  
   Перестройка, политические и экономические перетрубации, правительственные и финансовые перевороты - все это жестко контролируется "великолепной семеркой", проходит с их подачи, под их негласным руководством. Марионетки, изредко возглавляющие разные отрасли государства, искренне считают, что добились высоких постов благодаря собственной энергии. Они верят в фантом свободной воли, не осознавая предопределенность каждого их поступка. Когда же эти марионетки и в самом деле пытаются поступать самостоятельно, они вылетают с государственной сцены, как ненужные более в спектакле матрешки. Благо дело, на их место в сундуке директоров этого театра полно других кукол.
  
   Семь человек, умеющих анализировать и пролонгировать прошлое, настоящее и будущее державы, не стремяться к власти, ибо знают: видимая власть - мишура, суета, блеф. Но власть они имеют и несут её, как тяжелый груз. Они отвечают за страну не за страх, а за совесть. Не всегда их действия логичны, не всегда их поступки успешны. Они не имеют права на ошибки, но ошибаются. И их ошибки отзываются в стране большой кровью. Но, если бы не было их - страна давно впала бы в хаос.
  
   Эти люди не засиживаются на своих постах до маразматической дряхлости. Каждый заблаговременно готовит себе смену. И, когда ученик заменяет своего учителя, он тоже становится Иваном Ивановичем Ивановым - одним из семи. Или Сергеем Сергеевичем Сергеевым. Или Петром Петровичем Петровым. Или Дмитрием Дмитриевичем Дмитриевым. Одним из семи.
  
   ...Иван Иванович Иванов, плотный, щекастый, губастый, невысокий мужичок неопределенного (от 30 до 50) возраста, одетый в простенький джинсовый костюм, подъехал к своему дому на улице Шоссейной, закрыл дверь потрепанного "фольсвагена", поднялся на лифте до третьего этажа, открыл дверь квартиры N 9, вошел в просторную прихожую и ласково потрепал по холке встречающего его пса - бордосского дога песочного окраса.
  
   - Здравствуй, Ардон, - сказал Иван Иванович, снимая кроссовки и засовывая ноги в просторные домашние тапочки, - здравствуй, родной. Что, соскучился?
  
   Пес слегка приподнял голову и лизнул хозяина в подбородок. Для этого ему не пришлось вставать на задние лапы. Дог в холке достигал 1м08см, а длинная шея добавляла к этому росту достаточно, чтоб лизать невысокого хозяина в лицо без напряжения.
  
   - Ну что, Ардоша, жрать я хочу, как собака. Давай-ка что-нибудь сготовим. Ну, хотя бы яичницу по-турецки.
  
   Иван Иванович прошел на кухню, сверкающую никелем современного кухонного оборудования, достал из трехкамерного холодильника сочные помидоры, яйца с коричневой скорлупой, красный сладкий лук (этот лук ему специально привозили из Крыма), длинную бутылочку со специями и фляжку настоящего кукурузного масла. Сковородка уже раскалилась и Иван Иванович налил на нее масло, которое активно зашипело и очень острым японским ножом лазерной заточки быстро нашинковал лук и помидоры ровнми кружочками. Помидоры он слегка присыпал сухарями, выложил их в кипящее золотистое масло, подождал четыре минуты, перевернул, посыпал луком и специями, разбил сверху четыре яйца, накрыл сковороду крышкой и выключил газ.
  
   Пока яишня доходила, Иван Иванович вынул из хлебницы небольшую булочку ржаного хлеба с отрубями, достал из холодильника масленку с настоящим колобковым маслом, банку иранских маленьких огурчиков, засоленных без консерванта вместе с чесноком и желтым перцем. Закрыв холодильник, Иван Иванович взглянул было в сторону кухонного бара. Да, рюмочка золотой текилы к такой закуске пришлась бы кстати. Но Иван Иванович передумал. Он выставил сковороду на подставку, снял с неё крышку, прищелкнул языком и принялся за дело, шустро орудуя серебрянной вилкой.
  
   Дог сидел рядом со столом, смотрел на трапезу равнодушно. Пес был сыт, а попрошайничать или кусочничать вообще не был приучен.
  
   Мелодичный звонок на секунду отвлек Ивана Ивановича от трапезы. Он, не вставая из-за стола, протянул руку к домофону. На экранчике возникла лестничная площадка. Смуглый моложавый мужчина, проявившийся перед дверью, был знаком - это был один из трех учеников Ивана Ивановича, один из тех, кто со временем заменит его на посту руководителя страны. Иван Иванович нажал кнопку электромагнитного замка, входная дверь отворилась, смуглый гость вошел в прихожую.
  
   Он был в гостях у своего учителя третий раз, поэтому сразу прошел на кухню.
  
   - Здравствуйте, Иван Иванович.
  
   - Здравствуй Ваня.
  
   Всех троих учеников Ивана Ивановича звали Иванами. Пока неизвестно, кто из них сменит учителя. Но и оставшиеся не останутся вне дел - они станут заместителями наиболее способного. Ученики отбирались из числа сирот после тщательного физилогического и психологического отбора. После этого ребята проходили специальное обучение в специальной школе. Известным университетам, колледжам было далеко до этой маленькой спецшколы, где преподавали лучшие педагоги земного шара. Учились там не только потенциальные сменщики стареющих членов семерки; там готовили и рядовых сотрудников аналитического, исполнительного, административного и оперативного аппаратов истинного правительства.
  
   - Что нового, Иван?
  
   Хозяин аккуратно собрал корочкой хлеба остатки яичницы, смачно прожевал, сглотнул, вытер губы салфеткой. Из автоматического чайника налил в кружку тонкого фарфора коричневый чай, добавил ломтик лимона, от сока которого жидкость сразу обесцветилась. Сделал глоток и, забрав кружку с собой, пригласил ученика в комнаты.
  
   Дог, пропустивший гостя в кухню и оставшийся около входной двери, пошел следом. Он стоял у входа в залу, внимательно наблюдая за визитером. Внешняя расслабленность не скрывала мгновенной готовности мощного пса; под его отвислой кожей волнообразно двигались мышцы, собака была предельно мобилизованна к броску.
  
   Зал, объединяющий две бывшие раздельные комнаты, был обставлен без роскоши, с утонченным вкусом. Вторая комната с застекленной лоджией напоминала райский сад, сквозь ветви которого просматривалась кровать. Иван Иванович любил спать среди зелени. В зале же два больших аквариума условно отделяли угол, который был рабочим кабинетом хозяина. Три монитора, два пульта управления и выдвижная крышка стола - кабинет был оборудован наисовременнейшей техникой.
  
   - Я занимался Серыми Ангелами, учитель.
  
   Серые Ангелы были нужны для стабильности. Они составляли, сами того не понимая, своеобразную амортизационную прослойку между официальным правительством и правительством теневым, криминальным, не давая ни тем, ни другим опередить друг друга в борьбе за экономическую власть.
  
   - Меня смутило поведение одного из их руководителей - Седого. Он последнее время проявляет соверщенно непонятный интерес к заурядному беглому зэку, некому Верту, аферисту.
  
   Иван Иванович отхлебнул из чашки. Он удобно сидел на полукресле и внешне не совсем внимательно слушал Ивана. На мгновение Иван Иванович перевел взгляд на дога:
  
   - Хорошо, Адон. Спокойно. Ты рассказывай, рассказывай. Что за Верт?
  
   Иван покосился на собаку. Дог, услышав расслабляющую команду, лег у двери и прекратил игру мускулов под отвисающими складками песочной шкуры. Но взгляд его ни на мгновение не упускал из виду чужого человека. Пес был отдрессирован по эсэсовской методике, он знал три основные вводные команды: чужой, спокойно, свой, и все остальное его поведение вытекало из них. По команде "чужой" человек не мог сделат ни одного подозрительного движения, даже засунуть руку в карман или резко двинуться, по команде "спокойно" человек мог делать все что угодно, за исключением попытки напасть на хозяина или вынести из дома хотя бы спичку, по команде "свой" человек мог приходить в дом даже в отсутствии хозяина и делать, что хочет. Естественно, что ни одна из трех вводных команд не допускала для человека возможности контакта с собакой. Никто, кроме хозяина, не имел права не то, чтоб кормить или гладить пса, но
   даже обращаться к нему фамильярно.
  
   Не то, чтоб Ивану Ивановичу требовалась охрана собаки. Просто кинология была одним из его увлечений. В случае же опасности он мог обойтись и без дога - его квартира, его одежда были оборудованы незаметными охранными приспособлениями, новейшими технологическими разработками военных лабораторий, которые не были пока доступны даже сотрудникам внешней разведки.
  
   Иван не был допущен пока ко всем секретам секретного правительства. Но знал уже многое. И все-таки собака вызывала у него чувство некоторого дискомфорта. А ведь его самообладанию завидовали товарищи по спецшколе. Иван напрягся, выгоняя легкий страх, промедитировал, расслабился и продолжил:
  
   - Он уголовник, человек не ординарный, но и не то, чтоб какой-то супер. Аферист психологического плана. Не глуп. Оригинален. Презирает воров, хотя и не бунтует против них. Пользуется среди криминала авторитетом. Последняя кличка Мертвый Зверь. Вот, у меня газета с фельетоном об одной его старой афере. Она лучше всего характеризует его почерк психологического мошенника.
  
   Ваня протянул учителю пожелтевшую вырезку. Называлась заметка "Плоды доверия".
  
   "В шикарную гостиницу в южном городе Тбилиси вошел представительный гражданин, - писал досужий корреспондент. - Он уверенно подошел к окошку администратора и представился сотрудником КГБ из Москвы. "Номер люкс и не беспокоить", - сказал он повелительно.
  
   Важного гостя проводили в пятикомнатный номер, обставленный с восточной пышностью. Оставшись один, таинственный КГБэшник открыл чемоданчик, содержащий всего лишь единственную вещь - дорогой ха лат с позолоченными застежками. Это было единственное имущество некоего Верта, недавно освободившегося из колонии строгого режима.
  
   Накинув халат, он принялся за работу: тщательно изучил телефонный справочник. Интересовала его глава, где были перечислены автобазы. Выбрав ту, которая по его разумению находилась на окраине города, он набрал номер и сказал: "Примите телефонограмму. После прочтения уничтожить. 12 июня в 10.00 прибыть в гостиницу "Тбилиси" в номер 302. С собой иметь документы, удостоверяющие личность, и список автоединиц гаража. Майор КГБ Русанов".
  
   "Никому о содержании телефонограммы не рассказывать", - предупредил он секретаря, после чего сделал второй звонок в ресторан.
  
   Вкусно пообедав, аферист направился на знаменитый Тбилисский рынок. Там он выбрал участок, облюбованный автомобилистами, и через некоторое время познакомился с руководителем одного из колхозов, очень желающего приобрести автомашину "Волга".
  
   "Могу предложить новую, - сказал - аферист, но машина казенная. Деньги перечислите на автобазу".
  
   Какой разговор, дорогой, - обрадовался колхозник. - Кто говорит о деньгах? Сколько попросишь - столько перечислю!".
  
   "Аванс придется дать наличными, - сурово сказал "КГБэшник". - Сам понимаешь, я не один на автобазе".
  
   "Какой разговор, - темпераментно взмахнул руками грузин. - Кто говорит о деньгах? Пять тысяч хватит?".
  
   "Десять!".
  
   "Слушай, дорогой! Совесть есть, да? Даю семь?"
  
   "Ладно. Завтра в это же время подъеду на машине. Все документы будут готовы. Рассчитаемся и заби рай. Остальные деньги перечислишь в автоколонну, госцена - четырнадцать тысяч".
  
   Явившийся на другой день начальник автохозяйства поинтересовался у администратора личностью обитателя 302 номера.
  
   "Грозен", - сказал администратор.
  
   Начальник робко постучал в дверь. "Войдите", приглушенно раздалось из номера. Войдя, начальник увидел спину, прикрытую шикарным халатом.
  
   "С автобазы?" - спросили его, не оборачиваясь.
  
   "Так точно!"
  
   "Посиди пока..." Начальник робко присел на краешек кресла, с почтением оглядывая шикарное убранство холла.
  
   Минут через пять "комитетчик" наконец-то- удостоил начальника автобазы хмурым взглядом, а затем в приказном тоне произнес:
  
   "Подготовишь новую "Волry", полный бак, полную канистру в багажник, заполнишь путевой лист без указания маршрута, фамилию водителя. В "бардачок" - технические документы на автомобиль. К девяти утра завтра подашь машину к парадному подъезду гостиницы и оставишь ее с ключами зажигания... А сейчас распишись вот здесь об ответственности за разглашение доверенной тебе государственной тайны..."
  
   Трепеща от волнения, начальник подписал какую-то бумагу и снова отбыл в расположение вверенной ему автобазы. А утром новая легковушка затормозила перед входом в гостиницу. Ее подогнал сам начальник автобазы и незамедлительно доложил об этом грозному "майору-чекисту".
  
   Дальше все пошло довольно просто. Получив за мащину деньги, аферист пару дней погулял в своем шикарном номере, а потом исчез в неизвестном направлении, не рассчитавшись, естественно, с администрацией гостиницы не только за проживание в люксе, но и за еду, поставляемую из ресторана тоже в кредит. Кроме того, он прихватил с собой "на память" портативный телевизор "Шилялис", установленный в спальной комнате "люкса"...
  
   Затем корреспондент пространно рассуждал на тему о ротозействе и призывал читателей самим сделать выводы из всего сказанного.
  
   - Что ж, - сказал Иван Иванович, улыбаясь, - приятный парень этот Верт. Где он сейчас, что еще по нему у тебя есть?
  
   - Да вот, целая папка. Очень дерзкий побег из зоны в Красноярском крае, потом, когда люди Седого попытались его задержать, он натравил на них каким-то непонятным образом слона, уничтожил троих. Ограбил в Красноярске "Дом фермера". Приехал в Москву. Жил в квартире геолога в должности няни - ухаживал за девочкой-подростком. Когда люди Седого его вычислили, опять сбежал, оставив после себя труп прокурора. Прятался на земельном участке кооператоров - служил у них сторожем. Опять его нашли бойцы Седого. Четыре трупа. И последнее, они попытались приманить его на ту девочку, за которой он присматривал. Отбил девочку, оперативник Седого и еще два человека, пытались его задержать, покалечены, лежат в больнице. Сам он исчез.
  
   - Любопытно, пробормотал Иван Иванович, пролистывая документы, - а что, он и раньше был таким боевым?
  
   - В том то и дело, что нет. Его грозная кличка возникла, как полушуточная. Он натренировался не выражать лицом никакой мимики, как индеец. И за всю свою жизнь никогда не проявлял агрессивности. Ну разве в разборках, при защите своих интересов. Не атлет. Не хулиган. Ни одного уголовного преступления с применением силы до сих пор не совершал. Обычные аферы психологического плана.
  
   - Странно, - сказал Иван Иванович, продолжая пролистывать бумаги в папке. Вдруг его лицо закаменело.
  
   - Это его фотография?
  
   - Да, но старая. Сделана три года назад.
  
   - Ясненько. Брось все дела. Возьми столько людей, сколько понадобится. Все инфраструктуры в твоем распоряжении. Этот Верт мне нужен. Живым. И максимально быстро.
  
   - Слушаюсь, - вытянулся ученик. На его лице было отчетливо написано недоумение. Разрешите выполнять?
  
   - Действуй.
  
   Щелкнул электрический замок входной двери. Иван Иванович механически глотнул из чашки остывший чай, поморщился, включил компьютер и по специальной линии, блокированной от подслушивания, связался с Сергеем Сергеевичем Сергеевым. Увидев на экране его лицо, он молча поднес к видиокамере фотографию. Глаза Сергей Сергеевича расширились.
  
   - Ну, вполне заменяет глоток текилы? - ехидно спросил Иван Иванович.
  
   - Откуда у тебя это? И кто это?
  
   - Это козырная карта Седого. Серые Ангелы нас вычислили и пытаются внедриться. А ты еще говорил, что не веришь в чудеса. Это не твой брат, надеюсь?
  
   - Ты же знаешь, что у меня нет братьев.
  
   - Выходит, что теперь есть. И зовут его Верт. Аферист по прозвищу Мертвый Зверь.
  
   - Ты все сделал?
  
   - Мог бы не спрашивать. Активизировал все линии. Думаю, в ближайшее время парень будет у нас. Включи там у себя запись, я сброшу тебе документы.
  
   Иван Иванович быстро пролистал перед фиксирующим глазком камеры документы из папки.
  
   - Кстати, Сергей. Надо усилить контроль за Серыми Ангелами. Хотя, думается мне, что Толстый своей инициативой с коллегами не делится. Если все подтвердится, надо его убрать руками его же партнеров. Займешься?
  
   - Вот уж не кстати. Я третий день занят нефтью. Если мы не сохраним стабильность цен на международном рынке, России придется туго. Ладно, поручу ученику. Парень бойкий. Твой не знает причин интереса к этому аферисту?
  
   - Нет. Рано ему еще.
  
   - Да, стареем мы, Ваня, еще лет пять и пора на покой. Хорошо, хоть, смена достойная. Нас учили хуже.
  
   - Еще бы. Нынешняя школа - наша гордость. Как хотелось бы дожить до того дня, когда все дети будут учиться в подобных школах!
  
   - Не впадай в идеализм, Иван. Город Солнца построить можно, но смысла в этом нет. Эволюция не может развиваться в геометрической прогрессии. Только в арифметической. Сейчас нас семеро, а лет через сто таких как мы будет семьсот тысяч. И это не так уж мало.
  
   - Ладно тебе, философ. Давай, когда это катавасия закончится, смотаемся на Подкаменную Тунгуску порыбачить.
  
   - Почему нет. С удовольствием. Осень в этом году в Сибири отличная, сухая.
  
   - Ну, всего. Отключаюсь. Будут новости, сбрасывай мне на комп.
   Глава 2
  
   - Маша, имей совесть! Мало того, что ты свалила на меня все кухонные дела, так теперь ты еще из меня пытаешься сделать личного собаковода.
  
   - Ну что, тебе трудно выгулять Джину, что ли?
  
   - Мне не трудно. Это дело принципа. Кто клялся, что будет ухаживать за собакой?
  
   Джина внимательно наблюдала за нашим спором, наклоняя ушастую головку то вправо, то влево.
  
   ...Когда мы с Машей сошли с самолета в Симферополе нас окружила толпа таксистов. За какие-то 10-15 долларов они обещали отвести нас хоть на край света. На краю света нам делать было нечего, наш маршрут лежал в Ялту. Тут то и подошла к нам старушка с щенком длинношерстной таксы. Очаровательное создание с огромными шелковистыми ушами и длинной мордочкой смотрело на нас человеческими золотистыми глазами. Старушка спустила щенка на асфальт и собачка смешно заковыляла к нам. Коротеньких кривых ножек почти не было видно. Мое сердце дрогнуло, а Маша - та вообще не стала долго рассуждать: схватила псинку в охапку и гордо пошла к машине. Её неприклонная спина выражала готовность бороться за собаку до последнего.
  
   - Сколько? - спросил я больше для проформы.
  
   Цена оказалась смехотворной - 10 российских тысяч или три гривны (Украина уже ввела новые деньги, сменившие задрипанные купоны). Я вручил бабусе пять долларов и, не слушая благодарности, залез в опель, отметив про себя, что у Машки - барские замашки. Эту фразу я Маше тот час и высказал, за что получил тумак в бок. Я охотно ойкнул:
  
   - Мария, ой, больно же, как мы назовем это длинноносое чудо?
  
   - Ну, если ты - джин, то она - Джина.
  
   - Почему это я джин?
  
   - Ну, ты же, как джин, появляешься в трудные моменты и всегда меня спасаешь.
  
   - Спасибо, - сказал я с достоинством. - Ты мне льстишь.
  
   - Мы едем или как? - обратил на себя внимания шофер. Толстущий хохол напоминал Тарса Бульбу. Водитель, как вскоре выяснилось, он был отменный.
  
   - Или как, - сказал я ехидно. - Давай, погоняй. В Ялту.
  
   - Будете там отдыхать? Могу порекомендовать отличную квартиру в пяти шагах от моря.
  
   - Спасибо, мы сами соорентируемся.
  
   Но, толкнувшись в пару гостиниц, понаблюдав за черножопыми, которые, похоже, являлись их полновластными жильцами и хозяевами, мы все же обратились к Тарасу Бульбе. Его "опель" мирно ждал на стоянке у набережной, а толстое лицо при виде нас выразило гамму доброжелательности:
  
   - Я же знал, что вы вернетесь. В гостиницах нынче ловить нечего. Никакого комфорта, даже воды холодной нет, а цены... ну вы сами видели, какие там цены. Да и опасно, эти кавказцы там полновластные беспредельщики.
  
   Толстяк отвез нас к своей знакомой, хозяйке маленького домика недалеко от речного вокзала. Она намеревалась сдать только часть дома за сто долларов в месяц, но услышав, что я готов заплатить больше, охотно согласилась перебраться до нашего отъезда к сестре, а домик сдала нам полностью, разрешив пользоваться фруктами сада и огородными яствами. Это обошлось мне всего в 150 баксов - баснословно дешево по сравнению с доперестроечными временами.
  
   Я любил Крым, часто бывал тут после удачных махинаций. Маша тоже была в Ялте два раза: с отцом - зимой и с мамашей - летом. Мы приехали в чудесное время - сезон, который зовут бархатным, только начинался и протянется два месяца. Уютно устроившись мы выходили из дома только на рынок и пляж. Джина быстро освоилась и доставляла нам много радости. Она, как все таксы, оказалась ужасно настырной, смелой до безумия, хитрой и ласковой. Но Маша совсем разленилась, а отпускать псинку гулять одну мы боялись из-за машин, пролетавших по окружной трассе недалеко от дома. Джина с её любопытствовм и независимостью вполне могла удрать со двора и выйти на шоссе...
  
   Я отошел от плиты, где варился настоящий украинский борщ с двумя мозговыми косточкам, вытер руки, сунул в карман шорт сигареты и прищелкнул языком, подзывая собаку. Впрочем, это было совершенно ни к чему, так как она все прекрасно поняла и уже сидела столбиком, ожидая надевания ошейника. Мы прошли дворик и направились в противоположную от шоссе сторону, где раскинулся огромный парк. Прохожие оборачивались в нашу сторону, очень уж потешно выглядела Джинка, бегущая за моими ногами, как привязанная. Она очень боялась потеряться, а ног из-за длинной шерсти вообще видно не было. Казалось, что она катится на колесиках. Один мальчик даже спросил: "А как она ходит?"
  
   В парке было пустынно. Как и во всей Ялте. Голодная Украина не могла содержать бывшую "всесоюзную здравницу" на должном уровне. Санатории разваливались, цены в еще действующих отелях отпугивали даже иностранцев, частные магазинчики имели очень небольшой выбор товаров, а продукты на рынке стоили даже по ценам нищей России копейки.
  
   По вечерам Ялта будто вымирала. Немногочисленные отдыхающие не высовывали на улицу нос, а местные жители сидели по домам за семью замками. Вечерняя Ялта была вотчиной уголовников. Контролировали её по всей видимости армяне, хотя полной ясности у меня по этому поводу еще не было. Я полностью отошел от дел, наслаждался псевдосемейным отдыхом и на все забил. Утром, по дороге к пляжу мы часто видели взорванные машины, покалеченные дома - разборки между разными группировками не прекращались.
  
   Еще вчера нас разбудила автоматная стрельба и взрывы. Утром выяснилось, что обстреляна больница МВД и взорваны все машины, находившиеся около больницы. Поговаривали, что таким образом бандиты отмечали встречу какого-то авторитетного вора. Но меня весь этот беспредел не волновал. Деньги у нас пока еще были, жизнь тут не дорогая, а море - оно всегда море. Да и фрукты в саду нашей хозяйки были отменные.
  
   Авторитет же наверняка отдыхал тут после зоны. Еще две недели назад, в день приезда, я сунулся в лучшую гостиницу Ялты "Жемчужина Крыма". Меня вовсе не интересовала эта "Жемчужина", в которой самый дешевый номер стоил дороже, чем люкс в пятизвездночном отеле на Канарах. (Справедливости ради, должен заметить, что на Канарских островах я не был, но в ценах примерно ориентировался по рекламным проспектам и детективам Чейза). В этой гостиницы по рассказам аборигенов была прекрасная сауна с бассейном, а я скучал по нормальной бане. Тем более, что, если холодную воду в Крыму давали два часа утром и два - вечером, то о такой роскоши, как вода горячая, местное население давно забыло.
  
   Швейцар, напоминающий беременную горилу, объяснил мне, что сауна действительно существует, что два часа пользования баней при гостинице стоят всего десять долларов, но в данное время сауна и бассейн обслуживают только почетных гостей отеля, занимающих весь второй этаж. И пока эти гости не съедут, отель не принимает новых постоялцев и не разрешает никому пользоваться ни баней, ни баром, ни рестораном, ни, даже, стоянкой гостиницы.
  
   Пока он мне всю эту информацию высказывал на упрощенном русском языке, используя основной словарь Эллочки Людоедки, я успел увидеть двух "почетных" постоялцев. Они направлялись в бар, были одеты в просторные "бермуды", остальной их гардероб составляли разнообразные наколки, придающие им сходство с папуасами, вышедшими на тропу войны в полной боевой раскраске. Одна из наколок - ангелочки, приветствующие друг друга через крест, - сказала мне гораздо больше, чем "красноречивый" швейцар. Эту наколки имели право носить только воры в законе, вожаки, коронованные большим сходом.
  
   Поэтому я быстренько смылся и больше в районе этой гостиницы не появлялся. Это до побега я мог спокойно зайти и поприветствовать отдыхающих воров. Хотя я и не был в законе, авторитет имел достаточный. И воры не стали бы чураться Мертвого Зверя, больше известного среди законников как Адвокат. Не мало оказал я им и их коллегам помощи на зонах. Хотя, и они меня прикрывали в трудные минуты. Но после побега воры могли думать, что я подставил их братанов. (Хотя доказательств этому не было, но сам то я знал - да, подставил). Так что не хотелось попадаться им на глаза. Береженного Бог бережет. Да и отходить я, наконец, начал от всех кошмаров Москвы и Красноярска, от всех этих разборок, убийств. Надоели мне эти голивудские вестерны на русской земле. Сейчас я хотел только одного - спокойно провести с Машей бархатный сезон на берегу Черного моря.
  
   Джина активно изучала собачьи метки на деревьях. Не упуская её из поля видимости я присел на облезлую лавочку. Напротив какая-то мамаша прямо в коляске меняла пеленки ребенку. Она поймала мой взгляд и, вдруг, быстро пошла ко мне, толкая коляску. Я посмотрел на нее внимательней. Она шла целеустремленно, всматриваясь в мое лицо, будто она прокурор или потерпевшая.
  
   - Адвокат, - спросила она, - это ты?
  
   Я всмотрелся еще внимательней. Круглое лицо, хорошие брови, красивые глаза. Фигура - так себе. Лет 30 бабе. Нет, не помню.
  
   - Ты таки, не помнишь, яка я исть?
  
   Я замялся, привстал.
  
   - Ну, Нинка Чайник. Щипачка. Ширму я тебе ставила, помнишь? Я таки постарела, уже не гарная?
  
   Легкая рябь памяти подкатила к моему сознанию. Да, да, Чайник, необычная кликуха. Ширму ставила? Эх, столько баб было в моей жизни! Да и ширму ставили мне разные люди: и бабы, и мужики, и подростки. Я всегда придавал серьезное значение отвлекающим маневрам во время работы.
  
   - Как же, помню, помню, - фальшиво заулыбался я, - Нинка, как же. Ну, как ты, что, где?
  
   Она подошла вплотную и вперилась мне в глаза, как какой-то шизоидный гипнотизер:
  
   - Ах ты, лярва поганая, тварь немазанная, мне в любви клялся вечной, а теперь чернуху гонишь, что не врубаешься! Да я тебе шнифты сейчас на пятку натяну...
  
   И тут я её вспомнил. Эта девчонка и тогда умела красиво ругаться. Она выросла в Одессе, её лексика причудливо впитала одесский диалект и российскую феню. Задорная была девчонка, заводная. Чуть что не по её, закипала, как чайник. Оттуда и кликуха забавная.
  
   - Нинок, - потянулся я к ней, - ты все такой же кипяток, хорошая моя!
  
   Она и по моему лицу увидела, что узнал. Обхватила мне голову, расцеловала. Поцелуи были не женские, сестринские. А мы же с ней больше месяца спали на одном топчане. Такая любовь была...
  
   - Замужем я, - будто оправдываясь сказала Нинка. - Третий год уже. Завязала напрочь. Муж из этих, новых русских, но не выпендривается, простой мужик. У него ремонтная мастерская. Иномарки ремонтируют. Он и сам вкалывает, как проклятый, и кореша. Он раньше жестянщиком был. А теперь "костоправ" и по карбюраторам дока.
  
   Она вываливала мне эту информацию, будто пряталась за ней. А зачем прятаться? Лет четырнадцать, если не больше, прошло с того месяца знойной южной любви пацанки-щипачки и молодого афериста. Сколько ей тогда было то, лет 16-17 не больше.
  
   - Нинок, что ты, будто оправдываешься. Давно это было, в детстве. Ты тогда вообще малышом была.
  
   - Малышом... Да я от тебя, если хочешь знать, больше всего страдала. Тебе то что, свалил. А я с дитем кому в кодле нужна?
  
   - С каким дитем? Ты что, рехнулась?!
  
   - Не знал? Врешь ведь! Я маляву тебе на кичу засылала, советовалась - аборт или рожать...
  
   - Подожди, не гони. На какую кичу, какую маляву?
  
   - На Симферопольскую, в СИЗО. Тебе же там замели?
  
   - Сроду в Симферопольском изоляторе не торчал. Я свалил отсюда в Харьков, там меня и повязали. В отказ я не шел, у следака все козыри на руках были. Да и не хотел, чтоб копались, взял на себя одно дело без спора, а условием поставил, чтоб на дальняк отправили в зону. Терпеть не могу эти южные зоны, все они ссученные.
  
   Нинка села, растерянно глядя на меня:
  
   - Значит, это в Симферополе другой Адвокат был?
  
   - Откуда я знаю. Погоняло распространенное. Этих Адвокатов, как собак нерезанных. А у меня давно совсем другое погоняло: Мертвый Зверь. Может, слышала?
  
   - Ты Мертвый Зверь?! - глаза у нее были совершенно ошеломленные.
  
   - Ну, я. А что?
  
   - Да тебя же воры уже приговорили. Говорят, ты подставил законных в побеге. Я не знала, что это ты.
  
   - Никого я не подставлял. Лажа это, Нина. Да и нет у меня дел с законными. Я всегда один работаю. И авторитет свой сам себе заработал, без воровской поддержки. Я даже общаком ихним сроду не пользовался, хоть предлагали.
  
   - Вот, как оно все повернулось. Эх, Вовка ты Вовка, голова твоя дубовая. Ну слушай тогда.
  
   Нинка рассказывала немного путано, перескакивала с прошлого на настоящее, но основное я понял быстро. Когда я смотался из Крыма, она через воров попыталась сообщить мне, что беременна. В это время в Симферопольском следственном изоляторе сидел вор с кличкой Адвокат. Ему и пошла записка от Нинки, и он, естественно, на эту маляву никак не среагировал. Нинка обиделась и от обиды решила рожать, вполне подтверждая этим неразумным поступком свою кипящую кличку. Родив, шестнадцатилетняя девчонка опомнилась, осознала, какую глупость сделала. Куда ей, пятой дочке матери-шлюхи и отца алкаголика было деваться с ребенком. И в воровском мире она была всего лишь шестеркой, на подхвате. Она пошла в Дом ребенка. А как раз в это же время туда обратилась семья отдыхающих, муж и жена, которые не могли иметь своих детей и хотели усыновить чужого ребенка.
  
   Эти муж и жена были людьми по советским временам не бедные, жили в столице, а ребенка хотели заполучить именно в Крыму, чтоб никто из родственников или знакомых не догадался, что это не их ребенок. Нинка не знала, кто из них виноват в отсутствии детей, да её это и не интересовало. Она знала только, что эти муж и жена специально готовились, что еще в Москве жена подкладывала себе под одежду подкладки, имитируя беременность, а муж распускал слух, будто жена соглашается рожать только в Крыму. И с Никой они в Доме ребенка буквально нос к носу встретились. А в этом Доме ребенка для них подходящего по возрасту малыша не нашлось и они уже думали ехать в другой город, искать. А тут Нинка с только что родившимся малышом. Девочкой...
  
   - Послушай,- прервал я её повествование, - а кто они такие, эти муж и жена?
  
   - Ну, я не знаю толком. Он, вроде геолог, начальник там какой-то. А она жена его. Хозяйка дома, так она про себя сказала.
  
   - А когда наша дочка родилась? Ты, кстати, точно знаешь, что она моя?
  
   - Да у меня же до тебя никого не было. А что ты меня не целкой взял, так я же тебе рассказывала, что меня брат по пьяне трахнул, когда мне всего пять лет было.
  
   Теперь я вспомнил все окончательно. Крепкая румяная задиристая девчонка завладела тогда моим сердцем и если бы не кочевая судьба вора, я не ушел бы от нее так запросто. И она точно ходила только со мной. Да и в постели была совсем неопытная. И про брата она мне рассказывала, про старшего. Я тогда еще загорелся пойти с ним разобраться, но оказалось, что он уже год, как убит в драке. Да и не сердилась на него Нинка. Она рассказывала, что ему тогда было тринадцать и они с ним выпили целую бутылку портвейна, а что потом делали, она почти не помнила, да и он помнил плохо. Он потом просил прощения, боялся, что она матери или отцу расскажет. Но она никому не рассказала и за это он ей долго носил всякие подарки. И мне она рассказала об этом впервые в жизни, потому что думала, что между нами любовь.
  
   А, может, она и была между нами. Любовь. Босячка и вор - прекрасный союз!
  
   Нинка продолжала вспоминать. Она сказала, что вот теперь, когда наконец окрепла в этой жизни, почувствовала уверенность в завтрашнем дне, ей очень хотелось бы посмотреть на дочку. Нет, она не будет рассказывать девочке, что она ее настоящая мать. Только бы посмотреть, так, тайком.
  
   - Вовка, интересно, на кого она больше похожа? На тебя или на меня? Хорошо, если бы на тебя. Ты красивый.
  
   - Я и сам не прочь на нее взглянуть. Надо же, у меня и, вдруг, дочь! Ну, ты меня ошарашила, Нинок. Послушай, в Доме ребенка должны же быть документы на усыновителей. Это же все официально оформляется.
  
   - Дом ребенка у нас в Ялте ликвидировали. Нет денег его содержать. Я пыталась узнать где документы, говорят, что в архиве где-то в Симферополе. А может и нет и там.
  
   - Ну, а ты хоть что-нибудь помнишь об этих людях.
  
   - Ну, он такой мужчина видный, а жена - толстуха крашенная. Она к нему уважительно обращалась, все по отчеству больше, Демьяныч...
  
   Меня будто по ушам ударило. И по голове тоже. Ей Богу, аж в глазах потемнело. И слышать перестал. Вижу, Нинка рот раззевает, говорит что-то, а чтго - не слышу. Оглох. Тут меня кто-то за штанину потянул. Я вниз посмотрел - Джина. Тянет меня за гачу, а сама в глаза смотрит, как человек. Будто что-то спрашивает. И снова я услышал все звуки: и как Джина повизгивает, и как Нинка что-то там про геолога Демьяныча говорит. И тут Нинка еще одну фразу сказала:
  
   - А родилась наша дочка 27 июля. Сейчас ей уже 14 исполнилось. -
  
   И я снова оглох. Уже надолго.
   Глава 3
  
   Одна за другой закрываются двери тюрем, камер. По серому дождливому нему ползут равнные облака..
  
   Видна слякотная асфальтовая, серая площадь, посреди которой возвышается уродливое сооружение, напоминающее виселицу. При ближайшем рассмотрении выясняется, что это не виселица, а нелепая фанерная трибуна с навесом, нечто среднее между трибуной и вышкой охранника.
  
   Серые и безликие колонны заключенных движутся по плацу в разных направлениях. Все шаркают ногами, тюремные костюмы висят, как на чучелах, сверху их движение напоминает вздрагивающую кишку.
  
   На трибуне стоит, вертя головой, полковник удивительно маленького роста. На нем фуражка с огромной тульей.
  
   -Это я, полковник Басильев, вам говорю. Мы наведем в лагере порядок,-надсадно орет он.-Мы не позволим распускать среди осужденных грязные пасквили. Это свободная зона, тут должен быть железный порядок. Мы вынуждены сегодня выпустить из БУРа этого бунтовщика Хоркина, так как срок наказания сегодня кончался. Но он очень скоро вернется обратно. Он не читал и не хотел читать наш плакат, который каждый осужденный должен знать наизусть. Что написано на этом плакате. На плакате написано: "На свободу - с чистой совестью!" Готов ли Хоркин когда-нибудь освободиться с чистой совестью? Нет, его совесть нечиста. Он получает сегодня свободу в кредит, так как он не исправился. И, карцер будет всегда открыт для него. Только штрафной изолятор и БУР помогут ему осознать свое преступное поведение. Карцер и пониженная норма довольствия.
  
   Голос полковника Басильева остается за кадром в виде гнусавого фона. Последний раз грюмкают железные двери. И виден человек среднего роста и среднего возраста с характерно сплющенным носом и большими, слегка выпуклыми глазами. Он одет в обычный тюремный костюм, но сидит этот серый костюм на нем даже с претензией. Явной дисгармонией смотрятся старые кроссовки - единственная вольная одежда. Хоркин идет слегка задумавшись, по сторонам не смотрит. Он похож на только освободившегося. Трудно поверить, что зек, совершивший побег, будет ходить по городу в таком виде.
  
   Хоркин проходит мимо веселой летней площади, мимо милицейских патрулей вокруг этой площади. Перед ним гостиница. Вестибюль сияет огнями, видно, что гостиница высшего разряда. Хоркин входит в вестибюль.
  
   ххх
  
   Хоркин вошел в двери гостиницы. Навстречу ему протестующе поспешил швейцар, но Хоркин механическим жестом сунул ему денежную купюру и тот склонился в поклоне, а Хоркин подошел к администратору, сказал несколько фраз, заполнил бумаги, получил ключ и прошел к лифту уже мимо другого вахтера, взиравшего на него с явным неодобрением.
  
   Номер люкс мало чем отличался от других люксов. С претензией на роскошь, но казенный и не очень удобный. Хоркин скинул промокшую куртку и уселся к телефону.
  
   Звонки его, судя по долгому набору цифр, были адресованы в другие города. Разговор мало что прояснял - короткие "привет, не узнаешь, да -я, освободился, надо бы встретиться, буду у вас на днях...", лишь последний разговор был человечным. Хоркин поздравил абонента с дождливым летом и обещал скорую встречу, сказав, что о делах они поговорят в следующий раз.
  
   В окно сочился рассвет, болезненное веселье в гостинице угасало. Хоркин спустился в ресторан и поймал за фартук сонную официантку.
  
   -Красавица, проснись на миг. Жрать охота.
  
   -Ты откуда такой взялся,- подозрительно посмотрела девушка на робу Хоркина. -Работаешь тут, что ли?
  
   -В некотором роде. Принеси чего-нибудь вкусненького.
  
   -На вкусненькое у тебя зарплаты не хватит.
  
   -Хватит, на все хвати. На аванс.
  
   Хоркин сунул в кармашек фартука сто долларов, чем почти прогнал сон с хорошенького глупенького личика.
  
   -Садись, я сейчас. Посмотрю на кухне, что-нибудь получше.
  
   Вернувшись с подносом, девушка быстро обставила стол, воздрузив в середине графинчик.
  
   -Водка польская, хорошая.
  
   -Спасибо, посиди рядом. Все равно смена кончается.
  
   -Слушай, ты кто?
  
   -А вот пойдем со мной - узнаешь.
  
   -Куда пойдем то?
  
   -Куда, в номер.
  
   -Ты что, живешь тут?
  
   -Да, живу.
  
   -Врешь.
  
   Хоркин вытащил из кармана ключ с грушей.
  
   -Ой, правда. И ты меня к себе зовешь, да?
  
   -Зову.
  
   -Ой, да ты старый, нахал такой. А сколько дашь.
  
   Хоркин молча вытащил из кармана пачку долларов:
  
   -Не обижу.
  
   -Ой, нахал. Ну, ладно. Только ненадолго, и чтоб не приставать, я девушка строгая. Нам запрещают в номера заходить, ты иди, я сама потом приду. Дверь не закрывай. А чо водку не пил, вот глупый, водку не пьет.
  
   Хоркин вернулся в номер, включил телевизор, сразу выключил звук, так как по телевизору шла реклама, критически посмотрел на себя в зеркало. Все в морщинах, с дряблой кожей лицо было лицом очень пожилого человека.
  
   Скрипнула дверь, пропустив в номер официантку...
  
   Хоркин лежал, блаженно раскинувшись, а официантка журчала в душе, когда дверь распахнулась и здоровенный мужик ворвался в номер.
  
   -Где она, где моя жена! Это ты, гад, сооблазнил мою любимую жену?! Я кишки тебе выпущу.
  
   Хоркин вскочил с кровати и накинул на плечи куртку. Из под куртки торчали тощие кривоватые ноги. Вид у него был жалкий. В руках он зачем-то крутил авторучку.
  
   -Ну, что скажешь, паразит?
  
   Мужик был настроен очень агрессивно. Он подошел к Хоркину вплотную и протянул к нему огромную ладонь, намереваясь взять за грудки. И тут же с визгом отдернул руку, на ковер пролилась кровь.
  
   Хоркин стоял в той же позе. Авторучка со снятым колпачком превратилась в стилет явно тюремного производства. Он смотрел на разрезанную от локтя до кисти руку незадачливого шантажиста.
  
   -Твои штучки, лярва поганая, я еще в пятом классе проходил,-сказал он спокойно.- Дергай отсюда, а то порву, как грелку.
  
   -Эй, ты чо? Да я пошутил, ты чо! Эй, не надо...
  
   Хоркин сделал неуловимое движение и уже стоял рядом, стилет прижимался к горлу мужика. Глаза мужика мучительно зажмурились, он боялся произнести хоть слово.
  
   Хоркин тем же быстрым движением отступил, будто перетек, как шарик ртути, назад. Он не сказал больше ни слова, только посмотрел. Мужик выкатился из номера с большой поспешностью. За ним вылетела, одеваясь на ходу, официантка.
  
   Хоркин запер номер, повернул ключ бородкой перпендикулярно полу и оставил его в замке.
  
   Потом Хоркин принял душ и лег спать, выключив телевизор и не обращая внимания на надрывные звонки телефона. Телефон позвонил, позвонил и умолк.
  
   ххх
  
   Хоркин проснулся от настойчивого стука. Он накинул куртку и пошел открывать, День разошелся, в окна хлестало солнце.
  
   Посетителем оказался милиционер. Выяснилось, что вчерашний мужик был вовсе не вымогателем, работающим в паре с официанткой, а в самом деле разгневанным мужем. Хоркин расхохотался:
  
   -Да, ситуация - нарочно не придумаешь. А я был уверен - шантаж.
  
   -Чем вы его,- спросил милиционер?
  
   -Да бросьте вы,-Хоркин взял со стула брюки, вынул из кармана пачку зелененьких.-Вот, пятьсот долларов. Думаю эта сумма компенсирует ему царапину на руке.
  
   Проводил милиционера, Хоркин долго и со вкусом мылся. В контрасте с тощими ногами и старообразным лицом торс Хоркина оказался покрытым молодой, упругой кожей, мускулы почти не выделялись, но когда он растирался полотенцем, они перекатывались по телу небольшими упругими змейками. Видно было, что тело у Хоркина достаточно тренированное.
  
   Одевшись, Хоркин пошел гулять. Он поймал такси, повесил шоферу на руль солидную купюру и начал неспешно объезжать город - наносить визиты. Первый в его маршруте был горбоносый бородатый еврей, который при виде Хоркина мгновенно потерял праздничное выражение лица. Их разговор не был слышен, но видно было, что горбоносый оправдывается, извиняется. Потом он удалился в другую комнату, а Хоркин так и стоял в прихожей, косолапо поставив ступни. Горбоносый вынес пачку денег, снова виновато поводил руками и получил по роже. Хоркин ударил хлестко и неожиданно, тыльной стороной кисти. Горбоносый прижал к лицу руки, секунду постоял ошеломленно, снова нырнул в другую комнату, вышел оттуда с пакетиком. Хоркин развернул пакет, блеснули золотые вещички. Он сунул пакет в нагрудный карман, погрозил горбоносому пальцем и спустился в такси.
  
   Следующая квартира встретила Хоркина большим количеством людей. Видно было, что это не веселая компания, а люди, ожидающие его прихода. Хоркин прошел в зал и вопросительно уставился на хозяина, полного человека с круглым лицом и высокими бровями.
  
   -Что смотришь, Шмель,-сказал полный?-Ждем тебя, видишь. С зоны уже позвонили, порадовали нас. Ну, что ты молчишь. Будешь требовать долю? Так дадим, конечно дадим. Пятнадцать тысяч, все, как положено, в зелененьких.
  
   Хоркин сел в полукресло, засунул руки в карманы, нахохлился. На охрану он не смотрел. На полного - тоже. Он смотрел перед собой на столешницу.
  
   -Ну, что ты, что ты,-явно беспокоился полный? - нормальная сумма. Ты же всего десять миллионов должен был получить. А инфляция? Я с процентами даю хорошими.
  
   Он положил перед Хоркином пачку долларов.
  
   -Вот, ровно пятнадцать тысяч. По нынешнему курсу больше тридцати миллионов рублей...
  
   -Ты хочешь жить спокойно, - впервые подал голос Хоркин?
  
   -Хочу, очень хочу. Мне, чтоб спокойно жить, лучше тебя грохнуть тут - и концы в воду. Что ж, я виноват, что ли, что ты сидел. Я тебя не сажал, мы уговаривались, что ты на себя все возьмешь, и о цене уговаривались в долларах. Мы о десяти тысячах уговаривались, а я пятнадцать даю. Ну еще тысячу добавлю, хочешь?
  
   -Пять.
  
   -Еще пять?! Да ты с ума сошел! Я тогда вовсе ничего не дам. И прав буду, вот увидишь.
  
   Полный протянул руку к столу - забрать деньги. И заорал. Его рука оказалась пришпиленной к столешнице стилетом.
  
   Хоркин протянул левую руку, взял деньги и положил их в карман. Потом повернулся к ошеломленной охране.
  
   -Не советую рыпаться.
  
   Он выдернул стилет, перехватил полного за шиворот. Стилет аккуратно уперся в ямочку под кадыком.
  
   -Пойдем, проводишь до машины.
  
   Они прошли мимо недвижимых охранников, спустились к машине.
  
   -Еще пять тысяч пришлешь в гостиницу,-тускло сказал Хоркин.-И скажи спасибо, что у меня сегодня хорошее настроение.
  
   Он уехал, а полный стоял, баюкая покалеченную руку, и жалобно смотрел вслед машине.
  
   Следующий визит был не таким мрачным. Женщина, к которой зашел Хоркин, явно была ему не чужая. Она всплескивала руками, смотрела на него с растерянным обожанием. Звука опять не было, только играла тихая музыка - тоскливая мелодия свирели, сопровождающая его действия, как в кино.
  
   Хоркин положил на стол пачку денег, полученную у полного и ушел. Женщина бессильно протянула руки - удержать.
  
   В новой квартире обстановка была деловой. И Мужчина в строгом костюме вел себя по-деловому.
  
   -Проходите, Хоркин, садитесь. Рад, что все позади. Коньяк, виски? Да, да, совсем забыл, что вы не пьете. Сок, минералка? Может чашечку кофе? Что-то вы совсем мрачный стали?
  
   -Веселье, юмор ослабляют оборонные возможности,- говорит Хоркин. Он сидит, нахохлившись, смотрит прямо перед собой.
  
   -Да, конечно, я как-то не подумал, через что вам пришлось пройти. Да. Конечно. Вот, все согласно договора - 50 тысяч долларов плюс максимальные проценты на эту сумму за эти годы. С вашего разрешения я деньги в банк не клал, они работали в моем бизнесе. Прибыль - пополам. Ваша доля за эти годы 20 тысяч. Всего семьдесят. Вот, разложены в пачки по десять тысяч. И еще раз примите мою благодарность.
  
   Хоркин распихал пачки по карманам. Он по-прежнему в этом нелепом тюремном костюмчике, но откуда-то появился плащ, мятый и еще более нелепый в ансамбле с кроссовками.
  
   Хоркин сел в машину, рассеяно посмотрел на водителя. Было такое ощущение, что он пытается вспомнить нечто важное. Потом Хоркин как-то обреченно махнул рукой:
  
   -В аэропорт.
  
   ххх
  
   Летит самолет. Над прекрасной российской землей летит самолет.
  
   Хоркин беседует с католическим священником.
  
   -Видите ли,- хорошо поставленным голосом говорит священник в нашей религии мы за все случившееся принимаем вину на себя.
  
   -Это очень сходно с ведантой. Твое "Я" является частицей других "Я", все недоброе отражается и в твоем "Я".
  
   Хоркин посасывает апельсиновый сок. Он расслаблен, но одет столь же нелепо.
  
   -Простите, - говорит священник, - это не мое дело, но я хотел бы задать вопрос?
  
   -Задавайте.
  
   -Ваш внешний вид говорит об определенных трудностях. Может вам нужна помощь?
  
   -Вы имеете в виду материальную помощь?
  
   -Я скорей имел в виду помощь духовную. Но и в материальной церковь не отказывает нуждающимся.
  
   -Вы можете меня исповедовать?
  
   -Да, поделитесь, сын мой, тем, что вас гнетет.
  
   -Боюсь, что вы ошибаетесь. Ваша вера чиста и искренна, но она консервативна. Слова, слова... Позвольте пожертвовать на ваши богоугодные деянья немного денег?
  
   -Ну, мы охотно принимаем пожертвования. Если это облегчит вашу душу...
  
   -Облегчит, вот две тысячи долларов.
  
   -Я просто растерян. Вы уверены, что эти деньги даете эти деньги от чистого сердца. такая, все-таки большая сумма.
  
   -Я уверен. Возьмите.
  
   Мигает табло. Самолет идет на посадку. Таксисты, окружившие пассажиров, не обращают на Хоркина ни малейшего внимания. Он скромно садится в на барьер ограждения и вопросительно смотрит на горластых шоферов. Наконец кто-то удосуживается спросить:
  
   -Поедем?
  
   -Можно.
  
   -Сто тысяч до Москвы.
  
   -Сто, так сто.
  
   ххх
  
   Вестибюль гостиницы "София". Хоркин подходит к администратору, о чем-то говорит, дает деньги. Лицо администратора выражает изумление. Хоркин в сопровождении горничной поднимается в номер. Номер шикарный - суперлюкс.
  
   Хоркин даже не осматривает пять комнат своего временного жилья. Он достает из спортивной сумки маленький кипятильник, быстро заваривает и выпивает чашку кофе и выходит из гостиницы.
  
   Через некоторое время мы видим его выходящим из такси у одного из высотных домов сталинской застройки. Он минует некогда шикарный вестибюль и замирает у двери N12. Что-то сдерживает его, уже потянувшуюся к звонку, руку. Чуть поразмыслив, Хоркин резко отходит от двери, спускается на лифте и выходит из подъезда.
  
   В цоколе дома - гастроном. Хоркин высмотрел двух алкашей у входа, подошел к ним, выразительно щелкнул себя по горлу. Вскоре все трое вошли в лифт и остановились у 12-й квартиры. Хоркин позвонил и неуловимым движением скользнул вбок. Дверь открылась мгновенно, напарников Хоркина затащили в квартиру, его не заметили. Дверь захлопнулась. Хоркин продолжал стоять, прижимаясь к стене. Вскоре дверь отворилась, выскочили двое крепких парней, ринулись к лифту. В тот же момент они увидели Хоркина, но не успели схватить его: Хоркин заскочил в квартиру и захлопнул дверь.
  
   В коридоре Хоркин перешагнул через тело алкаша - второй глухо мычал из гостиной: "... ну не знаю я его, выпить предложил...". Хоркин появился, как приведение, под аккомпанемент отчаянных звонков и стуков оплошавших парней.
  
   В гостиной было двое врагов: толстый мужик лет 40 и боевик, бивший алкаша. Хоркин сделал неуловимое движение кистью правой руки. Парень упал на ковер, из его виска потекла кровь.
  
   Хоркин молча прислонился к косяку. Свинцовая гирька на тонком шнуре, будто живая, поползла по ковру и вернулась в ладонь.
  
   -Сейчас, деньги сейчас...-забормотал толстый. -Ты уж прости, Шмель, схитрить хотел. Деньги-то немалые...
  
   Хоркин продолжал молчать. Лицо его было бесстрастно. Глаза спокойно наблюдали за действиями толстого, за тем, как тот нырнул в нижний ящик старинного серванта, покопался там, кряхтя, и появился с большой шкатулкой, продолжая бормотать:
  
   -Вот, ровно 50 тысяч, как уговаривались, с процентами...
  
   Мужчина не успел открыть шкатулку. Кисть Хоркина сделала то же неуловимое движение и удлиненный кистень клюнул его в висок. Хоркин не спеша открыл шкатулку, переложил пачку денег и какие-то золотые побрякушки в нагрудный карман. Потом он вышел в прихожую, резко открыл дрожащую от ударов дверь, встав старым приемом за нее. Парни ввалились в прихожую и допустили ту же ошибку - помчались в гостиную. Хоркин успел выскочить и захлопнуть дверь. Он помчался вниз, не пользуясь лифтом.
  
   Недвижимые тела в гостиной, видно, так ошеломили боевиков, что они выбежали из подъезда с некоторым опозданием. Хоркин уже сидел в поджидавшем его такси и равнодушно смотрел на них, отъезжая.
  
   ***
  
   Вечер. Хоркин сидит в номере, уныло смотрит на экран телевизора. Звук выключен. Продолжая смотреть на экран и думая о чем-то своем, Хоркин поднимает трубку телефона, заказывает ужин. И снова сидит, тупо уставившись в экран, пока официант вкатывает столик, сервирует его. Потом спрашивает:
  
   -Девочки есть?
  
   -Конечно,-отвечает официант,-самые лучшие. 70 баксов в час, 250 на ночь.
  
   -Пришли что-нибудь получше,-протягивает Хоркин несколько зеленых купюр.
  
   Официант кланяется.
  
   Хоркин доедает, наливает из блестящего кофейника кофе. Напротив сидит длинноногая интердевочка. Она терпеливо ждет, когда неразговорчивый клиент закончит ужин. Когда Хоркин, допив кофе, закуривает, она спрашивает:
  
   -Раздеваться?- и, не получив ответа, повторяет этот вопрос по-английски.
  
   Хоркин кивает.
  
   ...Беззвучно шевелит губами диктор на экране. Из спальни выходит, одеваясь на ходу, девушка, разочарованной она не выглядит.
  
   -Гуд бай!- бросает она в сторону спальной, закрывая за собой дверь.
  
   Хоркин лежит голый на неразобранной кровати. Вид у него задумчивый. Потом он встает, разбирает вторую постель и ложится, так и не выключив телевизор.
   Глава 4
  
   Двадцать седьмого июля у меня был день рождения. Ознаменовался он преследованием санитарного подонка майора Момота, стрельбой из разнообразного оружия, включая немецкий шмайсер, бегством из гостиницы в центре Москвы вместе с Машей и прочими приключениями. Когда мы, воспользовавшись сперва электричкой, а потом двумя поездами дальнего следования (мы час проехали в одном, сунув деньги проводнику, а потом на первой же станции пересели на другой так же за деньги), наконец остались одни в купе СВ, я перевел дух, попросил проводника организовать еду и выпивку и посмотрел на часы. Было пять минут первого ночи.
  
   - Ну, Маша, - сказал я, - должен тебе сказать, что такого веселого дня рождения у меня никогда еще в жизни не было.
  
   - А у тебя что, сегодня день рождения? - спросила Маша.
  
   - Вчера, - ответил я. - Уже шесть минут, как вчера. Двадцать седьмого.
  
   - И у меня, - скромно сказала Маша. - Забавно, правда?
  
   - Что у тебя, - не сразу поверил я, - тоже двадцать седьмого июля?
  
   - Ага. Мне уже четырнадцать исполнилось. - Она посмотрела на мои часы. - Семь минут назад.
  
   В это время проводник приволок все, что мы заказывали, получил доллары и исчез, еще раз успокоив нас заверением, что ревизоров берет на себя, а мы можем отдыхать до самого синего моря.
  
   Поезд был с бригадой из Адлера, надо думать, что с ревизорами у адлеровцев все действительно было схвачено давно и надежно. Тем более для пассажиров, способных платить за двухместные купе в СВ и среди ночи заказывать дорогую изысканную пищу. Мы с Машей лихо отметили наш общий день рождения, дружно забыв все неприятности, навалившиеся на нас в этот день. Единственно, о чем Маша спросила, это о том, что я такое сделал Олегу Панфиловичу, что он так орал. Я объяснил, что отрезал санитарному майору то самое, с чем он к ней приставал, заманив обманом в кровать. Заодно я не удержался от сооблазна прочитать ей коротенькую лекцию по технике сексуальной безопасности.
  
   - Ты уже почти девушка, - сказал я наставительно, - ты должна быть осторожна. По собственной наивности ты чуть не поддалась педофилу Момоту. Не появись я, знаешь что он мог бы тебе сделать?!
  
   - Знаю, - прервала меня Маша. - Я согласилась, потому что он обещал, что тогда найдет тебя через специальное бюро. Я знала, что мне будет противно, я все это и по телеку видела и от девчонок знаю. В нашем классе некоторые этим не только с мальчишками, но и со взрослыми занимаются за деньги. Но он обещал, а я поверила. Дура я, конечно.
  
   Я попытался что-то сказать, но голос мой прервался. На глаза навернулись слезы. Чтоб скрыть их, я пересел со стола рядом с Машей, погладил ее по голове и поцеловал в макушку. Маша доверчиво подняла голову, посмотрела мне в лицо и сказала тихо:
  
   - Ну, чего ты стесняешься? Разве этого надо стесняться?
  
   Ее глазенапы тоже налились слезами, а мне стало легко и просто. Мы поцеловались, и не надо было говорить никакие слова, потому что все и так было хорошо и понятно.
  
   ***
  
   ...Мы с Джиной возвращались с прогулки, а мои мысли все вертелись вокруг ошеломительной новости. Ну, Нинка, ну, Чайник, ну, удружила! Но нет. Надо все проверить. Завтра же съезжу в Симферополь, пороюсь в архиве.
  
   - Эй, ты где гуляешь? - отвлек меня от задумчивости звонкий голосок. Я обернулся. Маша шла за нами и вид ее был грозен.
  
   - Вас с Джиной что, нельзя на минуту из дома выпускать?! Тоже называется выгулять собаку. Где вы уже второй час выгуливаетесь?
  
   Соскучилась моя девочка, ласточка моя. А, может, и в самом деле моя?! Я сделал серьезное лицо:
  
   - О, Мария. Сама виновата, лентяйка. Будешь знать, как сваливать на меня все домашние заботы!
  
   Джинка, которая неотвязно семенила за моими ногами, помчалась к Маше. В галопе она все равно походила на рыжую гусеницу. Но скорость развивала приличную.
  
   - Послушай, Вовка, - сказала Маша, беря Джину на руки. (Та мгновенно облизала ей лицо). - Фу, Джина, нюхала везде, а теперь лижешься. Послушай, можно я напишу все же папке, что с нами все в порядке?
  
   - Маша, мы же договорились. Одно письмо с дороги отправили, вот и ладно. Не дай Бог, чтоб кто-то узнал, где мы с тобой окопались. Меня же просто пристрелят.
  
   - По моему ты преувеличиваешь. Что ж, у нас в стране вообще порядка нет, закона?
  
   - Какой закон, милая!? Да и мы сейчас не "у нас в стране" находимся, а за границей. Тут Украина. Ну, допустим, что не убьют. Все равно посадят. Я же беглый, ты ведь теперь обо мне все знаешь.
  
   - А на что мы будем жить? - с чисто женской логикой продолжила диспут Маша.
  
   - Так бы папа выслал деньжат, а у нас осталось всего десять долларов, ты это знаешь?
  
   - Да, это я знаю, - сказал я задумчиво.
  
   Я действительно знал. И жаба меня давила, когда вспоминал о деньгах, закопанных вблизи геологического поселка под Красноярском. Двадцать четыре штуки зеленых! С такими бабками мы с Машей могли купить квартиру у моря. Ну, не в Ялте, конечно, а, например, в Севастополе. Там сейчас бордель, военные моряки бегут из города, бояться, что хохлы окончательно разделаются с флотилией. Или в Симиизе. Это же рядом с Ялтой, двадцать минут езды. Да и спокойней там, никаких разборок воровских, тишина, провинциальный покой. Но до Красноярска мне сейчас не добраться. Мне сейчас вообще ездить на чем-либо куда-либо опасно. Я сейчас в тройном розыске: менты, воры и Серые Ангелы меня ищут по всей России.
  
   - А, если знаешь, то что собираешься делать? - не отставала Маша. Её можно было понять, ребятишки Ялты поголовно были помешены на коньках с роликами. Американская мода завоевала город у моря. И Маша явно хотела встать на эти ботинки скороходы. Да я и сам бы не прочь на них прокатиться. Но стоили они почти двести долларов. У нас же скоро на еду денег не останется. Будем питаться одними фруктами в перемешку с овощами. Хорошо, хоть хозяйке за два месяца вперед уплачено.
  
   - Что я собираюсь делать? - произнес я так же задумчиво. - А вот что. Давай, загоняй собаку в дом и поехали.
  
   - Куда еще?
  
   - В Симферополь.
  
   - А там что, деньги выдают всем приезжим?
  
   - Не остри. Будут деньги. И коньки роликовые будут.
  
   - А ты откуда знаешь, что я такие коньки хочу?
  
   - Я все знаю. Давай, собирайся.
  
   До Симферополя мы добрались на Тарасе Бульбе. У нас с ним завязались вполне приятельские отношения, всякий раз, гуляя по набережной, мы приветливо здоровались (он вечно дежурил на стоянке около гастронома), пару раз он заглядывал к нам на огонек и мы с ним неплохо посидели за бутылкой "Черного муската". Мы отпустили его около автомобильного рынка, договорившись, что подберет нас через четыре часа на этом же самом месте. Как раз сегодня было воскресенье, базар жужжал в полную силу, у меня в рюкзаке было все необходимое, оставалось только подойти к государственному автомагазину, рядом с которым находилась стоянка "жигулей" и "волг".
  
   Машины стояли еще без номеров, прямо после железнодорожного переезда, разных цветов и разной степени поцарапанности. Сунув сторожу наш последний червонец, мы прошли в конец стоянки, поглядывая на покупателей. Некоторые выбирали главным образом цвет, да смотрели, чтоб явных повреждений не было. Но большинство елозило вокруг машин с дрожащими щеками. Если бы у автомобиля были зубы, как у лошади, это значительно облегчило бы задачу покупателей. За неимением онных, они по пояс залазили под капот, ящерицами ползали между колесами.
  
   Я выбрал заурядного "жигуленка" поносного цвета, достал из рюкзака здоровенный брезент (я позаимствовал его из чулана хозяйки) и накрыл им машину, как чехлом, мужественно выдержав удивленный взгляд Маши. Мгновенно вокруг меня начали собираться заинтригованные покупатели. Какая-то тощая дамочка попыталась отдернуть чехол, но я гаркнул на нее:
  
   - Отойдите, дамочка! Нечего тут лапать. Машина отобрана для Ивана Денисовича.
  
   Минут десять я отражал наглые попытки взглянуть под чехол. Когда эти попытки начали сопровождаться поползновениями вручить мне купюру, я пообещал вызвать милицию. Стоявшая в стороне парочка многозначительно переглянулась и отозвала меня в сторону.
  
   - Вы, наверное, специалист - заискивающе спросила женщина.
  
   - В некоторой степени, - ответил я туманно.
  
   - А что за машина? - поинтересовался мужчина.
  
   - Обычная машина, - сказал я честно.
  
   - Но вы же ее специально отобрали?
  
   - Ну, нельзя сказать, что специально...
  
   - Послушайте, мы в технике ничего не понимаем. Вы не могли бы нам уступить эту? Вы еще выберете.
  
   - Пожалуйста, - добавила женщина, - мы вас отблагодарим.
  
   - Я не уверен, что могу быть вам полезен, - сказал я застенчиво.
  
   - Семьдесят долларов, - с видом бросающегося в пропасть, выпалил мужчина, - больше нет ни копейки.
  
   - Не смешите меня, - сделал я возмущенное лицо.
  
   - Ну ладно, сто. Больше нет, правда. Мы на эту машину два года копили. И еще заняли у родственников.
  
   Эти люди производили приятное впечатление. Видно было, что они не врут. В конце концов у меня тоже есть сердце. Я смущенно потупился:
  
   - Ну, что ж...
  
   Я стянул материю с машины, сложил ее, сунул подмышку, подмигнул изумленной Маше и отошел в другой край обширной стоянки. Когда, через 15 минут облагодетельственная мной пара укатила, я укутал брезентом следующего "жигуленка". На сей раз я выбрал тускло зеленый цвет...
  
   Время клонилось к вечеру, когда я, взглянув на утомленную Машу, решил закругляться. Тарас Бульба аккуратно ждал нас в уговоренном месте. Завалившись на мягкое сидение "опеля" я облегченно закурил, пустил дым в приоткрытое окно, достал из кармана пачку баксов и пересчитал. Сумма была скромная - всего 720 долларов, но я и не планировал высоких заработков. А этих денег нам с Машей вполне хватит на все время отдыха.
  
   Маша ухватила меня за ухо:
  
   - Наклонись, что скажу...
  
   Я наклонился.
  
   - Ну, ты и аферюга! - прошептал мне в ухо задорный голосок. - Подожди, не отбивайся, я еще что-то скажу...
  
   - Маша, ну щекотно же...
  
   - Терпи. Вот, слушай. Я тебя люблю!
  
   - Я тебя тоже, - сказал я, улыбаясь. И добавил серьезно:
  
   - Очень!
  
   Тут я вспомнил, что мне еще нужно зайти в архив.
  
   - Тормозни у бывшего исполкома, - сказал я, взглянув на часы, - я еще, пожалуй, успею, шести еще нет.
  
   Да, архив еще работал. Я представился корреспондентом газеты "Жемчужина Крыма", (хотя такой газеты в Крыму нет, но со временем, надеюсь, появиться. Как печатный орган блатной гостиницы), сунул почтенной мадам архивариус коробку конфет, заблаговременно приобретенную в ближайшем ларьке, и попросил разрешения взглянуть на архив бывшего Дома ребенка в Ялте. Дама начала рассказывать мне длинную историю про "положено - не положено", но я прервал её лепет десяткой американского производства. Вскоре папка лежала на столе и я быстро пролистал её, разыскивая 1983 год.
  
   Год этот вместил в себя не так уж много документов. То, что меня интересовало, лежало третьей по счету бумагой - актом. "Акт об усыновление, зачеркнуто, удочерение младенца женского пола в возрасте 42 дней со дня рождения, смотри копию "Свидетельства о рождение, выданного Родильным домом N 2 г.Ялты от 27.08-1983г гражданке Тузленко Нине Николаевне..."
  
   Дальше я уже бежал по бумаге глазами, выхватывая главное:
  
   "Передать в полную опеку гражданину ... Демьяновичу и его законной жене гражданке... Расписка. Я, Тузленко Н.Н. отказываюсь от ребенка... в пользу...".
  
   - Простите, где бы я мог снять копию этого документа?
  
   - Да вы что? Если я позволила вам посмотреть запрещенные к просмотру документы, так вы теперь меня под монастырь подвести хочете!
  
   Я не дал ей продолжать монолог.
  
   - Заткнись, - сказал я, выдирая Акт из подшивки, - заткнись и забудь. Вот тебе еще двадцать баксов и заткнись. А вякнешь - пойдешь под суд за взятки и разглашение служебных секретов.
  
   Запихивая бумаги в карман я спустился по лестнице к машине и закурил. Сердцо колотилось, как у сумасшедшего. Ну не мог же я сказать Маше, кто я на самом деле. Зачем калечить ребенку жизнь!
  
   С трудом взяв себя в руки я доплелся до машины и уселся спереди.
  
   - Ты что это со мной не сел? - вредным голосом спросила Маша.
  
   - Я курить буду, доченька, не хочу тебя дымом травить.
  
   - Кто, кто? Какая я тебе доченька?! Тоже мне, старик нашелся! Может еще внученькой назовешь? Договорились же, ты - старший брат. На худой конец - дядя.
  
   - Озорная у вас дочка, - встрял в разговор соскучившийся по общению Тарас Бульба, - балуете вы её.
  
   - Кого же еще баловать, - ответил я, - не тебя же, толстяка жадного?
  
   И сам удивился собственной резкости. Шофер то тут при чем? Ах, если бы все не умели врать? Даже в мыслях.
  
   То есть, даже подсознательно не могли бы задумать или предположить любой обман, любую фальшь, любое расхождение между словом и делом.
  
   Как фантастически изменилось бы общество!
  
   Исчезают бумажные отношения. Нет смысла в дотошных договорах, банковских обязательствах, расписках и контрактах. Они, естественно, остаются, но их обьем уменьшается предельно. Так, записки для памяти. "Я, Иванов В.В. взял в банке в долг сто тысяч. Должен отдать через месяц." И никаких проблем. Может, небольшая дописка о том, что, если не удастся отдать вовремя, буду отдавать с процентами.
  
   И никому ничего не надо доказывать. Один сказал, что Иванов должен столько-то, но, примите мои соболезнования, заболел, умер. И нет вопросов, нет бумаг. Раз один сказал, значит так оно и есть. Слово "врать" отсутствует, оно ничего не обозначает, нет таких понятий в культурном наследии этого общества, нет таких символов в сознании его членов.
  
   И даже если рассказать им про общество врунов, они не поймут."Как это, - спросят они,- как это можно сказать одно, а сделать другое?!" Для них это абсурдно. Мы можем представить себе общество, где все ходят задом наперед. Или летают. Но представляем мы таких людей с трудом, это представление в области абстракций. Так же и вруны для наших гипотетических правдолюбцев.
  
   И изменения в таком обществе просматриваются гораздо более глубокие, чем отсутствие волокитных бумаг, бюрократии. Кстати, бюрократии не только бумажной, но и любой иной. Не может же человек правды говорить, что он занят, если он свободен. Он вынужден открыто сказать, что он не занят, но не хочет заниматься моими делами. А сказать такое - вылететь с работы.
  
   Исчезают любовные интрижки с обманом одного из партнеров. Интрижки остаются, но по обоюдному согласию и доверию. И тогда это уже не интрижки, а нормальные любовные отношения.
  
   Нет многих игр, основанных на двухсмысленности, утаивании чего-либо. Например, не будут играть в разведчиков, сыщиков. Да и профессий таких больше не будет.
  
   Скорей всего такое общество будет единым государством, так как границы между разными этническими группами, наделенными даром правды, могут быть только символическими.
  
   Будут драки, но не будет ударов из-за угла. Будут убийства, но не будет убийств из подворотни. Будут несчастные случаи, но не будет инцинированных несчастных случаев.
  
   Такое общество станет менее эмоциональным?-спросите вы.
  
   Конечно же нет. Те эмоции, которые мы бесполезно, в ущерб здоровью тратим на ложь и защиту от лжи, обретут новое звучание в нормальных человеческих проявлениях зла и добра. Только без лжи...
  
   От этих гениальных размышлений об мире без вранья меня отвлек шофер, который после моей грубости замолк до самой Ялты, но обиду выместил на акселераторе - мы домчались за 35 минут, рекорд скорости. Я рассчитался и извинился в обычной полушутливой манере.
  
   - Не обижайся, - сказал я, - я тебя действительно балую баксами. Кто еще так щедро с тобой расплачивается? И притом - регулярно.
  
   Бульба в долгу не остался:
  
   - Личному шоферу и положено платить по высшей ставке. И притом, кто еще вас за 35 минут довезет из Симферополя?
  
   - Один - один, - улыбнулся я, - давай, счастливо. Маша, не отставай. Джина там, наверное, с ума сходит от тоски.
  
      Джина действительно почуяла наше возвращение и отчаянно скулила за дощатой дверью. Но я забыл о собачке, потому что за летним столиком на лавочке под грушей сидел человек, которого я меньше всего хотел когда-либо увидеть, - подручный Пахана по кличке Филин, мясник без совести и жалости.
  
   - Иди, выгуляй Джинку, - сказал я безжизненно, - тут ко мне товарищ пришел, надо мне с ним поговорить.
  
   Маша всегда тонко чувствовала интонации. Она взглянула на меня встревожено, и я колоссальным волевым усилием выдавил безмятежную улыбку:
  
   - Иди, Маша, все в порядке. Зуб опять заболел.
  
   Маша с собачкой ушли в парк, я подсел на лавочку, достал сигареты:
  
   - Здорово, Филин.
  
   - Здорово, Зверь. Выпить есть?
  
   - Сейчас организую.
  
   Я достал из холодильника армянский коньяк, какую-то закуску, вынес во двор.
  
   - Водку не имею, но коньяк ничего, хороший.
  
   - Ты же знаешь, что я коньяк не люблю?
  
   - А я тебе не шестерка, за водкой бегать. Пахан тут?
  
   - Какое твое дело? Тут. Тебя хочет видеть.
  
   - Прямо сейчас?
  
   - Нет, завтра в обед. Гостиница "Жемчужина Крыма".
  
   - Приду.
  
   - Ну ладно, наливай свою гадость. Что ты капаешь, лей полный стакан, антиллегент хуев.
  
   - Придержи язык, Филин. Меня не колышет, что ты мясник и у Пахана в доверии. Я сам по себе, а вы сами по себе. Но никаких наездов я тебе не прощу, ты - это еще не сам Пахан. А на любого мясника всегда другой мясник найдется, покруче.
  
   - Дерзкий ты, Зверь, пацан. Только я опустить тебя из без папашиного благословения могу.
  
   - Один опускал... Помнишь, на пересылке в Абакане?
  
   Эту историю воры знали, хотя времени прошло с тех пор достаточно. Я шел по уже по третьей ходке и на абаканской пересыльной тюрьме попал в камеру с первоходочниками. Что-то там с документами тюремные халдеи напутали. Имя у меня в зоне уже было, с Адвокатом предпочитали не связываться, но в этой хате я озорства ради не стал светить масть, а прикинулся простым мужиком. И какой-то беспредельщик ночью нырнул ко мне под одеяло.
  
   Парень я был молодой, на рожу - не урод, вот он и пристроился, обещая мне в зоне золотые горы и думая про себя, что если опетушит меня, то сможет этим потом среди воров хвастаться. Того он не знал, что беспредел ворами никогда не поощрялся, да и к мужикам у воров отношение ровное и, где-то, даже, уважительное. Особенно, если мужик крепкий и честный. Но пацан всего этого не знал, легенды о воровских правилах и законах дошли до него явно в искаженном виде.
  
   Я всегда был шкодником, а в молодости особенно. Поэтому я сделал вид, что склоняюсь на уговоры этого баклана, только спросил - не будет ли мне больно? Я знал, что камера не спит, прислушивается. На общаке почему-то считается доблестью унизить человека и за его счет возвыситься. Шпаненок аж слюни пустил от восторга, заверяя меня, что он припас масла с дачки (передачи) и смажет так, что я ничего и не почувствую. "А ты никому не расскажешь?" - продолжал упрямиться я. "Никому, вот те крест!" "Ну, ладно, давай...".
  
   Я дождался, когда он спустил штаны, повернулся к нему лицом (до этого я лежал на спине), сгибом локтя придавил горло, а другой рукой крепко взял за яйца. И шепотом сказал: "Пикнешь, оторву!" Он бы и рад ответить, но гортань я ему зажал крепко. А потом, когда он от недостатка воздуха потерял сознание, я смачно его опустил, используя для этой цели не грязную задницу, а безвольно открытый рот. В камере были его дружки, но никто сразу и не понял, что происходит. А некоторое время спустя я откинул одеяло, уже кончая, и тут им вмешиваться ну никак было нельзя. Через час баклан спал у параши, а я в штрафном изоляторе. Говорят, кто-то из тюремных администраторов получил тогда взыскание за то, что не в ту камеру меня определил? Не знаю, не довелось больше побывать в Абакане.
  
   Филин, естественно, эту историю знал. Но, что Филину этот детский лепет. Он - мясник, профессиональный убийца. Вон, сидит, падла, сухой, поджарый, мышцы, как веревки стальные перекатываются под кожей. Ишь, рубаху надел, наколки светит не хочет. Зря я, конечно, гонор свой показываю. Захочет - раздавит, как муху. Впрочем, пока мной Пахан интересуется, я в безопасности. Хотя, Нинка же сказала, что я уже приговорен ворами. Она до сих пор среди ворья по мелочи крутиться, должна знать. Значит, это Пахан в гостинице развлекается. То-то туда никого не пускают. Небось, полно коронованных законников собрались на встречу. Не часто Пахан на воле бывает. Это, ведь, только при мне он в Решетах смотрящим был три года без отдыха.
  
   Филин допил второй стакан коньяка, зажевал грушей.
  
   - Ладно, - сказал он, вставая, - живи, Зверь, до завтра. Хотя, у меня на тебя зла нет. А, что дерзкий - это хорошо. Не люблю, когда вор сдачи дать не может. А ты, хоть и сторонишься от нас, но аферюга классный. Наслышаны про твои подвиги. Не хочешь ли у меня несколько уроков взять? Мясники при любом раскладе при бабках.
  
   Я даже растерялся от такого высказывания. От кого, но уж от Филина я столь лестных отзывов не ожидал. Да и не привык я как-то, чтоб Филин больше трех слов мог в предложение сложить. Да еще и без мата!
  
   А зловещий посланник уже уходил, таял в сумерках, двигаясь, как хищник, цепко, легко и бесшумно.
   Глава 5
  
   Утро. Хоркин лежит в той же позе, на спине, будто и не пошевелился за всю ночь. Луч солнца падает ему на лицо. Хоркин открывает глаза. Он читает по памяти стихи Максимилиана Волошина:
  
   "Я не изгой, я пасынок России...",
  
   С последними строчками Хоркин упруго слетает с кровати и начинает утреннюю разминку. Это, буквально, взрыв, каскад движений, некий симбиоз "Танца зверей" из у-шу, таиландского бокса и конг-фу. Во время заключительного прыжка Хоркин падает расслабленно на ковер и замирает. Его грудь прекращает движение, дыхание останавливается. Он лежит в "позе мертвого" - высшее достижение раджа йоги- больше минуты при полной тишине утреннего гостиничного номера. Единственные звуки: шуршание до сих пор включенного и обезвученого телевизора и заунывный вой пылесоса в коридоре. Потом Хоркин "оживает".
  
   ***
  
   Опять такси. Невыразительное, как у индейца, лицо Хоркина. Подъезд какого-то захудалого двухэтажного домика, реликта 50-х. Хоркин входит в подъезд, пробирается по длинному коридору коммуналки, без стука входит в одну из комнат.
  
   Комната едва видна, сквозь плотные шторы почти не проникает дневной свет. В глубоком кресле сидит старуха, почти буквально напоминающая ведьму или бабу ягу из детских киносказок. Она всматривается в пришельца и шамкает:
  
   -Явился, голуба. Явился, не запылился. Денежки принес.
  
   Все ее фразы не носят вопросительной интонации. Они безлики, как и грамофонный голос.
  
   -Явился,-отвечает Хоркин доброжелательно.-Не запылился. Денежки принес.
  
   Он выкладывает на ветхий столик пачку долларов.
  
   -Это для начала. Я остановлюсь в нашей квартире на Речном вокзале. Звони.
  
   Бабка кхекает. Прокашлившись, произносит столь же безлико:
  
   -"Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю... Из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих... По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну, и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее - как лица человеческие, и волосы у ней - как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее - как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну... Царем над собой она имела ангела бездны..."
  
   - "Шестой Ангел вострубил...-почти радостно подхватил Хоркин.-И освобождены были четыре Ангела, приготовленные на час и день, и месяц, и год, для того, чтобы умертвить третью часть людей."
  
   После этого он резко повернулся и вышел.Взвыл мотор такси. Лицо Хоркина, сидящего в машине по-прежнему бесстрастно.
  
   ***
  
   Маленькая квартира. Обстановка спартанская. Одна стена полностью заставлена книгами на самодельных стеллажах. Узкая койка в углу, стол, два стула. Никаких украшений. Некоторой дисгармонией смотрится мощный компьютер с принтером.
  
   Входит Хоркин. Он втаскивает еще один стол, узкий и длинный. Ставит его к окну, вываливает на него какие-то тетради, несколько пачек бумаги для пишущих машинок. Переходит на столь же спартански обставленную кухню с огромным старинным холодильником ЗИЛ, выгружает из рюкзака продукты, в основном консервы и овощи.
  
   Одет Хоркин более цивилизованно: на нем старенькие штруксы, вельветовая куртка, свитер, кроссовки.
  
   Хоркин садится к телефону.
  
   -Цирк? Здравствуйте, мне бы Никулина. Будет после обеда? Спасибо. Нет, передавать ничего не надо, я перезвоню сам. Скажите, а Корнилов со своими слонами в программе. Приезжает всей труппой через неделю. Большое спасибо, до свидания.
  
   Хоркин садится к компьютеру. Крупно виден экран монитора. На нем загорается надпись: "Фотографии урода", киносценарий.
  
   ***
  
   Экран компьютера обретает объем, текст сменяется фигурками, которые оживают, превращаются в настоящих людей. Разноголосый шум зверинца выплескивается с экрана.
  
  
   Тигрица Лада явно собиралась обмануть своих тюремщиков и ускользнуть из мира насилия. Мне ее было искренне жалко. Она уже приволакивала зад, мочилась кровью, ничего не ела. Начальство, в сущности, ее уже списало. Мне же важно было придумать способ дачи лекарств. Эти дурацкие зверинцы не оборудованы клетками, в которых можно было бы зверя зафиксировать, обездвижить, чтобы сделать укол или обработать рану. Таблетки же Лада глотать не желала, мясо не ела, так что нашпиговать таблетками лакомый кусок я не мог.
  
   Шэт ходил около шибера, люто косился на меня - ревновал. Шэт тоже вызывал у меня жалость. У него были вырваны когти на передних лапах (по этому признаку всегда можно определить, что животное раньше принадлежало Вальтеру Запашному - знаменитому дрессировщику и садисту), это очень затрудняло ему процедуру полчучения мяса, которое подается жищникам специальной вилкой; они его снимают с рожков когтями и затаскивают в клетку. Кроме того, Шэт нежно любил Ладу и ее болезнь повергла панря в глубокую печаль.
  
   Шэт и Лада были по-своему знамениты. Оба людоеды. Шэт отъел руку одной из Вальтеровских помощниц, Лада воспитанаица ГДР - вырвала и, надо думать, проглотила у своей дрессировщицы прувую ягодицу. Спасло их от распрасы то, что они принадлежали к славной когорте уссурийских тигров, их племя гордо фигурировало в Красной Книге, - среди других потенциальных покойников, безвинных жертв рода людского. Сосланные в тюрьму передвижного зверинца бессрочно, они обрели друг друга, нежная любовь немного украшала их унылое существование. И теперь Лада умирала от пиелонефрита, а я не мог дать ей антибиотики.
  
   Немного поддерживали нашу кошку кролики. Жестоко, конечно, скармливать их живьем, слышать их детский крик боли, но свежая, дивая кровь - могучий стимулятор для больного хищника.
  
   Зоотехник Филиппыч увел меня в свой вагончик пить пиво. Заодно попросил п одписать акт выбраковки Лады. С этим зоотехником, работающим в зверинцу третий год, у меня сложились приятельские отношения. Скорей всего потому, что я терпеливо слушал его рассказы о том, как он был главным зоотехником крупного колхоза, как его уважали, о том, что у него семья, жена - немка, что недавно у них гостили ее родственники из ФРГ, зовут к себе и они скоро поедут.
  
   Я удерживался от желания спросить, какого черта он тогда работает в этом поганном зверинце среди бичей и алкоголиков, почему к жене ездит раз-два в год, да и только на несколько дней. Мое молчание как бы поощряло его к дальнейшим легендам, а чувство благодарности к слушателю крепло. Это было хорошо, так как Филиппыя является моим непосредственным начальником.
  
   - Дружба дружбой, - сказал я, глядя на акт, - но подписываться я не собираюсь. Лучше вызови хорошего ветврача или достань хотя бы инъектор Шилова, мы его насадим на жесткую палку и попробуем сделать укол.
  
   - Михалыч, - возмутился он, - шеф требует акт, тигрица все равно подохнет, главное - списать вовремя, да шкуру снять.
  
   - Шкуру надо снять с вам, вместе с шефом, - возмутился и я, а тигрицу надо лечить. Впрочем, что я - единственный рабочий? Вон их сколько, получки ждут у бухгалтерии. Любой подпишет. Ты лучше скажи, деньги мне на сливочное масло, яйца выделят? Я хочу замешать таблетки в яично-масляную оболочку, авось съест?
  
   - Сомневаюсь, - пожал плечами Филиппыч. - Если вылечишь, тогда, конечно, все оплатят. А заранее... Ты же простой рабочий.
  
   - Ну и хрен с ним, - допил я свой стакан, - действительно, что я из кожи вон лезу.
  
   И я отломил у сушенной рыбы хвост и вкусно в него вгрязся.
  
   А вечером с удовольствием обнаружил, что колобки из масла и яиц с надежной начинкой из разнообразных антибиотиков Лада уплетает с аппетитом.
  
   Надо сказать, что деньги мне, истраченные на лечение, так и не вернули. Выписали, правда поощрительную премию - 50 руб. от директора. И благодарность директор объявил. Устно.
  
   Я к тому времени работал в зверинце уже около месяца, работал, надо сказать, с удовольствием, хотя сам зверинец ничего, кроме отвращения, не вызывал.
  
  
   ... Хоркин проглядывает последний листок рукописи, потягивается, смотрит в окно. На дворе поздний вечер. Хоркин потирает ладонями лицо, засовывает в карман бумажник и выходит из квартиры.
  
  
   ***
  
   Вечерний ресторан. Хоркин ужинает. Его скромная одежда бросается в глааза, на фоне франтовато одетых посетителей. Какая-то парочка пытается подсесть за столик Хоркина, сразу подбегает официант и уводит их к другому столику, а рядом с Хоркином ставит табличку "Служебный".
  
   Хоркин ужинает. Из-за колонны за ним наблюдает толстый мужик, голова у него перевязана.
  
   Хоркин заканчивает ужин, сует, изогнувшемуся в поклоне официанту, крупную купюру, идет к выходу. Толстый следит за ним. Хоркин останавливает такси. Он собирается сесть на заднее сидение, в этот момент на него набрасывают небольшую сеть сеть и быстро заталкивают в другую машину. Машина с визгом рвет с места. За ней следует еще одна, рядом с шофером - толстый.
  
   Загородная дача. Машина с Хоркином и машина с толстым заезжают во двор. Двое здоровенных парней вытаскивают Хоркина с накинутой на верхнюю часть туловища сетью. Хоркин неподвижен. Его заносят в дом, бросают на ковер. Тело Хоркина безжизненно. Вошедший толстый проявляет тревогу:
  
   -Что это с ним, вы ничего ему не сделали?
  
   -Придавили чуток,-удивленно говорит один из парней,-давно должен очухаться.
  
   Все вместе осматривают Хоркина, снимают с него сеть, щупают пульс. Вид у них ошеломленный.
  
   Толстый с размаху бьет ближнего парня по лицу.
  
   -Паразиты, на мокрое пошли. А как я теперь деньги заберу у этого мертвяка?!
  
   Тело Хоркина оттаскивают обратно в машину, загружают на заднее сидение. Толстый беснуется, парни сконфужены.
  
   -Ну, чуток только придавили, хозяин...
  
   -Суки дешевые. Отвезите его к оврагу и сбросьте.
  
   Парни садятся вперед и уезжают. Сзади тело Хоркина сползает с сидения на пол. Оно лежит на спине и мы видим, как тогда, на тренировке, как оно медленно оживает, обретает упругость.
  
   Хоркин выглядывает из-за передней спинки сидения. Руки его ударяют правого парня по виску и челюсти. Тело парня еще оседает бесчувственно, а Хоркин уже захвати сгибом локтя шофера.
  
   -Тормози,-тихо шепчет он полупридушенному парню.
  
   Машина останавливается у обочины. Хоркин усиливает нажим. Парень теряет сознание. Хоркин выбрасывает обеих из машины, садится за руль, разворачивается.
  
   Толстый пьет коньяк из высокого фужера. Скрипнула дверь. Не оборачиваясь, толстый спрашивает:
  
   -Выбросили?
  
   Ответа нет.
  
   Толстый оборачивается. Над ним стоит Хоркин, лицо его бесстрастно.
  
   ***
  
   Хоркин не торопясь отъезжает от дачи. Одной рукой он раскладывает по карманам пачку денег. Рядом, на сидении, побрякивает сумка, тоже не пустая. За его спиной разгорается пожар. Отблески пылающего дома еще кидают блики на ветровое стекло, когда перед машиной вырастают две фигуры. Это те незадачливые парни, они стоят на обочине, смотрят на зарево пожара. Хоркин притормаживает, высовывается в окно.
  
   -Подвести?
  
   Парни отшатываются, бегут в лесок. Хоркин едет дальше, лицо его бесстрастно. Он въезжает в город и, секунду подумав, сворачивает на шоссе, ведущее к аэропорту. У Внуково он паркует машину и заходит в здание аэровокзала, поднимается на второй этаж, бродит, внимательно посматривая на пассажиров.
  
   Девчонка, лет 17 привлекает его внимание своим, явно голодным видом.
  
   -Заработать хочешь?-спрашивает он, доставая из кармана внушительную пачку денег.
  
   Девчонка смотрит на Хоркина. Алчность борется в ней с опаской.
  
   -Ты же старый...- полувопросительно говорит она.
  
   -Вот, тут полмиллиона. Получишь утром. Едем?
  
   -А не обманешь?
  
   Хоркин отсчитывает две бумажки по 50 тысяч.
  
   -Аванс. 400 получишь утром. Можно валютой.- Он показывает ей пачку зелененьких из другого кармана.- А еще сейчас купим тебе приличную одежду.
  
   Хоркин с девушкой идут вдоль ларьков. Он покупает ей джинсовый костюм, еще какие-то тряпки, часы, плеер. Все покупки сложены в большой пакет, пакет несет Хоркин. Девчонка колеблется, но идет, как привязанная. Они садятся в машину и едут в город. По дороге девушка говорит:
  
   -Слушай, я этим никогда не занималась.
  
   -Хочешь сказать, что ты целка?
  
   -Нет, у меня был парень... Но этим я никогда не занималась. Я живу тут, во Внуково. Просто хотела в порту на бутылку найти.
  
   -Утром купишь пару ящиков.
  
   Девушка затихает, лицо ее тревожно.
   Глава 6
   Идиотский сон снился мне. И так ясно снился, в красках. Будто привычно грюмкнули двери за моей спиной и я оказался в камере. Кондиционер в следственном изоляторе предусмотрен, естественно, не был - клубы спертого жаркого воздуха буквально ударили меня в лицо, как некий кулак, пахнущий потом и нечистотами.
  
   Камера была большая, но казалась маленькой, так как была переполнена подследственными. Я сознательно не сказал на предварительном допросе, что был судим, надеясь поживиться у первоходочников. И они смотрели сейчас на меня жадными глазами, уверенные в том, что новичок даст им возможность повеселиться.
  
   Рассортирована хата была обычно: за столом восседали сытые паразиты, их полуголые торсы были покрыты бездарными наколками, выше, в самой духоте нар, ютились изможденные бытовики, а справа у толчка сидело несколько забитых петушков.
  
   Стандартная картина камеры общего режима, где шпана пытается вести себя по воровским законам, извращая саму суть воровской идеологии. Амбал с волосатой грудью пробасил:
  
   - Кто это к нам пришел? И где же он будет спать? Ты кто такой, мужичок?
  
   Я не удостоил его ответом, а просто прошел к туалету, расстегнулся и начал мочиться. Потом пошел к столу.
  
   С верхних нар на цементный пол упало серое полотенце. Начинающие уголовники пытались меня тестировать. Эта детская проверка заключалась в изучении моей реакции. Интеллигент обычно поднимает полотенце чисто механически и ему уготована роль шестерки, мужик просто перешагивает через него, а вор (как считали эти пионеры) вытирает о рушник ноги.
  
   Я отпихнул полотенце в сторону и подошел к столу. Подошел и уставился на амбала, задавшего мне провокационные вопросы. Я смотрел на него остекленелым, безжизненным взглядом, лицо мое было совершенно неподвижно, как маска. Не зря же в краслаге мне дали погоняло "Мертвый Зверь". Амбал некоторое время пытался выдержать мой взгляд. Я слышал, как в его тупой башке со скрипом ворочались шестерни, пытаясь совместить мое нестандартное поведение с привычными ему аксиомами. Наконец он отвел глаза и пробурчал:
  
   - Чего надо то?
  
   - Я долго буду ждать? - спросил я тихо.
  
   - А чо надо то? - забеспокоился бугай.
  
   - Ты что, сявка, не понял что ли? - прибавил я металла в голосе.
  
   Создалось впечатление, что под этой грудой мяса разгорается небольшой костер. Он ерзал, подергивался. Не до конца понимая странное поведение новичка он, тем ни менее, шкурой ощущал опасность. К тому же - я на это и рассчитывал - ему хотелось уступить мне место. И это желание, противоречащее хулиганскому уставу хаты, смущало его больше всего.
  
   - Да ты чё, мужик, я тебя чё - трогаю, что ли?
  
   Ну вот, он уже оправдывался. Мне на миг стало его даже жалко. Куда уж этому безмозглому качку меряться с профессиональным зэком.
  
   - Ты где, падла гнойная, мужика нашел? Мужики в деревне землю пашут, а мне что-либо тяжелей собственного члена врачи поднимать запрещают. Шлифуй базар, лярва жирная.
  
   Амбал привстал. Он понимал, что должен как-то ответить на оскорбления, но в тюрьме он все же был впервые, про воровские законы знал понаслышке и боялся их нарушить. Примитивные люди больше всего боятся непонятного, а я был ему очень непонятен.
  
   - Молодец, - сказал я с неожиданной после моей резкости теплотой, - соображаешь. Иди, сынок, посиди на шконке, папаша от ментов набегался, его ножкам покой нужен.
  
   Теперь он начал понимать. Его лицо выразило облегчение, он уступил мне место и сказал:
  
   - Чо ж ты сразу не сказал? Я же не лох, понимаю порядок.
  
   - За что, батя? - подал голос молодой парнишка, сидящий во главе стола. Я вычислил его еще с порога и сознательно спустил полкана на амбала, понимая, что лидер никогда не станет доставать незнакомца сам, а поручит проверку кому-нибудь из своих подручных.
  
   - Что, за что?
  
   - Ну, повязали за что?
  
   - Сто семнадцатая, - сказал я, иронически на него глядя.
  
   117 статья - вещь неприятная. Тех, кто сидит за изнасилование, за мохнатый сейф, в тюрьме не любят. А, если выяснится, что жертвой была малолетка, насильник может сразу идти к параше, все равно его туда спровадят.
  
   Лицо юноши дрогнуло. Он чувствовал подвох, но не мог понять в чем он заключается. Я не стал выдерживать слишком большую паузу. Люди по первой ходке не отличаются крепкими нервами, а драка в хате, как и любая разборка мне не была нужна.
  
   - Изнасилование крупного рогатого скота, - продолжил я, улыбнувшись. И добавил тихонько: - Со смертельным исходом.
  
   На секунду в камере наступила тишина. Потом грянул смех. Смеялись все, особенно заразительно смеялся сам спрашивающий. Он понимал, что я купил его, но купил беззлобно. К тому же ему было немного неловко - по воровским законам он не имел права задавать подобный вопрос.
  
   Минут через пять смех утих, но тут амбал, который все это время недоуменно вертел головой, вдруг, переварил шутку и зареготал зычным басом. И камера вновь грохнула.
  
   Я протянул парню руку:
  
   - Мертвый Зверь. Хотя меня больше знают, как Адвоката. Чифирнуть организуй.
  
   Знакомство с хатой состоялось и меня сейчас интересовали другие вопросы. Ведь я уже не был простым аферистом, я стал каким-то суперменом, по крайней мере - в глазах Седого, и он должен был отнестись ко мне серьезно. Я всей шкурой чувствовал, что не задержусь в тюряге. Единственное, чего мне стоило избегать - это кичманов: воры наверняка запустили ксиву о моей подставке во время побега. Так что на тюрьме меня могли кончить без суда и следствия. Будь я хотя бы в законе, тогда судили бы по правилам, на сходняке, но я же был волком-одиночкой.
  
   Впрочем, в хате общего режима мне пока неприятности не грозили. Хоть я и не был в законе, но авторитет имел и никто, кроме самих воров, не имел права со мной расправиться. Поэтому я чифирнул с парнем и его корешами, забрал у очкарика с верхних нар книжку (оказался Л.Толстой) и завалился на почетное место на низу у окна, прикрывшись этой потрепанной классикой.
  
   Я не пытался читать, горячка последнего дня еще не остыла в моей памяти. Я четко помнил, что мне в обед предстоит встреча с Паханом и что эта встреча может кончиться тем, что меня поставят на ножи. Еще я помнил, что надо выпустить собаку погулять. Она еще маленькая и всю ночь протерпеть не может, написает под кухонную плиту. И никак я не мог связать свое нахождение в камере с этими, предстоящими делами. А тут еще зек с соседней шконки начал скулить и лизать мне руку. Я открыл глаза. Кто-то настойчиво лизал мне руку, свесившуюся с кровати.
  
   Бог ты мой, Джина. У нее еще не хватало силенок запрыгнуть на кровать, но напоминала она мне о том, что мочевой пузырь у нее не резиновый, достаточно настойчиво. Я слез с кровати, подошел к входной двери и выпустил собачку во двор. Сон еще не полностью отпустил мое сознание, хотя камера становилась прозрачной, таяла вместе с населявшими ее призраками моего ночного бреда.
  
   Я доковылял до часов, чиркнул зажигалкой. Было пять утра. Я достал сигарету и вышел во двор. Знойная южная ночь стояла на дворе. Слышалось равномерное мощное дыхание моря. За невысокой оградой виднелся черный силуэт джипа "Черроки". Местные воры почему-то очень любили эту модель. Этот джип припарковался около дома сразу после ухода Филина. Не нужно было обладать высоким интеллектом, чтоб догадаться, кто там проводит бессонную ночь.
  
   - Наша служба и опасна и трудна,.. - негромко пропел я. В машине, похоже, услышали. Там зажглась сигарета. - И на первый взгляд вообще-то не видна,.. - продолжил я, не очень заботясь о правильности текста.
  
   - Эй, Зверь, - донеслось из джипа, - чё это тебя на ментовские песни потянуло.
  
   - Ну, надо же подбодрить сонных сторожей.
  
   - Сам ты сонный. Мы днем выспались. А острить сегодня в обед будешь, если живой останешься.
  
   - Попробую остаться, - сказал я тихо. И мрачно пошел досыпать.
  
   Но поспать мне все же не удалось. В дверь постучали.
  
   - Открыто, - сказал я. Вошел один из сторожей.
  
   - Мертвый, - спросил он у меня, выпить хочешь?
  
   - Водку не пью.
  
   - У нас коньяк. Филин говорил, что ты коньяк уважаешь?
  
   - Ладно, тащите. Только потише, у меня ребенок спит.
  
   Вскоре на кухне организовалось застолье. Я вывалил из холодильника все, что было вкусного, и воры активно навалились на съестное.
  
   - Зверь, - спросил тот, что постарше, - я слышал, что ты замполита снял с должности. Это правда?
  
   Ребята были молодые, толком кичмана еще не понюхавшие. Зла они ко мне не питали, скорей уважение, как к маститому уголовнику, хотя я и не состоял в клане законников. Видно было, что они с гордостью шестерят на Пахана, надеясь на успешную воровскую карьеру в будущем. А история с замполитом имела место и сыскала мне некоторую славу среди воров. Хотя, со временем, как это всегда бывает с воровским фольклором, обросла фантастическими подробностями.
  
   Возникла она после того, как мне, скромному зэку, удалось снять с работы и чуть ли не посадить замполита. Этот замполит, должно быть, родился оперативником. Вместо того, чтоб сеять в зоне "разумное и вечное", заниматься клубом, библиотекой, смягчать, хоть символически, зэковское существование, он все и везде вынюхивал, расследовал. Пересажал ребят больше, чем самый ярый режимник или оперативник.
  
   На меня замполит обратил внимание в книжном ларьке. В зону каждый квартал привозили на свободную продажу книги. Среди них встречались весьма дефицитные. (Речь идет, естественно, о периоде СССР). Первыми ларек посещали охранники, сперва, естественно, офицеры, потом прапорщики и вольнонаемные. Потом шли активисты - председатели разнообразных секций, осведомители, а только потом к книгам допускались простые заключенные. Очередь всегда выстраивалась с утра, обычная сварливая очередь, сдерживаемая и регулируемая активистами в повязках. Ей мало что доставалось, лучшие канцелярские принадлежности, красивые книги закупались первыми пачками. Что-то пересылалось на волю, многое появлялось на зоновской барахолке. На этой барахолке за чай, золото или за деньги, которые котировались гораздо ниже чая, можно было купить все: от черной икры до старинных серебряных часов-луковиц. Но и последние посетители могли кое-что выбрать из книг, не заинтересовавших первоочередных.
  
   Я никогда не уходил без дефицита, прятавшегося в невзрачных книжных изданиях. Вкус у всей этой толпы был невысокий, в основном охотились за макулатурой приключенческого плана в ярких глянцевых обложках. Так мне удалось купить отличные сборники М. Цветаевой, Б. Пастернака, И. Северянина, Н. Рубцова, прекрасный роман А. Кестлера "Слепящая тьма". До сих пор помню цитату из этого романа о репрессиях 1937 года: "В тюрьме сознание своей невиновности очень пагубно влияет на человека - оно не дает ему притерпеться к обстоятельствам и подрывает моральную стойкость". Артур Кестлер первым на Западе описал коммунистические застенки.
  
   Со временем я нашел способ проникать в ларек одним из первых. Дело в том, что отоварка зэков происходила по карточкам, где были отмечены их дебет и кредит. Карточки постоянно хранились в продовольственном ларьке, в день книжного базара переносились в помещение школы, где обычно шла торговля. С продавцом этого ларька, толстой бабищей, не равнодушной к подношениям, я наладил контакт быстро. Она очень благосклонно отнеслась к сережкам из серебра тонкой зэковской работы. И вот, в дни книг, я крутился около нее, и она вручала мне ящички с карточками осужденных - помогать нести. Мы проходили сквозь все заслоны, а потом я уже заслуженно пользовался правом первого покупателя.
  
   Замполит как-то попытался меня выгнать. Я возмутился. По негласному правилу зон любая работа должна оплачиваться. В данном случае платой был сам книжный базар. Продавщица за меня вступилась.
  
   - Ну, что ты, капитан, - сказала она укоризненно, - парень всегда мне помогает. Эти карточки не каждому же доверишь. Пускай купит книжку.
  
   Замполит отвязался, но посматривал на меня все время косо. Когда же я с огромной охапкой книг подошел к столику расчета, он оказался рядом.
  
   - Это откуда же у вас столько денег? Сколько там у него, на карточке?
  
   Узнав, что у меня больше пяти тысяч - деньги по тем временам большие, - он немного сменил тон: к имущим зэкам начальство относилось если не с уважением, то с некоторой его долей.
  
   - И что же вы купили? Давайте спустимся ко мне в кабинет, я просто полюбопытствую.
  
   В кабинете я прочел ему небольшую лекцию о настоящей и мнимой ценности книг.
  
   - Вот, видите, "Декамерон". Обложка бумажная, Никто и не смотрит. А без него ваша библиотека не полная. Или Л. Андреев, пьесы. У нас покупать некому, а на воле минуты бы не пролежала.
  
   Перед следующим ларьком замполит пришел ко мне в барак и предложил провести меня в книжный ларек первым.
  
   - Только с условием, вы и на мою долю выберете. Я, знаете, техническое образование получил, в художественной литературе - не очень. А жена собирает библиотеку.
  
   Я добросовестно отобрал ему книги, а так как его в магазине не было, оплатил сам со своей карточки и отнес стопку томов в кабинет.
  
   Замполит попросил прокомментировать каждую книгу, кое-что записал в блокнот и сказал, засовывая руку в карман:
  
   - На какую там сумму? Я сейчас пойду заплачу.
  
   - Уже оплачено, - успокоил его я. Я прекрасно понимал, почему его не было рядом со мной во время покупки. И меня это, в общем, устраивало. Все взаимоотношения в зоне построены на купле-продаже, на взятках, поборах. Диетпитание - 25 рублей в месяц Норма - 50 рублей, и лежи весь месяц, сачкуй на работе. Короче, все. Надо только знать, кому давать и сколько.
  
   - Ну, что вы, - изобразил замполит оскорбленную невинность, - так нельзя.
  
   - Можно. У меня денег много, а тратить их все равно не на что.
  
   - Нет, так нечестно. Давайте я вам чаю насыплю думаю, это не будет большим нарушением.
  
   И он насыпал в небольшой кулечек чаю из огромной коробки.
  
   В зоне привыкаешь все считать и пересчитывать. Иначе обманут. Я купил ему книг на 67 рублей. Пачка чая стоит на черном рынке зоны десять рублей. То количество, которое он выделил от щедрот своих, тянуло рублей на 15. К тому же, чай грузинский, а не индийский.
  
   Я поблагодарил за чай и ушел. В бараке ко мне пристали деловые, интересуясь, что за дела у меня с замполитом. Ну, прямо чихнуть нельзя на этой зоне, всем все известно. Мне, честно говоря, было наплевать на их мнение, я ни к какой коалиции в зоне не принадлежал, жил сам по себе, поддерживая ровные от ношения и с ворами, и с мужиками. Активистов, естественно, сторонился. Хотя, и с активистами все относительно. Все относительно на нынешних зонах, прежний уголовный шарм частично канул в Лету. Но все же, чтоб не ходили пустые разговоры, я объяснил. Не знаю, поверили ли они мне. Но после следующего ларька пришлось поверить.
  
   Пахан, который иногда любил со мной приколоться, посетовал на поведение замполита и намекнул, что не плохо бы мне, Адвокату, послать на него ксиву прокурору под надзору.
  
   - Достал он нас, - откровенно сказал Пахан, - надо, чтоб он чуток затихарился. Пока прокурорские разборки идти будут, мы тут одно дело успеем прокрутить. А тебе что - ты не вор, тебя за мента гасить не будут: жаловаться мужикам не запрещено.
  
   Закупая в очередной раз книги хитромудрому замполиту, я задержался в коридоре и в каждом экземпляре его книг на 21 странице поставил маленькую букву "в", а в двух книгах нагло расписался на полях.
  
   Мент привык к безнаказанности. Где ему было догадываться, что в притворно-вежливом, даже угодливом зэке кроется профессиональный аферист, не признающий ничьих авторитетов и умеющий мстить с расчетливой жестокостью кораллового аспида - очень красивой, черно-красной змеи, во много раз более ядовитой, чем кобра. Он выдал заварки еще меньше, чем в первый раз, благосклонно выслушал мою благодарность и махнул ручкой, будто Нерон рабу - ступай, мол.
  
   Утром через доверенное лицо - врача из вольнонаемных, ушло письмо в Москву, в прокуратуру по надзору за исправительно-трудовыми учреждениями. Местному прокурору по надзору посылать жалобу было бессмысленно - он дул в одну дудку с руководством зоны, скорей всего, имел долю с их разнообразных доходов.
  
   Письмо сработало с точностью нарезной пули. Представитель Москвы не поленился приехать лично, уж больно конкретный способ разоблачения предложил я в письме. Сперва они провели обыск у замполита дома. Неофициальный, товарищеский, по его согласию (попробуй он не согласиться). В указанных книгах на 21-й странице стоял мой тайный знак, мой укус кораллового аспида. На вопрос, откуда на этих книгах подобные значки и где приобретены эти книги, хитрый замполит, мгновенно понявший, откуда дует ветер, рассказал про коварного осужденного, который эти книги просматривал, очень просил полистать во время работы книжного ларька и, видимо, решил таким образом напакостить офицеру.
  
   Я этот ход предусмотрел. В письме я упоминал, что замполит может попытаться отпереться именно таким образом. Я предлагал опросить продавщиц, заглянуть в мой лицевой счет. И я, постоянно делающий крупные покупки, и замполит, на котором лежит вся организация книжной распродажи, были продавцам хорошо известны. Они, работающие с книгами, не могли не запомнить, что уже второй ларек замполит не покупает ни одной книжки, а я беру много двойных экземпляров. Тем более, что я им назойливо подчеркивал: "вот, мол, беру двойные экземпляры для одного начальника, только вы меня не выдавайте, а то он меня живьем съест".
  
   Проверяющий москвич взял информацию у этих продавщиц. Так что, незадачливый замполит только углубил яму, которую я ему вырыл. Закон "падающего - толкни" в зонах один из главенствующих. На суде офицерской чести замполит узнал про себя много нового, эти новости вряд ли пришлись ему по вкусу. Но его все же не посадили, просто разжаловали и выгнали. И если остались его друзья, то месть их меня не слишком волновала. Сразу преследовать меня было опасно, первое время даже общий пресс за дерзкие высказывания, за помощь зэкам в написании жалоб ослабел. Боялись, что я сообщу, будто меня преследуют за замполита. А в дальнейшем? Кто его знает, что будет в дальнейшем? Зона! День прожил - скажи спасибо. Загадывать - зарекись.  
  
   Мои юные охранники выслушали всю историю восторженно. Почему то обычные для меня аферы казались ворам чем-то особенным.
  
   - Как же ты воров подставил? - начал один из них. - Зачем?
  
   - Прекрати! - прервал его старший. - Ничего еще не известно, разборки не было. И не наша это дело, знаешь, что за пустой базар бывает?! Давай, пошли в тачку. Бывай, Зверь, удачи тебе.
  
   Они ушли, а я прибрал со стола, закурил очередную сигарету, налил Джине в плошку кефир ( молоко щенку я давать избегал - опасался поноса), и собрался побриться - утреннее солнце уже вовсю гуляло по городу. В это время на кухне появилась Маша. Она была в трусиках и майке, я отметил про себя как она выросла и похорошела за эти месяцы. Она уже не напоминала деревянного человечка, хотя угловатость Буратино в ее фигурке еще оставалась. Округлись, налились соком ее маленькие грудки, зарумянились щеки (они у нее толстые, как у меня, отметил я про себя), ножки перестали напоминать спички, движения стали пластичными, а глаза потеряли туповатую безжизненность. Ожила девочка, скоро красавицей станет.
  
   - Вовка, - сказала Маша, - это у тебя воры были?
  
   - Ну.
  
   - У тебя что-то плохое сегодня будет?
  
   - Ничего плохого. Так, небольшое выяснение отношений. Не волнуйся. Я, Маша, навроде Ваньки-Встаньки - всегда на ногах. Но, на всякий пожарный, деньги в столе. Если не вернусь к вечеру - дай телеграмму отцу.
  
   Лицо Маши дрогнуло:
  
   - Я с тобой пойду!
  
   - Рехнулась. В этом воровском вертепе тебе вообще нельзя появляться. Там же в основном нелюди. Изнасилуют, как сидорову козу. Ты же знаешь, я не вор, хотя и занимаюсь уголовщиной. Их законы не для меня. И перестань дергаться, ты же не хочешь мне навредить?
  
   Глаза Маши стали очень большими, хотя мне казалось, что больше, чем они есть на самом деле, быть невозможно, почти половину лица занимали ее глазенапы (как, впрочем, и у меня).
  
   - Я без тебя не смогу жить, ты это помни!
  
   - Если бы не помнил, то мы сейчас не были бы вместе. Садись завтракать, я тебе яичницу сотворю. И выпей немного вина, это тебя успокоит.
   Глава 7
   Квартира Хоркина. Он загнал девчонку в ванную, сам присел к компьютеру. Лицо его оживилось. Экран опять стал окном в реальность прошлого.
  
   Сегодня получка. Суперважная толстуха Вера Петровна, главбух, покрикивает на рабочих.
  
   - Выдавать вечером буду, после работы, - визгливо сообщает она. - Директор запретил днем выдавать, чтоб не нажрались.
  
   Мы, руководители, обладаем привилегированной возможностью получить зарплату на несколько часов раньше. Андросов уже получил и с просветленным лиуом отбыл в сторону магазина. Я вожусь в слоновнике, очищаю пол, присыпаю его опилками. Это единственная работа, которая доставляет мне удовольствие. Громадная хулиганка Кинга, в сущности, совершенно беспомощна. Оставь ее ненадолго - грязью зарастет. Это на воле она могла бы помыться, почистить себя мощными струями грязи, гравия из данного ей природа шланга - монитора. Да и голодная будет. Никто ей вовремя сена не кинет, нежных веток зеленых, каши, сваренной с чечера на сахаре.
  
   Самое обременительное - вода. Когда ее приходится таскать издалека, руки у меня к вечеру повисают петлями. Кинга - настоящая водохлебка, 50 литров зараз и так три-четыре раза в день.
  
   - Михалыч, - кричит бухгалтерша, - почему не идете деньги получать? Вечером не дам, вечером я рабочим выдавать буду, и не подходите.
  
   Деньги мне нужны. Ну, что ж, характер выдержал, можно и по йти.
  
   Отношения с Верой Петровной у меня сложные. Она всячески преследует меня за привычку покупать разные хозяйственные товары за наличные. Так как сознание ее сформировалось лет двадцать назад и с тех пор изменениям или развитию не подвергалось, она свято увверена, что хорошую тачку, швабру, лопату или бумагу для пишущей машинки до сих пор можно купить перечислением. То же мнение у нее по поводу приобретения дефицитных медикаментов. Она, кстати, вообще не понимает, зачем их покупать. "Раньше не покупали - и все звери были здоровы". - убежденно заявляет она.
  
   Вера Петровная подсовывает мне ведомость на зарплату, отдельную ведомость по командировочным: часть суммы нашего заработка составляют так называемые колесные и квартирные, хорошая добавка, и с наслаждением сообщает, что удерживает стольник за погибших фазанов.
  
   На прошлом переезде подружки шлюхи-контролерши, уволенные мной за то, что брали с посетителей д еньги в обход кассы, открыли задние дверцы в зоопагончике, где в четырех вольерах жили фазаны, а в мятом - две лисы. Естественно, что в дороге от сотрясений дверцы открылись. Прибыв на место, вагончик являл следующую картину: в коридорчике были сложены 12 фазанов, аккуратно удушенных, а рядом сидела счастливая лиса. Только ежинственный серебряный фазан каким-то чудом остался в живых. Он смотрел на это безобразие через металлическую сетку и пытался клллюнуть лису. Смелый оказался парень.
  
   Я уже писал, что директор - человек умный. Он махом издал приказ, из которого следовало, что в гибели фазанов виноват я, так как содержание хищных животных в одном зоовагоне с птицами запрещено инструкцией. Оно так, то еще и мес яца не прошло, как я вступил в должность. И столько на меня сразу навалилось всяческой текучести, что просто руки не дошли до птичника.
  
   Но директор - человек умный. Он принят мою версию о мести, тем более, что после бегства слоники, к диверсиям своих подчиненных притерпелся (ла у него, как я потом узнал и раньше случалось подобное), и разделил фазанов между зоотехником Филиппычем, бригадиром Антониной, мной и, даже, взял одного фазана на себя. А фазаны по балансовой стоимости - от 250 до 700 рублей. Хорошо, что серебряный не погиб, тот вообще стоит 1500.
  
   Не то, чтоб меня эти сторублевые удержания шибко ударили по карману, злорадство толстухи главбуха раздражало.
  
   Получив деньги, я тоже направился в магазин. Только не в продуктовый, а в промтоварный, где приобрел за 55 рублей радиоилу "Серенада". Пластинки Высоцкого, Окуджавы, Галича у меня уже были, и вечарами мне их очень не хватало. Тем более, что жилье мое улучшилось: директор переселил меня в другой, тоже фасадный, вагон, где я стал обладателем уюьной комнаты с прихожей6 кухней и минимумом мебели, в которой главенствовала деревянная двухспальная кровать с атласным матрасом.
  
   Не успел я подсоединить свою радиолу, как заявился Жора. Укрощение Кинги нас сдружило и Жора пришел выразить свою симпатию бутылкой "Столичной". Пришлось соорудить закуску. Мы выпили по рюмке и Жора, удовлетворившись моим объяснением, что я в "завязке", удалился вместе с бутылкой. Я, наконец, подсоединил радиолу, размотал комнатную антенну, поставил пластинку.
  
   "Идет охота на волков, идет охота", - мощно начал Высоцкий.
  
   В дверь постусали. Это явился засвидетельствовать почтение главный администратор. И тоже с бутылкой, но хорошего коньяка.
  
   Проводив Андросова, я увеличил звук.
  
   "Я не люблю себя, когда я трушу...". Стук. На сей раз у меня в гостях Филиппыч. Он долго плачется из-за необходимости платить за фазанов, хотя еще два года назад ему надо было перевести лис в другую секцию. У него "Зубровка".
  
   Выпив третью рюмку, я понял, что визиты не прекратятся. Наверняка на подходе были еще: армянский коммерсант с жалобами на несправделивость азербайджанской милиции, соседка по вагончику Тося, Царь, который узнал, что я сидел и теперь искал встреч, а потом и другие сотрудники.
  
   Я накинул куртку и зарулил в кабинет к шефу. Сутки отгула он мне дал без разговора. Паспорт был в кармане, пригласительные билеты тоже. Уже через час я стал обладателем одиночного номера в "Интуристк" - лучший тольяттинской гостинице. Номер вполне оплаврывал репутацию отеля: цветной телевизор, горка с сервизом, красивый интерьер и, даже бизе в туалете.
  
   Я принял луш и спустился в вестибюль в бар. Три выпитых рюмки требовали продолжения. Я попросил бармена смешать мне коктейль и обратился к сидящей рядом девице:
  
   - Простите, вы не местная?
  
   - Местная, а что?
  
   - Да так, хотел попросить показать мне город.
  
   - Что его показывать. Город, как город. Вы лучше угостите девушку коньяком.
  
   С ней все было ясно. Небогатая продавщица или столовская работница вышла на внеурочную работу. Но девчонка была молоденькая, не слишком потрепанная. Я заказал коньяк и предложил поужинать вместе.
  
   Не столько я нуждался на эту ночь в женщине, сколько боялся уйти в запой. Я уже клял себя за мягкость характера. Надо было отказать своим гостям, не бобясь их обидеть. Проглотили бы, тем более - все они мои подчиненные. Секс мог удержать меня от пьянки, я это знал. А девчонка была явно не против, но сразу предупредила, что к двум ночи ей надо быть дома, "а то мама убьет".
  
   - Почему же именно к двум, а не к часу или к трем? - спросил я.
  
   - Потому, что в два кончается дискотека, - умудренно пояснила она.
  
   - Я прихватил в баре бутылку сухого вина, фрукты и мы подняолись в номер.
  
   ... В два я проводил девчонку до выхода, где сунул сонному швейцару пятерку, и с удовольствием завалился спать. Проспал до 12, принял душ, перекусил в гостиничном кафе и бодрый, счастливо избежавший запоя, направился в зверинец.
  
   Не успел я зайти на хоздвор, как на меня набросился директор.
  
   - Где вы ходите? В зале бардак, клетки не убраны, дежурить некому...
  
   - Простите, - прервал я его, - вы, Виктор Викторович, сами меня отпустите после обеда на сутки. Я даже раньше пришел. Это, кстати, мой первый выходной за полтора месяца.
  
   - Надо знать, когда брать выходные, не после получки же, - сбавил он обороты.
  
   - А какая разница? - искренне удивился я.
  
   - А пройдите по вагончикам, посмотрите, - с ехидцей, но уже спокойно, предложил он.
  
   Да, я действительно был еще новичком в этой системе. В первом вагончике водители лежали вповалку, пахло блевотиной, на полу валялся мордвин Кильмяшкин по прозвищу Пельмень, изо рта у него стекала желтая слюна. Во втовром вагончике лежал бузчувственный Жора, обнимая недопитую бутылку. На соседней койте по жилая девица, сонно остатривалась, натягивая на дряблые груди простыню. В третьем вагончике жил Царь. На стук он открыть не соизволил. Царь всегда пил в одиночестве, а потом сутки-двое сидел взаперти, отходил. В третьем вагончике жили Филиппыч и Анлросов. Они встретили нас помятыми рожами и здоровенным жбаном пива. Работы от них сегодня ждать не приходилось. В вагончике, где жили мои рабочие, было не лучше, чем в шоферском. Недавно принятый парень из Тольятти - он отвечал за обезьян - был трезв, но так сильно болел с похмелья, что едва поднимал голову. Стоящий около койки таз был
   наполовину полон коричневой вонючей рвотой. Рабочий хищного ряда, к расивый кореец Ким успел опохмелиться. Он готовно вскочил, но я запретил ему появляться в зале.
  
   - Да, Виктор Викторович, - сказал я уныло, - коллектив надо менять.
  
   Он только ухмыльнулся. Десять лет в этом болоте сделали его человеком умудренным, мой идеализм только смешил его.
  
   Я зло переоделся в робу и взял в руки крайсер. После чистки клеток мне предстояла долгая процедура рубки мяса и кормления, потом надо было поить животных, потом проводить вечернюю уборку... Хорошо, что Антонина уже почистила у обезьян, задала им полдник и начала убирать у птиц.
  
   Ближе к вечеру дежурство по залу осложнилось появлением на горизонте пьяных шоферов. Проспавшись и опохмелившись, они начали изображать из себя дрессировщиков. Я тогда еще не был свидетелем многих кровавых сцен, которых досыта насмотрелся в дальнейшем, поэтому гонял их без особого азарта. До тех пор, пока Лариса не цапнула одного из них.
  
   Лариса - это удивительное животное.
  
   Стремительность гепарда, мощь тигра, гибкость пантеры, тепение рыси сплавились в ней, создав великолепную машину для убийства. Персидских леопардов в мире осталось несколько десятков, просто странно, что один экземпляр оказался в зверинце нашего уровня. Если другие кошачьи в неволе опускались, мало двигались, жирея, теряли интерес к окружающему, то Лариса сохранила себя в такой преврасной форме. Часами она крутилась о клетке, как волчок: стенка-потолок-стена-пол-стена-потолок-стена-пол. И так же часами могла скрадывать добычу. На воле она бы нашла вкусную жертву, тут приходилось довольствоваться зазевавшимися рабочими и пьяными шоферами.
  
   Бросок ее был стремителен, лапа сквозь прутья пролазила метра на полтора. На сей раз ее жертвой стал новенький водитель, бывший десантник, бойкий, решительный парень. Кстати, именно он вывез во время буйства Кинги жену директора с поля боя. Он, собственно, направлялся к медведице Раисе, умеющей за конфетку хлопать в ладоши и улыбаться, но слишком близко подошел к клеткам. Лариса располосовала ему предплечье до кости, он сразу побелел, сдлелал несколько шагов и начал осебать. Мы с Антониной подхватили его под руки, отвели в хоздвор. Пока Тоня вызывала скорую, я обработал рану кубатолом. Эта аэрозоль предназначена для борьбы с копытной гнилью, но прекрасно может использоваться для дезинфекции ран.
  
   Рабочие никак не могут уяснить себе, что в зверинце содержатся дикие звери. То, что некоторые из них раньше работали в номере, подвергались дрессировке, только делает их опасней. Известно же, что выпущенные в Белоруссии эсэссовские овчарки, одичав, стали гораздо опасней волков. Даже безобидный, на первый взгляд, зверь может причинить серьезные неприятности. Видел я выколотый глаз у любителя подразнить дикообраза, видел аспутированный палец у смельчака, решившего щелкнуть по носу лису. А с барсуком вообще целая история произошла.
  
   Барсуки, как известно, несмотря на толщину и спокойный нрав, зверьки довольно своеообразные. Если в клетке найдется хотя бы небольшое отверствие, в которое и мышь-то не пролезет, барсук в него просочится - прошла бы голова. А голова у него узкая, маленькая. На воле барсук строит под землей гигантский город с многочисленными переходами, десятками запасных выходов, складскими и жилыми помещениями. У его есть даже "парадная зада", а когда дети отделяются от родоначальника, они совместно строят смежную нору с залом и прочими "комнатами".
  
   Барсут - прекрасный охотник, он всеяден и в одинаковым удовольствием лакомится растительной и скоромной пищей. При встрече с собакой он может вступить в бой, и не каждая собака сладит с его острыми зубами и мощными лапами, вооруженными длинными когтями.
  
   Я как-то поручил одному рабочему покрасить стены в зоовагончике с мелкими животными: дикими котами, енотами, белочками и барсуком. В помощь дал второго рабочего - страховать. Работа простая: перегоняешь в пересадную ящик-клетку зверька, красишь, а когда высохнет, выпускаешь его и повторяешь процедуру со следующим. Нитроэмаль сохнет быстро, и я полагал, что до обеда они управятся.
  
   Они управились раньше - через час старшего рабочего увезли в больницу, где он провалялся два месяца с серьезными и глубокими ранами на ногах до бедер и на руках, которыми он пытался защищаться. Дело в том, что, перегоняя барсука, медлительного в обычное время, но выпустил его в коридорчик сзади вольеров. Пытаячь исправить оплошность, поскользнулся и разлил ведро с краской. Краска облила барсука, который опка намеревался только порезвиться, а если удасться - улизнуть на волю. Барсук глубоко возмутился и цапнул обидчика за ногу. Тот поскользнулся вторично уже на разлитой краске, уронил очки и не п ридумал ничего лучше, чем попытаться их поднять. На дикий крик сбежались рабочие, с трудом отогнали барсука, изображавшего из себя, если не бульдога, то по крайней мере, добермана, вытащиди окровавленного бедолагу.
  
   После всего этого барсук вернулся в свою клетку; когда я подошел к нему, то сперва был ошарашен: барсуки апельсинового цвета мне еще не встречались. Краска облепила его густо - не смыть. Я срочно дал бедолаге молоко с сердечными стимуляторами - я любил этого зубастого толстяка, мне было бы жалко его потерять.
  
   Девчонки единодушно объявили меня черствым человеконенавистником, которому паршивый барсук дороже рабочего. Барсук действительно мне был по-своему дорог. А раны рабочего особого сочувствия не вызывали. У меня самого ко тому времени хватало шрамов от зубов и когтей, но полученны они были в особых обстоятельствах, тогда, когда без риска нельзя было обойтисб, например, во время отлова сбежавшего зверя. Так что, я считал себя вправе не страдать излищней сентиментальностью по отношению к растяпам.
  
   -Эй, ну как я?
  
   Хоркин с трудом отрывается от рукописи. Девчонка во всем новом стоит посреди комнаты, ей ужасно хочется похвастаться обновкой.
  
   -Весьма, - вымучивает Хоркин,-весьма симпатично. Кушать хочешь?
  
   ***
  
   Скромное застолье. Хоркин сам накрыл стол, достал из холодильника самое вкусное, бутылку хорошего вина. Видно, что девчонке не часто доводилось есть заморские яства, глаза ее разбегаются. В середине застолья она, вдруг, спрашивает:
  
   -Ты не сильно меня будешь мучить ночью?
  
   Хоркин задумчиво смотрит на нее, лицо его на миг оживляется:
  
   -Не боись, считай, что я Дед Мороз. Сегодня все подарки бесплатные, будешь спать одна. А, если хочешь, можешь поехать домой. Метро еще работает, да у тебя и на такси хватит с избытком.
  
   Девчонка замирает с непрожеванным куском балыка во рту. Она и всамом деле хорошенькая теперь, когда отмыла дешевую косметику и оделась в чистенькую спортивную одежду. И выглядит теперь гораздо моложе.
  
   -Тебе, кстати, сколько лет?
  
   -Пятнадцать. Ты правду говоришь? Тогда я у тебя останусь, можно. А то дома неинтересно.
  
   -А тебя ругать не будут?
  
   -Кому там ругать!
  
   -Ясно. Можно, оставайся. Ложись в спальне, можешь перед сном почитать, а вот телевизора нет, извини. Я в этой комнате лягу, я еще поработаю, ты на меня внимания не обращай.
  
   Хоркин вытирает губы, выпивает стакан нарзана и вновь садится к компьютеру. Девчонка некоторое время наблюдает за ним, потом роется в книгах, выбирает какую-то и тихонько уходит в спальню.
  
   ***
  
  
   Кинга затрубила, распахнула пятисоткилограммовые шипастые двери, удивительно легко для своей пятитонной туши сошла с прицепа и побежала по полю. Толстая цепь беспомощно волочилась за ее правой задней ногой.
  
   Слониха бежала целеустремленно, около вагончика бухгалтерии, посреди зоозала, остановилась, будто вспомнила что-то, помахала хоботом и начала отчаянно чесаться о вагончик. Из бухгалтерии раздался отчаянный крик Татьяны Леонтьевны, жены директора.
  
   ... Буквально пять дней назад директор вызвал меня. Я зашел, как был, в грязной спецовке, сапогах, пахнувших навозом, держа в левой руке верхонки.
  
   - Садитесь, - вежливо сказал директор, - есть серьезный разговор. Я сел аккуратно на краешек стула, сделал внимательное лицо. В этом зверинцу я держал себя отчужденно, почти не общался ни с кем, кроме зоотехника. Отношения же с директором ограничивались утренним приветствием.
  
   Когда я устраивался на работу, я пояснил отпутствие трудовой последней отсидкой. Предъявил паспорт, военный билдет, справку об освобождении. Справку он изучил внимательно, оформил меня с двухмесячным испытательным сроком, ни о чем не спросил. Под жилье мне выделили нищую комнатушку в фасадном вагоне, крыша отчаянно текла, но я был там один, в отличие от дилых вагонов, где рабочие жили по трое-четверо. Поэтому, несмотря на отсутствие комфорта, я был доволен.
  
   - Вам не надоедл убирать гавно? - начал директор, испытывающе смотря на меня.
  
   - Я знал, на что шел, - ответил я лаконично.
  
   - А что6 если я предложу вам должность своего заместителя по зооветеринарной работе? Такой должности у нач нет, но я ее введу в штатное расписание.
  
   - Простите, но мое нынешнее положение устраивает меня.
  
   Директор изобразил на своем маловыразительном лице удивление:
  
   - Оклад всего на 60 рублей меньше, чем у меня.
  
   - Вы, наверное, догадываетесь, что я не стесне материально.
  
   - Что же тогда вас заставляет трудиться простым работягой за нищенскую плату?
  
   - Я же вам говорил при трудоустройстве. После тюрьмы отношение ко мне в городе настороженное, вернуться в редакцию мне пока сложно. Вот я и решил некоторое время потрудиться в нейтральной организации на нейстральной должности. Жилье бесплатное, интересный маршрут, необременительная работа, если относиться к ней добросовестно...
  
   - Послушайте, - начал директор подход с другого конца. Он явно был несколько ошарашен моим отказом. - Мне очень не хватает грамотного порядочного помощника. Все эти алкаши, вы же сами видите. А Филиппы, хоть и не алкаш, но толку от него мало. Сачок и болтун. У меня большие планы, вы же слышали, что мы строим новый цирк. Фирменные вагоны, зооклетки, модерновый фасад. Он протянул мне эскиз новой конструкции, действительно впечатляющий. - А я прикован к зооцирку, хотя надо чаще быть на заводе, где выполняется заказ. Металл доставать, фанеру, деокративные жлементы - все. А тут в командировку боишься уехать.
  
   - Мне очень приятно ваше доверие, - сказал я проникновенно, - но для этого вовсе не обязательно обременять меня руководящим чином. Я и без того готов подменять вас на время командоровок.
  
   - Ну, знаете. Это как-то не принято. Да и не имею я права оставлять за себя простого рабочего. Я вот в отпуске три года не был - не накого хоззяйство оставить. Нет, надо, чтобы вы были при должности. Да и главк не одобрит, я же туда сообщаю, кто за меня остается.
  
   - Ну, а что хорошего, что за вас останется бывший зек?
  
   - Кто об этом знает? Достаточно, что вы с дипломом, я же ваш военный билет видел, там сказано, что вы закончили университет.
  
   Он был настолько настойчив и убедителен, что я имел глупость согласиться. И в тот же день он улизнул в командировку, оставив меня за директора, а через день надо было начинать переезд, в котором у меня совершенно не было опыта.
  
   После того, как вывесили приказ, я получил некоторое удовольствие, глядя на рожи главных инженеров, коммерческих директоров, администраторов и прочей швали. Особенно меня умилила Тося, которая приняла решение директора за откровение свыше, и в тот же вечер прибежала ко мне с докладом на пьяницу-электрика, двух шооферов и бедного Жору, который как-то неосторожно провел в вагончик девицу.
  
   И вот, не успели мы закончить переезд, только зоозал построили, а склады и жилье были еще в пути, как случилась беда -- выскоила из своего фургона слониха, грозная Кинга, покалечившая за свои тридцать лет немало людей.
  
   Зоозал строится просто: зооклетки с животными выставляются так, чтобы они образовали прямоугольник. Спереди прямоугольника ставятся фасадные вагоны, срединй из которых - вдох с будкой контролера, правый и левый - кассы и кабинеты (в одном из таких фасадных вагончиков и находилась моя каморка). Задняя же часть прямоугльника закрывается слоновозом. Потом все клетки спереди огораживаются переносными, метровой высоты барьерами и зверинец готов к приему посетителей.
  
   Так вот, на счастье, зоозаол был уже построен и Кинге некуда было выскочить. Единственная дыра - рядом с ее фургоном (через нее обычно заезжает водовозка мыть животных и заполнять бассейн белого медведя) - пока ее внимания не привлекла. А я уже послал рабочего к шоферам, чтоб до приезда пожарников и эту дыру перегородили какой-нибуль машиной. Но сейчас надо было вытаскивать из бухгалтерии жену шефа.
  
   Орала она классно, но Кинга внимания не обращада - чесалась. Похоже, эти визги ее даже забавляли, возможно, они напоминали ей родные джунгши и крик каких-нибудь экзотических антилоп или птиц. Вагончик ходил ходуном, Татьяна Леонтьевна чувствовала себя там, скорей всего, как в утлом суденышке во время шторма. Я потом, когда все кончилось, пытался узнать - не испытала ли она приступов морской болезни, но она обиделать и долго со мной не разговаривала.
  
   Два отчаянных водителя на тягачах выскочили на поле зоозала и попытались отвлечь слониху. Когда машина подъезжала слишком близкр, она угрожающе делала шаг ей навстречу, и машина стремительно пятилась. Еще бы, Кинге перевернуть этот тягач - раз хоботом шевельнуть. Но отвлечь ее удалось. Она переместилась в другой угол зоозала, один из шоферов подрулил прямо к крылечку бухгалтерии, Татьяна Леонтьевна выпорхнула оттуда и они благополучно смотались с места битвы.
  
   Трагичное и смешное всегда рядом. На поле вдруг показалась нелепая длинная фигура с тросточкой. Это проспался с похмелья и вышел на прогулку художник - высокий старик и шикарной гривой седых волос, заслуженный участник трех ЛТП. Он шел прямо на слониху и та даже замерла на тиг от его наглости. (Потом художник рассказывал нам, что слониху он увидел сразу, но не придал значения: чертиков он видел уже вчера, зрелище привычное, вот и отнес слониху к новым фокусам похмельних синдромов).
  
   Кинга прижала уши, вытянула хобот горизонтально и затрубила, как ржавая циркулярная пила. Мгновенно потерррряв вельможную неторопливость и тросточку, художник подпрыгнул, сдела в воздухе крутой разворот, которому позавидовал бы Брюс Ли, и с огромной скоростью нырнул под ближайшую зооклетку. Зооклетки во время переездов закрываются щитами на петлях - фартуками, создают определенную защиту от безбилетников. Так этот толстый, из бакилезированной фанеры, фартук художник пробил, как папиросную бумагу.
  
   ... Я старался подружиться с кингой с первого дня. Ни разу не подходио к ней с пустыми руками. Она очень изящно брала сахар или кусочек хлеба своим чутким, подвижным носом. Ни менее культурно пила из бутылки. Впрочем, что ей бутылка! Один всос хобота - ведро. А потом вставляет хобот в треугольник рта и смакует, растягивает удовольствие.
  
   На расстоянии эта своенравная дама принимала меня любезно. Но любая попытка вступить на платформу завершалась четким ударом хобота6 после чего полет ни менее чем местра на четыре был обеспечен. Свой фургон она считала суверенной территорией и внимательно охраналя каждую пять "родной земли" от вторжения. Единственно слоновожатому разрешалось лазить как по платформе, так и по слонихе. Она гладила его хоботом6 что-то нежно бурчала.
  
   Но слоновожатый уволился неделю назад. Алкаш он был изрядный, так что особого разочарования от его ухода мы не испытали. Удручала только Кинга. В слоновозе сзади есть маленоькая дверка. Через нее убирается навоз. Внизу дверки желоб, по которому пропущена толстая цепь, замкнутая на задней ноге. Цепь, которая и снаружи должна быть на крепком замке и которую кто-то отсоединил под утро - явно диверсия, но не против меня, а против директора, так как его отъезд и мое назначение были для всех сюрпризом.
  
   Скучая по слоновожатому, Кинга блюла территорию неприступно. Даже попытки вычистить навоз железной палкой со скребком - крайсером, по-цирковому, она пресекала беспощадно, изворачивалась на удивление гибко и этом тесном фургоне и отббирала толстую железяку, вмиг превращая ее в замысловатую загогулину.
  
   А уж залезть туда и сечтать было нечего. Сразу пятилась, стемясь разбавить, да еще и лягаться пыталась...
  
   Прибыли пожарные. Кинга как раз направилась в обход животных. Внимательно, как добросовестный натуралист, осматривала каждую клетку, у пони задержалась, просунула хобот сквозь прутья, почесала удивленную лошадку. Хищники жались от этой громилы в углы, одни белые медведи бесстрашно бросались на прутья.
  
   Какой-то доброжелатель вызвал милицию. По кррышам вагончиков рассыпались фигуры с автоматами. В какой-то мере это было правительно, если азъяренная слониъа вырвется в город, она может много бед натворить. Но автоматом-то ее не убьешь, только разозлишь.
  
   Кинга подошла к проходу и пожарные включили струю на полную мощность. Сперва они, как положено, направили гидрант на меня; вода сшибла меня с ног. Потом переключились на слониху. Давно Кинга не получала такого удовольствия: она переворачивалась то одним боком, то другим, фыркала, берегла глаза от мощного напора.
  
   - Эй, Михалыч, - окликнули меня.
  
   Мужественная Татьяна Леонтьевна оправдала звание жены директора. Под ее руководством уже закупили вино, водку принесли мне ведра с уже растворенным в воде сахаром, буханки хлеба. Я, стоя в фургоне, рачал подманивать слониху. Умытая, довольная, она увидела своими маленькими, на общем фоне, глазками, хлеб, ведра, охотно подошла, принюхалась, радостно выцедила ведро, куда я набухал литр водки, закусила буханкой хлеба.
  
   Я отошел вглусб фургона, но Кинга на провокации поддаваться не желала. Если бы она могла говорить, то сказала бы: хрен я туда зайду когда-нибудь. Сиди сам в этой камере.
  
   Жора в это утро был трезвым. А трезвый Жора вполне оправдывал звание инженера, что по-французски значит умелый человек. Рядом со слоновозом появилась длинная шея крана, который сгрузил толстую бетонную плиту с петлями арматуры. Я продолжал отвлекать внимание Кинги алкоголем и хлебом, а Жора бесстрашно дотянулся палкой доц епи6 подтянул ее к плите и крепко примотал к петле. Кинга попала на прикол, как блужюаёщий без командира военный корабль.
  
   Оставалось загнать ее в слоновоз. НО это уже было делом техники. Сквозь заднюю дверь фургона пропускался трос, к которому крепилась киргина цепь. Сам трос был зацеплен другим концом за машину. За рулем - самый опытный водитель. Тихонько, буквально по метру, подтягивает он слониху, а та, не раз уже попадавшая в подобные переделки, покорно, хоть и без охоты, заходит в свой фургон.
  
   Я закрепил цепь снаружи6 выпрямился. Грязный, мокрый, исцарапанный. Взглянул на часы. Три часа, оказывается, "воевали" мы с Кингой.
  
   Еще оставалось много дел. Надо было ехать в милицию, оправдываться, чтоб напуганные власти не запретили нам гастроли, надо было оформить счет на оплату пожарникам, надо было заканчивать переезд, надо было составлять акт о чрезвычайном происшествии, могущем привести в несчастному случаю. Дел было много. Я очередной раз проклял себя за то, что согласился принять должность и пошел переодеваться.
  
   Фотограф тронул меня за рукаф:
  
   - Михалыч, - сказал он, - я снимал.
  
   - Получилось? - спросил я.
  
   - Конечно. Я с соседнего дома снимал. И менты на крышах, и как она художника гоняла - все.
  
   - Сделаешь на мою долю?
  
   - Конечно.
  
   В моей голове мгновенно возникла сладостная картина фоторепортажа в зарубежной прессе и радужные бумажки валюты.
  
   Идея была хорошая. Но директор, сразу по приезду, вызвал фотографа и плетку изъял. Он был умным человеком, мой директор.
  
   Зато Кинга после этой истории меня признала и пустила в фургон.
  
  
   ***
  
   Утро. Хоркин, похоже, почти не спал. Тем ни менее утреннюю разминку он проводит с воодушевлением. В двери стоит девчонка в рубашке Хоркина - та ей вроде платья,- она явно ошеломлена.
  
   Хоркин делает последний кульбит и впадает в транс. Поза смерти, самое сильное его оружие в безвыходных моментах, исполняется настолько реалистично, что девчонка испуганно падает на Хоркина слушать сердце, а потом хватается за телефон и вызывает скорую.
  
   -Скорая, да-да, дяденька, сердце у него остановилось. Адрес? Сейчас посмотрю,-девчонка открывает дверь и смотрит на номер квартиры,-квартира четырнадцать. Номер дома? Я не знаю, я сама скорую встречу. Телефон? Сейчас посмотрю...
  
   В это время Хоркин открывает глаза и, восстанавливая ровное дыхание, говорит тихонько:
  
   -Положи трубку, дурочка. И иди, мойся. А то я сейчас займу ванную надолго.
  
   ***
  
   Утренний завтрак этой странной парочки идеалистичен. Будто патриарх с дочкой послушной вкушают пищу, негромко и неспешно переговариваясь.
  
   Потом Хоркин провожает девчонку до метро. Он берет с нее слово, что его адрес никому известен не станет. К тому же, он так быстро провел девчонку дворами, что она, похоже, и не запомнила адреса.
  
   -А как мне тебя еще увидеть? -капризно спрашивает девчонка.
  
   -Бывай в аэропорту каждый понедельник в 18-00. Если я сам захочу тебя увидеть, то приеду. Может через неделю, может через два месяца. Если надежда есть - увидимся. На том же месте, у аптечного ларька, гед познакомились. Чао. Деньги не потеряй.
  
   -Не-а, я их в плавки спрятала.- Девчонка лукаво смотрит на Хоркина и, вдруг, быстро целует его в щеку.-Спасибо. Ты очень хороший. Чао.
  
   Хоркин стоит, задумчиво смотрит на входящую в метро девчонку. Лицо его бесстрастно.
   Глава 8
  
   ...И получается у меня что-то среднее между животным миром и миром человеческим, который хуже животного. Своеобразный синтез двух начал, этакий кентавр, отравленный и развращенный средой, в которой произрастал. Гомосексуальный кентавр. Кентавр - эксгибиционист. Кентавр - мошенник, аферюга. Короче, хромой и слепой. Калека.
  
   В детстве часто воображают себя различными животными, играют в животных. Я больше всего любил представлять себя кентавром. И в грезах своих ребяческих мчал по лугам, широко дыша мощной грудью. Лошадиное туловище не лишало меня человеческой сущности. Были руки, была голова, Был даже торс. Что еще нужно, чтоб чувствовать себя человеком?
  
   То, что ниже пояса, меня тогда еще не озабочивало. Но, когда в мечтаниях начала появляться самка, она отнюдь не имела лошадиной стати. Не кентаврихой была она, а обыкновенной девчонкой, потом - девушкой, потом - женщиной. И с появлением этих мыслей образ кентавра начал расплываться, растаял совсем. Сейчас он возник снова, но уже в другой ипостаси.
  
   Я, вдруг, остро осознал двойственность своей сущности. И эта двойственность начала мне не нравиться. Если раньше я думал и заботился только об одном существе в мире - о себе самом, то теперь мне было о ком думать и заботиться. Маша вошла в мою жизнь, как взрыв, как диссонанс, как луч солнца в темницу узника. И следовало эту жизнь менять. Ради нее. Но, как? Этого я пока не знал. И думать сегодня на эту тему мне было некогда, я уже подошел к парадному входу "Жемчужины Крыма" и родственник гориллы, одетый в китель швейцара, приветливо заулыбался мне, открывая дверь и сгибаясь в спине:
  
   - Проходите, вас уже ждут. Паша проводит.
  
   Паша, тоненький юноша с замашками голубого, вежливо кивнул:
  
   - Идите за мной, пожалуйста.
  
   Мы прошли великолепный вестибюль, спустились по ковровой лестнице и вышли к бассейну, который примыкал к сауне. Да, подумалось мне, неистребимо российская привычка к застольям в банях. Почему-то все, от высокопоставленных чиновников до воров считают пьянку в бане высшим шиком, признаком роскошной жизни.
  
   В шикарном предбаннике длинный стол был накрыт с восточным изобилием. Пахан сидел за соседним, маленьким столиком в полном одиночестве. Я, как и раньше в зоне, подивился его фигурой. Поджарый, сухощавый, с великолепно прорисованными мышцами на смуглой гладкой молодой коже. Только взгляд на лицо, изборожденное морщинами, помогал определить его преклонный возраст. Да и то приблизительно.
  
   - Садись, Зверь, - кивнул он мне на второй стул.
  
   Я молча сел.
  
   - Кушай, пей. Ты, говорят, коньяк любишь. Вон стоит, хороший.
  
   Что это все навязывают мне коньяк. Вовсе я его не люблю. Просто, когда Филин приходил, ничего другого в холодильнике не было. И водку не люблю. Я вообще пить не люблю. Разве что пиво.
  
   Но высказываться я не стал. Налил полстакана коньяка, бахнул (коньяк действительно был чудесный), наколол вилкой кусок осетрины, щедро намазал хлеб паштетом из крабов.
  
   Некоторое время я ел, а Пахан посматривал на меня искоса. С основного стола воры тоже бросали на меня взгляды украдкой. Кое-кого из них я знал, но в большинстве народ был незнакомый. И не мелких мастей: почти у каждого на пальцах синели наколотые перстни коронованных законников, а у некоторых на груди общались через крест ангелочки - символ высшего чина в воровской общине.
  
   Закусив, я смачно закурил и прямо глянул на Пахана. У него была, конечно, кличка, но как-то все мы привыкли его звать не по кличке, а по званию. Тем более, что кликуха к нему сегодняшнему мало подходила - "Веселый". Улыбку я у этого старого вора видел только один раз, когда он узнал об изгнание ( с моей помощью) замполита. Он тогда подарил мне от воровского общака великолепный браслет ручной работы. Сплав золота и технического (чистейшего) серебра изображал двух змей, схлестнувшихся в смертельной схватке. Одна змея была белая с золотой головой, а вторая - золотая, с белой головой. Этот браслет был со мной всегда и везде. Но сейчас я его не надел. Я оставил его там же, где деньги для Маши, завернув в записку.
  
   - Знаешь, Зверь, - сказал Пахан, - Филин со мной работает уже второй десяток лет. Мясник, скажу тебе, отличный. И вот впервые за все это время он похвалил не вора - тебя. Чем это ты так ему понравился?
  
   Я развел руками. Меньше всего я понимал, чем это, вдруг, заслужил одобрение безжалостного Филина. Не тем же, что вчера огрызался.
  
   Пахан продолжал смотреть на меня напряженно. Я чувствовал, что сейчас решается вопрос о моей жизни и что старый вор никак не может принять однозначное решение. Что-то его смущало, но что - этого не понимал я сам.
  
   Зверь, не хочешь ли стать настоящим вором? - спросил Пахан.
  
   Я сжался. Я мгновенно понял, что окрестив меня в законные воры, Пахапн спасет меня и от подозрений воров, и от преследований серых ангелов. Он протягивал мне руку помощи, видно на него тоже давили. Но принять его предложение - надеть хомут жесткого воровского устава. Я не желал такой зависимости даже ценой жизни. "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях." Тут я целиком был согласен с коммунистом, написавшем эти строки.
  
   Пахан прочел ответ в моих глазах. Теперь он был бессилен мне помочь. Вдобавок, я оскорбил воровское братство. Отвергая их почетное предложение, (а такое предлагают не каждому, а уж тем более свободному фраеру - никогда), я оскорблял их, ставил себя чуть ли не выше законного вора. И все таки Пахана что-то удерживало от кивка головой, после которого я могу считать себя трупом. Убьют, конечно, без издевательств, такого я не заслужил. Просто воткнут финку аккуратно в сердце и я перестану дышать.
  
   - Не трогайте его! - раздался детский голос.
  
   Я ошеломленно обернулся, вставая. Каким-то образом Маша ухитрилась пробраться сюда. Она стояла посреди голых бандитов в свободной дерзкой позе атакующей пантеры.
  
   - Я прочла твою записку. Ту, в которую ты завернул этот браслет. Зачем мне эта безделушка и деньги, если тебя убьют?! Кто тут главный? Ты?!
  
   Она безошибочно вычислила Пахана и шла к нему, как маленькая злая кошка.
  
   - Это что еще за шалава? - высказался грузный вор, вставая и протягивая руку к Маше. - Когда Зверя замочим, дадите мне ее поразвлекаться?
  
   Я уже начал привыкать к тому, что мое, отнюдь не атлетическое тело, в моменты опасности приобретало собственное мышление и становилось невероятно быстрым. А сейчас мне вообще терять было нечего. Я прыгнул на толстяка с места, так и не выпустив из рук серебреную вилку, с которой недавно скусывал осетрину. Он и дернуться не успел, как я оседлал его, будто лошадь, и два раза ударил вилкой в лицо.
  
   Когда меня оттащили, скручивая руки, я услышал спокойный голос Филина:
  
   - Пахан, я опять заступаюсь за этого парня. Он мне нравится.
  
   Пахан встал, подошел к напряженной Маше, погладил ее по голове и взял из ее рук знаменитый браслет.
  
   - Урки, - сказал он негромко, - вот этот браслет я лично подарил Зверю, когда он по нашей просьбе уничтожил замполита. Этот аферист не вор, но чтит наши законы. В зоне ничем себя не замарал, помогал общаку, всегда был в отрицаловках. То, что он, якобы, подставил наших людей в побеге, никем не доказано. То, что он не хочет быть в нашей кодле - его дело. Он свободный человек и мы не должны мешать его свободе. Да, он оскорбил нас своим отказом, не каждому фраеру мы предлагаем такую честь. Но мы не сявки с общака, мы законные воры и не должны обращать внимание на выпендривания каждого пижона. Хочет жить сам по себе - пусть живет. А то, что он заступился за девчонку, тут нам совсем не за что его упрекнуть. Если бы мы с вами имели право создавать семьи, разве каждый из нас не заступился бы за ребенка? Разве мы не опускаем тех, кто получил срок за насилие над детьми? Кто она тебе, Зверь?
  
   - Дочка, - сказал я неожиданно для самого себя.
  
   Второй раз в жизни я увидел улыбку на лице Пахана.
  
   - Жирный, - сказал он добродушно, глядя на мою жертву, прижимающую к лицу салфетку, - глаза целы? Эй, Доктор, осмотри-ка Жирного. Ну, целы глаза? Вот и славно. Будешь ты теперь не Жирный, а Меченый. От этих вилок шрамы ужасные остаются. Не рычи, сам виноват. Поперек батьки голос подавать не надо было. Тут решения я принимаю. Может ты хочешь на мое место? Чё головой машешь, не хочешь? Ну и хиляй отсюда, Доктор, забери его, подлечи.
  
   - Так что, воры, - сказал он уже другим, строгим голосом, - отпустим Зверя? Или кто-то имеет сказать? Филин уже сказал. Могу добавить, что в Москве в гостинице, когда менты хотели его взять на живца, на эту самую девчонку, которая, оказывается, его дочь, он из автомата положил трех и слинял. И про побег у меня есть новости. Ребята сразу рванули в лес, а Зверь затырился в хату директора школы и там отсиделся. Он нам не обещал ребят вывести из тайги, уговор был, что поможет уйти с зоны, а дальше каждый сам по себе.
  
   - Что тут говорить, сказал белокурый вор в сиреневых плавках. Ангелочки на груди синели, как маршальские отличия. Мертвый Зверь хоть и не в законе, но парень правильный. Ни в чем себя не замарал, наши правила соблюдает, в общак с каждого фарта дает щедро. Я догадываюсь, почему он не хочет вором по всем правилам быть - из-за дочки. Это его право. И защитил он ее лихо, сам тощий, а на такого бугая не побоялся при всем сходе ломануться. Молодец, душа у него наша - воровская.
  
   Стол одобрительно загудел. Похоже, я своим безрассудным поступком спас себе жизнь. Впрочем, это Маша спасла мне жизнь. Я поклонился сходу:
  
   - Спасибо, братва. Простите, если что не так было. Да, я вор в душе и всегда буду за воров. Но дочь свою я из сердца могу вынуть только вместе с сердцем. Спасибо за уважение.
  
   Пахан приобнял меня за плечи:
  
   - Пойдем, провожу. Давай, пацанка, за нами.
  
   И уже в вестибюле сказал тихонько:
  
   - Серые Ангелы тебя ищут. Я должен был тебя им сдать, есть у меня перед ними кой-какие обязательства. Но не сдам, чем-то ты мне, аферюга, симпатичен. И все же мотай отсюда, пока жареным не запахло. С бабками как дела обстоят?
  
   - Ниже среднего, - сказал я лаконично.
  
   - Пришлю. И мотай куда-нибудь за бугор, отсидись. Воры теперь не тронут, но серым ангелам я не указчик. Давай, счастливо.
  
   Он еще раз потрепал Машу по голове и, ссутулясь, ушел. Мы с Машей молча вышли из гостиницы и пошли по набережной, поглядывая друг на друга.
  
   - Вова, - осторожно спросила Маша, - ты это специально выдумал, что ты мой отец?
  
   После пережитого у меня толчками пульсировала кровь в висках, сердце сжимала плотная рука запоздалого страха, а по коже шли красные зудящие пятна. Мне было не до психологических тонкостей, а в благородство я разучился играть после первой судимости.
  
   - Нет, - сказал я резко, - не выдумал. Вот, читай.
  
   Я достал из заднего кармана брюк сложенные бумаги, добытые мной в архиве, присел на бордюр и стал смотреть на море.
  
   "Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться. Дни проходят и годы проходят, и тысячи, тысячи лет...". Да, море никогда не приедается, смотреть на тушу этого мерно дышащего исполина всегда интересно. Поселиться тут, что ли, у моря. Квартиры нынче подешевели, вполне осилю. И бизнес себе легко найду, те же воры помогут устроиться в легальном бизнесе... Но пока думать об этом рано. И расслабляться рано. На хвосте Седой. Да и Жирный теперь пополнил копилку моих врагов.
  
   - Послушай, - Маша была очень серьезной, - а ты почему раньше не появился? Сидел, да? Тогда, почему не написал?
  
   - Я только позавчера узнал о том, что у меня была дочь, - мягко сказал я. И подробно рассказал ей о происшедшем, ухитрившись превратить её истинную мать в подругу матери, которая мне все это и поведала. А мамашу я быстренько умертвил в автомобильной катастрофе, заметив, что хорошая мать не продала бы своего ребенка.
  
   Маша задумалась. Потом встала:
  
   - Пойдем, Джину пора выгуливать. С твоими воровскими делами весь день потеряли. Я сегодня даже еще не купалась.
  
   Некоторое время мы шли молча. Потом она спросила:
  
   - Хочешь, я тебя больше не буду звать Вовкой?
  
   - Нет, не хочу, - ответил я, улыбаясь во весь рот.
  
   Она посмотрела на меня исподлобья и сообщила:
  
   - Разулыбался, как дурак совсем. Ишь, во весь рот беззубый радуется. И чему только радуется, дурень?
  
   И в свою очередь расплылась в улыбки. Ее улыбка в отличие от моей была зубастая. Счастливый ребенок - все зубы целые.
   Глава 9
  
   Цирк на Цветном бульваре. Хоркин идет по служебным помещениям, здоровается -его многие знают. Наконец он у слонов. Самая большая слониха Чита радостно тянет к нему хобот, Хоркин радостно ласкает ее , кормит какими-то лакомствами из кармана.
  
   Подходит Алексей Корнилов, дрессировщик и руководитель номера, продолжатель знаменитой династии Корниловых. Они здороваются, по цирковой традиции обнимаются.
  
   Хоркин:
  
   -Леша, ну что - снимать будем фильм? Ты просмотрел сцены со слонами?
  
   Корнилов:
  
   -Некоторые моменты потребуют дополнительной дрессуры. Но, в целом, интересно, мы справимся.
  
   По громкой связи слышен голос:
  
   -Хоркина просят зайти к Юрию Владимировичу.
  
   -Иду,-поднимает голову к динамику Хоркин.
  
   ***
  
   Кабинет Никулина. Длинный стол накрыт постоянно действующей системой угощения. Кофе, чай, бутерброды, пирожные, длинная бутылка коньяка.
  
   Хоркин обнимается с Никулиным, здоровается с его сыном Максимом.
  
   -Максим, ты намерен мне помогать?
  
   -Ну, ну намерен. Я сейчас коммерческий директор цирка, да еще телевидение. Дел много, Владимир Михайлович...
  
   -Никаких оправданий. Юрий Владимирович, вы можете на сына воздействовать?
  
   Все садятся за стол, обсуждают детали съемок фильма по киноповести Хоркина. Повесть еще не дописана, но сцены с животными почти закончены. Телефонные звонки часто отрывают Никулина от беседы. В кабинет то и дело входят цирковые: клоуны, руководители номеров, рабочие. Многие в гриме, в сценических костюмах.
  
   Хоркин, в один из таких рабочих моментов, задумывается. В его глазах возникает сцена смерти Кинги.
  
   А со слонихой было дело так. Меня вызывали срочной телеграммой, подписанной Хитровским. Он тогда уже был инженером в этом зверинце и оставался за директора на период его отпуска. Кинга - большая любительница срывать двери слоновоза - пятисоткилограммовые, обитые изнутри шипами. Она их сама открывали и закрывала, ухватившись хоботом за верх створки. Когда же хотела пить или есть, - начинала дверью хлопать, пока та не обрывалась с петель.
  
   Мне несколько раз приходилось выводить Кингу, пока рабочие, подвесив дверь краном, приваривали новые петли. Тут же, в новом зверице, где ее часто оставляли без еды и питья, она срывала обе двери в первый же месяц. И зиму встречала в настежь распахнутом прицепе. Вдобавок, она разобрала пол, вырвала доски настила и сжевала их (слону необходимо давать грубые ветки, доски - стачивать зубы). Ухаживао за ней какой-то азербайджанец, убежавший от перестрелки, а заодно от семьи и детей. Люди одной с нм национальности считали его выродком. Он вечно был грязный, занимался в основном куплей-продажей, Кинга голодала. О том, что надо давать ей что-нибудь жевать для зубов, он не знал.
  
   Отремонтировать слоновник, не выводя слониху, не умели. Вызвали меня. Но вызвали поздно. Ударили холода, слониха сильно обморозилась. С большим трудом при помощи городской администрации удалось устроить ее в теплый цех военного завода.
  
   Когда я п риехал в этот цех, я не узнал бедное животное. Худющая, одна голова да уши. Кожа висит складками. На боку, ушах, на подошвах гниет, отстает лоскутами кожа. Глаза в белой слизи. Хобот тоже обморожен, в язвочках.
  
   Бедняга тихонько затрубила, обналя меня хоботом, стала попискивать, как мышь, бурчать что-то - жаловаться. Я мигом смотался на барахолку, купил аэрозольных пузыриков с асептиками и антибиотиками, обработал раны, вколол ей несколько шприцев стимуляторов, наладил повышенное питание и дал телеграмму в Москву с просббой оказать помощь.
  
   Москва отреагировала, как всегда, оперативно. Слоновоз прибыл через две недели! Кроме того, они зачем-то прислали Мишу Корнилова, дрессировщика слонов, воспитавшего Кингу. Мы с ним повспоминали Кингины проказы, и он уехал по своим делам.
  
   Наконец, приехал утепленный слоновоз, и Кинга отбыла в Москву. Там ее поставили во дворе шапито в парке Горького. В Москве было еще холодней, чем в Волгограде. Главк поручил заботу о слонихе главному зоотехнику. Тот походил вокруг слоновоза, посмотрел на беспомощную слониху - она легла еще в д ороге, совершенно обессилела, - отбыл в главк, советоваться.
  
   Я позвонил на Цветной бульвар, договорился, что слониху там примут, помогут ее поднять, полечат. Начинаются пролежни, плохо работаю внутренние органы, происходит застой крови. А Кинга уже не могла подняться, беспомощно упиралась хоботом, перебирала толстыми ногами, они скользили, она откидывала голову, вздыхала шумно и жалобно. Жалко ее было до слез.
  
   Сообщив в главк, что на Цветном Ю,Никулин готов принять больную, получив авторитетные заверения начальника зооветотдела в том, что ее туда доставят немедленно, я уехал. Пользы от меня уже не было, а ухаживать за Кингой мог и грязнуля-азербайджанец. Контакт у него с ней был хороший.
  
   Уже потом, когда в прессе появились заметки о несчастном животном с просббой оказать гуманитарную помощь, я узнал, что главк, не желая предавать эту историю гласности, проманежил слониху в парке еще несколько дней. В конце-концов у директора шапито, влиятельного Григоряна, лопнуло терпение и он сам отправил Кингу к Ю.Никулину. Тот же обратимлся через "Комсомольскую правду" к иностранцам.
  
   Навезли гору фруктов, доставили уникальные лекарства, прибыли зарубежные специалисты. Армия наладила систему строп для того, чтобы переворачивать гигансткую тушу с бока на бок. Но все эти меры спасения запоздали. Через десять дней Кинга скончалась. Вскрытие определило рядо патологических явлений в чердце, печени, желудке. Патологоанатомический диагноз считал их косвенными причинами смерти. Летальный исход наступил из-за общего истощения, вызванного обморожением.
  
   Зарубежная пресса живо реагировала на происходящее. Еще бы, слониха - жертва перестройки. У меня перебывали японцы с великолепной видеокамерой, американцы, французы. Японцы мне понравились больше, они подарили мне калькулятор на светодиодах. А американцы и французы отделались пачкой сигарет и авторучкой.
  
   Что я им мог рассказать? Ну, о зверинцах, об их убожестве я рассказал достаточно. А про Кингу? Я ведь не знал, кто виновал больше - директор, не отремонтировавший слоновоз заблаговременно, или Хитровский, не сумевший предусмотреть наступающие холода. Или этот вонючий азербайджанец, про которого даже в "Комсомолке" упомянули, что его с милицией приходится искать, чтоб он ухаживал за слонихой, как положено.
  
  
   ***
  
   Хоркин опять у той, похожей на ведьму, женщины. Она так и сидит в своем кресле, будто все это время не вставала. Хоркина она встречает очередной цитатой:
  
   -Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью и пали на землю...
  
   Хоркин раздраженно прерывает ее:
  
   -И видел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком, над головой его была радуга, и лицо его как солнце, и ноги как столпы огненные, и в руке у него была книжка раскрытая. И поставил он правую ногу свою на море, а левую на землю... И я пошел к Ангелу, и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми...
  
   -Ты не Святой Ионна Богослов,-бесцветно произносит бабка.
  
   -Суть моей жизни заключается не в том, чтобы поклоняться Богу, а в том, чтобы стать Богом,-отвечает Хоркин.
  
   -Сколько не цитируй Гаутаму, суть не изменится. Ни убийства, ни творчество не приблизят тебя к Совершенству,-голос бабки по-прежнему бесцветен.
  
   -Эх, мама! " В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей."
  
   -Ну вот, уже есенинская меланхолия. Слишком много сил и внимания ты уделил своему телу...
  
   -И слишком мало - душе,-прерывает Хоркин.-Знаю я твои наставления. Я не аскет. И я должен создавать, а для этого я вынужден разрушать. Но я разрушаю плохое.
  
   -Кому дано судить о плохом или хорошем. Все относительно. Каждая песчинка мироздания имеет свой смысл, непостижимый тебе. Ты сжег дом, вместе с хозяином сгорел котенок. Оба имели значение в развитии будущего. Ты изменил реальность, не согласуя изменения ни с чем, кроме бездушной логики. А руководствовался ты простым страхом за свою жалкую шкуру.
  
   Бабка молчит. Молчит и Хоркин. Слышен неожиданный, очень ясный и уместный в этой полутемной комнате голос сверчка.
  
   -Напейся,-говорит бабка неожиданно.-Пей три дня и три ночи.
  
   ***
  
   Пьяный Хоркин идет по аэровокзалу. Он задевает плечом какого-то горбоносого кавказца с большим чемоданом, вызывая резкое возмущение поледнего. Тот еще разряжает свое недовольство, когда левая рука Хоркина с сжатыми в щепоть пальцами погружается тому в ямочку под кадыком. Кавказец оседает на заплеванный пол, захлебываясь кровью. Хоркин идет дальше, не привлекая внимания.
  
   У аптечного киоска стоит девушка. Та самая. При виде Хоркина она сперва расцветает радостью, но, заметив, что Хоркин пьян, скучнеет и пытается незаметно уйти.
  
   -Куда?-рявкает Хоркин.-Поехали ко мне.
  
   -Не-а, ты пьяный, я тебя боюсь.
  
   -Пятьсот долларов. По нынешнему курсу это почти миллион.
  
   Девушка опять борется с собой. В ее лице видны колебания. Наконец она соглашается, но это уже не та девочка-ребенок, которая была в первый момент встречи. Это повзрослевшая и купленная против воли рабыня.
  
   Таксист гонит к городу, поглядывая в зеркальце на пассажиров. Лицо Хоркина чуть красней обычного, но столь же бесстрастное. Хоркин достает из нагрудного кармана плоскую бутылочку "Плиски", делает несколько глотков, протягивает девчонке. Та, поколебавшись, пьет коньяк, как пьют горькое лекарство.
  
   Таксист подъезжает к подъезду, ехидно поворачивается к Хоркину.
  
   -Это, конечно, не мое дело, но растление малолетних уголовно наказуемо.
  
   -Сколько?-спрашивает Хоркин бесстрастно.
  
   -Сто баксов.
  
   -Получи...
  
   Рука Хоркина касается виска таксиста. Тот оседает, тело зависает между рулем и сидением. Девчонка смотрит на происходящее с ужасом.
  
   По дороге к подъезду (Хоркин остановил машину за три дома до своего) она делает попытку убежать. Хоркин не бежит за ней, он достает из кармана странное приспособление- два костяных шарика, связанные тонким шнуром- и кидает ей вслед. Шарики на шнуре спутывают ей ноги, она падает. Когда она встает, Хоркин уже возвышается над ней. И девчонка покорно идет с ним, приговаривая:
  
   -Не надо. Ну, пожалуйста, я умоляю, не надо...
  
   ***
  
   Квартира Хоркина. По комнате валяются разбросанные вещи девчонки. Хоркин курит, прихлебывает коньяк из горлышка. Его заметно тянет к компьютеру, но он сдерживает себя. Берет листы распечатки, проглядывает. Мимолетными картинами вспыхивают на экране эпизоды:
  
   -медведь, прыгающий на капот грузовика за человеком в строгом костюме,
  
   -слон, выламывающий дверь пивного ларька,
  
   -тюремные нары с грудой тел дистрофиков,
  
   -лицо Бабы Яги с единственным зубом,
  
   -сам Хоркин, подвешенный на наручниках и совершенно голый,
  
   -Ангел, стоящий одной ногой на воде, другой - на земле, с книгой в руках
  
   Хоркин изо всех сил бьет недопитой бутылкой по столу. Коньяк, как бурая кровь, разливается по листам рукописи.
  
   ***
  
   Хоркин с девчонкой в цирке. Девчонка одета очень изящно: на ней легкая юбочка с плессировкой, блузка, замшевые туфельки. В руках замшевая сумочка под свет обуви. Лицо ее опять стало нормальным лицом ребенка. Она с наивным уважением смотрит, как Хоркин здоровается с цирковыми. Хоркин почти трезвый, только небольшая гиперемия напоминает о прошлом. Они заходят к Никулину и после ритуальных объятий и представлений садятся пить чай.
  
   ***
  
   Киносъемочная лихорадка. Обычный, рабочий момент. Слониха в пятый раз проламывает декоративную дверь пивного ларька и запускает хобот в бочку. Чечен, действие происходит в Грозном, прячется за прилавком и орет:
  
   -Эй, дарагой, кто за пиво платить будэт?
  
   -Отставить,-кричит в мегафон режиссер.-Еще один дубль.
  
   -Какой, к черту, дубль?-кричит Корнилов.-Чита сейчас на операторов нападать станет!
  
   Рабочие труппы с трудом оттягивают слониху от бочки, крючья впиваются ей в уши, она сопротивляется. Кто-то несет запасную стенку с дверью ларька.
  
   Хоркин с девчонкой сидят в сторонке и смотрят на происходящее. Лицо Хоркина выражает боль.
   Глава 10
   Опять ясно и четко вспомнилась зона, втиснувшаяся на территорию бывшего немецкого монастыря: серое влажное пространство без единой травинки, деревца - бетон, асфальт, железо, крашенное серой краской. Удивительно мерзкое место.
  
   Еще удивительней был мой барак. Туда обычно селили инвалидов, поэтому вечером он представлял колоритное зрелище: зэки отстегивали руки, ноги, пристраивали к тумбочкам костыли, вынимали челюсти. Ночью эти инвалиды издавали кошмарные звуки, похожие одновременно и на скрежет металла по стеклу, и на рожковые вопли автомобильных сигналов. Меня сунули в этот барак, чтоб быстрей окочурился, (одна из форм пресса). И такая возможность могла представиться мне быстро: большая часть инвалидов болела туберкулезом, частично залеченным в тюремной больничке.
  
   Бараком назывался полуподвал монастыря. Раньше это был настоящий глубочайший подвал, где монастырские обитатели хранили припасы. Потом его перекрыли досками, приподняв таким образом метра на три, и устроили там лежбище для осужденных калек.
  
   Старая канализация не справлялась с нагрузкой, под полом постоянно плескалась вода, по стенам ползали мокрицы, все вещи мгновенно покрывались плесенью. Иногда канализация отказывала окончательно и вода поднималась над полом. Просыпаешься, а у самого лица пенится и о чем-то бормочет тухлая жидкость, по которой весело плавают ботинки, отчаянные крысы и нечистоты.
  
   В дни наводнений здоровая часть отряда передвигалась по бараку на манер кенгуру по расставленным во всю длину коридора табуреткам. Зэкам с ограниченным числом конечностей приходилось трудней. Отряд состоял из 104 осужденных, две трети которых имели вторую или первую группу инвалидности, одноногих и одноруких было больше половины...
  
   И опять пробуждение было тяжелым, будто я выныривал из заброшенного колодца с тухлой жижей собственных воспоминаний. Слишком часто в последнее время сниться мне зона - недобрый знак.
  
   Южное солнце еще не выглядывало из-за гор, воздух был свеж, гигантская туша моря сопела и вздыхала, вселяя в мою душу успокоение. Джинка, спящая рядом с Машей, приоткрыла один глаз, посмотрела на меня неодобрительно - что, мол, вскочил ни свет, ни заря, - и вновь зажмурилась. Я тихонько вышел во двор, попутно поставив чайник с водой на газовую плиту летней кухни, уселся под грушей и закурил первую сигарету, обдумывая совет Пахана о срочном бегстве из этого благодатного места.
  
   - Верт, - окликнули меня, - доброе утро.
  
   Филин, как всегда, появился рядом со мной неожиданно и бесшумно. Он достал из кармана шорт фляжку, вопросительно посмотрел на меня, усмехнулся, сделал смачный глоток, завинтил крыжечку и сунул флягу обратно.
  
   - Не пьешь с утра, здоровье бережешь? Похвально. Тут тебе посыляка от Пахана. - Он достал из другого кармана пухлый пакет и положил на лавочку. - Бабки, билет. Самолет сегодня в 14-20. Мои люди тебя прикроют. Но у меня лично к тебе небольшая просьба. Из-за твоей персоны Пахан может крупно поссориться с серыми ангелами. А нам сейчас дополнительные разборки совсем ни к чему. Не мог бы ты оказать нам ответную любезность?
  
   - Что ты подразумеваешь под любезностью? - спросил я. - И когда ты научился так многосложно выражаться?
  
   - Верт. Ты считаешь себя умудренным и всезнающим зеком. А на самом деле ты только верхушки схватил из нашей жизни. Лицезрел, так сказать, наши шутовские маски. Маска Злодея - мясник, маска Справедливого - Пахан, маска беспредельщика - Толстый. Но под масками живые лица и они вовсе не такие однозначные, как тебе кажется. Ты когда-нибудь задумывался почему в общей массе воров законных всего человек пятьдесят, а коронованных и того меньше? И, если ты думаешь, что управлять всей воровской кодлой бывшего СССР могут люди малограмотные, примитивные, то жестоко ошибаешься.
  
   Я растерялся.
  
   - Филин, не обижайся, - сказал я, - но мне действительно казалось... Впрочем, не будем об этом. Ответь только, чем это я заслужил такое хорошее отношение с вашей стороны?
  
   - Да так, почти ничем. Человечностью. Мужеством. Честностью. Ты чтож, думаешь, что нам не хочется быть отцами, любить, проявлять человечность, честность. Мы, как монахи-аскеты, обречены нести свой крест во имя воровских идеалов. Только исповедаться нам не перед кем, а в благодарность нас ждут не райские кущи, а вышак и безымянная могила.
  
   - Да ты поэт, Филин, - попытался иронизировать я, но сразу прервал шутку. - Внимательно слушаю, чем могу быть полезен вашему клану?
  
   - Я уже говорил, что ссора с ангелами нам сейчас не по делу. Переведи стрлы на себя, все равно ты сегодня сваливаешь за бугор.
  
   - Как за бугор?
  
   - Билеты тебе и твоей пацанке взяли в Израиль. Виза туристическая. На таможне спросят, сколько желаешь пробыть на их курорте и позволяют ли финансы. Предельный срок - три месяца, потом надо идти и продлять вид на жительство. Ксивы на тебя и дочку чистые. Так что, отдыхай. Там лучше, чем в Ялте. И море чище, и безопасно. Там, кстати, разборки запрещены. Вот я и надеюсь, что до отъезда ты переведешь стрелы на себя. Через два часа доверенное лицо Седого подает машину своему шефу. А перед этим заправляет ее бензином на коммерческой заправке в пятнадцати шагах от твоего дома. Убери его так, чтоб были свидетели, которые опишут твою внешность Седому.
  
   - Филин, ты, похоже, из меня себе смену задумал готовить. Только я на должность мясника не гожусь.
  
   - Ты на любую роль годишься. Впрочем, ты можешь отказаться, никто не упрекнет. Это всего лишь моя личная просьба. Пахан ничего об этом не знает и уже готовится к разборкам.
  
   - Я все сделаю. Спасибо, что позволил мне это сделать для вас. - Я встал. Я был по-настоящему серьезен.
  
   Филин молча кивнул и исчез столь же бесшумно, как появился. Вот уж, действительно, Филин - сумеречный гость. Я выключил наполовину выкипевший чайник, развел в чашке три ложки растворимого кофе с тремя кусками сахара, достал из тайника наган, завернутый в промасленную тряпочку, и уселся его протирать. Плана у меня пока никакого не было.
  
   Солнце высунуло из-за гор свой первый пробный лучик, провело им, как теплым ласковым пальчиком по моей щеке, и разом вывалилось на небо. Из дома вышла сонная Джина и присела у ближайшего куста. За ней вышла ни менее сонная Маша, растирая свои глазищи кулачками.
  
   - Мы купаться, - посмотрела она на меня вопросительно.
  
   - Отлично, - сказал я.
  
   - А ты не пойдешь?
  
   - Попозже.
  
   Сладкая парочка поплелась к морю. Я накинул цветастую рубаху, не заправляя ее в шорты, чтоб не было видно нагана, засунутого за пояс, и прошел дворам к бензозаправке. Осмотрев ее я довольно хмыкнул - открытое кафе, работающее круглосуточно, было тем, что решало все проблемы начинающего киллера. Времени еще было полно, поэтому я пошел собираться. Потом переоделся. Свежую после купания Машу откомандировал в ветлечебницу за справкой на вывоз собаки за границу.
  
   - Объясни, что мы просто едем не на долго отдыхать на курорт Израиля, а собаку берем с собой. Вот, возьми свой загранпаспорт. Ты теперь, - я открыл паспорт, - Джвивелегова Мария Владимировна. А я Джвивелегов Владимир Иванович. Благочинный врач из города,..- я открыл свой паспорт, - из города Пскова. Надо же! Я тебе потом расскажу про этот город поподробней, а то еще встретим чего доброго земляка. Все, дуй. Через два часа мы выезжаем в Симферополь, а то опаздаем на самолет. После обеда уже будем на Кипре.
  
   Маша с недовольной Джиной удалились. Джина была недовольна, потому что настроилась было позавтракать. Собачка вовсе не была обжорой, но любила кушать вовремя. Я проверил сложенное имущество, которого был абсолютный минимум. Смена легкой одежды для меня и дочки, некоторые атрибуты моего бизнеса: грим, парики, шкатулки и кошельки с секретами, несколько заточенных колод карт, набор отмычек, миниатюрная подзорная трубка, сильная лупа, приспособления для подделки документов, украшения из рондоля - металла, имитирующего чистое золото, - с пробами и "драгоценными" камнями... Все мои шмотки легко помещались в моей любимой спортивной сумке.
  
   Я определился по времени и сходил на стоянку частных такси. Тарас Бульба был на месте.
  
   - Привет, - пожал я ему его огромную лапищу, - давай, дуй ко мне и жди, я срочно выезжаю. Если Маша придет раньше меня, скажи ей, чтоб усаживалась в машину и ждала, никуда не уходила. Вещи я все собрал.
  
   - Не суетись, - прервал я его расспросы, - дела, надо срочно возвращаться в Москву. Можете перездать квартиру, я обратно деньги требовать не собираюсь. У тебя как с бензином, бак полон? Или дозаправимся, я плачу? Не возражаешь? Отлично, поехали на коммерческую, что рядом с моим домом. Ты заправишься, а я там перекушу в дорогу, там кафе хорошее.
  
   Мы подъехали к заправке и я пошел в кафе, где заказал шашлык (шашлык жарился на глдазах клиента и его надо было ожидать, что мне и требовалось), гурджаани, легкое вино местного разлива, салат и лаваш. Курить тут было запрещено, поэтому я попросил официанта принести мне местную газету и, проковыряв в ней маленькую дырочку, откинулся на спинку плетенного стула в неторопливом ожидании шашлыка.
  
   Тарас Бульба заправился, кивнул мне и поехал ждать меня у дома. Филин подробно описал жертву, но и без этого описания идиотский "линкольн" Седого трудно было спутать с другой машиной. Огромный, угловатый, старомодный, неудобный на извилистых горных дорогах Крыма, он выглядел среди современных, каплевидных моделей инородным телом
  
   Шофера я, естественно, не знал. Ясно было, что это тот самый человек, который вылез из-за руля "линкольна" и направился к окошечку бензозаправки. Мне уже несли шашлык, когда я пошел к этому же самому окошечку, кивнув официанту, чтобы ставил на стол, я сейчас вернусь. Мы подошли к этому окошечку одновременно, шофер оказался чуть впереди меня и я вежливо пропустил его. Так как Тарас Бульба не платил за бензин, а указал на меня, то мое стремление рассчитаться выглядело в глаза работников заправки вполне естественно. А то, что мне сделать это захотелось до еды - кого касается: хозяин - барин.
  
   Я стрелял в спину и стрелял, прижав наган вплотную к телу шофера, но держа его чуть под наклоном, чтоб пули не пробили грудь насквозь, а остались в теле. В барабане револьвера оставалось после сражения в московской гостинице всего пять патронов. Я выстрелил три раза. Бедняга еще только оседал на землю, когда я вернулся к столику, положил перед официантом двадцать долларов и сказал:
  
   - Съешь, кацо, шашлык за мое здоровье. Это деньги за еду и бензин. Вы меня не видели, понял?
  
   До официанта еще толком не дошло случившееся, но вид мой был грозен и револьвер я, не скрывая, держал в правой руке. Он кивнул, как загипнотизированный.
  
   Через несколько минут я уже был дома. Маша выполнила мои указания в точности: вещи были погружены на заднее сидение, они с собакой и Тарасом Бульбой сидели на лавочке под грушей и о чем-то беседовали.
  
   - Значит-ся так, - сказал я Бульбе, протягивая ему 50 баксов, - ты едешь в Симферополь и ждешь меня у вокзала. Мы же летим туда на самолете, местный "аннушка" летит туда всего 20 минут. Но в Симферополе мне будет нужна машина, так что запаркуйся у вокзала и жди. Эти доллары - аванс, потом получишь еще. Добрось нас до ялтинского аэропорта.
  
   До аэропорта было езды ровно двенадцать минут. Я заплатил прямо пилоту и мы без каких-либо формальностей залезли на борт четырехкрылого кукурузника. Пилот намеревался еще подождать пассажиров, но зеленая бумажка соответствующего достоинства подтолкнула его к сокращению стоянки. "Аннушка" тяжело покатилась по полю, поросшему зеленой травкой, кряхтя легла на крыло, сделала круг и шустро застрекотала в Симферополь. Теперь нам с Машей и Джиной оставалось только пересесть на самолет, летящий в Израиль. Я был уверен, что зеленые купюры сыграют свою магическую роль, избавив нас от таможного и прочего досмотра. А купюр этих у нас было достаточно: я не считал, но пачка, переданная мне Филином, была достаточно толстая.
  
   Оставалось избавиться от нагана. Преследование скорей всего пойдет за Тарасом Бульбой, сыщики Седого быстро выяснят, что я пользовался его услугами, да и на бензоколонке знают, что я заправлял его машину. Пока они его перехватят, а Тарас на своем "форде" гоняет шустро, пока поймут, что к чему, я уже буду на полпути к острову беззаботности. Следовательно, оружие мне пока больше не нужно.
  
   Я вынул пистолет из-за пояса и незаметно для Маши запихнул его под сидение. Джина заметила, потянулась - понюхать. Я щелкнул ее по любопытному носу.
  
  
   ...И был день, и было утро. И была поляна, поросшая изумрудной травой и прекрасными, как в сказке, цветами.
  
   И с гулом и треском выполз на поляну ужасный механизм - чумазый, воняющий соляркой, ржавчиной и смертью. И, заунывно ворча, ползла машина по сказочной поляне, вминая и перемалывая траву и цветы. И оставалась за машиной искалеченная земля, в которой виднелись лепестки красных роз, как капельки крови.
  
   И выползла вторая машина, такая же тупая и мерзкая, и, дребезжа металлическими суставами, начала вываливать на убитую землю серый пласт бетона. И так ходили машины друг за другом, а потом уползали в другое место, и вместо поляны с цветами вызревала на боку планеты Земля плоская серая лепешка шершавого бетона.
  
   И вышла стая людей в защитного цвета форме, на плечах их краснели увядшие лепестки, как зловещее предупреждение, как долгий намек. Стая окружила бетонный круг, выползли другие люди - в бесформенных комбинезонах - и каждый нес щит, который устанавливал в определенном месте. На щитах были надписи, "Столовая", "Больница", "ПКТ", "ШИЗО", "Рабочая зона", "Жилая зона"...
  
   И захрипел железный, бесцветный голос, отдавая команды. И серые люди потащились колоннами из одного конца плаца в другой. Они шли гуськом, в затылок друг другу, волоча ноги по бетону с шуршанием, которое издавать могли только полчища тараканов. И, если смотреть сверху, напоминали кишку, которая сжимается и разжимается, пульсирует, перетекая сама в себе, глотая сама себя и выплевывая. Только в сторону столовой колебание кишки ускорялось.
  
   И был день, и был вечер. И металлический голос сказал что-то, и вспыхнули прожектора, высвечивая ржавую проволоку и серую лепешку плаца...
  
   Эти сны загонят меня в гроб. На минуту прикорнул, а такие дикие кошмары лезут в голову! Да так ясно, в цвете... Я повертел головой, разминая онемевшие мышцы шеи, выглянул в иллюминатор. Самолет все еще летел над морем, только непонятно - над каким: над Черным или уже над Средиземным. Я посмотрел на часы. Судя по времени до Израиля оставалось минут тридцать. Скоро начнем снижаться.
  
   Маша с Джиной на коленях уютно сопела носом в соседнем кресле. Никаких особых неожиданностей в ближайшем будущем не предвиделось. Хотя, конечно, все, что я успел натворить на родине, еще отзовется в моей судьбе по принципу бумеранга. Впрочем, сейчас самое время расслабиться и, наконец, отдохнуть. Деньги имеются, к кому обратиться на первых порах на Израиле известно, адрес дал мне Филин, пояснив, что мужик из своих, законных. Искать меня в чужой стране быстро не начнут. Тем более, что информация о Израиле имеется только у Филина и Пахана, а эти люди не из болтливых. Убийство шофера Седого несомненно пустит серых ангелов по ложному следу, а заодно, снимет какое-либо подозрение с воров. А Пахан мой киллеровский жест не забудет; полезно иметь в числе людей таких коронованных авторитетов, как Пахан.
  
   Замигало табло, призывая пассажиров перестать курить и пристегнуть ремни. Элегантные стюардессы пошли вдоль салона с мятными карамельками на подносиках. Я пристегнул ремень на Маше, взял сонную собачку на руки и загреб горсть конфет. Первая в жизни встреча с заграницей приятно волновала. Каков он, этот мир капиталистов-кровососов, мир наживы и разврата?
  
   Я потряс Машу за плечо. Плохо, когда перепад давления во время снижения самолета происходит во сне. Уши сильно закладывает. А так можно сосать конфетку и сглатывать слюну, уравнивая давление.
  
   Джинка проснулась сама и тихонечко тявкнула, выпрашивая конфетку. Почему, спрашивается, все собаки ужасные сладкоежки?
  
   Самолет резко пошел на посадку и я уступил Маше место у иллюминатора. Но и сам туда поглядывал с любопытством. До маленького здания аэровокзала было всего шагов пятьдесят, но, тем ни менее, два чистеньких автобуса гостеприимно раскрыли свои двери перед немногочисленными пассажирами. Мы вошли, вышли, зашли в отделение таможенного досмотра. Очередь разделилась на двое: в большей стояли, видимо, постоянные жители Израиля, в меньшей - прибывшие впервые. Не успели мы толком оглядеться, как оказались перед улыбчивым пограничником, который бегло просмотрел наши паспорта, ввел данные в компьютер и спросил что-то на английском. Я беспомощно оглянулся. Пожилой пассажир пояснил:
  
   - Он спрашивает, как долго вы намерены пробыть в их стране?
  
   - Скажите, что месяца два.
  
   - С какой целью вы прибыли в страну? - продублировал добровольный переводчик.
  
   - Туризм.
  
   - Ваши средства позволяют прожить указанный период?
  
   Я небрежно достал из кармана толстую пачку долларов. Этот международный жест вызвал у еврея еще большую улыбку.
  
   - О,кей! - сказал он, и эта фраза была понятна без перевода. Тем более, что пограничник сопроводил ее гостеприимным приглашающим жестом.
  
   Я, признаться, думал, что меня будут долго и нудно расспрашивать - не везу ли я оружие, наркотики, контрабанду и так далее, а потом попросят предъявить документы на собаку. Но евреи не мучили туристов бюрократическими придирками. Деньги есть - о,кей, тратьте их в нашей маленькой стране на здоровье. Правда, собаке сделали дополнительную прививку прямо тут, в аэропорту, мотивировав это тем, что на некоторые местные заболевания у нее может не быть иммунитета. Разговор шел на сей раз на русском, да и врач был типичным ветеринаром из Одессы.
  
   Мы вышли из аэровокзала, который внутри оказался неожиданно большим, отошли чуток и остановились. Не знаю уж почему, но как-то сразу чувствовалось, что это - заграница. Не из-за климата, не из-за экзотических деревьев, а из-за какой-то неуловимой атмосферы доброжелательства и нарядности. Эта нарядность была не праздничной, а повседневной, и поэтому воспринималась, как сущность, как постоянный праздник.
  
   Несколько таксистов, таких же горластых, как и в Москве, и таких же навязчивых, но, зато, не наглых, приглашали нас в свои авто. Сразу бросилось в глаза, что все таксомашины "мерседессы". Я мобилизовал школьный запас английских слов (их у меня в памяти хранилось десятка полтора) и спросил, сколько стоит проезд до города Натания? (Вот из зе матч мани-мани Натания сити - вот такую фразу я сконструировал). Таксисты дружно рассмеялись, глядя на мои пальцы, которыми я дублировал сказанное, потирая их так, будто считаю купюры.
  
   - Сто, - сказал один из них, - сто шекелей.
  
   - Ноу шекель, - упорно продолжал я корчить из себя полиглота, - май мани доллар, бакс.
  
   - Ноу проблем, - ответил таксист, - фри-зеро доллар. И написал для наглядности цифру 30.
  
   Маша смотрела на бойко спикающего папашу с иронией.
    Глава 11
   Хоркин сидит в сквере. К нему подходят трое мужиков, явно уголовного вида. Наколки, прочая атрибутика, короткая стрижка. Их отношение к одинокому "пассажиру" еще не сформировалось: то ли "поставить", то ли игнорировать. На всякий случай спрашивают закурить.
  
   -Недавно откинулись,-холодно смотрит на них Хоркин.-И снова к хозяину хочется, приключений на свою задницу ищете.
  
   Мужики потерялись. Но, всмотревшись, признали своего.
  
   -Где тянул?-спрашивают они.
  
   -Краслаг,-протягивает Хоркин пачку сигарет.
  
   Некоторое время они перебрасываются ориентировочными фразами. Так обнюхиваются шакалы при встрече. И Хоркин отключается от общения, уходит в свои мысли.
  
   Перед ним вновь вещественно проявляется зона - уродливый загон для людей. Вечер, вторая смена выходит на работу. Длинная кишка однообразных фигур сочится сквозь просчитывающих их охранников. Взвизгивают циркулярные пилы, кашляют тягачи, таща огромные хлысты деревьев...
  
   Именно вечером во вторую смену Хоркин, бывший журналист, а теперь коронованный вор, совершил свой первый побег. У него было всего 2% на успех, когда он, измазав одежду соляркой, лег в кузов самосвала, накрывшись мокрым брезентом, и дождался наполнения самосвала опилками. Плотная сырая масса вдавила зека, мешая дышать, но он быстро расслабился и стал ждать. Собак он не боялся, из-за соляры они его в общей запаховой гамме дизельного самосвала не учуют. Но прокалывать опилки специальными двузубыми вилами на длинной рукоятке менты очень кучно и тщательно. У него было два процента, и он выиграл. Молоденький узкоглазый солдат в пяти сантиметрах от туловища Хоркина подвернул на скльзких опилках стопу, выругался по казахски, сделал лишний шаг и пропустил мишень, которую обязан был нащупать своим дьявольским инструментом...
  
   Долго описывать, как он добирался до Фрунзе. Мы понаблюдаем его с того момента, когда Хоркин вышел в город, идет по жаркому проспекту. В уличном кафе Хоркин жадно пьет одну за другой несколько кружек пива, съедает три порции плова в бумажных тарелках. Через час он находит контору какой-то геологической партии.
  
   -Лошадь знаешь?-спрашивает сутулый киргиз - кадровик.
  
   -Вырос на лошадях,-уверенно отвечает Хоркин.
  
   -Документы нет?
  
   -Справка только,-Хоркин протягивает фальшивую справку об освобождении, единственный документ, приготовленный зоновскими умельцами на случай побега.
  
   -Водка пить будешь?
  
   -Только кумыс,-улыбается Хоркин.
  
   -Ой, врешь,-ответно улыбается киргиз.-Ладно, водка в горах нету, есть буза, от нее голова болеть не будет.
  
   Мощный "Урал" ползет по горному серпантину. В кабине вместе с водителем наслаждается легальным покоем Хоркин. Он уже переоделся в энцефалитку, выглядит заправским геологом. Мелькает столбик-указатель. На нем не километраж, а высота 4 700 метров.
  
   -Что, земляк, тормозит водитель у чайханы,-съедим пару порций мант?
  
   -С у довольствием,-вылазит Хоркин из кабины. Прихваченный с собой карабин придает Хоркину боевой вид.
  
   -Эй, земляк,-снова толкают его в бок.
  
   Хоркин вздрагивает... и обнаруживает себя сидящим в московском скверике. Новые знакомые смотрят на него недоуменно.
  
   -Ты че, земляк, заснул?
  
   -Да, так - задумался.
  
   Хоркин смотрит на собеседников, с трудом выплывая из воспоминаний. Автоматически залазит в карман, сует ребятам несколько купюр и, не слушая их больше, быстро идет ловить такси - воспоминания переполняют его.
  
   ...Хоркин вылазит из машины. Карабин придает ему боевой вид. Они присаживаются за столик, обмениваются с чайханщиком несколькими фразами:
  
   -Салям алейкум.
  
   -Алейкум вассалам.
  
   -Кумыс, манты бар.
  
   -Бар.
  
   Хоркин с наслаждением выпивает пиалу ледяного кумыса, манты прямо с пару дымяться перед ним.
  
   (Хоркин выходит из такси, поднимается в квартиру. Он весь в воспоминаниях).
  
   Он лежит расслабленный на альпийском лугу на высоте 5,5 тысяч метров над уровнем моря. Мохнатая киргизская лошадка пасется рядом. Над головой пролетают беркуты, а чуть выше парят лысоголовые грифы. Невероятный, раздольный покой разлит по вершинам гор, облака - далеко внизу - отрезают одиночество человека от всего суетливого мира.
  
   Пожилой киргиз в мохнатой, несмотря на жару, шапке лежит рядом.
  
   -Ну, как твой туберкулез?-спрашивает киргиз, не поворачивая головы.
  
   -Я про него забыл,-так же безмятежно отвечает Хоркин.-Готов идти ловить ирбиса.
  
   -Снежный барс,-серьезно говорит киргиз,-сейчас человеку не покажется. Осенью поедем в Чалпан Ата, за Иссык Кулем, на левом берегу поднимемся в горы, встретимся с барсом. Но ты еще не готов, суетность в твоих делах и мыслях. Надо уходить от геологов. Я поселю тебя с чабанами, будешь с ними познавать горы. Хочешь?
  
   -Да, конечно!-Хоркин даже привстал.
  
   ***
  
   Бешеная скачка по склону горы, заросшей высоким кустарником. В одном из всадников с трудом узнается обросший Хоркин. Лошади, не сбавляя скорости, несутся по едва видимой тропе над обрывом. Вся Вселенная под ногами и копытами.
  
   Хоркин свежует барана. Туша подвешена за задние ноги, после несольких надрезов Хоркин одним движением снимает шкуру, как чулок. Он обнажен до пояса и измазан кровью.
  
   Хоркин пьет кумыс, сидя по-татарски на кошме.
  
   Хоркин целится в кого-то из карабина с оптическим прицелом. Выстрел. На соседнем склоне виден падающий муфлон.
  
   Хоркин вместе с молодым киргизом разучивает приемы борьбы. Это нечто среднее между джиу-джитсу и самбо.
  
   Хоркин набивает пальцы. Перед ним глиняный сосуд, наполненный бобами. Он резко погружает туда кисть, сжимает пальцы.
  
   Хоркин разминает кисть, разрывая куски сырой шкуры.
  
   Хоркин запускает с размаху кисть в сосуд с крупной дробью.
  
   Хоркин спит на кошме в юрте. В другом углу юрты спят ребятишки.
  
   Хоркин учится заскакивать на коня на бегу. Срывается, падает кубарем, повторяет попытку. киргизские женщины лукаво поглядывают в его сторону.
  
   Хоркин с закрытыми глазами ловит камни, которые кидает в него седобородый бабай. При неудаче камни сильно ударяют его по телу. Один раз он морщится и сразу резкий голос старика осуждает его за слабость.
  
   Хоркин балансирует на краю обрыва, лицо его бесстрастно. Бабай кидает в него камень неуловимым движением кисти, точно таким же движением Хоркин ловит его.
  
   Хоркин тренируется с необычайными нон-чаками. Это два костяных шарика, связанные тонким шнуром. Пропуская шнур между кистью и большими пальцами,можно добиваться разнообразных боевых ситуаций: отбивать или блокировать удар, вырывать палку, меч, ружье, бить одним из шаров, как кистенем и многое другое.
  
   Хоркин сдает нечто, вроде экзамена, в присутствии охотника на снежных барсов - ирбисов. Он уклоняется от летящих в него камней, парирует удары деревянных мечей, прыгает через ручей по скользким валунам с двумя ребятишками на плечах...
  
   Охотник качает головой, он явно не удовлетворен.
  
   ***
  
   В одиночество вершин уходят двое: охотник и Хоркин.
  
   -Твое обучение еще и не начиналось,-говорит охотник, убыстряя шаг. (Хоркин с заметным трудом выдерживает нагрузку крутого и быстрого подъема).-Можно считать, что ты у этих чабанов прошел урок утренней гимнастики. Для тех знаний, которые хочу тебе дать я, тебе не потребуется сила мышц, а только лишь - сила духа. Любые достижения в том, что вы называете "восточной борьбой" начинаются с воспитания духа.
  
   -Почему я ничего не слышал о достижениях киргизов в этой области?-спрашивает Хоркин.
  
   -Наши знания не для демонстраций или соревнований. Они, даже, не тайное оружие нашего народа, как у японцев или вьетнамцев. Это знание - основа воспитания достойных, чтоб нация не исчезла в смятении городов и в жалком сурогате европейской культуры. Это не оружия, а надежда. Надежду не принято афишировать.
  
   -Ты пришел в геологическую экспедицию,-продолжает охотник,-с чахоткой и выпитыми глазами. Ты дрался за киргизскую девочку, которую никогда не видел до этого. Ты спас ее от пьяного геолога, спас от бесчестия. Тебя искалечили за это твои же товарищи по работе. Они боялись ответственности и поэтому бросили тебя умирать в горах. Они думали, что никто не будет искать рабочего - бича, принятого в экспедицию на время и без всяких документов.
  
   Я вылечил твое тело, но душа до сих пор больна памятью. Нельзя лишать человека прошлого, можно только произвести переоценку того, что хранит твоя память. Так лечут душу. Душа должна править телом, а не наоборот.
  
   - Тут, в одиночестве гор, ты изменишь себя сам. Я дам тебе сложные задания, вера в совершенство поможет тебе выполнить их. И с этих гор спустится другой человек - человек совершенный. А встреча с барсом будет твоим единственным экзаменом. Ты выйдешь на него без оружия, ты встретишься с ним в снегах вершин на равных. Что будет дальше - узнаешь потом.
  
   ***
  
   Морщась, как от боли, под истошный звон и стук возвращается Хоркин в свою комнату. Он неосознанно тянется назад, в горы, но послушно идет к входной двери6 через которую в его дом проникает очередной выродок цивилизации - милиционер.
  
   - Вы Хоркин? На вас поступило два заявления. Первое об отсутствии права на проживание в этой квартире. Где вы прописаны, какое отношение имеете к хозяйке, почему не отметились в домоуправлении?
  
   - Послушай, милиционер. Ты меня завалил вопросами. Я отвечу коротко: хозяйка моя мать и в ордер я вписан. Еще вопросы?
  
   -Мать! Ну, может, меня ввели в заблуждение... У матери, конечно, можно... Проверим, проверим. А вопросы есть, как не быть. Вот заявление гражданки Кардаполовой из Внуково. Жалуется, что вы имеете интимные контакты с ее несовершеннолетней дочерью.
  
   Весь этот разговор происходит стоя, в коридоре, потому что Хоркин пресекает попытки милиционера пройти в комнату, а в коридоре сесть негде.
  
   -К тому же,-добавляет милиционер раздраженно,-вы, если не ошибаюсь, отбывали наказание в колонии строгого режима и одна из статей - 210, волечение несовершеннолетних в преступные действия.
  
   - Господин милиционер,-сдержанно говорит Хоркин.-Я не амнистирован, а полностью реабилитирован, все обвинения сняты. Можете проверить, список есть в газете "Известия", подписан Президентом. Сто человек и я в их числе. А, коли обвинения оказались фальсифицированными, к лицу ли представителю власти поминать о них. В отношении девчонки - у вас есть ее показания, данные медицинской экспертизы? Если нет - получите их. Это просто бродяжка из семьи алкашей. Я оказал, на свою беду, этой семье материальную помощь, у меня есть расписка матери и отчима о взятых у меня в виде гуманитарной помощи 500 тысячах рублей. Теперь им хочется еще, жадность губит людей.
  
   - Не хрчу вас обижать, но вы отрываете меня от работы. У меня завтра съемки фильма совместного с Юрием Никулиным, а сегодня куча дел. Мне кажется, что вы должны, наоборот, беспокоится о покое и нормальном существовании бизнесменов России, вкладывающих свои деньги в культуру, а не беспокоить их беспочвенными обвинениями.
  
   Хоркин почти выталкивает милиционера, и безуспешно пытается вернуться в чистоту и прохладу гор.
  
   Потом он резко выключает компьютер, закапывает в воспаленные глаза какие-то капли и уходит бродить по Москве.
  
   Вечереет. Отрешенный вид Хоркина отпугивает от него прохожих, но в свою очередь привлекает внимание ранних "шакалов", ищущих поживу в виде одиноких прохожих. Трое акселератов пристраиваются за Хоркином и в пустынном переулке окружают его.
  
   Предводитель юнцов даже не успевает спросить традиционное: "дай закурить", как оказывается отброшенным в кусты. Его напарники бросаются на Хоркина с двух сторон, но так же отлетают в кусты и лежат, скорчившись. Хоркин прошел сквозь них, как нож сквозь масло, и даже не отвлекся от своих раздумий.
  
   ***
  
   Он продолжает кружить по улочкам микрорайона. В памяти вновь горы. Он спускается по снежному склону в ложбинку, в которой играют два снежных барса. Он идет к ним, как надо - без оружия, идет легко и просто, несмотря на крутизну склона, идет в легкой одежде, не чувствуя холода.
  
   И барсы не убегают. И не бросаются. Они подходят к человеку, обнюхтвают его, доверчиво подставляют лобастые головы под человеческую руку.
  
   Хоркин оборачивается и видит в контражуре солнца на вершине, с которой он только что сошел, фигуру своего учителя - охотника на снежных барсов. Охотника, который за свою жизнь не убил ни одного снежного барса.
  
  
   ***
  
   Съемочная площадка. Первый дубль игровой сценки. Драка в бараке. Трое зэков пытаются одолеть новенького. Новенький неожтданно проявляет знания каритиста.
  
   Каскадеры, нанятые для этого эпизода, работают вяло, щадят себя. Хоркин не выдерживает. Он входит в кадр и, вызывая недоумение съемочной группы, привыкшей к его молчаливому присутствию "за кулисами", резко обращается к старшему каскадеру.
  
   -Все вчетвером на меня, работайте в полном контакте.
  
   -Ты че, дядя?-тянет каскадер.-Мы профессионалы.
  
   Хоркин, не обращая на него внимания, гаркает:
  
   -Мотор!
  
   И мгновенно бросает ближайших каскадеров на пол. Двое оставшихся кидаются на него, но обнаруживают пустое место. Хоркин уже за их спинами.
  
   -Котята,-цедит он, подшибая обеих сверхбыстрой двойной подсечкой.
  
   И невозмутимо возвращается на место, бросив на прощание:
  
   -Работайте серьезно, мы на вас пленку зря расходовать не будем.
  
   ***
  
   Хоркин в кабинете Никулина. Они пьют вечерний чай. Хоркин заканчивает рассказ.
  
   -Ну, что дальше. Вернулся я из Киргизии, когда розыск на меня существовал только формально. Естественно, что без документов, с постоянным ожиданием задержания жить было не весело. Тем ни менее, легализовался, сделал себе документы о том, что реабилитирован полностью.
  
   Хоркин отхлебнул из чашки, посмотрел поверх ее грустно.
  
   - Школа Охотника помогла. Силу в себе новую почувствовал, уверенность. Ну, а дальше вы знаете. Сейчас главная задача - снять фильм. Материал-то необычный, вкусный, сами видели, как Рязанов перекупить его хотел. Но Рязанов мои идеи оденет в шелуху мелодрамы с клоунадой совдеповской. Сам сниму! Денег, слава Богу, на три фильма хватит. Я же не только за себя сидел. Я за многих сидел...
  
   Хоркин переворачивает чашку и встает. Кланяется коротко, выходит, идет в слоновник и долго стоит, лаская добрый, шершавый хобот старшей слонихи Читы.
  
   В его памяти неожиданно возникает разъяренная медведица, вырывающая ему икроножную мышцу на левой ноге.
  
  
   Медведи, захватив человека за руку, не столько грызут эту руку, сколько сосут. Сосут в прямом смысле этого слова: прокусывают, мнут кисть и высасывают кровь. Озверев же, они способны снять все мясо с руки, как перчатку.
  
   В одном из зверинцев рабочая прислонилась к клетке и медведь ухватил ее за локоть. Пока подбежали на помощь, пока тыкали в зверя крайсерами и вилами, все было уже кончено. Голая кость с ошметками сосудов и мяса осталась у нее вместо руки.
  
   Я знаю эту женщину. Она миловидная, но культяпка от самого плеча выглядит отталкивающе.
  
   В моем последнем зверинце, зверинце распадающемся, ожидающем расформирования, к чему привела вражда двух директоров, их схватка за власть, борьба, в которую была втянуты многие сотрудники главка, и о которой я еще расскажу подробно и с сарказмом, - в этом зверинце я спас одному рабочему руку в подобной ситуации.
  
   Мы недавно приняли шустрого мужика, недавно оттянувшего срок на строгом режиме за браконьерство. В работе он показал себя отлично: совмещал должность электрика и рабочего по уходу за животными. И вот, в состоянии легкого подпития, пошел изображать из себя Филатова. Как раз в зале была група милиционеров, он распустил перед ними павлиний хвост и, покормив двух бурых медведей конфетами с руки, предложил лакомство гималайской межведице Сильве. Я услышал его крие из вагончика. Крик человека, которому отгрызают руку, причем отгрызают медленно, смакуя, перекатывая в пасти, как леденец, посасывая, перепутать нельзя ни с чем.
  
   К клетке я прибежал вместе с Валетиной, прототипои Антонины, только с опытом работы в настоящем цирке. В это время Сильва захватила и вторую кисть, которой он пытался оттолкнуть ее морду. Конечно, он действовал чисто инстинктивно, но что требовать от ошалевшего от боли и стораха человека?
  
   Сильва устроилась удобно. Она улеглась на живот, крепко прижала тупыми когтями передних лап правую пуку за локоть, а кисть прикусывала, посасывая.
  
   Рядом уже толпились помощники. Кто-то тыкал ей в морду палкой, имлиционер размахивал пистолетом, кто-то орал "воды".
  
   Я прибежал босиком, в одних трикотажних штанах, но во рту торчала сигарета, которая пришлась как раз к месту - я сунул ее Сильве в глаз, а сам показал ей свою руку, надеясь, что она попытается на нее переключться. Сильва от неожиданности вырустиво толькоприхваченную кисть, но вторую отпускать не желала. Тут подоспела Валя с крайсером. Этого инструмента животные побаиваются, им часто достается железной палкой во время уборки. Сильва махом выплюнула руку и отпрыгнула назад.
  
   Пока вели "дрессировщика" к скорой, я лицезрел его руку - перемятое, жеванное мясо сквозь которое желто светились кости, обрывки сухожилий.
  
   - Что ж ты не стрелял? - спросил я потом милиционера. - В медведицу, конечно, стрелять было нельзя: убить не убьешь, а разъяришь, а вот в парня стоило стрельнуть. А я бы его потом в клетку запихал ей на ужин. Одним дураком меньше было б.
  
   Со мной же эта трагедия произошла, когда я уже в этом зооцирке не работал, а просто зашел посмотреть, как там у них дела спустя столько времени. Зооклетки, жилые и служебные вагончики выглядели эффектно. Выдержанные в одном стилое, обтекаемые, удобные они производили впечатление. Мой визит совпал с переводом в новое жилье медведей. Большинство рабочих были мне незнакомы, как выяснилось, все мои кадры не смогли работать с директором без моей аммортизационной между ним и их интересами помощи, и поувольнялись. Но "будущий житель ФРГ" - Филиппыч был на месте.
  
   В это время как раз пытались медведицу Риту заставить перейти в новую клетку. Она забилась в угол и злобно огрызалась на толчки и удары железных крайсеров. Рабочие были, как обычно, датые.
  
   - Филиппыч, - скала я сухо, - рабочие балдые, клетка в машине не зафиуксирована, смотри.
  
   Он отманулся.
  
   Пересадка животных производится следующим образом. В кузов грузовика устанавливается большая пересадная клетка с задвигающейся решекой, клетка эта закрепляется, чтоб зверь не мог ее оттолкнуть и выскочить на волю, а потом его заманивают в пересадку.
  
   Я, обычно, проводил это при помощи пищи или воды. Выдерживал животное денек без питья, потом ставил в пересадку миску с водой и он, обнюхав ее и убедившись в отсутствии опасности, переходил туда сам.
  
   - Ну6 смотри, - сказал я Филиппычу, и договорившись, что он зайдет ко мне вечером в гостиницу, направился по своим делам.
  
   Истошный крик остановил меня у автобусной остановки. То, о чем я предупреждал, реализовывалось в ужасную суматоху вокруг выскочившей Риты.
  
   Зверинец одним крылом выходил на задние огороды частного сектора, вторая его сторона граничила с жилой улицей. Со стороны остановки уже подтекали любопытные. Метавшаяся медведица почему-то не вызывала у них должного страха, некоторые были с детьми.
  
   Рита - девчонка не крупная. На четвереньках она выглядит чуть больше сенбернара. Но я-то знал, на что способен даже мелкий медведь!
  
   Схватив пожарный лом, я устремился на помощь, крича, что ее не злили и оттеняли к огородам. За многие годы в клетке Рита привыкла бояться человека, но испуг и отчаянье могли мгновенно разрушить эту привычку.
  
   Краем глаза я увидел, как Вокалев невозмутимо скользнул в вагончик и закрыл за собой дверь. В это время на пути медведицы оказался новый администратор, проявивший необычную проворность - он запрыгнул на капот тягача и тут же оказался на крыше кабины.
  
   Рита бегала по кругу, составленному из полупьяных рабочих. Те тоже не понимали опасности. Вместо того, чтобы блокировать ее от улицы, отогнать до приезида милиции с оружием к огородам, где не было людей, они бегали за ней и лупили ее крайсерами. Один рабочий, на которого бежала Рита, упал и взвыл. Видимо. она успела его цапнуть. Это частично отрезвило полупьяную компанию.
  
   Следующий парень не стал ждать зверя, он вскарабкался на бетонный, совершенно гладций, стоб и повис там, как мартышка.
  
   Рита развернулась и помчалась в сторону остановки. Можно было подумать, что она опаздывает на автобус. Я выставил лом перед собой, но медведица сшибла меня как кеглю. Боль я сперва не почувствовал, но когда попытался встать, левая нога безвольно подвернулась. Я взглянул на ногу с недоумением и увидел густую темную кровь на светлой штанине брюк.
  
   Как выяснилось потом, спас меня от более серьезных увечий Филиппы, успевший врезать Рите по спине крайсеров. Она не стала меня доедать и побежала назад, к городам, где и пристрелили ее бравые милиционеры из двух автоматов.
  
   В травмпункте рану обработали плохо. Все же, я не могласился ложиться в стационар: надеялся, что смогу уехать в Анапу, где в это время мой зверинец, и лечь в больницу там. Ступать на ногу я не мог, до номера меня почти донесоли под руки Филиппыя и проворный администратор, который жил в этой гостинице. Рита прокусила мышцу насквозь, повязка скоро задубела, а потом засохла. К утру я понял, что до Анапы мне не добраться, тем более, что во всем городке мне не смогли найти\ костыли. Не оказалось костылей и в больнице, куда меня увезла "скорая". Я передвигался, прыгая на одной ноге.
  
   Больница эта заслуживает отдельного рассказа, а то в целой повести с условным названием "Перестройка и здравоохранение". Ходить с помошью тросточки я смог через два месяца, так что у меня накопилось много материала на эту тему.
  
   Достаточно хотя бы упомянуть, что оперировали меня под воздействием мощного галюцигена, так как ни обезболивающих, ни усыпляющий препаратов не было. Притом, этот галюциген оказался из арсенала ветеринарных медикаментов, так называемый "Калипсол".
  
   Пока я после укола "смотрел мультики", хирург вырезал повреждунную мышцу почти полностью. Дальнейшее лечение представляло собой каждодневные мучительные перевязки, обработку раны банальной перекисью и десятка инъекций чудом сохранившегося пенициллина.
  
   Единственное, чего в больнице было в достатке - разовые шприцы из гуманитарной помощи. Жаль только, что набирать в эти шприцы было нечего.
  
   Через несколько дней появился посетитель - сам Вокалев в сопровождении нескольких шестерок, загруженных яствами. Я поблагодарил бывшего шефа за внимание. Он осторожно намекнул, что не стоило в нетрезвом виде вмешиваться. Ясно было, что и его визит, и предложенная версия были четко продуманы его мудрой головой.
  
   - Простите, - но в травмпункте провели пробу на алкоголь, - так что увы, шеф...
  
   Он сразу же поинтересовался - нужны ли мне деньги. Никакого зла я к Вокалеву не питал, напротив - я отчасти даже уважал его за умение жить. Поэтому от денег не отказался. Вручая мне пачку червонцев, директор вздохнул облегченно: ему вовсе не хотелось, чтоб история достигла главка или вышла на страницы печати.
  
   Болеть было скучно. Скучно из-за отсутствия хороших книг, из-за скудного питания, из-за тяжелых ночей, наполненных духотой и болью.
   Глава 12
  
   С чего начинается Израиль?
  
   По крайней мере, не с картинки в твоем букваре.
  
   В моем букваре на картинке был кремль. Я же в кремле не был, хоть и считал его своим домом. Я-то считал, но другие считали по-другому. И жили в кремле, хоть и не были моими родственниками.
  
   С чего же начинается Израиль?
  
   Для меня он начался с внезапно обретенной дочери, крови, выстрелов и долгого гона по заснеженным просторам СНГ. Впрочем, вру - дело было летом, так что снег имелся только в холодильнике. А паспорта с визами свалились на нас с Машей весьма неожиданно. Мы сладко вздремнули в чистеньком самолете, СНГ осталось где-то далеко, а чистенький таксомотор бесшумно и быстро домчал нас до города Натания и помог найти улицу Черняховски 5, где нас должен был ждать человек Филина по фамилии Дживелегов. Я уже выходил из машины, когда меня, вдруг, как стукнуло: моя новая фамилия тоже была Дживелегов. Владимир Иванович Дживелегов с дочерью Марией Владимировной Дживелеговой, прибывшие в гости к брату Сергею Дживелегову. Да, Сергею Николаевичу, вспомнил я, значит брат, но двоюродный. Что ж, появилась дочь, пора появляться и другим родичам: братьям, сестрам, деверям, кумам... Э-э, только не кумам...(Кум на
   тюремном жаргоне - оперативник, режимный сотрудник тюрьмы, зоны).
  
   ххх
  
   ...С утра идем к морю. Идем долго, хотя до моря метров пятьсот. Жизнь городка завораживает нас. Пять минут стояли, смотрели на кошку. Кошка переходила дорогу. Шла она неторопливо, глядела по сторонам, потом уселась чесаться с полным безразличием к кавалькаде машин. И все эти машины стояли, замерла пятирядная магистраль, ждали, когда негодяйка перейдет дорогу. И водители не сигналили, не топали ногами, не метали икру.
  
   Снова идем и снова остановка. Теперь дорогу переходят дети. Два "шалопая" с зачесанными за уши пейсами встали по краям дороги и взмахнули флажками. И замерли машины, замерла деловая жизнь важных тетек и дядек в блестящих "хондах", "мерседесах", "понтиаках". Идут дети. Идут чистенькие, ужасно благополучные, какие-то очень человечные ребятишки. Идут хозяева страны!
  
   Снова - к морю, и снова остановка. Выносной магазинчик. Умытые, прямо с грядки или дерева фрукты и овощи. Тут же продажа питы, вкуснейшей лепешки с разнообразной начинкой. Вы берете лепешку, хозяин ее предварительно свернет кулечком и вложит в картонный конверт, и сами наполняете разнообразными гарнирами: тушеным мясом, овощами различными - сорок сортов гарниров.
  
   Идем дальше. Вертим башкой, заглядываясь на финиковые пальмы, на другие экзотические деревья. На желтые пески под опаляющее солнце тропиков вьехали когда-то создатели государства израильского и высадили самые различные растения. Теперь Израиль стал родиной флоры со всего мира. Прямо ко мне в руки свесился сочный мандарин. Я так внимательно смотрю на него, что какой-то прохожий спрашивает меня что-то на певучем иврите. Киваю невпопад.
  
   -Руссито,- кивает в ответ прохожий, срывает апельсин и протягивает на ладошке, как маленькое солнышко: бессэдер.
  
   Универсальное слово "бессэдер". Оно может означать: хорошо, порядок, пожалуйста, на здоровье.
  
   И вот, наконец, море. Средиземное!
  
   ...Когда я вылез из воды ко мне подошел местный житель в толстом свитаре под курткой.
  
   -И вы откуда же приехали,-спросил он?
  
   -А что, заметно, что я приехал?
  
   - Какой же ненормальный будет купаться зимой? Как там дела? Уже есть новые деньги?
  
   Я показал ему пятитысячную ассигнацию.
  
   -И что на нее можно купить?
  
   -Есть и более крупные,- ушел я от ответа.
  
   -Вы только подумайте! Это сколько же надо бумаги. И что вы с ними делаете? Ой, я вижу, что это ваша дочка. Ненормальная девочка, папа разрешает тебе купаться в такой холодный день! У тебя же будут болеть гланды!
  
   - У меня мендалины вырезаны, - сказала Маша.
  
   - Тогда уши. Что-нибудь заболит. Твой папа бессердечный человек. А, может, ты морж?
  
   - Морж, - заулыбалась Маша, - моржиха.
  
   - Какая у тебя хорошая улыбка. Таки, если ты морж, то где твои усы. Я читал, что моржи всегда плавают с усами.
  
   Это был очень милый человек. На прощанье он еще раз предостерег нас от купания зимой. Температура воды была 24 градуса.
  
   ххх
  
   Квартира моего псевдобрата напоминает крупный коммерческий офис. Беспрерывные звонки, толпится народ, именующий себя бизнесменами. В воздухе витают фразы о пароходе цитрусовых, закупке земли у моря под строительство дисней-парка, упаковочных мешках, сахаре... Изредко слышен выкрик моего братца: оплата по аккредитиву с гарантией банка. Фантастические суммы сделок витают в воздухе. Между делом брат водит вокруг ошалевших бизнесменов руками - лечит ауру, заштопывает дырки в биополе. Поэтому я стараюсь дома не сидеть. Хотя, скромная по израильским понятиям квартира с мраморным прохладным полом, двумя изолированными комнатами, огромным холлом, располагает к пребыванию в ней.
  
   Особенно меня умиляет подъезд. Там висят картины, стоят цветы. Заурядный подъезд заурядного дома. Соседи имеют странную привычку при встречах здороваться и приветливо улыбаться.
  
   Сегодня в этой квартире прозвучало новое бизнес-слово: герболайф. Оказывается, давно изобретено средство вечной стройности и молодости. Ешь его или, там, пьешь - я не вдавался в детали - и постепенно становишься стройным, как кипарис, быстрым, как лань, мудрым, как ворон и живешь очень долго. Сколько - пока не известно, так как герболайф сами евреи не едят, они намерены продавать его русским.
  
   Но это не лекарство. Если бы его рекламировали, как лекарство, у изобретателей могли бы возникнуть неприятности, ибо единственное его достоинство - безвредность. Отравиться им трудно, даже, если лопать в больших количествах.
  
   Если учесть, что упаковка, дошедшая до покупателя через сложную сеть маркетинга, стоит около 120 долларов, изобретение действительно гениальное. Особенно, когда читаешь в рекламе о доходах глав фирм.
  
   С барского стола падают жирные крошки, поэтому от распространитей отбоя нет. Продажа идет по принципу геометрической прогрессии: будучи отпущен сверху по цене долларов в 60 к концу цепочки он достигает указанной стоимости.
  
   Тетя Сара непристанно Пишет нам из Мичигана, Что испытывает кайф, Продавая герболайф.
  
   Когда я прочел эту частушку, бизнесмены дружно заапплодировали и сообщили, что даже фельетоны про них оплачивает фирма - лучшей рекламы не придумаешь. Поэтому прошу израильских супервайзеров (супервайзер - большой начальник среди продавцов, по нашему - старший продавец, имеющий в подчинение рядовых торгашей), прочитавших эти абзацы, перечислить на мой счет соответствующий гонорар. Можно не в валюте.
  
   Интересно, у этих легальных аферистов получается что-нибудь в натуре или так, развести пытаются друг-друга. Тем более, если братан деловой, хотя пока не заметно, то я пока не врубаюсь в его стиль. Впрочем, 147 статья включает в себя около ста тысяч афер и все время появляются новые разработки.
  
   Я отвлекаюсь от коммерческой суеты и слушаю, как солидный дяденька уныло и монотонно кричит в сторону дома. Знакомый, видя мой интерес, начинает переводить. Оказывется толстяк зовет маму. Эти заунывные крики продолжаются минут десять, наконец мама откликается. Ее непутевый сыночек забыл дома папку. Подняться на второй этаж для него сложно. Он предпочитает покричать. После длительного и оживленного разговора папка планирует на улицу, сыночек садится в машину и уезжает по своим делам.
  
   Я иду гулять, оставляя за спиной стратегию продажи чудо-питания. Я спокоен за Россию: нет больше проблем инфляции, голода, разрухи. Выбираем в руководство страны супервайзеров, начинаем на каждом углу продавать герболайф... Даже преступность, говорят, снижается. Теперь мне понятно, почему в Израиле низкая преступность.
  
   Правда, я сомневаюсь, что израильтяне тратят деньги на этот продукт. Они предпочитают есть нормальную, кстати говоря, очень вкусную и экологически чистую пищу. Они поступают умнее - продают герболайф русским.
  
   ххх
  
   Поговорил по телефону несколько минут с Красноярском. Слышимость отличная. Прервать разговор меня вынудило странное поведение нашего хозяина - Сережи. Сперва он благодушно наблюдал за моей беседой, потом лицо его помрачнело, будто он внезапно заболел СПИДом, он отвернулся к окну, стыдясь своей болезни, потом закрыл лицо руками и выскочил из комнаты. Пообещав перезвонить позже, я устремился за Сережей и заботливо предложил купить для него коробку герболайфа. Он вымученно заулыбался.
  
   Немного позже я узнал страшную вещь: оказывается в Израиле за все надо платить. Течет вода из крана - тикает невидимый счетчик. Разговариваешь по телефону даже внутри города - счетчик тикает. И вот, что удивительно, - платить приходится не рублями, а шекелями. И эти шекели, которые стоят чуть больше 1/3 доллара, надо еще заработать. Теперь мне ясно, почему на Сережу нападает хандра, когда я берусь за телефонную трубку.
  
   А слышимость все же прекрасная. У нас даже внутри города такой слышимости нет. И вода почему-то всегда течет из крана. А на крышах домов стоят солнечные батареи и нагревают эту воду. Хотя, при необходимости, можно нажать на кнопку в стене и воду нагреет электричество. А может газ? Я не уточнял.
  
   Люди, живущие в городке Натания, меня смущают. Странные они какие-то. По вечерам, например, они гуляют. Ходят себе по улицам, здороваются друг с другом, присаживаются за столики маленьких ресторанчиков, едят что-то вкусное, улыбаются друг другу. Дети по улицам носятся.
  
   Очень странная жизнь в этой Натании. Переходишь дорогу - машины останавливаются и тебя пропускают. И не сигналят истошно, и не высовывается шофер в окошко, не кричит. И светло на улицах, нарядно.
  
   Иду я с Сережей и Машей часов в 11 вечера, удивляюсь всему этому, а навстречу идет группа парней в джинсах с аккуратными дырками и магнитофончиком через плечо, играющим нечто музыкальное тихонько. Идут эти хлопцы, челюсти мощные, лица зверские, прямо на нас. И, вдруг, расступаются и говорят: "шолом". И улыбки во весь рот. А Сережа мне сообщает, что это израильская проблема - хулиганы эти. Ходят вот в рванных джинсах, музыку крутят, хулиганы местные. Очень озабочены израильтяне поведением таких ребят.
  
   Был с нами недавно еще более страшный случай. Купил я что-то на рынке и пошел себе маленьким тихим переулком. Вдруг, топот сзади, бежит кто-то за мной. Я, естественно, прикрыл Маша, кулаки сжал и приготовился отстаивать жизнь и здоровье честного труженика демократической России. Подбегает взмыленный человек в ермолке, по внешнему виду типичный еврей самой бандитской наружности, и что-то говорит. Я ему отвечаю, что, мол, ноу спик, не секу по ихнему. Тогда он сообщает на чистейшем русском:
  
   -Сдачу забыли взять.
  
   И протягивает монетку в 10 агород - 1/10 шекеля.
  
   -Вы всегда сдачу даете, - спрашиваю я растерянно?
  
   А он говорит:
  
   -А як же.
  
   А еще, видел я пьяного. Шел он тихонько, покачивался слегка, молча шел. И все делали вид, что его не замечают. Такой, знаете, игрушечный, невзаправдешний пьяный. Я смотрел на него долго, так как это был единственный алкаш, встреченный за две недели.
  
   Что удивляет в Израиле, так это огромное количество нищих. Все нищие с музыкальным образованием. Они играют на разнообразных инструментах, от баяна и скрипки до электрооргана. Все - олимы, репатрианты на иврите. Это вдвойне удивительно, так как в стране безработицы нет, социальная помощь позволяет жить достаточно обеспеченно. Я разговаривал с олимом, живущим на 600 шекелей и очень жизнью довольным. В России он был директором типографии. Он гордо сообщил, что объехал уже всю страну, что чувствует себя очень хорошо, что до пенсии, до 65 лет, осталось немного и что с нового года он будет получать уже 1200 шекелей пособия.
  
   Действительно, все в мире относительно. Можно жить в Израиле и сравнивать уровень своей жизни с уровнем СНГ. Можно жить в России и сравнивать уровень своей жизни с уровнем Израиля. А можно жить где угодно и сравнивать свой уровень с уровнем банкира, фабриканта или российского валютного жучка.
  
   Сегодня купил кипу. Кипа - это такая ермолка, прикрывающая только затылок. Для того, что б она не сваливалась, ее крепят специальными защелками, очень удобными. Защелки эти покупал у слепого продавца. Взял их из груды, разложенного на тротуаре товара, вложил ему в руку, дождался пока он назовет цену, вложил в руку деньги. Отошел и горько позавидовал стране, в которой слепой может торговать без остроглазой охраны.
  
   А кипа нужна мне для шабата.
  
   ххх
  
   Евреи единственная раса в мире, которая возвела выходной день в праздник и сделала его обязательным для всех. Шабат начинается в 16 часов в пятницу и тянется до воскресенья. Работать в это время запрещается. В качестве исключения работать можно только получив разрешение в равинате - специальном религиозном учреждении.
  
   В шабат еврей даже зажигалкой не чиркает, так как добывание огня - это уже работа. В домах горят свечи, пища приготовлена заранее и ее можно только разогревать в тлеющем весь шабат очаге. То, что вместо очага разогрев происходит в духовке газовой или высокочастотной электрической печи, суть обычая не меняет.
  
   Евреи в шабат вкусно едят в кругу семьи, потом идут в синагогу. На всех праздничные одежды строгих оттенков.
  
   Потом они гуляют.
  
   И так - каждую субботу.
  
   Страшные люди эти евреи.
  
   ххх
  
   Выхожу из подъезда, а у дверей ребята выскакивают и кричат: у-у-ууу! Это они хотели товарища напугать, а набросились по ошибке на меня.
  
   Разулыбались чертенята, слиха, говорят, извините, мол. На мальчишках кепа прицеплены весьма залихватски, сдвинуты на бок, на самом краю густой шевелюры висят. Пейсы торчат, глазки горят живым светом добра и радости. И ничуть не испугались, что на взрослого дяденьку у-у-у-у закричали.
  
   Детей в Израиле не бьют.
  
   Один олим (репатриант) шлепнул своего сына. А это видела израильская девочка. Она сразу позвонила ( в телефонных книжках первая страница усыпана телефонами, по которым могут позвонить дети в случае насилия над ними, других оскорблений) и детей сразу же забрали в нормальную еврейскую семью, а родителям объяснили, что в Израиле детей не бьют. Через две недели дети возвратились. Родители же сделали выводы из случившегося.
  
   Когда я узнал про этот случай, я спросил: с согласия ли детей их забрали. Спрашиваемый удивился. Без согласия детей с ними ничего не делают. Мнение ребенка рассматривается одинаково со мнением взрослого, а в некоторых случаях с ним считаются даже больше.
  
   В этой сумасшедшей стране нет детских домов. Осиротевший ребенок мгновенно становится членом другой семьи. Нет даже понятия колонии для малолетних преступников. Нет дурдомов для умственно неполноценных. Психически больные дети живут в семьях, к ним относятся с ровной заботой. Никто не посмеется над ребенком-олигофреном, он может один гулять по всей стране и везде встретит заботу и ласку.
  
   Что уж говорить о детях, если в этой ненормальной стране нет даже бродячих собак.
  
   Преступность детская, конечно, есть. Она в основном выражается в угоне машин - покатаются, а потом аккуратно поставят на место,- и квартирных кражах. Насилие, драка, грабеж - редчайшее явление даже среди взрослых.
  
   Один олим ударил кого-то по лицу. Через неделю его вызвал инспектор и сказал, что имеется заявление... Наш олим начал объяснять, что он тут не при делах, что его спровоцировали... Простите, сказал инспектор, мы вас вызвали только для того, что бы предупредить - имеется заявление. В следующий раз мы вас внесем в компьютер.
  
   Спустя время олим кого-то обматерил. Его вызвал тот же инспектор в полицию. Нет, не надо много говорить, сказал он в ответ на попытку олима оправдаться, мы же вас не судим, а просто на вас еще одно заявление. Мы вводим данные на вас в компьютер. В следующий раз будет штраф.
  
   Опять подрался наш олим. И выписали ему штраф размером с его полугодовой заработок. И предупредили, что в следующий раз вышлют из страны. И стал наш олим истинным местным жителем, уважающим окружающих его людей.
  
   Дикая страна Израиль. Смертной казни у них нет. В тюрьме основным наказанием является запрет на работу. Сидишь, ну и сиди. Телевизор в камеру хочешь - смотри телевизор. Еду из ресторана - получай еду из ресторана. На выходные домой увольнительную - на тебе увольнительную, навести родственников. А работать нельзя, ты в тюрьме, ты наказан.
  
   Дичайшая страна Израиль.
  
   ххх
  
   Газет множество. Почти половина - на русском языке. Газеты толстые, многостраничные и красочные. Но бумага, на которой они печатаются, не ахти, краска мажется. Вообщем, однодневки. А вообще-то в Израиле полиграфия одна из лучших в мире. Достаточно взять в руки престижный журнал или детскую книжку.
  
   Сегодня я приехал в Тель-Авив в одну толстую русскоязычную газету. Встретил меня директор этой газеты, тоже толстый и ужасно неряшливый. Разговаривая со мной, он все время что-то перебирал руками на обтрепанном костюме, кряхтел, шмыгал носом. Кроме того он постоянно подчеркивал свою занятость тем, что включал радио, прослушивая сводку новостей и с важным видом впечатывая нечто в допотопный компьютер, хватался за телефон, делал какие-то пометки в блокноте.
  
   -Вы знаете,- сказал он мне,- мы очень бедная газета.
  
   Я залез в карман, вытащил пачку долларов...
  
   -Нет, вы меня не так поняли,- засуетился директор.
  
   Пролистывая позже подшивку этой газеты, я порадовался тому, что наши отношения не стали дружескими. Очень уж много было в этой газете явной лжи, язык ее только отдаленно напоминал русский, стиль колебался от откровенной бульварщины, до строгой официальности "Правды".
  
   Визит в одну из ведущих газет Израиля "Идиот Ахранот" отличался от описанного в сто крат. Принял меня редактор международного отдела господин Дов Ацмон. Был приглашен переводчик. Сперва меня попросили подняться наверх, в кафе, перекусить, выпить чего-нибудь, предупредив, что об оплате я не беспокоился. Это время они просили для того, что бы основательней подготовиться к беседе с господином Дживелеговым, то есть со мной.
  
   Мы с переводчиком поднялись наверх, сели за столик. Я заказал двойной кофе, шоколад, настойчиво рассчитался, заставив принять на чай, шоколадку подарил для детишек переводчика.
  
   Дов Ацмон не начал разговора прежде, чем в кабинет не были поданы напитки. Он внимательно выслушал мои предложения, поблагодарил за внимание к их газете, с особой благодарностью принял образцы российских изданий и выразил полное одобрение к предложенному проекту сотрудничества. Он вторично извинился, что не уполномочен принять окончательное решение без редактора, который в данный момент находится за границей. Он записал мой телефон в Израиле и пообещал связаться со мной тот час, как редактор решит этот вопрос. Он присовокупил, что заранее уверен в положительном решении этого вопроса.
  
   В заключение господину Дживелегову была предложена небольшая экскурсия по редакционно-типографскому государству газеты. Об этой экскурсии рассказывать не хочется из жалости к полиграфистам и журналистам СНГ.
  
   Я вовсе не ставил своей целью установление деловых контактов в Израиле. Просто постарался не упустить возможности. Из всех контактов на полиграфическом и журналистком уровне мне приятно еще вспомнить встречу с редактором недавно рожденного литературного журнала Романом Литван. Его журнал просто на голову выделялся своим содержанием от других более ярких журналов-полукровок. Мы разговаривали с Романом так, как обычно всегда разговаривают близкие и давно не видевшие друг друга люди. Перескакивали с темы на тему, давали волю эмоциям, шутили, читали стихи. Этот сумбурдный разговор кончился тем, что я пообещал помочь с реализацией журнала в России.
  
   Все эти визиты были продиктованы одним единственным - мне требовались корочки, ксивы этих газет и журналов. К представителю зарубежной прессы в России относятся осторожно, а я не собирался тут долго задерживаться, как ни банально это звучит, но у нас, воров, такое же отношение к Родине, как и у других людей. Только мы не кричим о патриотизме и не бьем себя в грудь, как некоторые политики. ххх
  
   Скоро нам с Машей ехать дальше. По плану в Израиле мы должны пробыть недели две. Правда, я еще до конца не знаю, будет ли для меня тут какая-нибудь работа. А то, очень не люблю быть в долгу. Хочется побыстрей отработать дар Пахана. Вот уедем мы и будем думать, как многое не успели...
  
   Не успели досыта наиграться игрушками. Ах, какие там замечательные игрушки. Обезьянка, надавишь ей на живот и она кричит, что она макака. Волчок. Раскрутишь его и начинают светиться огоньки, играть печальная музыка. Часами, завороженно, кручу я этот малюсенький, меньше спичечного коробка волчок, вспоминаю, как многого не успели.
  
   Не успели полетать на дельтоплане. Не успели как следует прокатиться на специальной доске по волне. Проехался один раз, сорвался с волны, получил от моря соленый подзатыльник. Маша три раза пробовала и три раза срывалась с волны. Не успели взять на прокат машину и гордо проехать на ней по нормальной дороге мимо сияющих витрин и неспешных пешеходов. Не успели перепробовать все сорта мороженного, хотя каждый день съедали по три порции. Не успели досыта нагуляться под ненормально большими звездами южного неба. Не успели переночевать где-то в лесу или на границе жгучих песков пустыни. Не успели окунуться в Иордан. Всего один раз были у Стены Плача.
  
   Подошли, посмотрели на тихие фигуры у этой, ничем не примечательной, кроме древности, Стены, приложили по примеру других ладони к сухому, прохладному камню, и будто провалились куда-то во влажную тишину. Через мгновение отошли, я взглянул на часы. Прошло три часа! Ушли эти часы из жизни или пришли в нас, в наше настоящее и наше будущее? Молчит древний город, загадочный и живой.
  
   Воспоминания об Израиле. А, может, о своей мечте, которую попытался увидеть за границей. Что-то путаю, что-то рассказываю неверно, что-то смешалось с воображаемым... Тяжело быть изгоем.
  
   Брату проще. Спроси его цену на сахар, на фрукты фейхуа или на квартиру - отчеканит, как таблицу умножения. Он во всем разобрался. Знает, что Израиль - страна бюрократическая, понимает, что ценность шекеля по отношению к доллару поддерживается искусственно, видит определенные аналоги между биржевой и истинной стоимостью нефти. Он бизнесмен, он в Израиле работает. Его аферы легальны, воровские деньги тут обретают весомость, легальность.Ему легче жить.
  
   ххх
  
   И вообще! Сыт по горло. Не могу спокойно смотреть на эти подъезды в цветах, на чистенькие заборы и незаплеванные тротуары. Соскучился по нашим шальным шоферам, по водопроводу, который хочет - работает, не хочет - пересыхает, как Сахара.
  
   Две недели не видел ни одной матерщинной надписи в лифте или еще где-нибудь. Четырнадцать дней не стоял в очередях. Полмесяца меня никто не счел возможным толкнуть или, хотя бы, на ногу наступить.
  
   Вконец замучила ностальгия. В трамвай бы наш хоть на часок. Или, еще лучше, на базар. По лужам попрыгать, в грязи оскользнуться, на родные спекулянтские рожи посмотреть, родную, а не литературную, русскую речь услышать.
  
   Кошелек с карманом в автобусе не срежут - вот счастье. А тут сидишь в автобусе, как баран, хочешь - на первом ярусе, хочешь - на втором, кондиционер дурацкий микроклимат создает, окна чистые почему-то, да еще спокойная тихая музыка играет. Одуреть можно!
  
   А, если не одуреешь, то чутье потеряешь, сноровку. Приедешь такой расслабленный, и ну всем говорит - шолом да тода роба (большое спасибо). Пока будешь здороваться, да раскланиваться, тебе из очереди то и выпрут, не стоял тут, скажут, чудак чокнутый. И хлеб ты на ужин не купишь. И сахар весь расхватают. И пойдешь ты в палатку к перекупщику, который с тебя за этот киллограмм сахара сдерет на 20 шекелей, тьфу - рублей, дороже, да еще подсунет влажный, который после сушки на 200 грамм легче. И тода раба он тебе не скажет, и даже за пакетик полиэтиленовый, который во всех заграницах входит в стоимость любого товара, сдерет с тебя стольник.
  
   А соседка, когда ты ей при встрече шолом скажешь, посмотрит на тебя испуганно, в лифт с тобой в целях безопасности не войдет, и будет потом знакомым рассказывать, как повстречала в подъезде сексуального маньяка, который надеялся ее бдительность усыпить.
  
   Нет, стран эта для гражданина союза независимых государств прямо скажу - опасная. И, что самое страшное, живут в ней в основном евреи. Вы только представьте: целое государство, и все - евреи.
  
   Скорей бы самолет на Россию.
   Глава 13
  
   Маленький зал для просмотра готового материала. Режиссер командует механику:
  
   -Аллегорическое описание зоны. Давай.
  
   Стрекочет кинопроектор.
  
   И был день, и было утро. И была поляна, поросшая изумрудной травой и прекрасными, как в сказке, цветами.
  
   И с гулом и треском выполз на поляну ужасный механизм, чумазый, воняющий соляркой, ржавчиной и смертью. И, заунывно ворча, ползла машина по сказочной поляне, вминая и перемалывая траву и цветы. И оставалась за машиной искалеченная земля, в которой виднелись лепестки красных роз, как капельки крови.
  
   И выползла вторая машина, такая же тупая и мерзкая, и, дребезжа металлическими суставами, начала вываливать на убитую землю серый пласт бетона.
  
   И так ходили машины друг за другом, а потом уползли в другое место, и вместо поляны с цветами лежала посреди планеты Земля плоская серая лепешка шершавого бетона.
  
   Пророкотал голос из жести, не стало света, только одна лампочка тускло светила в углу. И всхлипы, и стоны заполнили тишину.
  
   И послышалось журчание, и чей-то голос возопил:
  
   - Опять обоссался, козел!
  
   И что-то шлепнулось на пол, как лягушка.
  
   И опять была тишина, рассекаемая стонами и всхлипами, и скрежетом зубовным. И в этой тишине ласково ворковали двое мужчин, занимаясь греховной любовью.
  
   И поимел Исаак Якова, а Яков - поимел Моисея, а Моисей никого не поимел, зато его поимел Исмаил.
  
   И вновь был день, было утро. И кишка быстро шоркала ногами в столовую, всасывалась в двери с утробным звуком.
  
   В столовой стояли деревянные корыта, перед которыми имелись лавки. И все садились на лавки и ели болтушку, чавкая и утирая губы. И стояло в углу маленькое корытце, за которым разломили хлеб и Исаак, и Яков, и иже с ними. И хлеб был черным, как смертный грех, и вязкий, как глина.
  
   И вышли все из столовой, вытягиваясь в колонну и шурша ногами. И труд призвал их, в комнате сидели все и вязали сетки-авоськи, уподобляясь многоруким паукам. И кто не вязал, тот пил из кружки жуткой черноты чай.
  
   И вновь вышел некто в форме с красными лепестками погон и повесил большой лист бумаги, на котором было написано:
  
   "К новой жизни". "Газета осужденных 10-го отряда".
  
   "Наш отряд инвалидный. Но это не мешает нам трудиться на благо общества. Каждый день все, кто может ходить, выходят в рабочую зону и вяжут сетки-авоськи, так необходимые в сельском хозяйстве и для торговых предприятий. В этих сетках будут хранить овощи: картофель, морковь, лук, огурцы, редис. Те, кто ходить не может, с разрешения администрации выполняют эту работу прямо около спальных мест. Так, осужденный Петров, несмотря на преклонный возраст (ему 84 года), выполняют норму не хуже молодых. Особо надо сказать об осужденном Иванове. Он слепой, но все равно стремится быть полезным обществу. Он тоже выполняет половину нормы. Нельзя забыть про осужденного Сидорова, который не имеет обеих ног. Отсутствие этих конечностей не отражается на его производительности. Он постоянно перевыполняет норму..."
  
   И подходили к этому листу люди, и читали, и никто не смеялся.
  
   И где-то ползли машины, дыша железом, и оставались за ними круглые бетонные пятаки, обносимые проволокой. И шли по планете существа в защитной форме и с красными лепестками на плечах. Шли, охраняя толпы людей в мешковатых комбинезонах. Лиц у этих людей не было, были маски. И никто не умел смеяться.
  
   ***
  
   Квартира Хоркина. Он сидит за компьютером, девчонка в углу читает книжку. Хоркин трет воспаленные глаза - многодневная работа над рукописью сильно подорвала его зрение. К тому же, он работал без защитного экрана. Он беззвучно сорит с девчонкой, не желая идти к врачу, но та показывает свой характер.
  
   Врач предписывает усиленное питание морковкой, темные очки и полный запрет на телевизионный и любой другой экран. Хоркин мучается, разрываемый желанием закончить киноповесть. Девчонка, как цербер, не подпускает его к компьютеру.
  
   Застопорились и съемки. Все сценки с участием животных закончены, а игровые требуют актеров. У Хоркина же в наличии только главный исполнитель, молодой артист из театра "Современник", да статисты.
  
   Хоркин мечется по квартире, как раненый лев. Неожиданно ему в голову приходит простая мысль. Он делится ей с девчонкой и они выезжают на такси в деловой центр города. Возвращаются они с машинисткой. Теперь Хоркин диктует, расхаживая по комнате, а девчонка подает работникам кофе. Семейная идиллия.
  
   ***
  
   Утро. привычный каскад разминки. Девчонка в трусиках и майке пытается подражать, прячась от стремительного тела Хоркина в дальнем углу комнаты. Хоркин проделывает заключительное умирание-оживление и начинает показывать ей простейшие приемы разминки.
  
   Он показывает ей расслабляющую позу танцующего медведя, позу страуса, координирующую равновесие, позу атакующего барса. В этот момент раздается навязчивый звонок в дверь. Хоркин открывает. В комнату нахально входят пожилая женщина с плотным мужиком. Увидев полураздетую девчонку, они дают волю гневу:
  
   -А, шалава,-вигливо орет женщина,-вот ты где блудишь! Старика нашла себе, курва.
  
   -Насколько я понимаю,-твердо вмешивается Хоркин,-это твои благоверные.
  
   -Да, мать и отчим.
  
   -Да, я мать!-бьет себя в рыхлую грудь женщина.-А ты, кто такой, что мою дочурку увел?! Что ты сней делаешь, старый похабник? А ты знаешь, что за малолетних статья есть?! Ну-ка, Вася, проучи этого хлюпика.
  
   Вася делает угрожающее движение в сторону Хоркина. Девчонка становится на пути. Она слишком хорошо знает, что может сейчас произойти. Но видно, что боится она не за отчима, а за Хоркина. Ей слишком хорошо знакома скандальная натура родителей.
  
   -Ты, соплячка, куда лезешь?-густо вопрошает отчим.
  
   И сильно бьет девочку по щеке.
  
   И в тот же момент падает на пол, скорчившись. Изо рта вытекает струйка крови.
  
   -Ой,-вопит женщина,-убили! Убили, родненький! Да что же это деется?!
  
   Хоркин всего лишь хочет приглушить этот вопль. Но, излишне разогретый разминкой, да и взбешенный этим нелепым утренним визитом, не расчитывает силы. Тело женщины ложится в той же позе рядом с мужем. Теперь приглушенно, прижимая ко рту сжатые кулочки, вопит девчонка.
  
   ***
  
   Женщина и мужчина полусидят в углу комнаты. Они сильно помяты, но живы. У женщины перевязана голова. Руки у обоих связаны за спиной, ноги перетянуты у щиколоток. Ни вопить ни вообще разговаривать они не решаются.
  
   Хоркин складывает чемоданы. Он берет только самое необходимое: рукописи, дискеты, компьютер. Девчонка всхлипывает в соседней комнате.
  
   Хоркин зло бормочет сквозь зубы:
  
   -Учили меня: хочешь иметь неприятности - сделай добро человеку.
  
   -Да что случилось-то?-вылетает из комнаты девчонка.- Чего ты боишься. Что я с тобой делала что-нибудь плохое, что ли?! Дай им денег и они отвяжутся. Ты думаешь, я им нужна. Им деньги на водку нужны. Да они за водку меня черту продадут. И что налупил их - чего тут такого. Да они друг друга по-пьяне почище колошматят.
  
   -Все равно на этой квартире покоя не будет. От них, от дружков их. А то еще милицию наведут. Денег дать - только раззадорить. Пропьтся - снова придут.-Тем ни менее, Хоркин задумался над предложением. В нем есть рациональное звено.
  
   -Ладно,-решает он.-Развяжи сук.
  
   Девчонка развязывает родителей, а Хоркин медленно, будто вбивая фразы, как гвозди, внушает:
  
   -Я дам вам полмиллиона. Девчонку забирайте. Деньги я дам не вам, а ей, она будет вам выдавать, сколько сочтет нужным. То, что я с ней ничего плохого не делел, любой врач, любая экспертиза подтвердит, так что не суйтесь с этой мыслью к ментам, а то за клевету пойдете под суд. Появитесь здесь еще раз - покалечу. Забудьте этот адрес, если жить хотите. Подошлете кого-нибудь - найду из под земли и пришью. Еще один срок оттяну, но вас раздавлю, как гнид. Все!
  
   И, обращаясь к девчонке:
  
   -И ты, чтоб не появлялась здесь больше. Я тебе не отец. У меня более важные дела есть, чем сопли твои утирать. Появишься - сдам в детприемник, скажу, что беспризорничаешь и навязываешься. Все!
  
   И, преодолевая слабое сопротивление растерянных обывателей, выталкивает их на лестничную площадку, сунув девочке пачку денег. Минуту стоит в коридоре, прислушиваясь к тающим голосам за дверью, к хлопанью лифта.Потом проходит на кухню, наливает стакан коньяка и залпом выпивает.   
  
  
   Тем же нехитрым приемом превращения экрана компьютера в реальность воспоминаний на фоне бледнеющего силуэта Хоркина возникает угрюмый барак с многоярусными кроватями. Хоркин сидит на крайней, нижней койке, в пол голоса читает стихи. Дальнейшие события развертываются под "шелест" стихов "Волшебная скрипка" Н.Гумилева.
  
  
   "Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое темный ужас начинателя игры!.."
  
   К Хоркину подходят два уголовника весьма неприятного вида. Обращаются к нему они весьма своеобразно, через диалог друг с другом.
  
   Первый - второму. -Это что за фраер сидит на шконке?
  
   Второй - первому. - Спроси лучше, почему он сидит на приличной шконке?
  
   Первый - второму. - А где он должен сидеть?
  
   Второй - первому. - Этот любитель малолеток должен сидеть в петушином ряду, в районе параши?
  
   Первый - второму. -Так почему же он сидит тут?
  
   Второй - первому. -Почему?
  
   Оба, обращаясь к Хоркину:
  
   -Ты, сучара, почему статью срамную не засветил народу? Место свое не знаешь?
  
   И, вот тут-то и начинает звучать продолжение стихов, пока Хоркин изящно колотит настырных уголовничков и еще двух, прибывших на подмогу.
  
   "...Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки, У того исчез навеки безмятежный свет очей, Духи ада любят слушать эти царственные звуки, Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
  
   Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам, Вечно должен биться, виться обезумевший смычок, И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном, И когда пылает запад, и когда горит восток.
  
   Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье, И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, - Тот час бешеные волки в кровожадном исступленье В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
  
   Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело, В очи глянет запоздалый, но властительный испуг. И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело, И невеста зарыдает, и задумается друг.
  
   Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ! Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча. На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!"
  
  
   Вбегают охранники. Они застают четыре полуживых тела и невозмутимого, свежего Хоркина с томиком Гумилева в руках.
  
   ***
  
   Вновь барак. Идет обыск. Зэков грубо сгоняют с кроватей, переворачивают матрасы, вспарывают подушки. Хоркин сидит на том же, уютном, привилегированном месте в углу барака. Молодой сержант направляется к его кровати и берется за матрас. Хоркин мертво смотрит на него, не вставая с места. Второй, пожилой сверхсрочник, отводит сержанта в сторону, что-то ему шепчет. Оба проходят к следующей кровати, игнорируя Хоркина.
  
   Зэки наводят порядок после шмона. К Хоркину подходит тощий зэк:
  
   - Шмель, пахан зовет.
  
   Хоркин продолжает читать.
  
   - Шмель, я к тебе обращаюсь.
  
   Хоркин, не глядя, брыкает ногой, сшибает приставалу точным ударом в коленную чашечку.
  
   Спустя некоторое время к Хоркину подходят три пожилых, солидных зэка. Они садятся рядом.
  
   - Шмель, - заводит разговор старший,- нас пахан прислал. Есть разговор.
  
   Хоркин дочитывает страницу, встает и идет с компанией.
  
   Пахан встречает Хоркина улыбкой.
  
   -Ты, Шмель, чего ноги моим шестеркам ломаешь?
  
   Хоркин молча садится напротив.
  
   -Ладно,- махает рукой пахан, - Шмель - он шмель и есть. Кусает больно...
  
   ***
  
   Вновь повторяется картина побега. Мрачные бульдозеры рвут проволоку, беззвучно падает подломленная вышка...
  
   Картины сменяются сценой на киносьемочной площадке. Хоркин активно участвует в режиссерском действе. Сейчас он возмущается отсутствием нормального пулемета на бутафорной вышке.
  
   Наконец приносят настоящий пулемет. Хоркин лично заряжает его и начинает стрелять по мелькающим фигуркам статистов. Те - падают, как мертвые.
  
   -Вы что!-орет Хоркин.-Бежать надо, вы не на фронте...
  
   Голос Хоркина прерывается, он видит кровь. Он подбегает к упавшим, трогает их. Люди мертвы. Убиты. Хоркин возвращается к пулемету, недоуменно рассматривает его, делает очередь в сторону забора. Пули со скрежетом калечат дерево. Пули в обойме настоящие.
  
   Крупно, во весь экран, искаженное лицо Хоркина.
  
   ***
  
   Комната матери Хоркина.
  
   Она сидит на своем любимом кресле. Хоркин пьет коньяк из стакана, не закусывает.
  
   Мать совершенно спокойно, без интонаций, комментирует:
  
   -Всякий раз ты попадаешь в неприятности. Даже слон у тебя стал убийцей, что ж тут удивительного, что бутафорские пулеметы в твоих руках изрыгают смерть. Вспомни...
  
   По-прежнему держа девчонку за руку, Верт устремился в зоозал. Проводящие вечернюю уборку рабочие уставились на него с изумлением. Его спутница в пиджаке, свисающем с нее, как с вешалки, с торчащей из-под него короткой комбинацией производила своеобразное впечатление. Звук остановившейся около зверинца машины не давал Верту медлить. Хоркин наблюдал за Вертом с обычным спокойствием. Конечно он узнал знаменитого афериста, но вмешиваться медлил.
  
   Когда Хоркин увидел бегущих к слоновнику боевиков, он сделал, было, движение - вмешаться, но тут Верт размотал цепь и ударил его слониху Кингу лопатой по хоботу. Хоркин слишком хорошо знал эту воинственную слониху. Поэтом отошел подальше, понимая, что даже он сейчас её не остановит.
  
   Трое бандюг приближались к слоновозу. Руки они держали за пазухами, намерения отнюдь не гуманные были написаны на их рожах. Один выволок было пистолет, но даже до его тупой башки дошло, что с пистолетом на слонов не охотятся. Кинга же, увидев на своем пути трех незнакомых типов, разгневалась еще больше. Она подняла хобот, пригнула голову с желтыми бивнями, перешла на рысь.
  
   Рысь слона выглядит уморительно, но скорость эти, с виду неуклюжие животные, могут развить приличную. Тем более, что у нее в запасе оставался еще слоновый галоп. Бандиты развернулись и с метра набрали приличную скорость. Хоркин побежал за ними, на ходу зовя Кингу.
  
   Когда слониха поравнялись с железными воротами входа, великолепная тройка уже садилась в такси; шофер замешкался - он еще не видел слониху.
  
   Пять тонн живой массы оказалось для ажурного сооружения слишком сильным испытанием - ворота упали в сторону улицы и аккуратно накрыли машину. Если для слонихи эти злосчастные ворота были игрушкой, то советский "ГАЗ-24" стал игрушкой для ворот. Крыша "Волги" вмялась, дверцы, крякнув, нелепо выгнулись наружу.
  
   Из машины раздался многоголосный крик, который перешел в бульканье, когда Кинга шагнула на металл ворот, как на трап. Слониха поставила только передние ноги - ей надо было выйти. Шагнув вбок, она утвердила на импровизированном трапе задние. Бульканье перешло в хрип.
  
   Кинга венулась к Хоркину, посмотрела вопросительно. Она долго работала в труппе знаменитого Корнилова и еще не забыла дрессуру, хотя за скверный характер ее списали в зверинец шесть лет назад. Она не только лупила рабочих, отказывалась выполнять команды слоновожатого, но и, будучи вожаком всех слонов труппы, учила их неповиновению, поднимала своеобразные слоновьи "бунты".
  
   После того, как она изуродовала очередного рабочего по уходу, прижав его тушей к стене, Кингу из цирка удалили. Корнилов скучал по слонихе - она была самой способной в группе, но работать с ней на арене стало опасно. Ведь во время выступления слонов зрителей не ограждают, как при работе с тиграми.
  
   Судьба этой слонихи складывалась комично и трагично. Ей оставалось жить недолго, смерть ее будет мучительной. Судьба сведет с ней Хоркина вновь за месяц до ее гибели.
  
   Хоркин повел слониху пить, думая, как бы ему ловчей отмазать смывшегося Верта, старого карифана по зонам, почти друга. Кинга пила медленно, вода все же была холодная, она терпеливо грела ее в хоботе, пила мелкими глотками. Было слышно, как затявкала милицейская сирена. Голоса у входа стали громче, тревожней. Очередная сирена сообщала о появлении скорой помощи. Хоркин выглянул из-за угла. Рабочие ломами выбивали заклиненные двери. В это время ко нему направились двое офицеров милиции. Опасливо косясь на возвышающуюся за его спиной гору, они попросили уточнить случившееся.
  
   Хоркин понял, что со слов рабочих они решили, что слониха просто взбесилась. Надо было навести их на другой вариант.
  
   - Пассажиры этой машины зашли в зверинец после его закрытия, - сказал он, представившись, - в то время, когда мы выгуливаем зверей, в частности, вот, слона. Двое достали пистолеты, угрожали. Слониха совершенно ручная, они ее спровоцировали на агрессию тем, что кинули в нее камень. Вы же видите - она стоит спокойно, слушает.
  
   - Кинга, - протянул Шмель руку, - даут.
  
   Слониха вздохнула и неохотно, по частям легла на живот. Шмель встал на бивень, сел ей на голову, приказал:
  
   - Партей.
  
   Она встала, двинулась вперед. Проезжая мимо "скорой", Хоркин услышал врача, который говорил раздраженно.
  
   - Этих двух просто бросьте на пол, им уже не поможешь. Шофера грузите осторожно, у него черепное. А с этим я еще позанимаюсь, попробую запустить сердце.
  
   Хоркин нагнулся к кингиному уху, шепнул, приказывая остановится. Слонами, по традиции, руководят, обычно, на немецком или французском. Простейшие команды я записал и выучил. Даут - лежать, партей - вперед, фукс - подними ногу... Впрочем, она и по-русски все понимала. Этими командами Шмель пользовался больше для шика, рекламы. Корнилов рассказывал ему, что лучше всего она понимает крутой русский мат, но Шмель не любил материться. Хотя с горяча порой вылетало и действовало эффектно.
  
   Услышав, как врач зло выругался и бессильно отступился от третьего потерпевшего, Хоркин вздохнул облегченно. За Верта он теперь был спокоен.
  
   ***
  
   Хоркин выливает из бутылки остатки. Залпом выпивает. Говорит матери.
  
   -Ведьма ты.
  
   -Конечно,-радостно реагирует мать. Даже голос ее стал чуть живей.- Только потому и живу, что ведьма. Будь обычной матерью, давно бы в петлю залезла за то, что не удавила тебя в утробе. Говорили же мне - делай аборт. Нет, захотела девочку родить на старости лет. Родила. Выродка! Гадину вонючую. Дубину стоеросовую. Неудачника. Тюремщика паршивого.- Голос ее набирает звучность.-Охламона бестолкового. Здоровым стал у своих киргизов. Ни уму, ни сердцу от твоего здоровья, лучше бы ты от чахотки подох. Тысячи людей с тем автоматом игрались, а у этого ненормального идиота он стрелять начал. Людей убивать.
  
   Мать замолкает и, вдруг, тем же спокойным голосом говорит:
  
   -Деньги возьми в столе, опять бегать станешь?
  
   -Не, мама, деньги есть. Эти себе оставь, мало ли.
  
   -Не пей,-продолжает мать,-с пьяной головы натворишь опять чего. Сможешь - черкни открытку, что жив еще. И когда тебя, дурака холодного, только Бог приберет, хоть бы прибил тебя кто-нибудь! Давай, иди себе бегать от милиции, я не хочу, чтоб опять сюда с обыском приходили.
  
   Хоркин подходит к матери, становится на колени и целует ей руку.
   Глава 14
  
   Сегодня штормило. я побродил по берегу, не увертываясь от волн, утерся махровым полотенцем и побежал домой.
  
   У ранних лотков торговали питой - вкуснейшей лепешкой с разнообразной начинкой,- но я по утрам не ел. Правда, я не удержался - купил порцию мороженного. Мороженное в Израиле было вкуснейшее.
  
   Странно, но у меня все время было хорошее настроение. И к субтропическому климату я привык быстро. Не хватало, конечно, привычной суеты и бесшабашности России. Сильно не хватало.
  
   Вдуматься, так маразм ведь. Все эти очереди, полупьяные толпы, бардак, инфляция. Но все это забылось, а ностальгия оказалась вовсе не выдумкой нищих эмигрантов. я скучал по Родине и скучал жестоко. В то же время настроение у него все-время было хорошее. И я понимал, что это от здорового образа жизни, от чистой пищи, кошерной, как тут выражаются, от общей атмосферы благожелательности, присущей Израилю, от комфорта. Хорошо было телу, душе было спокойно. Но Россия стояла за спиной и плакала. И я уже строил планы возвращения.
  
   Одним из таких вариантов было предложение стать "вышыбалой" в России денег, у мошенников, занявших или взявших их под фиктивные дела у израильтян. А пострадавших в Израиле было много, особенно из первых партий репатриантов.
  
   Был вариант и с итальянцами. Они просто удивлялись моему нежеланию работать с наркотиками. Я же в свою очередь загружал их информацией валютных игр на базе СНГ. Я обещал миллион долларов удваивать за год. И просил для начала миллионов двадцать. Масштабы моих запросов итальянцев если не подавляли, то, по крайней мере, очаровывали.
  
   Я рассорился с половиной олимов (репатриантов), зато приобрел друзьей среди коренных израильтян - те тоже олимов недолюбливали.
  
   Кроме того, я подружился с армянскими колонистами, живущими уже несколько веков в старинном городке в Иерусалиме. Те звали в Австралию, где у них Метрополия.
  
   Больше всего мне не нравились мне еврейские путаны. Застенчивые в знакомстве, в постели они вели себя с обнажающей бесстыдностью. А любовницами были плохими. Русские шлюхи, бесстыдные в разговоре, в постели были гораздо скромней.
  
   Еврейские хулиганы меня вообще шокировали. Размахивают два драчуна руками, орут, как бешеные слоны, в грудь друг друга тыкают, так и кажется - секунда, и море крови прольется. Ан нет, уже остыли, разошлись.
  
   я столкнулся с одним и по своей, зековской, привычке в первый же момент ссоры двинул того под дых. Так на меня смотрели, как на араба. Очень я обидел людей своим нетактичным поступком.
  
   "В Россию, в Россию,-" приговаривал я, забегая в кассу аэропорта.
  
   Но выехать в этот день в Россию не удалось. Меня остановили двое военных с автоматами, пересадили в крытый грузовичек и, не отвечая на вопросы, куда-то повезли.
  
   Я запротестовал было, дернулся, но меня быстро и умело отключили ударом по голове.
  
   Очнулся я в крытом помещении. На тюрьму хижина не походила, скорей на беседку. За складным столиком сидел араб, того, классического типа, с породистым горбатым носом и голубыми глазами.
  
   -Нам нужна ваша помощь,-обратился он ко мне на русском с легким гортанным акцентом.
  
   Я поморщился, бережно погладил шишку на темени.
  
   - Я извиняюсь за грубость моих подчиненных, но мне нужна ваша помощь.
  
   -Так тебе или вам?
  
   -Нам, нашему народу.
  
   Я понял, что захвачен одной из террористических организаций. Сейчас начнут покупать, играть на том, что я не израильтянин.
  
   И в самом деле, араб предложил 50 тысяч долларов за пронос чемоданчика в редакцию газеты "Идиот Ахранот", ясно, что этот чемоданчик надо было там незаметно оставить.
  
   -Нет проблем,-спокойно заявил я.-Деньги вперед.
  
   Я догадывался, что мне не дадут разгуливать с чемоданчиком по Тель Авиву, а будут сопровождать до здания, а потом до аэропорта. Взрыв центральной редакции Израиля вместе с типографией несомненно имел для террористов большой пропагандистское значение. Но арабы не сталкивались еще с профессиональными аферистами.
  
   Получив деньги и чемоданчик, маленький и очень тяжелый, я, как и ожидал, был посажен в машину и доставлен до вхожа в редакцию. На проходной меня уже знали, пропустили без вопросов. я с судорожной быстротой заскочил в лифт, поднялся до 17-го, верхнего этажа, выскочил через винтовую лестницу на крышу и, сильно размахнувшись, сбросил чемоданчик в пустынный двор типографии. Потом, с той же судорожной скоростью, спустился на этаж, схватил телефон и позвонил в разведуправление. Мою сбивчивую речь поняли сразу.
  
   Уже через 12 минут я разговаривал с работниками службы безопасности. Впрочем, я больше боялся преждевременного взрыва, так как ни на грош не верил арабам, убеждавшим меня, что механизм взрывателя поставлен с резервом в два часа. И все, что я мог сделать для предотвращения этого взрыва - это выбросить бомбу во двор.
  
   Я оказался прав. Саперы даже не успели выйти во двор, как мощный взрыв потряс здание, но никому не причинил вреда. Теперь мое желание уехать в Россию было подтверждено рекомендациями израильских спецов - они посоветовали мне с дочерью уехать как можно быстрей, так как арабы могут меня отыскать и прирезать. Собственно, никаких дел в Израиле у меня и не было, а мой мнимый родственник занимался своими делами и не предлагал мне никаких способов заработка.
  
   Нас добросили в аэропорт на вертолете. Обидно было, что разведчики не проявили особого восторга от моих действий, для них такое поведение любого еврея было естественным. А я уже нарисовал в воображении себя национальным героем.
  
   Впрочем, уже в самолете, я подумал, что нет худа без добра. За всей этой суетой все как-то забыли о арабских долларах. Впрочем, я о них еврейским контразведчиками и не сообщал, считая, что это мое сугубо личное дело. Теперь я вынул их из сумки и с удовольствием пересчитал. Все 50 тысяч были на месте.
  
   Я с удовольствием закурил. Вряд ли мстительные арабы будут искать меня в России. А через час Вильнюс вынырнет из облаков и расстелется под крылом "Боинга".
  
   ххх
  
  
   Вильнюс вынырнул из облаков. Мелкий дождь и пустынная, без единой машины площадь встретили немногочисленных пассажиров. Мы стояли в неприютном аэропорту, где единственным признаком жизни светилось окошечко обменного валютного пункта. Курс, как и везде в СНГ, был абсолютно ненормальным, он даже отдаленно не соответствовал истинному курсу доллара.
  
   Дурацкий мир, подумал я, они хотят построить экономику, а сами поднимают доллар до небес, вместо того, чтобы опускать. Это только кажется, что наживаются только валютные жучки, в конечном итоге наживается вся цепочка, а в особенности банки. Страна же нищает, распродается за рванную зеленую бумажку.
  
   Я подумал и поймал себя на том, что подумал "они". Да, ностальгия - ностальгией, а я уже был нездешним.
  
   Подъехал частник. Двое ребят с сильным винным запахом сидели там. Я не стал садиться в эту машину. Я постоял еще, нахохлившись, под пристальными взглядами группки явных уголовников, фланирующих по аэропорту. Мое сиротское пальтишкр и обтреханная сумка не привлекли внимание гопстопников. Я смотрел на них уголком сознания, думая совсем о другом. Я только приземлился, а уже ощущал беспокойство. Даже при инцинденте с арабами я не был так обеспокоен. Некая аура зла висела над СНГ. И похоже, ее источала именно Россия.
  
   Подъехал таксист. я спросил, сколько до Калининграда. Сто двадцать долларов, сказал таксист неуверенно. Гуд, сказал я, усаживаясь с Машей на заднее сидение. Я сунул сумку под голову и почти сразу задремал. Сон мой был беспокойным. Потом меня заставили выходить под дождь на Литовской границе, потом - на Российской...
  
   Маша, не успевшая отоспаться в самолете - она весь полет смотрела мультики по видику в бизнессалоне - спала крепко. А меня кинуло в недавние воспоминания. Вспомнилось, как следил из кустиков в Москве за подъездом, из которого вскоре вышла Маша с санитарным майором, гнойным педофилом майором Момотом. Я тогда думал почему-то о болотах.
  
   Каждая планета имеет свой цвет. Марс, например, красный, Венера - желтоватая. Нашу Землю принято считать голубой. Такой цвет придает ей обилие воды. Однако, помимо пяти мировых материков, известных каждому как Евразия, Америка, Африка, Австралия и Антарктида, есть на планете и шестой. И он вовсе не голубой, а грязно-зеленый. Ведь именно так на карте окрашены болота и топи.
  
   Болота занимают немалое место: ими оккупировано около четырехсот миллионов гектаров. Они разбросаны повсюду, особенно много их в Сибири, в Якутии. Шестой этот материк - явление особое, ни с чем не сравнимое, мало изученное.
  
   Существует мнение, что болота - это некие язвы на теле Земли, вроде рака или проказы. Они разрушают почву, в них часто скапливается "мертвая" вода - лишенная кислорода и насыщенная кислотами, отравляющая все живое.
  
   Даже насекомые на болотах особенные. Малярий ный комар опасен, но гнус еще хуже. Недаром его называют "полярным вампиром". В болотах Якутии у нас в зоне даже актировали те дни, когда гнус не давал работать вальщикам леса. Актировали, как актируют зимой, если мороз превышает минус 38 градусов. Еще бы, ведь масса гнуса достигает пяти килограммов на гектар. Клубы серого "дыма", застилающего тайгу и тундру,- это и есть гнус, идущий сплошной стеной, как саранча. От него нет спасения. Он набивается в глаза, уши, ноздри, запутывается в волосах, проникает в мельчайшие щели одежды. Даже накомарники и репиленты не спасают от него. Кожа распухает, лицо превращается в кусок сырого мяса. Людьми овладевает неистовство, животные безумеют.
  
   Болота, несомненно, как и все в природе, по-своему полезны. Говорят, что они служат своеобразными регуляторами климата: наподобие губок впитывают излишек влаги, а при необходимости отдают ее.
  
   Но мир болот - это мир притворства, мир жестокого лукавства, самые красивые места - изумрудные лужайки, пышные ковры цветов - одновременно самые гибельные. Не успеешь ступить - засосет. Даже деревья в этом странном мире растут наоборот - вверх корнями. Вода в болотах зачастую перенасыщена ядовитым метаном, в поисках кислорода корни изгибаются, растут вверх.
  
   Даже солнечный свет в этих местах иной. Сквозь пелену испарений он кажется вялым, расплывчатым. Луна там тоже не радует, ее пепельный, искаженный свет нагоняет тоску.
  
   Особенно неприятен лунный свет на исходе ночи. Над болотами кипит адское варево тумана, в его мутных клубах маячат бледные призраки, скользят странные видения, оборачиваясь несуразными кикиморами, лешими, прочей нечистью.
  
   Такая предрассветная пора, у монголов именуется "Часом Быка". В этот роковой час над миром безраздельно царствуют Демоны смерти...
  
   Да, навидался я этих болот. Почему-то зоны часто строят именно рядом с ними. А может, раньше там был лес, но зэки его вырубили и родилось болото. Впрочем, любая зона - сама по себе БОЛОТО. Весь наш мир - сплошное болото. И Час Быка для меня лично, похоже, приближается.
  
   Да, именно на этой мысли прервал я тогда свои рассуждения, бросившись преследовать негодяя-майора. Потом было много стрельбы в гостинице Москва, потом был бархатный сезон в Ялте, потом - Израиль, где чудаки-арабы подарили мне 50 тысяч долларов. А теперь - Калининград. Что я забыл в этом городе? Впрочем, еще не вечер. Бархатный сезон продолжается, господа присяжные заседатели!  
  
   Такси, наконец въехало в Калининград. Впрочем, козлобородый Калинин, любитель полизать жопу Сталину, всенародный педераст, никакого отношения к этому городу не имел. Кенигсберг в чем-то сохранил свои основные готические черты, восстанавливали его пленные немцы, руководствуясь своей, немецкой, логикой. В этом городе у меня всего одно дело - вышибить долг из некого фирмача по фамилии Шапира. Евреи дали мне необходимые документы и свидетельства о том, что Шапира должен им эти деньги. Бедные евреи, они сейчас в своем Израиле предвкушают, как будут тратить эти деньги, отстегнув мне положенные комиссионные. Если я этого Шапиру найду и если у него будут хоть какие-то деньги, то тратить их буду я. Они нам с Машей нужней, мы с ней хотим на Кипре пожить. Првести там остаток бархатного сезона....
  
   - Где вы будете выходить? - спросил шофер.
  
   - У любой гостиницы, - ответил я, тормоша Машу и Джину, похрапывающую на моих коленях.
  
   По странному совпадению гостиница, у которой мы тормознули, носила название "Москва". Я так и не смог определить для себя - хорошее это совпадение или плохое. Единственное, что я вынес из этого краткого психоанализа, так это то, что становлюсь суеверным. Собственно, суеверие иногда полезно, если оно исходит из способности прислушиваться к собственному подсознанию. Мы, аферисты, как и саперы не имеем права на ошибки. А подсознание часто предупреждает о возможной опасности.
  
   Сомнения разрешила Маша, углядевшая своими сонными, но все равно огромными глазами зоопарк, расположенный как раз напротив гостиницы. Мы вошли в холл, преодолели путем вручения десятидолларового презента вялый протест администраторши против собаки, сняли нормальный люкс, поднялись по старенькой лестнице с вытертой ковровой дорожкой и попытались заказать в номер завтрак.
   Глава 15
  
   Телефонная будка в Москве. Хоркин разговаривает с кем-то из съемочной группы.
  
   -Да, нервы сдали, сам удивляюсь - чего это я убежал? Сейчас пойду в МУР. Вас уже допрашивали? Ну... Естественно, я тоже в шоке. Да нет у меня врагов, меня почти никто не знает в Москве. Кстати, у кого отснятые материалы? Там же, в гримерной. Надо бы их припрятать. Что, опечатали? Какого дъявола? Вещественные доказательства... Какие доказательства, что они - совсем уж... Да ладно! Ладно, говорю, я сам разберусь. Ищут? Что меня искать, иду я к ним, иду. Позвоните и скажите - идет, через полчасика будет. Да, конечно. Спасибо. Я тоже надеюсь. До встречи.
  
   Хоркин выходит из будки, ловит такси. Спустя мгновение, мы видим его в цирке, он срывает с двери гримерной печать, заходит, берет несколько коробок с отснятыми пленками. На выходе ему преграждают путь двое в штатском.
  
   -Инспектор МУРа,-протягивает один удостоверение.
  
   Хоркин делает два быстрых движения. Перешагивает через оглушенных милиционеров. Оглушительный выстрел роняет его на пол. Только благодаря повторной, замедленной реализации этого эпизода, мы понимаем, что грохот вызван рассыпавшимися банками с пленкой. Выстрел же был тих, заглушен этими банками.
  
   Пуля попала Хоркину в ногу. Он перекатился и попытался вскочить, но, припав на раненную конечность, снова упал.
  
   Из гулкого коридора вышел милиционер в форме. Тот, что приходил к нему домой под видом участкового.
  
   -Ну, что, бродяга? От московских оперативников не убежишь. Мы давно за тобой следим, как только ориентировку получили из зоны. Большая ошибка отпускать таких, как ты.
  
   Милиционер навис над Шмелем, как айсберг. Хоркин смотрит на него снизу вверх. В его, затуманенных от боли глазах, мелькают:
  
   Рвущая ногу медведица.
  
   Кидающий камни киргиз.
  
   Уходящая с родителями девчонка.
  
   Мама, в полумраке комнаты.
  
   Умирающая слониха.
  
   Трубящий Ангел.
  
   Хоркин прокусил губу. Кровь закапала обильно. Он извернулся на полу и в невероятном движении достал милиционера здоровой ногой.
  
   И сразу навалился на него, орудуя своими смертельными кистями.
  
   ***
  
   Таксист, поджидающий Хоркина, читал газету. Он не видел, как, сильно хромая, повисая на какой-то нелепой швабре, подковылял к машине его клиент. Когда Хоркин ввалился на переднее сидение, пачкая чехол кровью из ноги, но больше - из губы, было уже поздно: Хоркин сунул ему под бок пистолет, изъятый у милиционера, и прохрипел:
  
   -Гони, падла.
  
   При всем при этом лицо Шмеля окончательно закаменело. Если в моменты съемок, работы над рукописью оно слегка оживало, то после всего случившегося, он превратилось в холодный мрамор с прожилками розовой крови на подбородке.
  
   Машина затормозила, не доехав 15 метров до подъезда его дома. Хоркин на секунду задумался, потом все же вырубил шофера точным ударом, собранных в щепоть пальцев, в висок, и похромал в квартиру. Оттуда он появился почти сразу же, запихивая в карманы пачки денег. Он успел сменить брюки и надел резиновые сапоги, так что его рана не выдавала себя ничем, кроме сильной хромоты. Мучения Шмеля выдавал только пот, покрывающий лицо. Губа была заклеена пластырем.
  
   Водитель еще не пришел в себя, Хоркин спихнул его на сидение и погнал, бездумно сворачивая из переулка в проулок. В более менее тихом месте он остановился и начал приводить шофера в чувство.
  
   ***
  
   Мчит такси.
  
   Указатель горючего маячит на нуле. Недалеко колонка. Хоркин запрещает остановку. Чуть далее заправочной станции стоят парни с канистрами. У них они и заправляются, не выходя из машины. Такси гонит дальше.
  
   Указатель городка. Хоркин что-то объясняет встрепанному, измученному шоферу, дает ему деньги. Такси тормозит у небольшой железнодорожной станции, Верт выходит, такси с огромной скоростью уезжает.
  
   Купе. Хоркин один, он закрыл дверь на задвижку, осматривает ногу. Рана заклеена пластырем, нога распухшая.
  
   Очередная станция, видна надпись - г.Гагарин. Хоркинсадится в привокзальное такси.
  
   Гостиничный номер. Туда заходит врач. Он осматривает ногу Верта, отрицательно машет головой. Хоркиндостает деньги. Врач продолжает отрицать. Хоркин вытаскивает еще.
  
   В номере импровизированная операционная. Возятся с раной на ноги. Наркоз местный.
  
   Перебинтованный, подлеченный Хоркин садится в поезд. Внешне ничего не выдает пережитое, кроме прокушенной губы.
  
   Спальное купе, Хоркин едет один. Он выпивает горсть таблеток, спускает брюки, делает себе в ляжку укол.
  
   Вильнюсс. Хоркино чем-то беседует с уголовного вида мужиком. Тот машет утвердительно.
  
   Калининград. Гостиница "Москва".
  
   -Хоркинскаускас,-утвердительно кивает Хоркин администратору.
  
    
  
   -Хоркинскаускас в каком номере проживает?-осведомился прыщавый мужичок у администратора. Мужичок был мало того, что плюгавенький, он еще обладал пронзительным голоском кастрата.
  
   Вот поднимается этот мужичок на третий этаж, стучит в номер Хоркина.
  
   -Открыто.
  
   Мужичок входит.
  
   -Простите, я имею дело с господином Хоркинскаускасом?
  
   -Да, что вам угодно?
  
   -Видите ли, я имел честь быть знакомым с господином Хоркинскаускасом. И должен сказать,- вы разительно изменились. Стали меньше ростом, приобрели темные глаза, вместо голубых, потеряли за месяц свою богатую шевелюру. Я полагаю, что изменения коснулись так же вашей группы крови и прочей физиологии.
  
   Хоркин в халате, нога забинтована. Он не брит, утомлен. Видно, что кустарно прооперированная и лечимая на ходу рана доставляет ему немалые страдания. Несмотря на это, он достаточно шустро отбрасывает человечка от двери и спрашивает его:
  
   -Ну, то что ты знаешь несуществующего Хоркинскауса - это только первая наша проблема. А вот то, что ты решился шантажировать меня, говорит о том, что ты меня совсем не знаешь. Остается только выяснить, какая малость обо мне тебе стала известна и откуда?
  
   Мужичок встает с пола и невозмутимо присаживается в кресло.
  
   -Позолоти ручку, дорогой,-дурашливо блеет он.
  
   Хоркин подходит и расслабленной кистью бьет его наотмаш. Тот падает на пол, встает, потирая ушиб и говорит дурашливо:
  
   -Мужичка прибьешь - сам помрешь. Синяк поставишь - ничего не узнаешь.
  
   Невозмутимое лицо Хоркина слегка оживает. Видно, что с таким соперником ему встречаться приходилось не часто. Он садится к столу и спрашивает, устало:
  
   -Ну давай, выкладывай по порядку.
  
   -Какой порядок, хозяин, может быть в нашей беспорядочной державе. А за информацию платить принято. позолоти ручку, коханый.
  
   Хоркин вновь бьет его здоровой ногой. На этот раз мужичок поднимается с огромным трудом. Но голос по-прежнему ехидный:
  
   -Грубый ты человек, Хоркин. А грубые люди плохо живут. Зло - оно, как бумеранг.
  
   Эта фраза подтягивает внимание Хоркина. Он всматривается в человечка и что-то припоминает:
  
   -Никак Кузя-юродивый? Человек-собака.
  
   -Он самый, мил человек, помнишь, значит, психушку еще.
  
   -Что же ты дурака корчишь? Или рожа казенная. Сказал бы сразу все толком. Вон, бери в холодильнике пивка, коньяк есть, пожрать.Мне ходить больно. И рассказывай, с чем пожаловал. Если денег надо - не стесняйся, я при фарте.
  
   -И коньячку выпью, и пивка и от еды не откажусь, и деньги приму,-блеет Кузя, хозяйничая.-Тебе налить?
  
   -Нет.
  
   -А пожаловал я вот с чем, мила-голуба. Не шантажировать, нет - нет. Просто узнал тебя на улице, да и подумал повидать. Да услышал, как тебя дежурная кличит, вот и решил пошутить. А за тумаки не в обиде, мне к тумакам не привыкать. У меня, как у бультерьера, болевой порог снижен.
  
   Кузя рассуждает, аппетитно пьет, закусывает, чавкает. Хоркин смотрит на него умиленно. И уплывает в воспоминания.
  
  
   Серое небо падало в окно. Падало с упрямой бесконечностью сквозь тугие сплетения решеток, зловеще, неотвратимо.
  
   А маленький идиот на кровати слева пускал во сне тягучие слюни и что-то мурлыкал. Хороший сон ему, видимо, снился, если у идиотов бывают сны? Впрочем, сны бывают даже у собак.
  
   Напротив сидел на корточках тихий шизофреник, раскачивался, обхватив лысый череп, взвизгивал. Ему казалось, что в его голову входят чужие мысли, и эти мысли причиняли ему боль.
  
   А небо падало сквозь решетку в палату, как падало вчера и еще раньше - во все дни без солнца.
  
   И как будет падать завтра.
  
   Я лежал, посматривая на это ненормальное небо и пытался думать.
  
   Мысли переплетались с криками, вздохами, всхлипами больных, спутывались в горячечный клубок, обрывались, переходили в воспоминания. Иногда они обретали ясность и тогда хотелось кричать или плакать. Действительность не укладывалась в ясность мысли, кошмарность действительности заставляла кожу краснеть и шелушиться, виски ломило. Но исподволь выползала страсть к борьбе и хитрости.
  
   Я встал, потер виски влажными ладонями. Коридор был пуст - больные еще спали. Только доносилось монотонное жужжание. Это жужжал больной, вообразивший себя мухой. Он шумно вбирал воздух и начинал: ж-ж-ж-ж-ж... Звук прерывался, шипел всасываемый воздух и снова начиналось: ж-ж-ж-ж-ж...
  
   А скорая помощь, которая везла меня в психушку, мало чем отличалась от милицейского "воронка". Она, как и больница со своими решетками и дверями без ручек вполне могла конкурировать с лучшими образцами тюремной продукции.
  
   Трудней всего было из-за отсутствия общения. Почти все больные или были вообще неконтактны или разговаривали только о себе. Подсел я как-то к старику, который все время что-то рассказывал. Вот как выглядел его рассказ.
  
   "...Я его держу, а он плачет, ну знаешь, как ребенок. А мать вокруг ходит. Я стреляю, а темно уже, и все мимо. Потом, вроде, попал. Ему лапки передние связал, он прыгает, как лошадь. Искал, искал ее - нету. А он отпрыгал за кустик, другой и заснул. Я ищу - нету. Ну, думаю, вот мать упустил и теленка. А он лежит за кустиком, спит. Я его взял, он мордой тычется, пищит. Я его ножом в загривок ткнул. А живучий!.. Подвесил на дерево и шкурку чулком снял, как у белки. Вышло на полторы шапки, хороший такой пыжик, на животе шерстка нежная, редкая, а на спине - хорошая. А мать утром нашел, в воде. Я ей в голову попал, сбоку так - глаз вырвало и пробило голову. Я ее там и бросил, в воде, - мясо уже затухло. Через месяц шел, смотрю - на суше одни кости. Это медведи вытащили на сухое и поели. Они тухлятину любят. Шкурку теленка я вывернул на рогатульку: ножки где - надрезал и палочки вставил, распорки. Когда подсохла, ноздра прямо полосами отрывалась. Сухая стала, белая. Я ее еще помял. Хорошенькая такая, на животе реденькая, а на спинке хорошая. Я геологу сказал: ты привези мне две бутылки коньяка и помидор. А он, гад, одну бутылку привез, а помидор не привез."
  
   Все это он говорил ровным монотонным голосом. Он когда-то работал в геологии, потом спился, а потом и чекнулся. И вот, убийство лосенка запомнилось и изрыгалось из больного мозга.
  
   Тяжело было мне в больнице. Изоляция, большая, чем в тюрьме, полное отсутствие книг, запахи кошмаров и едкого пота с карболкой.
  
   Когда привезли Кузю-юродивого, жить мне стало чуток веселей. Он считал себя собакой на все сто процентов: на коленях и локтях от постоянной ходьбы на четверенках образовались мощные мозоли, лай имел разнообразные оттенки, умел лакать из миски и отлично задирал ногу над унитазом. Кстати, кусался тоже отлично. А человеческие укусы заживают медленно, поэтому обслуга его опасалась и постоянно пичкала снотворными и транквилизаторами.
  
   Я очень люблю собак. Уже через неделю мой Кузя усвоил команды: сидеть, лежать, фу, место, рядом, ко мне. Он ходил со мной, держась левой ноги, выпрашивал лакомство, которое аккуратно брал с ладони, перестал кусаться, что освободило его от дурманящих лекарств, и мы с ним приступили к освоению более сложных команд: охраняй, ищи, аппорт.
  
   К сожалению, его перевели в другое отделение, и я по нем скучал7 В его глазах действительно был разум.
  
  
   Хоркин вздрогнул и отдернул руку. Это Кузя, нажравшись и напившись, забегал по номеру на четверенках и лизнул бывшего хозяина в руку.
  
   ***
  
   Кузя и Хоркин умиротворенно беседуют.
  
   -Жизнь - она не сложная, это мы ее усложняем,-вещает Кузя, привычно возлегая на ковре.- Вот ты, мечешься, страдаешь, мышцы накачал, как пружины, а душа дряблая. То, что ты на нее панцирь невозмутимости одел, - так ей от этого еще хуже. Ты ее на травку пусти, как щенка, пущай хвостиком повиляет, порезвится. Будь самим собой, сними маски свои многочисленные. А то приростут, не отдерешь.
  
   -Что ж, мне теперь вместе с тобой по ковру бегать на четырех костях?-угрюмо говорит Хоркин.
  
   -От Рока не уйдешь. Ты - разрушителем стал, а не борцом. Вот когда слабым был, когда с голыми ручками на пулеметы шел, со скрипкой и стихом, - вот тогда ты был сильным. А теперь у тебя самого пулемет в руках. И он в любой момент может выстрелить в невиновных.
  
   -Откуда знаешь?-начинает было Хоркин и спохватывается. Кузя не знает, Кузя философствует.
  
   -Мне надоело умирать!-говорит Хоркин. И опять на экране развертывается заключительная сцена охоты на Хоркина.
  
   ***
  
   Утро в гостинице. Хоркин спит на обширной кровати, Кузя - на полу. С первыми лучами солнца Хоркин вскакивает и пытается делать обычную суперразминку. Кузя иронически смотрит на него снизу.
  
   -"... Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье, И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть,- Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи В горло вцепятся зубами, станут лапами на грудь..."
  
   В устах Кузи это звучит издевательски.
  
   Хоркин прерывает упражнения, поглаживает ногу и сердито продолжает:
  
   -"...Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ! Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча. На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!"
  
   -Кузя, ты не думаешь, что наша встреча кончилась?
  
   -А еще кушать, пить, деньги губить?
  
   -Мне, Кузя, собака не нужна. Своих забот хватает. А интеллектуальная собака мне не нужна трижды.
  
   -Хозяин, ты когда-нибудь думал, зачем и почему рядом с человеком собака? Я тебе открою секрет бесплатно: собака существовала у наших предков как активизатор биополя, для усиления мысленной связи.Теперь, когда человечество впало в варварство, подменило свои способности уродливыми протезами техники, - собака используется не по назначению. Как и кошка.
  
   -А для чего была кошка?-проявляет ленивый интерес Хоркин.
  
   -Ну, это совсем просто. Кошка отсасывала излишки биоэнергетики у своих хозяев, помогала сбрасывать эти излишки. От собаки же, в экстремальных ситуациях, наоборот можно было подзаряжаться.
  
   -Да,-комментирует Хоркин,-фантастика твоя оригинальна. Книги писать не пробовал?
  
   -Тебе, дураку, истины глаголят.
  
   Кузя открывает холодильник и выкладывает его содержимое на стол, явно собираясь обильно перекусить.
  
   -Я тебе сказал по-русски - мотай отсюда. Надоел!
  
   Кузя смотрит на Хоркина по-собачьи, видит, что тот серьезно агрессивен.
  
   -Что ж,- говорит он без шутовства,-погостил - пора и честь знать. Спасибо. Прощай.
  
   И уже на выходе добавляет:
  
   -Жалко мне тебя, но каждый сам выбирает свою судьбу.
  
   ***
  
   Хоркин устало садится на кровать. Память прокручивает обрывки:
  
   Первое осознание себя живым.
  
   Первые допросы в тюремной палате.
  
   Привыкание к морфию, которым пичкают его врачи по указке следователя.
  
   Осознание своей зависимости от наркотика.
  
   Ломки, ужасная абстиненция и ехидная мордочка следователя с его вопросами, из-за спины следователя чертиком выглядывает врач со шприцом.
  
   Дикий протест против собственного тела. Протест, кончившийся полной капитуляцией.
  
   Согласие на сотрудничество. Мордочка следователя все больше приобретает сходство с крысиной.
  
   Лица тех, у кого он вышибал деньги. Поспешные и обстоятельные переговоры. Ослабленный, оглушенный Хоркин соглашается на все, гребет на себя кучу преступлений, к которым не имел отношения.
  
   Суд. Приговор: высшая мера социальной защиты.
  
   Кассационный суд. Подтверждение "вышака".
  
   Камера смертников, долгое ожидание ответа на прошение в высшую инстанцию - в Верховный суд.
  
   Трое фигур, когда не знаешь - поведут тебя кончать или изменять приговор.
  
   Монотонное чтение о замене высшей меры на максимальный строк.
  
   Крытая тюрьма, особый режим.
  
   Очередная вспышка туберкулеза.
  
   Замена особого режима строгим. Зона Красноярских лагерей, лесоповал.
  
   Верт по прозвищу Мертвый Зверь.
  
   Побег...
  
   Номер гостиницы. Хоркин, сидящий в позе Будды на кровати. Стук в дверь. Нахальный стук, милицейский.
  
   ***
  
   ...Дверь рухнула и группа оперативников ввалилась в номер. Хоркин не изменил позы. И лишь тогда, когда оперативники приблизились, окружили его одинокий остров - кровать, распрямился, как часовая пружина. Это было подобно взрыву. Так идут в атаку на танк, так идут на Голгофу с тяжелым крестом за спиной, так идут к чему-то возвышенному, чистому. За себя так обычно не дерутся.
  
   Непонятно было кто кого бьет. В какой-то миг стало казаться, что не они пытаются задержать Хоркина, а Хоркин напал на них зловещей, разрушительной машиной смерти.
  
   Но есть предел всему, даже нечеловеческому остервенению и фантастическому бойцовскому мастерству. Беззвучно рухнул на пол последний целый предмет обстановки - нелепый эстамп со стены. И Хоркин затих, а его вялое тело не только заковали двойными наручниками, но и перевязали веревкой, сорванной со шторы.
  
   Двенадцать обученных оперативников участвовало в задержание. На ногах сейчас стояло всего трое.
  
   И тогда в номер вошел невысокий человек - начальник. У левой ноги этого начальника бежала человеко-собака. Кузя подошел к поверженному Хоркину и задрал ногу. Тоненькая струйка мочи брызнула Хоркину в лицо, он приоткрыл глаза и посмотрел снизу вверх, на Кузю.
  
   -Гав,-сказала собака.-Гав-гав.
  
   И отошла к невысокому хозяину.
  
   Хоркин закрыл глаза. Лицо его было спокойным.
   Глава 16
  
   Я вышел в коридор на шум. Шум и грохот в чинной гостинице. Несколько человек тащили по полу чье-то помятое тело. Я отметил наручники, синяки, кровь на штанине, неестественно поджатую ногу, а лишь потом осознал, что тащат Шмеля. Одного из трех зеков, ушедших в побег по моей наводке и при моем участии. Воспользовавшись тем, что воры пошли к железке через лес, оттягивая на себя все оперативные силы поиска, я покинул лагерь совсем другим путем (в пространстве между двойным дном мной же сколоченной песочницы для детского сада) и отсиживался на квартире директора вечерней школы зоны, находившегося в командировке в Красноярске.
  
   Я не испытывал чувства вины, да и Пахан меня помиловал, счел, что побег я организовал, а последствия не предсказывал, так что вины за двух убитых урок не несу. Но Шмеля я уважал. Отчасти за сдержанную манеру поведения, отчасти из-за кошмарных способностей супер-бойца, отчасти из-за того, что чувствовал в нем скрытую внутреннюю интеллигентность. Если уж кого и стоило называть Мертвым Зверем, так это его, а не меня. Он умел жить с бесстрастным лицом, но сердце у него было горячее. К тому же был он законным вором, короновался совсем молодым, да и в побеге я, как ни крути, чуток его подставил.
  
   Поэтому я внимательно посмотрел в сторону группы задержания, гадая, куда его сейчас доставят: в СИЗО или в КПЗ? Судя по внешнему виду группы захвата, помял их Шмель крепко.
  
   Потом я вернулся в номер и позвонил в Ялту. На мое счастье, (а, может, несчастье) Пахан еще наслаждался последними деньками бархатного сезона Крыма. Он мгновенно среагировал на мой звонок, не удивившись, что я звоню не из за загранки, куда он помог мне слинять. Он попросил меня не отходить далеко от телефона, через минут 20 перезвонил и дал связь с Калининградскими законниками, которые должны вытащить Шмеля. Намекнул, что мое участие желательно и будет правильно оценено ворами: мои угасающие акции вновь поднимутся вровень с официальными авторитетами. Предупредил, чтоб вел я себя в России поосторожней, так как охота на меня Серыми Ангелами продолжается.
  
   Все в мире связано и спутано. Действие - противодействие. Противодействие - действие. Все это выглядит очень логично. Например: добро - зло - добро... Но в мире нет логики. Понятия зла и добра настолько относительны. В сущности, любое зло для кого-то добро и наоборот.
  
   Я попал в положение усталого бегуна. Победил, стоишь на финише, дышишь истово, а что дальше? Нет, я не исчерпал свои запасы духа и страсти. Но я был управляем некой странной силой, потерял, столь любимую мной свободу выбора. Я, наверное, был обречен, и чувствовал это подсознательно.
  
   Когда-то давно я проснулся на нарах в Красноярской пересылке от чего-то мокрого на лице. Проснулся, провел по лицу - мокро и липко. Зажег спичку, в этот угол дежурная лампочка не достигала,- кровь. Привстал, заглянул на верхние нары. Кто-то кому-то перерезал горло так, что голова почти отвалилась. Я добрел до параши, сполоснулся и лег спать дальще, повернувшись к ногам головой.
  
   С того момента, с момента, когда накопленные несчастья перешли из количества в качество, я стал гораздо спокойней и равнодушней. Я стал меньше удивляться, меньше радоваться, меньше бояться.
  
   Этот ком все катился, а сейчас достигал максимума. Сперва судьба сделала из меня убийцу, который убивает при необходимой самообороне. От этих Серых Ангелов я отбивался, убивая. Потом мне пришлось убить по просьбе Филина. Услуга за услугу - Пахан помог мне, я помог Пахану. Теперь на другом конце России мне, похоже, вновь придется убивать, выручая Шмеля.
  
   Маща, наконец, соизволила проснуться и оторвала меня от грустных мыслей призывом кушать. ГЛАВА 8 Вот еще одна проблема, свалившаяся на меня, как спелое яблоко, осений подарок южного берега Крыма. Некий Бес занес меня после побега из Красноярского края в дом к этой девочке в своеобразной роли воспитателя, (что для профессии афериста в обчем-то естественно), потом из-за этой девчонки я вынужден был кастрировать майора МВД, и в конце концов бархатный сезон определил ее мне в дочки.
  
   Я выделил Маше денежку и объяснил, где в гостинице находится кафе. Сам же отправился побродить по городу. Я немного знал Калининград, но не был тут уже черт знает сколько времени.
  
   Я шел по городу, скептически посматривая по сторонам. Решил зайти на рынок, зашел, с трудом протиснувшись в тесную калитку, отметил некий прогресс в работе рыночной администрации. Прогресс выражался в том, что на миллионы, собираемые у торгашей, хозяева рынка построили с двух сторон железные ворота, заперли эти ворота на висячие замки, а людей вынудили ходить через узенькие калитки. В качестве улучшения сервиса они положили в лужу у этой калитки два кривых кирпича - тест для посетителей: пройдешь или шлепнешься. Кроме того, по поводу слякотной осени был пригнан экскаватор, успевший уже наворотить большую кучу склизкой глины у самого входа.
  
   Меня всегда удивляло хладнокровное отношение к рыночному начальству посетителей и работников. В любой другой стране тех давно бы уже линчевали, использовав в качестве виселицы досточки, по которым приходится лавировать в грязи входа. Наш же народ предпочитает тяпнуть грамм двести и сорвать зло друг на друге. Удобный народ, достойное пушечное мясо для Жереновского и иже с ним!
  
   На рынке, глазея на ряды торговцев, я услышал слащавый голосок:
  
   -Пойдем, я тебе конфет куплю, что тут стоять.
  
   Слух всегда был моим проклятьем. Иногда слух заставлял меня испытывать отвращение к людям. Так, рядом с снимаемой моими предками квартиркой жили немки - католические монашки. (Я не очень то разбирался в католической иеархии, поэтому считал этих чистеньких, пахнущих ладаном, в черных платьях и чепчиках немок монашками.) Так вот, как-то ночью, проснувшись, я отчетливо расслышал стоны и кряхтенья этих аккуратных Христовых слуг, занимавшихся любовью друг с другом. Я ничего против лесбоса не имел, но слушать было противно, и встречаясь с ними у лифта, он больше не приветствовал их искренним "ауфедерзейн". я был человеком эмоций. Мои поступки часто опережали мой разум.
  
   Услышав слащавый голосок, я быстро посмотрел в ту сторону. Я увидел мужичка средних лет при галстуке и в шляпе, который втолковывал девчушке лет десяти, что ей незачем бояться, а надо не стоять тут бесцельно, а погулять с ним, покушать конфет и мороженное.
  
   Ситуация мне была ясна. Девчонка пыталась продать котенка, одета она была скудно: разбитые войлочные сапожки, потертая болоневая курточка, сиротские брючата с грубыми заплатами. Девочка доверчиво смотрела на такого солидного дяденьку, а пойти с ним боялась не потому, что подозревала что-то худое, а ввиду опасности потерять место в торговом ряду. Ребят с щенками и котятами было достаточно много, выглядели они достаточно агрессивно, ряды свои сомкнуть были готовы в любой момент.
  
   Мужик шептал девчонке прямо в лицо, нагнувшись, будто рассматривает котенка. Об был уверен, что его никто не слышит. Откуда ему было знать о способностях моего слуха.
  
   Наконец мужичка осенило, он пообещал купить котенка. Не вызывая никаких эмоций у окружающих, пара двинула к выходу. Меня они не замечали.
  
   Я шел за ними, прислушиваясь и вспоминая зоновского петуха Велемира. Тот сидел за развратные действия в отношении малолетних, его опустили еще в следственной камере. Это был аккуратный, подтянутый, собраный зэк, он работал шнырем в штабе. Ко мне Велемир питал доверие, как-то рассказал, что собирались у него в доме 12-13 летние ребята, играли в раздевательный покер. Это невинное занятие и послужило причиной осуждения.
  
   Уже перед самым освобождением Велемир разоткровенничал, добавил, что проигравшие, кроме раздевания должны были мастурбировать друг друга, и что он старался проигрывать своим малолетним коллегам почаще...
  
   -А котенка то? Вы будете его покупать или нет?
  
   -Надо дойти до моего дома. Тут недалеко. Я еще денег возьму, а то мы все на конфеты истратили,-ответил мужчина.
  
   Я шел за ними, отставая шагов на десять.
  
   Пара свернула во двор, пересекла его, остановилась у подъезда.
  
   -Давай спустимся в подвал,-услышал я,-ты не бойся, я свет там включу. У меня деньги в подвале, в кладовке, я их там от жены прячу.
  
   Мягко ступая, перекатывая ступню с пятки на носок, я спустился в подвал и затих. За поворотом слышалась встревоженная речь девочки и успокаивающий тенорок мужика. Ясно стало, что это никакой не насильник, а скромный педофил, ограничивающий свои притязания на секс щупаньем и онаном. Но то, что не вызывало особых эмоций у меня совсем недавно, после истории с майором Момотом, который заманил мою Машу в постель и совал ей свой член в рот, сейчас вызывало у меня дикий гнев, Я буквально чувствовал, как противно и страшно девчонке.
  
   Поэтому я нашарил выключатель и появился в неожиданно ярком свете подвальной лампады как грозный ангел возмездия.
  
   Мужик настолько перепугался, что мне стало противно. Желание поколотить его пропало, я ограничился затрещиной, взял девчонку за руку и вывел ее на свет.
  
   -Тебе разве не говорил - не ходить никуда с незнакомыми дяденьками?
  
   -А чё. Я думала, он в дочки-мамы будет играть, а он в подвал повел. Я темноты боюсь.
  
   -Не понял,-насторожился я.-В дочки-мамы? Ты хочешь сказать, что домой бы с ним пошла к нему и в постель бы с ним легла.
  
   -Ну и чё! Дядя Вася все время меня с собой кладет. И денег дает.
  
   Я тряхнул головой. Мир загнивал на глазах. Уныние опять навалилось на меня, мир стряхивал последние паутинки романтики, в нем не было места подвигу. Шхуна с алыми парусами завязла в болотной жиже, Ассоль подрабатывала в постели с морячками.
  
   Единственное, о чем люто жалел я - это о невозможности напиться. Впрочем, напиться я, конечно, мог, но сейчас, когда надо выручать Шмеля (сам ввязался), когда на руках была неожиданно обретенная дочка, когда охота за мной не прекращалась ни на миг, только из числа загонщиков вышли воры, я не мог позволить себе расслабиться.
  
   Я пошел обратно в гостиницу, пытаясь заморочить самому себе голову остатками романтической дури.
  
   Если бы все не умели врать? - думал я. - Даже в мыслях.
  
   То есть, даже подсознательно не могли бы задумать или предположить любой обман, любую фальшь, любое расхождение между словом и делом...
  
   Я вошел в гостиницу и приготовился врать Маше.
  
   ...Утро началось для меня весьма неожиданно. Маша, так любящая спать до одиннадцати, восстала ото сна гораздо раньше меня. Когда в семь утра я протер глаза, она сидела за маленьким столиком и что-то писала при свете настольной лампы.
  
   - Вот послушай, - сказала она, оборачиваясь, - впрочем, мойся, а я пока допишу, мне немного осталось.
  
   Я умылся и присев на кровать покорно приготовился к прослушиванию.
  
   - Рассказ называется "Волк", - сказала Маша.
  
   Я насторожился. То кошмарное утро, когда я ошалело наблюдал за тем, как Маша задушила матерого волчищу в московском зоопарке, навсегда отложилось в моей памяти. Как давно это было, в прошлой жизни. Как недавно, всего пару месяцев назад! Возвращение Маши к этой теме меня встревожило. После мистического эпизода с волком Маша вела себя, как нормальный человек. И ничего не помнила. Неужели ее заскоки стали повторяться!?
  
   Я взял себя в руки и начал внимательно слушать ее нежный голосок.
  
   Он подошел к шелестящим на морозном ветру флажкам, понюхал их, тяжело втягивая худые бока. Флажки были обыкновенные, красные. Материя на ветру задубела и пахла не очень противно: человек почти не чувствовался. Он пригнул остроухую морду и пролез под заграждение. Флажок жестко погладил его по заиндевевшей шерсти, он передернулся брезгливо. И рысцой потрусил в лес, в бесконечно знакомое ему пространство.
  
   Лес глухо жужжал, стряхивая лежалые нашлепки снега с синеватых лап. Тропа пахла зайцами и лисой. Все наскучило. Где-то подо льдом билась вода. Он присел около сугроба, приоткрыл седую пасть и завыл жутко и протяжно, сжимая худые бока. Ребра туго обтягивались шкурой, и казалось, что кости постукивают внутри. Он лег, переставая выть, прикрыл тусклые глаза, проскулил что-то по-щенячьи. Мягкими иголочками взметалось в снегу дыхание. Мохнатая ветка над головой затряслась укоризненно, стряхнула пухлый налет снега. Тогда он встал и, тяжело ступая, ушел куда-то, не озираясь и не прислушиваясь.
  
   ... Его иногда видели у деревень. Он выходил с видом смертника и нехотя, как по обязанности, добывая пищу. Он брал ее на самом краю поселков, брал овцой, птицей, не брезговал молодой дворнягой, если она была одна. Он был очень крупный, крупней раза в два самого рослого пса. Даже милицейская овчарка едва доставала ему до плеча. Но они не видели друг друга.
  
   Он никогда не вступал в драку с собачьей сворой. Он просто брал отбившуюся дворнягу, закидывал за плечо, наскоро порвав глотку, и неторопливо уходил в лес, не обращая внимания на отчаянные крики немногих свидетелей. Он был осторожен, но осторожность была небрежная. Устало небрежная.
  
   Отравленные приманки он не трогал, капканы обходил с ловкостью старого лиса, никогда не пользовался одной тропой дважды. Флажков не боялся. Он, наверное, просто не понимал, как можно бояться безжизненного куска материи. А красный цвет ничего не говорил старому самцу. В глазах давно убитой подруги в минуты нежности светился голубовато-зеленый огонек.
  
   Он ходил один не потому, что не мог сбить стаю. Просто он один остался в этом лесу. А может, и на всей Земле. Последний волк на Земле! И он знал об этом. И жил он иногда по инерции, а иногда потому, что он последний.
  
   В это утро все было необычно. Воздух сырой и крепкий щекотал ноздри, грудь вздымалась, шерсть на затылке щетинилась. Он долго хватал пастью вино весны, а потом завыл призывно и грозно.
  
   И сразу прервал вой. Некого было звать для любви, такой горячей в остывшем за зиму лесу, не с кем было мериться силами за желанную п подругу. Он был один. И еще весна. Они были вдвоем. И волк пошел к людям.
  
   Он остановился на краю поселка и увидел овчарку из районной милиции. Крупная, с мясистой широкой грудью и мощным загривком она бегала от вожатого в снег за брошенной палкой, приносила ее, не отдавала сразу, балуясь. Она была немолодая и угрюмая. И высшим счастьем для нее было поиграть с вожатым. Она почувствовала волка раньше человека, обернулась мгновенно, пошла резким наметом, чуть занося задние лапы влево. Сморщенная злобой пасть была ужасна, рык вырвался утробно, глухо.
  
   -- Фас! -- закричал милиционер, неловко отыскивая пистолет, -- фас, Туман.
  
   Повинуясь привычному посылу, Туман почти ко коснулся лесного пришельца желтоватыми клыками.
  
   Волк стоял легко и просто. Он расправил грудь, грациозно уперся толчковыми лапами в грязный снег. Он не казался больше худым и не гремел больше его скелет под пепельной шкурой. Он был красив, а красота не бывает худой. Он не шевельнулся, ждал. В глазах светилась озорная радость.
  
   Туман прервал движение, растерянно вжался в снег, снова встал, подчиняясь команде. Он стоял вплотную, но не заслонял волка. А тот не двигался с места и улыбался псу. Он сделал шел и Туман снова пал в снег. Волк пошел к человеку.
  
   Пуля тупо ушла в землю, другая. Руки милиционера тряслись, но он был мужественным человеком, стрелял еще и еще. Пуля обожгла шерсть у плеча, но волк не прибавил шагу. Он шел, играя мышцами, а глаза горели совсем по-человечьи.
  
  
   Мужественный человек заверещал по-заячьи и, как его пес, упал в снег. Тогда волк остановился. Остановился, посмотрел на человека, закрывшего голову руками, на пса поодаль, сделал движение к черной железине пистолета - понюхать, но передумал. Повернулся и пошел в лес, устало, тяжело. Он снова был худым и снова гремел его скелет под пепельной шкурой.
  
   Он шел медленно, очень медленно, и человек успел очнуться, успел притянуть к лицу пистолет, успел выстрелить, не вставая. Он был человек и поэтому он выстрелил. Он был военный человек, а волк шел медленно и шел от него. И поэтому он попал.
  
   Минуту спустя овчарка бросилась и запоздало выполнила команду "фас".
  
   - Ну, как? - спросила Маша.
  
   - Ого-го! - сказал я потрясенно.
  
   И тут зазвонил телефон.
  
   Следовало встретиться с местными ворами, обсудить технику освобождения Шмеля. Вчера вечером я цинканул на рынке, кому следует и вот, уже вызывают на малый сходняк. А мне это надо?
  
   Где-то там Седой по-прежнему ищет меня с непонятной мне настойчивостью.
  
   Где-то там санитарный майор маньяк Момот трясет уже поджившим остатком члена. Больше он никому вреда не причинит.
  
   Где-то там (да и здесь тоже) лежат ориентировки на розыск беглого Верта В.И.
  
   А мне это надо.
  
   Сегодня дочка спросила - честные ли деньги, которые я зарабатываю?
  
   Что-то черное стоит за твоей спиной, сказала она, что-то темное руководит твоими действиями, очень у тебя глаза грустные...
  
   Мой ответ - вот он.
  
   Деньги эти пока еще нечестные. Пока...
  
   Когда меня не станет, они останутся честными, потому что это уже будут твои деньги. Это будет твоя квартира, твои удобства, твой счет в банке. Твоя возможность жить в варварской стране по человечески.
  
   Наверное, не бывает "честных денег". Само их существование делает человеческую жизнь бесчестной.
  
   Ладно, не время философствовать. Все просто, как штык. Нет у меня ни способностей, ни умения зарабатывать большие деньги. И время мое на излете. И вот, строю я целую систему, целую фирму, что б заманить в садок этой фирмы несколько сотен миллионов.
  
   Этих денег хватит моей дочери на всю жизнь. Дай Бог, что б прожила она эту жизнь не так, как я.
  
   Я еще не построил эту фирму, но построю обязательно. А потом, возможно, исчезну. Исчезну юридически или физически - стоит ли думать об этом. Деньги же останутся. И станут честными уже потому, что, надеюсь, будут в честных руках.
  
   Дай Бог мне не ошибиться в собственной дочке!
  
   А пока надо выручать Шмеля. Я могу ограничиться разработкой плана, советами, но я почему-то хочу совершить это сам. Шмель не просто вор, он - Человек, а в нашем гнилом мире не так уж много Людей. Спасая Человека я и сам немного приближусь к этому высокому званию. Впрочем, что-то меня потянуло на лозунги. Руки по локоть в крови, душа по самое донышко в дерьме, и тоже туда же - благодетель из Простоквашино. "А еще я на машинке могу строчить..." А машинка называется пулемет - автомат УЗИ. Или АКМ. Ладно, надо действовать. Если что - местные хлопцы о Маше позаботятся, отправят ее в Красноярск к прежнему отцу с матерью. А меня труба зовет к новым аферам. Отважным помогает счастье, а наглость - второе счастье.
   Глава 17
  
   Иван Иванович Иванов решил на завтрак сварить яйца в мешочек. Так как он терпеть не мог возиться со скорлупой, то варил яйца особым методом. Он вскипятил в кастрюле с длинной деревянной ручкой воду, добавил туда полчайной ложки соли и столько же уксуса, раскрутил кипящую воду ложкой, будто размешивал сахар в стакане, быстро разбил одно за другим четыре яйца и слил их в кипяток. Благодаря уксусу и центробежной силе яйца не растеклись, а мгновенно свернулись в тугие овальные комочки. Ровно через минуту Иван Иванович специальной ложкой с мелкими дырочками выловил яйца, выложил их на тарелку, добавил немного майонеза, посыпал заранее накрошенным укропом с молодым зеленым луком и уселся за стол, где уже был крупно нарезан серый хлеб.
  
   Намазывая мягкие, пористые ломти маслом, Иван Иванович посмотрел на сонную морду Ардона и сказал ему укоризненно:
  
   - Ты у нас - сова, явление, скажу тебе, среди собак удивительное. Вечером тебе подавай прогулку до полночи, а утром не добудишься. Брал бы пример с меня. Я ведь тоже в юности совой был, а с возрастом в жаворонки переметнулся. Как бы поздно ни лег - с первыми лучами солнца на ногах.
  
   Дог внимательно хозяина выслушал и сладко, с подвывом зевнул, показывая в огромной пасти необычный среди собак язык - с черными пятнами, как у ньюфаундлендов.
  
   Звонок, как всегда подгадал на конец трапезы.
  
   - Ты, как мне кажется, - сказал Иван Иванович своему ученику, нажимая кнопку, снимающую блок с входной двери, - специально высчитываешь момент, когда я ем?
  
   - Учитель, - поднес к груди смуглые сухие кисти Иван, - по моим скромным данным вы не едите только когда спите. А будить я вас еще ни разу не будил.
  
   - Что да, то да, - задумчиво сказал Иван Иванович, наливая первую чашку утреннего кофе, - кофе будешь?
  
   - Благодарю, нет. Разрешите приступить к докладу?
  
   - А зря, кофе хороший, зерна трех сортов. Ну давай, вкратце. Детали оставишь, я потом сам просмотрю. Они у тебя на дискете?
  
   - И в бумагах и на дискете, как вы привыкли.
  
   - Отлично. Ты не обращай на меня внимания, сам виноват, что от кофе отказался. Давай, говори.
  
   - Владимир Иванович Верт временно выпал из под нашего наблюдения, так как совершенно неожиданно, я бы сказал - спонтанно, вылетел из Ялты в Израиль по чужим документам вместе с той девочкой. Сейчас он Владимир Иванович Дживелегов, а она, соответственно, Мария Владимировна Дживелегова. В Израиле помог спецслужбам предотвратить террористический акт со стороны арабских экстремистов, так же неожиданно вылетел в Литву, в Вильно, на такси добрался до Калининграда, проживает с девочкой в гостинице Москва, дальнейшие его планы неизвестны и непонятны.
  
   - Что за взаимоотношения у него с девочкой? Чем объяснить такую странную взаимную привязанность?
  
   - Девочка, как это ни парадоксально, оказалась его дочерью. Он сам этого не знал до приезда в Ялту.
  
   - И что же, это тоже произошло, как ты выражаешься - спонтанно?
  
   - Зря ехидничаете, учитель. Конечно, младьшего обидеть не трудно. Представьте себе - спонтанно. Случайна встреча в парке с бывшей любовницей, мелкой воровкой, котораЯ продала ребенка семье зажиточного геолога. Верт поднял все документы, удостоверился. Мы уже прошли по документации и связям после него, тоже удостоверились.
  
   - Ну, что же все-таки он сейчас делает в этом Калининграде?
  
   - Сейчас в Калининграде девять утра, - посмотрел на часы Иван, - полагаю, что сейчас он с дочерью выгуливает собаку.
  
   - Какую еще собаку? - изумленно спросил Иван Иванович.
  
   - Породы такса длинношерстная, кличка Джина, возраст приблизительно четыре - пять месяцев.
  
   - Да, - Иван Иванович допил кофе и шумно выдохнул, - да, этот, твой Верт, чокнутый какой-то. То убивает направо - налево профессионалов, то дочку находит неизвестно как и неизвестно почему, то с собакой катается по заграницам, совершенно не обращая внимания на то, что его ищут почти все службы России. Любопытный тип. Ладно, Ваня, оставь материалы, я просмотрю. Брать его пока не надо, установи четкое наблюдение. В случае попытки Серых Ангелов его захватить - не позвольте, защищайте его, как президента. И наблюдайте, но незаметно. Похоже, что он далеко не так прост, как в первое время казалось. Давай, Ваня, спасибо.
  
   Иван Иванович подождал, пока электрические замки не щелкнули, констатируя Ванин уход, включил через дистанционный пульт блокировку двери, посидел на кухне, поглаживая сонную, слюнявую морду пса, перешел в зал, включил компьютер, соединенный с видеокамерой высокого разрешения и вызвал Сергея Сергеевича Сергеева.
  
   - Сергей, - сказал он своему коллеге, чье изображение появилось на одном из мониторов, - я решил пока Верта понаблюдать. Очень уж он неординарной личностью оказался. Заодно мы его от Серых Ангелов поохраняем и посмотрим, как они себя проявят. Вот, смотри, я тебе скидываю новые документы по Верту... Эй, подожди секунду. У меня связь с Ваней.
  
   Он переключился на оживший монитор внутригородской связи
  
   - Да, Ваня. Что случилось?
  
   - Иван Иванович, вы ничего не жуете?
  
   - Намек понял, с коровой меня еще не сравнивали. Конечно, начальника обидеть легко. Ладно прикалываться, говори.
  
   - Наш Верт опять ввязался в неприятности. У него какой-то синдром неожиданностей. В больничке Калининградского следственного изолятора находится некто Хоркин по кличке Шмель. Странная личность, полные данные по нему должны поступить с минуты на минуту. Известно, что он имеет какое-то отношение к клану новых воров, коронован, но после последнего осовобождения связи с коллегами не поддерживал. Сутки назад задержан в гостинице "Москва" города Калининграда, задержание протекало бурно, много покалеченных из тех, кто его брал, ну и ему досталось. Верт живет в той же гостинице. Видимо он был свидетелем зедержания. И вот сегодня предпринял попытку освободить Шмеля.
  
   - Ваня, не размазывай манную кашу по белой скатерти. Предпринял или освободил.
  
   - Его осовободил, но сам попался. Теперь в больничке лежит он, а Шмель скрылся. Мы надеемся найти его раньше ментов.
  
   - Как же сей акт осовобождения происходил.
  
   - С Вертовской непредсказуемостью. Под видом адвоката он по чьим-то документам, не знаю пока где он их добыл, прошел в тюрьму, вызвал в следственную комнату Шмеля, обменялся с ним одеждой и Хоркин ушел, а Верта задержали. Оправдание у него есть, так как милиция до сих пор не знает, что он не адвокат, а беглый зек. Хоркин его связал и Верт настаивает, что явился согласно нового законодательства по использованию адвоката задержанным для предварительной беседы, а Хоркин его оглушил, связал, поменял одежду и по его документам ушел, а он не мог даже на помощь позвать. Но расшифровать Верта могут в ближайшие часы. Кто ему этот Шмель, что он ради него свободой жертвует, пока не знаю? Верта содержат в отдельной камере, собирают материал. Что прикажете делать?
  
   - Что тут сделаешь? Свяжись с нашими представителями в Калининградском ГРУ, пусть заберут к себе, а дело в милиции прикроют. Собери все необходимое по этому насекомому, Шмелю. О девочке Верта позаботиться не забудь. Пусть от имени отца ей создадут нормальные условия, не в гостинице, а лучше в семье кого-нибудь из наших. Скажите, что папа не успел предупредить, у него срочная командировка, скоро позвонит. Это важно, не забудь.
  
   - Слушаюсь, господин начальник!
  
   - Ладно, Иван, не паясничай. Действуй, а я пойду пожую что-нибудь, дабы тебя не разочаровывать.
  
   Иван Иванович отключил внутренний монитор и вопросительно посмотрел на Сергея Сергеевича, который за разговором наблюдал внимательно, но не вмешивался.
  
   - Что скажешь, Сергей?
  
   - Ты прав, Верт этот личность занимательная. Его надо понаблюдать. Ну, давай, всего. Не злоупотребляй пищей.
  
   - И ты туда же. Последней радости хотите старого человека лишить. Бывай, Серега.
  
   Иван Иванович отключил монитор, встал с кресла, приподнялся на носки, смачно потянулся и сказал негромко:
  
   - Ардон, псина ленивая, хорош дремать, гулять пойдем.
  
   Но погулять им не удалось (к великой радости сонного дога). Зуммер вызова срочной связи оторвал Ивана Ивановича от вдумчивой процедуры надевания на пса символического (тоненькая петелька из кожи, которую мощные челюсти собаки могут порвать одним движением) намордника. Иван Иванович подошел к включившемуся автоматически монитору и увидел Сергеева.
  
   - Иван, ты знаешь, кто этот Шмель? - спросил Сергей Сергеевич без вступительных фраз. И сразу продолжил:
  
   - Это тот самый Норкин, который работал на нас в пропаганде. Он первый срок получил за антисоветские стихи и рассказы, мы их еще помогали в "Голос" и "Европу" пересылать. Потом в зоне его поддерживали, но он зачем-то полез в авторитеты, быстро добился звания кандидата, а за полгода до перестройки его воры короновали на законного с правом свободного поиска. Исключительный, скажу тебе, случай. Вроде вора - внештатника. Потом он в побег ушел, ему высшая мера светила, не знаю пока за что. А организовывал побег твой оригинальный Верт. Двоих застрелили, Хоркин ушел, с того времени мы его след потеряли. Да и не нужен он нам был, какая теперь польза от бывшего журналиста-антисоветчика.
  
   - Ого-го! - потер Иван Иванович виски корокопалыми руками. - Да, судьба крепко вяжет свои петли. Вот и не верь после всего этого, что жизнь развивается по спирали. Ладно, может он пока и не нужен, но бросать своего человека в беде негоже. Бог нам этого не простит. Извини за высокопарность, но мы, по крайней мере, в этой бедной стране должны быть хоть в частностях порядочными. А Норкин, который превратился в Шмеля, личность, судя по всему, ярко индивидуальная. И с аферистом они, похоже, не чужие. Будем выручать обеих.
  
   Иван Иванович отключил монитор, взглянул на вновь задремавшего Ардона, встряхнулся, пошел на кухню и с обиженным видом приготовил себе многослойный бутерброд.
  
   Накладывая на тонкий ломоть ситного поочередно пластики семги, сыра "карболь", языковой колбасы и лимона, Иван Иванович вспомнил рассказ Чехова, в котором любитель поесть столь же тщательно сооружает бутерброд, наливает рюмку и тут его настигает удар. Воспоминание оказалось пророческим. Вместо инсульта гурмана настиг очередной тревожный вызов внутригородской связи. Именно в тот момент, когда он налил себе рюмку текилы. Иван Иванович усмехнулся, подошел к монитору и спросил ученика:
  
   - Чем ты еще склонен меня порадовать?
  
   - Учитель, клянусь я тут не причем! Последнее сообщение, Верт сбежал из тюрьмы за несколько минут до прибытия спецслужбы. Охрана в шоке.
  
   -Полагаю, что для побега он не использовал вертолет?
  
   - Хуже. Он взорвал стену тюрьмы.
  
   Иван Иванович чуть не поперхнулся собственной слюной.
   Глава 18
   Я не собирался оставаться в тюрьме вместо Шмеля. Моя задача была гораздо
   скромнее: передать ему под видом адвоката то, что по моему совету
   приготовили местные авторитеты, и смыться.
  
   Но Шмель, когда его привели в комнатку для беседы, оказался очень плох.
   Мало того, что его крепко помяли при задержании, у него оказалось еще
   тяжелое, кустарно залеченное, ранение на ноге. Ясно было, что несмотря на
   свои способности бойца-супермена, самостоятельно совершить побег он не
   сможет.
  
   Шмель удивился, увидев в чинном адвокате меня - Адвоката и Мертвого Зверя в
   одном лице. До него быстро дошел юмор ситуации: охранник даже приоткрыл
   дверь, услышав его заливистый хохот.
  
   - Все в порядке, сержант, - сказал я, сдерживая улыбку. - У задержанного
   небольшая истерика.
  
   Хоркин смеялся, а я мрачнел. Мне было ясно, что тщательно подготовленный
   план побега обречен. Зря воры за кратчайший срок расстарались, добывая
   пластиковую взрывчатку и одноразовые пистолеты из псевдометаллического
   сплава, которые можно пронести через металлосканирующие воротца при входе в
   следственный изолятор. Когда же Шмель рассказал о съемках фильма, я понял
   сразу и без сомнений, что такую личность освободить обязан. Его цели было
   настолько выше моих, бытовых, что сомневаться было просто неловко.
  
   Мы уже переодевались, я наспех догриммировывал его, добиваясь условного
   сходства, когда Хоркин окончательно добил меня, сказав, что был свидетелем
   моего киллерского экспромта со слонихой в Красноярске. Оказывается, Шмель
   после побега добрался до Красноярска, встретил там передвижной зооцирк, в
   котором когда-то работал, и сразу туда устроился - лучшей маскировки не
   придумаешь. А я, убегая от боевиков Седого, не нашел ничего умнее, чем
   натравить на них слониху (теперь я узнал, что ее звали Кинга). И Шмель меня
   видел, но вмешиваться в разгар действий не стал, а потом отмазал меня - во всем обвинил
   покойников, мотивируя происшествие тем, что они сами раздразнили слониху,
   чему он свидетель.
  
   Хоркин привязывал меня к стулу порванными на ленты собственной рубахой и
   джемпером, а я критически осмотрел его напоследок. Что ж, в моем белокуром парике, с моей
   накладной бородой и рыжими усами, в затемненных очках с толстой роговой
   оправой и в моем щеголоватом костюме Шмель выглядел похоже. Ссадины на его
   лице я как мог замазал, сотворив белила из собственных слюней и побелки.
   Если пойдет уверенно и нагло, то может слинять. На всякий пожарный я отдал
   ему один из пистолетов (толстая авторучка скрывала три не слишком сильных
   заряда мелкого калибра, после чего ее ствол выгорал и пистолет можно было
   выбрасывать). Взрывчатку, желтую лепешку, похожую на пластилин, сунул себе
   за правую щеку. За левую поместил четыре взрывателя величиной с горошину.
   Пистолет оставил в кармане рядом с похожей, но и в самом деле настоящей
   авторучкой. Я надеялся, что меня в первое время обыскивать не будут. Пока
   не разберутся, что я не адвокат... Вернее Адвокат, но не тот. И очень
   хотел этот небольшой временной промежуток использовать с пользой для
   собственного здоровья и благополучия.
  
   Хоркин вставил мне в рот кляп, вышел. Я слышал, как он сказал сержанту за дверью:
  
   - Не заходи, пускай он немного побудет один, подумает. А я пока в туалет
   схожу; где тут у вас туалет, братец?
  
   Туалет для администрации и гостей на первом этаже изолятора находился
   почти рядом с проходной, я был уверен, что Хоркин не попадется. Главное,
   чтоб он хоть минуту удержался от хромоты. Но Шмель был железным мужиком,
   боль он подавлять умел, да и сила воли у него была как у Овода из романа.
  
   Я выждал еще минуту. Тишина. Слава те, Господи, слинял. Молоток Шмель. Да и
   я молодец, не хило сработал. Теперь пора подумать о собственной шкуре.
  
   Я свалился вместе со стулом на пол и начал дергать привязанными ногами,
   создавая хоть небольшой, но шум. Вбежавший сержант сперва взирал на меня
   остолбенело, потом догадался вытащить из моего рта кляп, на него пошел
   рукав рубахи.
  
   - Ловите, ловите гада! - заорал я.
  
   - А ты, кто такой? - резонно спросил сержант. Действительно, в лысоватом
   мужичке, одетом в потрепанную джинсовую куртку на голое тело, трудно было
   идентифицировать недавнего щеголя адвоката в массивных очках, с длинными белокурыми волосами,
   рыжеватыми густыми усами и коротенькой каштановой бородкой.
  
   - Дед Пихто! - зло ответил я. - Ну, парик у меня был, трудно сообразить что
   ли? Забрал этот бандюга и парик мой, я за него в Германии 300 марок
   выложил, и очки, и костюм и портфель. Все забрал! Он же в таком виде через
   проходную уйти может!!
  
   Сержант, наконец, что-то сообразил, нажал тревожную кнопку. Маленькая
   допросная комната, где обычно следаки работали с подследственными, и
   которую мне выделили, как представителю демократической юридиспруденции -
   адвокату обвиняемого, - заполнил служивый народ. Меня сгоряча чуть было не
   отпустили, но офицер из режимной части попросил меня задержаться. Вполне
   вежливо попросил, хотя и с легким намеком на подозрительность. Естественно,
   обыскивать меня не стали ( на что я изо всех сил надеялся).
  
   Не стали и
   сажать в обычную камеру, что было уже подарком судьбы. Окна камер выходят
   только во внутренний дворик и бежать оттуда трудно. Тюрьма в Калининграде
   находится в центре города рядом с сельскохозяйственным институтом и имеет
   форму квадрата. Все внешние окна - это следственные или административные
   кабинеты. Попади я в камеру, пришлось бы ждать вызова на допрос, глушить
   следака, а лишь потом пробиваться на улицу. Это само по себе довольно
   сложно. Тюрьма тут старая, немецкая, построенная в Кенегсберге лет 150
   назад. А строили тогда немцы больше чем на совесть.
  
   Меня разместили в кабинете хозяйственников, спросили вызвать ли врача, но я
   попросил только купить мне курить и пару бутылок пива. Сержант взял деньги,
   сходил в соседний корпус тюрьмы в буфет, принес требуемое и "успокоил" меня
   сообщение о том, что начальник оперативно-режимной части СИЗО уже выехал с
   дачи и вскоре будет тут.
  
   - Так что вам не долго тут у нас париться, - сказал он благожелательно. -
   Вы же сами виноваты, что так оплошали. Он приедет, разберется и поедете
   домой. Скажите спасибо, что он вас не покалечил, жутко крепкий бандит,
   говорят. Если хотите своим позвонить или куда, выход на городской
   коммутатор через девятку. Он удалился, а я с наслаждением выпил пива и
   закурил. Лето стояло жаркое, тюрьма почти не проветривалась, духота давила,
   да и день у меня сегодня выдался жарковатый. Хорошо еще, что в МВД не
   перевелись доверчивые лопухи. В Москве у меня такой наглый трюк никак бы не
   прошел. Это надо же, ни один охламон не обратил внимание на то, что у меня
   вместе с волосами исчезли борода и усы.
  
   Впрочем, мою рожу видели в основном на проходной. Да и сержант этот
   мельком, когда Хоркина с больнички приводил. Хотя, он же и Хоркина в моем
   виде наблюдал, показывал ему, где туалет. Надо же, какой лопух. Но может
   врубиться. К таким мысли идут медленно, но иногда доходят. Хорошо, что я
   предварительно позвонил оперативному дежурному, представившись заместителем
   прокурора, и предупредил о визите адвоката защитника. Это заметно поубавило
   у них бдительность. Но, что это я сижу и сопли на кулак мотаю. У меня же
   перед носом вторая удача - телефон. Теперь ребята могут не просто у тюрьмы
   поджидать с машинами, а в конкретном месте. Сейчас вычислим, где мой
   кабинет.
  
   Так, перед окном как раз фонтан и эти идиотские быки. Хотя, почему
   идиотские? Красивые каменные быки, очень натуралистичные, огромные, вполне
   логичные перед сельхозинститутом. У немцев тоже тут какая-то
   сельскохозяйственная контора была. И яйца у этих быков здоровые,
   натуральные. А то, что их на пасху шпана всегда красит в красный цвет, а
   менты потом краску смывают, тоже хорошо и здорово. В здоровом теле здоровый
   дух. А здоровый дух обладает здоровым юмором.
  
   Вот я, например, здоровым юмором обладаю. Поэтому и сижу тут, как король на
   именинах и звоню в блатхату корешам. Интересно, добрался до хаты Хоркин уже
   или нет. Я ему дал половину своих денег, так что тачку он должен был снять
   без проблем. А мое освобождение следует ускорить, наш план с Хоркиным был
   расчитан на вечер, теперь обстоятельства меняются. Никогда не надо
   откладывать на завтра то, что можно съесть сегодня.
  
   - Эй, але. Кто, кто. Некто, в кожаном пальто. Шмель уже у вас? Значит будет
   с минуты на минуту. А теперь слушай меня внимательно...
  
   Минут пять я инструктировал своих помощников. Разговор уже закончился и я
   собрался вешать трубку, когда услышал:
  
   - Подожди, Зверь, кто-то идет. Он, он, черт его побери, Шмелюга. Ну,
   Мертвый, ну, Адвокат, ну голова, слов нет. Почему ты только не законный
   вор? Давай, я все понял, мы будем через 20 минут.
  
   Не знаю уж почему, но эти двадцать минут превратились в вечность. А я,
   ведь, всегда обладал неплохой выдержкой. Умение выжидать, спешить медленно,
   необходимо разведчику и аферисту. Это бандиты охотятся, как собаки, с
   лаем, шумным гоном жертвы. Аферист подобен рыси, он должен часами
   скрадывать добычу, ничем не выдавая себя. Зато потом следует стремительный
   бросок и жертва даже не успевает сообразить, как падает с перекушенным
   горлом. Но сейчас какая-то подсознательная тревога кусала мои нервы, как
   зловредный клещ.
  
   Я только потом узнал, что в это время к тюрьме подъехали с минутным
   интервалом две машины из разных спецслужб. Первая представляла собой ФСБ,
   но на самом деле сотрудники были исполнителями воли Седого, секретные агенты
   Серых Ангелов. Во второй находились специалисты из ГРУ. Они были адептами
   истинного правительства семерых "бессмертных" и послал их ученик Иван
   Ивановича. Но я ничего не знал, а только метался по кабинету, выглядывая в
   зарешеченное окно белый БМВ, на котором должны были подъехать блатные
   кореша.
  
   Через пять минут подсознание одержало победу над разумом и логикой.
   Понимая, что действую абсурдно, я, тем ни менее, разорвал взрывчатку на
   четыре части, прилепил ее по углам окна и вдавил в каждый кусочек шарики
   взрывателей. Химический процесс после соприкосновения взрывчатки с
   взрывателем начинался автоматически и продолжался всего две минуты. Поэтом
   я перевернул массивный стол, лег в дальнем углу комнаты и забаррикадировался
   этим столом, надеясь, что судьба пощадит меня и на этот раз. Впрочем, по
   инструкции, которую мне подробно разъяснил специалист по оружию, это
   взрывчатка был кумулятивного действия, то есть взрыв всегда направлялся в
   точки касания с твердой поверхностью.
  
   В этот момент приоткрылась дверь и сержант застыл на входе. Тут же,
   оттолкнув сержанта, в комнату вломилось два боевика в камуфляжной одежде. А
   взрыва все не было. Я вынул авторучку. Три выстрела прозвучали один за
   другим, ручку сильно дергало отдачей, да и стрелок я был никудышный. Я
   успел увидеть что один в камуфляже грузно падает на пол, второй уже достал
   пистолет. (Уже потом до меня дошло, что в тюрьму никто с оружием входить не
   должен. Следовательно, камуфляжные фраера представляли какую-то
   могущественную контору).
  
   И тут рвануло. Резко, будто огромной ладонью ударило по ушам. Оглушенный, я
   бросился к образовавшемуся провалу, сжимая бесполезную ручку-пистолет, как нож.
   Я вылетел в пробитое окно и рванул со всех ног к фонтану, по инерции
   высматривая БМВ, которой пока еще быть не могло.
  
   Дуракам - счастье. У фонтана стоял какой-то студент, держа за рога
   старенькую "Яву". Движок работал, юноша, наверное, недавно разговаривал с девушкой, явно
   убеждая ее отправиться с ним в путешествие на этом допотопном мотоцикле.
   Сейчас и девушка и фраер открыв рты смотрели на провал в стене, из которого
   сквозь облако дыма и пыли к ним приближалась моя отчаянная персона.
  
   - На, - сунул я ему ненужную ручку, на секунду задумавшись - зачем она у
   меня в руках. - Держи и не рыпайся!
  
   Мальчик взял ручку, как загипнотизированный. Я оттолкнул его от мотоцикла
   и дал по газам, с трудом ориентируясь в переключении скоростей. Последний
   раз на мотоцикле я ездил лет 20 назад.
  
   Я прекрасно понимал, что гонку с профессионалами по городу мне не выиграть
   никогда в жизни. Единственное, на что я мог рассчитывать, так это только на
   то, что у меня есть минута-другая форы и что на машинах не шибко-то
   погоняешь по переулкам. Но, несмотря на фору, у меня было всего минут пять
   - после этого все ГАИшники и менты города начнут меня отлавливать. Поэтому
   я проскочил пару дворов, нагло пересек площадь, по которой никакому
   транспорту ездить не разрешалось, заехал в какой-то дворик и бросил
   мотоцикл. Сам же вышел на улицу и, зажав для верности в руках пачку денег,
   тормознул частника.
  
   - Мужик, - сказал я ему, стараясь отвлечь его подозрение от своего
   затрапезного вида, - я тут по-домашнему выскочил, даже рубашку не надел.
   Добрось до Балтийского района, сын там в какую-то неприятность попал,
   подрался, что... Дружки его звонили, просили приехать в милицию.
  
   Я знал, что Балтийский район - это другой край города, район рабочий,
   частично состоящий из частных лачуг. Там было проще скрыться, там мой вид
   не должен был привлекать настороженное внимание, как тут, в центре, среди
   благочинной публики и иностранцев, которых в Калининграде, как собак
   нерезаных.
  
   Доехали мы благополучно. Моя легенда показалась шоферу вполне
   правдоподобной.Тем более, что ехали мы в милицию, что само по себе
   усиливало мою благонадежность. Я хотел заплатить щедро, но шофер, простой
   работяга на потрепанных "жигулях" отмахнулся:
  
   - Ты чё, земляк, я чё не понимаю, что ли. Давай тридцатник и хватит, а
   деньги побереги, сейчас менты их у тебя выманят, нынче от любой беды только
   и можно, что откупиться.
  
   - Спасибо, - сказал я искренне. - Я твой должник.
  
   Я вышел у райотдела и собирался нырнуть в очередной переулок, когда в
   голову мне пришла дерзкая мысль. Если меня и розыскивают по всему городу,
   то ни одному менту не придет в голову искать меня в ментовке. Я нагло зашел
   в отделение и обратился к дежурному:
  
   - Простите, тут меня хулиганы немного подраздели.
  
   - Хотите заявить? - недовольно спросил дежурный, брезгливо меня
   рассматривая.
  
   - Что тут заявлять, - порадовал я его, - сам виноват, не надо пить с кем
   попало и где попало. Ты мне, лейтенант, разреши позвонить дружкам, чтоб
   приехали за мной. Не идти же в таком виде по городу!
  
   - Сознательный, - удовлетворенно сказал бравый офицер, защитник мирного
   населения от бандитов и воров. - Позвони, чего уж там.
  
   Урки от моего звонка немного ошалели. Они уже побывали у тюряги, видели,
   что я там натворил, и после недолгого и рискованного ожидания ехали
   обратно, безуспешно гадая, почему я отклонился от, мной же предложенного,
   плана и куда я делся. После того, как я назвал адрес своего
   местонахождения, они ошалели еще больше. Я буквально видел, как старший
   группы с нежной кликухой Радуга удивленно смотрит на микрофон сотового
   телефона, переводя расширенные глаза на товарищей по оружию.
  
   - Ну, ты даешь! - сказал он в своем обычном многословном стиле. Мчим. Сиди
   там тихо, как мышь, а то на тебя скоро армию поднимут.
  
   Через несколько минут, которые мы провели с лейтенантом в мирной беседе,
   перемывая косточки политикам и президентам, около райотдела затормозила
   белое БМВ. Я поблагодарил лейтенанта, не спеша вышел, закурил, посмотрел по
   сторонам и уселся на заднее сидение. И сказал, не давая ребятам и рта
   раскрыть:
  
   - Урки, пива хочу - сил нет. "Балтику", третий номер. Холоденькое.
  
   Радуга, извернувшись на сидение, задумчиво посмотрел на меня и сказал свою
   знаменитую фразу:
  
   - Ну, ты, Адвокат, даешь!
  
   И развел руками.
   Глава 19
   Взошло солнце. Над огромной Россией взошло солнце. Оно всходило с той же скоростью, с которой вращается Земля, и самую западную точку страну осветило одну из первых. Его луч заглянул в окошко блатхаты, того самого места, которое неискушенные представляют в виде малины, своеобразного борделя, гдее пьют, играют в карты, матерятся и все время хватаются за ножи. На самом деле современная квартира воровского объединения (квадрат на истинном,
   а не позаимствованном с довоенного, жаргоне) представляет собой аккуратное просторное помещение, где чисто, где хозяева люди неприметные и уважаемые органами правопорядка, где нет особой роскоши, но есть все необходимое, где иногда и в самом деле выпивают, но культурно и без сквернословия, куда не нет хода шпане и прочей околоблатной шерсти.
  
   Лучик заглянул в спальню и пощекотал нос Владимира Ивановича Верта. Тот чихнул,
   приоткрыл один глаз, встретился с солнечным лучом, зажмурился, улыбнулся и
   потряс за плечо спящую рядом дочку. Проснулась, лежащая между ними такса,
   зевнула, смачно лизнула Верта в нос, перебралась в ноги и свернулась
   калачиком. Гулять ей пока не хотелось, а едой на кухне не пахло - чего же
   вставать в такую рань.
  
   Аферист Верт вставал охотно и радостно, предвкушая интересный
   день. И он не ошибся. Этот день был не только интересным, он был
   знаменательным и переломным в его жизни. Верт, он же Адвокат, он же Мертвый
   Зверь, он же Дживелегов еще не знал, что ночью в Калининград приехал Филин
   и привез потрясающую новость: воровской сход принял решения короновать
   Верта в законные воры с правом свободного поиска. Такие исключения
   допускали очень редко. Так был коронован Шмель - супермен, дерзкий вор,
   интеллигент и антисоветчик, добившийся этого уникального звания благодаря
   своим уникальным физическим и умственным способностям.
  
   Вор в законе с правом свободного поиска может не соблюдать воровские
   законы. Он имеет право заводить семью, не создавать группировок, не
   готовить себе смену, не участвовать в сходках. Вор свободного поиска не
   назначается смотрящим ни на зонах, ни в городах. Он может, даже, не
   отчислять часть своего заработка в общак, хотя это дело его совести. И в то
   же время он обладает всеми правами и преимуществами вора в законе. Хотя
   подобный индивидуум накалывает традиционных ангелочков за крестом не на
   груди, как это положено по воровскому уставу, а там, где захочет, чаще
   всего под мышкой, чтоб не было видно кому попало.
  
   Но в трудный для воров момент такой вор обязан придти на помощь коллегам.
   Его можно назвать суперагентом воровского мира, глубоко и надолго
   законспирированным суперагентом.
  
   И сход почти единогласно короновал таким званием афериста Верта, хотя
   совсем недавно Верт оскорбил сход в Ялте, отказавшись быть законным вором.
   Его объяснения отказа приняли, но у многих остался на душе осадок. В их
   понимании Верту была предложена высокая честь. А то, что он неожиданно
   обрел дочь, что он не умеет и не хочет подчиняться никаким законам, отнюдь
   не оправдывало его дерзости. Но беспрецедентная по дерзости и
   самопожертвованию операция по освобождению члена воровской элиты Шмеля
   изменило мнение схода. Пахан выдвинул предложение дать Верту звание без
   обязанностей, как дали это звание когда-то Шмелю, возглавившему успешный
   бунт на одной из Заполярных зон. Шмель и Филин поддержали это предложение.
   Калининградские авторитеты, ранее знавшие Верта только понаслышке, но
   увидевшие его в деле, так же ратовали за афериста. И решение было принято.
   И Филин, прилетевший ночью специально ради этого торжества, дремал в
   соседней комнате и улыбался сквозь сон, представляя удивленную и счастливую
   рожу упрямого Верта.
  
   Совсем в другой точке России, куда солнце еще не заглянуло, проснулся Иван
   Иванович Иванов. Настроение у него было не слишком веселое. Его,
   убежденного материалиста, несколько смутило совпадение путей Хоркина и
   Верта. Да и стремительное бегство обеих из тюрьмы тоже его несколько
   смутило, так как противоречило здравому смыслу. К тому же Серые Ангелы
   начали его слегка беспокоить. Убрать их было не трудно, но в природе не
   бывает ничего не нужного, даже сорняки и комары необходимы в круговороте
   жизни. Серых Ангелов убирать не стоило. Следовало подумать о чистке в их
   среде. И чистку следовало начать с Седого генерала. А Иван Иванович по
   своей натуре был человеком мягким и не злопамятным.
  
   Иван Иванович уже завтракал, когда солнце в Москве, наконец, взошло и
   заглянуло в госпиталь. Там лежал только бывший майор зоновской больничке Момот О.П.
   Верт дважды достал этого несчастного педофила: первый раз в Красноярской
   гостинице, которую грабил, усыпив постояльцев, а второй раз в гостинице
   столицы, где Момот только начал развратные действия против девочки Маши.
   Верт тогда не знал, что Маша его дочь, что не помешало ему отхватить Момоту
   член под самый корешок. Момот уже получил извещение об увольнении из МВД,
   но, как и обещали сотрудники Красноярского уголовного розыска, начатое
   против него дело по статье 117 - изнасилование малолеток, которых он усыпил
   обманом, было прекращено за помощь, оказанную следствию в Москве. То, что
   бывший санитарный майор остался без пениса никого не волновало, он даже не
   получил денежной компенсации.
  
   Момот ходил с повязкой на известном месте и бутылкой с холодной водой в
   кармане пижамы. Вода была ему нужна потому, что отрезание члена отнюдь не
   означает кастрацию: его огрызок, где трудно подживал рубец, то и дело
   возбуждался, причиняя адскую боль незажившим швам. Момот в таких случаях
   лил на бинт холодную воду. Над ним зло потешались соседи по палате, хотя и
   не знали, кто он на самом деле. Но было в Момоте нечто неприятное,
   скользкое. Да и на шутки он реагировать не умел, злобился, вызывая ответную
   реакцию.
   А оперативник из Красноярска, завербовавший Момота для быстрого опознания
   беглого зека Верта, курс лечения уже закончил. Верт здорово тогда достал
   его из автомата, всем троим тогда досталось от шального афериста.
   Так как дополнительных указаний от Московского руководство в отношении его не последовало, оперативник отбыл в
   родной Красноярск продолжать службу в уголовном розыске. Его коллега и
   начальник, человек Седого, выписался раньше и куда-то выехал, даже не зайдя
   попрощаться. Видно получил новое задание.
   Взошло солнце и в Крыму, где Седой, заканчивающий санаторный курс в Ялте, ругал по спецсвязи своих
   агентов в ФСБ Калининградского отделения. Он ощущал некую неуверенность в
   отношении этого неуловимого Верта, так похожего на могущественного Сергей
   Сергеевича Сергеева. А тут еще недавнее, непонятное и сверхнаглое убийство
   Вертом его шофера. Зачем? Уж не потому ли, что Верт издевается над ним,
   просчитывая каким-то фантастическим образом все его ходы.
  
   А в Калининграде оно уже жарило вовсю. И Маша вышла гулять с Джиной в легкой маячке, удивляясь такой жаркой осени и радуясь тому, что она больше не трудный ребенок без друзей - товарищей с нелюбимой мамой домохозяйкой и папой, которого никогда нет дома, а нормальная, а может, как сказал папа Вова после прочтения рассказа "Волк" - талантливый, и что с этим настоящим папой не соскучишься: не жизнь,
   а сплошные приключения; вот только за него все-время боязно, какой-то он шальной,
   не дай Бог, попадет опять в тюрьму, черт беззубый.
  
   Джина же вынюхивала под землей кротовые ходы и не уставала удивляться близорукости хозяев. Она никак не могла понять, почему люди не чуют такой манящий запах подземных жителей. Она была еще щенком, поэтому многого не понимала. Ей еще предстояло узнать многие собачьи горести и беды. Ведь тяжелее всего живется не тем, кого любят, а тем, кто любит. А собака обречена на любовь. А, значит, и на горе.
   Часть третья: ТРОЙНАЯ ИГРА
  
   Как должен чувствовать себя НОРМАЛЬНЫЙ мужчина, лишившийся в результате несчастного случая своего члена?
   Нормальный мужчина идет к врачам и советуется с ними. И врачи ему объясняют, что пенис (так именуется член на латинском языке) или фаллос (это уже древнегреческий термин) представляет собой пещеристую ткань, обильно пронизанную нервами и кровеносными сосудами.
   Потом врачи рассказывают, что травма пениса дело вовсе не столь уж редкое. Во время Отечественной войны тысячи солдат страдали от подобных ранений. И некоторым из них хирурги почти полностью восстанавливали их детородный орган.
   Далее врачи вкратце объяснят вам, что хирургия со времен войны добилась больших успехов по реставрации и пересадке различных частей человеческого организма. Даже некоторые животные служат донорами для пересадки, обязательно добавят они, и тот час предупредят, что на пересадку пениса от крупного рогатого скота больной пока рассчитывать не может, но реставрировать утерянный орган можно, путем постепенной трансплантации хрящей и кожи.
   Нормальный мужчина, потерявший пенис, будет, естественно, подавлен, напуган, смущен, растерян, шокирован, взволнован, убит горем, разочарован, выведен из себя и т.д., но ему не придет в голову убивать женщин с которыми он после несчастья с его пещеристым фаллосом не может иметь половой близости по причине отсутствия приспособления, доставляющего от этой близости удовольствие для обеих участников этого интимного процесса.
   Майор Момот лишился своего члена в весьма банальной ситуации и довольно обыденным, хотя и не лишенным оригинальности, способом. Пенис майору отрезал под корень беглый зек Владимир Иванович Верт по прозвищу Мертвый Зверь.
   Трудно сказать, прав или не прав был Верт, совершая этот поступок. Если учесть, что произвел он сие надругательство над заветный плотью майора после того, как застал его при попытке изнасиловать Вертову тринадцатилетнюю дочь, то не исключено, что Верт все же был по своему прав.
   Другой вопрос в том, что Верт, совершая столь радикальное вмешательство в интимную жизнь Момота, рассчитывал навсегда обезопасить девочек и мальчиков от злостного педофила. И ошибся, так как не имел нужного медицинского образования.
   Отрезание пениса отнюдь не лишило майора возможности возбуждаться, испытывать эрекцию.
   Он потерял право на коитус, который стало нечем осуществлять, но евнухом не стал.
   А так как Момот и раньше не был НОРМАЛЬНЫМ мужчиной, то вместо того, что б с помощью современной медицины постараться восстановить утраченное, изменился сам на высшем психопатическом уровне. Вместо заурядного соблазнителя малолеток из больницы с болезненными шрамами ни мизерной култышке вышел потенциальный маньяк, агрессивно ориентированный на детей.
   Если ко всему этому добавить, что после больницы Момота уволили из органов МВД, где он служил в должности начальника медсанчасти ИТУ - 9, и ему пришлось устроиться простым фотографом в захудалом комбинате бытовых услуг в ни менее захудалом поселке Заполярья. И, что вскоре он запил, беспробудно пропьянствовал больше месяца и в белой горячке угодил в психиатрическую больницу города Красноярска, откуда выписался не так давно. Если все это учесть и взвесить, то станут понятны и дальнейшие поступки этого человечка.Хотя понять их НОРМАЛЬНЫЙ человек не способен.
   Глава 1
   Что там ни говорили, но в одиночку жить было не так уж весело. Сам найди, сам обмани,
   сам спрячься, сам защищайся.
   Енисей нежно касался бортов скоростного глиссера. Один из охранников с удовольствием
   сидел за штурвалом, двое других, как и я, блаженствовали в свободных позах,
   посматривая на правый берег, мелькавший густой зеленью кедрача.
   Чуть больше трех месяцев назад я плыл по этому же маршруту. Была глубокая ночь,
   за спиной моей были побег из лагеря строгого режима, ограбление гостиницы около
   красноярского рынка, короткая схватка с начальником санчасти лагеря, которого бес
   привел в эту самую гостиницу.
   Как я тогда удивился, когда прошерстив несколько номеров, где спали усыпленные прививкой - снотворным
   постояльцы, увидел противную рожу майора Момота. Потом мой фонарик высветил два голеньких тельца
   рядом с ним. До меня не сразу дошло, что строгий офицер МВД на самом деле заурядный развратник,
   а он уже проснулся, смотрел на фонарь, лупая расширенными глазами, и я не нашел ничего
   лучшего, чем врезать ему по башке графином с водой.
   Потом я долго плыл по течению, поглядывая на правый берег, и пересчитывал выручку, намереваясь ее спрятать
   вблизи геологического поселка - конечной цели плавания.
   А потом... Эх, много чего было потом.
   Сегодня же я плыву средь бела дня, никого не таясь и никого не боясь - кум королю, сам король, с охраной,
   кучей денег и умелыми отбойщиками. А в геологическом поселке меня ждет ни неизвестность, ни робкая надежда
   устроиться в геологическую партию и спрятаться в тайге, пока ментовский розыск не
   затихнет, а родная дочь, о существовании которой я недавно и не подозревал. Милая, озорная
   девчонка с такой же милой и озорной собачкой по кличке Джина.
   Но, до чего же быстро шпарит это водное чудо техники. Не успел я понежиться как следует, а справа уже
   мелькают знакомые приметы. Скоро поселок.
   • К берегу, - сказал я, всматриваясь. - Так, так, подтабань мотором чуток. Давай, швартуйся.
  
   Мы вылезли на берег. Первый остался у катера, двое пошли со мной в лес. Один нес лопату.
   • Вот тут, - узнал я курок, - копай.
  
   Несколько глубоких штыковых ударов обнажили мой простенький тайничек. Простенький, то он простенький,
   но толстая пачка валюты, которую я из него извлек, произвела на парней впечатление. Хотя по их невозмутимым
   мордам ничего прочесть было невозможно. Я сунул деньги в куртку и закурил. Жизнь, как считал
   дедушка Ленин, развивается по спирали. Или по циркулю. В любом случае, моя жизнь, совершив за это
   время изящный круг, вернулась к исходной точке окружности - таежному поселку, где имелся тайник с
   взятыми в гостинице деньгами, где заканчивал сезон начальник геологической партии (он же Машин официальный отец).
   Но, если в прошлый раз сюда явился загнанный волчонок, то сейчас на берег ступил Коронованный
   Особым Образом За Особые Заслуги Вор В Законе по прозвищу Мертвый Зверь, он же - Адвокат, он же - я сам:
   Владимир Иванович Верт, профессиональный аферист, непрофессиональный убийца и романтик.
  
  
   Иван Иванович Иванов, большой любитель покушать, сейчас о еде не думал. Он думал об ученике,
   которому со временем предстоит сменить его на нелегком посту руководителя полулегальной структуры
   Серых Ангелов.
   В тюремном фольклоре Серых Ангелов упоминали редко.
   После разделения
   уголовного мира на воров и сук, на тех, кто сохранил старый преступный
   кодекс, остался ему верен, и изгоев, вступивших в контакты с
   представителями закона, от общей массы преступников отделилась группировка
   нейтральная, создавшая собственную коалицию. Серые Ангелы равно не приняли
   романтику воров в законе и не поддались на двуличную политику сук. Они
   продолжали заниматься преступной деятельностью на основе промышленной,
   присущей серьезным мафиози Запада, база их была где-то на Дальнем Востоке.
  
   Эти Серые дьяволы преследовали Верта уже третий месяц. Именно из-за них он стал убийцей,
   хотя раньше презирал мокрушников. Именно из-за них он несколько месяцев метался по
   городам и странам (ухитрился, даже, вместе с Машей побывать в Израиле). Отчасти,
   именно из-за них он одел на себя цепи воровского клана, считая, что лучше уж служить
   близким и понятным ему идеям мира воров, чем странным и опасным Ангелам.
   Но Иван Иванович тут был не при чем. Он за Вертом не охотился. За Вертом охотился его
   сотрудник, занимающий в хозяйстве должность начальника оперативной службы.
   Этот человек вполне официально работал в ФСБ, занимал высокий пост, имел генеральские погоны.
   Но на самом деле он был подчиненным Ивана Ивановича и имел псевданим Седой. Обычно его
   звали Седой генерал, намекая на успехи в обеих должностях.
   У организации многие люди успешно трудились в правительственных и коммерческих структурах
   государства, занимая там как скромные, так и высокие должности. Именно этим Серые Ангелы превосходили
   воров, (хотя, в последнее время воры также начали создавать свою группу внедрения - группу
   свободного поиска).
   Иван Иванович знал, чем вызван столь напряженный интерес Седого к мошеннику Верту.
   Но, так как считал, что из любой ситуации следует извлекать пользу - даже из потенциального
   предательства соратника, - то ограничивал пока свои действия пассивным наблюдением. Пока.
   После того, как Верт совершенно неожиданно для всех был коронован в законные воры,
   он стал недосягаем для Ангелов. С кем - кем, а с настоящими ворами Серые пока ссориться не смели,
   не решались. Пока.
   Но наблюдение за Вертом не прекратилось. Вел его лучший ученик, один из дублеров Ивана Ивановича. Звали ученика Иван.
   Он с отличием закончил специальный колледж, созданный организацией для воспитания собственной элиты, привлек внимание Ивана Ивановича
   еще во время учебы, сейчас мнение об ученике было наилучшее. Когда Иван Иванович уйдет на пенсию, Ваня
   успешно заменит его на посту и так же будет именоваться Иваном Ивановичем Ивановым. Как каждый из семи.
   Сергей Сергеевич, Сергеев. Петр Петрович Петров. Михваил Михайлович Михайлов...
   Ваня находился сейчас в Красноярске, откуда и рапортовал по спецсвязи о неожиданных изменениях в статусе
   афериста Верта. И добавил, что Верт отправился с охраной на катере куда-то вниз по Ениссею.
   Было еще у Вани и второе поручение. Оно заключалось в беседе с неким Хоркиным по
   прозвищу Шмель.
   Настоящая фамилия фигуранта была Норкин. Прибалт способный к языкам заинтересовал
   организацию в период его студенчества - Норкин вместе с психически больной матерью
   переехал в Москву, где поступил в иняз, - когда парень выиграл закрытый чемпионат
   столицы по кикбоксингу. Сочетание великолепной спортивной подготовки с иноязычием
   позволяло использовать Норкина для исполнения "щекотливых" поручений за рубежом.
   Парень был достаточно циничен, никого, кроме матери, не любил, хорошо адаптировался в
   любых условиях. Со временем Серые оплатили его учебу в Таиланде, где он успешнно
   стажировался в тайском боксе. Потом случилось так, что Норкин попал в лапы правохранительных
   органов и организация не смогла его выручить. Боевик обиделся, принял крещение воровского
   схода, досрочно (за организацию серьезного бунта в северной зоне) получил законного,
   а вскоре был коронован на вора свободного поиска. Так как Серые Ангелы сами были
   виноваты в том, что не вытащили своего человека из зоны, то и предъявить они ему ничего
   не могли. Не было предательства в его действиях.
   Сейчас Норкин - Хоркин находился во втором побеге и ходил под растрельной статьей.
   Иван Иванович очень хотел вернуть дерзкого бойца в родные пенаты. Его ученик попытался
   завести с Шмелем разговор об этом, но был, несмотря на черный пояс, почти мгновенно выброшен из номера, где жил
   Хоркин.
   Иван Иванович включил один их мониторов (в его квартире был смонтирован пульт связи, не
   уступающий космическому) и связался с Сергеем Сергеевичем.
   • Ты получил мою записки по Хоркниу - Верту? - спросил он.
   • Да, только я не совсем понимаю - чего ты возишься с этим аферистом. Тебе очень надо, чтоб человек столь похожий на меня,
   гулял по планете. Он же мина замедленного действия.
   • Мина, Сергей, безопасна, пока нет взрывателя. А взрыватель - Седой генерал -
   надежно мной блокирован. Мне, видишь ли, не хочется терять ни того, ни другого.
   Да и тебе самому хороший двойник не помешает. Вспомни, сколько двойников было у лидеров.
   У Нерона, Гитлера, Сталина.
   • Я этого вспомнить не могу, возраст у меня не столь преклонный. Я же не Масуфаил.
   К тому же, мы лидеры скрытые, нас в лицо почти никто не знает. Так зачем же нам двойники?
   • Сергей, я сам до конца еще не осмыслил - зачем. Но ты же веришь в мою интуицию.
  
   Интуиция у Ивана Ивановича была колоссальная. Это знали остальные шестерою
   • Верю, поэтому и не вмешиваюсь. Шмель твоего ученика не покалечил?
   • Так, помял немного. Ванюше это полезно.
   • Ну, ладно, Иван, бывай. Когда, наконец, твое подсознание сообщит что-нибудь интересное -
   звони.
   Связь отключилась. Но тут же засветился второй монитор внешней линии. Из Красноярска
   звонил ученик:
   • Здравствуйте, Иван Иванович, впервые вижу вас не за едой.
   • Ваня, вместо того, чтоб подкусывать начальника, ты бы лучше в спортзале побольше
   качался. Хоркин тебя как пацана наказал.
   • Иван Иванович, вы сами говорили, что он работает в тайском стиле. А он совершенно
   в другом стиле дерется.
   • Да, до меня доходили слухи, что во время побега он где-то в Киргизии освоил какой-то
   малоизвестный метод боя. Интересно бы было записать и показать специалистам по единоборствам.
   • Я и сам об этом подумал. Надеюсь, что скоро сотворю такую запись. Я, пока он меня
   лупил, посадил ему "муху" в багаж. Удивительно, как эти воры принебрегают электроникой.
   Теперь могу слушать вашего террориста. Так вот, он намерен через несколько дней
   выступать на подпольном соревновнии в Питере.
   • Что это за подпольные соревнования? - удивился Иван Иванович. - У нас, вроде, давно все запреты
   на спорт сняты.
   • Там не спорт. Китайцкая мафия решила попрактиковать в России тотализатор с гладиаторам.
   Бои без правил и насмерть.
   • А какое отношение к этому имеет Хоркин?
   • Судя по подслушенному разговору, его попросили ликвидировать китайского
   босса, не платит он долю смотрящему в Санкт-Петербурге. А Шмель попросил
   разрешения сперва поучаствовать в боях. Приключений, видать, ему не
   хватает. А, может, на деньги позарился. Победитель в финале получает
   четыреста тысяч долларов.
  
   • Да, это интересно. Поедешь?
   • Если вы разрешите? Верт все равно пока в тайге, с дочкой кайфует.
   • Езжай. Я сам ситуацию в Краснорске подстрахую. Может аппетит появится на свежем воздухе?
  
  
   Олег Панфилович снял номер в
   дешевом мотеле на выезде из центра, добрался на троллейбусе до рынка и
   сперва зашел в то кафе, где несколько месяцев назад делал вид, что ест
   мороженное, и обливался потом от страха, трижды кляня себя, что отпустил
   уже прирученную им девчонку - нищенку, а теперь ждет ее. Встретит знакомых, разболтает,
   те - придут сюда, возьмут его за руки... Но и не отпустить ее он не мог:
   девчонка, которую он, напоив снотворным, всю ночь трахал в гостиничном
   номере, утром за завтраком пообещала привести подружку 12-13 лет, которая
   готова давать мужчинам за деньги. И, когда шустрая Даша появилась у входа,
   чуть не подскочил от радости. Даша не обманула. Рядом с ней стояла
   невысокая девочка с удивительно симпатичным лицом.
   Девочка была смуглая,
   скуластая, в ней, как видно, смешалась кровь татар и славян. Татары одарили
   ее чуть раскосыми глазами, тонкой линией небольших губ, черными волосами,
   коренастой, мальчишеской фигуркой. От славян ребенок позаимствовал
   золотистые глаза, светлые бровки и маленькие, прижатые ушки. Одета она была
   опрятно. Тонкий свитер обтягивал маленькую грудь, чуть косолапые ножки в
   коричневых колготках выглядывали из под коротенькой гофрированной юбочки.
   Даша рядом с ней выглядела не так соблазнительно. Впрочем, в одной рубашкее
   и Даша вечером смотрелась отлично.
   • Как зовут твою подружку, - елейным
   голоском спросил тогда Олег Панфилович, - что она будет кушать?
   Подружку
   звали Наташа, кушать она хотела все, что дадут, но обязательно мороженное с
   вареньем и пепси в бутылочках.
   Момот вспомнил, как девочки мазали свои
   рожицы в мороженном, а он планировал шикарную ночь в гостинице. Еще он
   хотел тогда зайти в аптеку и купить мощный стимулятор. Он, все же, был не
   Шварценеггер, в прошлую ночь почти не спал, а тут - целых две девочки, он
   же всю жизнь себя упрекать будет, если этой ночью упустить хоть мгновение.
   Но Момот замотался тогда с этими бойкими девчонками по городу, окончательно
   расстроился из-за расходов, два раза изрядно перетрусил, пока девчонки
   разговаривали с знакомыми (у этих замарашек оказалось масса знакомых), и к
   вечеру так выдохся, что о стимуляторе вспомнил только в гостинице.
   Оставлять их одних и бежать в аптеку он не решился. А тут еще димедрол не
   желал быстро действовать на маленьких бестий. Они упорно хотели досмотреть
   по телевизору фильм и сварливо отказывались ложиться в постель так рано.
   Пришлось увеличить дозу. Он уговорил их проглотить по две таблетки
   пипольфена, соврав, что это витаминки, только горькие.
  
   Теперь получилось
   наоборот - они заснули почти мгновенно. Расстроенный Момот раздел их,
   потискал, кончил в новенькую Наташу, отметив, что у нее на лобке уже есть
   реденький пушок и грудки побольше, чем у Даши. А потом решил пару часиков
   вздремнуть, чтоб потом действовать без перерыва. Чтоб прервать действие
   глубокого сна майор намеревался вколоть ребятишкам по ампуле кофеина. Он
   прилег буквально на минуту, но проспал, как потом выяснилось, не два часа,
   а больше. И пробуждение его было кошмарным. Сперва, еще сквозь сон, он
   почувствовал, что в номере кто-то есть, потом его ослепил яркий свет и он,
   инстинктивно прикрывая собой голых девочек, с ужасом приподнялся на локтях.
   "Лет десять влепят, не меньше! - стучало у него в мозгах. - Но как они
   вошли, я же запирал номер?" Он вспомнил, что у оперативных работников
   милиции могут быть запасные ключи и попросил обреченным голосом:
   • Одеться
   хоть разрешите... После этого он потерял сознание (потом он узнал, что
   вырубил его Верт графином по голове), а очнулся уже в иной реальности, где
   его поступки не имели свободы выбора, а определялись злой необходимостью. И
   кончилось все это более, чем печально...
   Майор прервал воспоминания, так как детский голосок окликнул его:
   • Дядя Олег, это вы? Эй, дядя Олег!
  
   Да, это была Даша. Особо неприятных воспоминаний о добром дяде у нее не осталось.
   Ну, разве только, что утром он завел ее в ванную и заставил трогать себя за одно место,
   а сам больно хватал и за титьки, и за писюльку. А так, все было хорошо. И платьице он
   ей новое купил, и покормил вкусно, и помылась она хорошо, и выспалась. Куда лучше,
   чем просить на рынке, а потом возвращаться в их, предназначенный к сносу, дом, где
   нет ни воды, ни света. А есть мамин хахаль, который, когда мама после очередного стакана
   отрубается, заставляет ее делать гораздо более противные вещи, чем дядя Олег. Он такой тяжелый,
   со рта у него всегда воняет, хватается до синяков...
   Даша налетела на Момота и чуть не обняла его, предвкушая вкусную еду, чистую одежду
   и спокойную ночь. Олег Панфилович тоже не скрывал радости. В первый же день найти
   желанное - от возбуждения его колотило. С турдом взяв себя в руки Олег Панфилович
   повел ребенка к выходу.
   • Я тут снова в командировке, - говорил он, слегка заикаясь, - рад тебя видеть.
   Сперва пойдем, купим тебе новое платьице, а то с тобой стыдно по улице ходить.
   Ему не стыдно было, а просто опасался тертый сластолюбец, что обратят внимание на
   неординарную пару - на него в полувоенном костюме и оборванку в замызганном платьице.
   Одежду купили в том же ларьке с китайским барахлом рядом с кафе - мороженным. Даша зашла
   за кустики, а майор пошел с ней, посмотреть. И, когда увидел худенькое тельце,
   маленькие грудки, застиранные трусики, то едва сдержался. Внизу живота ломило,
   судороги дергали поясницу. Шрамы на остатках члена зажили окончательно, поэтому боли
   не было. Была, лишь, память о боли.
   • Мы пойдем в кафе, - спросила Даша, - вы мне мороженное купите?
  
   Момот хотел уже согласиться, но вспомнил, что теперь его методика должна быть другой.
   Он же не поведет девочку в гостиницу, не оставит ее ночевать. Ему теперь вообще нельзя
   рисоваться с этой девчонкой по городу. Не дай Бог, если кто-нибудь их заметит, а потом,
   когда начнется розыск Даши, сообщит в милицию!
   • Не сейчас, - сказал Момот. - У меня тут есть небольшое дельце, а ты сейчас
   садись на трамвай и езжай в парк, знаешь, где парк?
   • Знаю, а чё там делать, в парке. Холодно уже, там сейчас антракционы не работают.
   • Ну, допустим, сейчас не холодно, осень в этом году теплая. А в парке я спрячу
   одну штуковину и там у нас с тобой будет общий тайник. Ты там будешь хранить деньги, которые я тебе дам,
   а я эту штуковину.
   • Не-а, я там деньги свои хранить не хочу. А вы много мне дадите? Я, знаете, где храню?
   У меня есть свой тайник в огороде, вот никто не найдет!
   • Ладно, - перестроился Олег Панфилович, - там будет только мой тайник. А дам я тебе
   много, сто тысяч.
   • Вот здорово! А вы сейчас дайте мне немного.
   • Нет, только в парке. Мы встретимся с тобой у карусели, договорились?
   • Ну, ладно. А вы скоро приедете?
   • Может быть быстрей тебя. И сам тебя ждать там буду. Давай, Даша, езжай.
  
   Момот проследил, как девочка села в трамвай, и поймал такси. Выйдя у парка, он
   прошел до карусели, усиленно вспоминая, где в парке могут быть достаточно укромные места.
   Как он и предполагал, парк был пустынным - не сезон. Решив, что нужное место он
   разыщет вместе с девчонкой, Момот вышел к воротам и, замаскировавшись за кустарником,
   начал наблюдать трамвайную остановку. Следовало удостовериться, что девчонка приедет одна.
   Он ждал и вспоминал ту ночь когда все было почти так, как он задумал. Никто ему не мешал, в
   гостинице никаких проверок не проводилось, снотворное подействовало
   прекрасно. Он делал с девчонкой все, что хотел, а Даша только постанывала
   сквозь сон, обессиленно пыталась вырваться. Она совершала эти действия
   бессознательно, и это беспомощное сопротивление еще больше возбуждало
   майора.
   Кончив первый раз Олег Панфилович встал с кровати, подмылся теплой водой,
   протер влажным полотенцем промежность девчонки. И снова лег на нее, заранее
   балдея от того, что возбуждение не спадает, а кончит он теперь не так
   быстро, как кончил десять минут назад.
   Он вводил член в маленькую, безволосую писюльку медленно, сперва неглубоко
   • только одну головку, потом немного глубже. С каждым покачиванием
   напряженного в пояснице тела, он позволял себе войти еще на чуть-чуть, и от
   этого желание становилось острее. Так в детстве майор всегда откладывал на
   край тарелки самые вкусные кусочки, чтобы съесть их напоследок,
   гурманствуя.
   Войдя, наконец, в девочку полностью, Момот едва сдержал крик, так ему было
   хорошо. Легкое постанывание ребенка, безвольные попытки высвободиться
   доводили его до исступления. И кончая, он закусил край подушки, чтоб не
   заорать на всю гостиницу.
   Майор не встал с Даши сразу. Он полежал на ней, не вытаскивая член,
   предвкушая бесконечную и безопасную ночь. И от этих мыслей возбудился
   снова...
   Олег Панфилович вспомнил все это настолько ярко, что действительно
   застонал. И захотел задушить проклятого Верта, лишившего его смысла жизни.
   Но Верта рядом не было. Только Даша (слава, Богу - одна) шла от трамвайной
   остановки. И он не мог получить от нее того, чего так желал. Он сам себе
   напоминал умирающего от голода человека с зашитым наглухо ртом. Такой
   человек в ярости бьет посуду, бросает на пол недоступные кушанья.
   • Я же говорил, что приеду раньше тебя, - вышел из-за кустов Олег
   Панфилович, состроив улыбку, больше похожую на гримасу. - Ну, пошли искать
   место для тайника. Ты, наверное, лучше меня знаешь этот парк. Где тут можно
   найти такой уголок, куда никто-никто не заходит?
   • Я тут редко гуляю, дядя Олег. Вы сами ищите, а я вам помогать буду.
   Только давайте побыстрей, а то я сильно кушать хочу.
   Никем не замеченная парочка удалилась в глубь пустынного осеннего парка. Деревья
   топорщили голые ветви, легкий ветер колыхал прутики кустарника. Приближалась суровая
   сибирская зима.
   Глава 2
   Меня разбудил комар. Сперва он, в отличие от городских, честно предупредил о своих намерениях
   пронзительным писком, но я только отмахнулся спросонья. И он, сочтя мое поведение бестактным,
   с размаху засадил хоботок мне в нижнюю губу. Губа начала распухать, сон улетел, будто его и не было,
   я вылез из спальника и мрачно побрел варить кофе.
   Голова трещала ужасно. Вчерашний вечер вообще был трудным. Как ни как, но Демьяныч со своей
   барыней - женой тринадцать лет были для маши отцом и матерью. Не совсем хорошими, но искренними.
   И принять им мое возникновение из небытия было трудно. Хотя, потом, когда мы как следует
   напились, Демьяныч признался, что все эти годы подсознательно ждал явление настоящих родителей.
   • Это только так говорят, что не та мать, которая родила, а та, которая вырастила.
   Кровь родная всегда себя сказывает. Я еще там, в Ялте, боялся, жену отговаривал брать
   чужого ребенка...
   Он говорил это печально, пил водку, почти не закусывая, а потом спросил:
   • Ну, и что ты думаешь дальше?
   • Что тут думать, - ответил я, не лукавя, - сейчас я девочку взять не могу. Определюсь,
   тогда. Да и тебя я отталкивать от нее не желаю, она тебя любит. Бабу твою терпеть не
   может, а тебя, да - любит. Так что, пока пусть все будет, как было. Заканчивай свой
   сезон, езжай в Москву, живи, только ментам не болтай лишнего про меня. Сам понимаешь...
   Демьяныч понимал. В геологических работах половина сезонников бичи или зеки. Его жена ничего понимать
   не желала. Она попыталась высказать мне право собственности на Машу, сообщив, что уголовникам
   в тюрьме сидеть надо, а не чужих детей воровать. Пришлось выдать ей плюху. Это только в книжках
   благородные аферисты не поднимают руку на женщину. Я не был таким уж благородным, а эта мадам с моим понятием
   женщин плохо ассоциировалась. Она замолкла мгновенно, В глазах Демьяныча я прочел жгучую
   зависть застарелого подкаблучника. Если бы он выдавал ей тумаков хоть раз в квартал, то их семейная жизнь
   сложилась бы гораздо более счастливо.
   • Ты, лярва дешевая, - на всякий случай усилил я впечатление, - если еще раз пикнешь,
   замочу и в тайге закопаю. Я тебе не муж. Усекла?.. Не слышу!..
   • Усекла, - пролепетала она, вполне меня удовлетворив своим испугом.
  
   Ну, а потом мы пили водку и брагу, и я не стал отказываться, сочувствуя Демьянычу.
   А сегодня башка разламывалась на части, во рту медведь справил большую нужду, а кишки
   иссохлись, как саксаул в пустыне Сахара. Да еще комар в губу укусил.
   Я выглянул в окошко и настроение мое слегка улучшилось. К дому шла Маша. Она шла,
   ставя ножки носками ступней чуть внутрь, глаза ее сияли, а в руках она несла какие-то
   цветы. Я сам всегда чуток косолаплю, эта схожесть резанула меня по душе, дверь
   открылась и Маша попала в мои объятья, взлетев к потолку и возмущенно заорав:
   • Так нечестно, я не ожидала.
  
   Я поставил ее на пол и сочно поцеловал в пушистую щечку. От Машки пахло смолой,
   парным молоком и одуванчиками.
   Нечто зубастое цапнуло меня за штанину. Джина выражала свою радость весьма оригинально.
   В отличие от других собак она, будучи таксой, вцеплялась по-бульдожьи, намертво.
   Пришлось выдать ей со стола кусочек мяса, который она охотно предпочла моей брючине.
   Вошел Демьяныч:
   • Иваныч, похмеляться будем?
   • Всенепременно. А потом - на охоту.
   • Я с тобой не смогу, дам в провожатые Спиридона, ты его знаешь, это младьший из
   староверов, помнишь, пировали у них весной, когда ты на работу пришел устраиваться?
   Естественно, я помнил эту своеобразную семью.
   ...Я тогда зашел в рубленную навечно избу в поисках начальника партии и сразу догадался, что попал к староверам. Мне, как иноверцу, "чужому", поставили отдельную посуду, чтоб не "загрязнил", но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не зти "тазики", из которых они, люди лесные, едят. За столом сидело шесть человек: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка, мужчина лет сорока в энцифалитке и при очках - Демьяныч. Дочь подавала на стол. Староверы казались людьми без возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с окладистыми бородами, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.
   • Наниматься, - полуутвердительно кивнул мне Демьяныч, - давайте поговорим после, не будем нарушать традиции.
  
   Он не знал, что я - коренной сибиряк и что традиции староверов мне хорошо знакомы. Я кивнул, стараясь дышать не в сторону стола (староверы на дух не переносили вино и табачище). Все, кроме меня с Демьянычем, ели из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку хлеб, чтоб не капнуть на блистающий белизной некрашеного дерева стол. Кто-то из братьев поторопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.
   Потом дочка поставила деревянное блюдо с жареным хариусом и чугунок картошки. Появились на столе и разносолы: грибочки разных сортов соленые и маринованные, огурчики, помидоры, зелень, морошка, брусника. После нежной рыбы появилась чугунная сковорода с жареной медвежатиной. Там были печень, сердце, часть окорока.
   • Хозяин подранка встретил, - сказала мать, будто оправдываясь, что медведь добыт весной, не по сезону. (Медведя бьют поздней осенью, когда он в самом жиру, или поднимают зимой из берлоги).
  
   Дед добавил:
   • Дурной был, плечо болело. Помять мог кого-нибудь, пришлось стрельнуть.
  
   "А ведь ему, должно быть, далеко за восемьдесят ," - с завистью подумал я.
   Вместе с рыбой был подан и ушат медовухи. Настоящий ушат емкостью ведра на четыре. Мужики брали его за деревянные уши и, высоко подняв над головой, лили в рот пенистую, ароматную жидкость. Это единственный хмельной напиток, который они себе позволяют. Настоянную на меду, забористую брагу они алкоголем не считают. И они, наверное, правы. При их здоровье это просто бодрящий напиток, как для нас кофе. Мне брагу налили в чудную, из обливной глины, кружку.
   Едой мой желудок был заполнен до отказа, а хозяева, казалось, только начали трапезу. Был подан горшок с кашей и рыбный пирог, величиной с колесо от трактора "Беларусь". Я пытался отказатьсл, но когда попробовал, съел свой ломоть за милую душу. Пирог был в четыре слоя: таймень, лук с яйцом и укропом, стерлядь, снова лук, но уже с картошкой и капустой.
   Горшок с кашей выскребли до дна. Брагу допили.
   • Яишню будете? - спросила хозяйка. - С кабанятиной можно ee?
  
   Мужики подумали, посмотрели на деда. Было видно, что они не прочь. Но дед, к моей радости, покачал головой.
   • Жарко сегодня, - сказал он.
  
   К чаю в старинном, с медалями самоваре, который, как и все в этой хате, был большущим, основательным, на века, были поданы пироги, блины и варенья из земляники, брусники, голубики, костяники, морошки. В чай были добавлены стебли и листья можжевельника.
   Совершенно расслабленные выползли мы на крыльцо. Я взглянул на Демьяныча, понял, что он, как и я, нестерпимо хочет курить и боится, что я оскверню табаком подворье.
   • Не переживайте, - сказал я ему тогда, - я - Сибиряк, в староверах разбираюсь. Кто мог бы подумать, что через несколько месяцев мы с геологом станем чуть ли не родственниками!?
  
  
   Чуть поскрипывая ранней изморозью, убегала под ноги лесная тропа. Спиридон шел впереди, показывал дорогу. Я, собственно, не особенно хотел охотиться, было желание просто окунуться в объятия тайги, в детство.
   Как никак, я вырос в Сибири, совсем карапузом промышлял грибами и ягодами, таскал на радость кошке рыбную мелочь с Ангары. Чуть подрос - понес с реки рыбу солидную, которую не стыдно подать на стол: хариуза, ленка, налима. Из леса подростком я тоже не уходил с пустыми руками. Рябчики, тетерева, глухари, заяц, лиса, косуля...
   В те годы охота и рыбалка были чуть ли не основным занятием деревенских мужиков и подростков...
   Спиридон косился на меня недоверчиво, насмотрелся на городских баловней, неуклюжих на лесных тропах. Я и сам побаивался попасть в смешное положение. Уже много лет тайга для меня была лесоповалом под надсмотром узкоглазых айзеров с автоматами: шаг в сторону - побег, прыжок на месте - провокация. Но тело помнило школу детства. Неуклюжая походка городского жителя автоматически превратилась в скользящий, скупой, бесшумный шаг промысловика, тело легко уклонялось от ветвей, правая рука чуть придерживала ружье, готовая мгновенно слить приклад с плечом.
   Недоверие старовера сменилось удивлением. Преодолевая привычную молчаливость, он спросил густым и чистым голосом:
   • Промышлял?
   • Охотничал, - ответил я так же лаконично, - белка, соболь, рогач... С Байкала я.
  
   Спиридон одобрительно хмыкнул в огненную бороду. Этот хмык надо было рассматривать, как определенное уважение к промысловикам Прибайкальской тайги, где водятся знаменитый Баргузинский соболь, изюбрь - пантач, где в загадочном озере живет единственная в мире пресноводная нерпа, а при слове "омуль" у знающего человека сразу рот наполняется слюной.
   Тут Спиридон неожиданно резко сошел с тропы и свернул влево. Тропа же перестала быть скромной, охотничьей, а приобрела качества серьезной тропинки. Я остановился.
   • Нельзя, - понял мой вопрос охотник. - Запрещено. - И, видя, что этим только разжег мое любопытство, добавил: - Только посмотреть. Издали.
  
   Он снова пошел впереди и лес вскоре поредел, а сквозь кедры прорисовался желтый забор с проволочным воротником и двумя вышками. Приглядевшись, я обнаружил несколько видеокамер, вращающих своими кургузыми шеями с заданным ритмом.
   Спиридон перехватил мой взгляд, но объясниться не удосужился. Сердито мотнул головой и пошел прочь, не ожидая меня. Пришлось догонять. Охота меня уже не интересовала, но из старовера я больше ни слова не вытянул. Так и вернулись в поселок, молчаливые, с одним косачем у пояса Спиридона.
   Переодевшись я помчал к Демьянычу. Любопытство сжигало меня.
   • Забор? - сделал геолог невинное лицо. Он похмелился больше, чем требовалось, был настроен скептически, но, в отличии от Спиридона, язык за зубами не держал.
   Через десять минут и два стакана медовухи я уже знал, что там находится правительственный охотничий домик, подходит к забору опасно, особенно ночью - могут выстрелить без предупрежджения. Эх, знал бы Демьяныч, какой азарт он во мне поселит, промолчал бы, наверное.
   Уже вечером я был готов к исследованию засекреченного участка. Так как от моих охранников в тайге особого толка я не ждал, пришлось охмурять Спиридона. Для профессионального афериста обработать доверчивого лесного жителя, который, вдобавок, верит в Бога, особого труда не составило. Именно боженька мне и помог, навидался я всяких баптистов и прочих фанатов. Пр Аввакума читать приходилось, про двуперстников. Так что в атаку на бедного Спирю я пошел во всеоружие.
   • Спиридон, - сказал я, вкрадчиво, - истинная вера должна бороться со злом...
  
   Я специально сделал паузу. Его следовало вовлечь в беседеу, заставить спорить.
   • Нет, - односложно ответил старовер. - Не должна.
   • Почему! - изумился я.
   • Мы, верующие, не приемлим зла, - расщедрился на более длинную фразу Мпиридон.
   • Ну, а если рядом кто-то зло творит, вы что же - не вмешаетесь?
   • Нет.
   • Почему?
   • Богу - богово, Дияволу - дьявольское.
  
   Да, гениальный Спиридон сам того не ожидая выразил скверную идею римских завоевателей: Suum cuicve. Фашисты спустя много веков писали это на воротах концлагеря: "Едем дас зайне" - каждому -свое.
   • Послушай, Спиридон, - отчаялся я переговорить догматика, - мне посмотреть надо туда, за забор. Ночью. Неужели ты меня одного в тайгу отпустишь?
   • Да.
   • Что да?
   • Отпущу. Нечего там смотреть.
   • Как хочешь! - разозлился я. - И без тебя схожу.
   • Убьют.
   • Вот ты и будешь виноват, если со мной что-то случится. Грех на душу возьмешь.
  
   Спиридон задумался.
   ...Когда стемнело, он молча пошел впереди. У меня с собой был бинокль и карабин Демьяныча. У Спиридона - ничего. Удивительно, но промысловик шел в тайгк с пустыми руками. Если не считать охотничьего ножа на поясе. Этот нож он, похоже, не отстегивал и в постели.
   Луны не было. Фонарика тоже. Спирька шел впереди, я едва поспевал за ним. Это днем детские навыки помогали, темнота наставительно подчеркнула, что тренировка необходима во всем. Треща валежником и прикрывая лицо от веток я ломился за таежником на манер дохлого горожанина.
   Спиридон остановился и я уткнулся в его спину. Спина пахла потом.
   • Дерево, - тихо сказал Спиридон. - Смотреть.
  
   Мы полезли на дерево. И тут детские навыки помогали плохо. Разучился. Старовер же пер вверх быстро и бесшумно, как рысь. В трудных местах он протягивал мне руку.
   Добравшись почти до самой верхушки могучего кедра Спиридон устроилмся в развилке веток и подождал, пока устроюсь я.
   • Смотри, - сказал он.
  
   Я осмотрелся. Три здания за забором смутно рисовались в темноте. Окна одного из них на втором этаже горели ясно. Похоже, что остальные постройки были одноэтажными, а это, освещенное, двухэтажным. Как ни странно, но забор не освещался вовсе, наверное у них была система сигнолизации и просмотре в инфракрасных лучах.
   Я поднес к глазам геологический бнокль и окна прыгнули мне навстречу. Занавесок на них не было. Все три освещенных окна принадлежали одной большой комнате, зале. Похоже, что там было нечто, вроде медицинского учреждения, огромный процедурный кабинет или операционная на несколько столов.
   Бестеневая хирургическая лампа виднелась над одним из столов, но включена не было. На столе лежал человек, лицо которого было мне мучительно знакомо. Седая шевелюра над сухим лицом была прихвачена узкой черной лентой. Седой был обнажен по пояс, от его предплечий тянулись трубки к аппарату, похожему на установку для переливания крови, но более громозкую, сложную.
   На соседнем столе лежал ребенок. Его лицо было прикрыто марлевой косынкой, он был обнажен полностью, трубки зловещего аппарата соединялись с его шеей, животом и руками.
   Гороло мне перехватило. Хотел сказать, а не могу. Даше дышать перестал. Молча сунул бинокль равнодушному Спиридону, прохрипел что-то. Нет, не могу говорить. Горло перехватило. Никогда не думал, чтио способен так зайтись от ненависти. И не потому, что Седой генерал, начальник Серых Ангелов доставал меня постоянно. Нет.
   Просто я мгновенно сообразил, что там происходит, слышал я об этой мерзости от одного китайцуа.
  
  
   В Санкт Перербурге участникам подпольного соревнования по восточным
   единоборствам выделили для проживания целый этаж в лучшем отеле города.
   Хоркин, естественно, в отель не поехал. И встречали его не устроители
   соревнования, а воры. Смотрящий Питера пожилой домушник Батый, получивший
   столь необычное погоняло за азиатские скулы и раскосые глаза, принял
   коллегу в своем особняке в Гатчине. Батый не любид большие города,
   воспринимая их только лишь как место работы. С работы же он возращался
   домоу, в уютные хоромы, построенные на окраине небольших поселков или
   деревень. Когда его назначили смотрящим Санкт Петербурга Батый совершил
   инспекционную поездку по городам-спутникам и заодно выбрал собственное
   гнездо. Мгновенно был закуплен старинный барский особняк; необходимый
   ремонт, включающий установку автономной элекростанции в подвале и разбивку
   парка - сада вокруг дома, был закончен с должной быстротой, и Батый въехал
   туда со своей немногочисленной свитой.
  
   Кроме охраны и слуг - шестерок семейка законного вора состояла из двух
   симпатичных петухов, старшему из которых было всего семнадцать. Пацаны были
   балованные, жеманные и страстные в постели.
   Батый выделил Хоркину европейскую часть дома (в основном особняк был
   обставлен по-азиатски: ковры, подушки, очень низкие столики -
   дастарханы...). Для обслуги были, в виде исключения и уважения к гостю,
   привлечены умелые девушки с уголовно-эротической закалкой.
   • Шмель, - сказал Батый во время праздничного застолья, - китайца заказал
   я, но должен предупредить, что твоя затея с участием в схватках мне кажется
   рискованной. Он очень сильный боец, начинал у нас в городе с подпольных
   секций восточных единоборств. Потом взял под контроль торговлю
   компьютерами. Он российский гражданин, но работают на него только китайцы.
   И убрать его надо не нашими руками, чтоб не доводить дело до разборок.
   Сменит его брат, человек не гордый, с ним проблем не будет, он станет нам
   платить сколько положено. Я надеялся, что ты, как вор свободного поиска
   просто завяжешь с китайцем ссору в его ресторане и замочишь его, а потом
   слиняешь. Мы за тебя не в ответе, так что разборок не будет. А брат давно
   метит на место хозяина.
   • Нет, - сказал Хоркин в своей обычной отрешенной манере, которую многие
   принимали за высокомерие, - хочу драться. Без риска скучно.
   • Но у него высший боевой дан. Он действительно очень сильный боец.
   • Плевать.
   • Шмель, ты же еще от ран не совсем оправился.
   • Плевать.
   • Ну, как хочешь. Сумма тебя устраивает?
   • Вполне. А сколько победитель получает от китайцев знаешь?
   • Немного. Всего сто тысяч баксов.
   • Значит всего мне светит поллимона. Вполне прилично.
   • Шмель, ты же к деньгам равнодушен.
   • Естественно. Но и не отказываюсь от них. Ладно, Батый, пойду отдыхать.
   На соревнования меня записали?
   • Да, конечно.
   • Тогда организуй мне к завтрешнему дню хорошего спортивного врача и
   массажиста. Девочки мне сегодня не потребуются, много энергии отбирают. Ты
   мне мальчика пришли, не старше тринадцати. От них самая лучшая подзарядка.
   • Вот тут ты прав, Шмель! Я рад, что ты мои вкусы разделяешь. Правда я
   люблю чуток постарше, лет с пятнадцати. Пришлю самого лучшего, у меня
   несколько таких учеников подрастает.
   Шмель ушел в европейский участок дома, где не приходилось сидеть на полу,
   поплавал перед сном в подогретой воде бассейна, а когда зашел в спальню, на
   огромной кровати его уже поджидал симпатичный мальчик лет двенадцати.
   Белокурые волосики спадали пацану до плеч, глаза были голубые, огромные,
   как у девчонки, рубашка - распашенка открывала нежную кожу предплечий и
   стройных ножек.
   • Вы дяденька Шмель? - встретил его мальчик звонким голоском. Я еще не
   совсем хорошо это умею, но я буду стараться. Вы мне подсказывайте, если что
   не так, ладно?
   • Ладно, - угрюмо бросил Хоркин. Он всегда принебрежительно относился к
   партнерам по сексу, не было в нем минутной нежности, присущей обычным
   ловеласам. К тому же он был достаточно пресыщен всевозможными извращениями,
   испробованными им в жизни, и в последние годы не искал ничего
   экстравагантного, ограничиваясь обычным и оральным способами и меняя только
   лишь возраст и пол проституток.
   ...Через час попользовал старательно кряхтевшего ребенка в обеих позах и
   три раза получив удовольствие Хоркин подмылся и заснул. Измученный мальчик
   лежал рядом и старался не шевелиться, чтоб не так болело в попе. Он
   понимал, что со временем привыкнет и даже, как говорили ему старшие, будет
   получать удовольствие от всего этого. Но все равно ему было противно и
   страшно.
  
  
   Я передал бинокль Спиридону.
   • Нет, - сказал упрямый старовер. - Чужое смотреть. Нехорошо.
   • Там большое зло, - возмутился я, - посмотри чуток.
  
   Спиридон недовольно пробурчал что-то явно не божественное, но в бинокль
   глянул. Увиденное сперва не вызвало у него нужных эмоций.
   • Больница, - сказал он. - И что?
   • Один китаец мне рассказывал, - сказал я, - что старость прежде всего
   является следствием накопления в организме продуктов меетаболизма. Ну,
   ядами такими. С возрастом кровь уже не обновляется так быстро, как в
   молодости, и эти яды накапливаются в клетках тела и мозга. Клетки начинают
   умирать, этот процесс сперва захватывает внутренние органы: печень, почки,
   сердце, а потом весь организм. И начинается умирание нашего тела по частям,
   то есть - старость. Проще говоря, старость - это болезнь. Если периодически
   заменять всю кровь на молодую, свежую, то старение прекращается, а
   длительность жизни значительно увеличивается. Кроме того кровь маленьких
   детей обладает уникальными свойствами. Она обладает сильными
   бактериоцидными и регенерирующими характеристиками. То есть убивает вредные
   микробы и бактерии и восстанавливает разрушенные клетки.
   Я замолчал, прислушался к сопению Спиридона и добавил:
   • Мао Дзедун, Суслов, Гебельс, Борман пользовались этим методом. А Чомбе,
   тот не только кровь себе заменял на детскую, но еще и свежее человеческое
   мясо ел каждый день. Итальянские крестные отцы этим пользовались. В Гонг
   Конге есть больница для очень богатых, там тоже кровь из детей сосут.
   Я опять замолчал. Спиридон никак не прокоментировал мой спич.
   • Слушай, Спиря, - сказал я зло, - ты видишь сейчас дьявола в человеческом
   облике, упыря, вампира, людоеда. В ребенка то поступает его отравленная
   кровь. Два три таких переливания и малыша можно хоронить. А ему нового
   привезут. Украдут у родителей. И каких попало детей не
   используют, отбирают тщательно, чтоб здоровенький был, с хорошей
   наследственностью...
  
   Угрюмое сопение продолжалось. Неожиданно Спиридон сказал:
   • Да. Диавол!
  
   На обратном пути я развивал план нападение на охотничий домик, а Спиридон с
   присущей ему многословностью изредко вставлял веские "да" или "нет".
   А когда мы уже входили в поселок, неожиданно сказал, что никакие планы нам строить нельзя,
   пока он не посоветуется со старшими.
   Глава 3
   Первый день соревнований не сулил особых неожиданностей.
   Хоркин прошел в зрительный зал, постоял немного, равнодушно поглядывая на
   бойцов, зевнул и отправился в буфет. Охрана расщищала дорогу и страховала
   со спины, но и так Хоркину никто не стал бы мешаться под ногами: он шел
   отрешенный, равнодушный и одного взгляда на омервевшее мышцами лицо было
   достаточно, чтоб поспешно уступить дорогу.
   В буфете Хоркин не пошел к прилавку, а сел за ближайший столик (смуглая
   личность, сидевшая там с бокалом пива, мгновенно исчезла), еще раз зевнул,
   кмвнул сопровождающему:
   • Пива. Светлого. Чешского.
  
   Он тянул прохладный напиток, ни о чем не думал, ничего не вспоминал. Это
   было его обычное состояние перед боем - полная отключка от реальности.
   Беспокойства он так же не испытывал. Система, которую он довел до
   абсолютного совершенства в Киргизии, предусматривала выпадение сознания из
   конкретности. Перед боем ему не надо было испытывать какие-либо чувства,
   разогреваться, готовиться. Следовало просто ВЫПАСТЬ ИЗ СУЩЕГО, а потом, в
   бою, включиться в настоящее с необходимой полнотой.
   • Шмель, - сказал отбойщик. - Твой выход. Мы за тебя болеть будем.
  
   Хоркин пусто посмотрел на парня, прошел отрешенно сквозь народ, остановился
   на помосте, снял куртку, вынул из брюк пояс. Он стоял на краешке татами в
   просторном свитере и вельветовых джинсах, равнодушный и необычный среди
   одетых по уставу бойцов. Его соперник в окружении секундантов манерно
   скинул халат, провел несколько разминочных движений, поиграл мускулатурой,
   стараясь не смотреть в сторону Хоркина.
   • Ваши секунданты? - наклонил голову в сторону Хоркина судья.
   • Не нужно, - сказал Хоркин.
  
   Резко прозвучала команда на боевом сленге. Хоркин сделал одно скользящее
   движение и встретил каскад ударов ногами и руками столь же безучастно, как
   шел на помост. Только профессионалы отметили, что ни один из ударов не
   коснулся Хоркина. А потом он сделал еще одно скользящее движение, западая
   на растяжке упругих ног в невероятный шпагат, и сжатые пучком пальцы
   по-змеинному коснулись внутренней поверхности бедра нападающего.
   И - все. И Хоркин, как в балете, встал из шпагата, повернулся к сопернику
   спиной и тихо отошел к краю татами.
   А соперник еще падал, клонился на
   подрубленную ногу, приоткрывая рот в болезненном крике.
   И зал еще молчал, ничего не разобрав в ситуации. И только несколько
   профессиональных бойцов внимательно посмотрели на Хоркина, задумавшись. А
   ученик Ивана Ивановича не сдержался и крикнул восторженно: "Да!". И сам
   смутился своего крика, удививлся, что болеет за этого уголовника, убийцу,
   своего обидчика.
  
   Вторая схватка должна была происходит в этот же день, часа два спустя.
   Правила соревнований были просты: проигравший выбывает, оставшиеся
   сражаются вновь и вновь проигравшие выбывают. Третий и четвертый круги
   назначались на второй день, а третий день был финальным: немногочисленные
   победители дрались между собой до последнего.
   Хоркин ушел на улицу, купил в палатке какую-то книгу, уселся на лавочке и
   читал эту книгу, пока охранники не напомнили, что пора возвращаться.
   Вернулись. Хоркин вышел на бой точно так же, без видимой подготовки, не
   переодеваясь, а лишь сняв пояс с пряжкой и куртку. По правилам соревнований
   он мог выступать хоть в комбинизоне, лишь бы не было металлических или иных
   твердых предметов, опасных для бойцов.
   Публика, замерла, уже ожидая от странного спортсмена чего-то особенного. Но
   Хоркин не побаловал толпу зрелищем. Он мгновенно ушел от удара высокого
   бойца, развернулся прыжком и пяткой зафиксировался на затылке горемычного
   соперника. И по-прежнему безразлично повернулся к нему спиной, свесив руки
   и тихонько дожидаясь судейского вердикта.
   Парня унесли, от так и не пришел в себя и неизвестно было - выживет или
   нет. На Хоркина смотрели еще более внимательно, пытались наводить справки о
   нем. Но он ни с кем разговаривать не пожелал, прошел окруженный охраной к
   машине. Оргкомитет о нем тоже ясной информацией не обладал. Ну,
   зарегистрировался по почте, перевел необходимые для участия 700 долларов
   залога. Ни фамилии, ни адреса (да это и не обязательно), прозвище - Шмель,
   страна - Россия.
   А Хоркин скромно поужинал, заказал на ночь того же мальчика и пошел в
   опочивальню, не обращая внимания на дифирамбы охранников. Мальчик очень не
   хотел идти к этому жестокому дядьке, но ни чем не выдал этого своего
   страха. Он уже много чего узнал от товарищей про то, что бывает с
   капризными.
  
   День следующий прошел тускло. Если можно считать тусклым день, в котором
   Хоркин одержал еще две победы с прежней легкостью
   В первом бою он применил неожиданный для всех захват за шею локтевым
   сгибом. Прием банальный, им пользуются полицейские, усмиряя буянов. Но
   Хоркин провел этот захват не сзади, как принято, а сбоку, выгнув руки под
   немыслимым углом. Противник захрипел и мгновенно отключился.
   Второго соперника Хоркин несколько минут "водил за салом" - ускользал от
   его ударов с непостижимой легкостью, перемещаясь по татами с грацией
   танцора. Опытные болельщики невольно сравнили его в эти моменты с Касиусом
   Клеем, чемпионом мира среди профессионалов бокса. Его "танец бабочки" вошел
   в книгу Гиннесса, но до сих пор никто не смог повторить стиль уникального
   тяжеловеса. Измотав бойца (им был приземистый японец) не столько физически,
   сколько психологически, Хоркин элементарным "туда яки" - ударом локтевым
   згибом в висок - отправил его в глубокий нокаут.
   Вечером гостиприимный хозяин устроил дома небольшой стриптиз. Выступала
   знаменитая стриптизерша из Франции, их труппа как раз давала гастроли в
   ночных клубах города. Она танцевала, почти не сходя с места в большой
   комнате, где почти не было мебели. Она перебирала голыми ногами в туфлях на
   высоких каблуках, короткая черная юбка грубой кожи и такой же широкий пояс
   подчеркивали молочную белизну кожи.
   Шмель смотрел довольно равнодушно, прихлебывая горячий сбитень (хозяин был
   помешан на старорусской кухне).
   Девушка, слегка покачивая бедрами, скрестила руки на груди, углубив тем
   самым впадину между двумя упругими шарами, провела длинными пальцами по
   тесемкам блузки, наклонилась, точно желая сделать реверанс, а когда
   выпрямилась, то, будто фокусница, успела выпростать одну грудь -
   восхитительную птичку, еще хранившую тепло гнезда.
  
   • Батый, - спросил Хоркин, - неужели тебя это возбуждает?
   • Это красиво, - ответил Батый наставительно, - к тому же я вовсе не
   закорочен на мальчиках. У меня и бабы бывают. Но их то я как раз люблю
   постарше, поопытней.
   Балерина обнажила уже верхнюю часть тела. Круглые груди подрагивали, словно
   живя собственной жизнью и взывая к ласковым рукам. Стриптизерша разминала
   их, любовно тискала, пощипывала соски; затем пальцы ее заскользили по
   животу к застежке-молнии на юбке, сбосив по пути широкий пояс, и обнажили
   белую кожу под пупком. Когда возникла темная опушка, заросший тровой
   ручеек, предвещающий появление покатого склона, девушка прикрыла грудь
   руками, напустив на себя стыдливый вид и округлив рот. В то же мгновение
   юбка упала к ее ногам. Из нижнего белья на балерине остались только
   трусы-бикини, тонкая полосочка, почти ниточка, между ног. С великолепной
   непринужденностью, громко стуча каблуами, будто сопровождая свои движения
   ударами кнута, девушка прошествовала к стулу, взобралась на него и села на
   корточки, повернувшись к зрителям спиной. Она припала к спинке грудью, так
   что можно было сосчитать все ее позвонки, прогнулась и выставила зад. Под
   напором ягодиц трусики натянулись, едва не лопнув, как слишком спелый
   гранат.
   Девушка демонстрировала изумительную пластичность, хорошо развитую
   мускулатуру. Она спустила трусики на бедра, полностью обнажив ягодицы,
   затем притронулась к коричневой дырочке между ними. Хоркину показалось,
   будто ему подмигивает карий глаз без века. Прежде, чем он додумал мысль о
   том, что Батый и баб пользует привычным методом, она подтянула трусики,
   спрыгнула со стула и принялась расхаживать по комнате - эта восхитительная
   французская кобылка, нервно раздувая ноздри, выпячмвая грудь и небрежно
   покачивая крпуом. На лице ее застыло дурашливое выражение, она смешно
   надула и без того полные губы. Хоркин с удивлением почувствовал легкое
   возбуждение.
   Зазвучала тихая музыка. Отрывок боллеро Равеля. Девушка вновь уселась на
   стул - на сей раз лицом к ним, расставила ноги и уперлась ступнями в
   верхние перекладины под сидением. Курчавые волосики выбивались по обе
   стороны тонкой полосочки трусиков, а под тканью угадывалось нечто кисейной
   мягкости, темная пахучая саванна. Одним пальчиком она стянула трусики,
   словно театральный занавес и раскрыла варварски роскошную щель: под меховой
   клумбой медленно распускался колокол плоти, прорезанной посредине. Этот
   ландшафт был увенчан каплей жидкости. Два других пальца примяли заросли,
   развели края колокола, явиви на свет безмолвные долины, обретавшие объем,
   подобно картинкам, сложенным между страницами книги. Возникли тяжелые
   драпировки, налитые кровью, - они опадали ленивыми складками, а под ними
   предстало ярко-алое рыльце в капюшончике. В окружении новых декораций
   прежние сцены уступили место иным, еще более ослепительным.
   Классическую музыку сменил хриплый голос Эдиты Пьехи. Парижский воробей
   стонал о чем-то несбыточном, а пальцы балерины сновали под вновь натянутыми
   трусиками, словно змеи. В их суетливой беготне порой задирался краешек
   ткани, и тогда становился виден мизинец, грубо ворошивший роскошный мех с
   таким звуком, будто хлюпала вода. Подвергшееся этой агрессии прекрасное
   черное руно напоминало розы, примятые ураганом. В ее движениях ощущались
   сила и нетерпение, свирепое желание достичь цели. А цель, видимо, была
   желанной, ибо лицо девушки исказилось гримасой страсти - она все больше
   краснела, все громче стонала, задыхаясь, полуприкрыв глаза, обратив взор
   вовнутрь, в себя, туда, где была недостижима для всех. Она являлась уже не
   сооблазнительницей, а чем-то не менее опасным - воплощением женских чар с
   ужасающим сочетанием полной непринужденности и абсолютной доступности - это
   была неприкосновенность. Даже четвертованная похотью, она принадлежала
   только самой себе.
   Батый лукаво покосился на Хоркина, забывшего про кружку со сбитнем.
   • Оставишь ее на ночь? - спросил он.
   • Можно,- сказал Хоркин, думая о том, что завтра у него финальная встреча и
   что не следовало бы расходовать силы перед ней.
  
  
   Как ни странно, но долго уговаривать староверов мне не пришлось. Когда Спиридон рассказал
   о виденном, семейный клан быстро принял решение. Да, они были верующими и их вера
   учила не приченять зла. Но они были еще и сибиряками, охотниками, их характеры
   сформировались в условиях жесткой борьбы за жизнь. И поэтому они решили выжечь зло,
   процветающее в их родной тайге, очистить невинную природу огнем.
   Охранники отнеслись к моему предложению напасть на курортное гнездо Серых Ангелов спокойно.
   • Хозяин, - сказал один из них, - по договору мы должны только лишь охранять тебя...
   • Можешь не продолжать, - прервал я его, - отдельный гонорар по две штуки баксов вас устроит?
   • Вполне, - сказал охранник. - Только давай внесем некоторые коррективы в план староверов. Нельзя нападать
   влоб, впрямую. Они не знакомы с современными системами охраны. Их просто сожгет автоматика. Огнеметами.
   Надо действовать стратегически.
   План мы разрабатывали при активном противодействии староверов. Те, с
   сибирской прямотой, собирались атаковать обитель Серых самым прямолинейным
   образом. Все же им пришлось согласиться, особенно после того, как охранники
   красочно описали им действие огнеметов, соединенных с автоматической
   системой лазерного наведения.
   На другое утро поселковый мальчишка подошел к воротам лесной дачи с
   огромной гроздью воздушных шаров.
   • Это вам сказали передать, - буркнул мальчишка, протягивая палку, к
   которой шары крепились, охраннику. Тот недоуменно взял гостинец:
   • От кого, кто это передал?
   • А я знаю! Передали, сказали генералу подарунок.
  
   Вечером мы со Спиридоном сидели в знакомоу развилке дерева. Бинокль
   приблизил окна. Операционная бездействовала, окна были непроницаемо черные.
   Зато справа горела сочным светом комната, представляющая собой нечто
   среднее между столовой и банкетным залом. Подчеркнуто богатое убранство,
   шкуры диких зверей на полу и на стенах, массивный столовый сервиз... Седой
   ужинал. Перед ним стояла глубокая тарелка с разнообразными овощами.
   Кровопийца заправлялся витаминами. Шары на палке были укреплены в углу,
   воткнуты в напольную китайскую вазу.
   Эти шары мои многохитрые охранники готовили всю ночь. Они закупили все, что
   чудом оказалось в сельмаге, принесли из мастерской балон кислорода и балон
   водорода. Потом, уподобясь сварщикам, они начали вдувать кислород с
   водородом в каждый шар, четко, при помощи хронометра, регулируя количество
   газа. Им следовало, как они объяснили, освежая мои школьные знания химии,
   добиться определенных пропорций, чтоб получить гремучую смесь, способную
   рвануть от малейшей искры.
   Один из "химиков" сейчас сидел чуть ниже нас на мощном суку, высматривая
   мишень в прорезь винтовки. Остальная команда рассыпалась по соседним
   деревьям, окружающим расщищенное пространство вокруг забора. Каждый имел
   конкретную цель, а в меткости профессиональных охотников, бивших белку в
   глаз, сомневаться не приходилось.
   Взрывная пуля моего ушлого охранника пробила один из шаров и высекла из
   металлической гравюры на стене искру. Взрыв, особенно неприятный в закрытом
   помещении, выбил окна в трапезной. Свет тоже погас, видимо лампочки не
   выжержали соприкосновения со взрывной волной. Одновременно рявкнули
   охотничьи карабины староверов. Хищные "глаза" видеокамер, вращающиеся над
   стенами на длинных шеях кронштейнов, ослепли. Ослепли и прожектора,
   беспрерывно обшаривающие нейтральную полосу.
   Мы быстро спустились с деревьев. Я знал, что сейчас согласно плана двое
   староверов уже подтащили ящик с толом, позаимствованный у геологов, к
   забору на противоположной стороне от ворот. И в самом деле, очередной взрыв
   шарахнул так, что с кедров и елей градом посыпались шишки. Мы побежали к
   пролому.
   Дальше было просто. Седой слишком надеялся на автоматику. Охраны в его
   чертогах оказалось гораздо меньше, чем мы предполагали, человек семь -
   пустяк для агрессивно настроенных староверов и двух профессионалов,
   перешедших из КГБ к ворам и составивших этот план. Через несколько минут я
   сидел в нижней комнате, где обычно находилась отдыхающая смена и спокойно
   смотрел на Седого Генерала.
   Знаменитая шевелюра была растрепана, спортивный костюм порван. Взрыв не
   причинил ему особого вреда, разве только оглушил, но мои братья во Христе
   пока вели его с верхнего этажа явно высказали свою точку зрения на Диявола.
   Одно ребро у Седого похоже было сломано, глаз заплыл, ухо наливалось
   малиновым цветом, увеличиваясь в размере прямо на глазах. Но держался он
   мужественно, разве только морщился и придерживал бок рукой.
   • Ну садись, Генерал,- сказал я, растягивая удовольствие. - Судить тебя
   буду.
   • Не будь дураком, - ответил Седой с неожиданным спокойствием. - Во первых
   я могу рассказать тебе зачем мы тебя так настойчиво ловили. И эта
   информация, будь уверен, стоит несколько миллонов долларов. Во-вторых я
   успел вызвать по рации подмогу. Через несколько минут ут будет бригада
   боевиков на военных вертолетах. Они сожгут ваш поганый поселок за
   мгновение.
   Он помолчал, оценивая реакцию, и добавил буднично:
   • Если я, конечно, не отменю атаку.
  
   Староверы еще ничего не поняли, но специалисты по взрывчатым газам
   среагировали адекватно:
  
   • Верт, этот мужик не шутит. Рация действительно была включена на передачу.
   А воинская часть в двадцати километрах. Если его группа оттуда, то мы наяву
   ощутим то, что чувствовали вьетнамцы в джунглях под напалмом.
   • Оттуда, оттуда, - радостно закивал Седой. - Напалма, правда, не держим,
   но ракеты "воздух-земля" ничуть не хуже.
   • Но ты же у нас в заложниках? - полувопросительно удержал я позиции.
   • Вот поэтому я за свою жизнь и не волнуюсь. А, когда первый ажиотаж
   пройдет, мы с тобой всегда сможем договориться полюбовно. Тем более, что
   тебе это надо больше всех. Только избавьте меня от этих лесных человеков. -
   Он указал подюородком в сторону староверов и опять погладил бок.
   В это время принесли детей. Их было трое, очаровательные малыши, но
   бледные, как смерть, и очень слабые. У них, похоже, был жар, обескровленный
   организм с трудом перерабатывал болезненные клетки старика, Но они были
   живы, что несколько смягчило суровое выражение охотников.
   • Мы заберем их к себе, полечим, - сказал Спиридон. - А с ним ты как
   хочешь, так и поступай. Я больше грех на душу брать не хочу. И так все руки
   в крови, за год теперь не отмолишь братоубийство.
   • Какие они тебе братья, - презрительно кивнул я на труп одного из
   охранников. - Они его слуги, слуги Дьявола. Вы дело угодное Богу сделали,
   что их с лица Земли убрали.
   • Не тебе судить, - сурово сказал Спиридон. - Грех наш, нам и отмаливать
   его. А пока прощай.
   Они вышли гуськом, неся в руках детей, рыжебородые, коренастые, упрямые,
   наивные в своей вере и сильные этой верой. Нас осталось четверо: мои
   охранники, Седой Генерал и я, аферист, вмешавшийся в некую запутанную
   аферу, которая ничего, кроме неприятностей, не могла мне принести. Знал же
   я, что Серые Ангелы и воры в законе не вступают в конфликты, они уже много
   лет нейтральны к друг другу. Я нарушил это равновесие и мог за это жестоко
   поплатиться. Тут меня не спасет ни недавно полученное звание вора
   свободного поиска, ни покровительство Пахана с Филином. И все таки я не
   жалел о своем поступке. Обретя Машу, я новыми глазами смотрел на ебятишек,
   которых раньше старался не замечать и к кторым был совершенно равнодушен.
   • Ладно, время еще есть, - сказал я хладнокровно. - Как ты к пыткам
   относишься, генерал, кровь в тебе молодая, энергичная, должен долго
   сознание не терять. Я это к тому, что как дал ты команду по рации, так и
   отменить ее можешь. По рации.
   Было видно, что Седой такого хода с моей стороны не ожидал. Он как-то
   априорно предполагал во мне человека мягкого, интелигентного. Тем ни менее
   собрался он быстро.
   • Я предупредил абонента, что возможен шантаж со стороны нападающих. Так
   что даже, если я под давлением отменю приказ, десантники все равно сделают
   тут посадку, чтоб убедиться в моей безопасности.
   • Логично, - подумал я вслух. - Что же ты предлагаешь?
   • Лететь со мной. Когда я расскажу, чем твоя персона интересна нашей
   организации, ты быстро завяжешь с ворами.
   • Та-ак, мы уже на ты? Очень мило.
  
   Я, признаться, несколько растерялся. Против армейских вертолетов, способных
   выжечь тут все на несколько километров, у меня защиты не было. Мои КГБешные
   охранники тоже были смущены. Но самая глпаная причина моей растерянности была
   Седому неизвестна. Если бы он знал, что в поселке меня ждет большеглазое Чудо
   без косичек, он вел бы себя нахальней. Вил бы из меня веревки.
   Наши колебания были замечены Седым.
   • Верт, вы настолько мне ценны, что я готов забыть про инцидент. Спишем на
   лесной пожар. В моей конторе никто ничего не узнает. К тому же нам вовсе не
   нужна конфрантация с ворами, а вы теперь их законный представитель, элита.
   Где-то за горизонтом послышалось стрекотание вертолетов. Минут через десять
   они будут тут. Моя победа превращалась в Пирову. Не помню, что уж там
   накуралесил этот Пир, кажется угробил все свое войско. Я же гробить поселок
   не имел права.
   • Ладно, ребята, идите, - сказал я устало. - Похоже, ваша служба у меня
   кончилась.
   • Вот это правильно, - сказал Седой, вставая с места и подходя к шкафчику с
   бутылками. По такому поводу не грех выпить хорошего бренди. Вы будете,
   Адвокат.
   Он назвал меня по старой кличке, как бы намекая на полное знание моей
   биографии. Впрочем, он еще в Красноярске во время нашей первой встречи
   демонстрировал мое досье. Лихо я тогда от него ушел, тспользуя яростную
   слонизу, которая раздавила машину с боевиками.
   Я взял бокал и выпил, не чувствуя вкуса крепкого напитка. Старший охранник
   грустно похлопал меня по плечу и они ушли. Мы с Седым остались вдвоем.
   • Я хочу предложить вам высокий пост, - сказал генерал, прихлебывая
   спиртное и поглаживая больной бок. Почти абсолютную власть. Естественно, мы
   поделим эту власть синхронно.
   Он выжидательно посмотрел на меня и, не увидев выраженной реакции,
   продолжил:
  
   • Дело в том, что наша контора управляется несколькими лидерами,
   своеобразный совет директоров. Один из них абсолютно похож на вас. Такая
   вот игра природы. Если вы сможете его, следуя моему плану, заменить, то мы
   быстро изменим структуру руководства. Фактическим начальником стану я, а
   вы, как монарх, будете моей правой рукой. Впрочем, делать вам ничего не
   надо будет. Этакая синекура, должность без обязанностей. Вы сможете
   распоряжаться почти безграничной власти, огромными средствами. Любые ваши
   прихоти будут исполняться мгновенно. А со временем, когда здоровье начнет
   слабеть, вы, я думаю, не побрезгуете и моим методом омоложения. Дети же
   остаются живыми. Хотя их жизнь - предрассудок.
   Он говорил, а рокот вертолетов нарастал и вскоре стал оглушительным. Я
   выглянул в окно. Две огромных военных машины приземлились около здания.
   Ручеек десантников вытек из них и плотно оцепил лесной домик. Полный мужчина
   в пятнистой робе выпрыгнул из вертолета последним и направился в дом.
   • Ну вот, свершилось, - удовлетворенно сказал Седой. - Сейчас мы с тобой
   полетим в Москву и начнем операцию по уничтожению других директоров. Давно
   я мечтаю о перевороте.
   • И очень глупо, что ты о нем мечтаешь, - раздался голос вошедшего. - Давно
   уже доказано, что единовластие всегда приводит к краху. Неужели тебя исория
   ничему не научила. А, Седой?
   Седой посмотрел на говорившего. Глаза его расширились.
   • Иван! - пролепетал он, поднимая руку к глазам, будто хотел защититься от
   страшного видения.
   • Давно за тобой слежу, Седой, - добродушно сказал незнакомец. - Что,
   думаю, еще накуралесит наш неугомонный оперативник.
   Он повернулся ко мне.
   • Ну, здравствуйте, Верт, - сказал он приветливо, - наконец я могу с вами
   познакомиться лично. Что же такого интересного предложила вам наша седая
   паршивая овца?
   Глава 4
   В день финала зал быт набит битком. Пришли и воры, они заняли целый ряд.
   Хоркин не казался взволнованным. Лицо его по-прежнему было бесстрастно.
   Предстояло две схватки. В финал, кроме Хоркина вышли: знаменитый Китаец,
   маленький японец, работавший в жестком стиле карате до и, чемпион России по
   таэквендо - квадратный бурят, известный участник подпольных боев.
   Сейчас этот бурят, Даши Бадмаев, стоял напротив Хоркина, играя
   скульптурными мышцами. Хоркин же стоял, спокойно свесив руки. Ничто в его
   телосложении не выдавало беспощадного бойца. Сухощавый, с почти не
   выраженной мускулатурой. По его виду нельзя было догадаться, что он провел
   бессонную ночь с французской стриптизершей. Он был лениво расслаблен, но
   бодр.
   Бурят пошел в атаку. Его короткие ноги мелькали в воздухе с непостижимой
   быстротой. Казалось, что это не человек, а четырехрукая мощная безволосая
   обезьяна.
   Хоркин исчез. В полном смысле этого слова. Его силуэт смазался от бешеной
   скорости движений. Растерянный бурят попытался сфокусироваться на
   противнике, но Хоркин уже был сзади. Короткий удар полусогнутых пальцев в
   основание черепа, тело Хоркина обрело четкость - он опять стоял, спокойно
   свесив руки, в лениво расслабленной позе. В бурят еще падал, подламываясь в
   поясе. И это вялое падение яснее ясного сказало зрителям, что падает труп.
   Китаец провел бой столь же быстро и четко. Японец успел, правда, провести сильный удар в его предплечье, но тут же его шея хрустнула в жестком захвате Китайца, и служители вынесли очередной труп.
   После десятиминутного перерыва, во время которого маклеры собирали
   последние ставки в зрительском зале, бойцы вышли на татами.
   • Эй,- заорали со скамьи воров, - Шмель, мы на тебе все бабки поставили!
  
   Хоркин никак не среагировал. Он стоял на сей раз не расслаблено, а в
   пружинистой низкой стойке, что свидетельствовало о достойной оценке
   противника. Китаец тоже был напряжен. Он не знал Хоркина, но то, что он
   видел в предыдущих боях, насторожило опытного бойца. Многие приемы,
   используемые Хоркиным, были ему совершенно незнакомы. Неизвестный дрался в
   каком-то таинственном стиле, а вдобавок, постоянно менял этот стиль на еще
   более загадочный. "Что он выкинет теперь?" - думал Китаец. Он был уверен,
   что арсенал неприятных сюрпризов противником далеко не исчерпан. К тому же
   у Китайца болело предплечье. Каратист, похоже, повредил ему связки.
  
   Китаец сделал выпад и сразу же отпрыгнул, ставя блок. Хоркин увернулся. Еще
   два выпада с мгновенным отходом и страховочным блоком. Профессиональные
   болельщики давно не видели Китайца столь осторожным. Рисунок боя же Хоркина
   был непонятным. Если быть точным, то рисунка, как такового, вообще не было.
   Хоркин уклонялся от выпадов, но не нападал.
   Через минуту Китаец стал нападать более агрессивно. Он не убавил
   осторожности, но наступал серийными ударами. И Хоркин к огорчению воров не
   все атаки мог нейтрализовать. Он смягчал удары, уклонялся, но даже
   скольззом руки и ноги Китайца были весьма опасными. Тогда Хоркин применил
   недавнюю методику убыстрения движений. Опять его фигура виделась смазанной
   из-за скорости. Он будто перешел в другое измерение, в другой временной
   ритм.
   Китаец не уступил. Он не смог так убыстриться, но, предугадывая атакующие
   моменты, уходил от жесткого контакта, ставил глухие блоки. Он, как опытный
   боец, понимал, что соперник не сможет долго выдерживать подобный темп.
   Понимал это и Хоркин. Скорость высасывала энергию организма с чудовищной
   быстротой. Он выпал из скоростного режима и взвился вверх в невероятном
   прыжке. Ножницы ног сомкнулись на руке Китайца. Тот с судорожной
   поспешностью дернул руку на себя, но ноги Хоркина все же успели нанести
   удар по запястью. Раздался хруст сломанной кости. Прежде, чем рука безжизненной повисла, Китаец успел
   провести "муку ячо" - прямой удар ногой. Хоркин еще висел в воздухе,
   поэтому не смог ослабить удар. Тупая боль в животе, будто ему влили в
   кишечник серную кислоту, на мгновение помутило сознание.
  
   Пользуясь тем, что
   Китаец тоже был в болевом шоке, Хоркин присел, отключился от реальности и
   огромным волевым усилием отключил болевые центры. Одновременно он дал
   команду впрыснуть в кровь еще адреналина. Сложнейший медитационный прием,
   которому йоги учаться десятилетиями, Хоркин провел очень быстро. Он
   выпрямился и Китаец, взглянув на противника, впервые за многие годы схваток
   растерялся. Хоркин был свеж, будто только что вышел на татами.
   Пересиливая боль и бережно защищая поврежденную кисть другой рукой Китаец
   провел серию ударов ногами. Он метил опять в живот, так как чувствовал, что
   прошлый удар был удачным. Вот только свежесть Хоркина он объяснить не мог,
   методикой саморегуляции организма Китаец владел не слишком хорошо.
   Хоркин же чувствовал, что его хватит не больше чем на минуту - полторы.
   Запасы энергии утекали из организма с чудовищной скоростью. Бурная ночь с
   француженкой вспомнилась ему и он мельком руганул себя за самоуверенность.
   Он занл, что удар в живот порвал там внутри ткани и сосуды, что временная
   психоанестезия потому и временная, что вскоре обернется страшноцй болью,
   что никакой алреналин не поможет истощенному телу, что Китаец имеет больший
   энергетический запас, так как не расходовал силы на убыстрение. И хОркин
   решился на прием, который никогда еще не применял.
   Картинки, промелькнувшие в его памяти, были очень быстрыми. Для зрителей в
   поведении бойца, мягко, будто вальсируя, скользившего по рингу, не проявилось
   ничего необычного. Хоркин вспоминал свое уникальное обучение у пожилого киргиза,
   хранителя древней борьбы этого народа. Киргиз подобрал его покалеченного и брошенного умирать
   в горах.
   ...Бешеная скачка по склону горы, заросшей высоким кустарником. В одном из
   всадников с трудом узнается обросший Хоркин. Лошади, не сбавляя скорости,
   несутся по едва видимой тропе над обрывом. Вся Вселенная под ногами и
   копытами.
   Хоркин свежует барана. Туша подвешена за задние ноги, после несольких
   надрезов Хоркин одним движением снимает шкуру, как чулок. Он обнажен до
   пояса и измазан кровью.
   Хоркин пьет кумыс, сидя по-татарски на кошме.
   Хоркин целится в кого-то из карабина с оптическим прицелом. Выстрел. На
   соседнем склоне виден падающий муфлон.
   Хоркин вместе с молодым киргизом разучивает приемы борьбы. Это нечто
   среднее между джиу-джитсу и таэквендо.
   Хоркин набивает пальцы. Перед ним глиняный сосуд, наполненный бобами. Он
   резко погружает туда кисть, сжимает пальцы.
   Хоркин разминает кисть, разрывая куски сырой шкуры.
   Хоркин запускает с размаху кисть в сосуд с крупной дробью.
   Хоркин спит на кошме в юрте. В другом углу юрты спят ребятишки.
   Хоркин учится заскакивать на коня на бегу. Срывается, падает кубарем,
   повторяет попытку. киргизские женщины лукаво поглядывают в его сторону.
   Хоркин с закрытыми глазами ловит камни, которые кидает в него седобородый
   бабай. При неудаче камни сильно ударяют его по телу. Один раз он морщится
   и сразу резкий голос старика осуждает его за слабость.
   Хоркин балансирует на краю обрыва, лицо его бесстрастно. Бабай кидает в
   него камень неуловимым движением кисти, точно таким же движением Хоркин
   ловит его.
   Хоркин тренируется с необычайными нун-чаками. Это два костяных шарика,
   связанные тонким шнуром. Пропуская шнур между кистью и большими
   пальцами,можно добиваться разнообразных боевых ситуаций: отбивать или
   блокировать удар, вырывать палку, меч, ружье, бить одним из шаров, как
   кистенем и многое другое.
   Хоркин сдает нечто, вроде экзамена, в присутствии охотника на снежных
   барсов - ирбисов. Он уклоняется от летящих в него камней, парирует удары
   деревянных мечей, прыгает через ручей по скользким валунам с двумя
   ребятишками на плечах...
   Охотник качает головой, он явно не удовлетворен.
  
  
   В одиночество вершин уходят двое: охотник и Хоркин.
   • Твое обучение еще и не начиналось,-говорит охотник, убыстряя шаг. (Хоркин
   с заметным трудом выдерживает нагрузку крутого и быстрого подъема).-Можно
   считать, что ты у этих чабанов прошел урок утренней гимнастики. Для тех
   знаний, которые хочу тебе дать я, тебе не потребуется сила мышц, а только
   лишь - сила духа. Любые достижения в том, что вы называете "восточной
   борьбой" начинаются с воспитания духа.
   • Почему я ничего не слышал о достижениях киргизов в этой
   области?-спрашивает Хоркин.
   • Наши знания не для демонстраций или соревнований. Они, даже, не тайное
   оружие нашего народа, как у японцев или вьетнамцев. Это знание - основа
   воспитания достойных, чтоб нация не исчезла в смятении городов и в жалком
   сурогате европейской культуры. Это не оружия, а надежда. Надежду не
   принято афишировать.
   • Ты пришел в геологическую экспедицию,-продолжает охотник,-с чахоткой и
   выпитыми глазами. Я вылечил твое тело, но душа до сих пор больна памятью.
   Нельзя лишать человека прошлого, можно только произвести переоценку
   того, что хранит твоя память. Так лечут душу. Душа должна править телом,
   а не наоборот.
   • Тут, в одиночестве гор, ты изменишь себя сам. Я дам тебе сложные
   задания, вера в совершенство поможет тебе выполнить их. И с этих гор
   спустится другой человек - человек совершенный. А встреча с барсом будет
   твоим единственным экзаменом. Ты выйдешь на него без оружия, ты
   встретишься с ним в снегах вершин на равных. Что будет дальше - узнаешь
   потом...
   Бальные движения Хоркина стали какими-то дерганными, судорожными. Руки
   отошли в бок, будто куцые крылья, которыми он замахал с бешеной скоростью.
   Ноги перестали походит на человеческие, теперь это были ноги птицы -
   страуса или бойцового петуха. Зрители ахнули. Осатаневшая птица металась по
   маленькому квадратику татами, коротко и резко взмахивая крыльями, стуча о
   бамбуковые коврики твердыми костяными лапами. Это фантастическое действо
   продолжалось секнд двадцать. До тех пор, пока из знойного хоровода безумной
   птицы не выпала скомканная, как грязное белье, фигурка Китайца. И сразу все
   замерло. Хоркин стоял свесив руки. Грудь его ходила ходуном, с носа
   сочилась кровь, на губах пузырилась желтая пена.
   Рефери нагнулся над телом Китайца, прижал большой палец к сонной артерии,
   отнял руку, сказал коротко:
   • Мертв.
  
   Зал взвыл, но Хоркин не слышал рева. Он еще стоял, дожидаясь официального
   сообщения о его победе, но сознание уже уплыло в сырую темноты, где правят
   бал боль и кошмары, а тело жило само по себе, мечтая только о возможности
   упасть и лежать долго и неподвижно.
  
  
   • Простите, Верт, но институт законных воров устарел. Их консерватизм,
   полезный в стабильном государстве, сейчас губит саму организацию. - Иван
   Иванович вкусно обгладывал жареное куринное крылышко, не забывая макать его
   в соус. Толстые губы лоснились. Ел он так аппетитно, что и речь его звучала
   как-то по-семейному, будто близкие родственники сидели в штаб квартире
   Серых Ангелов Красноярска.
   • Чем были сильны воры все предыдущие столетия? Прежде всего своим жестким
   укладом, своими традициями, ореолом вечного романтизма над их профессией.
   Хотя какой уж там романтизм! Тьфу.
   Иван Иванович сплюнул косточку, презрительно почмокал губами.
   • Никакой романтики. Сплошное хулиганство. Вы никогда не задумывались на
   тем, как сила превращается в слабость. В сильном государстве солидный банк
   • сила. В нашей стране Дураков - слабость. Какая может быть сила в банке,
   когда небольшая инфляция сметает его с финансовой арены. Вам, ворам, хорошо
   было при коммунистах. Тем более, что официально вы, как организованная
   масса, не существовали. Теперь же вы наподобие шакалов подъедаете то, что
   остается от финансовых львов.
   • И от вас? - не выдержал я.
   • И от нас, - охотно принял вызов Иван Иванович. - Мы же последние десять
   лет все свои дела совершаем на законных основаниях. Другое дело, что
   страхуем мы свой бизнес не у государства, а у своих боевиков. Наши сделки
   надежны на 101 процент потому что они обеспечиваются жизнями компаньонов.
   Вы же в оппозиции и с государством, и с населением. Вас бояться, но с вами
   не вступают в доверительные отношения. И при любой возможности пытаются вас
   уничтожить.
   • Ладно, готов согласиться. Но все это слова. Я - вор, и вовсе не намерен менять квалификацию.
   Это ваши проблемы и ваши теории. Конкретно, что вам от меня надо? Седой с арены
   сошел, теперь вы меня захомутали. Зачем? Все равно я на вас работать не намерен.
   • Вы, Верт, в курсе своего сходства с одним из элиты нашей организации. Поэтому ваш
   вопрос неуместен. Само собой ясно, что мы хотели бы, чтоб вы стали дублером. Естественно, не безвозмездно.
   • Я, как вы сами понимаете, материально не стеснен. Ощак всегда в моем распоряжении, да и зарабатывать
   аферами я еще не разучился. И масть менять я не намерен. Достаточно того, что я вооще
   согласился войти в коллектив. Коли вы столь подробно мою биографию изучили, то знаете - я до прошлого года воощлбще ни с кем
   не связывался. Сам себе хозяин. Да и в воровскую кодлу вошел на определенных условиях. Свободный поиск,
   свобода - мой девиз, мой единственный идеал. На хрена, спрашивается, мне еще и с вашей
   конторой головная боль? На хрена козе баян?
   • И все таки, я надеюсь вас убедить, уважаемый Верт, - сказал Иван Иванович, утерев толстые губы
   салфеткой и беря в руки огромную кружку кофе со сливками. - Более того, я готов договориться с вашим Паханом,
   договориться полюбовно о вашей работе на нас. Временно. Нечто вроде командировки. ПРичем, мы за вас внесем в общак
   солидную сумму.
   • Бог ты мой! - не выдержал я, - да неушто какой-то двойник так важен. В конце концов любой артист загримируется так, что не узнаешь,
   да и роль вашего коллеги сыграет.
   • Сейчас мы пробиваемся в правительство на всех уровнях. Есть идея, как создать моему коллеге небывалый имидж.
   Уникальный рекламный ход. Эта идея пришла мне в голову сразу, как только я узнал о вашем существовании.
   Один из вас будет совершать аморальные поступки, второй - запасаться надежнейшими алиби. Пресса разорвется на части, но ничего не поймет.
   А когда начнет догадываться, будет уже поздно. Средства массовой информации нам бесплатно сделают гигантскую рекламу.
   Да и политические противники помогут с этой рекламой. Например, они обвиняют вас в связи с фашистами, обвиняют вполне законно: видели вас на собрании, даже фотографию сделали,
   а вы предоставляете доказательство, что в это время были в министерстве обороны у самого министра или
   в цирке на Цветном и сотги свидетелей этого факта. Короче, тут множество вариантов. Нам пора выходить из подполья,
   первым раскрывает свое лицо Сергей Сергеевич, наш тактик. Руковожу я, я - стратег. Помогаете вы, Верт.
   Работа временная, но оплачивается по высшим расценкам. И не только деньгами. Войдя в правительство мы сможем
   оказать вам, ворам, множество разнообразных услуг. Если вы это не понимаете, то Пахан, не сомневаюсь, поймет и оценит.
   • Да, почесал я затылок, - весьма убедительно, весьма. А что ж, аморальные поступки полностью возлагаются на меня?
   • Когда как. Тут важно, чтоб один из двойников, тот, которому придется общаться с большой массой народа, был оригиналом, а не копией.
   Ну, например, к фашистам пойдет сам, а вы покрутитесь в цирке.
   • Ясненько. Вы меня почти убедили. Звоните Пахану, как он скажет, так и будет. А я пока хотел бы отдохнуть, с дочкой повидаться.
   Они с отчимом несколько дней пробудут в Красноярске, а потом в Москву. Когда я еще к ней вырвусь? Я надеюсь, что свободен в своих действиях?
   • О чем речь, уважаемый Верт! Абсолютно. Тем более, что и охрана у вас своя. Куда угодно и когда угодно.
   Позвоните мне вечером или зайдите в нашу штаб квартиру, если вы надумаете остановиться где-нибудь в другом месте.
   • О`кей, - сказал я, - позвоню или зайду.
   • Да, - остановил меня Иваныч, - вам нужно знать. Мы уже зарегистрировали свою партию и вскоре
   начинаем выдвигать вашего близнеца. И знаете, как называется наша партия. УХ. Или, если полностью, ПУХ.
   • Ого! - удивился я. - Как же это расшифровывается?
   • Умеренные Христиане. Или, Партия Умеренных Христиан.
   • Да, здорово, - признал яю - И звучно, и нейтрально, и по сердцу почти всем слоям населения.
   И чуток юмора безобидного в абревиатуре. Вы, Иваныч, как сказали ы пикейные жилеты, голова.
   • Любите Бендера, - среагировал толстяк.
   • Хрестоматия для людей моей профессии, - улыбнулся я. - Ну, ладно, побегу. Соскучился по дочке.
  
  
   Бывший майор МВД, кастрированный педофил Момот прогуливался около гостиницы "Север".
   Эта гостиница не относилась к шикарным, но ее можно было считать лучшей гостиницей города. Дело в том,
   что финансировали и снабжали эту гостиницу заполярные города: Норильск, Дудинка, Игарка, Хатанга, Диксон...
   И останавливаться в этой гостинице имели право только жители Заполярья. Конечно, администрация пускал а и гостей
   с "материковской" пропиской, но с оговоркой: каждый расписывался в том, что в случае неоходимости, перенаселенности
   съедет из номера без возражений.
   Майор не собирался устраиваться в этот престижный отель. Он стерег доверчивых ребятишек, привыкших в
   маленьких регионах Заполярной цивилизации к безопасности. Извращенные преступления там редки из-за жесткого
   отбора рабочих и служащих (Для трудоустройства в той же Игарке люди ждут очереди несколько лет) и замкнутости
   городов (уежать после проступка некуда: с одной стороны тундра, с другой - океан. Опасность представляют только БИЧИ (сезонные рабочие),
   да и то их веруют лишь в портовых городках, и живут они в отдельном, локально изолированном барачном поселке.
   Дети (да и взрослые) обходят такие поселки, как стойбище прокаженных.
   Майор представлялся Заполярцем и предлагал ребенку показать город. Войдя в окончательное доверия при помощи мелких
   подарков и разговора "на равных" он старался завести жертву на окраину парка, где задушил свою первую девочку, или в заброшенный подвал.
   Он недавно нашел этот теплый подвал в полуразрушенном доме. Дом стоял на капитальном ремонте,
   жильцов отселили два месяца назад, но РСУ не торопилось приступить к плановой работе. Коллектив управления
   самоотверженно трудился на строительстве дачного поселка для коммерсантов "кавказской национальности".
   Маша, выйдя из гостиницы, остановилась на лестнице - натягивала варежки. Ранний морозец пощипывал пальчики. Она увидела маньяка первой,
   узнала его сразу, мгновенно. И резко отвернулась, чтоб не дать ему узнать себя.
   После того, как майор в Москве обманом заманил ее в свой номер и, пообещав найти Верта, уговорил ее раздеться, лечьь с ним в постель,
   клянясь, что все будет понарошке, а сам начал насильно совать ей свой мерзкий, вонючий член в рот, Маша научилась ненавидить. Правда, она думала,
   что Верт убил тогда этого мерзкого человека, она считала, что тот истек кровью. Оказалось, что монстр жив, да еще стоит тут, недалеко, будто ждет именно ее.
   Маша испугалась, но ненависть, пролучив горячий свежий стимул, полдавила страх. Девочка решила проследить за Момотом, а потом рассказать папе-Верту и попросить его
   уничтожить этого мерзавца окончательно.
   Майор заметил подростка, одевающего на выходе их отеля рукавички. Он напрягся, готовясь вступить в разговор, но девчонка, вдруг, повернулась и пошла обратно, в гостиницу.
   "Жаль, - подумал Момот, - ей лет тринадцать, в самый бы кайф было."
   Тут вышер другой ребенок - мальчик лет десяти. Начав душить майор уже не останавливал свое сексуальное внимание только на девочках.
   Главное, чтоб это был ребенок - слабый и нежный. Эррекция получалась в момент агонии жертвы. Момот пошел навстречу мальчику, спросил сходу:
  
   • Ты не из Норильска?
   • Нет, с Игарки.
   • Был я и в Игарке. В больничке работал, детским врачом. Ты, может, и на прием ко мне ходил. Не помнишь меня?
  
   Ребенок всмотрелся.
   • Скажите, а вы в четвертой школе детей не проверяли на туберкулез?
   • Как же, радостно подхватил майор, проверял, младьшие классы особенно. Ты тогда в третьем был класее, да?
   • Во втором, - доверчиво сказал мальчик. Это я сейчас в третьем. А вы тоже погулять вышли?
   • Ага, - сказал майор, балдея от удачного контакта и предвкушения скорого кайфа. Он видел, что заманить пацана ни малейшего труда не представит. - Хочешь пойдем вместе гулять? Я тебе куплю что-нибудь. Тебя до скольки отпустили?
   • До вечера,- сказал мальчик, довольный, что по незнакомому городу будет гулять не один. - А деньги у меня самого есть, целых сто рублей.
   • Это хорошо, - сказал Момот, облизывая взволнованные сухие губы. От ребятишек, избалованных высокими заработками
   родителей, Момот имел неплохой приварок. Даже, если жертву не удавалось заманить и использовать, деньги они давали ему безропотно, и деньги, порой, немалые.
  
  
   Маша дождалась пока монстр с мальчиком не отошли подальше и двинулась за ними. Нос и губы она прикрыла шарфиком, будто от холода, шапочку надвинула низко на лоб. Она чувствовала, что намерения
   Момота в отношении мальчика нехорошие и шла напряженно. Но страха почти не испытывала, ненависть гордого подростка была сильней страха.
  
   Глава 5
   Генерал Синельников проводил совещание. Как всегда, обжора, страдающий гастритом с повышенной кислотностью, генерал начал
   разговор с подробного рассказа о растягаях из нельмы, от которых он не смог отказаться за завтраком.
   • Безвольный я человек, - сообщил он коллегам, запихав в рот ложку соды и запивая ее водой.
  
   Оперативники грустно кивнули. Да, мол, безвольный и зануда. Но недооценивать генерала никто из сотрудников не собирался.
   Синельников 18 лет проработал оперативником, был известен далеко за пределами края, хватку не потерял, хотя, конечно, генеральская должность
   наложила свой административный отпечаток на его прозорливость.
   Сегодняшнее совещание было внеочередным и, как прежнии три, посвящалось ЧП, захватившему Красноярск последние два месяца.
   В городе безнаказанно орудовал маньяк. Четыре трупа подростков было найдено за это время. Трупы были полураздеты. Насильник не вступал с детьми в половую связь.
   Он обнажал им грудь и половые органы, а потом душил. Следы пальцев четко просматривались на посиневших шейках.
   Докладывал майор Калитин.
   Александр Александрович Калитин работал в Москве по заданию Седого генерала, искренне думая, что работает на ФСБ. Там он выслеживал беглого афериста Верта, и
   нашел его. Вины Калитина в том, что ФСБешники не смогли толково провести задержание бешлого ЗЕКа не было.
   Сан Саныч получил соответственный гонорар, страховку (он был ранен автоматной очередью) и очередное звание. Для милиционера, не имеющего вцысшего образования,
   майорские звезды были высшей наградой. Теперь он мог надеяться выйти на пенсию в чине подполковника.
   _ Господин генерал, - сказал Калитин, - моя группа проверила всех психов и педофилов города. Пусто. Я подключил к делу
   некоторых авторитетов. Воры не меньше нас ненавидят таких насильников. Но пока результат нулевой. Может маньяк не живет в городе, а наезжает откуда-нибудь?
   • Я понимаю, что у нас нет опыта расследования серийных убийц, - сказал генерал. Но одно для них типично, это мы знаем точно, -
   консервативные места совершения преступления. Два трупа - две девочки бродяжки - найдены в парке около мусорников. И лишь один мальчик, тоже, кстати, бродяжка,
   был задушен в закутке привокзальной площади. Следовательно, маньяк заманивает в основном попрошаек. И не насилует их, хотя следы спермы имеются на телах жертв и на земле.
   Трупы не маскирует, сразу покидает место преступления. Вокзал и парк говорят в пользу вашей версии, майор, не исключено, что
   он приезжает из соседнего города или поселка. Вы установили постоянный пост в парке?
   • Да, господин генерал, скрытое наблюдение, люди меняютсмя каждые четыре часа. И на вокзале несколько наших сотрудников посматривают.
   • Вот что, - сказал Синельников морща лоб, - проверьте ка вы чердаки и подвалы. В мое время насильники часто
   заманивали жертвы и туда. Заодно БОМЖей подсобирете.
   • Слушаюсь, господи генерал. Разрешите идти?
   • Да, идите, господин майор. Как рана, беспокоит?
   • Уже полегче. Разминаю, ка4к могу в спортзале.
   • Я это к тому, Сан Саныч, что скоро соревнование краевые. А вы наш лучший боец, ас русбоя. Обидно будет, если не сможите выступать.
   • Я постараюсь, господин генерал.
   • Вот вот, постараться надо. Хотя я вам завидую. Можете есть все что угодно и никакой изжоги. Мне бы ваш желудок, поменялся бы с вами погонами.
  
   Генерал улыбнулся собственной нехитрой шутке и помахал пухлой ладошкой - иди, мол. Майор вышел.
  
  
   Уже больше часа Маша следила за Момотом и мальчиком, которого Олег Панфилдович увождил все дальше и дальше от гостиницы.
   Они заходили в Детский мир, купили там какую-то безделушку, потом минут 20 сидели в кафе-мороженном. Маша совершенно щамерзла, ожидая их на улице.
   Зайти в кафе она не рискнула, опасаясь быть узнанной.
  
  
   Момот угостил пацана мороженным с ликером. Как он и ожидал, небольшой дозы ликера оказалось достаточно, чтоб
   мальчик окончательно потерял чувство контроля. \он безропотно шел с "крутым дядей" и Олегу Панфиловичу удалось привести его к заброшенному дому
   и уговорить войти в подвал.
   • Слушай, - сказал Момот ребенку, - давай исследуем этот подвал. Вдруг там что-нибудь интересное есть.
   • Там темно, - капризно сказал мальчик.
   • А у меня фонарик. Хочешь, ты сам будешь светить?
  
   Они спустились по щербатой лестнице, свернули направо, в бетонный отсек с вывороченными дощатыми
   дверьми пустых кладовок по краям. Майор вел мальчика в самую глубину, чтоб случайны вскрик не был услышан на улице.
   Там, в тупике, Момот приспособил старый рванный матрас и хромоногую табуретку. По сравнению с улицей в подвале было довольно тепло.
   • Ну,- сказал маньяк, торжествуя, - вот мы и пришли. Тебе говорили родители, что нельзя с незнакомыми дяденьками
   ходить куда попало? Что, про маньяков всяких не читал, что ли!
   Мальчик не подозревал плохого.
   • Фильмы видел, - сказал он спокойно, посвечивая фонариком по сторонам, - по видику. Самый страшны - "Молчание ягнят". Там маньяк кожу снимал с женщин
   и шил из нее себе одежду. ВА еще там людоед был, он потом из тюрьмы убежал...
   Продолжить мальчик не успел.
   • Ну ка раздевайся, живо! - заорал Момот.
   • Зачем, - тихо сказал ребенок, не осознавая еще происходящего, но уже покрываясь мурашками
   от подступающего ужаса. - Не надо, пожалуйста. Я понял, вы меня просто напугать хотите, понарошке.
   Момот схватил ребенка за грудки и порвал молнию куртки. Под курткой была вязаная кофта и рубашка. Момот разорвал и их до пояса.
   Он вырвал у мальчика фонарик и посветил ему в лицо, отмеьтил широко открытые глаза с закипающими слезинками, сморщенные губы - предвестники плача.
   Перевел световой луч на обнаженное тело, провел рукой по тощей груди и прошипел:
   • Попробуй только закричать, убью сразу.
  
   Мальчик громко всхлипнул. Он еще не понимал, что жить ему осталось несколько минут. Момот помнет его тельце,
   потрогает везде грубо и уверенно, а потом высвободит обрубок своего пениса и начнет душить, светя в лицо фонариком и
   ожидая зверинного оргазма.
  
  
   Калитин не стал дожидаться вечера. Он быстренько, ссылаясь на приказ генерала, организовал три группы курсантов милицейского училища,
   провел инструктаж, полпросив обращать внимание не только на конкретных БИЧей и беспризорников, но и на интерьер чердаков и подвалов.
   Если имеются "гнезда", где потенциальные ОМЖи могут спать, пометить и вернуться на точку ночью.
   Подвал, облюбованный Момотом, был в схеме операции. До него очередь должна была дойти часам к десяти вечера. Сейчас же было 16-30,
   просто темнело рано.
  
  
   Маша не решилась войти в подвал. Ее хватило лишь на то, чтоб спуститься по лестнице и сунуть голову в сырую темноту подвальногго коридора.
   Но слышала она все. И когда майор сказал "убью" Маша заорала первое, что пришло ей в голову:
   • Бери его, поганца, милиция, эй, скорей, он убийца, его стрелять надо!!!
  
   И бросилась вверх, а потом за дом, и спряталась за дерево.
   Секунды спустя она услышала топот, но выглянуть из-за дерева сразу не решилась - выждала. Потом все же выглянула. Момот улепетывал
   вдль по улице, не оглядываясь. Мальчик стоял неподалеку, стараясь запахнуть порванные одежды. Слезы и сопли текли не переставая, ребенок икал, не в силах подавит рыданья.
   • Ну ты, плакса, - подошла к нему Маша, - кончай хныкать, все уже кончилось, теперь домой пойдем, в гостиницу.
  
   Она достала платок и утерлда малышу лицо, взяла его крепко за руку и повела к автобусной остановке. Она спешила в гостинцу, потому что хотела связать с папой и все ему
   рассказать. Она не сомневалась, что папа теперь уничтожит майора окончательно. Мысь о том, что можно обратиться в милицию,
   не пришла ей в голову.
  
  
   В милицию обратились родители мальчика. Спустя два часа после происшествия. Майора Калитина в управлении не было, дежурный связался с ним по радио, через 15 минут Александр Александрович подъехал к гостинице.
   Маша в это время там ссо мной в шикарном баре гостиницы и рассказывало ему о случившемся.
   • Ну и ну, - сказал я, засовывая в рот солидную порцию мороженного и запивая его баварским пивом, - кто бы мог подумать.
   Что ж, будем брать санитарного майора. Я и предположить не мог, что он и без члена будет людей губить.
   • Папа, - сказала Маша, набрав на ложку не меньшую порцию мороженного, но запивая его абрикосовым соком, - ты его убьешь.
   • Да уж, придется, - мрачно сказал я.
   • Папа, - продолжила Маша (она, узнав не так давно, что я ее настоящий отец, часто и с удовольствием употреблдяла обращение "папа")
   а ты сам его будешь убивать?
   • Это вряд ли, - сказал я. Не люблю убичать без необходимости. К
   тому же, такому мерзавцу смерть - избавление. Судить его надо.
   Сдам его ребятам из уголовного розыска. Таких гадов публично каз-
   нить надо, чтоб другим неповадно. Да и не знаем мы с тобой,
   скольких он ребятишек задушить успел. Милиция с него все трупы
   выбьет. Хорошая мысль - милиция!
  
  
   Калитн записал показания мальчика и стал искать Машу. Он понимал, что
   девочка, спасшая малыша, должна иметь об маньяке большую информацию.
   Конечно, Калитин и не подозревал, что Маша знакома ему еще по Москве:
   именно на нее, как на живца, пытались они поймать Верта, афериста по
   прозвищу Мервый Зверь. Калитин предупредил Машиных родителей, чтоб сразу же
   позвонили ему, как только девочка появиться, а сам поехал в управление
   • проиграть на большом компьютере полученные приметы и простенький
   фоторобот, который при помощи мальчика составил на оперативном "ноут
   буке".
  
  
   Мы с Машей поехали к заброшенному дому, где был злополучный подвал. Я не боялся
   встречи с Момотом, так моя безымянная охрана была рядом. А вдобавок
   осторожный Иван Иванович пустил за мной "хвоста" на БМВешке сиреневого
   - (подчеркнутое отмежевание от блатгых, щеголяющих черным лаком машин)
   цвета с двумя мордоворотами в кабине.
   Недалеко от замусоренного подъезда находилась раскуроченная
   трансформатерная будка. Электрическу начинку из нее удалили и
   населдение приспособило ее под туалет. Мы забрались в нее (благо морозец
   немного подсушил фекалии), а машины были отогнаны в проулок. Охранники с
   присущей им ловкостью растворились в сумраке, но я знал, что они неподалеку
   и не упускают меня из вида. Еще бы, кроме очень высокой зарплаты они
   ротвечали за мою жизнь своей. Случись что-либо со мной, разборка будет
   короткой. Воры приговорят их, не вдаваясь в подробности. Зная об этом
   жестоком правиле я иногда чувствовал себя древним кочевником, которого
   хоронили в кургане вместе с женами, жеребцами, собаками, рабами и бытовой
   утварью.
  
   Казалось, дикость - сторожить Момота сегодня, после того, как Маша порядком
   его напугала. Но я был почти на сто процентов уверен, что он появится. То
   немногое, что я о нем знал, подсказывало мне, что этот тип, предельно
   закороченный на собственной неполноценности, должен самоутвердиться перед
   самим собой именно сегодня. К тому же санитарный майор был не так уж глуп и
   мог высчитать, что снаряд дважды в одну воронку попадает довольно редко.
  
  
   Принимая отчеты от оперативных груп Калитин обратил внимание на два
   рапорта. Первый повествовал об обширном и теплом чердаке, где была
   задержана группа подростков. Обстановка чердака и путанные показания
   некоторых ребятишек свидетельствовали о том, что они зарабатывали не
   столько нищенством, сколько оказанием сексуальных услуг дяденькам. И вот,
   одна из наиболее "удачливых" девочек по имени Наташа уже десять почти месяц
   как пропала. Товарищи видели, что она ушла с мужчиной в полувоенной форме.
   Время пропажи приблизительно совпадала с обнаружением трупа девочки в парке.
   Второй рапорт свидетельствовал об осмотре подвала заброшенного дома
   недалеко от центра города. В полвале было устроенно "лежбище", но никого
   там не было, да и общий осмотр не говорил о том, что "норой" пользуются
   постоянно.
   Калитин попросил дежурного лейтенанта показать беспризорникам фотографии
   задушенной девочкм на предмет опознания, а сам решил съездить в упомянутый
   подвал и осмотреть его. Он выехал на улицу, механически руля, и память
   неожиданно поднесла ему горемыку - Момота, бывшего санитарного майцора и
   бывшего педофила.
   "А почему бывшего, - подумал Калитин, - точ, что Верт ему пенис отрезал,
   отнюдь не значит, что он потерял половые способности. Где-то он сейчас?
   Кстати, он любил в форме ходить...".
  
  
   Я не ошибся. Высокая и маленькая фигуры показались во дворе минут через
   тридцать, когда я окончательно замерзнув, решил перебраться в машину, а на
   слежку определить одного из охраны. Я не стал дожидаться, пока маньяк
   заведет ребенка в подвал. Я дождался, пока они повернули к подъезду,
   оказавшись ко мне спиной, пробежал небольшое расстояние от укрытия до них и
   ухватил Момота сгибом локтя за шею, перекрывая сонные артерии. Санитарный
   пидар оказался сильным, сильней меня, я тщетно пытался завалить его назад,
   а он все отбивался, хрипя перехваченным горлом, но, наконец, начал слабеть,
   обмякать.
   Тут подбежали мои безымянные отбойщики, быстренько расставили точки над
   "И", а Маша в это время занялась ребенком: потенциальной жертвой монстра на
   сей раз оказалась худенька, прилично одетая девочка лет десяти. Она, как
   выяснилось, ждала мать около гастронома, отошла на минутку к витрине
   универмага за угол и разошлась с мамой, потеряла ее. А так, как они были
   приезжими из Лесоводска, то город она не знала и как добраться до квартиры
   родственников, где они остановились, не знала тоже. Она стояла около
   гастронома, надеясь, что мама догадается вернуться, и плакала тихонько, а
   тут подошел дяденька в военной форме и, распросив ее, сказал, что отведет
   ее к маме, но предварительно узнает по телефону адрес (фамилию
   родственников девочка помнила). И вот они шли к дяде Олегу Панфиловичу
   звонить...
   Момот отдыщался и начал вякать. Я попросил зажечь фары. Увидев меня в их
   свете санитарный майор затих. На его брюках расплылось темное влажное пятно.
  
  
   Калитин въехал во двор указанного дома и резко затормозил. Двор и подъезд
   были ярко освещены автомобильными фарами, в стороне стояла еще одна машина
   • сиреневый БМВ, в лучах света топтались люди из которых двое были детьми.
   • Уголовный розыск, - резко сказал Калитин, выходя из машины, - что здесь
   происходит?
   В этот момент он узнал Верта и сердце его кольнуло.
  
  
   Я мента не узнал. Мы с ним встречались слишком давно, а я не художник, чтоб
   помнить всех ищеек и следователей. Его появление меня не смутило, чего мне
   было бояться с такой мощной охраной. Да и не стали бы тепереь менты со мной
   связываться, я теперь не просто беглый зек, мелкий мошенник. Я - вор в
   законе, вор свободного поиска, вор, которого всегда откупят от любого суда
   или следствия. Да и не было за мной серьезных дел (имеется ввиду дел,
   известных ментовке). Всего лишь побег, три года добавки максимум. А по
   нынешним расценкам год заключения стоит всего одну тысячу баксов. Три
   тысячи для меня нынче не деньги. В какой-то мере я даже обрадовался
   появлению уголовки: надо же маньяка кому-то передать.
  
  
   Калитин видел, что Верт надежно блокирован охранниками. Он знал, что
   аферист теперь вне сферы его влияния, с ворами в законе он без разрешения
   генерала не имел права разбираться. Да и что он мог предьявит этому наглому
   аферисту. Побег? Откупиться на другой же день, три тысячи долларов -
   красная цена вместо возможного срока. А причина, по которой он искал его в Москве давно
   исчерпала себя. Да и Седой генерал, нанявший его тогда, давно исчез. Темны
   и недоступны для простого оперативника дела ФСБ. И тут Калитин узнал
   Момота, того самого человека в полувоенной форме, который старательно
   отворачивался от электрического света.
  
  
   Небольшую заминку нейтрализовала Маша. Она подошла к милиционеру и,
   доверчиво глядя на него снизу вверх, сказала:
   • Вы в самом деле милиционер? А документы у вас есть?
  
   Калитин расслабился (Машу он теперь тоже узнал, только не понимал пока ее
   связи с Вертом) и, улыбнувшись, достал красную книжицу.
   • Так, прочитала Маша, - майор ОУР УВД. А что такое ОУР?
   • Областное управление уголовного розыска, - сказал я. - Тот, кто нам
   нужен. Тебя как зовут, майор?
   • А ты меня не помнишь, - вопросом на вопрос ответил Калитин, я тебя по
   афере с цеховиками задерживал, шесть лет назад?
   • Эх, майор, - вздохнуд я, - где же мне всех ментов да следаков запомнить?
   Слишком вас много в моей жизни было. Вообщем, забирай, майор, этого пидара
   гнойного. Ваша контора, наверное, давно его розыскивает?* Скольких он успел
   уже погубить, а?
   • Нам известно о четырех, - сказал Калитин. Не сомневаюсь, что есть и еще
   жертвы, нами пока не найденные. Теперь он сам нам покажет всех. Душил он
   их. Чикатило ебанный! А зовут меня Сан Саныч. Я вообще- то и тебя, Верт,
   задержать бы должен, ты же в бегах.
   • Попробуй, - улыбнулся я.
   • И пробовать не буду, - сказал оперативник, - что я дурак, что ли! За маньяка тебе спасибо, Верт. И тебе, Маша. Ты как с дядей Вертом тут в Сибири оказалась?
   • А он мой папа, - гордо сказала Маша. -= Ка5к выяснилось, те мои родители
   меня удочерили, а настоящий папа вот он.
   • Ну и ну, - удивился Калитин, - вот как жизнь то строит свои фигуры. Ни в
   какой книге такого не выдумаешь! Что ж, поздравляю, папа у тебя мужик не
   хилдый. Только ты ему посоветуй от воров отойти, а то натворит что-нибудь и
   никакой закон его от тюрьмы не убережет. Все, поеду. Благодаря тебе, Верт,
   я тепереь могу еще на одну звезду расчитывать. Небывалый случай, чтоб без
   образрвания да в подполковники шагнуть. Но и маньяк в нашем крае явление
   уникальное. Теперь я у тебя в долгу. Хотя, от твоих пуль московских у меня
   до сих пор бок болит.
   • Так это ты меня пытался повязать в гостинице "Москва", - удивился я, -
   вот уж не подумал бы. тогда как пенис этому пижону отрезал, так не совсем в себе
   был. Думал, меня опять бандиты Седого преследуют.
   "Так оно и было", - подумал Калитин, но вслух ничего не сказал. Заломил
   Момоту руки за спину, защелкнул наручники, швырнул монстра в машину, пожал
   верту и Маше руки, уехал.
   Я посмотрел ему вслед и вздохнул. Жизнь сводила меня с хорошими людьми, но
   люди эти были по ту сторону баррикад.
   • Все, концерт окончен, - сказал я, - по домам. Эй, хвосты, передайте Иван
   Ивановичу, что я сегодня буду ночевать в гостинице, с дочкой прощаться. А
   завтра приду. Можете вздремнуть и покушать, не смоюсь, не бойтесь.
   Мы двинулись по домам. Я предвкушал шикарный ужин наедине с дочкой, прикидывал, что бы
   ей купить в фирменном магазине отеля, цены которого отпугивали даже иностранцев, но
   краем мозга продолжал думать о предложении Серого ангела. Не то, чтоб меня смущала их
   деятельность, я в принципе, просматривал в их планах больше логики и больше разумности, чем
   в консерватизме законных воров. Меня, скорей, смущала необходимость лезть в политику, кого-то дублировать.
   Хотя серия "аморальных" поступков, ожидаемых от меня, не могла быть очень уж противной.
   Как всегда, когда решение не приходило спонтанно, я выбросил на время тему из головы, усмехнувшись напоследок
   над аббревиатурами "УХ" и "ПУХ" и подал Маше руку - машина притормозила у гостиницы.
   • Мария, давай сперва сделаем заказ на ужин в ресторане, а потом пойдем в магазин.
   Просить можешь любую покпку без ограничений цены.
   • А сам магазин? - ехидно спросила Маша.
   • Без проблем, - серьезно ответил я, - только зачем он тебе нужен? С собой в Москву не возмешь.
   Глава 6
   Снег не падал - опадал. Саван монотонно одевал промерзшую землю. В окно гостиницы
   бились снежинки, белые усталые мухи, вестник надвигающейся зимы.
   Мои мысли были уже не тут, а там, где от меня требуются "аморальные" поступки,
   бесшабашная игра в роли Серого Ангела, хулиганство над пропостью, эквалибр на лезвие бритвы.
   Но судьба еще не устала кроутить меня в водовороте непредвиденных событий. Гортанный перелив телефона
   отвлек меня от философских рассуждений, мягкий голос Ивана Ивановича сказал нечто неожиданное:
   • Вы уже проснулись, Верт? Что на завтрак ели? Ах, да, вы же по утрам только кофе пьете.
   Уважаемый Адвокат, тут мне позвонили ваши коллеги, некто Филин, передали просьбу, вма адрессованную. - Иван Иванович
   почмокал губами, видно что-то прожевывал из утренней трапезы. Я живо представил его толстые щеки и шубы - вареники. - Там у вас срочная большая сходка, ваше присутствие обязательно.
   Я побеспокоился, билеты на прямой рейс до Семферополя на вас и вашу охрану уже несут в отель.
   Ьизнес класс. В аэропорту вас встретят - номер рейса я господину Филину сообщил. Моя просьба о прикомандировании
   вас к нашей фирме принята положительно. Отпускают на время. После сходки жду вас в Москве. Счастливой дороги, уважаемый Верт.
   Я сглотнул слюну. Неужели что-то с Паханом. Только это могло вызвать неожиданныый сходняк, переизбрание главного вора.
   Трудно представить нашу коалицию без мудрого правления Пахана. Он был совестью и честью воров России уже без малого четверть века.
   Кто же вместо него?
   Я думал эти суетливые мысли, механически собирая тощий багаж. В дверь постучали, вошел один из охранников.
   • Самолет через сорок минут, - сказал он бесстрастно, - подать машину?
  
   С Машей я попрощался вчера, мы договорились, что вторично прощаться, встречаться, рвать душу не будем. Дел больше никаких в Красноярске не было.
   Я закинул спортивную сумку за плечо, но звонок задержал меня в номере.
   • Верт, - сказал мент Калитин, - еще раз тебе благодарен. Под утро Момот раскололся, 12 трупов на его совести.
   А мне генерал стопроцентно пообщел очередное звание. Я твой должник.
   • Ладно, ментяра, - ответил я ласково, - забудь. Считай, что я с тобой за пули московские рассчитался. Надеюсь, вышака подонку дадут?
   • Кто знает, - смущенно ответил мент, - нынче перестройка, могут и в психушку поместить на бессрочное.
   • А ты его сунь в общаковскую камеру, - посоветовал я, - там его сами зеки приговорят. А предворительно как следует
   тухлую вену прочистят.
   • Я уже думал, - сказал Калитин, - запрещено это, но в выходные попробую рискнуть, когда в СИЗО основного начальства не будет.
   Ты же понимаешь, я не распоряжаюсь в тюрьме, там свои законы. Ты мне позвони после выыходных.
   • Обязательно, - сказал я, записывая номер, - ну бывай, ментяра, жаль, что мы с тобой по разные стороны в этой жизни, могли подружиться.
  
  
   Очередной самолет грузно опустился на щербатыый бетон симферопольского аэропорта Я спустился по трапу, вспоминая, как в прошлом году,
   всеми гонимый и преследуемый, я сходил тут с "боинга", держа за руку Машу. Как жестко и быстро
   раскрутилась спираль событий за это время! Я обрел в тощей девочке собственную дочь, воры признали меня и дали право свободного поиска,
   Седойгенерал попал в опалу, я научился убивать, хотя не приобрел к этому занятию вкуса, уничтожение майора Момота вступило в завершающую фазу,
   меня перестали интересовать денежные аферы, да и деньги перестали быть для меня проблемой...
   Между кипарисами и пирамидальными тополями ярко горело табло, показывающее попеременно температуру и время. Как тогда, в прошлой жизни. После морозной
   осени Сибири парниковое тепло приятно грело кости и душу. Табло мигнуло, переключаясь на временной режим. 1998 год близился к завершению, три месяца оставалось до Нового года.
   Я огляделся и уверенно пошел к черному джипу, который скорее всего встречал меня.
   Филин не приехал, но прислал своего помошника.
   • Белый, - представился юноша, - меня прислал Филин.
  
   Я залес в прохладное нутро машины.
   • В Ялту, - спросил на всякий случай, - резиденцию не сменили?
   • Да, конечно. - Юноша смотрел на меня внимательно, с живым интересом. - А вы расскажите, как с Профессором сидели, - вдруг спросил он, - я давно мечтал с вами встретиться.
   • Воры не признают обращения на Вы, - сказал я ему наставительно. - Мы - братство равных.
   • Да, да, конечно, - смутился юноша, - я, знаете, еще не вор, только учусь, не привык еще.
  
   Я посмотрел вопросительно.
   • Я учился в Варшавском университете. Меня недавно вызвали. Я при Филине вроде пресс-секретаря, работа такая. А становиться вором илди нет я еше не решил.
   • Любопытно, - сказал я, - похоже наша каолиция приобретает бюрократические черты Серых Ангелов.
   • Ну, - ответил юноша, - время диктует новую политику не только в экономике.
   • Белый, а что это ты Профессором интересуешься?
   • А он мой папа, - просто сказал юноша.
   • Ну и ну, - вслух восхитился я, - жизнь прродолжает закручивать клубок неожиданностей. Это ни в какую теорию вероятностей не укладывается!
   Черт те что! А где же твой папа нынче? Я его долго поддерживал на киче.
   • Он после освобождения подписал контракт с Паханом и возглавляет научно-исследовательский институт в Санкт-Петербурге. Технологические разработки, ноу хау,
   информатика 21 века. Вы, воры, и финансируете этот институт.
   На сей раз я удивился беззвучно. Да, я явно недооценивал Пахана. Воры, похоже, не уступали Ангелам
   в проектировании будующего.
   • Что ж, - сказал я, настраиваясь на воспоминания, - ехать еще долго, часа полтора. Постараюсь вспомнить про твоего папашу. Забавный он был человечек.
  
  
   • Ты знаешь один прикол про Пикассо? Вот приехал он в Лондон. На вокзале у него украли часы. Инспектор полиции спросил:
   "Вы кого-нибудь подозреваете в краже?"
   " Да, я помню одного человека, который помогал мне выйти из вагона".
   " Вы - художник, нарисуйте его портрет".
   И к вечеру по рисунку Пикассо оперативная лондонская полиция задержала по подозрению в краже трех стариков, двух старух, горбуна, два троллейбуса, один трамвай и четыре стиральных машины."
   Вот, также я представляю твоего папахена в первые дни в СИЗО. Тем более, что сидели мы вместе.
   Камера. Она похожа на камеру для подследственных, но есть некоторые различия. Так, унитаз не слева, а справа. И другой коллектив. В камере для осужденных имеются:
   1) Юрка Слепой. Он действительно слеп, получил четыре года за кражу. Четвертая ходка (четвертый раз судим).
   2) Адмирал Нельсон. Это инвалид, у него искалечено все тело, рука бездействует, пребывая постоянно скрюченной, нога волочится, глаз частично выбит и торчит из изуродованной глазницы наподобие маленького телескопа, за что
   му и присвоена столь почетная кличка. Адмирал сидит за хулиганские действия. Они со Слепым закадычные друзья, третий срок тянут вместе на одной зоне.
   3) Миша Бродяга. Здоровенный старик, в прошлом разведчик, удостоенный всех орденов Славы. Ему далеко за 60, но он еще крепок. По ночам занимается онанизмом, от чего весь ярус, внизу которого он спит, трясется, как во время
   шторма. Получил третий срок за драку в автобусе.
   4) Верт Маэстро. Он же Адвокат, Мертвый Зверь, Хитрила. Верт, в смысле я, - аферист. Имею десять лет за угон теплохода-гостиницы "Ганс" вместе с отдыхающими иностранцами.
   5) Твой папаша по прозвищу Профессор. Никто из зеков не ассоциирует прозвище с тем, ячто он и в самом деле профессор-лингвист. Шутят, что он получил семь лет строгого режима за попытку изнасилования должностного лица и квартирные кражи.
   В камере еще несколько человек, но они не представляют интереса: так, мелкая шушера, серятина с "детскими" сроками до двух лет.
   Профессор в облике ходит по камере. Он взволнован. Под левым глазом профессора обширный синяк - знак проникновенной беседы с надзирателем на тему клопов и вызывания начальства в ночное время.
   Профессор жестикулирует, обращаясь к внимательной камерной аудитории.
   "Вы только подумайте, коллеги! Произвол, фальсификация судопроизводства! Нет, я глубоко убежден, что произошла судебная ошибка. Судья оказалась недостаточно компетентной. Эта досадная накладка будет исправлена в кассационных
   инстанциях. Одно меня смущает - адвокат несколько инертен. Сможет ли он достаточно убедительно обосновать мои притязания на объективность."
   Реакция камерных слушателей активна и разнообразна.
   Слепой: - Во, заливает! Где только набрался?
   Нельсон: - Все адвокаты - фраера. Им пока не сунешь, жалобы толком не напишут. Фраера, они фраера и есть.
   Верт: - Коллега, я предвижу интересное общение, ваш ясный ум с шизоидными синдромами сулит достойное сотрудничество. А жалобу я вам сам напишу. За пару заварок. Только плиточный не беру, предпочитаю качественную "индюшку"
   со слоником на упаковке.
   Миша Бродяга в разговоре по причине глухоты не участвует, но рукой машет, показывая, что судьба Гоши ему не безразлична.
   А время идет себе, не обращая внимания на мелкие страсти маленьких людей в одном из отсеков шумного и бестолкового города Калининграда. (Мы там как раз в СИЗО сидели. Ждали ответ на кассатки, в смысле -кассационные жалобы). Для одних оно движется быстро и интересно, для других - медленно и скучно. В камере
   его течение вообще спорадическое, оно функционирует импульсами: то замирая, то убыстряясь до безобразия.
   Мгновенно протекает обед, со скоростью света кончается маленькая порция чифира, исчезают, как в черной дыре космоса, сигареты, а ночь тянется со скоростью хромой улитки, облепленной, вдобавок, шустрыми пассажирами - клопами.
   Вот пришел уже положенный ответ на кассационное послание, ответ, естественно, отрицательный, зато выдержанный в лучшем канцелярском духе социалистической законности. Вот уже и синяк у Профессора поджил, напоминая о себе только небольшой, безболезненной припухлостью под глазом. Вот уже и Слепой с Нельсоном надоели друг другу до отрыжки и то и дело устраивают мелкие визгливые перебранки. Скучно в камере осужденных. У всех одна забота - скорей бы на зону. На
   зоне хорошо. Там воздух живой, там ходить можно по плацу, там куча впечатлений, множество разных людей. Там настоящая жизнь, не то, что в тесной камере следственного изолятора. Там даже простыни дадут с наволочкой. А тут
   все постельное белье состоит из пустого наматрасника, который зэки использует на манер спального мешка, исполняющего одновременную роль одеяла, простыни и т.д.
   Пульсирует время, врастает утонченное сознание профессора в грубую действительность тюремного быта. Осваивает профессор тюремный лексикон, изучает многочисленные законы и правила, созданные этой оригинальной социальной структурой.
   А тюремное (равно, как и лагерное) общество впитало в себя все замашки социалистического строя. Впитало, освоило, переродило на свой, несколько огрубленный лад, и стало еще более бюрократическим и консервативным. Профессор
   этой аксиомы еще не постиг, он еще верит в книжную романтику воровских законов, еще ищет джентльменов удачи, среди людей, лишенных даже намека на совесть и честь.
   • На груди разведчика Миши, ставшего теперь просто Бродягой, выколоты два профиля: Ленин и Сталин. Не хватает надписи: "Честь и совесть нашей эпохи". Вместо этого написано: "Бей фашистских гадов". Надпись честная, жаль только,
   что старый разведчик до сих пор бьет фашистских и иных гадов. Первый срок он получил за то, что убил собутыльника, неуважительно отозвавшегося о Сталине. Освободился досрочно, как орденоносец, по амнистии. Второй срок получил
   за убийство собственной жены, не подавшей ему утром похмелку. Говорит, что слегка ударил ее палкой, не рассчитал силы. Освободился по амнистии, как кавалер орденов Славы. И вот, третий срок. В автобусе на вопрос кондуктора
   по поводу приобретения билета возбудился, начал орать, что с фронтовиков деньги не берут, что враг подслушивает, что кондуктор и не кондуктор вовсе, а агент мирового империализма. Выбил своей тросточкой все окна в автобусе,
   нанес средней тяжести телесные повреждения пассажирам. До кондуктора, правда, не добрался: возраст, силы уже не те. Бродяга был убежден в своей правоте, переезда на зону ждал хладнокровно, зная, что ближайшая амнистия не
   обойдет его своими услугами.
   • На груди Адмирала Нельсона нет портретов вождей-вампиров. На груди Адмирала Нельсона изображен гордый фрегат под всеми парусами. Изломанная ключица внесла в поведение фрегата свои коррективы, переломив его поперек борта.
   Теперь гордый парусник имеет вид жалкий. Легкая волна скользнет выше ватерлинии и пойдет фрегат ко дну со всей командой бывших флибустьеров. Нельсон мечтает о зоне больше всех. Ему на воле неуютно и трудно жить. 30 рублей
   пенсии по инвалидности не хватает даже на пиво. Воровать не может из-за искалеченного тела. Он совершил страшный поступок, караемый по статье 206 часть 2 _ злостное хулиганство, которое выражалось в том, что он пописал на
   бочку с пивом. Если бы он сделал это вечером, никто бы не имел к нему претензий. Но он, наглец, совершил этот акт вандализма среди белого дня на глазах у всей пивной очереди.
   • На цыплячьей грудке Слепого нарисована Мадонна. Трудно определить, к какому виду Мадонн относится эта, изображенная синими штрихами наколки, длинноволосая девушка с пухлыми губами. Ясно только, что выкалывал ее истинный
   художник. Под портретом трогательная и чистая надпись: "Мечта". Тюремный живописец создал собственную Мадонну и назвал ее соответственно. Жаль только, что Юра по причине слепоты никогда не увидит эту "Мечту". Юра тоже чувствует
   себя в заключении неплохо. Кормят, работать не заставляют, постель меняют каждые десять дней _ чем не жизнь. Юра заходил к родственникам попросить немного денег, а выходя, надел по ошибке не свои стоптанные башмаки, а новенькие
   хозяина. Статья 144, кража личного имущества граждан.
   • На моей груди ничего не нарисовано. Я не имеюна чистом теле ни одной наколки. Профессиональный аферист не должен вызывать у будущих жертв подозрительных ассоциаций. Я до сих пор хохочу, когда вспоминау, как отбуксировал стоящий на приколе у берега теплоход, давно превращенный в гостиницу для иностранных туристов, в открытое море. Команда грузового буксира ничего не подозревала, она искренне считала, что щедро плативший гражданин в элегантном костюме является представителем гостиничного руководства, а теплоход просто перебазируется на другую стоянку. В заливе, в месте впадения мутной Преголи в Балтийское море, теплоход был остановлен, а я с сотоварищами поднялся на борт и предложил туристам выкладывать денежки и ценные побрякушки, иначе гостиница будет пущена на дно вместе с пассажирами. Задержали меня случайно, никто из моих помощников задержан не был, я просто поленился вовремя скрыться из Калининграда и кутил нахально у любовницы, которая меня и сдала уголовке. (Срок меня не пугал, так как я имел уже опыт побегов и ждал только перевода в лагерь.
   • На груди профессора, естественно, тоже ничего не наколото.Профессор сильно удручен, разочарован в лучших своих чувствах, начал сомневаться в справедливости, но в конечном итоге винит все же себя за уступчивость притязаниям следователя. Надо было, как учили сокамерники, "идти в несознанку". Хуже бы не было. Утешает профессора в основном Верт. (Я его действительно утешал от скуки). Сладкой змеей напевает он ему кощунственные мысли о порочности всей системы судопроизводства, и даже - самого строя.
   А время идет себе, идет, по Гринвичу и по существу, движется стрелками кремлевских курантов, партийными съездами, освободительной войной в Афганистане, идет везде по-разному, но в общем-то - одинаково: неутомимо и ритмично.
   И, наконец, этап сформирован, кто-то прыгает от радости, узнав, что этап идет на Север, на дальняк по-тюремному, кто-то, наоборот, расстроен, так как хотел остаться в мягком климате Прибалтики, но все равно возбуждены, собирают свои тюремные котомки, сделанные из старых рубах, штанов или еще какого подручного материала, и ждут заветной команды.
   Профессор, единственный в камере, не радовался переменам. Неизвестное со зловещими именами "этап" и "зона" таило новые каверзы. А в коварстве зэковской жизни профессор убеждался ежедневно: большинство его естественных с точки зрения гражданина поступков вызывало скверные последствия. Казалось бы, что тут такого в том, что законопослушный подследственный вежливо стучит в дверь камеры и сообщает открывшему кормушку (дверцу в железной двери) надзирателю, что в камере появились клопы, которые, как известно, являются переносчиками сыпного тифа, а кроме того, нарушают санитарию пецинарного учреждения и создают определенные неудобства физическому состоянию жильцов камеры. Но все эти, такие логичные по мнению Дормидона Исааковича действия, вызвали у надзирателя реакцию совершенно неадекватную. Вместо того, чтоб принять заявление гражданина Брикмана к сведению и уведомить о беспорядке руководство, надзиратель в весьма нелестных выражениях отозвался о матери Дормидона Исааковича (женщине, кстати сказать, весьма почтенной, а ныне покойной), высказал сомнение в совершенстве профессорской психики и физиологии, а в завершение ткнул профессора толстой связкой ключей в лицо, чем вызвал появление в районе левого глаза сильной гематомы, именуемой в просторечии синяком или фингалом.
   Последнее время профессор старался не высказываться, а главное - соизмерять свои поступки с поступками окружающих. Он уподобился неопытному автомобилисту в незнакомом городе, который пристраивается в хвост чужой машине и следует за ней, стараясь не отстать. В качестве ведомого профессор совершенно инстинктивно выбрал меня, хотя я пугал его не меньше, чем привлекал.
   Я, пожалуй, был единственным заключенным, который понимал профессорскую терминологию, а порой сам озадачивал Брикмана заковыристой фразой. Но интеллект мой был, по мнению профессора, каким-то извращенным, злым. Кроме того, профессора отпугивало мое неподвижное, будто совершенно лишенное мускулатуры, лицо. Именно из-за умения владеть мимикой, уважаемой в далеком прошлом индейцами, я и приобрел дополнительную кличку "Мертвый". Почему эту кличку употребляют вместе с существительным "Зверь", профессор пока не знал, но догадывался, что кроется за всем этим нечто страшное.
   И все же Мертвый Зверь, он же Адвокат и Маэстро, он же - я, притягивал Дормидона Исааковича. А в качестве ведомого я вообще был вне конкуренции, так как со мной считались не только заключенные и надзиратели, но и руководящие чины
   тюрьмы. Профессор лично видел, как угодливо беседовал со мной грозный оперативный работник в чине старшего лейтенанта, кум - на жаргоне тюрьмы.
   Узнав, что Верт едет на ту же зону в Сибири, куда распределен и он, профессор поинтересовался, не знакомы ли Верту условия содержания на той далекой зоне?
   • - Краслак, - сказал я, небрежно, - лесоповал, вагоностроительный заводик, питание дрянное - мужики мрут зимой, как мухи, кум Паша Батухтин - чудо в перьях, псих, как и ты, Профессор, хозяин учится заочно на юрфаке. Сейчас он должен быть, так, да, конечно, - на четвертом курсе. Я ему курсовые делал, значит, если его еще не выгнали, без халтуры не останусь. У него сейчас как раз самые сложные дисциплины пойдут: уголовное и гражданское право, истмат и прочее. А я пока еще Адвокат.
   • - А меня куда пошлют работать, как вы думаете? - робко спросил профессор.
   • - Такого громилу? Конечно, на лесоповал. Или на нижний склад, бревна катать. Не боись, выводных в лесу по двойной норме кормят.
   Я, кстати, говорил шутя. Ты же сам знаешь, что твой папа телосложением не блещет. Я взглянул на Белого, но тот молчал, слушал.
   - Профессор смутно представлял себе такие комплексные понятия, как лесоповал или нижний склад с бревнами. В памяти проявилась единственная информация о лесоповале - отрывок из старинной картины, где партийный товарищ рубит
   лес, чтобы заготовить дрова для паровоза, везущего в голодную Москву топливо. Зрелище это не было утешительным: профессор не мог представить себя в заснеженном лесу с громадным топором, вгрызающимся в звонкие от мороза
   стволы столетних сосен.
   Но долго скорбеть профессору не дали. Загремели засовы, осужденных прогнали коридорами, обыскали, выдержали в отстойнике и запихали в огромную машину, которую накрыли сверху железной решеткой. По углам кузова сели автоматчики
   и этап тронулся. Решетка давила на затылки, сидеть приходилось почти на корточках, профессор трясся и завидовал тем, кто не имел такого внушительного роста, такого огромного тела.
   К счастью, до вокзала было не так уж далеко, вскоре решетка поднялась и зэки начали спрыгивать на землю под звонкий счет конвоя, пробегать через коридор автоматчиков с собаками и садиться на корточки, между шпалами, держа
   руки на затылке.
   Подогнали тюремный вагон и вся процедура повторилась: счет, коридор оскаленных овчарочьих зубов, блеск автоматов, вход в вагон.
   Зайдя в купе, профессор вздохнул было облегченно, но тут же прекратил свой вздох, прижатый все новыми и новыми пассажирами. Когда в купе было запихнуто 14 человек, железная решетка, заменяющая обычную дверь купе, с лязгом
   задвинулась, замок щелкнул, гортанный голос с сильным акцентом сообщил:
   • Моя камер есть дванадцать джыгыт-бандыт.
   - И почему в "столыпине" всегда черножопые в конвое? - раздался сверху спокойный голос Верта.
   Профессор с трудом поднял голову, я приглашающе махнул рукой:
   - Залазь, Профессор, хорош там, внизу, мужичка из себя воображать. Косить под психа и наверху можно, да еще с комфортом.
   Под бдительным контролем Верта наверх залезло еще трое. После этого Верт снял две полки и положил их поперек верхних кроватей. В нормальном купе эти полки должны были выполнять функции багажных, сейчас они дали возможность
   пятерым этапниками разместиться на втором ярусе без толкотни. У открытого окошка, затянутого кокетливой решеткой, маскирующей истинную суть вагона, лежал Верт, профессор пристроился с ним рядом.
   - Ты че окно занял? - спросил какой-то незнакомый осужденный, но его сразу одернули громким шепотом: "Очумел, это же Мертвый Зверь!" и он сразу сменил тон, сказав:
   - Извини, Адвокат, не узнал. А кто это рядом с тобой? Как-то он странно себя ведет?
   - Профессор, - ответил Верт, - деловой, но башня немного поехала, докосился.
   И наступила в купе уютная, преддорожная атмосфера. Знакомились, комментировали, планировали. Профессора удивляло, как быстро, с зверинной чуткостью, распределились роли в незнакомом коллективе. Каждый занял свое место,
   свою ячейку в сложном иерархическом делении зэковского общества. Лидеры были наверху, массы - внизу, а вожак - у окна. И профессор испытал горячую благодарность к Верту, взявшему его под свою опеку. Профессор уже знал, как быстро падают люди в этом обществе на самое дно и как трудно в нем вскарабкаться наверх.
   Неспешно постукивают колеса. Движется наш этап, набирает ход путешествие профессора в далекую Сибирь.
   Приятным тенором поет в соседнем купе-камере какой-то зэк.
   - Я так тебя люблю,
   • Люблю тебя, как брата,
   • В обьятья страстные
   • О, не зови _ молю.
   • Тебе принадлежать,
   • Вот в жизни что хотела,
   • Об этом знаешь ты,
   • Как я тебя люблю.
   Наивная, нескладная песня. Но будит она тоскливые и тревожные мысли у пассажиров "столыпина". Даже охрана притихла, прислушалась, не стучит коваными прикладами в железные двери-решетки импровизированных купе тюремного
   вагона.
   _ Я так тебя люблю!
   • Усталая, больная,
   • Пришла к тебе,
   • О, не гони _ молю.
   • Пусть я преступная,
   • Но пред тобой чиста я,
   • Об этом знаешь ты,
   • Как я тебя люблю.
  
   ...Я прокашлялся. Что-то меня понесло. Целую повесть сочинил про те времена. Юноша не торопил меня продолжать рассказ. Он сидел тихо и глаза его были полузакрыты. Я решил внести в повествование юмористический момент. Как раз на память пришел момент, когда я попытался порадовать Профессора сексуальной разминкой с зечкой.
   Глава 7
   Наступила ночь. Все после треволнений погрузки поспали, сейчас оживали. Потянулся профессор, повел плечами, удивился в сотый раз шуткам судьбы, пресек гнусное побуждение шкодливой руки почесать в паху, пресек монолог прямой кишки.
   • Конвоир черномазый у двери маячит.
   • Эй, бандита, часы есть наручный, кольцо есть зелетой, деньги есть?
   • У нас все есть, дубак нерусский, - отвечает с верху Верт. - А у тебя что имеется?
   • Водка есть, слюшай, хороший водка. Одеколона есть. Светалана називается. Все есть.
   • - Баба есть?
   • - Баба много есть. Все моледой, карасивый. Только твой пусть сама ее просит. Крычи коридор, какой баба хочет? Я твоя маленький комната выводить буду с ней. Только палати дэнги.
   • Профессор, поразмяться не хочешь? Я зэчек не люблю, они больно уж жадные и жалкие. Да и в тюрьме у меня этих лярв хватало.
   • Как в тюрьме? Там-то откуда?..
   Ой, как захотелось профессору заняться экзотической любовью с какой-то тюремной страдалицей, такой же отверженной, как и он. Ему представилась интимная тишина отдельного купе, бессовестные губы неизвестной женщины, могучая
   Плоть добавила переживаний профессорскому мозгу и он робко кивнул, облизывая враз пересохшие губы.
   • - Эй, девчата, молоденькие есть? - возопил Верт в коридор.
   Женская камера откликнулась разноголосьем:
   - Всякие есть. - А молоденькие, это со скольки? - Целку не желаете? У нашей Фроси целка из жести. - Сыночек, мне всего семьдесять, но я еще крепкая. - Я девчонка молодая, у меня пизда тугая.
   Уверенный голос перебил девчоночий галдеж:
   • - А выпить будет?
   • - Ты старшая, что ли? - спросил Верт.
   • - Ну, я. Что предлагаешь-то, и чего хочешь?
   • - Сама знаешь. Мне для кореша. Водяру сейчас пришлю тебе до хаты.
   • - А я девчонку пришлю, гони дубака. А может, сам хочешь? Для тебя я и сама бы расстаралась.
   • - Ты же меня не знаешь.
   • - Пахана по голосу чую.
   • - Спасибо на добром слове, ласточка. Дорога длинная, повидаемся. А сейчас принимай посыляку.
   Верт передал конвойному какую-то вещичку и сказал резко:
   • - В женскую хату передай три бутылки водки и жратвы. Девчонку выводи вместе с моим человеком.
   Дормидон Исаакович спрыгнул вниз. Сердце его билось, как у кролика. Загремели засовы и профессора провели коридором в туалет, шепнув, что в его распоряжении десять минут, "а то начальника может прибегать - бальшой шум
   делать может".
   Не успел почтенный доктор наук войти в маленькую комнатку, как цепкие руки схватили его, подтягивая к чему-то потному, рыхлому, колышащемуся.
   - Скорей, миленький, хорошенький мой, да какой же ты робкий, ну быстрей, что ли, падла ты моя бацильная, - горячо шептала женщина, прижимая растерянного ловеласа и торопливо растегивая ему штаны.
   Профессор с трудом отодвинулся, пытаясь разглядеть прекрасную Джульетту, приобретенную за три бутылки водки. Глазам уголовного Ромео предстала здоровенная бабища преклонного возраста с суровым лицом, густо побитым оспой.
   То рыхлое, к чему прижимали профессора, было ее молочными железами гигантских размеров и колыхалось на уровне пупка.
   - Не смотри, миленький ты мой, - продолжала шептать тюремная обольстительница, цепко подтягивая ученого к себе, - люби меня скорей, сучара противная, я самая сисястая в хате, меня многие любят.
   Профессор рванулся и зацепился лодыжкой за унитаз. Спущенные проворной Джульеттой брюки помешали ему сохранить равновесие, он полуупал-полуповис в тесном пространстве сортира, увлекая на себя даму сердца. Последние зачатки
   желания испарились. И лязг ключа в двери прозвучал для профессора желанной музыкой освобождения. Он кинулся под защиту смуглого охранника с живостью цыпленка, упорхающего от грозных когтей коршуна и помчался по коридору
   к родному купе. Вслед ему неслись изумительные в этимологическом отношении проклятия обманутой Джульетты.
   - Эй, бандита, как быстор-быстро ходи, как баба, совсем якши был, такой кыз, якши баба? - едва поспевал за ним охранник.
   Он ввел профессора в купе и спросил:
   - Еще батыр бар, есть, там - купе много-много якши кыз. Какой еще хочет керем дар кунет? Моя деньги бэри, баба воды.
   - Гуляй, Вася, - откликнулся Верт. Принеси жратвы лучше, на тебе червонец.
   - А водка?
   - Водку сам пей. А нам квасу купи на станции, прямо в ведро налей.
   Стучат колеса. Мчит этап, ползет этап, стоит этап на станциях сутками. Конвою - что, конвою суточные идут, доппаек лопают себе черномазые, автоматы начищают, денежки у зэков выманивают. Зэкам скучно. Все байки пересказаны, все разборки разобраны, все ценности проданы. Паек тоже съеден. Да и что там есть: селедка тухлая, хлеба две буханки тюремной выпечки, тушенки две банки и горсть сахара.
   Но все равно, спасибо Столыпину, что отменил пешие да конные этапы в Сибирь, оборудовал для каторжан вагончики-теплушки. Прославили уголовнички имя его, в скрижали совдеповской пенитенциарной системы занесли.
   Стучат колеса. Дремлет Юра Слепой, привалившись к мягкому брюху Адмирала, храпит во сне бравый разведчик, отвесив воловью желтую челюсть, заунывно напевает соловей в соседнем купе.
  
   _ И глядит Раджа на нее, дрожа,
   В ней черты любимые видны...
   Радж узнал лицо своей жены.
  
   Вслушивается в песню профессор, удивляется сам себе, но все равно вслушивается, познавая новое искусство подворотни.
   - Ту, которою любил,
   Для тебя, Раджа убил,
   Ты так сказал, так приказал,
   Месть слепа!
   Так получай же, Раджа,
   Пусть эта голова
   Тебе напомнит о пролитой крови.
  
   В детстве профессор попытался было освоить это искусство. Он пришел со двора домой сияющий и торжественно исполнил петушиным тенором:
   - Помидоры, помидоры, помидоры овощи,
   Пизда едет на машине, хуй - на скорой помощи.
   Продолжить про топор, который плывет по речке из села Чугуева, ему помешало мокрое полотенце мамаши. Мама всем видам телесных репрессий предпочитала почему-то мокрое полотенце, которое било хлестко и звонко.
   После столь неудачного дебюта попытки маленького Дормидона Исааковича проникнуть в заманчивый и таинственный мир двора прекратились. К нему был приставлен папин шофер - дюжий дядька, который иногда возил отца на работу
   на сверкающей "Победе", но большей частью выполнял многочисленные поручения хозяйки дома. Нельзя сказать, что роль гувернера (или, вернее сказать, дядьки) ему нравилась, но исполнял он ее, как и все другие поручения, с угрюмой
   крестьянской добросовестностью. В результате маленький профессор был признан дворовыми ребятишками персоной "non grata" и более в круг двора и улицы не допускался, кроме, разве, как для насмешек.
   От детских воспоминаний профессора оторвал неугомонный Верт. Мне, вдруг, захотелось написать профессору жалобу, о которой, кстати, Дормидон Исаакович просил его уже вторую неделю. Я приспособил на коленях самодельную
   столешницу из куска ДВП и начал покрывать тетрадные листы неразборчивыми каракулями. Переписывать после меня для шестерок, обладающих красивым почерком, было сплошным мучением.
   Жалобу мы строили на критике конкретного следователя, прибегавшему для добычи фальшивых показаний к недозволенным приемам ведения следствия. Я считал, что правоохранительные органы погрязли в коррупции, и для них нечестный следователь естественен, как вся система обмана и лжи. При хорошей раскладке кто-то из начальства не упустит возможность сделать карьеру за счет подчиненного.
   - Мы просто даем предполагаемому, абстрактному хищнику (а они все - хищники), вкусную жертву, - объяснял я твоему папе. - Тому остается открыть рот и заглотнуть под одобрительные аплодисменты руководства. Они там, наверху, сидят, как муравьиные львы, в засаде, знай, кидай им всякую мошку - все сожрут. Своего им сожрать еще приятней, у своего мясо вкусней. Дзержинский как учил: у чекиста должен быть холодный, лучше медный, лоб, стальные челюсти и горячая, не менее 40
   градусов, кровь.
   Профессору упомянутая цитата представлялась несколько иной, но он спорить не стал. Профессор продолжал робеть перед странной логикой Верта.
   Жалобу я написал быстро. Я надзидательно прочитал ее всему купе и передал в соседнее для переписки какому-то художнику. И напомнил Брикману, что вместе с женщиной тот теперь должен ему солидную сумму. И сразу утешил:
   - Не ссы, в зоне сочтемся.
   Профессор смутно представлял, как он сможет рассчитаться в зоне. Он уже знал, что наличных денег, ценностей зэку иметь не положено. Правда, почти все, ехавшие в этом вагоне, как раз наоборот имели и деньги, и ценности, о чем свидетельствовал непрекращающийся пьяный ор. Только их купе было трезвым. Я запретил покупать водку и никто не решился мне перечить. Зэки жевали пирожки с пряниками, попивали вкусный, ягодный сибирский квасок и переживали об отсутствии алкоголя только, похоже, для вида. Но в большинстве пассажиры этого купе спали - я имел при себе огромное количество сонных таблеток, колес на языке зоны.
   Так и ехал этап по земле российской. Мимо тополей и березок, мимо елей и осин, мимо могучих кедров и стройных сосен. Столыпинский вагон, набитый правонарушителями, мчал и тащился по железной дороге, построенной их предшественниками
   - "комсомольцами" первого призыва. И колеса его вовсе не скрипели на скелетных костях этих первопроходчиков, не вязли в плоти трупов, а бойко стучали на стыках рельс.
   В этом же поезде был спальный вагон, в котором играли в преферанс крупные командировочные чины, были вагоны купейные, в них ехала, пожирая вокзальных холодных куриц, публика поплоше, а в плацкартных пили водку, закусывая
   желтыми, мятыми солеными огурцами и крутыми яйцами. Имелся в поезде вагон-ресторан, где пили ту же водку, но уже не из стаканов, а из фужеров, заедая маринованной селедкой и шницелем, похожим на раздавленную коровью лепешку.
   И во всем громадном союзе советских социалистических республик никому не было дела до мятущегося сознания Дормидона Исааковича Брикмана, отбывающего
   заслуженное незаслуженное наказание в соответствии с решением Калининградского народного суда и Законодательными актами РСФСР, изложенными в УПК РСФСР и УК РСФСР.
   И лилась над просторами Сибири песнь голосистого зэка из соседнего купе:
   - Джони, ты меня не любишь.
   Джони, ты меня погубишь.
   И поэтому тебя
   Я застрелю из пиздолета...
  
  
   Ялта прыгнула нам навстречу, видимая с дорожного серпантина вся и сразу, легла под горой въезда доверчивая и гостеприимная.
   Ну, ладно, Белый, я тебе потом дорасскажу, - сказал я, закуривая. - Вообщем папа твой хороший человек был, мы с ним почти дружили. И я как мог его прикрывал.
   Пацан кивнул. Он во время всего рассказа, столь обильно приукрашенного мной, затих и слушал, как слушают дети - сжавшись в комочек и сопереживая каждой фразе. Я слегка пожалел за некоторые пикантные подробности и за собственное краснобайство. Приколы всегда были моим коньком, Пахан как-то сказал, что в нормальной жизни из меня вышел бы, наверное, писатель или журналист, которого, впрочем, все равно со временем посадилди бы.
  
   Я еще не успел помыться с дороги, как вошел Филин.
   • Ну и тощий ты, Адвокат, - сказал он, бесцеремонно открывая дверь в ванную. -
   Ладно, мойся, мойся. Я пока соображу выпивку. Ты, конечно, коньяк?
   • Нет, - крикнул я, заглушая шум душа, - мои вкусы изменились. Мне текилу. Золотуюю
  
   Филин выразил свое отношение к моим изменившимся вкусам одобрительным хохотом, который
   больше всего напоминал уханье настоящего филина, лесного.
   • Сейчас организую. Да, кстати, Хоркин тут тебя ждет.
   • А ему то что надо? Ну, на сходняк он и так обязан был прибыть, а к тебе у него нечто личное.
   Он же после боя с Китайцем в Питере совсем плохо. Какое-то повреждение в мозге. Врачи говорят, что долго не протянет.
   Они с Паханом как сговорились. Тот на пенсию намылился, а второй завещание готовит.
   Я выключил воду и вышел в холл, растираясь огромным махровым полотенцем.
   • Что Пахан сдал, - сказал я, - я это понял сразу, как вызов получил. Ему же по-моему уже за семьдесят...
   • Бери больше, - Филин усмехнулся. - Восемьдесят три. Че рот открыл? Наш Пахан, как дуб, старой закалки вор.
  
   В дверь постучали. "Да", - сказал Филин. Вошел белый, выставив вперед руку с подносом. На подносе имелись тарелочки с
   закусками, большая бутыль текилы и графинчик с прозрачной жидкостью.
   • Хочешь посидеть с нами, сынок? - спросил Филин. - Не хочешь. Ну иди. Что-то он сегодня какой-то не такой...
   Ты о чем с ним по дороге болтал?
   • Да так, - ответил я, наливая текилу в рюмку и посыпая края рюмки солью, - он про отца расспрашивал, про зону.
   • Тогда ясно. - Филин налил себе из графина в фужер. Сильно запахло водкой. - Он очень расстраивается за отца. Зона тому нелегко далась. Особенно после того, как ты в побег слинял. Травили его там. Сейчас с трудом с институтом справляется, а сам почти и не работает в науке.
   Но пацан хороший. Хочу оздоровить наши ряды молодежью без тюремного прошлого. Все же этот клеймо не только на мозг влияет, но и на образ жизни дальнейшей. Тюремный дух никогда не выветривается из наших душ. А эти ребятки чистенькие, светлые. Примут нашу идею - ценнейшими помощниками будут.
   Он посмотрел на меня, будто ожидая возражений, но я промолчал. Я уже видел на примере Серых Ангелов, что от людей, выросших в нормальных условиях и получивших нормальное образование, проку больше. И надежней они, так как управляются не страхом, а верой в идею.
   • Ты как рассказывал ему, - сменил Филин тему, - с приколом или просто?
   • Ну, естественно с приколом.
   • Тогда понимаю отчего пацан такой смурной. Не можешь ты, Верт, без своих литературных инсинуаций.
   Я чуть не уронил бутерброд с бастурмой. Меньше всего я ожидал от киллера Филина такую терминологию.
   Он все больше и больше удивлял меня, напоминая матрешку, скрывающую под лубочной внешностью множество разных сущностей.
   Звякнул телефон. Филин нажал кнопку "спикер", алекнул.
   • Филин, - узнали его, - это Шмель. Верт там?
   • Хоркин, - протянул Филин мне трубку. - Отключить громкую связь?
   • Зачем, какие у нас от тебя секреты?
   - У тебя может и нет, а у меня имеются, - бесцветно, как всегда, сказал Шмель. - Ты лучше забегай ко мне, как освободишься, я в 14 номере, почти по соседству с тобой.
   • Иди, иди, - сказал Филин, поймав мой вопросительный взгляд. - Еще успеем пообщаться. Сходняк через два дня, времени - вагон, но и проблемы накопились, нам есть, что обсудить.
   Я накинул куртку от спортивного костюма и пошел.
  
  
   Хоркин лежал на огромной четырехспальной кровати. Он, всегда такой мощный, лучащийся энергией,
   выглядел маленьким и одиноким. Похоже, что половина тела у него была частично парализована.
   • Инсульт, - предупредил он мои вопросы, - частичный паралич, реальная угроза второго кровоизлияния в мозг.
   Врачи бессильны. Это после моего боя с Китайцем. Он пару раз достал меня в голову.
   Шмель смотрел на меня в упор. Глаза его были тревожными в полумраке комнаты, но страха в них не было. Только тоска,
   звериная тоска неизбежного ухода и безнадежности бытия.
   • Верт, у меня кроме мамы никого нет в этом мире. Она женщина крепкая, но не совсем нормальная.
   Ты о ней позаботься. Сразу все деньги ей давать ни в коем случае нельзя - раздаст. Надо ей каждый месяц приносить тысчонку другую.
   Я тебе передам все свои сбережения, там что-то около семисот тысяч баксов. Это не общаковские, мои лично. Тут, - он трудно вытащил из под подушки общую тетрадь, -
   список людей, которые за мамой присматривают. Врач, уборщица, повариха и т.д. Им надо платить ежемесячно, но это можно поручить банку и только контролировать.
   К праздникам выписывай им небольшие премии. баловать не надо, зажрутся. Ну, квартплата, коммунальные услуги - тоже через сберкассу.
   И еще. Я написал сорок писем, возьми под матрасом, а то меня руки совсем уже не слушаются. Мама письмами моими не избалована, так что посылай раз в два - три месяца. В первом письме я пишу, что
   вынужден окончательно удрать за границу, что тут меня менты достали и возвращаться в ближайшие годы опасно.
   Так уже было, она поймет.
   Хоркин откинулся на подушки, утомленный разговором. Да, был он плох. Сильные люди почему-то всегда плохо переносят болезни.
   Какой-нибудь доходяга сотней хворей обременен, а все скрипит. Такие, как Шмель, ломаются сразу.
   • Адвокат, - сказал Хоркин совсем тихо. - Тебе денег не предлагаю, ты теперь сам с усам. Но других товарищей у меня нет. Ты, я знаю, всегда завидовал моему боевому уменью. Тетрадь возьми на тумбочке. Я в нее записывал кое-какие
   мысли по стратегии боя. Тактик - ерунда, приемам любой научиться может. Важней освоить философию схватки.
   Будешь хорошим стратегом - десятка приемов хватит, чтоб справиться с противником значительно более сильным. Да и не с одним.
   Это тебе вроде завещания от меня. Ну все, иди. Хоронить меня не надо, кремируйте.
   Хоркин повернул лицо к стене. Я собрал тетради и письма и вышел, тихо притворив дверь.
   В номер идти не хотелось, хотелось выпить. Не то, чтоб Шмель - свирепый и бесстрастный хищник - был мне особенно дорог,
   но все же мы с ним были приятелями. Я спустился в гостиничный бар. Мордоворот в дверях заслонил было мне вход, но какой-то вор из-за стойки
   поднял приветственно руку и бык смущенно (если эта туша способна смущаться) отступил, пробормотав нечто извинительное.
   Я не был настроен к разговору, сел на высокий табурет и заказал текилы. Бармен намочил края рюмки в воде, приложил их к тарелке с солью, отрезал ломтик лимона,
   который посыпал сахаром и подал мне. Текила огненным глотком прокатилась по пищеводу. Холод потери немного подтаял и я повернулся к вору.
   • Привет, Адвокат, - сказал тот. Ясно было, что он знает меня давно, более поздние знакомые помнили меня под кликухой Мертвый Зверь.
   • Здорово, - сказал я. - На сходняк?
   • Угу. Нового Пахана выбирать будем.
   • А старый что же?
   • Собрался на покой. Но на первых порах останится консультантом, поможет приемнику войти в курс дела.
   • Кто же приемник? - я спросил с большим интересом.
   • Скорее всего Филин. Он уже третий год правая рука Пахана.
  
   Да, именно так я и думал. Хотя... Многие из воров знали Филина только лишь в роли киллера. Я сам лишь недавно прозрел в нем интеллект и необычные знания.
   • А конкуренты есть? - спросил я.
   • Как не быть, - отозвался вор, - Барин и Желток. Знаешь их?
  
   Барина я знал. Знал, что он баснословно богат. Никто не считал его накоплений,
   но десять лет назад он за свой счет построил огромный комплекс детского дома для детей, чьи родители отбывают наказание. Говорят, что строительство, обстановка,
   персонал обошлись ему в 17 миллионов долларов. И каждый год содержание этого комплекса выливался ему в круглую сумму. Ходили слухи, что основные бабки Барин сделал вместе с чеченцами на фальшивых авизо.
   Про Желтка я слышал. Сухой и желчный вор старой закалки. Из тех, непмановских, воров, которые ведут аскетичную жизнь,
   все отдавая в общак, и готовы поставить на нож любого, кто посягнет на устаревшие законы законных воров.
   Последнее время Желток был в меньшинстве и почти не контактировал с основной воровской массой. Он имел небольшую, но крепко спаянную группировку,
   промышлявшую рэкетом в портовых городах, контрабандой и торговлей автомобилями. Наиболее мощную власть Желток имел на Дальнем Востоке: в Хабаровске, Находке, Владивостоке, Охотске,
   Комсомольске-на-Амуре, Благовещенске. Из Петербурга, Одессы и Калининграда его несколько лет как вытеснили воры новой формации. Обошлось без кровавых разборок, голосование на одной из сходок сложилось
   не в пользу Желтка. Не было никаких сомнений, что он вступит в жестокий бой за должность старшего вора. Ничего хорошего его возвышение нашему коллективу не сулило.
   Я мигнул бармену и опустошил очередную рюмку текилы. Разговор меня интересовал, но продолжить его я не смог - в баре
   появился томный сын Профессора. Меня ждал Пахан.
   Глава 8
   То, что утром болит голова, не так страшно. И медведь, оправивший свою нужду в моем рту,
   меня не очень беспокоит. Вот звякну сейчас по телефону и вмиг на столике появится похмелка с закусом.
   Беспокоит меня мое настроение. Как-то скучно мне стало от воровской роскоши, от охранников этих
   молчаливых, от всей моей новой жизни. И сходняк уже не интересует, как это было раньше. Зря я обременил себя званием вора в законе. Теперь я, как не крути, уже не хрозяин своей судьбы. И нет прежнего азарта жизни.
   В дверь постучали.
   • Да, - мрачно вымолвил я, - открыто.
  
   Вошел официант, кативший перед собой столик с заказом. Следом вошел Филин.
   • Что грустишь, Зверь? - спросил он весело.
   • Да так, голова болит после вчерашнего. Перепил...
   • Да, видел я тебя, только подходить не стал. Ты там Белому втолковывал, что быть вором так же глупо, как ангелом. И советовал ему быть чертом.
   • А что, не так что ли! - неожиданно вспылил я. - Черт - существо независимое. (Я, естественно, подразумевал не мистического черта, а тех чудаков, которых на зоне именовали чертями. Это обычно были люди с попорченной крышей, которая съезжала в самые неожиданные моменты. Их не принимали всерьез, но и не задевали, рискуя напороться на странную реакцию. В какой-то мере я и сам был близок к этой категории.
   • Адвокат, давай лучше похмелись, - сказал Филин, снимая салфетку с сервировки столика на колесах. - Вот твоя текила любимая, вот лед, а тут в судке горячие сосиськи венские с кислой капустой. Отличная закусь. Помнишь, как профессор в "Собачьем сердце" объяснял доктору Борменталю, что закусывать надо горячим, а холодные закуски для извозчиков.
  
   Я опрокинул рюмку и подцепил на вилку капусту, в который раз подивившись Филину. Этот киллер продолжал удивлять меня.
   • Где же ты Булгакова читал? - спросил я.
   • И читал, и кино смотрел, - ответил Филин. - Ты что ж, до сих пор считаешь меня безмозглым убийцей. Я между прочим, дорогой мой аферист, МГУ с отличием закончил, философский факультет. Правда заочно.
  
   Я открыл рот и непрожеванная сосиска чуть не вывалилась из него. Филин удовлетворенно хмыкнул и, потрепав меня по плечу, вышел. Я запихнул сосиску поглубже, проглотил и налил себе еще. Я был смущен.
  
  
   Мой вдохновенный монолог был прерван появлением Пахана. Несмотря на то, что мои глаза видели сквозь текилу довольно расплывчато, его я узнал и сквозь призму той же многоградусной кактусовой водки приветствовал с безобразной развязностью:
   • О, мой френд, мой вери френд...
   • Зверь, ты что, пьян?! - спросил Пахан с нескрываемым недоумением.
   • А почему бы нет, - воскликнул я, сглатывая буквы. - Весь мир - бардак, все люди - статисты. Все мы статисты у времени на сцене. Играем плохенькую пьесу, а думаем, что творим. Я вот по твоему сценарию играю. А ты меня в аренду сдаешь, как крепостного актера. Ангелам в серой мантии.
   • Ну-ка, сынок, - обратился Пахан к Белому, - выйди, погуляй. - Он сел, пододвинул к себе почти опорожненную бутылку, налил полрюмки. - Никто тебя, Зверь, не продает. Шлифуй базар, когда с серьезными людьми разговариваешь. Сказано было ясно: как сам пожелаешь, так и будет. Тебе честь оказали, доверие. Много ли у нас законных воров в свободном поиске?! Ладно, проспишься, потом поговорим. Все, спать!
  
   Он забрал бутылку и резко вышел.Я закурил и посмотрел на пальцы. Пальцы не тряслись, но хмель выходил толчками. Ссориться с Паханом не следовало. Он этого не заслужил. Мало кто был ко мне так снисходителен и заботлив как этот вор. И особое внимание Филина ко мне было несомненно заслугой Пахана. Мне стало стыдно, но хмель толкал на противоречия, на хулиганские поступки. Я вообще не умел пить и прош9лые запои немало повредили моей биографии. Последнее время было не до пьянки, огромное количество перемен вполне заменяли алкогольную разгрузку. Но, видимо, груз новостей, перемен в моей жизни оказался неподъемным. Я боялся сломаться под его тяжестью. И организм привычно нашел разрядку в запое. "Э-э-э",- махнул я рукой. - "Живем один раз!" Я подтянул телефон и набрал номер ресторана...
  
  
   Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. То, что до того момента, пока текила окончательно не лишила меня памяти, я находился в своем люксовом номере гостиницы города Ялта, я помнил. А что дальше... Дальше расплывалось
   некими отрывочными эпизодами. Одурманеный мозг воспроизводил некие оскаленные рожи, которые сменялись голыми бабами. И, словно метроном, звучала идиотская музыка: "Рыбка моя, я твой мальчик, зайка моя...". Сильно пахло шпротами.
   Я огляделся. Сквозь дощатую крышу светило солнце, лежал я на куче сетей, и запах шпрот был, в сущности, просто запахом рыбы. Я, ведь, много лет не видел и не нюхал живую рыбу. Немудрено, что воспринял ее, как консервы.
   Я встал медленно, с трудом, по частям собирая непослушное тело. Я весь был, как одна большая, онемевшая нога. Надо же, отлежал тело. Добрался до выхода, выгдянул, щурясь. Совсем рядом с сараем дышало море. Оно было спокойное
   и величественное. Направо и налево тянулся песчанный пляж, город, видимо, был сзади, его заслонял сарай.
   Трудно ступая по песку я обогнул сарай и не увидел Ялты. Сзади были полоска песка и море.
   Я был на острове. И вдобавок - совершенно один. Я так привык к своим телохранителям, что даже растерялся слегка, их не обнаружив. Ничего не понимаю, как они могли меня потерять? Или что-то случилось? Но что?!
   В больную, чугуную голову ввернулся дрыньк звонка. Мерещется, подумал, было, я, но негромкий звонок телефона доносился явственно из сарая. Я повлек непослушное тело в сарай. Некоторое время стоял у входа, привыкая к полумраку,
   а потом разглядел на куче сетей трубку радиотелефона. Она противно дребезжала и замолкать не собиралась. Я поднял ее.
   • Верт, - сказала трубка голосом Филина, - как самочуствие?
   • Мать вашу! - ответил я лаконично.
   • Сам виноват, - хохотнул Филин, - ьак всех достал, что решили сослать тебя на остров. Это вместо ШИЗО. А, если серьезно, то, сам понимаешь, не должен вор в законе перед толпой в таком виде рисоваться. Компроментируешь
   наш клан.
   • Ну, и долго ты намереваешься меня тут мариновать? У меня, кстати, горло пересохло. Ты что, никогда сам с похмела не мучался?
   • Почему же? Приходилось. И я о тебе позаботился. Под сетями - все, что тебе сейчас может понадобиться. Ты пошарь, а я чуток позже перезвоню.
  
   Я сунул телефон в карман и обследовал сети. Действительно, обнаружился большущий пакет с прекрасным содержимом. Вскоре на скатерке, растеленной на песке, передо мной красовалась разнообразная закуска и, даже, мороженное
   в специальной коробке с сухим льдом. Там же были две бутылки с нарзаном, я вынул одну и она сразу запотела, и ликер с пивом (Филин запомнил мои похмельные пристрастия). Текилы не было, ясно, что Филин боялся продолжения
   моего запоя.
   Я залпом выпил ликер, запил нарзаном и разделся до трусов. В голове слегка прояснилось. Несмотря на позднюю осень солнце палило вовсю и вода была достаточно теплой. По крайней мере для человека, недавно прибывшего из Красноярского
   края, где лужи утром покрывались глянцевым льдом, а на пороше в тайге красовались следы лесной живности. Я бахнул еще стакан ликера и с удовольствием окунулся в соленое море. Поплескавшись, подсел к закускам и отдал им должное.
   Запой только начинался и я еще не испытывал обычного отвращения к еде. Но, продлись он несколько дней, и я не смогу есть даже символически.
   Дринькул телефон. Я порылся в одежде, вытащил трубку.
   • Вот, - добродушно хохотнул Филин на мое "але", - теперь твой голос обрел нечто человеческое. Давай, отходи. Сходняк завтра. От скуки, надеюсь, не умрешь. Там же под сетями рюкзак с вещами и книги, которые ты привез. Спальник
   там же и всен необходимое, включая фонарь мощный. Аккумулятора хватит неа всю ночь, если будешь читать. Комаров тут нет, а москиты уже подохли. Так что отходи спокойно. Завтра пришлю за тобой катер. Ты, надеюсь, не в обиде?
   • Ты старший, - сказал я уклончиво, - а, впрочем, мне и самому этот запой ни к чему.
   • Может бабу прислать? - спросил Филин.
   • Да нет, не надо. Ты там сонников не догадался положить?
   • Догадался. Пипольфена упаковка. В книжку вложена. И анальгин.Ну, давай, пока. Если что надо - звони 356 756 по сотовому.
  
   Филин отключился, а я провел ревизию рюкзака. Спальник, невесомый, явно пуховой, надувная подушка, несколько книг из моего багажа, туалетные принадлежности, мощный фонарь, гарпунное ружье, маска, трубка и ласты - комплект
   номер один для подводной охоты, нож, спички в полиэтиленовом пакете, мешочек с древесными углями: явный намек на жареную ломтиками рыбу, если я ее поймаю. Забота почти отеческая. Ай, да Филин!
   Я разложил имущество и удержал свой оживший органон от желания жахнуть еще стакан ликера. В бутылке оставалось не так уж много и была она единственная. А похмелье еще вернется. Три бутылки пива его не снимут. Правда, на
   крайний случай, если сильно крутить будет, оставался пипольфен.е просто сонник, но и легкий нейролептик. Уж кто - кто, а мы, зеки, в колесах толк понимаем. И Филин знал, что я сильными наркотиками никогда не пользовался,
   но легкиие колеса, типа того же пипольфена или димедрола, принимал порой охотно, что б снять раздражение, плохое настроение. К ним привыкание наступает редко. Для выхода же с запоя - лучше не придкмаешь.
   Я еще раз искупался, выпил пивка, доел бастурму, обильно намазав ломоть горчицей, и распечатал пачку мороженного. И тут Филин выказал знание моих пристрастий: мороженное было шоколадное с изюмом.
   В какой-то мере я был доволен предстоящими сутками одиночества. После побега у меня редко выпадали свободные от дел дни. Следовало кое о чем подумать, и вообще, поразмыслить. Что ждет меня, чего я в жизни хочу добиться?
   Быть или не быть? А, если быть, то - кем? Вернее - с кем?
   От философствования меня отвлекло жужжание гигантской пчелы. Или шмеля. Фу, с
   похмелья покойных вспоминать не стоит! Странно, Шмель считался моим корешом,а
   жалости особой после его смерти я и не испытываю. Впрочем, Шмель всегда был
   сам по себе.
   Жужжание усилилось. Моторка явно направляласб к моему острову. Я быстро
   собрал остатки похмельного пикника и слинял в сарай. Щели там были достаточно
   большие и я воспольсовался ими вместо перескопа.
   Лодка выросла, люди в ней явно занимались делами непотребными. Один, правда,
   сидел на корме, рулил, ворочая рукоятку подвесного мотора. Второй же
   скручивал руку особе женского пола. Особа была без купальника, ее незагорелые
   груди ярко белели на фоне коричневого тела. Треугольник ниже пояса от меня, к
   сожалению, заслоняли борта лодки.
   Что ж, бесплатный стриптиз мне сейчас в самое время смотреть. Я налил себе
   полный стакан, жадно выпил, сбивая возникшую тревогу. Моторка была уже почти
   у берега, рулевой заглушил мотор, она шла по инерции. И я, к своему горькому
   сожалению, различил уже ясно, что особа была просто девчонкой лет
   четырнадцати!
   Судьба продолжала издеваться, подбрасывая мне то педофилов с майорскими
   погонами, то малолеток, которые в защите нуждаются, то дочек, о которых я
   много лет и не подозревал.
   Я автоматически пошарил рукой у пояса, но ничего, кроме трусов и собственного
   живота не обнаружил. Постояное присутствие телохранителей лишили меня
   необходимой сноровки, я расслабился, хотя при моей жизни расслабляться не
   стоит никогда. Теперь придется расплачиваться. Хотя, почему? Мне то какое
   дело до этих насильников.
   Я судорожно допил вино прямо из бутылки и прильнул к щели. Лодка уже с
   шуршанием вползла носом на песок, тот, кто держал девчонку, теперь просто нес
   ее, как ватную куклу, а она, отчаявшись и устав, только причитала беспомощно:
   • Ну не надо, я умоляю, не надо, пожалуйста, я прошу вас...
  
   Мужики были тем, кого принято нынче называть "лицами кавказской
   национальности". Оба в курчавой черной шерсти, рулевой - при солидном брюхе.
   Плавки у них топорщились, видать предвкушали черножопые долгое развлечение с
   беспомощной жертвой.
   И опять подумал я, что моя-то хата с краю, с самого краешка. Мне и с одним,
   наверное, не справиться, не то что с двумя. Вон, какие здоровые амбалы!
   Откормленные, молодые... Плохо только, что они несут девчонку именно суда, в
   сарай. Видать не первый раз этим островом пользуются для своих грязных
   делишек, знают где что находится.
   Я завертел головой. Спрятаться за сетями? Не надежно. Линять надо из сарая.
   Вон, сзади, вроде доски хлипкие, пролезу. Эх, был бы ствол!
   Я ринулся к заднику, споткнулся, естественно, за сеть, грохнулся и услышал за
   спиной удивленный голос:
   • Э-э, да тут гости!
  
   Я обернлся, пытаясь одновременно встать, и увидел прямо перед собой пузатого.
   • Слюшай, дарагой, ты тут чего делаешь, а? - спросил он.
  
   Мне наконец удалось выпутаться из сети и встать. Я принял независимую позу,
   насколько это было возможно в моем положении, и заявил:
   • То же самое могу спросить у тебя. Я то товарищей поджидаю, шашлык вот
   готовлю, костер будем жечь, гулять.
   • Ты сматри, - возмутился пузан, обращаясь к колеге, который уже вошел,
   продолжая держать девчонку на руках, - ты сматри, какой нахал. Пришел на наш
   остров, в наш сарай, на наши снасти пришел и еще спрашивает! Мы - рыбаки, это
   наш сарай! - неожиданно заорал он.
   • Ваш, так ваш, - миролюбиво сказал я, - мы же не знали. (Я упорно
   поддерживал легенду о товарищах, будто они и в самом деле могли прибыть с
   минуту на минуту). - Думали ничей сарай, брошенный. Если нельзя, так мы
   уедем. Ялта большая, найдем где повеселиться.
   • Куда же ты поедешь, дурачок, - вступил второй. Он говорил на удивление
   чисто, без акцента, правильно строя речь, но иностранный привкус в его
   предложениях чувствовался. - Кто же тебя отпустит теперь? Ты нас видел, девку
   эту видел, все понял, сам русский. Ты что же, думаешь, мне или Гиви хочется
   ссрок мотать? Нет, пока не поздно, мы тебя кончать будем. А товарищам твоим
   скажем, что тебя тут не было.
   • Так они вам и поверили, - заспорил я, - они же меня сами сюда привезли со
   всем барахлом. - Я куивнул на остатки пикника. - А сами поехали за бабами и
   еще вина купить. Так они вам и поверили.
   • Поверять, - убежденно сказал мой оппонент, бросая девчонку под ноги, будто
   грязное белье. Судя по плавкам, ему сейчас было не до похоти. - У нас другого
   выхода нет, по 117-й чалиться неохота. Грохнем, зароем вместе с тряпками и
   жратвой, а друзьям твоим скажем, что мы тебя на берег перевезли, попросился,
   мол. Почему - дело не наше. Забашлял, вот мы тебе я перевезли. Секешь?
   Видно было, что он уже все решил, а разговор продолжал чисто по инерции,
   оттягивал неприятную процедуру убийства. Но некоторые его фразы вселили в
   меня надежду. Хотя, нынче жаргон знают почти все. Чтоб определиться, я
   спросил:
   • Ты что, бывал у хозяина?
   • Приходилось, - равнодушно ответил насильник и сказал пузатому: - Иди,
   принеси из лодки приблуду. - Он мельком смерил мою тощую фигуру взглядом,
   прикидывая мои физичские возможности, и повторил: - Иди, иди. Я, если фраер
   рыпнеться, и один его успокою.
   Я посмотрел на его грудь, поросшую курчавым черным волосом и подумал, что
   волос этот жесткий, наверное, как проволока. Посмотрел на девочку, что лежала
   у его грязных ног с оттопыренными большими пальцами тоже покрытыми жесткой
   волосяной проволокой, на тоненькие, коричневые от загара ручки ребенка,
   которыми она прикрывала свои маленькие груди, вся свернувшись, будто эмбрион,
   и багровая ярость окутала мою похмельную голову.
   Я заговорил. Заговорил тихо, чуть ли не шепотом. Потом я не вспомню строение
   своей речи, изощренную феню, впитавшуюся в мой ум с детства, грозные
   ругательства, которые ничего общего не имеют с вульгарным мужицким матом. Я
   говорил, идя ему навстречу мелкими шажками, как в игре замри, и видел, как
   белеет его смуглое лицо, как расширяются зрачки шоколадных глаз.
   • ... и ты, сявка скверная, сам себе член отрежешь и съешь без соли. И меня,
   Адвоката, меня, законного вора, меня, Мертвого Зверя, просить о смерти будешь
   как о милостыне. И тогда я, может, подарю тебе смерть, - закончил я почти
   беззвучно, продолжая двигаться на отступающего насильника. И, подняв руку,
   грубо провел по его ошеломленному лицу, выразив этой "шмазью всеобщей" свое к
   нему отношение.
   Продолжая пятиться и вовсе не пытаясь защититься насильник споткнулся о
   какую-то палку и упал на спину, продолжая пятиться в полусидячем положении.
   Он был по-настоящему испуган, он явно слышал мою грозную кликуху. Его товарищ
   непонимающе ворочал головой и я с наслаждением врезал сгибом локтя ему в
   толстое пузо. Советы Шмеля не прошли даром, толстяк согнулся и я смачно
   добавил ему по затылку сомкнутыми в замок руками, не забыв подставить колено.
   Что-то хрястнуло, по колену потекло теплое, а пузан, не разгибаясь, завалился
   на бок и скорчился, как девочка у ног негодяя. И мне опять пришла на память
   книжная фраза о том, что человек в моменты растерянности принимает позу
   эмбриона.
   Я вернулся к сетям и поднял телефон. Какой же я все-таки идиот. Рисковал,
   хотя мог давно позвонить и решить все проблемы. Я, как никак, могущественный
   член воровского клана. И не просто член, а один из руководителей. Генерал.
   Почти маршал, если маршалом можно считать Пахана.
   Я разговаривал с Филином, постепенно переходя на привычную ироническую речь,
   а тот парень все смотрел на меня, не вставая. В глазах его стыл абсолютный
   ужас, похоже - трубка сотового его окончательно доконала.
   • Нет, похоже они полностью деморализованы, - сказал я в ответ на вопрос
   Филина. Но на всякий случай могу дать трубку. Иди, тебя.
   Черножопый подполз, так и не встав на ноги, подошел на коленях и взял трубку
   только со второй попытки, придержав одну руку другой. ОН слушал и мычал,
   пытаясь в чем-то клясться. Потом все же прорвался и сказал громко:
   • Мамой клянусь! Я же не знал!! И мыслей не было. Все исполню, мамой
   клянусь!!!
   Я присел около девочки и накинул ей на печи свою рубашку.
   • Давай, малыш, накинь пока. Твоя одежда в лодке?
   • Да, сказала она, продолжая судорожно всхлипывать, как всхлипывают маленькие
   дети после рыданий. - Я покататься села, я думала они дяденьки, а не
   мальчишки. Я только покататься чуток, так хотелось. Я на море впервый раз.
   • С кем? - спросил я.
   • С мамой, она путевку получила почти бесплатную. Мы на Севере живем, я так
   радовалась, что море увижу.
   • Еще увидишь. И на лодке покатаешься. Я тебя лично покатаю, на смаой лучшей
   лодке. И на планере, если не побоишься. Вы еще сколько тут пробудете?
   Еще десять дней. У нас на три недели путевка.
   • Вот и не плач. Это здорово, что мы с тобой встретились. У меня дочка твоего
   возраста. Тебе четырнадцать, я не ошибся?
   • Тринадцать. Четырнадцать через два месяца исполниться. И я вовсе уже не
   плачу. Я напугалась сильно.
   • Конечно ты не плачешь. Это я по глупости сказал, что ты плачешь. Я же вижу,
   что ты девочка мужественная. Вообщем, благодаря этому твоему приключению мы
   теперь с тобой познакомились. И я сделаю так, что ты свою поездку на море
   запомнишь на всю жизнь. Представь себе, что я Старик Хоттаббыч или золотая
   рыбка. Эй, я не шучу - любое твое желание будет тут исполняться, честное
   слово.
   Девчонка смотрела на меня заворожено, а я недовольно подумал, что становлюсь
   сентиментальным. Впрочем, из шока я ее своими сладкими речами вывел. И врать
   не вру, исполнить ее девчоночьи желания мне в моем нынешнем статусе совсем не
   трудно. Я сказал, не оборачиваясь:
   • Эй, сявка, притащи-ка одежду ее на скороту. Яволь?
   • Слушаюсь, - рванул к лодке парень.
   • Не вздумай попытаться сбежать, - повысил я голос ему вслед, - найдем на дне
   моря.
   • Что вы, - крикнул он на бегу, - я не дурак, два срока мотал. Как скажите -
   так и будет. Я - ваш раб.
   Он вернулся мгновенно, бережно подал девочке ее нехитрые тряпки. В это время
   очнулся толстяк. Он трудно встал и непонимающе огляделся, протирая залитые
   кровью глаза. Нос я ему переребил капитально!
   Зажужжала очередная пчела - моторка. Глиссер выпорхнул из морской глади, как
   белая чайка.
   • Ну, Верт, - сказал Фили, сходя на берег, - тебя на минуту одного оставить
   нельзя. Что ты за человек такой?
   На насильников он не смотрел, ими уже занялись мои телохранители. Они умело
   уложили их на песок вниз лицом, не приступая пока к силовым действиям, и
   вопросительно посмотрели на меня.
   • Тебя как зовут, - спросил я у девочки.
   • Настя.
   • Тебе тут смотреть теперь не стоит, Настюха, мы их немножко бить будем,
   ничего приятного. Ты иди в нашу лодку, видишь какая красивая, как я и обещал.
   Не лодка - чайка. А знаешь, какая быстрая. Иди и посиди там. Искупайся, если
   хочешь. А мы скоро.
   Потом я присел и спросил у Гиви:
   • Будешь говорить правду?
   • Все скажу дорогой, - попытался тот привстать, но охранник ногой уложил его
   на место.
   • Какая это у вас по счету девочка?
   • Это не я, это все он.
   • Я спрашиваю какая?
   • Седьмая, - выдавил он.
   • И не жалко?
   • Что их жалеть, блядей русских, - неожиданно не сдержался пузан, - мы их сюда
   звали!
   • Ясно! - я встал. - Ребята, отведите их, что б девочка не видела. Потом
   зароете. Филин, выпить не привез?
   • Привез, - сказал Филин, глядя на меня с интересом, - знал, что после такой
   встряски потребуется тебе. А теперь думаю, что зря вез.
   • Правильно думаешь, - сказал я равнодушно. Пивка вот выпью, у меня еще
   должно было не согреться пару бутылок. А вина не хочу, прошел запой. Вот, еще
   одна дочка образовалась, хоть пансион благородных девиц открывай. Будешь
   пиво?
   • Буду, - сказал Филин, - продолжая смотреть на меня с откровенным
   удовольствием. - Не ошибся я в тебе, Верт, и кликуха твоя тебе скоро будет
   полностью соответствовать. Был Адвокат, а родился Мертвый Зверь.
   Глава 9
   Похмелья и в самом деле не было. Утром я встал свежий. Очевидно испуг и ярость выделили какой-то химический элемент, уничтоживший похмельный яд. Впрочем, я не биохимик, пусть над этим ученые думают. Надо им подсказать: лучший метод лечения от алкоголизма - испуг. Берем алкаша, пугаем его до икоты... И никакого похмелья. Идея претендует на Нобелевскую премию. Надо нам с Филиным открыть уникальную больницу по лечению алкоголиков. Спецбольницу. С решетками и санитарами в форме вертухаев.
   Я сидел в кафе гостиницы, пил кофе и катал в голове эту муру. Идея спецлечебницы меня рассмешила. Особенно, когда я представил себе, что излечение будет стопроцентное. Тех, кто не вылечится, мы с Филиным будем закапывать в песочек.
   Я фыркнул и, подняв голову от чашки с кофе, обнаружил напротив Белого. Пацан, как видно, сидел тут уже давно. Мне стало неловко, что я его не замечал, и я сказал:
   • Что сидишь тихо, как мышка. Я тут задумался...
   • Ничего, ничего, - сказал Белый, - я собственно, не хотел отвлекать. Вы, наверное, не помните, что мне позавчера рассказывали?
   • Признаться, нет.
   • Я вот записал на магнитофон, с вашего разрешения. Хотите послушать?
   • Ну, давай, - сказал я, несколько удивленный предложением.
  
   Пацан включил аккуратный диктофончик, похожий на пачку сигарет, и я услышал свой пьяный голос. Несмотря на опьянение, трепался я бойко, а уж в фантазии вообще превзошел себя трезвого. Я слушал с интересом и, даже, подумал - не уйти ли мне в писатели.
   Жизнь на зоне всегда насыщенна событиями. Зэки постоянно создают друг другу крупные и мелкие неприятности, насыщая эту жизнь коммунальными "разборками", а начальство добавляет жару в костер страстей. Профессор абстрагировался от этой мелочной возни, удачно прикрывая неординарность своего поведения частичной ненормальностью. Но администрация не могла себе позволить допустить отстраненности какого-то осужденного от склок дружного семейства ИТУ-9, а в сумасшествие интеллигента не верила. Поэтому, пока ум профессора витал в эмпириях, шкодливое подсознание активно участвовало в жизни зоны, навлекая на профессора изменение режима на "строгий усиленный". Зловещая тень БУРа уже почти покрыла недальновидный спинной мозг вместе с витающим в облаках, головным, когда педантичный майор Момот попытался вмешаться в стройное течение событий.
   Майора долго мучила незавершенность его беседы с профессором. Он ведь так и не получил ответа на свой вопрос (по крайней мере, ему так казалось). Вызвав осужденного Брикмана вторично, майор настроился на спокойную беседу, но на всякий случай позвонил в дежурку и попросил прислать охрану.
   Войдя в кабинет начальника санчасти, профессор обнаружил Толю-Жопу, равнодушно стоящего у окна и чистенького Момота, сосредоточено отлавливающего незримую грязь на колпачке авторучки. После того, как майор закончил многосложную операцию с марлевыми тампонами и спиртом и удовлетворенно положил стерилизованную авторучку на стол, профессору была заново рассказана предыстория его болезни, с небольшими научными комментариями по поводу открытия палочки Коха. После этого монолога добросовестный Момот задал основной вопрос:
   - Вам все понятно, гражданин осужденный?
   В кабинете наступила напряженная тишина. Даже прапорщик Ковшов прервал на миг перманентную зевоту и вперил оловянные глаза в гражданина Брикмана.
   Активный спинной мозг не стал на этот раз советоваться с отвлеченным сознанием профессора, а сообщил бойко:
   - Чего темнишь, начальник. В БУР упрятать хочешь, так не темни i крути вола. А чернуху мне кидать нечего, в гробу я всех вас, волков тряпичных, видал в белых галошах.
   - Вы слышали, товарищ прапорщик? - монотонно спросил майор.
   Толя-Жопа слышал подобное уже 20 лет. Сказанное не вызывало у него никаких эмоций. Он и сам на подобный вопрос ответил бы точно так. Поэтому прапорщик Ковшов зевнул и мотнул головой сверху вниз.
   - Отконвоируйте его в дежурную часть, - приказал майор, - рапорт доставит мой санитар.
   Толя-Жопа ничего на свете не боялся. Он обладал завидным здоровьем, в любую погоду исполнял свою службу без бушлата или шинели, презрительно поглядывая на мерзнущих коллег, каждый день съедал здоровенный шмат деревенского сала, ничего, кроме пива, не пил и при необходимости мог уложить быка ударом кулака между рогов. Но невидимые палочки Коха вызывали в его невежественной головке смутную неприязнь. И, если, например, про гром Толя-Жопа еще со школы прапорщиков имел научное объяснение, что "это молнии стукаются в небе", то палочки туберкулеза все-таки его настораживали. Поэтому Ковшов уперся, сказав:
   - Чего это я его в дежурку поведу, волка тряпичного? Он там всех перезаразит этими бацильными палочками.
   В глубине души санитарный майор тоже не питал доверия к таинственным палочкам. Он предпочел бы, конечно, чтоб они витали в помещении охраны, чем в великолепном дизайне санчасти, но по нелепой прихоти судьбы его вотчина носила лечебное направление. А туберкулез никак нельзя было отнести к нарушению режима. Поэтому в кабинете повисло тревожное молчание, во время которого прапорщик смотрел на майора, а майор на блестящую столешницу. Профессор же смотрел прямо перед собой. Его сознание в этот момент обдумывало вопросы структурной лингвистики, а подсознание чесалось и мечтало о глотке чифира и жирном педерасте.
   Напряжение разрядило селекторное сообщение. Жестяной голос начальника оперативно-режимной службы майора Токарева разыскивал осужденного Брикмана для предоставления его в штаб.
   Майор Токарев отличался высоким ростом, военной выправкой, металлической дикцией и непримиримостью к нарушениям режима содержания. Он был прислан в Калининград из Москвы, свою службу в колонии расценивал, как ступень к передвижению в Управление, успел уже уволить трех оперативников, поймав их во время продажи чая осужденным, и в чем-то превосходил даже главного человека лагеря полковника Васильева.
   Прапорщик Ковшов, не мыслящий жизни без службы, вытянулся по струнке, обнаружив кругленький животик, отдал репродуктору селекторной связи честь и быстренько увел осужденного из гостеприимного кабинета стерильного Момота.
   В кабинете майора Токарева профессор обнаружил высоко-поставленное общество. Там находился длинный Токарев, коротенький полковник Васильев, носящий среди осужденных ласковую кличку "Василиса", незнакомый гражданин в гражданском с унылым вытянутым лицом дятла, который впоследствии оказался прокурором по надзору за местами лишения свободы. Еще там была пышная дама, полная столичного шарма. Она представляла прокуратуру РСФСР.
   Профессору не предложили сесть. Его спросили сухо:
   - Жалобу в Москву писали?
   - Писал... - вспомнил профессор коварное перо Верта-Адвоката.
   - Рассмотрена, - столь же сухо сообщили профессору. - Вот, товарищ из Москвы к вам.
   И профессор услышал от столичной богини, что нерадивый следователь и раньше принуждал доверчивых осужденных давать ложные показания, избавляясь от груза нераскрытых дел, и,.что Прокуратура РСФСР приняла необходимые меры: профессорское дело в данный момент пересматривается, мера пресечения на этот период изменена на подписку о невыезде, а профессор должен в двухчасовой срок покинуть колонию, в которой ему теперь находиться не положено.
   Дятлообразный прокурор задал уставной вопрос - нет ли у товарища Брикмана жалоб на условия содержания в колонии, на что профессор, загнав титаническим усилием ликующее подсознание в мозговой уголок, сказал, что всем доволен. Он действительно был доволен, но не колонией, а тем, что удержал контроль над голосовыми связками, не дав им произнести: "сучья зона, все менты - волки тряпичные, а майор Момот - петух голожопый".
  
  
   Оставшиеся два часа были заполнены до отказа. Профессор еще только выходил из штаба, а в бараке уже варилось ведро чифира. Все зоновские "авторитеты" собрались на проводины. Давались различные поручения на волю. Спешно готовились некоторые ценности для передачи надежным людям. Профессор рассматривался коллегами, как почтовый вагон, который надлежит загрузить до отказа.
   Если разнообразные "ксивы" почтенный ученый просто приклеил лейкопластырем к бедру, то ювелирные украшения требовали более серьезного хранилища. Их очень качественно изготавливали зоновские умельцы из серебра и золота. Серебро выплавлялось из различных электроприборов, золото попадало в лагерь, в основном, через комнату свиданий в виде обручальных колец. Кроме того, большим спросом пользовались перстни из металла, имитирующего золото, - "рандоля". Пробы ставились любые, по желанию заказчика. Единственным местом для размещения изделий из драгметалла была, простите за реализм, прямая кишка. Этот физиологический орган прежнего профессорского тела в прошлой жизни никогда не смог бы вместить длинную полиэтиленовую "колбасу", начиненную сережками, крестиками, перстнями. Но нынче анус принял весь товар безропотно, что свидетельствовало о высокой степени подготовленности и прямой связи между душой и телом.
   Нельзя было избежать и еще одного ритуального действа, необходимого освобождающемуся - последнюю помывку в лагерной бане. Профессор мылся на совесть, стараясь не думать о смутном и опасном бытие на воле, где его не ждали больше профессорский оклад вкупе с другими льготами его ранга. У него на воле не было больше даже квартиры.
   Профессор хотел было посоветоваться с могучим подсознанием, но подсознание связно могло произносить только простейшие фраза, типа: "волк тряпичный" или "падла бацильная". В роли советчика оно выступать не желало, излучая мощные импульсы радости. Эти импульсы ассоциировались в привыкшем к корректной расстановке данных мозге ученого Брикмана с какими-то безумными оргиями, ящиками водки и обнаженными женскими телами.
   Последние объятья с уголовными коллегами, последняя проверка в пропускном пункте между жилой зоной и штабом, последний визит в кабинет заместителя начальника колонии по оперативно-режимной работе.
   Майор Токарев выразил на лице радость по поводу досрочного освобождения гражданина, а теперь уже товарища Брикмана. Полковник Васильев, заглянувший к своему заму, посмотрел на Дормидона Исааковича снизу вверх и произнес важно:
  -- Надеюсь, мы расстаемся не надолго, товарищ уголовник? - И вручил ему бумагу:
  --
   "Наказ-памятка
   администрации учреждения освобождающемуся.
   Товарищ Брикман. Сегодня вы становитесь полноправным гражданином советского общества, перед вами открываются широкие возможности для честной трудовой жизни. Мы надеемся, что вы пересмотрели свои жизненные понятия, серьезно обдумали совершенные ранее ошибки. Администрация всемерно стремилась помочь вам осознать сваю вину перед обществом, повысить политический, общеобразовательный и культурный уровень, приобрести специальность. Мы выражаем уверенность, что вы будете добросовест-но трудиться на благо нашей любимой Родины, строго соблюдать советские законы и правила социалистического общежития. Всегда помните, что где бы ни пришлось вам жить и трудиться, вы обязаны дорожить честью советского гражданина.
   В день вашего освобождения даем вам несколько добрых советов. В пути к месту следования ведите себя достойно, не употребляйте спиртные напитки, будьте выдержанным, не заводите случайных знакомств. Прибыв к месту жительства, сразу же обратитесь в милицию. Здесь вы получите паспорт, решите вопрос о прописке, вам окажут помощь в трудовом и бытовом устройстве. Если встретитесь с трудностями при решении этих вопросов, обратитесь в местную юридическую консультацию, где вам помогут выяснить некоторые правовые вопросы.
   Стремитесь к знаниям. Используйте имеющиеся возможности в повышении своей трудовой квалификации и общеобразовательного уровня. Любите книгу, искусство, занимайтесь физкультурой и спортом. Добросовестно выполняйте общественные поручения. Будьте самостоятельны и честны в своих действиях, учитесь разбираться в людях, оценивайте их не только по словам, но и по делам. Если ранее у вас были сомнительные приятели, не восстанавливайте с ними связь. Помните, что хороший друг i это добрый советчик и наставник. Он всегда предупредит от неверного шага.
   Будьте хорошим семьянином, воспитывайте детей достойными строителями коммунистического общества. Не омрачайте недостойным поведением своих близких, не лишайте их радостей жизни.
   Поддерживайте с нами письменную связь. Сообщайте о своей жизни. Желаем успехов и большого настоящего счастья!
   Администрация учреждения".
  
   Звонко щелкнули железные створки второго КПП, сержант наружной охраны проверил документы бывшего зэка, с жужжанием отодвинулась вторая металлическая калитка и профессор вышел с территории исправительно-трудовой зоны N 9 на территорию свободной экономической зоны "Янтарь".
  
   Я с удовольствием продолжил бы слушать собственный треп, но появился Филин и довольно бесцеремонно прервал литературное пиршество.
   • Верт, через час сходка начинается, а ты тут кофе попиваешь и пацану голову морочишь. Я же тебя просил его не трогать. Он же, дурашка, всему верит.
   Филин взял Белого за плечо и сказал, глядя тому в глаза:
   • Адвокат просто прикалывать любит. А твой папа - нормальный мужик. И Верт его в зоне поддерживал, облегчал ему жизнь.
   Потом Филин перевел взгляд на меня и под этим взглядом и дурашливо изобразил смятение, встал со стула и засеменил к выходу их кафе. Впрочем, я и сам понимал, что надо поприличней одеться - сходка серьезная. Да и проблемы на ней решаются важные. Приди на место Пахана вор мне чуждый - отпадет лафа свободного поиска. Нагрузят меня воровскими делами по уши, а то и вовсе попрут, как чуждый элемент.
   Филин проводил меня до номера и подтвердил мои размышления короткой фразой:
   • Не будь лопухом. От того, кто Паханом будет, не только моя судьба зависит.
   Ясно, что он сильно рассчитывал на статус воровского вожака. Не помню уж у кого, кажется у Киплинга, я читал, что власть опьяняет сильнее, чем вино. Как это, надо вспомнить? Кажется так:
   Что опьяняет сильнее вина?
   Женщины, лошади, власть и война.
   Насчет лошадей - не знаю, а власть - штука заразная. Лично мне она и даром не нужна.
   Думая о власти я вошел в свой номер и включил телевизор. Как оказалось - весьма кстати: шла криминальная передача и диктор торжественно сообщал, что в Красноярске задержан и скоро предстанет перед судом серийный маньяк бывший майор санитарной службы МВД Момот О.П.
   Радостно закурив я устроился в кресле поудобней. Надо же, стоило только подумать о гаде...
   • Сотрудник уголовного розыска, - обнаруживший маньяка и успешно проведший его задержание, - коряво вещал диктор, - представлен к награде. Если медицинская комиссия не признает убийцу психически недееспособным, то суд, скорей всего, вынесет высшую меру наказания. Но это не утишит горе родителей, чьи дети кончили свою жизнь в руках маньяка.
   Смотрите репортаж нашего специального корреспондента из Красноярска.
   На экране возник тот самый двор, где я схватил с помощью Маши майора. Потом камера крупно показала и самого Момота. Видимо проводился следственный эксперимент с выездом на место совершения преступления. Вид у Момота был достаточно бодрый. Я с раздражением подумал, что Калитин не выполнил мою просьбу и не сунул майора в общаковскую камеру. Если бы он там побывал, вид у него был бы не такой.
   В дверь постучали.
   • Да, - раздраженно сказал я, - открыто.
   Вошел Белый.
   • Извините, - предупредил он мое недовольство, - меня прислал Филин. Тут я принес некоторые данные по предстоящему собранию. Вам там надо будет выступить и поэтому следует знать некоторых оппонентов из противоположной фракции.
   • Ну, ты даешь! - восхитился я. - Никто, наверное, так еще воровской сход не называл. Как ты на своего отца похож, интеллигент. Нет, не внешне. Манерами. Ладно, посиди пока, я досмотреть хочу. Это, вон, тот самый майор Момот, о котором я тебе рассказывал. Его на следственный эксперимент привезли.
   Глава 10
   Желток никогда не мыл руки после отправления малой нужды. Хотя был весьма чистоплотен. Сейчас он в своем номере священнодействовал в туалете: тщательно намыливал свой пенис. Эту процедуру он проделывал несколько раз в день. Своим членом Желток гордился, очень его берег и соблюдал в чистоте. Хотя, за исключением четырех "шаров" под наружной плотью и одной "шпалы", вшитых еще в молодости, пенис Желтка ничем особенным не выделялся.
   Старый вор смыл мыльную пену, как следует ополоснул своего "дружка" и тщательно высушил тонким полотенцем из чистого хлопка. Он был собран сегодня, так как считал смену власти решающим моментом в своей жизни. Его мечта вернуть золотое время непмановских воров - аскетов могла воплотиться в реальность, если он получит должность центрового пахана.
   Желток не понимал, что его время ушло, что никто из воров, за исключением его немногочисленных сторонников, не согласиться жить только воровской идеей, во всем себя ущемляя. Люди хотели за свой риск иметь реальные блага, и глупо было их за это винить. Рядовой вор рисковал и собственным здоровьем, и свободой. Он охотно отдавал положенную долю в "общак", так как в случае осуждения сам из этого общака "подогревался. Но экономит в краткие миги свободы вор не хотел. Напротив, он хотел как следует гульнуть и действительно гулял, прокучивая украденное. Потом вновь шел на дело и вновь спускал все в купеческой щедрости загула.
   Другой жизни рядовой вор не ведал и она его вполне устраивала.
   Понятия Желтка сформировались в то время, когда воровское братство противостояло мощной полицейской системе царского режима. В период военного коммунизма ворам тоже приходилось нелегко - их расстреливали без суда и следствия. В те времена преданность идеи была важней собственного благополучия. Воры противостояли государству, образуя в нем свое собственную мини-державу. Нынче, когда государство как таковое практически развалилось, ворам не было необходимости соблюдать идеологическое противостояние. Более того, воровские принципы проникали в саму систему прогнившего государства: ими руководствовались и финансисты, и торговые бизнесмены, и политические фавориты. Даже лексика уголовного мира стала активно проникать в речь. Журналисты, нувориши из "новых русских", подростки, партийные марионетки бойко лепетали "на фене", считая, что они говорят на языке "народа".
   Желток заблуждался, но, как все фанатики, не подозревал о своем заблуждении. Он находился так далеко от рядовых исполнителей, что весь его аскетизм давно превратился в игру, принимаемую всерьез только им самим. И, если Желток ел молодую картошку среди зимы, то его иронические выпады в адрес любителей черной икры были фальшью. Деликатес - понятие растяжимое. Рассыпчатая отварная картошечка в январе, политая желтым крестьянским маслом, и жирная селедочка под шубой нарезанного кружочками лука, ничуть не хуже экзотического омара. И не каждый такой, исконно русский, деликатес может себе позволить.
   Желток мог. И ел эту пищу, прикусывая духмяный домашний ломоть хлеба. Хлеб ему пекли в русской печи из отборной пшеницы.
   В соседнем номере готовился к выходу на сходку Барин. В отличии от Желтка этот вор к пище был равнодушен. как и к одежде. Он, если проанализировать, был интуитивным аскетом. Конечно, при его возможностях, равнодушным к быту стать нетрудно. Ведь, появись у него такое желание, он мог получать любое лакомство с любой точки земного шара самолетом. как и одежду. Само осознание доступности всего, что он захочет, лишало эти желания свежести. Ему было достаточно знать об возможности их исполнения.
   Барин держал специальный детдом-интернат для детей, чьи родители отбывают наказание. Но мало кто знал, что построил он это шикарное учреждение не из-за заботы о подрастающем поколении. Барин был болезненно тщеславен, и этот щедрый акт приносил ему обильную жатву хвалы. Кроме того Желток был скрытым педофилом. Общение с детьми (сиротами при живых родителя) доставляло ему эротическое удовольствие. Хотя, тут надо отдать Барину должное, он никогда не переступал в этом общении этические нормы. Не исключено, что удачливый вор и сам не осознавал корней этого удовольствия. Как все эгоисты Барин не умел думать о себе плохо. Педофилия же среди уголовников считалась явлением постыдным. По крайней мере, открытое ее проявление. Не даром в камерах носителей 120 статьи - развратные действия в отношении малолетних - быстро чуханили ("опускали").
   К власти Барин стремился только из тщеславия. Никакой программы по сохранению и развитию воровского клана он не имел. Материальной выгоды он у власти тоже не искал - он и так был чудовищно богат. Почти половина доходов от фальшивых авизо осело в его карман. Его вклады в различные банки и акционерные общества приносили стойкий доход, на эти дивиденды можно было бы припеваючи жить населению небольшого городка всю жизнь. И, хотя Барин экономностью не отличался, его богатства не уменьшались, а, наоборот, прирастали за счет процентов.
   Готовился к сходке и я. Я проглядывал досье на участников, составленное интеллигентным Белым, делал для себя пометки. Я знал, что обязан выступить в поддержку Филина и включил все свои авантюрные способности для успешного выступления на сходе.
   Неожиданно меня привлекло рекламное объявление по радио. Я мгновенно сосредоточился и вслушался, делая в памяти невидимые для посторонних пометки. Тут вошел Филин.
   • Ну, Адвокат, - сказал он, - ты что ж, думаешь, что сход одного тебя ждать будет? Пятнадцать минут осталось до объявленного времени!
   • Подожди, Филин. сказал я. Сходка - сходкой, а я тут набрел на гигантскую идею.
   По радио услышал. Совершенно случайно. Ну, не мельтеши. После сходки жизнь не остановится, а тут миллионы баксов
   светят почти без напряга.
   Филин взял себя в руки. Видно было, что он одновременно и рассержен, и заинтригован. Он сел в кресло и налил себе на два пальца "Рябины на коньяке"
   из моего алкогольного фонда. Выйдя из запоя, я в бар уже не наведывался и теперь, пока Филин его обследовал, даже удивился тому, сколько разных напитков я успел набрать за два дня
   беспамятства.
   • Следовательно так, - сказал я внушительно, - суть объявления в том, что в Москве фирмам "Жилкомсервиз" продает квартиры
   за 20% их стоимости. Я, как услышал - не поверил. Позвонил в Москву. Действительно, это "Жилком" заключает договора с пожилыми одинокими людьми о пожизненном их содержании взамен за квартиру.
   И одновременно продает эти квартиры за ничтожную сумму - 20% - это где-то 4-6 штук зелени за нормальную хату - и взваливает заботу об этих стариках на покупателя. Смотри, как хитро. Они тратятся только на объявления, на рекламу.
   И по пять кусков с каждого фраера. А что там дальше будет -0 их не колышет. Кто-то умрет, кто-то договор нарушит, кто-то вообще слиняет. Пока все рассосется этот "Жилком" и сам растает, как снежный ком в майскую оттепель.
   А какой разгул для криминала. Я уверен, что московские уркачи уже вовсю делят стариков и старух и помогают им побыстрей хаты освободить.
   • Ну и что? - недоуменно спросил Филин. - Мы то тут каким боком?
   • Всеми боками. И лицом. Лишь бы не жопой. Не надо никого мочить, пусть старики доживут положенное. Мы приберем все эти квартиры без труда и почти без затрат.
   Представь, что появляется реклама такого же содержания, но с ценой в 10%. Две-три штуки и пожизненное содержание в сумме, например 100 200 баксов в месяц. Потенциальный покупатель может познакомиться с владельцами, прочитать их медицинскую карту и получит все гарантии.
   Если бабусе лет 70, то, даже если она еще лет пять проскрипит, общая сумма увеличиться всего тысяч на десять. Пустяк, особенно, если учесть, что нормальная двухкомнатная хата в спальном районе в Москве стоит не дешевле 40-50 тысяч.
   • Допустим, - Филин долил в бокал "Рябиновки". - Ну, и что дальше?
  
   Дальше еще проще. Мы в частной беседе с клиентом гарантируем ему вселение в течении года, если он заплатит после получения ордера не десять, а пятьдесят процентов стоимости. Если не сможем его за год вселить, так и остается 10 процентов с содержанием стариков.
   • Допустим, - опять сказал Филин.
   • А стариков мы просто-напросто переселим. Сюда, на Черное море. Пожизненно. Хата в Семиизе, например, стоит 15 -17 тысяч долларов всего.
   Премия при заключении с квартировладельцами договора у этого "Жилкома" - телевизор. У нас премией будет поездка на курорт, на Черное море. Какой дед откажется!
   И тут-то наши психологи предложат ему или ей остаться у моря насовсем. И взамен получить бесплатную квартиру. Ну, свою московскую, естественно, они переписывают на нас. И, чуть позже, когда московская хата станет нашей мы намекнем,
   что пожизненное содержание кончилось, она же с нами поменялась. Если хочешь и дальше жить на халяву (заметь, что тут сто баксов - громадная сумма по сравнению со столицей, тут пенсионеры т силы десять долларов получают карбованцами)
   то пускай черноморскую хату на нас в завещании оформит. Усек. Мы и тут хату не теряем, будто в аренду сдаем на время, и там приобретаем сразу. Год - это я так взял, с потолка. Может за месяц все сладим. А те квартиры столичные, что сразу не продадим, можно выгодно сдавать.
   Двести-триста баксов в месяц за пустую хату - тоже деньги.
   Я выдохся и замолчал. Открыл бар, пошарил в его прохладной глубине и, к сожалению, так и не нашел ничего безалкогольного. Пришлось сходить в ванную и попить из крана. Когда я вернулся, Филин уже улыбался.
   • Да, Верт, - сказал он,- башка у тебя варить, ничего не скажешь. Надо еще, конечно, посчитать, детали утрясти, но в целом идея грандиозная и может принести большие барыши.
   Плохо только, что Москва и квартирные дела поделены между серьезными группировками. Но, впрочем, у них другие методы и другие приемы. Тут мы, вроде, как с ноу хау выступаем и не на чью мозоль кроме "Комунхоза" не наступаем.
   А потом... - он допил бокал и встал, - потом будет потом. Давай, Верт, минут через 20 ждем в конференц-зале.
   Он вышел, а я прошел в ванную, сполоснул лицо и попытался настроиться на нужную волну сходняка. Идея с квартирами кружила мне голову, перестроиться было трудно.
   Тем ни менее через пару минут я свежий и серьезный входил в большой конференц-зал, где собрались авторитетные воры,
   будучи вполне готовым к борьбе за Пахана и Филина.
   И тут злодейка-судьба вновь решила преподнести мне сюрприз. Честно
   говоря, я был уверен, что сюрприз этот уготован именно для меня, а
   остальные пострадавшие виновны лишь в том, что связались со мной.
   Пусть косвенно.
  
   Я еще успел окинуть взором почти полный зал, отметил Желтка,
   окруженного шестерками, иронически подумал, что псевдоаскет Желток толст до
   чрезвычайности - щеки свисают на тройной подбородок, а дешевый пиджак
   топорщиться на пузе. Барин, в отличии от Желтка, смотрелся именно как аскет.
   Сухой, скелетообразный, в легкой курточке, обвисающей с его тощих плеч, с
   ввалившимися щеками, будто он не ел две недели...
   Впрочем, больше рассматривать собравшихся я не мог. Глухо затрещали выстрелы,
   нечто прошуршало около моего уха и тупо ударило в створку двери. Я не менее
   тупо уставился на это нечто. Короткая стрела вибрировала в двери, войдя в
   дубовую древесину почти на половину.
   Не хрена себе, подумал я, смещение эпох, что ли?
   Последней мыслью было то, что хорошо бы оказаться где-нибудь в зоне, где
   никаких неожиданностей не бывает. Потом наступила темнота.
  
  
   Темнота исчезала медленно, будто было вязкой, как кисель. Моя многострадальная голова сразу отметила, что по ней влепили чем-то твердым и тяжелым. Терять сознание этой голове было не привыкать. Я чуть-чуть приоткрыл веки, стараясь не шевелиться. Приходя в себя лучше не подавать вида, что ты уже очухался.
   Темнота перестала быть столь вязкой, но полностью не рассеялась, сменившись полумраком. В этом полумраке я разглядел знакомую фигуру Филина, который занимался совершенно непонятным делом: тер кончиками пальцев по круглому камню, зажатому между колен.
   Я скосил глаза налево, направо, осторожно повернул голову. Помещение, в которое меня на сей раз определил Рок, напоминало тюрьму времен инквизиции. Обычная яма с глиняными стенами, глиняным полом и решеткой в овальном отверстии наверху. Сквозь решетку тускло светилось небо, а в этом сером небе ярко горела звезда. Возможно это был Сириус.
   • Филин, - сказал я тихо, - ты что, таким оригинальным способом занимаешься онанизмом?
  
   Филин хмыкнул.
   • Ладно, - продолжил я, осторожно ощупывая шишку на затылке, - ты меня в курс дел не введешь? Что, инквизиция восторжествовала, мы в Испании?
   • Скорей в Татарии, - загадочно сказал Филин. - Это татары в яму заключенных сажали. Слышал про татаро-монгольское иго?
   • Это то самое иго, под которым мы триста лет спину гнули?
   • Во, во! Оно самое. Нас триста лет татары гнули, но не могли никак согнуть, за семьдесять же так согнули, что триста лет не разогнуть. Крымские татары нашу сходку повязали. Охрану расстреляли из луков, а все воры сидят по ямам. Так что возрадуйся отрок, татарское нашествие началось перед началом 21 века.
  
   Я немного помолчал, переваривая информацию. Потом сказал:
   • Ну и ну!
   • Действительно, - будто бы обрадовался моему глубокомысленному высказыванию Филин, - очень ты это тонко подметил. Ладно, не ссы. Сейчас ногти наточу и будем прорываться. Утро уже, ты всю ночь в беспамятстве провалялся. Теперь следи за моими действиями и учись.
  
   Будто в подтверждение слов киллера решетка над нами скрипнула, раздалась незнакомая речь и в яму опустилась лестница.
   • Эй, воры, - сказали сверху, - давай вылезай быстро - быстро.
  
   Я полез первым, думая над странным выражением "наточу ногти". На аллегорию эта фраза не походила, хладнокровный убийца Филин не питал склонности к литературным изыскам.
   Глава 13
   Мы вылезли из ямы и огляделись. Собственно, мы могли и не оглядываться -
   сумрак скрывал даль, а вблизи виднелись некие бараки, не дающие информации, но
   напоминающие зону. Нас ввели в ближайший. Сопровождающие нас обладали плоскими
   лицами, узкими глазами и, что меня удивило, были вооружены только саблями.
   • И у нападающих не было огнестрельного оружия, - сказал Филин, чутко реагируя
   на мое смятение, - много было лучников, были и с копьями. Жалко ты не видел
   как копье пробивает человека.
   Я даже не "нукнул". Я был смущен. В моей, столь богатой приключениями жизни,
   ничего подобного не было. Не было аналогов происходящему. Я, наверное впервые,
   был смущен и не знал как себя вести.
   В зале без малейших признаков мебели находились почти все участники сходки.
   Воры вели себя по-разному, но смущены и растеряны были все. Вдоль стен зала
   стояли татары. Все они были вооружены архаично: булавы, сабли, ятаганы... У
   многих с пояса свешивались петли арканов. Я припомнил из художественной
   литературы, что арканы для татар были то же, что для индейцев лассо.
   • Филин, - подошел к нам Барин, - ты что-нибудь понимаешь?
   • Что тут понимать, - ответил Филин мрачно, - твоя беда, Барин, в любви к
   прогнозированию. Ты лучше, как я - живи моментом. А в данный момент ясно то,
   что мы захвачены с некой целью и что нам нужно слинять. Не обязательно всем.
   Достаточно двум - трем. Чтобы поднять нашу команду этого количества хватит.
   Барин пробурчал что-то недовольное, но больше вопросов задавать не стал. Я же
   высматривал Пахана или хотя бы Белого, но их в зале не было.
   Тут к нам подошел мрачный янычар, (ну, а как иначе назвать этого,
   голого по пояс чучмека в тюрбане и с кривой саблей за волосатым
   пузом, перетянутым кушаком), и предложил следовать за ним. Мы
   последовали. И, пройдя длинным коридором, соединявшим эти идиотские бараки,
   вошли в небольшую комнату устланную коврами. Ковры эти были и на стенах, а на
   полу так, кажется, лежали в три слоя. В углу комнаты на возвышении под
   парчовым балдахином сидел толстяк в одеждах какого-то древнего века. По
   сторонам от него стояли такие же полуголые янычары с саблями наголо.
  
   • Хан будет с вами говорить, - появился откуда-то сбоку тощий фраер.
   • А ты что, переводчик? - зло спросил его я.
   • Толмач, - вежливо ответило это чудо гороховое.
   • Тьфу, - сплюнул я, не считая необходимым притворяться, - театр устроили.
   Играете в Чингис хана, что ли?
   • Хан имеет сообщить, - не обращая на мои эмоции внимания, начал вещать
   толмач, - что он вынужден был прервать собрание уголовных авторитетов, так
   как имеет к ним предложение. Хан имеет сказать, что он никому не хочет вреда,
   но Крым был и должен быть татарским. Он разрешит иноверцам жить на этой,
   исконно нашей территории, но ему необходимо официальное признание суверенитета
   Крыма. Поэтому хан имеет к ворам предложение.
   • А еще что он имеет, твой хан?! - не сдержался я.
   • А еще он имеет привычку отрубать ослушникам головы, - ехидно сказал толмач.
   И добавил:
   • А еще он любит сажать на кол. Очень, скажу вам, неприятное ощущение -
   садиться на кол.
   • А ты мне, сявка болотная, не угрожай, - завелся было я.
  
   Но тут Филин счел необходимым вмешаться.
   • Завязывай, Верт, - сказал он тихо, - мне время нужно, а ты тут волну гонишь.
  
   Я замолк, а толмач продолжил вещание.
   • Хан предлагает ворам ежемесячно десять процентов от всех доходов полуострова
   в течении десяти лет, если они помогут ему стать его властителем и отсоединить
   его от Украины. Если же воры не захотят ему помочь, то он обменяет их на
   согласие украинского правительства вступить с ним в переговоры. Хан имеет
   сообщить, что задержание всей воровской верхушки отснято на видио и будет
   передано во все информационные агентства мира с соответствующими комментариями.
   В особенности будет подчеркнуто, что Крым давно стал местом беспредела, где
   воры имеют больше власти чем государство и что Крым перестает быть знаменитым
   курортом, так как люди просто бояться сюда ехать.
   Я слушал этот бред и думал о том, что среди фанатов - татар даже Филин не
   сможет ничего сделать. И наточенные ногти вряд ли ему помогут. Загадка этих
   ногтей меня интересовала гораздо больше, чем угроза собствоеному здоровью. Я
   не считал себя какой-то там фигурой среди авторитетов и поэтому совсем не
   задумывался о том, как будет решена проблема. Это не мои проблемы. Есть Пахан.
   Барин есть, миллионер, Желток, другие... ИМ решать. А я что, в любом случае
   они найдут выход.
   • В Крыму сейчас находиться 120 тысяч татарских патриотов, - продолжал толмач.
   • Они готовы по сигналу захватить все стратегические точки и полностью
   блокировать местную власть и экономику. Более того, Севастопольская эскадра
   так же будет захвачена и все корабли выйдут в море, растянуться вдоль
   береговой полосы и наведу орудия на жилую территорию. При любой попытке
   Украины вмешаться вся огневая мощь будет обрушена на мирных граждан. Мы
   устроим такое крошево, которое немцы не смогли устроить. И ответственными
   будут правители Украины.
   • А что, - опять тихо сказал Филин, - это может сработать. Или они уничтожают
   Крым или Украина им этот Крым передает. Своеобразная затея.
   • Если у вас есть вопросы, вы можете их задавать? - закончил татарин.
   • А что это вы у нас двух спрашиваете, - спросил я, - сходняк - орган
   коллективный. Кроме того, мы люди маленькие, есть и постарше. И где, наконец,
   Пахан?
   • Мы достаточно точно изучили расстановку сил в вашем воровском хозяйстве, - с
   прежним ехидством сказал толмач, - и прекрасно -знаем, какую роль играет
   Филин. Мы, конечно, проведем потом беседу со всеми, но сейчас надо решить
   вопрос приватно (я удивился этому слову в его устах), прозондировать, так
   сказать ситуацию с интеллектуальной верхушкой. А Пахан скоро подойдет. Ему
   немного плохо с сердцем, у него сейчас врач.
   • Ладно, я понял, - сказал Филин. - Но теперь хотел бы все это услышать от
   самого хана.
   • Пожалуйста, приглашающе повел рукой толмач в сторону шикарного насеста с
   толстяком в парчовом халате.
   Филин двинулся. Я и раньше замечал у него кошачьи повадки, но только сейчас
   понял почему он суперкиллер. Он только что стоял тут, рядом, а теперь будто
   перетек к хану и, не успели янычары даже глазом моргнуть, сказал ему ровным,
   спокойным голосом.
   • Вот тут, в воротнике у меня очень сильный яд. Смотри, я провожу ногтем по
   воротнику, ткань вспарывается, теперь ноготь покрыт ядом. Действует он, попав в
   кровь.
   Пока все мы обдумывали эту фразу, Филин легко вскинув руку погладил левого
   охранника о обнаженному животу. И продолжил, наблюдая за тем, как мгновенно
   скорчившееся и обмякшее тело опускается на ковер:
   • Теперь не мы у тебя в заложниках, а ты у нас. Правда смерть легкая, быстрая.
   Не то, что на колу.
   Хан смотрел на Филина тупо моргая. В зале стояла мертвая тишина. Каждый по своему переваривал случившееся. Лично я был от киллера в восторге. Действительно, как тут защитишься?
   А Филин тем временем так же легонько, как котенок лапкой, погладил второго
   янычара. Теперь они с ханом были на помосте одни. И Филин уже сидел с ним
   рядом, держа смертоносную руку чуть на отлете.
   Глава 11
   Если я умру в своей постели, (хотя люди моей профессии редко умирают
   естественной смертью), то наверняка буду перед смертью вспоминать
   этот сумбурный и нелепый год. Год, который начался побегом из зоны
   строгого режима. Год, когда меня травили и менты, и воры, считающие,
   что я их подставил, и неведомые мне Серые Ангелы.
  
   Год, который подарил мне дочь - подростка, нежное мое чудо с огромными
   глазами. Год, в котором я из гонимого афериста превратился в законного вора.
   Год, столкнувший меня с маньяком Момотом, майором МВД. Педофилом, которого
   даже кастрация не утихомирила.
   И особенно остро будет вспоминаться тот момент, когда я стоял в средневековой,
   устланной коврами комнате в Крыму, захваченный ошалевшими татарами, и, ликуя,
   смотрел на суперубийцу Филина, сидящего рядом с ханом.
   Как изменчива и капризна судьба! Как любит она, приласкав, показать фигу или
   стукнуть по голове в момент наивысшего наслаждения. Как непредсказуем этот
   идиотский мир. Остановите земной шар, я хочу сойти! Нет, этот поезд следует
   без остановок. От начальной станции, когда мы ошалело падает из уюта утробы в
   шумную бестолковщину повседневности, до станции конечной, где покой и хлад
   могилы.
   И поэтому, ожидая, что захваченный хан, заложник заложников, прикажет подать
   нам карету, я только рот открыл, услышав ехидный смешок толмача.
   • Адвокат, - хихикал толмач, - я вас с Филином достаточно изучил. Неужели ты
   думаешь, что та толстая кукла на помосте и есть хан. Хан нашего движения по
   возвращению крымским татарам родины стоит перед тобой. И до него шаловливая
   лапка с ядовитыми коготками не дотянется.
   Он отступил на шаг и вынул из халата УЗИ. Впервые на невозмутимом лице Филина
   я прочел растерянность.
   • Эх вы, воришки, - продолжил татарин, - куда вам мериться с целой нацией. Мы
   семьсот лет командовали половиной земного шара, а уж с горсткой обнаглевших
   воров как-нибудь справимся. Посидите ка ребята еще в яме. Сутки на раздумье у
   вас есть. А потом передам всю кодлу с подробным досье на каждого Украине или
   России. Для меня международный имидж сейчас важнее сантиментов. Хотя, не
   скрою, при захвате Крыма вы могли бы быть полезны. Но зато какой рейтинг: хан
   за сутки арестовал всех воров СНГ, всю верхушку, всех руководителей. Уж он то
   наведет порядок на знаменитом черноморском побережье.
   И вспоминая все это, я скажу внукам (если Маша подарит мне их), я скажу этим
   огольцам, чтобы они никогда не спешили радоваться. Всегда надо готовиться к
   худшему - легче переживать разочарование.
   Но впрочем, скажу я им потом, в горе надежда - земной компас. И чем хуже
   сейчас, тем лучше будет потом. И сказав это, я вспомню, как вновь открылась (
   или откроется) решетка над нашей ямой и уютный голос Серого Ангела Ивана
   Ивановича скажет:
   • Выходите, Верт. Экий вы неловкий, вечно попалдаете в неприятности. Глаз за
   вами нужен и глаз. Выходите, моя фирма подавила восстание этих ненормальных
   татар. Официальный заказ Украинского правительства. И сегодня я угощу вас
   котлетой по-киевски. Собственного изготовления. Ваш близнец ждет вас и не
   дождется. Пора решать правительственные дела.
   Глава 12
   Если я умру в своей постели, (хотя люди моей профессии редко умирают естественной смертью), то наверняка буду перед смертью вспоминать этот сумбурдный и нелепый год. Год, который начался побегом из зоны строгого режима. Год, когда меня травили и менты, и воры, считающие, что я их подставил, и неведомые мне Серые Ангелы.
   Год, который подарил мне дочь - подросток, нежное мое чудо с огромными глазами. Год, в котором я из гонимого афериста превратился в законного вора. Год, столкнувший меня с маньяком Момотом, майором МВД. Педофилом, которого даже кострация не утихомирила.
   И особенно остро будет вспоминаться тот момент, когда я стоял в средневековой,
   устланной коврами комнате в Крыму, захваченный ошалевшими татарами, и, ликуя,
   смотрел на суперубийцу Филина, сидящего рядом с ханом.
   Как изменчива и капризна судьба! Как любит она, приласкав, показать фигу или
   стукнуть по голове в момент наивысшего наслаждения. Как непредсказуем этот
   идиотский мир. Остановите земной шар, я хочу сойти! Нет, этот поезд следует
   без остановок. От начальной станции, когда мы ошалело падает из уюта утробы в
   шумную бестолковщину повседневности, до станции конечной, где покой и хлад
   могилы.
   И поэтому, ожидая, что захваченный хан, заложник заложников, прикажет подать
   нам карету, я только рот открыл, услышав ехидный смешок толмача.
   • Адвокат, - хихикал толмач, - я вас с Филином достаточно изучил. Неужели ты думаешь, что та толстая кукла на помосте и есть хан. Хан нашего движения по возвращению крымским татарам родины стоит перед тобой. И до него шаловливая лапка с ядовитыми коготками не дотянется.
  
   Он отступил на шаг и вынул из халата УЗИ. Впервые на невозмутимом лице Филина
   я прочел растерянность.
   • Эх вы, воришки, - продолжил татарин, - куда вам мериться с целой нацией. Мы семьсот лет командовали половиной земного шара, а уж с горсткой обнаглевших воров как-нибудь справимся. Посидите-ка ребята еще в яме. Сутки на раздумье у вас есть. А потом передам всю кодлу с подробным досье на каждого Украине или России. Для меня международный имидж сейчас важнее сантиментов. Хотя, не скрою, при захвате Крыма вы могли бы быть полезны. Но зато какой рейтинг: хан за сутки арестовал всех воров СНГ, всю верхушку, всех руководителей. Уж он то наведет порядок на знаменитом черноморском побережье.
  
   И вспоминая все это, я скажу внукам (если Маша подарит мне их), я скажу этим
   огольцам, чтобы они никогда не спешили радоваться. Всегда надо готовиться к
   худшему - легче переживать разочарование.
   Впрочем, по порядку. Растерянный Филин, ковровая палата и этот хитрюга -
   толмач, истинный хан, который, наверняка, никакой не хан, а обыкновенный
   аферист, затевающий переворот скорей всего на турецкие деньги. Турки давно
   мечтают прибрать к рукам Крым. И сделать это легче всего руками татар. Есть
   некое историческое и политическое обоснование. Ох уж мне, эти крымские
   татары!
   Ехидно улыбаясь, он повел стволом УЗИ.
   • Давайте, господа воры, на выход. Игра окончена. Надеюсь, что остальные на
   вашем примере будут посговорчивей. Я, ведь, специально вас первыми вызвали.
   Ты, Филин, авторитет большой. Почти Пахан. А, может, ты уже передумал?
   • Завтра скажу, - буркнул Филин. - Непонятно другое: зачем ты Верта со мной
   позвал. Аферист, вроде, никогда серьезным авторитетом не был? В законных-то
   всего ничего.
   • На Верта у меня свои планы, - ответил толмач, которого я никак не мог
   переименовать в хана. - Он - игрок. И слабость к нему Пахана известна. А с
   Паханом у меня разговор только предстоит.
   Он отошел к стене и нажал какую-то кнопку. Мгновенно на пороге выросло
   несколько янычаров.
   • Этого - в яму, - указал татарин на Филина, - всех остальных ведите. А ты,
   Верт, посиди. Стульев нет, мы по обычаю просто на коврах сидим.
   • Лучше уж я с Филином, в яму, - нашел я в себе остатки мужества.
   • Не получиться. Яму еще заслужить надо. А тебя, не исключено, кол ждет.
   Острый. Деревянный. Жиром смазанный.
   Филина увели. В комнату гуськом вошли воры. Впереди шел Барин, Желток
   замыкал шествие. Старый вор был разгневан, но виду не подавал. Тюрьмы и
   зоны учат людей сдержанности.
   • Рассаживайтесь, господа воры, - начал толмач. - Стульев нет, не взыщите.
   Садитесь прямо на ковры. Так у нас, татар, принято. Зато никто из нас
   радикулитом не страдает.
   Воры мрачно рассаживались вдоль стенок. Возле каждого застыли, как в
   почетном карауле, по два татарина с ятаганами и саблями наголо. Толмач
   подошел к помосту - трону и, небрежно спихнув толстого псевдохана, уселся
   на его место. И начал свою тронную речь. Ничего нового он не сказал: те же
   предложения, что и нам с Филиным. Но воры отнеслись к его словам серьезно.
   Первым высказался Барин.
   • Может, просто выкуп возьмешь. Деньги всегда деньги. Дам валютой.
   • И сколько же? - спросил татарин.
   • Ну, я думаю пару миллионов тебе хватит. Баксов, естественно. За всех.
   • За всех не знаю, но за тебя вполне достаточно. Как ты намереваешься мне
   их передать?
   • В Ялте есть филиал Дойчбанка. Выпишу чек, закажем деньги, получишь прямо
   из Германии. Хоть в марках, хоть в долларах. Обычно они такую сумму
   доставляют за двое суток.
   • Твое присутствие в банке обязательно?
   • Конечно. Есть некоторые секретные пароли, да и связаться мне надо с
   поверенным в Берлине. Но, если хочешь, деньги могут просто перевести на
   твой счет в любой банк мира. Если счета нет - откроют автоматом. Это и
   быстрей, и, надо сказать, безопасней. Нынче мало кто, кроме русских,
   работает с крупными наличными. Чековая книжка ничуть не хуже и удобней.
   • Прекрасно, махнул рукой толмач, - сейчас дам сопровождение и езжай,
   заказывай. Миллион наличными и миллион в чеках. Счет в этом же банке и
   открой мне.
   • Подожди, подожди, - сказал Барин. - Я же сказал - за всех. Хочешь, сумму
   увеличим?
   • Тут у нас 24 человека. Все - главари. Могу за эти деньги отпустить
   семерых. На твой выбор.
   Барин на секунду задумался, потом кивнул:
   • Согласен. Но, доверия у нас к тебе нет, так что этих семерых ты отпустишь
   сейчас, а лишь потом я поеду в банк. Заложником у тебя я сам и останусь.
   Я посмотрел на сухощавого Барина с уважением. Да, в нем было достоинство и
   широта жеста. И расчет. Конечно, он ничем не рискует, воры все ему вернут с
   наваром, никто из нас в долг жить не привык. Но все равно жест был хорош.
   Меня жутко интересовало - кого же выберет Барин. Ну, Пахана, это
   обязательно. А кого еще?
   К моему удивлению, кроме Пахана и других Барин назвал своего противника -
   Желтка. Тоже жест? Или тонкий психологический расчет? Большая воровская
   политика? Меня, естественно, не упомянули. Кому я нужен, новичок!? Разве
   что Серым Ангелам. Да и то из-за своего идиотского сходства с одним из них.
   Филин тоже назван не был. И это понятно. Он только для нашей команды
   величина, правая рука Пахана. Для остальных он просто киллер, штатный
   убийца. Скорей всего никто и не знает о его образовании, о его притязаниях
   на паханскую. должность. Все это должно было решиться на сходке, для чего и
   готовились определенные доводы, плелись интриги, вербовались сторонники. И
   все это осталось за кадром.
   Ушли освобожденные, увели в банк Барина. Желток за все время не сказал ни
   слова, но глаза на его одутловатом лице сверкали выразительно. Я не
   сомневался, что через час все воры СНГ будут приведены в боевую готовность.
   Зачем же тогда хан их отпустил? Он, ведь, не хуже меня понимает опасность
   контрудара? Или у него совсем другие планы, не те , о которых он говорил?
   Может, он просто хочет со всех получить бабки, а все его предложения - блеф?
   Дальнейшие слова татарина подтвердили мои догадки.
   • Вижу, что воевать за Крым вы не хотите. Что ж, с паршивой овцы... Кто
   какой выкуп осилит, давайте решайте. Принимаю только наличные или безналом
   на Дойчбанк.
   Через час в ковровой комнате остался один я. Если не считать двух полуголых
   янычаров у дверей.
   • Садись, Верт, - похлопал по подушке рядом с собой толмач. - Теперь мы
   можем спокойно поговорить. Филина хочешь выкупить?
   • У меня больших денег нет, сам понимаешь. Своих тысяч 60. А общаком Филин
   с Паханом командуют.
   • Какие деньги! - обиделся татарин. Ты что ж, не считал разве? Я за час
   твоих коллег выдоил на 12 миллионов долларов. И никто не будет отпущен,
   пока деньги не предъявит. Ты же слышал: кто-то звонить пошел, кто-то
   посыльных отослал. К вечеру большую часть соберут. Так что мне с тебя не
   деньги нужны, отнюдь. Я заметил, что тебе моя идея по захвату Крыма
   понравилась. Не хочешь ли в дело войти со мной на пару?
   "Что это они все на мне заклинились? - подумал я. - Нашли, понимаешь,
   ценность. Ну, Серые Ангелы - это понятно. Сходство. Воры тоже понятно.
   Понравился я Пахану, вот он меня и продвинул. А чем я татарам- то могу быть
   полезен? Тут я вроде совсем пустая карта."
   • Ты вхож к Серым Ангелам, - начал толмач и мне сразу все стало ясно.
  
   Воров этот узкоглазый пощипал быстро и эффектно. Теперь раскатал губу на
   Ангелов. Может он надеется на их военную поддержку? Вполне разумно, если
   так. Оставаясь за кулисами Серые вполне могут подключиться к такой крупной
   авантюре. Совместное владение Крымом дело выгодное.
   • Ты мог, - сказал я, не дослушав, - и сам с ними связаться. Твое
   предложение само по себе весомей, чем сотня таких мелких аферистов, как я.
   • Не прибедняйся, Верт, - резко сказал толмач. - Если ты, конечно, Верт. А
   не Николай Николаевич. А?
   У меня в груди родилась горячая волна и мгновенно смыла страх,
   неуверенность, растерянность. Даже жрать расхотелось. Такие волны
   появлялись во мне перед удачными авантюрами, в моменты крупных выигрышей в
   карты или рулетку. И сейчас шарик дрожал у зеро, на которое я поставил все
   свои фишки.
   • Откуда ты знаешь Николая Николаевича? - в лоб спросил я.
   • А вот и знаю. И знаю, что Николай Николаевич второй человек после Ивана
   Ивановича. И знаю какая громадная власть сосредоточена в ваших руках. И,
   если вы прикрываясь наглыми татарами, захватите Крым, то ровно половина
   всего, что мы с него будем иметь, ваша.
   • Почему ты решил, что я Серый Ангел? - опять спросил я.
   • Я провел подробный анализ жизни Верта. Он действительно мелкий аферист.
   И, вдруг, такое внезапное возвышение. Вор в законе, доверенное лицо Пахана,
   вершитель воровских судеб на малом сходняке в Красноярске. Не слишком ли
   резкая перемена. Одно дело, когда это Верт, Адвокат, который ничем
   особенным всю жизнь не блистал, кроме побегов. Другое дело, если это сам
   Николай Николаевич, один из семи. У меня есть фотография вашей Ангельской
   сходки. Хоть вы никогда вместе и не собираетесь...
   Он прервал фразу, а я, естественно, задумался: как это сходка, а вместе не
   собираются? Это было для меня новостью. Похоже, что и фразу-то прервал
   хитрый татарин с целью своеобразной проверки. Ну же, Верт, решай загадку.
   Минута на размышление. Известны две буквы: сходка, но без съезда. О,
   конечно же! Они там все помешаны на электронике. Значит диспетчерские
   собрания проводятся в компьютерной сети. Да, теперь я окончательно готов
   превратиться в Ангела. Начинаю очередную игру, с нее, тем более, я могу
   неплохо поиметь. Стану совладельцем южного полуострова, плохо что ли!
   • Значит твои люди перезвонили нас в компьютерном режиме, - осторожно
   сказал я.
   • Да, Николай Николаевич, - радостно воскликнул татарин. Но как чертовски
   вы похоже на этого Верта?! У меня его фотографии тоже есть, правда не
   такие четкие. С его личного дела в ментовке.
   • Ладно, - сказал я сурово, компьютер в интеренете есть хоть один?
   • Найдется.
   • А специалист?
   • Конечно.
  
   Я не боялся, что татарин усомнится. В конце концов я вовсе не был обязан
   разбираться в компьютерах, чтоб разговаривать в интеренете с другими
   Ангелами. Сталин тоже не был телефонистом, хотя по телефону разговаривал.
   Мне оставалось только связаться с Иваном Ивановичем. А его телефон я
   запомнил легко. Да и что тут не запомнить: очко, казна, бура плюс единичка.
   2117331. Он говорил, что этот телефон устроен так, что свяжет меня с ним в
   любое время, где бы он сам в это время не находился. Сотовой связи он не
   доверял, говорил, что легко прослушивается.
   • Филина отпусти, - напомнил я. - Он должен верить, что я - Верт. И должен быть рядом с Паханом.
   • Можем представить дело так, будто ты его выкупил, - предложил толмач.
   • Годится. Только откуда я деньги взял?
   • Пообещал достать. А сам остался заложником. Ты потом у него самого и
   попросишь деньги.
   • Красиво. Давай, делай. Я к телефону.
  
  
   Иван Иванович моему звонку не удивился. Такое впечатление, что информация со
   всего земного шара стекалась на его штабквартиру. Не удивился он и когда я
   представился Николаем Николаевичем. Он среагировал так, будто я и в самом
   деле был Николаем Николаевичем и мы вместе работали много лет.
   • Да, Николай, - сказал он задумчиво, - меньше всего мы предполагали,
   посылая тебя на сходку, что татары решаться захватит воров. Ну, он к
   лучшему. Так или иначе, но их выступление мы игнорировать не могли бы. У
   нас в Крыму достаточно вложений. Один радиотелескоп чего стоит!
   • Как там Верт? - окончательно обнаглел я.
   • А что ему сделается, - по-прежнему задумчиво сказал Иван Иванович. -
   Живет, хлеб жует. Где там это хан?
   Я повернулся к татарину и указал ему на телефон, включенный на громкую
   связь.
   • Я слушаю, - сказал толмач.
   • Это хорошо, что ты слушаешь. Николай вкратце твое предложение пояснил.
   Если есть, что добавить - добавляй. И на всякий случай имей в виду, что
   радиотелескоп самый крупный в мире в Симеизе наш. И Международный курортный
   комплекс в Евпатории тоже нас. И Магарыч не вздумайте трогать, на этом
   комбинате в крымские вины нами вложена крупная сумма. "Черный доктор" и
   "Мускат Прасковейский" за рубежом ценятся выше, чем французские вина.
   • Мне особенно добавлять нечего, - сказал татарин, - Николай Николаевич все
   правильно изложил. Очень мы надеемся, что вы нам поможете. Ваши имена нигде
   упомянуты не будут. А разрушать такие ценные объекты мы и не собирались.
   Если флот направит орудия на берег, то только на жилые районы. Да и
   стрелять никто не станет, сами понимаете. Самоубийством и татары не
   увлекаются. Так, один два выстрела по свалке для понтов.
   • Хорошо, - жестко сказал Иван Иванович, - мы посовещаемся. Точка зрения
   Николая нам уже известна. Он за ваш план. Остальные пятеро выйдут со мной
   на связь тот час. Думаю, к вечеру получите ответ. Оставьте кого-нибудь
   постоянно дежурить на этом телефоне. Компьютерной связью баловаться не
   будем. У меня все.
   Он повесил трубку, а толмач повернул ко мне счастливое узкоглазое лицо:\
   • Не желаешь отдохнуть, расслабиться? По-восточному, с гуриями и хорошим
   вином?
   Вино действительно было хорошее. Может, тот самый неизвестный мне "Черный
   доктор" или "Прасковейский мускат". Наклеек на тонкогорлых медных кувшинах,
   в которых оно подавалось, не было. Не было наклеек и на чернобровых гуриях
   в прозрачных шальварах. Я впервые не в кино видел настоящий танец живота.
   Вернее, танец животов. Этих гурий было нексолько десятков и все они крутили
   жопами и прочими местами достаточно темпераментно. Впрчем, все они были для
   меня излишне полные. Я человек не восточный, меня пышнотелые красавицы не
   возбуждают.
   • О чем речь, - возмутился толмач - хан, откладывая индюшачью ножку и
   вытирая жирные губы. Сейчас организуем все типы, на выбор.
   Он сделал незаметный жест рукой и двое подручных выскочили из пиршественной
   залы.
   Мы успели уже прогуляться по берегу и хан показал мне тот самый самый
   большой радиотелескоп, о когтором тревожился Иван Иванович. На гранитном
   пьедестале метров ста от берега в море стояло сетчатое зеркало этой
   загадочной машины. Ничего особенного. Вдоль берега тянулись бараки,
   помещения для воинских подразделений на случай войны. В них сейчас
   расположилась татарская армия. Левее на возвышении находился небольшой
   санаторий Академии наук, а правее - небольшой городок поселкового типа,
   составленный из двухэтажных, по южному открытых домов. Надо думать, что
   женщин сейчас вылавливали именно в этом поселке, который по словам хана уже
   третьи сутки был захвачен татарами и полностью изолирован от остального
   Крыма.
   Не успел я доесть плов (он был насыпан золотистой горой на огромное
   серебряное блюдо и я брал его, как татарин, руками), как в залу начали
   вводить женщин. Первыми вошли школьницы, их, похоже, вырвали прямо с
   уроков, если только школа продолжала работать. Девчонки были в школьной
   форме и белых фартучках.
   • Специально для вас одели так, - сказал сопровождающий, рассеяв мое
   удивление тем, что школа еще работала.
   Девчонки были разновозрастные: от 13 до 17 лет. Они все были хорошенькие и,
   если бы не жгучий испуг на их лицах, могли бы меня заинтересовать.
   Вторая группа была составлена из официанток и горничных. Санаторная
   обслуга. Их тоже нарядили в рабочую униформу, и вид у них был не такой
   испуганный: насмотрелись, видать, девушки всякого в академическом санатории.
   Третья группа - явные домашние хозяйки - радовала сухощавостью форм.
   Подручные хана четко выполняли команду по отсеиванию полных.
   • Выбирай, Николай Николаевич, - гордо сказал толмач - хан. И вас проводят в
   покои.
   Я выбрал пятнадцатилетнюю шпингалетку чем-то похожую на мою Машу и нас
   отвели в комнату пол которой был сплошь завален пуховиками и подушками.
   Сопровождающий поставил в угол два кувшина, один с водой, другой - с вином,
   и, поклонившись, удалился. Я откинулся на подушки, поморщившись от боли в
   застуженной в яме пояснице, и подмигнул девчонке:
   • Садись, пасанка, да не боись ничего. У меня дочка такая же, как ты. Разве
   побойчей. Я тебя забрал с собой, что тебя там татарва не обидела. Пусть
   думают что ты со мной. Лады?
   Девчонка расцвела и сразу стала очень хорошенькой.
   • Если хочешь, - сказал я, зевая,- поспи чуток. А А не хочешь, посиди
   просто ак. Мне отдохнуть надо полчасика. Через полчасика разбуди, а? Надо,
   чтоб они думали, будто я тебя трахаю. И не нервничай, скоро мои люди
   приолетят, всех вас освободят.
   Я искренне верил, что так и будет. Зачем мирному населению отдуваться за
   татарско-ангельско-воровские амбиции. Но спать хотелось отчаянно.
   • Там, в кувшине вода, а в другом - вино. Если хочешь, попей. На тебе мои
   часы, обязательно разбуди...
   И я уплыл в вялый, но спокойный сон.
   Глава 13
   Приедается все, лишь морю не дано примелькаться. Дышит оно полой грудью, мерно теребя песок и гальку прибоем. А недалеко от пляжа стоит хрустальный дворец и в этом дворце ждет меня спящая красавица. А я в плену у татарского хана. На моих руках и ногах цепи. И утром меня должны посадить на кол. Вернее не утром, а как только проснусь. Поэтому я решил не просыпаться. Но ханские наложницы нахально теребили меня, щипали за уши и требовали пробуждения. И я вынужден был открыть глаза.
   • Дядя Володя, ну просыпайтесь же!
  
   Меня действительно теребили. Но не татарские гурии, а пацанка, похожая на дочку.
   • Дядя Володя. Там моя подружка, я побоялась сразу сказать. Вдруг они ей что-нибудь плохое сделают.
   • Плохое? Это они могут, татары этакие. Ладно, сейчас схожу, узнаю. Как зовут-то подружку?
   • Лена.
  
   Я вышел за дверь, отметив про себя отсутствие охраны. Пиршественная зала гудела голосами. Я вошел и с любопытством стал наблюдать за настоящей оргией. Нет, я не ханжа, повидал всякое, особенно на блатхатах. Но то, что творилось тут, своим размахом напоминала описанные в литературе оргии древних римлян времен Калигулы. Человек сорок татар прямо на коврах трахались с двумя - тремя бабами сразу.
   Ко мне подошел полуголый слуга - янычар.
   • Что желаете? - спросил он с сильным акцентом.
  
   Да, отношение к Николаю Николаевичу совсем другое, чем к аферисту Верту!
   • Еще одну девчонку хочу, - сказал я небрежно. - Школьница, зовут Лена. Подружка той пацанки, которую я выбрал.
   • Сейчас найдем, все будет якши, - сказал слуга и пошел зигзагом, всматриваясь в сплетенные тела. Через пять минут он подвел ко мне заплаканную, насмерть перепуганную полуголую девочку.
   • Пойдем, - взял я ее за руку, и уже по дороге спросил: - Ну, что? Успели они тебя трахнуть?
   Да ты не бойся, я тебя к подружке веду, все теперь будет хорошо, никто тебя не тронет.
   Но девочка продолжала дрожать и только войдя в мою опочивальню и увидев подружку успокоилась. Трахнуть ее, к счастью, еще не успели. В порыве благодарного освобождения она внезапно разговорилась. Сильный стресс часто вызывает повышенную откровенность. Лучше бы она не болтала. Оказывается она уже второй год трахается за деньги с приезжими дяденьками. Но родители об этом не знают. Знает ее подружка и тоже мечтает зарабатывать доллары таким образом. Совершенно идиотская психология. Впрочем, этих ялтинских девочек можно понять. Курорт есть курорт: проституция тут давно узаконена, а если родители зарабатывают 12 долларов в месяц, то каждая гривна представляет для молодежи гораздо большую ценность, чем для россиянина 50 рублей. Бедная Украина!
   • Сколько же тебе лет? - спросил я.
   • Пятнадцать, - гордо ответила она. - А можно я вина выпью?
   • Пей, пей, - сказал я задумчиво ее разглядывая. Девчонка была, видимо, метиской: черные очи и розовые щечки контрастировали с пшеничными волосами. Фигурка была девичья, не зная вполне можно было дать лет 19. Под южным солнцем девушки созревают быстро. И, если ее подружка меня не взволновала (отчасти из-за похожести на дочку, отчасти из-за подростковой угловатости), то Лена была вполне в моем вкусе. Ковры, усеянные голыми телами подействовали на меня как конский возбудитель. Но к насилию я не привык. Поэтому спросил осторожно:
   • А сколько тебе обычно платят отдыхающие дяденьки?
   • Когда 10, когда, даже, двадцать долларов.
   • За пятьдесят со мной ляжешь?
   • Конечно, - сказала она, чуть ли не возмущенно. - А вы меня тем не отдадите?
   • Кончено, - повторил я ее интонацию. - А куда мы твою подружку денем, ей же из это спальни выходить без меня опасно?
   • Пусть смотрит, учится, - сказала Лена с детским бесстыдством, - все равно никуда не денется от этого дела, у нее отца нет, а мать всего 70 гривен получает.
   • Что за блядская страна! - сказал я сердито. - Ладно, ты, малышка, все же отвернись, а то я стесняюсь.
  
   Лена сняла остатки порванного платья. Лифчик она не носила, груди у нее были налитые, с маленькими сосками, шоколадные от загара.
   • Что, загораешь голышом? - спросил я, пристраиваясь.
   • Да, мы один пляж знаем, где можно голышом. Ой, вы сразу весь не засовывайте, а то мне сперва больно немножко.
  
   "О, времена, о, нравы, - подумал я, просовывая палец к клитору и потихонечку раскочегаривая им девчонку, - как это говорят по телевизору: секс помолодел. Да он, вроде, и не старел никогда. В пацанские годы я в Иркутске в 14 лет уже во всю трахался с девчонками в подвале. Мы в прятки в этих старинных подвалах - катакомбах любили играть. И была даже девятилетняя девчонка, которая все вокруг нас, мальчишек, крутилась. Она у меня и была первой. Причем инициатива от нее исходила. Предложила она мне в папу маму играть, а потом рассказала, что с ней сводный брат уже второй год в папу маму играет. Послевоенное поколение, безотцовщина".
   Лена застонала счастливо, изгибаясь в пояснице. Девчонка ловила кайф, как взрослая. Могучая судорога захлестнула и меня, и впился в ее пухлые губы и сильно сжал упругую грудь.
   Потом мы немного полежали друг на друге, обессиленные, и она спросила тихонько:
   • Тебе было хорошо?
   • Да, ты молодец, - сказал я искренне. Сполз с нее и вытер своего "дурачка" остатками ее платья. Подожди, сейчас я тебе шмотки принесу какие-нибудь.
  
   В пиршественной зале мало что изменилось. Татары демонстрировали половую мощь, слуга подошел с тем же акцентом:
   • Что нужно господину?
   • Одежду для девушки. Европейскую, дорогую.
   • Будет доставлено, все будет якши.
  
   Я вернулся в свою комнату, где подружки о чем-то оживленно и жарко шептались, выпил из кувшина несколько глотков чудесного вина.
   • Может, кушать хотите?
   • А можно?
   • Все можно.
  
   Я, не мудрствуя лукаво, сходил в зал и навалил на серебряный поднос всякой вкуснятины. Вернувшись, я застал девчонок за примеркой. Груда тряпок лежала на ковре.
   • Тут татарин принес... Это все нам?
   • Естественно. Что не оденете, можете с собой взять. Сейчас денег еще дам.
  
   Я подразумевал, что дам обеим, но девчонки меня не поняли. Малышка надула губы:
   • Опять все Ленке! Давайте и со мной, я согласная. Только тихонько, я боли боюсь.
  
   Меня передернуло. Вот ведь мокрощелка! Хотя, что я мечу икру. Все равно она свою целку продаст какому-нибудь толстожопому армяшке. За двадцать долларов. Все они тут на этом курорте обречены на блядство. А я не благодетель из Армии Спасения, я - вор, у меня своих проблем выше головы. И, даже, дай я ей крупную сумму денег - это судьбу ее не изменит. Другие идеалы. Она же не о нормальной жизни мечтает, а о богатой. Ее герой - не рыцарь на белом коне, ее герой какой-нибудь Хуан Кампанелла с богатой фазенды. Может, и в самом деле ее отодрать, как сидорову козу? Если, конечно, у меня встанет на такую мелочь. У нее титьки-то всего с детский кулачок. И ноги тощие, как у мальчишки...
   Мои мысли прервало новое предложение, окончательно меня разочаровавшее в добрых помыслах:
   • А то давайте, я вам минет сделаю. Вы не думайте - я умею.
  
   Теперь мне уже хотелось не трахать ее я как следует отлупить. Ремешком, по голой заднице. И, вообще, какое-то равнодушие появилось. Вечно я загружаю себя некими идеалами, все хочу благородные поступки совершать. А поступки эти вовсе никому и не нужны. Тоже мне, вор - романтик! Прекрасный принц - аферист.
   Мои грустные размышления прервал хан. Он вежливо постучал и вошел с улыбкой.
   • О, я вижу вы не удовольствовались одной. Вы не стесняйтесь, Николай Николаевич, все девочки Крыма к вашим услугам. Только мигните. Простите, что я вас отрываю, но Иван Иванович просит к компьютеру.
  
   Операторы хана наладили связь в компьютерном режиме. Даже видиокамеру присобачили. Так что я имел возможность лицезреть толстые щеки Серого Ангела на мониторе.
   • Николай, моя команда уже грузиться на самолет. Попробуют приземлиться не в Симферополе, а в ялтинском аэропорту. Там посадочная полоса маленькая, только для кукурузников, но они используют тормозные парашюты. Через пару часов встречайте. Даю тебе неограниченные полномочия, наша семерка большинством голосов приняла предложение татар о сотрудничестве.
  
   Я слишком мало общался с этим толстощеким хитрецом, но всей шкурой чувствовал, что он лукавит. Хотя, предоставление мне полномочий, да еще - неограниченных, открывало новые игровые возможности. Жаль, что мы не могли с ним посекретничать. Приходилось импровизировать. В любом случае главным было беспрепятственное внедрение боевиков Серых Ангелов в татарскую команду. Наверняка Иван Иванович все уже просчитал и нужные указания я получу от одного из прилетающих. Что же за самолет он посылает, сколько в нем будет людей? Спросить или лучше промолчать? Я решил промолчать. С умным видом. И повернулся к татарину.
   Хан смотрел на меня с обожанием.
   • Я рад, - сказал он искренне, - наслышан о вашей организации, куда там ворам! Теперь Крым наш. И я честно поделюсь с компаньонами. Вы тоже поедите на аэродром?
   • Поеду, - сказал я, искоса взглянув на монитор. Иван Иванович кивнул одобрительно. Похоже, я совершенно правильно вел себя, не задав вопросов и собравшись на аэродром.
   • Тогда до связи, Иван, - сказал я в микрофон. После встречи свяжемся. - Ну, - обернулся я к хану, - давай познакомимся, что ли. Не ханом же тебя звать все время.
   • Среди нашией нации такое обращение наиболее правильное. Но для вас я Аликар.
   • Алик, по-нашему, - пошутил я. Но татарин шутки не принял.
   • Аликар в переводе означает одаренный счастьем. Так что, давайте без упрощений. Какого в глазах моих поданных услышать как их повелителя, одаренного счастьем, называют Аликом, будто официанта!
   • Да нет, это я неудачно пошутил, - полуизвинился я. - С твоего, Аликар, разрешения, я пойду к себе. Через полтора часа подгоняй машины, поедем. Пару автобусов организуй, для бойцов наших. И все будет, как у вас говорят, якши.
  
   Я пошел к себе, думая про себя, что Иван Иванович наверняка подготовит татарам такое якши, что мало не покажется. Ну, никак не мог я поверить, что Серые Ангелы, рвущиеся к законной государственной власти ввяжутся в грязную авантюру по захвату Крыма. Они и так его могут получить на откуп или в аренду, когда придут к официальной власти. Продала же царица Аляску. И Украина запросто может продать или сдать в аренду Крым лет так на двадцать. Но не кучке авантюристов, а законному правительству России? Да и нужен ли им, Ангелам, Крым. Может им Сахалин выгоднее арендовать или Камчатку?
   В спальне на меня воззрились две чумазые рожицы. Я уже и забыл про девчонок. Младшая явно с нетерпением ждала ответа на свои гнусные предложения. Но мне сейчас было не до постельных забав. Скоро ожидалась гораздо более интересное развлечение - схватка Серых Ангелов с татарвой. Как это там, у Киплинга?
   "Что опьяняет сильнее вина?
   Женщины, лошади, власть и война".
  
   Любой мужчина готов поиграть в войнушку. Хоть понарошку.
   • Эй, - повернулся я к хану, - там у меня твои люди отобрали кошелек...
   • Прости, забыл, - он чуть двинул подбородком и слуга сорвался с места, - сейчас все вернут.
  
   Он еще развивал фразу, поясняя, что тогда, когда брали сходку, у него не было возможности четко определить кто есть кто, а слуга уже вернулся с моим кошельком и прочими карманными вещами. Вещей было немного: зажигалка "Ронсон", выкидной стилет, несколько золотых николаевских червонцев и портмоне с документами (фальшивыми, естественно) и деньгами.
   Я раскрыл его, вытащил пачку баксов, разделил на две неравные части и дал девочкам, большую - Лене. Та, даже, не сразу взяла. Сумма ошеломила ее.
   • Вы щедры, - сказал хан.
   • Деньги - мусор, - ответил я. - Я пойду искупаюсь и потом поедем.
   Глава 14
   Когда над маленьким аэродромом, рассчитанным на винтовые АНы, завис штурмовой бомбардировщик ТУ-16, рты раскрылись не только у татар. Этот гигант не только не вписывался в коротенькую посадочную полосу, он своими крыльями в размахе казалось перекрыл все летное поле. Тем ни менее, сделав пробный круг и оглушив всех ревом турбин, самолет отважно пошел на посадку. С грохотом коснулись покрытия многочисленные колеса шасси, взвыли тормоза, с громким хлопком вылетели и зависли за фюзеляжем тормозные парашюты. В воздух поднялась пыль с гравием, мы отвернулись, закрывая глаза руками.
   Самолет не удовлетворился посадочной полосой и нагло вывалился на окраину аэродрома, сминая траву, но у дощатого забора все же сбавил скорость настолько, что мог развернуться и величественно подплыл к нам, протиравшим глаза и уши.
   Мгновенно открылись бомбовые люки и оттуда посыпались бойцы в спецназовской форме. Все они были вооружены короткими автоматами, новой разработкой знаменитого "калашникова", получившего громкое название "акула". Я слышал про них, но никогда живьем не видел. Эти автоматы имели увеличенный рожок на 70 патронов, патроны заправлялись разные, вперемешку: разрывные, зажигательные, со смещенным центром. Только калибр напоминал прежнюю десантную модель - 7,62.
   Воинов оказалось больше, чем я ожидал. Хотя, никто и предполагать не мог, что Иван Иванович пришлет гигантскую армейскую машину, способную вместить пару тысяч человек, не считая бомбового запаса.
   В это время самолет опустил заднюю грузовую платформу, преобразовав ее в пандус, и на поле съехали легкие танки - три штуки - и четыре БМРТ, в каждом из которых на турели стоял крупнокалиберный пулемет. Да, сил вполне хватало для небольшой войны где-нибудь во Вьетнаме. Бедный Крым!
   Хан потряс меня за плечо и совсем по-мальчишески сказал:
   • Во, дают!
   • Да, уж, - отозвался я.
  
   Ко мне подошел подтянутый офицер с четырьмя звездочками и отрапортовал о прибытие и о том, что рота полностью переходит под мое руководство. И поинтересовался задачами.
   • Потом определимся, - сказал я, и попросил хана: - организуй размещение бойцов. Определи место для выносного штаба, связь помоги организовать, ну и еду там, баб. Насколько я понимаю, до завтра у нас боевых действий не предвидится, пусть бойцы расслабяться.
  
   Хан кивнул и умчал размещать и определять. Я внимательно посмотрел на капитана.
   • Иван Иванович передает привет, - сказал он тихо, - все продуманно, к утру не останется ни одного узкоглазого. Есть одобрение правительства России и согласование с президентом Украины. Эта операция очень нам поможет перед выборами. Вы действуете, как Николай Николаевич, включая интервью для прессы. Позируйте без стеснения. Чем больше фотографий и видиозаписей, тем лучше. Но, кроме меня - никому. Я - Иван, ученик Ивана Ивановича. Со временем займу его пост. За тактику операции не волнуйтесь, мои бойцы - высочайшие профессионалы. Все офицеры. Действуем мы под крышей ФСК с привлечением ФСБ. А Николай Николаевич, то бишь - вы, официальный сотрудник ФСБ
  
   Он сдержанно улыбнулся и отошел. Воины рассаживались по машинам. Автобусы тоже заполнялись до отказа. Часть спецназовцев оцепила аэропорт. Похоже, они ожидали еще один самолет. Широко размахнулось ангельское воинство. Но мне-то до лампочки. Надо бы только деньги, которые хан у воров выманил, экспоприировать.
   Довольный Аликар пригласил меня и капитана в джип. По дороге он щедро делился с Иваном своими планами в отношении Крыма.
   • Главное, захватить флот, - говорил он, брызгая слюной от возбуждения, - тогда мы вне опасности. Никто не позволит расстреливать побережье из корабельных орудий. А нам, главное, чтоб начали официальные переговоры, то есть - признали нас. А там что-нибудь придумаем.
  
   Иван вел себя по-солдатски:
   • Как прикажите. Наше дело - исполнять.
  
   Приехали, вошли в пиршественную залу, где все уже было прибрано и ничем не напоминало о недавней оргии. Столы тоже были накрыты.
   • Может позовем младших офицеров? - спросил Аликар.
   • Не стоит, - ответил Иван. - В наших частях демократия не принята.
  
   Сели за стол. Неслышные слуги обнесли гостей напитками. Вместе с ханом за столом присутствовал смуглый, низкорослый татарин - его военный советник. Они с капитаном затеяли свой разговор, определяя тактику и стратегию завтрашнего боя. Короткий сигнал из маленькой японской рации на поясе капитана прервал их диалог.
   • Да, - сказал капитан в трубку, - да. Конечно. Жду.
  
   Татарский охранник появился на пороге залы.
   • Там к капитану подчиненные. Пустить?
  
   Вошли четыре бойца в камуфляже. Иван громко сказал мне:
   • Пригнитесь.
  
   И, не успел я толком пригнуться, раздались короткие очереди, хеки, вскрики и, почти мгновенно, я обнаружил связанного хана и трупы янычаров и слуг.
   • Ну вот, - сказал Иван, будто ничего не произошло. По рации мнет передали, что наружная охрана ликвидирована, так что можно было и тут порядок навести. Сейчас подчистим все остальное.
  
   Он достал из наколенного кармана заполненный шприц, порвал обертку и прямо через шаровары вколол его содержимое в ляжку хана. Хан, сверливший нас бешеными глазами, почти сразу обмяк и произнес капризным детским (сюсюкая) голосом:
   • А что я такого сделал. Развяжите меня, я хороший.
   • Нет, ты плохой, - ответил Иван, - ты нам не говоришь, где расформированы твои воины.
   • А вы не спрашиваете, - обиженно протянул Аликар. И начал подробно рассказывать где и как и кто. Один из вошедших достал записную книжку и конспектировал рассказ. Потом он вопросительно посмотрел на капитана, дождался кивка, поднес рацию к губам и отдал несколько четких распоряжений.
   • Через полчаса все закончим, - сказал мне Иван и потянулся к кувшину. - Хорошее вино, крымский мускат, как видно?
   • Прасковейский, - блеснул я знанием.
   • О, не хуже "Черного доктора", коллекционный розлив. У вас в Крыму еще дела есть? Иван Иванович просил, чтоб вы к нему выехали. Сейчас пресс конференцию соберем, вы немного попозируете, объясните, что ФСБ этой операцией по ликвидации татарского заговора опровергло слухи о вражде с ФСК и можно лететь.
   • Подожди, Иван, - сказал я, переключая внимание на хана. - Аликар, ты нехороший мальчик, ты нас всех очень обижаешь, ты жадный.
   • Нет, я не жадный, - засюсюкал Аликар, - я хороший.
   • Тогда, где деньги, которые ты от воров получил, 10 миллионов долларов?
   • Они у меня. И, если хочешь, я их тебе подарю. Я не жадный.
   • Подари.
   • Сейчас.
  
   Аликар встал (руки ему уже успели развязать) и пошел к выходу. Мы с Иваном за ним. Хан зашел в комнату связи, где у монитора сидел уже спецназовец, и из открыл, набрав код, замаскированный под бар сейф.
   • Пожалуйста. И не десять, вовсе, а одиннадцать с половиной. Скажи, что я не жадный.
   • Ты не жадный, - охотно сказал я, ты хороший. Где бы мешок большой достать? Да и с ворами мне связаться надо, если они еще в Ялте?
   • Барин с Желтком в Ялте, Верт, - прозвучало из компьютера. Николай Николаевич тоже в Ялте, сейчас беседует с Филином в образе Верта. Так что тебе там рисоваться не стоит, а то Филин подумает, что у тебя раздвоение личности или у него галлюцинации. Пахан в больнице, инфаркт. Возможно выкарабкается. Деньги оставь в сейфе, Николай приведет сюда воров и сочинит что-нибудь правдоподобное. Будешь ты среди воров героем. А нам ты нужен уже сейчас. Сразу после пресс конференции вылетай. Это только в боевой суматохе тебя не раскусили. Привычки и повадки у вас разные. Филин мне обещал вскоре тебя отпустить к нам на несколько месяцев. Получит денег и отпустит. Тогда-то вы с Николаем и познакомитесь наконец. И станешь ты на некоторое время его тенью. Теперь я не сомневаюсь, что с ролью справишься.
  
   Я тоже в этом не сомневался. Моя игра с татарами закончилась абсолютной победой. Справимся и с Ангелами, хотя они вовсе не такие уж Серые. Мощная фирма. А воры от меня не уйдут, теперь я для воров не просто аферист, а человек, вернувший им 10 миллионов долларов. И вообще, жить интересно. Дочка имеется, нужен я всяким людям. И, возможно, не такой уж я заурядный. Может, я наоборот, незаурядный, а многорядный или еще какой. Эх, жизнь - жестянка.
   Я улыбнулся Ивану и пошел выступать перед журналистами. Я не сомневался, что Иван Иванович собрал их тут в большом количестве. И уже предвкушал изумленные рожи моих врагов из ментовки и рожи многочисленных обманутых мной фраеров, когда они узреют мою невозмутимую физиономию на экранах телевизоров.
   Эх, жизнь - жестянка.
   Глава 15
   Человек предполагает, а черт - располагает. Так же и моя биография. Вечно
   получается не так, как я планирую. И мне приходится крутиться и вертеться, что
   вернуть линию жизни в задуманное русло. И вновь судьба выбрасывает ее на
   ухабистую окольную дорожку, а я вновь стремлюсь к своей личной трассе. Может,
   поэтому и стал я мошенником?
   Короче, пролетел я с этим интервью, как фанера над Парижом. Вместо
   прессконференции мне пришлось чуть-ли не оправдываться перед Филином. А я то
   надеялся, что Филин из-за неудачи с ханом растерял свою самоуверенность.
   Недооценил я его, недооценил.
   Дело в том, что Филин раскусил Николая Николаевича почти сразу. Филин -
   единственный, кроме Пахана, - знал меня отлично. И некоторое разночтение в
   поведении он просек сразу, а потом задал несколько провокационных вопросов и
   окончательно моего близнеца выкупил. Однако, никаких мер предпринимать не
   стал, виду не падал и, даже, Пахана посвящать в свое открытие не вздумал.
   Вместо этого он помчал к въезду в Ялту и встретил там машину, в которой я под
   надежной охраной спецназа стремился к интервью и славе. Увидев его я,
   естественно, остановить машину не попросил, но Филин как всгда был дьявольски
   предусмотрителен - он перекрыл шоссе металлической лентой с шипами. (Такие
   ленты применяют немецкие полицейские, откуда ее достал Филин - загадка?)
   Лендровер остановился, охрана, высыпав из кузова, мгновенно его оцепила, но
   Филин приветливо помахал ручкой и ласково поприветствовал меня, как Серого
   Ангела:
   • Никола Николаевич, не уделите мне пару минут. Журналисты все равно еще не
   собрались.
   Ничего не оставалось, как вылезти из машины.
   • Чего тебе, Филин?
  
   Я не счел необходимым притворяться. И так ясно было, что киллер меня выкупил.
   • Верт, - сказал Филин свистящим шепотом. Ты меня что, за фраера держишь?!
   • Что тебя не устраивает, Филин, - ответил я, отводя его подальше от шоссе,
   чтоб не шептать, - ты - на воле, бабки воровские ждут в сейфе, а Серым Ангелам
   вы с Паханом меня уступили на пару месяцев?
   • Это не значит, что один из Серых должен крутиться в нашем хозяйстве. Его же
   все за тебя принимают! Мы никогда с Ангелами не корешились и корешиться не
   собираемся. Теперь же, благодаря тебе, у нас один из ихних Паханов чуть ли не
   в сходняке участвовать собирается. Не забудь, Серые как были суками, так ими
   и остались. У нас с ними вооруженный нейтралитет.
   • Тем ни менее Крым от татарвы они очистили, а не воры.
   • Это и плохо. Задета наша честь, а суки авторитет зарабатывают на
   правительственном уровне. Приди они к официальной власти, они же прежде всего
   нас мочить начнут. Мы же для них главные враги и конкуренты! Ты почему раньше
   не сказал, что Николай твой близнец?
   • Раньше я и сам не знал этого.
   • Врешь!
   • Ну и вру. Не привык я чужие секреты разбалтывать. Меньше знаешь - дольше
   живешь.
   • Эх, двуличная твоя рожа. Решил сменить масть?!
   • Не пори чушь, Филин. Я - вор. И, напоминаю, вы сами согласились меня в
   командировку к Ангелам направить.
   • Ладно, хоть я тебе и не верю до конца, но сделанного не воротишь. Только
   никаких выступлений перед журнаистами. Сейчас ты вместе со мной едешь в
   гостиницу, меняешься с Николаем - пусть он выступает. А мы с Паханом проведем
   небольшое совещание. Может, мы еще отменим свое согласие.
   • Как скажешь, - равнодушно пожал я плечами. Но равнодушие это было кажущим.
   После недавних событий я начал всерьез подумывать о смене масти. Очень уж у
   Ангелов все было организованным, упорядоченным.
   Через 20 минут в номере Пахана собралась великолепная тройка: Филин, Николай
   Николаевич и я. Белый внес напитки. Пахан по-прежнему чувствовал себя плохо.
   Он лежал, изредка поднося к губам шланг кислородной подушки. Острая сердечная
   недостаточность выбелила его лицо, обескровила губы. Кризис прошел, но сердце
   старого вора отказывалось биться с прежней неугомонностью.
   • Николай, - еле слышно сказал Пахан, - мы с тобой еще по сталинской пересылке
   знакомы.
   Николай Николаевич наклонился над кроватью. Я чуть ли не с ужасом наблюдал за
   ним - за своим зеркальным отражением. Отличия были в несколько более плавных,
   спокойных движениях и в сдержанной манере разговора. И - только. В остальном
   второй Верт наклонился над лежащим Паханом.
   "Он же значительно старше меня, - подумал я, - а выглядит моложе. Поэтому и
   двигается не совсем как я, и говорит без поспешности".
   • Пахан, - сказал Николай Николаевич, - мы с тобой и в хрущевской зоне были
   вместе. Твои гаврики тогда половину моих ребят закололи. Помнишь свою торпеду,
   который в меня заточку бросил? Вот, - он отдернул рубашку, показывая белый
   шрам на плече, - до сих пор след к погоде зудит. Но это не основание для
   военных действий теперь. Сам знаешь, что плохой мир хуже войны.
   • Знаю, - сказал Пахан. Помолчал, пожевал бескровными губами и добавил: - Нам
   и делить особенно нечего, у вас свой бизнес, у нас - свой. Но это мы знаем, а
   меня скоро в верхушке братвы не будет. Дай Бог, если Филин мое место займет. А
   если Желток? Это вор непмановский, непримиримый. Да и Барин - не подарок, он
   быстро у вас фирмы подпольные оттяпает.
   Воспоминание двух зубров прошлого поколения. Конечно я знал о том, как по
   указу Хрущева воров и сук помещали в одну зону и какие кровопролитные бои
   вспыхивали между ними. Кстати, если вдуматься, то идиотизм. Ведь и те и
   другие - обычные уголовники. И разнились они всего лишь поведением в зоне.
   Воры были отказниками, не работали и не занимали никакие должности в лагере,
   а суки, наоборот, захватывали все ключевые посты. На которых, кстати, тоже не
   работали. Какая работа у нарядчика, библиотекаря или шеф повара?! Зато зону
   суки держали гораздо лучше, чем воры. Да и сами жили прекрасно. А воры гнили
   по БУРам и ШИЗО, губили здоровье, страдали от туберкулеза, выдерживая
   воровской фасон. И с глупым апломбом катили бочку на сук, умеющих в зоне
   хорошо устраиваться...
   • Что будет, то будет, - сказал Николай Николаевич. - Наша организация нынче
   построена по принципу гангстерских кланов. И в правительственных кругах у нас
   мощные рычаги. Ваша вечная война с правительством была хороша при советской
   власти. Сейчас страна идет к капитализму. Вам с частным капиталом борьбы не
   выдержать, хозяин завода будет искать защиты не у воров, а у государства. И
   бабки государству отстегнет, а не ворам. Поэтому мы и сращиваемся с
   государством. Криминал надо узаконить, чтоб и волки были сыты и овцы целы.
   Твои же люди ради одной овцы все стадо режут. И сам ни ам и другим не дам. Нет
   у вас будущего, ты уж извини, старина.
   Пахан опять беззвучно пожевал губами. Сказать ему, похоже, было нечего. Я
   чувствовал правоту Ангела и понимал, как трудно Пахану с этой правотой
   согласиться.
   • Ладно, - сказал старый вор неожиданно звучно и потер рукой левую половину
   груди. - Чему бывать, тому не миновать. Решайте насчет Верта с Филином. Я
   устал.
   Он закрыл глаза.
   Мы вышли тихонько и прошли в кафе. После нападения татар, сорвавших сходку,
   тут должен был царить бардак, но расторопные служащие отеля почти все
   прибрали. Не успели мы сесть за столик, как лакей возник перед нами с
   полусогнутой спиной.
   • Бренди, джин и кофе. Фрукты, - небрежно бросил Филин и перевел взгляд на
   Ангела.
   • Николай Никролаевич, - сказал он сухо, - ваши теоретические споры с Паханом
   меня волнуют мало. Меня тревожит другое - ваше сходство с Вертом. Для чего он
   вам понадобился?
   Ангел не стал юлить.
   • Я собираюсь баллотироваться в думу, - сказал он, - и мы хотим в рекламных
   целях использовать прием контраста. Верт будет совершать аморальные поступки,
   давая пищу оппозиции, а я, предъявляя стопроцентное алиби, опровергать их.
   Через пару месяцев после выборов можете забирать своего афериста. Если он вам
   так нужен.
   Последняя фраза меня встревожила. Действительно, если. И нужен ли вообще.
   У Филина оказывается был ответ.
   • Он нужен сейчас, пока его в лицо толпа не знает. А вот когда он на
   телеэкранах перед всем миром засветиться...
   • В любом случае во время предвыборной компанией я стану широко известен, -
   сказал Николай Николаевич. - И, даже, не знай я о существовании твоего кореша,
   все равно я бы создал ему, сам того не желая, парадоксальную известность. В
   крайнем случае Верт может сделать пластическую операцию. Мы это дело
   финансируем, без проблем.
   • На крайняк идея толковая, - задумался Филин. - Хотя, никак не высчитать к
   чему эти политические игры приведут. Ладно, от своих слов отказываться не
   намерен. Забирайте. Но сегодня перед журналистами выступай сам. В курсе дел?
   • В курсе, - сказал Ангел. - Кстати, бабки мы вам вернули, так что польза от
   сотрудничества очевидна.
   • Вы, вы! - раздраженно сказал Филин. - Если бы не вы, нащи люди уже мочили бы
   татарву за будь здоров. А теперь воры расстроены, что ты не дал им возможность
   отомстить. Хорошо, если они поверят, что это настоящий спецназ действовал.
   • Спецназ и в самом деле настоящий. Я же главный консультант ФСБ.
   • Вот как. Ну, вы, Серые, и даете.
  
   Филин встал и кивком позвал меня с собой. Напитки на столике остались
   нетронутыми.
   Мы вышли на балкон. Пирамидальные тополя вперемешку с кипарисами шуршали
   листвой у нас под ногами. Резкая синева моря опоясывала горизонт.
   • Верт, в непонятную игру тебе впихиваем, - сказал Филин. - Другие планы у
   меня насчет тебя были. Хотя, кто знает. Где найдешь, где потеряешь? Сложная
   стала жизнь, с этой, бля, перестройкой. Бардак всюду. Ладно, давай, дуй.
   Двойник чертов.
   Он хлопнул меня по плечу и устало вышел. Я облокотился на перила и посмотрел
   на море. Мысли мои были тревожны.
  
   Конец первой книги
  
  
  
  
  
   В том мире, о котором рассказывает автор, это естественно
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"