Аннотация: Родилось на свет сразу после прочтения "Двенадцати румбов ветра" Урсулы К. ле Гуин.
Бывает, что вечерами она чувствует Абсолютного Убийцу. Он ничего не говорит, не ждёт и не делает - просто шагает по красноватой земле среди гор, обветренных валунов и столбов застывшей магмы. Хрупает под подошвами вулканическое стекло, осыпаются камушки и горят в небе два тусклых солнца: красное и золотое. Оттенок у неба густой, тёмно-жёлтый, как у патоки, а иногда, когда одно из солнц уже село, видны и звёзды: совсем незнакомые звёзды совсем незнакомого неба. Или может что-то из детства?
В детстве остались: круглая мебель, крошечные комнатки с цилиндрическими печурками и пёстрыми пластинами вакорита в ромбообразных рамах: комнату словно сбрызнули радугой. Она сидит на мягком коврике и о чём-то спрашивает кошку, а та мяукает в ответ.
После у неё кошек никогда не было.
Вообще никого не было - одна жила.
Дождь, дождь, дождь. Дни и ночи напролёт один и тот же дождь, то потише, что погромче, то мелкий, игольчатый, то настоящий ливень, так, что всё вокруг превращается в липкую, вязкую топь, а ноги проваливаются по щиколотку. Ночами он, пожалуй, стихает, но днём ему не видно конца. Пахнут мокрым песком, прелым навозом и гниющей на чердаке рухлядью, а выбираться из переулка приходится едва ли не вплавь.
А выбираться надо. Керенга лежит на кровати, изучает подтёки на потолке и чувствует, что живот стал как пустой кошелёк, как голодная шкатулка; ему очень не повредит что-нибудь съесть или выпить. Нет, необязательно кашу, кашу она съела вчера. Что-нибудь маленькое, скажем, парочку лепёшек с супом или несколько кусочков хлеба с маслом или помидорами, или хотя бы кружечку кефира, не очень кислого, а просто приятного. Или ещё что-нибудь...
Словом, надо вставать.
Сразу за ступенькой была вода. Дворик затопило, ворота походили на небольшой шлюз, какие ставят на южных реках. Пришлось идти чуть ли не вплавь, прямо по мелководью. Под подошвами чавкала грязь, и разбегались крошечные чёрные головастики.
Улочка превратилась в серый коридор - и стены, и небо, и отражение в воде были одного и того же унылого, вымороченно-серого цвета. По воде бежали круги - дождь, похоже, решил продолжаться до вечера.
Сегодня, кажется, выходной... да, точно. В Семинарию можно не идти, а рынок открыт. Можно на рынок сходить, меня там давненько не видели.
Рынок - это скопище деревянных навесов, давно потемневших под бесконечным дождём. Под ними нахохленные чёрные торговки, похожие на мокрых ворон, яблоки, редька, свёкла, мясо, прикрытое ветошью от влаги... огурцы в кадушках и квохчущие куры в плетёных клетках. Народу полно, все что-то выбирают и уносят в здоровенных заплечных мешках.
Керенга возвращается с корзинкой, тщательно замотанной белой тряпочкой. Возле ворот жмётся кто-то очень знакомый. Серый плащ, перешитый из мешка для муки и капюшон...
- Рима!
- Керенга, наконец-то! Я уж думала, ты растаяла...
Они сидят на ящиках под каким-то навесом. Где-то совсем рядом из прохудившегося желоба хлещет вода.
Под белой тряпочкай оказываются абрикосы - полная корзинка великолепных медово-жёлтых абрикосов. Их и едят, шпуляясь косточками в лужи.
- Слушай,- говорит Рима,- У меня к тебе дело.
- Что такое?
- Можно у тебя переночевать?
Керенга едва не давится. Не то, чтобы нельзя, но... непонятно! Рима - служительница, их жалованье со стипендией не сравнишь, и жильё им полагается казённое. Неужели потолок протекает?
- А... зачем тебе?
- Меня из города выгоняют.
- Что?!- Керенга чуть не подпрыгнула.
- Весь штат Южного изгоняют из города.
- За что?
- Кто его знает... В указе этого нет. Там только "превратившие Южный в рассадник зла и ненавистей...",
- Пока не вернусь, лежи здесь. На улицу не ходи, хозяйка всё замечает.
Керенга открыла сундучок и стала переодеваться в чёрное платье с серебряным воротником - парадное одеяние для всех семинаристов Северного.
- Послушай, Керенга,- Рима лежала на её кровати, и, не мигая, смотрела на потолок,- Как думаешь, что такое отчаяние?
- Ты это к чему?
- Просто. Что есть отчаяние? Я помню, никогда его не понимала, хоть оно и в списке злых дел, потому что чувствовала никогда. Сейчас вот чувствую, но всё равно не понимаю.
- Объясни.
- Не знаю, не знаю... Лежу вот на кровати, знаю, что бумага подписана, ничего не изменишь. Как в пустоту рухнула. Никого уже не надо, ни друзей, ни тех, кто просто рядом был. Нужно одно - чтобы всё это кончилось.
- Неправда,- Керенга качает головой,- Это неправда. Когда отчаешься - только близкие и остаются. А всё прочее теряет всякое значение. Поверь, я знаю.
- Откуда?- всё тем же бесцветным голосом.
- Откуда?- Керенга вздохнула и потопала сапожками, стряхивая налипший песок,- Оттуда, что сама давно отчаялась.
Когда за ней закрылась дверь, Рима решила всё-таки умыться. Вдруг полегчает.
Со стоном поднялась, заковыляла в угол и едва не опрокинула аккуратную бронзовую ванночку с дождевой водой. Ванночка стояла на длинной резной ножке и что-то очень сильно напоминала.
Ах да, чаши из прихожей Семинарии. В прошлом году там всё перестраивали, а чаши раздали лучшим ученикам, злых дел - Северным, а добрых - Южным. Она уже закончила, ей не полагалось, а вот Керенга отхватила. Если опустить руку и пошарить дно, можно нащупать значок, это дело олицетворяющий.
Так, так, так. Пальцы шарят под водой, словно по иному миру. Ага, вот ромбик, а на нём... кружочек, и ещё кружочек... как-то странно они, что это за символ такой? Добрые дела она помнит хорошо, любой знак сходу, а вот этот злые как-то позабылись... алчность, ненависть, несдержанность... и ещё какой-то, со змёй вокруг солнца...
Символы бегут и пропадают, выскальзывая из памяти и завиваясь в ней неразличимой сверкающей лентой.
Она сдаётся и открывает глаза. Но света слишком мало, вода кажется абсолютно чёрной, чернее даже, чем парадная мантия Северных.
И тут Рима чувствует, что плачет навзрыд.
Вернувшись с неудачной аудиенции, она застаёт Риму спящей и сворачивается на полу. Снова она видит Абсолютного Убийцу - он как раз наткнулся на след, тоненький след ящерицы, и сейчас преследует её, быстрый и ловкий, как недобрая весть. Огибает гранитную скалу, склоняется над валуном, обнажает нож и тут же его прячет. Ящерица давным-давно издохла, от неё остался только сморщенный комок жёлтой кожи.
Абсолютный Убийца сразу теряет к ней интерес. В небе над ним всё те же два солнца.
Риму казнят на рассвете. Дождь и не думает успокаиваться, эшафот приходится накрыть навесом. Сразу после казни директор Семинарии велит Керенге зайти к нему на пару слов
- Вы её защищали,- говорит он,- и принимали у себя дома. А это - преступление, как по законам земным, так и по законам небесным. Поэтому, принимая во внимания вашу отличную учёбу и примерное поведение,- он пожевал губами,- я склонен вас простить. Но назначение вы получите не в город, а в провинцию, причём на самую низкую должность. Вы можете назвать причины и обстоятельства, смягчающие вашу вину?
- Дождь,- отвечает Керенга,- этот дождь. Его слишком много. Я боюсь, что будет, когда он закончится.
- Речь не о погоде. Я вас в последней раз спрашиваю - она вам угрожала? Или, может быть, обманывала, ссылалась на превратно истолкованные параграфы Канона? Если так, после стандартной процедуры Очищения...
Керенга молча смотрит выше его головы - на закреплённые на стенах знаки Злых Дел. Два чёрных круга с гладкими краями, олицетворяющие Сокрытие Обоих Солнц. Или же - Отчаяние.
По дороге домой она почему-то чувствует себя неуютно, но только возле ворот до неё доходит - да, в переулках по-прежнему грязь, да, под ногами всхлипывают лужи, но дождь уже закончился, тучи разошлись и два солнца - красное и золотое - смотрят на неё с желтоватого неба. Становится жарче, от луж ползёт пар, и воздух теперь влажный и липкий, как в бане.
Вернувшись домой, она снимает намокшую обувь, развешивает возле печки плащ и ложится в кровать. Гасит лампу, уверив себя, что читать ей сегодня не хочется, укладывается, закрывает глаза и вскоре, когда затихают все мысли, она снова чувствует Абсолютного Убийцу. Пока он идёт по пустыне, но уже появились следы прежней жизни: чёрные стволы деревьев, прогоревшие до самых корней, руины пересохшего колодца и труха от горелого кустарника. Она смотрит его глазами и ждёт, ждёт, ждёт - что же будет, когда ему встретятся первые люди?