Аннотация: Большая и мрачная история. Не помню, как писал.
I
Есть огромная разница, отразишься ты в зеркале или в стакане. Ведь в стакане ты просто на себя смотришь, а вот отражение из зеркала тоже смотрит на тебя во все глаза. Ты начинаешь себя с ним смешивать, путать, а ведь это и есть одна из главных причин, по которой за зеркалами с самых данных времён предполагали некую волшебную силу. Очень рискованно, например, даже в мыслях произносить перед зеркалом слово "смерть": на какой-то миг по лицу пробежит его тень и зеркало тут же её подхватит, а лицо, устыдившись несходства, моментально пытается повторить и дополнить это жутковатое выражение. Очень долго придётся потом выковыривать из головы всякие мрачные мысли, что слетятся туда, перепутав тебя с мертвецом.
Если же говорить о зеркалах далёких, тёмных, не для тебя повешенных, то очень-очень редко можно узнать себя в их сумрачном отражении. Ты словно получаешь его в непрошенное наследство; немного похожее чувство испытываешь, обнаружив в самый разгар большой войны парадный портрет собственного прапрадедушки, который, оказывается, был адмирал - но другого, вражеского флота.
Так, или почти так чувствовал себя и шестнадцатилетний Авенамчи, когда он и ещё двадцать три совершенно незнакомых друг с другом родственника съехались в Букову на оглашение завещания Кавармфа, барона Тамкурского, богатого и цепкого старика, целых семьдесят девять лет не выпускавшего из пальцев скрипучую свою жизнь. Владения его были столь обширны и разнообразны - начиная от земли под заброшенной мыловарней и заканчивая бессрочным правом на процент от прибыли во всех серебряных рудниках, которые были или будут открыты в северо-восточных экспедициях, - что собрались они не в столице его империи - империя старца не имела столицы - а прямо в нотариальной конторе, на втором этаже, в тесном закутке, служившим, кажется, для подписания брачных контрактов. Мест не хватало, нотариуса с заднего ряда было и не разглядеть, поэтому пока с лиц счастливых наследников сползали сладкие мечты и любой, даже самый сочный кусок начинал казаться недостаточно лакомым, Авенамчи закрыл глаза и попытался себе представить себе план владений. Он всё никак не мог понять - как пусть даже и умнейший человек может управиться с этой шкурой взбесившегося леопарда? Отрезая лучшие участки лесов и пашен и сжимая в крошечные кружочки землю возле мостов и колодцев, даже здешние владения напоминала чернила, пропитавшие бумагу, оставив нетронутые белые острова. Когда наконец дошли до "любимого двоюродного внука" (это что ещё за степень родства такая?), Авенамчи. признаться, не сразу и понял, что говорят о нём и буквально чудом не упустил сообщение, что ему отходит замок Лак"махв"тшанг-Рунг, чьё название на обычные карты наносят как Лакметашур, а с одного из древних языков (он не разобрал, какого) переводят как Холм Двадцати Шести Ящериц. Основанный лет четыреста назад, он был всерьёз перестроен двумя веками позже и с тех пор даже не ремонтировался. Старик купил его за бесценок у обедневших потомков хозяина. За полгода до сделки была попытка перепродать сооружение военному ведомству, но комиссия из Фортификационного отдела признала его непригодным для обороны - стены оставались целыми, но перегородки в подвалах рухнули, и многие комнаты затопило водой. Не было возможности разместить в нём даже роту, не говоря о серьёзных силах. Поэтому замок так и остался стоять и разрушаться, превратившись после покупки Кавармфом в ещё одну строчку одной из толстенных учётных книг старика - тех самых, что лежали сейчас на столе, с обложками из шестисотлетнего дуба.
Как ни удивительно, но именно на Холм он и перебрался после того, как проиграл в позапрошлом году процесс против своей собственной единственной внучки, которую собирался лишить наследства и был вынужден отдать ей дом, служивший ему чем-то вроде резиденции, вместе с огромным садом и всеми прилегающими полями и сенокосами.
Удалившись на Холм, как в изгнание, он в первый же день осмотрел все постройки и велел развернуть повозки, что везли кровати, шкафы и учётные книги и отправить их в большой каменный дом, что стоял на южной окраине Букавы и отошёл, кажется, вон той высокой беловолосой девушке с колючими глазами и губами, что умели кусать ничуть не хуже, чем зубы.
Да, было очень похоже, что барон не собирался задерживаться в замке надолго. Максимум на неделю, может две; даже обед он велел готовить из местной дичи, не утруждая двери старых кладовых - однако всё равно вышло так, что он остался там навсегда.
Как-то утром, когда грачи кричали на подоконнике дозорной башни, прислуга нашла старика мёртвым. Поверенный, явившийся опечатать имущество, обнаружил, что из всего замка обжиты только четыре комнаты на первом этаже - старик словно прикидывал, стоит вступать в такую жизнь - от которых сейчас, должно быть, остались только следы на полу. Ведь и ковры, и посуда, и мебель, вся-вся-вся, до последней щепки, отходили к какому-то низкорослому человеку в настолько модном камзоле, что стоячий воротник казался выше его самого. Авенамчи мог не сомневаться: вся мебель, паутина и пыль, которые он там обнаружит, будут точь-в-точь те же, какие были оставлены неведомые хозяева.
Так у Авенамчи появилось своё собственное родовое имение, про которое он, если честно, не знал, что и думать. Среди правил перехода в собственность оказался и пункт про заботу "радение и заботу о полученном имуществе", так что он решил отправиться немедленно, дабы получше изучить упавшее вдруг в руки каменное яблоко. Времени, пока закладывали экипаж, как раз хватило, чтобы написать письмо родителям: самыми осторожными словами сообщал он новость и добавлял, что постарается вернуться раньше осени, чтобы не тащиться по раскисшим дорогам. Слуг на месте, видимо, не было, но это его не смущало - выросший в тихой, но обедневшей веточке большого и запутанного рода, где два деда с разных сторон могли оказаться знаменитым разбойником и егерским капитаном, который этого разбойника повесил, он умел готовить еду, укрываться от холода и не особо доверял чужим рукам.
II
Добраться до Холма оказалось делом не из лёгких. Очень долго замок служил для всей округи чем-то столицы, но, но сейчас сохранил только старые стены, увитые одичавшим виноградником. Когда подъехали к мосту, оказалось, что он давно разрушен и больше всего похож на двух влюблённых, который отчаянно тянутся навстречу друг другу, но никак не могут соединиться. Пришлось ехать вдоль берега, разыскивая какую-нибудь лодку - должен же был старик как-то переправиться на другой берег.
Вокруг тянулись заброшенные поля с лохматым бурьяном и костлявыми руинами домов, невероятно похожими на остовы пересохших колодцев. Леса на берегах не было, оттесненный вырубками, он превратился в слабую синюю полоску, словно нарисованную на горизонте. Не выдержав всей этой тоски, Авенамчи стал смотреть на реку и чуть не подпрыгнул от радости - к берегу как раз причаливала лодка. Возчик тоже её заметил и натянул поводья.
В лодке сидели двое чумазых мальчишек с колючими волосами и кривыми зубищами, среди которых особенно ярко сверкали клыки. Похоже, они рыбачили: лодка чудом не опрокидывалась, перегруженная крупными серебристыми рыбинами.
- Перевезёте нас на тот берег?- спросил Авенамчи, надеясь, что местный диалект не сильно отличается от привычного ему ватомского.
- Преихать вы хотитите? Конечна,- мальчишка махнул рукой и выбрался на берег, не выпуская весло,- Вы по гости, что ли?
- Я - новый хозяин,- улыбнулся Авенамчи, спрыгивая на землю. Сделал пару шагов - и чудом увернулся от вёсел, которые обрушились на него с двух сторон сразу, У этих ребят, похоже, был большой опыт - когда он поднял голову, вёсла уже замахивались для второй атаки. Сделанные из крепкого дерева, они могли разломить телегу в три удара, не говоря уже о голове и Авенамчи заранее пожалел о том, что пренебрегал фехтованием.
Выручил возница - чёрная змея плётки впилась сперва в одного, потом в другого. Первый дёрнулся и выронил оружие сразу, второй попытался контратаковать, но второй удар, короткий и жёсткий, словно укус гремучей змеи, швырнул его на траву. Проклиная всё на свете, разбойники нырнули в бурьян, оставив после себя только шелест живой ещё рыбы.
- Что это с ними?- спросил Авенамчи, вытирая кровавую полоску с расцарапанной веслом щеки.
- Браконьеры,- сплюнул возница, забираясь обратно,- Река ведь не их, а баронская. Вот и ловят себе рыбку, а мы их вроде как разоблачили. Будете переправляться, нет? Я с вами не еду - эти охламоны ещё и лошадей, глядишь, уведут.
- Я платил вам до замка,- напомнил Авенамчи.
- Так на той стороне всё замок. А проехали мы как по прямой. Вам-то какая разница, у вас и багажа-то один чемодан. Только лодку мной грузить.
Ругаться или спорить с человеком, который только что спас тебе жизнь, было как-то не с руки, поэтому Авенамчи принял свой чемодан, высыпал рыбу обратно в реку и заранее скривился, предчувствуя, какими запахами встретит его переправа. На весле. которое он поднял, горела красная полоска; он опознал в ней свою кровь и несмного удивился, насколько ему всё равно.
III
Река слушалась и переправился он без приключений. Когда дно лодки заскрипело по песку, он обернулся и увидел, что возница уже далеко-далеко. Он катил прочь едва ли не быстрее, чем ехал сюда.
По другой стороне Авенамчи двигался уже с опаской, вполне резонно решив, что даже если на дороге и не встретишь одинокого путника, в ней всё равно найдутся разбойники, готовые за их счёт поживиться. Здоровенный охотничий нож он повесил на плечо, а огромный деревянный чемодан с одеждой и бумагами тащил в левой руке, постоянно стукаясь ногами. Прикинув, что дорога на другой стороне должна примерно продолжать ту, что подходила к мосту, он решил срезать через бывшее поле и уже спустя полсотни шагов всерьёз об этом пожалел: ноги прямо-таки вязли в цепком люпине и каких-то одичалых колючках. Оцарапав левую руку до крови и чудом не провалившись в миниатюрное болотце, обросшее высокой белой травой, он впервые задумался, за каким таким чем-то лезет человек туда, где жить всё равно невозможно. Даже замотанная платком, рука жгла и кровоточила; сквозь кожу можно было разглядеть сизый лес вен, но пересекавший их шрам всё равно был ослепительно-алым - в голове всплыла едкая мысль, что и человек так устроен. Снаружи посмотришь - невесть что, а там, внутри, всегда одно и то же.
Когда он увидел свой новый дом, солнце уже отгорало, из последних сил плеснув в небо ведро угрюмой осенней киновари. Пузатые камни, казалось, только и мечтали, что разбежаться и шевелились в гнёздах, обездвиженные собственной тяжестью. Авенамчи потряс головой и видение исчезло, но и не приблизилось не на шаг: как и прежде, замок был до обидного далеко и напоминал теперь увеличенную и усложнённую копию сгорбленных хибарок на другом берегу. Точь-в-точь такой же самый дом, огромная груда камня, что сама себе служит вместо надгробья.
"Если бы над входом зажигали фонари,- рассуждал новый хозяин, отбиваясь от репейников чемоданом,- можно было бы до ночи не торопиться. а ведь внутри, скорее всего, так же пусто, как и снаружи!" От такой мысли ему сдалась страшновато. Чтобы отвлечься, он принялся вспоминать "Охотников", замечательный романчик, который он читал вечерами, замаскировав под учебник лтаморского. Замок из книги был совсем непохожим - он скрывал в себе только мрачные подземные тайны да унынье старых слуг, чьи длинные седые кудри напоминали выцветшие гобелены. А вот в соседней деревне (которой здесь не было и в помине) непременно скрывались бывшие разбойники, застенчивые юные девушки, старики, которые о чём-то подозревают, колдуны, ведьмы, внебрачные дети, старые ландскнехты, зарёкшиеся брать в руки оружие, а иногда ещё и не в меру настырная и самостоятельная дочка местного охотника с роскошными каштановыми волосами - без её помощи герою пришлось бы очень-очень туго. Ступая скорее вслепую и чудом не опрокинувшись в какую-квадрат осевшей земли, Авенамчи из последних сил верил, что его собственный роман непременно закончится свадьбой... ну или хотя бы строчкой "продолжение поступит в продажу весной". В книге своей жизни он полагал сея главным героем и очень хотел, чтобы конечный том оказался потолще.
Выбравшись на небольшую мощённую площадку перед воротами, он поставил чемодан на землю и наконец-то отдышался. Со времени основания ту громадину, похоже, основательно перестраивали и для нормальной фортификации он был уже и вправду непригоден: ров завалили землёй, заменили подъёмный мост на высоченные дубовые двери, а внутри, за стенами, стоял, скорее всего, самый обычный большой дом из камня разобранной главной башни, очень и очень похожий на те, какие строят в городах. В наше хищное время эти стены не защитят даже от кредиторов.
Двери были дубовые, а замок из новомодных, железный, с хитрым механизмом на зубчатых колёсиках, но при этом такой огромадный и почерневший, что казался ровесником всех прочих построек. На мрачном железе белели шрамы от зубила, но замок, похоже, устоялю Когда в скважину вошёл ключ заурчал, словно кошка, которую кормят потрохами.
Внутри, за двориком, действительно поднимался дом, только где кончается дом и начинаются стены замка, было не разглядеть. Всё сооружение напоминало тутовик, целиком вросший в расщелину поваленного бука; нельзя было даже сказать, сколько в нём этажей: может, два, а может и три или даже три с половиной, если считать приподнятые башенки. У непривычного к архитектурным изыскам Авенамчи моментально закружилась голова. Нет, скорее всего, никто и ничего специально не запутывал, просто достраивали и перестраивали, иногда считаясь, а иногда и не считаясь с затратами. В солнечную погоду и для знающего человека это зрелище могло быть интересным и может быть даже поучительным.
Авенамчи нашёл в тенях дверь и осторожно вступил внутрь. Там пряталась темнота; пришлось выбираться обратно и в жарких каплях исчезающего дня рыскать по чемодану, пока пальцы не нащупали фонарь. Масло было где-то на донышке. Он зажёг крошечный огонёчек и вошёл, на этот раз не прикрывая за собой дверь.
Холл казался в темноте чем-то вроде лабиринта, который в придачу закрутили двойным узлом. В углу нашлась ещё одна лампа, огромная, запыленная и сухая; когда Авенамчи её поднял, из плафона выскочила мышь. Вспыхнувший огонёк казался очень-очень стареньким архивариусом, который плетётся среди оплывших стёкол с приветливой улыбкой на пергаментно-жёлтом лице.
Заметив лестницу, наш герой поднялся на второй этаж и попытался найти спальню или хотя бы столовую, но ночное время настолько перекрасило комнаты, что он попросту не мог их опознать: из сумрака поднимались квадратные тени каких-то сундуков, столов, стульев, всех этих жалких остатков некогда цельного интерьера, а в одной комнатёнке навстречу выплыл точь-в-точь такой же зажженный фонарь в руке в у взъерошенного полусонного подростка, в котором Авенамчи с огромным трудом узнал себя самого, отражённого в пугающих размеров зеркале. В тот момент он начал уже понемногу опасаться за судьбу оставшегося внизу чемодана - мало ли, на что способны такие дома, - но потом обнаружил вдруг в одной из комнат странного рода кровать, подвешенную к потолку четырьмя железными цепями, какие вполне могли держать раньше подъёмный мост. Ноги облегчённо заныли - за всё сегодняшнее путешествие они не встретили ни одного целого кресла, стула или хотя бы скамеечки. Подушка была почему-то обёрнута мешковиной, а простыня и вовсе оказалась чёрной, но зато внутри, похоже, был отличный матрац - не слишком мягкий, но и не слишком жёсткий.
Туда он и забрался, весьма довольный тем, что не поленился запереть за собой наружные ворота. Спускаться вниз было бы делом рискованным, ведь во второй раз комната могла и не найтись. Есть ему, к счастью, не хотелось, а все прочие поиски можно было отложить на утро, когда голова будет свежей, а комнаты вернутся на свои обычные места.
Ложе, однако, оказалось редкостно неудобным. Оно скрипело, покачивалось, сыпало на руки какой-то землёй и впридачу окатывало тело таким оглушительным холодом, что пришлось укутаться дорожным плащом и прижаться коленями к подбородку. Тщательно обругав незнакомца, который присвоил одеяло и заразил подушку кислятиной (запах был терпимый, но мерзкий), он погасил фонарь и нырнул в сон.
А проснулся в квадратном ящике для перегноя, утрамбовав под голову мешок с каким-то кисло пахнущим удобрением. Как он ухитрился попасть со второго этажа на первый, так и осталось загадкой.
IV
Днём, на свету, замок поражал и запутанностью, и запущенностью. Авенамчи блуждал бесчисленными галереями, поднимался по стоптанным ступенькам на башни, нашёл комнату, служившую когда-то библиотекой, с голодными рядами пустых полок и приставной лесенкой почти без ступенек, кухню с пылью на противнях и сковородках и огромную холодную столовую, от которой уцелел только длинный стол с крышкой из морёного дуба. Было похоже, что его не унесли, потому что не смогли сдвинуть с места. В позеленевших подсвечниках застыли комья талого воска. Перила на лестницах были опасней ступенек, а ковры - паркетных плиток, что под ними скрывались. На третий этаж довелось попасть только через какую-то боковую лесенку, а запустение там царило такое, словно последний человек, которого видели эти стены, поднимался на них ещё во времена Хаоса и Грозы. Некоторые двери были заперты, а ключей найти не удалось: возможно, они лежали в шуфлядке одного из комодов, который продали, чтобы оплатить очередные долги. Петли, однако, давно расшатались, так что дверь была скорее досадным препятствием, чем серьёзной преградой.
Спальня располагалась в прямо противоположенной стороне от той, в которую он забрёл прошлой ночью. Высокое стрельчатое окно выходило открывалось в небо, а воздух оказался довольно прохладным; если смотреть вниз, можно было увидеть небольшой одичавший садик и два громадных пустых бочонка, поставленных там неизвестно для чего.
Прямо под спальней, в двух смежных комнатах, покрывался пылью багаж старого барона: бронзовая посуда, тюка с одеждой, походная кровать с гербом, вышитым на простыне и подушке и ещё здоровенный секретер с кучей ящиков, округлыми стеклянными ручками и, огранёнными в стеклянные додекаэдры. Ящичков было так много, что в них впору было заблудиться; в единственном, который открылся без приключений, лежала стопка листков с малопонятными хозяйственными расчетами. А вот еды в багаже не было.
"Значит, в кладовке",- решил Авенамчи. Умозаключение было из самых элементарных: раз приехал, должен был что-нибудь съестное, а раз слуг здесь нет (кстати, куда задевались те, кто его сопровождал? Не иначе как нашли другого хозяина), то еда должна была где-то лежать. Не утащили же они с собой все эти окорока и соления! И он стал искать.
Дверца в кладовку пряталось в самом малоприметном уголке кухни. Размером она напоминала печную заслонку, а внутри были ступеньки вниз, так и мечтавшие сбежать из под ног и ещё пустые длинные полки, точь-в-точь такие же обездоленные, какие он видел в библиотеке. Еды там оказалось, на два дня; барон, похоже, не собирался здесь долго задерживаться.
"Проживём",- решил Авенамчи, бросая мясо и зелень в кипящую воду.
V
Из окна спальни можно было видеть весь театр наступления ночи - словно огромная чёрная чашка медленно опускалась на землю, пошатываясь в морщинистой руке Старика Времени. Украдкой начинало тянуть сквозняком, - тогда он опустил раму и задёрнул тяжёлые шторы, но тени сквозняка всё равно проникали свозь щёлки и тихо-тихо шептали что-то на свеем непостоянном языке.
Ближе к полуночи за воротами зазвенело. Он как раз лежал с открытыми глазами и пытался понять, почему в библиотеке нет книг - неужели они были настолько ценными, что кто-то их купил и вывез... или напротив, настолько ненужными, что их сожгли, даже не разбирая. Поднявшись с кровати, он подошёл к окну, но не смог ничего разглядеть. Было очень хорошо слышно, что звон идёт именно снаружи, может, даже откуда-то из палей: он не давал эха и свободно рассыпался, не стиснутый холодными камнями. Недоумевая, Авенамчи зажёг фонарь и вышел в коридор.
Окно, смотревшее в сторону реки, сообщило ничуть не больше. Всё то же дымчато-стеклянное летнее небо и ситцевая земля без единого огонька. Да, здесь и вправду никто не селился, даже бродяги не появлялись. Либо здесь и вправду нечем поживиться, либо что-то их отпугивало.
Или кто-то?
Звон не переставал.
Он не двигался и не менялся, словно приклеенный к одному месту и одной тональности. Авенамчи перешёл к другому окну, на противоположенную сторону. Звон не прекращался, но стал громче и отчётливей; похоже, он и вправду шёл из какого-то конкретного места. Уши понемногу начинали вянуть, ведь звон весьма утомлял6 словно в колокольчике из поддельного форфора, в который вставили два с половиной скрученных и ржавых язычка.
А звенело, видимо. возле ворот. Авенамчи прикинул план замка -- внутренних переходов он так и не запомнил, но общий вид примерно представлял, так что замок предстал скорее непроницаемо-матовой тенью, сохранивший лишь общие контуры. Вокруг петлёй изгибалась река, пересечённая рухнувшим мостом; много ниже по течению можно было поставить пунктирную чёрточку моста, через который ему так и не удалось переправиться.
Он миновал малую галерею с расползшимися шторами и лохматыми от паутины оконными рамами и поднялся на вдруг выскочившую к ногам башенку. Там заколебался - звон шёл как бы одновременно слева и справа, а потом вдруг слился в одной точке, но не над воротами, а в стороне, где, кажется, росло большое такое дерево. Оказывается, что поймать ушами этот треклятый колокольчик не так просто, особенно если в первый раз ловишь.
"Ну и ладно,- решил он,- Поищем другое место.. Наверное, здесь просто пол выше, вот звук и плутает. Если хочешь замерять - меряй на одном уровне."
Но подумать оказалось проще, чем сделать - построенный на осевших и перекосившихся грунтах, дом, похоже, не содержал ни одной комнаты, которую куда-нибудь не перекосило. ноги этого не замечали, а вот уши чувствовали: из какого бы окна на галерее он не выглянул, звон всякий раз был не там, где следует6 то приближаясь, то удаляясь, он разом отрицал все известные законы логики и пространства.
Отыскав лестницу (она была не там, где он её оставил), Авенамчи спустился на этаж ниже. Здесь звон безобразничал уже по полной: он убегал то восточней, то западней, карабкался на карнизы, прятался в трубы, ни на миг не прекращая свой дребезг, продолжая и продолжая звенеть, звенеть и звенеть, мельтеша топоча по черпу крошечными стеклянными лапками.
Окончательно запутавшись. Авенамчи решил больше не прислушиваться - он уже и так не очень хорошо различал, звенит это снаружи или у него в голове - а выйти, рассмотреть вблизи... и, если получится, эту дрянь прекратить. Он был готов был спорить на что угодно, что вся округа опустела именно из-за вот этого вот звона: от такого не заснёшь и не проснёшься и даже разбойники объезжают стороной его омерзительный голос.
...Но ведь жили же здесь как-то раньше! Значит, был некий способ, каким прежние хозяева очищали округу от заразы тошнотворного колокольчика. Вот только как этот способ узнать...
Но чтобы выйти во двор, был нужен фонарь; а фонарь он где-то оставил. От фонаря и вправду не было существенного проку, он освещал только то, что сам хотел сделать видимым - малюсенький кружок у себя под носом - отбрасывая в мрак всё остальное, но без него пришлось бы ориентироваться по сизым призраком окон, а Авенамчи окнам больше не верил. Нашёлся фонарь после долгих розысков - далеко-далеко, крошечной тёплой точкой в анфиладе комнат упорно горел его жёлтенький огонёк, освящая кусочек стола с лохматой от пыли скатертью. Он направился к ней, каждый шаг быстрее предыдущего и когда, наконец, оказался в нужной комнате, то обнаружил, что лампа спрятана в зеркале, а настоящая стоит немного поодаль, закрытая спиной стула.
Выбрав из них нужную, он подкрутил фитиль, чтобы пламя стало ровным и, нащупав лестницу, стал спускаться. Лестница оказалась потайной, уже прочих, и вела в полузатопленный подвал, яростно хлюпавшим в ответ на осторожные шаги. Двор здесь был виден в крошечных тесных окошечках, а звон сыпался сверху, словно дождь из колючих льдинок. Чудом выбравшись по совсем другой лестнице, Авенамчи очутился, наконец, в вестибюле, чудом не запутался в тяжёлой портьере, изображавшей охоту на белого вепря, а выбравшись, наконец, на крыльцо, обнаружил, что снаружи уже давным-давно утро, звон давно перестал и лишь тускнеющий фонарь в его руке сохранил в себе немножко ночной темноты.
VI
Следующая ночь оказалась ночью тысячью вопросов и ожиданий. Он ждал звон, готовился к нему, словно отращивая в ушах зубы, готовые вцепиться в осклизлый хребет ненавистного дребезга. Долго и гулко ходил по комнатам, пока не понял, что прислушивается скорее к барабану собственных шагов, чем к звукам снаружи. Внизу, под окнами, бежала река, он с уважением смотрел на её далёкие чёрные воды, а потом обнаружил вдруг старый и роскошный кабинет, который, видимо, не тронули, потому что не нашли: с массивным столом, мягким осевшим креслом, простенькой на вид коробочкой, полной золотистой сигарной трухи и целой связкой писчих перьев с облезлыми окоёмами, а окно было устроено с таким расчетом, чтобы пейзаж не отвлекал от размышлений.
Там он и расположился, собираясь вдоволь отдохнуть и полюбоваться на диковинное письменное бюро, и портреты у стен, и ещё вишнёво-красный диванчик с мягкими подлокотниками, но очень скоро перешёл к планам поимки коварного колокольчика и вот уже набрасывал прямо на пыльной столешнице карты известных ему комнат, пытаясь угадать, где здесь спрятан чулан наподобие того, в котором он провёл позапрошлую ночь. Ведь там наверняка завалялись один-два капкана или мышеловки, а может даже и какое-то оружие. Ещё такие вещи иногда хранят на чердаке... возможно с ними как-то связана запертая дверь на третьем этаже? Днём он пытался даже её открыть, но без инструментов не вышло.
Хотя почему непременно чулан? - ведь и старинные комнаты, замусоленные и замусоренные, для него пока закрытая книга. Всегда ли он знает. обо что спотыкается, пробираясь по тьме между звенящими окнами? На кухне уцелели столы и огромный старинный буфет, который десятерым с места не сдвинуть, в спальне осталась нетронутой вся обстановка - а сколько комнат вроде этого кабинета попросту забыли или даже не нашли? Взбудораженный, он спустился на кухню за кружкой воды и с первым глотком нашёл в окне солнц: оно опять взошло незаметно.
А звон ему так и не встретился: наверное, унёс ночной ветер.
VII
Внезапный голод отвлёк его от перепутицы планов - пища в кладовке закончилась, а громадные винные бочки, в открытом прошлой ночью подвале оказались сухими, словно исчезнувшие моря - огромными деревянными гиппопотамами покачивались они в холодной грязной воде, тукаясь друг о друга боками. Не долго думая, он поднялся в верхние комнаты и взялся за поиски, обнаруживая кресла под рухнувшими гардинами, и обрывки гардин под опрокинутыми креслами. В комнате, где на ковре был вышит рыбный ужин с ослепительными свечами и высокими бокалами белых вин, он нашёл нетронутую временем удочку и миниатюрную лопатке со стёршимся вензелем на рукояти и чуть не лопнул от гордости за свою собственную находчивость.
Черви в саду водились знатные: огромные и алые, они могли бы украсить вместо шнурков камзол иного франта из прошлого века, а сгибались и разгибались с грацией пружин в новеньком часовом механизме. Спустя полчаса Авенамчи, уже растерявший все мысли о мрачном, грохотал с ведром к старому причалу, ошеломлённый количеством солнца, роскошью зелени и особенно зарослями по левую и правую сторону, которые вполне могли заглянуть ему через плечо. Напоенные рекой, травы словно взбесились и вымахивали, как камыши, а немного дальше, в подтопленных заводях, и вовсе поднимались выше человеческого роста, напоминая неубранную пшеницу.
Устраиваясь под небольшом обрывчиком с таким расчетом, чтобы блики солнца щекотали босые ноги, Авенамчи подумал, что, наверное, первый за последние лет двадцать человек, который рыбачит здесь по полному праву.
Первая рыбина вцепилась сразу же и была ещё крупнее тех, что страдали в лодке у браконьерчиков (можно было и не выбрасывать, а конфисковать; всё равно рыба с воздуха слабая, щуки в два момента сожрут - хотя какая разница, при таком-то улове). Авенамчи решил, что это справедливо.
Через три рыбины живот заурчал так громко, что заглушил даже голос рассудка и он решил их съесть прямо здесь, хотя сварить, конечно, всё-таки не помешает. К счастью, обо всё он позаботился заранее: захватил и котелок, и топливо, а вода совсем рядом, и вот уже бурлит вода, проглатывая соль, распахнулись кровавой изнанкой первая, вторая, третья рыбины, слюна потекла в рот так, что он еле-еле успевал её сглатывать, и вот всё готово, только надо снять с огня... ух-х-х, как нагрелась, даже руками не возьмёшь, горячо, горячо, ну и ладно, пока приготовишься, нам ведь надо сполоснуть в ложку и вытереть её носовым платком.... и только сейчас он замечает, что соль взял, котелок взял, даже огниво взял, а вот ложку забыл и вот, сгибаясь под наказующими пинками голода, карабкается вверх по откосу, вламывается в калитку, пробегает звонкие камни двора, штурмом берёт дверь ан кухню, шарит на столе, под столом, в буфете.... чтобы найти у себя же в заднем кармане. Спустившись обратно, вынимает из котла случайно залетевшую веточку и молча кивает: ну, вот теперь хорошо, пока бегал, уха как раз и остыла.
VIII
Когда уха закончилась, рыбачить ему больше не хотелось. Наступил полдень, время сделалось тягучим, как патока и хотелось просто лежать на земле, сложив руки под голову и наблюдая сонный и ленивый ход собственных мыслей: надо бы поймать ещё рыбы, ведь нужно что-то есть и сегодня,, и завтра, и через три дня; но много ловить - зачем? ведь солить он всё равно не умеет, а при такой рыбалке лучше всего хранить рыбу в речке, где она даёт приплод и резвится в подводных зарослях, ведь наловить вкуснейший обед можно за четыре плевка или два поцелуя... а ужин.... а ужин как-нибудь после. Мысли свернули в другое руло и ушли, словно просочившись сквозь грунт, и вдруг обнаружилось, что он служит на небольшой заставе на пустынной каменистой дороге, что тянулась между холмов того края, где стоит вечная бесприютная осень. Застава размещена в небольшой низенькой башенке, встроенной прямо в склон холма, а напротив, на всю ширину дороги, нет ни цепи, ни шлагбаума. Проезжих и путников очень мало, все они хитрые тёртые люди с глазами, что раскусывают человека, словно орех; отчаянные контрабандисты, обгоревшие на горьком солнце гиблых болот, где ловят рыбу с человеческими ладонями-плавниками. Он что-то говорит этому сброду, куда-то им указывает, но у него нет и крошки уверенности в том, что они подчинятся его указаниям или хотя бы дослушивают их до конца. Целыми днями - а ночей здесь нет - просиживает он за пятнистой от чернил конторкой, напоминающей карту несуществующих мест, на одной-единственной табуретке и даже не оглядывается, потому что знает прекрасно - больше в комнате нет ничего.
Соседние два помещения охвачены всё тем же тошнотворным запустением. На полу кучи стружек и мусора, в самой глубокой и дальней есть грубые полки из даже неструганного дерева (он замечал, под древесиной прыщи, и даже пробовал их давить), там пылятся припорошенные пылью архивные папки. которых никто и никогда не пополняет.
Вот к заставе подъезжает высокий усатый всадник на редкостно красивом коне, каких изображают на барельефах. Он очень спешит и минует её даже не останавливаясь, бросив в окошко несколько дежурно-обязательных слов. Авенамчи долго смотрит ему вслед, а затем начинает кричать, звать. выпрыгивает через окно, с криками бежит вдогонку мимо одного, другого, третьего холма.... наконец. настигает всадника где-то далеко-далеко, там, где и застав-то уже не видно, хватает лошадь за хвост, другая рука за рукав, долго качает воздух, словно в груди кузнечные меха и, а потом, отдышавшись, просит взять с собой и довести до ближайшего города - "если бы вы знали, как мне это всё здесь обрыдло!!!"
Всадник ничего не понимает, пытается открыть рот - ног то. что он ответил, растворяется в воде пробуждения.
Словно окунь. он вынырнул в ночь: солнце исчезло, словно его кто-то стащил и невидимая река плескалась прямо под ногами. Руки затекли, и почему-то казалось, что это скорее не руки, а крылья - и он весь день ими летал. Чёрный кулак замка всё атк же поднимался у него за спиной: даже окно горело и он догадался, что это окно кабинета, ведь свет с прошлой ночи он так и не погасил. Даже восхитился вместо испуга. Ещё бы, такие хорошие свечи, когда зажёг и сколько горят. Как буду возвращаться, непременно привезу домой ящичек.
А потом он различил и звон. Он никуда не пропал, более того, стал ближе и громче, вот почему он не узнал и не заметил. Теперь колокольчик шептал совсем рядом, тренькал, дребезжал по земле и по воздуху, и от этого делался ещё отвратней и тошнотворней. Словно ржавый железный сверчок выводил свои трели, словно огромная многоножка с целым рядом спиц вместо ног, бежала, переливаясь по звонкому сухому граниту. Авенамчи даже различал её движение: немудрено, что он не мог поймать его из окон, ведь каждый раз звенело из другого места - а потом вдруг неожиданно понял, что звон идёт прямо на него.
Теперь он мог различить даже отдельные шажки, разобрать, как похрустывают отдельные веточки и шелестят, раздвигаясь, травинки и долго-долго буравил глазами темноту, но так в ней ничего и не увидел: тучи проглотили луну и всё пространство от реки до замка словно накрыло чёрным платком.
Наощупь вцепился в удочку - хоть какая защита - весь превратился в слух, в большой и чуткое ухо. Звон стихал; похоже, уже и сам собой утомившийся, он спускался всё ниже и ниже и вот уже почти вынырнул к нему под ноги - или к лицу, ведь кто знает, какого он роста? - но вдруг изменил направление и стал теперь удаляться обратно, по той же дороге к воротам, наращивая верещание до прежнего уровня. Авенамчи показалось, что у него закладывает уши; он потёр их свободной рукой и подумал. что при свете дня наверняка нашёл бы звону лёгкое и очевидное объяснение.
"Ага, объяснишь тут,- усмехнулся он над самим собой,- "Солнце звенит", "птички поют"... Таких звуков и днём не бывает!"
Звон между тем приближался. Он, похоже, решил всю ночь ходить кругами, сводя с ума любого, кто попытается его вычислить. Снова стрекотали спиценожки и Авенамчи ещё раз прикинул, уда в случае чего хлестнёт удочкой. Но звон опять уходил и он стиснул зубы.
Что за дурацкие игры? Ни одно разумное животное так не охотиться!!! Даже от врага убегают, путая след, но никак не по кругу. Кстати, сходят ли животные с ума, как люди? Надо будет как-нибудь потом выяснить.
Это было как в невыносимом сне. Звон опять приближался, неотвратимый, словно прилив или солнечное затмение, и снова откатывался вверх по дорожке, омерзительно трепеща, должно быть, и дёргаясь. И на восьмом таком круге Авенамчи решил, что хватит с него этих игр. Он сжался, стиснулся, словно пружина - и побежал, насквозь, через волны загустевшего мрака, размахивая удочкой, словно саблей.
Звон упорно дребезжал ему навстречу, и на какой-то момент показалось, что сейчас он выскочит из темноты, предстанет, наконец, во весь свой невидимый рост и на какой-то миг они действительно сошлись, но, видимо, разминулись - путь был пока незнакомый и вот он уже совсем возле замка, а звон катился по откосу дальше, прямо к реке, с бессильным и бессмысленным упорством изводя несуществующую больше жертву. Авенамчи услышал, как скатывается звон вниз... и ещё, ещё, ещё ниже.... как раз на то место, где он раньше сидел, хрустнуло и плюхнулось в воду отброшенное его ударом ведро, и как поскакал звон обратно, вдогонку, звеня, казалось, раза в три громче, очень, должно быть рассерженный.
На одном выдохе Авенамчи взлетел по ступенькам, распахнул тяжёлую дверь, влетел во внутренний дворик, ещё дверь, вестибюль - а звон уже вкатывался на брусчатку, он тоже умел распахивать двери и теперь, наверное, его можно было разглядеть, обернувшись, в яично-жёлтом отсвете их окон, если обернуться, но времени на это не оставалось. Нужно было отыскать оружие, любое, какое угодно, должно же здесь какое-то заваляться, пусть даже ржавое, сломанное, устаревшее, и он побежал вверх по лестнице, свернул в коридор (звон вкатился в вестибюль, размножившись на миллиард колючих стекольчатых отголосков) пронёсся по знакомо-незнакомого коридору, ворвался в кабинет, единственную освещённую комнату во всём замке - и увидел, что звон его всё-таки опередил.
IX
Девушка сидела на столе, поставив ноги на сиденье кресла. Её лицо напоминало все лица сразу, а на платье опадали разноцветные лепестки.
- Ого,- сказала она и дёрнула кончиком носа,- Так это ты - новый наследник?
- Да, я,- сказал Авенамчи, прикидывая, куда бы сесть,- Я бы предложил тебе чаю, но он закончился.
Они помолчали, пытаясь подобрать слова.
- Дело-то вот в чём,- девушка сдвинулась, как бы уступая ему место,- Этот дом,- он, вообще-то, на границе стоит, поэтому так и шатается. Половина здесь, половина там, у меня, в стране, где в реках чёрная вода, а мысли разводят, как кроликов. Старый барон ведь так и не решил, кто он, и откуда.
Она достала откуда-то яблоко и подала его Авенамчи.
- У тебя, надеюсь, нет фантазии вступить со мной в брак, чтобы дом стал общим?
- Ну... нет. Если ты не хочешь.
- Вот и здорово. Разрежь и съешь половину. Так мы разделим имущество.
- А если сливать имущество?
- Тогда нужно соединять половинки разных яблок.
Авенамчи разрезал. Одна половина яблока была внутри чёрная, другая - белая. Белую он оставил себе.
Хрум!
...Проснулся он на пустыре и сразу понял, что что-то прошло не так. Прогнал из глаз сон, поднялся, вдохнул воздух и двинулся к реке. Место было дикое или пустынное, не осталось даже руин, и всё-таки чувствовалось, что здесь когда-то были люди. Словно по привычке зашагал он к реке и только на самом краю обрыва заметил, что вода в реке - чёрная.
"Интересно,- подумал он, созерцая чёрный поток и чудом сдерживая натиск стаи панических мыслей,- Интересно, а ей каково будет? Ей - у нас..."