Еремеев встал с постели, продрал слипшиеся от чугунного сна глаза и босиком пошел на кухню. На кухне раковина, забитая посудой и картофельной кожурой, смотрела на Еремеева с претензией. Еремеев плюнул в претенциозную раковину. Открыл кран, оттуда полилась бесцветная вода, щекоча хрупкие ребра посудной горы, ползла она в забитый мусором слив. Еремеев набрал воды в сморщенную ладонь, сполоснул серое заспанное лицо. Холодно.
***
Ратанов не спал всю ночь. Мясистый рассвет застал его сидящим на хромом стуле и глядящим в слепую бетонную стену. Ратанов сидел, обняв живот руками, угловатыми локтями упираясь в колени, ссутулившись, как буква С.
Ратанов захотел чаю. Распрямившись, хрустнув позвонками, он побрел сквозь мутный воздух на кухню.
***
Еремеев достал из пузатого ящика большой нож. Не очень острый, но воткни его Еремеев в чей-нибудь живот, то несчастный обладатель живота упал бы и долго умирал, в припадке запихивая свои кишки в кровоточащий мешок распоротого брюха.
Еремеев держал в правой руке нож, сжимая теплую деревянную рукоятку. Левой рукой Еремеев шарил в хлебнице, высоко вбитой в стену. Пусто. Железная пустота. Еремеев плюнул на пол от досады.
Чайник истерично кипел.
Еремееву пришлось пить чай без хлеба. Он молча пил чай, и глядел в окно. Старуха в широком пальто, тощие ноги в галошах напоминают ходики часов. Старуха, прижимая пустой пакет к груди, запихивает что-то в рот. Наверняка сладкое.
***
Ратанов пил чай и глядел в стену. Стена пульсировала, шевелилась, как рубашка на завшивешей спине. Из бетонно-серой стена становилась бетонно-синей, затем перетекала в грязно-желтый с фосфеническими кругами мелькавшими по всей ее тупой площади. Ратанов закрыл глаза, на веках отпечатались все те же круги. Блестящие черточки мелькали и исчезали, появлялись вновь, круги плыли на черной изнанке век, утопали в сонной темноте, сдавленные, они расплывались в уродливый овал и затем в дрожащую, светящуюся кляксу. Зеленые кляксы наплывали на фиолетовые, похожие на сидящих жаб. Они слипались вместе, проходили друг через друга, оставляя бледный фосфорицирующий след на черной глади, и уплывали под нижнее веко, туда, где Ратановский глаз не мог их достать.
Ратанов открыл глаза и хлебнул остывшего чаю. Его тошнило.
***
Еремеев неспеша оделся и вышел из квартиры. Заперев дверь на ключ, Еремеев повернулся и в глаза ему уткнулась знакомая стена, выпятившая напоказ свежую, жирную надпись, как девка выпячивает татуированный живот. "Убей соседа!" красовалось на стене. Размашистые черные буквы расползлись по стене, восклицательный знак наступал фразе на хвост, точка подтекала жирной слезой.
Еремеев посмотрел, плюнул и побрел в булочную.
-От ить, трепать вас в душу, чего делают, - бормотал Еремеев, идя по расхлябанной, грязной дороге. - От засранцы, а! "Убей соседа". Понапишут ведь, а Еремеев оттирай! Они пишут, а я оттирай. Трепать вас в душу всех. Лужи еще тут, слякоть. Тьфу.
Еремеев плюнул от досады на весь белый свет и вошел в булочную. В булочной хмурая продавщица с бусами и химкой неправильно сдала Еремееву с хлеба.
-Почему два десять? Деточка, два петьдесят всегда было, а ты чего ж это? - Еремеев в доказательство показал продавщице ладонь со свежесданной мелочью.
-О-ой, - продавщица закатила глаза, запрокинула голову, второй подбородок ее куда-то пропал. - Сорок копеек-то всего. Ой, совсем уже.
Продавщица нервно отсчитала Еремееву сорок копеек и бросила их на треснутое блюдце.
-Полюбезней бы деточка, с клиентами-то, полюбезней надо бы. - Сказал Еремеев, выскребая мелочь из блюдца.
-Ой, пардон, пардон, бля! - заехидничала продавщица все также манипулируя подбородком. - Все, довольны?! Так вам что ли?
--
Ах ты, корова жирная! - Еремеев вскипел. - Да я тебя...
-Батя, слышь, - донеслось по бычьи спокойно из очереди - время деньги. Харэ вопить. Ты идешь или нет?
Еремеев стиснул зубы и вышел. Уходя он чувствовал раздраженный взгляд многоглазой очереди направленный на его сутулую спину.
***
Ратанов стоял в холодном подъезде в трусах и тапках. Ратанов курил, все тело его покрылось приятными мурашками. Сквозняк тянулся по всему подъезду, цепляя холодным хвостом худое тело Ратанова. Ратанов немного отрезвел и чувствовал себя бодрее.
Он смотрел на черную надпись. "Убей соседа!" Сползающие с букв подтеки придавали надписи еще более зловещее выражение. Ратанов курил и смотрел. Никаких болезненных судорог у стены не было. Фраза, казалось, сцепила стену, не давала ей шевелиться, залепила поры стены, не давала выделяться цветастым кляксам. Ратанова это успокаивало и тяжесть долгих бессонных ночей, так долго мучившая Ратанова, превратилась в нежную усталость.
Дверь подъезда взвизгнула, до Ратанова донеслись шаркающие шаги поднимающегося по лестнице Еремеева. Наконец вместе с шарканьем появился и сам Еремеев.
-Здраствуйте Еремеев. - Выдохнул вместе с дымом Ратанов.
Еремеев очнулся и увидел перед собой вяленное тело Ратанова, затянутое синим пододеяльником дыма, в отверстии которого торчали зеленые ратановские трусы.
-Здравствуйте Ратанов. Чего это вы голый тут делаете?
-Ну, не такой уж и голый. -Устало улыбнулся Ратанов. - Стою тут, видите, курю.
-Я, пожалуй, тоже закурю.- Еремеев полез в карман безразмерного плаща, достал папиросу и прикурил от папиросы Ратанова.
-Как же не закурить, - затянувшись начал Еремеев - закуришь тут. Тьфу! - И плюнул с горестью.
-Что такое с вами произошло Еремеев? - Ратанов знал, что непременно нужно спросить, без этого Еремеев, как бы ни хотел, не сказал бы ни слова.
- Да вот понимаете, в булочной, чуть не обжулили. Сорок копеек! Она, корова эдакая, лярва, блядь, чтоб ей подохнуть! Вместо пятидесяти копеек мне десять сует!
Ратанов на это, как полагается, возмущенно вскинул тощие брови.
-И еще хамит паскуда, - продолжил Еремеев - чтоб в аду ее черти дрючили, шалава толстожопая, курва.
Еремеев умолк, все еще переживая произошедшее. В дыму повисла тупая злоба. Ратанов мягонько возразил.
-Ну, может быть это роковая ошибка? Не думаю, что продавщица злонамеренно пошла на кражу.
-Намеренно, намеренно и еще как зло! Так с каждого по сорок копеек и к концу дня уже сотня, а в месяц это до трех тысяч, а в год? - Еремеев наклонился к Ратанову и заглянул в его покрасневшие глаза. - В год - до ми-лли-о-на! До миллиона! Тьфу.
Еремеев горько посмотрел на стену, искалеченную черной надписью. С его стороны надпись выглядела, как разорванная рана.
- Всю жизнь, - задумчиво продолжил Еремеев - всю жизнь грабют, грабют, грабют. Эх. От и это еще! - Еремеев указал сигаретой на надпись. - Найти бы и убить поганца! - Ратанов одобряюще кивнул. - Делать людям неча что ли? Вот вы Ратанов, умный с виду человек, вот от чего люди такие тупые? Вот скажите мне: ну чего им не сидится спокойно? Чего им надо лезть куда-то, пакостить?
Еремеев снова заглянул в глаза Ратанова, только на этот раз не знал ответа.
-Этим вопросом человечество тяготится уже много веков, - Ратанов тяжело затянулся - и не может разрешить. Тяготится и не может, по причине все той же тупости.
Еремеев стиснул зубы и поглядел на заплеванную лестницу.
-Ведь это же лозунг! - вдруг оживился он. - Это же призыв к действию! Ведь они ж не только стенку испохабить мечтают, они еще и в мозгу у нас - Еремеев выпучил глаза и покрутил руками над лысой головой - это самое. О как!
- Да, - Ратанов бросил окурок в черную дыру лестничного пролета, - они думают, будто для того чтобы мне вас убить, призыв нужен.
И ухмыльнулся.
Замолчали. Еремеев покосился на Ратанова. Ратанов смущенно кашлянул. Улыбка на губах растворилась. Еремеев пошевелил ртом, не сводя глаз с Ратанова. Затем (все также не сводя с Ратанова глаз) потушил окурок о стену и сунул его в карман.
--
Досвиданья Ратанов.
--
Досвиданья Еремеев.
Двери соседских квартир возмущенно хлопнули.
***
Еремеев не разуваясь пошел на кухню и бросил хлеб в хлебницу. Есть ему уже не хотелось. Он сел на скрипящий суставами диван и закурил.
Еремеева насторожило последнее высказывание Ратанова. Оно брошенным камнем развело волнистые круги размышленй в луже Еремеевского сознания. И как брошенный камень, засело высказывание Ратанова в сознании Еремеева, торчало там черным нарывом, разрушало стеклянную гладь его мыслей.
Еремеев прокручивал в памяти весь ход его с Ратановым беседы. До малейших подробностей восстанавливал Еремеев фрагменты этой злосчастной беседы. Даже голос Ратанова он пытался вспомнить, но тот не желал вспоминаться, вместо него выползали совсем другие голоса, то писклявые какие-то, то какие-то замогильные или точнее загробные. Разные вылезали голоса, только не голос Ратанова.
"Они думают, будто для того чтобы мне вас убить, призыв нужен. - Вспоминал Еремеев загробным голосом. И дальше своим. - Намекает на что-то. Ну, ясно на что. Черт его знает, вообще, чего у него на уме, чего там, в коптилке его делается. Наркоман проклятый. Ведь наркоман он, сущий ведь наркоман! Рожа-то у него, рожа-то, бандитская рожа у него на лице! И смотрит так с прищуром, как матерый. Такой убьет и не поморщится, и глазом даже не моргнет. Стоит еще главное, ждет. Видел, поди, в глазок, что я вышел и поджидал меня. Нет! Он дверь мою пытался вскрыть, дверь вскрыть и меня в квартире подкараулить!"
Еремеев задавил покусанный окурок в консервной банке и подошел к окну. За окном все та же старуха с ногами-ходиками, блуждала растерянно по коричневой слякоти пустыря. Она сгорбилась, белый ее целофановый пакет трепыхался на ветру, старуха смотрела под ноги, как будто потеряла что-то.
"Шут его знает, - продолжал размышлять Еремеев - такой прочтет на стене ерунду всякую, взбредет ему в голову черти-что и все. Для таких-то они на стенах свои лозунги и пишут, сволочи-то эти. Это он для виду говорит, что призыва ему не надо, на самом-то деле! На самом-то деле он безвольный человек! Чего прочтет - тому верит. Мудак. Тьфу!"
Еремеев плюнул. Он проголодался и пошел на кухню за хлебом.
"Но ничего, мы еще посмотрим кто кого. - Думал он, нарезая хлеб большим ножом. - Ты придешь, а я буду готов! Ты меня так, а я тебя эдак! Я тебя смекалкой, умом. Я тебя перехитрю. Мы еще посмотрим кто кого! Еще поглядим."
И довольная улыбка прорезалась в густой бороде Еремеева.
***
Ратанов лежал на раскладушке и как всегда не мог заснуть. Комната дышала вместе с ним, комната казалась Ратанову большим, расширяющимся легким, в котором он - лишняя горстка желтой, ленивой мокроты. Выйдет Ратанов отсюда только тогда, когда кашлянет серая собака, в груди которой он засел бронхитом. Непременно с кровью кашлянет.
Двигаться охоты не было никакой. Ратанов лежал на боку, закрыв измученные глаза. Мысли ползли медленно, неторопливо, как ленивая гусеница. Думал Ратанов примерно о том же, о чем и Еремеев.
"Убьет он меня. Точно убьет. Он надпись прочитал и теперь убьет. Слабый задавленный человек. Такой убьет. Из страха убьет, он меня боится. Должен боятся. Придумал себе и боится. Такому надо боятся. По другому он никак не может."
Мысли Ратанова остановились, как будто завод кончился в игрушечной машинке. Ратанов лежал на боку и смотрел на растрепанные стыки половиц, забитых пылью и мелкими муравьями. Муравьи ползли в траншее половичного стыка, вылезали из нее и, перебирая прозрачными лапками, скакали на серую глыбу скомканного носка. Ратанов пытался наблюдать за одним муравьем, самым шустрым, но тот потерялся в огалтелой толпе, приступом берущей окаменелый носок. При ближайшем рассмотрении все муравьи оказывались самыми шустрыми, и когда Ратанов находил взглядом, как ему казалось того самого, своего муравья, это уже был совсем другой муравей, тоже самый шустрый.
Все равно Ратанов не мог заснуть.
***
Еремеев вышел из подъезда прямо в зябкое серо-осеннее утро. По пыльному асфальту неба расползался кондитерским кремом из труб пышный, белый дым. Он таял на ветру вспотевшей снежной глыбой, вздуваясь перед этим, как задыхающаяся зефирина, он лопался потом не оставив после себя и следа в небесном озере, с ковыляющими по нему воронами.
Еремеев нес пустые бутылки в пункт приема - небольшое деревянное зданьице в котором обитал глухой приемщик тары. Еремеев, звеня сумкой, бодро шагал по мокрой дороге.
Подойдя к пункту приема Еремеев встал в хвост черного червяка очереди, предварительно поздоровашись с каждым из стоящих в ней. Всех тут знал Еремеев и все знали Еремеева.
Говорящая очередь двигалась медленно. Еремеев не торопился и опершись на сырую деревянную стенку ларька, разглядывал яркую публику входящую в раскрашенный магазин на другой стороне дороги.
Наконец подошла очередь Еремеева. Он доставал из клечатой сумки тару и ставил ее на прилавок. Из черного окошка вылезала волосатая рука и забирала бутылку в темень ларькового нутра. Сдав всю посуду, из черного окошка на прилавок высыпались три пятирублевых и две десятикопеечных монетки. Еремеев отошел в сторону и начал пересчитывать деньги.
- Здорово Еремеев, - раздался знакомый голос перед ним. Еремеев машинально сунул деньги в карман и поднял глаза. Перед ним стоял Желдырев, светя спелой, красной рожей.
- Вот спасибо, - еще больше расцвел Желдырев. - А где сосед твой, Ратанов? Не видать его давно че-то.
Еремеев плюнул со злости.
- Не знаю я где твой Ратанов, - гавкнул он - я твоего Ратанова не пасу!
Еремеев развернулся и широкими, солдатскими шагами направился в гастроном, где купил бутылку портвейна.
***
Ратанов сидел на лестничной клетке и смотрел на разявленную надпись. Ратанову становилось легче, когда он смотрел на нее. Он чувствовал, что уже засыпает, вот-вот и он провалится в бездонную яму сна, но нет, Ратанов соскальзывал, да не туда. Ратанову казалось, что он валиться в сон, но, провалившись, он шлепался во все ту же, надоевшую слякоть действительности. Ему уже начало казаться, что он уснул и не может проснуться, что это не действительность его захватила, а сон.
Дверь подъезда скрипнула и Ратанов услышал знакомые шаги Еремеева.
Еремеев поднялся и увидел сидящего на лестнице Ратанова, рядом с которым стояла початая бутылка водки и две кружки.
"Ждет" - подумал Еремеев.
- Здравствуйте Еремеев, - сказал Ратанов и отвинтил водочную пробку.
- Здравствуйте Ратанов, - пробормотал Еремеев, исподлобья следя за Ратановым. - Что-то вы, я смотрю, облюбовали лестницу-то нашу.
--
Да я вот, водку пью. Хотите?
"Напоить меня решил. - Подумал Еремеев. - Не на того напал".
- Давайте, - буркнул он и уселся на ступеньке, подложив под зад пустую, клечатую сумку.
- Прекрасно! - И Ратанов разлил водку по кружкам.
"Точно решил напоить и убить потом, - думал Еремеев, глядя, как Ратанов наливает водку. - Иначе чего он так радуется, что я его водку пью. Точно, что-то не то."
Они чокнулись. Еремеев подождал пока выпьет Ратанов. "Отравлена" - мелькнуло у Еремеева. Ратанов выпил и не умер, Еремеев тоже выпил и тоже не умер.
--
Хорошо, - выдавил Еремеев.
- Не дурно, - и Ратанов втянул ноздрями пропитанный мочой, холодный воздух.
Они сидели молча некоторое время. Сидели. Сидели.
- Между первой и второй? - неожиданно брякнул Ратанов.
Еремеев одобрительно кивнул, наблюдая за действиями Ратанова и стараясь не терять бдительности.
Ратанов налил и они снова чокнулись и выпили.
Еремеев резко сунул руку во внутренний карман плаща. Ратанов вздрогнул, перед ним развернулась красочная картина его смерти. Еремеев доставал из-за пазухи блестящий в золотом столбе света нож, схватил Ратанова за волосы и заломил его голову так, что Ратанов впервые в жизни ощутил, свой кадык. Еремеев быстро полоснул ножом по глянцевому, дрожащему горлу Ратанова. Кровь брызнула на освещенную закатом лестницу, потекла яркими, теплыми струями по груди Ратанова... Еремеев вынул сигарету и занюхал ею водочные пары, сдавившие дыхание. Видение Ратанова улетучилось, он снова плюхнулся в холодную, сырую дествительность прямоугольного подъезда.
-Еремеев, а вы хорошо спите? - спросил он.
Еремеев, как можно более равнодушно закурил, оттягивая ответ и размышляя в это время: "Ночью, значит, решил придти! Ну-ну. Приходи, приходи!".
- Да, очень хорошо сплю! - продымил он. - Просто богатырский у меня сон! Как в десять часов лягу спать, так и сплю, как убитый.
Еремеев нарочно сказал про десять часов. Он дезинформировал противника. Еремеев и водку пить сел с Ратановым, чтобы сделать вид, что он, мол, ни о чем не догадывается.
- Везучий вы, - вздохнул Ратанов. - А я вот не могу уснуть и все тут. Хотя спать мне охота, просто смерть как. Убить готов кого угодно лишь бы поспать чуток...
"Смерть как. Убить готов." - Еремеев собирал все похожие на эти, фразы в свою черепную коробку, как доказательство своих подозрений. Пришла к Еремееву даже мысль, что Ратанов продал душу дьяволу, но потом он мысль эту отмел. Дьявол и вдруг с каким-то там Ратановым.
- Чувствую себя, как кусок мяса, ходячий кусок гнилого мяса, - продолжил Ратанов. - Я уже все перепробовал, вот осталась только водка. Может от нее усну.
-А если не уснете? - спросил Еремеев.
-Не знаю - Ратанов обреченно вздохнул - тогда только умереть остается.
- А что - Еремеев вдруг оживился, увидя в этом простое разрешение своей паранойи - это вариант! Повестесь, Ратанов, на крюке для люстры.
--
У меня веревки нет.
- Я вам дам веревку, у меня есть, хорошая почти новая, нашел недавно, думаю, авось, пригодится, для какого доброго дела.
--
А не жалко? - Ратанов лукаво глянул на Еремеева.
Еремеев понял, что попался. Слишком уж он бурно реагировал на слова Ратанова. "Будет тебе, дурачина, наука" - ругался он про себя.
-Да ну, что вы - мешкался Еремеев, пыхая на Ратанова дымом- веревка ведь, такая ерунда! - он даже рассмеялся в доказательство, не выпуская из зубов сигареты - Что мне, какая-то веревка. Веревка это ведь что? Херня веревка. Я же пошутил! Шутка это была! - Еремеев снова рассмеялся только еще более ненатурально, даже самому противно стало, насколько он ненатурально смеется.
- Да и вы же один раз ее использовать собирались? - продолжил Еремеев, чувствуя, что своими трепыханьями только топит себя. - Ну вот. Я же ее забрать смогу всегда, себе забрать потом, а пока вешайтесь, сколько вашей душе угодно!
Еремеев сделал лицо выражавшее: "Да мне, в принципе, все равно".
Ратанов все также лукаво смотрел на Еремеева. Тот вспотел, как будто на него смотрел не Ратанов, а тысячеваттный софит.
Ратанов разлил всю оставшуюся водку по кружкам. Еремеев, как можно более развязно взял кружку и выпил. Теперь ему можно было начать разговор о чем угодно, но в голове все крутилась у него мысль о собственной глупости.
Ратанов взял смешную кружку с цветочком и тостовал Еремееву.
-Чтоб хорошо спалось, - ухмыляясь сказал он и выпил.
"Это он мне или себе?" - подумал Еремеев - "Теперь его сам черт не разберет".
- А что это вы Еремеев, - отдышавшись после выпитого начал Ратанов - оживились так, услышав о моем желании?
Ратанов закурил. Еремеев, придумывая, что ему ответить, медленно давил окурок. Он сделал вид, что вопрос Ратанова его обижает.
- Мне-то, Ратанов, - начал он - скажу честно (поскольку я человек прямой), на вас начхать. Мне без разницы, что вы с собой там делать собрались. Можете хоть запихнуть себе в зад пионерский горн и скакать так, голым по комнате - я вам слова лишнего не скажу. А если вы меня подозреваете в чем-то, то так и скажите, и нечего мои благие намерения выставлять, как что-то, я не знаю что.
Тут Еремеев сжал челюсти, втянул губы и отвернулся от Ратанова, глядя на черный нарыв на стене. Еремеев так показывал, что уязвлены его самые лучшие и искренние чувства.
- Нет, вы что Еремеев - смутился Ратанов - я же так просто спросил. Я же ничего такого не хотел.
Ратанов замолчал. Еремеев встал и протянул Ратанову пыльную, вялую руку, говоря как бы: "Да я все понимаю".
--
Уже уходите? - огорчился Ратанов.
--
Да, пойду, пожалуй. Засиделся я с вами.
--
Ну, что ж, досвиданья Еремеев, - Ратанов невставая пожал ожидающую руку. - Я к вам, может, зайду как-нибудь.
-Хорошо. - Еремеев сделал вид, что не обратил внимания на эту фразу.
Еремеев вошел темную коробку квартиры и прислонился ухом к теплой, деревянной двери.
Ратанов сидел и смотрел на узловатые, черные буквы. Затем вздохнул, выбросил жирный окурок и встал. Встав, он ощутил, как выпитое ударило его по темени мокрой подушкой. Голова закружилась, твердые ступени утратили прежнюю уверенность и начали прогибаться под Ратановым, как пластилин. Ратанов обрадовался, он почувствовал, что уже вполне дозрел, чтобы заснуть. Он осторожно нагнулся и взял кружки. Балансируя ими, Ратанов осмотрительно двигался к двери, как клоун на ходулях.
***
Ратанов хлопнул дверью. Еремеев отлепил ухо от двери и пошел на кухню.
Зайдя на кухню Еремеев нашел в шкафчике металлическую кружку и наполнил ее теплым портвейном. Выпил залпом. Наполнил еще раз, но теперь пил медленнее, пил вытягивая из головы скомканные мысли, пил глядя на улицу сквозь вспотевшее окно. На улице, в слякотном мясе пустыря, стояла все та же старуха с белым целофановым пакетом в руке. Старуха стояла и смотрела на Еремеева каким-то ожидающим взглядом. Еремеев тоже смотрел на старуху и на ее белый пакетик, пойманной чайкой трепыхающийся на ветру.
Еремеев пытался сосредоточится, распутать спутанный клубок мыслей своих и измышлений, но ничего не выходило. Старуха смотрела на пьющего Еремеева, а он смотрел на нее и все мысли из головы у него выветрились, порастерялись куда-то, одна только, угарным газом, заполнила кастрюлю Еремеевской головы.
***
Ратанов вошел в квартиру и, не раздеваясь, плюхнулся на серую кровать, придавленный пьяным болезненным сном.
Проснулся Ратанов среди ночи. Горло, как ржавая, канализационная труба, голова трескалась, как старый пожелтевший унитаз, в груди клекот сливного бачка. Ратанову снилась какая-то психопатическая дрянь. Ему снилось, что за ним гонится безликий Еремеев и оголтелая борода, с дыркой рта в центре, развевается по ветру и из нее летят жуки-олени размером с кулак. Сам же Ратанов, верхом на многоногом Желдырине, пытается ускакать от Еремеева. Ужас. Дальше тоже какая-то пьяная муть.
Не такого сна желал Ратанов, не так он хотел спать и просыпаться. Ратанов хотел хороших снов, после которых встаешь бодрым, здоровым, обновленным. Встал же Ратанов усталым, больным, изношенным, как будто его привязали к конскому хвосту и конь протащил Ратанова так несколько километров.
Ратанов сидел и смотрел на стену, окрашенную круглым валиком полной луны сквозь трафарет окна. Смотрел на дрожащую границу между синеватым светом, льющимся сквозь окно, и черной, глухой стеной, прячущей ворох детских кошмаров.
"Еремеев спит, поди, богатырским своим сном" - подумал Ратанов и решил зайти, наконец, к Еремееву.
***
Ратанов тихонько открыл, зажатую газетой, дверь Еремеева и вошел в темную квартиру. Сделав пару шагов Ратанов увидел черный крест оконной рамы, тень которой падала ему на лицо. Ратанов на ощупь двинулся к окну. Глаза уже привыкли к темноте, предметы стали выделятся в ней и Ратанов увидел неубранную, пустую кровать.
-Еремеев, - прошептал Ратанов - Еремеев, я пришел.
Неподвижная, глухая тишина. Ратанов осмотрелся вокруг. Никого. Опрокинутый стул, стол, под которым сгрудились бутылки, тряпки под ногами, бумажки какие-то.
Ратанов уже увереннее двинулся было на кухню, как почувствовал вдруг, что теряет равновесие и валится спиной на пол. Комната перевернулась и тусклый потолок слепой лампочкой зыркнул на Ратанова. Тут же на Ратановым выросла огромная, хрипящая тень. Она возвышалась над опрокинутым Ратановым, расставив ноги, как Эйфелева башня. В руке у нее, надеждой блеснул, в свете голубоватой луны, большой хлебный нож. Тень двумя руками обхватила ручку ножа и воткнула его Ратанову в грудь. Ратанов почувствовал, как кровь течет из него, заливает горло спокойной темнотой, замыкает прошлое Ратанова растекшейся по белой бумаге точкой, втягивает окружающий его мир в пробитую грудь и вытекает изо рта вместе с кровавой пеной, растворяясь в хрипящем воздухе свежей комнаты, унося с собой все силы, всю боль и тяжесть бессонных ночей.
***
Еремеев закопал Ратанова на пустыре под окном. Старуха с пакетом куда-то исчезла.
***
После Еремеев, матерясь, плюясь и проклиная весь белый свет долго стирал с обхарканой, шершавой стены закорючистый, как колючая проволока ратановский почерк.