-- Это меня ищут. Нужно возвращаться. -- Она мягко отстранила меня, поднялась, расправила и отряхнула юбку, стала причесываться, выбирая из волос застрявшие там травинки.
Где-то неподалеку, по лесным дорогам, то приближаясь к нам, то вновь отдаляясь, зигзагами ездил, беспрерывно сигналя, автомобиль. Действительно, пора было возвращаться.
-- Иди первым, -- сказала она, -- только обойди лагерь, чтобы вернуться с другой стороны. А я погуляю пока по лесу, цветочки пособираю. Надо ведь из лесу хоть что-нибудь принести. А потом выйду на дорогу, чтобы они меня там встретили.
Мы с ней еще раз осмотрели друг друга, проверили, не осталось ли где-нибудь на одежде следов нашего грехопадения, и разошлись в разные стороны. Я сделал большой крюк по лесу, чтобы придти в расположение штаба, к которому был прикомандирован на время учений, с противоположной стороны. Шел, стараясь оставаться незамеченным, быстро и аккуратно пересекал лесные дороги и дорожки, не оставляя на них своих следов. Пару раз мимо меня проезжал, часто сигналя, штабной автомобиль. Однако всякий раз, услышав звук приближающейся машины, я прятался в зарослях, пропуская ее мимо себя. Не нужно было, чтобы штабные видели меня в этом лесу. А найти мою пассию и бодро отрапортовать об этом начальству им предстояло, согласно нашему с ней уговору, несколько позже.
Обойдя, наконец, лагерь, я неторопливо, лениво крутя в руке сломанную веточку, вышел на большую поляну, где расположен был штаб. С первого взгляда могло показаться, что все там было спокойно. Но не успел я сделать и десятка шагов, как ко мне, появившись вдруг из-за большой палатки, в которой располагался полевая офицерская столовая, подбежал подполковник из штабных.
-- Лейтенант, ты куда телефонистку увел?
-- Какую телефонистку? -- Я заранее решил ни за что ни в чем не признаваться, хоть и не вполне понял, что он имеет в виду..
-- Генерала Жуковича. Прошла информация, что это ты ее в лес заманил.
"Так вот, оказывается, с кем я сейчас гулял по лесу. На эти грабли, кажется, мне уже приходилось наступать. И, похоже, что кто-то, все-таки нас при этом заметил" -- подумал я. Мы с ней уходили в лес порознь, стараясь не привлекать к себе какого-либо внимания, но, очевидно, нам это не вполне удалось.
-- Да нет, -- стараясь оставаться внешне невозмутимым, ответил я, -- ведь я в лес по нужде ходил. По большой. Зачем мне там телефонистка?
Это должно было прозвучать правдоподобно. Хоть и стояла на краю поляны деревянная будка, которую солдаты время от времени переносили, взявшись за специально приделанные ручки, и устанавливали на новую, свежевырытую яму, многие защитники отечества предпочитали посещению этой будочки раздумья в кустах плотно окружившего нас леса.
Так и не получив столь желанной информации, подполковник отвязался, наконец, от меня. А я, всё также не торопясь, направился, мимо генеральского КУНГа, к своей палатке. Желательно было, чтобы сам генерал Жукович, или хотя бы кто-нибудь из его окружения, обратили на меня внимание до того, как разъезжающий по лесу порученец обнаружит на лесной дороге ее, персональную генеральскую телефонистку, беззаботно собирающую цветы. При этом я был уверен, что генерал не узнает меня, не вспомнит лейтенанта, который дежурил по части в ту зимнюю ночь, когда мне представилась возможность убедиться, что с генералом на тему его телефонистки лучше не шутить.
А тут набрался наглости и увел ее в лес. Хоть и не знал, что обаятельная пышноволосая брюнеточка, -- это и есть та самая телефонистка, из-за которой я имел когда-то столько неприятностей. Ведь до настоящего времени, мы с ней даже не знали, не видели ни разу друг друга.
Генерал, этот бывалый вояка, еще юношей попал в лапы одной из тех девиц, которые стаями бродят вдоль заборов военных училищ в поисках будущих военачальников, а пока еще неженатых курсантов, готовых на всё ради того, чтобы, наконец, забраться под их многострадальную девичью юбку. Теперь эта девица превратилась в дебёлую, властную и крикливую генеральшу, которая, изрядно помотавшись вместе с супругом по гарнизонам, научилась ловко управлять им, но так и не сумела подарить ему семейного счастья. И генерал не устоял перед обаянием своей помощницы.
Наша воинская часть была, некоторым образом, придворной. "Придворность" ее заключалась в том, что в составе боевой техники, находящейся у нас на вооружении, был, расположенный в нескольких больших автомобильных прицепах, мобильный командный пункт, позволяющий управлять действиями авиации фронта, в которую, если начинались военные действия, преобразовывалась наша воздушная армия. Поэтому, в случае объявления тревоги, офицеры и генералы штаба армии в срочном порядке выезжали в нашу часть, расположенную в лесу, в полутора десятках километров от города, чтобы занять свои места за экранами больших, размером почти во всю стену прицепа, мониторов, на которых отображалась воздушная обстановка, и поиграть в свою "войнушку".
Но так уж повелось, что высоких званий и ответственных должностей в авиации достигают, как правило, только летчики. "Технари", то есть нелетающие специалисты, обычно не поднимаются по службе выше подполковника. Поэтому генералы и полковники, с важностью занимающие места за пультами командного комплекса, оказывались вдруг совершенно беспомощными. Жизнь учила их, выучив назубок все инструкции, не только строжайшим образом выполнять их, но и требовать того же от подчиненных. Только так и могли они сделать карьеру в авиации.
Однако, для того, чтобы управлять действиями авиации фронта, нужно было обладать несколько иными качествами. Поэтому, важно усевшись в командные кресла, начальники вдруг начинали понимать, что совершенно беспомощны перед этой интеллектуально возвышающейся над ними железной штуковиной, буквально подавляющей их огромным количеством клавиш, кнопок и тумблеров неизвестного им назначения.
Поэтому, с завидной регулярностью, возникала ситуация, когда я, молодой лейтенант, стоя за спиной у какого-нибудь, осознавшего свою беспомощность, генерала, учил его, когда какие кнопки нужно нажимать, какие тумблеры переключать и что говорить в микрофон. В аналогичной ситуации часто оказывались и другие офицеры нашего подразделения, которым тоже приходилось, вместо штабных генералов и полковников управлять действиями всей воздушной армии.
Для того, чтобы было где приютить приезжающих в нашу часть старших офицеров и генералов, в нашей части была выстроена специальная гостиница. С виду это был обычный барак, очень похожий на стоявшее рядом офицерское общежитие, где жили холостые офицеры нашей части. Но внутри гостиница была обустроена как пятизвездочный отель. Причем она была разделена пополам. Каждая половина имела отдельный вход. В одной находились номера для офицеров, а в другой -- генеральские номера люкс.
В гостиницу, которую мы между собой называли генеральской, никто посторонний не допускался, и обычно она, пока не было учений, стояла пустая. Никто, кроме обслуживающего персонала, туда не допускался.
Но генерал Жукович нарушал сложившийся порядок и, стараясь, конечно, чтобы это не получило огласки, время от времени посещал генеральскую гостиницу, причем делал это в сопровождении своей телефонистки. Обычно его персональный водитель подвозил их с телефонисткой к воротам части и тут же уезжал. Согласно приказу генерала, их отводили в гостиницу, не докладывая об этом ни командиру части, ни дежурному. А рано утром генеральский автомобиль подбирал эту парочку на дороге, проходящей возле части, недалеко от проходной. Все подчиненные должны были делать вид, что уверены, будто генерал при этом выполняет некую особо важную задачу по повышению боеспособности нашей авиации. И, конечно же, в отсутствие личной телефонистки повыситься эта боеспособность не могла никак.
В тот раз я дежурил по части. Всё шло, как обычно. Где-то в третьем часу ночи, проверив, как заступающая в караул смена заряжает оружие, посетив казарму и убедившись, что там всё в порядке, я вернулся в дежурку, усадил на свое место помощника, а сам, прилег на стоящую в дежурном помещении кушетку.
Уснул сразу, как только лег.
Меня растолкал помощник:
-- Товарищ лейтенант, вставайте скорее, генерал идет! -- Вновь и вновь повторял он.
Я с трудом, ничего не понимая, разлепил глаза, начал лихорадочно застегивать воротник. Но не успел. В дежурку ворвался генерал Жукович. Он был в шинели нараспашку, из-под которой виднелся наполовину застегнутый китель.
-- Что у тебя тут творится, лейтенант?! -- с порога начал кричать он, буквально на глазах наливаясь злостью.
-- Никак нет, товарищ генерал, -- все еще ничего не понимая, ответил ему я, -- не было никаких происшествий.
-- Вот как? -- продолжал кричать он, -- а ну, пойдем со мной, посмотрим, каких происшествий у тебя тут не было.
Мы вышли из штаба на улицу, и он, почти бегом, повлёк меня в сторону генеральской гостиницы. Там, продолжая кричать о том, что в части нет порядка, творится бардак, он начал показывать следы солдатских сапог, ведущие к одному из окон гостиницы. Потом дорожка следов потянулась к крыльцу, а от крыльца -- в сторону казармы, напрямую, через посты, мимо часовых. От крыльца до границы постов рядом с этими следами легла цепочка более коротких следов. Это были следы генерала, который пытался преследовать незваного ночного гостя, но при попытке пересечь границу поста был остановлен часовым. Генерала до глубины души возмутило то, что его не пустили туда, куда только что убежал солдат, и он всю свою злость и всё свое возмущение направил против дежурного по части, которым, к несчастью, оказался я.
Теперь, добежав, вместе со мной, до того места, где его остановил часовой, он не остановился, а решительно двинулся дальше.
-- Стой! Кто идет? -- Окликнул его часовой.
Генерал не отреагировал, полагая, очевидно, на то, что присутствие дежурного по части может служить ему пропуском. Я же, зная, что, согласно уставу, часовой может пропустить кого-либо на пост только в случае, если того сопровождает разводящий или начальник караула, остановился.
-- Стой! Стрелять буду! -- Крикнул часовой.
Генерал будто ничего не слышал. Часовой клацнул затвором. Звук передернутого затвора, отчетливо и звонко пронзивший зимнюю ночь, заставил генерала остановиться, наконец. Он повернулся и пошел обратно.
-- Ты видишь, лейтенант, он меня не пускает. -- В его голосе звучало возмущение.
-- Но часовой ведь не имеет права пустить Вас на пост, -- попытался объяснить я.
-- Права вы свои знаете, а обязанностей не знаете, -- опять начал наливаться злобой он, -- тот солдат пробежал через пост и его никто не остановил. А потом я видел, что он забежал в казарму.
И генерал, теперь уже в обход постов, повел меня в казарму.
Однако и в казарме ничего, по интересующему генерала вопросу, ему выяснить не удалось. Дневальный, преувеличенно искренне глядя в налитые злостью генеральские глаза, доложил, что личный состав отдыхает, и никто никуда не отлучался. Генерал, как ни "наезжал" он на солдатика, как ни давил во всю свою генеральскую мощь, как ни орал во всю свою генеральскую глотку, так и не смог ничего от него добиться. Окончательно разозлившись, он опять повел меня в штаб и приказал послать машину за командиром части и замполитом. Было лишь немногим больше трех часов ночи, когда он построил их, полусонных, на плацу, посреди части, предварительно приказав включить все прожектора, предназначенные для освещения плаца в темное время суток, и объяснил им как следует, от всей души, что очень нехорошо, если солдаты их части позволяют себе тревожить, в неурочное время, генерала, несмотря на его чрезвычайную занятость. На меня он больше уже не обращал никакого внимания, прекрасно зная, что после сеанса воспитательной работы, проведенного им с командованием части, само это командование не пожалеет времени и сил на то, чтобы детально объяснить мне всё, что сумел в ту ночь объяснить им генерал.
Лишь много позже я узнал во всех подробностях, что же все-таки произошло в ту зимнюю ночь.
Оказывается, в процессе вышеописанных генеральских визитов, телефонистка, не придавая этому большого значения, ласково улыбалась не только генералу, но и солдатам, наводившим в гостинице порядок. И один из них, утомленный длительным солдатским воздержанием, не устоял перед ее обаянием, возомнил, что она тоже без ума от него. И в ту самую ночь, дождавшись, пока я, посетив казарму, вернусь в штаб, он пробрался к гостинице. Постучал в окно комнаты, где должна была спать вожделенная телефонистка, и побежал к крыльцу, будучи уверенным, что она выйдет на его стук.
Но почему-то вместо милашки-телефонистки на крыльцо выскочил разъяренный генерал в накинутой на плечи шинели. Похоже, что искатель любовных утех ошибся окном и постучался к генералу. А может, просто генерал в этот самый момент зашел к телефонистке. Наверное, для повышения обороноспособности страны, ему срочно понадобилась телефонная связь. А этот стук в стекло всё испортил. Поднять боеготовность было уже невозможно. Так что, после некоторых размышлений, причина генеральской ярости становится вполне понятной.
И вот теперь, на учениях, мне представилась, наконец, возможность познакомиться с той, что явилась невольной виновницей моих неприятностей. На время учений я был прикомандирован к штабу армии. На большой поляне, были расставлены, прикрытые маскировочными сетками, автомобили, прицепы, палатки. Тут находились средства связи, аппаратура управления, генеральские кабинеты. Неподалеку была расположена вертолетная площадка. В большой двойной палатке расположилась офицерская столовая. Обслуживали едоков симпатичные официантки. Так что ходили мы в столовую охотно, можно даже сказать с удовольствием. А когда было не лень, шли обедать в штаб округа, который стоял в нескольких километрах от нас. Там была не столовая, а настоящий ресторан. К специальной площадке были подогнаны несколько прицепов, один из которых был кухней, а остальные изнутри представляли собой небольшие ресторанные залы. И столы там были со скатерками, и окна с занавесками, и официантки с передничками. В общем, обслуживание по высшему классу. Но закрутить роман с теми официантками было сложно -- мешали офицеры штаба округа. Они изначально распределили "своих" официанток между собой и нам, пришлым, оставалось только смотреть на это пиршество со стороны.
Поэтому, со стороны наших офицеров, не прекращались попытки флиртовать с дамской частью личного состава штаба армии. Я же не участвовал в этой кампании. Не потому, что я слишком высокоморален и целомудрен для того, чтобы этим заниматься. этим, а потому, что в первый же день после того, как наша колонна, с прикрытыми маскировочными задвижками фарами автомобилей, пришла ночью к месту дислокации штаба, я, осматривая окрестности, встретил, в окружавшем нас лесу, собиравшую цветы ласковую улыбчивую девушку с погонами сержанта. Мы поболтали с ней, Она произвела на меня весьма благоприятное впечатление. Она сказала мне, что служит здесь, в штабе, связисткой. Пообщавшись, мы договорились, что будем иногда встречаться здесь, в лесу. Она не хотела, чтобы я оказывал ей знаки внимания на глазах у сослуживцев, и я счел это правильным.
Мы встречались с ней в лесу почти каждый день. Она была ласкова со мной. Я был с ней и ласков и настойчив. И, хоть поначалу наши встречи носили довольно-таки безобидный характер, наступил, наконец, день, когда она не смогла устоять перед моим напором.
Мы с ней в этот раз задержались в лесу дольше, чем обычно, и ее стали искать. Так я и узнал, что моя военно-полевая подружка -- это и есть та самая телефонистка генерала Жуковича.
Я был в растерянности. Не знал, как мне строить свои отношения с ней в дальнейшем. Однако судьба распорядилась сама. Мне не пришлось ничего решать.
На следующий день была дана вводная. Согласно этой вводной наш штаб был объявлен разбомбленным в результате авианалета условного противника. И, поскольку до конца учений оставалось еще трое суток, штаб армии зажил веселой, беззаботной жизнью.
До самого момента отправления колонны обратно полковники не просыхали. Они, хорошенько поддав, по очереди уводили официанток в лесные заросли. Кусты вокруг места дислокации штаба с утра до вечера трещали под напором этих парочек.
А что касается генерала, то он все трое суток, до самого момента отправления колонны в обратный путь, не выпускал телефонистку из своего КУНГа. Поэтому нам с ней увидеться так и не представилось возможности.
И к нам в генеральскую гостиницу они, почему-то, перестали приезжать.