Каким оно было, мое первое представление о любви? Я не знаю. Или, если быть более точной, я знаю, каким оно не было.

Когда любовь становится уродливой и исковерканной. Когда отец орет матери отвратительные слова. Я вижу ее спину сверху, с лестницы, где я сижу на ступеньках. Она ему не отвечает, но продолжает мыть посуду, и его голос звучит как-то странно. Именно этот голос меня пугает. Я поднимаюсь в свою комнату и высвобождаю место для кукол в изножии кровати.

Мои куклы - сироты из детского дома, а я - их добрая мачеха. Папы никакого нет. Я накрываю их одеялом и заботливо подправляю его с концов, чтобы они не замерзли. Младшая сестренка спит в соседней кровати. Я закрываю дверь в комнату, чтобы она не проснулась. Голос отца затих.

Я не знаю, что они там делают.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, я слышу храп отца в родительской спальне. Мама стоит на кухне, и с лестницы я вижу ее спину в точно том же самом месте, что и вчера. Как будто она простояла там всю ночь. Но не могла же она простоять там всю ночь?

Она протирает тряпкой кухонный стол, и когда я подхожу, я вижу, что всё: плита, кафель, скамейка, - все заляпано сливочным маслом. Это сделал пьяный отец. Мать все это оттирает и плачет. Я хочу ее утешить, поэтому похлопываю ее по спине. Пробую к ней прижаться, но она выворачивается и начинает накрывать стол к завтраку.

Мой отец, он знает название японской рыбы, такой ядовитой, что даже один-единственный кусочек может убить всех сразу посетителей ресторана. Он об этом рассказывал, когда я была маленькая. После этого я долго отказывалась есть рыбу, и мать из-за этого злилась. Отец не злился, он просто смеялся и объяснял мне, что такая рыба в Швеции не водится, но к тому времени я уже убедилась, что полностью уверенной нельзя быть ни в чем, и поэтому продолжала свой рыбный бойкот.

Мой отец, он еще знает, как заказать номер в пятизвездочном отеле в Стокгольме, где мы собираемся провести выходные во время летнего отпуска. Он везет нас туда на своей новой белой Ауди со скоростью 140 километров в час. Во время поездки меня рвет несколько раз, и мать просит его не гнать так. Тогда отец начинает злиться, мать уже давно на взводе, и нам с ней приходится меняться местами, чтобы на переднем сиденье оказалась я. Тогда начинает ныть моя младшая сестра, потому что ей не разрешили сесть на переднее сиденье, и тогда отец уже окончательно выходит из себя и приказывает нам всем заткнуться.

Мы сидим совершенно тихо и не говорим ни слова, и отец гонит машину на опасной скорости, а я пытаюсь слушать Каролу, которая поет по радио о Токио и Привет, Мики.

Это отец, тот, кто знает, как нужно делать заказ в роскошных ресторанах. Он всегда заказывает говяжью вырезку с беарнским соусом, и мы все дружно соглашаемся, что у отца это блюдо получается лучше, когда он сам готовит его дома по пятницам. Отец, он к тому же знает, почему Олаф Пальме - это жопа с ушами, и почему нужно голосовать за Модератерна*. Потому что он хочет сохранить свои деньги, вот почему, - объясняет он. Когда по субботам он расплачивается в магазине за нашу еженедельную порцию сладостей, он всегда вытаскивает целую пачку тысячных банкнот и помахивает ей перед носом у продавщицы.

- У меня нет помельче, но надеюсь, это не проблема! - говорит мой отец и протягивает ей тысячную купюру.

Это отец, тот, кто может купить все, что душа пожелает, и я годами мечтаю о настоящем шкафчике для Барби, но так его никогда и не получу. Тогда я строю дом для своих Барби в выдвижном ящике под кроватью. Стены я делаю из книг, а плиту - из шкатулки. Барби и Кен частенько ссорятся.

Барби не уверена, что Кен ее вообще любит.

Но он ее любит. Он любит ее больше всего на свете, и ему вообще не понятно, откуда у Барби взялась эта идея, что он ее не любит? Барби так этому рада, так рада, и они занимаются любовью долго-долго, пока не раздается крик матери, что пора садиться за стол. Она приготовила свиную колбасу и отварила картофель. Отцовская вырезка с соусом гораздо вкуснее, - говорю я. Тогда мать злится и говорит, что вырезку каждый день есть не будешь.

Это отец, тот, кто приезжает домой в пятницу вечером после того, как он работал где-то всю неделю. Он готовит вырезку и соус, и мы зажигаем свечи, и ужинаем все вместе, мать с отцом пьют красное вино. Где-то в течение часа между 19.00 и 20.00 мы самая что ни на есть обыкновенная счастливая семья.

Это у отца есть своя фирма и фирменные визитные карточки. Он ездит по всей Швеции и занимается изоляцией, ну, к примеру, проводов. Изоляционная пена желтая и твердая, немного похожа на пенопласт, и отец рассказал моей младшей сестре Казе и мне, что похожий материал был использован в фильме про Роню, Дочь разбойника, когда там

строили дворец Матисса. И он чуть было даже не получил эту работу. Но он ее не получил, и все ездит и ездит, и часто его не бывает дома по две-три недели.

В выходные он уставший и спит. Это всегда мать, кто встает по утрам и готовит завтрак, неважно, какой это день - суббота, воскресенье, понедельник, летний отпуск или рождественские каникулы. Мы с сестрой пробуем разбудить отца и прыгаем на его кровати, и кричим во весь голос: "Папа! Просыпайся, папа! Просыпайся уже!" Но он не просыпается, и мы продолжаем плясать вокруг него на постели, где он лежит как тюлень на берегу. Мы поем: "Папа-пердюк! Вставай, папа-пук! Просыпайся, мокрый памперс!" Но он только храпит и переворачивается с боку на бок и продолжает спать своим глубоким сном, заполненым храпом.

Наконец мы прекращаем и идем играть в куклы. Когда мать зовет нас к столу, отец наконец просыпается, и весь обед мы канючим, чтобы он построил нам дворец Рони, Дочери Разбойника на маленьком пятачке газона за нашим домом. И отец говорит "да, да, может быть". И мы пристаем к нему, чтобы он построил нам бассейн на газоне за домом, и отец говорит "да, да, может быть".

С отцом никогда не знаешь наверняка, потому что случается, он приезжает домой с какими-нибудь необычными вещами, которые он купил, и которые раздражают и выводят мать из себя. Мы - первые среди соседей, кто приобрел видеопроигрыватель. И компьютер, а потом и проигрыватель для дисков. В гостиной красуется гигантский сливочного цвета диван с двумя такими же гигантскими кожаными креслами, и ни для чего другого уже нет места, потому как гостиная на самом деле у нас очень маленькая. У нас все комнаты маленькие, но родители заставили их мебелью так, как будто у нас огромный дом.

Это отец летом готовит мясо на гриле. Мать и соседка, которую зовут Гунилла, сидят на кожаном диване и потягивают розовое вино, и слушают, как Агнета Фалтског поет The Heat is On. Гунилла работает в косметическом отделе в Домусе**, и мне нравится, что она всегда красиво подкрашена. Всегда загорелая и с розовыми ногтями. Но когда Гунилла этого не слышит, отец прохаживается по Домусу, потому что Консум и Бловит - это самое ненормальное из того, что он знает. Отец голосует за Модератерна, и мать с отцом покупают только в ICA.

Мне не нравится, что он говорит о Гунилле и о Домусе с таким презрением в голосе, потому что мне нравится Гунилла. Но отец о многих наших соседях говорит таким тоном. Он поджаривает куски говядины на гриле и готовит беарнский соус и говорит: "Этот, он воображает, будто представляет из себя что-то".

Гунилла живет с мужчиной, которого зовут Томми, и они иногда выпивают вместе с нашими родителями. Томми и отец пьют из хрустальных бокалов, а мы, дети, получаем чипсы и фанту. На следующее утро отца опять не разбудить, и как всегда, то, что мы прыгаем на его постели, ничуть не помогает - он вообще не реагирует. Мать пакует печенье и напитки в корзинку, и мы едем в парк на велосипедах. Когда мы возвращаемся, отец все еще спит, и мать злится. Завтрак так и стоит на столе, с тех пор как мы ушли, и на сыре выступили капли влаги. Она поднимается в спальню и будит отца, и я слышу, как он кричит: "Ну, давай, ори, безмозглая курица, ори, пока не посинеешь!", и я забираю Казю и увожу ее во двор, чтобы показать мертвую птицу, которую я нашла под яблоней возле мусорки.

У матери грубые руки, с красной кожей, изуродованные экземой, и когда она их почесывает, кожа опадает сухими лепестками.

Иногда, когда она меня укладывает на ночь и гладит по щеке, ее руки оставляют царапины, и мне почти больно. Но я не хочу, чтобы она переставала, это руки моей матери, я их люблю, и они дают мне чувство спокойствия и безопасности.

Когда она моет посуду, она надевает желтые резиновые перчатки, потому что вода с моющим средством раздражает кожу рук до крови. Но и это не помогает, потому что руки в перчатках потеют и не дышат, и иногда она плачет, из-за боли. Я приношу специальную мазь от экземы, которую она покупает в аптеке, тогда она слегка улыбается и пытается перестать плакать.

- Спасибо, дружок, - говорит она, и я сажусь рядом с ней и наблюдаю, как она смазывает свои израненные руки.

Утром мы всегда в спешке, когда нам нужно выйти из дома в детский сад. У матери работа в больнице начинается в семь, и она будит Казю и меня в шесть, потому что нужно все успеть. Она рассказала про своего начальника, который стоит с часами в руке и ждет возле входа в отделение, где она работает. Начальник никогда ничего не говорит, когда мать приходит, он просто смотрит сначала на нее, потом на часы.

- Если бы он хотя бы сказал что-нибудь, - говорит моя мать. Но он никогда этого не делает. Понимаете? - спрашивает она нас, пока одевает в садик.

Я не совсем понимаю, почему это так ужасно, что он ничего не говорит, но я чувствую, что это знание, что он стоит с часами и ждет, заставляет мою мать нервничать и спешить, потому что она одевает нас быстрыми, грубыми движениями.

Иногда возникают скандалы. Моя сестра впадает в истерику, если ее пластиковая

диадема хоть на миллиметр сдвигается с положенного ей места на голове, а рукава кофточки закатаны неодинаково. Если мать допустит хоть малейшую оплошность, маленькая Казя просто выходит из себя и начинает визжать что есть мочи. Я вижу, как у матери на лбу выступают капельки пота, когда она пытается выровнять рукава кофточки. А потом нужно еще пригладить волосы, чтобы каждый волосок был на точно предназначенном ему месте под белой пластиковой диадемой.

Я стою сбоку и смотрю на все это, и ругаю Казю на чем свет стоит, за то, что она так обращается с матерью, до тех пор, пока мама не шикает на меня, чтобы я перестала дразниться, и вот мы наконец-то готовы выйти из дома. Мать поднимает нас на свой велосипед, Казя сидит впереди, я сзади.

В детском саду мы завтракаем. Нас, тех, кто завтракает, немного: Казя, Нелли, Эмиль и я, остальные приходят в садик позже.

Мою любимую воспитательницу зовут Каттис, и они с мамой всегда разговаривают друг с другом особенными взрослыми голосами. Теплым, доверительным и немного таинственным тоном. Я пытаюсь подслушать, о чем они там говорят, но они говорят слишком тихо. Я подбираюсь поближе, пока не оказываюсь прямо за матерью.

- Совсем тебе не нужно спешить, говорит Каттис моей матери. Будет лучше, если ты зайдешь в магазин сначала, тогда не нужно будет брать туда с собой девочек после садика. Им здесь нравится, ты же знаешь!

Я вижу, что мама смахивает слезинку с уголка глаза, и Каттис протягивает ей салфетку, в которую мама прочищает нос.

Я люблю Каттис, потому что она так добра к моей маме. Она добра ко всем, у нее всегда есть время на длинные сказки и никогда нет злобы в голосе.

Мы обнимаемся на прощание, и я вижу через окно, как мама уезжает на велосипеде к своему глупому начальнику, и мы садимся и кушаем на завтрак манную кашу с коричным сахаром и молоком.

Позже к вечеру мама приезжает опять, чтобы нас забрать. Каттис уже ушла, и Лена, ее сменщица, разговаривает с мамой.

- Извините, мне так неудобно, что я так поздно, - говорит мать и ставит тяжелые нагруженные сумки на пол.

- Я договорилась с Каттис утром, что я приду сегодня попозже, и она была согласна, - говорит она.

Лена улыбается моей матери.

- Конечно, все в порядке, я же понимаю, как это нелегко - быть одинокой матерью с двумя детьми.

Я вижу, что мать замирает на секунду, она не знает, что ответить.

- Но я не одна, - говорит она спустя некоторое время. - Мой муж просто очень занят на работе в последнее время.

- А, - говорит Лена и выглядит смущенной. - Я просто думала... ну, я просто никогда не видела вашего мужа, поэтому думала, что вы одна...

- Я понимаю, - говорит моя мать и начинает натягивать на нас куртки.

Позже, вечером, когда мы уже лежим в постели и мать думает, что мы заснули, я слышу, как они ругаются на кухне.

- Как ты думаешь, что я должна чувствовать? - спрашивает мать. - Сначала моя сослуживица, которую я встретила в парке в воскресенье, а теперь и Лена в детском саду. Все считают, что я одна с двумя детьми, потому что тебя никогда нет!

Я не слышу, что отвечает отец, потому что я кладу себе подушку на голову и начинаю мечтать о том, что у меня есть заботливый старший брат. Пусть его зовут Фредерик, и он часто и подолгу меня обнимает, потому что очень любит. Он говорит, что я самая лучшая младшая сестренка на всем белом свете, и он всегда будет обо мне заботиться. Мы бегаем с ним на пляж каждый божий день все летние каникулы и купаемся. Его ровесники-друзья ждут нас на пляже. Им я тоже нравлюсь, и мне всегда разрешают побыть с ними в одной компании и играть там сколько я захочу.

Я провожу много времени, думая о Фредерике. В моих фантазиях у нас с ним совершенно новая семья. С другими родителями и без младших сестер. В той семье, о которой я мечтаю, только Фредерик и я, и добрые родители, которые никогда не ругаются.

Я лежу в постели в своей комнате и мечтаю о Фредерике, когда в дверь грохочут. Это пришла Казя, чтобы одолжить моих кукол поиграть, и я думаю, что я предпочла бы иметь старшего брата, а не младшую сестру. Я выталкиваю ее из комнаты и говорю, чтобы ее ноги здесь больше никогда не было! Глупая мелюзга! И я запираю дверь в свою комнату и ухожу на игровую площадку.

На площадке сидит большой Джонни. Он живет в тех домах, что стоят за нашим домом, и он старше меня на несколько лет. Иногда я заменяю Фредерика на Джонни в своих мечтах. Он очень симпатичный, с темными волосами и голубыми глазами, но никогда в жизни я не решусь сказать ему хоть слово. Бывает, он выглядит злым и грустным, когда сидит один на качелях и раскачивается туда-сюда. Его родители разведены, и сейчас он живет с матерью, которая, похоже, не знает никого из этого района. Но сегодня он задерживает на мне взгляд, когда я подхожу к площадке. Он такой симпатичный, на самом деле, и я думаю, что если бы он только захотел, вполне мог бы быть моим старшим братом.

- Привет, - говорю я и останавливаюсь недалеко от него.

- Привет, - говорит большой Джонни и глядит на меня сверху вниз.

- Поиграем? - спрашиваю я.

- Не, - коротко отвечает он, спрыгивает на землю и уходит. Я смотрю ему вслед, на его серую куртку и коричневые ботинки, которые исчезают за домами. Я долго так стою, и колупаю песок пяткой, пока не иду домой сама.

Отец проснулся и сидит на кухне за завтраком один. Он пожарил яичницу с беконом, и я слышу по тишине, что они до сих пор не помирились. Я чувствую, что веки начинают набухать, и отец быстро взглядывает на меня и на мою шею в красных пятнах.

- Привет! Как дела? - спрашивает он и в его голосе звучат необычно теплые нотки.

Слезы начинают бежать по щекам, и я хлюпаю носом и не представляю, как я смогу объяснить все, что во мне происходит. Всю эту печаль. Может быть, поэтому я вдруг слышу, как произношу нечто не поддающееся пониманию?

- Большой Джонни меня ударил! - говорю я и начинаю рыдать еще больше, просто от страха, что я так нагло я вру. Я понятия не имею, почему я это сказала, просто весь день был такой - странный и тоскливый.

- Что он сделал? - возмущается отец и хватает меня за плечо. - Какого черта он бьет девочек младше себя!

Я в ужасе наблюдаю, как он поднимается и натягивает куртку.

Я слышу, как он бурчит что-то себе под нос, завязывая шнурки на ботинках.

- Пойду-ка разберусь с этим Джонни-большим.

Я остаюсь на кухне ненадолго, а потом взлетаю в свою комнату и прячусь в платяном шкафу. У меня от возбуждения кружится голова, о, какое замечательное это чувство, что отец пошел куда-то, чтобы меня защитить. У меня кружится голова от стыда, потому что вот-вот моя ложь раскроется, и еще я коротко всплакиваю, когда представляю, как разъярится мой отец, и как меня будет презирать всей душой Джонни-большой, когда ему предъявят такое несправедливое обвинение. Через какое-то время я слышу, как хлопает входная дверь и голос отца отдает эхом, когда он меня зовет. Я слышу его шаги на лестнице, он поднимается ко мне, и вдруг его запыхавшееся дыхание заполняет собой всю комнату.

- Сара?! Куда ты к черту подевалась?

Он взбешен точно до такой степени, как я себе это боялась представить, и несколько бесконечных секунд я сижу тише, чем мышь, боясь вдохнуть. Наконец он выходит из комнаты и спускается по лестнице опять. Я долго-долго сижу в шкафу, и хотя мне так хочется в туалет, что начинает болеть живот, я думаю, что это того стоит. Я не слишком дорого заплатила за то, чтобы получить возможность насладиться заботой и защитой отца на миг.

Ночью я просыпаюсь и пробую понять, стучит ли еще мое сердце. Я часто просыпаюсь ночью и представляю, что я умру, потому что иногда мое сердце начинает биться слишком быстро, как в галопе.

Мой отец единственный, кто не спит ночами в нашем доме. Он часто сидит на кожаном диване в гостиной с бокалом виски и слушает музыку.

- Отец у нас сова, - так говорим мы с сестрой.

Когда я просыпаюсь, я всегда спускаюсь к нему и сижу у него на коленях немного. Он слушает, как бьется мое сердце и говорит, что с моим сердцем все нормально. Меня это успокаивает, и после этого я могу опять заснуть.

Но когда я спускаюсь по лестнице этим вечером, я слышу, что он плачет. Мне видно, что он сидит за кухонным столом, наклонившись над миской, полной попкорна.

Слезы падают прямо в попкорн.

Я так пугаюсь, что забываю даже про свое сердце.

*Модератерна (умеренная) - либерально-консервативная политическая партия в Швеции.

** Домус, Консум, Бловит и ИСА - различные торговые сети магазинов и супермаркетов в Швеции. (Domus, Konsum, Blеvitt, ICA)