Аннотация: Девочку в пионерском лагере укусила змея. испуганная вожатая уезжаетс ней на скорой. она очень боится, что девочка умрет, но ее спасают.
Укус
Фойе больницы наполнялось будничным синеватым светом люминесцентных ламп, а меня била дрожь, тряслись руки и стучали зубы, хотя еще оставалась надежда, что мы успели, не опоздали: сейчас Люсе введут противоядие, и жизнь продлится в ее худом тощем теле.
Надежда чуть теплилась, эфемерная, крохотная, а свернувшаяся клубком в моем желудке холодная змея, регулярно хватающая острыми зубами за сердце, была так же злобно правдоподобна, как и та, маленькая, в сущности, змейка, которая четыре часа назад укусила Люсю за ногу.
Нога эта посиневшая, опухшая, страшно свисала в проход с носилок, когда мы ехали на скорой, и я придерживала Люсю, гладила ее пепельные рассыпанные волосы, поправляла болтающуюся голову.
Сознание она потеряла два часа назад, жар поднимался, губы растрескались, и ничего я в жизни своей не хотела сейчас, как только того, чтобы эта чужая мне девочка осталась жива, снова мешала мне проводить занятия, прыгала на одной ноге, и смеялась тихим, рассыпающимся странным смехом: смеется и как будто одновременно задыхается.
Всего четыре часа назад была другая жизнь, недостижимо далекая и желанно обыденная: было ясное летнее, безмятежное, редкое для наших северных широт августовское утро.
Три девчонки, Маша, Лена и Люся, стояли передо мной, в шортах и кедах и просительно заглядывали в глаза: отпрашивались пойти перед обедом погулять в ближайший лесок.
Я уже второе лето работала вожатой в пионерском лагере, и одну из девочек, Люсю, знала еще по прошлому лету.
Лагерь был расположен в сосновом бору на невысоком холме. С одной стороны, в километре, протекала речка, с другой было поле, а перед полем вдоль забора метров на пятьсот был чистый солнечный лесок, куда мы часто ходили до обеда, пели песни, учили стихи, проводили беседы.
Пространство было ограничено, потеряться было никак не возможно двенадцатилетним девочкам, и я иногда, не очень охотно отпускала их туда одних: позагорать, пошушукаться вдали от воспитательских глаз. Это было нарушением, но привычным, принятым нарушением: в заборе была дыра, и если не разрешать по их просьбе, ребята все равно уходили с территории.
Я отпустила их до 12 часов, и ничего, никакого предчувствия, никакого ощущения опасности у меня не было.
Девочки ушли, а я с оставшимися детьми раскрашивала плакаты к предстоящему празднику Нептуна. Плакаты писали я и Миша, мальчик из старшего отряда, а остальные были на подхвате: расчерчивали листы, размечали тексты.
За этим кропотливым нудным занятием прошло минут сорок.
Неожиданно дверь пионерской распахнулась и на пороге появилась Маша, растрепавшаяся, с серым лицом и испуганными глазами.
- Настя,- закричала она мне,- Настя, скорее, Люсю змея укусила.
Я вскочила и опрокинула на плакат баночку красной гуаши. Гуашь растеклась по белой бумаге полыхающим пятном, и прыгало кровавым туманом перед моими глазами все время, пока мы бежали, пролезали через дыру в заборе, обжигая ноги крапивой, росшей вокруг лагеря, и затем спешили по мягкому мху мимо молодых сосенок на привычную поляну.
Время остановилось для меня. Окружающее отодвинулось на большое расстояние, и казалось мне, что все происходящее сон, ясный отчетливый, но сон.
Сознание включилось, только когда я увидела бледное, как полотно лицо Люси, которую вела под руку Лена.
Люся смотрела напряженно, губа была закушена, и слезы катились из глаз, а лицо Лены, тоже плачущей, было искажено страхом.
- Больно, - прошептала Люся, и мешком повисла на моей руке.
Я схватила ее на руки, она была невероятно тяжелой.
- Настя, ты же ее не донесешь, давай мы поможем, - хором закричали девочки, но я мчалась, задыхаясь к воротам лагеря, и наш сторож Степа, увидев меня выбегающую из леса, выскочил навстречу, подхватил Надю и донес ее до медпункта.
Медсестра Ира пила чай с шоколадкой, и губы у нее были измазаны шоколадом, и я смотрела на эти шоколадные губы и думала:
... Как будто ничего не случилось...
С того момента, как я увидела бледную Люся, такие вещи, как чай, шоколад, еда, и вся обычная жизнь утонули, исчезли, в мире оставалась лишь змея, укусившая Люся и сама Люся, со своей болью, бледным лицом и устремленным внутрь себя испуганным, обреченным взглядом.
Увидев нас, и услышав, что случилась, Ира уставилась на меня в страхе и сомнении.
- Немедленно надо везти ее в больницу, Настя, у меня нет противоядия.
Лагерь расположен в лесу, в котором встречаются змеи, а в медпункте нет противоядия!
Ира уложила Люсю на диван, и уколола ей супрастин и обезболивающее.
- Все же супрастин снизит реакцию на яд, - сказала она.
Степа уже крутил диск, пытался вызвать скорую.
Новость облетела лагерь мгновенно, пришел начальник лагеря.
Скорая была на вызове, и решено было вести Люсю на рафике, принадлежащем лагерю, а скорая выедет навстречу.
Ире не на кого было оставить медпункт, и с Люсей поехала я. Она была в сознании, сидела рядом со мной.
Дорога первые километры была проселочной, трясло страшно, и при одной встряске Люся навалилась на меня и не выпрямилась. Я поняла, что она потеряла сознание.
Со скорой встретились на дороге, и мы втроем, я, медсестра и шофер перенесли Люсю в скорую и уложили на носилки.
Мы ехали невыносимо долго, и распухшая Люсина нога все падала в проход с носилок.
Родителей у Люси не было, она была из детдома, и о случившемся известили служащую социальных служб.
Сейчас служащая сидела рядом со мной в фойе больницы, сочувственно вздыхала, потом наклонилась ко мне и тихо сказала:
- Да не переживайте вы так. Ничего Вам не будет. Девочка детдомовская, родителей нет, ну кто спрашивать-то будет. Умрет и умрет.
Я ошеломленно смотрела на нее. Красивая, не очень молодая, на губах помада.
Я за все время ни разу не подумала о себе, о грозящих мне неприятностях. Я боялась за жизнь Люся, не хотела, чтобы милая веснушчатая Люся, смеющаяся странным смехом, умерла, никогда больше не смеялась. Мне для моей собственной дальнейшей жизни было необходимо, чтобы Люся была жива, для того, чтобы я тоже могла дышать и радоваться жизни, и не цепенеть от страха каждый раз, как я увижу сосновый лес. Я страшилась увидеть Люсю мертвой и холодной, и мне некогда было думать о том, что она детдомовская.
Но объяснять этого я не стала, не было сил, да и не хотелось. Я сразу возненавидела это ясное, ухоженное лицо, тонкие выщипанные брови, бордовую помаду. Не нужно было мне ее хладнокровного сочувствия.
"Умрет и умрет", всплыли в памяти, только что услышанные слова, и меня передернуло.
В глубине больничного коридора показалась фигура в белом халате. К нам подходила медсестра.
- Вы кто будете Люсе Крохиной?
Я ответила, слыша, как прерывается мой голос:
- Вожатая я, из пионерлагеря.
- Радуйтесь, все обошлось. Девочка будет жить.
Потолок закружился у меня перед глазами, холодная змея особенно злобно цапнула за сердце, колени стали ватными, и я медленно повалилась на стул.
Очнулась я на кушетке, покрытой коричневой медицинской клеенкой. Вокруг меня плавало густое облако нашатырного спирта. Я отвела руку с ваткой от себя и села.
- Вот и ладушки, - сказала медсестра, улыбаясь.- А твоя знакомая ушла. Сказала, чтобы ты не спешила, что в лагерь можешь поехать и завтра. Можешь идти?
Я прислушалась к себе: змея уползла, на душе было легко и радостно. Опять был солнечный августовский день. Я страшно хотела есть.