Аннотация: На мой взгляд, достаточно светлая и добрая вещь с альтернативно-историческим уклоном.
Как обычно, в семь утра в уши ворвалась бравурная музыка из рупора на стене. Семён нехотя приподнялся с кровати. Ещё не совсем выйдя из-под власти сна, с полузакрытыми глазами привычно натянул на себя нательное бельё и заправил постель, хоть и сложно было называть так грубо сколоченные нары.
Завершающая часть утреннего гимна. Семён жадно ловил последние секунды отдыха. Пусть стоя, пусть и под музыку немецких композиторов. Точно так же, как люди справа и слева. Ладно, хоть барак для исправляющихся, здесь режим помягче и не бьют почти. Вдоль шеренги своей журавлиной походкой прохаживался герр Шульц, делая кому-то замечания насчёт слишком унылого вида. Сам же герр Шульц сиял как собственные хромовые сапоги. Семён втайне завидовал ему: ходит, командует, в шахты не спускается. Хорошо.
Надсмотрщик остановился напротив Семёна, внимательно глядя тому в глаза. Семён старался не отводить взгляд.
- Петров, ты есть будешь дежурным сегодня.
В шеренге кто-то завистливо вздохнул. Дежурство считалось отдыхом. Всего-то подметание, стирка и тому подобное. Остальные же наденут тяжёлые дыхательные маски и спустятся под землю добывать соль, чтобы вернутся вечером замёрзшие, уставшие и голодные, со слезящимися глазами, покрытыми тонким белым налётом.
Пока рабочие одевались, Петров взялся за метлу. Проходя, мельком глянул на своё отражение в единственное в бараке небольшое зеркальце на стене. Редкие светлые волосы, отечное лицо, забитые глаза, повязка дежурного чернеет на фоне серого от грязи рванья, заменяющего одежду. Некомплект двух зубов и трёх пальцев на правой руке. Мужчина отвернулся. Зеркало всегда нагоняло на него грустные мысли.
Метла тихо шуршала по полу, собирая в кучку белую пыль. Герр Шульц, присев на чьи-то нары, курил свои любимые длинные желтые сигареты и смотрел сквозь зарешёченное окно куда-то в небо. Вместо обычного деловито-спокойного выражения лица на этот раз он был странно задумчив.
- Петров! - нежиданно позвал он.
- Да, герр Шульц. - Семён втянул голову в плечи, ожидая чего угодно.
- Ты есть курильщик?
- Эээ... да, я курю, герр Шульц. - Рабочий смешался от неожиданного вопроса.
- Угощайся. - Надсмотрщик протянул ему пару сигарет и чиркнул зажигалкой.
Вторую Семён положил в карман. Несколько секунд оба сосредоточенно пускали дым. Пепел падал на пол, но Семёна это почему-то не волновало.
- Это есть хороший сигареты. Они напоминай мне о семья в Дрездене. Прислала мейн муттер на прошлый Сочельник. Ты был в Дрездене, Семён?
- Был, но недолго, герр Шульц. В сорок четвёртом меня угнали туда на работы.
- А дальше?
- Работал у одного помещика, ухаживал за его скотиной. После победы Германии перевезён сюда как физически крепкий. Дальше вы знаете, герр Шульц.
- А где ты потеряй свои пальцы?
- Не помню, герр Шульц. Наверное, оторвало взрывом. Я уже давно не воевал.
Надсмотрщик улыбнулся.
- Вы есть хорошо дрались в сороковые. Не вини себя в том, что мы больше нравиться богу войны. Ист дер фатум, Петров.
- А кем вы были раньше, герр Шульц?..
Это был нескромный вопрос. Сменщик Шульца, герр Нетребко из бывших полицаев, мог бы за него дать в зубы. Но Шульц только ещё раз улыбнулся.
- Школьным учителем. Айн, цвай, киндер, собирайся в классы. Но я уже давно не слышу детского смеха. Арбайтен, Петров.
Смахивая соль из дальнего угла, возле печки Семён наткнулся на что-то непонятное. Сперва он подумал, что это чья-то облезлая шапка, но "шапка" тихонько заскулила и пару раз махнула хвостом. Это был ещё слепой щенок. Вчера дежурным по бараку был сосед Петрова, и он ничего такого не обнаружил.
- Откуда ж ты взялся?... - прошептал Семён и взял животное на руки. Щенок несколько раз тявкнул.
- Что у тебя там такой? - донесся из-за спины голос надсмотрщика.
- Герр Шульц, это щенок. Можно... забрать его себе? - взгляд Семёна был направлен строго на носки собственных драных ботинок.
- Ты хочешь его кушать?
- Нет, герр Шульц. Понимаете, я... мне очень тоскливо одному.
- В этом бараке сто пятьдесят человек, Петров.
- Нет, я не о том. Они же все больные. Слишком несчастные, слишком... просоленные. Вы меня понимаете, герр Шульц?
- Ааа... Фройнд?..
- Да, герр Шульц. Я хочу, чтобы у меня был друг. Вы разрешите?
- Оставляй. Только пайку на него ты не получаль.
- Данке, герр Шульц. Спасибо вам большое.
Пора было выносить соль из барака. Семён осторожно положил щенка за пазуху. Тот снова тявкнул и щекотно царапнул кожу. Набрав полное ведро белого мусора, мужчина надел тулуп с валенками и вышел из помещения.
На улице ночью прошла метель. Сейчас всё вокруг было белым и словно очищенным, только у далёкого зёва шахты и вдоль железной дороги чернела голая земля. Вытряхнув ведро в мусорную кучу, к соли и бессмысленным советским листовкам, Семён присел на поленницу у стены и жадно закурил вторую сигарету. Спичек оставалось всего пара штук, но завтра, бог даст, интендант выдаст ещё.
- Фройнд... - негромко позвал щенка Семён.
Тот, будто услышав, завозился и высунул голову. Лизнул давно небритый колючий подбородок.
- Знаешь, Фройнд, я всегда думал, почему соль и снег одного цвета. Наверное, потому, что и то и другое нужно человеку в небольших количествах, но когда соли и снега много, это убивает его. Это как печаль с тоской. Я слышал, японцы считают белый цветом смерти. Может быть. Но знаешь что? Без белого мы бы не ценили чёрное. Это как...
Отогнув ворот тулупа, Семён посмотрел на чёрную повязку дежурного. Его лицо горько дёрнулось.
- Это как любовь или собственное уважение. Как маленькая личная свобода на фоне общего рабства. Мне защищать больше нечего, Фройнд. У меня теперь всей свободы - ты. И всё. За это я тебя люблю. Цени это.
Тускло светило уходящее солнце. Миллиардами алмазов сверкал снег. На вышках по-немецки перекрикивались часовые. Раб негромко говорил что-то своему щенку.
Вернувшись в барак, он достал заначенную краюху слегка зачерствевшего чёрного хлеба. Размочил в воде из-под крана. Фройнд жадно ел у Семёна с руки, видимо был очень голодным. Семён смотрел на это маленькое беспомощное существо и едва заметно улыбался.
Вечером вернулась рабочая смена. Белые, холодные и кашляющие. К крану моментально выстроилась очередь, всем хотелось перебить поганый вкус во рту и стереть налёт с лица.
Потом был ужин. Им раздали по плошке жидкого супа, к счастью, несолёного. Семён честно поделился со щенком самой вкусной гущей. Фройнд лакал суп из его посуды. Вокруг него сидели насквозь просоленные люди и улыбались.
Вечером Петрову снова повезло - была его очередь спать у печки, на лучшем месте. Свернувшись под тонким одеялом, он осторожно грел своим тощим измождённым телом маленький тёплый комочек.
Последние лучи солнца из окошка освещали барак, и всё почему-то казалось Семёну новым и прекрасным: и соседи, и шахта, и он сам. Даже герр Нетребко, заменивший на ночь Шульца и сейчас читавший у окна газету "Русский Штурмовик", казался не таким уж и злым.
В душе Семёна сейчас не было привычной тоски и злости, только любовь и нежность к Фройнду. Это было настолько забытым чувством, что даже немного пугало. Оно распирало его грудную клетку и казалось, что теперь-то всё навсегда будет хорошо. Семён чувствовал, как его жизнь, когда-то давно расколотая на много мелких кусочков, сейчас собирается заново, приобретая смысл и значение.
- Кормить тебя буду из своего пайка, - шептал Семён. - На работу когда пойду, буду оставлять герру Шульцу. Он добрый, он тебя не обидит. Всё хорошо будет, Фройнд, всё наладится. Вот увидишь.
Но щенок не слышал его. Он спал. А скоро заснул и Семён. Ночью по его щекам катились солёные слёзы.