я буду творить [свои] дела до тех пор, пока продолжается ночь
(надпись на готском языке)
Что это было?
Мимолетное, едва уловимое колебание ветки в сумраке вечернего сада...
Легкий, чуть слышный шорох... и холодок, пробежавший по моей спине.
Нет, я не увидел его. разве лишь смутное, бесформенное колебание воздуха. Но всем своим телом я ощутил это напряженное внимание, эту затаившуюся враждебность, темную, испепеляющую злобу.
Я знал, что обречен. Я чувствовал свирепую, неодолимую силу. Пока она выжидала, выбирая момент для решающего броска. Я понимал, что сопротивление так же бессмысленно, как и бегство. Он был повсюду, окружал меня со всех сторон - невидимый и грозный. Я остановился, сделал широкий вдох и выбросил на землю лежавший у меня в кармане пистолет. Мне не хотелось, чтобы присутствие оружия омрачило мои последние мгновения. Мой разум был спокоен и чист, я увидел путь своих бесчисленных прошлых рождений. Я сделал еще один вдох - и в сгущающихся тенях различил смутные контуры своих будущих жизней. Я знал, что мы еще встретимся - и когда-нибудь я окажусь готов к этой встрече. Но это будет еще не скоро. Я понял, что пришло время. Тьма сгустилась. Я чувствовал холодное дуновение и приближение неизбежного. И тогда где-то в глубинах моего оцепенелого сознания возникла эта странная музыка. Однообразная и безнадежная она звучала, как последний приговор. Я опустился на колени и краем глаза успел заметить какое-то движение слева. Потом было мгновение боли и тьма, поглотившая мой разум. Но в последний миг жизни, проваливаясь уже в испепеляющую бездну, мое гибнущее сознание каким-то непостижимым образом - не увидело уже, но почувствовало, запечатлело в себе это лицо.
Лицо было почти прекрасно. Его не искажала злоба и ненависть, оно было совершенно спокойно, но глаза были пустыми и безжизненными. И тогда мой рассудок распался на мириады несущихся в бесконечность частиц...
***
Воздух прозрачен и лишь слегка колышется, остывая от полуденного зноя. Что за чудо, что за звонкая, оглушительная тишина! Песчаная коса и неторопливая темная вода речки со странным названием Мокша. Телега, трясясь и поскрипывая, везет меня в давно забытый, подернутый туманом детских воспоминаний мир. Молчаливый селифан лениво погоняет тощую кобылку. Кобылка фыркает и недовольно мотает головой. Селифана зовут, кажется, Кузьма, на нем кирзовые сапоги и брезентовый плащ. Иногда он бормочет что-то себе под нос, или, быть может, разговаривает с лошадью... Вот и брод. Телега, медленно покачиваясь, въезжает в воду. Мы останавливаемся и селифан дает кобыле напиться темной торфяной воды. Вечереет, чуть слышно журчит река, лошадь жадно пьет, причмокивает, Я смотрю на холмы, поросшие лесом, темнеющее безоблачное небо - и сердце медленно наполняется каким-то всепоглощающим покоем, а в голове рассеянно бродит окончательно заблудившееся, лишенное уже всякого смысла слово: "благостно"...
Но вот мы продолжаем неторопливое движение, лошадка нехотя вытаскивает телегу на песчаный берег. Приехали. Взору моему предстает безнадежная грусть покосившейся деревянной церкви и грязная серость трех дюжин унылых домишек... Но какой закат! "Кажись, добрались..." нарушает селифан свой обет молчания - мне уже стало казаться, что он разговаривает только с лошадью. Да... добрались. Я некоторое время рассеянно наблюдаю за возней кур в палисаднике, затем спрыгиваю на землю, подхватив большую спортивную сумку - весь свой нехитрый скарб. Егорьевна появляется на крыльце. Она совсем не изменилась. Все та же вязаная кофта, выцветший платок... "Как добрались?.." "От-тлично!" "Кузьма-т не шибко гнал - а то бывало всю растрясет..." "Нет, Кузьма совсем не гнал" "Ну, проходите в дом, покажу вашу комнату..." Прощаюсь с сумрачным возничим и вхожу в теплый, наполненный запахами сумрак избы. Пахнет сеном и половиками, парным молоком и вареной картошкой. Пахнет домом, старым деревянным домом. Вот моя комната. Железная кровать со стопой подушек. Зеркало в грубой резной раме подернуто патиной. Кружевная занавеска на единственном окне и большой темный комод в углу. "Ваша комната... Нравится?" "П-рекрасно!"
"Устраивайтесь пока, а я пойду поставлю чай... Хотите чаю?" "Благодарю, выпью с удовольствием"... Прохожу по скрипящему полу, разбираю сумку."Благостно...благостно... благостно..." Трясу головой... Нет, все равно "Благостно... благостно..." Жидкий чай в треснувшей чашке, черствый пряник и несколько оплывших ирисок в выцветших обертках. "Вот сахар..." "Нет, благодарю, я - без" "Здоровье бережете?" "Нет, просто привык..." "Да... А мы вот тут с сахаром".
Тихие сумерки окружили меня своим нежным шепотом. Вязкий, хранящий еще дневное тепло, воздух был полон запахов свежескошенной травы и леса. Я медленно брел по дороге и теплая бархатистая пыль мягко пружинила у меня под ногами. На залитом фиолетовыми чернилами небе бледнели уже первые звезды, узкая полоска заката все еще багровела над темными силуэтами дальних холмов. Я шел, вдыхая давно забытые ароматы, и разум мой был прозрачен, как родниковая вода - и взвесь всяких мыслей и желаний опустилась на дно, исчезла, поглощенная этим бесконечным и бездонным покоем. Вот и сад, старый вишневый сад. Когда-то, в каком-то другом мире, здесь была усадьба некого неторопливо-вальяжного барина. Я так и представлял его себе - с пышными бакенбардами, в шелковом халате сидящего на веранде. Он, причмокивая, пил чай, медленно поднося ко рту изящную чашку поповского фарфора. А в другой руке был томик Тютчева или Фета... Он смотрел на свой вишневый сад и думал о вечном... Или делал вид, что думает о вечном, а на самом деле думал о карточных долгах и о вздорной актриске, стоившей ему покоя и состояния... Усадьбы давно уже нет. Она сгорела, кажется еще лет сто назад. Никто не помнит даже, как она выглядела... Сохранился лишь каменный фундамент, поросший высокой крапивой. Но я всегда представлял себе двухэтажный дом в стиле классицизм - с портиком и колоннами.
Возможно, что портик с колоннами существовал только в моем детском воображении, а барин был скучным и мелочным служакой, никогда не читал Тютчева, а в имении появлялся только для того, чтобы сделать распоряжения и проследить за сбором недоимок. Но вальяжный мечтатель с бакенбардами был мне намного ближе - а уж он-то точно должен был жить в доме с портиком.
Предаваясь подобным мыслям, я невольно замедлил шаг, а вскоре и вовсе остановился, прислушиваясь к таинственным шорохам сумеречного сада. Странно, но мне показалось, что эти темные силуэты деревьев, их неподвижные листья и скрывающийся в глубине мрак излучает какую-то смутную, непроявленную еще до конца враждебность... В этот благостный, умиротворенный вечер возникшее у меня ощущение казалось особенно странным и необъяснимым. Я стоял на дороге, всматриваясь в сумрак старого сада - но не видел там ничего, кроме чернеющих стволов и высокой сероватой травы между ними. Просто заброшенный, совсем одичавший вишневый сад, или уже и не сад вовсе - а лес... Я улыбнулся собственной мнительности и, постояв еще немного, повернулся и пошел домой. Наступила ночь и мириады звезд зажглись на черном бархате небесного свода. Их света вполне хватало, чтобы я мог различать белеющую ленту дороги, плавно изгибавшуюся в обрамлении темной высокой травы. Похолодало, я ускорил шаг и вскоре оказался у крыльца дома радушной Егорьевны. Я остановился, чтобы сделать еще несколько глотков этого дурманящего свежестью воздуха. Закрыв глаза, я ощутил блаженную пустоту и покой внутри себя. Я чувствовал, видел каким-то необъяснимым внутренним зрением это бесконечно далекое небо, я сливался с ним, растворялся в нем, терял свое обличие, свои мысли, свои ощущения - и это было состоянием блаженства. Внезапно какой-то посторонний звук нарушил чудесную гармонию, заставил меня вернуться в эфемерный подлунный мир. Я прислушался и, спустя несколько мгновений, до моего слуха долетел человеческий крик... Далекий и едва слышный, он заставил меня встрепенуться, ощутить неприятный холодок, поползший по спине - столько было отчаянья и ужаса в этом едва различимом звуке. Я стоял, напряженно вслушиваясь в тишину. Я слышал шелест травы, далекие крики ночных птиц - и ничего больше. Простояв так достаточно долго, я начал мерзнуть - и решил наконец, что прошедший день был слишком насыщен впечатлениями, оттого и мерещится черт знает что... Я прошел в свою комнату, не зажигая свет разделся и лег спать. Старый дом был наполнен десятками звуков, он жил своей странной, загадочной жизнью - потрескивали и скрипели половицы, шуршали мыши в подполе, но я слишком устал и не обращал внимания на эту окружавшую меня странную жизнь. Сознание мое было поглощено черной бездной - и я провалился в глубокий сон, лишенный всяких снов.
Утро безжалостно ворвалось в комнату ярким солнечным лучом, пробившим себе дорогу сквозь пыльную пелену оконного стекла. Я проснулся и, лениво открыв глаза, посмотрел на часы. Десять часов здесь - это разгар дня. Егорьевна давно уже хлопотала по хозяйству - я слышал ее возню за стеной. Ну что же, пора просыпаться... Я быстро встал, оделся и с полотенцем через плечо направился к рукомойнику.
"Ну, как спалось?" - спросила Егорьевна, кормившая у крыльца цыплят. "Прекрасно! Давно так не спал...". "Ну вот и хорошо... А у нас тут такое приключилось... Парамоновский бык ночью сорвался с привязи - и агронома нашего, Сеньку, до смерти покалечил..." Я вздрогнул, вспомнив про слышанный ночью крик...
"Ну вот... я приехал и привез вам несчастье..." - вырвалось у меня.
"Э, милай, и в голову не бери! Несчастья они сами приходят - их и привозить не нужно... А Сенька этот такой был шебутной, с выкрутасами... как блаженный" - произнесла Егорьевна, насыпая овес в кормушку для кур.
Я умылся ледяной колодезной водой, причесался перед потемневшим осколком зеркала, и за неимением иных развлечений отправился осматривать место ночного происшествия.
И вновь путь мой лежал мимо вишневого сада. Но сейчас, при ярком свете дня, он не казался мне зловещим и враждебным. Лучи солнца пробивались сквозь кроны давно состарившихся деревьев, причудливой мозаикой рассыпались на поваленных стволах и высокой травяной поросли. Где-то там, в глубине, темнели заросли крапивы, скрывавшие фундамент усадьбы. Я с грустной улыбкой вспомнил наши отчаянные детские поиски... Обжигая крапивой лицо и руки, рылись мы на старом пепелище, мечтая найти волшебный клад, но находили только куски оплавившегося стекла, да ржавые гвозди. Впрочем, один раз судьба улыбнулась мне и среди кирпичной крошки, пронизанной корнями крапивы, я нашел странную статуэтку. Вырезанная из прочного черного камня, она была совсем небольших размеров - я мог зажать ее целиком в своем детском кулаке. Изображала она какого-то бога, или мудреца. Во всей его позе чувствовалась спокойная уверенность. Он сидел, поджав под себя ноги, положив руки на колени и устремив взгляд в бесконечность. Я взял статуэтку в город, везде носил ее с собой, постоянно рассматривая. Я сочинял истории про этого странного персонажа, видя в нем то всемогущего завоевателя, осуществившего все свои вожделенные планы и теперь спокойно созерцающего плоды великих побед, иногда я видел в нем Бога, проникающего взглядом в глубины созданного им мира. Теперь же мне все чаще кажется, что это был мудрец, взирающий на мир и видящий лишь пустоту.
Я потерял эту статуэтку. Обстоятельства этого не так важны. Я был молод и жизнь казалась мне вечным праздником, на котором меня просто забыли пригласить к столу. Я потерял ее - и даже не сразу заметил эту потерю. Лишь спустя некоторое время я начал понимать, что вместе с этой безделушкой из моей жизни ушел целый мир, мир моего детства. "Мудрец объемлет взглядом первозданную пустоту" - так назывался трактат, попавший в мои руки уже в зрелом возрасте. И я сразу вспомнил утерянную статуэтку. И в моем сознании замкнулись звенья некой странной цепи, но я еще не видел эту цепь целиком, я даже не знал, что она едина.
Так думал я, глядя на старый вишневый сад - и сердце мое наполнялось светлой грустью.
Вот и место происшествия - на самом краю сада, там где прохладный сумрак все еще противостоит знойному полудню.
Мертвого уже успели накрыть куском грязной рогожи. Конечно, нужно все оставить как есть до приезда милиции. Сквозь рогожу проступают очертания тела и несколько кровавых пятен.
--
Господь с тобой, какой бык... Целый самосвал, а не бык! В груди-то дырища, как от телеграфного столба... Где ты видел таких быков?
--
Вот чудеса! Нечисть какая завелась, или эти - зеленые человечки, из космоса...
--
Да ладно тебе - нечисть! Мне все ясно: сбил его на шоссе какой-нибудь КРАЗ. Выскочил водила - глядь, мертвец! За голову схватился и чтобы следы замести оттащил в сад. Вот тебе и все зеленые человечки...
--
Ну ты, Петрович, просто Шерлок Холмс! Сбили на шоссе, оттащили в сад... Да тут тады следы должны быть - с километр от шоссе тащили, трава должна быть примята, кровью испачкана... а тут - все чисто!
--
Ну энто ежели по земле волочить, тады и след с кровью, а ежели, например, на себе нести - тады и следа никакого нет!
--
Да что же он, твой водила, мастер спорта по тяжелой атлетике? Это же - туша под сто кэге - царство ему небесное - кто же такой вес на себе километр пронесет?
--
Не захочешь на зоне срок мотать - и сто километров пронесешь!
--
Ну, с тобой спорить без толку! Милиция во всем разберется...
--
Да уж, она разберется... Кому нужно убийство на себя вешать? Скажут "Бык забодал" - и дело в архив!
--
Э, мужики, болтать вы горазды! Пошли лучше покойника помянем, как положено...
На том и сошлись. Пошли в магазин за водкой.
Я же направился на берег реки. Картина этой странной смерти слишком глубоко проникла в мой разум. Мне казалось, что лишь речная прохлада, лишь вид журчащего в зелени кувшинок потока, смогут заглушить нарастающую во мне смутную тревогу.
Я сидел на берегу и смотрел на вечное медленное течение темной воды. Я вдыхал запах реки, запах трав и тины. Я вслушивался в стрекотание кузнечиков и легкий шорох листьев. Я просидел так, наверное, несколько часов. Постепенно моя тревога стала растворяться в этой всеобщей благодати, как растворяется кусок сахара в стакане ароматного чая. Я ни о чем не думал и ни хотел ни о чем думать. Я просто слушал, как журчит вода - и мне было хорошо...
Наконец, стало темнеть. Я вышел из сладостного оцепенения и понял, что уже наступил вечер. Я решил вернуться в хлебосольный дом Егорьевны, ибо почувствовал голод и некоторую усталость от полной бездеятельности. Я пошел назад по дороге и вскоре снова я оказался рядом с вишневым садом. Было еще достаточно светло - и у меня возникло странное и немного болезненное желание побродить в этом таинственном сумраке, непостижимая необходимость вновь ощутить эту непонятную и неосознанную враждебность. Я сошел с пустынной дороги, и, движимый непреодолимым и необъяснимым порывом, направился вглубь сада. Вначале я не почувствовал ничего. Только спокойная прохлада и легкий запах земли и прелости. Я был почти разочарован. Сейчас, в свете закатного солнца, все здесь казалось обыденным и привычным. Пятна крови кто-то успел присыпать светлым речным песком, трава была примята десятками ног. Несколько окурков, да скомканная пачка сигарет довершали эту безнадежную картину. Я улыбнулся своим дневным страхам. Да, смена обстановки и это прискорбное происшествие совершенно выбили меня из колеи. Так недалеко и до невроза. Я еще раз облегченно вздохнул и решил, что стоит поторопиться - ибо, пропустив обед, я рискую опоздать и на ужин, а это явно не входило в мои планы. Я уже направился в сторону видневшейся за деревьями дороги, когда ощутил боковым зрением некое мгновенное и едва уловимое движение в глубине сада. Резкий холодок пробежал у меня по спине. Я постарался снова взять себя в руки. "Какой-то бред... Мне просто что-то померещилось... Как же мало нужно, чтоб вывести мое сознание из равновесия!". Спасительная дорога мерцала уже совсем близко. Еще немного - и я выйду из этого проклятого места. Я подумал так - и вновь внутренне рассмеялся: "Спасительная", "проклятого" - откуда вообще возникли эти неуместные прилагательные? Нет, к черту! Я не пойду ни на какую дорогу. Я пройду через этот дурацкий сад, даже если разорву свои любимые штаны, продираясь сквозь заросли чертополоха. Я похлопал себя по щекам и уверенным шагом направился вглубь сгущающихся сумерек - туда, где возникло или почудилось мне это странное движение.
Я продвигался вперед, все больше и больше погружаясь в закатный сумрак. Было все так же тихо - но теперь в каждом скрипе ветки, в каждом шорохе травы, в каждом дуновении ветерка, мне чудилась необъяснимая угроза и враждебность. "...и тогда Тьма возникает внутри тебя" - пронесся в моем мозгу невесть откуда взявшийся, словно заблудившийся обрывок строки. Я шел, опасливо озираясь по сторонам, напряженно вглядываясь в обволакивающую меня тьму - и внезапно совершенно отчетливо, ясно и обреченно понял, что уже не смогу вернуться назад, что любой возврат к скрытой уже темными стволами деревьев дороге будет нелепым и подлым предательством, предательством самого себя.
Стемнело как-то неестественно, невозможно быстро. Сквозь ветки деревьев видны были звезды, и полная, невыносимо большая луна зло смотрела на меня с небес. Гулкая, зловещая тишина прятала в себе какой-то непроявленный еще - и оттого еще более грозный и невыносимый ужас. Я стоял один посреди этого полного ненависти мира - и, казалось, даже сам воздух вокруг меня таил в себе какую-то сокрытую до времени угрозу.
И тогда в неверном свете полной луны я увидел, что там, где раньше было поросшее крапивой пепелище, теперь темным трафаретом возвышаются стены дома.
Угрюмое, мрачное строение походило скорее на средневековый замок, чем на дом деревенского помещика. Массивная, обитая железом дверь была приоткрыта, как будто приглашая войти внутрь. И откуда-то из самой глубины доносились унылые, однообразные звуки - словно старинная музыкальная шкатулка играла странную мелодию. Я смотрел на этот невесть откуда возникший призрак дома, я видел загадочное сияние за его окнами, и с леденящим страхом понимал, что должен идти дальше, должен войти внутрь, чтобы увидеть там то, что не хотел и боялся увидеть. Мой разум цепенел от мысли о неизбежном, но моя походка была тверда. Я вошел внутрь. Неверное, блеклое сияние струилось из тронутых плесенью стен. Я увидел перед собой широкую лестницу, ведущую на второй этаж. Откуда-то сверху доносилась эта невыносимая унылая музыка. Я начал подниматься по ступеням и запыленные портреты в потускневших рамах зло и злорадно провожали меня своими безжизненными глазами. С каждым шагом я чувствовал все большую слабость, как будто само мое тело сопротивлялось, не желая идти дальше. Наконец, я поднялся наверх и увидел длинный коридор со множеством дверей, но я точно знал ту единственную дверь, в которую мне предстояло войти. Голубоватым, мертвенным светом переливались стены, свечи в старинных канделябрах мерцали таинственным огнем. Зловещие шорохи, едва слышные стоны доносились из-за закрытых дверей и повсюду разливалась, заполняя собой все мироздание, бесконечная унылая музыка, терзающая мой мозг. И вот передо мной - та дверь. Я открываю ее и вхожу в небольшую комнату, посреди которой стоит детская кровать. Я подхожу ближе и вижу младенца с задумчивым, странным лицом. Его ручонки сжимают маленькую музыкальную шкатулку - и однообразная унылая музыка разносится по пустому зловещему дому. Спустя мгновение я понимаю, что ребенок мертв. Его горло перерезано и темная кровь заливает белизну простыни. От ужаса я закрываю глаза и в этот момент чудовищный удар в спину опрокидывает меня на пол. Я падаю и теряю сознание.
Проходит какое-то время и я прихожу в себя. Я открываю глаза и со сковывающим волю страхом вижу ЕГО. Он подходит ближе и склоняется надо мной. Его лицо безразлично и спокойно. Я узнаю его сразу - странное темное божество, мою детскую статуэтку. Вот мы и встретились вновь.
--
Ведь ты же знаешь, что будет дальше... - слышу я ровный бесцветный голос.
Я вздрагиваю.
--
Да. Знаю. Будет боль. Много боли.
--
Ах, люди... Как много значения вы придаете мелочам. Конечно, будет боль... но разве это - главное? Разве об этом стоит вообще говорить? Ведь эта боль, физическая боль, всего лишь мгновение, всего лишь капля в громадном океане страдания, который и есть жизнь... Каждый раз, когда я освобождаю твой разум, ты чувствуешь только одно - страх физической боли, и еще - страх холода.
--
Но разве ты... уже делал это со мной? Я не помню, я ничего не помню...
--
Конечно, сотни раз. И каждый раз, когда мы встречались вновь, ты был такой же, как раньше. Ты не меняешься, совершенно не меняешься. Сейчас ты - такой, как и столетия назад! И я опять не вижу в тебе ничего, кроме страха.
--
Столетия... Но что ты несешь? Мы никогда не встречались с тобой раньше! Ты хотя бы имя мое знаешь?
--
Имя? Ха! Я прекрасно знаю твое имя! Я мечтаю забыть твое имя - и не могу этого сделать... Твое имя старо, как сам этот дряхлый мир...
--
Так назови ж его, назови мое имя! - я срываюсь на крик
--
Назвать? Ну что же... Твое отвратительное, бездарное и трусливое имя ... Человек.
--
Но у меня есть другое имя, другое, слышишь меня!
--
Ошибаешься. У тебя нет других имен. У тебя есть много обличий, за которыми ты пытаешься спрятаться сам от себя. Но имя у тебя всегда одно. Прощай... человек.
И тогда невыносимая, непередаваемая боль пронзает мое тело. Я проваливаюсь в гулкую бездну, в вязкую обволакивающую тьму.
Проходит время - вечность, или мгновение.
Я открываю глаза и снова вижу перед собой это отвратительное безразличное лицо.
--
Пойдем, я покажу тебе кое-что!
И он хватает меня за шиворот и тащит по широкой мраморной лестнице куда-то вниз. Мы оказываемся в огромном зале, наполненном десятками окровавленных тел, корчащихся в ужастных конвульсиях. Я чувствую сладковатый запах крови, я слышу вопли отчаянья и тихие обреченные стоны. Я ошарашено оглядываюсь по сторонам...
И вновь этот тихий бесцветный голос, звучащий как будто в самой глубине моего сознания:
--
Посмотри на них. Видишь их мучения, вечные непрекращающиеся мучения. Какой занятный парадокс: все они уже давно мертвы, но всё еще продолжают испытывать невыносимую боль... И эта вечная боль, только она дает им силы, поддерживая вечно их странное существование.
--
Зачем, зачем ты их ... ты НАС всех убил? - кричу я в исступлении - Это бессмысленно... бессмысленно и глупо!
--
Я? Вот как? Ты хочешь сказать, что я убийца? Но это несправедливо!
--
Но кто же, кто все это сделал?
--
Как кто? Конечно же ты! Ты и никто другой. Я - всего лишь зритель, иногда - безучастный, иногда - восторженный, а иногда - просто шокированный. Да, не скрою, иногда твоя безбрежная жестокость шокирует даже меня.
Кажется, мой мозг сейчас взорвется от ужасного напряжения. Что это? Что хочет от меня это существо? Оно безумно, или просто издевается надо мной?
--
Что за чушь ты несешь! Как мог я совершить весь этот ужас? В своей жизни я убил разве что несколько мух...
--
Да неужели? Посмотри вокруг! Это ты называешь "несколько мух"? Ты, именно ты, убил их - беспомощных и беззащитных. Но тебе показалось мало просто убить их... Ты заставил их вечно пребывать в состоянии невыносимой муки, кошмарной агонии...
--
Бред! Чушь! - хриплю я, опускаясь на колени - как будто сто тонн невыносимого груза легло на мои плечи. - Но это глупо! Это просто невозможно! Я живу в городе, я занимаюсь своим бизнесом, я зарабатываю кое-какие деньги... Да, бывает, я изменяю жене - не часто, но бывает. Иногда я немного обманываю своих партнеров. Но это все - мелочи, это делает каждый! Но убийство - никогда! Слышишь, никогда! Ты лжешь, или спятил!
И тогда я вижу на его лице некое подобие улыбки. Как будто на этой застывшей безжизненной маске кто-то оттянул вверх уголки рта.
--
Какая истерика! Сколько эмоций! Ах, как мы не любим смотреть в зеркало! Ведь это зеркало виновато во всех наших бедах. Мешки под глазами после запоя - виновато зеркало... разбитая в драке губа - виновато зеркало! Щека запачкана кровью невинной жертвы - тоже виновато зеркало! Как все просто! Зеркало - лжет или сошло с ума. Разбей зеркало - и все будет прекрасно... но я не то зеркало, которое легко разбить.
Я стою на коленях на липком, забрызганном кровью полу. Сейчас мне уже все безразлично. Мне даже уже почти безразлична боль, заполнившая мое растерзанное тело. Мне даже уже почти безразлична безумная музыка, звучащая в моем распадающемся мозгу. Я не помню, совершенно не помню, чтобы кого-нибудь убивал. Впрочем, это еще не значит, что я никого не убивал. Но если есть что-то, о чем я совершенно не помню, и в то же время я это сделал, значит, в некоторой степени можно считать, что это сделал не я. Но даже если я действительно всех их убил - что это меняет? Они мертвы, так или иначе. Важен результат, а не процесс. В конце концов, возможно даже, что кто-либо из них, страдающих рядом со мной, убил меня... Мы квиты, какие могут быть претензии. Сочтемся болью, сочтемся мукой, сочтемся смертью.
Я падаю лицом на пол и чувствую на губах вкус крови. Чужой крови.
И тогда бездна проглатывает меня - и я лечу в бесконечность, теряя облик и имя.
Но в последний момент, в последний миг своего существования, я успеваю обернуться назад. Я улыбаюсь, или просто мне кажется, что я улыбаюсь.
"В следующий раз, когда будешь убивать меня, обойдись пожалуйста без ненужной риторики" - летит мой крик в пустоту...
И тогда распадающееся на мельчайшие частицы МОЕ лицо с грустной улыбкой кивает мне в ответ.
... Я медленно прихожу в себя. Уже почти совсем стемнело. Прохладно. Я лежу в высокой, влажной от росы траве и старый вишневый сад грустно шуршит надо мной своими ветвями. Я с трудом поднимаюсь. Все тело ноет, я чувствую ужасную слабость. Как я здесь оказался... Кажется, я возвращался домой. Я шел по дороге, потом свернул в сад... Странно, но я ничего не могу вспомнить. Только эта музыка, эта невыносимая, однообразная, бесконечно повторяющаяся музыка, звучит в моем мозгу. И я обхватываю голову руками, я падаю вновь в траву, я пытаюсь, безуспешно пытаюсь заглушить, прекратить эту муку, эту пытку, это безумие.
***
Несколько мужиков собрались возле лежащего в высокой траве тела.
--
Да что они, сговорились что ли? Вчера - одного здесь бык забодал, сегодня - другой вообще бог знает от чего окочурился.
--
Да, странные дела.
--
Милицию то вызвали? Да, Егорка побежал звонить. Егорка проходил мимо - глядь, говорит, мужик незнакомый в траве лежит. Он подошел, окликнул - молчит. Егорка тады спужался малость, палку взял и ткнул этого-то палкой. Думал, проснется - ан нет, не проснулся. Егорка тогда и понял, что - мертвяк! Спужался сначала, в штаны наложил, а потом побежал ментам звонить - и нас по дороге перебаломутил.
--
Да... место-то прямо проклятое! И в прошлом году здесь Генка, скотник, помнишь скочевряжился...
--
Да типун тебе на язык - "проклятое место". Генка твой с похмелюги копыта отбросил, царство ему небесное... А этот, я его узнал, Егорьевны племяш из города. Они там, в городе, известно что: дышат всякой гадостью, а когда к нам приезжают, сердечко-то, бывало и сдает от свежего-то воздуха.
--
Ну, известное дело... Свежий воздух-то для них, городских, хуже яду.
--
Вот так я вам и поверил... "от чистого воздуха..." Кому другому лапшу-то вешайте. Говорю вам: нечисть здесь завелась!
--
Ладно, не нашего ума дело... Милиция пусть разбирается - им за это деньги платят, а не нам...
--
Да они, пожалуй, разберутся... Вон у меня еще в прошлом году колесо с мотоцикла свернули - до сих пор ищут... Милиция, мать их! Ладно, пошли лучше помянем покойничка-то.
И мужики неторопливо побрели за водкой.
Примечание: ПРАТЬЕКАБУДДА (Будда-носорог, санскр.) В раннем буддизме и в буддизме тхеравады пратьекабуддой называют того, кто достиг освобождения без чьей-либо помощи, ведя отшельнический образ жизни как "одинокий носорог". Он не проповедует, поэтому признается молчаливым, отдельным, обособленным (пратьека) буддой, не ищущим ни с кем общения. (Словарь по буддизму и близким к нему учениям)
В рассказе использованы следующие фразы/словосочетания, авторскими правами на которые (Р) (С) обладает Крещенский Вечерок
Старинная музыкальная шкатулка играла странную мелодию
