Промозглым ноябрьским вечером Саломея Л. прибыла в замок Вардач, что недалеко от Праги. Замок был недавно приобретен ее отцом, богатейшим в Богемии еврейским промышленником. Построенный двести лет назад каким-то зажиточным раввином и, соответственно, уже освященный благословенным духом Иерусалима, он казался отцу отличным местом для родовой усадьбы. По дороге к замку Саломея отметила удивительную унылость пейзажа: угловатые, будто обгрызенные каким-то диковинным чудищем холмы, сиротливые поля, покрытые скелетами хмелевых жердей, одинокие деревья с обязательным гнездовьем злобно каркающих ворон. Сам замок ютился на оголенном пригорке, зажатый с одной стороны покосившимися избушками прилегающей деревеньки, а с другой - темной громадой леса.
Подъезжая к воротам замка, сквозь щель между бархатными занавесками окна Саломея заметила по-старчески согнувшуюся оборванную фигуру. Человек в лохмотьях исступленно потрясал в воздухе ветхой клюкой и, казалось, указывал ею прямо на девушку. Грохот лошадиных копыт заглушал все звуки, но по безумному блеску глаз и скривленному в крике рту было ясно, что оборванец изрыгал проклятья.
Когда карета отъехала на безопасное расстояние, испуганная Саломея робко выглянула из окна, чтобы разглядеть сумасшедшего получше, но слуга уже закрывал тяжелые кованые ворота усадьбы. Сквозь массивный узор ворот она еще раз увидела искаженное яростью лицо и нервно взметавшийся в воздухе посох.
Саломею взволновало это неожиданное происшествие, и она попросила извозчика остановиться. Ей хотелось пройтись, развеяться, и заодно размять затекшие от трехчасовой дороги ноги. Встряхнув черными как смоль кудрями, она легко спрыгнула с подножки кареты и плотнее закуталась в длинную соболью накидку.
Позади была ссора с отцом и проваленная выставка картин в галерее пана Бенета, впереди - туманное будущее и мрачно нависшая громада старинного замка Вардач. Это был небольшой готический замок пятнадцатого века, сложенный из отесанных валунов, по старинке неоштукатуренный и неокрашенный. В сумерках он казался огромным серым чудовищем: его остроконечные грязно-кирпичного цвета башенки походили на острые кровожадные когти, понатыканные вокруг облезлые деревья на клоки свалявшейся шерсти, высокие подслеповатые окна смотрели как миллионы настороженных глаз. С давних времен замок пользовался дурной славой. Поговаривали, что его хозяин-еврей был чернокнижник и устраивал здесь сатанинские жертвоприношения, а после смерти колдуна в замке жили звери, принимавшие облик людей.
В этом ужасном месте Саломее предстоит провести несколько месяцев, а может быть и лет. Это зависит от того, захочет ли она вообще вернуться в Прагу, к отцу, к рисованию. Холодный мокрый снег падал на лицо, и будто шептал - успокойся. Нет, даже если она вернется в город, то уж к рисованию никогда. Плакать или смеяться над своей горькой судьбой, она не знала. Ей хотелось плакать из-за потерянных надежд, и смеяться всем в лицо, чтобы все поняли, как она их презирает. Но смех выходил каким-то горьким и вымученным, поэтому она и уехала из города.
Такие мысли посещали Саломею, пока она медленно шла по посыпанной гравием извилистой дорожке в сторону замка. Внезапно она услышала загробные, пробирающие до глубины души звуки, похожие на завывания ветра или хлопот крыльев летучих мышей. Звуки были до боли знакомы и доносились из небольшой постройки, расположенной чуть поодаль от основных строений. Это была заброшенная еврейская часовня с двускатной крышей, когда-то побеленная, а теперь почерневшая и изъеденная временем.
Завороженная заунывностью мелодии, Саломея сделала несколько шагов в сторону часовни, но, будто предупреждая ее, завывание усилилось и перешло в визг. Голые ветки близ растущих деревьев застрекотали, как лапы гигантских пауков, и угрожающе забили по крыше. Ужаснувшись, девушка отпрянула и инстинктивно поднесла ладони к ушам. Прежде чем развернуться и побежать к парадному входу замка, она заметила, что постройку со всех сторон обнимали высокие пожухлые репейники и дикий виноград - давно там никто не ходил.
Ворвавшись в замок, Саломея сразу же бросилась с расспросами к прислуге, возбужденная цепочкой потрясений, настигнувших ее с такой стремительностью. Прислуги было всего два человека: камердинер, он же сторож, он же садовник, кучер и плотник, и его жена, кухарка и горничная. Они были простолюдины, и говорили нескладно. Из их слов Саломея поняла, что они были наняты совсем недавно новым хозяином, то есть ее отцом, приехали из других мест и жили в дальней комнате замка под центральной лестницей. До часовни у них пока не доходили руки, но никаких звуков оттуда не слышали, а сумасшедшего у ворот видели сегодня впервые.
Слушая певучую крестьянскую речь, Саломея рассматривала окружающую обстановку. На стенах главного зала перемежаемые гобеленами были развешаны прекрасные экземпляры богатой коллекции оружия, головы оленей, кабанов, медведей, чучела разных птиц, названия которым Саломея не знала, и бесчисленное множество косульих рогов, ощетинившихся острыми отростками, из-за которых они выглядели еще более грозно, чем мечи и мушкеты. Услышанное обретало в этом интерьере еще большую таинственность и поднимало в ее душе необъяснимую тревогу. Высокие стрельчатые своды главного зала создавали слишком просторное, слишком неуютное помещение, зашарканные ковры и просевшие от времени французские кресла смотрелись здесь жалкими, тени холодно горящих факелов бешено скакали по стенам, оживляя диким блеском глаза животных и птиц. Вот они, звери, принимавшие облик людей, думала Саломея, поднимаясь за служанкой к себе в спальню.
Комната Саломеи была одним из немногих помещений в замке, переделанных на современный лад: стены, обтянутые дорогим шелком салонно-легкомысленного розового цвета, барочная кровать с балдахином и украшенный вензелями туалетный столик. Акцентом в комнатном убранстве выделялось огромное арочное окно, обрамленное красивым гобеленом. Окно было испещрено мелкой квадратной расстекловкой, и многочисленные рамы мореного дерева кидали на потолок кладбищенские крестовидные тени. На боковых стенах Саломея заметила изящные крючки, еще недавно служившие держателями для картин. Картины отец заботливо убрал, дабы не тревожить измученную психику неудавшейся художницы, а про крючки забыли или поленились снять. Теперь, осиротевшие, они висели на стене немым укором, и еще больше удручали Саломею.
Отказавшись от ужина, Саломея села на пушистую перину и принялась перебирать аккуратно расставленные у изголовья кровати шляпные коробки и футляры, которые служанка не смела открыть, и поэтому не могла определить им место. В одной из коробок что-то глухо и призывно перекатывалось. Девушка взвесила картонку в руках, помедлила, словно пытаясь отгадать, что внутри и, открыв, увидела то, чего больше всего боялась увидеть - кисти, пузырьки с краской и маленькую, почти игрушечную палитру. Наверное, горничная случайно сунула эту коробку в багаж, собирая вещи Саломеи. Сердце девушки сладко и одновременно горько сжалось - мгновенно все мысли, страсти, эмоции нахлынули вновь, и ладони затрепетали в пленительном порыве развести краски, развернуть мольберт, схватить кисть и отдаться искусству. Написать размашистыми мазками о том, что спрятано глубоко внутри, что скрывается в подсознании, что не может быть высказано словами. Но, вспомнив, как презрительно говорил с ней хозяин галереи, Саломея тихо заплакала, и, помня свое решение, в порыве гнева на себя бросилась к окну, чтобы выкинуть ненавистные предметы.
Это оказалось не так просто. Окно было частично глухое, и чтобы обнаружить подвижную часть, Саломее пришлось потрудиться. Она зажала коробку с красками подмышкой, нащупала маленький бронзовый запор в виде дракончика, повернула его, дернула и тут же вскрикнула от боли - зазубрины рычажка впились в ее ладонь и оставили глубокий порез, на котором мгновенно выступила кровь. Какие-то злые силы запрещали ей избавиться от красок, и Саломея явно чувствовала странный, будто внушенный извне позыв нарисовать чуждый ей образ: грубая, словно вырубленная из тяжелого камня фигура, и мерцающие как адский огонь глаза. Подавленная видением девушка застонала, но с силой дернула запор вновь и вновь, пока створка окна не поддалась. В комнату с шумом ворвался плотный зимний ветер. Саломея сделала несколько глубоких вдохов, чтобы избавиться от наваждения и вышвырнула коробку с таким отвращением, будто это была мерзкая болотная жаба. Потом она долго стояла и смотрела на расплющенные о лестницу подъезда вещи, которые еще недавно были так дороги ей.
От раздумий Саломею отвлек тихий звук, доносившийся из старой часовни - то самое убийственное завывание, которое она уже слышала сегодня, и слышала не впервые. Часовня хорошо просматривалась из ее комнаты, и девушка высунулась из окна, стараясь рассмотреть в темноте что-либо необычное. Домик, однако, не выдавал никакого движения, только унылый доводящий до исступления вой необъяснимым образом рождался внутри него.
Саломея легла в постель, погасила свечи, - все, кроме одной, которая служила ей ночником, - и сосредоточилась на алом пятне, испортившем ее новое кисейное платье. Она пыталась вспомнить, откуда ей знаком этот ужасный звук, но каждый раз, когда она уже почти подбиралась к разгадке, воспоминание ускользало от нее, как осенняя паутинка на ветру. И лишь погрузившись в сон, усталый и тяжелый, она вспомнила.
Вот она идет по пустой и длинной галерее, стены которой холодны и голы. Только далеко впереди висит одна-единственная картина, и Саломее нужно пройти эту галерею до конца, чтобы посмотреть на холст. Ноги ее увязают в столетней пыли, сердце стучит от ужаса, и всю ее пронизывает этот нечеловеческий вой. Она идет долго-долго, но, наконец, от усталости падает. Инстинктивно выкидывая вперед ослабевшие руки, она боится удариться всем своим проклятым телом о холодные плиты, но нет, она проваливается не в пыль галереи. Пол куда-то исчезает, и она падает все ниже и ниже в какую-то вселенскую бездну кошмара, в преисподнюю, - и в последний момент бытия картина открывается ее взору.
Сверхъестественный ужас пронизал ее изнутри и взорвался душераздирающим воплем и болью. От собственного крика Саломея проснулась, и изображение на картине, как всегда, улетучилось из ее памяти. Все еще дрожа, он утерла кружевной оборкой одеяла пот с лица и всхлипнула. Да, этот сон она видела много раз, и с каждым разом он становился все чудовищнее, все безысходнее. И если источник этого сна здесь в Вардаче, то это к лучшему, - здесь она найдет свою смерть или победит ее.
На следующий день Саломея отправилась в часовню, взяв с собой камердинера. Во-первых, он должен был очистить от травы и мусора вход, а во-вторых, девушка мертвела при одной только мысли войти внутрь одной. Ожидая, пока слуга справится с зарослями репейника, она с опаской посматривала на постройку. При свете дня она не выглядела такой уж жуткой, единственное, что казалось странным - это полное отсутствие окон.
Раздался скрип - это слуга отворил дверь в часовню и жестом пригласил войти. Сглотнув слюну и пытаясь унять непонятно откуда возникшую дрожь, Саломея переступила порог. Дневной свет выхватил из темноты обветшалую мебель, взгроможденные один на другой старые ящики и сундуки, в беспорядке сваленные сгнившие стулья, позеленевшие канделябры и прочую утварь, отслужившую свой век и за ненадобностью брошенную сюда как в темницу. Камердинер окликнул хозяйку и указал вверх, на маленькое узкое окно-амбразуру, расположенное почти под потолком, на восточной стене часовни. Саломея узнала староеврейские солнечные часы - такие устанавливали в синагогах, чтобы по направлению лучей определять время службы. Стекло в окне было выбито, и через него в помещение медленно опускались холодные завитки зимнего воздуха вперемешку с редкими колючими снежинками. Вероятно, разбитое стекло и было причиной жуткого воя, раздававшегося по ночам. То, что слуги ничего не слышали, можно было списать на отдаленность их комнаты. Такое простое объяснение слегка обескуражило ее, но что-то глубоко внутри, вроде предчувствия, не давало успокоиться - что-то зловещее было в этой обстановке, и она нутром чувствовала, что здесь скрывалась какая-то чудовищная мучительная тайна.
Неестественно высоким от волнения голосом Саломея приказала слуге сейчас же отправляться за инструментами и починить окно. Оставшись одна, Саломея закрыла глаза и призвала на помощь все свое художественное воображение, всю свою артистическую эмоциональность и интуицию, чтобы понять, что же произошло в этой часовне много лет назад. Она стояла в тишине и ждала знака или объяснения от злого духа, охватившего ее сны и бодрствование.
От открытой двери в часовне потянулся сквозняк, и постепенно, будто из небытия возник низкий леденящий кровь вой, как будто миллион сатанинских священников одновременно затянули свою дьявольскую песню, сначала тихо, а потом все громче и громче. Не поддающийся осмыслению, безотчетный страх захлестнул Саломею, она хотела убежать, но не могла сдвинуться с места. Оставалось только слушать эту жуткую мелодию, и постараться не сойти с ума. Завывание сгущалось, и мало-помалу из нитей воздуха и стона перед Саломеей возник устрашающий образ - грубая, словно вырубленная из тяжелого камня фигура, гигантское неповоротливое тело, негнущиеся ноги, каждая размером с колонну городской ратуши, маленькая уродливая голова, почти сросшаяся с массивными плечами, и ненавидящий взгляд мерцающих и холодных как адский огонь глаз. Клацая зубами от суеверного страха, Саломея начала молиться. Человек ли это, монстр, исчадие ада? Святой Иосиф, спаси и сохрани.
Очнулась Саломея оттого, что кто-то настойчиво теребил ее за плечо. Хорошо ли пани себя чувствует, с тревогой спросил слуга. В часовне все было по-прежнему, запыленные сундуки, мягкий снег из окна и никаких посторонних звуков. Все хорошо, резко ответила девушка и быстрым шагом вышла из помещения. Однако, дойдя до жилой части замка, она почувствовала головокружение, упала, и весь оставшийся день ей пришлось провести в постели.
На следующий день Саломее стало лучше, и она отправилась в парк подышать свежим воздухом. Во время прогулки ее внимание привлекли крики, доносившиеся от главных ворот. Девушка решила, что это нищие просят подаяния, прознав, что в усадьбу прибыла хозяйка, и поспешила к воротам, открывая на ходу изящный расшитый золотым шнуром ридикюль с монетами. Приблизившись настолько, что можно было разобрать слова, Саломея поняла, что слышит вовсе не прошения, а оскорбительные ругательства и богомерзкие проклятья. Саломея вышла к воротам и, встав близко, но так, чтобы сумасшедший не смог до нее дотянуться своей клюкой, тихо спросила его:
- Кто Вы?
Вблизи он выглядел как живой труп - изъеденное язвами морщинистое лицо, пересекающий левую глазницу с отсутствующим глазом шрам, всклокоченные седые космы не давали определить, мужчина это или женщина. Засалившиеся драные лохмотья когда-то, видно, были тулупом, а теперь то и дело обнажали ссохшееся безволосое тело.
- Вот она, еврейская ведьма, прилетевшая на своей метле, чтоб вернуться к своим чертовым делишкам! - сумасшедший бросил свой посох наземь и развел руки в стороны, обращаясь к невидимой публике. - Проклятье Вардача возродилось в тебе, поганая кошка, дочь иноверки и колдуна нечестивого.
Тут резким движением старик схватился костлявыми пальцами за решетку ворот и тихо, с угрозой в голосе процедил:
- Я знаю, зачем ты прилетела, ведьма, - Вот сейчас он скажет что-то важное, подумала Саломея и вся вытянулась в трепещущую струну. Сумасшедший поманил ее желтым полуразложившимся ногтем, и она невольно придвинулась к нему.
- Слиться с нежитью Вардача окаянного, - змееподобно прошипел он и зашелся в безумном хохоте.
Панический ужас и отвращение вывели девушку из оцепенения, и она помчалась прочь. Прочь от этих богохульств, прочь от этого слабоумного, прочь из этого мира - спрятаться в замке и не слышать этих тошнотворных речей. Она пронеслась через парк, запинаясь, преодолела лестничную аркаду, сама открыла тяжелую дверь и миновав главный зал, без сил упала возле камина. Отдышавшись, Саломея приказала служанке вернуть краски и прочие принадлежности, которые она вчера ночью выбросила из окна, а потом сходить в деревню и расспросить крестьян о замке. Руки ее тряслись, услышанное пульсировало гулкими ударами в висках, и безотчетный страх липкой паутиной шевелился внизу живота. Она села в ожидании у камина, и все, на чем останавливался взгляд, казалось ей враждебным, пугающим, исполненным злобы.
Получив все необходимое, Саломея лихорадочно развернула лист бумаги прямо на ломберном столике и принялась за рисование. Только одна мысль металась в ее истерзанном сознании - написать то, что видела, того, кого видела. К вечеру на полу было разбросано дюжины две акварелей, все в мрачных, серых тонах. Последний рисунок Саломея взяла с собой в опочивальню и, нахмурившись, разглядывала его до тех пор, пока сон не сморил ее.
Утром, подавая чай и свежий деревенский хлеб с маслом, служанка поведала о том, что рассказали ей разговорчивые крестьянки.
Большая часть услышанного была глупыми сплетнями, но последняя история потрясла Саломею. Поговаривали о том, что давным-давно владелец замка сотворил существо из глины и камней, с помощью алхимии вдохнул в него жизнь и сделал своим слугой. Имя ему было Голем. Он был похож на человека: у него была голова, и руки, и ноги, но не было души, ибо только Господь может вложить ее в живое существо, - простому смертному это неподвластно. Голем верно служил своему господину, но, как и все земное, он состарился, и ему пришло время умирать. Без души Голем не мог быть похоронен на кладбище, поэтому чернокнижник закопал его в другом месте. Но ни земля, ни Бог, ни Сатана так и не приняли его бренные останки, и до сих пор Голем, неприкаянный, бродит по земле и убивает случайных людей, озлобленный своей жестокой судьбой.
Вернувшись в спальню, Саломея взяла в руки вчерашнюю акварель - почти вся она была выполнена сурьмой - и еще раз внимательно посмотрела на неуклюжего монстра, изображенного на ней. Вот она, та картина, которая ей снилась много раз, единственная удачная картина во всей галерее ее жизни. Кровь стыла в жилах при мысли о том, что она избрана его следующей жертвой, и в то же время инстинктивный страх неведомого смягчался в ней жалостью к несчастному созданию, ищущему покоя уже двести лет. Она не будет случайной жертвой, и этим положит конец мучениям Голема.
Весь следующий день и вечер Саломея бродила по парку, ежеминутно отыскивая взглядом маленькое строение с двускатной крышей и судорожно сжимая пальцы в меховой муфте. Небо хмурилось, и снег равнодушно падал на землю, окутывая Вардач в белую простыню. Теплая накидка то и дело путалась в ногах, и Саломея в сердцах распахнула ее. Клубы пара, поднимавшиеся от ее рта, оседали изморозью на ресницах и выбившихся из-под капюшона локонах, но девушка не замечала холода и пронизывающего ветра. Она все бродила и бродила по замороженным тропинкам парка, и каждый раз, оборачиваясь к часовне, на мгновение замирала, словно превратившись в ледяную статую, словно призывая свою судьбу. Служанка несколько раз выходила и звала девушку к столу, но она отказывалась от еды, и только поздно вечером, вконец измотав себя, вернулась в дом и выпила немного чаю.
После ужина Саломея пробовала порисовать, но нервы ее были истощены, и она с трудом держала в руке кисть. Уже за полночь Саломея снова вышла на улицу. Она была только в легком домашнем капоте и шерстяном палантине поверх него. Небо очистилось, и далекие звезды слабо мерцали, как одержимые тоской глаза Голема. Словно подчиняясь какой-то необъяснимой древней силе, девушка на ватных ногах пошла к часовне. Войдя внутрь, она сняла палантин и замерла - ничего не нарушало покой гробницы каменного создания, только тонкий лунный луч озарял потусторонним светом молчаливых свидетелей его похорон.
На этот раз появление Голема Саломея почувствовала нутром, а не ушами. Там, в глубине ее сути, зашевелились змеи самых дремучих и безрассудных струн ее души, самых потаенных комплексов и страстей, самых грубых и первобытных страхов, и выплеснулись наружу животным истерическим ужасом, ужасом перед тем, чему суждено случиться, и надеждой на то, что этого можно избежать. Хаотичные сгустки сознания, бьющиеся в ней, внезапно обратились чередой смутных мыслей: о сомнительной природе таланта, о мрачно-сурьмяной акварели, о трагической легенде, о круговороте времен, о собственном предназначении, и последняя выкристаллизовалась из них в тот момент, когда Голем поднял на нее свои холодные мерцающие глаза.
