Мальчишкой я любил бродить в поисках приключений по развалинам города. Наш поселок находился всего в нескольких километрах от окраины, где уже начинались, серыми столбами перечеркивая небо, многоэтажные дома; так что дойти туда было - плевое дело. Мы с ребятами бегали по пустынным и узким улочкам, перекликаясь друг с другом; забредали в мрачные, как пещеры, подъезды, откуда тянуло многовековой вонью; а иногда, осмелев, проходили вдоль и поперек весь дом-лабиринт и рисовали на клочке бумаги его карту. И всегда мне казалось, что стоит сделать еще шаг - и случится что-нибудь невероятное, ужасающе непоправимое... миновать очередной угол в переходах лабиринта - и увидеть громыхающий костями скелет, с ног до головы увешанный электрическими приспособлениями... свернуть за угол - и увидеть человека с песьей головой... и угрожающий рев, и прыжок, и клыки вонзаются в горло...
Прошло едва ли не тридцать лет, но сегодня мне кажется, что я тот же мальчишка, готовый в любую секунду замереть от страха - но теперь бредущий по улице в одиночестве. Ни звука, ни шороха... даже лая диких собак, в расчете на которых я обычно ношу с собой ружье, вот уже пару часов не слышно. И, может быть, как раз поэтому мне было особенно не по себе.
Смеркалось. В воздухе появился едва ощутимый запах дыма и чего-то еще трудноуловимого, связанного с присутствием человеческого жилья. Я прибавил шагу. Очень заманчивой (не то слово) показалась возможность ночевать не на холодном полу, поминутно вздрагивая от пригрезившегося шороха, а хоть в каком-нибудь подобии постели, предварительно наевшись горячего.
Из окна первого этажа, на две трети забитого досками, показалась струйка дыма. Я шагнул в темноту подъезда, и запах еды - какой, неважно, главное, что горячей - окутал меня облаком, сопротивляться которому не было сил. Мне показалось даже, что я слышу женские голоса и детский смех... но нет, только показалось, очень уж сильно было желание их услышать.
Я поднялся по ступенькам и постучал в сколоченную из необтесанных досок дверь. Добрых пять минут пришлось дожидаться, пока откроют. Мрачная женщина со спутанными волосами, закрывавшими пол-лица, провела меня в комнату и жестом указала на связку соломы в углу; поджав ноги, я сел. Значительную часть комнаты, между прочим - большой, занимала неуклюже сварганенная печь, в которой потрескивали поленца и кипело что-то на редкость ароматное, как утверждал мой голодный нюх. Женщина молчала; за все время с момента, когда она открыла мне дверь, я, кажется, так и не услышал от нее ни слова. Ее пышные формы было трудно оценить из-за грязных лохмотьев, в несколько слоев покрывающих тело; босые ноги были тоже грязны, а обстановка затхлого помещения и впрямь напоминала запустение пещеры - впрочем, к грязи я давно привык. На бетонном подоконнике примостился неестественной худобы мальчонка с землистым, как истрескавшиеся стены, лицом. На вид ему было лет девять-десять.
Прислушиваясь к бульканью похлебки в котле, я думал о странности положения, в котором оказался. Женщина даже и не собиралась спрашивать, кто я и откуда; впрочем, непохоже, чтобы здесь тяготились моим присутствием. Я был для них - вроде пустого места или вещи, подобранной на улице; впрочем, это слишком смелый вывод, поскольку по поведению женщины вряд ли можно что-либо заключить. Немая она, что ли? Я механически достал из заплечной сумки сухарь и принялся его жевать.
Женщина пошевелилась, невнятно приказала что-то мальчонке. Тот поднял веки, соскочил на пол и голыми руками достал из печи котелок - густой пар валил из него, норовя обжечь мальчишке лицо, но тот, похоже, ни на пар не обратил внимания, ни на жар раскаленных стенок котелка, от которого мгновенно покраснели руки. А вместо этого, поставив котелок на низкий грубый стол, как ни в чем не бывало принялся разливать кушанье в деревянные миски.
Похлебка ароматно пахла травами; главным компонентом, разумеется, был картофель, а уж всякая там морковка, лук и укроп - только приложение. Мяса здесь и не ночевало, но для меня сейчас этот ужин оказался вкуснее самых изысканных блюд.
Учуявши запах, в комнату вбежали друг за другом три взъерошенных ребятенка, пол которых по причине лохматости невозможно было определить с первого взгляда, а по росту они казались близняшками. Я заметил, что они куда больше похожи на мать, чем первый мальчишка: светлые редкие волосы на его шишковатой головенке росли словно бы нехотя, у близняшек же - черная спутанная шевелюра, из-за которой не видно глаз.
Детишки уселись за стол и деловито принялись хлебать из мисок, а я, преодолев непонятную робость, спросил у матери:
- Это всё - твои дети?
- Н-нет, - ответила женщина глухо и с удивлением, словно бы сама к своему голосу прислушиваясь. Но, слава богу, не немая.
- Старший не твой?
- Да.
- Он приемыш?
Женщина подняла на меня мутно-серые глаза, и я невольно поежился под этим взглядом.
- Он - сын ЕЕ.
Оригинальное известие. Можно подумать, я ожидал услышать, что пацана произвел на свет мужчина.
- Она - это кто?
Женщина отвела глаза:
- Матерь. - И сказала она это таким голосом, что мне почему-то расхотелось спрашивать.
- Остальные дети - твои?
- Да.
- А муж у тебя есть, красавица?
- Нет...
- Ушел - или погиб?
Женщина не ответила.
После ужина она, взяв свечу, отвела меня в другую комнату и, указав на лежащую в углу охапку соломы, сказала:
- Здесь - спи.
Я не возражал.
Приятно было ночевать в спокойствии и относительном тепле. И, несмотря на сырость, уснул я быстро.
Разбудили меня солнечные лучи, проникшие сквозь перекрытое осколком стекла прямоугольное отверстие - остальная часть окна была забита досками. Я вышел в большую комнату. Худой мальчонка сидел на полу, сомкнув острые колени, и напевал себе под нос что-то монотонное. Я приблизился к женщине, стоявшей у печи, и попытался всучить ей пару медных монеток, но женщина молча покачала головой и отстранила мою руку.
Что ж, ничего удивительного: им здесь в этой глуши и деньги-то не нужны. Натуральное хозяйство...
Я присел на солому.
- Сколько ему лет? - спросил, кивнув на мальчонку.
- Два лета минуло, - медленно ответила женщина.
- Сколько? - Я не поверил.
- Два лета. Они все быстро вырастают. ЕЕ дети. - Теперь я уже не сомневался: "ее" прозвучало с неподдельным благоговением.
- Ты хочешь сказать, что у нее много детей?
- Больше, чем домов в окрестности...
Женщина не врала. Женщина не была, по-видимому, сумасшедшей.
Я бросил взгляд на мальчонку - тот покачивался из стороны в сторону с монотонностью идиота - и медленно направился к двери наружу.
Поселок на краю старого города был относительно большой: две сотни семей, не меньше. Все они жили, естественно, на первых этажах; маленькие отверстия в окнах стандартно перекрыты осколками стекол. Я бродил вдоль домов, подсчитывая окошки жилых этажей. На улицах по-прежнему было тихо - хотя, конечно, еще раннее утро.
Останусь здесь, по-видимому, на несколько дней. Для Института сведения о таком необычном социуме могут представлять немалую ценность. Довольно интересная психология... Хотя - какой там Институт, какие там социологические исследования в ситуации, когда люди находятся почти на грани выживания... Даже наши родственники и те уверены, что мы занимаемся ерундой.
Вопрос: кто такая ОНА? Абстрактное ли понятие... здешняя ли богиня... или просто человек, вернее - существо... я это выясню.
Огороды тянулись за "спортивным комплексом", за торчащими среди буйной растительности "трибунами" и "вышками" - так назывались эти уродливые сооружения в старину... Женщины уходили на огороды спозаранку и возвращались, сгибаясь под тяжестью мешков с картошкой. Как на подбор неопрятные, малообщительные и крепко сбитые, вроде моей хозяйки. Полтора десятка коротких фраз - вот все, что мне удалось вытянуть из них за прошедшие несколько дней.
И при каждой "красавице", шла ли она на поле или с поля, неизбежно имелся хотя бы один ребенок Великой Матери - тощий, редковолосый и со взглядом идиота... Кто бы она ни была, она и впрямь была неутомимой роженицей, эта таинственная Мать. Во всяком случае, таких детей по всему поселку несколько сотен, одинаковых, как птенцы из одного гнезда, и различающихся разве что полом и возрастом - самые младшие из работающих в поле выглядели лет на семь, а старшие - на пятнадцать... хотя моя хозяйка утверждала, что им на самом деле от полутора лет до пяти, а до шестилетнего возраста они не доживают.
Они неплохо работали на поле, дети загадочной ЕЕ. Пожалуй, интенсивней и плодотворнее, чем их приемные матери... Не раз, выходя на огороды, я натыкался взглядом на согнутые спины ребятишек, торчащие там и тут, - и ни разу не заметил, чтобы хоть одна из них распрямилась. И мешки эти птенцы Матери таскали, судя по виду, тяжеленные... Зато женщины умели и отдыхать, посудачив друг с другом, над чем-то посмеявшись... молчаливыми, понятно, они бывали только со мной.
Единственной во всем поселке, кто не дичился меня, была моя хозяйка, Таисия. И я расспрашивал ее - ответы получал хоть и не исчерпывающие, но интересные.
- Кто она, ваша Матерь? Где живет?
- Я покажу тебе. Потом. Не сейчас.
- Какая она?
- Ты увидишь. Она - Великая.
Больше ничего вытянуть из нее не удавалось.
Судя по всему, Матерь была что-то вроде мутанта невероятной плодовитости. Мутанты - здесь? За тысячу километров от центра Катастрофы? Гадать можно сколько угодно, пока не увижу. Как же часто она рожает - один ребенок в несколько суток? И сколько пищи ей требуется? Что-то невероятное... Быть может, Матерь не одна - их несколько?
Последний вопрос я задал моей хозяйке - и получил ответ отрицательный.
Ночь. Тусклый огонек свечи.
Несколько дней во мне боролись желание и естественная брезгливость - но, наконец, желание победило. Полгода без женщины - не шутка...
От ее мягкого, в жирных складках, тела пахло грязью и травами; я сходил с ума от этого запаха и мял упругое тело - Таисия вскрикивала. Мальчишка у стены, поджав под себя ноги, смотрел на нас круглыми немигающими глазенками - вряд ли он понимал, что происходит. Дети Матери не умеют говорить. Они вообще не очень-то понимают людскую речь... кроме приказаний.
Похотливое пламя свечи. Ночь.
- Где ваши мужчины, Таисия?
- Мужчины? - проговорила она с удивлением, словно бы прислушиваясь к себе.
- У вас почти нет мужчин. Я видел в вашем поселке сотню женщин - и из них всего несколько, ну от силы десять, имеют мужей. Зато мальчиков много. От кого вы рождаете детей, Таисия?
Молчание.
Каждый вторник, когда смеркалось, женщины водили на улице хороводы и, задрав головы к небу, хриплыми голосами горланили что-то насчет своей любви к Великой Матери, дающей жизнь всему живущему, и бесконечной благодарности к ней. На песню это было похоже мало, на стихи - тоже; но, в конце концов, много ли поэзии требуется от непритворного религиозного чувства?
Каждый вторник... То есть за десяток дней моей жизни здесь - уже два раза.
- Таисия, расскажи про Матерь. Когда она появилась? Откуда взялась?
- Она была всегда. Земля и Матерь - едины.
И я услышал легенду о прародительнице всего сущего, Величайшей Матери, из чрева которой вышли земля и небо; вечные, как горы, дома и живущие в них люди. Но утомилась Матерь, рождая и творя из рождаемого бесконечное разнообразие форм по своему усмотрению, и ушла в другой мир, оставив здесь своих дочерей - подобных ей, но меньших, и приказав им блюсти эту землю и заботиться о людях. И с тех пор живут Великие Матери в разных уголках земли, окруженные заботой и почитанием. Им служат, как служили бы их родительнице-богине, а за это Матери одаряют своих верных дочерей, отдавая им плоть от плоти - в услужение...
Конечно, все это было изложено не так гладко и простыми, грубыми словами, Таисия то и дело ненадолго замолкала и морщила лоб, пытаясь выразить свою мысль - и рассказ затянулся на добрых полчаса... но все равно легенда была любопытная, и я подумал, что фольклористам Института она пришлась бы по душе... если бы у нас были фольклористы.
"Она была всегда". Стало быть - с того времени, как существует этот социум. Может быть, с самой Катастрофы пятнадцать десятков лет назад.
В этот дворик между трех изъязвленных временем стен я как-то раньше не заглядывал. Здесь была свалка, место для отбросов. Сюда сносили, по-видимому, весь мусор из окрестностей - только пищевой, потому что другого и не ведали. И только кости - остальное находило применение на огородах. Груды, горы костей - маленьких, расколотых, обглоданных, почти потерявших свою форму... Сладковатый запах защекотал ноздри, в дальнем углу дворика рылась парочка упитанных крыс. Я сделал еще с десяток шагов - и замер. Эту кость я узнал бы с полувзгляда, слишком уж много пришлось повидать на своем веку. Бедренная кость младенца. Неправдоподобно маленькая, словно игрушечная. Я сделал еще шаг. Детские кости - теперь уже было ясно, что это они - валялись здесь повсюду. И пирамиды отбросов были сложены именно из них. Позвонки, ребра... голени... разжеванные, перемолотые. И осколки черепа. Тонкие, как лист бумаги. В диаметре он был - сантиметров пять, наверное. Даже у новорожденных таких не бывает...
Я зашатался, тошнота подступила к горлу. Отступил на шаг, другой, повернулся и почти бегом направился к своему дому. В скверное место я попал, однако. Надо убираться - может быть, не сегодня, сумерки уже подступают... тогда завтра, на рассвете. Реально вроде бы бояться нечего: мне не сумеют причинить вреда, даже если не испугаются взрослого здорового мужчину... те, кто привыкли пожирать младенцев... Сплю я всегда чутко, да могу прекрасно и всю ночь бодрствовать... Но тем не менее страх, в котором было что-то иррациональное, овладел мною.
Господи, как же все просто! Великая Матерь действительно была благодетельницей этого поселка, она давала им скот на пропитание и рабочую силу. Обычного скота здесь никогда не заводили - хлопот много, да и зачем? Одно земледелие плюс уход за Великой Матерью; интересно, чем же они ее кормят, ведь если прикинуть, сколько она производит... но нет, не будем об этом, об этом потом... В каждой семье - по ребенку Матери: дешевый труд, и дожидаться, пока вырастет, недолго... а еще чаще съедают сразу новорожденных... и съедают "рабочий скот", когда он достигнет старческого возраста - жестковато, конечно, но и то мясо... Сколько же это всего получается - в месяц ли, в день? Плодовита Великая Матерь! Но нет, и об этом подумаем после.
Едва я переступил порог квартиры, Таисия метнулась ко мне, как зверь бросается на добычу, и серия хищных и горячих ласк ошеломила меня; не успел я опомниться, как мы уже лежали на грязном полу и я целовал ее, целовал неистово. Когда все закончилось, Таисия встала и, сноровисто обертываясь в свои лохмотья, сказала:
- Я ухожу к Аглае. Она сегодня готовит мясо. Пойдешь?
- Нет, - хрипло ответил я. Конечно же, я не забыл всего, что видел; даже в эти безумные минуты не забыл.
- Жаль, - сказала Таисия, пошатываясь, будто пьяная. - Мясо - это вкусно. Ты уверен? (Я кивнул.) Жаль. Тогда поешь похлебки - там в печке стоит.
Продолжая пошатываться, она надела верхний из своих слоев (как только ей под ними не жарко?) и неторопливо вышла. Я прилег на постель в углу. Ну что ж, по крайней мере, ясно, что Таисия мне зла не желает. А там посмотрим... В конце концов, до рассвета осталось всего около трети суток.
Стемнело. Я встал и, чиркнув спичкой, зажег свечу. Вернулся в угол и сел на постель, завороженно глядя на пламя. Сердце сжималось как бы в предощущении чего-то сладкого и тревожного. В круге света на столе лежали крошки, оставшиеся от моего сухаря; там орудовали тараканы. Вездесущие тараканы. Они гуськом поднимались по ножке стола, и теперь в маленьком кружке света не было, кажется, даже видно стола под бурыми спинами - одна только сплошная шевелящаяся масса. Фантазия разыгралась, называется... Тараканьи усы - стрелки часов - отмеряли вечность. Интересно, есть ли у тараканов своя Великая Матерь? И как часто они плодятся, и сколько тараканов бывает в одном выводке?
На улице послышались женские голоса. Я очнулся от своего оцепенения и, достав из объемистой сумки ружье, положил его рядом с собой на постель.
Таисия вошла, напевая песню, слов которой было не разобрать. Глаза у нее были пьяные - я почти видел это, несмотря на темноту.
- Как дела? - спросил я. - Хороший был ужин?
- Хороший, - ответила Таисия и, сев, прижалась к моему плечу. Какое горячее тело - очень горячее. - Хороший суп, бульон из трех родившихся... Нам выделили их с сестрой Аглаей на пару, но у сестры печь побольше, вот она и сказала: я приготовлю. Я наелась, дети наелись, малый наелся... Жаль, что тебя не было. А ты съел похлебку?
- Похлебка, - проговорил я. - Ах да, похлебка. - Я встал и направился к печке.
Густой картофельный отвар сегодня показался мне невкусным - может быть, потому, что остыл. Я прилег на лежанку, ощутил прохладный металл ружья. Главное, что ружье под боком... под боком... Мысли путались, и слипались глаза. Таисия сидела у меня в изголовье, положив руку на затылок. Я чувствовал, что засыпаю. Но спать нельзя, ни в коем случае нельзя. Где ружье? Вот оно. Нельзя, нельзя...
Она сидела на каменном полу, и громадная рыхлая туша каждые несколько минут содрогалась, извергая из себя младенца. Электрический свет заливал все пространство огромной комнаты - откуда здесь, сейчас, в нашей нищей современности взялось электричество? невероятно! - и в этом свете слабо шевелились, как червяки, красно-розовые тельца и не кричали... нет, они были слишком малы, чтобы кричать по-настоящему... а только пищали пронзительно, и ползли, и ползли... Их увлекала с собой волна, расширяющаяся от НЕЕ к стенам комнаты, и они ползли, и умирали от непомерных усилий и тесноты, превращаясь в посиневшие трупики, и тогда новый слой, появившийся из недр чудовища, покрывал их сверху, и снаружи оставалось вновь - только красно-розовое...
Я проснулся.
Серый рассвет проник в комнату. Я лежал, связанный по рукам и ногам, и ощущал слабость в каждой клеточке своего тела; я был сейчас - не сильнее младенца. Опять же - как все просто... Меня опоили снотворным, можно было догадаться. Я скосил глаза на Таисию.
- Что ты... собираешься... делать? - спросил едва слышно.
Она улыбнулась и нежно провела рукой по моим волосам.
- Не беспокойся. Ты ведь хотел увидеть Великую Матерь? Ну, так ты ЕЕ и увидишь. Мне очень жалко, правда. Я не хочу, чтобы ты покинул меня, но теперь ты станешь частичкой ЕЕ, а так лучше.
Две темные фигуры появились из дальнего угла, еще не тронутого солнцем, - и как я их раньше не заметил? Две копии Таисии, почти такие же, как она.
- Не затягивай, сестра, - сказала одна из фигур. - Пойдем.
- Погоди, Аглая. Дай мне проститься, я ведь его люблю. Слышишь? Я люблю тебя, ты хороший, но я сделаю то, что должна...
- Зачем? - спросил я.
- Матери нужна твоя плоть. Матери нужны мужчины, хоть иногда, иначе она рожать перестанет. Я бы сама хотела отдать себя Матери - но нельзя.
Она говорила задумчиво и словно бы по-книжному - я не улавливал в ее голосе интонаций прежней Таисии.
Я откашлялся.
- Скажи... когда вы приведете меня к Матери, я должен быть в сознании? То есть не спать, чувствовать себя нормально?
- Да, - с ноткой удивления подтвердила Таисия. - Матерь примет тебя именно таким.
- Хорошо. Тогда - может, ты дашь мне немного отвара? Я чувствую слабость, я не готов к ней... к этой встрече...
Поленца в печи слабо потрескивали.
Таисия кивнула:
- Я разогрею...
- Нет времени, - возразила Аглая.
- Это его последнее желание, - сказала Таисия. - Пожалуйста.
Минуты шли.
Таисия достала из печки котелок с отваром и, усадив меня на постели, принялась поить из ложечки, изредка - в перерывах между глотками - поглаживая меня по плечу. О, какими горячими, какими ласковыми были эти прикосновения!
Живительное тепло растекалось по телу. Отвар Таисии был удивительно бодрящим, я это помнил. Слабость прошла, как не бывало.
- Ты напился? - спросила Таисия.
Я кивнул.
- Поверни меня, пожалуйста. - Сейчас я видел только Таисию, но не Аглаю со второй приятельницей.
Таисия очевидно недоумевала - но просьбу выполнила. Теперь в поле моего зрения попали все трое. И тогда, глядя своей подруге прямо в глаза и применив всю силу воздействия, я сказал ей:
- Отойди от меня. Замри вон там, дальше.
Она подчинилась.
- И вы - стойте, не двигайтесь.
Женщины окаменели, их глаза сделались неподвижными, как у кролика под взглядом удава.
- А теперь - ты, Таисия, развяжи меня. - Она подчинилась опять.
Ощутив себя свободным, я принялся растирать затекшие руки. Потом уложил ружье в сумку, собрал все вещи и повесил сумку на плечо. Женщины по-прежнему не двигались.
- Пойдем со мной, Таисия. Ты покажешь мне, где живет Великая Мать.
Да, я попросту не мог уйти отсюда без того, чтоб хотя бы увидеть ее напоследок. Теперь, когда опасаться нечего.
Мы вышли на улицу. Когда нам встречались женщины, я смотрел на них долгим взглядом и отдавал приказание - и они замирали на месте, ожидая, пока мы пройдем мимо.
Таисия привела меня в спортивный комплекс, к двухэтажному зданию в тени высоких деревьев. Темными коридорами мы прошли в глубину здания и остановились перед проемом, и Таисия сказала:
- ОНА - там.
- Стой здесь, - ответил я и вошел в огромный зал. До Катастрофы здесь был, очевидно, бассейн - такое искусственно созданное углубление с водой, в котором купались люди, потому что обычных водоемов им отчего-то недоставало.
Я сделал шаг, другой. Остановился. Зал был хорошо освещен солнцем благодаря пролому в стене, и по телу моему пробежала крупная дрожь. То, что сидело там, на дне бассейна, на глубине пяти метров подо мной, не было человеком. Оно не было даже мутантом - не бывает таких мутантов. Никогда. И я почувствовал, что, сколько я ни проживу, я не смогу подробно описать хотя бы для себя то, что я увидел, даже рассказать кому-нибудь про ЭТО в подробностях...
ОНО повернулось и медленно двинулось к моему краю бассейна, с трудом волоча гигантскую тушу, таща на себе десяток младенцев, бессильно повисших на десятке грудей... Копна волос полностью закрывала лицо, и были эти волосы - словно огромная грязная охапка соломы, разве что черная.
И я услышал - да, буквально услышал, - как ОНО царапается в дверцу моей души, и понял, что ОНО тоже обладает очень неслабым гипнотическим умением, правда - бессознательным... и что ЕМУ нет даже нужды поднять на меня глаза, чтобы это умение проявить.
И я понял еще, насколько нелепыми и детскими оказались все мои мысли насчет мутантов - здесь, за тысячу километров от центра Катастрофы. Нет, ОНО не было мутантом. Мутант, хотя бы отдаленно напоминающий человека, не смог бы рождать несколько сотен детенышей в год... на корм сотням семей и им же в услужение... Такой мутант не мог бы, получая пищу лишь изредка, без конца производить материю, бессчетное количество материи... Он не мог бы пожирать мужчин, оплодотворяясь ими, и держать под гипнотическим контролем целый социум. Какие сумасшедшие завихрения Духа и Материи происходили здесь, в этом бассейне? Какие невероятные условия должны были осуществиться в нашем потрясенном Катастрофой мире, чтобы создать ТАКОЕ... свести воедино Дух и Материю - в шёлковой прохладе кровати, имя которой - Мироздание?
Волосы зашевелились и встали дыбом у меня на голове. Я чувствовал, всей кожей своей чувствовал - сверхъестественное.
Мы искали, тысячи лет искали богов за пологом небес, в космических просторах - и никак не ожидали, что один из них родится у нас, на Земле.
Я взглянул себе под ноги, на то тысячегрудое, что роилось внизу, и, не давая себе опомниться, радостно шагнул в бездну.
Как это, оказывается, просто - отдать себя, отдать без оглядки. Здравствуй, Великая Матерь. Прими и прости.
