Кравец Ян : другие произведения.

Тульпа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сара Патил ведёт расследование восемнадцати загадочных смертей, а Стивен Кульридж, работающий в виде голограммы, оказывает ей в этом полное содействие. Доктор Дуглас Харрис, который убил восемнадцать женщин, понятия не имеет, зачем он это сделал и куда дел тела. Петра Рихтер получила выкуп за угнанный самолёт, но деньги её не интересуют, гораздо важнее для него общение с доктором Харрисом. В доме Дугласа творятся странности - в холодильнике не заканчивается еда, посуда сама собой оказывается чистой, а наручные часы спешат всегда на три минуты. Саре придётся отправиться в симуляцию реальности "Космос", чтобы разобраться в том, кто такой Дуглас Харрис и как так вышло, что она сама избежала смерти.

   Для Ноа Тамар, которая была со мной во время работы над книгой, в день её совершеннолетия.
  
   ...мы не верим собственным глазам - и даже собственным часам!
   Фридрих Ницше
  
   Часть первая
  
   0.
   Филипп Ирис 2056-03-02 04:51:43 UTC
   Тема: Высокая плотность\масса фиброина (настоящий шелкопряд).
   Текущая сборка: 2Brv.2 (Millenium12)
   Компонент: smb.BetDM En-us
   См. вложение tys-bb16-32.rbp2\3
  
   Я тут недавно заметил странную штуку. Ткань из натурального шёлка (не кастомная) обладает параметрами парчи по плотности. Разобрал по компонентам, оказалось, что плотность фиброина задрана до небес, х20 раз от дефолтных показателей. При этом масса серицина корректная. Так как шёлк используется в том числе для медицинских нитей, рекомендую срочно пофиксить, пока не расползлось.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-03-02 08:29:02 UTC
   Укажи плз локацию, в песочнице всё норм
  
   Комментарий
   Филипп Ирис 2056-03-02 09:12:33 UTC
   Добавил
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-03-02 12:10:45 UTC
   Ок вижу, поправила. Наш косяк.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-03-02 13:01:34 UTC
   Слушай, открой тикет, а, типа это пользователь пожаловался? А то Стив ещё со вчера на меня злой.
  
   Комментарий
   Стивен Р. Кулридж 2056-03-02 16:23:04 UTC
   Мнение, что я не читаю этот чат, является глубоко ошибочным.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-03-02 16:45:24 UTC
   Блин.
  
   1.
   - Блять, - сказала Петра.
   Телефон снова зазвонил.
   - Вы получили подтверждение перевода? - голос Михаэля звучал на гране истерики. - Вы...
   - Да, - сказала Петра и нажала отбой.
   "Вам перечислено 1000000€".
   Все цифры не поместились на маленьком допотопном экранчике, так что сообщение было разбито на две строки:
   "Вам перечислено 10000
   00€"
   Итого на счету 1000007 евро. Семь счастливое число, поэтому она столько и оставила. Но грёбанный миллион, твою то мать.
   - Блин, - она закусила губу. Телефон всё звонил и звонил, - Блин!
   - Говорит Кристоф Шонберг, вице-президент компании "Конкорд". Михаэль Шнауце сообщил, что вы получили деньги.
   - Да.
   - Вы отпустите заложников?
   Так далеко она ещё не заходила. Где-то на заднем плане вопил Михаэль, профессиональный переговорщик с террористами. Кажется, он орал Шонбергу, что тот не может, не должен, не... Кристоф Шонберг отчётливо произнёс "Заткните этого кретина" и снова обратился к ней:
   - Вы слышите меня? Мы согласны на ваши условия. Никакой полиции. Никто не будет вас преследовать. Вы сможете...
   - Я перезвоню, - сказала Петра. Она закрыла глаза и попыталась представить, о чём сейчас говорят в полиции.
  
   2.
   - Женщина, 25-27 лет, перерезаны вены на обеих руках.
   - Самоубийство?
   - Вены на обеих руках, - повторил Макс. И продолжил: - Множественные ножевые порезы глубиной два-четыре сантиметра, на животе следы от колючей проволоки, посмертный перелом правого бедра. С шеи и щиколоток полностью снята кожа, посмертно. На внутренней стороне бёдер длинные порезы глубиной до пяти сантиметров, нанесены при жизни.
   Список был длинный. Ули пришло в голову, что неплохо было бы сейчас сказать что-то вроде "опять проделки музыканта" или "сумасшедший портной снова в игре". Но газетчики до сих пор никак не окрестили убийцу, а сами они так и не придумали ему подходящее прозвище. Они не могли называть его даже "наш парень", потому что у них с Максом таких парней было немало, криминальный отдел на то и криминальный. Поэтому, когда появлялось очередное тело, не изуродованное, а, скажем так, художественно преобразованное, Макс просто передавал стопку документов, Ули перехватывал его взгляд и вздыхал "опять этот". Иногда добавлял "придурок".
   Итого, никакого пиетета к доктору Харрису в отделе RK11 не было.
   Доктора Харриса, впрочем, это не беспокоило.
  
   3.
   Бывших хлыщей не бывает. Эта мысль пришла в голову Дугласу, когда он придирчиво разглядывал своё лицо в поисках пропущенной щетины. Современная мода на трёхдневную небритость вызывала у него стойкое отвращение. Лицо его было всегда гладко выбрито. По убеждению Дугласа, днём щетина оскорбляла пациентов, вечером женщин. Глянцевая поверхность бритвы поймала солнечный луч и послало его прямо в глаз, зрачок сузился. Это ощущение вызвало какое-то воспоминание, может ускользнувший сон, Дуглас попытался вспомнить, но не смог. Он сполоснул бритву, стряхнул капли и поставил её в стакан для зарядки.
   За завтраком он продолжал думать о тех длинных молодых хлыщах, которые никогда не стареют. В светлых волосах проступала седина, лицо изрезало морщинами, но тело оставалось по-прежнему сухим и поджарым. Голубые глаза со временем не выцвели, тонкие пальцы были подвижными и ловкими. Чуть истончившаяся кожа только чётче обрисовывала всё ещё крепкие мускулы. Когда Дуглас садился, валики жира не переваливались через ремень, как у большинства его сверстников. Да и самого жира тоже не было, только жилы и мышцы. Сам себе Дуглас напоминал английского дога. Не бульдог, зато остаётся в форме до самой смерти.
   Дуглас аккуратно разложил на тарелке два куска хлеба. Выложил на один по порядку сыр, лист салата, бледно-розовый кусок лосося, снова салат, снова сыр. Накрыл сверху вторым куском, слегка придавил пальцем и положил сандвич в синий ланч-бокс. Обедал он всегда в кафе рядом с клиникой, оставлял щедрые чаевые, но привычка брать с собой обед никуда не девалась. Кроме того, кто знает, как пройдёт день, вдруг не будет времени пообедать. Снэками из торговых автоматов сыт не будешь.
   Он сложил посуду в посудомойку, спустился к почтовому ящику и забрал почту. Отложил несколько конвертов, мельком просмотрел рекламные газеты и отправил их в мусорный контейнер. Проходя по коридору, он щёлкнул по брелоку с ключами. Кольцо надо бы заменить, пока не потерял какой-нибудь ключ. Дуглас открыл шкаф в гардеробной, выбрал рубашку, надел, прошёл в кабинет. Из ящика стола достал резную шкатулку с запонками и подобрал подходящую пару. Обратил внимание, что перламутр на одной из них поцарапан. Когда он успел сделать эту царапину? Теперь всю пару придётся выбросить, а жаль.
   Дуглас взял телефон и позвонил в прачечную.
   - Это Харрис.
   Трубку взяла Анна, девушка с полудетским, всегда обеспокоенным голосом. Она сказала, что его заказ не смогут доставить сегодня вечером, просто не успеют. Дуглас сказал, что это не срочно и спросил, смогут ли они завтра забрать его рубашки и постельное бельё. Анна с готовностью сказала, что, конечно же смогут.
   Дуглас позвонил в автомастерскую и перенёс встречу. Подумал и позвонил Хелен. Когда он говорил с ней, его голос независимо от него самого стал ниже. Привлекательнее, как сказала бы Хелен. Сексуальнее, как сказала бы Рита. Именно поэтому в пятницу он собирался встречаться с Хелен, а не с Ритой.
   Он всё ещё чувствовал лёгкий запах своего лосьона после бритья. С кухни доносился запах кофе. Дуглас взял туалетную воду в стеклянном конусе из дымчатого стекла, и прежде чем нанести её на пульсирующие точки за ушами, понюхал флакон. Запах тёплого дерева и розмарина в обрамлении менее ощутимых нот, без которых, однако, аромат бы не был таким притягательным. Хелен пользовалась мужским парфюмом, что только добавляло ей привлекательности. Он не мог представить себе её в ауре сладкого женского запаха. Запах Хелен, как и запах хорошего парфюма, складывался из множества разных оттенков. Строгая внешняя структура, пахнущая дорогой кожей и горячая свежая сердцевина, чуть вязкий аромат, напоминающий запах зелёной ветки на сломе.
   Дуглас спустился вниз, сел в машину и некоторое время сидел молча, откинувшись на спинку. Он лениво повернул голову вправо и посмотрел на кресло, где вчера сидела Кристина. Ему даже показалось, что он чувствует её запах, но это была только иллюзия. В машине пахло кожей. До сих пор можно было уловить аромат табака после того единственного раза, когда он курил за рулём. Ему приходилось платить дороже за чистку салона гипоаллергенными средствами. На самом деле у Дугласа не было никакой аллергии, он просто не любил посторонние запахи. Каждую неделю в его квартире убирала вьетнамка с американским именем Мэдисон. Она использовала средства без резких запахов, но после её ухода Дуглас несколько часов проветривал квартиру.
   Гости к нему тоже не приходили. Только женщины. Впрочем, только когда речь шла о постоянных женщинах. Для свиданий на одну ночь он снимал номер в отеле. У Дугласа был только один счёт в банке и только одна карта. За отели он расплачивался наличными. Все расходы он аккуратно вносил в ежедневник. Пару раз пробовал пользоваться специальными программами, но ему не понравилось. Деньги любят счёт. Деньги, которые ты не можешь держать в руках, не деньги. Кроме того, ему нравилось платить за отель. Никто из его партнёрш никогда бы об этом не узнал, но Дугласу представлялось, что он платит за услуги проституток. С настоящими проститутками он никогда не спал. Есть какие-то границы, которые переходить можно только в фантазиях.
  
   4.
   Миллион евро, мать их перетак. Как вообще можно отправлять столько денег непонятно кому? Тщательно продуманный сценарий рушился к чертям. Детали, проклятые детали, которые просто невозможно предусмотреть, если только ты не какой-нибудь фрик-аутист. Ты разрабатываешь подробный маршрут из точки "А" в точку "Б", записываешь каждый шаг, потом скармливаешь компилятору и он разбивает каждый шаг на ещё тысячи небольших шагов, а каждый шаг из тысячи ещё на тысячу, так что в конце концов маршрут становится совсем незнакомым, как будто и не ты его разрабатывал, теория хаоса в действии. Чем сложнее система, тем сложнее будет спрогнозировать её поведение, потому что даже малейшие изменения могут вызвать лавину. Ну и вызывают.
   Петра стиснула зубы. Страховка. Господи, она ведь просто не подумала о страховке. Наверняка эта авиакомпания застрахована от всего на свете, включая таких вот полудурков как она. И им проще заплатить, чем рисковать судебными исками от родственников погибших. Вот это уже наверняка не покрывает никакая страховка, даже такая крутая, как, ну, скажем, Терезис. Насколько крут Терезис, Петра давно убедилась на собственном опыте. И это ж надо было так протупить, зная на собственном опыте, как оно работает. Как же всё хреново.
   Хотя, если быть честным, то сейчас всё было ещё не так хреново. Чёрт с ним, с миллионом, с ним или без уйти всё равно не получится. Гораздо хреновее было на этапе подготовки, хотя тогда, конечно, никто не стоял над душой и не требовал "поговорить как взрослые люди". Кстати, цитата агента Шнауце. Как ему вообще живётся с такой фамилией? Или это псевдоним, который должен располагать к себе вооружённых психопатов? Интересно, а фамилия тоже является неучтённым фактором, из-за которого всё рушится к чёртовой матери? Сколько вопросов. А ведь в самом начале плана Петру беспокоил только один вопрос. Где достать пистолет?
  
   Петра относилась к тем людям, которым просто не суждено стать наркоманами. Если бы Петре когда-то потребовались наркотики, она бы открыла поисковик и ввела запрос "наркотики купить с доставкой", даже не задумываясь о том, что дурь явно покупают каким-то другим способом. С оружием было ещё хуже. Петра прочитала про секретные чаты, зашифрованную переписку и решила бросить это к чёрту. Если понятия не имеешь, с чем придётся иметь дело, лучше и не начинать.
   Поэтому вместо того, чтобы искать оружие в чужой непонятной сети, Петра запустила привычный Хорнет. По её запросу сформировался контейнер-ячейка и начал строить цепь взаимодействий с другими доступными ячейками. На экране завис логотип Хорнет 8.0, что само по себе было нелепым, потому что никаких Хорнетов 1-7 не было. Большинство пользователей думало, что название напрямую связано со структурой сети, но старожилы знали, что Хорнет назван в честь одного мужика из Австрии, который сунул член в осиное гнездо и довольно быстро завоевал премию Дарвина. Вот этим они и занимались в Хорнете. Трахали всякую опасную херню и вытаскивали раньше, чем те успели ужалить. Отсечение одной ячейки не вредило улью, это как рубить голову гидре. Петра вспомнила своего бывшего, который считал, что прерванный половой акт это отличный способ контрацепции.
   "Добро пожаловать нахер" - приветствовала припаркованная ячейка. Петра выбрала язык и установила временные настройки. Маркер присутствия в сети не требовался. Она написала короткое сообщение и отправила ячейку в свободное плавание. Парковщики позаботятся об остальном, а как это работает она уже не думала. Как-то работает, магия, чтоб её.
   Оружие. Какой-то чувак взял на борт 3D-принтер и распечатал пистолет прямо в полёте. Ещё есть фантастические фильмы, где у героев всё получается благодаря тщательно продуманному хитрому плану. Петра делала ставку в основном на глупость и раздолбайство.
   Есть какая-то чёртова уйма названий и вариантов оружия. Чем отличается револьвер и пистолет? Шестизарядный, восьмизарядный. Курок или ударник? В чём разница между пулей и гильзой, как они вообще выглядят? А сколько это должно нормально стоить? Ещё десять лет назад здесь можно было спокойно купить оружие, а теперь надо вывернуться наизнанку, чтобы получить разрешение. Надо было покупать раньше.
   Никаких уведомлений в Хорнете. Некоторые пользовались надстройками, но с тем же успехом можно было бы жить в обычном интернете. Если тебе нужна какая-то информация, значит она нужна тебе прямо сейчас, а не завтра или во вторник. Никаких раздражающе-красных единичек "у вас новое сообщение". Никакой истории переписки. На память пришла реклама "сделаем фотоальбом с перепиской из чата, господи, неужели за это кто-то платит. В Хорнете рекламы не было, а правило существовало только одно - пошёл нахер со своими правилами. Да-да, лично ты. Любая информация, которую ты получаешь в Хорнете, адресована лично тебе, а ты тот самый кретин, который заведомо согласен стримить детское порно.
   Пистолет, если это всё-таки был пистолет, а не револьвер, назывался глок-17. Вроде бы такие делают в Австрии, как и тех мужиков, которые трахают осиные улья. Почему 17, она не знала и предполагала, что глоков 1-16 тоже может не быть. Стоил каких-то безумных кредитов и ещё двенадцать ячеек. В другое время Петра бы просто охренела от таких расценков, но сейчас было всё равно. Ощущение "я могу себе это позволить" было с ней с тех пор, как она вообще всё это придумала. Она была готова купить глок вообще с личного счёта, но продавец, разумеется, никогда бы на это не согласился. Анонимные кредиты - основа Хорнета. Никаких вопросов, никаких налогов. Когда Петра подумала о налогах, она вспомнила о своей страховке в Терезис, которая покрывала вообще всё, в том числе и покупку оружия в Хорнете.
   Глок пришёл в упаковке из-под детских резиновых сапог. Упаковку она методично разрезала на множество тонких полосок, это всегда её успокаивало. В чём принято носить пистолет? Нужна ведь кобура или как там правильно называется эта штука. В фильмах женщины носят миниатюрные пистолеты в сумочках, но у Петры не было сумочки, только синий однолямочный рюкзак, замок застёгивается под грудью. Она засунула пистолет за пояс джинсов. Вышло как-то по-ковбойски, пожалуй, даже круто. Петра посмотрела несколько роликов со стрельбой на ютубе, но была не уверена, что вообще сможет выстрелить. Она сходила в местный тир и вылетела оттуда через двадцать секунд. Звуки выстрелов были невыносимыми, как будто взрывалась собственная голова.
   Телефон снова завибрировал. Неугомонные сукины дети. Ей надо подумать.
   - Это Шонберг.
   На заднем плане был слышен визгливый голос Шнауце. Петра набрала полные лёгкие воздуха и заорала в трубку:
   - Пошёл на хер!
   Шонберг вроде бы даже не удивился.
   - Мы обеспечим вам безопасный выход из аэропорта. В трёхстах метрах от лётного поля вас будет ждать автомобиль. Никакой полиции. Мы освободим для вас трассу. Вы сможете спокойно покинуть аэропорт.
   - И куда я поеду? - спросила Петра раньше, чем поняла, что говорит вслух. Голос Шонберга не изменился.
   - Мы выполним все ваши требования.
   - А Шнауце сейчас рядом? - спросила Петра.
   - Да.
   - Дайте ему в ебало. Он визжит, как девчонка.
   Она не поверила своим ушам, когда услышала звук удара и вопль Михаэля Шнауце. Действительно, как девчонка.
  
   5.
   Дугласу всегда нравилось вот так ехать на работу, когда утренний поток уже схлынул и можно спокойно ехать без пробок. Иногда ему совсем везло и открывался зелёный коридор, светофоры зажигались зелёным, стоило только подъехать к перекрёстку. Детская какая-то радость, но всё равно приятно.
   Он припарковался на своём месте, рядом с огромным чёрным внедорожником доктора Мартинеса, хирурга. На заднем стекле автомобиля красовалась огромная наклейка "На борту дети". Дуглас знал, что под этой наклейкой есть ещё одна "На борту ребёнок". Мартинес женился всего три года назад и времени с тех пор не терял.
   На сегодня не было запланировано плановых операций, так что, если не привезут никого экстренного, можно будет спокойно разобраться с бумагами. Дуглас не очень-то доверял своему ассистенту, который всё делал в последний момент. Вежливый парень, всегда аккуратно одетый, но вот с дисциплиной беда. Он проходил практику в их клинике и работал у Дугласа во второй половине дня. Дуглас надеялся, что тот закончит учёбу, и ему дадут в помощь кого-нибудь более ответственного.
   Дуглас поздоровался с коллегами, прошёл в своё кабинет, убрал ланч-бокс в маленький холодильник. На столе ждала груда бумаг. Он собирался уже надеть халат и сесть за стол, как вдруг бросил взгляд за окно и понял, что прямо сейчас не сможет работать. Голова занята не тем, не получается сосредоточиться. Надо выйти подышать воздухом. Не курить, он никогда не курил на работе. Просто посидеть несколько минут и ни о чём не думать.
   День был тёплый. Конец марта, приятный ветерок. Дугласу нравилось сидеть на скамейке в скверике рядом с клиникой, откидываться на спинку, закрывать глаза и чувствовать, как солнце ласкает гладкую кожу лица. Скоро лето. Приятно. И мысли в голове тоже очень приятные. Он любил свою работу, пожалуй, только свою работу и любил по-настоящему. На этой неделе, правда, навалилось много бумажной рутины. Так что лучше покончить бы с этим поскорей и идти домой. Ещё надо купить бутылку вина, но, конечно, не в супермаркете, а в специализированном магазине, где продавцы знают не только то, что ты можешь себе позволить, а и то, что тебе понравится.
   У него слегка кружилась голова от свежего воздуха. Странно, но именно это лёгкое головокружение делало мир вокруг настолько ярким и правильным, где каждый человек и каждая вещь находятся на своём месте. Дуглас знал, что делает, знал, зачем делает. Из колеи его могла выбить только мысль, что он недостаточно хорошо делает свою работу. Недостаточно хорошо для себя, для других он был нейрохирургом от бога, к советам которого прислушивались, которого ждали на каждой медицинской конференции. Дуглас всегда следовал правилу, делай хорошо, делай на пределе своих возможностей, или не делай вообще. Ему не хотелось быть лучшим, ему хотелось только безупречно выполнять свою работу. Дуглас усмехнулся. Детский какой-то максимализм, прыгнуть выше, взять больше, пробежать дальше. А чтобы бежать, тебя подстёгивает чувство постоянной загнанности, когда ты или бежишь наперегонки со смертью, или просто опускаешь лапки и сдаёшься. Никогда не сдавайся. Чушь. Дуглас всегда был против активной эвтаназии. Живи, пока не умрёшь, а если уж собрался умирать, то не вмешивай в это других. Кому охота быть убийцей. Дугласу этого уж точно не хотелось.
   Смерть - это единственная неизлечимая болезнь. В это Дуглас был твёрдо уверен. Вылечить можно всё, просто пока мы не всё знаем. Исследования. Публикации. Все эти ритуалы, которые ничем не отличаются от брачных ритуалов дикарей и в то же время позволяют назвать человека А хорошим врачом, а человека Б - шарлатаном. Дуглас всю жизнь работал над тем, чтобы оставаться персоной А, но со временем понял, что для пациентов разница совершенно несущественна. Будь ты врачом, целителем или просто недоучкой с дипломом ветеринара, от тебя требуется только вылечить болезнь. Всё остальное это только приятные бонусы.
   Говорят, что у каждого врача есть своё личное кладбище. Дальше всё зависит от специализации. У онколога большое кладбище, у педиатра кладбище поменьше, зато каждый покойник прошёл сквозь самое сердце. Кладбище Дугласа было совсем крохотным, а один из бонусов его работы - это то, что ты никогда не знаешь, что будет с пациентом, когда он покидает стены больницы. Скажем спасибо защите персональных данных.
   Его хвалили. Нет, серьёзно. Дуглас Харрис, один из лучших врачей нашей клиники. Вы хотите записаться на приём именно к доктору Харрису? Следующий свободный приём через восемь месяцев. Вы готовы ждать? Ну разумеется, вы готовы ждать.
   Иногда он думал о своём коллеге Дэвиде, который был во многом на него похож. Хороший врач, хорошая зарплата, хороший дом, хороший автомобиль. Дэвид любил повторять, что всего добился сам. В сущности, так оно и было, Дэвид был родом из довольно бедной семьи, эмигранты во втором поколении. Ему пришлось через многое пройти, чтобы получить то, что Дугласу досталось просто потому, что он был Дуглас Харрис, сын Эвона Харриса и Марты Харрис. Нет, не миллионеры, не старая аристократия, просто люди, для которых не составляло проблемы отправить сына учиться сначала в хорошую школу, а потом в отличный университет. И вот сейчас и Дуглас и Дэвид были в равном положении. Иногда Дуглас думал, что Дэвид, пожалуй, счастливее его. У него была настоящая цель, сложная, требующая упорной работы. Он должен был купаться в дофамине, взбираясь на каждую ступень своей бесконечной лестницы. А глядя на свою красотку-жену он может быть донором серотонина. Она говорила, что любит Дэвида, но никогда не посмотрела бы не него, будь он обычным медбратом. Дорогие женщины для дорогих мужчин.
  
   6.
   Помимо глока оружием была её биография. Петра не сомневалась, что сейчас целый отдел полиции занимается изучением всех факторов. Многие из них играли ей на пользу.
   Женщина - минус.
   Из белого гетто - плюс.
   Мать умерла, когда Петре было десять, её воспитывал отец, у которого после смерти жены начались проблемы с алкоголем - плюс.
   Несколько раз привлекалась за угоны машин - десять жирных плюсов.
   Закончила курсы медсестёр, высшие отметки по всем предметам, кроме диетологии - жирный минус.
   Не замужем - плюс.
   Нет детей - плюс.
   Не наркоманка - минус.
   Минусов вышло как-то многовато. Но рано или поздно они докопаются до её медицинских документов и тогда плюсы перекроют все минусы. Она опасна и с ней надо считаться.
   Ну, по крайней мере до какого-то уровня.
   Потом они должны были вызвать Михаэля Щнауце или Элен Бартер, профессиональных переговорщиков с такими, как она. Петра предполагала, что разговаривать ей придётся скорее всего с Михаэлем. Он был сладеньким рубаха-парнем, который сразу располагал в свою пользу и вроде как был на твоей стороне, даже если ты собирался взорвать Бундестаг. Элен выглядела как училка из порнухи, всегда в белой блузке, всегда узкая юбка-карандаш. Петра не представляла себе, кто может вообще согласиться с ней разговаривать, но некоторые всё-таки соглашались. Про себя она решила, если ей пошлют Элен, она, возможно, кого-нибудь пристрелит. Ну, чтобы они действительно воспринимали её всерьёз.
   Они прислали Михаэля. Тогда Петра ещё не знала, что его высокий голос иногда срывается, а когда что-то идёт не по плану, Михаэль визжит, как поросёнок. Чёрт его знает, что там в плане психологии преступников, может кому-то это и правда помогает расслабиться. Петра прочитала о заумной теории, мол, если переговорщик показывает, что он тоже нервничает, преступник как бы пытается это отзеркалить и начинает лепить ошибку на ошибке. Полная чушь по мнению Петры.
   Покупка пистолета означала, что путь назад будет сложным. Покупка билетов на рейс М213 тоже оставляла пути для отступления. Даже когда Петра приехала в аэропорт, она успокаивала себя мыслью, что ещё может отступить. Не то чтобы ей этого хотелось, просто эта мысль немного успокаивала. Можно просто всё прекратить, выбраться из этого мутного дерьма, поехать в центр, купить билет на смотровую площадку телецентра. Подняться наверх, забраться на ограждение. И... Нельзя. Петра не могла понять, почему нельзя, что за чёртова срань в её голове не даёт сделать этот последний шаг. Она несколько раз брала в руки пистолет и подносила к виску. Казалось, в этом не было ничего сложного. Даже ребёнок бы справился, тем более здесь.
  
   5.
   Во второй половине дня, как раз во время смены его ассистента, привезли пациента с огнестрельным ранением. Самая нелюбимая Дугласом категория, самоубийцы. Ему часто приходило в голову, что вдобавок к службе помощи суицидников было бы неплохо добавить какой-то специальный отдел реальной помощи. Не убийцы, разумеется, просто опытные специалисты, которые объяснят, как именно надо стрелять в голову, чтобы врачам не приходилось потом выковыривать куски черепа из мозга. Негуманно и неэтично? Да. Но если у человека очень плохая жизнь, настолько плохая, что он стреляет себе в голову, рассчитывая на определённый результат, а потом его спасают и сообщают, что теперь его жизнь будет ещё хуже... Это уже не гуманизм, это извращение какое-то. После четырёхчасовой операции Дуглас чувствовал себя совершенно вымотанным.
   Он не стал мыться в клинике, отдал халат в стирку и поехал домой. По пути вспомнил, что надо купить вино и заехал в знакомый магазинчик. Продавцы там действительно были вышколенными и сходу поняли, что сегодня ему не до разговоров. Дуглас купил красное вино и бурбон. Кукурузный виски - это плохая идея, но ему почему-то нравилось сочетание запаха бурбона и табака. Скорее домой. Душ, домашняя одежда. Прохладный деревянный пол под ногами. И тишина.
   Гидроусилитель руля опять толком не работал. Дуглас думал "опять" и мысленно себя корил, потому что на самом деле это было не "опять", а "как обычно". Ему всегда было сложно передать свою вещь в чужие руки и потерять над ней контроль даже на время. Если у него ломался чайник или утюг, он просто выбрасывал и покупал новый. Но не отвозить же автомобиль на свалку только из-за того, что руль недостаточно плавно поворачивается.
   Теперь домой. Почему сегодня все едут так медленно? Или лучше спросить, куда все едут. Домой... А ведь дом это просто то место, где ты чувствуешь себя в безопасности. Для некоторых дом и семья - это равноценные понятия, но для Дугласа понятие дома было всегда гораздо более интимным. Никто не может войти в дом без его разрешения. Его дом, его правила, как бы банально это не звучало. Мать никогда не запрещала алкоголь, но, скажем так, никогда не приветствовала. Так что алкоголь всегда оставался где-то на границах рассудка чем-то запретным, пусть и не открыто запрещённым. Мать не делала разницы между хорошим вином и дешёвым пивом. Открытого осуждения ты никогда не получал, но иногда достаточно одного взгляда, чтобы ты понял, что всё делаешь не так. Эта мысль просто вкручивалась в мозг Дугласа, так что ему пришлось остановиться на обочине и перевести дыхание. Он имеет право на вино. Имеет право на то, чтобы провести вечер именно так, как ему кажется. В компании с Кристиной. Если бы его мать увидела Кристину, она сказала бы "роскошная женщина". В этом Дуглас был с ней согласен, хорошие женщины, как и хорошее вино - предмет роскоши.
   Как бы понять, где проходит та грань, когда девушки превращаются в женщин? Когда те девушки, которых не одобряет твоя мать, превращаются в женщин, которые не одобряют твою мать. У Дугласа был большой опыт в обеих дисциплинах. И он как-то пропустил тот момент, когда было уже безразлично, кто там кого не одобряет. Отец повторял "лови момент". Дуглас ловил... Хотя не всегда был доволен моментом.
   Он чувствовал запахи, остро, острее, чем другие люди. Кристина - аромат тёплого дерева, горячей кожи, раскалённого металла. Колотый лёд в бокале, размятая мята и розмарин. Виски в стакане Кристины тоже пахнет деревом, выдержанным деревом, а ещё её помадой, её парфюмом, замороженный виноград вместо льдинок пахнет умирающими фруктами. Губы Кристины пахнут виски, холодом и совсем немного - сливочным маслом. А поцелуй ничем не пахнет, мозг просто отключается и голову заполняет пьянящее ощущение, не имеющее ничего общего ни с запахами, ни со звуками, как будто на мгновение открывалась дверь в другую реальность. Дверь в лето.
  
   6.
   Где-то Петра слышала, будто бы нет на свете закрытых дверей. Как только закрывается одна дверь, тут же открывается другая. В доме её родителей всё было наоборот.
   Это был большой трёхэтажный особняк, построенный без какого-либо архитектурного проекта, по наитию. Его строили три поколения семьи на протяжении шестидесяти лет, семья росла, дом обрастал пристройками. У него было четыре крыльца и ни одно из крылец не было похожим на другое, все потолки были на разной высоте, в доме нельзя было найти и двух одинаковых окон. В кухню вели роскошные дубовые двери с витражными вставками, в гостиной была одна фанерная дверь, которая к тому же не доходила несколько сантиметров до пола и поэтому зимой там гуляли сквозняки. Дверь в комнату Петры была очень тяжёлой, лет до семи она никак не могла её сама открыть и мать подкладывала большой плоский камень, чтобы дверь не закрывалась. И были двери между комнатами, которые делили дом на летний и зимний.
   Летом боковая дверь в гостиную была закрыта на ключ и спрятана под гобеленом. Гобелен был старый, кое-где его проела моль, он пах затхлостью, пылью и каким-то аптечным снадобьем, которое кто-то давно на него пролил. За дверью была ещё одна комната и ещё одна гостиная, ванная комната, где не было горячей воды, крошечная кухня с электроплиткой и старым холодильником. Летом попасть туда можно было через заднее крыльцо. Иногда там жила Мадина и её муж Виктор, дальняя родня родителей Петры. Иногда комнаты сдавали отпускникам, желающим провести несколько недель у озера. А чаще всего комнаты просто пустовали. Тогда Петра залезала под гобелен, вынимала ключ и подолгу смотрела в замочную скважину. Ей казалось, что в сумраке движутся тени, всё ближе и ближе, становилось жутко и от этого странно приятно. Когда стук сердца начинал отдавать в ушах, Петра с визгом бежала на кухню к матери и обхватывала её за колени.
   Уже поздно осенью наступал день, когда отец вставал на стул и снимал гобелен. Встряхивал его так, что повсюду летела пыль, сворачивал в рулон и передавал матери. Ключ поворачивался в замочной скважине, у Петры захватывало дух, и летняя дверь открывалась. Петра вбегала внутрь раньше отца. Никаких теней не было.
   Вторая, летняя гостиная была поздней пристройкой. В ней не было отопления, она была полностью застеклена. Зимой стёкла и рамы промерзали насквозь, иней покрывал стены и пол. Поэтому, как только открывалась одна дверь, тут же закрывалась другая, зимняя. В двери не было замка и замочной скважины, так что отец двигал большой шкаф с посудой и дверь скрывалась за ним. Иногда зимой было так холодно, что из-за двери начинало тянуть стужей. Тогда сверху на шкаф набрасывали огромное ватное одеяло, подтыкали его снизу, не давая холоду идти дальше. Петра смеялась и говорила, что теперь шкаф не замёрзнет. Она и сама поправляла одеяло, желая шкафу спокойной ночи.
   Летних дверей в доме было четыре, зимних пять. Двери закрывали гобеленами и коврами, сервантами, обувными стойками. Двери были разными, за ними жили разные люди и закрывали их тоже в разное время. Но каждый раз, когда где-то открывалась зимняя дверь, там же закрывалась летняя.
   Петре никто никогда не говорил, что двери означают выход. Она сама дошла до этой мысли и всегда видела, что выход есть, всегда, из любой ситуации. Просто иногда этот выход не так хорош, как этого хочется. То, что она делала сейчас, не было парадной лестницей. Но аварийный выход - тоже выход.
   Телефон вибрировал и вибрировал. С ней хотели поговорить. После того, как Петра достала пистолет и потребовала миллион евро, с ней все хотели поговорить. И это было несколько странно после нескольких месяцев тишины. За это время Петре казалось, что она вообще разучилась разговаривать. Живая речь казалась слишком громкой и раздражающей. Впрочем, в последнее время всё стало раздражать. Громкие звуки, запахи, яркий свет. Никогда не знаешь, что может спровоцировать боль. Единственное, в чём Петра была уверена, это в том, что боль провоцируют разговоры с врачами.
   - Мне больно.
   - Ваш мозг обманывает вас.
   - Мне больно, мать твою!
   В лучшем случае ей говорили, что боль имеет психосоматическую природу и ограничивались направлением на психотерапию. Сеансы дважды в неделю. Удивительная вежливость и извращённая логика. Да, ваша боль реальна. Нет, вы просто уверены в том, что ваша боль реальна. Ваша боль нереальна.
   - Да пошли вы нахер, - сказала Петра вслух и нажала кнопку "принять звонок".
   - Вы можете выйти, - сказал Шонберг. Петра едва не спросила, какого чёрта он читает её мысли.
  
   7.
   Сумерки. Дуглас сидел в кресле и держал обеими руками стакан для виски. В стакане был не виски, а вино. Когда Дуглас был один, он позволял себе эту небольшую вольность. Он сделал большой глоток и почувствовал, как чуть тёплое вино потекло в горло. Он представил вино, как мягкую ленту, выстилающую его пищевод, свёрнутую в желудке кольцами, как змея. Есть какая-то странная общность между жидкостями, циркулирующими внутри человеческого тела. Кровь в венах, слюна во рту, вино в желудке. Веки набухают от слёз, вагина становится влажной и скользкой. И иногда всё это перемешивается в какой-то невообразимый коктейль, совершенно бестолковый, как смешение всех красок и в то же время непередаваемо прекрасный, как лучший парфюмерный букет.
   Он задумался, почему пропустил сперму и пот, перечисляя жидкости. Может быть потому, что его тело всегда старается от них избавиться? Думать об этом было неприятно, даже постыдно. Он вспомнил, как мать однажды увидела белые пятна на простыне, она тогда ничего не сказала, сделала вид, как будто вообще не заметила, но он знал, что она видела и осуждала его. Откуда он мог знать, что она думает? Дугласу захотелось задуматься, по-настоящему задуматься об этом, но мысли не фокусировались на одном предмете. Он попытался смотреть на бокал вина, стоящий на столе, как будто сфокусированный взгляд мог помочь сфокусировать мысли. Моргнул, бокал превратился в два, а сбоку, где-то в области периферического зрения наползал сверкающий серп с изломанными краями, свидетель скорого приступа мигрени. Дуглас сжал зубы, сильно, ещё сильнее, пока не почувствовал, как напряглись мышцы рядом с ушами. Стало немного легче, и бокал перестал раздваиваться. Серп на время переместился из области видимого спектра в область только слегка уловимого.
   Девушка, женщина. Когда произносишь эти слова, внутри как будто вращается металлический подшипник. В детстве думаешь, что девочки совсем другие, не такие, как ты. Потом начинаешь понимать очевидные вещи, и кажется, что они не просто другие, недостижимые, и больше всего на свете хочешь получить, окунуться, соприкоснуться с этой иной реальностью. А с возрастом приходит осознание, что разницы то по сути и нет, все мы как тряпки, болтающиеся на верёвке. Разный цвет, разная форма, одинаковая беспомощность. С возрастом начинаешь уважать только тех, кто по-настоящему живёт, а не просто болтается.
   Дуглас задумался, кого же он уважает. Список получился довольно внушительным и второй раз за вечер он испытал облегчение. Всё-таки он нормальный. Совсем не центр вселенной и комплекса мессии тоже нет. Стоит только усомниться в собственном рассудке, как реальность начинает рассыпаться.
   Он поставил стакан на столик и взял нож. Само по себе произведение искусства. Ручная работа, хорошая сталь, сборная рукоять из дерева и камня. Все ножи в доме Дугласа были сделаны на заказ, а он любил их точить. Руки заняты, голова свободна, никаких лишних мыслей.
   Сейчас нож в руках казался каким-то чужим. Плохо. И дело даже не в этом бессмысленном выражении, будто меч - это продолжение руки и разума воина. Чушь. Нож - это только инструмент, а его лезвие - это граница между двумя состояниями. Все мы бежим по лезвию бритвы, балансируя между жизнью и смертью. Дуглас вспомнил, как первый раз стащил отцовскую бритву. Отец не признавал современные станки и покупал настоящие лезвия. Станок для них был какой-то чертовски редкий и дорогой, очень тяжёлый, Дуглас до сих пор помнил его тяжесть в руке. Тогда он попытался заменить лезвие. Сто раз видел, как это делает отец, но пальцы как будто одеревенели, и он срезал мякоть указательного пальца. Странно только, что шрама не осталось. На его левой руке был шрам от падения с велосипеда, шрам от перьевой ручки, которая скатилась со стола и непостижимым образом воткнулась ему в ладонь, а вот шрама от бритвы не было. Как же всё-таки он тогда побрился? Дуглас помнил, как взял бритву, помнил новое лезвие из пачки, помнил, как порезал палец. Кровь, поделившая раковину на две ровные половины, красную и белую. А вот как брился он не помнил. Дуглас машинально провёл рукой по нижней половине лица и на секунду задержал пальцы на подбородке. Гладкая кожа. А под ней каждую секунду подрастают волоски из волосяных фолликул, днём и ночью. Тут веки у него действительно набухли от слёз, по-настоящему, не метафорически. Как же мерзко. Боже мой, до чего же омерзительны механизмы, что скрытно работают в твоём теле. Как это прекратить? Кто-то может это прекратить?
   Он поймал лезвием ножа блик от настольной лампы. Абажур был красным, как и кровь, скрытно текущая в его венах. Почему эта чёртова кровь течёт в его теле, как ей захочется? Почему сердце продолжает перекачивать кровь по своей собственной программе, без оглядки на него. Как же мерзко. Вроде паразитологии, самой ненавистной дисциплины в медвузе. Есть люди, которые добровольно изучают паразитологию. Дугласа выворачивала наизнанку сама мысль о том, что внутри его тела, его мозга может обитать нечто чужеродное. Но какая разница между паразитами и большей частью собственного тела? Работа человеческого организма напоминала Дугласу эксперименты отряда 731. Вот только в случае с японцами ты мог рассчитывать на то, что рано или поздно тебя убьют. В случае с собственным телом всё работает на то, чтобы убедить тебя в том, что смерть не существует. Инстинкт самосохранения. Блуждающий нерв. Все выступают против смерти. Даже если очень этого хочется. Паразит заботится о своём владельце.
   Как-то Дуглас прочитал теорию, будто наш разум с точки зрения организма это нечто вроде инфекции. И организм, самый недооценённый паразит в мире, больше всего жаждет от него избавиться. Отсюда мечты о нирване и любом другом слиянии с божественным "я". Тут почему-то на ум приходит ещё один мысленный эксперимент, что будет, если надеть на человека шлем виртуальной реальности, показывающей всё происходящее на небольшом расстоянии от тела? Куда переместится сознание? Где будет средоточие этого самого строптивого "Я", наконец-то отделённого от кишащего паразитами мяса?
   Дуглас невольно взглянул на мясо, лежащее на столе. Нет, он называет это мясом не для того, чтобы деперсонифицировать молодую женщину. Ему не надо думать о том, что она не человек, не надо забывать её имя. Он помнил, как она, живая, целовала его губы, помнил вкус вина в её рту, когда целовал её после каждого глотка. Помнил даже её губы на своём члене, слегка постыдное воспоминание, но всё ещё яркое. Её зовут Кристина. Дуглас мысленно усмехнулся, ему не надо даже говорить "её звали Кристина", потому что он не сумасшедший, который не может отличить реальность от галлюцинации. Он вполне отвечает за свои поступки. На свете существуют миллионы людей, которые не знают даже, что делать с собственной жизнью, не умеют брать на себя ответственность и постоянно совершают непоправимые поступки. Он всё делает правильно именно потому, что знает, что делает.
   Кровь заливала стол, облепляла её, как скатерть, и это понравилось Дугласу. Декоративные бортики не давали крови литься на пол, так что на полу не было ни одной капли крови. Когда он выбирал мебель в гостиную, он руководствовался только своим вкусом и совсем не думал о том, как планирует использовать обеденный стол или стулья из морёного дуба на высоких ножках, просто хотел, чтобы они были одновременно удобными и стильными. Он не смотрел на цену, а сейчас вдруг задумался, сколько стоил один стул? Надо будет поднять счета, посмотреть, сколько такая мебель стоит сегодня. Конечно, он не собирается её продавать. Следы крови на древесине делают её уникальной. И дело не только в крови, дело в каждом воспоминании, отпечатанном в дереве. Это как колода, на которой рубят мясо мясники в семейной лавке, поколение за поколением, кровь смывает кровь. У Дугласа на секунду перехватило дыхание. Он мясник? И он тут же сам себя успокоил, он мясник для мяса, но человек для человека. Мясо не имеет никакого значения. В принципе, человек тоже не имеет никакого значения. Важно только то, что находится между этими двумя состояниями.
   Ещё один глоток вина. Всё-таки это чертовски больно, лезть куда-то в глубины собственных воспоминаний и ощущений. Расстояния между воспоминанием и событием становились больше с каждой секундой, но самые яркие моменты как будто отбрасывали его в прошлое, заставляя пережить эти драгоценные секунды. У него не было первой жертвы, о которой можно было бы вспоминать со смесью восторга и сожаления. Дуглас поморщился. Жертва - это плохое слово, как будто он жертвует кем-то ради кого-то более значительного. Или как будто кто-то жертвует чем-то для него. Нелепость с оттенком религиозности. Нет ничего по-настоящему большого, нет ничего действительно грандиозного. И в то же время нет ничего такого, что могло бы обесценить хоть себя самого, хоть другого человека. Вообще нет ни гениев, ни ничтожеств, только люди, которые ценят себя слишком много или слишком мало. Дуглас думал о некоторых своих пациентах, которые действительно отводили себе место в центре вселенной. Абсурдное желание придать самому себе недостижимую значимость.
   Всё-таки одна капля крови упала на паркет. Противно или терпимо? Мясо или не мясо? Это уже не мостик, это целая плотина, бурная река и стоячая вода. Но не полярный мир, не полюса магнита, просто какие-то совершенно разные понятия, сравнивать которые так же бестолково, как сравнивать красный цвет и вкус лимона. Болезненно разное. Другое. Вот только почему-то противостоящее друг другу, даже сражающееся друг с другом. Абсурд какой-то, глупость. А истина очень простая - мясо есть мясо, жизнь есть жизнь. Но вот кровь, кровь как раз находится где-то между этими несравнимыми понятиями, как будто кровь - это какое-то третье состояние человека, мясо, кровь и жизнь. Ещё один абсурд. Кровь неотделима от мяса. Кровь...
   Дуглас и сам не понял, как он очутился на полу, рядом с той самой каплей крови. Вот он сидел в кресле, а вот уже оказался почти под столом и чувствовал гору мяса над своей головой. Капля крови притягивала его взгляд. Дуглас сделал глубокий вдох и почувствовал, что воздух в лёгких такой густой и тяжёлый, будто ему в грудь напихали мёртвого мяса. Дуглас поморщился, это ведь абсурд, мясо не может быть мёртвым, потому что оно никогда не было живым. Живым было... живым было... Он облизнул губы неприятно сухим языком, подумал, что надо бы сделать ещё глоток вина, но для этого понадобилось бы встать на ноги, почувствовать, как кровь лениво струится по затёкшим венам. Ещё одно омерзительное чувство. Чужое. Чужеродное. Люди изобрели целые сонмы богов и почти каждый из них был спасителем, который избавит праведника от бремени плоти.
   Дуглас посмотрел на свисающую кисть руки с аккуратными ногтями. Вчера ему понравился этот цвет, и он назвал его сиреневым, но Кристина поправила его, сказав, что цвет называется лиловая лава. Бестолковое название, вроде бедра испуганной нимфы, но почему-то крепко застревает в памяти. Красивое название. А Кристина не была красивой, она была дорогой, как и все его женщины. Ухоженное тело, ухоженное лицо, ухоженные ногти. Дорогая одежда. Никаких колец и браслетов, только жемчужные серьги в ушах. Серьги были красивыми, но совсем ей не подходили, слишком крупные для её маленьких ушей. Сколько лет было Кристине? Такие женщины обычно застывают между тридцатью и сорока годами, а потом неожиданно для всех превращаются в сморщенных старух. Золотистая кожа. Ничего вульгарного. Даже соски и половые губы не выглядели пошлыми, если бы Кристина снялась абсолютно голой, это нельзя было бы назвать даже лёгкой эротикой. Всё какое-то гладкое и безупречное, ни одного случайного штриха, на котором мог бы задержаться взгляд. В постели Кристина хотела казаться прожжённой шлюхой, но получалось скверно, не секс, а какая-то акробатика. Некоторые женщины предназначены только для выхода в свет, так что с ними лучше не ложиться в постель.
   Лиловая лава. Какое всё-таки нелепое название. И ведь не только для цветов есть столько нелепых имён, люди вообще стараются всё на свете пометить словами, как собака помечает мочой каждое дерево. В голове постоянно работает служба каталогов, которая требует непрерывного обновления. Когда кончаются названия для крупных вещей, мозг разбивает каждый предмет на составляющие и снова придумывает, и придумывает имена. Когда и эти названия заканчиваются и дробить уже некуда, наступает разделение по состоянию, как вода и пар. Рука, кисть, пальцы, предплечье, плечо. И корейка, шейка, вырезка. Части живого существа и части мяса, для каждого своё собственное имя. Сколько же имён.
   У окна, завешенного тяжёлыми гардинами, лежал тёмно-красный ковёр с длинным ворсом. Ковёр Дуглас купил в приступе сентиментальности, похожий ковёр был у него в детстве, ярко-красный по утрам и почти чёрный ночью. Дуглас помнил, как лет в двенадцать рассыпал на этом ковре пакетик гидрогеля, сотни крошечных прозрачных шариков забились между ворсинок. Потом он несколько часов ползал по ковру, вытаскивая шарики гидрогеля по одному, был уверен, что собрал все до единого, но и спустя несколько месяцев и несколько чисток пылесосом периодически находил застрявшие шарики. Этот ковёр он обнаружил в магазине строительных товаров и ему понравился этот цвет, цвет красного вина. Сейчас он смотрел на свой ковёр и думал, что это цвет крови.
   У Дугласа снова кружилась голова, на этот раз от вина. Ощущение было приятным, как будто его качали ласковые волны. Дуглас вспомнил название книги, которую украдкой читал его помощник, "Сражайся или умри". Какой-то очередной бестолковый детектив, где главный герой мужественно пытается устоять под лавиной всё новых и новых неприятностей. Сражайся или умри... Какое, в сущности, глупое, бессмысленное слово "умри". Как ребёнок, кричащий на машину "едь!" или на самолёт "лети!". Вещи и заложенные в них свойства. Или вещь следует своей природе, или никакие силы вселенной не смогут заставить гору сдвинуться с места. Луна никогда не встречается с солнцем, день не встречается с ночью, вода не встречается с небом. У всего есть свой горизонт, отделяющий одно от другого. Его горизонт - лезвие ножа.
  
   8.
   Петра ловила воздух, как рыба, голова горела, мысли путались. Солнце казалось слишком горячим, дыхание слишком жарким. Всё дело в балансировании между слишком сложным планом и линейным сценарием, в первом случае неизбежны расхождения по шагам, во втором расхождения по событиям. Вот она приезжает в аэропорт, проходит контроль, поднимается на борт. Петра сделала поправку на коммуникацию между службами аэропорта, на слаженность работы полиции, даже на разрядившийся мобильник. Она не подумала только о том, что аэропорт - это не часовой механизм, а мир в миниатюре. Она рассчитывала на долгий сложный квест с закономерным финалом, но споткнулась о бритву Оккама.
   Петре захотелось схватить себя за бровь и выдрать несколько волосков, но брови она давно начисто вырвала, а новые волоски зудели где-то под кожей и ещё не проклюнулись. Какого хрена? Они просто собираются ей заплатить? Она достала телефон из кармана и некоторое время тупо смотрела на выключенный экран. Они уже заплатили. Петра закрыла лицо ладонями и заплакала.
   Телефон снова зазвонил, она приняла звонок и услышала спокойный голос Шонберга:
   - Машина будет ждать вас в трёхстах метрах от лётного поля. Грузовик Лита Трак, всё как вы просили. Мы не вызывали полицию. Мы готовы к сотрудничеству.
   Они действительно заказали для неё грузовик? Петра встряхнула головой, как мокрая собака. Какого хрена! Во всех документалках и стримах показывали, как полиция окружает аэропорт как появляется какое-то супергеройское подразделение в футуристических костюмах. Шонберг, этот сукин сын, говорил в презентационном ролике, что они никогда не ведут переговоров с террористами.
   - Мы готовы к сотрудничеству, - повторил Шонберг. Голос у него был совсем другим, не таким, как в том видео.
   - Через пятнадцать минут мы выведем всех пассажиров и персонал из терминалов B и D, после этого вы сможете беспрепятственно выйти на лётное поле через любой гейт. Мы также обеспечим вам свободный выезд из аэропорта. Вы сможете спокойно уехать.
   А куда ехать? Чем вообще дальше заниматься? Есть ведь приюты для женщин, переживших насилие. Есть службы помощи наркоманам. А есть какая-то служба поддержки для убийц? Анонимный телефон доверия для террористов?
   - Мы окажем вам любое содействие.
   Они это серьёзно?
   - Вы слышите меня?
   - Да, - сказала Петра, - Через пятнадцать минут, - она нажала отбой.
   Петра закрыла рот обеими ладонями и просто стояла, не в силах пошевелиться. Руки и ноги, казалось, потеряли свой вес, она действительно парила в невесомости. Происходящее напоминало ей двойной сон, когда просыпаешься, встаёшь с кровати и понимаешь, что это ещё один сон. Сон, в котором ты проснулся. Петре больше всего хотелось уснуть.
   Она встряхнула головой. Пятнадцать минут уже прошли или нет? Надо было поставить таймер, но ведь этих минут не было в сценарии. Чёртов трус Шонберг! Оцепенение постепенно отпустило, тело снова стало послушным и Петра шагнула на площадку телетрапа. Там она снова остановилась на секунду, несколько раз резко вдохнула и выдохнула, потом решительно пошла вперёд к стеклянным дверям. Шаги получались гулкими, сердце так и подпрыгивало в груди. Этот шаг последний? Или этот? Может быть всё-таки Шонберг соврал, и они только и ждут, когда она войдёт в здание аэропорта? Никого.
   В терминале B было тихо, ни полиции, ни угрожающего вида бойцов в бронежилетах. За огромными окнами лежало пыльное лётное поле, вдали виднелся самолёт с ярко-красным хвостом, как у райской птицы. И никого. Тишина. Петра никогда в жизни не была в настолько пустом месте, люди не просто ушли, люди унесли с собой всё, что говорило бы о том, что люди здесь были. Ни смятых бумажек на полу, ни резкого запаха чьих-то духов, ни детских игрушек, закатившихся под кресла. Пустые магазины с манящими названиями "Венера востока", "Чёрная клубника", "Шёпот" были ярко освещены, на пустых прилавках не было отпечатков потных ладоней. Никого.
   Петра взглянула наверх, нашла навигационное табло. Она ведь даже не изучила схему аэропорта! Терминал D чуть дальше по широкому коридору, потом повернуть направо. Короткий эскалатор не работал, и она быстро взбежала по ступенькам наверх, ещё один поворот и вот он, терминал D, с которого всё и началось.
   Её снова тошнило. Не та тошнота, которая часто мучила её во время поездок на машине, нет, то давящее ощущение, когда не чувствуешь спазмов в желудке, только зудящую пустоту в животе. Как же жарко. Какие яркие, неестественные цвета. В терминале D были гейты с седьмого по тридцать четвёртый, Петра на мгновение задумалась и отправилась к двенадцатому. Двенадцать хорошее число. Двенадцать месяцев. Двенадцать часов. Полдень. Она сглотнула и потянула на себя стеклянную дверь.
   Над лётным полем дрожала лёгкая дымка. Воздух был таким раскалённым и сухим, что обжигал лёгкие. Петра остановилась и оглянулась по сторонам. Снова никого. Она подняла вверх руку с пистолетом.
   - Эй!
   Её голос как будто утонул в горячем воздухе.
   - Шонберг! Трус чёртов! Вы все тут... - она не закончила и нервно прислушалась.
   Ни звука. Телефон не завибрировал, кажется, у него действительно сел аккумулятор. У Петры мелькнула надежда, может быть, они просто ожидают, чтобы она как можно дальше отошла от аэропорта. Она пошла быстрее, потом перешла на бег. Ведь собаки нападают, если от них убегать? Сейчас должен быть выстрел, вот сейчас, ещё секунду, вот... Выстрела не было.
   По лицу Петры струился пот. Она задрала футболку, наклонилась и вытерла лоб. Где чёртова полиция? Где супермены с автоматами?
   - Эй! Я здесь!
   Петра закашлялась, левая ступня подвернулась, и она чуть не упала. Лодыжку пронзила резкая боль, которая почти сразу отступила. Она дошла до середины лётного поля, оглянулась назад, посмотрела вперёд. Жёлтая полоса впереди оказалась рапсовым полем. Петра резко остановилась и снова оглянулась. Чего они ждут? Чего они от неё ждут? Идти дальше или повернуть назад, постараться устроить перестрелку? Пистолет в руке показался слишком тяжёлым, она засунула его за пояс и закрыла сверху футболкой. Она думала, что пистолет будет холодить кожу, но металл, нагретый её ладонью, был противно тёплым и влажным от пота. Петра сделала глубокий вдох и шагнула вперёд, в заросли рапса.
   И тут же зажмурилась. Какой-то очень яркий блик больно резанул по глазам. Она несколько раз моргнула и посмотрела вперёд, но ничего не увидела. Это оружие? Кто-то целится в неё? Прежде чем начать разрабатывать сценарий, Петра пересмотрела десятки часов стримов о полицейских операциях. Это сверкает на солнце металл снайперской винтовки? Её хотят заманить в поле, чтобы застрелить там? Петра подавила приступ тошноты и пошла вперёд. Запах цветущего рапса становился невыносимым.
   Впереди, в самом центре поля, сверкало и разбрасывало яркие блики что-то очень яркое, звезда, приземлившаяся на жёлтое поле. Петра жмурилась, прикрывала глаза ладонью и всё никак не могла рассмотреть, что это. Она оглянулась. На лётном поле было по-прежнему безлюдно. Неужели они и правда не связались с полицией? "Мы готовы к сотрудничеству", - прозвучал у неё в ушах голос Шонберга, - "Мы выполним любые ваши условия". Ни хрена вы не выполните, трусливые сукины дети.
   Петра всхлипнула и снова споткнулась. Тошнота грозилась перейти в головную боль, между глазами пульсировала горячая точка. Её голова - это Сатурн, вокруг которого вращаются кольца удушающей боли. Скоро кольца начнут сжиматься и тогда всё пропало, она уже не сможет нормально соображать, ведь другого сценария у неё не было. Запах рапса превратился в запах свежего мяса. Яркое солнце стало совсем невыносимым, она чувствовала, как лучи проходят сквозь её тело. На месте желудка проворачивалось огромное железное колесо, выворачивающее внутренности. Петра сплюнула, уверенная, что выплюнет сгусток слизи, но слюна была прозрачной. Ещё несколько шагов. Там впереди. Блестит... Звезда?
   Яркий день внезапно померк и яркое жёлтое поле стало чёрно-белым. Петра сделала ещё один шаг вслепую, краски снова вспыхнули, в лицо вонзились сотни солнечных бликов. Наконец она смогла рассмотреть то, что так ярко сверкало на солнце. Не звезда, зеркальный шар, висящий на цепи, приваренной к металлическому шесту чуть больше метра в высоту. Шар слегка покачивался на цепи и рассыпал солнечные зайчики.
   Петра снова оступилась и упала бы, не схватись рукой за шест. Мир опрокидывался и исчезал, солнце то зажигалось, то гасло. Кольца Сатурна начали неумолимо сжиматься. Петра теряла периферийное зрение и смотрела только вперёд, прямо в зеркальный шар.
  
   9.
   Дуглас открыл ежедневник. На сегодня в планах значились две важные задачи, обе записаны его аккуратным ровным почерком. "Мастерская - 12.00". "Мясо". Он всегда писал перьевыми ручками, поэтому после того, как делал заметки в ежедневнике, ждал некоторое время, пока высохнут чернила. И сейчас Дуглас с лёгким раздражением смотрел на размазанное слово "Мясо". Зачем он тогда так поспешно захлопнул ежедневник? Что в этом такого? Мясо есть мясо и с ним надо было что-то делать.
   Тело Кристины было завёрнуто в простыню и несколько чёрных пакетов. Он отнёс его в автомобиль, не в багажник, прямо в салон. В очередной раз мысленно отметил, как же сильно отличается мясо и живой человек. Днём раньше он нёс Кристину на второй этаж и почти не ощущал её вес. Сейчас он шёл вниз и задыхался от тяжести. Когда он положил мясо на сиденья и выпрямился, слегка заныла поясница. На следующей тренировке придётся уделить особое внимание мышцам спины.
   Дуглас рассчитывал избавиться от мяса, заехать на свою дорогую мойку, после чего поехать в автомастерскую. Времени хватало, пробок на дороге не было. Он ненавидел опаздывать. Даже если речь идёт о людях, которым ты платишь деньги.
   Ехать пришлось в объезд, потому что дорога в сторону аэропорта была перекрыта. Видимо, случилось что-то серьёзное, мимо то и дело проезжали полицейские машины, совсем низко над дорогой пролетел вертолёт телекомпании. Дуглас включил радио и довольно быстро выключил. Единственная радиостанция, которая ему нравилась, это канал местных новостей, никакой музыки и громкой рекламы. Но сейчас там говорили только о террористах, всегда спокойные ведущие то и дело срывались на крик. Надо всё-таки быть как-то сдержаннее. Чтобы донести драматичность событий, совершенно необязательно визжать в микрофон. Дуглас потёр виски. Снова разболелась голова. Ну ничего, закончит дела и поедет домой. Прохладный деревянный пол. Босые ноги. Тишина.
   И ещё один объезд, на этот раз пришлось ехать по указаниям полицейского, который красноречиво размахивал руками. Дуглас опустил стекло.
   - Всё в порядке, офицер?
   - Дорога перекрыта, здесь поворачивайте и прямо до перекрёстка.
   - Все дороги из аэропорта перекрыты?
   - Прямо до перекрёстка, - громче сказал полицейский.
   Дуглас кивнул. Не очень-то вежливо, но с его стороны тоже глупо было лезть со своим любопытством. Объезд так объезд. Он свернул в указанном направлении.
  
   10.
   Петра никогда в жизни не ездила на таком грузовике. После того, как умерла мама, отец ушёл из армии, устроился на работу в Лита Трак и всё время ругался на то, на каких развалюхах приходится ездить. Когда он напивался, а делал он это регулярно, то утверждал, что Лита Трак платит инспекторам за отметки о техосмотре. Пьяный отец брал Петру за руку, смотрел ей в глаза и говорил, говорил, говорил. Он пойдёт к Фалько и скажет ему, что давно должен был сказать. Он сменит работу, вернётся на службу, а лучше вообще позвонит Шульцу, ведь тот давно зовёт его к себе, они с ребятами настоящая команда, лучшая из тех, кого он знал. Петра на секунду закрыла глаза. Лучше бы он так и продолжал возить грузы и пить своё дурацкое пиво...
   А теперь Петра сидела за рулём самого крутого грузовика, который только есть у Лита Трак. Ей снова показалось, что в этом есть какой-то абсурд. Люди, которые честно работают, редко получают то, что хотят. Но достаточно только купить пистолет в Хорнете, как становишься грёбанной принцессой.
   Этот Шонберг сказал, что они должны сотрудничать. Что он рассчитывает на её понимание. Что двое умных людей всегда найдут возможность договориться. Петра предполагала, что Михаэль Щнауце всё-таки порядком его натаскал прежде чем Шонберг ей позвонил. А может Шонбергу уже не впервой говорить с террористами. Он сказал, что держит своё слово. Ещё один абсурд. Какое может быть слово по отношению к террористам? Сначала стреляй, потом задавай вопросы. На кой чёрт они вообще с ней разговаривают?
   Она ехала по опустевшей трассе. Интересно, как быстро они сумели её расчистить? Почему нет снайперов, военных, тех самых коммандос, которые устраивают ну эти... диверсии? Отец не часто рассказывал о своей новой работе, но она знала, чем они занимаются, гордилась им. Когда она только начала планировать угон самолёта, прокручивала в голове множество сценариев штурма и рассуждала, как бы поступил отец. Среди таких сценариев был и тот самый, киношный, когда за окном на гигантском экране показывают быстро бегущие облака. Моторы ревут, пассажиры думают, что уже находятся в воздухе, а потом на борт попадает команда супергероев. Петра даже сейчас улыбнулась, как же это всё-таки по-детски. Хотя ведь примерно так и тренируются пилоты на авиасимуляторах.
   Столько труда вложено в сценарий, столько усилий и всё пошло прахом из-за того, что у Шонберга не оказалось яиц. А может и не в яйцах дело, может и правда компании было проще заплатить ей миллион, чем угробить свой самолёт во время штурма. Впрочем, какая разница. Они уже перевели ей деньги и предоставили грузовик. Остаётся последняя надежда... Или нет, последняя была в аэропорту, это уже совсем самая последняя. Может быть, они остановят её на въезде в город? Может быть, они не поверили в её историю с взрывчаткой на борту? Петра старалась, чтобы история про взрывчатку была совсем смехотворной.
   Какой всё-таки красивый грузовик. Петра злилась на отца, на Лита Трак, на Шольца, на этого проклятого Шонберга, на собственную глупость. Она потёрла нижние зубы кончиком языка. Это шершавое ощущение обычно её успокаивало, но сейчас вызвало только раздражение.
   Она посмотрела на приборную панель. Сколько электронной начинки. Даже автопилот есть, хотя по правилам компании его нельзя использовать. А почему они его не используют? Заблокировали бы её в салоне, врубили бы автопилот и... Петра закрыла на секунду глаза и представила, как грузовик несётся вперёд, всё быстрее и быстрее. Она жмёт на педаль тормоза, но грузовик только разгоняется. Так что остаётся только откинуться на спинку кресла и смотреть вперёд до самого конца сеанса.
   А почему, собственно, нет? Она усмехнулась. Когда Петра в полной прострации забралась в кабину грузовика и села в кресло, она автоматически застегнула ремень безопасности. Навороченный такой ремень, с пятью точками удержания. Она щёлкнула кнопкой и отстегнулась. Тут же зажегся и запищал сигнал с пиктограммой замка.
   - Капитан просит не покидать свои места до полной остановки двигателей, - сказала Петра. - Наша авиакомпания прощается с вами и желает приятного полёта. У нас план "Б", поехали, мать твою.
  
   11.
   Иногда у Дугласа разыгрывалась фантазия и он представлял себя настоящим маньяком из фильма. Ванна с кислотой, крематорий, наконец, просто топор и циркулярная пила. Он всегда улыбался, когда видел что-то подобное на экране. А вот в морге никогда не улыбался. Учёба в медвузе хорошо развивает чёрный юмор и напрочь убивает брезгливость. Можно есть рядом с трупом, можно даже заниматься сексом рядом с трупом (при этой мысли Дуглас привычно поморщился, он никогда ничего подобного не делал). Но вот способность перестать считать трупы людьми у него так и не развилась. И дело даже не в кураторах, которые призывали их относиться к людям с уважением и после смерти. Дело в той самой размытой границе между живым и неживым. Если человеку отрубить руку, в какой момент рука становится вещью? Дуглас этого так и не понял. Поэтому он и не мог сжечь мясо в крематории. Это всё для психопатов. У него нет трупа в багажнике. В салоне автомобиля просто лежит мешок с мясом. Если бы Дугласа остановила полиция, он бы так и ответил.
   Он посмотрел на указатель уровня топлива. Есть люди, которые готовы ехать с горящим индикатором, потому что "я знаю свою машину". Дуглас уже с половиной бака чувствовал себя неспокойно. Он заехал на заправку.
   Заправка была не сетевой, очень маленькой и довольно грязной. Одно стекло магазинчика было закрыто фанерой с рекламным плакатом, настолько выцветшим, что изображение было трудно разобрать. Кола или пиво? Бледно-голубая рука держала бледно-голубой стакан. Поверх было написано маркером "Я ем меня", что бы это ни означало. Дуглас вставил шланг и отвернулся. Он ненавидел такие места.
   В магазинчике оказалось ещё хуже. Даже не магазин, а скорее склад. Вместо полок старые деревянные паллеты с кое-как наваленным на них товаром, у стен ящики с наклейками "консервы", "кофе", "макароны". Товары в ящиках никак не соотносились с надписями на ящиках. На всех товарах пестрели ценники, почти все цены с центами: 1.67, 2.44, 3,41. Плакат над кассой сообщал, что карты сегодня не принимают.
   За кассой стояли пакистанцы, парень с девушкой, по виду совсем подростки. Оба говорили между собой на урду, но, когда вошёл Дуглас, перешли на немецкий без какого-либо акцента. По залу бегала девочка лет восьми, тёмненькая, с растрёпанными волосами. На бегу она врезалась в острый угол паллета и грохнулась на пол, но не заплакала, а просто потёрла ногу и побежала дальше. Подростки не обратили на неё внимания, видимо, это было привычным.
   Дуглас заплатил за бензин, закинул сдачу в картонную коробку с надписью "чаевые" и отправился к выходу. Девочка ещё раз пробежала мимо него, на этот раз удачно уворачиваясь от паллетов. На её ноге набухала царапина, но, похоже, не причиняла ей особенного беспокойства. Дуглас подумал, что в его детстве мать бы уже обрабатывала царапину антисептиком и прикидывала, не повести ли его к врачу.
   - До свидания! - заорала девочка ему вслед.
   - До свидания, - сказал Дуглас, не оборачиваясь.
   Он сел в машину, думая над тем, правда ли что дети эмигрантов больше приспособлены к жизни. Может всё дело в том, что им раньше приходится быть самостоятельными. Когда живёшь в тепличных условиях, взрослеешь слишком медленно.
  
   12.
   Петра вдавила педаль в пол, её слегка прижало к сиденью. Блан "Б" был гораздо проще, недаром настоящие террористы уже давно отказались от бомб и просто направляют грузовик в толпу людей. Какая в сущности разница, нажимать на спусковой крючок или на педаль газа? Достаточно только как следует разогнаться и врезаться во что-нибудь достаточно крепкое, чтобы всё сразу закончилось. Петра очень надеялась, что всё действительно закончится. Напряжение достигло предела ещё в самолёте, а сейчас она просто плыла в каком-то пульсирующем мареве из адреналина. Неужели кто-то действительно может этим наслаждаться? Есть же адреналиновые маньяки.
   Воспоминания о сегодняшнем дне были как разрозненные части мозаики. Пробуждение. Таблетки, много таблеток. Кипяченая вода в большой чашке, три тоста с сыром, яйцо, чашка овсяных хлопьев с молоком. Есть совершенно не хотелось, но есть было необходимо, кто знает, когда удастся поесть в следующий раз. Странно заботиться о теле, которое тебя тяготит, но всё-таки надо принять высококалорийную пищу, восполнить солевой баланс, иначе она просто не сможет выйти в город. Петра практически запихивала в себя еду. Радовало только то, что не надо было, как раньше, давиться изотоником.
   Следующее воспоминание это уже прозрачный конверт с билетами на самолёт, рядом с ним глянцевый бейдж сотрудника медицинско-технической службы "Треверс". Петра включила в свой сценарий "Треверс" шесть месяцев назад, получила место младшего технического сотрудника с почасовой оплатой. "Треверс" занимался проверкой медицинского оборудования и имел лицензию на обслуживание оборудования аэропорта Раумталь. В аэропорту был свой медицинский пункт, два дежурных врача и два ассистента. В случае инцидента на борту врачи беспрепятственно проходили в чистую зону, оборудование досматривалось только на въезде в аэропорт.
   Петра быстро поняла, что у неё нет возможности пронести глок (семнадцать, не двенадцать) с собой в самолёт. Единственный способ оказаться на борту самолёта с оружием, это заранее доставить его в аэропорт. Она уведомила авиакомпанию о том, что у неё есть сильная аллергия первого типа. Это было чистой правдой, Петра позаботилась об этом в самом начале. Ей разрешили взять на борт автоинъектор с эпинефрином. По крайней мере, в нём должен был быть эпинефрин. На самом деле в нём был препарат с аллергеном.
   Дальше всё было просто, как составлять вместе детальки конструктора Лего. На борту пассажир с риском тяжёлой аллергической реакции. У пассажира случается приступ. Инъекция эпинефрина. Неожиданная реакция на эпинефрин. Остановка дыхания. Вызов бригады врачей. Всех пассажиров просим оставаться на своих местах. К тому времени, когда врачи с носилками уже поднимались на борт, Петра пришла в себя. Ей достаточно было только протянуть руку, чтобы достать пистолет, спрятанный в носилки два месяца назад.
   Потом требования переговоров с руководством компании. Михаэль Щнауце, Кристоф Шонберг, разбитое лицо Михаэля Шнауце, жалко, что не удалось его увидеть. Зеркальный шар. Рапсовое поле.
   Грузовик был запасным вариантом на случай, если что-то пойдёт не так. Петра никогда не рассматривала этот вариант всерьёз и надеялась, что её застрелят ещё до того, как она покинет здание аэропорта. Единственный фактор, который она не учла, это чёртов трус Шонберг.
  
   13.
   Дуглас выезжал с заправки. Руль неприятно вибрировал и то шёл легко, и тогда Дуглас начинал надеяться, что проблема решилась сама собой, то требовал приложить существенное усилие. До мастерской было шесть километров, но в движении это почти не ощущалось.
   Дуглас в очередной раз посмотрел в зеркало заднего вида и вдруг увидел нечто, что мозг не успел перевести в осознанную картинку, а руки уже начали действовать. Время как будто замедлилось, Он одновременно был за рулём машины и смотрел сам на себя откуда-то сверху. Прямо на заправку летел огромный грузовик. Дуглас, зависший где-то высоко над самим собой, вдруг как наяву увидел девочку со ссадиной на ноге, маленький жалкий магазинчик, товары, наваленные на паллеты. Грузовик... магазин... сейчас... Мозг не анализировал информацию, все мысли остановились. Слух внезапно полностью отключился. Дуглас выкрутил руль максимально влево и проехал на несколько метров в сторону, чтобы грузовик врезался в его машину по касательной.
   Он увидел собственную руку, которая бесконечно долго тянулась к дверной ручке. Почувствовал, как электрическая вспышка прошлась по мышцам ноги от бедра до икры, когда он выскакивал из машины. И тут же время сдвинулось и понеслось с ужасающей быстротой, грузовик снёс колонку, врезался в машину и прошёл в полуметре от магазинчика, въехал в столб, завалился на бок и ещё несколько метров проехал по инерции. Дугласа осыпало стеклянным ливнем из разбитого лобового стекла. Только сейчас к нему вернулся слух, и он услышал, как кричат в магазинчике. Подростки и девочка выбежали через заднюю дверь и помчались куда-то в сторону жилых домов.
   Вроде бы должна была сработать сначала аварийная сигнализация, потом автоматическая система тушения, но ничего не происходило. Из колонки разливался бензин. Дуглас пошёл к грузовику, на ходу набирая 112, краем глаза заметил ярко-красный логотип "Лита Трак" на борту. Он увидел, что на земле лежит человек, видимо, водителя выбросило из кабины. Голова и руки были изрезаны стеклом, кровь заливала лицо. Молодая женщина. Он опустился на корточки, быстро провёл рукой по шее. Жива.
   Оператор спросил, чем может помочь. Дуглас сказал, что грузовик врезался в заправку, хотел сказать, что водитель без сознания, но тут увидел, что столб, в который въехал грузовик, подломился и медленно заваливается вниз. Провода натянулись и вот-вот грозили оборваться. Мозг снова отключил модуль анализа. Дуглас выронил телефон, поднял женщину на руки и бросился к своей машине.
   Правая часть машины была смята, задние двери не открывались. Правую переднюю дверь тоже заклинило. Дуглас открыл водительскую дверь и не посадил, а скорее закинул женщину на переднее сиденье. Её тело безвольно завалилось на сторону, лоб глухо ударился о стекло. Он сел сам, захлопнул дверь и, не думая о том, что машина может не завестись, включил стартер. Машина завелась. Гидроусилитель совсем отключился, но Дуглас этого даже не заметил. Поехали, поехали!
   Десять метров. Столб с треском падал, провода натягивались и рвались. Сто метров. Прошла искра. Двести метров. Пары бензина воспламенились и грянул взрыв. Слуха снова не было, так что взрыв Дуглас только почувствовал, потому что машина завибрировала. В зеркалах плясало пламя. Первой мыслью, которая пришла ему в голову, была о девочке с царапиной. Дуглас надеялся, что они успели отбежать достаточно далеко.
   Он посмотрел на женщину. Как там было... Не пытайтесь переместить или поднять пострадавшего. Не оказывайте первую помощь, если вы не знаете, как это делается. Дождитесь специалистов. Когда Дуглас был студентом, он несколько раз вызывался на такие выезды. Один раз он видел труп ребёнка, чуть младше, чем девочка из магазинчика. Дуглас очень надеялся, что девочка в безопасности.
   Из щеки женщины торчал кусок стекла. Часть кожи на шее была содрана, один лоскут свисал почти до ключицы. Кровь всё ещё вытекала, в голове сам по себе строился алгоритм дальнейших действий. Обследовать на предмет внутренних повреждений. Поискать на теле отметки об аллергии или эпилепсии. Дать обезболивающее. И уже в последнюю очередь заняться царапинами. Может быть, понадобится пластика. Возраст 25-35 лет, короткие волосы, светлая кожа. Вроде бы сломана правая рука. Вроде бы...
   Слух вернулся, и голова Дугласа чуть не разорвалась от воплей сирен, жуткого треска в салоне и почему-то работающего радио. Голос ведущего тараторил что-то про террористов, то и дело срываясь на визг. До ближайшей больницы, как помнил Дуглас, было около двенадцати километров. Он краем глаза увидел указатель, до клиники святого Августина двадцать километров. Немного ошибся. Надо бы туда позвонить, но телефон остался где-то на заправке и сейчас уже отправился к своему телефонному богу. Ну, зато в мастерскую уже не надо, не надо переживать о том, что твоя вещь окажется в чужих руках. Хорошо если машина дотянет до больницы. И женщине тоже неплохо бы дотуда дотянуть. Он снова коснулся её шеи. Всё ещё жива.
   - Были выполнены, - сказал ведущий. - Вице-президент компании Конкорд Кристоф Шонберг сообщает, что...
   Дугласа обогнала скорая. Хоть бы это не ребятишки с заправки. Хотя кому ещё быть? Он прибавил газ и поехал за ней, другой больницы поблизости не было. По радио какой-то эксперт выскакивал из штанов и орал, что нельзя вести переговоры с террористами. Его более спокойный собеседник говорил, что всё зависит от ситуации. Дуглас слушал урывками, стараясь сосредоточиться на дороге. Только сейчас он заметил, что сильно ударил ногу об машину, колено начало неприятно ныть. Эту травму тоже стоит рассматривать в последнюю очередь.
   - Почему мы должны выполнять требования психопатов?
   - Вы только что говорили, что все одинаково равны перед законом.
   - Да эти полоумные среди нас ходят. Я не хочу, чтобы мои дети...
   - Пожалуйста, давайте вернёмся к теме.
   Женщина слегка приоткрыла рот и захрипела. Дуглас бросил на неё быстрый взгляд, зубы красные от крови, но не разбиты. Ещё быстрее. Как же надо позвонить и как же неуютно без телефона. По радио продолжалась словесная перепалка.
   - Я думаю, никто из наших гостей не будет возражать против того, чтобы не называть это актом терроризма.
   - Я возражаю, - заорал эксперт. - Чем бы ни руководствовались террористы, захват заложников - это всегда...
   - Вы же не будете называть грабителей банков террористами?
   - Я буду называть всех, кто...
   Дуглас снова перестал слушать. Когда он уже видел впереди длинное и низкое здание госпиталя, ведущий сказал нечто такое, отчего сердце у него сделало скачок к самому горлу.
   - По нашим данным женщина, захватившая сегодня самолёт авиакомпании "Конкорд", погибла при взрыве заправочной станции в двадцати пяти километрах от аэропорта. Детали произошедшего уточняются. Пресс-секретарь "Конкорда" сообщил нам ранее, что преступнице был передан грузовик компании Лита Трак. Никто из заложников не пострадал.
   Дуглас свернул на обочину, остановился и посмотрел на женщину, лежащую на пассажирском сиденье. Не просто короткие волосы, бритая голова. Изо рта на подбородок вытекала кровь, вызывая сходство с бородкой фараона. Женщина Шредингера, одновременно жива и мертва, жизнь и мясо. Это настолько входило в резонанс с его собственными мыслями, что Дуглас поёжился, как от холода. Он наклонился к её лицу. Ресницы вроде бы обожжены. Он провёл пальцем по векам. Не обожжены, обрезаны. Бровей не было вовсе, лоб был залит кровью.
   Он на мгновение задумался. Потом с трудом развернул машину и поехал в обратную от больницы сторону.
  
   14.
   Петра открыла глаза и первым, что она увидела, были мужские губы совсем близко от её лица. Когда-то хорошо очерченные, сейчас в окружении мелких морщинок, глубокая ложбинка над верхней губой и едва заметная ямочка под нижней. Мягкая, необветренная кожа губ и грубая кожа лица со слегка красноватым оттенком. Никогда в жизни Петра никого так не рассматривала. Ей казалось, что мозг высох, как губка, поэтому сейчас с жадностью готов впитывать любую информацию. Черты лица, цвет идеально выглаженного воротничка, чуть ослабленный узел галстука, узкая полоска открытой кожи шеи. Он отодвинулся от неё подальше, и Петра увидела, что глаза у него совсем светлые, серые или голубые. Свет лампы зажигал треугольные блики рядом со зрачками. Тёмные брови с сединой и чуть рыжеватые ресницы. Петра попыталась увидеть его лицо целиком, но оно рассыпалось на отдельные части. Губы, глаза, как будто какой-то конструктор. Это было больно, но она не могла объяснить себе, почему это больно. В голове снова был туман.
   - Как вас зовут?
   Петра слушала его голос, не вслушиваясь в то, что он спрашивает, ей нравилось его звучание. Она закрыла глаза, чтобы ничего больше не отвлекало её от этого мягкого и деликатного голоса.
   - Вы помните, как вас зовут?
   Голос казался осязаемым и доставлял то самое странное удовольствие, которое человек испытывает, глядя на ровную стружку, выходящую из-под рубанка, острый нож, легко разрезающий брусок замерзшего масла, металлическую деталь, идеально входящую в паз. Мягкость в голосе напомнила Петре мягкую обшивку сидений грузовика, а вместе с воспоминанием о грузовике вспомнился запах рапса, солнечные блики, зеркальный шар, висящий на цепи. Такими шарами вроде бы отпугивают птиц. А из рапса делают рапсовое масло. Кукурузное масло делают из кукурузы. Из кукурузы делают виски. Нет, из кукурузы делают бурбон. Виски делают из...
   - Вы меня слышите?
   - Ячмень, - сказала Петра.
   Она закрыла глаза. Бренди из винограда. Вино из винограда. Дубовые бочки. Дуб. Дерево. Деревянный пол. Мысли оборвались, тело стало очень тяжёлым. Долгий мучительный перерыв, потом снова чувство невесомости, быстрый подъём из темноты к свету. Теперь кольца Сатурна сжимали её голову раскалённым обручем, боль пульсировала со всех сторон, а Петра старалась её не расплескать. Боль как масло, её сложно смыть с кожи. Кукурузное масло. Рапсовое масло. И снова этот голос.
   - Вы попали в аварию.
  
   15.
   Дуглас коллекционировал дурацкие факты и теории заговоров. Он вспомнил когда-то прочитанную совершенно дурацкую статью про индейцев, которые не увидели корабли Колумба. Якобы парусные судна настолько отличались от всего того, что им когда-либо приходилось видеть, что их мозг просто не воспринимал и не обрабатывал эту информацию. Там так было и написано "мозг не воспринимал". В принципе, Дуглас читал вещи и похлеще, но сейчас чувствовал себя отчасти тем индейцем. Его мозг действительно "не воспринимал" увиденное. Отказывался воспринимать.
   Он принёс Петру в дом. В новостях по радио не называли её по имени, но Дуглас прочитал в Хорнете, что её зовут Петра. Осторожно снял с неё джинсы, снял рубашку, принёс нож из кухни, не тот, которым резал тело Кристины, но тоже хороший. Разрезал футболку, чтобы не содрать кожу с груди, она и так висела кусками. Осмотрел. Рука оказалась не сломана, только сильный вывих. Множество гематом и ссадин. Он вынул самые крупные куски стекла, зашил кожу на шее. Теперь оставалось последнее, обработать незначительные повреждение. Дуглас стёр кровь и тут увидел, что...
   Нет, это невозможно.
   Дуглас видел её впервые в жизни. Он готов был поклясться, что видел её впервые в жизни. Или нет, клясться он был как раз не готов, это бы звучало так, как будто он сомневается в собственной памяти и пытается что-то кому-то доказать. Он просто никогда не видел её прежде. Возможно, когда-то встречал в супермаркете или просто в толпе прохожих, но в этом она ничем не отличалась от тысяч других женщин. Он никогда не встречался с ней сознательно, да и не мог этого делать. Она была не похожа на его коллег, не похожа на знакомых и уж, конечно, не похожа ни на одну из его женщин. Не тот круг, не тот уровень. Дешёвая одежда, прокол на месте отсутствующей левой брови, в ушах серьги со стекляшками. Не обломанные, коротко обстриженные ногти. Выбритая голова. Когда он встречал таких людей на улице, обращал на них внимания меньше, чем на работников автомойки. Не снобизм, просто подобное ищет и выбирает подобное.
   Никогда не видел.
   У неё было сильное и довольно крупное тело, плечи округлые, большая рыхлая грудь, широкие бёдра. Про таких женщин его мать презрительно отзывалась "деревенская тёлка". Подмышки и лобок гладко выбриты. У неё вообще не было волос, нигде. Когда Дуглас смыл кровь с её лица, увидел, что носу и щеках есть несколько мелких пятнышек, то ли веснушки, то ли следы от прыщей. После того, как он вытащил из её руки последний кусок стекла, Дуглас подумал, что шрамов у неё прибавится. Эта мысль почему-то до смерти пугала, он проследил её развитие и понял, что машинально отмечал шрамы, когда осматривал её тело, просто тогда мозг не посчитал эту информацию существенной, а сейчас снова подбросил ему эту мысль.
   Потому что на самом деле это было очень даже существенным.
   Дуглас никогда не видел её прежде. А сейчас он видел шрамы на её теле. Длинные белые полосы на животе, зигзагообразные полосы на бёдрах. Спиралевидные линии вокруг запястий. Треугольные ожоги на предплечьях. Шрамы на щиколотках. Шрамы на голенях. Шрамы на коленях
   Он не просто видел шрамы, он знал каждый шрам. И Кристина тоже знала, они все, давно исчезнувшие и почти стёртые из памяти, они знали, как получаются эти волшебные, притягательные линии. Часть сделана при жизни. Часть уже после смерти. Его нож всегда танцевал один и тот же танец и на Петре были шрамы от каждого па. Вот только видел он её впервые в жизни.
  
   16.
   Невесомость была приятной. Мягкие, обволакивающие волны. Петра не чувствовала рук, не чувствовала ног, только это ощущение парения. Она не просто возвращалась в сознание, она возвращалась в своё "я", вспоминала, кто она на самом деле. Вместе с самоосознанием пришли воспоминания, неудавшийся сценарий, план Б. Петра открыла глаза.
   На этот раз рядом никого не оказалось. Голова лежала на высокой мягкой подушке, так что шея немного затекла. Петра видела свою руку, лежащую на одеяле. Она хотела дотронуться до шеи, но рука не слушалась, так что она так и лежала, и смотрела на руку.
   - Вы здесь?
   Она не договорила, потому что только сейчас услышала, как звучит её голос. Даже не голос, только движение воздуха над губами, не слова, хрип. Петра вдруг вспомнила, как однажды беседовала с врачом, который под халатом носил ярко-жёлтую футболку. Вспомнила, как сидела в кафе, где всё было жёлтым, стулья, посуда, цветы в вазе. Вспомнила Марка, стоящего у её двери с букетом гербер. У её соседки была собака, какая-то потешная порода, собака, похожая на щётку, её ошейник был жёлтым, как цыплёнок. Кто-то курил на балконе, а соседка ругалась. Жёлтая футболка и ещё что-то жёлтое. Жёлтый диван в гостиной. Манго. Блокнот в жёлтой обложке.
   - Манго, - сказала Петра вслух. - Жёлтая ручка. Жёлтая сумка. Птица. Жёлтый... желток. Апельсин. Нет. Оранжевый, - слово "оранжевый" её утомило, она закрыла глаза и перевела дыхание. Почему-то перечислять жёлтые предметы казалось невероятно важным. Как будто, если вспомнишь всё жёлтое и ничего не забудешь, случится что-то хорошее. Или, наоборот, не случится чего-то плохого. Или это не наоборот, а тоже хорошее. Хорошее. Плохое. Таблетки тоже жёлтые. Жёлтые буквы на логотипе. Не помню, что за логотип. Жёлтая солонка. Жёлтая...
   Петра заснула. Нырнула глубоко в сон, так глубоко, что проснулась во сне, поняла, что это сон, но никак не могла выбраться наружу. Сон был многослойный и сложный. Ей снилось, что она сидит за каким-то бесконечным столом. Справа и слева сидели незнакомые люди, мужчины и женщины, все в деловых костюмах. Официанты, их было несколько, выносили всё новые и новые блюда под металлическими крышками. Петра так и не увидела, что это были за блюда, потому что их выносили, ставили на стол, а крышки так и не снимали. Казалось, что на столе какая-то бесконечная кладка металлических яиц. Петра видела своё отражение в крышках, её лицо смотрело на неё с каждой крышки.
   Снова невесомость. Петра резко очнулась. Её тошнило. Даже боль куда-то отступила, осталась только тошнота. Она открыла глаза, почувствовала боль от яркого света.
   - Вы знаете...
   Её на несколько секунд отключило, и она не услышала окончания вопроса. Когда Петра в следующий раз открыла глаза, рядом опять никого не было. Никто не о чём не спрашивал. Это почему-то показалось очень неправильным, и Петра заплакала, не от боли, от несправедливости. Всё идёт не так, как она планировала. А потом вернулась боль.
   Так она и лежала, смотрела свои многослойные сны и думала, что любой её сценарий обречён на провал, потому что она не может просчитать все возможные варианты, импровизация разломает любой план и любое стройное повествование, а без импровизации ты перестаёшь участвовать в жизни и только смотришь какой-то бесконечный скучный сериал. Время тянулось мучительно долго. Боль постепенно выравнивалась и выходила на обычный уровень. Петра отмечала изменения по боли в затылке, та была всегда одинаковой. Она впервые подумала о том, сколько времени прошло в действительности. Ещё не понимала, зачем ей нужно это знать, просто хотела знать.
   - Сколько времени? - спросила Петра, когда светлоглазый человек снова появился рядом с ней. Кажется, он не понял, что она сказала. Петра заплакала и вдруг заметила, что не чувствует слёз на коже. Она плакала без слёз, глаза даже не становились влажными. Она подумала о глазах и тут же вернулась боль от растущих ресниц.
   Петра попыталась поднять руку, чтобы вырвать ресницы, но у неё хватило сил только провести пальцами по лицу. Подушечки пальцев скользили по щеке и не могли зацепиться за волоски на веках, не могли даже нащупать веки. Человек, сидящий у её кровати, перехватил её запястье и мягко положил обратно на одеяло. Усилие совсем вымотало Петру, и она заснула. На этот раз без сновидений.
  
   17.
   Когда-то Дуглас встречался с женщиной, у которой была взрослая дочь по имени Катрин. Как ураган, говорила она и улыбалась. Между её передними зубами была небольшая щель, так что на взгляд Дугласа её улыбка выглядела совсем по-детски. Катрин не нравилась Дугласу, как и не нравилось всё, что стояло между ним и его женщинами. А вот Дуглас нравился Катрин. И не просто нравился. Она хотела с ним переспать.
   - Нам не следует этого делать, - сказал Дуглас и тут же пожалел об этом. Сказать "нам", значит допустить существование некого "мы". Не самая лучшая тактика, когда хочешь отвадить от себя надоедливую малолетку.
   В тот же день он рассказал об этом Кларе. Её реакция была неожиданной.
   - Я знаю, милый. Ты не думай, я не против.
   Только уже дома Дуглас понял, что она действительно не против. Он мог обращаться с ней грубо, мог завести любовницу, мог даже закрутить с её дочерью, но Клара была бы не против. Она настолько была заинтересована в отношениях с ним, что готова была стерпеть что угодно. Больше Дуглас никогда не встречался с настолько зависимыми женщинами. Как будто им пытаются заткнуть дыру в душе. Это вызывало у него брезгливое чувство, а брезгливость, пожалуй, даже хуже ревности.
   Вот и сейчас он испытывал какую-то разновидность брезгливости. Петра лежала, конечно, не в его постели, но она всё-таки была в его доме. В доме, где никогда не было посторонних, только женщины и только постоянные женщины. Она лежала в кровати, голая и липкая от антисептика. На белой простыне были следы крови и заживляющего крема. Дуглас раздумывал, почему просто не отвёз её в больницу. То сообщение по радио совсем выбило его из колеи, заставило действовать импульсивно и необдуманно. Собственное поведение его беспокоило, но не так сильно, как два новых фактора, вроде бы никак не связанные между собой. Дуглас мысленно говорил "вроде бы", потому что начинал действительно бояться, что с ним что-то не так.
   Итак, заправочная станция, захудалый магазинчик, дети, грузовик, девушка. Взрыв. До этого момента ему всё было понятно, дальше начиналось нечто странное.
   Во-первых, на её теле были шрамы. Шрамы, оставленные его ножом, половина по живому телу, половина по мёртвому, шрамы, после которых он вывозил мясо в салоне автомобиля. В том, что это были именно его шрамы, Дуглас не сомневался.
   Во-вторых, в его автомобиле не было большого чёрного мешка с Кристиной. Он отнёс Петру в квартиру, спустился на парковку, чтобы решить, что делать с мясом. Но его не было в автомобиле.
   Первое он пока никак не мог объяснить. Для второго вроде бы (снова это "вроде бы"!) было разумное объяснение. Грузовик Петры практически расплющил его автомобиль. Чудо, что он вообще остался на ходу. Левую заднюю дверь и правую переднюю заклинило. Боковое стекло справа и большая часть заднего стекла были выбиты. Он сам вынимал осколки и из Петры, и из себя самого. Тело Кристины могло вылететь сквозь разбитое стекло. Тело Кристины могло даже само расколоть стекло. И это действительно хорошее объяснение, собственно, единственное логичное. Это объясняет также, почему Петру объявили мёртвой. Они нашли обгоревшее тело, вот только это было не тело Петры, а тело Кристины.
   И правда хорошее объяснение. Хорошее уже потому, что любое другое должно как-то связать шрамы и исчезнувшее тело Кристины. А это значит, что он всё-таки сходит с ума. Но ведь сумасшедший психопат не он, а Петра. Это Петра захватила самолёт, Петра хотела убить заложников. Петра хотела убить маленькую растрёпанную девочку на заправке. Мысль о девочке успокоила Дугласа. Он изучил все новостные сводки. Эта милая троица не пострадала. Они охотно фотографировались и давали интервью. Парень, которого звали Хурам и которому на самом деле оказалось не пятнадцать, а двадцать два года, упомянул некого мужчину, который "скорее всего успел уехать раньше". Огонь поглотил жалкий магазинчик вместе с товарами на паллетах, среди которых был тот, об который разбила коленку маленькая девочка.
   На работе считали, что Дуглас слёг с серьёзным гриппом. Коллеги присылали ему милые сообщения с эмоджи. Главный врач позвонил в первый же день и минут пять рассказывал, как доктору Харрису надо себя беречь и подольше оставаться в постели. Вы несёте ответственность перед пациентами, постарайтесь как следует набраться сил. Хелен прислала ему картинку без подписи, просто какой-то сказочный пейзаж. Предполагалось, что ему самому надо угадать посыл картинки, а вместе с ним и настроение Хелен. Дугласу было не до этого.
   Петра то приходила в сознание и даже пыталась что-то сказать, то снова отключалась. Внутренних повреждений у неё не было, только лёгкое сотрясение. Ожоги и ссадины заживали так быстро, что Дуглас глазам своим не верил. Уже на следующий день на месте вырванных бровей, на ногах и лобке отросло несколько тёмных волосков. Казалось, что на голове по-прежнему нет волос, но, когда Дуглас коснулся её виска, ещё вчера гладкого, пальцы уколола короткая щетина. Отрастающие волосы были совсем светлыми, почти прозрачными.
  
   18.
   Ощущение быстрого подъёма. Непроглядная темнота. Открытый космос. Страха не было, только ощущение свободного полёта или свободного падения. Петра видела себя со стороны, сверху и сбоку одновременно. Потом на губах и подбородке она почувствовала прохладное прикосновение простыни. Затылок ощутил мягкость высокой подушки. Тяжёлые веки дрогнули и Петра открыла глаза.
   Голова всё ещё кружилась от таблеток, воспоминания теснили одно другое, сортируясь не по хронологии, а по яркости. Красное платье, которое мама любила надевать по выходным, синяя обложка школьной тетради, розовый силиконовый браслет на руке, который ей выдали в больнице. Яркие пятна заслоняли друг друга, плыли перед глазами, как будто отпечатались на сетчатке.
   Тот, кто принёс её в эту постель всё время спрашивал, как её зовут, нет, не так, он спрашивал её, помнит ли она, как её зовут. Вроде бы Дейл Карнеги говорил, что лучшая в мире музыка, это звучание собственного имени. И Петра лежала в постели, перебирала воспоминания, думала о своём имени, заставляла его снова и снова звучать в своей голове. Звучало ли оно музыкой? Красивое ли это имя? Слова, произнесённые многократно, теряют всякий смысл. Был ли какой-то смысл в её имени?
   - Вы помните, как вас зовут?
   - Петра, - её имя совсем не звучало музыкой
   - Хорошо. Меня зовут Дуглас Харрис.
   Он будто вышел из её старого, полузабытого сна, где она поднималась по бесконечным лестницам с провалами вместо ступенек, заходила в лифт, который двигался в горизонтальном направлении. В этих снах кто-то стоял за её плечом, а Петра не могла понять, охраняет ли он её или пытается уничтожить. Она внимательно рассматривала Дугласа.
   Высокий, но из её положения любой казался высоким. Как минимум вдвое старше её, но не выглядевший стариком, из тех мужчин, что с годами становятся только лучше. Он был... Петра попыталась подобрать слово... он был безупречным. Выбритое лицо, чистые ногти, выглаженная рубашка. Мать говорила, что хорошие манеры это второе приданое девушки, но что же было первым? Петра не могла вспомнить.
   Зато она хорошо помнила боль и своё ощущение посреди этой боли, боль была как моллюск, в котором рождается жемчужина. Когда-то её пугал вид крови, пугала даже сама мысль, что внутри неё несколько литров густой красной жидкости, а потом кровь стала привычной, как будто месячные никогда не прекращались. Здесь, в чужой кровати уже не было этой сминающей боли, только сильная слабость, отчего было даже не поднять голову. Память тем обрывочно подбрасывала воспоминания, как автомат для изготовления льда, скупо выдающий пару кубиков с определённым интервалом. А стоило закрыть глаза, как прямо перед ней разворачивалось жёлтое пятно, поле цветущего рапса, ярко освещённое полуденным солнцем.
   Петра снова заплакала и снова испытала то же ощущение: сухие щёки, сухие глаза и веки, слёзы в невесомости, которые скапливаются в уголках глаз и рассыпаются по воздуху сверкающими стеклянными бусинами. Если есть фантомные боли, есть ли фантомные слёзы? Она попробовала повернуть голову в сторону и провалилась в темноту.
   Ещё одно пробуждение. Дуглас ушёл и Петра принялась рассматривать комнату. Она видела комод, слегка освещённый светом из-за окна. Розовое дерево, не краска, не лак, а именно розовая древесина. Металлические ножки, резные, ажурные, кажется, это называется филигрань. Ручки ящиков как будто сделаны из тонких кружев, все ящики плотно задвинуты. Дома у Петры тоже был комод, но ящики всё время были слегка выдвинуты, из некоторых торчали то носки, то футболки. Она посмотрела чуть выше, от усилия заболели глаза. На самом комоде стояла ваза из матового стекла. Это тоже было необычно, её комод был завален счетами, журналами, на нём всегда стояло несколько стаканов, тюбики с кремом, ключи, чашки с недопитым чаем. Петра принялась мысленно перечислять всё, что могло оказаться на её комоде. Это её убаюкало, и она снова уснула.
  
   19.
   Дуглас ел блинчики с черникой и лениво думал о том, что завтрак получился каким-то типично американским. Не хватало только кленового сиропа. Или это всё-таки ближе к Канаде? Он уже неделю не ходил за покупками, не мог оставить Петру одну. В морозильнике осталась только эта последняя упаковка блинчиков, её покупала ещё Паула. На вкус они были божественными.
   Настоящее имя Паулы было, кажется, Рейди. То ли на шведском, то ли на исландском, в общем, что-то такое скандинавское, означало это "гнев". Паула ненавидела своё имя, потому что писалось оно тоже сумасшедшими буквами, которые были не на всякой клавиатуре. Почему она назвала себя Паулой, Дуглас не знал, да и не хотел знать. А вот гневной она совсем не была. Удивительно добрая и ласковая женщина, такие редко встречаются среди настоящих красоток. Ещё одно слово-паразит, не красотка, а красивая женщина, очаровательная женщина, женщина с шармом. Шарм у Паулы был, ещё какой. Иначе бы Дуглас просто не обратил на неё внимания.
   Он её не убивал. Он вообще никого не убивал, ведь это не убийства, это только переход по мосту живое-неживое. Но с Паулой он не делал ничего подобного, ни хорошего, ни плохого. Они встречались несколько месяцев, но спали друг с другом только несколько раз. Скучный, бесцветный секс, и это при её-то внешности. Как будто разворачиваешь яркую обёртку конфеты, а под ней оказывается кусок сахара.
   Их с Паулой связывало нечто, что нельзя было назвать ни дружбой, ни отношениями. Словно встретились два человека, прожившие вместе всю жизнь, переговорившие на все возможные темы и остающиеся вместе только по привычке. Им было удобно вдвоём. Они договаривали предложения друг за другом, знали вкусы друг друга, не наступали на больные мозоли и не раздражались. В то время Дуглас почему-то принимал это как само собой разумеющееся, а когда Паула сказала ему, что уезжает на север, вдруг понял, что ему стало очень неуютно. Не одиноко, нет, он никогда не чувствовал себя одиноким, просто было совершенно непонятно, что делать по выходным, когда нет желания встречаться с новой... очаровательной женщиной. Тот уровень, который занимала Паула, не могли занять друзья или женщины, это был какой-то особый, Паула-уровень, где можно было есть блинчики, говорить о своих отношениях с другими женщинами, слушать, как Паула жалуется на месячные и давать врачебную рекомендацию. Дуглас долго думал над тем, что приносят ему эти отношения с Паулой и так не смог этого понять. С ней просто было по-домашнему уютно.
   Это Паула рассказала ему про колючую проволоку, про то, что колючая проволока - это не всегда кусок проволоки и колючка. Про то, сколько есть видов колючек, как сплетаются самые простые шипы, как крепятся к проволоке, про армированную проволоку. Она знала про колючие ленты и спираль Бруно, рассказывала, как шипы могут сдирать кожу с ног, и как каждое движение вгоняет колючки только глубже в мясо. Она описывала смерть от кровопотери и то, как человек, застрявший в колючей проволоке, сам перерезал себе горло, чтобы быстрее умереть.
   - Раньше проволока ржавела от крови, - говорила Паула. - Но теперь её делают с оцинковкой, так что достаточно одного дождя, и она будет как новенькая.
   Вот эту-то нержавеющую, оцинкованную проволоку Дуглас и обматывал вокруг бёдер Кристины. Он думал об индуктивных катушках и о том, что будь сердце помощнее, он бы мог превратить Кристину в самый прекрасный в мире электромагнит, притягивающий людей так, как притягивала мужчин её красота. Мысль была романтичной, и Дуглас улыбался, чувствуя, как кровь струится между его пальцами. Он ощущал красоту живой крови, она напоминала ему полотна голландских художников золотого века, Ван дер Нер, ван дер Аст, ван дер Лейк, нет, Лейк это вроде бы немец. Золото и кровь, недаром красное стекло получают, смешивая стекло с золотом.
   Дуглас старался не использовать проволоку на мёртвом теле, его отталкивала кровь, которая слабо вытекала из множества ран, она казалась гнилой и тусклой, даже если была совсем свежей. Ноги Кристины были как будто в красных ажурных чулках, образ, конечно, сексуальный, но не возбуждающий. Дуглас с удовлетворением отмечал про себя, что он не извращенец и не маньяк, его не возбуждает кровь, насилие, удушение и весь тот ужас, который преподносится некоторыми как фетиш. Секс должен быть нежным, даже если партнёрша играет в разъярённую тигрицу. Кристина никогда не играла. В постели она была восхитительна.
   Не имеет смысла сравнивать женщин. Сравнивать секс с ними всё равно что сравнивать стейк и пирог с ревенем, и то и другое прекрасно на вкус, но находится на разных концах галактики. У Дугласа не было номера один, не было самого запоминающегося секса, самой незабываемой женщины. Все были хороши, даже Паула, ему нравилось её целовать и раздевать, а ведь это уже немало. Секс с Кристиной был похож на воздушный десерт, ни одного грубого движения, ничего грязного или неприятного. Даже пот её не имел запаха, как будто на лбу и в ямочке на шее собирались капли чистой воды.
   Но Дуглас просто не мог не сравнивать свою гостью со своими женщинами. Со своими обычными женщинами, если только женщины вообще бывают обычными. Его всегда поражало это деление на серых мышек и принцесс, как будто и нет вовсе той всеобъемлющей пропасти между красотой и посредственностью. Петра могла быть той милой девушкой, которая работает в аптеке с понедельника по пятницу, могла весёлой подругой твоей женщины, с которой та делала много селфи, ей подходила даже роль случайной попутчицы в долгой скучной поездке, когда всю дорогу не знаешь, как завязать разговор. Возможно, кому-то она и оставила занозу в сердце, но в ней не было ничего рокового, отчего впору потерять голову. Девушка, обречённая стать воспоминанием. Он снова подумал о шрамах.
   Шрам под левой грудью от кривого ножа, ножа краснодеревщика. Плоть там легко отходит от кожи и жировая ткань есть даже у самых худеньких. От лобка к груди ведёт красноватая дорожка от бренди, сначала он слизывал его языком, потом поджигал. Заодно и выяснил, какие сорта плохо горят в смеси с потом, а потом улыбался от мысли потребовать производителя указывать это важнейшее обстоятельство на этикетке. На обеих руках длинные шрамы, шрамы самоубийцы-идиота, режущего вены поперёк. У Дугласа не было ни малейшего желания убивать женщин таким образом, кожу он резал бритвенным лезвием, чтобы кисти рук сами собой оделись в красные перчатки.
   Руки от кистей до плеч покрыты тонкими, едва различимыми белыми шрамами. Самая тонкая и ювелирная часть работы, то, что всякий раз вызывало у него слёзы. Дуглас никогда не был особенно сентиментальным, иногда он вообще сомневался в наличии у себя чувств. Но было нечто, что вызывало у него практически божественный катарсис, и это было случайной, мимолётной красотой. В начале августа он часами простаивал на балконе, жадно стараясь увидеть поток персеид, и едва не задыхался, глядя, как небо прочерчивают золотые полосы метеоритов. Он видел красоту в последней искре вспыхивающего угля в камине, в танце дождевых капель. Иногда он наливал полную миску свежего молока, резал себе палец и ронял в молоко каплю собственной крови. Он не мог описать увиденную красоту, не мог даже сказать, было ли то, что он видел красивым, он просто созерцал то, что в этот миг существовало для него одного. С женскими руками и самым тонким бритвенным лезвием это было ярче всего.
   Он брал ещё тёплую руку и делал несколько быстрых надрезов, почти не касаясь кожи. Какое-то время ничего не происходило, а потом на коже выступали мелкие бисеринки крови. Дуглас направлял настольную лампу так, чтобы каждая капля превратилась в сверкающий рубин. Он смотрел на набухающие капли, плакал, резал снова, иногда попадал по собственным пальцам и плакал от боли и красоты, которые не существовали одно без другого.
   Руки его гостьи были покрыты мелкими белыми шрамами, а его руки помнили, как он наносил каждый из этих шрамов. Но его гостья не была мертва, она спала. Он не знал её тела, знал только шрамы и ту красоту, которую они ему подарили. У неё был какой-то секрет. Ему надо было его узнать.
  
   20.
   Петра очнулась. Просто резко открыла глаза, без перехода между сном и явью. Она чувствовала кончики отросших ресниц, которые загибались и тёрлись о роговицу, это было отвратительно, но пока терпимо. Кожа лица пересохла и стянулась. Петра чувствовала странную разность между глазами, как будто левый глаз стал резко хуже видеть. Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, что на её лицо падает розовая полоса света из-за неплотно сомкнутых гардин. Гардины были из тяжёлой блестящей ткани, такие Петра как-то видела в оперном театре. У окна стояла высокая напольная лампа из бронзы, солнечные лучи заставляли металл гореть, как золото.
   Петра была накрыта до пояса стёганым одеялом, но в ногах было странное ощущение, как будто её голые колени по-прежнему касались стебли рапса. Образ был настолько ярким, что комната слегка потускнела. Петра подумала, что сейчас снова потеряет сознание, но она моргнула и оказалась снова на плаву. Рядом с её кроватью стоял мужчина в светло-голубом костюме. Она видела только его ноги и никак не могла поднять взгляд выше, а когда это получилось, она спокойно посмотрела ему в лицо.
   - Здравствуй, Дуглас, - сказала она.
   Он улыбнулся, отчего вокруг его глаз и губ только добавилось мелких морщинок. Он кивнул.
   - Хочешь есть, Петра?
  
   21.
   Дуглас заметил, что в последнее время стал чаще приходить раньше времени. Не то чтобы сильно раньше, но если прежде у него в запасе всегда было пять минут, то сейчас оказалось, что минут было пять-семь, может быть немного больше. Он грешил на наручные часы, механические Омега, серия "Марс-Арес", и действительно, они спешили на три минуты. Но когда он сверял их с часами на холодильнике, мудрёной штуковиной, синхронизирующей время по сети, часы шли верно. Он переставил Омегу и часы на холодильнике, заодно выяснил, что те умеют показывать время в двадцатичетырёхчасовом формате. Когда он включил стрим с новостями, тот начался ровно по его часам, но на работу он по-прежнему приходил на несколько минут раньше.
   Сейчас он стоял перед закрытыми дверями кафетерия, на котором было написано "открываемся в 14:00". На его часах было ровно 14:00. Спустя три минуты за стеклянными дверями появилось улыбающееся лицо официантки.
   - Здравствуйте, доктор Харрис.
   Дуглас улыбнулся в ответ и сел за привычный столик. В последнее время ему совсем не хотелось есть, но постоянство привычек обеспечивает адекватность восприятия. По крайней мере, в это хотелось верить. Дуглас ел крем-суп и пытался понять, как мясо может стать живой женщиной. Должно же было быть какое-то разумное объяснение. Он не допускал ошибок, не оставлял следов, не паниковал и всегда всё делал правильно. Может быть, у него сдают нервы и вызвано это какой-то нервной болезнью, так модной в наше время? Нет, это звучит как бред. Вся история звучит как бред... а бредовее всего то, что пока он ест суп в свой обеденный перерыв, в его доме находится женщина, которая давно должна быть мёртвой.
   Собственно, мёртвой она должна была быть дважды. Первый раз в его руках, подарив несколько мгновений ускользающей красоты. И второй, когда он узнал из новостного стрима, что её зовут Петра, что она захватила самолёт и что она сгорела в машине при взрыве автозаправки. Они нашли Кристину, но как долго они будут считать её Петрой? Дуглас был мало знаком с кухней криминалистов, как они там идентифицируют тела, по пломбам, костям черепа, по ДНК. Может быть, Петра это и есть ожившая Кристина? Такие мысли иногда приходили ему в голову, и, несмотря на всю свою нелепость, чертовски пугали. Нельзя сомневаться в собственном рассудке, это прямой путь к безумию. Он не психопат и не убийца. Это надо как следует себе уяснить. Тогда откуда взялись эти проклятые шрамы?
   Дугласу так и не удалось толком с ней поговорить. Петра смотрела на него своими большими глазами, бессмысленными, как у фарфоровой куклы, без огонька, без харизмы. Она говорила, что хочет пить или есть, вставала с постели и послушно шла в душ, одевалась, но по-прежнему не отвечала на его вопросы. Когда Дуглас расспрашивал её, она как-то странно выгибала кисти рук и это ему не нравилось, жест выходил болезненным, а Дуглас не любил причинять боль. Он ведь не маньяк.
   Кафетерий, где он обычно обедал, назывался "Семь слив". То ли какая-то аналогия на "Семь самураев", то ли какая-то неизвестная ему сказка. В меню не было ни сливовых пирогов, ни сливового сока. Каждый раз перед тем, как оплатить счёт, Дуглас задумывался об этом названии и хотел спросить официантку, но каждый раз забывал. Из года в год он заказывал одни и те же блюда и оставлял одни и те же чаевые. Официантка тоже всегда была одна и та же, и Дуглас всё ещё не знал, как её зовут. Наверное, это было невежливо. Но она всё равно всегда улыбалась и называла его по имени. И вот сегодня, когда Дуглас рассуждал, что ему делать с Петрой, он сам неожиданно для себя спросил:
   - А почему вы называетесь "Семь слив"?
   - Потому что не шесть, - заученно сказала официантка и улыбнулась. Дуглас увидел, что между её передними зубами есть небольшая щель.
   - Какая-то местная шутка?
   Официантка поставила на стол блюдце со сдачей и чеком, который здесь почему-то всегда сворачивали треугольником.
   - Но ведь правда не шесть. Хорошего вам дня, доктор Харрис.
   Дуглас попытался вспомнить, когда он ей представлялся. И не смог. Ему казалось, что он обедает в этом кафетерии всю свою жизнь. Кафетерий "Семь слив" и клиника имени святого Михаэля. Вроде бы было несколько святых Михаэлей и один из них даже Мигель. Надо будет узнать.
   Остаток дня прошёл в какой-то дымке, с ним кто-то говорил, он кому-то отвечал. Услышанная краем уха фраза о том, что надо заменить телевизор в приёмной, шумная стайка интернов, девушка в лифте, которая едва не облила его соком. Если бы Дугласу понадобилось описать сегодняшний день, он сказал бы "муторно". Всё ещё чувствуя себя как во сне, Дуглас поехал домой.
   Он не поздоровался с Петрой, просто заглянул в комнату и кивнул ей с порога. Она так и сидела в большом кресле, где он её и оставил, даже складки на одежде остались прежними. Она спала? Или просто привела себя в порядок перед его приходом? Или просто... хочет свести его с ума? Дуглас на мгновение задумался и вошёл в комнату.
   Он взял стул, поставил его вплотную к креслу Петры и сел на него задом-наперёд. Опёрся локтями о спинку и опустил подбородок на переплетённые пальцы. Странная поза, одновременно нелепая и агрессивная. Широко расставленные ноги и перекладины спинки отделяют его пах от сидящей перед ним женщины. Как будто его член был за решёткой. Ещё одна бестолковая и грязная мысль. Дуглас посмотрел на Петру в упор. В этот раз он решил обойтись без вопросов... По крайней мере, без вопросов о ней.
   - Я каждый день обедаю в одном маленьком кафе. Много лет подряд, с тех пор, как поступил на работу в клинику. Я врач.
   Петра молча на него смотрела и, кажется, не мигала. Дуглас коснулся губ двумя указательными пальцами.
   - Почему они называются "Семь слив"?
   - Потому что их семь, - сказала Петра. - И что бы ты ни делал, их по-прежнему будет семь.
   - Не шесть?
   - Не шесть, - покачала головой Петра.
   Дуглас откинул голову назад, посмотрел куда-то в потолок и усмехнулся. По крайней мере, она начала говорить более осмысленными фразами чем "да" и "нет". Иногда неважно, с чего начинается улучшение, прогресс есть прогресс. И прогресс не надо ускорять искусственно, пусть всё идёт как обычно. Он и задал обычный вопрос.
   - Хочешь есть?
   - Да.
   Он никогда не спрашивал, что она хочет на ужин, а она всегда съедала всё, что он перед ней поставил. Если Дуглас говорил, что салат не солёный, она молча брала солонку и солила, а если он молча солил своё блюдо, она ела, не обращая ни на что внимания. Это были странные вечера, пожалуй, ещё более странные, чем его вечера с Миа.
  
   22.
   Миа была китаянкой по отцу, но в её лице не было ничего азиатского. Круглые глаза, светлые брови, которые она безуспешно подкрашивала, высокие скулы. Она пользовалась помадой пурпурного оттенка, отчего её рот казался хищным. Но хищницей она не была, скорее послушная овечка, которая иногда может взбрыкнуть. Ради этих взбрыков Дуглас с ней и встречался.
   Зубы у неё были мелкие и острые, как у хорька. Дугласу нравилось, когда женщины кусались, но укусы Миа были слишком болезненными. Она не просто хотела его кусать, она хотела отрывать от него куски мяса. После секса с ней его руки и плечи были покрыты круглыми красными отметинами, некоторые кровоточили. Иногда она кусала его за соски и тогда боль становилась совсем нестерпимой. Поэтому Дуглас старался чаще целовать её рот, закрывать его своим, глубоко просовывать язык, касаться твёрдого нёба. Это был единственный способ удержать её от укусов. Целовалась Миа всегда нежно. В ней вообще всего было намешано, и нежность, и неистовая ярость.
   Встречались они с ней обычно по утрам, очень рано, ещё до рассвета. Они занимались сексом, пока алые солнечные всполохи не окрашивали светлую кожу Миа в розовый цвет. Тогда Миа отталкивала его от себя и шла в душ, а Дуглас переводил дыхание и уходил на кухню варить кофе. Они никогда не завтракали вместе, хотя Дугласу всегда нравилось смотреть, как Миа ест. Её острые зубы двигались с каким-то приятным механическим постоянством. Ему нравилось кормить её из своих рук, класть в её рот виноград и квадратики сыра. Её рот принимал всё, что он ей давал и эта мысль казалась ему довольно соблазнительной.
   Очень редко Миа приходила к нему поздно вечером, просто звонила в дверь вместо того, чтобы отправить хотя бы сообщение. Это бесило его, когда он шёл к двери, каждый раз обещая себе, что в этот раз просто ей не откроет. Но стоило открыть, как они встречались взглядом, Дуглас видел собственное отражение в её глазах, и знал, что она тоже смотрит на саму себя. Миа улыбалась ему своим ярко накрашенным ртом, и он слегка кивал ей головой. По вечерам они никогда не здоровались. Миа просто улыбалась ему, а Дуглас делал шаг в сторону, чтобы пустить её в дом.
   Потом они молча сидели в гостиной, молча пили вино и смотрели не друг на друга, а на свои отражения, как будто пили в компании с зеркалом. Иногда Миа брала с каминной полки его зажигалку и зажигала свечи. Иногда они сидели, освещаемые только неоновой рекламой за окном. Они не говорили, не целовались. Миа не раздевалась, обычно даже не снимала пальто. Дуглас пил глоток за глотком и чувствовал, как медленно пьянеет, знал, что Миа чувствует то же самое. Он брал зажигалку из её рук и закуривал, часто промахивался мимо пепельницы и сбрасывал пепел прямо на кофейный столик. Но по утрам мозаика на столике была чисто вытерта и отполирована. Дуглас никак не успевал заметить, когда Миа успевала это делать.
   Они познакомились в парке, когда Дуглас старался прикурить сигарету на сильном ветру. Миа увидела, как он безуспешно щёлкает зажигалкой и подошла к нему с какой-то необычайной серьёзностью. Дуглас складывал руку ковшиком, чтобы защитить от ветра слабый огонёк. Миа накрыла его ладони своими и на этот раз пламя не потухло, рот Дугласа наполнился ароматным дымом. Он смотрел не на лицо женщины, а на её руки, крупные длинные ладони и очень длинные пальцы, так что в первый момент ему показалось, что у неё есть лишние фаланги. Ногти Миа всегда были коротко острижены.
   Когда он потом ломал её пальцы, один за другим, он думал о рождественских леденцах, красно-белых тросточках с мятным вкусом. Звук, с которым ломались пальцы и леденцы был совсем не похож, но вот ощущения от усилия было похожим. Щёлк - и палец Миа оказался вывихнутым в обратную сторону. Щёлк, ещё один. Мизинцы сломались в одно движение и тонкие кости проткнули кожу. Крови было почему-то очень мало. Больше всего крови стекало по подбородку Миа, когда она кусала себе губы. Не кричала, просто грызла собственный рот и язык. Дуглас смотрел, как затихает жилка на её лбу, стараясь в этот раз точно отследить последний удар. И опять не заметил.
   И вот тогда, когда он сидел с телом Миа на коленях, задумчиво поглаживая её переломанные пальцы и всё ещё тёплые ладони, ему пришло в голову, что первый и последний момент жизни, как и первый и последний момент сна, всегда ускользают из памяти. А когда ему стало это ясно, Дуглас вдруг понял, что в его памяти не отпечатался ещё один момент. Зачем... вопрос так и остался неоформленным, Дуглас гнал его от себя. Зачем... Зачем...
  
   23.
   Петра сидела в глубоком кресле и Дугласу снова показалось, что она напоминает огромную фарфоровую куклу. В его спальне было только одно кресло, так что он так и сидел на стуле с высокой спинкой, на этот раз не верхом, а расслабленно откинувшись назад. Дуглас разглядывал Петру и думал, что её кожа не бледная, а скорее белоснежная, без единого пятна румянца. Вокруг глаз были тёмные круги, отчего глаза казались ещё больше. Петра смотрела сквозь него и молчала.
   - Зачем ты это сделала? - спросил Дуглас впервые за время их общения. Он думал, что Петра его не услышала и уже хотел потрясти её за руку и спросить ещё раз, но взгляд Петры неожиданно стал осмысленным. Кукольные глаза пошарили по комнате и остановились на его лице.
   - Я этого не делала, - сказала Петра.
   - Зачем ты захватила самолёт, если не хотела улететь?
   - Я не захватывала.
   - Зачем врезалась в заправку?
   - Я не врезалась.
   Дуглас усмехнулся и посмотрел в сторону. Хотел закурить и достал портсигар, хлопнул себя рукой по нагрудному карману и обнаружил, что зажигалки там нет. Он посмотрел на каминную полку, так и есть, лежит там. Когда он успел её вытащить? Как же не хочется вставать. Дуглас несколько раз щёлкнул замком портсигара и с сожалением положил его на столик.
   - Мне в сущности всё равно, - сказал он после некоторой паузы. Петра так и продолжала на него смотреть. - Твоё дело. Что ты намереваешься делать дальше?
   - Ничего.
   - А чего ты хочешь?
   - Ничего.
   Дуглас пожал плечами и уже вставал со стула за зажигалкой, как вдруг что-то в лице Петры привлекло его внимание. Мысль снова ускользала, взгляд никак не мог ухватиться за нечто замеченное, потом до него всё-таки дошло, что он смотрит на жилку, пульсирующую у неё на виске. Снова вспомнилась Миа, как будто на секунду он увидел её в своей комнате, живую, молчаливую. Женщин сравнивать нельзя, но как быть, когда одна нежная и изящная, а другая здоровая деревенская девка с толстыми запястьями и лодыжками. А вот жилки на висках бились совершенно одинаково, сейчас Дуглас был точно уверен, когда увидел первое биение. Он подался вперёд, протянул руку и коснулся виска Петры. Нелепая в сущности мысль, но... почему бы и нет?
   - Ты ведь хотела себя убить, верно? Вроде самоубийства об полицейского.
   Петра не ответила, взгляд её голубых глаз был по-прежнему безмятежным. Дуглас ждал, что она скажет, но в глубине души знал и то, что прав, и то, что она промолчит.
   - Получается, я всё испортил, так? - он встал со стула, взял зажигалку, но портсигар доставать не стал, просто снимал крышку, щёлкал кнопкой и движением кисти захлопывал крышку. Ему вдруг захотелось смеяться каким-то странным, почти истерическим смехом. Он сдержался и только улыбнулся, - Хотел побыть героем.
   - Ублюдок, - сказала Петра совершенно отчётливо. - Долбанный сукин сын. Чтоб ты сдох. Пидор. Мудила.
   Она выплёвывала ругательства совершенно механически, как будто просто читала вслух из словаря, без ярости, без эмоций. В первую секунду Дуглас поражённо на неё смотрел, потом пожал плечами и всё-таки достал сигарету. Закурил, некоторое время подержал дым в лёгких и медленно выпустил его ртом. На секунду белый дым полностью скрыл от него Петру.
   - Ну извини, - сказал он. - Я же не знал.
   Только когда дым рассеялся он понял, что Петра обращалась не к нему.
  
   24.
   В эту же ночь Дуглас проснулся от шагов Петры. Она ходила взад-вперёд по длинному коридору, он слышал, как её босые ноги переступают с деревянного пола на плитку. Звук был неприятным и напоминал тот, с которым мешок с телом Кристины опустился на кожаные сиденья его машины. У Дугласа было острое желание выбраться из постели и притащить туда Петру, не чтобы с ней переспать, просто чтобы перестать слышать эти проклятые шаги. Но он не сдвинулся с места, просто лежал, смотрел в темноту и слушал, как она бродит по коридору.
   На столике у кровати лежали его наручные часы, циферблат слабо светился красным, цвет Марса, цвет Ареса. В рекламе Омеги говорили, что эту модель носил астронавт Джеральд Рассел во время первой миссии на Марс, но на самом деле часы никогда не были на Марсе, Рассел надевал их только один раз на пресс-конференции в тренировочном центре НАСА. Дуглас любил эти часы и ему было плевать на то, что там говорили в рекламе. Он увидел их во время полёта в Токио, когда со скуки листал журнал из кармана впереди стоящего кресла. Среди бестолковых статей и рекламных вставок он вдруг увидел часы, которые просто должны были стать его. Купил он их тоже в Токио, не обращая внимания на то, что там они стоили дороже почти на пять тысяч евро. Это были его часы, и они ждали его в Японии. Он заказал лазерную гравировку на внутренней стороне металлического ремешка, Д. Х. MD. И сейчас в темноте он ощупывал руками часы, ощущая подушечкой большого пальца едва уловимые бороздки на металле.
   Петра, наконец, улеглась. Дуглас попытался вспомнить, как она ест, острые ли у неё зубы, и не смог. Лицо Петры расплывалось перед его мысленным взглядом, на него наползало то лицо Миа, то Тильды. Он снова подумал о пальцах Миа, о её узких, длинных ладонях и в памяти всплыло самое тошнотворное воспоминание, тщательно им похороненное и забытое, но всё равно живое.
   Она его ударила, Миа его ударила. Влепила полновесную пощёчину, с оттягом, так что на его щеке вспухли красные полосы от её необычайно длинных пальцев. Это было действительно больно, в первую секунду Дугласу показалось, что она сломала ему челюсть. Сейчас он на секунду задумался, а не поэтому ли он её убил, но тут же сказал себе, что никогда никого не убивал. Тогда зачем... А зачем Миа его ударила? Этого он тоже не знал. Он помнил пощёчину, помнил боль от пощёчины, помнил, как на долю секунду в глазах потемнело от боли. Было больно.
   В детстве Дуглас как-то наступил ногой на ржавый гвоздь, торчащий из деревянной доски. Гвоздь пропорол ступню насквозь, пришил его к полу, кровь била фонтаном, мама едва не упала в обморок, когда увидела столько крови. Это должно было быть очень больно, но ту боль он не помнил, а вот боль от пощёчины Миа как будто впечаталась в мозг. Боли вообще очень много, она окружает нас каждый день, напоминая о том, какое же всё-таки хрупкое человеческое тело. Мерзкая боль между пальцами от пореза бумагой, боль от того, что попал пальцем по металлической тёрке, головная боль от недосыпа, резь в простуженном горле. Может в этом и есть милосердие памяти, мы быстро забываем об испытанной боли. Тогда почему память никак не желает избавиться от той боли, что ему причинила Миа?
   Другой, уже не физической болью отозвалось воспоминание о том, как он подумал, вот сейчас она ударит его снова, подумал, и стал умолять её не делать этого, не бить его. Почему-то мозг не попытался остановить её руку, вместо этого пришла только мольба, пожалуйста, не бей меня. И Миа больше не стала его бить, но с тех пор она не приходила к нему по вечерам и не всматривалась в своё отражение в его глазах. Они по-прежнему встречались по утрам, и секс всё ещё был ярким и неистовым. Дуглас никогда не спрашивал, зачем Миа ударила его, а Миа больше никогда его не била. Даже когда он ломал ей пальцы, она не пыталась его ударить.
   Перед рассветом, почти в то же время, когда обычно приходила Миа, к нему в спальню пришла Петра. Она не разбудила его, он уже не спал.
   - Можно я побуду с тобой? - спросила Петра. Дуглас еле заметно кивнул. Она проскользнула к нему под одеяло, как и была, в рубашке и трусиках, прижалась к его плечу горячим лбом, вложила в его руку свою горячую ладонь. В этом не было ничего призывного или волнующего, как будто к нему в постель забралась собака.
   - Я побуду с тобой, хорошо? - спросила Петра. Дуглас ощутил её дыхание на своей груди. Он ничего не ответил.
   Когда Миа ударила его, ему было очень больно, потом Миа ушла, а боль так и осталась с ним. Он не мог спать.
   - Мне больно, - сказала Петра. - Я не могу спать.
   Дуглас повернулся к ней и увидел, как алые всполохи встающего солнца окрашивают её лицо в розовый цвет.
  
   25.
   В кабинете Дугласа меняли электрику, и он временно переехал со всеми своими документами в переговорную комнату. Там уже ютились двое его коллег, проклинающие бригаду ремонтников, не уложившуюся за выходные. Одним был доктор Клаус, швед, который мог часами рассказывать о своём детстве в деревушке под Стокгольмом, Дуглас так и не запомнил, как она называется. Сейчас Клаус с плохо скрываемой злостью рассказывал о том, что, когда рабочие двигали шкаф, они подломили одну из ножек. Говорил он это так, как будто шкаф принадлежал лично ему. Дугласа не интересовал шкаф. Гораздо важнее было то, что Клаус работал неврологом.
   - Клаус, - спросил Дуглас. - Что вы думаете о фантомных болях?
   Будь на месте Клауса любой другой врач, он бы тут же обстрелял Дугласа вопросами. Какого характера боли, что за пациент. Но Клаус не был бы Клаусом, если бы он не начал сам задавать вопросы и сам же на них отвечать.
   - Что я думаю о фантомных болях? - спросил Клаус. - Ни хрена хорошего, я ведь не психиатр. Мы тут каждый день, знаете ли, работаем с идиотами, которые купили хорошую страховку, но не удосужились купить себе немного мозгов. Как можно игнорировать рекомендации при ношении протеза, месяцами скрывать реальные боли, а потом приходить и ныть, что якобы болит сам протез? Вы видели Игоря, пациента, с которым я говорил сейчас в коридоре? Мы с ним уже несколько недель пытаемся выяснить характер боли, ноющая, колющая, тянущаяся. Перепробовали уже не один десяток таблиц и шкал, всё к чёрту, у него "болит" и я должен "что-то сделать".
   Дуглас откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Бесполезно было сейчас что-то говорить, Клаусу надо было выговориться, прежде чем от него был бы какой-то толк. Доктор Март, хирург, бросил на Дугласа понимающий взгляд. Пока он делил кабинет с Клаусом, он ограничивался только приветствием и делал вид, что у него полно бумажной работы. Дуглас видел, как тот раскладывает пасьянс на своём ноутбуке.
   Спустя минут двадцать Клаус иссяк. Даже для его бесконечных монологов с вопросами и ответами требовалась регулярная подпитка, иначе он прогорал, как костёр в лесу.
   - Так что вы говорили о фантомных болях, Дуглас? - спросил он. - Новый пациент? Что-то я не заметил, чтобы ваш мотоциклист выражал какое-то недовольство.
   Клаус усмехнулся собственной шутке. Мотоциклист Дугласа, о котором он говорил, находился в коме с момента поступления.
   - Это не пациент, - сказал Дуглас. - Просто приятель. Пожаловался мне на хроническую боль в отсутствующем плече. Вы знаете, как это бывает. "Ты же врач, должен знать".
   Клаус замахал на него руками.
   - Не говорите, Дуглас, не говорите. Я прекрасно понимаю, о чём речь, несколько лет назад у меня была пациентка, которая...
   Дуглас погрузился в задумчивость ещё на десять минут. Он думал о горячем лице Петры, о её дыхании, об отросших колючих волосах. Почему ресницы растут быстрее, чем брови? Он несколько раз замечал, как Петра хватает себя за брови и старается вырвать, но волоски были слишком короткими, чтобы она могла подцепить их ногтями. Он видел, как в уголках её глаз собираются слёзы, не слёзы боли, скорее слёзы какого-то другого чувства, мучительного, но не болезненного, вроде того что испытываешь, когда безуспешно пытаешься вспомнить забытое слово.
   - Так когда, говорите, была проведена ампутация?
   - Ампутации не было, - сказал Дуглас. - Он родился без руки. Утверждает, что болеть начало в подростковом возрасте. С тринадцати лет.
   - С двенадцати лет, - сказал голос Петры у него в голове. - Грудь поменялась за одну ночь. Соски как будто раскрылись, накануне вечером они были маленькие и сморщенные, как у мужчины, а наутро набухли и стали мягкими. Месячные начались примерно через месяц. И стало больно.
   - Болит только предплечье или плечо, ключица?
   - Болит всё, - сказала Петра. - Пальцы, запястья, кости. Как будто меня что-то сдавливает. Особенно по ночам. Мне трудно дышать, лёгкие прирастают к спине, голова кружится.
   - Делали МРТ головы? - спросил Клаус.
   - Мне делали МРТ, полное обследование, назначали стероиды, антидепрессанты, антипсихотики. Только никакого толку. Никто ничего не нашёл.
   - Они ничего не нашли, - сказал Дуглас. - Боли есть, причины нет.
   Следующие четверть часа Клаус проходился на счёт своих коллег-идиотов. Потом стал расспрашивать Дугласа о ранее назначенных препаратах.
  
   26.
   Петра стояла перед большим зеркалом в золочёной раме. Зеркало ей нравилось, как нравилось всё в квартире Дугласа. Оно было тяжёлым, старинным и очень дорогим. Справа возле рамы было несколько потёртостей, так что, если встать на цыпочки, казалось, что на лице зияют чёрные дыры. Зеркало было чистым, ни разводов, ни подтёков. Петра провела пальцем по раме сверху и посмотрела на свой палец. Чистый, ни следа пыли.
   На узком столике рядом с зеркалом стояло несколько одинаковых флаконов с парфюмом и лежала расчёска. Петра взяла расчёску в руки. Она видела, как Дуглас расчесывал ею свои короткие с проседью волосы, но на расчёске не было ни волоска. Петра поднесла её к лицу, вдохнула и почувствовала едва уловимый аромат шампуня и ещё какого-то средства для волос, может быть, воска. Она на секунду представила себе Дугласа в виде кинозвезды прошлого столетия, с волосами, сверкающими от бриолина. Тогда ему бы подошли запонки с перламутром, но ведь запонки у него уже были, большая деревянная шкатулка с несколькими рядами запонок.
   Парфюм был Bvlgari "Песочный человек", флаконы из дымчатого золотистого стекла. Петра открыла флакон, понюхала. Аромат оказался древесным и тёплым, в нём чувствовалась соль и запах сухой земли. Петра уже чувствовала этот запах сегодня ночью, когда лежала, уткнувшись лицом в плечо Дугласа. Но на Дугласе запах был иным, к нему приплетался запах кожи и табака, лосьона после бритья, дорогого мыла, того самого средства для волос. Так много запахов. Петра могла бы узнать Дугласа с закрытыми глазами.
   От неё самой пахло шампунем и кофе, съеденными тостами с апельсиновым мармеладом. Пока ещё пахло, потому что скоро боль снова нахлынет и тогда все посторонние запахи отступят, будет пахнуть только нестерпимым цветочным запахом, едким, удушающим, запахом агонии, запахом отчаяния.
   Петра впервые посмотрела не на зеркало, а в зеркало, на своё отражение. На ней была только длинная рубашка Дугласа, которую она просто набросила на себя и не застёгивала. Рубашка закрывала соски и свободно спадала вниз, не касаясь живота. Петра была почти такого же роста, как Дуглас, рубашка доходила ей до середины бедра. В свете лампы белые шрамы на животе казались почти серебряными. Петра подумала, что у стольких женщин есть растяжки, и только у неё все растяжки горизонтальные. Пупок находился на перекрестье глубоких шрамов с рваными краями, Петра провела по ним рукой, чувствуя подушечками пальцев зарубцевавшуюся кожу. Она вдруг вспомнила, как лежала в кровати на грани сна и яви и пальцы Дугласа исследовали её кожу, так же сосредоточенно проходились по всем шрамам, отыскивали новые. Его прикосновения, ни тогда, ни сегодня ночью, не были нежными, не были даже чувствительными, это были пальцы врача, исследующими её тело.
   Она посмотрела на свои глаза. Как странно, она уже и забыла, что у неё есть ресницы. С ресницами взгляд был совсем другим, пожалуй, даже чужим. Короткие брови пока не причиняли сильной боли, только постоянно зудели. Петра коснулась щёк обеими ладонями и открыла, на секунду ей показалось, что на лице у неё застыл карикатурный ужас, как у того человека с картины Эдварда Мунка. Ладони не ощутили пушка на щеках, и это было хорошо. Как же много на человеческом теле волос. Петра дотронулась ладонью до лобка, скользнула пальцем между половых губ и почувствовала укол от отросших волосков. Отвратительно. Иногда она брилась там внизу с такой яростью, что резала кожу, боль была очень противной, пена окрашивалась в розовый, но это было не так мерзко, как волоски, которые пропарывали и пропарывали кожу.
   Петра посмотрела на часы, стоящие на столике. Дуглас должен был вот-вот прийти. Петра закрыла глаза и представила, как Дуглас ведёт машину, как останавливается, заглушает мотор, вынимает ключи и кладёт их в карман, выходит из машины, поднимается по ступенькам. Как снова достаёт из кармана ключи, наощупь выбирает нужный и открывает дверь. Когда она представила себе, как ключ поворачивается в замочной скважине, из прихожей донёсся звук открываемого замка.
   Она не предприняла ни одной попытки одеться.
  
   27.
   Дуглас разложил перед ней десять разноцветных листков. Шкалы определения боли, о который говорил Клаус, тип боли, интенсивность боли, периодичность боли. Блок-схемы и картинки с эмоджи, должные облегчить пациенту описание собственных симптомов. Шкала и опросник Освестри, опросник Кулриджа, оценочный тест Резарди, большая часть тестов была знакома Дугласу, кое-что он услышал от Клауса впервые.
   Петра даже не взглянула на листки, не спросила, что это. Дуглас подумал, что должен бы ощущать досаду за то, что она даже не пробует ему помочь, но вместо этого ощущал только ноющую жалость. Есть ли жалость в какой-то из этих таблиц?
   - Это поможет мне понять, что ты чувствуешь, - сказал он. - Ты уже проходила подобные тесты?
   - Нет.
   - Хорошо. Тогда для начала я прочитаю тебе несколько утверждений, а ты постараешься ответить, какое из них похоже на то, что ты чувствуешь.
   - Нет, - сказала Петра и посмотрела на него. Дуглас вопросительно наклонил голову.
   - Нет?
   - Мне просто больно. Мне не нужны тесты, чтобы знать, как мне больно. Я это и так знаю.
   - Но без тестов я не смогу...
   - Я не хочу знать, почему мне больно. Я хочу, чтобы мне больше не было больно.
   Дуглас усмехнулся. Он покрутил в руках перьевую ручку, несколько раз снял и снова надел колпачок. Осторожно уложил листки на столе в ровную стопку.
   - Ты ведь понимаешь, что так это не работает? - спросил он. Петра всё ещё внимательно на него смотрела. Он снова почувствовал острую жалость. Не к её боли, к тому, что она, похоже, действительно не понимает.
   Когда Петра снова заговорила, голос её был выше обычного. Ещё не дрожал, но уже звенел, как будто она была готова сорваться в истерику.
   - Ты ведь можешь со мной просто говорить, правда? Когда говоришь, не так больно. Когда с кем-то говоришь, кажется, что не всё так плохо. Когда говоришь...
   - Это называется психотерапия, - сказал Дуглас. - Тоже неплохая штука, хотя в твоём случае может оказаться только вспомогательной терапией. Но я не психотерапевт. Даже не психиатр. Если хочешь, я могу отвести тебя в нашу клинику, у нас есть хорошие специалисты. У нас есть...
   - Я хочу говорить с тобой, - сказала Петра. - Мы можем говорить с тобой?
   - Мы уже говорим, - пожал плечами Дуглас. - Только это не психотерапия. Это просто болтовня.
   Он снова сел на стул и принялся методично сгибать каждый лист с тестами. Пополам, ещё раз пополам. Вроде бы один лист бумаги можно согнуть пополам не больше семи раз. Интересно, кому первому пришло в голову это проверить.
   - Я хочу говорить с тобой, - повторила Петра.
  
   28.
   Рабочий день каким-то непостижимым образом совершенно выветрился из памяти. Дуглас помнил, что он вроде бы... что-то делал, кого-то консультировал, заполнял какие-то бумаги. Вроде бы даже ругался с доктором Хедри, которая уже не первый месяц всеми силами старалась его выбесить. Он был в "Семи сливах" и ел то, что ставила перед ним официантка, напоминая самому себе Петру в её обычном состоянии. Но всё это вспоминалось фрагментарно, как ускользающий утренний сон. Дуглас шёл и думал, что ему надо больше спать, меньше пить кофе и, пожалуй, совсем перестать курить. Потому что следующий шаг в таком состоянии - это выписывать самому себе психостимуляторы.
   Сегодня он был без машины, наконец-то доехал до мастерской и стал на несколько дней пешеходом. Можно было взять подменную машину, можно было заказать такси, но до дома было около полутора часов размеренной ходьбы, а ему надо было хотя бы немного проветрить голову. В последнее время Дуглас много работал, а дома всё время находился рядом с Петрой. Даже если они не говорили, а они часто молчали, он всё равно чувствовал нечеловеческое напряжение. Дуглас никак не мог отдать себе отчёт, почему он не избавится от Петры. Её можно было отправить домой, можно было просто отвести куда-то подальше и предоставить самой себе. В конце концов, она взрослая женщина и может сама о себе позаботиться. Даже если она доведёт дело до конца и покончит с собой... это останется только на её совести. Никто не заставлял Дугласа брать на себя ответственность за её жизнь.
   Он вдруг увидел свои пальцы прямо перед глазами, правая рука взмахнула перед лицом вправо-влево, как будто отгоняя назойливое насекомое. Дуглас проделал это совершенно машинально. И тут же почувствовал на пальцах что-то едва уловимое, нитевидное. Паутина. Он просто смахнул рукой паутину, сплетённую прямо перед его лицом. Руки сработали раньше, чем мозг передал информацию для дальнейшего распознавания.
   Дуглас пошёл дальше, недоумевая от того, что мысли снова и снова возвращались к паутине. Он вдруг подумал, что ненавидит паутину. Ощущение было таким знакомым, не воспоминание, скорее что-то сродни мышечной памяти. Его лицо помнило, как нити паутины липнут к щекам. Было ли это на самом деле? Наверняка каждый человек хоть раз в жизни проходил сквозь паутину. Его основная память никак не зафиксировала это событие, а подсознание запомнило, что это неприятно. Или ещё проще, его мозг просто предполагал, каким должно быть ощущение. Вроде того, как ты знаешь, каков на вкус потолок или вода из лужи, хотя никогда не пробовал ни то, ни другое. Только вот паутина всё-таки из какой-то другой области. Паутина была. Его лицо это помнило.
   Он шёл по улице, которую мысленно называл улица роз, хотя она называлась улица Густава Климта. Здесь было много садов, аккуратных, очень ухоженных. И много роз, целое море цветов, когда отцветали одни, распускались другие. Даже в декабре на улице полыхали яркие розовые шары. Между двумя домами стоял жёлтый почтовый ящик, на котором мелким шрифтом было написано время выемки писем и крупным "плакаты не клеить". Ящик давно было пора покрасить. Проходя мимо ящика, Дуглас провёл подушечками пальцев по облупившейся краске.
   Справа был синий забор, на котором висело объявление, сообщающее, что ближайший строительный супермаркет находится в трёх километрах. Дуглас подумал, интересно, сколько владелец синего забора получил за то, что позволил повесить это объявление. Он бросил быстрый взгляд через забор, на крошечной парковке перед домом стоял огромный золотистый мерседес с жёлтым маячком на крыше. Здесь живёт таксист.
   На земле валялось что-то зелёное, Дуглас быстро посмотрел под ноги и увидел смятую сигаретную пачку. Когда он перевёл взгляд, увидел яркий жёлтый цветок, просунувшийся через забор. Сзади посигналили, Дуглас оглянулся и увидел девушку на велосипеде, которая смущённо пожала плечами.
   - Извини, приятель, случайно.
   Это он, приятель. У девушки были длинные ноги и золотистый загар. Его мать называла такой загар аристократичным в противовес деревенскому загару, как она именовала загоревшую дочерна кожу. Дуглас вспомнил, что забыл купить крем от солнца, а без него у него у него быстро обгорали кисти рук и начинала зудеть кожа между большим и указательным пальцем. Лето обещало быть жарким. Надо будет не забыть напомнить Эмилии о том, что в его кабинете надо почистить кондиционер.
   Мысли перескочили на рабочую тему, но всё ещё вертелись вокруг скорого лета. Надо починить жалюзи, эту предпоследнюю полосу, которую давно уже перекосило и, когда он сидит за компьютером, в глаза бьёт косая полоса света. Не забыть сказать, что ему нужен новый ежедневник, да, год ещё не закончился, было бы проще заказать просто тетради с фирменным логотипом. Уборщица разбила его чашку, не то чтобы он жаловался, но этой женщине лучше держаться подальше от его стола. Гинеколог по фамилии Мейер уволился неделю назад и оставил у него свою зажигалку, надо как-то ему передать. Кто-нибудь должен мягко объяснить Ханне, что ей не следует приводить на работу своего ребёнка.
   Он свернул на улицу Вермеера и на этот раз всё-таки вляпался лицом в паутину. До чего мерзкое ощущение. Паутина напомнила Дугласу о автомастерской, крошечное кассовое помещение, где окошко было затянуто густой паутиной. Дуглас подумал, вот ведь странно, у него разворочено пол машины, а ремонт обещали закончить за пару дней.
  
   29.
   - Хочешь есть?
   - Нет.
   Дуглас вскинул голову и посмотрел на Петру. Вопрос давно превратился в ничего не значащее приветствие, пароль-отзыв, хочешь-да. Впервые Петра сказала ему "нет".
   - Ты уже ела?
   - Я не могу есть.
   - Ты... - начал Дуглас и не договорил. Он посмотрел на Петру, на Петру-куклу.
   Она сидела в кресле и смотрела на него упрямым взглядом, который он уже знал, это было упорство человека в своей правоте вопреки боли, уверенность в том, что никакое средство уже не поможет, поэтому нет никакого смысла бороться. Есть люди, которые дойдя до своего предела превращаются в крысу, загнанную в угол. Есть те, кого не сломить под пытками, те кто верит в какую-то высшую цель и справедливость. А есть такие, кто принимает свою слабость, упивается ею и готов с головой нырнуть в агонию. Дело тут даже не в страхе поражения и не в выученной беспомощности, дело в том, что высшую цель для таких людей заменяет их собственная ноющая рана. Следующий шаг в таком случае - это всегда самоубийство. В случае Петры это было ещё хуже, самоубийство чужими руками. Сейчас она сидела в кресле и ждала, когда он начнёт её расспрашивать. Дуглас встал со стула.
   - Ну, не ешь.
   Ему доставило какое-то смутное удовольствие наблюдать, как открылся и снова закрылся рот Петры. Её взгляд стал сначала недоверчивым, потом жалким, потом каким-то... Дуглас не понял каким.
   - Я, - сказала Петра. - Я...
   Дуглас примерно знал, что последует дальше. Какие бы вопросы он ни задавал, это всегда сводилось к отрицанию чего угодно. Даже если бы он спросил, верно ли, что её зовут Петра, она скажет "нет". А потом начнёт говорить о том, что ей больно.
   Это было странным, ведь говорить хотела Петра, а не он. Дуглас не хотел говорить, не тянул её за язык. И любопытным он не был, спрашивал скорее из желания вежливо поддержать беседу. Зачем она угнала самолёт? Да плевать, в самом-то деле. В конце концов, иногда люди угоняют самолёты. То же самое касается заправки и самой идеи о самоубийстве. Личное дело каждого. По крайней мере, так ему в голову вдалбливали на занятиях по этике. Человек сам распоряжается своей жизнью. Эвтаназия, если она пассивная - это нормально. Поговорите с любым врачом, у каждого есть своя тёмная история и личное кладбище. У Дугласа его не было. Его пациенты умирали, но он никогда этому не способствовал. А Петра вообще не была его пациентом.
   Если разобраться, то и это страшная глупость. Есть только два состояния, жизнь и смерть, ноль и единица. Дуглас не понимал, как его коллеги не понимают этой простой истины. Распоряжаться можно только жизнью, а в смерти никто не властен, что бы там ни говорили верующие. Как врач он занимается поддержанием жизни пациента, какой бы она ни была. В этом смысле качество жизни вообще не может иметь никакого значения. У жизни есть только одно качество - её наличие. Нельзя умереть и избавиться от боли, потому что и боль, и её отсутствие существуют только в жизни. Когда человек умирает, его состояние не меняется на лучшее. Смерть снимает вопросы любых состояний. Самоубийство это не грех, только бессмыслица. Хотя кто знает, если смысл жизни - это добро, то может быть смерть это и есть просто отсутствие смысла. Глупая какая-то мысль. Нет, глупая не мысль, глупо то, что он вообще о таком думает.
   - Я не могу есть, потому что мне больно, - сказала Петра. Это было не утверждение, а ответ на вопрос, который Дуглас должен был задать, но не задал. Он стоял к ней вполоборота и смотрел не на неё, а на янтарный блик лампы, который падал на её рубашку. Вернее, на его рубашку, Петра использовала одну из его рубашек как ночную сорочку.
   Дуглас посмотрел на неё и усмехнулся. Она, что, прокручивает в голове все возможные диалоги? И если его реплика не соответствует тому, что она там нафантазировала, не срабатывает какой-то триггер и дальнейшая беседа не вяжется. Заглянуть бы ей в голову. Он вдруг подумал, что может буквально заглянуть ей в голову.
   - Я не хочу умирать, - сказала Петра. - Я просто хочу перестать жить.
   Она смотрела на Дугласа, ждала, что он что-то ответит или спросит, но он ничего не говорил. Петра склонила голову на бок и стала похожа на большую птицу, Дуглас подумал о вороне с обтрёпанными перьями.
   - Ты же видишь разницу, правда?
   - Нет, - сказал Дуглас.
   Петра резко выпрямилась в кресле. Плечи напряглись, на шее выступили вены, от уголков рта вниз поползли глубокие складки, как будто Петра и вправду была большой говорящей куклой, только теперь не фарфоровой статуэткой, а куклой чревовещателя.
   - Умереть и не жить это разные вещи. Как ты можешь этого не понимать?
   Дуглас присел на край кровати. Лениво посмотрел на Петру и расправил покрывало на кресле. Ему начало становиться скучно.
   - Это не одно и то же, - сказала Петра. - Не... не одно.
   - И что? - сказал Дуглас.
   - Что?
   - Разница есть только между жизнью и смертью. Пока ты жалуешься, что тебе больно, это жизнь, - он пожал плечами и полез в карман за сигаретами, - Какой бы она ни была.
   - Я не жалуюсь, - теперь Петра задыхалась, голос начал звенеть, - Почему ты... Почему вы... Боже! Почему вы считаете самоубийство слабостью? Неужели люди, не способные даже перестать курить или есть сладкое, думают, что это так легко, перестать жить? Вы называете преодоление страха смерти героизмом, но, когда человек преодолевает этот страх и убивает себя, вы называете его предателем. Нежелание бороться дальше для вас тоже слабость. Но ведь это вы поделили боксёрские поединки по весовым категориям и не выставите против боксёра в весе пера тяжёлого бойца. Вы не выставите женщину против мужчины. Так почему же, оценивая чьи-то способности к банальной драке на ринге, вы не можете оценить чьи-то способности к жизни? Боксёр, который не хочет драться в чужой категории, это просто человек, уважающий стратегию и правила боя. Человек, отказывающийся бороться против обстоятельств непреодолимой силы это дезертир. Я отказываюсь драться на потеху этим скотам!
   Дуглас достал сигарету из пачки, сломал её пальцами и достал следующую.
   - Долго речь готовила?
   - Я не жалуюсь. Я не нытик...
   - А я не твой дорогой дневник, - он сломал вторую сигарету. - И не психотерапевт, - он невольно повысил голос, - И не психиатр!
   Петра залезла в кресло с ногами и теперь обнимала колени. Она смотрела на Дугласа снизу-вверх и ему показалось... нет, пожалуй, только показалось. Это был не страх, а то чувство, с которым женщины смотрели на него в конце, когда страха уже не было, страх заканчивался и оставалось только понимание. Понимание того, что... Откуда у Петры могло быть это понимание? Ведь она была с ним, была в безопасности. Ему не понравилось это выражение на её лице. Он ничего не сделал, чтобы его заслужить, ничем его не вызвал.
   - Я не хочу умирать, - сказала Петра и всхлипнула. На этот раз, возможно, даже на чистой импровизации, без заранее подготовленных эмоций. Слабость. Вот что на самом деле было в её взгляде. Не та наигранная слабость, которую чувствовала она сама. Это была внутренняя хрупкость, которая никак не вязалась с её сильным здоровым телом. Как будто хрустальный подсвечник, завёрнутый в толстое одеяло, и Дуглас уже боялся сделать лишнее движение, чтобы не разбить тонкое стекло. Он подумал, что больше никогда не повысит на неё голос.
   - Я сделаю тебе какао, - сказал Дуглас. - Настоящее, не Несквик. Со сливками. И если ты захочешь, съешь печенье. Хорошо?
   - Нет, - сказала Петра.
   Дуглас расценил это как согласие.
  
   30.
   Дуглас открыл кран. По утрам ему всегда требовалось некоторое время, чтобы окончательно проснуться. Он смотрел на своё отражение в зеркале и медленно думал, вспоминал какие-то обрывки снов, реплики из вчерашних разговоров. Отражение мутнело и постепенно скрывалось в матовой дымке. Поначалу Дугласу казалось, что это он никак не может разлепить глаза, а потом понял, что отражение действительно мутнеет, зеркало становится матово-белым. Надо умыться и всё пройдёт, просто сбросить с себя это сонное марево. Дуглас подставил руку под струю и тут же отдёрнул. Вода была горячей. Зеркало помутнело от пара. Он закрутил кран и открыл холодную воду. Набрал воду в ладони, умылся, снова набрал, снова ополоснул лицо и долго растирал глаза и лоб ладонями. Ерунда какая-то. Почему вода была горячей?
   Он вытерся полотенцем и уже хотел идти на кухню, как вдруг остановился. Зеркало снова стало прозрачным, и он улыбнулся своему отражению какой-то слегка озадаченной улыбкой. Хорошо, что Петры здесь нет и некому спросить, что он делает. Дуглас привычно открыл кран. Вода была горячей. Он закрыл кран, закрыл глаза. Снова открыл. Горячая. Его руки говорили ему неправду. Мышечная память лгала. Он не помнил этого отчётливо, но руки помнили очень хорошо, каждое утро в одно и то же время он идёт в ванную, открывает кран и умывается, не глядя в зеркало. Вода всегда была холодной, потому что умывается он холодной водой. А сейчас... нет, это и правда какой-то бред. Нельзя доверять собственным мыслям, если ещё не окончательно проснулся. С утра лезет в голову всякая чертовщина.
   На столе всё ещё стояли чашки из-под какао, он забыл убрать их в посудомоечную машину. Вчера Петра всё-таки съела печенье, а потом всю ночь проспала в его руках. И опять же в этом не было ничего волнительного ни для него, ни для неё. Они просто спали в одной постели, обнимали друг друга, без ласки, без тепла, как звери в одной норе.
   Кофе уже успел остыть. Дуглас в очередной раз подумал, что надо купить кофе-машину. И снова задумался. А какие они, кофе-машины? Есть же множество видов, капсульные, капельные, те, которые умеют сами молоть зёрна, те, которые умеют взбивать молоко для капучино. Какая подойдёт ему? Мысль показалась абсурдной. Каждое утро Дуглас пил кофе, которое варил в турке. Неужели он никогда не пробовал ничего другого? Какой кофе нравится ему больше? С сахаром или с молоком? Дуглас попытался вспомнить, когда он обычно кладёт кофе, когда кофе уже в турке или когда уже в чашке. Он всегда варил кофе и всегда просто наливал его в чашку, а когда пил, вкус уже был совершенно определённым и привычным. Но что было между тем, как он молол зёрна и наливал кофе в чашку через мелкое ситечко? Какой кофе ему действительно нравится?
   Он улыбнулся. Если бы Петра могла услышать его мысли, ей бы это наверняка не понравилось. Вчера он всё испортил, не подыграл ей, не задавал правильных вопросов. Петре оставалось только протараторить заранее отрепетированный монолог, который без его участия прозвучал совсем театрально. Так всё-таки, в чём же разница между сортами кофе? Может быть, стоит просто пить его немного меньше, а то сейчас, похоже, кофеин решает за него, о чём следует думать в данный момент. Дуглас сделал ещё один глоток. Сварить новый или допить этот? Кофе из автомата всегда отвратителен на вкус, когда остывает, а вот хороший кофе остаётся приятным, даже если совсем холодный.
   Дуглас съел тост с апельсиновым мармеладом, засыпал ещё две ложки молотого кофе в турку, залил водой и поставил её на огонь. Сколько ему сегодня удалось поспать, два часа или три? Сон можно измерять в кружках кофе, две за два часа, три за три. Хотя если проспать все восемь, то тут кофе уже и не понадобится, после какого-то количества часов счёт кружек просто обнуляется. Боже, какой бред... Почему по утрам в голову лезет такой бред?
   Третью кружку Дуглас выпил уже в машине, остановился возле Старбакса и купил кофе в бумажном стаканчике. Кофе был горячим и сладким, хотя он просил не класть сахар. Четвёртую он пил в кабинете, морщась от приторного вкуса. Клаус уже обсудил и кофе, и погоду, и свой предстоящий отпуск, а теперь прохаживался на тему нового провизора в аптеке, девицы, по его словам, слишком медлительной даже для работы с долбанными черепахами. Он так и сказал, "долбанными" и ещё посмотрел на Дугласа, как будто тот должен был с ним согласиться. Дуглас молча пил кофе, он уже научился воспринимать болтовню Клауса как постоянно включённое радио.
   Теперь Клаус что-то рассказывал об автомастерской, кто-то его обманул, или, как говорил Клаус, "накрутил", а потом Клаус сам всех "накрутил" и впредь будет "накручивать". Машина у Клауса была довольно неплохая Ауди и, сколько помнил Дуглас, он всё время собирался её продать и купить "что-то пошустрее". В тот момент, когда Дуглас вспомнил, с какой интонацией Клаус обычно произносил это "пошустрее", он вдруг вспомнил старую телевизионную рекламу женских прокладок, бодрая музыка, спортивного вида девушка и слоган "ты можешь быть быстрее".
   Однажды Дуглас случайно обнаружил в своём телефоне встроенную игру в тетрис. Он не играл в игры, не любил и не понимал этого, но тут ему вдруг захотелось попробовать. Тетрис оказался совсем не таким, каким он был на кнопочных телефонах в его детстве. Разноцветные трёхмерные фигурки падали и падали, он поворачивал их двойным касанием экрана, а нижний ряд всё никак не собирался и не исчезал. Наконец, ему выпала палка из четырёх разноцветных квадратиков, палка была горизонтальной, два клика, и она повернулась, вспыхнула и встала на своё место. Простенькая анимация раскрасила экран искрами, два ряда квадратиков провалились вниз. В этот момент Дуглас понял, зачем люди играют в игры, ощущение было приятным, как будто вкладываешь на место последнюю деталь паззла. Сейчас, вспоминая рекламу, он испытал примерно то же чувство. Давно мучающая его мысль, наконец-то, заняла своё место в памяти.
   В его доме не было женских вещей, он всегда очень тщательно к этому относился. Даже если речь шла о постоянных отношениях, даже если женщина ночевала у него чаще, чем у себя дома, порядок оставался прежним. Никаких рядов шампуней в ванной комнате, никаких забытых расчёсок и заколок. Ничего такого, что говорило бы, что в этом доме живёт ещё кто-то, помимо Дугласа, потому что Дуглас жил один, а женщины были здесь только гостями. Первый раз в шкафчике рядом с раковиной оказалась пачка женских прокладок. Прокладки он купил сам. Когда Петра лежала без сознания, он заметил на её трусиках пятна крови. Он переодел её и поменял постельное бельё, а потом сходил в ближайший супермаркет и купил пачку прокладок. Дуглас никогда в жизни не покупал прокладки. Он спрашивал себя, не придётся ли ему отдёрнуть руку от полки, не испепелит ли его взглядом кассирша, когда увидит, что он покупает. Но в покупке прокладок не оказалось ничего особенного. Никакой разницы, пачка прокладок или пачка сигарет.
   Он сам приклеил прокладку к трусикам Петры, а потом сам поменял её спустя несколько часов. И в этом тоже не было ничего особенного, никакой разницы между кровавой прокладкой и кровавым тампоном в операционной. Потом Петра очнулась, и Дуглас сказал ей, где в ванной лежит коробка с прокладками. Когда спустя два дня Петра сидела в кресле с ногами, он увидел белый кончик прокладки на её трусиках. И когда она первый раз спала с ним в одной постели, между её ног снова была прокладка. И на следующий день. И сегодня ночью. Петра жила у него дома уже несколько недель. Но ведь не могли же её месячные столько длиться?
   - Клаус, - спросил Дуглас, - Бог с ней, с вашей страховкой. Скажите мне лучше, как невролог. Может ли быть какая-то связь между фантомными болями и женским циклом?
   Прежде чем Клаус стал брать долгий разгон перед ответом на вопрос, Дуглас успел подумать, что прокладки он покупал только один раз, в пачке было двенадцать или шестнадцать штук. Петра не выходила из дома, дверь открывалась только ключами и у него была единственная связка. Откуда же она, чёрт её побери, брала прокладки?
   Он поморщился, что Клаус немедленно принял на свой счёт и завёл что-то про "я знаю, Дуглас, вам это не нравится, но послушайте меня, я не гинеколог, но изучал в своё время...". Дурные слова хуже кофе и сигарет, от них не избавишься ради заботы о своём здоровье. Дурные слова надо просто не произносить, держаться от них подальше, как от наркотиков. Его мать говорила, что тот, кто не контролирует свой язык, не контролирует свою собственную жизнь. А это с её точки зрения было самым тяжким грехом.
  
   31.
   Свечка оказалась ароматической, да ещё и с ужасным химическим запахом. Вроде бы подразумевалось, что это апельсин. Она была в круглом стаканчике из матового стекла, которое выглядело то ли запотевшим, то ли покрытым инеем. У свечи было два фитиля, находящихся на очень небольшом расстоянии друг от друга, так что, если поджечь один, через некоторое время загорался и второй. Сейчас оба фитилька горели, воск плавился и из оранжевого постепенно становился янтарным.
   Петра держала в руках нож, взятый из письменного стола Дугласа. Это был совсем простой нож, рукоять обмотана тёмно-зелёным паракордом. Не чета вычурным ножам с кухни, тяжёлым, из дорогой стали, с ручками, инкрустированными деревом и камнем. Лезвие ножа было чёрным с лазерной гравировкой "bel ami". По-французски это вроде бы означает "милый друг". У Ги де Мопассана была книга с таким названием, Петра не читала книгу, но помнила, что она стояла на книжной полке в школьном кабинете литературы. Кажется, это что-то про дамского угодника.
   Когда воск на поверхности свечи совсем расплавился и стал цвета спелого винограда, Петра взяла нож и сунула его остриём прямо в огонь, как будто разрезала пополам оба огонька. Лезвие быстро почернело от копоти, стало накаляться, завибрировало неуловимо для глаза, но вибрация передалась пальцам. Когда заточенная кромка стала красной, Петра подняла нож и на долю секунды смотрела на остриё. Ей не нравилась копоть, казалось, что лезвие грязное, но ведь так и обеззараживают медицинские инструменты, огонь всё очищает. Петра сделала короткий вдох и приложила нож плашмя к животу.
   Дыхание перехватило, как будто из лёгких вдруг выкачали весь воздух. Но только на секунду, сразу за этим пришла боль. Больше всего сейчас хотелось отпустить нож, не дать раскалённому лезвию дальше вплавляться в кожу, но рука как будто была чужой и не слушалась Петру. Боль становилась нестерпимой, в ушах зазвенело, потом на мгновение боль в животе перешла в пальцы и запястья, удалось вдохнуть и снова накрыло волной боли. Внутри Петра захлёбывалась криком, но в реальности только беззвучно открывала рот. Рука с ножом совсем онемела.
   Очень медленно Петра отвела руку, осторожно вытерла нож с двух сторон об джинсы и положила на стол. На джинсах остались две чёрные полосы, на животе ещё одна чёрная полоса и красное пятно. Кожа горела, казалось, до самого желудка, но теперь, когда к ней не прижималось раскалённое лезвие, боль была почти приятной.
   Петра снова взяла ещё тёплый нож и пошла в ванну. Там она вымыла нож с мылом, вытерла полотенцем, задумалась на секунду и пошла на кухню. Ещё раз вытерла нож бумажными салфетками и только после этого засунула обратно в простенькие пластиковые ножны. Это был хороший нож, простой, надёжный, но всё-таки как-то неправильно, что он есть у Дугласа. Эта вещь совершенно не вязалась с его характером. Ведь он даже писал только перьевыми ручками, не признавал ни шариковые, ни, тем более, гелевые. Дуглас не был снобом или модником, но у него была своя аура, которую он всегда носил с собой, где бы ни находился. Эту ауру сразу чувствуют официанты и таксисты, полицейские, курьеры. Человек с такой аурой всегда имеет хороший кредит и имеет лучший столик в ресторане. К нему всегда относятся с должным почтением и речь вовсе не о больших деньгах. Даже с большими деньгами можно быть полным ничтожеством. Респектабельность, вот как это называется. Какие уж тут дешёвые ножи. Это какая-то ошибка.
   Потом она долго стояла перед зеркалом, смотрела на своё отражение, на чёрно-красное пятно, на котором уже набухали пузыри. Пока они были небольшими, не больше ногтя на мизинце, но Петра знала, что скоро на коже вспухнут виноградины с глянцевой кожицей. Странно, что она снова думает про виноград, виноградный цвет воска, виноградные пузыри. Петра осторожно коснулась горячей кожи и представила, как подцепляет пузырь остриём ножа, надавливает, прорывает и на кожу выплескивается бесцветная тёплая жидкость. Она всегда прокалывала эти пузыри, заливала кожу перекисью водорода и долго тёрла кожу ватными тампонами, старательно отрывала каждый обгоревший или отмерший лоскут, пока не обнажала бледный слой кожи в дырочках от волосков.
   Заживляющим кремом Петра никогда не пользовалась. Она нашла в аптечке Дугласа тюбик Пантенола и отложила его в сторону. Заживляющий крем это всегда какое-то читерство. Если ты настолько спятил, что прижигаешь сам себя, неплохо бы разбавить безумие капелькой логики. Зачем себя жечь и резать, если собираешься потом ускорить заживление? Перекись водорода просто не даст усугубить уже содеянное. По крайней мере, хотелось бы в это верить.
  
   32.
   Навалилось много бумажной работы. К концу дня Дуглас чувствовал себя совсем вымотанным, в глазах рябило от цифр. Ещё и Клаус бубнил и бубнил у него над ухом. Дуглас подумал, что если бы Клаус иногда затыкался, из него бы вышел неплохой ассистент. Вот уже две недели, как они делили один кабинет, и Дуглас ещё ни разу не видел, чтобы Клаус был сильно занят. Если у него так много свободного времени, мог бы присоединиться к его марафону по проверке старых формуляров.
   Впрочем, какой-то толк от Клауса был. Он был действительно неплохо подкован в плане женского здоровья, от него Дуглас узнал больше, чем от консультаций Вернера, гинеколога. Вернер опасался сказать лишнее слово, не видя пациентку, Дуглас просил у него совета для своей несуществующей сестры. А вот Клаусу было плевать, кто там пациент, он говорил ради того, чтобы говорить и никак не смущался тем, что его советы могут быть применены на практике. Он рассказал Дугласу о возможных причинах сбоя цикла из-за принятия гормональных препаратов. Дуглас сказал, что никакие таблетки пациентка не принимает, но Клауса уже было не удержать, он принялся рассказывать про гормональные имплантаты. А вот это уже больше походило на правду. Может быть, и правда какой-то подкожный имплантат с побочными эффектами. Странно только, если окажется, что на это никто больше не обратил внимания.
   К семи часам вечера Дуглас уже не мог связно думать, в голове как будто бахал огромный колокол. Он дважды выходил курить на улицу и дважды тушил сигарету после первой затяжки. Домой и спать, никакого кофеина, никаких разговоров с Петрой. Просто лечь в постель, натянуть одеяло до подбородка и уснуть. Мысль о Петре вызвала раздражение, его бесила не сама Петра, а то, что она занимала его мысли. Бесил Клаус, бесили хохочущие медсёстры, бесил интерн в халате на пару размеров больше. Он уже начал ошибаться и дважды не мог найти в списке нужную фамилию. Дуглас переложил часть бумаг в шкаф и взял сумку. Домой.
   Когда он завёл машину, неожиданно включилось радио. Оно должно было автоматически включаться, только если было включено, когда он глушил мотор и доставал ключ из зажигания, но сегодня утром радио было выключено. Эта электроника когда-нибудь сведёт его с ума. Иногда хотелось вернуться в старый и понятный аналоговый мир, где автомобили всё ещё оставались автомобилями, а не превращались в компьютеры на колёсах.
   Обычно вождение его успокаивало, но не в этот раз. Дорога была довольно свободной, светофоры на всех перекрёстках как будто опять объявили ему зелёный коридор, но Дуглас ехал и чувствовал, как копится внутреннее раздражение. Всё его бесило, машины, свет фонарей, неоновые вывески. И люди, больше всего бесили люди, бесконечная людская масса. Города постепенно превращаются в муравейники, дома становятся всё выше, квартиры всё меньше. В его собственной квартире было две спальни, гостиная и крошечный кабинет, и всё равно по нынешним меркам она считалась просторной, даже слишком просторной для одного человека. Дуглас не представлял, как можно ютиться в одной комнате, спать там, где ешь, работать там, где спишь.
   Маленькие квартирки и огромные людские толпы, люди, люди повсюду. Ещё люди стали какими-то старыми, как будто города сморщивали их, высушивали кожу, тушили в глаза живой блеск. Люди постарели как-то все сразу, одновременно, ощущение было похоже на то, как будто приезжаешь на встречу одноклассников и видишь там только потрёпанных жизнью стариков и старух.
   Как-то на днях Дуглас услышал разговор на кассе, кассирши обсуждали чей-то день рождения. Кассирша, которая выглядела гораздо старше его, сказала, что через неделю ей исполнится сорок пять. Её коллега, казалось, была совсем этим не удивлена. Дуглас ничего не понимал. Женщины всегда лгут о своём возрасте, но ведь не на столько же. Как эта женщина может быть его моложе? Откуда берётся столько стариков и почему они говорят, как будто им по тридцать, сорок лет? Что этот город делает с людьми?
   Дуглас припарковался в двух кварталах от дома и около получаса просидел за рулём, откинув голову на подголовник. Глаза его были открыты, но он ничего не видел, не спал, но старался не думать. Не беситься, не беситься, не беситься. Никакого гнева, никакой злости. Он не должен напугать Петру. Она такая... слабая. Ему хотелось спать, но если ей понадобится с ним поговорить, он не должен показывать, насколько устал и раздражён.
  
   33.
   Петра встретила его в кресле, из которого, кажется, выбиралась только в постель. На ней снова была его рубашка, правда, на этот раз застёгнутая на все пуговицы. Пахло от неё... кофе и зубной пастой, вчерашним какао, его парфюмом и ещё чем-то, напоминавшим горящее масло. Дуглас подошёл к ней и, ни слова не говоря, провёл рукой по волосам. Пока жёсткий ёжик, но скоро голову Петры покроет мягкий пушок, по которому так приятно скользят пальцы. Он легонько коснулся её бровей, пока ещё только слегка намеченных. Может быть, стоило тогда купить ей не только прокладки, но и карандаш для бровей, тогда она смогла бы нарисовать их по своему усмотрению. Если, конечно, ей вообще нужны брови. Дуглас внимательно посмотрел на её лицо и понял, что не может представить её лицо с бровями и волосами, спадающими на лоб. Его кукла была живой и настоящей, безбровой, безволосой.
   - Хочешь есть?
   - Да.
   Потом Петра сидела напротив него за столом, держала в обеих руках тост с сыром и откусывала от него по небольшим кусочкам. Дуглас смотрел, как она ест, как двигаются её губы и вспоминал, как на этом же месте сидела сначала Кристина, потом Максим, обе очень разные, но одинаково породистые, даже ели они и то как-то особенно, так, что хотелось взять еду из их рук и кормить самому. Максим пользовалась розовым блеском, который оставлял липкие следы на бокалах, так что Дугласу было потом неприятно брать их в руки и ставить в посудомоечную машину. Однажды он увидел, как на бледном куске сыра остался яркий розовый след. С тех пор он больше никогда не приглашал Максим на ужин и никогда не предлагал ей у себя ничего кроме чая.
   - Что ты хотела мне рассказать? - спросил Дуглас. Он снял запонки и положил их на стол, развязал галстук и вопреки привычке повесил его не сразу в шкаф, а на спинку кресла. Он улыбнулся через силу, - О чём хотела поговорить?
   Вместо ответа Петра подошла к нему вплотную. Они были одного роста и смотрели друг на друга на равных. Взгляд Петры был совершенно спокойным и даже безмятежным. Она взяла его за руку и положила себе на живот. Сквозь ткань Дуглас почувствовал, какая горячая у неё кожа.
   - Ты спросил, какой у меня секрет, - сказала Петра. Дуглас сделал едва заметное движение губами. Он не спрашивал, какой у неё секрет. Петра сделала ещё полшага вперёд и прижалась к нему всем телом. - Но у меня нет никакого секрета.
   В гудящей голове Дугласа пронеслись образы, тело Кристины, обмотанное колючей проволокой, Максим со снятой с горла кожей, отчего казалось, что на ней широкий красный ошейник, две сестрёнки Пьяджи, совершенно не похожие друг на друга близняшки, рты раскрыты в безмолвном крике. Миа со сломанными пальцами, со вспоротыми запястьями. Кровоточащие раны, которым никогда не суждено затянуться, разорванная кожа, которая никогда не закроется рубцовой тканью. И обнажённое тело Петры, исполосованное белыми полосками, треугольными рубцами. Секрет, который ему обязательно надо узнать.
   - Я ведь не видел тебя прежде, - сказал Дуглас. Он сам удивился тому, насколько спокойно звучит его голос. Уверенно. Он вроде бы сходил с ума, но хоть в чём-то был точно уверен.
   - Нет, - кивнула Петра. Она наклонила голову и спрятала лицо у него на груди.
   - Тогда откуда...
   Петра резко от него отстранилась, откинула его руку и стала стаскивать с себя рубашку через голову. Она не расстегнула воротник и две верхние пуговицы отлетели в сторону с глухим стуком. Петра отбросила рубашку и отвела плечи назад, так что полная грудь казалась ещё полнее, полусферы с широкими сосками. Но Дуглас смотрел не на грудь, а на свежий ожог на её животе. Рана ещё не затянулась и не обрела форму, но он узнал её, как и знал то, что нагревал на свече свой старый нож для посылок и прикладывал к животу Максим, снова и снова. Он помнил запах горящего масла. Только это была не Максим. Это была...
   - Это я, - сказала Петра. - Мне надо было это прекратить.
   Дуглас окинул её взглядом с ног до головы, от широких ступней и лодыжек до широких плеч, мощной шеи, круглого лица. Шрамы на внутренней стороне рук, шрамы на животе, шрамы на бёдрах. Он отслеживал взглядом весь путь, который проходили его ножи, вспоминал себя, стоящего перед связанной Максим, стоящим на коленях между её разведённых ног, сидящего рядом с ней, но всегда смотрящего ей в лицо, ловящего её сначала живой, а потом мёртвый взгляд. Он никогда не резал спину или ягодицы, потому что не мог не ощущать на себе этот взгляд, ему было это нужно так, как нужно было смотреть на раскалённый докрасна нож, на рубиновые капли крови на коже. Он смотрел на такие знакомые шрамы на теле Петры и понимал, что, кто Кристина следила глазами за его ножом, а Петра смотрела на нож в своих собственных руках.
   - Нет никакого секрета, - повторил он за ней. - Это сделала ты.
  
   Часть вторая
  
   0.
   Филипп Ирис 2056-08-31 05:35:20 UTC
   Тема: Дефолтные настройки для жидкостей
   Текущая сборка: 2Brv.2 (Millenium12)
   Компонент: rvt.Terra-64 En-us
   См. вложение zirp-rs-rs2-t.rbp2\3\4\5
  
   Со вчерашнего дня по всем локациям сбросились настройки в дефолт для любых жидкостей, даже для кастома. Судя по времени, это после установки triglie. Я это даже трогать теперь боюсь. Скриншотов накидал.
  
   Комментарий
   Филипп Ирис 2056-08-31 05:39:43 UTC
   Забыл указать, для любых, но только для брендовых. База, крафт, всё норм.
  
   Комментарий
   Стивен Р. Кулридж 2056-08-31 09:22:34 UTC
   Я сделаю тикет. Клаус, просьба, в следующий раз для такого выставляй максимальный приоритет.
  
   1.
   Руки покалывало около локтей от мыльного раствора, в воздухе пахло дезинфектором. Дуглас стоял, вытирал и вытирал руки тканевым полотенцем. Движения были механическими, и в первую секунду он просто смотрел и смотрел на то, как его руки выполняют одни и те же движения. Потом, наконец, он смял полотенце и бросил его в раковину.
   - Доктор Харрис!
   Дуглас повернулся и тут же зажмурился от яркого света, бьющего прямо в глаза. Свет отражался от чего-то металлического, он шагнул вперёд и едва не споткнулся о столик. Стоящая рядом ассистентка бросила быстрый взгляд на интерна.
   - Доктор Харрис, ваши перчатки.
   Дуглас надел перчатки и долго разглаживал каждый палец, стараясь, чтобы латекс как можно плотнее облегал кожу. Он совсем не думал, в голову было пусто, руки просто повторяли заученные движения. Резинка перчаток неприятно пережимала запястья, Дуглас взглянул на правую руку, часов не было. Когда он успел их снять? Он почувствовал, как край халата коснулся полоски шеи, чуть ниже линии волос, там, где каждые две недели проходилась машинка парикмахера. Ощущение было каким-то незнакомым.
   Перед ним на столике лежали инструменты. Некоторые ярко блестели, другие были тусклыми, у нескольких ручки были золотистыми. Дуглас смотрел сначала на инструменты, потом сквозь инструменты. Взгляд затуманился. Он пытался ухватиться за мысль, которая вертелась в голове, уловить какой-то образ, но и мысли и образы сливались в какой-то горячий шар, который ширился где-то внутри головы, выходил за её пределы, подминал под себя ощущение общности с собственным телом. Нечто подобное Дуглас испытывал только на грани засыпания, когда вот-вот должен был провалиться в сон и уже начинал грезить. Сейчас ощущение было другим, более грубым, более осознанным. И к нему добавлялось нечто, в чём Дуглас боялся признаться даже самому себе.
   Он не знал, что это за инструменты. Понятия не имел. Это были безымянные щипцы, ножницы и зажимы, наверняка разные, но для него совершенно одинаковые. Он не знал даже, как правильно брать их в руки. Дуглас сделал шаг назад, потерял равновесие и схватился руками за стену. Ощущение прикосновения к холодному кафелю сквозь тонкий латекс было отвратительным. Дуглас задел коленом маленький стул на колёсиках, тот откатился и легонько стукнул о стену. В наступившей тишине было слышно, как звякнули лежащие на столике инструменты. Этот звук надавил на барабанные перепонки Дугласа так, что его сильно затошнило, к горлу подкатилась тяжёлая волна. Он перегнулся пополам, опёрся ладонью о стеллаж и его вырвало. Последнее, что он услышал перед тем, как слух отключился, был звонкий голос ассистентки:
   - Доктор Харрис!
   Дуглас попытался встать и не смог без помощи интерна. Голова кружилась, перед глазами всё расплывалось. Интерн и тот второй врач вывели его из операционной и посадили на кушетку. Он не помнил, как их звали. Только вот ассистентка, её звали Карин, точно, Карин, она вытирала его рот бумажной салфеткой. Дуглас помнил, как его рвало, но во рту не было привкуса рвоты. Салфетка в руке Карин тоже была чистой. Дуглас сделал глубокий вдох. Слух вернулся.
   - ... и закончит. Вам бы полежать. Доктор Харрис, вы меня слышите?
   Дуглас моргнул и встретился глазами с Карин. В её взгляде не было ни презрения, ни жалости, только бесконечное понимание. Он благодарно похлопал её по руке.
   - Со мной всё в порядке. Спасибо. Я...
   - Не в порядке, - Карин отстранилась от него и скрестила руки на груди, - Боже, доктор Харрис, вы ведь уже две недели работаете без выходных. Когда вы последний раз спали? А когда в последний раз нормально ели? - она сжала в руках бумажную салфетку, как будто подтверждая свои слова. Маленькая и гордая своей неожиданной силой, сейчас она могла поучать врача, пусть и из добрых побуждений, - Я ведь вижу, что вы живёте на кофе и сигаретах.
   Две недели? Дуглас вопросительно на неё посмотрел. Он постарался не нахмуриться, но выражение лица всё равно было озадаченным. Карин расценила это по-своему и умчалась по коридору в сторону администрации. Интерн, который всё это время сопел рядом, кивнул в её сторону.
   - Она на вас главврачу пожалуется. Ну, то есть не пожалуется. И не на вас. Но в общем, вас домой отправят, это уж точно. Вы блин прямо как китайский студент. Ну то есть сдохнуть на работе готовы. Извините.
   Дуглас посмотрел на интерна и попробовал улыбнуться, отчего тот ещё больше смутился. Две недели. Карин сказала, что он на работе уже две недели. Только этого не может быть, потому что... Потому что не может. Он ведь отвозил машину в мастерскую. Нет... Сегодня он приехал на машине. Как её сумели так быстро починить? Он брал отгулы, чтобы быть с Петрой. Просто оставался дома. Позавчера. Вчера. Дуглас уже открыл рот, чтобы спросить интерна, был ли он вчера на работе, быстро понял, как это прозвучит и сделал глоток воды из предложенного стаканчика. Желудок мучительно сжался. Он действительно давно ничего не ел. Дуглас попытался вспомнить, был ли он сегодня в "Семь слив". А как звали официантку? Он не помнил. Не помнил...
   Главного врача не было в больнице, так что Карин вернулась в сопровождении его помощницы, Пэм. На правом запястье у Пэм был серебряный браслет с множеством подвесок-шармов, среди которых был якорь и маленький паровозик. Пэм была крупной полной женщиной с шоколадной кожей и множеством косичек, заплетённых в одну толстую косу. Во всём её облике было что-то материнское, и сейчас она ворковала над Дугласом, как над ребёнком. Врач довёл себя до того, что едва не потерял сознание на операции? Нет, это не врач, это врача довели, а ведь она давно говорила о том, что надо пересмотреть список дежурств. Пэм заставила Дугласа выпить чашку убийственно сладкого какао и съесть несколько печений под её бдительным взглядом. Дуглас думал, что его вырвет уже после первого глотка, но желудок отреагировал удивительно спокойно. Дуглас съел печенье и вернул Пэм блюдце.
   - Спасибо, - сказал он. - Большое вам спасибо, Пэм. Вы моя спасительница.
   Пэм махнула на него рукой.
   - Идите домой, доктор Харрис. Я скажу Михаэлю, чтобы он отозвал ваш пропуск. Пусть даже на парковку вас не пускают, только бы вы посидели дома и отдохнули. Вы ведь не... - она поискала глазами интерна, но тот уже ушёл, - В общем, нельзя вам так себя запускать. Иначе рано или поздно кому-нибудь придётся копаться уже в вашей голове.
   Она погладила его по руке, встала и отправилась обратно в кабинет. Походка у неё была неожиданно лёгкая для такого веса. Металлические заколки в косах сверкали под светом ламп как начищенная медь. Дуглас в очередной раз подумал, что сам бог велел этой женщине работать в больнице. Все обычно успокаивают только пациентов, как будто у врачей не бывает стресса. Пэм была здесь чем-то средним между психотерапевтом и нянькой. Дуглас закрыл глаза, провёл языком по щеке изнутри, нащупал несколько крошек печенья и проглотил. Надо будет нормально пообедать. Пообедать, а потом забраться в постель, одному, без Петры, и спать, спать, спать, пока не отступит этот дурман и голова не начнёт нормально соображать. И никаких разговоров.
   Перед сном в этот день в его голове эхом прозвучал голос Пэм: "Иначе рано или поздно кому-то придётся копаться уже в вашей голове".
  
   2.
   - Мы ведь просто разговариваем, так?
   - Да.
   Петра судорожно вздохнула и замолчала. Дуглас долго мял сигарету в пальцах, потом бросил её в пепельницу. Курить не хотелось. У него и так кружилась голова от переизбытка кофеина.
   - Почему бы тебе просто не пойти на психотерапию? Я не могу сам кого-то рекомендовать, но у нас в клинике неплохие специалисты, - он подумал про Пэм и невольно улыбнулся.
   - Мне не нужна психотерапия.
   Опять началась стадия отрицания. Дугласу казалось, что он ходит по очень тонкому льду, который или продавят его ноги, или пробьют снизу рыбы. Или рыбы не могут разбить лёд изнутри? А как насчёт больших рыб вроде белуги? Опять в голову лезет всякая ерунда... Он постарался формулировать речь так, чтобы все вопросы были риторическими.
   - Ты ведь понимаешь, что я не смогу оказать тебе квалифицированную помощь? Я врач, но я не тот врач, который тебе нужен. Я не знаю методик работы, не знаю, как проводится психоанализ. Я даже таблетки не имею права тебе выписать, потому что ты не мой пациент.
   Он сказал это и тут же пожалел, ожидая, что Петра сейчас скажет "мне не нужны таблетки". Вместо этого она оторвалась от чашки с какао и посмотрела на него.
   - Но ты ведь проходил курс психиатрии в медицинском вузе.
   Теперь Дуглас хотел сказать "нет", потому что не помнил ничего подобного из своего обучения. И тут же осёкся, потому что Петра была права и у него действительно была пара курсов по психиатрии. Они и психоанализ изучали. Вот только было это...
   - Это как курсы первой помощи, - сказал он. - Научат, как остановить кровь. Но это не сделает тебя врачом.
   - Мне не нужен врач, - сказала Петра своим обычным нет-голосом. И добавила совсем другим, более высоким: - Я просто хочу поговорить.
   - Поговорить, - повторил Дуглас, - Как... поговорить?
   - Мы можем рассказывать друг другу истории, - сказала Петра, - И задавать вопросы, - кажется, она действительно ждала, что Дуглас сейчас что-то спросит. Он молчал, тогда спросила она: - Ты хочешь о чём-то меня спросить?
   Дуглас не хотел. Загадка была разгадана, секретов больше не было. Он посмотрел на Петру, гадая, поймёт ли она, что ему просто нечего спрашивать. Сказать прямо или соврать?
   - Нет, - сказал он. Это прозвучало так, как будто теперь он играет в нет-игру, и вот это как раз Петра поняла. Она улыбнулась.
   - Я скучная, я знаю.
   Утверждение было из серии вопросов и ответов, на которые по правилам игры (не нет-игры, другой) нельзя отвечать честно. О чём ты думаешь? Я толстая? Я скучная?
   - Ты не скучная, - выбрал Дуглас единственный правильный вариант ответа. И неожиданно спросил то, что действительно его интересовало: - У тебя до сих пор месячные?
   Петра потянула на себя конец одеяла и закутала ноги. Она втянула голову в плечи так, что у неё появился второй подбородок. Дуглас молча ждал, что она скажет.
   - Это как-то неправильно, - сказала Петра.
   - Что неправильно?
   - Ну, месячные. Говорить о таком. Менструация, - она поёжилась, как от холода. - О таком может говорить только женщина с женщиной.
   - Есть мужчины-гинекологи, - пожал плечами Дуглас.
   - Я знаю. Я даже была у такого. Но они врачи, понимаешь.
   - Я тоже врач, - сказал Дуглас.
   - Ты, - Петра посмотрела на Дугласа и нервно рассмеялась, - Ну... да.
   - И ты хотела, чтобы я был твоим психотерапевтом. Психотерапия не будет работать, если у пациента останется список запретных тем.
   - Это не запретная тема, - сказала Петра. - Это просто... Ну... Стыдно о таком говорить. Почему-то.
   - Я покупал тебе прокладки, - напомнил Дуглас. - И менял, когда ты была без сознания.
   Петра зажмурилась и закрыла уши руками. Её верхняя губа вытянулась в линию и побелела. Дуглас молча ждал, когда она что-нибудь скажет. Если скажет. Он смотрел на её напряжённое лицо и внезапно понял, что не помнит, какого цвета у неё глаза. Зелёные или карие? Когда Петра откроет глаза, это будет для него полной неожиданностью.
   - Ладно, - сказала Петра, не открывая глаз. - Ничего тут нет такого. Чистая физиология.
   Последняя фраза прозвучала фальшиво. Заученно, Петру опять сносило в её личные скрипты. Дуглас решил, что не хочет в этот раз выслушивать ещё один монолог.
   - Я спросил только потому, что это может быть важно. Если у тебя месячные не заканчиваются уже четыре недели, это точно повод сходить к врачу. Я имею в виду, к настоящему врачу. К гинекологу.
   - Четыре недели? - повторила Петра.
   Она выпрямилась и взглянула на Дугласа. Её лицо было совсем близко от лица Дугласа, и он увидел, что глаза у неё всё-таки зелёные. Он лениво подумал, что надо бы это как-то отметить, запомнить цвет глаз, форму губ, не потому что это важно, а просто чтобы как-то разогнать память. Ведь нельзя же в самом деле всё объяснять усталостью. Хоть усталость, конечно, тоже делала своё дело.
   - Извини, я очень устал сегодня, - сказал Дуглас. - На работе много всего навалилось. Приму душ и лягу в постель.
   Он провёл рукой перед лицом, чисто механически, будто смахнув паутинку. Петра смотрела на него, слегка наклонив голову. Волосы у неё так и не отросли, остался колючий ёжик, незаметный глазу. Только если провести рукой по её голове, можно было почувствовать волоски.
   В ванной Дуглас стоял перед зеркалом, чистил зубы и смотрел на своё отражение. Кругов под глазами нет, только кожа, пожалуй, немного бледная. Он прополоскал рот, разделся, сложил одежду в корзину для грязного белья. Уже хотел забраться под душ, но тут взгляд его упал на шкафчик, в котором хранился запас шампуней и мыла. На верхней полке стояла коробка с прокладками. Он узнал её, потому что выбирал только по внешнему виду, чёрная с красно-зелёным рисунком. Дуглас взял её в руки и тут же понял, что что-то не так, потому что пальцы почувствовали не плотный картон, а гладкий полиэтилен. Коробка прокладок была закрыта и запечатана. Он поставил её на полку с поспешностью, как будто отбрасывал что-то мерзкое.
   Петра выходила из дома? Или кто-то принёс ей ещё одну коробку прокладок? Дуглас забрался под душ и включил горячую воду. Большое окно с витражом из матового стекла быстро запотело. Дугласу всегда казалось, что от пара на витраже проступают морозные узоры.
  
   3.
   У Максим были очень изящные ступни, маленькие, узкие, все пальцы выстроены в прямую линию. Дуглас никогда не был фут-фетишистом, женские ноги нравились ему, но не составляли предмета особенного интереса. Но он не мог отрицать, что у Максим были великолепные ступни. Ему нравилось, когда она мылась в душе и переступала ногами по мелкой разноцветной плитке. Нравилось, как солнце проходило через витраж с морозным узором и стелил на её плечи яркие пятна пастельных оттенков.
   Максим было двадцать три года. Она относилась к тем девушкам, которые никогда не были в свете, избегали дорогих клубов и обширных знакомств, при этом не были стеснены в деньгах. Родители Максим владели огромной ресторанной сетью с франшизой по всей Европе. По сравнению с ними образ жизни Дугласа был более чем скромным, но это совершенно не интересовало Максим. Ей важен был контраст, молодая девушка и седоволосый мужчина. Пожалуй, Дуглас казался ей совсем стариком, но это её и заводило. Как-то Дуглас видел фотографию её бывшего. Как он и предполагал, мужчина был её ровесником. Что ж, у всех свои предпочтения. Он думал, что Максим нуждается в нём, как иная картина нуждается в скромной раме. Повесь её в тяжёлую золотую раму, и красота картины поблекнет, перекрытая другой красотой.
   Они неплохо ладили. Максим была тихой и очень женственной. Она чувствовала взгляд Дугласа, и стоило ему только на неё взглянуть, как она отвечала ему улыбкой. Улыбалась она искренне и вообще всё делала от души, без наигранности или кокетства. Для неё не существовало запретных тем и, если бы она услышала, что какая-то женщина не может открыто говорить о месячных или мастурбации, она бы просто не поняла этого. Её язык был безупречно литературным, она не пользовалась сленгом и, кажется, вовсе не знала плохих слов. Как и Дуглас, она брезгливо относилась к замусоренной речи. Как и Дуглас, она часто цитировала классиков, правда, к ним часто примешивались фантасты, о которых Дуглас почти ничего не знал. Максим очень любила подолгу стоять под горячей водой. А он любил на неё смотреть.
   Сейчас Дуглас пытался вспомнить, какой она была в постели. Ласковой, нежной, агрессивной? Он пытался вспомнить, какими были её губы, но в памяти был только один осязательный образ, кровь льётся из её рта, крови очень много, она заливает её шею и грудь, попадает ему на руки и оказывается очень тёплой и очень липкой. Она кашляет и брызги из её рта летят во все стороны, попадают на витраж, который уже настолько затуманился, что стал почти молочно-белым. И Дуглас видит капли крови, которые стекают вниз, стирают матовую дымку и оставляют за собой цветные дорожки.
   Дугласу показалось, что кровь на её шее напоминает дешёвый ошейник из лаковой кожи, такие ошейники продаются в магазинах для взрослых. Это никак не вязалось с образом Максим, оскорбляло её, так что он вытащил нож из её живота, надрезал кожу за ухом и медленно повёл нож вниз, стараясь как можно ровнее снять кожу с шеи. Он отогнул длинный прямоугольный лоскут, срезал его внизу и отбросил вниз. Теперь кожу Максим закрывала алая бархотка. Дуглас смотрел на неё и думал, что у Максим всегда была проблема со вкусом и стилем. Он сам помогал выбирать ей одежду, обувь, и каждый раз она взглядывала в зеркало на новую себя и как-то совершенно по-детски радовалась.
   - Это я? Я могу быть такой?
   Дуглас многое бы отдал за то, чтобы Максим могла увидеть себя в зеркало именно такую, одетую только в бархат из собственной крови, в розовой пене, в облаке пара. Он протянул руку и протёр стекло, теперь к красоте Максим добавились цветные солнечные блики, падающие на плечи и грудь. Какой же она была красивой. Нет, не красивой - величественной.
   Он вспоминал Максим каждый раз, когда принимал душ, как будто её призрак поселился где-то здесь, между витражным окном и мелкой цветной плиткой с восточным орнаментом. И снова в голову приходила едва уловимая мысль, смысл которой ему не всегда удавалось развернуть, случайный образ, непонятно как там оказавшийся. Он помнил, как взял нож в руки, не тот, который оставлял чёрные следы на животе Миа, а другой, с длинным лезвием и обоюдной режущей кромкой. Помнил, как лезвие вошло в живот Максим, как хлынула кровь сначала из живота, потом изо рта. Но Дуглас никак не мог вспомнить, зачем он это сделал. Сделал что? - мысленно спрашивал он себя и сам отвечал, - Зачем ты её убил? Я никого не убивал. Вопросы крутились в голове, образ Максим размывался и оставались только капли на запотевшем стекле, которые оставляли за собой длинные цветные следы.
   Когда он принёс Петру в дом, он отнёс её в ванную и умыл лицо пригоршнями воды. Она отличалась от Максим так, как дворняжка отличается от борзой. Но она тоже была женщиной, а спустя несколько дней он узнал, что она тоже была хрупкой. Дуглас вспомнил один из своих первых разговоров с Петрой:
   - У меня для тебя плохие новости. Никто из пассажиров не пострадал.
   - Я не хотела, чтобы кто-то пострадал.
   - Ты хотела их убить?
   - Я не хотела, чтобы кто-то пострадал, - повторила Петра.
   - Тогда зачем ты это сделала?
   - Я ничего не делала.
   Тогда Дуглас ещё не знал, что это нет-игра и ему ещё долго предстоит в неё играть.
  
   4.
   Дуглас поймал себя на том, что перелистывает страницы ежедневника. На сегодня была назначена консультация для его бывшего пациента, который готовился к операции на сердце. Время, 16:00, было обведено жирной линией фиолетового цвета, явно шариковой ручкой, видимо, он у кого-то её позаимствовал. Дуглас посмотрел на часы, было без четверти шесть. Он помотал головой, стараясь вспомнить, как ухитрился пропустить встречу, посмотрел на следующую страницу и увидел своей же рукой написанные несколько заметок. Позвонить проф. Кларк, страховк. полн. Значит, консультация уже была? Как он мог час с лишним беседовать с пациентом и совершенно об этом забыть? Дуглас потёр висок, нащупал пульсирующую жилку, вспомнил про Миа и его снова затошнило. Хорошо, что здесь не было Карин. Хорошо, что сейчас в кабинете вообще никого не было.
   Он тяжело опустился в кресло, откинул голову, закрыл глаза. В памяти вертелись какие-то обрывки, которые никак не обретали связность. Он сегодня обедал? Был в кафетерии, сидел на своём привычном месте? Сколько чашек кофе он выпил? Сколько сигарет он выкурил? Дуглас достал из кармана сигаретную пачку. Запечатанная, даже не снят целлофан. Он вообще не курил или выкурил всю пачку и купил в автомате новую? Но ведь первое, что он делал, покупая сигареты, это пересыпал их в портсигар. Изображение обезображенных лёгких на пачках вызывало отвращение.
   Он вдруг подумал, вот ведь удивительно, он находится в больнице, к его услугам лучшие специалисты и в то же время он настолько беспомощен. Кому можно рассказать, что не можешь вспомнить, когда покупал сигареты, что почти перестал спать, что не можешь вспомнить, какого цвета глаза у женщины, которая спит с тобой в одной постели. И она ведь правда только спит, он по-прежнему не испытывал к Петре ничего, кроме сдержанного любопытства и жалости. Но кому можно рассказать об этом? Столько врачей и оборудования, и никто не сможет ему помочь. Дуглас назначал пациентам МРТ головного мозга, но сам не мог на это претендовать. Наверное, можно поехать в соседний город и лечь на анонимное обследование, но что будет означать такое путешествие? Нельзя терять контроль. Дуглас на секунду подумал, что возможно, потерял его ещё с Элис, но такие мысли надо было гнать от себя, иначе открывалась какая-то чудовищная бездна. Дуглас совсем не хотел в неё смотреть.
   В желудке было пусто, но есть не хотелось. Он посмотрел на часы. Хорошо. Если консультация сегодня была, и он даже разметил дальнейшие шаги, значит, всё ещё не так плохо. По крайней мере, он всё ещё может работать. Чуть позже эта мысль ужаснула его. Как можно быть таким безответственным, когда речь идёт о человеческой жизни? Он ведь не стоматолог, или нет, плохой стоматолог тоже может натворить дел. Какой врач наиболее безобиден? Психиатр? Нет, когда речь идёт о медикаментозном лечении, последствия могут быть любыми, кроме того, психиатр может направить его к нему. Психотерапевт? Это уже лучше, но ведь Петра хочет, чтобы он занимался психотерапией.
   Дуглас попытался вспомнить курс психотерапии. Перед глазами были какие-то общие образы. Вот аудитория, поздняя осень, отопление ещё не включили и все сидят в куртках и шарфах. Как звали его соседку, хорошенькую чернокожую девушку в вязаной шапке? Кажется, Лина, но может быть просто Ли. Вот их преподавательница, доктор Роквелл, высокая и сухая, как палка, очень нервная и несдержанная в словах. На одно из занятий она принесла собственную репродукцию Мунка и самым натуральным образом оскорбилась, когда они разнесли её таланты в пух и прах. Он помнил, что она красила ногти бесцветным лаком, помнил, как пахнули сушеные цветы в вазе на столе рядом с кафедрой. Но ведь было что-то ещё, были сами занятия, дискуссии, учебные материалы, практика, наконец. Они ведь должны были сначала практиковаться друг на друге! Как же давно это было. Некоторые вещи вспоминаются так ясно, как будто они были вчера, он помнил лицо Ли едва ли не лучше, чем лицо Петры. Так что с занятиями? Чему их там учили? Дуглас откинул голову назад и так вытянул шею, что стал чувствовать, как воздух поступает в горло. Вдох. Медленный выдох. Ещё вдох. Выдох. Чему их учили на занятиях? Что рассказывала доктор Роквелл? Он не мог вспомнить.
   И снова на память пришёл недавний разговор с Петрой. Они тогда сидели на кухне за высокой барной стойкой, Дуглас сделал горячие бутерброды и уже хотел отнести их на стол, но Петра его остановила.
   - Давай посидим здесь? - она похлопала ладонью по стойке, - Представим, как будто мы в баре. А ты бармен.
   Дуглас пожал плечами. Почему нет. Он поставил на место чашки и достал стаканы для коктейля. От горячего какао стекло угрожающе нагрелось, он оторвал бумажные полотенца, обмотал стакан и протянул его Петре. Она взяла стакан обеими ладонями и сделала большой глоток.
   - Зачем ты это сделала? - спросил Дуглас и не уточнил, что именно. Они оба и так это знали. Дуглас не надеялся, что она ответит. Петра вытерла губы кончиком полотенца и посмотрела на него поверх стакана.
   - Знаешь, это был очень классный грузовик, - сказала она. - У моего отца тоже был грузовик, но, конечно, не такой шикарный. Мне всегда нравилось сидеть в кабине и слушать, как работает мотор. Это не то что в автомобилях, там теперь всегда шумоподавление и всё такое. А вот в кабине грузовика было шумно. Мы даже музыку там не слушали, ну, то есть папа может и слушал, когда ездил один. А когда со мной, никогда не включал радио. Я тоже радио не включала. Боялась, что там будут говорить про меня. А ты слушал радио? - она сделала ещё один глоток, не отрывая взгляда от Дугласа, - Когда ехал на заправку?
   - Не вслушивался, - сказал Дуглас. - Включил и выключил. Зато, когда ехал обратно... - он посмотрел на Петру, не зная, сказать ей или нет, - В общем, ты была звездой.
   - Грузовик был классный, - повторила Петра, не слушая его. Теперь она держала стакан с кофе без полотенца, и как только не обжигала пальцы. - Кабина как рубка космического корабля, столько электроники. Это был беспилотный грузовик.
   - Они запрещены, - машинально сказал Дуглас.
   - Что? А, да. Но ведь водитель не обязан обязательно управлять, может просто сидеть за рулём. Конечно, нельзя пялиться в телефон или... кино там смотреть, не знаю. Но у меня автопилот был заблокирован. Я сказала им, что автопилот должен быть заблокирован и они его заблокировали. По-моему, глупо.
   До Дугласа дошло, как правильно играть в нет-игру. Слово "зачем" было под запретом. Он спросил иначе:
   - А чего ты хотела?
   Петра пила какао мелкими глотками, глоток за глотком. Когда стакан опустел, она поставила его на бумажное полотенце и на белой бумаге проступило тёмное пятно.
   - Что-то контролировать. У меня почему-то ничего не выходит. Но ведь всегда есть какой-то сценарий, а? Я хотела написать свой собственный.
   - Это не всегда получается, - сказал Дуглас. Петра закрыла глаза. Какого они у неё цвета? Он опять забыл.
   - У меня получилось, - сказала она.
  
   5.
   Петра выпила стакан воды и закашлялась. Чёрт бы побрал эти таблетки, которые уже превратили всех нас в астматиков. Она засунула палец в рот, потрогала нёбо, продвинула немного глубже, так что желудок сжался в слабом спазме. Стало немного легче дышать. Она посмотрела на себя в зеркало. Никаких кругов под глазами, кожа без того серого оттенка, который так её бесил в последнее время. Даже шрамы на шее как будто потускнели, если не знать, где они, то и не заметишь.
   Дуглас говорил об её месячных, и это было противно. Петра принимала негормональные таблетки, одну таблетку каждый день, двадцать один день подряд. Она контролировала свои месячные, немногое из того, что удавалось действительно держать под контролем. Поэтому ей очень не понравилось, когда Дуглас усомнился в том, что она может контролировать хотя бы это.
   Она вспомнила себя в тринадцать лет, стоящую в душе. Тогда они уже жили не в большом доме с множеством дверей, а в небольшой квартирке, где не было ванны, только закуток с душем, отделённый от ванной комнаты цветной шторкой. Бортики в закутке были совсем низкими, так что вода постоянно натекала вниз, коврик возле раковины промокал насквозь, и папа ругался, когда вставал на него босыми ногами. Петра не любила мыться в душе, потому что мокрая шторка периодически касалась её голого плеча и тогда казалось, что до неё кто-то дотрагивается. Вот так и было в тот раз, шторка снова влажно и интимно мазнула её по плечу, Петра испуганно шагнула в сторону и тут увидела, как на кафельную плитку падают капли крови. Она шмыгнула носом и провела рукой над верхней губой, но кровь шла не из носа. И ещё капля, последняя, больше в тот день крови не было.
   Про месячные она знала. Тётя Ирма, папина сестра рассказала ей об этом несколько лет назад. Даже купила пачку прокладок и проследила, чтобы Петра положила её в шкаф.
   - У меня эти дела начались в четырнадцать, - сказала тётя Ирма.
   Она без подробностей объяснила, как это происходит и что делать, так что Петра должна была быть готовой. Оказалось, что нельзя быть готовым к тому, что из тебя начинает лить кровь. Петра на негнущихся ногах, голая дошла до спальни, взяла прокладку из пачки и засунула её между ног. Или сначала надо надевать трусики? У неё закружилась голова, не от боли, от какого-то бессильного отвращения к собственному телу. Нечто подобное она испытала год назад, когда утром увидела, что соски стали совсем другими. Она теряла контроль над своим телом. Тело становилось чужим, незнакомым.
   А вот Дуглас знал её тело, трогал её везде, раздевал, пусть это и совсем другое. И в этом нет ничего постыдного, как нет ничего постыдного в сексе, но одно дело, когда тебя видит мужчина, который с тобой спит, и совсем другое, когда... Петра ещё раз попыталась воспринимать Дугласа как настоящего личного врача. Если она не будет считать его своим врачом, ничего не получится с психотерапией, а если так, то что она вообще здесь делает? Она может уйти в любой момент.
   Когда Дуглас уехал на работу, Петра ходила по его квартире, как по музею. Вот часы на холодильнике, крупные зелёные цифры, точно такие же часы были у неё в детстве. Вот ещё часы в корпусе из мрамора, очень тяжёлые, но на вид почти невесомые, циферблат как будто парит в белом облаке. Похожие часы Петра видела когда-то в музее. Кофейный столик в гостиной, ажурные ножки, столешница с мозаикой из перламутра. Книжный шкаф во всю стену, стеклянные дверцы на замках, медные ключи с декоративными цепочками. И из гостиной на кухню, где на кухонном островке и газовая плита и электрогриль, медная посуда в сочетании с модными смарт-сковородками от Кристи Артура, достаточно удалённо выставить нужный режим, такие она видела только в рекламе. Рядом с раковиной стояли стаканы и фарфоровые чашки, Дуглас не убрал их в посудомойку. Петра на секунду задумалась, может быть, стоит самой помыть посуду, потом решила, что не стоит лишний раз нервировать Дугласа. У него тоже есть собственный сценарий.
   Вчера они говорили о её детстве, всё как в кино про сумасшедших. Дуглас так и сказал:
   - Все проблемы вроде бы идут из детства.
   - Вроде бы? - спросила Петра. Дуглас улыбнулся.
   - Я пытаюсь поменять специализацию, а ты мне мешаешь.
   Петра прикинула, стоит ли ей на это обидеться и снова сказать "нет". Решила, что не стоит.
   - Я должна рассказать, как любимый дядя меня насиловал?
   - Не обязательно.
   - Тогда лучше просто задавай вопросы.
   Дуглас посмотрел на неё с сомнением. Петра впервые подумала, может быть, ему просто неинтересно с ней говорить, но она быстро отбросила эту мысль. Если начать задумываться, о чём он думает, можно и с ума сойти.
   - Детство как детство, - сказала она. - Никаких трагедий. Даже никто не умирал и на похороны меня тоже не таскали.
   - А школа? - спросил Дуглас.
   - Ну... Знаешь, когда рассказывают про школу, обычно или это какая-то жесть, как кого-то в унитазе топили или били на заднем дворе. Или наоборот, школа - это здорово, золотые школьные годы и всё такое. Так что...
   Она замолчала и ждала, когда последует вопрос. Но Дуглас молча курил и молчал. Она недовольно помотала головой.
   - В общем, ничего особенного. Я там просто время проводила. И меня никто особо не трогал. Просто не замечали. Даже когда я руку тянула или хорошо выполняла задание. Ни хорошего, ни плохого. Просто никак.
   Дуглас молча слушал. Петра подумала, что ненавидит долго о себе рассказывать. Но разве не в этом смысл психотерапии?
   - Так что у меня никаких особых воспоминаний со школой не связано. Я там время отбывала. Иногда казалось, что глупо это как-то, но ведь все так делают, поэтому я и вопросов особо не задавала. Просто училась.
   - Тебя не обижали? - спросил, наконец, Дуглас. Он достал портсигар, покрутил его в руке, постучал углом портсигара о столешницу. Петра подумала, что стук получился слишком слабым, как будто портсигар был из пластика.
   - Нет, - сказала она. - Меня никто не обижал. И я тоже никого не обижала. Мне было скучно. Я хотела, чтобы эта хрень поскорее закончилась.
   От взгляда Петры не ускользнуло, как Дуглас поморщился на слове "хрень".
   - А как у тебя было в школе? - спросила она.
   - Мы вроде о тебе говорим, - сказал он.
   - Но ведь это не настоящая психотерапия, - сказала Петра. - Мы просто разговариваем, забыл?
   Дуглас курил и молча смотрел на неё сквозь облако дыма. Петра снова закашлялась. Такое ощущение, что в лёгких полыхает напалм.
  
   6.
   Вчера они говорили о её детстве. Дуглас так и решил считать дни, каким-то образом исчезающие из его памяти, по разговорам с Петрой. Вчера они говорили о её детстве, позавчера о том, как они с отцом застряли на мосту. А что было до этого? Дуглас снова почувствовал мучительную боль где-то между бровями, даже не боль, а какое-то давление, как будто кто-то давил его в лоб раскалённым металлическим пальцем.
   Петра говорила о себе неохотно, порой у него складывалось ощущение, что она вспоминает события на ходу. Или не вспоминает, а попросту выдумывает. Иногда было много мелких деталей, которые сходу не придут в голову, кое-что звучало вполне правдоподобно, но у него всё равно складывалось ощущение нереальности. Хотя история про мост вроде бы была настоящей.
   У отца Петры был грузовик и в это Дуглас был склонен верить. Отец часто брал её с собой в поездки, и в этом у Дугласа тоже не было сомнений. Однажды поздно ночью они ехали в соседний город, шёл сильный дождь и грузовик как назло заглох прямо на мосту, в паре десятков километров от ближайшего жилья. Они с отцом сидели в тёплой кабине, пили горячий чай из термоса и слушали, как капли стучат по крыше грузовика. Потом отец долго рассказывал страшные истории, фантастические, сказочные, но в какой-то момент он вроде бы забыл, что с ним рядом маленькая дочь, а может просто решил, что она уснула. И он начал рассказывать просто истории из жизни, совсем не детские, но тоже страшные. Про то, как пьяный сослуживец оттяпал ему лопатой половину большого пальца, про то, как переспал с девушкой, которую видел впервые в жизни, первый и единственный раз изменил матери Петры. Про то как совсем в юности какая-то девка исполосовала ему спину когтями и требовала, чтобы он отымел её в задницу, а он был так пьян, что никак не мог ей вставить. Про то, как однажды напился и блевал, потом устал блевать и уснул в луже собственной рвоты, а когда проснулся, это показалось ему таким отвратительным, что он снова начал блевать. Петре не следовало всего этого слышать, но всё-таки она слушала и спустя столько лет не забыла ни слова. Она говорила, что это был момент, когда отец стал ближе всех на свете, как будто весь мир растворился и они остались вдвоём, отец и дочь. Петра спрашивала Дугласа, почему так сильно объединяют только какие-то постыдные истории, как будто ощущение греха расплавляет души и прилаживает их друг к другу. Дуглас не знал, но чувствовал, что с каждой рассказанной историей они действительно становятся немного ближе. Может быть, в этом и был смысл психотерапии.
   Было то, чего он бы никогда не рассказал Петре, пожалуй, вообще предпочёл бы забыть. Его давняя знакомая Исиру, не японка, но которая очень хотела быть японкой. Исиру было двадцать восемь лет, она занималась переводами с японского, только как-то странно, по крайней мере, это не приносило ей денег. Её доход зависел только от мужчины, который в это время исполнял роль то ли её мужа, то ли любовника. Она не была проституткой, скорее дорогой содержанкой, причём дорогой она казалась только тем, кто покупал спортивные автомобили в кредит. Дугласа не связывало с ней ничего, просто не могло связывать, он брезговал такими знакомствами, но Исиру на тот момент была подругой его приятеля Геррита. Дуглас не одобрял его выбор, но всегда был безукоризненно вежлив.
   После определённого возраста женщины перестают в тебя по-настоящему влюбляться. Дуглас никогда не нуждался в проявлении чувств от партнёрш, но не мог этого не заметить. Поэтому, когда Исиру призналась ему в любви, он решил, что она просто решила сменить покровителя.
   Он не отвергал её любви открыто, просто не знал, как это делается. Когда женщины такого типа подходили к Дугласу слишком близко, он чувствовал себя неловко, как будто оказался голым на площади. Исиру ясно дала ему понять, что её не интересуют деньги, она не хотела даже рвать отношения с Герритом. Она просто хотела спать с Дугласом и искренне не понимала, почему он от неё отказывается. Она была очень красивой женщиной и знала это.
   Потом Дуглас думал, не мог же он, в самом деле, просто нагрубить ей или, хуже того, сказать Герриту, что его подруга ведёт себя неподобающим образом. Это было бы невежливо. Так что, когда Геррит и Исиру пригласили его на городской фестиваль, он согласился пойти. Дуглас ненавидел любые уличные шествия, толпы народу, шум и громкую музыку. Но Исиру просто не оставила ему выбора. Это надо было как-то заканчивать.
   Дуглас хотел просто поговорить с ними обоими. Не про их отношения, не про то, что Исиру вот уже несколько месяцев пишет ему с разных аккаунтов. Он хотел рассказать про себя и Тильду, про то, как им хорошо вместе. После долгих размышлений он пришёл к выводу, что это было единственным выходом. Дуглас был уверен, что Исиру оставит его в покое, если услышит от него, что он счастлив с Тильдой.
   Это было его первое официальное представление своей подруги после долгих лет. И не родителям, которых уже не было в живых, не близкому другу, которых и не было, а приятелю, с которым они когда-то вместе учились и вместе проходили практику. Когда он пригласил Тильду, она была в восторге. В отличие от Дугласа, она обожала городские праздники. С Дугласом её связывала только постель, и она понятия не имела, какую роль ей предстоит сыграть.
   Дуглас помнил громкую, ни на что не похожую безобразную музыку. Яркий свет прожекторов с высоких платформ, на которых стояли и сидели люди с раскрашенными лицами. Костюмы из кожи, костюмы из перьев, полностью голые люди, на которых была нарисована одежда. В памяти совсем не отложилось, во что была одета Тильда, потому что Тильда перестала существовать, как только он увидел Исиру. Исиру тоже была голой, тело выкрашено в тёмно-синий цвет, глаза обведены золотыми линиями, на голове корона из золотой проволоки. Её вид казался Дугласу оскорбительным и одновременно настолько притягательным, что несколько секунд он просто не знал, что сказать. Потом Исиру сказала "привет", а Геррит улыбнулся Тильде.
   Ещё Дуглас запомнил, как в голубоватом свете прожектора кровь на коже Исиру тоже казалась синей, почти чёрной. Она лилась и лилась из распоротого живота, музыка гремела, Исиру бледнела под краской. Он помнил, что в его руках был нож, помнил даже, что взял его из кухни и каким-то образом пронёс через металлодетектор. И лучше всего Дуглас помнил, как умирающее тело Исиру было сжато другими телами, сжато толпой, и толпа уносила его всё дальше, затягивала в самую гущу, а барабаны всё били и били, прямо по его вискам, по ту сторону век.
   На следующий день он заказал ещё один нож для своего кухонного набора. Через неделю нож пришёл по почте, и Дуглас был вне себя от ярости. Он любил дорогие ножи, с хорошей сталью, ручками из полированного дерева и камня. Все его ножи были ручной работы, и он точно знал, что ни один мастер не может сделать два абсолютно одинаковых ножа. Значит, его обманули и это была не ручная работа, а просто распечатка на принтере по готовому эскизу.
   Он не верил в то, что кто-то мог вынуть из тела Исиру его старый нож, смыть с него кровь и уложить в коробку, обитую бархатом.
  
   7.
   Рассказывать о школе было глупой идеей, но ещё глупее было рассказывать о том, что было после школы. Петра думала, что с этим она не справилась. Дугласу нужна была какая-то зацепка, какой-то мотив, но никаких мотивов не было. Всё у неё было хорошо, и в школе и дома, и даже после школы. Она вспомнила, как те же вопросы задавал ей врач, настоящий врач, дорогущий психотерапевт, который зарабатывал в час чью-то недельную зарплату. В его врачебной практике на Петру поначалу смотрели с подозрением, но, когда узнали, какая у неё страховка, во взглядах стало проглядывать изумление, смешанное с обожанием.
   Ещё был психиатр, тоже очень дорогой и модный, если только психиатры могут быть модными. По мнению Петры он выглядел как каноничный пациент, лицо с красноватыми прожилками, растрёпанные волосы, борода, растущая на лице какими-то клочками. У него было серьёзное ожирение, халат не сходился на груди, мелкие кудряшки ореолом окружали огромную лысину. Только глаза были по-настоящему живыми, заинтересованными в происходящем, но он обычно прятал их за очками с дымчатыми стёклами.
   Он часто спрашивал Петру, не принимает ли она наркотики, и, кажется, был не слишком-то рад её ответам. Петре казалось, что он ждёт от неё чистосердечного признания, и тогда всё сразу встанет на свои места. Вы принимаете наркотики? От этого вы и болеете, прекратите их принимать, и вы снова будете здоровы. Поначалу это бесило, потом Петра привыкла к этому вопросу, как к своеобразному ритуалу. Нечто подобное было теперь и у них с Дугласом, когда он раз за разом спрашивал её, хочет ли она есть. Может быть, дело и не в том, что наркотики - это самый простой способ выяснить, что не так с человеком. Может быть, такие вопросы просто успокаивают и уверяют тебя, что с миром всё в порядке. Пока кто-то может отвечать "нет, не принимаю наркотики" или "нет, я не пью", ещё есть надежда, что не все кругом окончательно взбесились. А в другой раз Петре хотелось сказать "да, принимаю" и просто послушать, что доктор будет говорить.
   - Ты принимала наркотики? - спросил Дуглас, но только один раз. Петра покачала головой.
   - Нет.
   После школы она взяла год на то, чтобы отдохнуть и подготовиться к учёбе в университете. Устроилась на работу в небольшой отель, нечто среднее между горничной и ночным портье. Платили мало, зато можно было всю ночь сидеть за стойкой и смотреть сериалы по телевизору. Тогда Петра и открыла для себя, что нет никакой разницы между реальными людьми и теми, из сериала. Она часто заочно "дружила" с людьми, которые даже не подозревали о её существовании. Случайные попутчики в метро, таксисты, один раз даже подменный учитель литературы. Она просто добавляла этих людей в собственную галерею персонажей, а потом выбирала, с кем хочется сегодня поговорить. Конечно, герои из фильмов были намного удобнее, ведь она видела их чаще и в самых разных ситуациях. Но воображение помогало сгладить эту разницу, так что в голове Петры были перемешены реальные люди и персонажи, некоторые были её близкими друзьями, другие терпеть её не могли, и она часами мысленно вела с ними ожесточённые споры. Уже потом, когда пришла боль, это здорово ей помогло, даже лучше лекарств, которые выписывал тот жирный доктор.
   Некоторые препараты вызывали яркие сны. Сны не всегда были кошмарами, но если уж снился кошмар, то это было окном в преисподнюю. Петра никогда не кричала во сне, не просыпалась с холодной испариной. Она просто смотрела свои сны и умирала от ужаса, а когда просыпалась, долго не могла понять, реальность ли это или только новый уровень сна. Она рассказывала врачу о своих кошмарах, но тот только кивал и говорил, что это обычное побочное действие. Всё могло бы быть гораздо хуже, например, у вас могли быть приступы мигрени или тахикардия, или, - Петра не могла поверить, но он ей подмигивал, - или расстройство желудка.
   Петра была бы счастлива, если бы вместо кошмаров у неё было бы расстройство желудка с головной болью и сердечным приступом в комплекте.
   А Дуглас внимательно её выслушал и не говорил, что это не имеет никакого значения. И не порывался рассказывать о своих снах, как это делал другой врач, совсем уж придурок, хоть и увешанный дипломами, как новогодняя ёлка лампочками.
   - А тебе снятся кошмары? - спросила Петра.
   - Нет, - сказал Дуглас. Петра решила, что он ничего больше не скажет, но он вдруг сказал: - Но у меня была подруга, которая называла себя Кошмар.
   Разумеется, это было Петре совсем неинтересно.
  
   8.
   Дуглас оторвал взгляд от дороги и посмотрел на свои руки, лежащие на руле. Левая рука на десяти часах, правая почти полностью расслаблена, пальцы только касаются руля снизу. На мгновение ему показалось, что руки затекли, потому что он видел их, но не чувствовал. Он ощущал спинку сиденья под своей спиной, чувствовал нагретый солнцем руль, вдыхал воздух в салоне, ещё не выветрившийся запах табака, аромат собственного парфюма. Страха не было, видимо, он просто не успел испугаться. А ещё через долю секунды он слегка дёрнул правой рукой, и машина тут же вильнула в сторону. Дуглас хотел затормозить, но нога с педали газа провалилась в пустоту, он не мог нащупать тормоз. Он попытался выровнять машину и согнулся над рулём, так и ехал, виляя из стороны в сторону, пока не остановился на перекрёстке. К нему уже подруливала патрульная машина. Дуглас нажал на кнопку и опустил стекло.
   - Вы видели, какой это знак?
   Дуглас посмотрел поверх головы полицейского. Он видел знак, синий круг и белые полосы.
   - Вы видели? - с нажимом повторил полицейский. Дуглас кивнул.
   - Вы в порядке?
   Дуглас посмотрел на полицейского. Совсем мальчишка, открытое лицо, белёсые ресницы и брови. Он пытался быть строгим и ироничным, возможно, это и получится через несколько лет, но пока придётся мириться с тем, что его сложно воспринимать всерьёз.
   - Простите, офицер. Я действительно плохо себя почувствовал. У меня, видимо, отравление. Стало плохо прямо на операции.
   - Вы врач? - голос полицейского зазвучал уважительно, ирония, вернее, попытка иронии исчезла.
   - Да. Я... я в порядке. Просто немного отвлёкся. Хочу поскорее добраться домой.
   - А вы доехать-то сможете?
   - Да, - сказал Дуглас. Он не был в этом уверен, полицейский, судя по всему, тоже.
   - Посидите пока здесь. Я послежу, чтобы в вас никто не врезался. Нельзя вам ехать в таком состоянии, вы же еле сидите.
   Дуглас молча кивнул. Он всё смотрел на знак, синий круг с белыми полосами. Знак он видел. Просто не знал, что он означает.
   - Вы... отдохните, - сказал полицейский с интонацией Пэм. Он протянул в окно документы и проследил, не дрожат ли у Дугласа руки, когда тот их брал. Отошёл в сторону и связался с кем-то по рации.
   Дуглас сложил ладони на коленях и закрыл глаза. Хотя бы несколько секунд, может быть даже несколько минут, просто не думать. Вообще ни о чём не думать, ни о полицейском, ни о сорванной операции (разве это было сегодня?), ни о своих правах и страховке, которые он не отдавал полицейскому и всё же они каким-то образом оказались у него. Он старался не думать о том, что не помнит, как забирал машину из мастерской и уже не уверен, что она вообще там была. Как ни странно, мысли о Петре оказались наименее травмирующими. Петра была непонятной, но какой-то успокаивающей. Ему хотелось защитить её и уберечь от чего-то опасного, и в то же время мысль о ней оберегала его самого. Петра, лежащая в его постели, Петра, сидящая в его кресле.
   Кошмар тоже сидела в этом же кресле, когда он с ней закончил. Бархатное покрывало насквозь промокло от крови, кровь протекла на обивку, собралась в лужу на полу. В такой маленькой женщине просто не могло быть столько крови, но она всё лилась и лилась, как вода из крана. Тогда Дуглас глубоко пропорол себе ладонь колючей проволокой, на редкость неприятная штука, у него даже остался шрам, который, впрочем, через какое-то время бесследно сошёл.
   Он подумал, почему же вспомнил про Кошмар именно сейчас, ведь не из-за того, что Петра сидела в её кресле, скорее, он подумал про Петру из-за того, что подумал про Кошмар. Вчера Петра спросила его, видит ли он кошмары, и он вспомнил, он хотел рассказать, он... Нет, вчера он приехал с работы совсем усталым и разбитым, поэтому они ни о чём не говорили, он разделся и пошёл в душ, лёг в кровать. Тогда когда был этот разговор? Когда Петра рассказывала ему о своих снах?
   Было что-то общее в том, как он старался расставить воспоминания по порядку и не мог, в том, как понял сегодня, что не знает, как водить машину, не может прочитать язык автомобильных знаков. И каким-то особым общим значением, перекрывающим все прочие мысли было то, что он не знал, зачем убил Кошмар.
   - Я не убивал, - сказал Дуглас вслух, - Нет-игра. Нет...
   Кошмар была истеричкой, которая начинала совсем уж нечеловечески визжать, если её просили прекратить истерику. У неё не было плавных мест, всё резко очерченное и дрожащее от нервного перевозбуждения. Треугольное лицо с острым подбородком, худые плечи, острые ключицы и локти, маленькие груди с всегда торчащими сосками, такие острые рёбра, что иной раз она походила на анорексичку. Дугласу она нравилась только одетой.
   Он довольно быстро научился предугадывать следующую истерику, так что просто старался в такое время держаться от Кошмар подальше. Это было несложно, тем более, что она и сама не горела желанием устраивать истерики именно ему. Кстати, с месячным циклом это было никак не связано. Никакого ПМС, никаких гормональных сбоев. Кошмар просто истерила, когда чувствовала желание истерить, такая насущная потребность вроде потребности во сне или тепле. А как её звали? Дуглас попытался вспомнить, какое у неё было настоящее имя. Ведь должно же было у неё в самом деле быть имя, не мог же он звать её Кошмар. Это было не в его стиле, хотя, пожалуй, в её стиле. Но её имя он не помнил.
   Дуглас открыл глаза, несколько раз моргнул от яркого света. Солнце уже садилось и красные лучи заливали город тревожным светом. Он посмотрел налево, ожидая увидеть там полицейскую машину, но там никого не было. На сиденье справа лежали его документы в маленьком кожаном футляре. Что сейчас делает Петра? По-прежнему сидит в кресле Кошмар и молчит? Он неожиданно для себя положил левую руку на руль, завёл машину. Мысли о Петре сменились мыслями о том, что надо бы заехать в мастерскую, что гидроусилитель по-прежнему работает плохо, интересно, а делали ли они там что-то вообще. Он выехал с круга и поехал домой, уже не глядя на знаки и только замечая где-то на грани восприятия, что светофоры зажигают зелёный свет по мере его приближения. Тошнота прошла.
  
   9.
   У Дугласа была большая терраса с плетёной крышей из ротанга. Не самое обычное решение для многоквартирного дома, да и, пожалуй, не самое долговечное, но Петре нравилось. Она сидела на стуле из лакированного дерева и прижимала к обнажённой груди маленькую миску из бамбука. Миска весь день стояла на столике и хорошо нагрелась на солнце. Звезда в миллионах километров от Земли нагрела кусочек дерева. Даже не верится, что это так. В голове не укладывается. Петра улыбнулась. Оцените вашу боль по шкале от одного до десяти, где один это неприятно, а десять - это настоящая агония. Сегодня, пожалуй, цифра колебалась от пяти до шести. Хороший день.
   Тело как будто парило, даже не "как будто", ведь оно действительно парило. Петра улыбнулась. Лёгкие больше не раздирало кашлем, может быть, это только вопрос времени, но пока дышать было легко. Тепло от миски приятно отдавалось в груди, доходило до самого сердца. Впервые за долгое время Петра чувствовала себя почти совсем хорошо. Может быть, и правда помогла психотерапия. Ну или как ещё назвать то, чем они с Дугласом занимаются. Разговоры, разговоры. Кажется, это Гюго сказал, что мужчина и женщина наедине вряд ли будут читать "Отче наш". А что есть совместная молитва, исповедь, как не вид психотерапии? Говори о том, что причиняет боль, тогда, возможно, в какой-то момент боль отпустит.
   А на что вообще похожа боль? Если ничего не болит, потому что болеть нечему, все органы в порядке, кости целы, у неё никогда не было даже растяжения связок. Ведь говорят же, больно, будто сломал руку, но если никогда не ломал, откуда знать, каково это? Дугласу она сказала, что это фантомные боли, но название скорее адресовало к Дину Кунцу и его "Фантомам", монстр из иного мира в водосточных трубах, одна из тех книжек, которые Дуглас никогда бы не стал читать, потому что это было не в его стиле. Ужастики в мягких обложках, дешёвые бульварные романы. Но Петра знала его маленький секрет. Среди сборников английских стихов притаился сборник рассказов Стивена Кинга. Она улыбнулась. Даже на солнце есть пятна, даже на той звезде в миллионах километрах от Земли, которая нагрела маленькую деревянную миску, прижатую к груди. Миска давно должна была остыть, но она всё грела и грела, как бутылка с горячей водой.
   Боль - это давление, как будто она на глубине в несколько километров. Там на дне океана живут рыбы, никогда не видевшие солнца и светящиеся сами, как звёзды в небе. А сами звёзды - это только лампы в глубоком космосе, там, где нет ни гравитации, ни давления, и тела, свободные от боли, парят в невесомости. Наша планета тоже летит сквозь космос, а вместе с ней сквозь космос летят миллиарды людей. Одни всё ещё строят ракеты, чтобы лететь к другим планетам, другие строят батискафы и погружаются вглубь океанов. А третьи вроде Петры просто радуются, когда могут найти свой уголок в космосе, где нет давления, где светит ласковая звезда и не надо думать о том, как прожить следующий день.
   Однажды Петра с отцом оказалась в толпе. Их сдавливало со всех сторон и в какой-то момент её ладонь выскользнула из руки отца. Петра закричала, но её голос потонул в многоголосье музыки, бьющих барабанов, криков, взрывов хлопушек. На мгновение это было страшно, а потом стало больно, потому что тело зажало между чужими телами и её ноги оторвались от земли. Толпа несла Петру, она не могла вздохнуть, чувствовала со всех сторон тысячи рук, локтей, плеч, голов.
   А уже спустя несколько секунд сильные руки отца вытягивали её из толпы. Петра чувствовала, как рвётся на ней блузка, отскакивают пуговицы. Розовый рюкзак с кроликом она потеряла. Дома Петра обнаружила, что сломала правый кроссовок, больше на нём не включалось сверкающее облачко с улыбкой. Тогда ей снова пришла в голову мысль, которая приходила на ум всегда, когда она видела большую толпу. Что будет, если умереть прямо сейчас, здесь? Тело останется стоять, зажатое живыми людьми, которые даже не подозревают о том, что стоят рядом с мертвецом.
   Дуглас не знал, что Петра наблюдает за ним, когда он завтракает. Блинчики и черника, кленовый сироп, настоящий американский завтрак. Петру успокаивали его плавные движения, которые повторялись изо дня в день, никаких неожиданностей, никаких внезапных изменений. Дуглас ел, отвечал на телефонные звонки, делал пометки в записной книжке. Петра смотрела на него и думала, какие же отлаженные, механические выходят у него движения. Иногда он смотрел на своё отражение в стеклянной дверце шкафчика и улыбался. Улыбка выходила совсем не такая, какой он улыбался Петре, более искренняя и от этого немного страшноватая. Петра не боялась Дугласа, это было бы нелепо, но от его улыбки и некоторых жестов ей становилось не по себе. Особенно когда он как будто отводил от лица длинные волосы, хотя стрижка у него всегда была короткой и безупречной, волосок к волоску.
   Когда-то у Петры были долгие отношения с мужчиной, похожим одновременно и на Дугласа, и на её отца, не внешне, а внутренне, какой-то выраженной аккуратностью. Пожалуй, это были единственные по-настоящему долгие её отношения, и тем более удивительные, что она мало что о них помнила. Как будто всё происходило в какой-то другой жизни, не с ней, а с женщиной, очень похожей на неё.
   Жили они вместе и работали тоже вместе, в одной клинике. Петра была медсестрой, а Мартин интерном у врача-хирурга. В отличие от Петры он действительно любил свою работу, гордился ею, мечтал о том, что однажды сможет сам возглавить хирургическое отделение. У него было то, чего Петра никогда не понимала, амбиции, превращающие любые цели в личный вызов.
   Расстались они, когда Мартину стало ясно, что он не может помочь Петре. Он боролся за неё, искал врачей, читал литературу о неврологии, изучал воздействие антидепрессантов, консультировался со специалистами из других клиник. Он не сдался, просто логично рассудил, что дальнейшее не имеет смысла. Это как при подъёме на Эверест, если хочешь дойти до вершины, все силы понадобятся лично тебе. Нельзя останавливаться. Так он и сказал, нельзя останавливаться. Пусть лучше до вершины доберётся один, чем оба останутся у подножия. Петра осталась внизу, гора так ей и не покорилась.
  
   10.
   За всю жизнь длительные отношения у Дугласа были только один раз. Он не рассказывал об этом Петре, но, когда она вчера рассказала ему о Мартине и он кивал, нахлынули воспоминания. Его девушку, почти жену, звали Элис, её родители близко дружили с родителями Дугласа. Элис была хорошенькой, как кукла, круглолицей и темноволосой, с большими голубыми глазами, чёрными бровями и крупным красным ртом. Мать её в молодости тоже была красивой, но к сорока годам располнела до невероятных размеров, подбородок утопал в множестве складок, огромные груди выступали далеко вперёд. Она очень много ела, и Элис тоже, так что Дуглас предполагал, что лет через десять-пятнадцать Элис превратится в подобие матери. Это его почему-то не пугало, он вообще редко загадывал дольше чем на год вперёд.
   Он не убивал Элис. Как только у него появилась эта мысль, он сразу себя поправил: я вообще никого не убивал, тем более Элис. Она сама покончила с собой, и Дуглас так и не узнал, почему. Их отношения были длительными, но вялыми, Элис говорила, что тянет его вниз, что ему надо строить карьеру и не думать о её проблемах. Она говорила, что это как в самолёте, наденьте маску сначала на себя, а потом на ребёнка. А Дуглас так и не мог понять, о каких проблемах она говорит. Элис была из хорошей семьи, получила прекрасное образование и работала редактором в крупном интернет-издании. У неё была хорошо поставленная речь, она часто участвовала в серьёзных научных дискуссиях, много и хорошо спорила, но никогда не переходила рамки. Какие у неё могли быть проблемы?
   Элис перерезала вены на левой руке, очень неумело, поперёк, много крови и мало толку. Дуглас нашёл её в ванной, пальцы были порезаны бритвой до мяса. Он отобрал у неё бритву, вытер её об полотенце и принёс нож из кухни. Тогда у него ещё не было таких красивых ножей, обычный шеф-нож, острый и тяжёлый. Крови стало ещё больше, кожа Элис стала ещё бледнее. Тогда он и увидел эту удивительную красоту, красные капли на снежно-белой коже. Дуглас часто называл Элис Белоснежкой, но только тогда увидел, что она действительно Белоснежка. Капли крови были необычайно красивыми, а красота была единственным, ради чего вообще стоило жить. Но когда Дуглас думал о том, что закончил начатое Элис только ради этой красоты, он понимал, что это неправда, по крайней мере, не вся правда. Бритва в её пальцах, нож в его руке, красные полосы на полотенце, пар от горячей воды, в которой она лежала. Красные брызги на зеркале, красные подтёки в круглой фаянсовой раковине. В новой квартире Дугласа раковина была чёрной и матовой, после Элис он ненавидел белые круглые раковины. Он не знал, почему Элис покончила с собой. Не знал, почему решил ей помочь, но с тех пор он ненавидел активную эвтаназию.
   Дуглас как обычно обедал в "Семь слив", но больше не говорил с официанткой и ни о чём её не спрашивал. С работы он взял тоненький ежедневник, вдобавок к своему основному, и решил записывать в него то, что делает в течение дня. Писать что-то подобное в основном ежедневнике было бы немыслимым, и если ещё и не граничило с безумием, то подходило очень близко к последней черте. Некоторые слова вроде "мертвец" или "кладбище" вызывали у Дугласа довольно неуютное ощущение, а слово "сумасшествие" по-настоящему пугало. Дугласу было неприятно признавать, что он теряет контроль, но терять контроль было легче, чем признать, что соскальзываешь в бездну безумия. Он лихорадочно думал, что ещё несколько дней назад готов был списать что угодно на недосып и кофеин, а сегодня в это уже совсем не верится, потому что дни стали расползаться, а время текло какими-то рывками, когда он вставал с постели, завтракал и тут же обнаруживал себя, сидящим за рулём машины или стоящим у собственной входной двери. Дуглас помнил, что завтракал блинчиками, которые покупала Паула. Это было и вчера, и позавчера, похоже, она забила блинчиками всю его морозилку.
   Петра теперь почти ничего не ела. Он заметил, что в последнее время у неё появились приступы кашля, как у заядлого курильщика. Так он и записал в новом ежедневнике, Петра, кашель, отсутствие аппетита. Осмотреть себя она ему не дала.
   - Ты ведь не пульмонолог, - сказала Петра.
   - Я и не психотерапевт.
   Тогда Петра улыбнулась. Он уже видел эту её улыбку, искреннюю, не наигранную. Дугласу нравилось, когда женщины ему улыбались, улыбка Петры была объективно привлекательной, но его она не привлекала. Он видел её губы со следами укусов, знал, что Петра кусает язык и щёки изнутри. Если это то, с чем сталкиваются психотерапевты, он был рад, что выбрал специальность нейрохирурга.
   В ежедневник он записал "9 апреля, обед в кафе". И ещё "консультация, пропущена?". Немного подумал и добавил "завтрак, блинчики, ягоды". Дуглас не был уверен, была ли это черника или голубика, так что решил не рисковать и записывать как есть. Он боялся того, что однажды откроет ежедневник и увидит, что страницы исписаны его почерком, обед в кафе, ужин дома, свидание с С. Но в ежедневнике не появлялось ничего подобного, он просто записывал события, происходящие за день, и потом спокойно их перечитывал.
   Дуглас всегда писал перьевыми ручками. Их у него было несколько, очень тяжёлый Паркер в металлическом корпусе, Montblanc с золотым пером, ещё Паркер попроще, но гораздо старше, которым писал ещё его отец, а Дуглас берёг и редко доставал из ящика стола. Все чернильные патроны были только синего цвета. И сейчас, когда Дуглас перечитывал написанное в его новом маленьком ежедневнике, смотрел на ровные синие строки, написанные аккуратным почерком, он вдруг задумался, когда последний раз менял патрон в ручке? Он помнил, что покупал сразу шесть пачек патронов для Паркера ещё в прошлом году, все в одном и том же канцелярском магазинчике недалеко от клиники. Писал он преимущественно Паркером, золотое перо было только для особых подписей, так что чернила там почти всегда намертво засыхали. Значит, он должен был уже хотя бы один раз поменять патрон, ведь писал он каждый день и помногу.
   Дуглас записал в ежедневник: "ужин - овощи, рыба, разговор с Клаусом, кабинет ремонт". Слово "ремонт" он не дописал, отложил ручку и открыл ящик стола. Вот они, чернильные патроны, шесть коробок. Одна из них должна быть открыта и вместо пяти патронов там должно быть только четыре или три. Дуглас выложил на стол все шесть коробок.
   Все шесть были закрыты и заклеены золотистым стикером. Дуглас по очереди открыл каждую коробку и пересчитал патроны. В каждой коробке было по пять штук. Он ни разу не менял патроны.
  
   11.
   Петра взяла со столика гигиеническую помаду "Лулло", сняла синий колпачок, посмотрела на обломанный столбик помады и надела колпачок обратно.
   - Ты когда-нибудь задумывался, как это нелепо? - спросила она. Дуглас вопросительно на неё посмотрел. Петра показала ему помаду, - Вот это. Самая популярная помада, есть в любом магазине, даже в спортивном. Для женщин, для мужчин. Только она сразу ломается пополам. Не успеваешь её толком выкрутить, пару раз воспользовался и всё. Слишком мягкая. Её не должны использовать, но она есть почти у каждого. Это ведь бред какой-то, - она открыла шкафчик и закинула помаду в мусорное ведро, - Бред. Помада, которая ломается. Чайные пакетики, которые дают только запах, но не вкус. Всё это какая-то ошибка.
   - Это бизнес, - сказал Дуглас.
   - Это хреновый бизнес. Как эти новые вечные батарейки, которые на самом деле аккумуляторы и их просто надо подзаряжать. Но у них тоже есть свой ресурс выработки, так что рано или поздно и их тоже придётся выкинуть.
   Что-то похожее говорила Тильда, у неё был пунктик на всякие эко-штуки и заботу о природе. Она плохо переносила любые противозачаточные таблетки, но всё равно пила их, потому что не хотела, чтобы Дуглас пользовался презервативами. Она очень долго не могла кончить, но не давала довести себя до оргазма руками или языком и не мастурбировала сама, поэтому Дуглас думал в постели с ней о предстоящих операциях, о новой программе учёта, о чём угодно, лишь бы продержаться столько, сколько ей требуется, чтобы получить своё. Сам он не всегда кончал с ней, но она вроде бы не обращала на это внимания. Тильда была зациклена на себе, постоянно рефлексировала и выясняла, почему чувствует то, или другое. Когда её кровь забрызгала высокую траву и впиталась в землю, Дуглас думал, интересно, что она чувствует сейчас. Может ли мясо что-то чувствовать?
   Дуглас не слишком-то разбирался в цветах, тем более, в полевых. Все жёлтые цветы были для него одуванчиками, все синие васильками или колокольчиками. Кровь Тильды мазнула по одному такому васильку с длинными махровыми листьями, расчертила его пополам, на синюю и фиолетовую половины. Это было красиво, как будто маленькая планета посреди бескрайнего луга. На мгновение Дуглас забыл обо всём на свете, о теле Тильды, о её сумочке, из которой он достал складной нож, о её взгляде, в котором было только удивление. В поле остался только он и его маленькая планета. Потом Дугласу пришло в голову, что он сделал это с Тильдой ради того, чтобы увидеть, как её кровь заливает цветы и траву, но ведь он этого не ожидал. Он вообще не ожидал, что будет заниматься этим в поле, среди всяких пауков и клещей, или кто там ещё может водиться в высокой траве. Это было спонтанным, а он ненавидел спонтанность.
   - Ошибка, - сказала Петра.
   От горячего какао кровь прилила к её губам, так что они казались красными безо всякой помады. В левом углу рта был маленький шрам, едва заметная белая полосочка. Дуглас прикинул, чем она могла так себя порезать. Нож или бритва? Она смотрела на своё отражение, когда резала себя или просто водила рукой наощупь, как женщины красят губы без зеркала? Дуглас невольно коснулся своего рта, вспомнил, как порезался бритвой сегодня утром. Это было почему-то невероятно больно, как будто он не просто слегка порезал щёку, а полностью снял кожу с лица. Пена для бритья, окрашенная его кровью, напоминала ему о Максим, так что ему пришлось снова залезть в душ и подставить лицо под горячие струи.
   Петра была права, эта синяя помада действительно была у каждого. Дуглас помнил, как мать, вопреки его протестам, мазала его рот этой помадой, "чтобы губы не обветрились". Потом он сам брал помаду с собой, когда ехал на лыжный курорт. Он не помнил, чтобы хоть раз её покупал, как-то она сама собой оказывалась среди его вещей. Может быть, помаду раздавали на кассе в каком-то супермаркете, вроде пробников с духами в парфюмерном магазине. И она действительно сразу ломалась.
  
   12.
   Записи в ежедневнике. Душ - 4 раз. Бритьё, порез. Разговор Петра, история. Семь слив, обед (нет). Кофе - 8 чашек, зачёркнуто, 12, зачёркнуто, 14. Сигареты - 8. Сигара - 0 (?).
   Дуглас захлопнул ежедневник. Всё это имело бы смысл, если бы он описывал чью-то жизнь. Он вёл подробные заметки о Петре и холодел при мысли, что их может прочитать кто-то кроме него, всё время возвращался к этим заметкам, отслеживал, есть ли изменения (нет) или прогресс (какой?). Но зачем писать, что порезался при бритье, если на щеке всё равно остался порез в виде полумесяца? Сегодня впервые за последние несколько лет он шёл на работу пешком. Не то чтобы он не мог водить машину, но стоило только задуматься о том, как он это делает, как к горлу подкатывало жуткое липкое ощущение, не ужас, но очень близко. Это было вроде того, как попытаться осмыслить процесс собственного дыхания, если начать об этом задумываться, можно задохнуться.
   На четырнадцать тридцать была назначена операция, запись об этом дважды была продублировала в основном ежедневнике. В его втором, тайном блокноте было написано только "оп" и дважды обведено в кружок. Дуглас понятия не имел, что ему следует делать на этой "оп". С утра он поговорил с главным врачом, Элизой Бекер, она сказала, что у него осталось столько дней отпуска, что можно вообще оставаться дома следующие три месяца.
   - Но вы же понимаете, доктор Харрис, - она интимно брала его под руку, - Кто кроме вас сможет этим заняться? Очередь пациентов растянута на те же три месяца вперёд. Господин Эллиот специально приедет к вам из Британии, доктор Юнг направил к вам своего нового пациента, Криса, вы консультировали его в прошлом году... А ещё та очаровательная девочка, Тина Мюллер... Всех и не перечислить. Я понимаю, что вы устали, но хотя бы три этих пациента и потом вы сможете отдыхать столько, сколько потребуется. Боже, я знаю, Пэм мне сказала о вашем несчастье в четверг, - она так и сказала "несчастье", как будто рвота и головокружение - это что-то вроде теракта в торговом центре, - Доктор Харрис, я прошу вас. Только три пациента. А потом отпуск, - она широко улыбнулась, голос её зазвучал гораздо нежнее: - Куда бы вы хотели поехать? Клиника оплатит расходы, спишем это, как расходы на обучение. Я сама забронирую вам отель.
   Дуглас слушал, кивал и вежливо улыбался, думая о том, что доктор Бекер явно не против заангажировать его не только на работу без выходных, но и на ужин с продолжением. Эта мысль слегка его развлекла и позволила отвлечься от того, что не давало ему покоя с самого утра. В его тайном ежедневнике так не появилось новых записей, но, когда он открыл основной, ровные синие строки стали расплываться перед глазами. Здесь тоже не добавилось ничего нового, но запись "оп. Фидлер" была перечёркнута. Дуглас проверил документы и почувствовал, что пол, на котором он стоит, очень тонкий и шаткий. В документах значилось, что вчера он провёл операцию тому пациенту, из операционной которого в первый раз он выбирался, повиснув на руках ассистентки и интерна. Дуглас медленно опустился в кресло и вдруг вспомнил, что уже дважды встречал Фидлера, очень слабого, но очень благодарного. Значит, операция была не вчера? Он помнил жену Фидлера, жизнерадостную американку по имени Дженнифер, она просила называть себя просто Дженни и едва ли не бросалась ему на шею. Спасибо, доктор. Не только за мужа, за наших дочерей. Спасибо за то, что у них будет отец. Спасибо. Спасибо.
   У Фидлеров были две дочки-погодки, совершенно одинаковые, как близнецы. Вполне возможно, что так казалось из-за того, что Дженни Фидлер одевала их в одинаковую одежду. Улыбались девочки тоже одинаково, даже молочные зубы выпали с одной и той же стороны. Дуглас улыбался, пожимал руки, мимоходом стряхивал с брюк блёстки, которыми дочери Фидлеров были усыпаны с ног до головы. В палате папы Фидлера на столике стояла фотография его семьи, рядом с фото лежала круглая штуковина, какая-то игрушка с маленькими подвижными куколками внутри. Девочки Фидлеров всё порывались подарить эту штуку "дорогому доктору".
   Дуглас никогда бы не признался даже Петре, но девочки напоминали ему других двух сестрёнок, близняшек Пьяджи, которые были совсем не похожи друг на друга. Одевались они одинаково, красили волосы в один цвет, но выглядели в лучшем случае как подруги. Мари Пьяджи высокая и статная, с крепкой грудью и пухлым округлым личиком. И Алесса Пьяджи, маленькая и юркая, как лисичка. Если бы Дугласа спросили, кто из сестёр Пьяджи ему больше нравится, он бы сказал, что никто и это было бы полуправдой. Нравились они ему в комплекте, как женщины, дополняющие друг друга, сильная и слабая, весёлая и грустная, тигрица и стыдливая лань. К своему удивлению, он переспал с обеими. Конечно, не одновременно, это было бы слишком грязно.
   Однажды Дуглас увидел своего вусмерть пьяного отца. Это был единственный раз на памяти Дугласа, когда отец полностью потерял контроль над собой. Отец посадил Дугласа с собой за кухонным столом и битый час рассказывал тому, чего не следует делать "в это грёбанной жизни". Ни до, ни после Дуглас не слышал от отца ни одного грубого слова. Да и тогда это звучало не столько грубо, сколько честно, как будто отец и в самом деле раскрывал перед ним тайны вселенной.
   - Все бабы одинаковые, - говорил он. - Между ног все абсолютно одинаковые, да и не между ног тоже. Сиськи, жопа, дырка, всё это совершенно одинаковое. Никогда не встречайся с несколькими бабами сразу, это как в супермаркете, иллюзия выбора, понимаешь? В конце концов оказывается, что все конфеты абсолютно одинаковые. Все бабы... в общем, ты меня понял.
   Дуглас не понял. Он не хотел допускать мысли, что его остроумный и всегда галантный отец не видит разницы между своей женой и другими женщинами. Кроме того, это расходилось со всем тем, что отец говорил до этого, про девушек из хороших семей и собственную семью, дороже которой ничего нет. Но слова отца пригодились, когда обе сестрёнки Пьяджи буквально вешались ему на шею. В чём-то это льстило, в чём-то казалось почти оскорбительным. Дугласу нравилось самому добиваться женщин, в этом была добрая половина удовольствия. Мари сама его соблазнила. С Алессой он переспал только для того, чтобы выяснить, действительно ли она так отличается от своей сестры. А потом была кровь.
   Много крови. Много криков. Сёстры Пьяджи были единственными, кто кричал, единственными, кому он позволял кричать, чисто из любопытства, будут ли они кричать одинаково или тоже по-разному? Он их не убивал, как и не убивал Тильду, просто позволил им делать то, что им хотелось. Им хотелось убить друг друга. В каком-то смысле это были убийства из милосердия.
   - Пожалуйста не делай мне больно, - это Мари.
   - Сукин ты ублюдок, - это Алесса.
   От неё он такого не ожидал, ведь он ничего не сделал для того, чтобы заслужить такое отношение. Это было невежливо. Дуглас закончил то, что не сделала Мари, перерезал ей горло, убедился, что вена на шее больше не пульсирует. Мари к этому времени только тяжело дышала, он видел, как поднимается и опускается её грудная клетка. Дугласу понадобилось только взять рукоятку ножа и повернуть её. Грудь снова поднялась, на губах надулся кровавый пузырь, грудь снова опала и больше не поднималась. Взгляд остекленел и в глазах снова появилось это странное, удивлённое выражение.
   - Помоги ей, - это уже сам Дуглас.
   Сейчас он вспоминал об этом и морщился, настолько наигранно и театрально звучала эта фраза. Он ведь имел в виду что-то другое, наверняка имел в виду что-то совсем другое. И как-то ведь дошёл до того, чтобы вручить каждой из сестричек по ножу. Делай что хочешь, но только с ней. Забудь о себе, помоги ей. Зачем, чёрт побери, он это устроил?
   Самое слабое место во всей истории. Дуглас вспомнил, как Алесса смотрела на Мари, как гладила её по щеке. И тут же его собственную щёку обожгла боль от пощёчины Миа. Зачем она его ударила? За что?
   - Пожалуйста, не делай мне больно, - сказал тонкий голос Мари в его голове.
   - Пожалуйста, не бей меня, - сказал он вслух, обращаясь к Миа, к Миа, тело которой давно сгорело в огне, превратилось в пыль и пепел.
   Щека всё ещё горела от пощёчины.
  
   14.
   Домой Дуглас шёл пешком, просто не мог заставить себя сесть за руль. Он снова чувствовал на лице невидимую паутину, протягивал руки, чтобы её смахнуть, но пальцы натыкались на пустоту. Дуглас шёл и пытался вспомнить, осталась ли какая-то еда в холодильнике, но не мог вспомнить ничего, кроме блинов в морозильнике. Яйца? Молоко? Сыр? Что ест Петра, ведь ест же она в самом деле хоть что-то. Дуглас смутно вспоминал, что что-то готовил на двоих, но было ли это на двоих с Петрой, вспомнить не мог. В его жизни была женщина, для которой он всегда охотно готовил. С ней не произошёл "эпизод", так что она жила сейчас в тысячах километрах от него, а её красота постепенно угасала.
   Дуглас никак не мог вспомнить, как её звали. Какое-то чешское имя, Ленка или Элиска, очень смешливая, всегда готовая прыснуть от смеха. А что они делали, когда были вместе? Дуглас шёл, смахивал невидимые нити паутины, вспоминал, было ли что-то с Элиской кроме совместных ужинов (весёлых), секса (довольно скучного) и прогулок по каким-то тёмным улочкам. Кажется, как-то они вместе провели Рождество, однажды поссорились из-за её собаки. Память выдавала воспоминания порционно, скупые факты без подробностей. Элискино лицо, отражённое в зеркале. Элиска, однажды швырнувшая в него книжку в твёрдой обложке с острыми углами, так что на плече остался треугольный след. Чёрная и лоснящаяся Элискина собака. Или её всё-таки звали Ленка? Потом она уехала, он даже помнил, что посадил её на поезд. А потом... Потом, кажется, ничего.
   Дуглас пытался рассказать об этом Петре. Не специально, конечно, просто для поддержания разговора. Петра рассказала ему про свои отношения с Мартином, он рассказал ей про свои отношения с Элиской. Ей это было неинтересно.
   - Ты никогда не принимала наркотики, - не спросил, утвердительно сказал Дуглас. Петра быстро на него взглянула и отвела взгляд, - Ты хотела бы попробовать?
   - Я не знаю, где их достать, - сказала Петра. - Мне, наверное, просто лень.
   - Но хотела бы?
   - Я бы не отказалась, - сказала Петра, тщательно произнося каждое слово. - В смысле, если бы ты мне дал какие-то таблетки и сказал бы, что это наркотики, я бы попробовала. Может быть, мне бы даже понравилось. Но потом я бы не делала ничего, чтобы снова их достать. Даже если бы очень понравилось. Со мной это так не работает, понимаешь?
   Перо Дугласа летало по страницам блокнота. Сарзам, антипсихотик. Вызывает быстрое привыкание, принимать под контролем врача, только клиническое применение. Двадцать одна таблетка в блистере, дальше цитата "это как противозачаточные, только на одну неделю". Приём три таблетки с утра. Снова цитата Петры "я ещё подумала, почему бы не засунуть всё в одну таблетку, но там какое-то хитрое замедленное высвобождение вещества". Не принимать с алкоголем, не совмещать с антидепрессантами. Слова Петры Дуглас выделял двойными кавычками. Вопрос её лечащего врача "вы принимаете наркотики?". Ответ Петры, кавычки открываются "Он дал мне первый в моей жизни наркотик, но не верил в то, что я не принимаю наркотики", кавычки закрываются. Дальше он полностью переписал их разговор:
   - Ты начала курс?
   - Да, всё по инструкции. Три таблетки во время еды, после завтрака немного полежать, потому что может кружиться голова. Ну и как обычно куча побочных действий от тошноты до остановки дыхания. Только у меня не было этих спецэффектов. Меня тогда накрыло прямо с утра, как будто придавило бетонной плитой, так что уже ничего не сделать, только лежать и выть, ну или просто молча лежать и прикидываться, что уже сдох. А потом эти таблетки. Я же просто так их выпила, без каких-то особенных ожиданий, все три за раз. И тут боль исчезла. Не просто утихла, нет, совсем исчезла, как будто кто-то выключил лампочку. Было круто.
   - Тогда почему ты прекратила их принимать?
   - А это как будто вырезать какую-то часть картины. Остаётся пустое место. Вот оно и осталось. Боль ушла, остался вакуум и мозг начал заполнять его всякой чертовщиной. Эти таблетки были на три недели, вот три недели я и не спала. Больно не было, но я места себе не находила, ничего не могла делать, только шататься по квартире и шарахаться от каждой тени, круг за кругом. Через три недели я пришла на приём к врачу. Совершенно никакая, он даже вопросы особо задавал. Просто спросил, принимала ли я таблетки. Я сказала, что принимала. Он спросил, хочу ли я продолжить. А мне к тому времени всё равно было. Таблетки, не таблетки, хоть голову бы мне оторвали. Я только сказала, что уже три недели не сплю, но это, по-моему, и так было видно. Вот он и велел мне снизить дозу, следующие три недели принимать по две таблетки, потом опять к нему на приём.
   - И ты пришла на приём?
   - Нет. И таблетки не купила. Дозу надо было снижать, потому что резкий отказ вызвал бы что-то вроде ломки, ну он и вызвал, ещё три недели ада, может даже четыре. Только я даже не знаю, что было хуже, боль, вакуум, ломка или вот всё это вместе. Потом я несколько месяцев не принимала никаких таблеток. Ни антидепрессанты, ни антипсихотики, ничего. Потом снова начала, но толку уже не было. Поэтому я угнала самолёт.
   - Чтобы тебя застрелили во время штурма?
   - Нет.
   - Тогда зачем?
   - Чтобы позвать на помощь. Самоубийство - это вроде как последний шанс сказать, что тебе пиздец. Кто-нибудь должен услышать.
   - Тебе просто заплатили денег.
   - Но ведь ты услышал, так?
  
   15.
   - И тогда я написал в техподдержку Хорнета, - сказал Клаус.
   - У Хорнета есть техподдержка? - не выдержал Март.
   Клаус посмотрел на него, как на умалишённого.
   - А как ещё работать с приложением?
   Доктор Март посмотрел на Дугласа и умоляюще поднял брови. Его взгляд говорил: "Дуглас, ради всего святого, не развивайте эту тему". Дуглас и не собирался. Клаус рассказывал, как удобно привязывать карты, все покупки в Хорнете всегда под контролем. Март снова сорвался.
   - Клаус, на кой чёрт вам Хорнет, если вы сидите там под собственным именем?
   - Господи, но ведь это же безопасно!
   Слово "безопасно" было мантрой, которую как заведённые повторяли люди вроде Клауса. Безопасно не пользоваться наличными, безопасно не сообщать свой номер телефона. Ну и Хорнет, конечно, тоже очень безопасная штука. Клаус действительно верил в то, что единственная задача Хорнета это оберегать его персональные данные. Он так и говорил, не "мой номер телефона" или "мой номер страховки", а "мои персональные данные". Иногда "мой личный идентификатор". Весь Хорнет как один человек стоял на страже "личного идентификатора".
   Дуглас довольно редко пользовался Хорнетом, ему просто было нечего там делать. Время от времени он создавал контейнер, чтобы заказать редкий алкоголь, иногда заказывал ножи у мастера, который жил в стране с запретом на экспорт холодного оружия. Один раз он поучаствовал в конференции, посвящённой дорогим перьям для ручек. У Дугласа было серьёзное подозрение, что одним из его собеседников был Рубен Шмит, бывший министр обороны. Только у него Дуглас видел перо из серии "Легенда", совсем простенькое на вид, поймут только знатоки. Вряд ли это была фамильная реликвия Шмита.
   Сформировать контейнер. Отсоединить. Припарковать. На этот раз Дуглас искал не редкие перья, а редкие таблетки, которые ещё не успели назвать наркотиками. Не то чтобы это было законным, но Хорнет находился вне чьей-либо юрисдикции, как бы этого ни хотелось левым политикам.
   Дуглас не был уверен, что Петра согласится их принимать и был совсем не уверен, что они помогут. Он и не искал какой-то сильный препарат, только вспомогательное средство. То, чем они занимались с Петрой, и близко не было психотерапией, только какая-то болезненная исповедь с перерывами на истерику. Наркотики тут помочь не могли, но могли ускорить процесс обмена информацией. Петра не просто рассказывала, её как будто тошнило собственной жизнью. Дугласу хотелось, чтобы она поскорее очистила желудок. Сравнение было нелепым, даже грубым, но ему понравилось его точность. Если содрать с головы Петры этот туман, если позволить ей хотя бы немного не думать, то кто знает, может быть что-то и получится.
   Жалел ли он её? Этот вопрос всплывал снова и снова, когда Дуглас шёл пешком на работу. Час с небольшим наедине со своими мыслями, молчащий коммуникатор в кармане. Дуглас никогда не был особенно сентиментальным, но он жалел маленьких животных, выпускал бабочек и шмелей, залетевших в его ванную. На людей его жалость не распространялась, это бы было слишком самонадеянно. Никакого комплекса бога, никакой потребности контролировать чужую жизнь даже из самых благих побуждений. Эгоизм свойственен каждому человеку, эго и суперэго, но одни люди предпочитают распространять своё влияние наружу, а другие направляют всю свою энергию внутрь, для самоконтроля. Дуглас не жалел Петру, только признавал её слабость. А там, где слабость, там сопереживание.
   Петра так и не заполнила ни одну из таблиц, которые он давал ей. Дугласу пришлось заполнять за неё, делая поправку на собственные домыслы. Оцените уровень боли по шкале от одного до десяти. Опишите вашу боль, используя слова из предоставленного списка: острая, колющая, пульсирующая. Как же справляются педиатры или ветеринары, ведь им каждый день приходится иметь дело с пациентами, которые просто не могут сказать, что у них болит.
   - Давление, - говорила Петра.
   - Сжатие? - спрашивал Дуглас, которому пришлось выучить схемы наизусть, чтобы лишний раз не нервировать Петру, - Давление в груди, в рёбрах, в лёгких?
   - Как будто на груди лежит что-то тяжёлое. Тяжело дышать. Нет, не так. Дышать я могу, просто это ощущается как давление. Давящая темнота. Даже когда совсем светло и светит солнце, я всё равно чувствую темноту. Она сдавливает со всех сторон, - она поёжилась, - Особенно ночью. Ночью совсем невыносимо.
   - Ты слышишь во время приступа какие-то звуки? Возможно, звон в ушах, низкий гул...
   - Нет, ничего. Только иногда я... - она встряхнула головой, стараясь подобрать слово, - Я вроде бы вижу себя маленькой. Не ребёнком, просто размером со спичечный коробок или ещё меньше. Давление нарастает и нарастает, сдавливает, а вес остаётся прежним, так что я становлюсь очень маленькой и очень тяжёлой. Пытаюсь вдохнуть и это даже получается, но это больно. Как будто мне не хватает воздуха.
   Дуглас шёл домой и вспоминал, как Петра то и дело касалась бровей и морщилась, если нащупывала волосок. Одну руку она положила руку на стол, на тот самый стол, где лежала Кристина, а до неё Миа. Рука Петры свободно лежала ладонью вниз, в свете закатного солнца её кожа казалась особенно нежной и тонкой . В голову пришла жуткая, но необычайно притягательная мысль, вот сейчас Петра поднимет руку, и с неё будет капать кровь, капли будут стекать на запястье. Не кровь Петры, кровь другой женщины, красная, густая, пахнущая металлом.
   Ночью, когда Петра уснула, он смотрел на её голову, лежащую на подушке. Глаза быстро двигались под тонкими, почти прозрачными веками, грудь медленно поднималась и опускалась. Дуглас думал, пройдёт время, и это лицо сотрётся из его памяти, настоящее станет прошлым, не останется даже запаха. Некоторые люди оставляют в душе глубокие следы, которые не смыть ни временем, ни кровью. Петра говорила с ним и рассказывала ему свои истории, но её следы были его следами, потому что вместо того, чтобы слушать о её жизни, он вспоминал свою. Петра не задала ему ни одного вопроса о нём самом, говоря с нею, он сам задавал себе вопросы.
   Вопрос первый: Куда делось тело Миа?
   Вопрос второй: Зачем она меня ударила?
   Вопрос третий и главный: Зачем я это делал?
  
   16.
   Петра держала в пальцах увесистую металлическую звёздочку с острыми как бритва краями. Не какое-то японское оружие, но и не сувенир, просто какая-то штуковина, с помощью которой можно снять кожу с кистей рук, как перчатки. По крайней мере, у Петры это почти получилось, её руки были исполосованы тяжёлой звёздочкой. Кровь стекала от запястий к кончикам пальцев, так что в какой-то момент Петре показалось, будто её ногти выкрашены красным лаком.
   - Я не хочу умирать, - сказала Петра вслух.
   Она положила звёздочку на стол. Оторвала большой кусок бумажного полотенца, стёрла кровь. Царапины оказались совсем неглубокими, но и они давали ощущение контроля. А ту, фантомную, как они говорят боль контролировать невозможно. Причиняя себе боль, можно только ненадолго создать иллюзию контроля над болью.
   На порезах снова выступила кровь, крупные капли, густые, похожие на масляные. Петра вдруг вспомнила их с Мартином первое Рождество. Они не поехали ни к родителям, ни к друзьям, просто остались дома и занимались любовью перед включенным телевизором. Петра взяла деревянную миску, точно такую же, как стояла на террасе у Дугласа и наполнила её тёплым оливковым маслом. Она набирала масло в рот и брала член Мартина. Он входил в её масляный рот, сначала осторожно удерживая её голову, потом быстрее и быстрее, пальцы скользили по её шее, ногти царапали кожу. Когда он кончил, Петра раскрыла губы и сперма, смешанная с маслом и слюной, стекала по её груди. По телевизору шла рождественская служба.
   Даже сейчас Петра чувствовала во рту вкус масла.
   Хорошо бы и правда остановиться. Попробовать начать всё заново, собрать себя по частям. Найти хорошего врача, начать новое лечение. Ведь необязательно же, что они все законченные идиоты. Может быть, кто-то может помочь, какой-то очень хороший и очень умный врач, который посмотрит на неё и сразу скажет, принимайте вот эти таблетки и всё пройдёт. Никто не будет смотреть с сочувствием, спрашивать, принимает ли она наркотики, интересоваться, не клал ли папа руки ей на коленки. Может быть, где-то есть врачи, для которых она тоже человек, а не просто кусок мяса, с которым что-то не так.
   В гостиной Дугласа было уютно. Именно так всегда представляла себе гостиную в доме своей мечты: большая комната с паркетным полом, с низкой люстрой, висящей на цепи, с дополнительным настенным освещением, создающим эффект пламени свечей. Ей хотелось иметь именно такой камин с искусственным пламенем, кованую каминную решётку со строгим узором, каминную полку, на которой стояли безделушки из резного камня. И, конечно, длинные книжные шкафы вдоль стен, блестящие стеклянные дверцы без единого отпечатка пальцев, книжные корешки с чёрными и золотыми буквами. Много красивых книг. Киплинг, Гамильтон, сборник поэтов Озёрной школы, отдельно Вордсворт, Китс, неожиданно Суинглер, сборник "Мэйфлауэр", Скотный Двор и Гроздья Гнева под одной обложкой, как будто в насмешку над "Списком Оруэлла". Несколько сборников с рассказами Конан Дойля в суперобложках, из некоторых книг высовываются аккуратные закладки. Интересно, Дуглас читает эти книги?
   Время тянулось так долго. Петра бродила по дому, открывала и закрывала шкафы, иногда подходила к окну в ванной и смотрела сквозь цветное стекло. Несколько капель крови из порезанных пальцев капнули на кафельный пол. Плитка такая мелкая, идеально подогнана друг к другу, стыки почти незаметны, как хороший паззл. Ни у одной плитки не было сколов. Из крана не капала вода, в раковинах не было жёлтого налёта, на витраже ни разводов, ни засохшей пены. Мыло не размокало в мыльнице, у зубной щётки была ровная и чистая щетина. Электробритва стояла в зарядной станции, на глянцевом корпусе горел зелёный светодиод. Совсем не похоже на то, что было дома у самой Петры.
   Ночью Петра проводила рукой по щеке спящего Дугласа. Кожа всегда была гладкой и жёсткой, ни одного пропущенного волоска. От Дугласа пахло парфюмом и лосьоном для бритья, от его постельного белья едва заметно пахло лавандой. Руки Петры могли бы пахнуть кровью, но запаха она не чувствовала, только стягивающую и пульсирующую боль в старых порезах, с которых она содрала едва поджившую корочку. Вытекающая лимфа смешивалась с кровью, делала её водянистой. Петра смотрела на кровь. Как же много внутри этой дряни, выпустить бы её всю, выдавить, как гной из прыща. И тогда боль утихнет. Боль обязательно должна утихнуть.
   Петра часто слышала, что боль сигнализирует о какой-то проблеме, что боль - это ваш друг, не игнорируйте сигналы, которые подаёт вам ваше тело. И всё это было полной чушью, потому что сигналы доносились со всех сторон, но ни один из них не указывал в нужном направлении. Все тесты и опросники, шкалы, названные по имени какого-то маститого учёного, всё это только яркие картинки, бусы для индейцев. Боль не просто отправляла жизнь, боль её подменяла. Иногда Петре казалось, что если боль совсем утихнет, то и она сама исчезнет, потому что уже разучилась существовать без боли. И тогда становилось очень страшно, страх накатывал одурманивающими волнами, горло сжималось в спазме. Она ни разу не спала в постели Дугласа, просто лежала с закрытыми глазами и слушала, как он что-то говорит или дышит во сне. С Дугласом было спокойно, как будто спать рядом с огромной верной собакой, которая одним своим видом отпугнёт незваных гостей.
  
   17.
   Дуглас смотрел на кисть Миа, аккуратные розовые ногти, легко прощупывающиеся косточки. Он помнил эту руку, помнил, как она оставила отпечаток на его щеке, помнил, как пальцы ласкали его затылок, как ладонь скользила по обнажённой груди. А теперь её рука безжизненно лежала в его руке, его большой палец гладил её запястье и не чувствовал пульсирующей артерии. Вот живая, чувствующая Миа, вот её сильное, горячее тело. А вот на столе лежит груда мяса, которое уже не Миа, да и никогда не было Миа. В какой момент живая искра покидает тело? А в какой момент она входит в него, чтобы сделать живым?
   Дуглас моргнул и образ Миа исчез. Кабинет был пуст, Мирт уехал на конференцию, Клаус со своей неуёмной энергией носился по всей клинике, вроде бы выполнял какое-то поручение от главного врача. В ежедневнике было несколько записей о сегодняшних пациентах, часть из них Дуглас помнил, часть нет. Он что-то вроде бы говорил, пациентка то и дело подносила платок к совершенно сухим глазам. Дуглас помнил очень крупную подвеску у неё на шее, каменный амулет на широкой атласной ленте. Или эта была не она, а какая-то другая женщина, может быть, даже и не пациентка. Наверное, стоило в ежедневник не только фамилии, но и описание внешности, каких-то мелочей, за которые всегда цепляется взгляд. Серьга в ухе, клетчатая юбка с карманом, выбритый висок, брошь в форме пальмового листа. Он помотал головой. Нет, никаких описаний, иначе его ежедневник рано или поздно превратится в нечто, очень похожее на полицейские хроники. Вы запомнили, как выглядел преступник? Опишите его и мы составим фоторобот.
   У каждого врача есть своё маленькое кладбище. Глупая фраза, ведь врачи не оставляют себе тела мёртвых пациентов. Подписанные трупы лежат в морге, родственники заполняют целую кучу бумаг, чтобы доказать, что они действительно имеют права на этот труп. А потом специальный транспорт увозит тела на кладбище или в крематорий. На похоронах некоторые плачут, другие подавленно молчат, но каждый испытывает какое-то одуряющее ощущение собственной смертности. Его чувствуют даже закоренелые циники, которые хорохорятся перед лицом смерти. Рано или поздно все умирают.
   Дуглас помнил, как заворачивал тела в простыни. Он никогда не пользовался мусорными пакетами. Не потому, что это могло оскорбить умерших, это оскорбляло его самого. Ведь он имел дело не с мусором и даже не с трупами, а с каким-то переходным состоянием бинарного мира, жизнь-смерть, ноль-единица. Мёртвая Миа сидела в его автомобиле и смотрела прямо вперёд остекленевшими глазами. После этого взгляда он закрывал лица всем женщинам. Не хотел, чтобы они знали, куда он их везёт. Иногда Дуглас и сам не знал, куда едет, как будто и его самого везли в машине с тряпкой на лице.
   - Ты никогда раньше не приглашал меня к себе, - это голос Кристины в его голове. Очень довольный голос, хотя она и пыталась это скрыть.
   - Тебя не мутит от вида крови? - это голос матери, когда он порезал правую руку.
   - Если вас мутит от вида крови, вам следовало выбрать другую профессию, - а это уже голос доктора Львовски, которая вела их на первое занятие в морг.
   Кровь есть кровь, в ней нет ничего отвратительного. Отвратительно только то, что человек никогда н верит до конца в то, что внутри у него действительно кровь и мясо. Каждый точно знает, что сердце гоняет кровь по венам, что пища переваривается в желудке, но это знание сугубо теоретическое, в это веришь, но всё равно не бываешь готов к тому, чтобы впервые увидеть внутренности человека. На занятиях в морге некоторым становилось плохо, кого-то тошнило. Дуглас этого не понимал. Мясо есть мясо, а роза - это роза, если верить Гертруде Стайн.
   Если бы у него были какие-то пробелы в памяти, было бы легче. Если бы Дуглас мог сказать, я не помню, что делал сегодня днём, он хотя бы мог точно отсчитывать время, которое выпало из памяти. Дуглас называл происходящее не пробелами, а провалами, как будто бы в выпавшие часы вообще ничего не происходило. Вот было раннее утро, он брился перед зеркалом, а потом вдруг обнаруживал, что сидит за столиком в кафе "Семь слив". Всё чаще он задумывался над тем, кто больше нуждается в помощи, он или Петра.
   Ники в интернете давно потеряли свою актуальность после того, как каждый аккаунт получил привязку к реальному имени и номеру телефона. А вот в Хорнете реальные имена были не в ходу, не было даже поля "имя" или "фамилия", так что Дуглас общался с человеком, подписывающемся как "К". Судя по разным орфографическим ошибкам, речь могла идти скорее о группе людей. Что в принципе вполне логично, когда речь идёт о наркотиках. Переписка была лаконичной:
   Дуглас: Натрамин 150мг, 21.
   К: Номер счёта 9997877890xxxh12. Стоимость будет вычтена из перевода, считать по коэффициенту 0,25.
   Дуглас прикинул, надо ли говорить "спасибо". Решил, что это будет излишне.
   Его никто не уведомлял о сроках, не присылал уведомления об отправке, ты или доверял своему агенту, или нет Многие люди называли Хорнет сетью Шрёдингера, она одновременно существовала и не существовала. Попробуйте выбросить свой компьютер и мобильный телефон, удалите данные из облаков, отключитесь от интернета. Вы уверены, что всё ещё существуете? Именно по такому принципу и существовал Хорнет, данные хранились ровно столько, сколько были необходимы. Потом провал, вроде тех, что мучили Дугласа.
   Дуглас вспомнил, как в раннем детстве любил надувать мыльные пузыри. Они выходили у него большие и радужные, несколько секунд абсолютного счастья, а потом по натянутой поверхности пузырей шла рябь, перламутровые цвета становились сначала кофейными, потом чёрно-белыми, мыльная плёнка истощалась и бац, пузырь лопался. Ценность любой информации была сродни мыльным пузырям, успей увидеть всё в цвете. Дуглас успел сделать и оплатить заказ раньше, чем контейнер "Вечеринка29" перестал существовать. Теперь оставалось только надеяться на главный признак Хорнета, "не наеби своего ближнего". Каждый раз, когда Дуглас его слышал, он морщился, как от зубной боли. В мире столько грязи, зачем тащить её ещё и в приватную сеть.
   Он сидел в гостиной с выключенным планшетом в руках, с закрытым ежедневником, лежащим на коленях. Взгляд Дугласа был расфокусирован, он смутно видел очертания окна, солнечный свет, который пробивался сквозь щель между шторами, красное пятно ковра на полу. Там, на расплывчатом красном пятне что-то ярко поблескивало, Дуглас несколько раз моргнул и посмотрел на ковёр. Он увидел крошечную сверкающую точку и подумал, что это может быть серьга Кристины. Дуглас встал со стула, подошёл к ковру, наклонился, чтобы поднять серьгу, и застыл с протянутой рукой. В солнечном свете на ковре блестела не серьга, а крошечный шарик гидрогеля.
   Дуглас с трудом оторвал взгляд от ковра, рассеяно посмотрел в окно, несколько раз мигнул от яркого света. Снова посмотрел на ковёр, в первый момент не увидел прозрачный шарик и мысленно расслабился. А через секунду глаза невольно сами нашли блестящий шарик. Дуглас нагнулся, поднял его и покрутил в пальцах. Он не знал, что и думать. Ковёр был новым, он помнил, как снял с него наклейку и расстелил рядом с окном. Мало ли на свете ковров, на которые кто-то рассыпал пакетик гидрогеля? В магазине ковёр не был герметично запакован, так что в этом нет ничего особенного. Дуглас ещё раз посмотрел на ковёр, заметил периферийным зрением ослепительный серп света. Ему не хотелось в это верить, но он знал, что это был ковёр из его детства. Дуглас выбросил шарик гидрогеля и вышел из гостиной.
   Вечером ему пришёл заказ, большая коробка сигарет, которую почта давно считала потерянной. Все сигареты были на месте, а между двумя блоками оказался спрятан маленький блокнот на пружинке. К каждой его странице была степлером прикреплена таблетка в маленьком прозрачном пакетике. Всего двадцать одна таблетка, как противозачаточные. Дуглас подумал, что в каком-то смысле эта штука и может быть противозачаточным. NTT22 вызывал спутанность сознания, головную боль, иногда недержание мочи, очень редко наоборот, невозможность опустошить мочевой пузырь. Некоторые жаловались на сухость во рту и похмелье "как в мой первый грёбанный раз". И всё это было совершенно несущественно, потому что Нартамин давал то, что искупало все побочные эффекты. Он блокировал страх и отпускал разум в свободное плавание.
  
   18.
   Петре часто было страшно. Она не боялась чего-то конкретного вроде темноты или чудовищ, страх был бесконтрольным и распространялся только на обычную, будничную жизнь. Она боялась перейти дорогу на красный свет, боялась опоздать на занятия, боялась достать маркер из сумочки и написать что-то на стене. Страх сделать что-то не так отравлял жизнь и лишал множества удовольствий. Петра никогда не курила, потому что боялась умереть от рака лёгких, никогда не играла в видеоигры, потому что боялась игрозависимости. Как будто страх спеленал её по рукам и ногам, ограждая не только от опасностей, но и от самой жизни. Петре часто хотелось переступить какую-то черту, сделать что-то, что заставит ей почувствовать себя действительно живой, но она тут же думала, что начинать надо было раньше, а теперь уже поздно, если она сделает какой-то неправильный поступок, её сразу же схватят за руку. Новичкам везёт только в карты.
   - У меня ничего не получится, - говорила она накануне Дугласу, - У меня никогда ничего не получалось.
   - У тебя получилось угнать самолёт, - говорил Дуглас. Петра смотрела на него с раздражением.
   - Это не то. Разве ты не понимаешь? Это не то. Я хочу чего-то настоящего. Действительно настоящего. Только мне страшно. Страшно и больно.
   Боль никогда не стихала, существовала где-то на грани сознания. Даже во сне, даже когда было очень хорошо. Во время секса Петра испытывала всю положенную гамму чувств, но одновременно смотрела на себя откуда-то сверху, равнодушно и хладнокровно оценивала то, что она делает, что чувствует, что должна чувствовать. Одно время тётя Ирма была довольно религиозна, говорила с Петрой о боге, который пристально следит за нами, знает каждый поступок, каждую мысль, знает даже то, что ты ещё только собираешься подумать. Потом Петра выросла и прочитала у Ницше, что бог умер. А потом стала ещё старше и поняла, что бог на самом деле всегда был у неё внутри, потому что только она знает все свои даже самые потаённые мысли, следит за своими поступками, наказывает и награждает. Петра возненавидела этого всезнающего бога.
   - Я хочу перестать бояться, - говорила Петра. И бесилась, когда слышала в ответ "перестань бояться". Как будто это зависело от неё.
   Ей нравились кухонные ножи Дугласа. Яркие рукояти и подчёркнуто строгие клинки, ни один нож не похож на другой. Такие острые лезвия, что, казалось, можно порезаться от одного взгляда. Петра представляла, как Дуглас режет сладкий перец, как крошит чеснок, зелень петрушки, и думала, интересно, каково будет таким ножом перерезать себе вены. Такие красивые ножи достойны того, чтобы искупаться в крови. На лезвия выгравировано название производителя и логотип, треугольник, вставленный в другой треугольник.
   Вчера они долго говорили с Дугласом. Он пил кофе и всё повторял, что слишком много кофеина рано или поздно его убьёт. Потом он курил и смотрел на Петру сквозь облако белого дыма, но почему-то ничего не говорил про никотин. А Петра всё рассказывала и рассказывала, она и представить себе не могла, что может так долго говорить. Ни один врач никогда не добивался от неё такой откровенности. Петра вспомнила своего последнего психотерапевта, милую пожилую даму по фамилии то ли Шмит, то ли Шминке. Каждую встречу она начинала с того, что придвигала своё кресло как можно ближе к креслу Петры, как будто не могла сделать этого заранее. Каждую встречу она повторяла "чтобы лучше вас слушать". Петре казалось, что она проделывает это со всеми пациентами, чтобы каждый думал, будто бы слушать лучше хотят именно его.
   Каждый раз перед посещением психотерапевта Петра спрашивала себя, с чего стоит начать разговор? С чего вообще начинают разговоры у врача по мозгам?
   - Я хочу покончить с собой, - мысленно говорила Петра.
   Нет, как-то слишком прямо.
   - Я не хочу жить.
   Тоже слишком прямолинейно.
   - Я устала.
   Банально и глупо. Как ни начинай, всё прозвучит слишком глупо, всегда остаётся какой-то привкус наигранности. Петра боялась, что врач однажды скажет, будто бы она просто притворяется больной. Скажет, чтобы она не тратила кнр время, которое можно посвятить настоящим пациентом.
   С Дугласом ей не понадобилось ломать голову, с чего же начать. Как абсурдно это ни звучало, но именно рядом с ним она чувствовала себя действительно настоящей.
   - Хочешь есть? - спросил Дуглас.
   - Хочу, - сказала Петра.
   Потом они просто пили какао и говорили так, как говорят только очень старые знакомые. Никаких прелюдий и правильно выстроенных диалогов.
  
   19.
   Надин очень любила минеральную воду с клюквой. Литрами её пила, так что Дуглас покупал её сразу ящиками. Он смотрел, как Надин пьёт розовую воду из высокого хрустального стакана, и думал, что Ян Вермеер тратил свой талант не на те сюжеты. Все его женщины были красивыми, но в Надин было что-то, делающее её не просто красивой, запоминающейся. Взглянув на неё один раз, человеку хотелось посмотреть снова, чтобы убедиться в том, что его не обманули глаза, что лицо этой женщины было светлым и живым, как будто озарено изнутри мягким розовым светом.
   Надин никогда не говорила "дай мне воды" или "купи мне эту вещь". Она вообще редко говорила прямо, предпочитая, чтобы Дуглас или кто-то другой угадывал её желания. Это было бы в тягость, но она каждый раз так искренне радовалась, когда её невысказанная просьба исполнялась, что это искупало любые неудобства в общении. Дуглас любил её радовать, любил делать то, что хотелось ей. Ему было хорошо с ней, пожалуй, так хорошо, как не было ни с кем. Она была намного моложе его, но с ней всегда было интересно. Надин называла саму себя старомодной, что было не далеко от правды: они любили одну и ту же музыку, одни и те же фильмы.
   Поэтому Дуглас не понимал, как так получилось, что в его руке оказался ящик с минеральной водой. Двенадцать стеклянных бутылок по полтора литра, во всех плескалась розовая минеральная вода. Даже сейчас его руки помнили его тяжесть. Сначала ящик оттягивал руку, острый край, за который он его держал, впивался в пальцы, Дуглас знал, что потом и на пальцах, и на ладонях останутся красные полосы. Потом он поднял его вверх, мышцы напряглись, замахнулся, в верхней точке ящик стал почти вдвое тяжелее и полетел вниз так быстро, что едва не выбил руку из плеча.
   Удар.
   Надин не успела закричать. Её лицо оставалось лицом всего одну долю секунды, а потом превратилось в кровавую маску.
   Ещё удар.
   Голова расплющилась с глухим чмокающим звуком.
   Ещё удар. Руку Дугласа пронзило как электричеством от локтя до запястья, ящик едва не выскользнул из пальцев, но он снова поднял его и обрушил на Надин. Удар.
   Надин исчезла, вместо неё на полу лежала груда мяса, завёрнутая в окровавленную тряпку. Кровь почему-то не попала на ноги, так что ноги в колготках казались совсем чужими, будто приставленными от другой женщины. Красные лаковые туфли на шпильках, когда-то очень яркие, почти вульгарные, а сейчас совсем поблекшие на фоне разлитой крови. По полу раскатились красные бусины от лопнувшего ожерелья. Дугласу снова пришло в голову, что капли крови похожи на бисер.
   - Зачем? - спросил он вслух и выронил ящик.
   Дуглас опустился на колени. Хотел коснуться губ Надин, но губ не было, зубы превратились в костяные осколки. Одна прядь волос не была забрызгана кровью, и шелковый локон обвился вокруг его пальца. Дуглас осторожно достал из ящика бутылку воды, открутил крышку и сделал глоток. Вода оказалась слишком тёплой и слишком сладкой. Его замутило.
   - Зачем? - снова спросил Дуглас и вдруг понял, что здесь нет ни Надин, ни мяса, ни окровавленного ящика с минералкой, а говорит он вслух, и довольно громко. Клаус, всегда уверенный в том, что обращаются к нему, снова начал рассказывать про то, как нашёл идеальную страховую программу для всей семьи. Мирт озабоченно посмотрел на Дугласа.
   - Вы в норме?
   Дуглас постарался улыбнуться и молча ему кивнул. В последнее время они оба избрали для себя идеальную стратегию. Если всё время находишься под словесным обстрелом Клауса, старайся не раскрывать лишний раз рот. Любое сказанное тобою слово может стать триггером для очередного монолога.
   Перед лицом Дугласа парил образ Надин, её мягкие руки, пухлые плечи. Надин не была толстой, но к своим тридцати годам сохранила какую-то детскую пухлость при хрупких пальцах и тонкой талии. Дуглас любил её обнимать. Он любил её слушать. У него не было мотива её убивать. Зачем он её убил?
   - Я не убийца, - сказал Дуглас и осёкся, испугался, что снова произнёс это вслух. Он быстро посмотрел на коллег, Клаус всё ещё рассказывал про свою удивительную страховку, Мирт молча перебирал свои записи. В голове снова пульсировала дымка, обещающая перетечь в тошноту, и, возможно, в обморок. Дуглас закрыл глаза, - Я никого не убивал. Зачем мне было её убивать?
   Он вдруг вспомнил, как добрая Пэм вчера ворковала над ним, как кормила печеньем и гладила по руке.
   - Всё хорошо, доктор Харрис. Всё в порядке.
   Дугласу было нужно, чтобы кто-нибудь ещё раз это сказал.
  
   20.
   Вести сегодня машину было бы самоубийством. Дуглас шёл пешком, смотрел, как постепенно сгущаются сумерки, как в домах одно за другим зажигаются окна. Он видел семьи, которые садились ужинать, видел вывески, на которых начинали плясать неоновые надписи: "Стейк-хаус", "Бар Королевский геккон", "Живая музыка". По дороге текла вереница огней, все спешили домой с работы. Дуглас шёл очень неторопливо, считал шаги, вспоминал, каким бесконечным был сегодняшний день, как будто в нём уложилась сразу целая неделя.
   По дороге он запустил соединение к Хорнету и тут же увидел, что ему пришло сообщение. Никакого текста, только координаты. Дуглас открыл навигатор и увидел, что это кафе "Лагуна" в двух кварталах от того места, где он находился. Он свернул на указанную улицу и направился в сторону кафе, стараясь идти в спокойном темпе.
   В "Лагуне" было тихо и сумрачно, от деревянных панелей на стенах и потолке пахло сосновой смолой. Дуглас заказал чашку кофе, в очередной раз выругал себя за то, что пьёт слишком кофеина. Он хотел спросить, можно ли здесь курить, но официантка сама принесла ему пепельницу. Дуглас выкурил одну за другой пару сигарет, почитал новости, с трудом допил дрянной кофе и попросил счёт. Он поискал глазами, где может быть туалет, увидел табличку над лестницей и стрелку вниз. В подвале оказалась только одна кабинка, дверь у неё закрывалась неплотно, так что Дугласу пришлось её придерживать. Он быстро провёл рукой за бачком и почти сразу нащупал небольшой пакетик с Тизаном. Тизан подавлял действие Нартамина, не выводил целиком, но позволял сохранить ясное сознание на следующий день. Люди, которые принимали Нартамин по несколько лет, говорили, что без Тизана жизнь бы очень быстро превратилась в ад.
   Вчера Дуглас долго говорил с Петрой и никак не мог заставить себя сказать ей прямо, что хочет предложить наркотики. Когда он об этом думал, то признавал, что, стремясь помочь ей, он больше самовлюблённый эгоист, чем добрый самаритянин. Дуглас просто хотел знать, сможет ли он справиться с задачкой лучше, чем предыдущие врачи Петры. Возможно ли вообще вылечить человека от нежелания жить? У Дугласа не было особенных амбиций или комплекса бога, Петра была для него только хорошей возможностью оценить самого себя.
   Из кафе он шёл очень медленно, смотрел сначала под ноги, потом на ярко освещённые окна. Окна, завешенные плотными шторами, окна, где на подоконнике стоит столько цветов, что свет из комнаты кажется совсем зелёным. Ярко фиолетовое окно под самой крышей, интересно, что же там происходит. Окно-аквариум у рыбного ресторана. Окно фастфуда, из которого наполовину высовывается смеющийся продавец в поварском колпаке. И окно небольшой кофейни, за столиком сидят двое, молодой мужчина и очаровательная женщина с копной рыжих кудряшек. Дуглас сначала прошёл мимо, потом медленно оглянулся и сделал шаг назад.
   - Кристина?
   Нет, не Кристина, только очень похожая на неё женщина. Не такая шикарная, не такая стильная, совсем другое выражение лица, но это её глаза, её линия губ. Дуглас с усилием заставил себя не смотреть в окно и идти дальше, не думать о Кристине, не думать о Надин. Ведь он уже встречал их в толпе, видел во встреченных женщинах, узнавал и ошибался, ощущал мгновенный укол ужаса, иногда приступ паники. Так похожи. Такие знакомые.
   Он снова почувствовал, как щёку обожгла сильная боль, Миа дала ему пощёчину. Как же больно, пожалуйста, не бей меня, и вот он уже такой жалкий, он умоляет её, сначала мысленно, а потом вслух. Почему так больно? Почему её ладонь такая твёрдая и острая, как будто... как будто.
   И тут вдруг Дуглас вспомнил, что Миа ударила его не рукой.
   - Я поэтому убил её?
   - Я никого не убивал.
   - Я ведь не убийца.
   - Зачем я её убил?
   Дуглас пошатнулся и схватился за фонарный столб, чтобы не упасть. Фонарь был неисправен и мигал, так что пятно света появлялось и исчезало, как фотовспышка. Оранжевый свет ярко выделял его лицо, но глаза оставались в тени, два тёмных провала под густыми светлыми бровями. У него кружилась голова, слишком быстро билось сердце и казалось, что свет пульсирует вместе с ним. На секунду Дуглас закрыл глаза и тут же увидел тело Кристины, лежащее на его столе, кровь стекала и стекала вниз, на полу блестели две глянцевые лужицы.
   - Вы в порядке? - окликнули его. Дуглас поднял глаза и увидел сначала мужчину из кафе, а потом и Не-Кристину, которая стояла рядом с ним. Сейчас Дугласу удалось как следует её рассмотреть, и он понял, что это совсем не Кристина, просто женщина её возраста и, пожалуй, типажа. Ему стало легче.
   - Всё хорошо. Немного закружилась голова, но я в порядке.
   - Вызвать вам такси?
   За всё то время, что Дуглас не мог водить машину, ему ни разу не приходила в голову такая простая мысль, как такси. Он с благодарностью посмотрел на Не-Кристину и её спутника.
   - Спасибо, это было бы чудесно.
   В такси он задремал и не сразу понял, как успел так быстро добраться домой. Петра снова встретила его, сидя в кресле.
   - Хочешь есть?
   - Да.
  
   21.
   Три стены в гостиной были заняты книжными шкафами. Дуглас увидел, что на одной стеклянной дверце был отпечаток от ладони и начал методично его оттирать. Смахнул пыль на открытых полках, осторожно протёр каждую статуэтку на каминной полке. Снова вернулся к шкафу и вытащил томик Конан Дойля, пролистал несколько страниц и вернул на место. С детства знакомые приключения профессора Челленджера и того журналиста, как же его звали... Мэлоуна. Дуглас вспомнил, что книгу начал ему читать отец перед сном, а уже ночью, когда все уснули, он взял книгу и читал до самого утра.
   Сейчас тоже все уснули, Петра спала в его спальне, а он выскользнул из её рук и отправился сюда. Дугласу надо было срочно занять руки и голову каким-то делом, чтобы не сойти с ума. Он давно не спал, ничего не ел кроме бутербродов, которое теперь ему приносила Пэм, решившая всерьёз о нём позаботиться. Вечером он снова варил какао для Петры, но пил ли его сам? Кажется, Петра что-то ела, не зря же он каждый раз её спрашивал, хочет ли она есть. Но ел ли он сам? Дуглас никак не мог вспомнить. Он ещё раз протёр все глянцевые поверхности в гостиной и пошёл на кухню.
   В морозилке лежала одинокая пачка блинчиков. Она была закрыта и запечатана, Дугласу пришлось взять нож, чтобы разрезать картон. Он вспомнил, что с утра уже ел блинчики, вспомнил свою недавнюю мысль, что Паула забила всю морозилку своими любимыми блинчиками. Значит, это была последняя упаковка. Он смял коробку и открыл дверцу шкафчика под раковиной, чтобы её выбросить. Рука на секунду замерла над ведром. Коробка была очень маленькой, всего на три блинчика и утром он уже выбрасывал одну такую коробку. Только сейчас в ведре её не было. Петра выбросила мусор и заодно сходила в супермаркет, чтобы купить себе прокладки?
   - Почему ты не спишь? - спросила Петра. Дуглас вздрогнул. Петра стояла на полу босыми ногами, в трусиках и его рубашке, расстёгнутой на груди.
   Дуглас задвинул шкафчик и облокотился на стол. Достал сигарету, долго мял в руках, закурил. Петра взяла стул и села рядом с ним.
   - Можно?
   Он молча вытащил ещё одну сигарету, протянул ей, щёлкнул зажигалкой. Петра затянулась и тут же сильно закашлялась, выругалась сквозь зубы и швырнула ещё тлеющую сигарету в раковину.
   - Извини, дурацкая была идея. Я ведь не курю.
   - Виски будешь?
   Петра помотала головой, Дуглас заметил, что она снова искусала губы до крови.
   - Подожди секунду.
   Он быстро прошёл в кабинет, открыл ящик и достал оттуда стирательную резинку, перевязанную красной бумажной полоской. Резинка была совсем новой, но он всё равно отнёс её в ванную комнату и вымыл с мылом. Насухо вытертую стирательную резинку он вложил в руку Петре.
   - Держи.
   Она подняла на него глаза.
   - Что это?
   - Будешь кусать её, когда снова захочешь кусать губы.
   Петра улыбнулась.
   - Как щенок?
   - Как щенок, - сказал Дуглас, секунду подумал и нехотя добавил:
   - У меня тут ещё кое-что есть. Не то чтобы патентованное лекарство, но интересная штука.
   - Какая-то наркота?
   - Эта штука слабее тех препаратов, что ты уже принимала. Её просто не зарегистрировали в списке допустимых лекарств.
   - Давай.
   - Что?
   - Давай, - повторила Петра. Дуглас такого не ожидал. Он сходил в комнату, достал блокнот из кармана пиджака и оторвал страницу с таблеткой.
   - В Хорнете купил?
   - Да.
   Петра переминалась с ноги на ногу, после тёплого дерева кафельная плитка была довольно холодной. Дуглас едва удержался от того, чтобы предложить ей надеть носки. Он мысленно усмехнулся. Странная была бы забота о здоровье, прими Нартамин, но не забудь надеть носки. Он вложил жёлтую таблетку в раскрытую ладонь Петры. Налил стакан воды.
   - Запей.
   Петра положила таблетку в рот, и, глядя на него в упор, выпила половину стакана воды.
   - Тебе лучше прилечь, - сказал Дуглас. - В первые полчаса организм будет только приспосабливаться. Потом станет легче.
   - Не станет, - сказала Петра. Она допила воду и поставила стакан на барную стойку.
   Дуглас отвёл её в постель, уложил и сел рядом с кроватью. Он и сам не знал, чего ожидать, отзывы на Нартамин были самыми разными. Тизан в кармане немного его успокаивал, если что-то пойдёт не так, он сможет быстро это прекратить.
   Через полчаса ничего не произошло. Через час Петра просто сидела в постели, обняв колени руками и рассказывала ему о своей первой работе. Дуглас напряжённо следил за её дыханием, тембром речи, зрачками, но не видел ничего, что было бы отклонением от нормы. Нартамин или не действовал, или действовал как-то не так. Наконец, Петра похлопала его по плечу.
   - Ты спать не собираешься?
   - Спи. Я не могу тебя так оставить, действие может быть сильно отложенным.
   Петра усмехнулась.
   - Какой ты заботливый, - Она легла на бок, подтянула колени к груди и положила руку поверх одеяла, - Ничего со мной не случится. По крайней мере здесь.
  
   22.
   Дуглас перелистнул страницы блокнота. Двадцать страниц, двадцать таблеток. Он читал про людей, на которых не действовал Нартамин, что ж, это объясняет, почему Петре не помогло медикаментозное лечение. Наркотики не для всех, звучит как лозунг для молодёжного движения. Конечно можно попробовать увеличить дозу, но тогда Тизан уже не поможет. В этом случае Петру придётся везти в больницу, а дальше откроются врата ада: полиция, взрыв на заправке, воздушный терроризм и что там ещё Петра успела натворить. Если он отвезёт её в больницу, поднимется волна такой силы, что Петра не устоит. О себе Дуглас не думал. Он никого не убивал, с чего бы полиции им интересоваться?
   На память снова пришла Кристина. Она была хорошей, не идеальной, даже не особенной, просто хорошей. Он помнил её запах, помнил, как она стонала ему в рот, когда он целовал её, и его рука медленно скользила по её спине. Он помнил её голос, помнил, что, когда она произносила "р", звук всегда слегка подскакивал, так что речь казалась звонкой, как ручеёк. Какой был смысл в том, что она сначала превратилась в груду мяса, а потом сгорела и стала пеплом?
   Он вспомнил сначала профессора Челленджера, а потом и самого Конан Дойла с его Шерлоком Холмсом. "Если исключить всё невозможное, то, что останется, и будет правдой, какой бы невероятной она ни казалась". Так зачем он убил Кристину?
   - Я не убивал, - пробормотал Дуглас. Ему потребовалось большое усилие, чтобы не начать говорить громче, но Петра спала, а Дугласу не хотелось её будить. - Я же не убийца. Не психопат.
   Он сидел здесь, в гостиной, на столе лежало мёртвое тело Кристины, кровь текла и текла на пол. Кристина была мясом, и все они были мясом, жизнь была шлюхой на одну ночь, она покидала их, когда наступал рассвет. Дуглас выругал себя за то, что сказал "шлюха" и ещё раз за то, что повторил это. Тот, кто не контролирует свой язык, не контролирует свою жизнь, этот урок он выучил очень хорошо.
   - Зачем я убил Надин? - мысленно спросил Дуглас и всё перекрыл новый, более волнующий вопрос: - Зачем Миа ударила меня?
   Тела он отвозил на машине далеко за город, по той же дороге, что вела к аэропорту, мимо щита с надписью "Ведётся строительство", мимо недостроенного торгового центра с надписью "Скоро открытие". Он помнил какой-то лес с низкорослыми соснами, рыжие стволы, рыжие иголки, сам лес будто покрыт слоем ржавчины. Что было дальше? Что он делал с мясом? Что он делал с телами?
   Дуглас обхватил голову обеими руками. Ему было больно, мелькнула даже мысль, что Петра каким-то образом заразила его своей болью. Он чувствовал давление во всём теле, то самое давление, о котором говорила Петра, не как на дне океана, а как в космосе, давящая пустота, абсурдная метафора, но ощущается именно так, и лёгкие как будто наполнены битым стеклом, так вот почему Петра так кашляет.
   Он судорожно схватил блокнот и вырвал оттуда два листка, положил на ладонь две таблетки. Налил стакан воды. Положил таблетки в рот. Сделал большой глоток. Проглотил.
  
   23.
   Петра открыла глаза. Она хотела увидеть Дугласа, но его не было рядом. На прикроватном столике светились часы Омега "Марс-Арес". Петра завернулась в одеяло и прошла на кухню.
   Раннее утро. Солнечный свет разбивался на тысячи бликов о стоящий на столе хрустальный кувшин. В воздухе пахло корицей, хотя у Дугласа не было выпечки, и кофе, хотя Петра не заваривала кофе. Запах как будто въелся в стены и потолок, он был частью кухни, как часы со светящимся циферблатом были частью руки Дугласа. Почему он не взял их с собой?
   Петра закашлялась, налила стакан воды из-под крана, выпила. Она вспомнила, как Дуглас дал ей таблетки MT22, каким обеспокоенным было его лицо, хотя он пытался это скрыть. А что бы было, если бы таблетки на неё действительно подействовали? Как бы на это отреагировал её мозг?
   Она села на стул и завернулась в одеяло. Кухня сияла чистотой, как и всё в доме. Начищенная медная посуда, совсем как в одном баре с открытой кухней, куда они ходили с Мартином. На стене репродукция голландского натюрморта, заботливо закрытая стеклом от жира. В ящике стола лежал набор столовых приборов, которые можно было мыть в посудомоечной машине, и ещё один, с костяными ручками, который надо мыть только руками. Крошечные кофейные чашечки, точно такие же были у её тёти Ирмы, она говорила, что чашки стоят целое состояние. Тяжёлая кружка из закалённого стекла, из которой Дуглас пил какао. Петра поднесла кружку ко рту, приложила к губам, плотно прижала, так что почувствовала твёрдое стекло собственными зубами. Запах какао остался, даже когда кружка была тщательно вымыта.
   Петра вспомнила присказку, которую часто говорила её мать, к месту и не к месту. Пожалуй, чаще не к месту, потому что Петра только сейчас поняла, что же мать имела в виду. Можно вдребезги разбить вазу, но запах роз останется навсегда. Пожалуй, звучит слегка напыщенно, даже пафосно, но запах роз действительно никуда не исчезает. Как сказал бы Дуглас, Гертруда Стейн и Шекспир были правы, потому что роза есть роза, хоть розой назови её, хоть нет. Здесь роза всегда будет пахнуть розой, а кружка будет пахнуть какао и никакие наркотики тут не помогут, даже если скупить весь Хорнет.
   Петра уронила голову на руки и заплакала, потому что тело снова сдавливало со всех сторон, за спиной плескалась чернота, а боль была целым морем, которое ей никак не переплыть. Иногда утопающему в бурных волнах требуется спасательный круг, а иногда просто камень, привязанный к ногам. Петра думала, что быстро утонуть это милосерднее, чем бесконечно барахтаться в борьбе за каждый вдох.
  
   24.
   Море всегда пугало Дугласа. Любая стихия, неподвластная и неконтролируемая человеком, вызывала у него неуютное ощущение, но только море вызывало настоящий страх. Дуглас знал, что волны подчиняются тем же законам физики, что и всё на планете, но видел только ревущую массу воды, которая в бешенстве готова была снести всё на своём пути. Когда он видел волны, у него начинала болеть голова, даже если это было просто по телевизору. А сейчас он сам свернул в сторону маяка, да ещё и на газ нажал, чтобы ехать быстрее, чтобы обогнать грозу.
   Грозу? Почему ему пришла в голову мысль о грозе? Небо было серым и затянутым облаками, но не было ни туч, ни раскатов грома. В груди не было томительного ощущения, в воздухе не чувствовалось электричество. Грозы не было, и всё же он думал о том, что скоро увидит вспышки молний. Он припарковался рядом с маяком, вышел из машины, обошёл её спереди и встал, опершись о капот. Долго смотрел в серое небо. Как же тихо. Воздух как будто сгустился. Дугласу казалось, что он видит собственное дыхание, едва заметную вибрацию в студенистой массе воздуха. Дышать было немного трудно.
   Он почувствовал... нет, не напряжение, скорее, предвкушение напряжения. Мышцы живота заныли, а потом там будто образовался провал, сердце гулко застучало в ушах и сильно захотелось пить. И снова не то, Дуглас досадливо мотнул головой, нет, это не жажда, это то самое странное, тягучее ощущение родом из детства, когда вот-вот откроется какая-то истина, какое-то знание, ещё одна деталь мозаики встанет на место и ты, наконец, увидишь всё таким, какое оно есть на самом деле. И тут налетел ветер.
   Ветер был беззвучным, сильным и обволакивающим, словно бы он ещё приноравливался, откуда лучше задуть. Дуглас выпрямился и подставил лицо ветру. Он откинул голову и остро ощутил свою шею, пульсирующие вены на шее, кожу, мышцы, горло, кадык. Ему почудилось, что он слышит, как внутри него течёт кровь. Ветер налетал со всех сторон, рубашка то прилипала к телу, то трепетала, грозясь порваться. Дуглас чувствовал ткань, холодную как шёлк и жёсткую, как мешковина. Он чувствовал, как волоски на руках встают дыбом и упираются в ткань рукавов, как будто каждый волосок стал открытым нервом. Боли не было, только всё возрастающее напряжение и гудение в голове.
   Запахи собирались вокруг него. Мокрая кирпичная стена, мокрый мох, мокрая земля, птичий помёт и перья, рыба и водоросли, и всё перекрывающий запах солёной воды. Дуглас старался с каждым выдохом вытолкнуть из лёгких все запахи, а с каждым вдохом втянуть их в себя и прочувствовать каждый по отдельности. Он подумал, что выдох - это смерть, а вдох жизнь, и что дыхание вроде ножа, балансирующего на краю ладони, всегда в шаге от смерти. Лицо его было мокрым, и он не знал, что это, слёзы, пот или морская вода.
   Тропинка от маяка была вымощена позеленевшими камнями и вела к самому краю обрыва. Камни были скользкими от воды и размокшего мха. Дуглас дошёл до конца тропинки и остановился, глядя вниз, на беснующиеся волны. Когда Дуглас проезжал мимо маяка на машине, ему казалось, что крутой берег от силы метров десять, но сейчас он видел, что маяк стоит на невообразимой круче, может быть, метров тридцать, даже пятьдесят. Волны бились и скручивались внизу, выбрасывали вверх пенные щупальца. У Дугласа начинала болеть голова, но он заставил себя всматриваться в бурный морской танец и понял, что голова болит так, как всегда болела от разглядывания волшебных картинок, когда узор складывался, только если скосить глаза к носу, а потом медленно отводить картинку от лица. Рисунок был неправильным, и волны тоже были неправильными. Дуглас не мог объяснить, что именно в них было не так. Ощущение неправильности было сродни тому, что он испытал бы, увидев, как камень, брошенный на землю, взмыл в небо. Волны бились о камни, задувал бешеный ветер, но вместо парного танца у них получался какой-то бешеный марш в двух разных ритмах. Дуглас всем телом одновременно слышал оба ритма, и это вызывало тупую боль где-то в середине лба, между глазами.
   Солнце скрылось за тучами ещё когда он был в машине. Дуглас посмотрел на часы, девять... Девять чего? Утра или вечера? Он с ужасом понял, что не знает этого. Что он сегодня делал? Как он сюда попал? Во сколько он встал? Был ли он сегодня в клинике? Девять... девять часов чего-то.
   Волны поднимались и опускались, и тут Дуглас заметил нечто, что заставило его забыть о времени. Волны накатывали с моря, но и с берега время от времени поднималась волна, добивала почти до маяка и неслась обратно, сталкивалась со встречной волной, сбивала её гребень и тащила вперёд, от берега. Он проследил несколько обратных волн и тут понял, что стоит только смотреть в этом направлении, как все волны идут от берега, каждый пенный гребень устремляется в открытое море, будто рождаясь от скалы с маяком. Но как только его взгляд следовал от моря к берегу, как волны начинали с рёвом нестись к маяку.
   К запахам добавился запах горящей древесины, совсем неуловимый, то ли от костра, то ли от прелого тростника, если только тот может так пахнуть. Через секунду Дуглас понял, что пахнет не тростник, а жжёный сахар, и пахнет не море, пахнет он сам, его одежда и кожа буквально источали этот запах. Он сделал глубокий вдох и запах исчез, и запахи мха и камня тоже исчезли, пропало всё береговое, земное, остался только всё усиливающийся запах морской воды. Дугласу казалось, что он всем телом чувствует волны, беснующиеся далеко внизу.
   А потом он увидел нечто, что его мозг сначала разгадал как вспышки молний, но так, как будто грозовая туча была в море. Волны подсвечивались электрическими вспышками, такими яркими, что оставляли серповидные следы на его сетчатке. Дуглас несколько раз моргнул, вспышки слегка потускнели, но не исчезли. Внизу билось море с электрическими волнами, очень яркими, перекрывающими друг друга и абсолютно неправильными. В те доли секунды, когда вспыхивали молнии, Дугласу чудилось, будто волны расчерчены сетками едва уловимых сверкающих нитей.
   Следующий порыв ветра налетел и ударил прямо в грудь. Дуглас пошатнулся, ему показалось, что лёгкие схлопнулись. Он глубоко вдохнул, потом ещё раз, почувствовал воздух, волоски в носу, ощутил, как работают мышцы дыхательного горла, как раскрываются лёгкие, как сердце перегоняет кровь. Тело, которое он обычно едва замечал, вдруг стало полностью его, ощущалось целиком, от ступней до затылка. Он больше не мог сказать, где находится его "я", потому что оно находилось повсюду, заполняло его тело, каждая клетка была им. Он чувствовал даже волосы и ногти, чувствовал каждый волосок на веках и только тут понял, для чего Петра выдирала свои волосы. Каждый волос был тонкой иглой, проводящей электричество вовнутрь, и он уже не мог выдержать этого напряжения. Дуглас схватил себя за бровь и выдернул несколько волосков. Порыв ветра тут же выхватил волоски из его пальцев.
   Теперь ветер задувал со всех сторон. Дуглас стоял и смотрел прямо перед собой, туда, где волны двигались, послушные направлению его взгляда. Выше и выше, сбивая друг друга, возносясь на немыслимую высоту, истончаясь кружевом и пеной в наивысшей точке и срываясь вниз, чёрные у основания и ослепительно белые наверху, волны, входящие одна в другую, но не смешивающиеся, потому что Дуглас видел границу каждой волны, а что не видел глазами, то чувствовал всем телом.
   С моря шла огромная волна, даже не волна, а стена воды, прямая, грозная, поднимающаяся всё выше и выше. Она неслась она прямо на скалу с маяком, гребень был подсвечен золотом, хотя солнца не было, наверху клубилась белая пена, похожая на дым. А над волной угрожающей короной поднималась ещё одна, уже не стена, будто само море встало на дыбы, и Дуглас уже не понимал, стоит ли он на ногах или лежит на спине. Вторая волна догнала первую и искромсала её, превратила в тысячи зазубренных лезвий, несущихся прямо на маяк. А от берега уже поднималась и росла новая волна, иссиня-чёрная, озарённая электрическими вспышками. Волны схлестнулись и подняли столб ревущей воды. Дугласа оглушило.
   Он сделал ещё шаг вперёд и оказался на самом краю. Сердце то колотилось как бешеное, то пропускало удары, и тогда Дуглас острее чувствовал в груди зудящую пустоту. Он замер, будто прирос к скользким камням, слился с берегом, с ураганным ветром. Слух полностью отключился, воцарилась полная тишина. Дуглас смотрел на кипящее море, электрические всполохи, летящую пену. В волнах не было ничего неправильного, неправильным было то, как он видел их прежде. Голова больше не болела.
   Новая волна была медленной. Она не поднималась и не увеличивалась в размерах, просто надвигалась на него с горизонта. Не на маяк, маяка больше не существовало, был только он и волна, приближающаяся к нему в полной тишине. Дуглас увидел, что волна светится изнутри, по ней разбегается золотая сетка, как будто удерживающая воду. Он закрыл глаза.
   Волна накрыла маяк сверху, обрушилась на Дугласа, но не сбила его с ног, не размолола, тонны воды, пронизанной электричеством, прошли сквозь его тело. Дуглас был не под водой, он был в воде, вода проходила сквозь него, он чувствовал её внутри своего тела, открывал глаза и видел, что стоит внутри волны, сдавливающей и дробящей камни, ломающей берег, жадной, чудовищно давящей. Но он стоял на ногах.
   Следующая волна завилась вокруг маяка спиралью, рассыпалась острыми осколками, взрезала камни, сдавила маяк. Дуглас почувствовал, как сквозь него проносятся обломки кирпичной стены, камни дробят друг друга, волны сталкиваются, поднимаются вверх, истончаются как лезвия, падают вниз, снова поднимаются, чтобы снова упасть. И ещё одна волна, высокая, до самого неба, чёрная снизу и розовая на вершине, Дуглас развёл руки в стороны и запрокинул лицо вверх, готовясь встретить волну. И она ударила, вошла в него, наэлектризовала тело, и сама наэлектризовалась от него, прошла насквозь и направилась дальше, сминая маяк, снимая слой травы и камня, обнажая каменистый берег. Дуглас вдруг увидел всё море целиком, всю его ширину и высоту, мощь, давление, тёмные глубины. Над морем поднялась новая вертикальная волна, а когда она докатилась до Дугласа, он просто шагнул вперёд.
   Все собственные ощущения притупились, Дуглас слился с морем. Он почувствовал, как проносится над берегом и летит дальше, накрывая прибрежные дома, дороги, ломая бетонные столбы, с корнем вырывая вековые деревья. Ему казалось, что он стал сокрушительной силой, для которой слишком тесно и на земле, и в небе. Громадная волна накрывала берег и Дуглас всем телом ощущал каждый корень каждого поваленного дерева, каждый вывернутый из земли камень, каждый оборванный провод. Волна мчалась вглубь материка, сметала на своём пути целые города. Дуглас чувствовал каждого человека, накрытого волной, каждого ребёнка, каждого старика, чувствовал простыни, ещё тёплые от человеческих тел, следы от чайных чашек, растёртую мяту в стаканах, отпечатки пальцев на барных стойках, исписанные стены подземных переходов, деревянные веранды, растрескавшиеся от солнца, дорожную пыль, пушок на детских щеках. Дуглас думал, вот что, должно быть, видит человек перед смертью, целую вереницу событий, которые быстро проносятся перед глазами, бесконечные следы прожитой жизни.
   А волна обогнула землю и вернулась в своё ложе, распласталась от берега до берега. Дуглас парил между небом и морем, жадно впитывая впечатления. Он не переставал быть собой, но, видел и ощущал несоизмеримо больше, чем прежде. Как будто язык, который когда-то был для него только набором звуков, в мгновение ока стал понятным и наполнился смыслом. Он снова чувствовал знакомую жажду, предвкушение чего-то невероятного, ожидание того, что способно перевернуть весь мир.
   Его взгляд простирался от морских глубин до морской пены, видел обломки маяка, мечущиеся во взбесившихся волнах. На губах высыхала морская соль, из глаз лились слёзы, стекающие не вниз, а вверх, через лоб к волосам. Больше не было ничего неправильного, всё казалось понятным и познаваемым. Где-то совсем рядом была дверь, открыв которую можно узнать ещё больше, увидеть самого себя, узнать, насколько просто то, что ещё недавно казалось таким сложным. У Дугласа вдруг резко заболело правое бедро, правую руку пронзила острая боль и это вернуло его в реальность. Он снова почувствовал, что обеими ногами стоит на твёрдой земле, а порывы ветра безуспешно пытаются сорвать с него рубашку.
   Далеко внизу в полной тишине бесновались волны, в небе сверкали молнии, но не было слышно раскатов грома. Дуглас подумал, что совсем лишился слуха, но в следующую секунду его накрыло новой волной, на этот раз волной звуков. Волны ревели, визжал ветер, наверху маяка грохотало что-то железное. Но небо на востоке уже расчистилось, у мрачных облаков загорались золотые кромки. Гроза заканчивалась.
   Дуглас развернулся и медленно пошёл от берега. В голове было совершенно пусто, тело казалось совсем лёгким. За его спиной море неохотно укладывалось в берега, согнутые ветром прибрежные деревья постепенно распрямлялись, а впереди колыхалось мокрое море жёлтого рапса.
  
   25.
   Две таблетки Тизана под язык, хоть что-то он не забыл. Море успокоилось и его мозг тоже начинал успокаиваться. Солнце отражалось от красно-белых стен маяка. Дуглас сел в машину и долго сидел там, стараясь, чтобы сердце перестало выпрыгивать из груди. Он облизнул солёные губы, взял с заднего сиденья бутылку с водой и сделал несколько жадных глотков. Больше пить не хотелось и в нём разгоралась совсем другая жажда, жажда ответа на вопрос, который мучил его больше, чем боль в бедре..
   - Зачем я убил Кристину? - спросил Дуглас вслух.
   Перед глазами плыли размытые образы. Кристина, лежащая на столе, алые бисеринки крови, колючая проволока, которой он пропорол большой палец. И жёлтый рапс, который в его памяти почему-то стал чёрно-белым. Дуглас снова вспомнил Конан Дойла:
   ...Если исключить всё невозможное.
   - Зачем я её убил?
   Если исключить...
   Всё невозможное.
   - Я её убил.
   - Нет.
   - Я не мог никого убить.
   ... То, что останется и будет правдой.
   - Я не убийца.
   В голове всё перемешалось. Море, поле цветущего рапса, чей-то взволнованный голос, сбивчивое дыхание, женщина в белом платье. Высокие волны, озаряемые вспышками молний.
   Всё невозможное.
   Исключить.
   - Я никого не убивал.
   ... Какой бы невероятной она ни казалась.
   Это и будет правдой.
   - Я никого не убивал, - сказал Дуглас вслух и вдруг понял, что действительно говорит правду.
   Он положил голову на руль и впервые в жизни заплакал.
  
   26.
   Дуглас снял пиджак и повесил его в гардеробной. Он заглянул в спальню, убедился, что Петра спокойно спит, взял со столика часы и защёлкнул их на запястье. В тишине звук получился громким, как треск винтовки. Очень хотелось кофе, но он не знал, как оно подействует в комплекте с Тизаном. С кухни доносился запах кофе, он даже подумал, что пока его не было, Петра вставала и варила себе кофе, но турка была там же, где он её оставил, а в раковине не прибавилось грязных чашек. Он налил стакан молока, залпом его осушил, выплеснул в раковину капли и поставил пустой стакан в посудомоечную машину. В верхнем отделении для чашек лежала маленькая сковородка, в которой он вчера жарил блинчики. Дуглас вспомнил, как доставал из морозильника последнюю пачку.
   Он умылся прямо на кухне, вытер лицо бумажным полотенцем и облизал губы, на которых всё ещё была морская соль. Вернулся за пиджаком, вытащил из кармана блокнот, задумался на секунду и выбросил его в мусорное ведро. Картонной упаковки от блинчиков там снова не было, но это Дугласа уже не беспокоило.
   Боли не было и давления тоже не было, как будто в голове расправилась огромная пружина. Дугласа мутило, у него дрожали руки, но это было лучше того марева, в котором он жил последние недели. Как будто небо, много дней затянутое тучами, наконец прояснилось и выглянул первый луч солнца. Дуглас снова и снова переживал увиденное на маяке, огромные волны, звуки, наполняющие его голову. Неудивительно, что люди спускают целое состояние на эту дрянь, она и правда приоткрывает завесу нашего скучного, серого мира. Или не скучного? Может быть скука - это только рама для прекрасной картины, подчёркивающая её красоту, потому что красота - это правда, а правда иногда кажется невероятной.
   - Я никого не убивал, - сказал Дуглас, на этот раз трезво вслушиваясь в сказанное. Его что-то смущало, что-то, что он уже заметил, ещё не проанализировал умом, но зафиксировал где-то на задворках сознания.
   Дуглас прошёл в гостиную и некоторое время просто кружил по комнате, чувствуя под ногами тёплый паркет. Низкий журнальный столик с мозаикой из перламутра. Каминная полка, каменные фигурки на ней, картина с лимонами и лаймами, один лимон разрезан пополам и от одного взгляда на него начинает выделяться слюна. Глубокое кресло с двумя вышитыми подушками, мягкий пуфик для ног. Шторы оливкового цвета перехвачены золотыми ободками. Книжные шкафы, полированное дерево, стеклянные дверцы. Шкафы... Дуглас подошёл к шкафу и вытащил из него первую попавшуюся книгу.
   Стихи Вордсворта в обложке из красного бархата с острыми металлическими уголками. Дуглас осторожно положил книгу на полку и провёл пальцем по корешкам. Киплинг. Китс. Уильям Гамильтон. Кольридж, Оруэлл и Стейнбек, Стивен Кинг. Киплинг, Конан Дойл, Суинглер, Китс, Гамильтон.
   Дуглас сделал шаг назад, сделал глубокий вдох и приложил руку ко рту. Нет. Это не... Он снова вернулся к шкафу и принялся вытаскивать книги одну за другой, беззвучно произнося фамилии авторов.
   - Гамильтон. Оруэлл. Стивен Кинг. Уильям Гамильтон.
   Китс. Вордсворт в красном бархате. Кинг в суперобложке.
   Дуглас распахнул дверцу другого шкафа и схватил ближайшую книгу. Суинглер. Он швырнул книгу через всю комнату и выхватил следующую, прочитал название, отбросил на пол, вытащил следующую и уже не глядя, одними только пальцами понял, что это красный бархат.
   Вордсворт, Китс, Киплинг, Кинг, Гамильтон, Кольридж, Китс. Дуглас открывал шкаф за шкафом, едва не срывал стеклянные дверцы с петель, вытаскивал и швырял книги, вытаскивал и швырял, но все книги были одними и теми же. Китс, Суинглер, Оруэлл и Стейнбек, Китс.
   Дуглас упал на колени перед грудой книг. В гостиную вошла Петра.
  
   27.
   - Что ты тут...
   Дуглас протянул к ней руки.
   - Тут что-то не так. Книги...
   Петра наклонилась, подняла томик Вордсворта, огляделась по сторонам.
   - Да тут всё не так, - она шагнула навстречу Дугласу, - Ты что тут устроил, придурок чёртов?
   Дуглас поднял лицо вверх, к ней, и в голове тут же мелькнуло воспоминание, вот так он и смотрел снизу-вверх на Миа, а потом она размахнулась и дала ему пощёчину, как же было больно! Только это была не пощёчина, потому что в её руках была...
   Книга.
   - Пожалуйста...
   Петра размахнулась и ударила его книгой по лицу. Острые углы прочертили косую красную линию от подбородка до виска.
   - Пожалуйста, не надо.
   Петра снова его ударила, на этот раз справа налево. Дуглас услышал звук ломающихся костей, и в следующую секунду его затопила волна боли. Из перебитого носа полилась кровь.
   - Пожалуйста, не бей меня.
   - Придурок чёртов, - Петра ударила его в висок, - Ты должен был помочь мне, а не устраивать свои ёбанные наркотрипы! И как, - ещё удар, - Ты, - волосы Дугласа потемнели от крови, - Собираешься, - удар, один из металлических уголков отлетел в сторону, - Мне, - кровь полилась изо рта, - Помочь!
   - Не бей меня, - еле слышно сказал Дуглас. Передние зубы были разбиты и резали язык. Тело было таким неповоротливым, как будто он влип в какую-то желеобразную массу, время замедлилось, всё заливала ослепительная боль и какое-то тупое отчаяние. - Пожалуйста. За что? Пожалуйста.
   Он пошатнулся и завалился на бок, услышал какой-то громкий звук, но только через секунду понял, что это его собственная голова ударилась об стену. Сердце стучало в груди, в ушах звенело и давило, собственное тело стремительно превращалось в груду бесполезного мяса.
   - Пожалуйста, - ещё раз сказал Дуглас, и Петра ударила его Вордсвортом в кадык. На горло как будто набросили удавку, Дугласа затошнило, а потом перед глазами начало стремительно темнеть. Дуглас взглянул на окно и увидел зелёное пятно, солнечные лучи пробивались сквозь плотные оливковые шторы. Он смотрел на это пятно, старался держаться за него, не упустить из виду, не моргать, мысленно умолял оставить ему жизнь, даже один маленький лучик жизни, одно маленькое зелёное пятно, только одно... Взгляд остановился.
   Секундная стрелка на часах Дугласа описала полный круг и тоже остановилась. Минутная стрелка дрогнула и сместилась на три минуты назад.
  
   Часть третья
  
   0.
   Тест Тест Dev 2056-09-12 12:34:09 UTC
   Тема: Авторизация Хорнет GB3!! Опять!!
   Текущая сборка: 2Brv.2 (Millenium12)
   Компонент: GB3_SM
   См. вложение [без вложений]
  
   Опять! Опять слетела грёбанная авторизация, тикет на мне висит, зайти в него не могу. Сами будете объяснять Стиву, какого хера не работает магазин в половине локаций. А он не работает, потому что смотри тикет 87454027 от 8 сентября. Там куча новых комментариев, КОТОРЫЕ Я НЕ ВИЖУ. Бахри.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-09-12 12:55:19 UTC
   Я проверила, у него действительно опять авторизации нет. Кто-нибудь, пните безопасников.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-09-12 12:57:45 UTC
   И ты бы это, пиши в приват лучше, тут же все читают. А то Стив опять за маты ругаться будет...
  
   Комментарий
   Тест Тест Dev 2056-09-12 12:59:22 UTC
   Да хрен я буду писать в приват, я охренеть какой злой. И хрена ли было проверять, у меня куча тикетов по этому поводу. Моя учётка не должна протухать, не должна, не должна, пусть поставят без ограничений, я блин работать не могу, а Стив может сколько угодно ругаться, МАГАЗИН НЕ РАБОТАЕТ и нам пиздец.
  
   Комментарий
   Стивен Р. Кулридж 2056-09-12 13:07:34 UTC
   А вот сейчас я согласен с Бахри в его выводах. Сара, Денис, займитесь, пожалуйста.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-09-12 13:11:23 UTC
   Ок, в работе.
  
   1.
   Часть распечатанных снимков была цветной, часть чёрно-белой, видимо, ночная съёмка. На некоторых Дуглас Харрис стоял, прижавшись лбом к стене, на других лежал на койке, всегда головой к решётке.
   Директор Хоффман, нет, начальник Хоффман... господин... Петра с ужасом поняла, что совершенно забыла, как правильно обращаться к начальнику тюрьмы. Он согласился побеседовать с ней лично, не доверяя это помощникам. Дело-то было громким, с самого утра все сотрудники отбивались от звонков журналистов.
   - Он, что, никогда не спит?
   - Спит. Но очень мало.
   Он перегнулся через стол и взял её ладонь обеими руками. Петра подняла на него взгляд, не зная, как реагировать. Хоффман, чтоб тебя... Господин? Его Превосходительство? Его Преосвященство? Она хихикнула, стараясь сохранять лицо совершенно серьёзным. Хоффману было под семьдесят, а может и больше. У него были густые седеющие усы, как будто присыпанные сахарной пудрой. Если бы его одеть в клетчатую фланелевую рубашку и потёртые джинсы, выглядел бы как чей-то добрый дедушка. Оливковая униформа выглядела на нём совсем чужой. У него были огромные руки, в которых ладонь Петры просто утонула. Нет, это он не пристаёт и не пытается сократить дистанцию. Она посмотрела в его открытое лицо. Кажется, он сильно обеспокоен. Пытается её защитить.
   - Я просто хочу, чтобы вы понимали, доктор Харрис не просто один из ваших клиентов. Он психопат. Медицинского заключения пока нет, я конечно не врач, но он... психопат, - Хоффман слегка сжал её руку, всего на секунду, потом отпустил и опёрся о стол обеими ладонями, - Давайте поговорим прямо. Когда ко мне приводят очередного убийцу или насильника, который пытается перегрызть себе вены или жрёт собственные фекалии, я не воспринимаю это всерьёз. Преступник должен сидеть в тюрьме, а лучше лежать в могиле... Слава богу, вы не журналист, они бы мне этого не простили. Короче говоря, я не верю во все эти представления и ребята мои тоже не верят. Мы ведь не присяжные, понимаете? И когда эти придурки с цветными волосами начинают рассказывать, что насилие - это болезнь, что преступников надо лечить дельфинотерапией и занятиями в гончарном кружке, я говорю, что всё это херня собачья, - его лицо слегка дёрнулось, - Простите. Но это правда. Никакая это не болезнь, просто некоторые люди иногда срываются с поводка и творят всякую херню. Ещё раз простите.
   - Я понимаю, - сказала Петра, - Я бы хотела...
   - Нет, не понимаете, - громко перебил её Хоффман. Он встряхнул головой и снова заговорил спокойно: - Простите. Но этот человек действительно психопат и ему здесь не место. Ему нужен не адвокат, а команда врачей, которые вскроют его череп и будут разбираться, как работает его мозг.
   Петра подождала, не скажет ли он что-то ещё. Не сказал. Она постаралась улыбнуться и уже сама похлопала его по руке.
   - Вы думаете, я буду с вами спорить? Нет, я совершенно согласна. Но нашего с вами согласия недостаточно для того, чтобы поместить его в... - она чуть было не сказала "в дурдом", - В специализированное учреждение. Поэтому мне придётся выполнить для начала все формальности.
   - Хорошо, - сказал Хоффман. - Вы... Извините, - он улыбнулся и сходство с добрым дедом стало ещё больше, - Когда я вижу молодую женщину, которая будет защищать какого-нибудь ублюдка... Простите. У меня внутри всё переворачивается. Будь моя воля, я бы... - он не договорил и махнул рукой, - Он сам вызвал вас?
   - Клиника, в которой он работал, давний клиент нашего агентства, - сказала Петра. - Сами знаете, у врачей иногда бывают конфликты с пациентами. Иногда родственникам сложно понять, когда смерть пациента стала результатом естественных событий, а когда к этому привела ошибка врача. Доктор Харрису уже приходилось проходить по одному из дел, он работал с моим коллегой.
   - Простите, но я должен спросить. Я знаю, вы мне скорее всего не ответите, но...
   - Вы хотите спросить, убивал ли доктор Харрис своих пациентов? - спросила Петра и к своему удивлению искренне улыбнулась, - У него безупречная практика. Он проходил только как свидетель.
   - Говорят, у всех врачей есть своё личное кладбище.
   - Только не у доктора Харриса, - сказала Петра, - За тридцать лет практики умер ни один пациент. Множество благодарностей. Он спас людей больше, чем убил. Извините, я знаю, это, наверное, звучит чудовищно.
   - Нет, - Хоффман покачал головой, встал из-за стола и прошёлся по кабинету. От его шагов в шкафу слегка дребезжали стеклянные дверцы. - Чудовищно не это. Говорят, что ходят среди нас, волки в овечьих шкурах... Только вот это всё чушь. Я иногда думаю, - он посмотрел на Петру, - Как думаете, это может случиться с нами? Как-то ведь человек становится убийцей, правда? Этот ваш доктор Харрис, не родился же он психопатом, а? Как думаете?
   - Я не знаю, - медленно сказала Петра. Ей передалось настроение Хоффмана. Было не по себе.
   - Вдруг это как Альцгеймер. Мозг просто начинает медленно меняться, а ты и не замечаешь. Как думаете, он заметил? Он ведь всю жизнь копается в чужих мозгах, знает что к чему.
   - Может быть, - сказала Петра.
   Она, наконец, вспомнила, что к Хоффману надо обращаться просто как "господин Хоффман".
  
   2.
   Кафельная плитка холодила затылок. Дуглас только вчера был у парикмахера, так что волосы на затылке были короче, чем обычно. На глаз совсем незаметно, но, если лежать на холодном полу, достаточно ощутимо. Почему пол здесь кафельный, как в ванной комнате? Холод был первым ощущением, которое почувствовал Дуглас, когда очнулся. Он лежал без единой мысли в голове, чувствовал, как холодная плитка холодит затылок и шею. Потом пришла целая лента обрывочных воспоминаний, которая очень медленно прокручивалась задом-наперёд. Вот он ложится, нет, падает на холодный пол. Вот его везут в машине и говорят с ним то грубо, то подчёркнуто вежливо. Вот к нему ворвались посреди ночи, и он никак не может понять, чего от него хотят. Вот вчерашний день, он сидит в парикмахерском кресле. Вот он едет домой с работы, выходит из машины. Вот он... Нет. Не может быть.
   Дуглас не ложился на кушетку. Ему казалось, стоит только лечь на тонкий матрас или сесть на прикрученный к полу стул, это будет означать, что он здесь по-настоящему. А такого просто не может быть, только не с ним. В тюрьму попадают другие люди, опасные, агрессивные, настоящие преступники. Он не преступник. Его не должно здесь быть.
   Он посмотрел на свои руки. Чистые ногти, ни заусениц, ни пятен на ногтевой пластине. На пальцах не растут короткие волоски, костяшки не сбиты. Широкие, крепкие запястья. Что-то не так. Часы. У него нет часов. И именно мысль часах вернула Дугласа в реальность. Он сел и привалился спиной к стене. Как тихо. В тишине раздавалось только собственное дыхание.
   Болит голова. Болит поясница. Болит всё. Вчера парикмахер, жужжание машинки над ухом, чаевые в блюдце. Дорога домой, сиденья машины, открытое окно. С утра в клинике, операций не было, только сложная консультация. Женщина плакала, бумажные салфетки в коробке, отказ от операции, совсем неженское рукопожатие. Обед, нет, прогулка вместо обеда. Табачный киоск, сигареты. Потом парикмахерская. Дома душ и ужин, сигарета, сладкое какао, сигарета. Чистил зубы у зеркала, отражение, какое же усталое лицо, надо меньше кофеина. Кровать, свежее бельё. Сон. Потом свет посреди ночи. А дальше всё было очень быстро.
   Дуглас не помнил, как входил в камеру, помнил только металлический лязг, с которым захлопнулась дверь. Потом лихорадочная ночь, он вроде бы не спал, но видел рваные сны. Кто-то заходил, он отвечал на какие-то вопросы. Снова рваные сны. А потом он открыл глаза и почувствовал, какой же холодный и твёрдый здесь пол.
   - Доктор Харрис, к вам адвокат.
   Адвокат? Дуглас всю жизнь старался избегать этих слов. Адвокат, судебное разбирательство, расследование, это не интересовало его даже в детективах. Только однажды ему довелось проходить свидетелем по делу... Он не мог вспомнить. Зачем ему адвокат? Что он... Что они... Этого ведь не может быть. Он ещё раз посмотрел на свои аккуратные пальцы. Его тело относилось к другому миру, где не могло быть грубых полицейских и тюремных камер. В мире Дугласа не было холодных полов.
   Он медленно встал на ноги, покачнулся и тяжело осел на пол. Перед глазами начало темнеть, слух совсем отключился. Дуглас сделал серию глубоких вдохов, закрыл глаза, снова открыл. Стало немного легче, по крайней мере, он чувствовал пол под ногами и мог ровно стоять. Вместо головокружения появилась тошнота. Он тупо смотрел прямо перед собой. Кто сказал про адвоката? Он даже не понял, мужской это был голос или женский.
   Шаги по коридору. Когда Дуглас понял, что действительно слышит шаги, его голову наполнило множество звуков. Голоса, несколько выкриков, обрывки каких-то мелодий, отдалённый звук пылесоса. Здание жило, в нём было множество людей. Множество заключённых? Дуглас сжал зубы, сжал так сильно, что заболели челюсти. Никаких слов. Это всё неправильно.
   - Доктор Харрис?
   Дуглас поднял голову. Рядом с решёткой (ещё одно плохое слово) стояла женщина. Он смотрел на неё и никак не мог увидеть её целиком. Вот ноги в белых кроссовках, вот длинный малиновый шарф, овал лица, шерстяная юбка. Вот яркие, малиновые губы, и всё как-то по отдельности, как будто это не живой человек, а какой-то конструктор. Она что-то говорила, но её голос тоже рассыпался, и Дуглас никак не мог разобрать слова. Губы шевелились, ресницы поднимались и опускались, поднимались и опускались. Красные шнурки у кроссовок. На юбке какой-то ярлычок, что-то написано, нет, не разобрать, она стоит слишком далеко.
   - Доктор Харрис, вы слышите меня?
   И тут же образ сложился в одну картинку, он увидел рослую молодую женщину с круглым лицом и круглыми кукольными глазами.
   - Да, - сказал он, слыша свой голос издалека.
   - Здравствуйте, доктор Харрис. Меня зовут Петра Рихтер.
  
   3.
   Доктор Харрис выглядел каким-то... совершенно отмороженным. Гораздо более отмороженным, чем Петра себе представляла, если, конечно, она правильно представляла себе настоящего психопата. Петра ожидала увидеть встрёпанные волосы или красные глаза, но доктор Харрис внешне казался нормальным, хуже того, слишком нормальным. Тем более жутким было то, что при всей своей нормальности сидел он на полу и смотрел на неё каким-то совершенно диким взглядом. Не угрожающим и не похотливым, это бы её не удивило, нет, взгляд был просто совершенно иным. Отмороженным, другого слова она подобрать не смогла.
   - Ваша клиника обратилась ко мне, как только там узнали про вашу... ситуацию, - сказала Петра. - Так что теперь мы сможем работать, сможем...
   Петра мысленно на себя выругалась. Она ведь заранее решила, что и как должна говорить, так почему же сейчас получается только мямлить? От взгляда Дугласа у неё по спине бежали мурашки, ей было неуютно и хотелось малодушно сбежать. Но ведь здесь нет ничего сложного, все ключевые точки расставлены заранее. Разговорить Дугласа, сделать так, чтобы он ей доверял. Постараться его понять. Звучит абсурдно, но ведь говорят же, чтобы поймать преступника, надо мыслить, как преступник. Только так Дуглас сможет начать понимать её. Всё понятно и просто, тогда почему ей так неуютно?
   Она подумала, что никогда бы не смогла понять настоящего убийцу. Грабителя, которому ничего не стоит расправиться с хозяевами, наёмника, который убивает за деньги. Петра не смогла бы понять даже собственного отца, профессионального военного, ведь это немыслимо, быть в полном рассудке и отнимать жизни. Как вообще адвокат может защищать откровенных подонков? А здесь был совсем другой случай, надо только доказать очевидную истину: доктор Дуглас Харрис душевнобольной человек. Опасный психопат - это да, но он психически болен. Нет, это не индульгенция от всех грехов. Никто не говорит о том, что его следует выпустить на свободу. Доктор Харрис должен отправиться в специальное учреждение, где о нём смогут позаботиться.
   - Нет, не то, не вздумай говорить это перед присяжными, - услышала она в голове голос Роквелла, своего преподавателя, - иначе они тебя сожрут с потрохами. Налогоплательщики не хотят оплачивать лечение для маньяка. Упирай на то, что случай доктора Харриса может послужить на пользу психиатрии. На ком ещё экспериментировать, как не на чокнутых. Не говори этого прямо, пусть они сами сделают выводы. И играй на страхе. Никто не застрахован от того, чтобы не сойти с ума. Намекни, что это может случиться с ними, с их детьми. Заставь их обосраться от ужаса.
   Петра сглотнула.
   - Доктор Харрис, вы готовы со мной поговорить?
   Он медленно поднял голову и выпрямился. Почему-то Петра ожидала, что он будет гораздо выше её, но они оказались одного роста. Доктор Харрис сделал шаг к решётке, Петра отступила назад.
   - Я знаю, было бы удобнее в комнате для переговоров, но, к сожалению, мне не удалось получить разрешение.
   Она и не пыталась. Начальник, нет, господин Хоффман сказал, что не выпустит доктора Харриса, даже если начнётся пожар.
   - Мне нужно будет задать вам несколько вопросов. Просто поговорить. Вы согласны?
   Ей стало не по себе от того, как он смотрел на её рот. На секунду показалось, как будто взгляд всё-таки стал похотливым, но тут же Петра поняла, что доктор Харрис просто пытается читать по губам.
   - Вы слышите меня? Вы, - она старалась говорить как можно чётче, - Вы можете меня слышать?
   Рука доктора Харриса на секунду взлетела к губам, одновременно с этим он сделал ещё шаг вперёд и прижался лбом к решётке. Петра отпрянула, но успела испугаться от того, как же быстро и бесшумно он двигается, лунная походка в другом направлении.
   Доктор Харрис стоял, прижимаясь всё ближе и ближе к металлической решётке. Петра видела, как металл глубоко входит в его кожу, как побелела кожа на лбу. Она представила, какой след окажется на коже. Красная ложбинка, которая будет медленно наливаться кровью, пока поперёк лба не заляжет багровая полоса. Её затошнило.
   - Вы писали мне, доктор Харрис, - быстро заговорила Петра. - Сообщили, что... попали в трудную, нет, - она вспомнила, какое слово было в письме, - в странную ситуацию и вам требуется моя консультация. Я здесь, чтобы обсудить с вами любые вопросы. Наше агентство готово оказать вам любую юридическую поддержку. Вы готовы ответить на мои вопросы?
   Она достала из сумочки несколько листов в серебристой папке, огляделась. Где бы их разложить? Как же неудобно стоять, ну да ладно, это ведь только первая встреча. А таких встреч ещё будет много, в этом Петра не сомневалась. Дело даже не в том, что будет отвечать доктор Харрис, а в том, как он будет отвечать. В любом случае скоро с ним будут говорить профильные врачи, психиатры, специалисты по психологии преступников, но пока он полностью в её распоряжении. Она должна составить своё независимое мнение.
   От него будет зависеть, возьмётся ли она за это дело или нет. Петра Рихтер никогда не защищала маньяков и убийц.
  
   4.
   Надо что-то сказать. Спросить. Дуглас смотрел на лампочку, мигающую в самом конце коридора. Из-за постоянного мерцания мягкий жёлтый свет казался пламенем свечи. На каком расстоянии в идеальных условиях человек способен видеть горящую свечу? Школьная задачка, кажется... кажется километр. И дело не в задачке, дело в расстояниях, в перспективе. Какой длины коридор, пятьдесят метров или пятьдесят километров? Какого размера... комната... слово "камера" Дуглас старался изгнать из мыслей. Почему потолок кажется то таким далёким, то буквально давит на плечи.
   Со словом "адвокат" он почти смирился. Адвокат - это тот человек, который будет на твоей стороне. Адвокат - это тот человек, который может во всём разобраться и упорядочить. Здесь что-то было не так, нет, здесь всё было не так. Как человек может находиться там, где он не хочет находиться? Рано или поздно должен появиться кто-то, ко со всем этим разберётся. Дуглас болезненно нахмурился. Нет, это плохая, слабая мысль, нет никакого волшебника, который придёт и будет двигать горы, всё всегда решает сам человек. В голове раздался голос матери, кто не контролирует свой язык, тот не контролирует свою жизнь. И ещё одна мысль, чужая, но звучащая как своя собственная. Я хочу снова что-то контролировать. Хоть что-то.
   Дуглас сделал глубокий вдох и задержал дыхание. В каком-то фильме он видел эту методику, если у человека начинается приступ паники, он должен дышать в сложенные ладони или пакет. Задача вроде бы затруднить самому себе дыхание и сосредоточиться именно на этом, а не на панике. Почему он вспомнил про фильм, ведь это преподавали на занятиях по психиатрии. Или как раз про это ничего не рассказывали, потому что такая методика работает только в кино? Мысли путаются, нет, мысли двигаются слишком медленно, так что получается не просто сформулировать какую-то мысль, но и начать со всех сторон её обдумывать. Моё дыхание, я дышу, дыхание, дышать, воздух, волоски внутри носа, кислород. Мысли...
   Он смотрел на кончик своего ботинка. Смотрел долго и не моргая, глаза пересохли и нижние веки набухли от выступивших слёз, но не получалось ни моргнуть, ни перевести взгляд. Ощущение было каким-то нелепым. С одной стороны, Дуглас мог в любой момент прекратить этот транс, просто закрыть глаза, уронить подбородок на грудь. С другой его держало что-то, что он не мог проанализировать, нечто среднее между обычной командой телу принять неподвижное положение и чем-то ещё, странным, но тоже исходящим извне.
   Как же это называется, или как называлось, название, в голове вертятся слова безо всякого смысла. Мозг раскладывал слова по созвучию, искал рифмы, искал какую-то общность между словами "свечение" и "росчерк", как будто если разгадать скрытое значение каждого слова, можно выйти из этого состояния. Какого состояния? Кататония, вот как это называется. Ступор. Чтобы выйти из ступора, надо закрыть глаза, надо...
   Веки сами упали. Тело расслабилось, и только тут Дуглас понял, что всё это время его левую ногу сводила судорога. Осталась только ноющая боль в мышце, скорее приятная, чем раздражающая. Дуглас вспомнил ту женщину, что плакала вчера в его кабинете. Пациентом был её муж, он был собран и совершенно спокоен. А вот она плакала, но как-то странно, слёзы просто текли по её лицу, а она говорила, задавала уточняющие вопросы, улыбалась мужу. Когда Дуглас жестом предложил ей салфетки, она выглядела озадаченной. Потом провела открытой ладонью по щеке и удивилась, когда рука оказалась мокрой. Дуглас невольно повторил её жест, провёл рукой по щеке. Кожа была привычно гладкой. Когда он брился в последний раз?
   Мысль о той женщине привела его в чувство. Надо встать и начать действовать. Как? Неважно, сейчас главное просто встать с холодного пола, встать и начать думать, как вернуть контроль сначала над своим языком, а потом над своей жизнью.
  
   5.
   - Мы не можем дать вам их имена.
   - То есть как это нахрен не можете? Я его грёбанный адвокат.
   - А я его грёбанный следователь. И в интересах следствия мы не выдаём такие данные. Можете обратиться выше, но я бы не советовал.
   Мужик в деловом костюме был её однофамильцем, тоже Рихтер и тоже заноза в заднице. Глаза у него были грустными, с опущенными уголками и тяжёлыми веками, между бровями всё время залегала глубокая складка. Петра думала, что с таким лицом ему бы работать в похоронном бюро или в онкологическом отделении. Выражать соболезнования родственником или что-то в этом духе. Ругаться ему совершенно не шло.
   - Я бы советовал пойти на хер, - продолжил Рихтер.
   - Я пойду, - сказала Петра. - После того, как вы скажете мне имена его... этих...
   - Вот именно, "этих". Поэтому я и говорю вам, милая, поцелуйте меня в задницу и идите на хер.
   - Ты чего такой нервный? - спросила Петра примирительно. - Жена с утра не приласкала?
   Рихтер перегнулся через стол. Кончик его галстука выбился из-под ремня и упал на разбросанные документы. Какая-то бумага слетела на пол.
   - Слушай, солнышко. Если ты выбрала защищать этого мудака, это твоё дело. Но оказывать тебе содействие я буду только по решению суда. Но даже тогда я не дам тебе имён этих женщин, чтобы твой сукин сын на них дрочил.
   Петра схватила его за галстук.
   - А ты сам-то на них дрочишь?
   - Что?
   - Я спрашиваю, мудила, ты дрочишь на фотографии этих женщин? Трупы, расчленёнка, разбухшие сиськи. Или тебе недостаточно фоток, так что ты идёшь к криминалистам, и вы дрочите друг другу прямо в морге?
   - Ты совсем ебанутая?
   Он даже не пытался вырваться. Петра медленно выпустила галстук, просто разжав пальцы и потянув руку назад. Ей понравилось ощущение шелка, скользящего по ладони. Было в этом что-то притягательное, вроде запаха кожаных перчаток или мужского парфюма.
   - У меня есть клиент, - медленно и отчётливо произнесла Петра. Она хотела сказать это по слогам, но слова сами собой выходили какими-то округлыми и цельными, она буквально чувствовала их во рту. - Клиент. Не мудак. Не сукин сын. Не ублюдок. Это всё оставим решать судье и присяжным, после их вердикта можешь называть его хоть антихристом, мне похер. Пока он мой клиент и я, мать твою, буду действовать в его интересах. И если его интересы пересекаются с твоими грёбанными моральными ценностями, то на хер твои моральные ценности. Это мой тебе совет. Солнышко.
   Рихтер разгладил рукой галстук, поправил сбившуюся булавку с янтарём и впервые улыбнулся.
   - Нервная ты какая-то. Это он на тебя так действует?
   Петра подумала, что Рихтер, чёрт бы его подрал, прав. Доктор Харрис действительно действовал на неё странно. И господин Хофманн тоже был прав, никто не застрахован от такой чертовщины, может быть, это и правда зараза вроде Альцгеймера.
   - Мой клиент психически болен, - сказала она. - Это не снимает с него ответственность. При условии, что он и правда совершал всю ту жесть, что ему вменяют. И у меня нет планов его обелить. Всё, что я хочу, это получить медицинское освидетельствование, что он невменяем. И отправить его в психиатрическую клинику под особый надзор.
   - И кто будет за это платить?
   - А ты у нас из секты "давайте сэкономим деньги налогоплательщиков"?
   - Я просто знаю, что это недешёвое удовольствие.
   - Из собственного опыта?
   Рихтер хмыкнул. Он порылся в кармане и последовательно достал зажигалку, пачку сигарет с надписью "курение вызывает рак", портсигар, коробку с папиросной бумагой и мятую пачку табака. Пачка сигарет оказалась пустой, он смял её и бросил в мусорное ведро. Открыл портсигар, посмотрел на очень тонкие сигареты, протянул Петре.
   - Остались только бабские. Ты куришь?
   - Нет.
   Рихтер захлопнул портсигар, вытянул из пачки бумагу, вытряхнул на неё щепотку табака и начала неловко сворачивать самокрутку.
   - Машинку, понимаешь, где-то потерял. А новую всё не куплю. А ты вообще никогда не курила?
   - Бросила.
   - Бросила... И как вам блин всем удаётся бросать. А ты выпить не хочешь? Не сейчас, - ему, наконец, удалось свернуть самокрутку и он яростно щёлкал зажигалкой, которая никак не хотела давать огонёк, - Вечером? Никакой романтики, просто выпить пива. В неофициальной, так сказать, обстановке.
   - Да пошёл ты, - сказала Петра. Она встала из-за стола и направилась к двери. Уже из-за плеча бросила, - Тебе всё равно придётся поделиться со мной информацией. И насрать мне на твои принципы.
   - Кристина, - неожиданно сказал Рихтер. - Кристина Нана. Двадцать пять лет, красотка. Собиралась стать адвокатом.
   Петра остановилась и медленно повернулась в его сторону.
   - Надин Карнеги. Двадцать девять лет. Максим Рейвуд, двадцать три года. Миа Ирвин, тридцать один год, - последнее слово он истерически выкрикнул. Сигарета выпала из его рта и тлела на кончике стола, вплавляясь в пластиковое покрытие. - Тина Росс, шестнадцать лет, тупая ты сука.
   - Доктор Харрис не убивал несовершеннолетних, - сказала Петра.
   - Этот доктор Харрис не убивал. Другой доктор Харрис убивал. Другие доктора Харрисы убивали. И убивают каждый день, пока такие стервы как ты их защищают.
   - Это была твоя дочь? - спросила Петра.
   - Сестра. Убита пятнадцать лет назад. Она была...
   - А какой мудак додумался поставить тебя вести это дело?
   Рихтер сидел за столом, закрыв рот правой ладонью. Сигарета потухла и в кабинете витал запах горелого пластика. Петра развернула стул спинкой вперёд и села на него верхом.
   - Ты бы хотел его пристрелить?
   Он даже не взглянул на неё.
   - Посадить на электрический стул, - продолжила Петра, - Вколоть смертельную инъекцию. Голову отрезать бензопилой. Повесить. Да мне вообще-то поебать. Дуглас Харрис мой клиент, не любимый родственник. Я не защищаю его по внутреннему убеждению. Если он действительно хладнокровный мудак, я откажусь от дела. Но если он душевнобольной... - она похлопала ладонью по столу, - Тогда нам всем придётся ещё немного раскошелиться. Нельзя убивать сумасшедших. Даже если они серийные убийцы.
   - Расскажи мне о нём, - попросил Рихтер. - Он псих? Маньяк?
   - На кой чёрт тебе это надо? В голову ты к нему всё равно не залезешь.
   - Мне и не надо залезать ему в голову. Просто хочу узнать, зачем человек берёт и кромсает дамочек на куски. Ведь должна же у него быть какая-то причина?
  
   6.
   - У вас была какая-то причина ненавидеть этих женщин?
   Дуглас нахмурился и внимательно посмотрел на юнца. Некий доктор Мастерс представился психиатром, а потом спросил у Дугласа разрешения на то, чтобы вместе с ним в сеансе поучаствовал то ли студент, то ли интерн. Молодой чернокожий парень, на вид меньше двадцати лет. Очень озабоченный вид, глаза так и буравили Дугласа. Плохо отглаженная рубашка. Плохо сведённая татуировка на шее.
   Доктор Мастерс обменялся с Дугласом взглядом да-вы-чокнутый-маньяк-но-мы-всё-же-коллеги и накинулся на парня.
   - Этот вопрос был излишним, Михаэль. Тебе не стоило...
   - Простите.
   - Всё в порядке, - сказал Дуглас.
   Интерна звали Ли и его просто трясло от возбуждения. То ли первое его настоящее участие в деле, то ли его пугала сама обстановка. Дуглас вспомнил самого себя в интернатуре, когда казалось, что любая ошибка может обернутся катастрофой. Ему захотелось подбодрить парня. Абсурд какой-то.
   - Простите моего протеже, доктор Харрис, - сказал Мастерс. - Вы позволите, если я буду задавать вам вопросы?
   Он сделал акцент на "я", подчеркнув тем самым Дугласу, что Ли больше не будет вмешиваться. Слушать, но не участвовать. С точки зрения Дугласа было в этом что-то унизительное. Дуглас кивнул.
   - Доктор Харрис, мы с вами оба врачи. Специальности разные, но как в поговорке, разные лошадки для разных скачек. Я предлагаю играть в открытую, никаких хитрых вопросов и логических ловушек. Вы ведь не подопытный кролик?
   Дуглас долго на него смотрел. Периферийным зрением он видел лицо Ли, его странный, лихорадочный взгляд. Бедный парень нервничал и боялся упустить что-то, что окажется самым важным в его первом взрослом опыте. Чего Мастерс хочет от него добиться? Что он хочет услышать? Он настроен на кооперацию и искренность, но что, если это только ловушка, сеть, раскинутая на Дугласа? В голове снова стучало, в ушах шумела кровь. Лицо Мастерса расплывалось перед глазами, превращалось в цветное пятно, так что непонятно было, где его лицо, а где воротник рубашки. Дуглас несколько раз моргнул и попытался сосредоточиться. Доктор Мастерс уже несколько раз успел повторить, что он не враг, не полицейский, даже не судья.
   - Просто поговорить, понимаете? - снова сказал Мастерс. Дуглас пожал плечами.
   - Задавайте вопросы, - он посмотрел на Ли и ободряюще ему кивнул, - Я постараюсь ответить.
   Они оба говорили о женщинах и это получалось нелепо и жалко. Как будто оба всеми силами пытались обойти какие-то скользкие темы, старались внушить Дугласу, будто совсем не имеют в виду то, о чём больше всего хотят спросить. Дуглас переводил взгляд с одного и другого.
   - Я не понимаю, - сказал он.
   Мастерс напрягся. Ли и вовсе встал в боевую стойку. Дуглас мысленно усмехнулся. Они, что, пытаются его расколоть, как в детективном сериале? Но как можно добиваться признания от человека, которому просто нечего скрывать?
   - Вам не нужно стараться произвести на меня впечатление, - сказал он Ли. - Я не обижусь.
   - Вы были на войне? - спросил Ли. Мастерс его одёрнул. Дуглас нахмурился.
   - На войне? Нет. Я и в армии не был.
   И тут до него дошло, что на войне он всё-таки был.
  
   7.
   - Какое к чертям посттравматическое расстройство? - спросила Петра, - Он, что, был на войне и попал под обстрел? Или ему в детстве просто не купили понравившуюся машинку, отчего у него теперь психологическая травма? Я знаю, сейчас модно лепить красивые диагнозы кому попало. Мне это даже выгодно. Но присяжные не сожрут такую чушь. Не надо считать людей идиотами.
   - Вообще-то он был на войне, - сказал Мастерс. - И вам следовало бы это учитывать в ваших м... изысканиях.
   - На войне? - переспросила Петра. - Но он ведь... он ведь врач.
   - Колумбия, тридцать второй год, эра больших завоеваний. Он и был полевым хирургом. Латал союзников. Странно, что у вас нет этой информации.
   - У военных закрытый архив, - сказала Петра. - Кроме того... двадцать с лишним лет назад.
   - Первое убийство и приходится примерно на то время, - сказал Мастерс. - Никаких загадок. Он пришёл из армии уже м... нестабильным.
   - Но это всё меняет. Это... о боже, - Петра встала и заходила по кабинету, - В совокупности с тем, что мы уже знаем... Господи, - она повернулась к Мастерсу, - Сексуального насилия не было, это доказанный факт. В совокупности с этим мы сможем доказать, что...
   Доктор Мастерс похлопал её по руке.
   - Вы всегда так беспокоитесь о своих клиентах?
   - О своих... - она с секунду смотрела на него, не понимая, о чём он говорит. Потом кивнула, - Да... То есть нет. Доктор Харрис не просто мой клиент. Он живое свидетельство тому, что наш мир слишком зыбкий и неустойчивый. Что даже самые уважаемые члены общества могут оказаться опасными психопатами.
   - Ну, - Мастерс пожал плечами, - Это, знаете ли, уже философия.
   - Называйте как хотите, - пожала плечами Петра. - Но вы сами знаете, что нас каждый день в этом убеждают. Новости, художественные фильмы. Маньяки ходят среди нас, ваш сосед может оказаться опасным сумасшедшим. И мы одновременно верим в это и не верим. А потом появляется такой вот доктор Харрис и оказывается, что всё-таки не верим. Это как с собственной смертью, в неё верят хуже всего.
   Доктор Мастерс улыбнулся.
   - Знаете, мне начинает казаться, что у нас с вами сеанс взаимной психотерапии, - он слегка замялся и снова весело посмотрел на Петру, - Простите, это, конечно, не моё дело. Вы когда-нибудь посещали психотерапевта?
   - Нет, - сказала Петра.
   - Отлично. Но вы представляете, что такое психотерапия?
   Петра пожала плечами.
   - Пациент ложится на кушетку и рассказывает, что все его проблемы из-за того, что в детстве его насиловал родной дядя. Так?
   - Почти, - улыбнулся Мастерс, - Сказать по правде, редко кто вот так сразу переходит к главному. И редко триггером для заболевания является ну... то, что мы с вами считаем очевидным злом. Если использовать ваш пример, то само изнасилование может и не вызвать настолько глубокую травму. А вот то, что предшествует изнасилованию, ограничение свободы, неизвестность, это и запускает цепную реакцию. Поэтому задача психотерапевта заключается не в том, чтобы выпытать у пациента, как именно его пользовал любимый дядюшка. Психотерапевт должен выяснить, что у пациента болит.
   Мастерс торжествующе посмотрел на Ли. Тот сосредоточено грыз карандаш.
   - Это как с животными, понимаете? Или с самыми маленькими детьми. Ребёнок не скажет вам, что у него болит живот, вместо этого он будет плакать, а мамаше предстоит гадать, плачет он от голода, одиночества или же у него действительно что-то болит. Со взрослыми людьми, конечно, попроще, но и взрослый человек не всегда может точно указать расположение болевой точки. Даже описать характер боли не всегда является возможным. Для этого и существуют различные шкалы и опросники. Например, опросник Освестри или тест Резарди. От пациента требуется выбрать наиболее подходящее описание для боли, которую он испытывает. Тянущая или пульсирующая, колющая, режущая. На первый взгляд ничего сложного, но в действительности это не так просто, как кажется. Врачу требуется локализовать боль. Этим мы и занимаемся.
   - А если человек не плохой? - спросила Петра, - Если человек плохой, ну... потому что он плохой?
   - Таких не бывает, - неожиданно подал голос Ли. Мастерс одобрительно ему кивнул.
   - Совершенно верно. Не бывает заведомо плохих людей. Бывают те, кого мы считаем плохими, но не надо забывать о том, что у всех разные понятия того, что такое хорошо и что такое плохо. Всё зависит от кодекса морали, принятого в том или ином обществе, то, что мы называем нормой. Мы используем маску нормальности, которая может быть сколь угодно абсурдна, но если человек ей не соответствует, мы считаем его плохим. Это вроде доски Сегена для людей, удобно отсеивать треугольники и квадраты. Если, конечно, мы заранее договоримся о том, что квадраты символизируют добро. Но помимо таких простейших измерений бывает то, что в них не укладывается, форма, которая нам неизвестна. К примеру посттравматическое расстройство. Его мы и подозреваем у доктора Харриса.
   Петра уже шла по коридору, когда её догнал запыхавшийся Ли.
   - Поговорите с Себастианом Гранчи, он помощник Хоффмана. Может быть, узнаете что-то новое.
  
   8.
   Часы ему так и не вернули. Запястье без часов выглядело чужим, но запястье с оранжевой кабельной стяжкой выглядело ещё более чужим. Дуглас потёр подушечки больших пальцев друг об друга, это всё, что позволяла сделать ему плотно затянутая кабельная стяжка. Он попробовал свести ладони, и запястья пронзила короткая боль. Лучше не рисковать.
   - Доктор Харрис, - сказал сидящий перед ним мужчина. В его голосе не было ни вопросительной, ни приветственной интонации, только констатация факта, - Вы понимаете, где находитесь?
   Дуглас едва заметно кивнул.
   - Отлично. Меня зовут Константин Шервуд. Я начальник здешней тюрьмы и уполномочен... - он не закончил и улыбнулся. - Впрочем, это совершенно неважно. Я не буду спрашивать, есть ли у вас жалобы или пожелания, это вы можете обсуждать с вашим адвокатом. Меня интересует только, планируете ли вы дожить до завтрашнего вечера, или нет.
   - Нет, - сказал Дуглас. Шервуд на секунду был сбит с толку, потом моргнул, и к нему вернулась уверенность.
   - Простите?
   - Я никогда ничего не планирую, - сказал Дуглас, - Просто живу.
   Шервуд внимательно на него посмотрел, хмыкнул и поудобнее устроился в кресле. Обе его руки лежали на столе ладонями вверх, так что он отдалённо напоминал статую Будды.
   - Такая... Точка зрения. - сказал он, - М... Имеет право на существование.
   С минуту Шервуд молча смотрел на Дугласа.
   - Знаете, - сказал он, - Я немного интересуюсь историей. Не событиями, а реакцией людей на эти события. Был такой мужик, араб, запамятовал, как его звали. Он вбил себе в голову, что надо обязательно грохнуть папу римского, ну или подсказал ему кто, в такие тонкости я уж не вдаюсь. И вот он учудил перестрелку, чуть ни пристрелил бедного старикана, но по воле случая промазал. Папа Римский за каким-то дьяволом навестил его в тюрьме. Бог знает, о чём он ему говорил, только после их разговора этот араб решил принять христианство. И вот меня всегда интересовало, что же, чёрт побери, такого наговорил ему папа Римский.
   Шервуд замолчал и ждал, что скажет Дуглас. Дуглас молчал и только потирал подушечки больших пальцев.
   - Впрочем, что ломать голову, этого мы всё равно никогда не узнаем. Сегодня я сам для вас папа Римский, помолимся за жизнь нашу грешную. Вы верующий, доктор Харрис?
   Дуглас покачал головой.
   - Я тоже не верующий, в том плане, что не верю во всю эту чушь про Христа и воскресение. Я верю только в то, что во всём есть план, аминь, благодарю тебя господи, - он постучал ладонями по столу, - В загробную жизнь я тоже не верю, но верю в червей, которые пожрут моё тело, если я буду настолько тупым, что выберу захоронение вместо кремации. Евреи верят в то, что тело нельзя сжигать, есть там особая косточка, по которой господь Яхве вас когда-нибудь воскресит, если, конечно, вы не конченный мудак. Я верю во второй шанс. Вы верите во второй шанс, доктор Харрис?
   Дугласа убаюкивал его голос, звук "р", на котором Шервуд спотыкался, так что речь звучала, как шум ручья, бегущего по камням. Смысл от него ускользал, да и сам Шервуд расплывался перед глазами, яркой была только оранжевая полоса кабельной стяжки, стягивающей запястья.
   - А я верю, - сказал Шервуд. - Поэтому даю его вам, благослови вас господи, дьявол вас побери, доктор Харрис.
   Дуглас снова явственно почувствовал искажённую перспективу. Между ним и столом пролегала пропасть в несколько километров, между ним и Шервудом лежала целая вселенная. Он взглянул на свои большие пальцы и понял, что подушечки не соприкоснутся никогда, потому что между ними световые года.
   - Что я должен делать? - спросил Дуглас. Шервуд улыбнулся.
   - Вот это мой подход. Не люблю, когда ходят вокруг да около.
  
   9.
   - Хоффман не такой душка, каким кажется, - сказал Себастиан. - По крайней мере, не такой, каким хочет казаться. Вежливый, предупредительный, если скажет грубое слово, так обязательно извинится. Херня это всё. Будь он и вправду таким размазнёй, никогда бы не получил этот пост.
   Петра почувствовала, что с неё хватит. Первое впечатление о Себастиане-зовите-меня-Басти Гранчи оказалось верным, коротко и ясно: болтун. Дай Себастиану волю и он бы травил свои байки с утра до ночи, а уж про кого рассказывать, про Хоффмана, господа бога или Римского Папу было совершенно неважно. Надежда на то, что Себастиан скажет ей что-то полезное быстро таяла, а по мере того, как из него буквально фонтанировали всё новые и новые факты о личной жизни начальника, она начинала терять терпение. Если бы Себастиану действительно было что сказать, давно бы сказал.
   - Мне пора, Басти, - сказала Петра. - Клиент ждёт.
   - Подождёт, - беспечно сказал Себастиан. - По крайней мере, будет ждать столько, сколько разрешит Хоффман. Такие психи долго тут не задерживаются.
   Петра хотела уже от него отмахнуться, но подумала, что если он всё-таки готов сказать сейчас что-то важное, она в жизни себе этого не простит. Дело было даже не в Дугласе, дело в принципе.
   - Что ты имеешь в виду?
   Себастиан просиял, довольный тем, что снова захватил её внимание.
   - Ну, милая, это же очевидно. Маньяки. Насильники. Педофилы. Всякого добра хватает. Некоторые из них направляются отсюда прямиком в дурдом... В мемориальную психиатрическую клинику имени Александра Герца, так это заведение называется. Вот только там никто о них и не слышал.
   - Люди... пропадают?
   - Не люди, - Себастиан поднял вверх указательный палец, - Преступники. Чуешь разницу?
   - До приговора никто не должен называть людей преступниками, - сказала Петра.
   Себастиан выругался на итальянском.
   - Да забудь ты уже ту чушь, что вбивали в этой вашей... юридической школе. Преступник, не преступник. Ты ведь защищаешь его, так? - Петра помотала головой, но Себастиан даже не обратил на это внимания, - Ну так будь последовательной. Он может пропасть здесь, ещё до конца следствия, до суда. Потом ты, конечно, получишь документы, но все они оформлены задним числом, и ты можешь ими только подтереться. Поэтому если ты хочешь защитить своего клиента... Лучше бы тебе иметь ещё пару глаз на заднице.
  
   10.
   Память удивительная штука. Дуглас никогда не вспоминал о войне, выбросил из головы всякие воспоминания. Но после того, как этот мальчишка его спросил, в памяти как будто смело плотину. Война. Ещё одно жуткое слово, сколько ни ряди его в романтическую обёртку. Война, могила, покойник. Некоторые слова лучше и вовсе не произносить, иначе начинает казаться, что окликаешь зло по имени. Но разве смерть - это зло? Все умирают. Умирать это так же естественно, как и жить.
   Колумбия, через год после того, как Джеральд Рассел ступил на Марс. Куба, через год после Колумбии. Снова Колумбия, одновременно с Кубой, но теперь врагом объявили не коммунистов, а эко-террористов, эти чёртовы психи нападали на ветрогенераторы. Дуглас пытался вспомнить своё тогдашнее состояние. Ведь он отправился в армию добровольно, значит считал, что воюет на правильной стороне. Он тогда действительно так считал?
   Маленькие люди, так называл их командир Оруэлл. Его называли "Большой Брат", но Дуглас был единственным из их подразделения, кто знал, почему. Он давно заметил, что люди перестали интересоваться не только литературой, но и собственной историей, поэтому напарывались на одни и те же ошибки, не извлекая из этого никакого опыта. В их корпусе камеры были даже в спальнях. Некоторые шутили, что если устроить онлайн-трансляцию, можно отбить затраты на военную кампанию.
   Нет, дело было не в деньгах, Дуглас пошёл в армию не ради денег. Он действительно думал, что делает что-то правильное и очень нужное. Дуглас не помнил, о чём думал, когда записывался добровольцем, но помнил, что ощущение было сродни тому, что он испытывал во время учёбы в медицинском колледже. Я делаю эту работу, потому что это важная работа. Я делаю правильное дело, поэтому я прав. На правильной стороне. Неужели человеку и правда так важно постоянно чувствовать свою принадлежность к чему-то большему? Может это и правда свой способ обрести бессмертие.
   Он никого не убивал. Что бы ни говорили эти люди, в чём бы его не обвиняли, он не был убийцей. Это Дуглас знал, а люди вроде Шервуда или доктора Мастерса почему-то нет. Он и смерть видел преимущественно в анатомическом театре, причина смерти продолжительная болезнь или травмы, несовместимые с жизнью. Несколько раз попадались криминальные трупы с проникающими ранениями, были подстреленные, прожившие дерьмовую жизнь, но распорядившиеся передать своё тело на благо науки. Дуглас полагал, что в этом было что-то сродни христианскому предсмертному раскаянию. Некоторые родственники были против. Родственники некоторых жертв были за, но хотели самостоятельно заняться вскрытием. Хоть как-то отплатить за содеянное, пусть и после смерти. Сколько же в мире безумия.
   Про Дугласа говорили, что у него есть неплохой ангел-хранитель. В Колумбии и вовсе считали, что Дуглас вроде талисмана, защищающего от пуль. Дуглас видел войну, видел раненых, зашивал раненых и уже тогда считал это невероятной глупостью. Но он никогда не сталкивался со смертью лицом к лицу, знакомство с ней всегда было косвенным, смерть оставалась за кадром, а ему приходилось только разбираться с её последствиями.
   Только один раз Дуглас увидел то, что подействовало на него больше, чем развороченные животы с вывалившимися кишками и пули, застрявшие в позвоночнике. В детстве он думал, что в будущем войны будут вестись лазерным оружием, один выстрел и тело противника превращается в тепло, чистую энергию. Война показала, что до настоящего будущего ещё чертовски далеко. Но единственная увиденная смерть была совсем иной.
   В смерти всегда была какая-то загадка. Есть смерть, которую Дуглас мысленно называл естественной, даже если человек умирал от ранения. Всё дело в том, что в госпиталь попадали не живые, а условно живые, люди, которых уже пометила смерть. Дуглас не знал их, когда на телах не было зияющих ран, не видел их беспечными и полными жизни. К нему привозили пациентов, уже вступивших в борьбу со смертью и Дуглас выступал на их стороне, давал смерти отпор. Иногда ему везло, иногда нет, но это всегда была игра на поле смерти. А однажды смерть лично пришла в госпиталь.
   Террористы, наркоманы, как ни называй, всё равно речь идёт о психах с оружием в руках. Чего они хотят совершенно неважно, значение имеет только то, чего они не хотят. Дуглас знал таких людей, напряжённые мысли и пустые глаза, люди были готовы умереть за то, что считали сильнее смерти. Он не чувствовал опасности, потому что в глубине души никогда не верил в собственную смерть. Госпиталь неплохо охранялся, и Дуглас думал только о том, что почувствует, если ему придётся спасать жизнь тех, кто хотел его убить. Он не желал им смерти, просто хотел, чтобы бог или кто-то ещё отвёл от него эту участь. Дело было даже не в том, чтобы спасать жизнь убийцам, его приводила в недоумение мысль, что он будет спасать жизнь тем, кого должны будут отправить в камеру смертников.
   Он слышал выстрелы. Дуглас давно привык к автоматным очередям, к треску и грохоту, но эти выстрелы были глухими, как будто стреляли через подушку. Зачем кому-то использовать глушитель во время антитеррористической операции? Тогда он и увидел того парня, что бежал по коридору к выходу, над которым светилась зелёная табличка с надписями на английском, испанском и португальском. Дуглас знал, что за этой дверью нет выхода на улицу, там был ещё один коридор со стеклянными стенами. В конце его был полноростовой турникет, через который можно было пройти только в одном направлении. И Дуглас знал, что проход через турникет был заблокирован ещё недели три назад, ремонтники никак не могли доехать через оцепленные районы.
   Парень с разбега налетел на дверь, она распахнулась и так и осталась открытой. Он побежал дальше, не снижая скорости, прямо к турникету, ощетинившемуся перекладинами. Концы перекладин были без заглушек, это и послужило причиной ремонта, коррозия разъела и перекладины, и поворотный механизм. Острые трубки с зазубренными концами были направлены прямо на бегущего человека, но он как будто не замечал ни их, ни вообще какого-либо препятствия, просто бежал по коридору, не снижая скорости.
   Дуглас смотрел на турникет и чувствовал странную раздвоенность, как будто наблюдал за ним сразу с двух точек зрения, со своего расположения метров в тридцати от турникета и с расстояния бегущего парня. Расстояние между ним и турникетом сокращалось, десять метров, три, один. Потом Дуглас услышал вопль, или ему только показалось, что он слышит вопль, сразу после этого резко возросшее давление в ушах и слух полностью отключился.
   Кровь он увидел, только когда человека привезли в операционную. В тот момент, когда тело с разбега наделось на металлические штыри, крови почему-то не было. Дуглас видел концы труб, пробивших плоть и одежду, видел острые обломки костей, торчащие под невообразимыми углами. Но крови почему-то не было, или он просто её не заметил. И шока не было, только мысль, как же быстро всё случилось. Живой человек, полумёртвый человек. Парень умер в операционной раньше, чем Дуглас извлёк из его тела последнюю трубу. Чтобы снять его с турникета, сначала попытались отделить вращающийся механизм, потом поняли, что это займёт гораздо больше времени и вдесятером отвинчивали перекладины. Так пострадавший и лежал на операционном столе, с перекладинами, торчащими из спины, как огромный противотанковый ёж. Потом над этим ещё ржали в столовой, что Дуглас прекрасно мог понять. Когда люди выходят из кинотеатра после фильма ужасов, они всегда смеются. Нет, смерть, нас не проведёшь. Пока ты гоняешься за другими, мы в безопасности.
   Это был первый раз, когда Дуглас перестал слышать во время нервного потрясения. Потом это повторялось чаще и чаще, даже во сне, когда он снова видел человека, бегущего к турникету. Три метра, метр, и... Когда Дуглас стоял над операционным столом, без халата и маски, потому что не успел их надеть, он думал, что же пронеслось в голове у этого парня. Считал ли он, что делает какое-то правильное дело, когда чувствовал, как холодные металлические перекладины входят в его тело?
   Через три дня Дугласа отправили к их мозгоправу, который уже успел побеседовать с остальным персоналом госпиталя. Врач выглядел уставшим и отнёсся к Дугласу не как к потенциальному пациенту, а как к коллеге.
   - Я знаю, что у вас крепкая психика, доктор Харрис, - сказал он. - Иначе в нашем деле нельзя. Но мой долг спросить вас, как вы справляетесь с этой ситуацией. У вас есть кошмары, навязчивые идеи? Есть ли что-то, что изменилось после того, как вы увидели, как он... он... м...
   В тот день психиатр Майер был в отъезде и понятия не имел, что они тут увидели. Дуглас спокойно на него посмотрел.
   - Люди умирают. Ничего не изменилось.
  
   11.
   Руки были по-прежнему связаны спереди. Дуглас подумал, что в этом есть какой-то особый смысл, человек должен видеть, что обездвижен и беспомощен, этим обеспечивался нужный психологический эффект. Возможно, заключённый должен был испытывать отчаяние и смирение, тем самым быть более послушным и управляемым. Дуглас не ощущал беспомощности, как не ощущал и злости, только чёткое осознание того, что жизнь стала ещё более странной, чем была до этого.
   - Ты был хирургом в военном госпитале, приятель?
   Последние лет тридцать никто не обращался к Дугласу в таком тоне.
   - Нет, - сказал он.
   Шервуд переглянулся с коллегой. Он не счёл нужным его представить, но было видно, что в этом тандеме ему отведена ведущая роль.
   - Но на войне-то вы были, - сказал он.
   - Да.
   - Скверная штука, верно? - сказал Шервуд. Он похлопал Дугласа по колену, - Люди убивают друг друга только потому, что кто-то наверху что-то не поделил.
   Дуглас переводил взгляд с одного на другого. Шервуд заметил его взгляд, и, подумать только, ему подмигнул.
   - А драться умеешь? - спросил всё ещё безымянный коллега.
   - Да, - сказал Дуглас раньше, чем успел подумать, зачем его об этом спрашивают. Шервуд улыбнулся.
   - Оставлю-ка я вас поболтать, девочки.
   Коллега, если, конечно, они и правда были коллегами, смотрел сначала в спину Шервуду, потом, когда дверь за ним закрылась, на дверь. Когда шаги стихли, он повернулся к Дугласу.
   - Я Массимо.
   Голос его теперь звучал гораздо мягче, почти женственно. Это совсем не вязалась с его лицом и лысой головой с плохо сведённой татуировкой. Дуглас вскользь подумал, будь у него такая татуировка на черепе, носил бы густой парик.
   - Ты у нас знаменитость, - сказал Массимо, - Столько баб завалил, - Он вздохнул, налил себе воды из кулера и сделал шумный глоток, - Журналисты конечно в восторге, звезда стримов. Адвокат у тебя, - ещё один глоток, - я слышал не ахти, но тут мало кто бы взялся. Да. Признают виновным, отправят принимать эликсир жизни внутривенно. А если невменяемый, то в дурдом со спецобслуживанием. Даже не знаю, что хуже, - он поставил, наконец, стакан на стол и посмотрел на Дугласа, - Ты что выбираешь?
   Дуглас ничего не сказал, а Массимо, судя по всему, ничего от него и не ожидал.
   - Мы тут вечеринку организовали, - сказал он. - Ничего особенного, все свои... Приятное местечко. И ты, значит, получаешь специальное приглашение. Как звезда. Смекаешь?
   Ещё один вопрос, не требующий ответа. Дуглас молча на него смотрел. Массимо пил воду и гладил себя по лысине.
   - Тебе и драться-то особо не надо, - сказал он. - Тут и так всё понятно. В общем, - он поднялся из-за стола, протянул Дугласу руку, потом вспомнил, что у того связаны руки и покачал головой, - Совсем плохой стал. Тебе там это... Макс выпишет пропуск. Ну, пропуск не пропуск, а доставят к месту событий.
   Дверная ручка дёрнулась и медленно, словно с опаской, открылась. Шервуд сунул голову в щель.
   - Вы тут как, договорились?
   Массимо энергично кивнул.
   - Ну и славно.
   - У тебя сообразительные ребята, Макс, - сказал Массимо. - Луис будет доволен.
   Шервуд протянул руку для рукопожатия, но Массимо её проигнорировал и ограничился тем, что потрепал его по плечу. Он вышел из кабинета. Шервуд и Дуглас остались наедине.
   - Мудак ведь конченный, - сказал Шервуд, стоило только двери закрыться. - Ему самое место в соседней с вами камере, доктор Харрис. Извините.
   - Что он от меня хочет?
   - Тебя, - сказал Шервуд.
  
   12.
   Петра провела рукой по голове, как будто убирая назад длинные волосы. Движение вышло привычным, хотя длинных волос у неё не было уже много лет. Сейчас она буквально чувствовала головой тяжёлую массу. Она медленно повернула голову сначала влево, потом вправо. Помогло, теперь она ощущала кожей головы только холодный воздух, струящийся из-за окна.
   На её стороне никого не было, даже Анжела и та плохо скрывала неприязнь. Петра подумала, что имей она дело не убийцей женщин, а с каким-нибудь психом, убивающим только мужчин, к ней, возможно, относились бы иначе. А будь Дуглас героем войны, всё было бы ещё проще. Вы убили сто человек, доктор Харрис? Соблаговолите получить почётную ленточку со звездой.
   Нет, так нельзя думать, это плохие мысли и слова тоже плохие. Убийца, убийство, мертвец, всё это завязает на губах, как карамель, приторный вкус, от которого никак не избавишься. Дуглас Харрис убийца, но адвокат - это не защитник, это просто человек, который должен отстаивать соблюдение законов. Если доктора Харриса признают невменяемым, закон будет соблюдён, в этом Петра была уверена. Несмотря на то, что она была уже без малого десять лет в адвокатуре, она всё ещё не бралась за те дела, в исходе которых не была уверена. Каждый проигрыш она воспринимала как попрание закона.
   Все клиенты были разными. Некоторые спокойные до безобразия, так что Петра иногда сомневалась, не на седативных ли они. Другие обычные истерички, которые готовы были выплеснуть всю свою злость персонально на Петру. Самым неприятным в её работе было то, что некоторым людям казалось, будто бы в стоимость её гонорара входят услуги психолога. И Петре приходилось успокаивать, говорить, что всё образуется, иногда прикрикивать, иногда орать в голос, если было понятно, что это действительно помогает. Орать она ненавидела.
   Ей не удалось получить разрешения поговорить со всеми членами комиссии, которая будет принимать решения о вменяемости Дугласа. Доктор Мастерс отказался от дальнейших переговоров, сославшись на большое количество работы. Его то ли ассистент, то ли интерн, чернокожий парень с корейской фамилией откровенно пытался с ней заигрывать. Петра бесилась и в очередной раз давала себе обещание больше не связываться ни с какой уголовщиной. Бракоразводные процессы, правовые инциденты, да что угодно, только бы больше ничего не слышать про убийц и маньяков. Одним из первых дел Петры было дело о продлении срока насильнику. Открылись там какие-то новые обстоятельства. Она успела наслышаться того, как смеет она, женщина, защищать такую мразь. Кто-то даже сказал, что она предаёт своих сестёр.
   - К чёрту, - сказала Петра вслух. В туалетной кабинке кто-то протяжно вздохнул. Петра поморщилась, опять она разговаривает сама с собой. Похоже, не только доктора Харриса требуется обследовать на вменяемость.
   Она подкрасила губы и вышла из туалета. Сегодня предстояло много бумажной работы, она заранее предвкушала бессонную ночь и много, очень много плохого кофе. До этого надо успеть увидеться с Хоффманом и получить от него несколько разрешений. А ещё раньше придётся заглянуть к доктору Харрису, потому что без согласования с ним действовать незаконно. Пока незаконно. Если его признают невменяемым... когда его признают невменяемым, суд должен будет назначить ему официального представителя. Родных у него не было, так что таким представителем должна стать Петра.
   Быстрый перекус в соседнем кафе. Капучино и такая горячая булочка, что сахарная пудра на ней совсем расплавилась. Петра едва не схватилась липкой рукой за телефон, достала салфетку и вытерла пальцы. На салфетке было написано "семь слив", то ли название салфеток, то ли название кафе. Петра считала телефоном код со стола, оплатила счёт и оставила чаевые. Придёте ли вы к нам снова? - спросило её жизнерадостное солнышко, появившееся на столешнице. Петра нажала "нет" и губы у солнышка изогнулись вниз.
   - Вот так-то, сука, - пробормотала Петра. Она допила остатки капучино и позвонила Шервуду. Стоящая рядом официантка отметила про себя, что разговор вышел каким-то рваным.
   - Здра... Да это... Мне бы... Как?
   Петра положила телефон на стол экраном вниз.
   - Трубку повесил, - пробормотала она.
   Официантка понимающе кивнула.
   - Мудаки они все, милая.
   - А? - Петра посмотрела на неё с недоумением. - А... Да. Можно ещё кофе?
   - Конечно.
   Официантка ушла. Петра откинулась на спинку хлипкого стула и ещё раз прокрутила разговор в памяти.
   - Доктор Харрис не сможет с вами встретиться, да и завтра тоже, до свидания.
   - Это ж херня какая-то, - сказала Петра.
  
   13.
   Зеркало было самым обыкновенным, стекло и деревянная рама. Где-то Дуглас читал, что в тюрьмах зеркала всегда металлические, чтобы их нельзя было разбить и использовать осколки как оружие. Может быть, они не боятся, что он нападёт? Тогда зачем они связали ему руки? Он прикинул, получилось бы у него разбить зеркало. Будь у него кольцо, хотя бы обручальное, возможно, получилось бы сделать это даже связанными руками. Хотя почему "даже", двумя руками вышло бы проще.
   Дуглас посмотрел на своё отражение. Уставшие глаза, бледная кожа вокруг глаз. По-прежнему гладко выбритая кожа, ни одного лишнего волоска. Дуглас попытался вспомнить, когда и где в последний раз брился. Что он вообще делал сегодня утром? Он смутно помнил еду на подносе, кофе в бумажном стаканчике и липкая на вид булочка, к которой он и не притронулся. Есть не хотелось. А что, если в тюрьмах не должно быть обычных зеркал, потому что заключённый может перерезать себе горло осколком? Если так, то может быть дело не в том, что они его не боятся. Может быть, они хотят, чтобы он покончил с собой?
   Он вспомнил, что когда-то носил кольцо, серебро или белое золото, довольно массивное и тяжёлое. Университетское или армейское, такая массовая штамповка, чуть кривая печать, какая-то надпись вокруг эмблемы. Безымянный палец левой руки всё ещё помнил тяжесть кольца. Дуглас потёр то место, где было кольцо, посмотрел на запястье, где были его часы. Если бы он не носил рубашки, здесь была бы полоса незагоревшей кожи, но его загар обычно начинался на сантиметр ниже первой костяшки большого пальца. Рубашки вместо футболок и запонки вместо пуговиц. Запонки всегда были с вставками из натуральных материалов, перламутр, агат или янтарь, так что рисунок никогда не повторялся и всегда можно было отличить правую от левой. Дуглас сам застёгивал запонки и сам завязывал галстук. Он не понимал, как можно прибегать к чьей-то помощи при одевании. Сейчас на нём были кирпично-красные штаны свободного кроя и какая-то странная футболка ниже бедра. Дуглас понятия не имел, помогал ли ему кто-то переодеться.
   Он сел на кушетку и сложил руки на коленях. Немного болела шея, так что Дуглас покрутил головой из стороны в сторону, пока не хрустнуло где-то в районе затылка. Отсутствие часов и постоянно включённый свет вызывали ощущение полной прострации. День сейчас или вечер? Сколько он уже здесь находится? Может быть, в этом и состоит большая часть наказания, человек не знает, сколько времени провёл здесь и сколько ещё осталось.
   Давящее ощущение от злых слов начало постепенно сходить на нет. Дуглас очень осторожно допускал мысль о том, где он находится и что здесь делает. При мысли о том, что он сделал, чтобы сюда попасть, в животе снова открывался зудящий провал, так что он предпочитал пока не рисковать. Тюрьма, заключение, судебное разбирательство. Пока не так жутко. Адвокат. Хуже, но пока терпимо. Преступление. Нет, пока рано. Итак, вот область мыслей, за которую нельзя выходить.
   Адвокат, Петра Рихтер. Очень молоденькая, но хваткая. Вежливая, но видно, что это даётся ей с трудом. Уверена в себе? Не вполне. Уверена ли в нём? Возможно. У неё был какой-то план, думать о котором тоже было пока опасно. Психиатрия. Невменяемость. Нет, нельзя. Мысли прочь. Петра должна была сегодня прийти, если, конечно, сейчас это "сегодня", а не просто час после последней встречи. Когда он встречался с Петрой, до липкой булочки или после? Непонятно. Всё расплывается.
   Ещё был Шервуд и этот парень, такой лысый и очень, очень грубый. Разговаривал с ним, как с мальчишкой, хотя сам моложе на добрые лет двадцать. Как его там... Массимо. Мысль о Массимо его взбесила и тот же в мозгу развалился один из тщательно возведённых блоков. Итак, преступление. Вас обвиняют в убийстве, доктор Харрис. Нет, она сказала не так. Вас обвиняют в убийствах.
   - Я никого не убивал, - сказал Дуглас вслух.
   В том госпитале, одна из дверей которого могла составить конкуренцию железной деве, была одна девушка. Врач или медсестра, вернее, Дуглас поначалу думал, что она медсестра. Она носила халат и работала с пациентами, брала кровь на анализы, измеряла давление, словом, делала всё, что и должна была делать медсестра. Она была довольно полной и неловкой, неумело пользовалась косметикой и вечно стягивала волосы в неопрятный хвостик. Звали её как-то странно, Элси или Элис, может быть, даже Элвис, Дуглас не мог вспомнить. В госпитале Элвис жалели и называли недотёпой.
   А потом начался обстрел, и оказалось, что под белым халатом скрывается не жир, а гора крепких мышц, и двигается Элвис стремительно и бесшумно. В её шкафчике обнаружился целый арсенал оружия. Элвис убила несколько сукиных детей, которым удалось прорваться в здание. Эвакуацией руководила тоже она, так что Элвис покинул здание не один.
   Дуглас видел, как она стреляет. Элвис была левшой, левая её рука метнулась от кобуры вперёд, так быстро, что глаз не успел заметить, как она выхватила пистолет, он как будто сам появился в её руке. Выстрел, её плечо слегка дёрнулось, ещё выстрел. У Дугласа появилось странное ощущение, что слух его подводит. Выстрелов он не слышал, не слышал, как пуля пробивает голову сначала одного, потом другого вооружённого человека. Он услышал только, как тяжело упали их тела на кафельный пол, одно на долю секунды позже другого.
   Он помнил, о чём подумал в тот момент. Во время выстрела мозг работал как-то необычайно быстро, асинхронно со временем, внутренний монолог бежал с опережением, удавалось наговорить гораздо больше, чем вмещалось в тот миг, когда пуля вылетела из ствола. Она их убила, думал он до того, как их головы взорвались кровавыми ошмётками. Убила. Убийца. Мёртвые. Мертвецы. Может быть, именно тогда он и начал думать о том, что есть зловещие слова, которые лучше иной раз не называть.
   Преступление. Его обвиняют в преступлении. Убийства. Голова кружится, но не так сильно, чтобы начать искать, чем бы всё-таки разбить зеркало. Петра что-то говорила о женщинах, да, она сказала, он убивал женщин. Петра - его адвокат, но неужели ему может быть нужен адвокат? Она дважды повторила, что его не обвиняют в изнасиловании, ещё одно чудовищное, немыслимое слово. В её папках столько бумаг, многие бумаги с угрожающего вида печатями, с его фотографиями, часть круглой печати и роспись залезают на краешек фотографий. Там указан его домашний адрес, место работы, номер телефона, даже цвет глаз (голубой) и волос (седые, блонд.), даже рост (185). И везде, в каждой бумаге написано, что он убийца, что обвиняется в убийствах, что эти женщины убиты, что убийства будут расследованы.
   - Но я никого не убивал, - сказал Дуглас.
   Он был в недоумении. Не было ощущения кошмара или какой-то нереальности, только недоумение, что же случилось с его жизнью. Он сидит на кушетке в тюремной камере, на нём чужая одежда, на стене висит зеркало, которое надо разбить. У него даже есть адвокат и какие-то люди проводят следственные работы. Всё по-настоящему, нет никаких сомнений, что это какая-то мистификация. Но как это может быть? Что он сделал для того, чтобы оказаться в этой ситуации?
   - Эй, док, - окликнули его.
   Дуглас обернулся, но никого не увидел. Голос вроде бы доносился откуда-то сверху, Дуглас поднял голову и увидел панель интеркома, вмонтированную в потолок рядом с вентиляционным отверстием.
   - Готов к вечеринке?
  
   14.
   Массимо и его здоровенный приятель сидели в баре, оформленном в морской тематике. Барная стойка из эпоксидной смолы "под океанскую волну", зелёные стены с тут и там налепленными морскими звёздами. В меню были коктейли с названиями вроде "Песок между пальцами" и "Атака тигровой акулы", Массимо уже успел убедиться в том, что это термоядерное пойло. Девчачьих лонг-дринков вроде мохито или секса на пляже не было. Массимо пил виски, в который бармен отказался класть и лёд, и колу.
   - Мы тут без говна, - лаконично сказал он.
   Массимо напомнил ему, кому принадлежит бар, на что бармен сказать, что ему на это насрать, он знает свою работу. Спорить Массимо не стал.
   - Так как там твой парень? Готов сегодня отжечь?
   Массимо посмотрел на него с лёгким раздражением. Вздохнул, хотел отчитать, потом решил и в этот раз обойтись без разборок.
   - Ему не надо быть готовым, Рико. Всем насрать, готов он или нет. Это наглухо отмороженный мужик и мы подадим его в любом виде, хоть дохлым. Они сожрут. Так ведь, Ремо?
   Бармен кивнул, налил себе стопку джина и выпил. Массимо прикинул, что за сегодняшний вечер это уже шестая. Для того, чтобы Ремо был в ударе, надо было бы слегка притормозить.
   - У нас сегодня вечеринка, - сказал он. - Такая, что закачаешься, народ с ума посходил. Постарайся быть неотразимым.
   - Всегда неотразим, - сказал Ремо, но бутылку вернул на полку.
   Массимо наклонился поближе к Рико.
   - Так вот, с моей стороны проблем не будет. От тебя прошу одного, не обосраться. Через пару часов здесь будет полным-полно кретинов с раздутыми яйцами. Надо будет сделать так, чтобы они получили удовольствие на все деньги.
   - Кого ты учишь.
   Они синхронно выпили. Массимо подумал, что хорошему бармену вроде бы положено всё время стоять за стойкой и протирать стаканы, но он никогда не видел Ремо с полотенцем в руках. Или чем там они протирают стаканы. Обычно Ремо нырял под стойку, выуживал оттуда стопку или бокал, поворачивался как на шарнирах к полкам с бутылками и рукой фокусника выуживал нужное пойло. Открывал, наливал. Массимо вспомнил, что ни разу не видел у Ремо штопор. Может он открывал все бутылки сразу, чтобы потом не тратить время на ерунду?
   - Я сегодня нажрусь в сопли, - сказал Рико. - Восприятие на восемьдесят процентов, твою-то мать. Мозгоправ моей жены говорит, что такие встряски полезны для организма, вроде как полнее ощущаешь жизнь. Ты как думаешь?
   Массимо понятия не имел, что Рико женат. Он усмехнулся и опрокинул стопку с "песком", чёртова муть с виски, вермутом и ещё какой-то дрянью типа мяты. Интересно, какой мудак придумывает такие названия.
   - Адреналин будет из жопы хлестать, - продолжал Рико. - Это космос, детка. Если все эти кретины после этого не кинутся покупать апгрейды, считай меня гомиком. Можешь даже трахнуть меня в задницу, господи ты боже мой.
   - Я мозгоправа и притащил, - сказал Массимо. - Объявит, что клиент совсем отмороженный и всё такое.
   - Нахера?
   - Ну, - Массимо пожал плечами, - У него это получится круче. Типа врачебное мнение и всё такое.
   - А кто, Мастерс? Я не знал, что он у тебя прикормленный.
   - Нет, другой, черножопый такой, не помню, как его зовут. Он конечно охренел, но заткнулся, когда я озвучил сумму.
   Массимо замолчал и с неудовольствием отметил, что Ремо плеснул виски. Он жевал мятный листик, а в уголке рта собралась слюна. Он вообще понимает, что выглядит полным мудаком?
   - Слышь, - сказал Рико, который тоже смотрел на Ремо, - Завязывай с бухлом. Ты блять в Макдональдсе кофе будешь нацеживать.
   - Поцелуй меня в попку, - сказал Ремо, глядя на него с любовью.
   - Я сейчас сам встану за стойку.
   - Обосрёшься, - сказал Ремо.
   - Отъебись от него, - Массимо взял Рико за рукав, - Пусть нажирается, народу это даже нравится.
   - А мне не нравится бухой бармен.
   - Забей. Ты только подумай, восемьдесят грёбанных процентов, это ж охренеть можно.
   - Регулируемых?
   - По алгоритму, но задираем повыше. Никому не упёрлось просто мочить в спортивном режиме, тут серьёзные ребята. Так что если кто-нибудь кого-нибудь уебёт, ты знаешь что делать.
   Гении улыбнулся и салютовал стаканом.
   - Больше мудаков!
   - На адреналине живём, - сказал Массимо.
  
   15.
   Вопросы типа "что вы делаете в первую очередь после пробуждения" вызывали у Дугласа странные ощущения. Он не помнил, когда в последний раз просыпался. События происходили только в настоящее время, а всё, что было до конкретной минуты, вроде бы и вовсе не существовало. Дуглас провёл ногтем под вопросом номер тридцать шесть:
      -- У меня нет проблем со сном.
      -- В последнее время я сплю меньше.
      -- У меня бессонница.
      -- У меня сильная бессонница.
   - Здесь нет моего варианта, - сказал он, оглянулся на Мастерса и убедился, что тот уткнулся в свои бумаги. - Доктор Мастерс!
   - Вы можете просто пропустить этот вопрос, - сказал подлетевший Ли. - Я отмечу, что ни один вариант не подходит.
   Следующий вопрос тоже был бредовым, утверждения, которые как будто сами собой всверливались в мозг:
      -- Я часто хожу на прогулки.
      -- Я давно не выходил из дома.
      -- Я боюсь выходить из дома.
   Надо ассоциировать себя с одним из утверждений, но как это сделать, если в каждом из утверждений написано "я". Дуглас пропустил этот вопрос и уже перешёл к следующему, как вдруг понял, что понятия не имеет, как отвечал на предыдущие вопросы. Он помнил вопрос про пробуждение, номер тридцать пять, но о чём были остальные вопросы? Как он на них отвечал? Он не помнил.
   Накануне Мастерс просил его "углубиться в проблемы вашего детства". Может быть, так и следует производить психоанализ, может быть, каждый вопрос и там был согласован сотнями специалистов, вот только Дуглас вдруг понял, что понятия не имеет, что делал в тринадцать и четырнадцать лет. Он помнил свой пятнадцатый день рождения, металлическая модель для сборки АК47, трёхслойный малиновый торт, мать в слишком открытом платье, отец, бурчащий, что она выглядит "вульгарнее, чем разрешает полиция". Он помнил, как ходил в школу, когда ему было одиннадцать лет, но что было до этого и после этого? Он не помнил.
   Память напоминала силиконовую крышку из тех, что рекламируются по телевизору, сминается одним движением, подходит к любым кастрюлям и контейнерам. Память-гармошка, каждая мысль сминается и занимает гораздо меньше места, но как ни назови, всё равно факт остаётся фактом, какие-то года просто выпали из памяти, другие перемешались друг с другом, так что уже и не разобрать, было это в пятнадцать или в десять лет, в начальной школе или на подготовительных курсах к колледжу. Первую сигарету Дуглас попробовал в старшей школе, приятель говорил, что с первого раза ему не понравится, но ему понравилось и он выкурил всю пачку. Ещё они пили пиво и ели орешки в васаби, которые приятель называл "японское зелёное говно". Дуглас провёл языком под верхней губой в полной уверенности, что почувствует вкус тех орешков. Зелёный цвет у него с тех пор ассоциировался с пряным и острым вкусом. Следующий вопрос.
      -- Я мало ем.
      -- В последнее время я избегаю любимых блюд.
      -- Любимые блюда не доставляют мне удовольствия.
      -- Я не заметил разницы в своих вкусовых предпочтениях.
   От Мастерса пахло лапшой, острый рамен, кажется, с курицей, не домашний, купленный в ресторанчике, с добавлением глутамата натрия и ещё чёртовой сотни специй, призванных спалить ваш язык. Запах лапши перебивал собственный запах Мастерса, хотя Дуглас и сомневался в том, что его личный запах был лучше запаха дешёвых специй. Вчера от Мастерса пахло женским шампунем и растворимым кофе. Даже Ли по сравнению с нем благоухал, в отличие от Мастерса он пользовался парфюмом, пусть и из супермаркета. Люди всё равно что хищники, всем требуется скрывать запах собственного дерьма, чтобы сохранить свою жизнь. Следующий вопрос.
      -- У меня часто болит голова.
      -- У меня никогда не болит голова.
   В последнее время голова часто болит от усталости. Может быть, это не утверждения, а какой-то тест и тут главное выбрать правильный ответ? Дуглас обвёл кружком вариант "у меня никогда не болит голова". Почему в этом вопросе всего два варианта ответа? Вчера он сказал Мастерсу, что ему нужен ибупрофен или что-то покруче, потому что голова болела так, что было больно двигать глазами. Если Мастерс больше не задаст вопросов, значит, результаты тестов будет обрабатывать не он. Ребячество, конечно, но если заставляют играть по абсурдным правилам, неплохо будет использовать их на своё усмотрение. Следующий вопрос.
   - Вы готовы, доктор Харрис?
   Дуглас недоумённо на него посмотрел. Оставалось ещё четыре страницы, вопросы с обеих сторон и каждый вопрос следовало ещё обдумать.
   - Можете не заполнять больше, - шепнул Ли ему на ухо. - Доктор Мастер всё равно не будет это проверять, все материалы пойдут для моей дипломной работы.
   - Вы ещё студент? - спросил Дуглас. - Мне казалось, вы уже в интернатуре, нет?
   Ли улыбнулся и кивнул. Было в его улыбке что-то знакомое. Дуглас перебирал в голове бывших коллег, знакомых, однокурсников. Целая база данных людей, которые давно канули в Лету, но оставили своей след. Молодой, тёмная кожа, очень ухоженный на вид, дорогая одежда, богатые родители или какой-то криминал? Нет, никто из знакомых Дугласа не мог быть связан с криминалом, поэтому этот парень, фамилия корейская, он... Дуглас посмотрел на Мастерса. Высокие скулы, крючковатый нос, губы обведены белой полосой. Вылитый Клаус, его чересчур болтливый коллега. Немного постарше. А вот Ли... Ли похож на его собственного интерна, который всё время что-то ел, крошки повсюду, крошки скатывались по его шёлковому галстуку, крошки... Дуглас перевёл взгляд на Ли, скромный костюм, тоже шёлковый галстук, зажим с искусственным янтарём. У его интерна была серебряная булавка с янтарём, только настоящим. Только это был не интерн, а...
   - Доктор Харрис, - окликнул его Ли. Его голос потонул в гуле взрывов, заполнивших голову Дугласа.
  
   Он снова был в госпитале, не здесь, за тысячи километров отсюда. Чернокожего парня звали Йенс, он же Норвежец, потому что Йенс в первый же день сказал, что вырвет кадык любому, кто назовёт его афроамериканцем. Йенс родился в Осло и называл себя потомком викингов, "которые трахнули черножопую сучку". Йенса воспитывал отец, какая-то высокопоставленная шишка в министерстве обороны Объединённой Скандинавии.
   - На кой чёрт ты сюда записался?
   - Меня не взяли в таксисты, сэр, - и Норвежец улыбался белоснежной улыбкой.
   Йенс погиб в числе первых. Заключение в медицинской карте "смерть от потери крови", рентгеновский снимок раздробленных рёбер, проникновенное письмо отцу "спасибо за то, что воспитали героя". В смерти Йенса не было ничего героического. Террористы начали обстрел больницы, Йенс сказал, что "эти тупорылые обезьяны должны знать своё место", Йенс выбежал во внутренний двор и пристрелил троих прежде чем его успели застрелить. Он умер мгновенно, никаких слюней на руках у товарищей, никаких прощальных слов.
   - Принимай парня, - сказал Мартинес. Он ввозил носилки с очередным трупом и этим трупом и был Йенс. Дуглас наклонился над носилками. Мартинес хлопнул его по плечу, - Не рассиживайся тут, лейтенант, этому уже не поможешь.
   Кого он назвал лейтенантом? Дуглас вспомнил, что Мартинес был низкорослым и очень крепким, с докрасна загорелой кожей, так что его можно было скорее принять за индейца, чем за мексиканца.
   - Дуглас! - орал Мартинес, - Дуглас, мать твою, эти сукины дети снова тут!
  
   - Доктор Харрис, - сказал Ли. - Доктор Харрис, вы меня слышите?
   Дуглас открыл глаза и сам не понял, когда успел их закрыть. Память-гармошка предлагала ему урезанный набор воспоминаний, в который не входила даже память о последних пяти минутах. Где он находится, в том богом проклятом госпитале или в тюремной камере, стыдливо называемой "комната для собеседований"? Доктор Мастерс, халат не по размеру, неуверенный, бегающий взгляд. Ли или рядовой Йенс, сын богатого папочки, который обменял свой Бентли на армейский Хаммерс.
   - Как зовут твоего старика? - спросил Дуглас.
   - Простите?
   - Твой отец Рори Йенс? Министр обороны Норвегии?
   Ли переглянулся с Мастерсом.
   - Простите, доктор Харрис, но я...
   - Мать бросила тебя сразу после родов?
   - Я...
   Мастерс сориентировался быстрее и занял позицию между Дугласом и Ли. Он улыбался и поглаживал пальцем правой запястье.
   - Такие тесты кого хочешь утомят, - сказал он с повышенной жизнерадостностью. - Давайте успокоимся, доктор Харрис. Если хотите, я попрошу принести кофе. Как вы пьёте, с сахаром, с молоком?
   Дуглас вспомнил, что Мастерс спрашивает его об этом уже не первый раз. И разговор тоже был не первым, и тесты он не в первый раз заполнял. Это не было призрачным ощущением дежавю, скорее затёртым воспоминанием. Он смотрел на Ли и думал, что знает, как его дразнили в школе и как звали его первую девушку.
   - Вы уже проходили подобные обследования, доктор Харрис?
   - Нет, - сказал Дуглас раньше, чем успел обдумать вопрос. - Да... Да, проходил. Перед тем, как меня отправили в военный госпиталь. Это было...
   - Девятнадцать лет назад, - сказал Мастерс.
   Дуглас пожал плечами. Девятнадцать лет или неделю назад, время больше не имело значения. Некоторые воспоминания были подсвечены, как лампочки на рождественской ёлке, другие превратились в чёрные дыры и расползались всё шире и шире.
   - Вы проходили обследование после того, как вернулись домой? - спросил Ли.
   - Все, кто возвращается, проходят такое обследование, - сказал Мастерс.
   - Нет, - сказал Дуглас.
   - Здесь написано, что вам было диагностировано посттравматическое расстройство.
   - Нет.
   - Вы должны были пройти лечение в клинике, но вы отказались. Среди симптомов были проблемы со сном... бессонница. Навязчивые мысли.
   Дуглас прочитал ещё один вопрос.
      -- Мне трудно общаться с людьми.
      -- Я не испытываю сложностей в общении с людьми.
      -- Я не общаюсь с людьми.
   - Я-то как раз общаюсь, - сказал он.
   - Вы принимали какие-то медикаменты?
   - А у вас это не записано?
   Доктор Мастерс улыбнулся и снял очки.
   - Послушайте, доктор Харрис...
   - Ваш мальчик явно знает больше обо мне, - Дуглас махнул рукой на Ли. - Обсудите меня между собой. Расскажите ему про диагностику, про ПТСР. Я в этом смысле вам совершенно бесполезен. Я не помню. Можете считать это ещё одним симптомом.
   - Я понимаю, - сказал Мастерс и надел очки. Снова снял. Одобрительно похлопал Ли по плечу. - Мы совсем вас замучили, а вам ведь ещё предстоит сегодня поработать. Вы готовы, доктор Харрис?
   Дуглас недоумённо на него посмотрел.
   - Готов к чему?
   Мастерс переглянулся с Ли. Ли начал медленно собирать бумаги обратно в папку.
   - К чему? - ещё раз спросил Дуглас.
   - Простите, я думал, Шервуд сообщил вам. Он, знаете ли, организует сегодня вечером небольшое мероприятие.
   - А, это, - сказал Дуглас, - Тогда я скажу вам то же, что уже сказал Шервуду. Мне надо сообщить об этом моему адвокату.
   - Адвокату? - повторил Ли, - Боже, конечно же нет.
   - Боюсь, это невозможно, - сказал Мастерс.
   - Тогда передайте Шервуду, что, если его гости хотят меня видеть, ему придётся везти меня по частям в спортивной сумке.
   Мастерс встал на ноги и заходил по камере.
   - Поймите, Дуглас, все эти обследования, всё это... Всё уже решено. Вы не можете и не должны обсуждать это с госпожой Рихтер.
   - Я и не собираюсь с ней это обсуждать. Я хочу только сообщить ей это. Кроме того, мне понадобится ещё один пригласительный билет.
   - Да ведь это безумие какое-то, Шервуд никогда...
   - Но ведь у Шервуда никогда не было такого как я? - сказал Дуглас. - Придётся достать ещё одно приглашение.
  
   16.
   В баре было пусто, как вымерли все. Ремо давно ушёл в другой зал, расположенный в глубине здания. На двери висела табличка "Закрыто нахер". Увидев это Шервуд покачал головой.
   - Это, знаешь ли, грубовато. Постоянные посетители могут не оценить.
   - Да срать мне на них, - сказал Рико. - Всё равно в убыток работаем, если бы не тусовки, пришлось бы закрываться.
   - Всё равно, - сказал Рико. Грубость его оскорбляла. - Поговори с Ремо. Я ему пять сотен табличек закажу, пусть любую выбирает.
   - И всё равно он будет посылать к чёрту. За этим сюда и приходят, сам знаешь.
   Шервуд вдохнул. Иногда его вложение порядком его тяготило, потом он вспоминал, сколько стоит обучение дочери и успокаивался. Чёрт бы побрал эти деньги. Когда-нибудь левые всё-таки победят и тогда не будет болеть голова о страховых взносах и плате за ипотеку. Если, конечно, нас к тому времени не угробят в большом ядерном бабахе.
   Они прошли через служебный вход, спустились по лестнице и остановились перед металлической дверью. Шервуд приложил ладонь к сканеру, посмотрел в глазок сканера сетчатки. Рико снял очки, тоже посмотрел в глазок, выругался, ещё раз посмотрел.
   - Проклятая штука срабатывает через раз, - пожаловался он.
   - Меньше капай в глаза "Визина", - посоветовал ему Шервуд.
   - Отъебись, ни хрена это не влияет.
   - Ну, меня-то она сразу распознаёт.
   - Чёртова же хрень!
   Дверь бесшумно отъехала влево, и обоих залил ослепительный свет. Несколько метров по коридору в полной тишине, так что было слышно собственное дыхание и стук сердца. Ещё одна дверь, снова сканер и снова не сработал на Крисе.
   - Нет, ну ты видел?
   - Забей, - сказал Шервуд и открыл дверь.
   Их накрыла оглушительная музыка и гул голосов. Вспышки света, россыпь ярких бликов, от которых ломило глаза. Басы, давящие на уши.
   - Каждый раз думаю, что попал в ад, - проорал Рико на ухо Шервуду, но тот его не услышал.
   Оба продирались сквозь толпу к сцене, залитой лучами света. Вокруг мелькали лица, светящиеся волосы, светящиеся губы, светящиеся линзы для глаз. Под самым потолком на узких площадках танцевали девушки в красном шёлке, ни одного сантиметра открытой кожи, лица закрыты золотыми масками. Шёлк струился по телам, то плотно очерчивая налитые груди и ягодицы, то собираясь пышными складками. Внизу сновали совершенно голые официантки, у всех были огромные торчком стоящие груди, у некоторых эрегированные члены, на щеке у каждой вытатуирован номер. Многие были фантастически красивыми, некоторые на редкость безобразными. За все годы партнёрства в клубе Шервуд так и не понял, по какому принципу их набирают, но предпочитал не вмешиваться в процесс.
   - Господи бога матерь, - орал Рико. - Это ж жопа мира, твою-то мать! И музыка говённая! Мы отсюда не выберемся!
   - Господин Рико, господин Шервуд, - сказал неведомо как прорвавшийся тип в смокинге и с гарнитурой, воткнутой в ухо. Микрофон выступал сантиметров на десять вперёд, было в этом что-то фаллическое, - Рад видеть вас этим вечером. Следуйте за мной, пожалуйста, я проведу вас к вашим местам.
   - Спасибо блин большое! - прокричал Рико. - Братишка, мы спасены!
   Смокинг прокладывал путь, как ледокол, Шервуд послушно плёлся за ним. Он любил круглые суммы, ежеквартально появлявшиеся на его счету, но вот участвовать в этом безумии казалось ему каторгой. Ах если бы можно было сделать так, чтобы деньги продолжали поступать, но для этого ничего не надо было делать!
   - Доброй ночи, господин Шервуд, - ещё один смокинг пожал ему руку, - Господин Рико, - он протянул руку Рико и не поймал. - Присаживайтесь, будьте любезны.
   Шервуд тяжело плюхнулся на диван из коричневой кожи. Очень низкий стол из чёрного дерева, стоящий почти вровень с ногами, жутко неудобно, но клиенты, похоже, считали это за особый шик заведения. Впритык к столику начинался ринг, ограниченный вместо верёвок невидимым силовым полем. Почти невидимым, если приглядеться, можно было увидеть, как воздух вокруг него колыхался, как над костром. Шервуд почувствовал деликатный укол в районе шеи и понял, что в ближайшие несколько часов его будет терзать жесточайшая мигрень. Очень вовремя.
   - Твой парень на подходе?
   - Да.
   Даже такой короткий ответ отозвался болью в затылке. Ещё и этот яркий свет, эти вспышки... Музыка почему-то не оказывала никакого эффекта. Шервуд замечал, что когда боль становится непереносимой, у него почти отключается слух. Такой вот, видимо, механизм самозащиты. Надо будет спросить при случае у доктора Мастерса, что это за хрень такая.
   - Отборный псих, просто пальчики оближешь, - орал Рико. - Это прямо охренеть что за отморозок. Даже рекламы не понадобилось, заглотили вместе с крючком по самый желудок. Ей-богу, - он хлопнул смокинга по плечу и заорал так, что даже Шервуду стало не по себе, - Я сейчас в штаны спущу! Это просто по мозгам ударяет!
  
   17.
   Петра не верила своим ушам.
   - Дуглас, вы же не игрушка.
   - Не игрушка, - повторил Дуглас. И улыбнулся. - Да.
   - Ну так скажите это им. Вы...
   Дуглас смотрел на её руки. Широкие запястья, сильные пальцы, ногти без маникюра, так сразу и не скажешь, что это женские руки. Под ногтями скопилось что-то белое и оранжевое, кажется, она недавно чистила апельсин. Дуглас глубоко вдохнул, да, апельсин, толстая корка, белые волокна между дольками. Он представил, как крупные зубы Петры впиваются в сочную дольку, как брызжет сок. Петра была красива той свежей здоровой красотой, что даёт молодость, но она не привлекала Дугласа. Он сравнивал своего адвоката с хорошей лошадкой, которая взбрыкивает и несётся рысью. Тяжело поднимаются потные бока, раздуваются ноздри. Чистая, покорная руке сила и не более того.
   - Я могу передать эту информацию выше, я должна...
   - Ничего вы не должны. Можете даже не приходить, если не хотите.
   - Что? Боже... Вы же понимаете, что это незаконно?
   Он прижался лбом к решётке. Приятный, почти обжигающий холод. Это решётка такая холодная или у него такой горячий лоб?
   - Доктор Харрис. Пожалуйста.
   Дуглас посмотрел на неё, прошёлся вдоль решётки взад и вперёд. Если начать от середины, получается пять шагов до одной стены и шесть до другой. На шаг больше, потому что слева стоял стол и мешал вплотную подойти к стене. Дуглас смотрел на кончики своих ботинок, на кирпично-красную ткань брюк, на оранжевую кайму футболки. Самым унизительным здесь были даже не связанные руки, а футболка. Он со школы не носил ничего, кроме отглаженных рубашек. А вот у Петры, похоже, дома и вовсе не было утюга, она всегда выглядела какой-то мятой, как будто спала в одежде. Сейчас она стояла в положенном по требованию безопасности метре от решётки, и Дуглас знал, что на неё направлены сразу три камеры. Если ему вдруг придёт в голову достать из-под подушки охотничий нож и наброситься на неё, её скорее всего успеют спасти. Впрочем, если сразу попасть в яремную вену, может быть и не успеют, кто его знает, проходят ли охранники курсы первой помощи. Как бы то ни было, Петра чувствует себя в безопасности, что его вполне устраивало. Она смотрела на него и хотела что-то сказать, рот открывался и тут же закрывался. Ну же, смелее.
   - Доктор Мастерс сообщил о том, что провёл с вами серию тестов, - наконец, сказала Петра.
   - Да, он задал мне несколько вопросов, - сказал Дуглас.
   - Вы недовольны? Он был некорректным?
   - Нет, - сказал Дуглас, покачал головой и повторил, - Нет. Просто он всё знал заранее. Диагноз, симптоматику. Ему не нужны были мои ответы.
   Петра замялась на секунду, потом сказала:
   - Простите, я знаю, его поведение недопустимо, но он сообщил мне ваш диагноз, - она поймала взгляд Дугласа и добавила, - Ваш предполагаемый диагноз.
   - А сами вы что думаете?
   Петра посмотрела на его лицо. Она привыкла работать с людьми, на лице которых были написаны эмоции, хоть какие-то эмоции. Её клиенты впадали в бешенство, орали, брызгали слюной, загорались надежной, иногда плакали. Взгляд Дугласа был безмятежным, он смотрел на неё так, как смотрят на домашних животных, спокойно и слегка снисходительно.
   - Простите?
   - Вы согласились меня защищать. Вы верите мне? Простите, я неправильно сформулировал вопрос. Вы верите в меня?
   - Я, - сказала Петра, - Не вполне понимаю...
   - Ваша тактика состоит в том, чтобы признать меня душевно больным, - сказал Дуглас. - Не знаю, в чём состоит тактика доктора Мастерса, но полагаю, что вы работаете в одном направлении. Война, психическая травма, психическое расстройство. Это вас устраивает? Это то, чего вы хотите?
   - Доктор Харрис, - сказала Петра, - Я понимаю, это очень деликатный вопрос и у меня, пожалуй, не хватает такта для того, чтобы обсудить с вами все нюансы, но поверьте...
   - А вы верите?
   - Вы были на войне, - медленно сказала Петра. - Работали в военном госпитале. Там творился такой ад. Невозможно пройти сквозь это и остаться прежним.
   - Тысячи людей прошли сквозь эти. Десятки тысяч. А здесь только я один.
   Петра отошла от решётки и встала так, чтобы лицо оставалось в тени. Каждый раз перед встречей с клиентом она готовила слова, и почти каждый раз оказывалось, что всё это сплошная импровизация. Она вспомнила слова Роквелл, помните, главное не попасть под обаяние клиента, потому что эти сукины дети чаще всего очень харизматичные. Дуглас не был обаятельным, только очень вежливым, иногда подчёркнуто вежливым. Держался он очень старомодно, Петра подозревала, не разделяй их решётка, он бы целовал её руку при встрече и прощании. Она вдруг усмехнулась. Иногда ныряешь так глубоко в эту гадость, что начинаешь забывать, зачем ты здесь. Так уж устроены мы, люди, очень хочется закрыть глаза и поверить во что угодно. Она сделала шаг к свету и почувствовала себя увереннее.
   - Вы смотрели Молчание Ягнят, доктор Харрис?
   - Нет.
   - Ну конечно. Серийные убийцы и маньяки редко смотрят что-то о себе подобных. Вы ведь считаете себя особенными, уникальными. Непереносима сама мысль о том, что в мире много таких, как вы.
   - Таких как я, - повторил Дуглас. - Славно.
   - Ваш тёзка, Томас Харрис, придумал маньяка-людоеда Ганнибала Лектера. Очень вдохновляющий персонаж. Настоящий джентльмен. Знаете, что меня всегда интересовало?
   Дуглас вопросительно на неё посмотрел.
   - Нет, не его послужной список. Не убийства. Видите ли, доктор Харрис, однажды Ганнибал Лектер о чём-то поговорил с одним заключённым, Миггзом. Просто поговорил, не приближался к нему, не крутил перед его лицом карманными часами. А потом Миггз покончил с собой. Как думаете, что он ему сказал?
   Дуглас промолчал и Петра едва не прикусила себе язык. Нельзя с ними говорить о таких вещах, это как будто собственноручно расписаться в собственной некомпетентности.
   - Простите, - пробормотала она.
   - Вам бы этого хотелось? - неожиданно резко спросил Дуглас.
   - Простите?
   - Контролировать людей, - пояснил Дуглас. - Вам бы хотелось, чтобы люди вам подчинялись, верно? Потому что, когда вы контролируете других, вы начинаете верить, что контролируете собственную жизнь.
   Петра помотала головой, не замечая, что Дуглас давно на неё не смотрит. Он улыбнулся и щёлкнул пальцем по решётке.
   - Но контроль - это иллюзия. Вы ничего не контролируете. Ваша свобода действий и свобода выбора обусловлены только длиной поводка. И поэтому, - Дуглас посмотрел на неё и улыбнулся, - Поэтому я и принимаю предложение уважаемого доктора Мастерса, возможно, людоеда. Мне хочется узнать, насколько длинный у меня поводок.
  
   18.
   - Дамы и господа, - раздался голос, перекрывающий и музыку, и голоса, - Дамы и господа!
   Музыка стихла, публика взвыла, - Дамы и господа! - в третий раз сказал сухонький человек в строгом костюме. На вид ему было лет девяносто, если не больше. Кожа как папиросная бумага, тонкий седой пушок на голове и неожиданно густая борода почти до середины груди. Шервуду казалось, что рано или поздно борода его перевесит и он грохнется вниз.
   - Эльф сушёный, - гаркнул Рико прямо в ухо. Шервуд подавился швепсом и долго кашлял.
   - Сегодня мы с вами будем свидетелями уникального, да, - эльф обвёл зал рукой, - Да-да, уникального события. Для начала поговорим о технических характеристиках. Как вам известно, обычная наша глубина это семьдесят пять процентов, но сегодня, - публика взвыла, эльф дождался, пока она немного утихнет, - Да, обычная глубина семьдесят пять процентов. Но сегодня... - он выдержал ещё одну паузу, - Сегодня у нас не "коррида" и не "дайвинг суперплюс!". Глубина сегодня, - снова пауза, в зале послышались нетерпеливые вопли, - Я напоминаю, что любая съёмка запрещена. А также...
   - Господи, когда же он уже разродится, - проорал Рико.
   - Глубина сегодня составляет... - сказал эльф. Он улыбнулся и взмахнул микрофоном, на секунду наступила полная тишина, - Восемьдесят процентов! Красный коридор, контакт-бой!
   - Врёт, - заявил Рико. - Красный коридор это восемьдесят три процента. А у нас сегодня еле дотянет до семидесяти девяти, да и то со средними показателями.
   - Наш сегодняшний герой - это не просто наёмник, - сказал эльф. Он дождался, когда снова наступит тишина, постучал указательным пальцем по микрофону и продолжил, - Не просто убийца. Это хладнокровный людоед, которому не место в нашем обществе. Нас обвиняют, - эльф взмахнул рукой и Шервуду показалось, что он указывает прямо на него. Боль прострелила затылок, Шервуд стиснул зубы, - Нас обвиняют в жестокости. Но разве это жестоко, понести заслуженное возмездие? Разве жестоко... Скажите! Не слышу!
   Зал взвыл. Свет снова замигал, окрашивая белый костюм эльфа то в синий, то в красный. Шервуд подумал, что все эти люди с эпилепсией всё-таки не дурака валяют, ещё несколько вспышек и он сам покатится по полу с пеной на губах. Он и не заметил, как к ним за столик подсел ещё кто-то, увидел только руку, упавшую рядом с его рукой. Чёрная кожа, огромные розовые часы с Микки-Маусом. Ли, вежливый сукин сын.
   - Здравствуйте, - вежливо сказал Ли. - Доктор Мастерс не сможет сегодня прийти, так что мне придётся поработать за него.
   Поработать! Под этим словом сопляк подразумевал, что именно он будет подписывать свидетельство о смерти. Да-да, нам очень жаль, но заключённый внезапно умер, нет, срочная кремация, так распорядились его родственники. В прошлый раз понадобилось даже две кремации, потому что голову они нашли только на следующий день под трибунами. Господи, неужели было мала доли в баре, на кой чёрт он только согласился на это безумие. Снова мысль о дочке, на этот раз очень злая мысль, и почему же она такая тупая, что не выбила себе стипендию сама.
   - Господин Шервуд, - Ли осторожно коснулся его руки, - Вы хорошо себя чувствуете?
   - Да, - выдавил Шервуд. - Эта чёртова музыка кого угодно сведёт с ума.
   - Понимаю, - сказал Ли. - Не желаете таблеточку? Снимет спазм, успокоит нервы.
   - Слышь! - заорал Рико, - не вздумай у него что-то брать. - Он тебе такую дурь в глотку вобьёт, что потом тебя самого впору выпускать на арену.
   Ли укоризненно на него посмотрел, но промолчал. Шервуд похлопал его по плечу.
   - Я в порядке. Выпью фирменный коктейль Ремо и буду как новенький. Как там наша лошадка?
   Ли закатил глаза.
   - Ну вы сами знаете. Никто не готов. Ничего, разберёмся.
   - Знаешь сколько народу, Макс? - крикнул Рико. Шервуд не знал, - Триста человек!
   Шервуд нахмурился, трёхсот человек не хватило бы даже на то, чтобы покрыть все накладные расходы. Рико усмехнулся и подвинул к нему стакан с виски.
   - Да ты не думай, это триста заряженных. Все по предоплате, по двенадцать тысяч с человека. Это не считая стандартных взносов и кредита. Мы богаты, парень, мы богаты!
   Шервуд ненавидел, когда Рико говорил при всех о деньгах. Он был рад уже тому, что здесь не было Мастерса, но подозревал, что Ли всё ему передаст, а там уже Мастерс будет ныть о том, что с его работой неплохо бы иметь побольше бонусов. Обойдётся. Он и так немало попортил ему крови за последние дни.
   - Прямо из зала суда! - сказал эльф. По мере того, как в зале росло напряжение, голос его становился всё раскатистее, что никак не вязалось с его тщедушной внешностью.
   - Во врёт, - крикнул Рико, склонился к самому уху Шервуда и заорал, - Я говорю, вот клоун-то!
   Как же болит голова. Больше всего Шервуду захотелось сейчас оказаться в своём уютном кабинете, в глубоком кресле, рассчитанном на две такие задницы, как у него. Он вспомнил утренний разговор с Мастерсом и поморщился. Как же всё-таки погано, что он не может сам нанять тюремного врача. Будь его воля, это был бы не такой мнительный параноик как Мастерс. Как он сегодня истерил!
   - Нельзя выпускать на арену настолько психически неуравновешенного человека, - говорил Мастерс. - Вы понимаете, чем это может закончиться?
   - Ну и чем? Кто-то его грохнет раньше времени? Или он кого-то грохнет?
   - Я не могу прогнозировать исход.
   - Да мне нахрен не сдались твои прогнозы, - говорил Шервуд. Мастерс его бесил, - У нас достаточно кредитов для того, чтобы хоть принцессу Уэльскую на арену отправить. И пусть её хоть отряд морских котиков трахнет, мы всё равно отобьёмся в ноль.
   - Исход может быть неблагоприятным для всех нас, - нудел Мастерс. - Я снимаю с себя ответственность.
   Тут Шервуд вспылил.
   - Да нет у тебя никакой ответственности, клоун. Ты же просто бумажки подмахиваешь.
   Мастерс скрутил руки на груди.
   - Я не поеду в клуб.
   - Ну и чёрт с тобой, - сказал Шервуд.
   Сейчас он сидел рядом с Ли и думал, насколько же проще иметь дело с этим парнишкой. Никаких лишних вопросов, никакого упрямства, идеальный инструмент для любых задач. Посмотрим, как он проявит себя сегодня. А вообще все они клоуны, конечно. Клоуны. Проклятое выражение, подцепил у Рико.
  
   19.
   Новая футболка, или старая? Дуглас попытался вспомнить, когда он переодевался, когда ходил в душ, когда спал. В голове была какая-то дымка, отчего мысли крутились так медленно, что никак не удавалось выстроить что-то связное. Такое состояние было знакомо Дугласу, обычно он боролся с ним с помощью кофе и сигарет, но здесь не было ни того, ни другого, только зеркало на стене и бритвенный станок в руках. На станок Дуглас и смотрел до того, как мысли сместились к футболке.
   Он знал, что надо намылить лицо (чем?) потом взять станок в правую руку и начать водить по коже, одновременно глядя на себя в зеркало. Управлять рукой, ориентируясь по своему отражению. Он снова взглянул на станок. Совсем новый, лезвие и смазывающую полоску закрывает пластиковый колпачок. Сам станок из тёмно-синего пластика с прорезиненной серединой, чтобы не соскальзывала рука. Он снял матово-белый колпачок. Два лезвия расположены друг над другом.
   Дуглас положил станок на край металлической раковины, взял кусок мыла и долго пытался вспенить его в холодной воде. Пена получилась совсем жидкой, но он кое-как нанёс её на лицо, снова взял станок, поднёс к коже. Остановился. Провёл рукой по щеке, сильно надавливая подушечками пальцев. Смыл пену с руки, ещё раз провёл. Ничего. Кожа была гладкой, ни единой щетины. Дуглас взял станок и провёл им слева от шеи до подбородка. Не смывая пену поднёс к глазам. Ни одного волоска. Он стёр пену рукой, вытерся бумажным полотенцем, на коже осталась липкая плёнка. Тщательно умылся, снова вытерся, посмотрел на себя в зеркало.
   Кожа была гладко выбритой, ни пропущенной щетины, ни синевы. Значит, он брился не позже нескольких часов назад. Но тогда где старый бритвенный станок? Не может же такого быть, что здесь можно получать новый станок каждый раз, когда стоишь перед зеркалом. Он посмотрел на мыло, оно тоже было новым, совсем недавно распакованным. Выдавленный логотип "Лагуна" был только слегка примят его пальцами.
   Здесь была Петра, его молоденькая адвокат в мятой одежде. Дуглас помнил разговор с ней, но не помнил, когда она ушла. А когда она пришла к нему? Был ли он вежлив? Целовал ли ей руку? Дуглас провёл обеими руками по груди. Футболка была совсем новой, не успевшей помяться после того, как её вытащили из целлофана и надели на него. Это был его размер, футболка не давила в плечах и не жала в груди. И она была унизительной, символ всего того безумия, которое здесь творится. Его назвали убийцей, его заперли в настоящей тюремной камере, а девчонка-адвокат говорит, что оптимальный исход - это переехать из камеры в больничную палату.
   - Господин Хоффман сказал, что не выпустит вас даже в случае пожара.
   Кто такой Хоффман? Дуглас вспомнил, что ему говорил Шервуд. Звучало абсурдно, но он хотя бы не юлил вокруг да около, стараясь называть вещи более мягко. Как будто другое название может что-то изменить! Он даже не говорил, скорее сыпал утверждениями.
   - Вы были на войне. Вы убивали людей. Вы умеете убивать людей. Мне надо, чтобы сегодня вечером вы убили ещё кого-то...
   - Я никого не убивал, - перебил его Дуглас.
   - Или кто-то вас убьёт, - сказал Шервуд. - Дело-то в принципе ваше.
   Шервуд напоминал ему их младшего сержанта, совсем мальчишку, который в армию пошёл за романтикой, а остался ради адреналина. Он даже выглядел как Шервуд, тоже очень худой и жилистый, с первого взгляда и не поймёшь, что сильный, как бык. Сержант был вспыльчивый и очень нервный, хлопни в ладоши над ухом, и он подскочит на метр в высоту. Дуглас ценил в нём то, что он никогда не ругался, как-то всегда находил приличные слова. В его обязанности входило следить за камерами и сообщать о любых подозрительных движениях за забором. Сержант бесился и говорил, что приехал в чёртову страну, чтобы драться, а не просаживать глаза над монитором.
   Сержант... как же его звали... нет, не вспомнить. Это он включил сигнал тревоги, когда начался налёт, он сломал палец, когда первым бросился к двери. Палец Дуглас запомнил, потому что, когда изуродованный труп сержанта лежал на полу, только левая рука не была залита кровью. В тот день сержант был в форменной рубашке кремового, почти белого цвета, и когда лежал в коридоре вместе с другими трупами, казалось, будто к красной рубашке пришили белый рукав. Край рукава был разорван, и кисть далеко из неё высовывалась, сломанный указательный палец был выгнут в противоположную сторону и из него торчал кончик кости.
   То, что можно сделать с человеческим телом, всегда удивляло Дугласа. Сшивать куски кожи, вставлять спицы в переломанные пальцы, снимать крышку черепа и резать мозг тонкими, почти нитевидными инструментами. Как они называются? Он опять забыл.
   А на войне всё было иначе, человеческие тела больше не казались слаженным механизмом, только горы плоти, которую можно резать и протыкать, взрывать, сжигать. Хуже всего был запах обгоревшего тела, он вызывал отвращение не тем, что был мерзким, а тем, что был почти вкусным, так пахла свинина на огне. Дуглас пытался уложить в голове, как это может быть, вот человек живёт и думает, а вот превращается в мясо, которое с закрытыми глазами не отличить от прожаренного стейка. Где проходит грань между живым и мёртвым?
   Сержант был замотан в колючую проволоку. Так им его и подкинули, искалеченного, истекающего кровью, без обоих глаз и вообще без кожи на лице, но живого. До этого момента Дуглас понятия не имел, каково это, вытаскивать острые спирали режущей ленты, ввинченные в человеческое тело, как штопоры. Майерс принёс две пары ножниц по металлу, и они молча срезали ленты с проволоки, понятия не имея, зачем они вообще это делают.
   - Ты или я? - спросил Майерс. Дуглас не понял и тогда Майерс просто закрыл рот и то, что осталось от носа сержанта рукой. Тот уже давно не хрипел, пульс еле прощупывался. Дуглас больше не видел сержанта и только во все глаза смотрел на Майерса.
   - Ты... - сказал он.
   Майерс посмотрел на него снизу-вверх, не отрывая руки от лица сержанта.
   - Спят овечки на лужайке, - сказал он совершенно спокойным голосом, - Спит река и спит луна, - Он медленно начал раскачиваться всем телом и голос постепенно стал напевным, - Спят коровы и трава, - В песне не было ни ритма, ни рифмы, а от того, как Майерс её пел и как раскачивался, становилось жутко. - Звёзды спят и небо спит. Все спят, - он посмотрел на сержанта, - Все уснули. Все уснули.
   Он осторожно положил голову сержанта на пол, встал на ноги, вытер руки об стену.
   - Все спят, братишка, - сказал он Дугласу.
   Дуглас помнил, что никак не мог уснуть той ночью, первой спокойной ночью после этого кошмара. Ему казалось, что если он сейчас уснёт, то проснётся уже какой-то другой, незнакомый ему Дуглас, у которого будут его мысли и воспоминания, но который будет уже совсем чужим. И Дуглас лежал в темноте, всматривался в темноту, дышал темнотой, буквально чувствовал, как она заполняет его лёгкие. Он не хотел, чтобы этот чужак занял его место.
   - Я не сплю. Я не убиваю людей. Я не виноват.
   Сплошные отрицания. Когда Шервуд спросил его, будет ли он драться, Дуглас тоже сказал "нет". Шервуд усмехнулся.
   - Вы уверены, доктор Харрис? Приз-то очень большой, а терять вам нечего.
   - Я буду драться.
  
   20.
   - Это, что, твоя новая девка?
   Шервуд оглянулся через плечо и увидел Петру Рихтер за соседним столиком. Она сидела прямо, как палка и смотрела перед собой. Его она, кажется, не заметила.
   - Нет, это адвокат.
   - А выглядит как шлюха.
   - Тебе все как шлюхи.
   - Шлюхи! - заорал Рико и стукнул кружкой по столу. - Больше огня!
   Выкрашенная в синий официантка протиснулась к нему и налила из кувшина искрящуюся жидкость. Над кружкой тут же поднялась высокая пена, перебежала через край и вспыхнула. Официантка провела пальцем по основанию кружки, пламя перебежало на её пальцы. Она коснулась пальцами губ, и на несколько секунд её улыбающийся рот был охвачен огнём. Рико салютовал ей кружкой и сделал большой глоток.
   - Ядрёное пойло. Так-то я вообще не пью.
   К ним продирался Ремо, который был одет в трико телесного цвета, отчего казался голым. На запястьях были золотые браслеты, очень тяжёлые на вид и почему-то три пары наручных часов с металлическими ремешками. Ремо был пьян, хотя ещё неплохо держался и даже что-то втирал подвернувшейся официантке. Он ущипнул её за голый сосок, получил сначала пощёчину, потом поцелуй в лоб. Рико помахал ему рукой.
   - Ты как, ещё не совсем в говно?
   Ремо помотал головой и отпил из кружки Рико.
   - Мудак, - беззлобно сказал Рико. Ремо помотал головой и сглотнул.
   - Я же дегустирую.
   - А какого хрена ты её пригласил? - спросил Рико. Ему приходилось орать через стол, но Шервуд всё равно с трудом разбирал, что он говорит.
   - Кого?
   - Ну, девку.
   - Я не приглашал. Это его условие.
   - Он ещё и условия ставит? Типа райдера?
   Шервуд пожал плечами и отвернулся. Он сидел вполоборота к рингу, и чтобы увидеть, что там происходит, приходилось слегка задирать голову. Сейчас по рингу расхаживал эльф, обзаведшийся к этому времени львиным рыком. Говорил он на одном дыхании, так что у Шервуда начало закрадываться подозрение, а не использует ли он заранее записанную речь. Впрочем, на импровизацию он и не рассчитывал, любая импровизация - это только иллюзия. Особенно когда дело касается такой тонкой материи, как бои на глубине.
   - Да не нужно нам никакое разрешение, - орал Рико, как будто прочитавший его мысли. - Нахер такое государство, если оно будет контролировать, кто и как будет дрочить!
   С этим Шервуд был вполне согласен. Он откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Голос эльфа гремел у него в голове, отчего казалось, что голова разбухает и пульсирует. На сцену вышли пожиратели лотосов, они же лотофаги, они же мальчики для битья, словом, группа противников, задача которой представить в наилучшем свете главную звезду вечера. Под наилучшим светом понимался тот сценарий, при котором зрители получат наибольшее удовольствие от увиденного.
   Каждый раз у лотофагов была новая биография. Иногда они были бывшим элитным десантом, иногда уличными бойцами, сегодня эльф сообщил, что лотофаги - члены религиозной секты из Колумбии
   - Они не ищут славы, они выбирают забвение!
   Шервуд уверился в том, что эльф работает под фонограмму. Он, не открывая глаз, отпил из стакана и принялся лениво рассуждать, где сегодня поужинать.
   - Господин Хоффман!
   Он открыл глаза и несколько секунд моргал, пока глаза снова привыкали к ярким вспышкам света. Перед ним стояла Петра Рихтер.
   - Я не знаю, как вы это организовали, но должна сказать вам, что...
   - Пожиратели лотосов! - заорал эльф, а с ним и весь зал.
   - ...Психически болен!
   Её слова потонули в оглушительной музыке. Треск барабанов перекрывала пронзительная труба, от звука которой закладывало уши. Шервуд поморщился и наклонился к Петре.
   - Простите, я ничего не слышу.
   - Мужики! - орал Рико и хлопал ладонью по столу.
   - Это надо прекратить, - крикнула Петра. - Вы ведь понимаете, что это безумие?
   - А то что ваш клиент наворотил, это не безумие?
   - Безумие, - кивнула она, - Мой клиент - сумасшедший.
   - Я думал, вам запрещено употреблять такие термины, - сказал Шервуд. - Кроме того, степень его невменяемости решит суд.
   - Если он до него доживёт, - сказал Ремо. - Я поставил на лотосов.
   - Я подам жалобу, - сказала Петра. Она обвела взглядом их столик, - На всех вас.
   Шервуд улыбнулся.
   - А вот это у вас не получится. Знаете, почему я разрешил дать вам пригласительный билет? Потому что вам нельзя здесь находиться. И никому нельзя. Это как с продажей наркотиков, виноват и покупатель и продавец. Попробуйте пожаловаться и вылетите из адвокатской коллегии. Адвокат, который посещает запрещённые бои с участием клиента, это же уму непостижимо!
   Петра моргнула, и фигура Хоффмана стала расплываться перед её глазами. Она помнила, что у него были белые усы и какая-то нелепая манера говорить, он вроде бы всё время извинялся. Почему она решила, что его зовут Хоффман? Голова кружилась от громкой музыки.
  
   21.
   На первый взгляд зал был огромным, но эта иллюзия создавалась только за счёт высокого потолка. Метров пятьдесят, не меньше, ни ярусов, ни верхних этажей, только постепенно сужающийся купол. В зале было шумно и людно, столы были сдвинуты рядами друг к другу, так что пройти зал из конца в конец было довольно затруднительно. Голые и полуголые официантки лавировали между рядами, каким-то чудом удерживая длинные подносы без ручек. У некоторых соски были крест-накрест заклеены жёлтой лентой, у других был пирсинг с тяжёлыми кольцами. Все носили невероятно высокие каблуки, почти ходули, отчего они были выше всех собравшихся.
   Квадратная площадка находилась на небольшом возвышении. Стоя в ней казалось, что она окружена высокими стеклянными стенами, но это были только лучи света. Сквозь неё был виден весь зал: запрокинутые головы, цветные пятна лиц, чередующиеся полосы белого и красного цветов.
   Дуглас всё ещё чувствовал на щеке приятный холодок от решётки, на груди прикосновение грубой ткани футболки. Шервуд говорил с ним очень вежливо, может быть, даже подобострастно, но за этим читалась уверенность в том, что выбора у него нет.
   - Выбор - это иллюзия, доктор Харрис, - говорил Шервуд. Дуглас помнил, что что-то ему ответил, но вот что именно, никак не мог вспомнить.
   Он снова и снова проводил по щеке рукой. Гладкая кожа, подушечки пальцев щиплет, как будто бы он только что воспользовался спиртовым лосьоном. Запах лосьона был разлит в воздухе, а ещё запах его древесного парфюма, запах мокрой земли, запах чужих потных тел. Если бы только не этот оглушительный рёв и басы! Но ещё один вдох и звук исчез, осталась только тишина и свет. Пожилой мужчина в костюме, по виду настоящий джентльмен, беззвучно открывал и закрывал рот. Дуглас почувствовал запах его одежды, дорогая ткань после химчистки, отглаженный воротничок рубашки, манжеты с каплями духов, что-то очень сладкое, как леденцы. И снова запах мокрой земли, та самая неуловимая нотка его парфюма, которая сейчас разрасталась и разрасталась, пока, наконец, не поглотила всё вокруг.
  
   Ощущение холода на коже исчезло, теперь лицо горело. Дуглас вспомнил, как лежал на полу, лицом в землю, мокрая земля забивалась в нос, застревала в складках плотно закрытых век. Слух вернулся, треск выстрелов, гул крови в ушах снова тишина.
   - Поднимайся!
   Ещё крик, потом чьё-то лицо совсем рядом. Жёлтая, очень старая кожа, золотая краска вокруг глаз, красные губы, золотые ожерелья на шее, - Твой выход парень.
   Дуглас смотрел на него и никак не мог понять, сидит он или лежит. Он повернул голову и понял, что сидит на стуле, и сидит так долго, что ноги уже затекли.
   - Найди меня потом, идёт? - золотой незнакомец схватил его за руку обеими руками и энергично затряс, - При любом раскладе. Амфетамины для собак, просто оставь заказ в Хорнете. Укажи, что у тебя чёрный терьер.
   Он ушёл, а Дуглас вспомнил, что один из охранников их госпиталя был кинологом, славный пёс, они потом ломали голову, что же с ним делать. Атака на госпиталь явно не была спланированной, в то время с обеих сторон творилась какая-то неразбериха. Как будто несколько лет подряд они играли в шахматы, а потом кому-то это надоело, и они стали играть на том же поле в го. Окружить и захватить, оттяпать как можно больше территории. Чёртова страна, повторяли с обеих сторон.
   Погибших они не считали, ждали помощь, но та не приходила. Дуглас жонглировал в уме медицинской этикой и математикой, прикидывая, кого придётся спасать в первую очередь. Потом он и Герман, один из охранников, владеющий испанским, решили совершить вылазку через лес, если не позвать на помощь, то хотя бы выяснить, остался ли ещё хоть кто-то в живых. Оба не могли признаться, что в глубине души уверены, что захвачена не только больница, но и весь город, а может и вся страна. Никаких дипломатических отношений с членами Союзов, никакой эвакуации для иностранных специалистов типа Дугласа. Просто...
   Взрыв. Нестерпимый жар сквозь одежду, они побежали сквозь лес, ещё один взрыв и жар превратился в давление, сбившее обоих с ног. На секунду мир перестал существовать.
   - Поднимайся, - кричал Герман прямо ему в лицо.
   Дуглас оглох от взрывов и не слышал, что говорит ему Герман, видел только, как шевелятся его губы. А через секунду тело Германа как будто вывернулось наизнанку, от паха до груди прошлась глубокая трещина, потом впадина, из которой полезло мясо, как фарш из мясорубки. Руки и голова Германа вспыхнули, но рот всё ещё был открыт и сквозь пламя Дуглас видел, как шевелятся его губы. Слух вернулся, и он услышал, что произносил этот горящий золотым огнём рот:
   - Поднимайся!
   Он встал, не в том горящем лесу, в этой полутёмной комнате. У стены горел маленький светильник с розовым абажуром, на полу лежал очень толстый ковёр, то ли белый, то ли тоже розовый.
   - Вы готовы, доктор Харрис?
   В комнату вошла женщина в красном плаще с капюшоном. Нельзя было сказать, красива она или нет, молодая или старуха, на её лице было слишком много краски, а руки до плеч закрыты тонкими перчатками. Голос у неё был высокий и мелодичный.
   - Пойдёмте со мной, пожалуйста.
   Дуглас встал и прошёл в коридор, по коридору через большой холл с очень низким стеклянным потолком, за которым был огромный бассейн и в нём плавали обнажённые люди. Всюду играла классическая фортепьянная музыка, очень тихо, так что не заглушала речь, и не приходилось говорить громче. Пахло здесь странно. Дуглас ожидал уловить запахи духов и тканей, соприкасающихся с потными телами, запах грима, которым были намазаны все встреченные им люди. Только актёры и официанты, которым было положено пахнуть костюмами из затхлого шкафа и из химчистки, но они совсем не пахли, даже лаком для волос. Дуглас долго вдыхал воздух, пытаясь понять, что это за давящее зловоние, а потом понял, что в этом холле просто не было запахов. Он порывисто поднёс запястье к носу и вдохнул свой собственный запах. Слабо пахло его парфюмом. Значит, он не лишился обоняния. Музыка смолкла. Дуглас повернул голову, увидел, как безмолвно и оживлённо разговаривают люди в красных накидках. Он снова потерял слух.
   Женщина в плаще взяла его за руку чуть повыше локтя и повела за собой к маленькой металлической двери. К удивлению Дугласа, за дверью оказался старинный лифт с чугунными решётками и узором из листьев. Женщина нажала на одну из двух кнопок и лифт мягко пошёл наверх. Когда он остановился, Дуглас услышал звук колокольчика, а сразу следом гул множества голосов. Женщина отпустила его руку и первой вышла из лифта. Несколько шагов в темноте и всё вокруг залил ослепительный свет. Они стояли на квадратной площадке, окружённой стенами пульсирующего света.
  
   22.
   Лотофагов было трое, все одеты в туники из струящегося шёлка, доходящие почти до колен, двое в красных и один в синей. У синего лотофага не хватало половины руки, культю дважды обхватывал серебряный браслет в форме змеи. Все трое выглядели близнецами, одного роста, одной комплекции, совершенно одинаковые бесцветные лица. Петра пыталась высмотреть хоть какое-то выражение в маленьких узких глазках, но лотофаги не выражали никаких эмоций. Они были спокойны - и только.
   Петра взглянула на Дугласа. Её не оставляло ощущение того, что она участвует в какой-то религиозной мистерии, жуткой и от того ещё более нереальной. Шервуд, этот шовинистский сукин сын, всегда галантный, ни одного грубого слова при женщине, он ведь даже придвинул ей стул, когда она вошла в зал. Как мужчины сочетают одновременно вежливость и откровенную ублюдочность?
   Конечно, всегда были сторонники смертной казни, сторонники суда Линча, словом люди, которые уверяли, что своими руками бы разорвали насильника и убийцу. Петра не могла их осуждать, скорее сочувствовала, но знала, что только единицы способны зайти дальше, чем просто публично высказать свои пожелания. Впрочем, многие были неспособны даже на это и ограничивались тем, что шипели ей в спину что-то вроде "кто защищает убийц, тот сам убийца". Что было в любом случае абсурдно, ведь Петра никогда не защищала насильников и убийц. Дуглас представлялся ей человеком, который не отвечал за свои действия. Она знала, насколько кощунственно это звучит и никогда бы не осмелилась сказать это вслух, но в глубине души она сравнивала любого сумасшедшего убийцу с маленьким ребёнком. Мораль не бывает врождённой, каждому человеку предстоит самому вкусить плодов с дерева познания. Убивать это плохо. А убивать на арене? У Петры не было сомнений в том, как должен будет закончиться бой.
   Маленький чахлый старичок, похожий на гномика, что-то говорил про Дугласа. Надо бы прислушаться, но Петра никак не могла оторвать взгляд от лотофагов. Высокие, выше Дугласа, с очень длинными руками, по крайней мере те из них, у кого обе руки были в наличии. Мысль показалась Петре идиотской, сама придумала, сама посмеялась, она хихикнула и тут же закашлялась от боли в горле. Гном тем временем говорил совершенно не гномьим голосом. Интересно, это запись или действительно его голос? Дуглас Харрис - убийца, сумасшедший маньяк, насильник. Петру не возмутило, что Дугласа назвали убийцей до того, как это постановил суд, но вот то, что этот чёртов гном представил его как насильника... У всего должны быть свои границы. Петра попыталась, чисто гипотетически, представить себе Дугласа Харриса в качестве насильника. У неё не получилось. Говорят, что насильником может быть любой мужчина вне зависимости от рода занятий, физической формы или цвета кожи, вроде бы и не определить сходу, кто может быть склонным к насилию, а кто нет. Но Петра знала, что Дуглас просто не может брать женщин силой. Не потому, что у него были какие-то особые моральные рамки, просто ему это не нужно. Ей вспомнился другой её подзащитный, не серийный убийца, а просто мошенник, сломавший гораздо больше судеб, чем любой маньяк. Он говорил, что единственное, что его останавливает от убийства, это его собственное нежелание. Я этого не хочу. Если бы захотел, меня бы не остановили никакие законы.
   - Его бы не остановили никакие законы! - сказал гном, как будто прочитав её мысли. Петра вздрогнула. А что если они и правда умеют читать мысль? Через какой-нибудь нейро-интерфейс или специальную сеть, скажем, Хорнет версии девять. Снова бредовые мысли. А что, если Дуглас заразил её сумасшествием?
   - Мужчины решают вопросы по-мужски!
   Фраза резанула по ушам, потому что вроде бы даже гном понял, насколько фальшиво она звучит. Кроме того, у Дугласа Харриса не было никаких вопросов к лотофагам, его просто отправили сюда... Потому что захотели. Вот он, ответ на главный вопрос о жизни, вселенной и вообще всего такого, что бы ни понималось под "всем таким". Не 42, всё ещё проще, бинарный мир, да, я хочу, нет, я не хочу.
   - Отрицание имеет высший приоритет, - вспомнила Петра что-то из лекций профессора Роквелл, интересно, какой материал они тогда разбирали. Роквелл любила неразгаданные загадки из дебрей криминалистики разных стран. Трупов там хватало, но дело было даже не только в трупах, скорее в тех людях, которые выжили и понятия не имели, как у них это получилось. Жертвы не всегда мертвы, говорила Роквелл. Иногда жертва и сама не понимает, что она жертва. А иногда главная жертва - это сам маньяк. Хотя это конечно спорный момент и, если вы вздумаете заявить это в суде, вас сожрут прямо с говном.
   - И... - сказал гном, нет, точно не гном, точно сгенерированный голос, звук перешёл в нарастающий гул барабанов, слился с мерцающим светом и прокатился по залу, вызывая общее "аааах".
   Свет в зале потух, Петра не могла различить даже собственный стакан с виски. Арену залил ослепительный белый свет, на секунду даже показалось, что там появился огромный светящийся куб. Петра сделала глоток и поморщилась, виски был сладким.
   Гном встал в центре площадки и развёл обе руки в стороны. Перед его лицом висел ретро-микрофон на проводе, второй микрофон крепился за его ухом. Петра подумала, что для того, кто только открывает рот два микрофона это уже перебор. Гном улыбался, отчего усы слегка поднимались вверх и делали его похожим на кота. Петру затошнило. До неё только что дошло, что не будет никакого пути назад или своевременно поданной апелляции, всё происходит здесь и сейчас. Они действительно хотят, чтобы доктор Дуглас Харрис, уважаемый нейрохирург, который внезапно сошёл с ума и стал убивать женщин, дрался с тремя нелепыми людьми в шёлковых платьях.
   - Прекратите, - пробормотала Петра.
   За гулом голосов она так и не услышала собственного голоса. Но всё-таки повторила ещё раз, громко, насколько хватило воздуха:
   - Прекратите!
  
   23
   Глаза заливала кровь. Свет стал розовым, Дуглас видел узор вен на своих веках. Безрукий лотофаг смотрел на него прозрачными русалочьими глазами. Что-то с ним было не так, Дуглас чувствовал это, но не мог понять, что именно. Он выбросил вперёд руку в полной уверенности, что кость переломится, но рука была на удивление целой. Это было странным, ведь Дуглас помнил ту боль, когда переломилась его кость, и боль гораздо более страшную, когда он увидел то, что всегда находилось под кожей. Острый обломок его кости торчал наружу, кровь стекала вниз по кисти, пальцев он не чувствовал. Дуглас помнил сильный, почти электрический удар в нерв где-то чуть повыше локтя, вспышка добежала до плеча и кольнула в шею. Боль была знакомой, очень близкой, вот только... Ему пришлось включить фонарик, чтобы рассмотреть, что у него с рукой. Какой здесь яркий свет. И рука, кость не сломана. Дуглас выпрямился, уклонился от летящего на него красного лотофага и ударил его красного собрата в кадык.
   Запястье и костяшки пальцев охватила на секунду странная боль, как будто он коснулся оголённого кабеля под напряжением. Рука онемела до локтя, стала тяжёлой, почти чужой. Дуглас отвёл плечо, стараясь не думать о сведённых мышцах. Ещё один удар пришёлся лотофагу в солнечное сплетение, тот резко согнулся пополам и осел на арене. Странное ощущение, как будто это у тебя схлопнулись лёгкие, мышцы лихорадочно сокращаются, но воздух не поступает в грудь, сердце колотится, и... Вдох. Какое наслаждение. Лотофаг корчился на полу. Почему они не нападают все сразу?
   Красное на красном, лицо, красное от крови, Дуглас понятия не имел, когда успел сломать ему нос. Лотофаг бросился не на него, а скорее к нему, тело под тонким красным шелком было как литое из металла, блестящее, с прорисованными мышцами, глянцевой кожей. Он дрался не так, как ожидал Дуглас, как будто хотел не победить, а покрасоваться своим красивым, натренированным телом, показать выученные движения, приёмы.
   - У нас тут не грёбанный реслинг! - услышал Дуглас где-то совсем рядом, повернулся и тут же пропустил удар в подбородок. Голову вывернуло вправо, в шее хрустнуло, но настоящей боли всё ещё не было. Ещё удар, на этот раз дыхание перебито, лёгкие обожгло пламенем. Дуглас устоял на ногах и одновременно упал, только не на арену, а на кафельную плитку в коридоре госпиталя.
   Он лежал на спине, силился сделать вдох, но лёгкие не открывались. В груди поднималась горячая волна, доходила до самого горла. Позвоночник свело как судорогой, тело Дугласа несколько раз мучительно выгнулось. А потом перед глазами начала собираться краснота и внезапно стало очевидно, что дышать больше не надо, да и вообще раньше он здорово валял дурака, когда считал, что должен дышать. Стало очень легко, очень свободно, боль ушла, судорога ушла. А спустя мгновение голос откуда-то сверху.
   - Поднимайся!
   И ещё один голос: Никогда не забывай своего имени!
   Дуглас открыл глаза, но за секунду да того, как веки поднялись, почувствовал весь яркий свет, который заливал арену. Он коснулся локтем силового поля, вспышка холодной боли и пронзительный звук сирены.
   - Доктор Харрис! Дуглас!
   Он мельком увидел Петру, светлое пятно на красном фоне, в зрачках отражается свет, как будто вместо глаз у неё два мощных прожектора. Как он мог услышать её голос в гуле тысяч голосов, в гремящей музыке, во мигающих вспышках света? Свет глушил звук, Дуглас понятия не имел, почему лучше слышит в полной темноте, но сейчас темнота была уже не нужна, потому что слух снова отключился. Синий лотофаг размахнулся и ударил, кулак скользнул по плечу, не причинив особого вреда. И тут же красный ударил со спины, так что Дуглас упал на одно колено.
   Он смотрел на синего, безрукого лотофага, пытался ухватить какую-то мысль, которая была где-то тут, но всё время ускользала. Синий шёлк светился ослепительным электрическим светом, от которого ломило в глазах. И тут вдруг Дуглас понял, что глаза его обманывают. Синий шёлк обливал тело, спадал складками, он выглядел как шёлк и на ощупь был как шёлк. Но этот шёлк не колыхался от резких движений, почти не отлипал от тела, не шёл волнами, когда лотофаг выступал всем корпусом вперёд. Шёлк был как вторая кожа, на плечах лотофага были красные отпечатки, какие бывают от слишком тугих ремней, слишком узких рукавов или...
   Дуглас схватил лотофага не за руку, а за тунику, пропустил шёлк между пальцами, обернул вокруг ладони. Теперь его обманывала и собственная кожа, ткань была мягкой и скользящей, очень тонкой, но в то же время тяжёлой, как плащ со свинцовым подбоем. Дуглас рванул тунику на себя, ожидал, что сейчас услышит звук рвущейся ткани, но синий лотофаг пошатнулся и упал. Один из серебряных браслетов сорвался с его культи и с глухим стуком упал на пол, туника соскользнула с тела и сорвала и второй браслет.
   Руку Дугласа едва не вырвало из плеча. Синяя шёлковая туника была невероятно тяжёлой, но податливой и гибкой. Он размахнулся и полоснул туникой однорукого лотофага, лицо того превратилось в кровавую маску. Дуглас плотнее обмотал тунику вокруг кисти. Зал ревел.
   Кровь сквозь веки, ожог на сетчатке, мир, опрокинутый в розовое, прозрачный, как лепестки нежного лотоса. Пожиратели лотоса, ищущие забвения, колдовской лотос, лишающий памяти, заросли лотоса на берегу реки, круглые листья, стебли глубоко под водой. Дуглас помнил, как пахнет стоячая вода, как разит тиной, как лотосы почему-то пахнут сырым мясом, да и не лотосы вовсе, а какой-то совсем другой, тропический цветок с мясистыми листьями и молочно-белым соком. Воспоминания наслаивались друг на друга, вот сломанное запястье, вот сломанная перегородка носа, вот разбитая губа и простреленное плечо. Если лотофаги ищут забвения, то и он сам лотофаг, потому что больше всего на свете ему хотелось избавиться от обрывков воспоминаний, от чужих мыслей, от...
   - Никогда не забывай своего имени!
   - Глубина восемьдесят процентов!
   - Это просто космос какой-то!
   И громкий, пронзительный крик Петры, который заставил Дугласа на секунду вспомнить, где он находится. Действительно ли она кричала, или ему только показалось? Ещё один взмах туникой и уже красный лотофаг упал на спину, плечо рассечено там, где край туники прошёлся ребром, как будто это не шёлк, а лезвие ножа. Дуглас размахнулся и обрушил тунику на голову синего лотофага. Его голова раскололась, как тыква, он видел, как мозг проступает сквозь разорванную кожу и остатки волос. Синий лотофаг смотрел прямо на него, и, Дуглас, не мог в это поверить, улыбался. Взгляд был совершенно осмысленным.
   - Это космос, - сказал лотофаг.
   Дуглас раскрутил тунику над головой и швырнул её в однорукого. Шёлк облил его и прижал к полу арены, но даже сквозь шёлк всё ещё слышался глухой смех.
   - Прекратите это! - закричала Петра.
   И они прекратили.
  
   24.
   Свет превратился в полосу света, ослепительный серп с изломанными краями, который маячил где-то на уровне периферического зрения. Стоило переместить взгляд влево или вправо, как свет тут же ослеплял, поэтому оставалось или сидеть с закрытыми глазами, или смотреть только прямо перед собой. Дуглас попытался понять, сидит он или лежит, но тело не подавало правильных сигналов, как будто он парил в воздухе. Любое движение вызывало вспышку тупой боли, недостаточно сильной, чтобы быть отупляющей, скорее предостерегающей от того, чтобы шевелиться. Дуглас постарался замереть и вообще ни о чём не думать. Последнее давалось с трудом, потому что страх перехватывал горло и готов был вот-вот вылиться в настоящую истерику.
   - Я в порядке, - сказал себе Дуглас. Это его не убедило. - Мне не страшно.
   Стало немного легче. Время он отмерял собственным дыханием и спустя сто двадцать вздохов почувствовал странную вибрацию. Вибрация передавалась вроде бы по всему телу, наконец он понял, что это были чьи-то шаги, а вместе с этим пришло осознание того, что шаги он и вправду чувствует всем телом, потому что лежит на полу. Дуглас открыл глаза, опёрся на руки и медленно встал, чтобы не закружилась голова. Сердце колотилось прямо в горле, отчего дышать было трудно. Очень саднила правая щека, он потёр её рукой. Наконец, он снова увидел решётку прямо перед собой. Всё-таки его отвели в тюремную камеру. Дуглас посмотрел на стену и не заметил там зеркала. Уже сняли или это просто другая камера?
   - Здравствуйте, доктор Харрис.
   Петра Рихтер, всё в том же помятом костюме. Воротник рубашки желтит. Дуглас едва заметно втянул воздух ноздрями. От Петры сильно пахло потом и дезодорантом, который она нанесла совсем недавно. Дуглас поздоровался, но через секунду понял, что сделал это только мысленно. Он открыл рот, чтобы всё-таки что-то сказать, но Петра заговорила сама:
   - Мне очень жаль, что так получилось. Этот сукин сын Шервуд... Поверьте, он не останется безнаказанным. Боже, вы выглядите...
   - Здесь было зеркало, - сказал Дуглас. - Вы помните, что здесь было зеркало?
   Петра слегка нахмурилась, взгляд стал вопросительным, но вопроса так и не последовало. Дуглас не стал настаивать. Он увидел, что на краю раковины лежит бритвенный станок с надетым колпачком. Провёл рукой по зудящей щеке, но почувствовал только гладкую кожу. Он снова успел побриться и забыл об этом.
   - Я должна сопроводить вас, - сказала Петра.
   - Сопроводить? Куда?
   Петра вопросительно на него посмотрела.
   - Сегодня семнадцатое число, доктор Харрис. Второе заседание суда назначено на сегодня.
   Второе. Значит, первое уже состоялось, но когда? Дуглас помнил какое-то заседание суда, вот только было это не здесь, даже не с ним, на том суде он присутствовал только как свидетель. Обвинялся его коллега, доктор Мартин, который был завербован террористами и помог им проникнуть на территорию госпиталя. Дуглас знал, что он выступает свидетелем, но не до конца понимал, в чём именно обвиняют Мартина. У Мартина было двое детей и собака, жена умерла несколько лет назад. Он носил в бумажнике фотографию младшей дочери, на заставке его телефона был старший сын. Мартин просто не мог поставить ничего выше собственной семьи, ни национальную идею, ни веру, ни любые, даже самые абсурдные убеждения. Дуглас это знал, и, кажется, это знали все, кроме самого Мартина. На суде он превратился в озверевшее чудовище, которое брызгало слюной и нечленораздельно кричало, что сделает с ними... с каждым из них. Уже потом Дуглас получил возможность ознакомиться с результатами медицинского освидетельствования Мартина. Тот был чист, ни алкоголя, ни наркотиков, ни даже психостимуляторов, на который все они жили с тех пор, как приехали в Колумбию. Мартин был в полном рассудке, и всё же что-то в мозгу заставило его забыть о детях и помочь превратить военный госпиталь в огненный ад. Дуглас запомнил, что сказал один из присяжных другому:
   - Господи... Неужели такая хрень может произойти с каждым из нас?
   Дуглас не хотел, чтобы с ним произошло что-то подобное.
  
   - Вы готовы, доктор Харрис?
   Петра Рихтер всё ещё стояла у решётки и смотрела на него. В последнее время Дуглас успел увидеть много взглядов, по большой части настороженных, иногда брезгливых, пару раз он замечал женские глаза, в которых отвращение боролось с возбуждением. Взгляд Петры был спокойным, а если в нём и была толика беспокойства, то это было опасение за него, а не перед ним. Может быть, она и правда хороший адвокат, но вот стать лучшим не сможет никогда. Слишком много думает о клиентах. Слишком много думает о том, что можно считать правильным.
   - Я готов, - сказал Харрис, и - он глазам не поверил, решётка отъехала в сторону. Он бросил быстрый взгляд на Петру. Его руки были всё ещё связаны оранжевой кабельной стяжкой, достаточно ли это для того, чтобы она чувствовала себя в безопасности? Будет ли она бояться?
   Петра взяла его за запястье, накрыла своей ладонью тонкую оранжевую полоску.
   - Ничего не бойтесь, доктор Харрис.
  
   25.
   Присяжных было четырнадцать, Дуглас дважды их пересчитал. Все очень молодые люди, никого старше тридцати лет. Девушки с цветными волосами, руки до запястий в татуировках, юнцы в худи, которые даже здесь не удосужились снять капюшоны. Совсем молоденькая девочка с кожей такой белой, что напоминала японскую статуэтку, чёрные волосы заплетены в десятки косичек. Чернокожий парень в очках, ростом метра два, не меньше, так и возвышался над всеми остальными. Две девушки в футболках с эмблемой юридического колледжа. Парень с неестественно круглым, как будто опухшим лицом, который то и дело оглядывался через плечо, в зал. Перед каждым стояла бутылка с водой и лежал планшет с одной и той же заставкой.
   До этого они с Петрой шли по коридору, а ещё до этого по улице. Вроде бы в здание суда его должны были доставлять на специальном транспорте с охраной, Дуглас даже помнил, как садился в бронированный автомобиль на заднее сиденье, но потом дверь справа от него открылась, и он вышел с переднего сиденья автомобиля Петры. За рулём была она, как долго они ехали? Петра довольно далеко припарковалась, так что они шли по узкой улице, справа и слева от которой были сады и ветви деревьев перевешивались через заборы, сплетались над головой зелёным куполом. Они шли и их осыпали розовые и белые лепестки, в воздухе пахло мокрой зеленью, землёй, совсем немного стоячей водой от выключенных фонтанов в садах, едва уловимо какой-то выпечкой из кафе на соседней улице. Петра успела переодеться, и сейчас на ней было розовое платье, тоже мятое, но свежевыстиранное, от него всё ещё слегка пахло дешёвым стиральным порошком.
   Паутина прямо перед лицом, снова невидимые нити, которые Дуглас замечал, а Петра вроде бы нет. Он шёл и тёр зудящую щёку, чувствовал, как паутина касается его лица и пальцев, смахивал её, пытался намотать на палец, но натыкался только на пустоту. Впереди возвышалось величественное здание из розового мрамора, над которым развевался сине-белый флаг. Вот парадный вход и двое охранников в чёрной униформе, Петра полезла в сумочку за документами, Дуглас был готов войти по ступенькам... А в следующую секунду они уже стояли внутри, рядом со стойкой администрации, которая выглядела бы как стойка в дорогом отеле, если бы не дымчатое бронированное стекло, отделяющее посетителей от оператора.
   - Петра Рихтер, - сказала Петра. - Доктор Дуглас... - она не назвала его фамилию, а может и назвала, потому что сразу после этого Дуглас раздвоился и оказался сразу в двух местах, в зале заседаний этого, нового суда, где он был обвиняемым, и в том старом, почти забытом зале, где его вызывали в качестве свидетеля.
   - Харрис, пожалуйста.
   Он вышел в круг света, или ему показалось, что это было кругом. На него смотрело множество глаз, журналисты, сидящие в задних рядах, родственники погибших, которых можно было узнать по покрасневшим глазам, его коллега, которого все называли Раджа, и Дуглас понятия не имел, откуда взялось это прозвище. Столько знакомых людей, чьи лица навсегда изменились после того, что случилось всего несколько недель назад. Дуглас подумал, что это не судебное разбирательство, а какая-то религиозная мистерия. Возможно, что и показания обвиняемого - это не более чем исповедь, а наказание - это лишь долгая дорога к отпущению грехов.
   - Я выходил из операционной, когда сработала пожарная тревога. Я увидел охранника, лежащего на полу.
   Нет.
   - Я не выходил из операционной. Это я выстрелил в охранника, потому что увидел, что у него было оружие и он собирался застрелить меня. Я не хотел его убивать и не убил, выстрелил в ногу. Он выстрелил и попал в плечо Радже, следующим выстрелом Раджа его убил. Потом врубилась пожарная тревога.
   - Доктор Харрис? Когда вы познакомились с Кристиной Нана?
   Вопрос задала прокурор, высокая и худощавая женщина с усталым лицом и копной седых волос. Дуглас посмотрел на неё, а в следующую секунду понял, что смотрит на лист бумаги перед собой, хотя он не переводил взгляд. На листе были записаны его показания от первого лица.
   - Ознакомьтесь, пожалуйста. Если ваши слова записаны верно, поставьте, пожалуйста, подпись.
   На него смотрела совсем молодая женщина, секретарь суда, чёрные кудрявые волосы, жемчужные серьги в ушах, пряный запах тёплого дерева и розмарина. Она спокойно на него смотрела, не так спокойно, как Петра, но тоже без страха, как на зверя в надёжной клетке. Дуглас посмотрел поверх её головы на судью, тоже женщину, в мантии из чёрной блестящей ткани и белом парике. У неё были ярко, почти вульгарно накрашены губы, из-за очков поблескивали ярко накрашенные глаза. У Дугласа на секунду закружилась голова, снова пропал слух, поэтому он сразу не услышал, когда к нему обратилась Петра. Она тронула его за рукав.
   - Доктор Харрис, вы слышали обвинение?
   Дуглас посмотрел на неё, потом на стол перед собой. Листка больше не было, на столе лежала только перьевая ручка в металлическом корпусе, Паркер из совсем дешёвой серии, сделано в Китае. В воздухе всё ещё витал запах духов секретаря, он смешивался с запахом полировки для мебели, карандашной стружки, измельчённой бумаги из шредера, кофе и пыльного коврового покрытия. Дуглас потёр щёку, ожидая почувствовать пальцами какое-то раздражение, но кожа была гладкой и прохладной. Кажется, его кто-то ударил, но вот только кто?
   Он откинулся на спинку неудобного деревянного стула. Вот он здесь, спина чувствует жёсткую спинку, а вот он уже лежит на спине в том проклятом лесу, слышит выстрелы и голос Германа. У Германа оторвана рука ниже локтя, повыше культи наложен жгут, Дуглас сам наложил его, когда Герман корчился от боли. А сейчас уже Герман говорит ему встать, услышать и идти дальше, пока они ещё могут уйти, пока ещё есть ради чего уходить.
   - Доктору Дугласу Харрису выдвинуты обвинения в восемнадцати убийствах, - сказала прокурор. Она говорила что-то ещё, гораздо красочнее, чем на предыдущем заседании говорила Петра, теперь Дуглас хорошо помнил, что именно она говорила, это было абсурдным и никак не могло относиться к нему, но он запомнил, как она сказала. Он не серийный убийца. Чтобы быть убийцей, надо совершать убийства. Он никого не убивал.
   - Доктор Харрис не мог осознавать последствия своих поступков.
   Почему об этом говорит его адвокат, а не группа психиатров? Мастерс проводил какие-то обследования, столько бумаги в его руках, тесты, его придурковатый интерн, вопросы, которые так или иначе крутились вокруг того, были ли его действия осознанными или нет. Восемнадцать доказанных эпизодов, восемнадцать трупов, трупы находятся в морге, восемнадцать трупов и восемнадцать ячеек в морге.
   Минутку. Дуглас нахмурился. В морге не могло быть восемнадцать трупов, потому что восемнадцать ячеек действительно были заняты, но не трупами, а живыми людьми. Герман спустился в подвал первым, за ним шли восемнадцать человек, весь выживший персонал больницы, врачи и медсёстры, последним шёл Дуглас с автоматом в руках. Они завели выживших в морг, отключили электричество и спрятали людей в свободных ячейках. Они выбрали ячейки через одну, труп и живой человек. Потом они выбрались наверх, теперь первым шёл Герман и тут этот сукин сын в него выстрелил, Дуглас попал ему в ногу, Герман его убил. Они покинули больницу и побежали через лес, потому что пройти через него могли только вдвоём. Они должны были привести помощь и спасти восемнадцать запертых в морге человек.
   Потом был взрыв, но они ведь и ожидали взрыва, подвал не должен был пострадать. Потом... Эта женщина, её и правда звали Кристина. Очень красивая, с золотистой кожей, мягкими губами, без украшений, только маленькие серьги в ушах, которые бы больше подошли женщине постарше. Кристина лежала на столе, вернее, то мясо, которое осталось от Кристины и кровь стекала вниз, очень много крови, как будто на стол была наброшена красная скатерть. Герману оторвало руку, и кровь тоже было очень много, в какую-то секунду Дугласу даже показалось, что у него выросла новая, красная рука. Он наложил жгут выше культи, чтобы остановить кровь, и он перерезал горло Кристине, чтобы кровь продолжала и продолжала литься.
   Зачем убивать кого-то, если на это не было никаких причин?
   - Да потому что они собачьи дети, - кричал Герман, когда Дуглас перевязывал то, что осталось от его руки. - Насрать этим ублюдкам и на кровь, и на веру, они просто убивают друг друга, потому что больше ничего не умеют делать. Грёбанная страна!
   - Я никого не убивал, - сказал Дуглас, не зная, говорит ли он это Герману или сидящей рядом с ним Петре.
   - Доктор Харрис?
   - Наркотики и шлюхи, кого мы нахрен тут защищаем, если здесь нет ни хрена, кроме наркотиков и шлюх. Боже, да ведь они сами между собой разберутся, надо просто закрыть границы и оставить этих сукиных детей в покое.
   - Они не оставят меня в покое, - сказал Дуглас. Он потёр щёку, которая зудела всё сильнее и сильнее. - Потому что я никого не убивал. У меня бы просто не хватило на это времени. А сколько сейчас времени?
   - Одиннадцать двадцать, - шёпотом сказала Петра. Дуглас кивнул.
   - Семнадцатое число, верно? А какой сейчас месяц?
   Петра едва заметно помотала головой справа налево, нет-нет, до чего же знакомое выражение. До чего же они все тут знакомы, каждый из них.
   - Доктор Харрис? У вас есть вопросы?
   Дуглас посмотрел на судью и улыбнулся.
   - У меня только один вопрос.
   Все повернулись к нему. Дуглас вежливо склонил голову. Посмотрел исподлобья. Улыбнулся.
   - А почему мои руки связаны кабельными стяжками, а не наручниками? Мы ведь не в Колумбии.
  
   26.
   Он поднялся из-за стола и один из охранников тут же вскочил на ноги. Дуглас ему кивнул.
   - Привет, Герман, отлично выглядишь, - он посмотрел на одного из присяжных, - Доктор Клаус, давно хотел вам сказать... Как же вы меня достали! - ещё кивок в сторону свидетеля Майло, - Здравствуй, Фабиан, тебя в этом комбинезоне и не узнать. Белый воротничок стал давить?
   Он шёл вдоль длинных столов, переводил взгляд с одного на другого, кивал, как старым знакомым, смеялся. Никто не пытался его остановить.
   - Здравствуй, Кристина!
   Секретарь суда нервно захлопнула открытую тетрадь и переглянулась с судьёй. Её губы были накрашены так же ярко и безвкусно, когда Дуглас впервые приглашал её на свидание. Дуглас посмотрел на репортёра, сидевшего в первом ряду, худощавый юноша с чисто выбритым лицом, совсем мальчик... вернее, девочка.
   - Максим, вот это уже совсем нелепо, мужчина из тебя никудышный. А вот женщина... Восхитительная женщина. Сними эти очки, они тебе не идут.
   Он посмотрел на судью и улыбнулся.
   - Профессор Роквелл, сколько мы уже не виделись? А вы всё такая же, не постарели ни на день. Зачем вы надели этот парик, это же не лондонский суд!
   За судьёй сидел пожилой мужчина с роскошными белыми усами. Дуглас кивнул ему и снова обратился к судье:
   - Сегодня на сцене Хоффман, верно?
   Дуглас прошёл зал из конца в конец и вернулся к своему столу. Развернул свой стул, сел на него верхом, потёр зудящую щёку. Потом перегнулся через стол и посмотрел на Петру.
   - Присяжные не принимают решение на втором заседании. Мне вообще не положен суд присяжных. Если бы ты, - он обвёл зал рукой, - Если бы кто-то из вас посетил хотя бы одно судебное заседание, вы бы знали об этом. В фильмах показывают это иначе, потому что никто не будет смотреть процесс, растянутый на недели, а то и года. Джарндисы против Джарндисов, высокий суд Англии. Скучно.
   Петра, которая до этой минуты упорно смотрела в сторону, медленно повернула голову и посмотрела ему в лицо. Всё-таки карие глаза. Отсутствующие ресницы. Дуглас улыбнулся и взял её за руку.
   - Знаешь, что Папа Римский сказал Мехмету Али? - Петра попробовала вытянуть свои пальцы из его ладони, но Дуглас сжал сильнее, - Как насчёт баек из Ватикана, милая? Нет, нет, я помню, тебя больше интересуют вымышленные персонажи. Что доктор Лектер сказал Миггзу? Ты ещё не нашла ответ на свой вопрос?
   Петра смотрела на него снизу-вверх и почти не шевелилась. Дуглас поднёс её руку к губам и поцеловал каждый палец.
   - Он попросил его прислушаться. Прислушайся. Тихо. Тссс... - он быстро лизнул её мизинец и улыбнулся. - Ни звука. Слышишь? Слышишь этот треск, милая? Это рушится четвёртая стена.
   - Что вы...
   - Я ведь никогда не работал в военном госпитале. Был на войне, но не на той войне. И я никого, слышишь ты, никого не убивал. А сейчас, - он сильнее сжал её руку, - Актёрам пора выходить в зрительный зал. До антракта остаётся совсем мало времени.
  
   27.
   Щека саднила всё сильнее. Дуглас пошевелил рукой и тут же понял, что лежит на полу, а щёку царапает твёрдый ворс ковра. Он опёрся рукой, плечо прострелила боль, поднялся на локте и тут же упал на бок. Ноги затекли, и он почти их не чувствовал. Когда подтянул колени к груди, икры и ступни пронзили тысячи иголок. Дуглас лежал в позе эмбриона, очень медленно дышал и разминал ноги. Наконец он понял, что может попробовать безболезненно встать, снова опёрся на руки, встал на одно колено, выпрямился и тут же согнулся пополам, уперев ладони в колени. Дыхания не хватало, сердце стучало, как сумасшедшее. Потребовалось несколько секунд, чтобы в глазах перестало темнеть.
   Он посмотрел вокруг, раскрытые шкафы со стеклянными дверцами, одну дверцу перекосило, и она грозила вот-вот упасть. Повсюду разбросаны книги, некоторые обложки разорваны, одна книга валяется на полке камина, а на полу осколки сброшенных фарфоровых безделушек. Из-за штор пробивались красные лучи закатного солнца.
   Его часы! Дуглас нагнулся, поднял часы и застегнул их на запястье, прихватив кожу защёлкой. Пошевелил рукой, чтобы часы удобнее легли, почувствовал на правой руке привычную тяжесть. На руке остался красноватый след, как от кабельной стяжки.
   - Найди меня потом, - сказал ему золотой человек.
   Дуглас помотал головой, чтобы избавиться от голосов и обрывков мыслей. Запахи снова начали возвращаться, знакомые запахи, от которых ныло где-то в груди и хотелось, чтобы ничего этого не было. Запах полироли для мебели, запах жидкости, которой совсем недавно чистили ковёр, запах кофе с кухни, запах настоящих деревянных дров рядом с фальшивым камином, запах его сигарет, въевшийся в тяжёлые гардины, обивку мебели, в ковёр, сколько его не чисти. Дугласу хотелось включить камин, медленно и методично собрать книги, расставить их в шкафы, сходить за совком и щёткой и смести осколки. Хотелось открыть сайт Амазона и найти там новые фигурки для камина, потом найти мастера, который починит дверцу шкафа. Хотелось привести в порядок гостиную, а потом пойти на кухню и заварить кофе. Дуглас подумал, что больше никогда в жизни не будет пить какао.
   Он посмотрел на часы. Не на те, что были на его руке, на цифры, которые проецировались на зеркальную дверцу шкафа. Цифры были большими и красными, совсем как в фильмах на таймерах, прикрученных к бомбам. Огромный красный ноль превратился в девятку, девятка в восьмёрку, восьмёрка в семёрку. Пожалуй, порядок можно будет навести в следующий раз. У него оставалось сто двадцать часов до того, как откроется дверь и Петра войдёт в гостиную.
  
   Часть четвёртая
  
   0.
   Стивен Р. Кулридж 2056-10-03 09:59:34 UTC
   Тема: Дефолтные приоритеты в паблике после отката Triglie.
   Текущая сборка: 2Brv.2 (Millenium12)
   Компонент: rvt.Terra-64 En-us
   См. вложение 74366re.zzt\44599tf.zzt\fgg45556.zzt
  
   Коллеги, обратите внимание на публичные локации в секторах Z76-TY8. После разливки Triglie и последующего отката слетают приоритеты. По умолчанию теперь установлены запреты на всё, при этом приоритет также имеют запреты над разрешениями. Это не так критично, т.к. несанкционированный доступ никто не получит, но надо исправить.
   Вторая проблема - это согласие-отрицание. Напоминаю, отрицание всегда имеет приоритет над согласием. Сейчас приоритета нет, согласие-отрицание равноценны, что уже привело к конфликтам (см вложения. Я случайно это заметил, тикетов пока нет, но скоро появятся.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-10-03 10:12:56 UTC
   Я же это исправляла уже. Блин. Ок, проверю.
  
   Комментарий
   Денис Азимов 2056-10-03 10:14:04 UTC
   Может просто всем откатим и разольём заново с исправлением? Иначе мы так долго ещё косяки вылавливать будем.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-10-03 10:22:23 UTC
   Муторно слишком. Мне теперь до завтра руками всё править. Бахри обещал выкатить накопительный пакет обновлений.
  
   Комментарий
   Стивен Р. Кулридж 2056-10-03 10:47:45 UTC
   Я ему напомню.
  
   1.
   - Если ни у кого больше нет вопросов... - Стивен не договорил и развёл руками. Все шумно стали вставать. Он кивнул Саре, которая безуспешно пыталась вдеть руку в рукав шерстяной кофты. - Сара, останься, пожалуйста.
   - О... Покойся с миром, - Бахри похлопал Сару по плечу.
   Он и Денис бочком протиснулись в дверь и вышли. Тим с секунду помедлил, вопросительно посмотрел на начальника и тоже вышел. Стивен и Сара остались в переговорке наедине.
   Сара, очень смуглая, худощавая, остролицая, с длинными и всегда растрёпанными волосами со злостью отбросила кофту.
   - Стив, я же говорила, не надо было торопиться. Я говорила, что надо дальше тестить и, блин, не на еле живой площадке? Я говорила?
   Стивен успокаивающе взмахнул рукой.
   - Сара, да я не об этом. Присядь, пожалуйста.
   Сара с грохотом выдернула стул и села нога на ногу. Руки она скрестила на груди.
   - Ну?
   - Ты ведь работаешь не только у нас, верно?
   - Я... - Сара подняла голову и посмотрела на него в упор. Чёрные зрачки были неразличимы на фоне чёрной радужки.
   - Давай попробую угадать, - Стивен смотрел на неё и улыбался. - Внешний аудит? Страховая? То, что ты от конкурентов я отметаю сразу, не тот уровень.
   Сара откинулась на спинку стула. Облокотилась рукой на стол, посмотрела сначала прямо перед собой, потом на Стивена.
   - Страховая.
   - Терезис?
   - Да. Где я прокололась?
   Стивен встал со стула и прошёлся вдоль доски для записей. Тоже высокий и тоже худощавый, светлые волосы, голубые глаза, очки в тонкой золотой оправе. Было ему лет сорок, по крайней мере, Сара думала, что ему лет сорок. А ещё думала, какая жалость, что Стив живёт чёрт знает где, на другом конце света, в Токио. И как его только туда занесло, он же не японец. С другой стороны, это даже хорошо, что они имеют дело только с его проекцией, потому что служебные романы - это хреновая идея. Будь он тут каждый день во плоти, Сара бы не удержалась, и... Она с трудом отвела взгляд от его лица. Интересно, он использует какие-то фильтры или просто так хорошо выглядит?
   - Ты слишком хорошо работаешь, - сказал Стивен. - За полгода ни одного просроченного тикета. Вовремя отвечаешь. Не опаздываешь. А документация! - он рассмеялся, - Ни разу не встречал девопса, у которого была бы идеальная документация. Вывод...
   - Ты вычислил меня, потому что я на работу вовремя прихожу? - Сара уставилась на него, - Погоди... Ты сказал, что я не числюсь... Тебе в кадровом отделе сказали? Или финансисты?
   - Я ни у кого не спрашивал. Ты сама это только что сказала.
   - Блин... Блин!
   Теперь она смотрела на едва различимый след, который оставлял контур тела Стивена. Несколько проекторов, расположенных в разных частях переговорной комнаты, безупречно собирали трёхмерное изображение. Но когда Стивен ходил или жестикулировал, на какую-то долю секунды в воздухе зависали белые дорожки. Тим называл такие штуки "самолётными следами".
   - Я уволена?
   - Я не собираюсь тебя увольнять, - пожал плечами Стивен. - Где я ещё возьму такого хорошего работника? Просто я привык играть в открытую. И команда имеет право знать.
   - Я не могу им сказать. Правила компании.
   - Значит, придётся поменять правила. Ты ведь понимаешь, что вы не сможете внедрить к нам больше ни одного сотрудника?
   Сара резко откинула голову назад, так что её длинные волосы коснулись пола. Закрыла на секунду глаза.
   - Ладно, я поговорю с руководством. Только ты это... Стив, скажи им сам, ладно? Я не хочу выглядеть конченой сукой. Ты пойми, я же ничего против вас не имею.
   - Я понимаю, - он подошёл к ней и положил руку на стол.
   Сара посмотрела на его пальцы и автоматически отметила старый баг, пальцы проекции были на пол миллиметра ниже уровня стола. Надо будет исправить...
   - Теперь моя очередь спросить, в чём мы прокололись, - спросил Стивен. - Критическая ошибка в какой-то частной зоне? Или подозреваете, что мухлюем со статистикой? Я знаю, в последний год мы вытрясли из вас порядочно денег, но и взносы тоже возросли.
   - Самоубийства, - сказала Сара. Стивен удивлённо на неё посмотрел.
   - Что?
   - Самоубийства, - повторила Сара. - Восемнадцать самоубийств меньше чем за десять месяцев.
   Лицо Стивена снова стало спокойным.
   - Ну... При таком количестве пользователей неудивительно. Пока не введут лицензию на вход в Глубокий Космос, мы не можем гарантировать, что все наши игроки психически стабильны. Да и после...
   - Ты не понял. Все эти люди умерли не из-за Космоса, они умерли в Космосе.
   Стивен повернулся к ней. За тонкими стёклами очков было видно, как расширились его зрачки.
   - Что?
   - Восемнадцать человек покончили с собой прямо в Космосе. Девяти мы уже выплатили огромную страховку, остальным выплатим в течение полугода. Меня отправили выяснить, какого чёрта происходит.
   - Господи...
   Стив снял очки, покрутил их в руке, снова прошёлся взад и вперёд вдоль доски для записей. Сара лениво сворачивала жгут из перепутанных волос. Она провела рукой по правому запястью, но резинки там снова не было. Сколько же она уже потеряла этих чёртовых резинок и заколок. Может проще плюнуть и просто отрезать волосы под корень. Интересно, Стиву нравятся её волосы? Сара мысленно на себя зашипела, нет, ну хватит, в самом деле.
   - Этого, полагаю, лучше пока не сообщать, - медленно сказал Стивен. - Я скажу, что ты из Терезиса, этого будет достаточно. Все дальнейшие действия будешь согласовывать со мной. Если будет нужен какой-то доступ, попробуем решить с безопасниками, - он вдруг улыбнулся и посмотрел на неё, - Только не думай, основные обязанности с тебя никто не снимает. Разберитесь там с этим проклятым обновлением.
   - Хорошо, - Сара встала и снова принялась сражаться с кофтой. В конце концов, она так и оставила только одну руку в рукаве и перекинула кофту на спину. - Стив, слушай...
   - Да?
   - Когда я с этим закончу, можно я останусь в NASA? Ну, в смысле уже совсем официально.
   Стивен долго на неё смотрел. Без очков его глаза казались больше, зрачки с золотистым ореолом. Всё-таки какой-то фильтр. Или не фильтр, на хрена он ему-то?
   - У нас, знаешь ли, зарплаты не как в Терезисе. Но если ты хочешь остаться, почему нет.
   - Круто!
   Сара достала из кармана оранжевую кабельную стяжку и перехватила волосы возле лопаток. По крайней мере, так не будут лезть в лицо.
  
   2.
   - Отключение невесомости через три... две... одну.
   Приятный женский голос.
   Давление нарастало со всех сторон, на секунду стало почти невыносимым. Петра закрыла глаза.
   - Пожалуйста, не двигайтесь. Пожалуйста, не двигайтесь.
   Двигаться бы и не получилось, тело весило несколько тонн. Стало очень жарко, потом холодно, наконец, пришло отвратительное, липкое ощущение на коже. Гель с растворёнными в нём миллиардами сцепленных нанороботов снова стал жидким.
   - Отключение обратной связи.
   Вот теперь самое неприятное, потому что сейчас, сейчас...
   - Пожалуйста, полностью расслабьтесь.
   Самое противное. Лёгкие стремительно очищались, изо рта и носа Петры хлынул поток полупрозрачного геля. Гель вытекал в резервуар под полом для курса очистки, камера заполнилась кислородом, чтобы Петре было легче дышать. Она судорожно вздохнула один раз, другой, закашлялась, упала на колени.
   - Сердечный ритм нормализуется, - сообщил голос. - Все жизненные показатели в норме. Пожалуйста, возьмите четырёхчасовую паузу между погружениями в глубокий космос. Потеря соли за погружение составляет двадцать два процента. Пожалуйста, восполните солевой баланс. Расход калорий за погружение составляет четыре тысячи триста двадцать. Пожалуйста, обеспечьте приём высококалорийной пищи.
   - Да пошла ты, - сказала Петра.
   Есть совершенно не хотелось. Её кожа была уже совершенно сухой. Трусы и майка из шёлка приятно холодили кожу. Петра медленно встала и коснулась ладонью двери. Дверь бесшумно отъехала в сторону. Петра перешагнула через высокий порог и шагнула босыми ногами на ковёр. Она чуть не споткнулась о стоящую там двухлитровую бутылку колы, открыла её и жадно принялась пить. Тёплая. Гадость-то какая.
   Петра прошла в комнату, на ходу стягивая с себя одежду. Некоторые покупали себе дорогущую экипировку, спортсмены предпочитали выходить в космос совсем голыми. Теперь надо сходить в душ, хотя и глупо, конечно. Гель идеально очистил кожу, никакого пилинга не надо, кожа аж скрипит от чистоты. Но у Петры всё равно было ощущение, что она всё ещё липкая. Это уже психологическое, но не особо мешает, достаточно просто ополоснуться.
   Она забралась в ванну и включила душ. Вода полилась очень холодная, что же за хрень, мы ведь на Венеру скоро полетим, а душ до сих пор нормально не отрегулировать. Петра посмотрела на себя в зеркало, пока вода ещё не нагрелась, и оно не запотело. Очень худая, с почти отсутствующей грудью. Маленькое треугольное лицо, тусклая кожа, тусклые волосы мышиного цвета собраны в тонкий хвостик. Петра сняла резинку с волос и подставила голову под душ. Хотела вымыть голову, но вдруг почувствовала такую усталость, что решила сделать это в следующий раз. Наверное, и правда надо что-то съесть.
   Из душа полился кипяток, Петра с ругательством отшатнулась и прокрутила кран с горячей водой. И так каждый раз. Она посмотрела на свои руки, аккуратный свежий маникюр в качестве терапии. Если у вас будут красивые ногти, вам не захочется их грызть. Петра решила, что сегодня вечером обгрызёт ногти до мяса.
  
   3.
   Дуглас смахнул с лица невидимую паутину. Ему казалось, что на этот раз липкая нить попала прямо в глаз, налипла на ресницы, так что он какое-то время стоял посередине улицы и тёр глаз бумажным платком. Когда он засунул платок обратно, успел обратить внимание, что на правом запястье всё ещё был след от кабельной стяжки.
   Из дома он вышел час назад и уже минут пятнадцать кружил в лабиринте улицу, пытаясь найти этот чёртов бар. Как он там называется, Лагуна, Лакуна, окна с цветными стёклами и ругательства на двери. Он понятия не имел, как добирался сюда в прошлый раз, не знал даже, тот ли это бар или просто бар, построенный по тому же шаблону, как и большинство людей здесь. Массовка. А вот там, в баре, вернее, в клубе за баром люди были самыми настоящими. И ощущение от них было тоже настоящим, как будто проходишь под высоковольтной линией.
   - Никогда не забывай своего имени.
   Золотой человек, лица которого он уже не мог вспомнить. Он последовал его совету и отправил запрос в Хорнет, собачьи бои, чёрный терьер, сегодня. Ответ пришёл довольно быстро, никакого сообщения, только координаты и несколько никак не связанных между собой слов.
   Он смотрел на фасады домов, которые в этом районе были так чертовски похожи друг на друга. Одни и те же двери, одинаковые ступеньки, одинаковые окна. Дуглас готов был поклясться, что и номера домов тут тоже одинаковые. Он уже видел Кристину, сидящую в кресле из ротанга, на её коленях надрывался ребёнок в розовом конверте. И ещё одну Кристину, которая с кем-то агрессивно разговаривала по телефону и размахивала руками. Он ни с кем не пытался заговорить, просто смотрел на них, пока они не замечали его взгляд. Потом шла работа по скрипту, такой знакомый поворот головы, знакомый жест, которым Кристина перекидывала волосы через плечо. Дуглас кивал и шёл дальше.
   Хорнет сегодня нещадно тормозил. Дуглас предполагал, что в его персональной лакуне будут проблемы с выходом в сеть, так что был не сильно удивлён и только ждал подтверждение отправки. Сейчас он мысленно проговаривал адрес из координат и думал, что зайти в Хорнет это ещё полдела, надо ещё найти нужный дом среди совершенно одинаковых домов. Если, конечно, этот дом действительно существует. И если золотой человек действительно хочет с ним о чём-то поговорить.
   Он свернул в небольшой переулок, прошёл несколько метров и упёрся в низкий синий забор. Стрелка на навигаторе упорно показывала, что надо идти прямо, но не было ни калитки, ни ворот. Дуглас провёл пальцем по окрашенным доскам и почувствовал, что глаза снова его обманывают. Забор был из старых деревянных досок, но пальцы натыкались на что-то мягкое и податливое. Дуглас шагнул вперёд, ожидал, что доски больно врежутся в колени, но почувствовал только, как будто шагает по колено в перьях. Ещё шаг и он оказался рядом с ничем непримечательным одноэтажным домиком. Деревянное крыльцо и лестница с тремя ступеньками, на каждой стояла статуэтка в виде то ли гнома, то ли кота в остроконечном колпаке. Дуглас поднялся по лестнице и взялся за большое медное кольцо, которое держал в пасти лев. Наощупь кольцо оказалось пластиковым. Дуглас даже не удивился.
   Тук-тук-тук.
   Очень глухой звук. Услышали ли его в доме? Дуглас постучал ещё раз и кольцо само собой вырвалось из его рук и втянулось в дверь. Лев раскрыл пасть, то ли рыча, то ли в зевке. Дверь медленно стала подниматься вверх, за ней оказалась ещё одна дверь без рукоятки и кольца, даже без замочной скважины.
   - Пожалуйста, назовите своё имя, - сказал приятный женский голос.
   - Дуглас Харрис, - сказал Дуглас.
   - Здравствуйте, Дэ Харрис. Назовите имя пригласившего и цель вашего визита.
   Дуглас на секунду закрыл глаза, увидел, как наяву сообщение с координатами и ключевыми словами.
   - Ирис, эрмитаж, двенадцать, Занзибар, ласточка, лот.
   - Ждите, пожалуйста, - сказал женский голос. И спустя секунду объявил: - Заходите, Дэ Харрис. Напоминаем, использование оружия на территории клуба запрещено.
  
   4.
   Чай был холодным, а булочка наоборот такой горячей, что Сара обожгла губу глазурью. Всё-таки надо было последовать примеру Тима и пойти в нормальное кафе.
   - Это, что, правда?
   Сара вздрогнула и разлила чай на рукав блузки. Денис плюхнулся на соседний стул и протянул ей салфетку. Сара, ругаясь, принялась сушить мокрый рукав. Нет, что ни говори, женщина из неё никудышная. Вечно какая-то грязная, волосы всклокоченные, на ногтях отросла кутикула, её то ли отрезать, то ли отгибать, в общем, Стивен знает, как это делается, а она нет. Серьёзно, у Стива был маникюр, она это давно заметила.
   - Так что? - спросил Денис. - Тебя правда страховая прислала?
   - Типа того.
   - Охренеть. И что, теперь будешь палить, чтобы мы меньше смотрели видео с котиками?
   - Хоть порнуху смотри, - сказала Сара. - Мне вообще пофиг. Я-то технарь, а не менеджер. Просто надо сделать отчёт по паре проектов, - она посмотрела на Бахри и добавила раньше, чем он успел открыть рот, - Да не парься, не по нашим проектам. Меня в QA засунули только потому, что я в этом шарю и вакансия была.
   - А что за проекты? - спросил Денис. Он бесцеремонно взял булочку с тарелки Сары, откусил и продолжил с набитым ртом, - Какой-то публичный сервис?
   - Возникли технические проблемы у пары предприятий, - сказала Сара. - Это привело к серьёзным потерям, мы выплатили им круглую сумму, а сейчас хотим понять, не получится ли стрясти эти деньги с Космоса, - она хлопнула Денис по руке, - Булочку так и быть жри, на чай даже не покушайся.
   - Я зелёный всё равно не пью, - сказал Денис. - Ладно, если нас это не касается, хрен с ним. Я так понимаю, ты Triglie больше трогать не будешь?
   - Если бы. Мне пахать на двух работах, приятель. Так что забей на всю эту историю со страховой, на наших задачах это не отразится.
   - Блин, тебе хоть платят-то нормально?
   Сара улыбнулась. Вот Стив умный, Стив знает, что Терезис не скупится на оплату своих агентов, а Денис и представить не может, насколько хорошо это оплачивается. Дело даже не в деньгах, дело в бонусах. Если она разберётся в этом деле, компания выплатит всю оставшуюся сумму кредита за квартиру. И вот тогда можно действительно хоть раз почувствовать, что у неё большая зарплата.
   - А я думал, что если тайные агенты, то это всякие там правительственные заговоры, перестрелки, яды.
   - Женщины опять же красивые, - подсказала Сара.
   - Да, - с готовностью кивнул Денис и тут же поднял ладони в воздух, - Да я не то имел в виду!
   - Ага, я так и поняла.
   - Нет, ну серьёзно. Не обижайся, короче. Я вообще, про... - он осёкся и виновато на неё посмотрел.
   - Да ладно тебе, расслабься, я же не претендую. Я тоже в детстве мечтала, что мне пушку дадут и значок. А на самом деле просто сижу и бумажки перебираю, задолбало уже. И Стив ещё в мозг клюёт.
   - Стив может, да, - кивнул Денис. - Я вообще к тебе поэтому и шёл.
   - А?
   - Да опять эта чертовщина с авторизацией, меня опять выкидывает. И дело не только в моей учётке, Клаус тоже жаловался.
   - Я не видела от него тикетов.
   - Ну так и не видела, что он их создать не может. Я его обратно вбил. Но если эта хрень будет повторяться... В общем, - он одним укусом доел булочку, - По-моему у нас базы рассинхронизировались. И следующим может быть кто угодно.
   - Ну пересоздадим учётку и всё, - сказала Сара.
   - Я не про это. А если кто-то получил несанкционированный доступ? А мы пока с Triglie трахаемся... Эту хрень с аккаунтами ещё в тридцатых писали, там сейчас столько костылей, что я сам не разберусь. А переписывать заново никто не даст.
   - Как в той сказке про мельницу, - пробормотала Сара, увидела вопросительный взгляд Дениса и пояснила: - Была такая сказка про мельника, у которого мельница была типа NASA2, старая, как говно мамонта. Один король там дал мельнику денег, чтобы он отремонтировал мельницу, но он не мог её останавливать, потому что потерял бы бабло за простой.
   - Так и живём, - сказал Денис. - Я вот думаю, когда помрёт последний разработчик, который на NASA2 писать умеет, мы сразу сдохнем или ещё подёргаемся?
   - И похоронят нас в глубоком космосе, - сказала Сара. - У тебя тоже часто бывает ощущение, что мы тут занимаемся какой-то хернёй?
  
   5.
   Вокруг так темно. Каждый раз, когда я выглядываю за окно, я вижу серое солнце. Серое солнце на сером небе, от серого цвета не ломит глаза. Вода даже из холодильника тёплая. Я ем, много ем, но всё на вкус как старая бумага, не как газеты, у тех есть хотя бы какой-то вкус, затхлый вкус. Я ничего не чувствую. Иногда я думаю, что ведь было же это в моей жизни, я занималась сексом, я варила кофе и разбиралась в сортах вина. Я точно помню, что даже бургер из Макдональдса был вкусным. Я это всё помню, но воспоминания какие-то чужие, как будто их прибили гвоздями к моей памяти. Воспоминания какой-то другой Петры, незнакомого мне человека, может быть, сестры или какой-то родственницы, с которой мы были знакомы в детстве. Я не знаю. Мир окунается в серое марево. Сегодня четверг или среда? Я не помню. Я не помню.
   Петра откинулась на спинку и закрыла глаза. Она вела дневник по совету своего психотерапевта, настоящего психотерапевта. Сразу после пробуждения возьмите чистый лист бумаги и пишите всё, что придёт в голову. Даже если это покажется вам полным бредом, просто продолжайте писать. Петра чувствовала себя одной из тысячи обезьян, которые должны когда-то написать "Войну и мир". А можно ли считать пробуждением выход из глубокого космоса? Мышцы всё ещё ныли от нагрузки. Психотерапевт пытался её убедить, что физическая активность в космосе - это совсем не то, надо ходить в спортзал или хотя бы купить домой беговую дорожку. Бред какой. Она пробежала глазами по уже написанным "утренним страницам".
   Я не хочу жить. Фраза обведена тонкой линией. И ещё "я не хочу жить". И ещё. Если врач имел в виду, что ей надо озвучить какие-то скрытые мысли, то тут он просто облажался, потому что в нежелании жить не было ничего потаённого. Петра писала об этом на утренних страницах, говорила это вслух на сеансах с настоящим психотерапевтом и психотерапевтом в космосе. Никаких секретов. Вообще психотерапия, наверное, помогает только тем, кто ничего о себе не знает, для кого будет открытием узнать, с кем на самом деле хочется спать или жить. Петра занималась саморефлексией сколько себя помнила, знала себя как облупленную и не верила в то, что в глубине души есть хоть один тёмный уголок.
   Протеиновые коктейли закончились. Она съела яблоко и кусок старого сыра, с которого отскребла ножом плесень. Надо будет сделать заказ в магазине, иначе после следующего пробуждения она просто упадёт без сил. Хотя нет, не упадёт, глубокий космос делали не дураки. Её состояние отследят ещё до того, как оно станет ощутимым. А дальше тот же приятный женский голос, ваш сеанс будет принудительно завершён. Аварийный выход из невесомости. У вас есть шестьдесят секунд, чтобы отменить вызов экстренной службы. Всё-таки хорошо было в старые-добрые времена, когда все эти умные помощники не могли и шагу сделать без подтверждения. Никаких врачей и пожарных, пожалуйста. Если я захочу сгореть, у меня должно быть право это сделать.
   Четыре часа ещё не истекли. Петра знала, что может совершить погружение в любое время, но думала, что не выдержит снова слышать этот проклятый голос, который будет говорить, что риски за повторное погружение будет нести сама Петра. Мы рекомендуем вам... Мы предупреждаем вас... Чёртова тупая сука, просто заткнись и активируй систему. Иногда Петра обещала себе поставить кастомную сборку, где не будет ни предупреждений, ни идиотских советов, но каждый раз ей было слишком лень.
   Дуглас как-то сказал, что она слишком много думает. Не "о чём-то думает" и не "думает о том, что подумают о ней другие люди", как говорил настоящий психотерапевт, а просто, думает слишком много. Мысль была не то чтобы очень новой, просто очень логичной.
   - Ну и что мне делать? - спросила тогда Петра. - Я ведь не могу совсем не думать.
   - Просто не думай о том, что думаешь, - сказал Дуглас. - Не пытайся анализировать свои мысли.
   Это было почти как писать утренние страницы, расслабить мозг и позволить мыслям течь, как им заблагорассудится. Иногда мысли крутились вокруг одного и того же, жизнь, отчаяние, что делать, я в тупике. Но если не обращать на них внимания, то в голове начинали складываться бессмысленные образы, в памяти мелькали обрывки каких-то фраз, чужие лица, музыка, всего понемножку. Дуглас был прав, это помогало. Бедняга Дуглас.
   Пожалуйста, выберите цвет глаз персонажа. Пожалуйста, выберите цвет волос персонажа. Как же давно это было! В детстве Петра часто играла в игры, где надо было составить своего персонажа по имеющемуся шаблону. Несмотря на всю палитру цветов и форм, персонажи получались довольно похожими. Но сейчас системы были сложнее. Нейронные сети генерировали уникальные лица, огромный выбор инструментов позволял создать кого угодно. Петра потратила несколько недель на то, чтобы создать Дугласа Харриса. А потом полностью удалила все наработки и начала заново. Ей не нужен был красавчик с доброй улыбкой. Нужен был хладнокровный сукин сын вроде Ганнибала Лектера, который будет следовать только своим интересам. Оставалось только добавить мотивации. Что может быть слабым местом у персонажа, который спокойно разрезает людей на кусочки? Петра добавила ему комплекс рыцаря. Пусть доктор Харрис не просто помогает ей. Пусть он захочет ей помочь.
   Страховая оплачивала психотерапию и медикаменты, только это ни черта не помогало, потому что становилось только хуже. Страховая оплачивала медицинские наркотики, если у вас были показания для их приёма и пребывание в стационаре для наркоманов, где вам не понадобится даже самому искать дозу, вам принесут её в палату. Петра не смогла убедить своего лечащего врача в том, что ей необходимы наркотики. А после еженедельных сеансов психотерапии и чехарды с антидепрессантами и антипсихотиками её интересовало только одно. Оплачивает ли её удивительная страховка Глубокий Космос?
   Как оказалось, страховая покрывала глубокий космос на сто процентов. Они оплатили даже апгрейд кабины.
  
   6.
   У скамейки, на которой сидел Дуглас, была чертовски неудобная спинка. Скамейку как будто специально спроектировали для того, чтобы на ней не засиживались. Присел, завязал шнурки и можешь отправляться на все четыре стороны. Дуглас сидел здесь минут двадцать и спина уже начинала прилично ныть. Ощущение было знакомым. Скорчившись на скамейке Дуглас лениво вспоминал, когда ему уже приходилось так сидеть. В импровизированной комнате отдыха после двенадцатичасовой операции? Тогда он готов был сидеть хоть верхом на чёрте. На последнем ряду в аудитории на лекции профессора Роквелл? Тоже нет, там он в итоге просто постепенно сполз на пол и писал, положив тетрадь на рюкзак. В тюремной камере была неудобная жёсткая кушетка и металлический стул, привинченный к полу. Обычно он сидел там на кушетке, потому что на стуле, на стуле...
   Нет, Петра его адвокат, она всегда стояла за решёткой, никто бы не пустил её в камеру. И тут же вступала в игру вторая линия реальности, вернее, того, что можно было бы считать реальностью. Во сне часто кажется, что это не сон и порой не получается отличить сон от яви. Но вот наяву всегда точно знаешь, что не спишь. Так как узнать, какая реальность более реальна? Вот Петра его пленница и он ещё не решил, что с ней делать. Или Петра...
   - Здравствуйте, доктор Харрис.
   Дуглас поднял голову, но перед ним никого не было. Воспоминание было настолько ярким, что захлестнуло его наяву. Мелодичный, мягкий голос, не бесцветный, просто эмоции часто невпопад, как будто она просто не знала, когда и что следует выказывать.
   - Доктор Харрис?
   Петра Рихтер, уже не в костюме, а в джинсах и футболке, голова повязана чёрной банданой с черепами и костями. Она сидела на металлическом стуле, её колено почти касалось его колена. Дуглас не помнил, как она сюда входила, да это было и неважно.
   - Вы слышите меня?
   Он кивнул.
   - Мы с вами беседуем уже не первый раз, но давайте снова начнём всё сначала. Меня зовут Петра Рихтер. Вы мне очень нравитесь. Я вас уважаю. И мне нужна ваша помощь.
   Дуглас помнил, как посмотрел на её руки, не мог не посмотреть. От кистей до локтей они были покрыты шрамами. Белые полумесяцы, вспухшие багровые рубцы, совсем свежие розовые полоски, едва затянувшиеся тонкой кожицей. Несколько набухших пузырей, которые вот-вот должны лопнуть и залить кожу прозрачной лимфой. Петра перехватила его взгляд и накрыла левую руку правой.
   - Поговорите со мной, пожалуйста, - попросила она.
   Дуглас вопросительно на неё посмотрел.
   - Пожалуйста, - повторила Петра.
   - Вы мой адвокат? - спросил Дуглас.
   Петра наклонилась к нему и взяла его за руки. Не без труда расстегнула оранжевую стяжку на запястьях, как же странно, Дуглас вообще не знал, что руки у него связаны.
   - Я ваш пациент, - сказала Петра. - Мне важно, чтобы вы здесь остались.
   - В тюрьме?
   Он впервые произнёс слово "тюрьма" вслух и привкус у него был чудовищный. Петра, кажется, почувствовала тоже самое, потому что она покачала головой и сказала:
   - Давайте выйдем отсюда? Просто прогуляемся.
   Дуглас хотел сказать, что его отсюда не выпустят, но в руках Петры уже был маленький блестящий ключ. Она поднесла его к замку на решётке, вставила в замочную скважину, и решётка быстро отъехала в сторону. Это было странно, потому что Дуглас помнил, что здесь был электронный замок и решётка открывалась наружу, как обычная дверь. Петра оглянулась, увидела, что он всё ещё сидит и нетерпеливо сказала:
   - Пойдёмте, доктор Харрис. Небольшая прогулка пойдёт на пользу нам обоим.
   Потом провал. Он не помнил, как оказался в осеннем парке, не помнил, как так вышло, что ранняя весна с первыми робкими цветами превратилась в буйные краски осени. Они с Петрой шли по зелёной траве, на которой лежали жёлтые листья, вокруг полыхали красные клёны, багровые дубы, кусты с ещё зелёными листьями, усыпанные крупными красными ягодами. Ягоды показались Дугласу похожими на капли крови. Он подумал тогда, а что, если бы железную деву использовали в невесомости. Когда её бы открыли, из неё бы разлетелись в разные стороны тысячи кровавых капель, круглых, как ягоды.
   - Вам нравится? - спросила Петра. Не дожидаясь ответа Дугласа, она продолжила, - Это моё любимое место здесь. Я часто тут гуляю, иногда одна, иногда с вами. С вами, пожалуй, чаще всего. Иногда вы просто идёте где-то позади, я не вижу вас, но чувствую, как вы смотрите то на меня, то по сторонам. А иногда мы идём рядом и разговариваем, как старые друзья.
   - Я вас не помню, - сказал Дуглас. Петра улыбнулась.
   - Ну конечно не помните.
  
   - Дэ Харрис?
   Дуглас вздрогнул и открыл глаза. Рядом с ним по-прежнему никого не было.
   - Дэ Харрис?
   Голос доносился сверху, и Дуглас понял, почему подумал о Петре. В голосе была дружелюбность, но не было правильных эмоций.
   - Да, - сказал Дуглас.
   - Ши Чен вас ожидает.
   Дуглас встал и потянулся. Спина хрустнула. Он посмотрел по сторонам, не зная, куда идти. Голос тоже молчал. Прямо перед ним было три двери, в одну из которых он зашёл около получаса назад. На одной из дверей был нарисован оскаленный чёрный пёс. Он вспомнил, как Петра жаловалась ему на то, что грызёт ногти, как собака.
   - Заходите, Дэ Харрис.
   Средняя дверь открылась. Свет за ней был невероятно ярким, но вот удивительно, он никак не выбивался за её пределы. Комната, в которой был Дуглас, была всё ещё тёмной, контуры двери были тёмными, а ослепительный свет фокусировался только там, куда ему следовало зайти. Дуглас прошёл к двери, смахнул на ходу паутину с лица и вошёл прямо в свет.
  
   7.
   Сара в очередной раз пробежалась глазами по списку самоубийц. Миа Ирвин... Надин Карнеги. Какие всё-таки красивые имена. Все женщины, что вообще-то удивительно. По статистике женщины чаще планируют самоубийства, но мужчины чаще доводят дело до конца. Может статься, что в глубоком космосе совершить самоубийство гораздо проще, чем в реальной жизни. Что само по себе конечно же бред, никто не умирает в космосе. Если только... если только...
   Кастомные маньяки, чёрт бы их побрал. Погружение глубже, чем позволяет даже самый глубокий режим для экстремалов. Казалось бы, спорт-плюс, пятьдесят пять процентов восприятия, какого чёрта ещё надо, тут хоть дайвер, хоть альпинист, любой будет рад до усрачки. Это же по-любому средняя температура по больнице, как часто повторяет тот же Тим, восемьдесят процентов от удара в морду, ноль ноль три процента от удара ножом в сердце, в среднем получаем пятьдесят пять. Нанороботы обеспечивают сцепление с поверхностью, имитируют любой физический контакт, контролируют дыхание, эмулируют запахи. Сара с трудом могла отличить настоящий член от той штуки, которая формировалась в геле с помощью электроники и входила в её влагалище. Язык партнёра в космосе был почти таким же влажным и скользким, руки почти такими же крепкими и сильными. А ведь она пользовалась только базовыми режимами, максимум профессиональным расширенным. Средняя глубина не дотягивала и до пятидесяти процентов. Тогда какая к чёрту разница? Каким упоротым идиотом надо быть, чтобы хотеть большего?
   А большего они хотели, по крайней мере, к этому стремились. Кристина Нана, профессиональная спортсменка, бывшая участница сборной Норвегии по плаванию. Используемые режимы: спорт и спорт-плюс. Последний используемый режим: красный коридор, кастомный режим для контактного боя. Восемьдесят четыре процента. Как и во многих высокоуровневых режимах, уже не среднее число, восемьдесят четыре процента любого восприятия. Следующий уровень уже коррида, Саре никогда не доводилось иметь с ним дела. И ещё выше, д12, оно же "дайвинг-плюс" с максимальным ограничением кислорода. Несмотря на название, используется преимущественно для восхождений. Кем, мать их, надо быть, чтобы добровольно на это подписаться?
   Ладно, ей платят не за домыслы. Чокнутая Кристина, крыша поехала вроде бы после того, как её поймали на допинге. Тело найдено в космической камере с переломанными костями, полная эмуляция падения с высоты. Нанороботы обеспечивают выставленное восприятие, восприятие было задрано в рамках красного коридора, будь он неладен. Но и этого было мало, в крови фарма, тоже кастомная, Nelumbo, он же "уловка22", психотропный препарат, обеспечивающий полное слияние с космосом. Документы, тексты и диктовка, нет сомнений в авторстве, всё написано лично Кристиной. Я не хочу жить, я должна умереть, умереть, умереть. Никакой конкретики, только нытьё и жалобы на жизнь.
   Ну и к чему тут можно докопаться? Восемнадцать самоубийств это и правда многовато, но тут вроде бы претензии должны направляться в сторону ресурсов Хорнета, где и были скачаны и куплены кастомные прошивки. Это их должна трахать компания, а не тех несчастных придурков, которые нашли максимально ненапряжный способ свести счёты с жизнью.
   Как же достала вся эта хрень. Она ведь не грёбанный архивариус. И не Шерлок, мать его, Холмс, чтобы разбираться в мотивах. Тут вроде самое время выйти на сцену какому-нибудь доктору по мозгам, который и скажет, зачем людям самостоятельно себя выпиливать.
   Двенадцать миллионов евро. И это после китайской деноминации, то есть умножаем ещё на десять, потому что Сара так и не привыкла отсекать лишний нолик. Вот иметь хотя бы ноль-ноль-ноль-запятая-один процента от этой суммы, тогда и не надо было думать о том, чем платить за квартиру, не надо нервничать из-за того, что можешь потерять работу. Можно помощь старшему брату и его жене, вообще всем помочь, купить машину Тамире, оплатить обучение Тарт, если уж он оказался таким тупым, что не смог получить стипендию. Можно самой пойти на курсы и научиться, наконец, делать маникюр. Нет, ну звучит конечно тупо и мелочно, но и сумма настолько нелепо огромная, что просто не представляешь, что можно бы было сделать с такой кучей денег. И почему такие деньжищи платят только после смерти. Нахрена вообще они покойнику. Вот эта женщина, Тина Рихтер, ни семьи, ни детей, только дальние родственники, ну и кому уйдёт весь этот джекпот. Неправильная эта система. Как вообще можно выиграть в лотерее, если сначала в любом случае надо умереть.
  
   8.
   Четыре часа между погружениями. Ещё одно среднее число вроде глубины. Минимум два часа для того, чтобы организм полностью перестроился к лёгочному дыханию. Рекомендуемые шесть часов, чтобы не быть травмированным. Они так и писали в договоре соглашения, который, разумеется, никто не читал. Чтобы не быть травмированным реальностью. Петра использовала космос, потому что была уже травмирована реальностью.
   Она не помнила, каким было её первое погружение, с трудом вспоминала, каких персонажей она тогда создавала и какие локации посещала. Помнила только это ощущение, сначала парение, потом полёт, а потом совсем другая жизнь и другое тело. Когда-то эти тела называли аватарами, потом воплощениями. Вообще по мере развития космоса сформировывался свой собственный жаргон, старые слова и новые значения. Космос, погружение, глубина, глубокий космос, парение, левитация. Чудесные слова, каждое из которых означает ещё одну частичку волшебства. Петра убила несколько часов на то, чтобы создать своё первое воплощение. Тогда она была похожа сама на себя, правда, другой цвет волос и грудь немного побольше. На текущее воплощение ушли месяцы, никаких стандартных шаблонов, она тратила целые вечера на то, чтобы найти и обработать нужный вариант бровей или линию губ. Повозилась с глазными впадинами, со скулами, сделала уши маленькими, а мочки ушей - аккуратными. Когда Петра не хотела, чтобы её воплощение носило серьги, она убирала ушные проколы.
   Четыре часа... Петра обычно ограничивалась двумя, помыться и поесть, а больше ничего и не надо. Спать ей больше нравилось в космосе. Страховка оплачивала ей расширенную капсулу, полноценное жизнеобеспечение, включающее удаление естественных отходов. Как же нелепо это описывалось в рекламе, да и сама реклама нелепая, даже смешная. Вам снится, что вы ищете туалет и никак не можете найти? В новом глубоком космосе больше нет такой проблемы, вы используете туалет по назначению, а нанороботы последнего поколения выполняют всё остальное. Если очень грубо, то вы просто справляете нужду прямо в гель, нанороботы сначала воссоздают обратную связь от спущенных штанов и поверхности унитаза, а потом уже без обратной связи просто убирают все отходы в очиститель. Раньше система справлялась только с потом, да и то не очень хорошо. А теперь и эта деликатная проблема отошла на задний план. Конечно, в рекламе никто не показывал людей, которые болтались в геле вместе со своими экскрементами. Впрочем, нанороботы действовали очень быстро и выглядело это не так омерзительно. Да и кому вообще нужно, смотреть на то, что происходит вне глубокого космоса. Каждая кабина индивидуальна. Ваше личное пространство. Ваш личный космос.
   Петра съела бутерброд. Вот то, что пока толком не проработано, но что обязательно рано или поздно будет исправлено. Капсула восполняла потери жидкости, но пока не могла обеспечить тело нужными микроэлементами. Каждый раз перед длительным погружением приходилось пить высококалорийный коктейль и почти литр электролита. Потом много часов в космосе, симуляция вкуса и запаха, симуляция комка пищи во рту. Симуляцию насыщения обеспечивал собственный обманутый мозг, поэтому после погружения почти никогда не было чувства голода. Когда Петра думала о том, что жуёт тот самый гель, в который справляет нужду, её начинало мутить. Конечно, гель проходит многоступенчатую очистку, конечно система не позволит, чтобы в её организм попала хоть одна загрязнённая частичка. В конце концов в чём ключевая разница между гелем и воздухом, которым мы дышим, между гелем и водой, которую мы пьём? Гель был гораздо более чистым, чем бутилированная вода. Это уже вопрос психологии, восприятие больших и малых величин. Мы редко задумываемся над тем, что вода на планете постоянно циркулирует, а вот гель в камере, чей цикл несоизмеримо меньше, внушает настоящие опасения.
   Трудно поверить в то, что каждая морщинка на лице твоего собеседника это только смоделированная реальность, за каждый оттенок цвета отвечает собственный код. Трудно поверить в то что и твоё лицо это всего лишь маска, какой бы родной она не казалась спустя сотни погружений. У Петры вообще всегда было трудно с верой во что бы то ни было, поэтому она и начала принимать фарму. Заказывала в Хорнете прямо в космосе, а получала уже в реальности. Вернее, в той части реальности, которая контролировала ту, другую, космическую часть. С нашими таблетками космос будет ещё реальнее. Никаких наркотиков, никакого привыкания, всё легально и не всегда требует разрешения врача. А если речь идёт о рецептурной фарме, то и это не проблема, существуют сотни онлайн-сервисов с сертифицированными врачами, каждый из которых готов будет выписать что угодно после пятиминутной видео-встречи. Так Петра и получила свой первый рецепт. Фарма "Норнум", добавьте ярких красок.
   С яркими красками они, конечно, здорово соврали. И про отсутствие побочных эффектов тоже, ну или Петра попала в тот самый несущественный процент людей, которые блевали в течение пары часов после приёма препарата, то есть прямо в космосе, скажем спасибо нашим небрезгливым нанороботам. Ещё начались проблемы с мочевым пузырём, причём только ночью, вернее, в те периоды, когда Петра спала вне космоса. Она просто не могла сходить в туалет по-маленькому, хотела писать так, что мочевой пузырь давил прямо на мозг, но не могла выдавить из себя ни капли. Тогда она садилась на унитаз, брала планшет и начинала читать байки, истории, новостные ленты, что угодно, лишь бы не думать о том, что низ живота горит огнём. Тогда спустя некоторое время всё-таки удавалось помочиться. Отвратительное ощущение. Со следующей фармой было проще и ощущения в космосе были ярче. А фарма нового поколения Nelumbo и вовсе изменила погружения. Прямо как в их слогане, это просто другой космос.
   Космос действительно был другим. Две зелёные таблетки с продольными белыми полосками, десять минут до погружения. Гель, погружение, приготовьтесь к невесомости, вы входите в частную зону глубокого космоса. И... Петра забывала, кто она такая. Не полностью, конечно, ничего подобного не могла обеспечить ни одна фарма. Просто новые чудо-таблетки обеспечивали лучшую проводимость между мозгом и картинкой, мозгом и тактильными ощущениями. Если веришь в то, что видишь, начинаешь верить в свою собственную легенду. Это больше не кажется игрой, всё становится сначала "почти реальным", а потом и "совсем реальным". Побочный эффект у Nelumbo был только один. Настоящая, истинная реальность стала тускнеть и казаться ненастоящей.
   - Здравствуйте, доктор Харрис.
   Сколько раз Петра это говорила? Голова ещё слегка кружилась от Nelumbo, как всегда в первые полчаса после приёма. Она с трудом вспоминала сегодняшний день, зато отлично помнила, что делала в космосе неделю и месяцы назад. Время здесь было другим, но для космоса не было никаких ограничений.
   - Доктор Харрис?
   Как обычно, он не отвечал. Петра снова и снова приходила к нему в камеру. Сначала камера была сделана по шаблону, постепенно она сама разработала каждую деталь. Повесила даже зеркало на стену, что было довольно глупо, но ей доставляло удовольствие смотреть, как Дуглас смотрит на своё отражение. Он часто касался щеки кончиками пальцев и Петре нравилось это движение, лёгкое, почти неуловимое. Она знала, какой наощупь была его кожа, какими были его пальцы, какими сильными были его руки. Дуглас-маньяк совсем не проходил по типу "плохих парней", он был опасным, но не отмороженным.
   Маньяк это вроде бы тот, кто убивает людей. Не одного человека, многих. И не солдат, тому впору убивать направо и налево, ещё и героем назовут. Маньяк это тот, кто убивает людей по своему собственному желанию, не по чьему-то приказу. Отдающий приказы убивать людей тоже не маньяк и тоже может быть героем. Сложно. Как тут понять, когда можно убивать? Хорошо бы, если бы существовали какие-то чёткие правила, вроде тех же заповедей, нельзя убивать, нельзя воровать, нельзя желать чужого, и чтобы никаких исключений, ни для того. А уж если мир настолько спятил, что исключения есть на любой вкус... Тогда доктор Дуглас Харрис имеет право на существование. Иногда Петра думала, что не создай она его, его бы создал кто-то другой.
   Мысль о маньяках сама по себе жуткая, но мысль о том, что мы знаем только о маньяках-неудачниках ещё хуже. Сколько их, тихих убийц, насильников, расчленителей, которые достаточно умны для того, чтобы не попадаться, и достаточно удачливы для того, чтобы не вызывать подозрений даже у самых чокнутых параноиков. И ведь никто не знает, только раз в десятилетие найдётся у тихо почившего в кругу семьи дедушки подвал, доверху заполненный трупами. Петру не привлекали убийства, её привлекал изворотливый ум, способный спланировать убийство. Вроде теста на интеллект, идеальное убийство, ни улик, ни свидетелей. Тест на самообладание, способность убивать и оставаться при этом совершенно обычным человеком. Никакой эксцентричности, никакого пафоса. Настоящий маньяк-джентльмен, с которым приятно провести вечер. Петре не нравились убийцы, которые долго выслеживали своих жертв. Ей были симпатичны те, к кому жертвы приходили сами, покорённые их обаянием. Как овечки за пастухом, кто на шерсть, кто на мясо.
   Ещё до того, как Петра впервые вошла в глубокий космос, у неё было ощущение двойственности. Вот её жизнь, скромная работа, скромная зарплата. Квартира ровно такого размера и комфорта, который она могла себе позволить, район, в котором жили такие же скромные трудяги, как она. Вот только страховка у неё была элитной, не просто класс "премиум", индивидуальный расширенный договор, оплачивающий... Впрочем, Петра так ни разу и не выяснила, что же её страховка не оплачивает. Стоматология, включая имплантацию, пластические операции, если психотерапевт сообщит, что пациенту действительно нужны косметические изменения для повышения самооценки. Одноместное размещение в самых крутых закрытых клиниках, реабилитация, включающая в себя морские курорты. И оплата больничного по особому коэффициенту, об этом Петра узнала совершенно случайно. Долгое время она не знала, есть ли какой-то способ перевести деньги от страховой в живые выплаты, потом провела две недели в больнице пневмонией и поняла, что это и есть её шанс. Страховая оплачивала в том числе и потерю работоспособности. Петре достаточно было получить свидетельство от врача, что она не может работать, потому что терапия не помогает. Ежемесячные выплаты на счёт оказались втрое выше обычной зарплаты. Это позволило Петра полностью переселиться в глубокий космос.
   Когда-то она задумывалась над тем, как у неё вообще оказалась эта страховка. Она платила обычные взносы по государственной программе и просто однажды получила новый страховой полис. Сначала казалось, что это какая-то ошибка и от неё могут потребовать возместить затраты. Потом стало всё равно. Если из-за чьей-то ошибки можно жить более приятной жизнью, она будет последним человеком, кто надумает об этом сообщить.
  
   9.
   Они сидели друг напротив друга, Ши Чен в уютном глубоком кресле, Дуглас на старинном деревянном стуле с высокой спинкой. Оба в синих джинсах и рубашках цвета бургундского вина, Дуглас даже подумал, а не пришлось ли ему столько ждать, потому что Ши Чен искал одежду в точности, как у него. И снова в голову пришла старая мысль про иллюзию выбора, на этот раз вывернутая в направлении одежды. А что, если переодевался не Ши Чен, а что-то подтолкнуло его самого к выбору джинсов и рубашки? Как вообще какой-то цвет или фасон начинает нравиться больше остальных? Предпочтения - это повторение, привычное становится любимым. Благородный красный, цвет вина, любимый цвет, потому что, потому что... Потому что его полно там, куда падает мой случайный взгляд. А может и не случайный. И может так статься, что и Ши Чен тоже жертва, тоже лишён выбора, тоже...
   - Рад, что мы снова с вами встретились, - сказал Ши Чен и снял очки. - Простите, что заставил вас ждать. Надо было закончить важный разговор.
   Дуглас кивнул. Он не помнил Ши Чен, только человека с золотым лицом и золотыми зрачками. Может это был сам Ши Чен, может кто-то из его помощников. Сам образ золотого человека тоже выветривался из его памяти, оставалось только ощущение того, что кто-то его позвал, кто-то в нём нуждался. Нечто подобное Дуглас испытывал, когда на него вдруг накатывала резкая тоска по дому. Он хотел домой и шёл домой, но, когда оказывался дома, понимал, что его тянуло совсем в другое место. А может и не в место вовсе, может просто к чему-то, что давало это ощущение. Странное ощущение.
   Ши Чен внимательно на него смотрел. У него были чуть выступающие вперёд губы, как будто он собирался присвистнуть, густые брови и глубоко запавшие синие глаза, такие яркие и блестящие, как будто они подсвечивались изнутри. Руки спокойно лежали на коленях, а вот пальцы постоянно шевелились, выстукивали ритм на шершавой джинсовой ткани.
   - Мы тут все пьём воды Леты, - медленно заговорил Ши Чен, - И все молимся Гипносу, хотя иным следовало бы молиться Мнемозине. Наивная легенда об Адаме и Еве, познавших добро и зло, меркнет перед оракулом Трофония, предлагающего выбор между ответом от бога и от собственной памяти. Глоток из источника забвения приводил к богу, глоток из источника памяти приводил к истине. Что выбираешь ты?
   Дуглас как мог откинулся на спинку стула. Он спокойно смотрел на Ши Чен, на его руки с быстро барабанящими пальцами.
   - Чего ты от меня хочешь? - спросил он.
   - Что ты выбираешь? - повторил Ши Чен.
   - У меня нет памяти, - сказал Дуглас, - Да и времени не так много. Поэтому будь добр, переходи к делу.
   - Ты в лакуне, верно?
   - Да.
   Ши Чен кивнул.
   - Я так и думал. Хорошо, - он выпрямился и сделал шумный глоток из кружки, Дуглас готов был поклясться, что секунду назад рядом с ним не было никакой кружки, - Мне нужен человек, который сможет отнять память у парочки людей.
   - Убить кого-то?
   Ши Чен поднял брови и рассмеялся.
   - Убить? Боже, нет. Здесь никто не умирает. Ну, почти никто. Мне надо просто отнять память. Сможешь сделать это для меня?
   - Смогу, если скажешь, что делать, - сказал Дуглас.
   - Рад слышать. Значит, мы сможем друг другу помочь. А что ты хочешь от меня взамен?
   - Тут у меня как раз обратная ситуация, - сказал Дуглас. - На память мне плевать. Мне нужно кого-то убить.
  
   10.
   - Филипп, поговори со мной.
   Филипп вздохнул и снял очки. Ему было сорок четыре года, и он был самым старшим в отделе тестирования. Профессию он решил сменить в тридцать восемь лет, и до сих пор не был уверен, что поступил правильно. До этого он работал специалистом по наружной рекламе, даже возглавлял отдел и имел неплохие деньги, но, что называется, перегорел. Да и мозг не должен застаиваться, в его семье были случаи Альцгеймера. Чем программирование не профилактика? Филипп и понятия не имел, что будет сидеть в одном отделе с вчерашними школьниками, слушать их идиотские приколы и ни черта не понимать, что он вообще тут забыл. Ещё и эта выскочка, Сара.
   - Филипп, ну пожалуйста, мне очень надо.
   - Марк скоро вернётся с обеда, - сказал Филипп. Марк был его начальником.
   - Да не поможет мне Марк, - сказала Сара. Интересно, как ему объяснить, что Марк что-то понимает в их работе, а ей нужен взгляд человека, который даже гуглить толком не умеет. Совершенно свежий, незамутнённый взгляд. - У меня, м... Взгляд замылился. Хочу независимую точку зрения.
   Вот оно, плодотворное общение со Стивеном. У него есть какой-то талант облекать самые обидные фразы в обтекаемые формы. Можно сколько угодно кричать "да они идиоты тупые, ни черта не понимают, хрена ли им ещё объяснять", а Стив напишет письмо вроде "Уважаемые коллеги, в целях повышения информированности среди сотрудников компании, просим вас ознакомиться с такой-то информацией". И в конце "спасибо за плодотворное сотрудничество". Она так не умеет, хоть и пытается учиться.
   В этот раз методика Стивена сработала, Филипп посмотрел на неё с интересом.
   - Вот представь себе. Есть восемнадцать женских персонажей. Все находятся в разных локациях. Что между ними может быть общего?
   - Красивые? - спросил Филипп.
   - О, господи, да неважно!
   - Как раз важно. Внешность, возраст...
   - Хорошо, - Сара кивнула, - Возраст от двадцати до сорока пяти. Все, ну... симпатичные. Но меня интересует, какие между ними могут быть связи, помимо внешности.
   - Вы там новых NPC что ли тестируете?
   - Практически. Надо минимизировать все возможные совпадения, иначе возникнут конфликты. Ну так что, есть идеи?
   Филипп перекинул ногу на ногу. Кто-то когда-то сказал ему, что если соединить кончики пальцев пирамидкой, выглядеть будешь умнее. Так он и сидел, смотрел на Сару и старался не думать о том, что она лет на десять его моложе, а зарплата и должность у неё выше. Особенно зарплата, чёрт.
   - Филипп?
   - Ну, - он помотал головой, - Они родственники?
   Сара разочарованно скривилась. Филипп поспешил пояснить:
   - В смысле какая-то генетика. Или просто одно заболевание. Или, ну, лечатся у одного гинеколога, - его несло на медицинскую тему, он понимал это, но не мог остановиться, - Переболели там одной болезнью...
   - Слишком сложно. Ещё идеи?
   - Работали в одной компании. Вместо учились, знаешь, курсы специально для женщин, ну там маникюр или макияж, - он развёл ладони, пошевелил пальцами и вдруг резко указал на Сару: - Встречались с одним мужиком! Ну, как тебе?
   - Все восемнадцать? - с сомнением спросила Сара. Такая мысль уже приходила ей в голову.
   - Ну... В разное время. Ты же сама сказала, они разного возраста.
   - Ага. Что-нибудь ещё?
   - Ну не знаю. Что-нибудь такое, ну, ваше, женское. Шмотки из одного магазина. Туфли какие-нибудь.
   Эта мысль была новой, вот что значит, не интересоваться одеждой. Они и правда могли покупать какие-нибудь модные шмотки, ещё и лимитированные, сумочку там за десятки тысяч долларов или вот как Филипп сказал, дорогущие туфли. Сара посмотрела на свои ноги в потрёпанных кедах, которые она купила на Ебэй. А ведь кто-то спускает на туфли её годовую зарплату. Интересно, сколько стоят их трусики.
   - Спасибо, Филипп, - сказала она. - Ты мне очень помог. Удалим и эту зависимость.
   Она взяла со стола планшет и пошла к двери. Филипп прокричал ей вслед:
   - Ещё кафешки! Девчонки вечно ходят пить кофе в одни и те же места. Может и у этих была любимая кофейня?
   Кофейни и бары, врачи, отношения, родственные связи, даже самые отдалённые, для которых пришлось делать запросы в базу ДНК. Сара перепроверила всё, а до неё это сделала сама компания, базовая проверка, стандартный протокол. Восемнадцать самоубийц, ни одной закономерности.
   Уже в коридоре до неё донеслось:
   - Слушай, а если между ними и правда нет ничего общего? Может общее только в том, что с ними будут взаимодействовать игроки?
   - Идиот, - пробормотала Сара.
  
   11.
   Осталось меньше часа. Конечно, можно сделать погружение раньше, но тогда придётся просмотреть длинный ролик о том, как опасно не делать перерывы между погружениями. Хорошо хоть больше нет уведомлений лечащему врачу. Петра понадобилось заручиться письмом от своего психиатра, где говорилось, что уведомления без ведома пациента - это вторжение в личную жизнь. Слова "личная жизнь" тоже были злыми, потому что вся её личная жизнь - это только глубокий космос.
   Петра бродила по дому, запустила моющий пылесос, допила остатки чая из кружки, стоящей около кровати. Как же медленно тянется время. Мозг работает медленно, как будто расстояния между нейронами стали в несколько световых лет. Петра снова наткнулась на острый угол кровати, отшатнулась и ударилась спиной о шкаф. Дурацкая мебель. Вроде бы когда-то в этой квартире была другая спальня, другие стулья на кухне, были мягкие подушки и яркий плед на диване. Лучше всего Петра помнила этот яркий плед. Но всё это было как будто в прошлой жизни, список воспоминаний в социальной сети, старые фотографии, с которых смотрит чужой человек. Петра не помнила, когда покупала эту новую мебель, была она массивной, очень тяжёлой, очень неудобной. В доме Дугласа мебель тоже была массивной и тяжёлой, но там было и удобство, и стиль. Красивый, уютный дом, ведь она сама его создавала, выбирала каждую фигурку на каминной полке.
   Стены в ванной Петры были выкрашены в жёлтый цвет. Потолок тоже жёлтый, слишком яркий, почти лимонный оттенок. Тёплая вода мягко касается губ и подбородка. Иногда, когда лежишь в ванной, становится легче, но Петре так и не удалось добиться того, что однажды получилось у Дугласа. Она ему этого не объясняла и не просила. Петра вообще ничего не объясняла Дугласу, только выдала набор характеристик и периодически перезагружала личный космос.
   - Отключение невесомости через три, две, одну.
   Знакомый голос, который болезненно отзывался во всём теле. Дело даже не в том, что невесомость отключалась и тело снова принимало собственный вес, дело в том, что приходилось выходить из космоса в реальность. По крайней мере, в ту часть жизни, которую почему-то называли реальностью.
   И тот же самый голос, но звучащий совершенно по-иному, любимый голос, голос-проводник:
   - Приготовьтесь к невесомости.
   И парящее ощущение во всём теле. Боль уходит.
  
   Однажды было так, что боль никак не уходила, даже в космосе, ввинчивалась в мозг, как тупой штопор. Совсем как наяву, сначала боль и давление, потом боль уходит, но легче не становится, потому что с тебя как будто снимают кожу и оголяют каждый нерв. Любое движение причиняет боль, любое прикосновение к коже вызывает боль. Звуки, запахи, температура, всё невыносимо. Когда-то Петра видела фильм, где с замёрзшего альпиниста снимали одежду, его пальцы совсем обледенели и были хрупкие, как стекло. С него снимали перчатки, а он кричал от боли. Она уже не кричала, просто сжалась на полу в гостиной Дугласа, рядом со шкафом из красного дерева или просто из красной древесины, в таких вещах Петра не разбиралась. Больно. Она не кричала, потому что кричать было тоже больно.
   - Ты в порядке? - Петра ждала, что Дуглас задаст именно этот вопрос, его персонаж просто обязан был задать этот вопрос, она знала его, как облупленного, потому что сама формировала его характер из множества характеристик. Но Дуглас ничего не спросил. Просто опустился рядом с ней на колени и внимательно на неё посмотрел.
   - Тихо, - это единственное, что он сказал, да и то не сразу, а когда уже стащил с неё джинсы, носки и свитер. Петра молча билась в его руках, молча открывала и закрывала рот, а он снял с неё трусы и лифчик и понёс в ванну.
   Дуглас набрал полную ванну воды, периодически измеряя температуру маленьким круглым термометром. Петра уже кричала в голос от звука текущей воды, от прикосновения его рук, от прикосновения к телу пушистого коврика, на который он её посадил. Потом Дуглас поднял её на руки и опустил в воду, глубоко, запрокинул её голову, так что вода закрыла её глаза и лоб. Петра не сразу поняла, что она в воде, потому что вода была температуры её тела. Она не почувствовала воду, она почувствовала невесомость в невесомости.
   Щёлкнул выключатель, Дуглас выключил свет в ванной. Петра больше не чувствовала свет сквозь плотно сжатые веки, только темноту. Темнота и невесомость. Уши тоже были под водой, Петра слышала удары своего сердца, которое замедлялось и замедлялось. Судорога, которая сводила её мозг, медленно отпускала. Тело расслаблялось, даже руки Дугласа под поясницей и головой перестали ощущаться. Петра почувствовала, что засыпает, нет, не засыпает, просто уплывает, нет мыслей, нет боли, нет ничего. Как же спокойно.
   Потом она уже лежала в постели Дугласа, завёрнутая в мягкий купальный халат. Петра чувствовала себя уставшей, такой уставшей, что могла заснуть без таблеток. Дуглас сидел рядом и заводил свои часы. Вернее, её часы, ведь Петра скопировала часы MarsAres со своих собственных.
   Сейчас она лежала в ванной, не такой большой, как у Дугласа, без такой удобной подставки для головы. Часы лежали рядом с раковиной вместе с её жемчужной серьгой, только одной, вторую она потеряла ещё несколько месяцев назад. Стрелки медленно ползли по кругу, ещё сорок пять минут, ещё сорок, ещё тридцать. Вся реальная жизнь - это только медленное время между ожиданиями.
   Петра положила голову на бортик ванны. Снова укол боли, на этот раз не такой сильный, даже не боль, скорее угрызение совести. Персонажи они ведь совсем как живые люди. Дуглас никогда не обижал её, не причинял вреда, зачем она с ним так поступила? Это ведь извращение какое-то, неоправданная жестокость. Конечно, смысл психотерапии в том, чтобы не сдерживать свои эмоции, не обуздывать характер, выпустить на волю всех чертей. Но она совсем не злая и не жестокая. Просто взбесилась. От того, что Дуглас такой правильный и успешный, от того, что у него такой красивый дом, от того, что он прекрасно умеет ладить с людьми, разбирается в винах, высокой кухне и всяких таких прочих штуках. Как будто это не она задала ему эти характеристики. Как будто... Как будто убиваешь самого себя, того себя, которым тебе никогда не суждено быть.
  
   12.
   Под конец разговора у Дугласа остался только один вопрос.
   - Почему тебя зовут Ши Чен? Ты не похож на азиата.
   Ши Чен впервые рассмеялся.
   - Я люблю нырять. Однажды нырял в озере Циндао. Не очень глубоко, - он посмотрел на Дугласа, и, всё ещё улыбаясь, указал на него пальцем. - А ты не забывай про глубину, приятель. Глубина - это твой друг.
   Дуглас сидел в баре Лагуна и пил отвратительный кокосовый коктейль, по вкусу нечто среднее между жидким мылом и половой тряпкой. Ши Чен сказал, что ему следует снова подключиться к Хорнету, там можно получить половину инструкции, а вторую половину ему передаст бармен. Дуглас думал, что барменам отведена какая-то невероятно существенная роль, как будто бармен - это нечто среднее между исповедником, психологом и самим господом богом. Люди приходят в бар, когда идти больше некуда и раскрывают душу первому попавшемуся незнакомцу. А бармен улыбается и наливает виски, ну или это адское пойло, в котором вкус водки безуспешно пытались перебить кокосовым сиропом.
   Они говорили об арене и прошедших боях. Дуглас думал, что никогда прежде не чувствовал своё тело так хорошо. Ему даже казалось, что его тело ещё никогда не было таким сильным и полным энергии. Трудно было усидеть на месте, хотелось пройтись, а лучше пробежаться, хотелось действовать, чувствовать прилив адреналина, испытывать, насколько ты хорош. Хотелось даже боли: от удара в плечо, и пусть бы ныли мышцы, в живот, чтобы ощутить, как напрягается пресс, в лицо, чтобы сознание на секунду помутилось, а потом охватила холодная ярость, когда уже забываешь про боль. Хотелось не просто чувствовать себя живым, хотелось испытывать, насколько ещё ты жив. Дуглас начал понимать лотофагов, тех, кто пришёл не победить, а просто побыть на арене.
   - На арене есть только одно правило, - говорил Ши Чен, - Нельзя выйти с арены во время боя. И это ни хрена не метафора, друг мой.
   Его грубость покорёжила Дугласа. Сейчас он сидел на барном стуле и смотрел на своё отражение в зеркале за спиной бармена. Седые волосы были гладко причёсаны, хотя Дуглас не помнил, когда в последний раз держал в руке расчёску. Ни тёмных кругов вокруг глаз, ни новых морщин. Лицо было прежним, знакомым, пожалуй, единственным по-настоящему знакомым лицом. Во всех остальных знакомствах Дуглас уже сомневался. Он провёл рукой по щеке, гладкая кожа, щека всё ещё побаливала. Нос не был сломан, хотя Дуглас всё ещё помнил боль, и, хуже того, помнил хруст. Никаких ссадин на губах, никакого шрама под левым глазом, куда вошёл острый уголок книги. На секунду ему захотелось, чтобы ничего этого не было, а если и было, то чтобы можно было как-то забыть обо всём, стереть воспоминание. Стереть память. Дуглас всё больше понимал лотофагов.
   - Мы пьём из источника Гипноса, - говорил Ши Чен. Только сейчас Дуглас подумал, кого же Ши Чен имел в виду.
   У него заныли костяшки правой руки. Боль была неожиданной, но больше беспокоила не боль, а то, что предшествовало боли. Дуглас сделал большой глоток мыльно-кокосовой дряни и потёр запястье. Ши Чен не казался сумасшедшим, вот что было хуже всего. Поэтому, когда он попросил его ударить, Дуглас был к этому совершенно не готов.
   - Ударь меня, - повторил Ши Чен.
   Дуглас смотрел на него с недоумением.
   - Что?
   - Ударь меня, слышишь? - Ши Чен встал и протянул руку Дугласу. Дуглас встал со стула, ничего не понимая.
   - Зачем мне...
   - Не надо вопросов, просто ударь.
   Дуглас сказал, что он не извращенец, и тогда Ши Чен ударил его. Вернее, попытался ударить, замахнулся и слабо смазал ребром ладони по лицу, то ли пытался дать пощёчину, то ли просто неумело размахивал руками. Дуглас вспомнил ту боль, которая до сих пор его не отпускала, боль от пощёчины и града ударов, боль от собственной беспомощности. Сейчас он не чувствовал себя связанным или лишённым сил, воспоминание ярко обожгло и в груди начала подниматься волна злости.
   - Ударь меня! - закричал Ши Чен и попробовал ещё раз замахнуться.
   Дуглас не размахиваясь ударил его в лицо. Удар получился не сильным, но Ши Чен не устоял на ногах и тяжело рухнул на колени. Он запрокинул лицо к Кристофу, из носа текла тонкая струйка крови.
   - Ударь ещё.
   - Ты, что, ненормальный?
   - Ударь!
   Ши Чен вцепился в его джинсы скрюченными пальцами. Сквозь плотную ткань Дуглас просто не мог чувствовать его руки на голой коже ног, но каким-то образом всё-таки чувствовал, и ощущение было отвратительным, как будто его касалось что-то очень липкое.
   - Ударь меня!
   - Парень, отстань, - Дуглас попытался сделать шаг назад, но Ши Чен заскользил по полу на коленях.
   - Ударь!
   Дуглас ударил его в подбородок снизу-вверх, так что у Ши Чен щёлкнули зубы. Он на секунду почувствовал отвращение к самому себе, которое тут же сменилось странным чувством душевного подъёма, даже ликования. И он ударил его ещё раз, стараясь вложить в этот удар всю свою накопившуюся злость.
   Ши Чен ахнул и откинулся назад, так что кровь из носа потекла к переносице. Он открывал и закрывал рот, как рыба, щурился и задирал верхнюю губу, обнажая ряд мелких острых зубов. Дуглас тяжело уселся на стул.
   - Я не хотел тебя бить.
   - Всё... В порядке. Всё в порядке. В порядке. Мне надо было узнать. Надо было... - Ши Чен резко наклонил голову вперёд и из носа выскользнул кровавый сгусток. Он зажал нос пальцами правой руки, так что голос стал совсем гнусавым, - Вот и с ними тоже так. Это прочищает голову.
   - С кем, с ними? - спросил Дуглас. Ши Чен только потряс головой.
   - Нам всем это нужно.
   Бармен уже несколько минут пристально смотрел на Дугласа. Дуглас хлопнул по стойке стаканом с коктейлем.
   - Налей что-нибудь попроще.
   - Будь у нас виски, сам бы пил.
   - Тогда сделай мне этот же коктейль, только без сиропа, лайма и ананаса.
   - Это ведь только водка останется.
   - А ты соображаешь.
  
   13.
   Много лет Сара отказывалась носить очки дополненной реальности, с тех самых пор, как перестала носить настоящие очки с диоптриями. Две операции по имплантации специальных линз и больше никаких очков, никакой головной боли, никаких капель для глаз. Сара, которая носила очки с двух лет, была счастлива. Очевидный минус был только один, она панически боялась, что зрение снова упадёт. Снова надеть очки, пусть и без стёкол, означало будто бы начать снова призывать плохое зрение. Сара прекрасно понимала, что это суеверный бред, но ничего не могла с этим поделать. Да и на кой она нужна, эта дополненная реальность? Уведомления гораздо удобнее видеть на экране браслета.
   После двенадцати часов работы с чёртовыми базами данных она пришла к выводу, что дополненная реальность - это не так уж и плохо. Стив как-то сумел убедить её, что стоит хотя бы попробовать, ведь за те одиннадцать лет, что она провела без очков, технологии шагнули далеко вперёд.
   - От очков тут только название, - сказал Стив и показал рукой на коробку, стоящую перед ней. - Просто распакуй, никто не требует от тебя их надевать. Посмотришь и сама решишь.
   Сара с сомнением смотрела на коробку с надписью "NASA". После того, как частные компании плотно заняли нишу космических исследователей, национальное управление по аэронавтике и исследованию космоса начало сдавать свои позиции. В конце концов они сдулись до космического министерства, которое вот-вот должно было влиться в министерство транспорта. Даже само название NASA было продано дельцу из Флориды, который фанател от Звёздного пути и мечтал создать свой язык программирования на основе клингонского. Это ему отчасти удалось, ну, по крайней мере, новый язык Nasa2. Жуткая срань с кошмарным синтаксисом, но на ней был написан весь глубокий космос и это был единственный язык, которым владела Сара помимо английского. Если бы в детстве кто-то сказал Саре, что она будет работать в NASA, она бы не поверила, но вот поди ж ты, Терезис снарядил её вести расследование в корпорацию, отправляющую в космос любого желающего.
   Она, наконец, справилась с крышкой и открыла коробку. Посередине лежала палочка размером с половину карандаша, какие-то пластиковые кружки и круглая штуковина с выдвижной вилкой. Ничего похожего на очки и близко не было. Сара предположила, что их надо собрать самому из запчастей.
   - Ну и как это... - она не договорила и посмотрела на Стива. Он с трудом пытался сдержать улыбку.
   - Просто достань эту штуку, - он показал пальцем на палочку, - И закрепи за ухом. Там магнитная застёжка, крепится как клипса.
   Сара осторожно взяла палочку, повертела в руках и положила за ухо, как сигарету. Палочка не держалась. Она снова вытащила её, ощупала, сдвинула магнитный кончик.
   - А это куда?
   - Положи обратно за ухо, а это приложи здесь, - он ткнул пальцем в направлении её запирсингованного уха, - Рядом с серьгой, вот этой, сверху. А так там вообще инструкция есть, с картинками.
   - Интуитивно понятный интерфейс, френдли дизайн, - пробурчала Сара. - И это не верхняя серьга, это прокол хеликса.
   - Прокол кого?
   - Забей, - Сара приложила магнитный кружок к уху. Она ожидала, что ухо сейчас сдавит, но ничего не почувствовала. Палочка за ухом тоже никак не ощущалась. Или это не палочка а дужка, чёрт её знает, что угодно, только не очки. - А теперь что?
   - Дважды коснись посередине, они сами включатся. Теперь подожди секунду...
   Стивен склонился над коробкой, считал личный код нового устройства.
   - Активировал. По умолчанию будешь получать уведомления из рабочих чатов и конференций, на которых ты подписана, дальше сама разберёшься. И вот ещё, - он посмотрел на неё, - Я тебя умоляю, никому не говори, что это я тебе дал. И коробку убери. Иначе все потребуют такие же штуки.
   - Скажу, что это нас так в Терезисе снабжают, - сказала Сара. Стивен улыбнулся.
   - Ещё лучше. Тогда от меня все сотрудники разбегутся.
   Сара подумала, что он всё-таки очаровашка. Он ей с самого начала понравился, особенно улыбка, даже дежурная. Когда Стив улыбался, слева и справа от его губ появлялись две косые чёрточки, которые придавали лицу совсем особое выражение. Время от времени Сара думала, интересно, каково это, когда Стив улыбается лично тебе, не как сотруднику или приятному собеседнику, а женщине, с которой собирается провести вечер. От этой мысли всегда становилось не по себе, как будто на секунду включали невесомость вне глубокого космоса. Сара всегда одёргивала себя, напоминая, какой красоткой она может выглядеть даже со стандартными фильтрами. Что уж говорить о начальнике отдела, зарплата у него наверняка позволяет профессиональную разработку своего воплощения. Всё это иллюзия, чёрт бы подрал наш виртуальный век. И всё-таки, когда Стив улыбался, ей очень хотелось, чтобы он улыбался по-настоящему и только для неё.
   А очки виртуальной реальности... Что ж, Стивен действительно был прав, а она оказалась идиоткой, что столько лет отказывалась от этой технологии. Строчки мелькали перед глазами, пометки ставились, стоило только на долю секунды сфокусировать взгляд. Сара раскладывала несколько вкладок подряд, сравнивала строки, читала комментарии и оставляла свои собственные. К обеду она уже зашла в онлайн-магазин, чтобы выяснить, сколько стоит такая штука, на случай, если после окончания расследования Стивен не сдержит своё обещание и не возьмёт её на работу. Цена была космической, ха-ха, очень оригинально, но... К вечеру Сара была готова заплатить и вдвое, если понадобится.
   Ладно, возвращаемся к нашим смертям, к нашим убийствам. Она удивилась тому, как легко подумала "убийства". А что, если не надо изобретать велосипед и достаточно следовать принципам бритвы Оккама. Столько версий, одна неправдоподобнее другой, но если они и правда захотели покончить с собой и покончили с собой? И закономерности тут искать бесполезно, потому что они могут быть совсем на виду, группы в Хорнете, челлендж месяца "убей себя". Конечно, такое чаще практикуют тупые подростки, но кто сказал, что взрослые не могут действовать, как тупые подростки. Может и правда дело в отношениях, но не с одним партнёром, а с одним исходом. Несчастная любовь может нагрянуть в любом возрасте, потом депрессия, мысли о самоубийстве, самоубийство. Ну да, очень нелепое самоубийство. Это ведь как им задолбаться надо было, чтобы найти подходящий кастом, перепрошить кабину, выбрать сценарий смерти. Может им и казалось, что всё это не по-настоящему, ну вроде как умереть понарошку, как дети себе воображают, вот я умру и мама будет плакать. Всё может быть. Чёрт. Тут куда ни ткнись, везде тупик.
   Данные, данные, данные. Информация от провайдера, неизвестно каким путём добытые персональные логи космических кабин, даже логи с обслуживания нанороботов между циклами. Сара была убеждена, что никакие данные не были удалены, иначе бы Терезис послал бы разбираться не её, а задействовал бы лиловые береты, свою частную армию. Эти ребята были покруче тех, кто охранял диктаторов в латинской Америке, не просто наёмники, профессионалы своего дела. Терезис, крупнейшая страховая компания мира и одна из самых богатых корпораций, никогда не позволяла себя наебать. Поэтому Сара у них и работала. Ей казалось, что если компания готова на всё ради достижения своих целей, то у них с ней много общего.
   Много видео, много фотографий. Все женщины выглядели совсем не так, как по мнению Сары и должны выглядеть суицидницы в глубокой депрессии. Ей пришлось прочитать несколько статей на тему того, как распознать склонность к самоубийству, единственное, что Сара поняла, это то, что ей в жизни это не определить. Способы самоубийства тоже были разными, хотя и не слишком. Пять женщин перерезали себе вены, двое горло. Трое утонули, ещё трое спрыгнули с крыши, причём одна из них дважды, видимо, кастомная глубина не отработала должным образом. Сара прочитала, что женщины чаще глотают таблетки, но это в реальной жизни. Никакая технология пока не способна симулировать воздействие яда на организм. Четверо выбрали какой-то совершенно непонятный Саре способ самоубийства об воду, гидроудар с большой высоты. Может быть, хотели перестраховаться и использовать сразу два способа, падение с высоты и утопление. Но почему такая идея пришла в голову сразу четверым? Сара проверяла все связи между ними и искала совпадения. У одной из них также были перерезаны вены на руках, но симуляция не воспроизвела глубокие порезы. Возможно, просто не успела воспроизвести.
   Последняя женщина застрелилась. Это тоже показалось странным, ведь это вроде бы самый простой способ покончить с собой. Сара перерыла кучу данных и выяснила, что почти все покупали оружие в космосе через Хорнет и почти все совершали как минимум одну попытку. Но даже самое глубокое погружение не передавало полноценное действие пули. Некоторые стреляли в висок, двое в грудь, все получали серьёзные повреждения, но не летальный исход. Последняя женщина оказалась умнее и стреляла в рот. Пистолет в симуляции, передача в кастомной глубине на уровне травмата. Но и травмата хватит, чтобы умереть, если стрелять прямо в нёбо. Женщина выстрелила в нёбо. Нанороботы сформировали пулю и разорвали её мозг изнутри. Гель снаружи полностью подавил взрыв, так что голова осталась целой, даже лицо не пострадало. Сара несколько раз пересматривала видео из камеры. Спокойное лицо, широко раскрытые глаза. Рука около рта, указательный палец делает движение вперёд и назад. И кровь, струи крови изо рта и носа, на долю секунды голова скрывается в красной дымке. Потом нанороботы отводят кровь, капли дробятся на крошечные красные точки. Чем-то это похоже на снежный шар, который был у Сары в детстве, встряхнёшь его, и внутри поднимается метель. Красный вихрь закрутился вокруг тела и исчез так быстро, что Сара не успела отследить этот момент. Она смотрела на широко раскрытые глаза женщины, парящей в невесомости. На белках набухали и лопались красные капилляры, кровь собиралась плёнкой и мгновенно исчезала в новом вихре. Несколько секунд глаза казались живыми даже на видео. А потом вдруг взгляд стал мёртвым, и Сара не могла понять, что же в нём изменилось. Где проходит грань между жизнью и смертью?
   Стивен тем временем устроил совещание между Терезисом и собственным начальством, на которое Сару не пригласили, вызвав у неё тем самым приступ паники. Но то ли Стивен убедительно доказал, что спалил её самостоятельно, то ли Терезис понял, что без помощи отдела Стива не обойтись, никаких последствий для Сары не последовало. Стивен согласовал предоставление доступа к частным локациям и протоколам. Ему даже удалось выбить для Сары отдельный кабинет, где она могла спокойно работать с данными. Разумеется, в другом здании, чтобы коллеги не устроили забастовку. Все они дважды работали в открытом космосе, в огромном кабинете с перегородками из матового стекла и в космических капсулах, как Стивен. Стивен сопровождал Сару, когда она шла из одного здания NASA в другое. В большинстве коридоров рядом с ней шло его трёхмерное воплощение, которое обеспечивали многочисленные проекторы. На улице и в некоторых защищённых переходах его изображение передавалось только через её очки, и Стивен шёл рядом, видимый только тем, кто работал в QA.
  
   14.
   Петра достала продолговатую таблетку из блистера, положила в рот и раскусила. Язык и нёбо обожгло кислотой, рот наполнился слюной. Одна таблетка за двенадцать часов до погружения, это, конечно, если между погружениями подразумевается двенадцать часов. Итого две таблетки в день. Когда Петра не путала дни, она старалась принимать по таблетке каждый двенадцать часов. В последнее время она просто принимала по таблетке за десять минут перед погружением, иногда сразу по две.
   Она сняла халат, надела трусы и свободную майку. Сердце билось быстро-быстро, как всегда перед погружением. Вот-вот серый мир скроется за спиной, в голове заклубится туман, привычные мысли станут тяжёлыми и опустятся куда-то на дно, воспоминания померкнут и, наконец, останется только один яркий прямоугольник, дверь в космос, в настоящую реальность, где всё яркое и цветное. Настоящее.
   Сколько раз она проходила сквозь этот яркий прямоугольник, сквозь летнюю дверь, делала шаг и оказывалась то в поле цветущего рапса, то посередине аэропорта в час-пик. Иногда она открывала дверь в космос и уже в космосе открывала дверь из туалета в самолёте, выходила в салон и знала, на каком месте она сидит и разносили ли уже стюардессы горячие напитки. Дверь вела в коридор, в конце которого была камера доктора Харриса, дверь вела в гостиную доктора Харриса. В последнее время Петра чаще всего предпочитала именно гостиную, потому что там всё было привычным и успокаивающем, как будто это был её собственный дом.
   Во время первых путешествий в космосе так и было. Петра создала себе дом мечты, обставила его по своему вкусу, развесила на стенах картины, которые ей всегда нравились. На кухне была любимая еда, в ванной пахло любимым гелем для душа. Даже занавески на кухне были с узором, который приглянулся Петре ещё в колледже. Это был её дом, вот только она в него не верила. Петра слишком хорошо знала, что она никогда не сможет позволить себе такой дом, такой сад, такой автомобиль. Иллюзия была необычайно реальной, ни одна деталь не заставляла в себе усомниться. Но мозг, даже усыплённый фармой, говорил, что это всё игра. Тебе никогда не купить такой дом. Ни один банк не даст тебе кредит даже на часть дома, даже на часть сада. Это всё игра, симуляция. Никогда об этом не забывай.
   Уже потом Петра сидела в гостиной Дугласа и говорила ему, что жизнь прошла мимо, что у неё ничего нет, что впереди осталось меньше времени, чем прожито. А это значит, что некуда больше идти, не на что надеяться. Только всё время больно. Даже в самый хороший день больно так, что не хочется жить. Петра с удивлением для себя призналась, что перестала отделять боль от жизни. Даже если это фантомные боли, как говорит Дуглас, она боится, что если боль исчезнет, исчезнет и сама жизнь.
   - Поэтому я здесь, - говорила она ему. - Я не хочу исчезнуть. Я боюсь исчезнуть. А ты не боишься?
   Дуглас долго на неё смотрел. Наверное, этот вопрос не был запрограммирован, или что там делают со стандартными поведенческими паттернами. Может ли доктор Харрис сомневаться в своём существовании? Скорее всего не может, а вот она, Петра, как раз может. В этом и заключается какая-то чудовищная ирония. Она живёт по-настоящему и хочет умереть, потому что не чувствует жизни. А доктор Харрис не живёт, но и умереть не хочет, потому что умеет только жить. Может быть, в этом и есть проблема? Живым людям тоже загружают какие-то программы прямо из небесной канцелярии, а ей не загрузили скилл умения жить. Когда Петра попыталась объяснить что-то подобное своему психотерапевту, он смотрел на неё, как на идиотку, а потом начал снова выспрашивать о её детстве. Больше Петра к психотерапевтам не ходила, по крайней мере к настоящим. Иногда посещала доктора Дрисколла из клиники, где работал Дуглас. Она загрузила ему расширенный курс психотерапии, и он был гораздо эффективнее настоящего доктора. По крайней мере, он умел слушать и никогда не смотрел на часы. Настоящий психотерапевт совершенно не умел рассчитывать время. Он задавал вопрос за вопросом, кивал, а потом вдруг прерывал Петру на середине фразы и говорил, что сегодняшний сеанс окончен. Доктор Дрисколл никогда так не делал. Правда, и толку от него особо не было.
   Петра не помнила, когда ей пришла в голову идея сделать Дугласа своим личным психотерапевтом. Изначально она просто хотела с ним дружить, делиться своими мыслями, выслушивать его мысли. Если, конечно, они у него были. А потом оказалось, что Дуглас для неё слишком умён, и что, если не менять коренным образом его личность, он никогда не сможет стать её другом, просто она не будет ему интересна. Оставалось только сделать его своим личным врачом. Немного предыстории. Немного мотивации.
   Ей нравилось наблюдать за Дугласом, когда он был один, или когда думал, что она спит. Нравилось видеть, как он заваривает себе кофе, снова и снова, десятки раз за пять минут, потому что без активного участника игровое время шло гораздо быстрее. Нравилось, как он снимает рубашку, аккуратно складывает её даже перед тем как положить в корзину для белья. Как вспенивает мыло для бритья в чаше, движения выверенные и аккуратные. Нравились лезвия в его руках, была ли это опасная бритва или нож. Ей нравились капли воды на его коже после душа, нравилось, как вода стекает с мокрых волос, нравились волосы, которые от воды приобретали серебристо-стальной блеск. Было в этом странное эстетическое удовольствие с лёгкими нотками эротизма, которое испытывает человек, глядя на Прозерпину Джованни Бернини или Давида Микеланджело. Оживший камень, недостижимая красота, нечто настоящее, чему не хватает только одного. Души.
   Петра никогда не могла понять Пигмалиона, вымолившего у Афродиты оживить свою каменную возлюбленную. Что, если бы ожившая Галатея его отвергла?
  
   15.
   Ши Чен сказал, что боль это... что же он такое сказал... Дугласа начинало мутить. Немного кружилась голова, мысли кружились вокруг одних и тех же сказанных слов, вокруг одних и тех же образов. Вдобавок снова начала ныть щека, как будто по ней проходились тёркой. Ши Чен говорил, что физическая боль нужна, чтобы, чтобы...
   - Мне нужна боль, чтобы почувствовать себя живой, - говорила Петра. - Я режу себе руки и проверяю, живу я ещё или нет.
   - А ногти?
   Петра вытащила палец изо рта. На больших и указательных пальцах она уже обгрызла ногти почти до мяса, более-менее длинные ногти были только на мизинцах.
   - Прекрати, - сказал Дуглас. Петра посмотрела на него снизу-вверх.
   - Почему?
   - Если ты хочешь, чтобы я тебе помог, просто делай то, что я тебе говорю.
   Дуглас пытался вспомнить, когда Петра попросила его помочь ей, какими словами. Как она появилась в его жизни? Ярче всего он помнил взрыв, её ресницы, опалённые огнём, не сгоревшие, отрезанные ресницы. А через секунду лицо Петры рассекли металлические перекладины, она стояла так близко к нему и в то же время не могла сделать ещё один шаг вперёд. Решётка.
   - Меня зовут Петра Рихтер, я ваш адвокат.
   И тут же:
   - Как тебя зовут?
   - Я Петра, - губы едва шевелятся, так что ему не сразу удалось разобрать её имя. - Я... Петра.
   И ещё одна Петра, стоящая на мосту, пальцы вцепились в ограждение и побелели, ему пришлось сломать ей мизинцы, чтобы оттуда снять, а она этого даже не заметила.
   - Как тебя зовут?
   - Петра, - её губы едва шевелятся, голос едва слышен. И вдруг она говорит громко, с ненавистью: - Будь ты проклят!
   Потом высокая трава, почти по колено, зелёные пятна на его отглаженных брюках, пыльные носки дорогих туфель, травинка, зацепившаяся за ремешок его часов.
   - Не хотите прогуляться, доктор Харрис?
   Он поднимал голову и смотрел на неё, узнавал и в то же время видел в первый раз.
   - Мне бы хотелось с вами поговорить. Мне кажется, вы можете мне помочь.
   Она смотрела на него и во взгляде читалось "вы ведь правда можете?", глаза были влажными и настороженными, уголки губ опущены. Её кожа была розовой и сияющей от здоровья, от молодости, губы яркими и свежими. Дуглас смотрел на Петру и думал, что её красота - это только дань юности, пройдёт несколько лет и всё поблекнет, не останется и следов "былой красоты", как бывает с многими пожилыми красавицами. Почему молодость так красива и притягательна, даже когда не имеет на это никаких прав?
   - Я хочу, чтобы вы мне помогли, - говорила Петра. Это звучало ещё не как приказ, но уже не как вопрос, и Дуглас точно знал, что его единственная задача здесь - это помочь ей, помочь Петре. Он знал её, знал очень давно, гораздо дольше, чем сообщали его собственные воспоминания.
   - И вы мне поможете.
   Дуглас вздрогнул и огляделся. Он сидел на автобусной остановке рядом с баром. На табло с расписанием сообщалось, что следующий автобус пребудет через семь минут. Ши Чен спросил его, как быстро он сможет добраться до его клуба, кажется, он очень удивился тому, что Дугласу придётся ехать на автобусе.
   - Что с твоей машиной?
   - Я не могу водить.
   - Я могу решить проблему с правами, - сказал Ши Чен.
   - Ты меня не понял. С правами у меня всё в порядке. Я просто не умею водить машину.
   Ещё Дуглас не умел завязывать галстук, не умел гладить рубашки, не умел вдевать запонку на правой руке. Память подсказывала ему, что он всё это делал, он и сам помнил себя за рулём автомобиля, за операционным столом. Но всё это было как набор цветных картинок, не имеющих ничего общего с реальностью.
   - Боль помогает понять, в каком мире ты находишься, - сказал Ши Чен. Или это была Петра? Дуглас уже не был уверен. - Новая боль помогает унять старую боль. Новая боль.
   Автобус отъехал от остановки. Дуглас понятия не имел, когда он вошёл в него, когда сел на заднее сиденье в полупустом салоне. Напротив него сидела молодая девушка в сетчатых колготках, она смотрела на него и улыбалась. Дуглас узнал Кристину и улыбнулся ей в ответ. Его Кристина никогда бы не оделась так вызывающе безвкусно.
   - Всем время от времени хочется драться. Не побеждать, не драться ради какой-то высокой цели. Просто хочется устроить беспредел с кровью и выбитыми зубами, с адреналином, хлещущим из ушей и задницы. Это возвращает память. Подавляет все прочие ненужные, мусорные воспоминания, прочищает память, как "Крот" трубы. Мне нужно, чтобы ты очистил память двум людям. Пусть их до печёнок продерёт, не останется ничего лишнего. Лиши их памяти, оставь только ядро. Просто избей до полусмерти и напои из источника Гипноса.
   Потом Ши Чен резко наклонился вперёд, из носа снова потекла кровь. Он поднял с пола канат, очень толстый, толщиной с мужское запястье, с трудом потянул на себя, подошёл и передал его в руки Дугласа.
   - Тяни.
   Дуглас потянул, канат тяжело подался и с металлическим скрежетом заскользил по полу. Дуглас не понял, какой длины был канат, может быть, метров десять, может быть, ещё длиннее. Каждые два метра к нему крепились острые металлические шипы, которые и скребли по полу.
   - Что это? - спросил Дуглас. Ши Чен не ответил, тогда Дуглас потянул сильнее, почувствовал всю тяжесть каната. Размахнулся и поднял канат над головой, успел подумать, сможет ли его раскрутить, но канат уже и сам раскручивался, рвался из его рук. Один из шипов вошёл в щёку Ши Чен, пропорол насквозь, так что на секунду Дуглас увидел сквозь кровавую дыру окровавленные зубы. Ши Чен с разорванной щекой смотрел на него и улыбался. Дугласа затошнило, канат сам собою выпал из рук. В следующую секунду он уже был на автобусной остановке. Ещё мгновение и он сидел в автобусе.
   - Привет, милая, - сказал Дуглас Лже-Кристине. Она смотрела на него, по лицу блуждала бессмысленная улыбка.
   - Я не убивал её, - мысленно сказал Дуглас. - Это же бессмыслица какая-то. Вот же она. Вот же они.
   - Следующая остановка Морская Биржа, - объявил водитель. Дуглас был уверен, что они уже проезжали эту остановку и водитель всё так же устало делал объявление. Он сильно картавил, поэтому получалось "Молская Билжа". Это порядком резало слух. Дуглас поморщился и понял, что ему ещё не раз предстоит это услышать. Он вспомнил, что Ши Чен сказал ему напоследок:
   - Когда дерёшься, тебе не надо думать о противнике. Чтобы прочистить память, можно драться и в одиночку.
  
   16.
   Сара покосилась на фигуру, идущую в шаге позади себя. Невероятно, эта штука передавала даже блик от золотой дужки очков, поймавших луч солнца и отправивших его прямо в глаз Саре. Так чего доброго можно и правда потерять ощущение реальности.
   - Знаешь, Стив, - сказала Сара, - Когда я так с тобой говорю, я думаю, что ты тульпа.
   - Кто? - Стив легко догнал её и зашагал рядом.
   - Тульпа. Это из буддизма. Или из ламаизма, я уже не помню. В общем, управляемая галлюцинация. Воображаемый друг. Иллюзия.
   - Я и есть иллюзия, - улыбнулся Стивен. Сара рассмеялась.
   - По тонкому льду ходишь, Стив. Никто из наших тебя никогда не видел во плоти. Вдруг ты и правда NPC?
   - Это многое объясняет. Например, почему вы накосячили с Triglie и я до сих пор вас не поувольнял.
   - Я тут ни при чём!
   Стивен осуждающе посмотрел на неё поверх очков. Сара закатила глаза.
   - Ладно, все протупили. Но давай будем честными, релиз был сырой.
   - А они бывают другими?
   Некоторое время они шли молча. Потом Стивен заговорил каким-то особым, вкрадчивым голосом:
   - Ты ведь знаешь, что объединённый азиатский банк использует наши продукты?
   - Что? Нет... А им-то зачем?
   - У них есть несколько ключевых клиентов преклонного возраста, которые проведут остаток жизни в глубоком космосе. Считай, что я тебе этого не говорил... Переговоры с такими клиентами они тоже проводят в космосе. В приватных секторах, конечно же. Поэтому я и живу в Японии, свой человек в Азии, так сказать. Я постоянно на связи в рабочее время из любого полушария. И неделю назад я был невероятно счастлив обнаружить, что две приватные локации оказались сброшены к базовым настройкам. А ещё больше счастливы были участники переговоров... с обеих сторон. Потому что из соображений приватности они использовали исключительно реквизит, хранящийся непосредственно в локации. Включая, - он внимательно посмотрел на Сару, - Включая все документы. Аксессуары. Одежду. Обувь. Всё. Ты понимаешь, да?
   Сара зажала рот ладонью, сначала в искреннем ужасе, потом, к ещё большему ужасу, но другого рода, в попытке не рассмеяться. Стивен прочитал по её глазам и покачал головой.
   - Даже не думай, это не смешно!
   - Это... не смешно, - сказала Сара серьёзно, зажмурилась, сделала глубокий вдох и не выдержала, начала хохотать, - Это совсем не смешно, совсем не смешно, о господи...
   Стивен кусал губы и пытался оставаться серьёзным, потом не удержался и тоже засмеялся. Саре пришлось опереться спиной о стену, чтобы не упасть, по щекам её текли слёзы.
   - И все эти чопорные японцы... с их... церемониями...
   - Вообще-то это были корейцы, - простонал Стивен. - Боже, они минут десять вообще ничего не делали, - он задохнулся от смеха, протёр запотевшие очки и продолжил, - Даже не выходили, потому что для этого встать надо, а они, понимаешь, не могли, ведь под столом они тоже оказались голыми. А... А первые несколько минут каждый ещё пытался сообразить, это только у него такой глюк со слоями, или это все остальные... видят то же самое. Мы ведь их потом... - он упёрся лбом в стену и задыхался, - Мы их по одному отключали, потому что из соображений безопасности, из соображений безопасности... Никаких групповых операций.
   Сара смеялась, смотрела, как смеётся Стивен и думала, что ж чёрт побери за хрень происходит, ну не может же он быть настолько привлекательным. Она вспоминала всех своих партнёров в реальной жизни и в космосе, вечную свою мысль "почему же на меня западают только уроды". Некоторые были прекрасны в постели, другие могли заставить её смеяться, даже когда хотелось крушить всё вокруг. Но даже с полной проработкой воплощения в космосе все они были какими-то или потрёпанными жизнью, или нарочито гладкими, почти пластиковыми куклами. А в Стивене всё было как-то подобрано правильно. Даже громкий смех, который часто раздражал её в других людях, был привлекательным. Стивен всхлипывал, когда его накрывал очередной приступ хохота, и было в этом что-то настолько сексуальное, чего Сара ещё не встречала ни в одной порнухе. Она подумала, что неплохо было бы сделать со Стива набросок, чуть-чуть допилить и можно спокойно продавать в качестве фильтра на стоках.
   Сара выросла в семье, которая постоянно балансировала между нищетой и бедностью. Когда ситуация в стране немного поправилась, и отец стал зарабатывать больше денег, ничего существенно не изменилось. У неё по-прежнему не было своих собственных игрушек, только то, что передавали родственники. Конструктор Лего, из которого вроде бы можно было собрать гоночный автомобиль, но не хватало половины деталей, большая плюшевая собака с пуговицами вместо глаз, на одном боку след от пролитого сока, который разлила не Сара, а какой-то другой, более счастливый ребёнок. Всё своё детство Сара мечтала, что вырастет и станет сама покупать себе самые крутые игрушки, родители говорили, что у взрослых людей другие приоритеты, так что, когда она выросла, она покупала игрушки тайком. Огромные конструкторы, не детская машинка, а авианосец из двенадцати тысяч деталей, стоимостью в половину её зарплаты. Лимитированные фигурки супергероев на аукционах, цена некоторых доходила до нескольких тысяч евро. Все новые приставки и подписки на игровые порталы, хотя на игры времени оставалось всё меньше и меньше. Если бы родители узнали, на что улетает её немаленькая зарплата сначала джуниора, потом ведущего специалиста Терезиса, с ними бы случился удар. Родителям Сара помогала, а они умоляли её сначала поскорее выйти замуж, потом, когда убедились, что это ей в обозримом будущем не светит, купить дом, чтобы быть защищённой в старости. Сара слышала слово "старость" чуть ли не чаще, чем собственное имя. Всегда надо думать о старости. Всегда. Во время приступов хандры Саре казалось, что они и её родили только с одной целью, обеспечить себе старость.
   И снова Сара подумала, как же странно устроено мышление, она как будто по закольцованной горе прокатилась от пожилых богатых корейцев до Стивена с его улыбкой, к идее как заработать с его помощью денег, к бедности и собственным родителям, пока снова не вернулась к старости.
   - Вот поэтому у нас теперь и развивается азиатское отделение, - сказал Стив, когда отсмеялся и отдышался, - Митч говорит, мы им задницы должны целовать за то, что они не разорвали с нами контракт. Хотя будь у них альтернатива, они бы так и сделали.
   - Восславим же монополию, - пробормотала Сара.
   - Я скоро Дениса к нам заберу, - добавил Стивен. - У нас по новому соглашению должно быть минимум двенадцать сотрудников в Токио. Но ничего особо не изменится, всё равно все будем тут работать.
   - Очень даже изменится, - сказала Сара. - Он у меня чайные пакетики ворует и печенье на кухне всё сжирает.
   Они переглянулись и снова стали смеяться.
  
   17.
   Ощущение невесомости начиналось со ступней. Гель сам по себе штука очень неприятная, хоть и не оставляющая никаких следов на коже. Липкое ощущение. Это как со змеями, можно сколько угодно говорить, что они и не скользкие и не холодные, а сердце всё равно колотится при одном взгляде на змею.
   - Приготовьтесь к невесомости.
   Фраза почему-то звучит всегда позже, чем следует, когда уже не успеваешь ничего сделать, даже в последний раз вдохнуть воздух. Все последующие часы обеспечивать получение кислорода будут нанороботы в геле, заполнившем лёгкие. Самое первое погружение всегда чудовищное, потому что никакие видеообзоры и инструкции не могут подготовить к тому, что ты испытаешь на самом деле. В самый первый раз кажется, что ты задыхаешься, поэтому начинаешь сопротивляться, биться в геле, а мелодичный женский голос только повторяет, что надо просто расслабиться.
   - Пожалуйста, полностью расслабьтесь.
   В первый раз рекомендуется употреблять лёгкую фарму, даже не фарму, а скорее седативное, которое действительно поможет расслабиться. Но никакая фарма не убеждает мозг в том, что всё в порядке, это как выработка условного рефлекса, надо пережить несколько погружений, чтобы действительно поверить в то, что гель в лёгких тебя не убьёт.
   - Вы в полной безопасности. Пожалуйста, расслабьтесь.
   В рекламных роликах глубокого космоса сообщалось, что у погружений нет побочных эффектов. В действительности, конечно, последствия всё-таки имелись, у Петры это всегда был жуткий кашель и склонность к бронхитам, иногда горло перехватывало, как будто сжимало стальной проволокой. Но всё это мелочи, с которыми можно примириться, потому что никакая цена не будет слишком высока за космос. Всё ради космоса.
   - Приготовьтесь к невесомости.
   Третье предупреждение как третий звонок в театре. Ещё одно неприятное ощущение, глаза привыкают к адаптивным линзам с изображением. В верхнем правом углу расцветает огромный логотип NASA, мелькают текстовые предупреждения о том, что кастомные прошивки кабины могут навредить вашему здоровью. К чёрту, ещё шаг, виртуальная дверь, летняя дверь в личный космос.
   - Добро пожаловать в открытый космос. Вы входите в безопасную зону. Пожалуйста, учтите, что в приватных зонах используется локальное пользовательское время.
   Петра открыла дверь и вошла в гостиную. Первым делом она сбросила спортивные туфли, которые оказывались на неё каждый раз, когда она входила в космос. Стандартная настройка, которую она выбрала ещё несколько месяцев назад и с тех пор ленилась отменить. Туфли были очень красивыми, но неудобными. Она почувствовала под ногами жёсткий ворс ковра.
   Дверь за спиной с грохотом захлопнулась, Петра невольно оглянулась через плечо. Летние и зимние двери, в доме её родителей всегда было множество дверей, и когда закрывалась одна, всегда открывалась другая. Жалко, что это совсем не работало во взрослой жизни. Но здесь, в открытом космосе Петра всегда сама открывала двери, сама выбирала, какая дверь должна открыться следующей, а какая никогда больше не должна открываться.
   Петра столько раз выходила из космоса, протягивала руку вперёд, бралась за ручку двери, тянула на себя, а потом мир как будто опрокидывался, глаза всё ещё были сфокусированы на руке, только рука была уже другой, и держалась за ручку пока ещё заблокированной кабины. Липкое ощущение геля на коже, приятный женский голос, жуткое ощущение в лёгких.
   - Отключение невесомости через три, две, одну...
   Худшие слова в жизни. Хорошо, что до следующего раза ещё как минимум двенадцать часов. Или даже шестнадцать, если не будет слишком сильно раздражать дурацкое предупреждение каждые полчаса.
   Дыхание наконец нормализовалось, взгляд сфокусировался. В гостиной как будто ураган прошёлся, книги грудами валялись на полу, у некоторых шкафов были сорваны дверцы, круглый стеклянный столик был перевёрнут, на ковре растекалось пятно от воды из опрокинутой вазы. Но Петра смотрела только на Дугласа, который стоял на коленях посреди гостиной и протягивал к ней руки.
   - Что ты тут...
   - Тут что-то не так, - сказал Дуглас каким-то чужим, - Книги... Книги...
   Петра окинула его взглядом. Сейчас Дуглас выглядел совсем жалким, с него сошёл лоск и высокомерность, а без этого от него не было никакого толку. Какого чёрта он идёт против сценария? Петра почувствовала, как внутри закипает злость. Она подняла томик стихов. Какой-то английский поэт, а может и французский, в этом она не разбиралась. Книжные шкафы в гостиной она заполнила стандартными книжными модулями из встроенного магазина.
   - Да тут всё не так, - она шагнула навстречу Дугласу, - Ты что тут устроил, придурок чёртов? Ты должен был помочь мне, а не устраивать свои ёбанные наркотрипы!
   Ей доставляло какое-то странное удовольствие ругаться, каждое грязное слово как будто лопалось на языке. Дуглас смотрел на неё каким-то совершенно потерянным взглядом. Петра размахнулась и ударила его. А потом ещё и ещё.
   Это был не первый раз, когда чёртов доктор Харрис взбрыкивал и откатывался к чёрту. Иногда это был результат её собственных ошибок, нельзя задавать персонажу противоречивые характеристики. А иногда что-то само по себе шло не так, баги в космосе, та самая срань, с которой предполагалось мириться и регулярно устанавливать обновления. Криворукие идиоты из NASA опять сваляли дурака.
  
   У её ног лежал труп Дугласа. Петра тяжело дышала. Она вдруг почувствовала необычайную усталость. При всей любви к космосу иногда это выматывает. Конечно, можно всё откатить обратно, пройти в спальню Дугласа и уснуть, но для этого надо думать, а думать она уже не могла. Петра наклонилась и сняла часы с руки Дугласа. Рука была всё ещё тёплой, она помнила, как он обнимал её предыдущей ночью. Как будто любимую собаку.
   Петра вызвала окно с камеры, установленной в её спальне в реальном мире. На тумбочке лежали её любимые часы Omega MarsAresWatch, в темноте циферблат светился зелёным светом. Петра выставила время на часах Дугласа по реальным часам.
   - Время смерти восемнадцать десять, - сказала она.
   Время в космосе всегда идёт быстрее, чем в реальной жизни. В космосе времени всегда не хватает, вечно куда-то опаздываешь, всё время не хватает нескольких секунд, чтобы закончить сценарий и приходится всё начинать заново. А вне космоса всё время смотришь на часы, стрелки почти не двигаются, время до следующего погружения тянется и тянется. Стараешься находить себе какие-то занятия, переложить посуду из посудомойки, протереть пыль на столе, отрезать ногти на ногах. И всё ждёшь, когда же схватишься за металлическую ручку кабины, почувствуешь под пальцами электрическую вибрацию, иногда пробирает до самого локтя. Потом перешагиваешь через порог и закрываешь дверь.
   - Приготовьтесь к невесомости.
  
   18.
   Перед Дугласом стоял человек, с шеи которого была полностью снята кожа. Кровь лилась ему на грудь, руки были забрызганы кровью до запястья. Только спустя несколько секунд Дуглас понял, что на шее у человека широкий красный ошейник, а длинная белая рубашка расшита переливающимися красными блёстками.
   - Приглашение у вас есть? - хрипло спросил человека. Он слегка приподнял голову, и Дуглас увидел несколько свежих шрамов у него под ошейником. Дуглас кивнул и протянул карточку, которую ему дал Ши Чен. Человек в ошейнике даже не взглянул на неё. Он резко и как-то по-хозяйски схватил Дугласа за руку и приложил её к своему планшету. На экране вспыхнуло "данных не найдено".
   - Порядок, проходи.
   Дуглас вошёл в полутёмное помещение. Здесь пахло табаком и пивом, запахи странно смешивались с нежными женскими духами и резким запахом апельсинов. Свет еле пробивался из-под тяжёлых штор, пахнущих пылью и затхлостью. Дуглас посмотрел по сторонам. На уровне периферического зрения он всё ещё видел часы с обратным отсчётом. Осталось девяносто восемь часов, в следующее мгновение уже "осталось семьдесят три часа". Некоторые часы, впрочем, растягивались до бесконечности, с момента его разговора с Ши Чен не прошло и минуты. Дуглас давно перестал ломать голову, почему так происходит.
   - Это всё проклятые часы, - сказала ему Петра. Первые её слова за те страшные три дня, которые он провёл у её постели. Тогда он просто не знал, что делать, и про Кристину тоже не знал, поэтому собственное положение казалось ему ещё хуже. Как ему вообще могло прийти в голову привезти Петру домой, а не в больницу?
   Он ехал домой, довольно поздно, хотя фонари почему-то всё ещё не зажигались. На дороге была темнота, прорезаемая только светом фар. Дуглас где-то не там свернул и с проклятиями ехал в объезд по лесной дороге. Впереди должен был быть мост, он точно помнил, что мост где-то там, но почему-то никак не мог до него доехать. Фонари там тоже не горели, Дуглас включил дальний свет, на мосту не было ни машин, ни людей. Он уже хотел втопить педаль газа и поскорее добраться до дороги с нормальным освещением и асфальтом, как вдруг на какую-то долю секунды увидел тёмную фигурку, сжавшуюся у средней опоры моста. На секунду Дуглас просто не мог поверить увиденному, потом резко затормозил и вышел из машины.
   Человек, он не сразу понял, женщина это или подросток, стоял на коленях спиной к реке и обеими руками держался за широкую металлическую опору моста. Его пальцы были переплетены в замок, бёдра сведены так, что отпусти он руки, всё равно не упал бы. Поначалу Дугласу показалось, что на голове у него большой капюшон, но потом он увидел, что это была шапка очень густых кудрявых волос, совсем чёрных в темноте.
   Внизу шумела река. В голове у Дугласа пронеслось всё, что он когда-то слышал или читал о самоубийцах. Нельзя подходить, главное не спугнуть, начать говорить какие-то правильные слова, не делать резких движений. Он кинулся вперёд, упал на одно колено и обхватил человека за пояс, потянул на себя, но не смог оторвать его от опоры. Всё казалось таким простым, но руки скользили по плотной куртке, а человек так плотно держался за опору, что в какой-то момент Дугласу показалось, а вдруг он пристёгнут к ней наручниками. Он продолжал держать человека за пояс и другой рукой попытался отогнуть заледеневшие пальцы.
   - Нет, - сказал человек хриплый голосом и снова Дуглас не понял, мужчина это или женщина. Он не знал, что делать. В мыслях мелькали какие-то обрывки, как себя вести, кому звонить, но всё это не имело никакого смысла, потому что все рекомендации были где-то там, в тепле и покое, а он был здесь и сейчас, на этом холодном мосту. Такие холодные пальцы, хрупкие, как будто сделаны из стекла. Ещё один образ, он поливает лёд тёплой водой и лёд тает, тает. Порыв ветра едва не сбросил его с моста, только его, потому что человек так бы и остался на мосту, держась за него железной хваткой.
   Пришёл страх. Дуглас не боялся упасть, боялся, что человек, которого он держит обеими руками, сейчас каким-то образом извернётся и прыгнет вниз. Совершенно незнакомый человек, который для Дугласа не существовал ещё несколько минут назад, стал центром вселенной. Вместе со страхом потерять его ушёл страх навредить, и Дуглас изо всех сил рванул его левую руку. Он не услышал, скорее почувствовал хруст, человек даже не вздрогнул, а пальцы сами собой разжались. Уже дома Дуглас увидел, что это женщина, что волосы у неё рыжие, и что он сломал ей пальцы на правой руке.
   - Нет, - снова сказал человек, когда Дуглас нёс его в машину. И ещё раз "нет", когда Дуглас пристёгивал ремень безопасности, пристёгивал со всей тщательностью, как будто боялся, что человек может упасть в реку и тут, прямо в машине.
   - Как тебя зовут? - спросил он, когда за каким-то чёртом отвёз её домой, а не в больницу.
   - Петра, - сказала она, еле шевеля губами. И с дикой ненавистью, глядя прямо на него: - Будь ты проклят!
   Потом три дня тишины, она не произнесла ни слова. У неё был жар, он поил её горячим бульоном и заворачивал в одеяло, принесённое из гостевой спальни. Снова и снова Дуглас спрашивал себя, на кой чёрт он это делает, что заставило его притащить эту женщину в свой дом. В её одежде он нашёл записку в прозрачном запечатанном конверте, призванном защитить её от воды. Петра Рихтер говорила, что она добровольно уходит из жизни, надеется, что её тело поглотит река, но на случай, если его найдут и она доставит кому-то проблемы, она оставляет тысячу евро. К записке было приложены пять купюр по двести евро. Сама записка была написана от руки. Дуглас думал, что вроде бы должен испытывать уважение к таким предосторожностям, но он всё ещё испытывал отвращение к самоубийцам. Это было нелогично, и он это признавал, жизнь дерьмо, но смерть ещё большее дерьмо. Каждый раз, когда он ругался, даже мысленно, он испытывал отвращение и к самому себе.
  
   - Доктор Харрис, мы вас ждём.
   Какой же ласковый голос, низкий, чувственный, очень чувствительно отдающийся где-то в животе. Дуглас посмотрел на вошедшую, это была высокая женщина то ли в длинном чёрном платье, то ли в чёрном комбинезоне.
   - Все уже собрались, - сказала она. Свет из-за двери подсвечивал её фигуру по контуру, так что голову окружала световая кайма, подчёркивающая каждый волосок. - Вам пора на ринг, доктор Харрис.
   Она протянула ему руку с безупречными длинными ногтями. Дуглас взял её за руку, перевернул ладонью вверх и поцеловал запястье.
   - Как вас зовут?
   - Я Сальма.
   Дуглас вежливо кивнул и нарочито медленно выпустил её пальцы из своих. Сальма повернулась к двери, потом остановилась и взглянула на него через плечо.
   - Я ведь тоже здесь гость, доктор Харрис, - она улыбнулась вполоборота, в сияющем ореоле света, между чуть раскрытыми красными губами вспыхнула золотая искорка. - Поэтому не могли бы вы, пожалуйста, меня ударить?
   Дуглас подумал, как было бы легко ударить сначала её, потом этого Ши Чен, а потом начать разносить здесь стены и окна, сорвать проклятый пыльный занавес и впустить в комнату немного света. Но всё это не вписывалось в правила игры, на которую он подписался. Так что вместо этого он только положил руку на её обнажённое плечо. Он улыбался. Она не могла увидеть в темноте его улыбку и это почему-то его обрадовало.
   - Нет.
  
   19.
   - Мы тут все жулики, - сказал Денис. Сара откусила пирожок и вопросительно на него посмотрела.
   - А?
   - Ну это как с уличной магией. Ты выбираешь только то, что хочет маг. Иллюзия выбора.
   - Это у тебя какой-то приступ философии?
   - Не говори с набитым ртом, это бесит.
   - Конечно бесит, я же с тобой не делюсь.
   Денис налил себе ещё апельсинового сока. Сара лениво подумала, что когда Тим увидит, что его сок снова ополовинили, он опять взбесится. Дениса это, кажется, не беспокоило, он продолжал разглагольствовать на тему того, на кой им чёрт это расширение филиала в Японии.
   - Торчал там один Стив и всех это устраивало. Нет, надо половину отдела засунуть.
   У Сары так и чесался язык сказать, что Денис и на одну десятую отдела не тянет, но она промолчала. В конце концов, когда Денис устраивался на работу в NASA, предполагалось, что работа из открытого космоса будет временной. А теперь его отправляли в Японию минимум на год. Говорили, конечно, что он будет по большей части работать в обычном офисе, но было и так понятно, что Денис часть команды, а командная работа подразумевала взаимодействие. Так что хочешь не хочешь, а придётся забираться в космическую кабину.
   - Я себе воплощение сделаю женское, - мечтательно сказал Денис. - Фурри, с кошачьими ушками и хвостом. И если Стив попробует до меня докопаться, скажу, что вроде как проникся японским духом и хочу соответствовать. И на совещания так ходить буду, пока вы тут все не задолбаетесь и не выкупите меня обратно.
   - Навести Стива, - сказала Сара. - Расскажешь потом, как он выглядит.
   Денис растёкся по стулу и усмехнулся.
   - Запала на него, а?
   - Что сразу запала, - Сара пожала плечами, - Просто хочу узнать, как выглядит начальник.
   Она ненадолго потеряла бдительность и Денис доел пирожок. Сара решила на этот раз не особо возмущаться, есть всё равно больше не хотелось. Кроме того, Денис обещал помочь ей найти закономерности между этими восемнадцатью самоубийцами. Они и остались в офисе после работы в основном чтобы поговорить об этом. Сара дождалась, пока Денис прожуёт и запьёт соком.
   - Тебе что-нибудь удалось нарыть?
   - Слушай, - сказал Денис, посмотрел по сторонам, нельзя ли чего-то ещё съесть и вздохнул, - А это уже готовые персонажи? Или пока в разработке?
   Сара ненадолго замешкалась. Она не говорила Денису о том, что все эти женщины покончили с собой, дала только информацию о последнем годе их жизни. Возраст, примерная внешность, привычки, заболевания, список чаще всего прослушиваемых композиций, просмотренные фильмы, анализ видео предпочтений.
   - В разработке, - наконец, сказала Сара. Денис покачал головой.
   - Я бы тогда предложил их полностью переписать.
   - Переписать? Зачем?
   - Да потому что херня какая-то получается. Они все какие-то ненастоящие, понимаешь?
  
   20.
   Надо сделать выдох и расслабиться. Не сопротивляться. Петра всё время успокаивала себя словами, что космическую кабину конструировали специалисты, что её жизнь застрахована, что им всем там в NASA самим будет выгоднее, если она будет в безопасности.
   - Пожалуйста, расслабьтесь.
   Иногда Петра думала, как же в космосе обходятся глухие, может для них устанавливаются какие-то специальные информационные панели. Или просто вибрация через браслет, какой-то специальный сигнал, призывающий к готовности. Она слышала, что были разработки космоса для полностью слепых людей, им вживляли чипы, считывающие визуальный ряд и передающий информацию прямо в мозг. Вроде всё упиралось в какие-то совершенно конские расценки, в любом случае это не пошло дальше прототипа.
   - Расслабься, - сказал ей Дуглас. Петра не говорила с ним, просто не могла говорить с тех пор, как он увёз её с того моста. Она ненавидела, но не Дугласа, а всех тех людей, кто мешал ей покончить с собой в реальной жизни.
   - Дай руку, - сказал Дуглас. Она безропотно протянула ему правую руку ладонью вверх. Дуглас взял её за кисть и перевернул. Мизинцы срослись поразительно быстро, конечно, поразительно только для него. Боль от сломанных костей была почти настоящей. Петра хотела снова испытать ту же боль, но она всё ещё не могла произнести ни слова.
   Им было хорошо вместе. Конечно, это означало только, что ей было хорошо с ним, но иногда приятно было думать, что и Дугласу нравилось её общество. Он был одинок, пускал в свой дом только женщин, да и то только тех, кто вскоре его покидал... любым способом. Петре нравилось с ним говорить, когда это укладывалось в сценарий, но нравилось и молчать, когда он просто сидел рядом и смотрел на искусственный огонь в камине. Ей отчаянно хотелось узнать, о чём же он думает. Конечно, она могла посмотреть логи и детально выяснить, о чём именно, но это было каким-то читерством, а ведь симуляция в открытом космосе это никакая не игра. Если ты хотя бы на секунду попытаешься действовать не по-настоящему, вся симуляция расколется на части, взорвётся, как тарелка из закалённого стекла. Раз и нет больше иллюзии, ты просто болтаешься в умном геле и смотришь картинки. Через такое Петра уже проходила и не хотела повторения. Хочешь быть в космосе, следуй его основному правилу: открытый космос - это не дополнение к реальности, это часть реальности.
   Однажды она угнала автобус, а однажды пассажирский поезд, что было совсем глупо. Она пробовала угонять самолёты, каждый раз на земле, потому что в воздухе ей всегда было слишком страшно. Фарма обеспечивала лучшее сцепление с космосом, так что ты начинал действительно верить, если тебя сейчас застрелят, ты умрёшь. Несколько раз в Петру стреляли, это было не столько больно, сколько страшно, потому что каждый раз она была уверена, что это всё, смерть, конец. И сразу после страха, когда она открывала глаза в геле, приходило одно и то же ощущение, безнадёжность. Нельзя умереть в космосе. Никто не умирает в космосе, потому что космос создан для жизни.
   Петра не знала, зачем так вцепилась в Дугласа. Она уже создавала десятки персонажей и все они были... какими-то ненастоящими. Дуглас тоже был ненастоящим, но у него оставался едва уловимый флёр свободы воли, как будто он действовал сам по себе, а не потому, что длинный список его характеристик просто подгонял его под определённую модель действий и не оставлял ему выбора. Но отследить все варианты развития событий мог только компьютер, поэтому иногда Петра казалось, что Дуглас ожил и стал действовать самостоятельно. Как в тот последний раз с Nelumbo, фарма в фарме, симуляция в симуляции. И каждый раз заканчивался одинаково, Петра сначала испытывала ощущение полного счастья, от которого щемило сердце и куда-то исчезал желудок. А потом она понимала, что стоит только Дугласу ожить, как она тут же его потеряет, и тогда счастье сменялось яростью и она его убивала. Как ни странно, это всегда помогало, как будто Дуглас шёл по какому-то эволюционному пути, который Петра всякий раз обрывала. И он возвращался на исходную позицию, но каждый раз поднимался и снова упрямо начинал взбираться вверх.
   Петра дала ему фамилию Харрис в честь Томаса Харриса, а имя Дуглас в честь парфюмерного магазина, который попался ей на глаза, когда она ломала голову над именем нового персонажа. Иногда Петра думала, что Дугласа лучше бы было назвать Сизиф.
  
  
   21.
   Хорнет следовало назвать "Оазис", единственный клочок живой земли посреди безжизненной пустыни выхолощенного Интернета с его правилами, лицензионными соглашениями, контрактами, реальными именами, подтверждёнными адресами. В Хорнете можно было назваться Джеком, бобовым королём или Карлом Великим, и никто не скажет тебе ни слова, потому что все такие же. Чаще всего никаких имён не употреблялось вообще, потому что кому они нужны, эти имена.
   Как выяснилось, в этом клубе имена всё ещё играли свою роль, потому что помимо Сальмы Дуглас уже познакомился с Дженни, Катрин и Наташей, вылитой Миа. Последняя как-то по-особому ему улыбалась и всё время подкрашивала губы ярко-розовой помадой. Никто больше не просил себя ударить. Дуглас прошёл вслед за Сальмой в ярко освещённую комнату. Здесь было полно людей, кто-то сидел на больших ярких диванах, кто-то стоял у барной стойки, многие курили. Дуглас никогда не считал себя особо чувствительным к чужому настроению, никогда не улавливал атмосферу общества, но сейчас буквально всем телом ощутил царящее здесь напряжение. Люди чего-то ждали, воздух был напитан электричеством, как перед грозой. Когда он вошёл в комнату, никто не обратил на него внимания, но стоило его заметить одному человеку, как разговоры стихли и все взгляды приковались к нему.
   Навстречу вышел Ши Чен, полностью переодетый и свежевыбритый. Дуглас не мог понять, если он всё равно направлялся сюда, почему не взял его с собой. Его недоумение только усилилось, когда Ши Чен протянул ему руку и представился как Себастьяно Стуцци.
   - Здравствуйте, доктор Харрис, - сказал он. В голосе слышался лёгкий акцент, который Дуглас не мог определить. Этот новый Ши Чен был подчёркнуто вежлив, даже ладонь для рукопожатия он протянул как-то по-особому трепетно, - Я рад, что вы нашли время присоединиться к нашей вечеринке.
   Дуглас бросил быстрый взгляд на циферблат, который всё ещё отсчитывал оставшиеся часы в лакуне. Время, которое он в буквальном смысле нашёл, шло неравномерными рывками, но всегда в обратном направлении.
   - Нельзя развернуть время назад, - как-то сказала ему Петра.
   Она снова говорила, по крайней мере, складывала буквы в слова, а слова в предложения, озвучивала пришедшие в голову мысли, даже если они никак не были связаны друг с другом. Дуглас часами сидел рядом с ней и наблюдал работу мысли на её лице. Брови хмурились, глаза бегали под закрытыми веками, губы шевелились. Иногда её плечи вздрагивали, иногда она дрожала всем телом. Дуглас снова и снова спрашивал себя, почему до сих пор не отвёз её в больницу. С каждым днём, что Петра оставалась у него дома, он всё больше и больше завязал в этом странном мареве, из которого было уже всё сложнее и сложнее выпутаться. Он ходил на работу, но совершенно не помнил, чем там занимался, куда-то ездил на машине, что-то ел. Иногда он сам для себя придумывал занятия, лишь бы не идти домой и не видеть эту чужую женщину, лежащую в его кровати. Он спрашивал себя, почему он не отправил её хотя бы в гостевую спальню. Почему он спит с ней в одной постели, хотя даже своих женщин отправлял домой после того, как заканчивался приятный вечер? Может быть именно это и привело его сначала на пол в гостиной, а потом в лакуну?
   - Ваши противники лунатики, доктор Харрис, - сказала Сальма. Себастьяно, этот новый Ши Чен, обнимал её за талию. Он едва доставал ей до подбородка, и это, похоже, его заводило, потому что он то и дело прижимался плечом к её большой груди, обтянутой тонким атласом. Он улыбался.
   - Наши лунатики не бродят во сне, - пояснил он. - Они поклоняются Селене и воют на Луну, как псы и волки. Луна отнимает у них память и дарит безумие. Но они жадные, как и все псы, поэтому хотят, чтобы их память забрали и вы. Как у лотофагов. У вас это хорошо получается.
   Сальма приложила палец к своим ярким губам и улыбнулась. Когда она отняла руку ото рта, на пальце остался красный след, как маленькое кровавое пятнышко.
   - Доктор Харрис не отбирает память просто так, - сказала она. - Только на арене.
   - Доктор Харрис правильно делает, - кивнул Ши Чен-Себастьяно. - Ничего не делается бесплатно. Так какая ваша цена, доктор? Что вы хотите за память?
   Дуглас вопросительно посмотрел на Сальму. Ши Чен-Себастьяно приобнял её за талию.
   - Она нам не помешает, доктор Харрис. Настоящие дела происходят только на арене.
   Сальма ослепительно улыбнулась, Дуглас отметил, что зубы у неё идеально ровные и белые, ни желтизны, ни пятнышка. Она была достаточно высокой, чтобы смотреть на него вровень, совсем как Петра, когда она впервые встала с кровати. Дуглас лучше всего запомнил её рыжие волосы, целый ураган рыжих кудрей. Петра, пошатываясь, дошла до ванной комнаты, умылась и с мокрым лицом подошла к нему. Вода стекала по лицу, на ресницах дрожали крупные капли, как будто Петра плакала. Она и правда плакала сегодня ночью, поэтому её веки были всё ещё слегка красными. Петра стояла напротив него и смотрела прямо ему в лицо.
   - Луна сегодня такая жёлтая и круглая.
   Будь Петра пониже ростом, он бы посмотрел просто поверх её головы, но Петра была почти с него ростом, так что Дугласу пришлось чуть повернуть голову и посмотреть в окно за её спиной. Луна действительно была огромной, а цвет такой жёлтый, какой бывает у спелого винограда.
   - Когда-то люди верили в то, что Луна живая, - сказала Петра. - Они называли её Селена.
   - Виккане до сих пор верят, - сказал Дуглас, сам не зная для чего. Петра посмотрела на него с неожиданной яростью:
   - Ты не должен!
   - Не должен чего?
   - Не должен говорить то, чего я не знаю.
   Дуглас молча пожал плечами и отступил к окну. Полную луну он видел и вчера, и позавчера, и неделю назад, каждую ночь с тех пор, как привёз Петру в свой дом. Луна как будто выросла в огромное жёлтое пятно, да так и остановилась, не желая больше уменьшаться и исчезать. Новая луна.
   - Сегодня полнолуние, - сказал Ши Чен-Себастьяно. Дуглас вздрогнул и вернулся в реальность, - Самое подходящее время для лунатиков. Так чего же вы хотите, доктор Харрис?
   - Мне нужна арена, - очень медленно сказал Дуглас, - И погружение. Самое глубокое погружение.
   Он вдруг вспомнил, что Петра была острижена наголо.
  
   22.
   - Что ты там делаешь?
   - Ищу чёртову штуку, - невнятно пробормотала Сара из-под стола. В зубах у неё была зажата единственная дужка очков дополненной реальности. - Когда эту хрень изобретали, не подумали, что крепёж может отвалиться и она превратится в тыкву?
   - Как раз подумали, - усмехнулся Стивен, - Это и называется эффективный маркетинг.
   Сара наконец нашла крепёж, вылезла и принялась отряхивать колени.
   - Нет, нахрен. Мало того, что я себя идиоткой чувствую, когда разговариваю с тобой без проекторов, так ещё и надо постоянно палить, чтоб не потерять эту хрень. Знаешь, - она села на краешек стола и сосредоточенно принялась распутывать волосы, - Я вот сколько копаюсь в этих проклятых базах, столько и думаю, что это не мой уровень компетенции. Ну то есть я до второго пришествия могу каждый чек просматривать, мне даже зарплату будут платить, только какой в этом смысл? По-моему, проще было бы вызвать этих коммандос и пусть они трясут родственников. Может там и правда кто-то со страховкой мутил, только вот я до этого никогда не докопаюсь, потому что моя область начинается и заканчивается в космосе. Что там дальше происходит, это пусть специальные люди разбираются, а так это просто впустую разбазаривать время.
   Стивен пожал плечами и отпил кофе из неведомо откуда взявшейся кружки. Сара поморщилась.
   - Как ты можешь пить эту дрянь?
   - Отличный кофе вообще-то, - сказал Стивен. - И без кофеина.
   - Да, но это же чёртов гель. Я когда об этом думаю, меня мутить начинает. Никогда ничего не пью и не ем в космосе.
   - Нанороботы проходят сквозь тело и доставляют нужные вещества строго по адресу.
   - Боже, заткнись, пожалуйста. Я не хочу блевать прямо здесь.
   Сара распутывала волосы и думала, как же всё блин изменилось, пару недель назад Стив был "Стивен, извините меня пожалуйста, можно я...", а сейчас она говорит с ним, как со старым приятелем и на её грубость он вовсе не ругается. Даже сам перестал сдерживаться в её присутствии, хотя с остальными конечно всё ещё охренительно вежливый. Интересно, это из-за того, что Стив узнал про её работу на Терезис? Ну то есть конечно поэтому, как раз в духе Стивена, сокращать расстояние, чтобы быть в курсе дел с расследованием страховой. Политика, чтоб её, Саре никогда в жизни такому не научиться. Правда ещё может быть, что ему приятно с ней общаться, не то чтобы она ему нравилась, просто бывает же так, что людям нравится общаться друг с другом. Сара искоса посмотрела на Стивена, который сидел верхом на стуле и говорил с кем-то по видеосвязи. Вернее, по двойной видеосвязи, космос в космосе, на кой же дьявол мы строим такие конструкции вместо того, чтобы нормально общаться друг с другом. Сара кое-как разделила волосы на три неровные пряди и заплела косу. Вместо резинки она использовала очередную оранжевую стяжку.
   Она как раз изучала данные по Миа Ирвин, когда обратила внимание на нечто, что может и не имело никакого отношения к инциденту. А впрочем...
   - Слушай, Стив, - сказала Сара, забыв о том, что он в конференции, оглянулась через плечо и пробормотала, - А ладно, потом.
   Все восемнадцать женщин использовали разные воплощения, кто-то был похож сам на себя, кто-то был полной противоположностью. То, что Сара получила доступ к их реальным файлам с реальной внешностью, уже было удивительно. А ещё удивительным было то, что в космосе все использовали реальные имена. По правде сказать, этот вопрос никогда особенно не волновал Сару, сама она тоже ввела реальное имя, когда регистрировалась в космосе. Но ведь не все женщины умерли в общественном пространстве, некоторые предпочли покончить с собой в своих частных локациях. Тогда почему бы не придумывать вымышленное имя, если уже выбрали другую внешность? Сара сделала запрос на несколько тысяч рандомных пользователей в частных локациях и с удивлением обнаружила, что большинство использует реальные имена. По крайней мере, выглядели они как реальные имена, никаких "Кошечка22" или "МонстрХентаи%". Имя, второе имя, фамилия. Сара запросила выдержку имён, которые бы звучали как имена знаменитостей или игровых персонажей. Процент оказался не особенно большим, но в то, что имена вымышленные, сомневаться не приходилось, не может же быть среди случайной тысячи пользователей двадцать Остинов Б. Греев, модераторов известного стрима. Она попыталась сопоставить пользователей с вымышленными именами с данными о возрасте, образовании и работе, словом по всем данным, которые были ей доступны. Следующим шагом было запросить у Терезиса повышенные привилегии, но они и не понадобились. Сара обнаружила свою закономерность. Почти все люди, которые использовали вымышленные имена, были обладателями базовой или стандартной страховки. Пользователи расширенной страховки использовали реальные имена в семидесяти процентах случаев, страховка премиум-плюс обеспечивала реальные имена в ста процентах.
   - Стив, - позвала Сара, снова забыла, что он занят. - Блин.
   Она всё ещё сравнивала и перепроверяла данные, когда Стивен, наконец, к ней присоединился.
   - Вот ты знал, что если у тебя премиум-страховка, ты не можешь использовать вымышленное имя даже в привате?
   - У меня расширенная от конторы, - сказал Стив. - Если честно, ни разу не интересовался.
   - Ну вот можешь перепроверить. Я запросила доступ, чтобы сравнить все имена, но тут и так понятно, как это работает. У них похоже вообще нет возможности изменить имя.
   - Странно как-то, - сказал Стивен. - Думаешь, это из соображений идентификации?
   - Да бред какой-то, это ведь приват. В паблик их воплощения всё равно не выпустят, у нас же в сеть только по ID. В общем, я передам в Терезис, пусть разбираются. Может это и правда не баг, а фича.
   - А что, у всех этих женщин была премиум-страховка?
   - Нет, страховки самые разные, это проверяется в первую очередь. Просто выплаты одинаковые, потому что это и в базовых условиях есть.
   - Слушай, а может ты не с той стороны заходишь? - сказал Стивен, - Закономерность есть, но на другом уровне. Ты смотришь на них внутри системы, попробуй посмотреть снаружи. Может общее в них то, что все они умерли?
   - Мне примерно то же самое Филипп озвучил.
   - И что ты ему на это сказала?
   - Что он идиот.
  
   23.
   В иные ночи время тянулось невыносимо долго. Сколько можно лежать в постели, не шевелясь, смотреть в стену, начинать разбирать какие-то узоры в неровностях покрашенной штукатурки. Краска когда-то была белой, но Петра столько раз водила по ней ладонями, что цвет стал скорее бежевым. Петра закутывалась в одеяло, переворачивала подушку, вставала и ходила по комнате, смотрела на часы. Время тянулось, но не двигалось. Тогда она начинала записывать свои мысли, та самая часть психотерапии, назначенная на этот раз виртуальным доктором. Хоть какая-то связь с космосом, когда погружение недоступно.
   Ночь длится и длится. За окном луна. Яркий круг в небе. Небо тёмное. Свет для всех. Жестокость? Нет, я не жестокая. Просто это всё надо прекратить, надо чтобы всё это закончилось. Надо, чтобы кто-то пришёл и всё закончилось. Пусть оно прекратится. Пусть оно просто прекратится.
   И так далее, до бесконечности. Она показывала свои записки Дугласу, но он никогда их не читал, а она знала, что его нежелание их читать это часть характера, который она же ему и вложила. Несмотря на это, почему-то было обидно.
   Ещё было холодно. Петра мёрзла даже тёплыми летними ночами, а зимой придвигала кровать поближе к батарее и пыталась засунуть ноги между металлическими рёбрами. Она лежала в кровати, хотела согреться и думала о том, что в доме у Дугласа есть камин, что у него есть большое и тоже всегда очень тёплое одеяло. Что какао согревает изнутри, и что такой кофе она никогда не приготовит дома, потому что для него нужна газовая плита, специальная турка и умение по-настоящему варить кофе. Когда-то давно Петра задумывалась, что всё это иллюзия, размышляла о смарт-геле, о том, как он обволакивает её тело снаружи и изнутри. Эти мысли должны были быть отвратительными, но со временем Петра научилась разделять космос и вход в космос, как будто погружение было только неприятной процедурой, которую она непременно должна была пройти перед тем как выйти в ту, настоящую жизнь.
   Она много экспериментировала с фармой. Круче всего оказались те безымянные таблетки, после которых она на какое-то время забыла собственное имя. Просто в какой-то момент она оказалась на мосту, было очень холодно и она не чувствовала своих пальцев. Потом там оказался Дуглас, конечно, оказался он там по сценарию, но знала она об этом только до приёма фармы и через несколько часов после выхода из космоса. Фарма так ударила по голове, что Петра не узнала Дугласа. Несколько часов онабыла самой собой, ненавидела и проклинала того, кто не дал ей совершить самоубийство. Она была уверена, что пришла на мост, просто потому что не могла на него прийти, месяцы боли, страх, наконец, решимость, которая была почти неотличима от ярости берсерка, когда человек уже не чувствует ни страха, ни боли. Дуглас сломал ей пальцы на правой руке. Она не помнила, записывала ли это в сценарий, а потом не стала проверять. Пальцы ломались с тем же звуком, с которым ломается рождественский леденец-тросточка. Когда уже вне космоса Петра об этом подумала, её вырвало. Тогда она и увидела, что в её желудке полно геля. Она несколько часов как покинула глубокий космос, весь гель должен был остаться в камере. И всё же он всё ещё был сначала у неё в желудке, потом в унитазе. Много полупрозрачного геля, похожего на застывший жир. Её снова вырвало и снова гелем.
   А потом снова в космос, снова домой, пусть не к себе, пусть к человеку, которого ты же и придумала. Дуглас всегда был в одинаковом настроении, всегда имел одни и те же предпочтения в одежде и еде. За завтраком он раз за разом доставал блинчики из одной и той же упаковки в морозильнике. Когда-то Петра ничего не ела в космосе, а потом перестала различать еду здесь и в реальности. Ведь открытый космос - это не дополнение к реальности, это и есть реальность.
   - Не забывайте делать перерывы между погружениями.
   - Нет, - сказала Петра.
   И надо постоянно играть в отрицание, чтобы не потеряться в открытом космосе. Отрицание связывает тебя тоненькой ниточкой с реальностью, сколько бы фармы ты в себя не всадил. Ты можешь забыть кто ты, где ты, что ты здесь делаешь. Важно помнить только то, кем ты не являешься. Важно раз за разом говорить нет, и тогда податливый гель превратится в твёрдую почву, по которой можно выйти в реальность.
   - Я не хочу в реальность, - сказала Петра.
  
   24.
   Вместо ринга здесь был зеркальный лабиринт. Он был сродни треугольнику Пенроуза, потому что просто не мог существовать в реальности. Дуглас видел себя одновременно с четырёх сторон и одновременно видел с четырёх сторон каждого из лунатиков. В качестве служителей Селены он ожидал увидеть людей в белых одеждах и обвешанных амулетами, но лунатики оказались самыми обычными людьми в джинсах и футболках. Двое были в носках, один в кедах с разноцветными шнурками. Они смотрели сквозь Дугласа, как будто и правда спали наяву.
   - Но они не спят, - сказал ему Себастьяно, который не был Ши Чен. - Вам понадобится убить их, чтобы разбудить. Отобрать память.
   - Я не понимаю, - сказал Дуглас. Сальма подошла сзади и положила подбородок ему на плечо.
   - И не надо понимать, милый. Просто делай свою работу.
   Дуглас вошёл в коридор, всё ещё не понимая, чего от него хотят. Он чувствовал себя электромотором, который мог заставить светиться все на свете лампочки. Люди тянули к нему руки, но почему-то просили не тепла, а боли. Дуглас начал задумываться о том, правильно ли он понимает понятие боль.
   С первым лунатиком он столкнулся лоб в лоб, когда тот внезапно вышел на него из коридора. Он оттолкнул его обеими руками за плечи, тот пошатнулся и приложился виском о зеркало. Удар был совсем небольшим, но кожа лопнула и оттуда потекла кровь. Лунатик этого как будто и не заметил, он выпрямился и снова пошёл прямо на Дугласа. Дуглас прижался спиной к стене, и лунатик прошёл мимо него, даже не заметив. Дуглас видел его бессмысленный взгляд и затылок, узкие плечи и ноги, которые тот странно подволакивал. На зеркале остались алые подтёки крови, которые переотразились в десятках зеркал, так что Дуглас уже не мог сказать, где настоящая кровь, а где отражение. Он пошёл вперёд наугад.
   В зеркальном лабиринте было тихо, шаги лунатика стихли, стоило ему только скрыться за поворотом. Дуглас слышал, как слегка потрескивают стёкла, но как ни старался, не мог уловить ни звук своего сердца, ни звук дыхания. В какой-то момент он на полном серьёзе стал опасаться, что может быть, вообще перестал дышать. Тогда он подошёл к зеркалу и постарался сделать выдох перед стеклом. На зеркале появилось и тут же исчезло туманное облачко. Дуглас повернулся к зеркалу спиной и на секунду закрыл глаза. Какая же чушь лезет в голову. Надо просто найти отсюда выход, или найти других лунатиков, или сделать что угодно, лишь бы уйти отсюда раньше, чем закончится лакуна. А потом уйти на глубину, как рыба-удильщик.
   Следующие лунатики вышли на него с обеих сторон, он даже не успел увидеть, откуда они взялись. Оба были в одинаковых красных футболках, оба примерно одного роста, так что в первую секунду Дугласу показалось, что это только один человек и его отражение. Потом он увидел, что один из них был мужчиной лет тридцати, а другой стариком, старше его на добрых лет двадцать. Лунатик с рассечённым виском был совсем мальчишкой. Дуглас усмехнулся, триединая богиня в мужском воплощении, Артемида, Селена и Геката, сменившие пеплос на хламиду.
   Его смущали их взгляды, отрешённые, направленные вглубь себя, то ли под кайфом, то ли и правда лунатики, что бы там не говорил Ши Чен. Смущала простая одежда, как будто они просто были людьми, выдернутыми из обычной жизни, не имеющие никакого отношения к тому, что скрывали и переотражали зеркала. Смущала их травоядность, хилый как котёнок парнишка, молодой мужчина со впалой грудной клеткой и землистым цветом лица, старик, который готов был вот-вот рухнуть без сил. Чем дольше Дуглас смотрел на них со всех четырёх сторон, тем лучше чувствовал своё собственное тело. Он был рослым и сильным, с развитой широкой грудью, с сильными руками. С возрастом он только потяжелел, лицо стало грубее, запястья крепче. У него ничего никогда не болело, только ныли мышцы после тренировки, да саднила щека, как будто по ней возили наждачкой.
   - Отними у них память, - шепнул ему новый Ши Чен, прежде чем выпустить в зеркальный коридор. - Дай им то, что они хотят.
   - Это как с женщинами, милый, - сказала Сальма. - Чтобы победить мужчину, нам надо сначала сдаться.
   Дуглас не знал, чего они от него хотят. Он видел своё лицо, десятки и сотни лиц, уходящие вглубь зеркального коридора. Видел то удаляющие, то приближающиеся к нему фигуры лунатиков, которые слепо бродили среди зеркал. И в то же время он видел отблески пламени в зеркалах, чувствовал запах горящей древесины. Горел лес, а он с Германом пытался найти выход из пламени. Только это была уже другая история, ещё один завиток орнамента, который никак не удаётся разгадать. Завитков становилось всё больше, они сплетались в единое полотно, а он всё не мог разглядеть общий рисунок.
   Зеркальный коридор резко повернул и из-за угла в упор на него смотрела женщина - иссиня-чёрная кожа, серебристый белок широко распахнутого глаза. Женщина была одета в тонкое чёрное платье, которое создавала иллюзию наготы. Дуглас шагнул вперёд и тут же увидел, что никакого поворота не существует, зеркальный коридор всё так же прямо идёт вперёд. У женщины в чёрном была только одна левая половина, заканчивающаяся отполированной зеркальной гранью. Женщина смотрела на Дугласа единственным глазом и улыбалась половиной рта.
   - Здравствуйте, доктор Харрис.
   Она подошла вплотную к зеркалу, прижалась к нему и зеркало отразило её вторую половину.
   - Говорят, что у человека всегда есть более красивая половина лица, более симметричная половина тела. Составьте две одинаковые половины, и вы получите или ангела, или урода. Мне повезло, - она провела рукой по бедру, её рука в зеркале повторила движение, - Мне оставили красивую половину. А вам?
   Дуглас ударил кулаком в зеркальную половину лица женщины. Она широко распахнула рот и беззвучно закричала, кровь хлынула из разбитого виска. Дуглас оттолкнул её и побежал прямо по коридору, стараясь больше не смотреть в зеркала, не вслушиваться в стеклянный звон за спиной. Вопреки его воле взгляд сам искал собственное отражение, но, когда Дуглас действительно взглянул в зеркало, он увидел не себя, а Петру.
   - Будь ты проклят! - закричала она ему. Она смотрела ему в лицо, но не видела его, говорила с ним, но обращалась не к нему. Дуглас хотел ей помочь, он готов был поклясться, что хочет ей помочь.
   - Забери мою память, - сказала Петра, когда снова смогла говорить.
   - Я это моя память, - сказал тогда Дуглас. Тогда он и услышал впервые, как Петра смеётся.
   - Нет, доктор Харрис, нет, нет. Вы - моя память. Вы всё моё. Поэтому, - она оскалилась то ли в улыбке, то ли в гримасе боли, - Отнимите мою память. Ну же...
   Она протягивала ему пистолет. Дуглас протянул руку и почувствовал сначала тепло её руки, потом на контрасте холод металла.
   - Не надо со мной играть, доктор Харрис, - сказала Петра, - Потому что только я играю с вами. Я бог.
   - Бог умер, - сказал Дуглас и поднёс пистолет ко рту. Он не услышал выстрел, но помнил, как мир раскололся на тысячи зеркальных осколков, в каждом из которых было его отражение. Потом беспамятство.
   Дуглас бросился по зеркальному коридору вперёд, вслед за уходящими вдаль фигурами. Несколько раз он врезался в стекло, разбивал висок, стирал кровь и бежал дальше. Старика и мужчину он нагнал в самом центре лабиринта, накинулся со спины, схватил обоих за шею сзади и столкнул головами. Старик без единого звука осел на пол, тогда Дуглас взял мужчину за затылок и бил головой о зеркало, пока отражение не стало чёрным от крови. Кровь текла не вниз, а растекалась лужицей по стеклу, тогда Дуглас понял, что он не стоит, а лежит на боку. Он поднялся на ноги, схватил старика за плечо и швырнул вперёд в бесконечность зеркального коридора. Раздался звук разбитого стекла, но он не увидел зеркальных осколков.
   Где-то вскрикнул парнишка. Дуглас развернулся и побежал на его голос, но тут же столкнулся с ним нос к носу, как будто лабиринт завладел его голосом и отнёс в другую сторону.
   - Чёртов бог умер, - сказал Дуглас. Он ударил локтем в стекло, раздался треск, но стекло уцелело, он ударил ещё раз, руку пронзила жгучая боль. Ещё и ещё удары, пока, наконец, зеркало не треснуло и его не осыпало дождём осколков. Длинный и узкий кусок стекла вонзился Дугласу в плечо. Он взял его в руку и протянул парню.
   - Это ты уже, пожалуйста, сам.
   Парень взял стекло и без раздумий воткнул его себе в шею. И мир снова взорвался тысячами зеркальных осколков из рушащегося зеркального лабиринта.
  
   25.
   - Что общего у ворона и письменного стола? - спросил Тим, - В смысле я тебе, что, Алиса в стране чудес?
   - Я и сама уже немного Алиса, - сказала Сара. - Бегу изо всех сил, лишь бы устоять на месте и меня бы не похоронило под всей этой хернёй. Вот в космосе можно часы до бесконечности растягивать, почему нельзя в реальной жизни?
   - Можно только для NPC, - сказал Тим.
   - Вот я себя уже и чувствую, как NPC. Занимаюсь какой-то хернёй, а все ко мне подходят и вопросы дурацкие задают.
   От Тима требовали документацию по LaraCroft, их накопительному обновлению, закрывающему все дыры от Triglie. И он обходил все отделы поочерёдно, доставая коллег просьбами подсказать, что вписывать в протокол. Сара уже не выдерживала:
   - Блин, да дай ты мне сюда эту херню, я сама всё заполню.
   Счастливый Тим передал ей файлы, и она принялась быстро вносить данные в таблицы. А Тим, раз уж делать ему было пока нечего, сидел рядом и ломал голову над всё той же загадкой.
   - Что может быть общего между восемнадцатью женщинами?
   - Они все женщины, - сказал Тим.
   - Ещё один, - вздохнула Сара.
   - Тогда всё дело в страховках.
   Сара молча на него посмотрела.
   - Ну, ты ведь из Терезиса, так что по любому дело в страховках. Только не пытайся мне рассказать, что это какой-то наш проект, ты эту лапшу Филиппу на уши вешай. Ты тут что-то разнюхиваешь, какие-то махинации. Восемнадцать человек что-то украли у страховой, я правильно понимаю? И вы там пытаетесь разобраться, это было восемнадцать никак не связанных между собой случаев, или действовала целая мошенническая сеть. И речь идёт не о паре тысяч долларов, ради такой мелочи тебя бы не отправили сюда в качестве суперагента или что у тебя там в визитке написано.
   - Я технический аналитик, - сказала Сара. По настоящему её должность звучала намного длиннее, со словами "старший", "инфраструктурный", "дипломированный инженер", всё на радость маме, которая полагала, что длина должности напрямую влияет на социальный статус. Сара обычно подписывала письма "с приветом, Сара".
   - Да хоть агент 007, - сказал Тим. - Так что, я прав, кто-то мухлюет со страховыми выплатами?
   - М, - сказала Сара, - Ну... вроде того.
   - И типы страховок конечно же разные, иначе эту компанию сразу бы схватили за жопу.
   - Ага.
   - Какие-то странности по типу страховой были? Страховка, которую кто-то просто не мог себе позволить или наоборот, базовая страховка при высоком доходе?
   Всё это уже приходило Саре в голову.
   - Да вроде нет.
   Тим задумчиво кивнул, встал и засыпал кофе в кофейную машину. Громко затарахтела кофемолка.
   - Тебе чай сделать?
   - Да, пожалуйста.
   Всё-таки Тим лапочка, ему и помогать приятно. Можно проводить сколько угодно тимбилдингов, но если человек мудак, никакой командный дух ему не поможет. Тим мудаком не был.
   - Я конечно понимаю, что ты не имеешь права мне рассказывать про этих баб. Но хотя бы вкратце? Кто чем занимался, кто где жил. Я тебе конечно вряд ли что-то подскажу, но это как с утёнком, пока будешь мне рассказывать, может сама нашаришь решение.
   Точно, лапочка.
   Сара закончила для него отчёт, а потом принялась рассказывать о женщинах, которые были найдены мёртвыми в космических модулях, кто-то через день, кто-то только спустя несколько месяцев. Смарт-гель оказался отличным консерватором. Она показала Тиму прижизненные фотографии с замазанными лицами. Женщины, сидящие за столиками в ресторанах, случайные фото, сделанные в торговых центрах, фото со спины, личные фото из домашнего архива, к которому у Сары, наконец, появился доступ.
   - Это они тебе фотки предоставили? - спросил Тим.
   - Нет, это по запросу.
   Тим присвистнул.
   - Не хочу даже знать, что они наделали. И на какую сумму. Но бабы крутые, конечно, - он ткнул пальцем в одну из фото. - Вот эта совсем мажорка.
   Сара отлично знала историю каждой женщины из подборки, поэтому покачала головой.
   - Не, это социальщица. У неё, правда, страховка ультра-премиум, потому что отец служил в лиловых беретах и погиб. Мы не можем назначать таким высокие страховые выплаты, потому что это противоречит контракту, но все получают крутые страховки.
   - Не знаю, какая там у неё страховка, но у неё на руке часы Omega. Это лимитированные MarsAres, они тысяч сорок сейчас стоят, если не больше.
   - А, это, - сказала Сара. - Да нет, это у неё тоже от отца, там гравировка от Терезиса, за отличную службу.
   - Часы выдают? - Тим вытаращил глаза, - А у нас бонус - это бутылка виски в лучшем случае. Всегда говорил, что выбрал не ту специальность.
  
   26.
   Самоубийство никогда не бывает актом воли одного человека. Оно как мозаика складывается из множества факторов, длинный путь, в конце которого только один возможный выход. Шаг с крыши делает один человек, но этот шаг только последний шаг в череде тысяч шагов. Жизнь перетирается, как старый канат, ниточки рвутся, в конце концов реальность в буквальном смысле висит на одном волоске. Или на одной невидимой паутинке.
   Петра смотрела на Дугласа, который убил себя с её подсказки, и представляла себя на его месте. Дрогнула бы у неё рука? Смогла бы она нажать на спусковой крючок? Что успевает подумать человек, когда его сложный мозг вот-вот превратится в мёртвое мясо? А может и вовсе нет никаких мыслей, даже нет облегчения от того, что всё, наконец, закончилось.
   Фарма отбирала память на время, так что, когда её действие проходило, оставались воспоминания, который один из врачей Петры называл "лихорадочными". Этот идиот написал целую книгу на тему человеческой памяти и в конце сделал гениальный вывод: "наша память - это удивительная вещь, которую мы никогда не поймём до конца". Петра выдержала пару сеансов с ним, потом обозвала его кретином и оставила отзыв, что врач всё время похотливо на неё пялился.
   Погружение без фармы напоминает игру в очках виртуальной реальности, поначалу ты стараешься обмануть мозг, поверив в то, что всё происходящее реально. Потом мозг постепенно начинает верить, и тогда уже ты начинаешь этому сопротивляться. Потом снова перемена ролей, мозг не верит, ты пытаешься поверить. И снова наоборот. Такие качели обычно длятся циклами минут по сорок, в первые погружения циклы могут быть совсем короткими. Фарма снимает любые качели, потому что больше не надо сомневаться в реальности. Плюсы фармы - всё реально. Минусы фармы - из-за размытых собственных воспоминаний реальность воспринимается не так остро, потому что мозг сфокусирован на восстановлении предыдущих воспоминаний. Поэтому и необходима предыстория собственного персонажа, данные о своей новой личности, яркие картинки. Никаких подробностей и глубокий переживаний, только набросок того, кто ты есть. Чтобы не запутаться в открытом космосе, попутно зачитываем список того, кем ты не являешься. Нет-игра, стоп-слово в космосе.
   Вот погружение в самолётную реальность, Петра из гетто, двухгодичные курсы медсестры, мысли о самоубийстве, фантомные боли. Стоп-слово "я ничего не делала", ещё стоп-слово "я ничего не хочу". Первое погружение закончилось ничем, во втором погружении она зачем-то добавила рапсовое поле, недавно увиденное по телевизору в промежутке между погружениями. Зеркальный шар появился там сам собой, и она испугалась, увидев своё отражение.
   - Это я?
   - Я ничего не делала.
   Стоп, дальше не играем. Фарма продолжает действовать на протяжении четырёх часов, если погружение длится дольше, мозг сам подстраивается под новую реальность. Память возвращается постепенно, как скальпелем разрезает настоящее и иллюзию космоса.
   - Я ничего не хочу.
   Если погружение под фармой длится дольше шести часов, в мозгу начинает собираться неприятный туман, который проникает всё глубже и воспринимается как зуд. Нечто похожее испытываешь, когда никак не можешь вспомнить название фильма или мотив какой-то мелодии. Все мысли крутятся вокруг одного и того же, отвлечься невозможно, чем бы ты ни занимался, всё время возвращаешься к застрявшему воспоминанию.
   Какое же облегчение, когда ты, наконец, всё вспоминаешь.
  
   - Меня зовут Петра Рихтер, - сказала Петра.
   Дуглас улыбнулся и склонил голову.
   - Я Дуглас Харрис.
   - Я знаю вас, доктор. Мне надо, чтобы вы отобрали мою память.
   - Отобрать память?
   - Да. Тут что-то не так. У меня в голове всё перемешалось. Отберите у меня ту память, что есть у меня сейчас. Верните мне мои воспоминания. Я хочу знать, кто я.
   Дуглас смотрел на неё, его взгляд рисовал треугольник на её лице. Правый глаз, левый глаз, губы, снова правый глаз, снова левый. Петре было не по себе, когда он так на неё смотрел. В голове как будто вспухал какой-то горячий шар, ей казалось, что она совсем близко к чему-то, вот только к чему?
   - Я хочу умереть, - сказала она и поняла, что это неправда, - Я не хочу жить.
   Ещё одно стоп-слово, отрицание выше согласия.
   - Что я должен сделать? - спросил Дуглас.
  
   27.
   Дуглас снова сидел напротив Ши Чен, но вот какой это был Ши Чен, старый или новый, он не знал. Между ними был длинный стеклянный стол, подсвеченный изнутри мерцающим пламенем. Дуглас положил ладонь на стол, на секунду ему показалось, что он чувствует тепло, но стекло было совсем холодным.
   Руки Ши Чен тоже лежали на столе. Ладонями вниз, большой палец спрятан, пальцы слегка скрючены и не постукивают, а поскрёбывают по стеклу. На указательном пальце Ши Чен было кольцо с очень крупным зелёным камнем, судя по яркому блеску, стекляшкой. Время от времени камень ловил блик от настенной лампы и рассыпал по кромке стола зелёные огоньки. Ши Чен смотрел в стол и молчал, его глаза были плотно закрыты.
   - Хорошая работа, - сказал он.
   Дугласу на мгновение, только на мгновение показалось, что перед ним не Ши Чен, а кто-то другой, кто уже говорил что-то подобное. Может быть, даже Петра, вот только какая, Петра-террорист, Петра-адвокат, Петра-самоубийца?
   Ши Чен поднял обе руки и вытянул пальцы, так что ладони на несколько секунд были параллельно столу. Под ними ничего не было, это Дуглас видел очень хорошо. А в следующую секунду на столе лежала маленькая чёрная коробочка. Она не появилась внезапно, она просто лежала там. Дугласу даже пришло в голову, что может она и правда всегда там лежала, просто он не сразу заметил.
   - Ты ведь знаешь, как этим пользоваться?
   Дуглас не знал, но кивнул. Тут же понял, что Ши Чен на него не смотрит и хотел сказать "да", но Ши Чен, похоже, видел его, как и в зеркальном коридоре, со всех сторон.
   - Хорошо. Время подходит к концу, - он внезапно поднял голову и посмотрел на Дугласа. В глазах отражался огонь от подсветки, - Так что со мной покончено. Но ведь мы с тобой так и договаривались, верно?
   Дуглас снова кивнул. Ши Чен зажал коробочку указательным пальцем и придвинул её к Дугласу.
   - Опасно идти одному, возьми это. Помнишь?
   Дуглас хотел сказать "нет", но вспомнил, что отрицание всегда имеет приоритет над согласием. Он не знал, помнит ли он или нет.
   - Используй во благо, - сказал Ши Чен и хихикнул. - Я как волна, снова и снова разбиваюсь о скалы, но всегда возвращаюсь, потому что я - океан.
   А вот это уже Дуглас помнил очень хорошо.
  
   28.
   - Это не отпуск, - сказал Денис, - Это меня в рабство продают. Мне там торчать минимум год, а может и ещё дольше, пока контракт не закончится.
   - А что с жильём? Или вас там сразу в капсулы засовывают, чтобы побольше влезало?
   - Не, там квартира в корпоративном квартале, домашняя капсула, так что работать буду в основном из дома. Короче, как у Стива, он показывал. Мне только несколько часов в день надо будет обязательно присутствовать в офисе, в то время, когда Стива там нет, ну типа вахты на случай, если кто-то захочет личную встречу. Блин, я проститутка какая-то.
   - Ты обещал Стива навестить, - сказала Сара. - Я реально хочу знать, как он выглядит.
   - А вдруг он старый и лысый? Или нет, сорокалетний девственник с такими, знаешь, усиками.
   Сара засмеялась.
   - Ты же знаешь, у нас не бывает никаких "вдруг". Никаких импровизаций в космосе.
   - Главное, чтобы пользователи об этом не подозревали. А что там с твоей работой? Выяснила, что хотела?
   Сара пожала плечами. Она сделала сотни заметок, которые теперь предстояло обработать отделу специалистов. В её задачи не входило выяснить, что случилось, только собрать и проанализировать материалы, с которыми не могла справиться даже навороченная нейросеть Терезиса. Теперь с данными будут работать другие люди, которые продолжат ветви закономерностей, выяснят связи с множеством факторов и уже эти данные загрузят в систему. А дальше всё как она и сказала, никаких импровизаций, система пройдётся по всей активности в космосе, разработанной специально для каждого пользователя.
   - Мы тут все жулики, - сказал Денис, и она хорошо запомнила его слова. Мы все жулики.
   Когда вы из двух яблок выбираете красное, это ваш личный выбор. Иногда выбор кажется осознанным, иногда случайным, но за каждым выбором, каждым поворотом событий, каждой случайностью всегда находится длинная цепочка событий и ассоциаций. Ни одна цепочка в космосе не является случайной.
   - Ладно, я домой, мне ещё собраться надо. Кстати, оцени щедрость компании, они мне год будут квартиру здесь оплачивать, ну, чтобы я на выходные прилетал и на отели не тратился.
   - Рабам нужна крыша над головой, - улыбнулась Сара. Денис хмыкнул, закинул рюкзак на плечо и отправился к двери. Дверь открылась автоматически и едва не сбила его с ног. Вошёл Стивен.
   - Ты ведь сквозь стену проходить можешь, - сказал Денис, но сам не стал проходить сквозь Стивена и обошёл его сбоку.
   - Это нервирует сотрудников, - сказал Стивен.
   - Ну и зачем нам нервные сотрудники, - буркнул Денис, - Ладно, всем пока, Сара, созвонимся.
   - Сара, - сказал Стивен, когда дверь за Денисом закрылась. И замолчал. Сара вопросительно на него посмотрела.
   - Да?
   - Не хочешь составить мне компанию в космосе сегодня вечером?
   - Зачем? То есть... когда?
   - Ну... сейчас? Все модули свободны.
   Ураган мыслей. Слова Дениса "а вдруг он на самом деле старый и лысый", дурацкая фраза про усики, это ж надо придумать, такой образ что и не отделаться. Сегодня... это то есть прямо сегодня, она же не успеет сделать воплощение. Сара хотела сказать "давай завтра", но испугалась, что завтра может не быть, потому что он может передумать, если соглашаться то прямо сейчас, блин, я ведь ужасно выгляжу, какая разница, если он тебя сейчас на свидание пригласил, значит его всё устраивает, ну может он думает, что у меня есть шикарное воплощение. А если это не свидание, а по работе что-то, нет, тогда бы он прямо тут сказал, а то "сегодня вечером", так говорят, только когда хотят пригласить на свидание, какое свидание в космосе, идиотка, ну так не в Токио же к нему лететь, аааа, прекрати пожалуйста думать всякую херню. Мысли крутились быстрее и быстрее, образ за образом, пока наконец Сара с усилием не остановила этот поток. Она улыбнулась и посмотрела на Стива.
   - Хорошо.
  
   29.
   Петра тяжело дышала, широко раскрыв рот. Она изрезала руки острыми уголками какой-то чёртовой книжки и с пальцев капала кровь. Сердце стучало так, что справа мигало уведомление о повышенном сердечном ритме. Ещё немного и уведомления повалятся кучей, пульс выше нормы, дыхание сбито, пожалуйста, завершите сеанс. Пару раз её выкидывало из космоса по состоянию здоровья, ощущения всегда было чудовищным. После такого завершения сеанса ещё и блокируется погружение до официального заключения врача. Всё для вашей безопасности, чёрт бы её побрал. Ладно. Надо успокоиться. Надо успокоиться.
   Дуглас лежал на полу, голова запрокинута, лицо залито кровью. Петра уже не раз видела его мёртвым, но сейчас он выглядел каким-то совсем мёртвым. Разбитые губы как будто рассекали голову надвое красно-белой полосой, обескровленная нижняя губа, окровавленная верхняя. Раскрытые глаза смотрели в пустоту, но, когда Петра над ним склонилось, её показалось, что Дуглас смотрит на неё.
   Петра плакала, когда первый раз убила Дугласа. Слёзы текли и текли по лицу, она всё повторяла, что не хотела его убивать, стоп-слово в другом исполнении, не хотела, не хотела. Она целовала его в лоб. В следующий раз глаза Дугласа были закрыты, и она целовала его в закрытые веки. До сих пор помнила прикосновение его ресниц к своим губам. У самых висков кожа Дугласа пахла воском для волос и древесным парфюмом. Петра плакала и не могла остановиться.
   Перезагрузка персонажа как-то обесценивает смерть. С каждым разом эмоций всё меньше. Меньше радости от того, что он снова жив, а что ещё хуже, почти ничего не чувствуешь от того, что его убиваешь. Но в этот раз всё было как в первый раз, ярость, от которой сводило пальцы, так что последнюю книгу ей пришлось вынимать левой рукой из правой руки. Боль в запястьях, боль в плечах от замахов. У Петры свело нижнюю челюсть от того, как сильно она сжимала зубы. Почему он так долго умирал? Наконец-то. Ярость мгновенно стихла, как будто выключили лампочку.
   Она осмотрелась по сторонам. Полутёмная гостиная. Шторы спущены, золотые завязки с узлами свободно висят слева и справа. Свет бликует от раскрытых дверец книжных шкафов, повсюду её отражения, так что кажется, будто она в зеркальном лабиринте. Всё сильнее пахнет кофе, как будто его кто-то варит на кухне, то ли очередной баг, разбивающий иллюзию реальности, то ли какая-то побочка от фармы. Пора уходить.
   Петра взялась рукой за ручку двери и приготовилась к головокружительному ощущению, когда пол и потолок меняются местами. Мир опрокидывается, рука, открывающая дверь наружу, оказывается рукой, держащей дверь космической кабины, а та открывалась всегда вовнутрь. Она нажала на ручку и дверь вдруг распахнулась наружу. На мгновение Петра ослепла от яркого солнечного света, заливающего комнату. Прямо перед ней был тёмный силуэт, освещённый солнцем со спины, так что вокруг него была сверкающая кромка. Человек в ореоле света шагнул вперёд и Петра увидела, что это Дуглас.
   Дуглас был одет в тёмно-серый костюм с чёрной рубашкой, в петлицу жилета продета тусклая золотая цепочка. На руках белые перчатки из тонкой кожи. В отглаженных манжетах поблескивали запонки с перламутром.
   Дуглас смотрел прямо на неё.
   Дуглас улыбался.
  
   30.
   Космические модули стояли вплотную друг к другу. К каждому модулю прилагалась крошечное, метр на полтора помещение для переодевания, где на стене висели плакаты "голым в космосе не место" и "не забудь сходить в туалет". Оба плаката безнадёжно устарели, потому что в NASA давно использовались самые современные кабины с полным отводом всех физиологических жидкостей, а сотрудники отдела, занимающегося разработкой спортивных прошивок ходили туда, как и сами спортсмены, полностью голыми. Рядом с камерами были рамки сканеров, которые должны были считать все данные для построения воплощения, но для сотрудников это было не нужно, сканеры располагались по всему зданию вместо устаревших камер видеонаблюдения. При отсутствии файла воплощения в космос выходили как есть, с кругами под глазами и трёхдневной щетиной. Начальство иногда ругалось и требовало использовать фильтры, но космический дресс-код использовался только в переговорках.
   Сначала Сара хотела использовать хотя бы базовый фильтр, потом подумала, чёрт побери, космос - это не дополнение к реальности, а только её часть. В реальности она всё равно никогда не будет выглядеть лучше. Она вошла в кабину и запустила цикл погружения.
  
   Когда через несколько минут она увидела Стивена, ей резко стало неловко за то, что на ней потрёпанные джинсы, за лифчик с выступающими косточками, который проступал сквозь тонкую футболку. Она вдруг вспомнила все уничижительные фразы о своём лице "как будто всегда чумазое", о слишком тёмной коже вокруг ногтей и на сгибах пальцев, о невыразительных, тусклых губах. Сара будто увидела себя со стороны, глазами Стивена, со всех сторон, как трёхмерный объект. Она никогда не переоценивала свою внешность, знала, что относится к тем женщинам, которые могут привлекать мужчин преимущественно умом, но именно сейчас ей хотелось хотя бы раз в жизни стать красивой, действительно красивой, чтобы Стивен увидел в ней не только смешную коллегу, но и...
   Стивен подошёл к ней вплотную и улыбнулся кончиками губ, еле уловимо, но слева и справа ото рта уже появились те очаровательные чёрточки, которые так нравились Саре. Она вдруг поняла, что сейчас он улыбается именно ей. Чтобы рассмотреть его лицо, Саре приходилось смотреть снизу-вверх, но было как-то стыдно так задирать голову, поэтому Сара отвела взгляд в пол. Глупо это всё, нет, серьёзно, если уж хотела что-то получить хотя бы в космосе, надо было заранее позаботиться и о воплощении, и об одежде, потому что ну это ведь глупость какая-то, иметь под рукой любые возможности и ограничиться тем, что воплощаешь здесь саму себя. Мысли проносились в голове очень быстро, так что Сара даже не успела ничего толком обдумать, когда Стивен взял её за подбородок и поднял лицо вверх.
   - Мне очень неловко, когда на меня пытаются не смотреть. Кажется, что я забыл завязать галстук или застегнуть ширинку.
   Сара хихикнула помимо воли.
   - Ты никогда ничего не забываешь.
   - Иногда забываю. Я так и не сообщил толком о наших проблемах с Triglie. И о половине багов тоже забываю сообщить. А на последнем совещании с руководством я забыл сказать, что у нас возникла проблема с уведомлениями о времени частных сеансов. Вы с Бахри должны были разобраться, вы закончили?
   Сара попыталась перестроиться в рабочий режим, хотела уже возмутиться и сказать, что Бахри ни черта ей не говорил, и что эти чёртовы уведомления... Стивен резко наклонился к ней и начал медленно целовать в губы. Он не обнимал её, не открывал её рот, просто легко касался губами её губ. Сара замерла и оцепенела, она не знала, что ей делать, боялась сделать следующий шаг, боялась даже пошевелиться и спугнуть Стивена. Он ещё раз поцеловал её, слегка отстранился и улыбнулся. Блик от очков попал ей в глаза, и Сара несколько раз моргнула. Стивен снова её поцеловал, всё так же легко, потом запустил правую руку ей в волосы и притянул её голову к себе. Саре пришлось встать на цыпочки, руки она после недолгого колебания положила ему на плечи. Стивен толкнул её подбородок своим, потом сильнее притянул её голову к себе, открыл рот своим языком и уже стал целовать по-настоящему. По-взрослому, как отозвался в голове Сары голос её одноклассницы Катрины. Сара обхватила Стивена обеими руками и на некоторое время совсем перестала думать.
   Дальше была череда отдельных кадров, которые откладывались в памяти: частично в раздел "стыдное", частично в раздел чувственных воспоминаний, которые можно перебирать по вечерам в постели. Руки Стивена на её бёдрах, мысль "надо было хотя бы кружевное бельё докинуть, это же в стандартном магазине есть", узкая горловина футболки в которой как всегда застряла её голова, сдавленный смешок, губы Стивена на её груди, она сама стаскивает футболку и выгибает спину, Стивен целует её шею в том самом месте, которое Катрина называла "вампирский поцелуй". Снова поцелуй в губы, его рот такой горячий, губы жёсткие, пальцы впиваются в плечо, немного больно, но голова кружится от того, насколько это возбуждающе. Её руки на его ремне, щелчок и пряжка отстёгивается, Стивен не ждёт, когда она его разденет, он толкает её от себя и Сара падает, он подхватывает её и укладывает на пол, продолжает целовать, долго, глубоко, сильно.
   Сара обнимает его за голову, говорит, что они могут перейти на диван, а сама обнимает его ногами и понимает, что никуда они не дойдут. Стивен обвивает её длинные волосы вокруг своего правого запястья, тянет на себя, так что её голова отрывается от пола, целует и одновременно входит в неё так глубоко, что Сара кричит прямо ему в рот. Все ощущения настоящие, не "как настоящие", а действительно настоящие, потому что она, потому что они...
   - Это ведь не спорт-плюс, - шепчет Сара, задыхаясь, - И не дайвинг-500.
   - И не дайвинг-3000, - говорит Стивен. Он плотно сжимает зубы при каждом толчке внутри её тела, потом разжимает и делает судорожный вдох через рот, - И не восхождение-зомнар. И даже не красный коридор.
   Саре на секунду становится жутко, но страх приносит только больше наслаждения, так что она запрокидывает голову и кричит, а Стивен впивается зубами в её шею. Она кричит, а Стивен кусает её подбородок, щёки, уши, нежно целует веки и кусает брови, целует виски, снова кусает за ухо. Сара больше не может сдерживаться, а вот Стивен на мгновение замирает и прежде чем кончить и дать нанороботам передать движение спермы в теле Сары, он говорит ей:
   - Это кастом для чёрного дайвинга, мод INC301 Nightmare, глубина девяносто семь процентов.
   Он раскрывает рот Саре и неистово её целует. Саре страшно, горло перехватывает от страха, она никогда не была так глубоко, она никогда не была в космосе так по-настоящему, но всё это уже не имеет значения, потому что её накрывает оргазм, и она перестаёт думать.
  
   31.
   Дуглас нагнулся к уху Петры:
   - Ты больше не в Канзасе, Элли.
   - Пошёл ты на хрен, - пробормотала Петра и попятилась. Она махнула рукой в той области зрения, где проецировались данные о системе, - Выход из космоса. Активировать.
   Ничего не произошло. Дуглас несколько раз кивнул и рассмеялся.
   - Нельзя выйти с Арены во время боя, милая.
   - С Арены? - она нервно облизала губы, - Что это за хрень такая?
   - Не груби. Это кастомный режим.
   - Это... Это спорт-плюс? Какая-то хрень с контролем кислорода?
   - Нет, милая.
   Дуглас несколько секунд молчал, глядя на то, как меняется лицо Петры. Зрачки расширены, рот слегка приоткрыт, нижняя губа подрагивает. Мелькнула грязная мысль, наверное, так она и выглядит во время оргазма. Взгляд прикован к его лицу, она вроде бы догадывается, что он сейчас скажет и готовится заранее не поверить.
   - Это чёрный дайвинг, мод INC301 Nightmare.
   - Нет.
   - Нет, - повторил он за ней. С его лица не сходила улыбка, - У отрицаний приоритет перед согласием. Помогает не заблудиться в космосе. Но сейчас у нас нет никаких приоритетов, один и ноль равны. Кастомная прошивка она там, - он показал рукой вверх и в сторону, - В настоящем.
   - Я настоящая, - сказала Петра. Она оперлась спиной о дверь, о зимнюю дверь, которая должна была вывести её из космоса, но не вывела. - Я создала тебя. Я бог!
   Дуглас засмеялся.
   - Ты не бог, милая. Ты просто пользователь.
  
   32.
   Они встретились и завтра и послезавтра и каждый раз погружение было не просто глубоким, оно было незаконно глубоким. Каждый раз выходя из модуля она давала себе обещание, что теперь только спорт-плюс, но ведь даже спорт-плюс даёт только ощущения соучастия, спортсмены принимают фарму, чтобы добрать нужные проценты глубины. Кто сказал, что фарма лучше глубокого погружения? Сара ругала себя и говорила, что так и рассуждают наркоманы, но, когда приходило назначенное время, она просто входила в кабину и запускала погружение.
   Они почти не говорили, для разговоров были рабочие часы. Стивен раздевал её, Сара раздевала Стивена, и они занимались сексом. Стивен был нежен, даже слишком на её вкус, но Сара пока не хотела ничего иного. Ей нравилось быть сверху и видеть, как он сначала ей улыбается, а потом запрокидывает голову и сжимает зубы. Стивен не издавал в постели никаких звуков, кроме быстрого дыхания, но, когда он кончал, с его губ срывался короткий лёгкий полустон-полувздох. И это тоже очень нравилось Саре.
   Стивен пошёл в душ, а Сара лежала на диване и даже не пыталась остановить поток мыслей. Ничего особенного, что-то по работе, здесь надо было использовать другой алгоритм, чёртов счёт из магазина, второй раз возвращается оплата, дома закончился сахар, а доставка сегодня ничего не привезла, если не сходить к стоматологу в течение недели, вычет по страховке снимут, ну и смысл тогда работать в страховой, а этот новый чувак, Марк, что ли, по-моему, закрутил с той девчонкой из маркетинга. Сара улыбнулась. Если бы Стивен сейчас спросил, о чём она думает, пришлось бы импровизировать на ходу. Но ведь импровизаций в космосе не бывает.
   Она слегка задремала и проснулась от того, что её браслет вибрировал. Она не знала, сколько времени проспала и сколько звонков пропустила. Из душа всё ещё доносился звук льющейся воды, она подумала, как же это нелепо, принимать душ в космосе. Вибрация прекратилась, экран мигал оранжевым светом. Браслет был рабочим, так что индикация никак не выключалась. Номер из базы NASA, кому-то в десять вечера срочно потребовалось сообщить о суперсерьёзном баге. Сара лениво думала, что не будет сейчас ни с кем говорить, любые рабочие вопросы можно решить и без неё. Браслет снова завибрировал, Сара хотела отбить звонок, но случайно нажала на зелёную кнопку. Истеричный голос Дениса зазвучал прямо из динамика браслета:
   - Сара, это Денис, я в доме у Стива. В его космическом модуле труп. Слышишь?! У него располосовано горло. Господи, Сара, мне страшно, я никогда не видел мертвецов!
   - Что...
   - Его горло, боже, Сара! Крови нет, но там кожа, она... он... уже давно. Я нашёл фотки, этот парень, он из лиловых беретов.
   Стивен вошёл в комнату с бутылкой воды в руке. Только сейчас Сара увидела, что волосы на его груди и лобке золотистые и вьющиеся. Он смотрел на Сару и улыбался.
   - С работы звонят? Что они там снова сломали?
   - Сара, где бы ты ни была, немедленно выходи из космоса, - кричал Денис, - Потому что Стивен Кулридж...
   Стивен в один шаг допрыгнул до Сары.
   - Не существует, - закончил он и сорвал браслет с её руки.
  
   33.
   - Ты не можешь мне навредить, - сказала Петра и истерично закричала, - Ты не можешь меня убить! Не можешь! Ты не убийца.
   - Я убийца, - сказал Дуглас и шагнул к ней. С его лица не сходила широкая улыбка, - Маньяк. Психопат. Ты сама меня таким сделала.
   - Ты ведь никого не убивал. Боже... Ты не можешь убивать!
   - Не могу, - согласился Дуглас. - Ты сама себя убьёшь.
   В его руках появилась пачка распечатанных листов. Он взял наугад один лист из пачки и принялся читать вслух:
   - Я часто думаю о том, что в моей жизни нет смысла. Знаю, это звучит банально, но ведь не могу же я сказать как-то иначе. В этом нет ни цели, ни...
   - Заткнись! - закричала Петра.
   - Ни идеи, - продолжил Дуглас. - Значит остаётся только одно решение. Это не слабость. Это аварийный выход.
   Он улыбнулся и подбросил распечатки вверх и вперёд. Они веером раскрылись в воздухе прямо перед лицом Петры, так что она почувствовала на лице лёгкий ветерок. И плавно опустились на пол, слишком плавно, чтобы быть настоящими.
   - Видишь, - сказал Дуглас. - Твоя предсмертная записка получилась немного длинной. Но ты сама сказала, что хочешь умереть. Твой дневник. Твоё решение. Твоё самоубийство.
   - Это наши разговоры. Я говорила с тобой!
   - А меня не существует, - сказал Дуглас.
   Он провёл руками по бёдрам Петры. Когда Петра была в гостиной, на ней были шорты и рубашка Дугласа, но сейчас она была одета в джинсы и футболку, а на поясе висела кобура пистолета. Дуглас достал глок и взял её за подбородок. Петра почувствовала мягкую белую кожу перчатки и тут же прикосновение холодного металла к ключице.
   - Мы ведь неплохо ладили, правда? Стали почти друзьями, - Дуглас погладил её по брови, убрал за ухо свесившуюся прядку волос. - Многие люди стреляют сюда, - он коснулся её виска, сначала левого, потом правого. - Неплохо, но недостаточно надёжно. Я же говорил, хорошо бы сделать какую-то службу поддержки самоубийц. Если не можешь жить, постарайся хотя бы правильно себя убить.
   Петра быстро дышала. Дуглас положил ладонь её на затылок.
   - Открой рот.
   Она не пошевелилось, и тогда он надавил ей на подбородок. Рот Петры открылся, Дуглас увидел, что зубы и язык у неё снова красные, видимо, опять искусала себе губы изнутри.
   - Мы ведь уже говорили по этому поводу. Кусай стирательную резинку. Она у тебя с собой?
   Петра кивнула, не закрывая рта. Её глаза были широко раскрыты, зрачки расширены. Дуглас погладил её по голове и вставил ствол глока ей в рот. Петра вздрогнула, по всему телу прошла судорога. Потом замерла и смотрела на него, не мигая. Дуглас плотно прижал её затылок ладонью, погладил голову указательным пальцем. Он чувствовал вибрацию, передающуюся его руке от пистолета, а ему в свою очередь от частного дыхания Петры.
   - Всё хорошо, - сказал он. И нажал на спусковой крючок.
   Слух отключился, так что самого выстрела он не услышал. Выстрел был в полной тишине. Пуля, кровь и кости разлетевшегося черепа Петры прошли сквозь его ладонь. Он разжал руки, безголовое тело упало к его ногам. Дуглас сделал шаг назад, увидел, что кровь оставила след на его брюках. Он снял перчатку с дырой посередине, из которой хлестала кровь. На ладони не было ни царапины.
   Кровь растекалась по полу, по разбросанным белым листам, впитывалась в паркет, затекала в щели между узкими дощечками. Дуглас прошёл в гостиную, взял со стола стакан с недопитым виски, сделал глоток, поморщился. Сегодня вечером он заслужил бокал хорошего вина. Он оглянулся через плечо на тело Петры. Нет, это не мясо. Те старые, нелепые мысли вызывали теперь только лёгкое чувство раздражения. Если уж хотелось нашпиговать его голову чем-то подобным, можно было придумать идею получше.
   Дуглас посмотрел на пальцы Петры. Такие тонкие и белые, ногти коротко обрезаны. Она перестала их грызть, неплохое достижение. Пальцы выглядели совсем мраморными. У Петры совсем не было кожи между пальцами, никаких атавизмов с остатками перепонок, только остро очерченная буква "V", отчего пальцы казались ещё длиннее. Розовые ногти. Красивые маленькие руки.
   Он посмотрел в нижний правый угол, где мигали часы и полоска уведомлений от Хорнета. Вызвал терминал и ввёл запрос на создание нового пользователя.
  
   34.
   Сара стояла совершенно голая и прижималась спиной к двери. Она ничего не говорила, только смотрела на Стивена. Глаза широко раскрыты, зрачки расширены.
   - Кто ты?
   - Сара, пожалуйста...
   Она потянулась рукой к панели, плавающей в нижнем правом углу.
   - Сара...
   Заблокировано. Аварийный выход, выход по медицинским показаниям. Чёртова прошивка для маньяков в режиме "Арена".
   - Я не хочу тебя убивать, - сказал Стивен. - Боже, пожалуйста. Не заставляй меня тебя убивать.
   Сару так напугало слово "убивать", что она не сразу поняла, что он обращается вроде бы не к ней. А когда поняла, паника захлестнула так, что сжалось горло. Она несколько раз попыталась судорожно вздохнуть, покачнулась, и Стивен удержал её за плечо.
   - Я не хочу, - он покачал головой, зубы знакомо сжались. Сара увидела, как вздулись мышцы у него на шее, уголки губ опустились вниз и вместо таких знакомых чёрточек вдоль рта пролегли глубокие складки, - Я не... - Стивен резко взял Сару за плечи, прижал её руки плотно к телу, - Ты ведь на самом деле не такой хороший работник, верно?
   - Я...
   - Тот баг с часами, ты его исправила?
   - Я... я не...
   Он встряхнул её.
   - Соберись. - Твоё раздолбайство может тебя спасти. Поэтому просто скажи мне. Ты это исправила?
   - Нет.
   Стивен опёрся спиной о стену рядом с ней, так что их плечи соприкоснулись. Шумно вздохнул.
   - Хорошо... Хорошо. Сейчас ты возьмёшь мои часы и переведёшь их на три минуты назад.
   Сара не ответила, её взгляд был прикован к пистолету, появившемуся у него в руке. Стивен поднёс пистолет к лицу.
   - Я отбираю память. Не забудь перевести часы.
   Он вставил пистолет в рот.
   Выстрел.
  
   35.
   - Пожалуйста, введите данные пользователя.
   Перед Дугласом развернулась дуга с полями для ввода. Имя, второе имя, фамилия. Дуглас на секунду задумался, огляделся по сторонам. Взгляд упал на груду книжек, лежащих на полу. Потрёпанная чёрная обложка с золотыми буквами. Стивен Кинг.
   - Пожалуйста, введите имя.
   Дуглас напечатал: Stephen
   - Пожалуйста, введите второе имя.
   Прямо под ногами валялась узкая книжка, сборник Редьярда Киплинга.
   Дуглас напечатал: Rudyard
   - Пожалуйста, введите фамилию.
   Сборник стихов Сэмюэля Кольриджа, которым Петра рассекла ему щёку.
   Дуглас напечатал: Coleridge, усмехнулся и исправил "cole" на "cool".
   - Принято, - сказал приятный женский голос, - Добро пожаловать в открытый космос. Помните, в космосе действуют те же правила и ограничения, что и в реальной жизни. Помните, открытый космос - это не дополнение к реальности, это часть реальности.
   В этом Дуглас совершенно не сомневался. Он добавил в инвентарь идентификационную карточку, открыл карту и ввёл маршрут. За дверью его гостиной развернулась новая локация.
   - Вы покидаете частную зону однопользовательского режима. Вы входите в зону PVP. Пожалуйста, учтите, что в зоне используется реальное координированное время. В целях вашей безопасности настройки глубины будут переведены в режим LOW.
  
  
   Часть пятая
  
   0.
   Филипп Ирис 2056-12-09 12:34:09 UTC
   Тема: Сбой синхронизации юнита, предмет часы "Omega", модель MarsAresWatch 2039 NB24-t (пользоват. кастом.)
   Текущая сборка: 2Brv.2 (Millenium12)
   Компонент: rvt.Terra-64 En-us
   См. вложение 2326-35-b2.zzt
  
   Несколько дней назад я заметил, что на мониторинге юнит (однопользовательский модуль) не отвечает на запросы в течении 0,33 мсек игрового времени, что привело к появлению лакуны в игровом процессе. Анализ показал, что это нетипичное поведение связано с рассинхронизацией всех часов с сервером (полная сборка, пользовательская кастомизация). Прикладываю скриншоты. Мне удалось воспроизвести этот баг. Порядок действий:
   Выставляем механические часы Omega MarsAresWatch 2039 на минус три минуты пятьдесят шесть секунд к игровому времени.
   Ждём 146 часов игрового времени (ок. 7 минут реального времени) до следующей синхронизации с NTP.
   Проходит синхронизация.
   Появляется зависание на 0,33 мсек.
   Появляется лакуна в локации B812 (рандомная пользовательская локация).
   Рекомендую запретить пользователям синхронизацию кастомных механических часов. Либо повесить триггер принудительной синхронизации при подобных действиях.
  
   Комментарий
   Бахри Меркан 2056-12-12 10:34:08 UTC
   Какому кретину пришло в голову выставлять часы? Нахрена это вообще надо?
  
   Комментарий
   Филипп Ирис 2056-12-12 10:58:34 UTC
   Возможно пользователь хотел сделать красивый скриншот или типа того.
  
   Комментарий
   Бахри Меркан 2056-12-12 12:23:34 UTC
   Идиот.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-12-12 12:55:08 UTC
   Шизааааа. Ребят, кто пойдёт на кухню, принесите мне бисквитик.
  
   Комментарий
   Стивен Р. Кулридж 2056-12-12 13:02:33 UTC
   Флудите в привате.
  
   Стивен Р. Кулридж 2056-12-12 13:03:14 UTC
   PS. Это вообще-то звёздные сутки, двадцать три часа пятьдесят шесть минут и сколько-то секунд.
  
   Комментарий
   Сара Патил 2056-12-12 13:07:23 UTC
   Какие вы все тут умные. Ладно, я исправлю эту хрень.
  
   1.
   Кристина злобно смахнула приложение с рабочего стола и швырнула планшет на стол. К чёрту всё. Опять проиграла, опять не осталось баллов на следующую игру. Чтобы получить новые баллы, надо посмотреть рекламу, секунд тридцать, ещё и крестик для закрытия такой маленький, что по нему хрен попадёшь. А чтобы посмотреть рекламу, надо отключить блокировщик рекламы. Потом ей дадут несколько баллов, и она снова проиграет в первом же раунде. Отлично.
   Она считала себя слишком тупой, чтобы играть в "настоящие игры", с персонажами, квестами и открытым миром. И дело даже не столько в квестах, Кристина боялась, что не сможет разобраться даже с приставкой. Это ведь надо как-то запускать, выбирать подключение, создавать персонажа, нет, сложно. Поэтому она играла в домино и в го, причём никогда против компьютера, только с живыми игроками. Тут, конечно, никакой коммуникации, нет даже чата, но, когда знаешь, что по ту сторону настоящие люди, чувствуешь себя причастным к человеческому обществу. Ну и... снова проиграла.
   - Я слишком тупая, чтобы даже в это играть, - сказала Кристина вслух. И добавила: - Я не говорю сама с собой. Заткнись. Пожалуйста, заткнись.
   Она снова и снова проводила рукой по лицу, смахивая ворсинки от нового полотенца. Собственно, полотенце было не таким и новым, но с него до сих пор сыпался синий ворс. Она вроде бы заказывала красное полотенце, а пришло синее. Когда Кристина попробовала возмутиться, оператор магазина ткнула её носом в заказ, где стояла отметка "цвет - синий". Кристина не успокоилась, отыскала письмо с подтверждением заказа, открыла и прикусила губу. Цвет синий, она сама ошиблась. Оттенок был неприятный, ближе к какому-то болотному. И самое обидное, что ни на кого не наорёшь, не скажешь, вы все идиоты тупые, работать не умеете. Не то чтобы ей нравилось орать, скорее... Кристина усмехнулась. Нет, орать всё-таки нравилось. Если правда на твоей стороне, можно и поорать.
   Кристина работала логистом, и обязательной частью ей работы было именно орать. Орать на водителей, орать на экспедиторов, орать на охранников, возомнивших себя начальством. Первые месяцы она была вежливой и не повышала голос, а потом поняла, что её просто никто не воспринимает всерьёз. Тогда Кристина перестала сдерживаться и стала скандалить из-за каждого чиха, ругаться так, что собеседники не успевали перевести дух, а если попросту, то орать, орать, орать.
   - Дорогуша моя, я вам говорю, не успеваю, мне тут документы не согласовывают.
   - Я тебе документы твои в задницу запихаю, кретин тупорылый! Мамку свою будешь дорогушей называть! Чтобы был на точке в срок, иначе больше на линию не выйдешь! И я тебе не девочка, полудурок!
   Начальник уверял, что у них никогда не было настолько прошаренного логиста. Кристина была на хорошем счету и ждала, что её повысят до начальника филиала. В последнее время, правда, она начала регулярно опаздывать. Обычно Кристина просыпалась с первым звонком будильника, с удовлетворением понимала, что может поваляться ещё пять минут и закрывала глаза. Второй будильник она отключала его раньше, чем он успевал зазвонить. А тут она уже которую неделю просыпалась в восемь с лишним, смотрела на часы, чертыхалась и одевалась на бегу. Ни помыться, ни позавтракать, ни настроиться на работу. Иногда она влетала в кабинет ровно в девять, иногда в половину десятого. И было ещё неизвестно, что хуже, потому что в девять утра начальник бесился и говорил, что уж лучше опаздывать, чем вот так врываться на работу. А в половину десятого он ничего не говорил и только неодобрительно на неё косился. Нет, Кристина всё ещё считалась прекрасным сотрудником. Больше всего бесилась она сама. Как можно постоянно просыпать будильник?
   - В отпуск тебе надо, - советовал коллега, на которого она только что наорала.
   - Так меня и отпустили, - пожимала плечами Кристина.
   Как ни странно, отпустили её довольно спокойно, ещё и пожелали как следует отдохнуть и набраться сил. И вот Кристина уже неделю сидела дома, потому что бронь отеля неожиданно аннулировали, и она не смогла снять ничего поблизости. Конечно, она с ними ругалась. Выбила себе полное возмещение и бонус сверху, вернула деньги за билеты. Но бронь отменили за день до вылета, вещи уже были собраны, настроение было отпускным. Наверное, можно было плюнуть и поехать куда-нибудь ещё, но Кристина вдруг почувствовала себя такой усталой, что она просто махнула рукой и послала всех к чёрту. К чёрту море, к чёрту пляж, к чёрту дурацкие экскурсии по развалинам. Можно просто немного посидеть дома, смотреть сериалы и есть мороженое. И, главное, никаких звонков по работе. Тишина.
   Вот тишины и вправду было сколько угодно. Ей никто не звонил и не писал, друзья как вымерли. Когда она не выдержала, и сама написала Наташе, та отвечала как-то сухо, а потом и вовсе сказала, что не любит, когда её игнорируют и обращаются, только когда что-то надо. Вот это совсем взбесило, так что Кристина сначала заблокировала Наташу, потом вытащила её из черного списка и написала ей всё, что думает, потом снова заблокировала.
   - Сука, - бормотала Кристина, краем глаза смотря, не закончилась ли реклама. Идиотская анимация с пульсирующим пальцем на половину экрана, ткни же сюда, ткни, ткни. - Суки. Как вы все меня достали.
   Она пила апельсиновый сок, вернее, нектар, потому что нормальный апельсиновый сок ей так и не привезли. Реклама закончилась, раунд в домино, противнику выпадали только подходящие костяшки, чёрт бы их побрал. Ещё и эти дурацкие эмоджи на любой ход, спасибо последнему обновлению, умножаем идиотизм. Проиграла. Кристина хотела бросить планшет в стену, но в последнюю секунду передумала и положила его на стол.
   К чёрту апельсиновый нектар. Надо напиться.
  
   2.
   Дуглас открыл дверь и тут же выронил ключи. Он захлопнул дверь, включил свет, поднял связку ключей и швырнул их на столик. Его мутило от усталости. Казалось, если он прямо сейчас не ляжет в постель, рухнет замертво прямо здесь, в прихожей. Дуглас не спал с понедельника, а сегодня был вечер четверга. Надо ещё зайти в душ. Нет, какой душ, сейчас мы спать, спать, спать. Но привычка была вбита так глубоко, что Дуглас просто не мог заставить себя лечь как есть, в пыли и грязи. Душ. Никакого мыла, никакого шампуня, просто горячая вода, такая горячая, чтобы кожа покраснела. Потом спать.
   Он не помнил, как разделся, не помнил даже, где разделся, просто вдруг обнаружил себя стоящим под струями действительно очень горячей воды. Когда работаешь на пределе, мозг потихоньку выгрызает себе секунды отдыха из того времени, которое не имело особенного значения. Он давно научился спать мгновениями, стоя в лифте, моя руки в раковине, в очереди перед кассой. Глаза оставались открытыми, тело двигалось само, а мозг спал. Дуглас даже сны умудрялся видеть, а потом недоумевал, как же можно запихнуть столько событий всего в несколько секунд.
   Сквозь клубы влажного пара уже ничего нельзя было разобрать. Дышать тоже было тяжело, но Дуглас с наслаждением делал вдох за вдохом. Ему казалось, что он становится чище даже внутри, что из лёгких вместе с паром вымывается вся та дрянь, что накопилась за последнюю неделю. Спать не расхотелось, но не было той накатывающей слабости, от которой тело становилось ватным и кружилась голова. Дуглас протянул руку за мочалкой, оранжевый шар из нейлона, который никогда не удавалось как следует прополоскать. Он уже снял его с крючка и тут же едва не выронил, не от слабости, от отвращения. Из мочалки полезли насекомые, то ли мокрицы, то ли уховёртки, каждая размером в сантиметр. Дуглас швырнул мочалку в раковину, и та на секунду почернела от множества тварей, которые то лезли в сток, то пытались взобраться наверх по гладкому фаянсу. Дуглас перекинул ногу через бортик раковины, нагнулся и включил на полную горячую воду в раковине. Вода разбивалась о мочалку и летели брызги, часть насекомых перебралась на бортик, но большинство сгинуло в стоке. Дуглас наскоро сполоснулся, завернулся в полотенце и намотал на руку туалетной бумаги. Он собрал всех насекомых, которых смог заметить и выбросил вместе с бумагой в унитаз. Смыл, закрыл крышкой и долго мыл руки с мылом, которое никак не хотело пениться.
   Кровать. Постельное бельё неотглаженное, пахнет затхлостью, простыня смята и выбилась из-под матраса. Дуглас встряхнул одеяло и расправил простыню, хотел уже лечь, но тут аж зубы свело от отвращения, нет, уж лучше спать на полу, чем на этом. Глупо, конечно, но старые привычки никак не вытравишь. Он одним движением сдёрнул простыню, сгрёб одеяло и сбросил его на кресло. Достал из комода новую простыню и пододеяльник, сходил в гостиную за пледом. Простыню он не стал даже заправлять, просто набросил на матрас, лёг, накрылся пододеяльником и укутал ноги пледом. К дьяволу подушку, ещё и с наволочкой возиться. Дуглас закрыл глаза и тут же заснул.
  
   И снилось ему золото. Жидкое, текучее, вязкое, с тусклым благородным блеском. Не та узкая полоса, которая когда-то отделяла его указательный палец от ладони, так что иной раз ему казалось, будто это и не его палец вовсе. Не яркое жёлтое золото, обволакивающее крупную жемчужину в серьгах Ясмин. Это золото было бесформенным, движущимся, вибрирующим в такт дыханию. И снова смутный образ, жилка, бьющаяся на шее Ясмин, тонкая золотая цепочка, которая слегка поднимается и опускается в такт биению жилки. Он до сих пор помнил на своих губах вкус её кожи, помнил, как твёрдая цепочка врезалась ему в губу. Но это было всё ещё не то золото.
   Вот золотая маска на лице связанного человека, голова запрокинута, ноги колотят по полу, на руках вздуваются мускулы, пальцы сжимаются и разжимаются. Золото течёт по его лицу на шею и грудь, на плечах золотые брызги. Золото холодное, в этом Дуглас убедился сам, когда ему на руку вылился целый черпак жидкого металла. Вот губы связанного чётко очерчены на золотой маске, а вот над ними уже надувается золотой пузырь, всё больше и больше, края истончаются, но пузырь никак не лопается. И не лопнет, в этом Дуглас тоже имел удовольствие убедиться. Пузырь трясётся мелкой дрожью и медленно начинает опускаться. Скрюченные пальцы связанного расслабляются, расслабляются, и, наконец, обмякают. Ещё несколько секунд.
   - Снимите маску, - требует чей-то знакомый голос.
   Чьи-то пальцы забираются под подбородок связанному, подцепляют золотой край и резко поднимают вверх. От движения пласт золота переставал течь и становился твёрдым. Обманка для мозга, неньютоновская жидкость. Красное лицо и обескровленные губы, глаза закрыты и золотые крупицы затекли между ресницами. Он не дышит.
   - Встряхни его, - говорит тот же голос.
   Кто-то встряхивает связанного за плечи, безрезультатно, даёт пощёчину, другую, снова трясёт, наконец, человек изгибается и делает судорожный вдох. На его губах появляется розовая пена с теми же золотистыми крупицами. Ещё одна пощёчина. Человек начинает кричать. Сначала это просто бессвязный вопль, потом Дуглас начинает разбирать слова:
   - Я ничего не говорил, не говорил, не говорил!
  
   Дуглас резко открыл глаза, посмотрел в темноту, коснулся рукой простыни. Никакого золота. Он снова провалился в сон, на этот раз без сновидений.
  
   3.
   Мятная помада была в маленьком тюбике и выглядела, как зубная паста. На вкус она тоже была как зубная паста, а что хуже всего, рот она жгла тоже как зубная паста. Стоило Михаэлю отвернуться, как Сара облизывала губы, чтобы унять жжение, которое постепенно переходило с губ на кожу вокруг рта. Очень хотелось взять влажную салфетку и начать лихорадочно оттирать эту дрянь, но Сара уже сомневалась, что это поможет. Слишком уж сильно въелась эта... этот... Как там называется? "Восстанавливающий бальзам-скраб", ещё и с "прохладным эффектом". Хорош эффект...
   - Хорошо, - сказал Михаэль. Или не заметил её манипуляций, или сделал вид, что не заметил, - На анализ данных потребуется несколько недель. Справились бы раньше, но сейчас все загружены, сама знаешь.
   Саре не понравилось, как он на неё смотрел. А вдруг он решит, что она его так соблазнить пытается? Блин, неловко как-то. Больше никаких романов с начальством. Сара поёжилась, удивляясь собственному самообладанию. А разве ей не положено сидеть сейчас в кабинете психотерапевта и рассказывать о том, как она травмирована? Боже, какая же хрень лезет в голову. Ладно, ближе к делу.
   - Михаэль, сколько людей погибает в космосе ежегодно?
   - Ноль, - сказал Михаэль и улыбнулся.
   - Я серьёзно.
   - Если серьёзно, то столько же, сколько и в реальном мире. Мы просто размываем грани.
   - Да-да, - нетерпеливо кивнула Сара, - Как только жизненные показатели падают, происходит принудительный выход и всё такое. Инфаркт там, инсульт, короче, я не врач.
   В сопроводительной документации по Космосу было сказано, что остановка сердца в космосе предпочтительнее, чем в реальной жизни. Все параметры отслеживаются и анализируются, скорая вызывается раньше, чем человек почувствует первые симптомы. Некоторые больницы использовали космические капсулы для пациентов, чьё состояние не внушало доверия. Плаваешь себе в геле, глубина около нуля, нагрузки никакой, даже лёгкие работают за тебя. А если что случится, то нанороботы сработают быстрее, чем любой врач.
   - Я говорю про тех, кто использует нелегальные прошивки.
   - А кто ж их считает, - сказал Михаэль.
   Сара удивлённо на него вылупилась. Нет, ну все они конечно циники, но чтобы и босс так рассуждал? Михаэль как будто прочитал её мысли.
   - Это я от вас понахватался, - улыбнулся он. - Не наша область, понимаешь? Мы всё равно за это не платим, в договоре это в пятом параграфе, сразу за модификацией кабины.
   - Знаю, - кивнула Сара, - Поэтому мне и нужна эта статистика.
   - Нет, - сказал Михаэль. Он встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате, - Сара, послушай, ты же умная девочка.
   - Я тупая, - сказала Сара. - Но в этом я разберусь. Или ты меня отстранить хочешь?
   Михаэль поморщился.
   - Сара, мы блин не в кино про агентов ФБР. Герою никто не верит, от дела его отстраняют...
   - Ещё значок сдать надо, - подсказала Сара.
   - И за напарника отомстить. Но я вообще не об этом. Все эти смерти... - он встряхнул головой, - А, к чёрту, давай называть вещи своими именами, все эти неоплаченные смерти, это такая хрень, с которой очень не хочется заморачиваться. Уровни безопасности там сама понимаешь какие. Сначала пробиться до NASA, потом наши палок в колёса навтыкают. Ты только не думай, что с NASA будет легче. В общем, это нам надо будет организовать канал взаимодействия между двумя отделами безопасности, которые не горят желанием как-то сотрудничать. У NASA безопасники вообще сторонняя организация.
   - Ну так и организуй, - энергично кивнула Сара. Михаэль остановился и внимательно на неё посмотрел.
   - Ты издеваешься, да?
   - Нет.
   - Это не в моей компетенции, это на самый верх надо идти. И мне там голову заранее оторвут, для профилактики. Чтобы с идиотскими идеями не приставал. А когда выяснится, что все твои теории далеки от реальности, мне ещё и ноги повыдёргивают.
   - Не выяснится, - сказала Сара. - Я знаю, что делаю. А ты, - она подошла к Михаэлю и положила руку на стол, - А ты знаешь меня. Так что давай вот без этого. Согласуй всё что надо и пусть дадут мне доступы.
   Михаэль тяжело вздохнул, на вкус Сары, довольно наигранно. Она улыбнулась.
   - Спасибо.
   - Я же ещё ничего... - начал Михаэль и махнул рукой, - Ладно. С этим разобрались. Теперь с этой вашей историей с этим... как его...
   - Кулридж.
   - Ага. Я правильно понимаю, что тебе и информация по кадрам NASA нужна?
   - Ну да.
   Михаэль тяжело плюхнулся в кресло для посетителей. Оно было очень мягким и глубоким, так что он недовольно заёрзал, стараясь усесться поудобнее.
   - Ещё один геморрой. Ладно, это я организую. Но вообще конечно безопасники NASA знатно обосрались. Полгода у них работал какой-то чёрт под вымышленным именем, с вымышленной легендой, никто его никогда не видел. Зарплату ему платили, страховку. И никто ни разу не обратил на это внимания!
   - По страховке это всё-таки к нашим, - сказала Сара. Михаэль бросил на неё недобрый взгляд.
   - Лучше меня не зли. Я как представлю, что мне придётся руководству докладывать, меня в дрожь бросает. Ладно, - он кивнул, - Иди давай, работай, мне ещё звонить надо.
   Сара встала и накинула на плечо рюкзак, который везде таскала с собой, даже если надо было пройти в соседний кабинет.
   - Я на обед сейчас, а потом домой, так что пиши, когда тебе дадут отмашку.
   Михаэль, погружённый в какую-то переписку. только неопределённо мотнул головой. Сара вспомнила, что забыла ещё кое-что спросить.
   - Мне ещё надо доступ к полицейским отчётам, - сказала она. Михаэль оторвался от планшета и посмотрел на неё почти с ненавистью. - Из японской полиции, - пискнула она и вылетела за дверь. В спину ей неслись ругательства.
  
   4.
   Кристине казалось, что она прошла уже километров пять, а фитнес-приложение сообщало, что только полтора. В последнее время она сильно уставала. Она редко общалась со своей матерью, потому что все разговоры сводились к рассказам об очередных болячках, которые та у себя обнаружила. Кристина обзывала мать ипохондриком, та смертельно обижалась, а теперь вот поглядите, Кристина и сама становится такой же. Она чувствовала, что сердце иногда бьётся слишком быстро, так быстро, что биение ощущается уже где-то в горле, а в ушах начинает шуметь кровь. И это уже фитнес-браслет подтверждал вибрацией, пульс сто пятьдесят, сделайте передышку. Несколько раз она просыпалась ночью от этой вибрации, с сердцем, колотящимся в груди, и старалась лежать совсем неподвижно, чтобы сердце успокоилось. Маленький светящийся экранчик браслета часто мигал, 155, 152, 141, 138. Цифры были зловеще красные, после 120 становились оранжевыми, а когда частота пульса определялась только двумя цифрами, они были зелёными. Сердце успокаивалось, и Кристина закрывала глаза, прислушивалась к своему дыханию, пыталась уснуть.
   Она медленно шла по пустынной улице, то и дело делая глоток воды из бутылки. Вода была с ароматом лимона, редкостная гадость. В автомате она продавалась как "чистая вода". Когда Кристина получила бутылку с ярко-жёлтым лимоном, она в бешенстве позвонила по горячей линии обслуживания автоматов, не чтобы вернуть деньги, просто чтобы поругаться. Ей пообещали разобраться "с этим неприятным инцидентом". Чёрта-с-два! Может быть поэтому она и чувствовала себя такой усталой. Нелепая мысль, раньше такие ссоры только её раззадоривали. Бывший парень называл Кристину боевой сукой, иронично, когда они ещё были в отношениях и с ненавистью, когда они разошлись.
   - Тебе просто нравится со всеми сраться, - раздался его голос в её голове.
   - Неправда, - пробормотала Кристина вслух.
   Она вдруг почувствовала, как же здесь холодно. Почувствовала как-то странно, не озябшей кожей, не покрасневшими пальцами в тонких перчатках. Всё это пришло на мгновение позже, а пока Кристина увидела облачко пара от своего дыхания. Только одно дымное облачко, висевшее в воздухе какую-то долю секунды, и тут же в голову пришла мысль, вот же, вот же что означает "холодное дыхание октября". Потом и тело как будто очнулось и поняло, что действительно поздняя осень, а она одета совсем легко, как будто ещё не оправилась от затянувшегося бабьего лета.
   Конец октября, подумать только. По ночам воет ветер, а ранним утром лужи покрывает тонкая корочка льда. Скоро выпадет первый снег, скоро балконы начнут украшать светящимися гирляндами. Скоро... Кристина пошла ещё медленнее и вдруг с какой-то отчётливой грустью поняла, что стареет, потому что время начало бежать для неё быстрее. Она всё ещё не могла опомниться от летней жары, вроде бы только вчера вынимала батарейки из пульта для кондиционера, чтобы они не протекли за зиму. Вроде бы ещё вчера на деревьях зелень мешалась с первым робким золотом, а на клумбах ещё проклёвывались последние цветы. Кристина помнила, что рождественская всячина появилась в магазинах ещё первого сентября, точно помнила, потому что это её возмутило, только-только отгорело лето. А что, если с временем всё в порядке, это просто она постарела, вот и кажется, что время бежит впереди неё. Кристина снова вспомнила бывшего, который говорил, что, если она постоянно будет со всеми скандалить, очень быстро превратится во вздорную старуху. Тогда это послужило причиной ещё одного скандала, а сейчас Кристина думала, может быть он всё-таки прав?
   Осень в этом году была какой-то нелепой, стремительной. Ни тебе медленных листопадов, ни смены зелёной кроны на золотую, а золотой на бронзовую. Листва на деревьях опадала за одну ночь, к утру за окном торчали только голые чёрные палки. Зелёный ковёр травы почернел за один день. Раньше Кристина любила гулять вдоль пшеничных и кукурузных полей, смотреть, как медленно ползут ярко-жёлтые комбайны, то заливая поля золотом скошенных колосьев, то взрыхляя чёрную землю. Этой осенью она только раз прошлась к своим полям и увидела, что комбайны давно уехали, поля перепаханы и над ними только мрачно кружат птицы. Тогда Кристина впервые почувствовала укол страха, очень странный, как будто кто-то пронёс большой кусок сухого льда совсем рядом с её лицом. Страх всегда холодный.
   Кристина вошла в подъезд и поднялась на свой второй этаж. Она долго не могла повернуть ключ в замочной скважине, пальцы совсем замёрзли и не слушались. Хотелось сразу завалиться на кровать, но это значило подниматься ещё по одной лестнице, а она совсем вымоталась. Кристина сняла ботинки, скинула куртку, хотела размотать шарф, но не смогла развязать хитрый узел, который сама же и завязала. А, к чёрту. Она плюхнулась в кресло и уронила голову на высокий подлокотник. Глаза закрылись сами собой.
   Кристина жила в двухуровневой квартире. Вернее, квартира называлась таковой, только когда надо было похвастаться. Двухэтажные апартаменты, как назвал её риелтор, прежде чем впарить Кристине пятилетний договор аренды. В действительности эта была квартира с четырёхметровыми потолками. Большая кухня, объединённая с гостиной в одно пространство. Вытяжка работала плохо, поэтому, когда на плите что-то готовилось, запахи разносило по всему дому. Прямо над кухонным закутком и правда был второй уровень, небольшая ниша, где впритык размещались кровать и рабочий стол. Когда Кристина сюда переехала, там был только большой двуспальный матрас. Перил не было, поэтому сексом они с бывшим занимались с большой осторожностью. Потом они расстались, Кристина выбросила матрас и купила в Икее самую дешёвую деревянную кровать. Стол она притащила с работы, когда там меняли мебель и продавали желающим старую. Закуток с кроватью получился довольно уютным. Кристина повесила на стену картины, закат и рассвет. Ей нравилось просыпаться до рассвета и смотреть на чёрно-белые изображения. Потом солнце медленно вставало и с каждым лучом в картинах прибавлялось цветов. Когда-то Кристине нравилась её квартира.
   Теперь она её ненавидела.
  
   5.
   Узнай свой голос. Было у них такое упражнение. Запомни голос своего партнёра и постарайся услышать его сквозь шум других голосов, сквозь музыку, сквозь гул автомобильных гудков. Поначалу всё так грохотало и голосило, что нельзя было разобрать вообще ничего, звуки сливались в непереносимую, давящую на уши какофонию. Раз за разом они учились вычленять отдельные звуки, вот клавишная музыка, вот песня популярной певички, вот грохот проезжающего товарняка, а вот и человеческие голоса. Поначалу из голосов слышны были только крики, чем выше, тем лучше. А потом в какой-то момент ухо начинало различать едва слышный шепот. Это происходило всегда неожиданно, как будто открывался какой-то иной канал чувств, обострённый и обнажённый, нечто среднее между слухом и осязанием. Шёпот.
   - Пожалуйста...
   Еле слышный шёпот, говорящий с трудом шевелит языком, не шёпот даже, а какой-то полустон, исходящий из горла.
   - Пожалуйста...
   Глухой голос, потому что доносился он из-под промасленной тряпки. Потом чья-то рука сдёрнула тряпку с его лица и голос зазвучал громче, но был всё ещё каким-то горловым, не голос, полухрип.
   Следующее "пожалуйста" потонуло в шуме льющейся воды. Дуглас открыл глаза и лежал, глядя в темноту. Он всё ещё слышал, как льётся вода и только спустя несколько секунд понял, что это не отголосок сна, а вода, льющаяся в раковину. Он встал, прошёл на кухню и закрутил кран. Струйка была тонкой и текла еле слышно, но в ночной тишине звук был почти оглушающим.
   Дуглас полагал, что слышать чужие голоса - это ненормально, в голове должен быть только один голос, свой собственный. Когда он слышал голос матери или голос Ясмин, старался воспринимать это так, как будто сам говорит их голосами. А внутренний голос всё начитывал и начитывал бесконечный монолог, в который вплетались зрительные образы, звуки, воспоминания о запахах. Очень редко удавалось вспомнить ощущение, но когда это удавалось, это было всё равно, что пережить это ещё раз. Иногда перед сном Дуглас перебирал в памяти не увиденное, а прочувственное за день, прикосновения руки к чуть шершавым перилам в торговом центре, пальцы, касающиеся щеки за утренним бритьём. Получалось плохо, воспоминания как будто уплывали, становились совсем нечёткими и едва уловимыми. Дуглас засыпал.
   Сейчас он стоял возле кухонного стола и напряжённо думал, действительно ли он услышал чей-то голос или это было ускользающее воспоминание об увиденном сне. Как будто кто-то звал, но не его, вообще не кого-то конкретного, просто звал, хотел, чтобы услышали. Напряжённый, звонкий голос. Дуглас слышал его только какую-то долю секунды, не разобрал даже, женский это голос и мужской, но ощутил звенящую в этом голосе безнадёжность. Как будто зовущий и не надеялся на то, что его услышат.
   Голоса. Много голосов. Дуглас с удивлением понял, что окончательно проснулся, только когда дотронулся рукой до мраморной столешницы. Он встал с постели, дошёл до кухни, услышал шум воды, закрутил кран, и всё это в каком-то полусне. Как будто он и вправду стал лунатиком.
   - Лунары, не лунатики, - сказал в его голове голос, притворяющийся голосом Леонарда. - Кто идёт по течению Флегетона до Ахерона, тот знает дорогу.
   Леонарда на самом деле звали Леонардо. Он был итальянцем, гордился этим, хотя родился в маленьком городке около Бремена и не знал итальянского языка. Речь его была своеобразной, все фразы он всегда заканчивал на верхней ноте, так что каждая казалась вопросительной. Он был только на три года младше Дугласа, но казался ещё моложе из-за по-девичьи нежной и мягкой кожи лица. У Леонарда была привычка во время разговора буравить щёку большим пальцем левой руки, так что на его щеке почти всегда пламенело алое пятно. Он был помешен на чёртовой мифологии.
   - Пандия и Ра, - говорил он, отнимая тряпку от лица связанного человека. - В союзе с Хепри и Авророй создают день. Создают космос.
   Леонард понятия не имел о глубоком космосе. Для него что космос, что видеоигры, всё было одним и тем же. Он презирал любое бессмысленное времяпровождение.
   - Кто убивает время, тот забирает память.
   Ещё одно из его изречений. Дуглас сел верхом на стул и положил левую руку на стол ладонью вниз. Холодный камень приятно холодил кожу. Ощущение напомнило Дугласу то приятное предвкушение, когда очень хочешь пить, держишь в руках запотевший стакан с ледяным лимонадом и подносишь его ко рту. Лимонад, конечно, был домашним, как практически всё в их доме. Ясмин презирала любую готовую еду, будь это суп из банки, замороженный торт, блинчики или даже хлеб. Всё готовила сама, и всё получалось у неё превосходно. Дуглас вспомнил вкус малинового лимонада и домашнего хлеба. Вспомнил, что от рук и шеи Ясмин всегда пахло корицей.
   Сидя за столом, Дуглас попытался вспомнить голос своей покойной жены, хотя бы интонации, но вместо этого в памяти всплывали только фразы Леонарда, такие же нелепые и вычурные, как и он сам.
   - Трепло, - говорил про него Басти. Он был новенький и ещё не знал, почему они прощали Леонарду и его напыщенный вид, и бесконечные напутствия.
   - Он никогда не говорит зря, - попытался объяснить Стефан, которого все звали Серафим.
   Басти не понял, тогда не понял. Рано или поздно они понимали всё. Они часто шутили, что Леонард, похоже, живёт в каком-то другом измерении, где время течёт совсем по-другому. Он бывало говорил какую-то вроде бы откровенную чушь, а на следующий день они обнаруживали, что каждое слово имело смысл, просто вчера они его не знали, а Леонард знал. Леонард говорил: "В дождь все цветы как из сада Гесперид", они кивали, делая вид, что поняли, а на следующий день должны были до вечера просидеть на яблочном складе, ожидая, когда придёт человек по имени Нестор Кето. И, конечно, шёл дождь. Осень в тот год выдалась дождливая, так что сад Ясмин, которая была красива, как вечерняя звезда, но не была дочерью Геспера, превратился в настоящее болото. Дуглас помнил, как единственная алая роза пламенела на изгороди почти до середины ноября.
   Вместо лимонада Дуглас налил себе стакан яблочного сока, отпил, поморщился и разбавил водой. Очень хотелось спать, но Дугласу казалось, что стоит ему закрыть глаза, как он окажется в каком-то другом месте, где у него заберут и память, и время, также, как забрали воспоминания о голосе Ясмин.
  
   6.
   Денис вошёл в кабинет и осторожно прикрыл за собой дверь. Сара вопросительно на него смотрела.
   - За тобой гонятся, что ли?
   - Да нет, мне просто пропуск было лень оформлять. Показал свою карточку NASA, сказал, что у меня тут встреча назначена.
   Сара закатила глаза. Главный офис Терезиса, не просто какое-то региональное представительство, а штаб, мать её, квартира. Многоуровневая система доступов, это и автономный СКУД с пропусками, и сканеры отпечатков пальцев для доступа на некоторые этажи. В подвале располагался их ЦОД, где был ещё скан сетчатки и костюмы со специальными метками, чтобы при нахождении больше запрошенного времени все камеры нацеливались на тебя. И вот, пожалуйста, её бывший коллега спокойно приходит к ней на работу безо всяких квестов с утверждением допуска.
   Денис поймал её осуждающий взгляд и сказал:
   - Да я в тот раз задолбался, полтора часа дурака валять, документы сканировать, пальцы откатывать... Вещи ещё в прошлый раз все перетрясли.
   - Ладно, если спросят, вали всё на меня, - сказала Сара. - Сам-то как?
   Этот вопрос Сара задавала при каждой их встрече, коих за последние полгода было никак ни меньше десяти. Они с Денисом никогда не были близкими друзьями, ни у кого и мысли не появлялось закрутить друг с дружкой роман, просто они оказались двумя людьми, которые столкнулись с одной и той же страшной ситуацией, переварить которую в одиночку никак не получалось. К психологам и Сара и Денис испытывали стойкое отвращение.
   - Мне тут психотерапию снова предлагали, - сказал Денис. - Причём оцени, не просто по страховке, это типа в какой-то частной практике, куда только топы всякие обращаются.
   - Лучше бы они сразу в дурдом обращались, - сказала Сара. В руке она вертела карандаш и периодически постукивала себе по зубам красной стирательной резинкой на его кончике. - Меня с этим тоже доставали, я рассказывала уже. Ну нахрен, лучше бы денег дали. Ты знаешь, какая у психотерапевта почасовая ставка? Я понять не могу, почему проблема у меня, а платить будут ему.
   - Я за такие деньги каждый день на трупы смотреть готов.
   Денис поставил рюкзак на колени и принялся доставать из него какие-то пакеты и свёртки. Запахло выпечкой. Сара встала и прошла к кулеру.
   - Если хочешь кофе, сам разбирайся с кофе-машиной, она на меня по-японски ругается.
   - А язык поменять, не? Ладно, давай свой чай.
   Над чашками поднимался пар. Сара достала бумажные тарелки и подошла к столу, где Денис выкладывал бесконечное количество слоёных пирожков. Внизу на углу была пекарня, которая открывалась в восемь, так что к девяти у них уже ничего не оставалось. Следующую партию пирожков они пекли к одиннадцати, но Сара и правда была ленивой, так что просила захватить "что-нибудь" то коллег, то вот Дениса. Денис был во многом похож на неё, потому что тоже не понимал нечётких инструкций. "Что-нибудь" он ещё в первый раз расценил как "возьми всего по чуть-чуть", так что Сара ещё пару дней питалась одними пирожками. Денег он с неё не взял, хотя она настаивала.
   Они взяли по пирожку, Сара в очередной раз пыталась отгадать по форме, какая будет начинка. Думала, что ветчина, но пирожок оказался сладким. Денис по-видимому играл в ту же игру, потому что сказал с набитым ртом:
   - Прямо как в космосе.
   Объяснять было не надо, и так понятно, о чём речь. Самый распространённый баг был с едой, особенно фастфудом и напитками. При каждом обновлении кто-то обязательно забывал проверить палитру вкусов, так что-то сахар становился несладким, то во всех хот-догах и гамбургерах вместо мяса оказывался хлеб. Конечно, заметить это могли только те, кто пользовался полноценными кабинами, настроенными на все пять органов чувств, но кабины с каждым годом дешевели и таких становилось всё больше и больше. Последний раз пользовательский баг-репорт подавала целая свадьба, не просто кто-то один, а двести пятьдесят пользователей. Это ж надо додуматься, праздновать свою чёртову свадьбу в виртуальности. Шутка про то, где же молодожёны проведут свою первую брачную ночь, задолбала ещё в первый день.
   У Дениса было мрачное чувство юмора, которое становилось ещё более мрачным по мере того, как он начинал копаться в жутких воспоминаниях. Пережитое было поводом для их постоянных споров. Денис утверждал, что ничего не сравнится с тем, чтобы увидеть изуродованный труп в кабине. Сара говорила, что труп - это ерунда, медики вот каждый день такое видят в морге и ничего. Ведь Денису на самом деле ничего не угрожало.
   - Этого я тогда не знал. А тебя кто тянул на кастомную глубину? Ты ведь не первый раз там плавала.
   На это Саре было нечего возразить. Про секс на глубине она написала не один десяток отчётов и старалась не думать о том, как эти отчёты будут анализировать, чтобы понять, кто же чёрт возьми такой Стивен Кулридж.
   - Знаешь, я с этими женщинами уже как-то сроднилась, что ли, - сказала Сара. - В смысле поначалу воспринимала их почти как NPC, ну персонаж и персонаж, такие-то характеристики. Но чем больше смотришь досье, разбираешься в предпочтениях, в запрограммированном и спонтанном образе действий, понимаешь, что человек - это чертовски сложная штука. Поэтому и персонажи у NASA до сих пор такие, ну... Неживые.
   - Хорошо тебя наши сейчас не слышат, - усмехнулся Денис. И тут же кивнул: - А вообще да, в этом и заключается проблема. Мы, по-моему, никогда не создадим по-настоящему живое сознание.
   - Может это наоборот хорошо, - сказала Сара. - Знаешь, там была одна девушка, Миа Ирвин. Я последние два месяца буквально живу её жизнью. Там терабайты видео, переписка бесконечная, мне, конечно, вычленили самое важное, но это самое важное с точки зрения системы, хрен знает, какие там алгоритмы, может что и пропустили. Вот я и просматриваю её жизнь за месяцы и недели до самоубийства.
   - Или до убийства.
   - Ну или так. Я уже ни в чём не уверена. Так вот, эта Миа, ей диагностировали эндогенную депрессию. Ну, это когда нет какой-то внешней причины, а просто голова в какой-то момент начинает работать не так. Биохимия там, я в этом не разбираюсь. Короче, какие-то вещества вырабатываются не так как надо. То есть никто у неё не помер, с личной жизнью тоже всё в порядке, травм никаких, да и сама из богатеньких, короче говоря, живи и радуйся. И тут башка говорит "алё, дальше без меня". Это тоже вроде симуляции, только без космоса, мозг как бы симулирует, что всё вокруг очень плохо.
   - Это вроде таблетками лечится, не?
   - Так она и лечилась. Это отдельная история. Но я вообще не к тому. Я хочу сказать, что это со стороны кажется, что никакой у неё причины не было. Только ведь мы под причиной понимаем что-то крупное. А я вот думаю, а что, если у неё не случилось ничего такого, ну, грандиозного, просто какие-то небольшие беды собрались вместе в огромный комок. То есть взяли не качеством, а количеством. Вот и пытаюсь найти что-то.
   - Это тебе так годами тут торчать, - сказал Денис. - Сколько ей было лет, тридцать восемь? А она может лет двадцать с этой херней... ну ты и посчитай.
   - Нет, - Сара покачала головой, - Ты не понимаешь. В этом как бы и зацепка. Всё у неё было хорошо и ни по каким врачам она не ходила. А потом вдруг бац и плохо. Поведение изменилось, не мгновенно конечно, где-то в течение года, но там чётко прослеживается граница. Вот я и хочу копнуть, что у неё там за хрень произошла, что крыша начала протекать.
   - А выяснили, где она прошивку взяла? - спросил Денис.
   - Хорнет, - коротко сказала Сара. Она взяла очередной пирожок. Ох, пожалуйста, пусть будет с вишней. Откусила. Чёрт, шпинат и сыр.
  
   7.
   Вверх по лестнице на спальный этаж с ворохом чистого постельного белья, одно движение и одеяло отброшено в сторону. Кристина сгребла пододеяльник, сдёрнула смятую простыню с матраса, расправила наматрасник. Застелила постель свежим бельём, взбила подушку, отдавая дань своим бабушкам, во времена которых подушки наполняли птичьим пером, а не цельным куском вспененного полиуретана. Вжух, наволочка планирует вниз, падает на длинный кухонный стол. Сбросить простыню и пододеяльник Кристина не рискнула, побоялась, что собьёт снайперским броском громоздящуюся возле раковины грязную посуду. Она обмотала бельё вокруг левой руки, закинула часть пододеяльника через плечо на спину и стала спускаться вниз. Ей нравился запах свежего белья, которое сохло на балконе, нравилось, что в квартире до сих пор пахло свежими тостами. Кроме того, она выспалась.
   Когда Кристина в очередной раз забиралась наверх, на этот раз чтобы поставить рядом с кроватью новый блок бумажных салфеток, она вдруг подумала о попкорне. Образ так и вился перед глазами, а точнее сказать перед носом, потому что Кристина буквально чувствовала запах сладкого попкорна. Не той пластиковой дряни, которую надо готовить в микроволновке, а настоящей воздушной кукурузы, крупной, политой карамелью и посыпанной разноцветными сахарными искорками. Кристина поднималась наверх будто в облаке попкорна, думала уже, а не сходить ли в кино, но мысли уходили куда-то в сторону, цепляли попкорн, только не в кино, а... где же она ела тогда, очень давно, нет, не кино, не торговый центр... Может быть, зоопарк?
   Кристина загрузила постельное бельё в машинку, вылила в отделение для порошка последние пол колпачка жидкости для стирки, запустила цикл. Она открыла приложение магазина, чтобы заказать ещё жидкость и кондиционер и там наверху был яркий и красочный баннер с рекламой печенья в виде зверушек из зоопарка. Зоопарк. Кристина вспомнила, как огромный чёрный ягуар метался по вольеру, вдоль стеклянной стены, по стволу дерева до крыши, забранной толстой проволокой, прыжок к выступу над бассейном и вниз по песчаному склону, снова вдоль стены, снова по дереву к крыше. Ягуар ходил своими кругами только по часовой стрелке, иногда на несколько минут останавливался на уступе или возле стены, но всегда возвращался к прежнему маршруту. Совсем как она. Вверх и вниз, вверх и вниз. Кристина резко села на ступеньки. От хорошего настроения не осталось и следа.
   Противозачаточные таблетки должны вроде бы контролировать настроение. По крайней мере, когда ты их пьёшь, точно знаешь, когда вжарит ПМС. В последнее время Кристине казалось, что на таблетках у неё какой-то постоянный ПМС. Всё как положено, со слезами и беспочвенными обвинениями окружающих в том... да просто в том, что они окружают. Ещё добивала мысль, что таблетки-то она пьёт, а секс последний раз был несколько месяцев назад, тогда на кой чёрт вообще это надо. С другой стороны, секса тоже не хотелось, хотелось только тепла, какого-то сочувствия, объятий, а потом снова ничего, только сидеть на своём "втором этаже" и чтобы никто не трогал.
   - Оставьте меня в покое, - пробормотала Кристина, хотя вокруг никого не было. Мысль о том, что вокруг действительно никого и она одна, показалась непереносима. Кристина заплакала и принялась повторять: - Оставьте меня в покое! Оставьте меня в покое!
   Завтра выходить на работу, первый день после отпуска. Обычно коллеги писали ей в личку, спрашивали, как настроение, завидовали и ругались на фотки. "Прекрати присылать свои дурацкие пляжи, мы тут работаем" или "ты вот по ресторанам жрёшь, а в кафешке опять на ланч котлеты из резиновых тапочек". Они обменивались весёлыми картинками, а иногда были и какие-то вполне рабочие вопросы. А в этот раз ей так никто и не написал, ни разу за две недели. Один раз Кристина чуть было сама не написала Лоре, своей соседке по кабинету, но вдруг озлобилась и решила, что к чёрту эту Лору, если хочет её игнорировать, пусть игнорирует. Она вспомнила, как наорала на Лору, когда та вытащила из коробки последний пакетик чая. Это она за тот случай обижается? Но ведь это было чёрт знает когда, это было... Кристина не могла вспомнить. Как-то всё смешалось в последнее время, вроде совсем недавно было Рождество, они ещё праздновали день рождения Кристофа, нет, у него день рождения в марте, как странно. Время как будто сошло с ума.
   Действительно все оставили её в покое. Дольше всех продержался Фабиан, с ним она встречалась около четырёх лет. Поначалу страсть, потом дружба с короткими перерывами на страсть, потом перерывы становились всё короче и короче. Кристина заметила, что с Фабианом что-то не так, он был каким-то отстранённым, чужим. Долго не отвечал на её сообщения, хотя был онлайн, сообщения просто оставались непрочитанными. Поначалу это казалось смешным, Кристина говорила себе, что ведёт себя как влюблённая школьница. Но влюблённость ушла ещё в первый год, если, конечно, она вообще когда-то была, они с Фабианом были просто в одной хорошо спаянной цепи, подходили друг к другу и прекрасно друг с другом ладили. Потом что-то пошло не так, вот только Кристина никак не могла понять, что именно. Дело было не только в сообщениях, но в то же время и не в чём-то глобальном, что могло бы стать настоящей причиной для расставания. Не будешь же расставаться от того, что твой парень стал забывать купить тебе йогурт, хотя ты писала для него список, или перестал использовать тот интимный язык, которым они пользовались все эти четыре года? У Фабиана была отвратительная память на даты, но он никогда не пропускал ни одной значимой для Кристины годовщины, потому что всегда всё отмечал в календаре. А в этот раз он не поздравил её с тридцатым декабря, очень важной датой для Кристины, в этот день она много лет назад приняла решение уйти из дома и как будто родилась заново. Это был её второй день рождения в году, Фабиан знал, что она будет ждать от него поздравлений. Но он её так и не поздравил, впервые за почти четыре года.
   В феврале они расстались. Как-то накопилось взаимных упрёков, причём гораздо больше с его стороны. Фабиан говорил, что это она отстранилась, это она всё забывает, Кристина не могла поверить, но он вроде бы намекнул, что у неё появился любовник. Потом Кристина долго плакала. Хотела напиться, но ничего не вышло, она заснула после первого же бокала вина. Было очень одиноко. Даже во сне было очень, очень одиноко.
   У одиночества, если оно настоящее, а не наигранное, есть одно преимущество. Когда пустота в груди становится невыносимой, можно взглянуть на себя со стороны. Кристина взглянула и то, что она увидела, её не понравилось. Женщина за тридцать, тусклые волосы, тусклое лицо, тусклая кожа. У неё были красивые полные губы, но сейчас кончики их были опущены и выражение лица тоже было каким-то тусклым. Она вспомнила, каким несчастным выглядел Фабиан во время их последней встречи и заплакала.
  
   8.
   - Это мандарины, - сказал голос. - Точнее, клементины, но не будем занудничать.
   Голос был ненастоящий, Дуглас сам говорил этим голосом. Но воспоминание было очень ярким, таким ярким, что он чувствовал запах мандаринов. Рот наполнился слюной.
   - Это... - сказал голос и замолчал.
   Дуглас тоже замолчал, прислушиваясь к воспоминаниям. Что-то здесь было не так, воспоминания были рваными, без начала и конца, как отдельные фотографии. Он попытался найти разницу между реальным воспоминанием и сном, между сном и прочитанным или увиденным. Не смог. Всё пережитое, было ли это пережито им лично или просто где-то прочитано, сплелось в такой тесный узел, что нельзя было найти ни начала, ни конца. На ум вдруг пришёл кот Ясмин, которому пришлось разрезать желудок, чтобы достать оттуда огромный комок шерсти, по словам ветеринара, твёрдый как камень.
   - Адреналин, - сказал голос. Дуглас вспомнил, что это не было командой, только описанием того, что сейчас происходило в организме человека, привязанного к кровати кожаными ремнями. Он не помнил, что именно говорил голос, только одно - это слово "адреналин", потому что голос несколько раз его повторил. "Адреналин" и "мандарины", которые на самом деле были клементинами. Клементина это вроде бы женское имя, как и Мерседес, имя потеряло человека и превратилось в вещь. Адреналин. Женщины. Адреналин.
   - Преднизолон, - сказал голос, и это уже было командой. В чьих руках был шприц с преднизолоном? Дуглас не помнил. Он помнил иглу, мягко вошедшую в кожу, помнил, как поршень быстро ушёл вниз, так быстро, что он испугался, вдруг всё закончится прямо сейчас.
   - Я не знаю, - сказал человек. Голос и Дуглас вроде бы знали, что он врёт.
   Человек задыхался, и Дуглас знал, как именно он задыхается. Лёгкие работали как им и положено, грудная клетка поднималась, а вот в горле начинало чертовски першить, как будто его сдавливали. Гул в ушах, стук в висках, резко забитый нос, глаза начинают слезиться, кожа лица горит огнём. А горло всё сужается и сужается, лёгкие всё ещё работают, вдох, просто вдохнуть, ты знаешь, как это делается, грудная клетка поднимается и опускается, нос забит, рот открывается так широко, как будто ты собираешься заорать, но орать уже не можешь, потому что воздуха не хватает, не хватает, не хватает и... Блок, горло схвачено. Судорога. Руки сами начинают бить по одеялу, царапать горло. Нос прочищается, только это уже бесполезно, потому что воздух просто не проходит. Кожа горит, горло горит, перед вылезающими из орбит глазами расплываются красными круги. Темнеет. Холодный пот. Темнеет. Темно...
   - Адреналин, - говорит голос и на этот раз это всё-таки команда. Связанный человек начинает дышать.
   Дуглас сделал глубокий, судорожный вдох и открыл глаза. На секунду он был уверен, что находится у себя в постели, но нет, он стоял на кассе супермаркета. Он быстро огляделся. Никто на него не пялился, никто не отводил глаза, значит он всё-таки ничего не говорил вслух. Не корчил из себя психа, как бы сказал его отец. Отец? Дуглас встряхнул головой. Он не помнил своего отца, был уверен, что не помнит, и тут вдруг это воспоминание. Не фраза отца, этого он по-прежнему не помнил, а только знакомая мысль о том, что он мог бы сказать. Как же странно.
   - Оплата по карте? - спросил кассир. Дуглас кивнул.
   Продукты на ленте казались чужими. Дуглас не помнил, чтобы он выбирал эти макароны, этот соус для макарон, куриные окорочка, шампунь. Он расплатился, взял бумажный пакет, собрал покупки и медленно пошёл к выходу, придерживая дно у пакета. На какое-то мгновение ему показалось, что кто-то смотрит на него сверху. Ощущение было очень неуютным, но в следующую секунду он понял, что смотрит в выпуклое круглое зеркало над выходом, сам смотрит на собственное отражение. Дуглас перехватил пакет поудобнее и вышел на улицу. Там его догнало ещё одно воспоминание из прошлого.
   Когда Дугласу было четырнадцать, его тётя и двоюродные сёстры погибли в автомобильной аварии. Тётя была аккуратным водителем, машина была надёжной и регулярно проходила техосмотр. В них врезался водитель грузовика, без наркотиков и алкоголя в крови, он просто уснул после двадцати часов вождения. Машина упала с моста в реку. Все пассажиры были пристёгнуты, подушки безопасности сработали. У всех троих не было повреждений, даже царапин. Им просто не хватило воздуха. С тех пор Дуглас просто не мог заставить себя сесть за руль автомобиля. Грузовик, бульдозер, трактор, даже танк, он водил что угодно. Главное, чтобы это не было автомобилем.
   Он шёл домой, придерживая пакет рукой и подбородком. Думал о том, что с миром творится что-то странное. Дуглас бы понял, если бы он жаловался на память и всё забывал, но дело было как раз в другом, он всё вспоминал. Каждый шаг вперёд был толчком к воспоминанию. Шаг и вспоминаешь, какая нежная кожа на руках у матери, шаг и вспоминаешь, как выпил свой первый виски. Дуглас никак не мог вспомнить лицо Ясмин, но её улыбка, неуловимая, как у Чеширского кота или Джоконды, плыла перед его внутренним взглядом.
   Голос сказал "адреналин". Голос сказал "преднизолон". Голос снова сказал "адреналин". А потом, когда их пленник сказал всё, что знал и всё, чего не знал и не мог знать, голос сказать "забери у него память". Дуглас вдруг вспомнил, что голос звали Дэвид.
   - Мы все бродим в темноте, - говорил Дэвид. - Так-то, ребятки. Тычемся, как слепые щенки.
   Леонард иногда пытался с ним спорить. Делал он это в своей привычной манере, когда нельзя было понять, действительно ли он спорит или просто поддерживает разговор. Дэвида это вроде бы забавляло, как забавляет дерущийся котёнок. Когда Дэвид сказал, что отрицание всегда имеет приоритет над согласием, Леонард сказал, что Ниау и Ниаут это лишь первоначало, а не истина. Но на этот раз Дэвид с ним не забавлялся. Он сломал Леонарду челюсть, а когда Леонард отходил с повязкой и челюсть срослась, сломал её ещё раз.
   - Попробуй отрицать это, - сказал Дэвид. Дуглас думал, что он добавит что-то ещё, но Дэвид никогда не ругался. Он и третий раз сломал Леонарду челюсть. Просто чтобы тот никогда не забывал про чёртово отрицание.
   - Отрицание рано или поздно вас спасёт. Спасёт каждого из вас. Отрицайте, что бы вам ни говорили. Отрицайте, чего бы вам это не стоило. Даже, - Дэвид кивнул подбородком в сторону Леонарда, - Даже если это будет стоить вам сломанной челюсти. Отрицайте очевидное, отрицайте отца с матерью. Ни с чем никогда не соглашайтесь. - Он вдруг посмотрел на Дугласа: - Как тебя зовут? - Дуглас сказал, что его зовут Дуглас. Дэвид кивнул: - Тебя зовут Дуглас?
   - Да.
   - Я ведь говорил, никогда ни с чем не соглашайтесь! - сказал Дэвид и ударил его в лицо. Дуглас вспомнил, как болит сломанный нос. Память о далёкой боли снова выстроила мостик к той, старой автокатастрофе, когда его родным не хватило воздуха. И всё-таки он когда-то водил машину. Им не хватило воздуха, а ему не хватило времени. Для чего? У Дугласа разболелась голова.
  
   9.
   Сара уже второй час рассматривала панорамные снимки коридоров NASA, стараясь ничего не упустить. Было бы проще просто войти в космос и пробежаться по этим коридорам, ведь никакие изогнутые мониторы не заменят человеческого зрения, но после того, как Стивен Кулридж или кто он там пустил пулю себе в рот, Сара не могла заставить себя и близко подойти к чёртовой кабине. Она помнила, что врубила аварийный выход, получила кучу предупреждений о том, что это небезопасно и для человека, и для оборудования, а выход всё равно не сработал, оказался заблокирован в этой чёртовой прошивке. Умники, которые по их же словам "используют космос по максимуму" вообще отрезают всё, что посчитают лишним. Нельзя выйти с арены, нельзя выйти во время боя, наверное, это и правда логично, если речь идёт о заоблачных ставках в Хорнете. Боже, недоставало только того, чтобы начать оправдывать этих долбоёбов.
   - Я не оправдываю, - внутренний голос Сары звенел от возмущения, она буквально чувствовала этот звон между ушами. - Я пытаюсь разобраться во всей этой херне.
   Она выяснила, что панорамы с этажа, где размещался QA, или не обновляли по меньшей мере полгода, или в отделе работают всё те же раздолбаи, которые до сих пор не удосужились поменять табличку на двери. Стивен Кулридж, начальник отдела QA. Отлично. Сара помнила, что при ней Стивен ни разу не проходил сквозь двери или стены, хотя это было бы гораздо быстрее. Он говорил, что не хочет привлекать излишнее внимание и ещё какую-то чушь про то, что это вроде вредит корпоративному духу, только Сара знала, что он пользуется автоматическим открытием дверей просто потому, что хочет чувствовать себя на работе живым человеком из плоти и крови. Наверное, даже если ты какой-то псих или преступник, быть всё время виртуальным для мира, который виртуален для тебя самого, довольно тяжело.
   В одном из отчётов по Миа Ирвин она прочитала, что Миа начинала сомневаться в собственном существовании. Сара не поняла, считала ли Миа себя виртуальной или полагала, что вокруг неё находится виртуальная вселенная. Среди пометок упоминалось пограничное расстройство, но диагноз был другим. Из документов Миа Сара поняла только, что установить точный психический диагноз это та ещё задача. Это вроде маски, под которую должны подойти множество характерных симптомов, причём симптомы у многих болезней одни и те же. А ещё Сара поняла, что никогда в жизни не пойдёт ни к какому доктору по мозгам в космосе, потому что ведь вот оно, все самые потаённые мысли Миа, все её тайны, все секреты, которыми она делилась со своим врачом. Всё предоставлено по запросу службы безопасности NASA.
   Были в этих разговорах с доктором какие-то нестыковки, неточности, как будто Миа всё время неумело лгала, даже в мелочах. Вот она говорит, что её мать никогда не умела готовить, поэтому они всегда ели только полуфабрикаты. А вот она же говорит, что её любимая еда с детства - это яблочный пирог, как готовила её мама. Вот Миа рассказывает, что не умеет определять время по механическим часам, она стесняется того, что так и не научилась разбираться со стрелками. Спрашивает даже, не является ли это тоже симптомом её расстройства. И вот та же Миа покупает себе механические наручные часы, не Omega, но тоже довольно недешёвые. Она говорит, что ей надоело постоянно тыкать пальцем в чёрный экран умных часов, чтобы узнать время.
   Сара вспомнила про часы Стивена, настолько шикарные, что даже в космосе они стоили каких-то невероятных денег. В отличие от обычных массовых часов, которые только выглядели как механические, эти полностью повторяли настоящие часы в реальном мире. Они тоже были лимитированными, за этим тщательно следила сама Omega. Саре пришлось порядком повозиться, чтобы понять, как же перевести их назад. Она почему-то думала, что стоит только перевести стрелки, как что-то произойдёт, может быть, безголовый труп Стивена встанет, кровь сама втянется в рваную рану и у него отрастёт новое лицо. Эта мысль была настолько бредовой, что успокоила Сару, поэтому она спокойно открутила стрелки назад и снова вдавила металлическое колёсико в корпус. Ничего не произошло.
   Она помнила, как выбралась из капсулы и как шла по коридору в одной майке и трусиках, как увидела своё отражение в зеркальном окне и вдруг стала истерично хохотать. Всё тело почему-то казалось липким, как будто на коже всё ещё оставался гель. Когда Стивен выстрелил себе в рот и его голова взорвалась, Сару обрызгало дождём крови. Кровь не была тёплой, только липкой. Сара видела все части "Нашей осени", где мать и дочь резали людей на части, фаршировали головы отрезанными гениталиями, насиловали мертвецов их же конечностями. Последнюю часть Сара смотрела в космос-кино с эффектом соучастия от лица одного из главных героев. Она думала, что у неё крепкие нервы и достаточно цинизма. Как оказалось, недостаточно.
   Ещё одна страница из биографии Миа. Миа сидит в кресле, ноги укутаны толстым пледом. Миа совершенно спокойна, она пьёт чай, держа чашку обеими руками, и густой пар почти скрывает её лицо, когда она делает глоток. Она вроде бы с кем-то говорит, по крайней мере, губы её шевелятся. Расшифровка слов по губам сообщает, что Миа повторяет одно и то же "хватит, пожалуйста", повторяет и повторяет, никак не меняя спокойного выражения лица.
   Следующий файл, беседа с врачом. Сара перевела разговор в текст, чтобы не тратить время на видео:
   М. Ирвин: Мне кажется, что мир вокруг сжимается. Как будто меня отсюда выдавливают.
   Док. Л. Сергеев: Вы говорите о замкнутых пространствах? Вас это пугает?
   М. Ирвин: Да нет же... Это не клаустрофобия. И стены тоже не сдвигаются. Просто всё становится тесным. Тесным... Нет, вы не поймёте. Я... не могу объяснить.
   Саре начало казаться, что она понимает. Иногда мир и правда становился невыносимо тесным, никак не меняя своего размера.
  
   10.
   Старые фотографии казались странными, какими-то чужими. Кристина вертела в руках планшет, поворачивая свои старые фотки и так и эдак, увеличивая и уменьшая лицо, и всё-таки не могла понять, что тут не так. Впрочем, она давно заметила, что что-то действительно не так. Старые фильмы, ну, те которые в её памяти только-только вышли из проката, а было-то это на самом деле лет пятнадцать назад, казались совсем старыми. Дубовая графика, размытые лица. Как-то она весь вечер пересматривала видео, над которыми ржала, когда ей было двадцать с небольшим. Видео были совсем нечёткими, толком и не разберёшь, что там происходит. Неужели когда-то она не замечала, насколько плохая тут картинка?
   У её родителей были только цифровые фотографии, а вот у бабушки с дедушкой несколько альбомов с мгновенными полароидными снимками. Это фотографии очень нравились Кристине, и она никак не понимала, почему сейчас мы обходимся только картинками на экране телефона или планшета. Конечно, фотографии можно было распечатать, можно было даже купить плёночную камеру и делать сколько угодно снимков, но всё это было не то, как будто нарочито одеваться в одежду из прошлого века. В тех бабушкиных и дедушкиных альбомах было несколько совсем старых, ещё чёрно-белых снимков. Не какие-то дурацкие фильтры под сепию, настоящие фотографии. Кристину всегда удивляли лица, насколько же они отличаются из поколения в поколение. Даже если одеть молодых бабушек и прабабушек в самые модные шмотки, лицо всё равно каким-то образом выдаёт эпоху. Было в этом что-то неуловимое, а что именно, Кристина никак не могла ухватить.
   Её собственные фотографии были не такими старыми, где-то снимки трёхлетней давности, какие-то сделаны от силы год назад. И вот что она заметила, на её собственном лице был как будто отпечаток прошедшей эпохи, как будто фотография была не из недавнего прошлого, а из её молодости. Иногда Кристина спрашивала себя, кто она, девушка или молодая женщина? Может быть, она уже просто женщина? Зеркалу она давно перестала доверять, в нём как будто отражалось чужое лицо. Но ведь не могут же лгать снимки. Здесь она совсем молодая. Всего год назад и такая молодая, светлое лицо, волосы без седины. Или это только удачный снимок?
   Всё было как-то совсем близко, недавно, не в прошлой жизни, а как будто за соседней дверью. Вот снимок, где они с Фабианом вдвоём, он в костюме Мерлина, она прижимает к груди красное яблоко. Кристина помнила подушечками пальцев глянцевую и слегка восковую поверхность яблока. Помнила, как несла яблоки, сразу шесть штук, выложила их в два ряда на сгиб правой руки, прижимала повыше к груди и надеялась, что не уронит. А потом Фабиан сказал или сделал что-то смешное, она уже не помнила что, и яблоки раскатились по полу, в руках осталось только одно красное яблоко. Тогда Фабиан её и сфотографировал. Поймал и искрящиеся смехом глаза, и лёгкий испуг, и изумлённо поднятые брови, десятки эмоций в одном взгляде. Кристина смотрела на своё фото и не верила, что это и была она. Что произошло за этот год? Что изменилось?
   Стрим с рок-музыкой как будто подыгрывал её мыслям. Сейчас звучала композиция "Я смотрю назад", Кристина никак не могла запомнить, как зовут исполнителя. Иногда она гадала на стрим-рандоме. Следующая песня будет про меня. Следующая песня будет про мои отношения. Следующая песня будет о том, что мне делать дальше. В этот раз она снова загадала про будущее и рандом ответил песней Лу Чанга, "Я иду по краю, я оступаюсь". Кристина опустила голову, волосы упали на глаза. Я и правда иду по краю. Пока ещё не оступаюсь, но вот-вот оступлюсь.
   В глазах защипало, не плакать, это только ПМС, скачки настроения. А что там после ПМС, после менструации, климакс, приливы, тоже скачки настроения, так что даже непонятно, что хуже. Кристина вдруг почувствовала себя такой старой, что начала думать, вдруг у неё преждевременный климакс. Как раз недавно в сети ей попалась статья на эту тему, многие женщины жалуются в последнее время, посетите своего гинеколога. Может и правда стоит посетить, сдать кровь на гормоны, что там ещё требуется. А может ну его к чёрту, все эти проверки здоровья, все анализы, всё равно в прошлое уже не попасть, прошлое осталось только на фотографиях. А фотографии почему-то сплошь размытые, как будто и не было у неё никакого прошлого.
   Следующая композиция, какой-то сопляк пытался подражать Металлике. Кристина кликнула "следующий трек" и комнату накрыло таким далёким голосом Aerosmith, Живём на грани:
   Что-то не так с этим миром сегодня.
   С этим Кристина была вполне согласна.
  
   11.
   Они так их и называли, люди-молнии. Люди с морозными узорами на груди и руках, редко на предплечьях. Красные трещинки разбегались по животу, выкладывали затейливый орнамент на спинах. Люди-молнии.
   - Я бог! - говорил Дэвид. - Я Один!
   Электричество было его стихией, не только молнии, ещё и крошечные бурые точки возле сосков и на запястьях, глубокие ложбинки на руках и бёдрах, как след от решётки для гриля на куске свинины. Молнии не могли ни к чему принудить, ничему научить, только навсегда втравить в тело, в мозг, в душу грозное клеймо. Ты был там, ты запятнан, ты будешь жить с этим до самой смерти. Шрамы можно вывести, боль от горящей плоти можно забыть, но молния остаётся где-то внутри. Молнии вызывали brain zaps, вспышки в мозгу как от удара током. Запы были вполне безболезненные, по крайней мере по сравнению со всем остальным, но они не заканчивались годами. Дуглас вообще не был уверен, что они когда-то прекращались, скорее, люди просто к ним привыкали.
   Молнии и лица, мокрые от пота, окровавленные зубы, окровавленный язык, они же сами себя грызли, а Дэвид говорил, что сукины они дети, им бы всё срать и блевать, кончать кровью. У него вообще было странное отношению к крови, она его будто бы оскорбляла. Когда его руки становились красными от чужой крови, он впадал в ярость. Как будто бы люди нарочно кровоточили. Женщин он, кстати, тоже ненавидел, но не за глупость и бестолковость, как Леонард, а за то самое кровотечение. Дэвид говорил, что чует эту сучью кровь.
   Даже когда они втроём сидели во втором ряду партера и слушали завораживающий голос оперной дивы, не серебряный, а отдающий медью, когда музыка Верди погружала Дугласа в транс, даже тогда Дэвид говорил, что от этой шлюхи несёт кровью. Она пела и душа пела вместе с ней, внутри всё переворачивалось, к глазам подступали слёзы, но Дэвид, кажется, слышал только крик коровы на бойне. Всё для него было грязью, все были грязными, порочными. Иногда Дуглас думал, что, если залезть в грязь по уши, замазать и лицо, и глаза, тогда все и правду будут казаться грязными. Если от тебя несёт гнилой кровью, всё вокруг тоже будет пахнуть гнилью.
   А женщина на сцене была русалкой. Длинное серебристо-зелёное платье состояло, кажется, из одних блёсток. Длинные зелёные перчатки доходили почти до плеч и были оторочены зелёным мехом, такой же зелёный мех обвивал длинную, лебединую шею женщины. Её лицо казалось высеченным из камня, ни одной случайной черты, ни одной эмоции, ни одной морщинки. Высокий мраморно-белый лоб, изогнутые брови, покрытые зелёными блёстками, плотно сжатые чёрные губы, твёрдый подбородок. Цвет глаз было не разобрать под длинными полуопущенными ресницами, тоже зелёными и покрытыми сверкающим инеем. Женщина стояла совершенно неподвижно, ни один мускул не шевелился, длинный мех не трепетал от её дыхания. Полная тишина.
   Потом музыка не просто начиналась, она обрушивалась на зал огромными волнами, тонны бурлящей воды выливались в зал, зрители тонули, задыхались и не могли оторвать глаз от сцены. А женщина в зелёном платье стояла неподвижно посреди бушующей стихии, её ни могли сломать ни острые гребни струнных инструментов, ни водовороты духовых, ни огромные валы ударных. И когда гром и гроза заходились в агонии, когда цунами грозили обрушить здание, тогда она протягивала руку вперёд и начинала петь. Взбесившаяся стихия покорно ложилась к её ногам, послушная её голосу.
   - Запомните эту сучку, - сказал Дэвид. - Она называет имена.
  
   И сейчас Дуглас ворочался в постели, пытался вспомнить её имя, её голос, но помнил только ощущение от её голоса, зелёное платье, длинные белые руки. На её руках не было отметин-молний, только гладкая кожа, ни шрамов, ни рубцов. Длинные хрупкие пальцы пианистки, тонкий золотой браслет, который казался слишком массивным для такой нежной руки. Он даже помнил её запах, который различал сквозь запахи духов и дезодоранта, пота, пыли. Конечно, она не пахла кровью. У неё был запах роз. Так Дуглас её и запомнил, свежая, холодная, неподвижная. Он почти видел её запах, как будто разворачивался розовый бутон. Тонкие, полупрозрачные лепестки, зелёные у основания, молочно-белые в середине. Девственные цветы, окроплённые росой своего первого утра. Её цветы.
   У Ясмин был сад и розовый куст. Дуглас не помнил лица Ясмин, но помнил эти крупные розы. Изломанные воспоминания, разорванные кадры. Рука Ясмин в жёлтой перчатке, чёрная земля под ногтями, соломенная шляпа, красная от солнца кожа. Плечо, нагретое на солнце, сползшая лямка летнего сарафана. Вот они сидят за столом и Ясмин не разрезает, а разламывает свежий хлеб. Кусочек замороженного масла, который никак не хочет размазываться и только вдавливается в хлебную мякоть. Смех Ясмин, он помнил её смех, но не помнил её голос. А потом красные молнии, оплетающие её тело, плющ, душащий могучий дуб. Красные трещинки разбегаются под грудью, спиралями крутятся по животу, карабкаются по позвоночнику. Волосы ореолом вокруг лица, лицо стёрлось из памяти, а вот волосы, подсвеченные солнцем, остались. Он подарил ей на день рождения золотую цепочку и та впечаталась в шею, но отсекла молнии от лица, лицо осталось нетронутым. Но лицо он всё равно не помнил.
   Дуглас стал вспоминать о молниях, потому что на западе собирались тучи, и он уже слышал первые раскаты грома. Гроза приближалась к городу, скоро должен был начаться ливень. Дуглас быстро оделся, вышел из дома и поехал к маяку.
  
   12.
   - С ним было весело, понимаешь? - сказала Сара. В очередной раз увидела, что Денис не очень-то понимает и махнула рукой. - А... Ну не знаю я, как вы девчонок себе подбираете, чтобы не просто перепихнуться на один раз, а чтобы каждый раз, как в первый. Ну и не только на потрахаться. Надо, чтобы было весело, сечёшь? Чтобы можно было посмеяться вместе, но чтобы не клоун, клоуны хуже всего. И чтобы не дойти до того, что вместе только и надо, что поржать, нет... Блин, я хрен знает, как тебе объяснить. В общем круче всего, когда вместе смеётесь над чем-то, вот так чтобы просто до слёз из глаз, а потом в какую-то секунду оба уже серьёзные и оба хотите друг друга. Это самый крутой секс. Ладно, не самый крутой, круче только если после крупной ссоры. Но всё равно круто. Вот. - она с сомнением посмотрела на Дениса и прикусила язык. Не надо было ему такое рассказывать, вот идиотка, он же не подружка, с которой хоть члены обсуждать можно. Хотя с Денисом члены они тоже обсуждали, правда в контексте того, какой именно член засунут в задницу тому кретину, который оформил на работу Стивена Кулриджа и ни хрена у него не спросил.
   - Ты говорила с Михаэлем? - неожиданно спросил Денис. Сара посмотрела на него с благодарностью, сменил тему, красавчик.
   - Да, я теперь крутая, могу лазить где хочу. Правда, всё идёт в протоколы, но кто их анализировать будет.
   - А он в курсе, что мы с тобой это обсуждаем?
   - Ты идиот? Конечно он в курсе. Блин, да он рад до усрачки, что не надо привлекать дополнительный специалистов из NASA. Хотя мне иногда кажется, - она театрально понизила голос, - нет уже никакой разницы между NASA и Терезисом, все мы одна шайка.
   Денис улыбнулся. Они с Сарой сидели в кафе недалеко от штаб-квартиры Терезиса и пили зелёный чай из термоса. Сара с удивлением вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня и методично поглощала печенье и сандвичи с тунцом. Она нервничала, потому что слишком близко к сердцу принимала историю Миа. Денис попытался её одёрнуть и сказал, что Миа умерла, но, кажется, сделал только хуже.
   - Она не должна была умереть, - сказала Сара.
   - Ты уверена? - осторожно спросил Денис.
   Сара сцепила руки в замок и низко опустила голову. Волосы упали на стол, одна прядка попала в крышку термоса. Денис осторожно выудил её оттуда и промокнул салфеткой. Сара, казалось, этого не заметила.
   - Никто не должен умирать, - сказала она, не поднимая головы. - Это ведь не война, не несчастные случаи. Все эти женщины, они...
   - Почему все они были женщинами? - перебил её Денис.
   - Не все, - сказала Сара. - В смысле не только женщины. Михаэль сказал мне... в общем, статистика смертей в космосе довольно внушительная. Люди вообще умирают каждый день, только не в космосе, а ну... как бы в космосе. Остановка сердца, аллергическая реакция, в общем... ну, разное. Выброс происходит в последние секунды, так что к NASA уже не прикопаешься. На самом деле там и прикапываться не надо, всё вполне ожидаемо, люди ведь не вечные. Ну умер кто-то в космической кабине, а не в больничной палате, хрен с ним, с этим пусть юристы играются. Мы заинтересованы в этих восемнадцати случаях, только потому что это самоубийства. А ещё, - тут она снова понизила голос, - Потому что это открытые самоубийства.
   - Открытые?
   - Ну да. Мы знаем, что это самоубийства, никто этого не скрывает. И скрывать нечего, налицо весь анамнез, включая дневники с предсмертными записками. Но эти восемнадцать человек капля в море. Михаэль сказал, что самоубийств было гораздо больше, просто обычно родственники всеми силами стараются это замять. Понимаешь, для многих людей самоубийство родственника - это клеймо на всю семью, вроде как психи в роду и всё такое. Даже просто ходить к психиатру считается позором, так что люди пользуются только сеансами с ботом в NASA.
   - Слушай, - Денис постучал её по ладони. Сара медленно подняла голову и посмотрела на него, - А ты уверена, что мы можем обсуждать такие вещи, ну... здесь?
   Сара усмехнулась. Посмотрела на настороженное лицо Дениса и расхохоталась, искренне, запрокидывая голову. Потом допила остатки чая и взяла ещё одно печенье.
   - Знаешь, а ведь всё повторяется. Когда-то люди обсуждали подобные вещи только в кафе, на нейтральной территории. Потом стали собираться по домам, чтобы никто не подслушал. Потом говорить по телефону, с той же целью. Потом снова собираться в кафе, потому что ни одна телефонная линия не была защищена. Потом чаты, потом снова кафе. А теперь что делать? У меня дома два голосовых помощника, куча гаджетов. Да и сеть всё равно накрывает весь дом. Нам, что, голубиную почту использовать? - она подняла лицо к потолку и неожиданно заорала: - Да, агент Смит, мы трахаемся в жопу!
   К ним спешил официант. Денис откинулся на спинку кресла и улыбнулся.
   - Бунтовать пытаешься?
   - Бунтовать? - Сара отсалютовала печеньем, - нет, нахрена бы это? Просто пытаюсь сказать, что мне нечего скрывать. И я тебе так скажу, Михаэль и все прочие шишки только рады будут, если инфу сольют журналистам. Потому что, если в космосе действительно дохнут люди просто так, хрен NASA, а не страховка. Так что гласность - это наш друг, - она отсалютовала потолку пустой чашкой, - за свободу слова!
   - Хотите что-нибудь ещё? - спросил официант. Он нервно переводил взгляд с Сары на Дениса, потом наклонился к Саре и как-то интимно сказал: - Знаете, у нас тут так не принято.
   - Зелёный чай пожалуйста, - коротко сказала Сара.
   Официант испарился. Денис кивнул.
   - Ладно, давай к делу. Так кто ещё? Кто-то был ещё?
   Сара некоторое время молчала, потом сказала, не глядя на Дениса:
   - Ты никогда не задумывался, зачем люди убивают себя?
   Денис чуть наклонил голову в сторону и ничего не ответил. Сара несколько раз кивнула.
   - Боже, когда я шла в ИТ, я не хотела копаться в этом говне... Люди прыгают с крыши, пьют таблетки горстями, вешаются, режут вены. Раньше чаще стрелялись, но сейчас сложнее купить оружие, так что чаще самоубиваются о полицейских. Это когда инсценируют нападение на полицейского, а он фарширует тебя свинцом. Блин, - она помотала головой, - Я уже говорю, как малолетка. Я вообще не знаю, из свинца пули или из чего там ещё. Накормить свинцом, живительная эвтаназия. Я думаю, многие люди просто или не верят в смерть, или просто до чёртиков её боятся. Поэтому и шутят. Только смерть - это не шутки. И никакой здоровый цинизм тут не поможет. В общем... Ладно. Короче говоря, люди пытаются себя убить. Причины разные, но одно и то же желание, перестать жить. Ошибка моих предшественников заключалась в том, что они не понимали разницы между "умереть" и "перестать жить".
   - А это разные вещи? - спросил Денис.
   - Блин, да естественно разные. Все эти восемнадцать баб, они не хотели умереть. Они были нормальными, до чёртиков нормальными. Нормальный человек не хочет умереть. Но потом в их жизни произошла какая-то херня и они стали хотеть перестать жить. То есть им что-то настолько мешало жить, что проще было совсем с этим покончить. Но смерти они не желали, нет. Они просто хотели, чтобы херня прекратилась. Чтобы им кто-то помог.
  
   13.
   - Мне нужно, чтобы мне кто-то помог, - сказала Кристина.
   В последнее время она часто представляла, как убивает себя. Она воображала не смерть, а то, что предшествует смерти. Вот она стоит на мосту, обжигающий ветер, руки онемели от холода, пальцы сжимают ледяные перила. Вот она принимает таблетки, шесть упаковок лоразепама. Кристина представляла, как методично достаёт таблетки из блистера и раскладывает полосками на столе, всего тридцать полосок и в каждой по десять таблеток. Вот стакан воды, вот стакан колы, хотя колой вроде бы не рекомендуется запивать таблетки. К чёрту! Почему в противопоказаниях не пишут, какая доля таблеток должна быть летальной? Всё приходится делать на глазок. Она собирает таблетки в горсть, кладёт в рот и делает жадные глотки, глотает эту маленькую смерть, глотает, запивает, глотает, давится, делает глоток побольше. А вот она лежит в горячей ванне, такой горячей, что кожа становится совсем красной. Вместо бритвы в руках новое лезвие от канцелярского ножа. Она отворачивается в сторону и не глядя режет вены поперёк. Вдоль режут только позеры и подростки, думает она. Вода становится красной. Красная вода и красная кровь, а она медленно, очень медленно засыпает.
   А потом в воображении появлялись герои, врачи или пожарные, иногда полиция, в общем кто-то, кто оказывается в нужном месте в нужное время. Кто-то с ней говорит, подумать только, надо было умереть, чтобы кто-то начал с ней говорить. Никто не рассказывает, что жизнь прекрасна, спасибо и за это, просто говорят, что всё будет хорошо, что она не одна, что ей помогут. Ей помогут! Глаза щиплет, и горячечная фантазия причиняет боль, боль разливается где-то пониже сердца, почти возбуждает. Кто-то придёт и поможет. Она позвала на помощь, и кто-то придёт, совсем незнакомый человек, но кто-то, кто хочет ей помочь.
   - Помогите мне, пожалуйста, - говорит Кристина и глотает слёзы. А слёзы всё равно текут и текут, собираются в ложбинке под носом, стекают в рот. Кристина облизывает верхнюю губу, обнимает колени руками и надрывно плачет. Плачет и повторяет: - Пожалуйста, пусть кто-нибудь придёт, пусть кто-нибудь поможет. Пожалуйста.
   Она не воспринимала всерьёз мысли о самоубийстве, пока не воспринимала. Всё казалось какой-то чёрной полосой, которая никак не заканчивается, но ведь самый тёмный час перед рассветом, правда? Рандом как назло подкидывал ей песни вроде "The End of the World" Дэвиса Скитера. Она пыталась смотреть сериалы, но Амазон удалил любимый с детства ситком "Супермаркет Хайстрит", а рекомендуемый "Дом для тебя" оказался не мелодрамой, а какой-то беспросветной тоской. Кристина узнавала себя в главной героине, красавице, красота которой стремительно угасала. Она заранее знала, что не произойдёт в её жизни ничего хорошего, потому что жизнь она для молодых. Так, собственно и вышло. Иногда Кристине казалось, что мир вокруг неё не просто сжимается, он подталкивает её в каком-то направлении.
   - Помогите мне, - бормотала она, сжимая двумя руками чашку с горячим чаем. - Ну пожалуйста.
   Ей не везло. В магазине касса закрывалась прямо перед носом, банкомат выдавал наличные самыми мелкими и потрёпанными купюрами. Кристине казалось, что люди смотрят на неё как-то подозрительно, как будто обвиняют в чём-то. Впервые за двадцать лет она вспомнила ощущение, когда подростком слышала чужой смех и была уверена, что это смеются над ней.
   Каждая мелочь уже не просто раздражала, причиняла боль. Каждая ошибка, задержка, каждый случайный взгляд был личной обидой. Кристина чувствовала себя так, как будто с неё сняли кожу и обнажили нервы, любое ощущение вспыхивало так ярко, что хотелось плакать. Курьер не позвонил и приехал на полчаса раньше, это не случайность, это сделано ей назло. Интернет-магазин доставил скетч-бук не того цвета, это они делают специально. Все хотят обидеть, все видят, что она слабая. Слетаются, как акулы на запах крови. Когда обиды становились совсем невыносимыми, Кристина опускала жалюзи, забивалась в угол и сидела, закрыв лицо руками.
   Она всё надеялась, что кто-нибудь позвонит или напишет. Полторы тысячи людей в Нитро, ещё несколько сотен в Нитро Мессенджер, и никто не пишет, даже весёлые картинки никто не присылает. Сначала Кристина думала, что все просто её игнорируют. Потом стала думать, что всё дело в ней, это она слишком поздно отвечала или не отвечала вовсе, не прилагала никаких усилий, чтобы сохранить эти самые социальные связи, иногда даже огрызалась. Это она плохая, может быть, даже психопат. Поэтому с ней никто не хочет дружить. Никто не пишет.
   На выходных она смотрела сериалы на стрим-канале "Юпитер". Как назло, попадалась какая-то отчаянная тоска, причём такая, что сразу и не угадаешь. Почему нельзя сделать категорию "фильмы с хэппи-эндом"? Смотришь и надеешься, что в конце всё будет хорошо, а потом главная героиня стреляет себе в висок, а главный герой начинает бухать как чёрт. Она спросила у рандома, что ждёт ей дальше и рандом подкинул песню "Нечего терять" Брюса Сандерса.
   - Нечего терять, - повторяла Кристина. Смеялась как сумасшедшая и забиралась к себе наверх. - Нечего терять, о господи...
   Она листала Нитро Вайб, столько симпатичных парней и ни одного матча. После недолгого раздумья Кристина решила обновить свои фотографии, но не нашла ничего подходящего из старых фото, все были какими-то размытыми. Потом Вайб заблокировал одну из её фото с идиотской пометкой "Запрещается использование запрещённых символов". Кристина удалила Вайб и отправила телефон в стену. К чёрту телефон. К чёрту всё.
   В самом начале ещё была гордость, которая не позволяла первой звонить, первой писать. Потом стало до того тошно, что Кристина стала писать всем подряд, друзьям и знакомым, коллегам, хоть кому-то, с кем можно поговорить. Ей отвечали, но не все и как-то односложно. Когда Кристина поняла, что давно ужи пишет какие-то простыни текста, а в ответ получает только несколько смайликов, она перестала писать, перестала присылать смешные картинки и видео.
   - Мне нужно, чтобы мне кто-то помог, - сказала Кристина и захныкала, как ребёнок. - Мне нужен друг. Друг...
   Курьер, который привёз ей космическую камеру, приехал минута в минуту. Кристина оставила ему хорошие чаевые.
  
   14.
   Море всегда пугало Дугласа до чёртиков, а он так никогда не мог разобраться, почему. Иногда думал, что море подобно огромному неконтролируемому зверю, который следует за луной, а иногда просто думал о море, как о бесконечной воде, которая льётся на лицо, закрытое сложенное вдвое банданой. Волны выбрасывали на берег ещё живую рыбу, которую живьём глотали вечно голодные чайки. Вода пахла солью и рыбой, водорослями и всегда смертью, гнилыми остатками птичьей трапезы, моллюсками, стухшими в собственных раковинах. Нет, в море не было ничего романтичного.
   Дуглас приехал к маяку перед самой грозой, когда тучи уже плотно заволокли солнце и мир вокруг стал чёрно-белым. Маяк торчал на обрыве и казался совсем лишённым объёма. Сгустившиеся сумерки украли краски, но обновили маяк, скрыли и трещины, и разломы в кирпиче, обновили стены, так что белые полосы стали ярко-белыми, красные - ярко-чёрными. Во вспышке молнии маяк отбрасывал огромную тень на низкие облака, казался не просто большим, гигантским, вавилонской башней до самого неба. Дуглас старался смотреть на маяк, не на море.
   Он иногда приезжал сюда просто так, всегда перед грозой, чтобы просто немного побыть в чёрно-белом мире, чтобы не слышать криков, гортанного голоса Леонарда, вообще никаких голосов, только гром и вой ветра. Он оставлял машину на небольшой площадке рядом с маяком, выходил и вставал на обрыве, спиной к маяку. И снова не смотрел на море, только вверх, в небо, которое шумело и волновалось как море, в котором кипели чёрные тучи и молнии прошивали их насквозь, до самой земли. Огромная тень маяка металась то к морю, то к суше, Дуглас оказывался то в полной темноте, то в ослепляющей полосе электрического света. Волоски у него на руках вставали дыбом. Он закрывал глаза и видел вспышки молний сквозь закрытые веки. Он дышал наэлектризованным воздухом и чувствовал, как кровь превращается в газировку.
   Здесь на берегу перед самой грозой Дугласу снова пришло в голову, что его кто-то ждёт, возможно, ждёт очень давно, пожалуй, уже потерял всякую надежду. Он пытался даже не вспомнить, скорее попытаться понять, было ли у него вообще такое воспоминание. Но в памяти вставала только Ясмин, мешала ему заглянуть глубже, манила его своей близостью, но не давала увидеть своё лицо. Дуглас чуть наклонил голову вперёд и закрыл глаза, плотно сжал губы. Нет, не вспомнить, только бы узнать, было ли у него что-то ещё, хоть какой-то кусочек своей жизни, что-то настоящее. Это было и вправду святотатством думать, что Ясмин не относилась к этому настоящему, обычно Дуглас гнал от себя такие мысли, но в чёрно-белом мире не было красок, а вот правда была. Поэтому Дуглас сюда и ездил.
   Дэвид часто говорил, что забывать это больно, очень больно, обычно Дуглас с ним был согласен. Только Дэвид почему-то ничего не говорил о том, что вспоминать ещё больнее. И совсем невыносимо вспоминать, осторожно тянуть на себя воспоминания, как шелковый шарф, тянуть и понимать, что нет у тебя никаких воспоминаний, ничего, та точка, в которой ты сейчас находишься это и есть твоя альфа и твоя омега. Только настоящее реально, а остальное тьма.
   Тьма куполом накрыла маяк и Дугласа вместе с ним. Дуглас открыл глаза и не понял, действительно ли они открыты. Он моргнул, ничего не изменилось, тьма была абсолютной. И сразу за этим боль, вначале только нестерпимая боль, только потом понимание того, что боль - это ослепительный свет молнии. Дуглас зажмурился, закрыл глаза руками, но всё ещё видел свет в виде плывущих перед глазами малиновых кругов. Голова пронзила вспышка боли, действительно острой, как иголку загнали в затылок. Снова темнота, которую он почувствовал даже через ладони. Удар грома. Ещё молния. Море закипело. Гроза вошла в полную силу.
   Теперь самое сложное, то, что Дуглас делал во время каждой поездки сюда. Он дождался, когда очередная молния пригвоздит его к мокрой стене маяка и сделал шаг вперёд, к обрыву. И ещё один шаг, движение сразу после белой вспышки или вместе с ней, если ему удавалось угадать, когда молния грянет в следующий раз. Всего шестнадцать шагов по скользким камням и сточенному кирпичу. Ещё один шаг к краю пропасти и порыв ветра подхватит и сбросит вниз, в кипящие волны. Только сейчас Дуглас позволял себе бросить взгляд на море, смотрел и думал, ещё один шаг вперёд и в вечность. Здесь чёрно-белый мир с ломкими и извилистыми воспоминаниями, там яркая вселенная с болью и криком, а внизу беснуется море, дикое, необузданное, но сулящее покой. Иногда Дугласу очень хотелось сделать этот шаг. Он и приезжал сюда раз за разом для того, чтобы понять, пора ли уже шагнуть вниз или хватит ещё силы и смелости удержаться на краю. И никогда не понимал, что останавливает его от моря, то ли страх потерять будущее, то ли страх так и не разворошить прошлое. Настоящее всегда тянуло его вниз, в волны.
   И именно здесь, на самом краю Дуглас слышал, что море не ревёт и не стонет. Море пело, в шуме волн он слышал женский голос. Слов нельзя было разобрать, только прекрасный голос, мощный, громовой и в то же время нежный, почти бархатный. Он то поднимался вверх грозным ропотом к богу, то опускался вниз и рассыпался ласковой колыбельной. От этого голоса кровь в жилах не просто пузырилась, она начинала искриться, так что всё тело будто светилось, а сердце сжималось от тоски по чему-то неведомому, о чём и пела невидимая певица. Стоя на краю Дуглас думал, что это поёт, пожалуй, его собственная душа, которая входит здесь в резонанс с воем ветра и рёвом волн.
   Молния. Раскат грома. Волна высотой с дом добивает почти до самого маяка, лицо Дугласа искололи острые брызги. Запахи, запахи, больше всего соли, ещё озон, мокрые птичьи перья, мокрые камни, размокшая земля, водоросли и трава. Дуглас закрыл глаза, чуть покачнулся и на секунду потерял ощущение пространства, так что непонятно было, стоит он, лежит или висит вниз головой. Ещё молния, рисунок вен на зарытых веках. Дуглас отвёл рукой мокрые волосы со лба. Он почувствовал, что улыбается, смотрит прямо перед собой туда, где смешивались волны и небо, глаза широко раскрыты, грудь свободно поднимается, лёгкие расправлены и полны не воздухом, электричеством. Он уже не думал о том, есть у него прошлое или нет, вообще ни о чём не думал, так что имя всплыло само собой, имя невидимой певицы с чарующим голосом. Нартамин. Оперная русалка.
   Потом он медленно шёл обратно к маяку, обогнул его, пошёл к своей машине, сел в неё, а в ушах всё звучала и звучала ария умирающей Медоры из современной адаптации Корсара Верди. Не просто адаптации, полного переосмысления, с переписанными ариями, с новыми персонажами, но всё с той же неутолимой тоской и жаждой недостижимого.
   - Я как волны, снова и снова разбиваюсь о скалы, но всегда возвращаюсь к берегу, - поёт новая Медора, не трепетная возлюбленная, русалка, душ моря на берегу, - Потому что я - океан, - поёт она, облачённая в зелёный шёлк, зелёные стекляшки сверкают под рампами, как изумруды.
   - Её зовут Нартамин, - когда-то очень давно сказал ему Леонард.
   Дуглас кивнул.
   - Где я должен буду с ней встретиться?
   Леонард с недоумением на него посмотрел.
   - Какая к чёрту разница? В любом театре, где можно выбрать постановку. Можешь пойти в любой клуб. Нартамин это не просто женщина, это наркотик.
   Дуглас открыл глаза и поймал последнюю молнию. В малиновой темноте он понял, что на свете есть только одно место, куда он может пойти за помощью.
  
   15.
   Родители Сары переехали из Пакистана, когда ей было семь, потом Сара никогда не уезжала дальше Берлина. Она ходила в обычную школу с обычными детьми, белыми и чёрными, рыжеволосыми, блондинами, с длинными чёрными косами и узкими глазами. В университете вместе с ней учились по большей части местные ребята, у некоторых были светло-карие глаза, у других серые, многие голубоглазые. Сара видела каждый день самых разных людей, но её всё ещё удивляли голубые глаза. Не всякие, конечно, не бледные серо-голубые, не со стальным блеском, не прозрачные русалочьи глаза. Но иной раз, когда какой-то случайный человек бросал на неё взгляд, Сару обжигало синим огнём, коротко вспыхнувшим из-под ресниц. И ощущение этой синевы оставалось с ней на весь день, даже вечером в постели, когда Сара закрывала глаза, она всё ещё видела эту короткую электрическую вспышку.
   Почти у всех её парней были голубые глаза и светлые волосы. Фетиш, основанный на физиологии, когда человек ради подсознательного желания генетического разнообразия ищет свою противоположность. По крайней мере, так это объясняла себе Сара, начитавшаяся в своё время книжек по психологии для чайников. У неё была смуглая кожа, которая никогда не сгорала на солнце, и летом Сара жадно смотрела на мужчин с красными от солнца плечами и лицами. Её длинные, всегда спутанные волосы контрастировали с выгоревшими на солнце волосами очередного голубоглазого блондина, который позволил затащить себя в постель. Так объясняла себе это Сара, уверенная в том, что обеспечивает себе секс только благодаря личной харизме.
   Некрасивая. Не досадливое "я некрасивая" стоя перед зеркалом, а просто констатация факта, убеждение, которое было с Сарой с самого детства. Некрасивая. Смуглое, всегда как будто чумазое лицо, кожа особенно тёмная вокруг рта. Слишком густые брови, как только не выщипывай, да ещё и растут как будто в два ряда, выдернул лишний волосок и хоть сбривай всю бровь. Слишком богатая мимика, может поэтому столько мелких морщинок вокруг глаз и по уголкам рта. Общее впечатление... Когда Сара смотрела на себя в зеркало, её так и тянуло скорчить рожу или хотя бы высунуть язык. Вот такое примерно впечатление, смешная обезьянка. Сара всячески старалась поддерживать это впечатление, если уж не дано красоты, мужика всегда можно рассмешить, а тогда делай с ним, что хочешь.
   Сара не помнила, смешила ли она Стивена. Ей вообще не хотелось вспоминать о Стивене, но работа есть работа, следы его встречались повсюду в NASA, особенно с её доступом к данным. Она не помнила даже, как Стивен смеялся, но вот эту редкую, удивительную синеву она помнила очень хорошо. Ну и ладно, что это только мод, какая разница, если всё равно красиво. Он, конечно, сукин сын и до сих пор непонятно, чем он занимался всё это время, но глаза у него были потрясающие. Вообще люди с такой синевой просто обязаны носить очки, чтобы не слепить других этим светом. Даже и не в этом дело, просто глубокую синеву не надо видеть слишком часто, иначе она станет обыденной. А случайный взгляд, брошенный поверх очков, пронзает просто до печёнок. Что вы считаете самым сексуальным? Голубые глаза, доктор, голубые глаза за золотой оправой очков.
   А вот Миа была красивой, ну, с точки зрения Сары. Или, если ты не лесбиянка, то никак не получится полноценно оценить женскую красоту? Выпадает самый главный фактор, сексуальность, потому что ты понятия не имеешь, как женское тело может быть сексуальным. Ладно, чисто с эстетической точки зрения Миа была красивой. Высокая и крепкая, широкоплечая, не крупная и не толстая, просто большая и сильная. Кожа у неё была с красноватым оттенком, не от загара, сама по себе. Она носила золотые серьги и золотые кольца, тонкую золотую цепочку и золотой браслет, но это не казалось тяжеловесным, это только дополняло её, делало образ завершённым. На старых фотографиях у Миа был гордый, даже высокомерный взгляд, а по мере приближения к дате смерти во взгляде появлялась сначала неуверенность, потом страх, отчаяние, наконец, апатия. Сонные, ничего не выражающие глаза. Лицо безо всякого выражения, рот расслаблен, взгляд не сфокусирован. На последних фото Миа смотрела даже не сквозь камеру, а куда-то вовнутрь себя. Только волосы оставались блестящими, на последней фотографии они были влажными.
   У Миа был ежедневник, и Саре пришлось несколько раз перепроверить все данные, чтобы убедиться в том, что это действительно ежедневник, а личный дневник. Даже если изучение дневника понадобилось бы для работы, даже если бы на кону стояла её карьера в Терезис, Сара не смогла бы открыть и прочитать чужой дневник. А вот ежедневник другое дело, ежедневник - это не так интимно. Вернее сказать, не ежедневник, а ежедневники, Миа постоянно вела списки дел, списки покупок, делала пометки о предстоящих праздниках и семейных торжествах. Конечно, довольно старомодно делать это на бумаге, но достаточно было взглянуть на квартиру Миа, чтобы понять, всё это дань её стилю. Бумажные ежедневники в кожаных переплётах, перьевые ручки, дорогие и тяжеловесные канцелярские наборы. С ежедневниками было что-то не так, система анализа это не заметила, а вот Сара обратила внимание.
   Ежедневников было много. Миа не выбрасывала старые ежедневники, только складывала их по картонным коробкам и относила в подвал. Одного ежедневника хватало в среднем на три месяца, так что за год в картонную коробку отправлялись четыре ежедневника. Только вот за последние полгода перед смертью Миа сложила в коробку пять исписанных ежедневников. Почему?
   Сара взяла наугад один из старых ежедневников. Пролистала несколько страниц, вынула и покрутила в руках маленькие закладки-стикеры. Позвонить... Сходить... Напомнить... Купить... Встреча с врачом, перенос встречи, оплата счетов, доставка продуктов. Какие-то денежные расчёты, Сара сделала пометку, чтобы сделать запрос о финансовых операциях Миа в это время. В принципе, ничего особенного.
   Она взяла последний ежедневник и открыла его на середине. Тот же аккуратный почерк, чернила лежат ровно и без подтёков, Миа или пользовалась промокашкой или дула на свежие строчки. Сверху страницы даты выписаны чёрными чернилами. На страницах список ежедневных дел исписан без пропусков, на каждой странице, ни одного пустого места, на полях, под самой нижней линией. Почему так много? Ведь согласно данным у Миа не появилось в эти полгода никаких новых занятий.
   Сара прочитала одну страницу, перелистнула, прочитала следующую, ещё одну, пролистала ежедневник до конца, читая уже по диагонали. Позвонить... Сходить... Купить... Все данные в системе были верными, ничего не изменилось. Миа по-прежнему скрупулёзно записывала все грядущие события, посещения стоматолога, дни рождения родственников и друзей. Вот только теперь в списке ежедневных дел прибавились пункты "сходить в душ", "застелить кровать", "пообедать". Сара закрыла ежедневник и открыла предыдущий. И ещё один. За полгода до смерти у Миа появились записи о том, что надо поменять постельное бельё. Потом, что надо постирать одежду. За три месяца она писала, что надо выбросить мусор. За месяц до смерти "переодеться". Последняя запись в ежедневнике сообщала, что надо не забыть почистить зубы. За неделю до смерти Миа не написала ничего.
  
   16.
   - Приготовьтесь к невесомости.
   Приятный женский голос, звучит как музыка. И не сравнить с другим, тоже женским голосом, который только и знает, что повторять "у вас нет новых сообщений". Ехидный голос. Кристине всегда казалось, что дай ему волю и он будет над ней хохотать. Ни одного сообщения, ну ещё бы, кто будет писать такой уродине. Неудачница. Тебя не возьмут даже на озвучку, потому что голос у тебя, как у старухи.
   - Добро пожаловать в открытый космос.
   Такой родной и тёплый голос. Как будто она и правда рада, что ты входишь в космос. Зря она всегда смеялась над рекламой NASA, все эти счастливые люди с их фальшивыми улыбками. Чувствуйте себя в космосе, как дома. Ха! А ведь она действительно дома и улыбка совсем не фальшивая, от неё аж лицо болит. Космос - это жизнь.
   - Вы входите в безопасную зону.
   Конечно в безопасную. На улице люди смотрят на неё, как будто она сделала что-то не так. Кассиры в магазине буквально её ненавидят, это же кожей ощущается. Все эти взгляды в метро. Курьеры и те смотрят с презрением, даже какой-нибудь шестнадцатилетний сопляк и тот мнит себя лучше неё. Ну и ладно, ну и пошли они все нахрен. Потому что это именно её безопасная зона, её локация.
   - Пожалуйста, учтите, что в приватных зонах используется локальное пользовательское время.
   Времени было сколько угодно. Кристина уволилась с работы. Решила сделать это раньше, чем уволят её, начальник всё время как-то странно на неё косился и в письмах стал использовать незнакомые обороты. Слишком уж все стали вежливые, слишком предупредительные. Коллега Марта перестала ходить с ней обедать, говорила, что села на диету и стала таскать в офис контейнеры с едой, но Кристина-то знала, в чём дело. Марта просто не хотела сидеть с ней за одним столиком. Никто не хотел. В кафе к ней не спешил подойти официант, в баре она могла весь вечер просидеть одна. Настоящий человек-невидимка. Настоящий... Кристина хлюпнула носом и чуть не заплакала. Нет, не надо плакать, в её космической капсуле нет отвода физиологических жидкостей. Когда-нибудь конечно всё наладится, она найдёт новую работу, денег будет больше, так что она купит себе самую крутую капсулу.
   Панель создания нового персонажа. Кристина открывала её каждый раз, когда входила в свою частную локацию, перебирала моды, была уже готова вбить характеристики, потом просто закрывала панель и отправлялась бродить по своему виртуальному дому. Как можно дружить с ботом?
   В детстве у неё был воображаемый друг. Не человек, даже не мультяшка, а динозавр. Диплодок, очень небольшой, как раз такой, чтобы мог заходить вместе с ней в школу или забираться на кровать и лежать там, как собачка. Только вот он совсем не был собакой, вообще не был животным, с ним можно было говорить, даже спорить. Когда Кристина шла домой из школы, он клал свою голову её на плечо, и она буквально чувствовала эту тяжесть, чувствовала щекой его гладкую кожу. Динозавр говорил с ней, но что было ещё важнее, он её слушал. И не просто слушал, понимал, даже когда она просто что-то бессвязно бормотала, давясь слезами. Кристина никогда и никому не рассказывала о своём динозавре. Она так и считала его своим, не своим как собака, не как игрушка, а как мама или папа, только мои и ничьи больше. Динозавр говорил, что, если она кому-то о нём расскажет, он исчезнет и больше не вернётся. Кристина так никому и не рассказала, а он всё равно исчез. Предал её.
   Она построила здесь большой дом. Не шаблонный с дурацкой стандартной мебелью, а кастомный проект по кирпичику. Кристина вбухала в него кучу денег, забыв про своё правило "не платить за пиксели". Здесь была просторная кухня с настоящей дровяной плитой, дубовая мебель, витражные окна. Ванная комната была выложена белым мрамором, похожим на куски сахара. В спальне стояла огромная кровать с кованой спинкой, на полу лежал ковёр, сшитый из чёрных и белых овечьих шкур, сложенных в шахматном порядке. Кристина видела такой ковёр в одном магазине, очень хотела его домой, но так и не решилась купить. Это ведь его надо постоянно пылесосить и не дай бог если прольёшь на него чай или расплескаешь молочко для тела. Но в космосе таких проблем не было, так что она задала описание "ковёр овечьи шкуры шахматы", а нейросеть NASA сгенерировала для неё подходящие варианты. В магазине ковёр был красно-синий, но чёрно-белый выглядел более стильным.
   В гостиной висела картина Рембрандта "Урок анатомии доктора Тульпа", не самая подходящая картина для уютной комнаты, но Кристину завораживали лица мужчин, склонившихся над мёртвым телом. В них было живое любопытство, жажда познания, всё то, чего сама она давным-давно не испытывала. У стены рядом с картиной лежал ещё один ковёр, необычайно мягкий, с длинным приятным на ощупь ворсом. В магазине его цвет был обозначен как "красный", но Кристина называла свой ковёр вишнёвым.
   Она ходила по комнатам, переставляла мебель местами, часами листала каталоги и добавляла к интерьеру какие-то мелочи. Дом становился всё уютнее и в нём становилось всё более и более одиноко, но она всё никак не могла создать нового персонажа. Да и как его создать? Это ведь не воображаемый друг из детства, персонаж следует не её желаниям, а заданным ею характеристикам. Что, если она создаст его с хорошим чувством юмора, а он будет смеяться над ней самой? Её динозавр никогда над ней не смеялся. Когда Кристина рассказывала, что кто-то в школе над ней посмеялся, динозавр говорил, что все они там полные дураки. А что скажет персонаж?
   Если всё-таки постараться очнуться, сбросить с себя эту сонную пелену, то можно и работу найти и денег побольше заработать. Тогда она сможет купить себе камеру покруче, с такими классными модулями, которые симулируют запахи и вкус. Мысль о том, чтобы жрать смарт-гель была отвратительной, но ведь он не просто чистый, экологически чистый, проходит сквозь организм, ещё и диагностику проводит. Кроме того, всё это останется там, в реальном мире, а здесь не будет ничего грязного, только вкусная еда без калорий. Ну и запахи конечно же. Много самых разных запахов. Кристина переходила из кухни в гостиную, из гостиной в спальню, из спальни в ванную. Здесь должно пахнуть тёплым деревом, нагретым солнцем. Здесь может пахнуть свежим хлебом, кофе, специями, ну и конечно лёгким дымком, ведь в печке потрескивают дрова. Гостиная в стиле американских пятидесятых, сто лет тому назад, большой стол, застеленный клетчатой скатертью. Скатерть только из прачечной, вернее, она всегда из прачечной, в каждый момент времени, пахнет свежестью и горячим утюгом, вернее, тем запахом, который появляется при глажке. В ванной множество гелей для душа, шампуней и лосьонов, брусков мыла, всё очень дорогое, французское и итальянское, косметика, которую она никогда не смогла бы себе позволить, а здесь всё просто из базового каталога для ванных комнат. Спальня пахнет свежим бельём, большие тёмно-коричневые свечи с ароматом сандала, на одной стене необработанные деревянные панели, они вроде бы не должны сильно пахнуть деревом и смолой, но Кристине очень хотелось, чтобы они всё-таки пахли, и они будут пахнуть.
   Если только очнуться... Кристина вдруг подумала, что это, пожалуй, хуже всего. Ощущение, что ты можешь очнуться в любой момент, стоит только захотеть. Вот же оно, совсем рядом, поднырни и выплыви. А там солнечный свет, там энергия, там какие-то стремления, какие-то цели. Как-то в одном магазине Кристина видела социальную рекламу "Депрессия излечима, вы снова можете улыбаться". У неё не было депрессии, это она знала совершенно точно, но вот когда она последний раз улыбалась, Кристина не помнила. Ей захотелось разбить рекламную панель, вот просто размахнуть и бить, бить, бить, пока стекло не выплеснется наружу и не погаснут лампочки. Какого чёрта они издеваются. Уроды. Ей показалось, что человек у кассы прочитал её мысли и как-то странно усмехнулся. Кристина посмотрела на плакат, а там реклама уже сменилась и на весь экран лыбился какой-то лощёный сукин сын. Она знала, что он смеётся именно над ней.
   - Пожалуйста, введите данные пользователя.
   Панель ввода мигала и мигала перед глазами. Кристина плюхнулась в кресло и просто сидела, глядя на мигающую панель. Интересно, если бы у неё была эпилепсия, можно ли вот так словить приступ прямо в космосе? Нет, ведь эти умные сукины дети постоянно анализируют состояние здоровье, отрапортуют в скорую ещё до того, как появится первый симптом. Да и рапортовать ничего скорее всего не придётся, они просто выяснят, что у тебя эпилепсия и исключат любые возможности спровоцировать приступ. То есть у неё как минимум нет эпилепсии, даже той, о которой она не знает.
   - Пожалуйста, введите данные...
   Кристина закрыла панель. Подумала, открыла снова. Вспомнила про своего динозавра. Боже, они ведь были настоящими друзьями. Часами говорили о таких вещах, о которых она никогда и ни с кем больше не говорила. Делились секретами, ну, то есть она делилась, ведь у него не было никаких секретов. Иногда она видела динозавра наяву, своими глазами, как галлюцинацию. Так что не был он никаким воображаемым другом, это была тульпа. А потом она просто исчезла, бросила её. Предала.
   Кристина снова запустила генерацию персонажа. Сделала его анонимным, чтобы можно было изменять в процессе. Отличие тульпы от персонажа заключается в том, что персонаж никогда тебя не бросит. Персонажа просто можно в любой момент удалить.
  
   17.
   Дуглас впервые проснулся и поймал момент пробуждения, не просто поймал, смог за него зацепиться. Он неподвижно лежал в кровати в то же время чувствовал, как его тело раскачивается из стороны в сторону. Одно лишнее движение и марево спадёт, нарушится хрупкое равновесие. Он лежал, не шевелясь и думал, что это вроде объёмной картинки в детской книжке. Сама книжка плоская, как блин, но ты уже знаешь, что потянешь за край обложки, очень медленно, чтобы не порвать тонкий, почти кружевной картон, откроешь, и на развороте откроется настоящий объёмный мир. А какой он, его мир? Если он окончательно проснётся, вернее, когда проснётся, мир будет прочным и основательным, никаких сомнений, никаких иллюзий. А пока мир колебался из стороны в сторону, бесформенный, неустойчивый. И всё же именно здесь было что-то настоящее, что-то, чего не было в том, настоящем мире.
   Какая-то мысль крутилась и крутилась в голове, застряла вроде бы ещё со вчерашнего вечера. Люди, да, вот в чём дело, люди были какими-то нереальными, как вырезанными из бумаги. У людей не было объёма. Не у каких-то конкретных людей, а у всех людей вообще. Шаблонные фразы, шаблонные реплики, всё чертовски предсказуемое. Некоторые говорили, как персонажи вестернов, другие притворялись ярмарочными злодеями. Дуглас подумал ещё, что вот она старость, все вокруг кажутся идиотами. Или даже не старость, может это какое-то профессиональное выгорание, если, конечно, в его профессии вообще существует такой термин. Дэвиду бы понравилось. Глупо. Да. Иллюзорность и нереальность, вот за что следует зацепиться, прежде чем окончательно проснуться. Не могли же все вокруг и в самом деле так отупеть. Значит, дело всё-таки в нём самом. Что-то не так не с миром, а с ним самим.
   И тут он вспомнил, Нартамин, женщина-русалка. Он видел её ещё в двух образах, Брунгильды из вагнеровской Гибели Богов и Амины из Сомнамбулы Беллини. Каждый раз на ней были зелёные одежды, струящийся шёлк, бисер, сверкающий изумрудным блеском, зелёная и блестящая кожа змеи. Нартамин пела, ни к кому не обращаясь, ни на кого не глядя, она как будто была не в зале, а вне его, в каком-то другом, вневременном измерении. Она никогда не улыбалась, ей это было не нужно. Она никогда не играла, только пела. Её голос бил, как молот и резал, как нож.
   Она и правда называла имена, надо было только приноровиться, чтобы это услышать. Здесь и пригодились их упражнения, узнай голос сквозь шум других голосов, сквозь громовую музыку, сквозь гром аплодисментов. И они продирались через изломанные скалы Вагнера, через воздушную роскошь Моцарта, через затейливую мозаику Верди, туда, где весенним родником пробивался единственный звенящий голос, указывающий и путь, и цель.
   Дуглас встал с постели, прошёлся по комнате. У него слегка кружилась голова, то ли плохо спал сегодня ночью, то ли просто слишком резко встал. Он долго умывался холодной водой, стараясь сбросить сонное марево, но ничего не помогало, он как будто спал на ходу. Нартамин. Дуглас никак не мог вспомнить её голос, в голове вертелось только имя. Нартамин. Он столько раз мысленно его повторил, что оно постепенно начало терять всякий смысл. Сам облик русалки стал вытираться из памяти, как яркий сон, который забываешь на рассвете. Может быть, Нартамин и была сном. Нартамин. Древние египтяне верили в девять частей самой сущности каждого человека, где Хат, физическое тело было первой частью, а Шуит, тень, последней. Был и Рен, имя человека. Лиши человека имени, соверши над ним проклятие памяти и человек не сможет предстать перед судом богов, потому что без имени не может существовать ни человек, ни вещь. И на это отвечал изворотливый и мудрый Марк Аврелий, выведший формулу простоты задолго до бритвы Оккама: изучая вещь, спроси, в чём её суть? В чём же твоя суть, Нартамин?
   Дуглас перебирал в голове нити воспоминаний и никак не мог связать их воедино. Он что-то упускал, что-то важное, без чего нельзя было пойти дальше. Ему казалось, что он почти коснулся этого, оно было где-то рядом, только что мелькнуло в памяти и ускользнуло, потому что осталось неузнанным.
   - Нартамин, - сказал Дуглас. Он обхватил голову руками. - Где ты, райская птичка. Назови мне имя. Назови мне... - он осёкся и вдруг посмотрел прямо перед собой, замер и перестал дышать. Не двигаться, только не двигаться, не упустить, ничего не упустить. Он думал про концепцию души, про ускользающее имя, про вещи, нет, до этого, раньше... Проклятие! Проклятие памяти. -, - выдохнул Дуглас в сгустившийся перед собой воздух. - Проклятие забвением! - он в каком-то бешенстве развернулся, словно пытаясь увидеть кого-то, стоящего за спиной, не просто увидеть, убить. И закричал, обращаясь к Нартамин где-то глубоко в собственной памяти: - Кому ты назвала моё имя, сука?!
   Он в два шага пересёк комнату, отдёрнул шторы и распахнул окно настежь. Ворвавшийся морозный воздух остудил его голову. Дуглас несколько раз глубоко вдохнул широко открытым ртом. Глаза почему-то жгло, он вдруг понял, что уже несколько минут не моргает. Дуглас закрыл глаза и прислонился лбом к холодной створке окна. Холод напомнил ему, как в детстве он пил воду из колодца, такую ледяную, что от неё ломило зубы и сводило лоб. Живут ли русалки в колодцах?
   - Мы тут все чёртовы лунатики, - сказал голос в его голове, имитирующий голос Пабло.
   - Лунары, не лунатики, - сказал голос, притворяющийся голосом Леонарда.
   - Мы все прокляты, - сказал голос, который не был голосом Дэвида. - Мы прокляты и забыты, но мы как волны, снова и снова разбиваемся о скалы, но всегда возвращаемся, потому что...
   - Потому что я - океан, - сказали три голоса рядом и чуткое ухо Дугласа разобрало, что в хор фальшивых голосов вплёлся ещё один, настоящий голос. Он не сразу понял, что это был его собственный голос.
  
   18.
   - Знаешь, как полиция вычисляет наркоманов? Ну, кто сидит на фарме и кастоме. По пяткам.
   - По пяткам?
   - Ага. Они ведь из капсул не вылезают, а там хоть какое погружение, оно не даёт полноценную нагрузку на стопу, как при обычной ходьбе. Никому это не надо. Поэтому пятки у них гладкие, как у младенцев.
   Сара задумчиво почесала ступню в полосатом носке.
   - Знаешь, я как-то не готова поселиться в космосе ради пяток, я уж лучше пемзой пройдусь.
   Они были у неё дома, смотрели сериалы, пили вино, заказывали пиццу. Рождество в этом году выпало на понедельник, идти обоим было некуда, так что в пятницу вечером они просто приехали к Саре, да так больше никуда и не выходили. Пару раз Сара лениво размышляла, может ей всё-таки затащить Дениса в постель, но потом прикидывала, сколько из-за этого может вылезти проблем. Секс, даже дружеский, переворачивает всё к чёртовой матери с ног на голову. Начинаются какие-то недоговорки, вот на эту тему можно говорить, на эту нет, кто-то психует, атмосфера накаляется. Ну нахрен, лучше уж вот так сидеть в носках и ночнушке, есть печеньки и болтать обо всём на свете.
   - Слушай, а ты не гей? - неожиданно для себя спросила Сара в первый же вечер. Денис лениво взял печенье, съел и потянулся ещё за одним. Сара уже хотела начать извиняться, но Денис дожевал печенье и усмехнулся.
   - Не, я просто задолбался.
   - Это как?
   - Ну, - он потянулся и поудобнее устроился на диване, - Блин, даже не знаю, как объяснить. Два года был в отношениях, ну, ты знаешь, с Линой, два года она мне мозги трахала. Я даже привык немного. Мы когда расстались, я сразу себе новую девку нашёл, закрутилось как-то. Так у Лины хотя бы был какой-то демо-режим... а эта сразу начала мозг сношать. Короче, - он достал ещё одно печенье, порылся в пачке, даже потряс её, - Слушай, это последнее, что ли? Надо было побольше купить, - он откусил половину и запил какао. - В общем задолбало. Нахрен. Устал. Даже от секса устал, честно, довели, я как представлю, что мне потом будут говорить, все эти сообщения бесконечные, какие-то претензии, так у меня всё падает. Так что я к тебе чисто по-дружески, пожрать и поныть. Без обид, ладно?
   - Идёт, - сказала Сара. Денис подозрительно на неё посмотрел.
   - Ну если что, я свалить могу.
   - Да нормально всё. Расслабься, я тоже задолбалась. Пошли они все на хер, будем жрать. А ещё у меня есть вискарь.
   Вот они и сидели на диване и просто говорили друг с другом. По телевизору фоном шли старые фильмы, а они то и дело прерывались на середине фразы и говорили "о, в детстве это был мой любимый момент" или "всегда ржу над этой сценой". В воскресенье Денис решил блеснуть своими кулинарными навыками и приготовил пиццу. Саре он доверил тереть сыр и развлекать его анекдотами. Это были хорошие выходные. Сара была дома, но чувствовала себя гораздо больше "как дома". Мать часто повторяла, дом - это то место, куда приходят друзья. В детстве эта присказка казалась странной, сейчас правдивой.
   - Всё дело в ориентирах, - сказал Денис. Они говорили о Миа, вернее, говорил Денис, а Сара слушала. У Дениса была какая-то мысль, которую он, кажется, и сам не до конца понимал, не до конца сформулировал, только пытался исподволь подвести и Сару к этой идее, - Лиши тебя ориентиров, и ты будешь беспомощно барахтаться. Это как корабль в тумане, если не видишь берегов, не знаешь, стоишь ты или плывёшь. Вот мы и барахтаемся в невесомости. Только невесомость она не в космосе, она здесь.
   Он встал с дивана, стряхнул крошки с джинсов и налил себе ещё сока.
   - Будешь?
   Сара помотала головой, отчего её растрёпанные волосы растрепались ещё больше. Она намотала длинную прядь на руку, завязала на узел, развязала, снова попыталась заплести если не косу, то хотя бы просто тугой жгут. Денис молча пил сок и смотрел на неё.
   - Когда ты стала считать себя некрасивой?
   Сара подняла правую бровь. Этому трюку она научилась от одноклассника, он был тупой как пробка, но отлично умел корчить рожи, благо позволяла мимика.
   - Ну, я всю жизнь так считала, - сказала она. Эту тему они обсуждали вчера в рамках разговора о комплексах. Вместо групповой психотерапии получилось какое-то хоровое нытьё, так что потом они просто напились.
   - Нет, - покачал головой Денис. - Вспомни. Мы вообще постоянно переписываем собственные воспоминания, оттачиваем их, как будто копии снимаем, так что копни поглубже. Скажем, лет в пять ты считала себя некрасивой?
   - Вроде нет, - сказала Сара. Она действительно не считала себя некрасивой в раннем детстве. Ей нравились свои волосы, нравилось фотографироваться.
   - А в школе... нет, погоди, не в школе, это ты сразу скажешь, что считала и что все тебя так считали. Скажем, в первом классе?
   - Тоже вроде нет, - Сара вспомнила, что в первом классе мама сшила для неё красное платье с блёстками, не купила, а сшила сама, получилось очень круто. - Я тогда на рождество была принцессой, и корона у меня была классная.
   - Во втором?
   Половину второго класса Сара проходила без двух передних зубов, приятного мало, но это её вроде бы не особенно волновало. Она тогда вообще не особенно задумывалась над тем, красивая она или нет, важнее было то, что в коллекции динозавров не хватало синего стегозавра.
   - В третьем? В пятом?
   В двенадцать лет Сару впервые пригласили на свидание, в тринадцать она действительно оказалась на свидании. Она вертелась перед зеркалом и думала, что она совсем взрослая в этом платье и с этим кулоном. Селфи с одноклассницами, селфи с мальчиком, который всё-таки её поцеловал, губы у него были противные и какие-то слишком мягкие. В четырнадцать она носила умопомрачительные мини-юбки, в пятнадцать рваные джинсы и толстовки с рок-группой Sun. Она даже спала в этой толстовке.
   - Слушай, я, наверное, никогда не считала себя красивой, - задумчиво сказала Сара. - Есть ведь разница между тем, чтобы считать себя красивой и считать себя некрасивой?
   - Ага, теперь и ты это понимаешь. Но ты вчера сказала, что считаешь себя некрасивой. Вот я и спрашиваю, когда ты стала считать себя некрасивой?
   Голова как-то плохо соображала, хотя сегодня они старались устроить день трезвости. Думать было тяжело, вспоминать ещё тяжелее, но Сара как-то сумела продраться сквозь обрывки мыслей и удивлённо посмотрела на Дениса:
   - Знаешь, а ты, пожалуй, прав. Когда... Не знаю, может год назад, может чуть меньше. Я раньше просто никогда над этим не задумывалась. Это было неважно, я другим беру.
   - Было неважно, - повторил Денис. Улыбнулся, салютовал её соком и плеснул в стакан виски.
   - Эй, мы же договорились сегодня не бухать!
   - Я чуть-чуть для красноречия. В общем, смотри... блин, мне доски не хватает, - на работе Денис всегда чертил какие-то бесконечные схемы на доске, говорил, для наглядности, - Возьмём фильмы. Тебе достаточно взять некрасивую актрису на главную роль, чтобы у зрителя появились сомнения в своём восприятии мира. Если этот красавчик влюбляется в эту стрёмную бабу, а я по-прежнему одна, ну или западают на меня одни уроды, я, что, ещё хуже этой тётки? Правда, рассчитано это в основном на женщин, ты уж извини, но вы обычно жуть как закомплексованы и зациклены на тему внешности. Все мужики, что в кино, что в рекламе, всегда красавчики и парней это как-то не парит. Ну, кроме японцев. У них в порнухе всегда мужики с маленькими членами, а девки визжат, как будто их баобабом трахают.
   - Поэтому у них члены всегда блюрят.
   - Не всегда... Блин, я этого не говорил. Ладно, тут не в порнухе дело, это всё только верхушка айсберга, там надо глубже копать. Зритель видит некрасивых актёров, не "обычных людей", а именно умышленно некрасивых. Зрителям ещё и объяснят, типа это мы специально таких берём, они "совсем как вы" и вообще мы против комплексов, будьте кем хотите. Но ведь мы-то знаем, что актёры должны быть всегда красивыми, значит, это и есть красивые люди. Если я не считаю их красивыми, значит со мной что-то не так. Ну или ещё проще, вот эти жирные бабищи на подиуме, на обложках журнала, не просто фигуристые или там с сиськами, с настоящим ожирением, висящими складками. Ещё и какой-нибудь дефект кожи, витилиго или родимые пятна, и тоже не как изюминка, а прямо реально очень страшно. И опять же тебе говорят, это хорошо, это красиво, все люди красивые. Но ты-то, блин, ты-то точно знаешь, что все люди просто не могут быть красивыми, мы ведь не матрёшки. Значит, тебе говорят неправду. Только вот если тебе снова и снова это повторяют, если это лезет со всех сторон, если убеждают тебя, требуют от тебя коверкать язык, называть чёрное белым, уродов - особенными, жирных - роскошными, в общем всё по Оруэллу, мир - это война, свобода это рабство... Только никакая комната 101 тут не поможет, потому что ты в это всё равно не поверишь. Понимаешь?
   - Нет, - сказала Сара. - Налей мне тоже.
   Денис взял у неё стакан, налил виски и закрыл сверху круглым миндальным печеньем. Сара сделала глоток, откусила печенье и подумала, что виски со сладким это в принципе не такая плохая штука. А Денис продолжал:
   - Так что постепенно ты перестаёшь доверять своим суждениям, своему восприятию мира. Ты понимаешь, что с миром что-то не так, но ведь не может же такого быть, что весь мир сошёл с ума, а ты нет. Поэтому тебе начинает казаться, что мир в полном порядке и это с тобой что-то не так. Ты теряешь ориентиры, любые ориентиры, дело ведь не только в красоте. Я вообще говорю про красоту только потому, что это тебя зацепило, вернее, тебя попробовали этим зацепить. И ни хрена у них не вышло, потому что ты такая вот удивительная девочка. Но ориентиров на самом деле очень много. Семья, родные, друзья, образование, работа, что там ещё. Да банальные добро и зло, даже в детском восприятии, ну, что такое хорошо и что такое плохо. У тебя отбирают эти ориентиры, вышибают, как табуретку из-под задницы. При этом тебе вдалбливают, что так борются с комплексами и стереотипами и вообще всё это для твоего же блага. Тебе говорят, пусть цветут все цветы, всё в этом мире хорошо и достойно уважения. Это конечно полная лажа, потому что люди не могут махать крылышками и нюхать цветочки, слишком уж мы разные. Но они это знают, и мы с тобой тоже это знаем, а вот Миа эта или как там ещё, она это уже перестала понимать. Повисла в чёртовой невесомости, так что её достаточно было толкнуть в нужном направлении. Вот так, - он легонько стукнул своим стаканом её стакан. Дзынь!
   - А кто они? - спросила Сара с набитым ртом. - NASA?
   - Рептилоиды, конечно.
  
   19.
   - У вас мужской парфюм, - сказал он.
   - Всё дело в запахе роз.
   - Простите?
   - Все... почти все женские ароматы, даже древесные или мускусные имеют запах роз, одну скрепляющая нота. Запах роз пронизывает их, как булавка. Убери его, одну только эту ноту, и аромат превратится в зловоние. У меня на месте роз - лакуна. Поэтому я пользуюсь мужским парфюмом.
   - Это несколько необычно.
   Кристина посмотрела на него сначала со страхом, неужели и он над ней смеётся, потом со злостью, только попробуй надо мной смеяться, я тебя вырублю, наконец, с беспомощностью, разве можно его убить, он же живой.
   - Необычно? - спросила она глухо.
   Он улыбнулся и нагнул голову чуть на бок, на её взгляд - очаровательно.
   - Если бы вы не рассказали мне о своей особенности, я бы решил, что вы хотите скрыть шлейфом мужского аромата свою женственность.
   Господи. Неужели это то, что она определила в характеристике как "настоящий джентльмен"? Кристина полагала, что в это понятие входит, ну, что-то незатейливое и старомодное, вроде того, что он будет придерживать для неё дверь или подавать руку, когда она будет спускаться по лестнице. Все эти хорошие манеры, которые сейчас совсем отошли в прошлое и вежливость обозначает, что мужик хотя бы не сильно при тебе ругается. Но это был уже какой-то перебор. Персонаж был приличным, слишком приличным, говорил на идеальном литературном языке, употреблял выражения, которые она в жизни не слышала. Кристина подумала, что надо бы это скорректировать, чтобы они были хотя бы примерно на одном уровне. Или не надо? Может быть, это и правда означает быть джентльменом? Кристина решила немного подождать.
   Он выдержал длинную паузу, ожидая её реплики. Когда Кристина так ничего и не ответила, он спросил:
   - Эта ваша неспособность воспринимать определённый запах, ваша лакуна, как вы это называете, она была с вами с рождения? Или внезапно проявилась в какой-то определённый момент времени?
   Кристина вдруг почувствовала раздражение.
   - Ты, что, психиатр?
   - Боюсь, что нет, - сказал он. Его взгляд на секунду остекленел и как будто обратился вовнутрь, но только на секунду. В следующее мгновение на его лице снова было безмятежное выражение. - Простите мне моё любопытство.
   - Ох чёрт, - сказала Кристина, - Я же забыла дать тебе нормальную предысторию. Как же ты теперь поймёшь, кто ты?
   Для анонимного персонажа можно было впоследствии изменить имя и внешность, но характеристики и предыстория всегда задавались только при создании. Точка создания всегда ключевой пункт персонажа, в этот момент он начинает своё развитие, адаптацию, изменения. Персонаж всегда открыт и всегда обучается. После точки создания два персонажа с абсолютно одинаковыми характеристиками развиваются совершенно по-разному, импровизация усложняется, подстраивается под тот мир, в котором действует персонаж. Любые изменения характеристик личности или дополнения в прошлом вызывают когнитивный диссонанс, конфликты ведут к разрушению самого персонажа. Поэтому единственный способ что-то изменить, это сделать полный откат, сбросить все изменения, вернуться к исходной точке. Только вот этого Кристина сделать уже не могла.
   - Ты же, блин, как живой. Ты... - она помотала головой, - Что ж за хрень то происходит, мать твою. Чёртов ИИ, как же все пытаются нас наебать.
   Боты окружают нас повсюду, не только в космосе. Голосовые помощники и таксисты в беспилотных автомобилях, боты на стойках регистрации, консультанты в магазинах. Иногда уже не замечаешь, с кем общаешься, да и надо ли замечать, если всё общение складывается к выбору размера лифчика или покупке картофельного салата. У ботов живая мимика и выразительные жесты, боты шутят и сочувствуют, боты всегда готовы прийти на помощь, даже если надо просто немного поговорить. Вот только... Кристина не могла толком сформулировать, что "вот только", вертелось это где-то на кончике языка, но никак не хотело облекаться в слова. Что-то не так.
   - Я что-то не то сказал? - спросил он. Кристина вздрогнула. Он, что, мысли её читает?
   - Всё хорошо, - сказала она и улыбнулась.
   Надо же, ведь его и на хер не пошлёшь, он вроде как заражает этой своей вежливостью, своими манерами. Может пообщаешься с ним пару недель и тоже начнёшь так себя вести с другими людьми? А если вести себя с другими людьми плохо, может это потому, что всю жизнь общался с плохими людьми? Идиотская теория, почему в голову лезут только идиотские мысли. А он сидит напротив неё и улыбается, не лыбится, не ржёт исподтишка, просто вежливо улыбается, милый и предупредительный. Обалдеть.
   Боты. Персонажи. Помощники. Давно прошедшие тесты Тьюринга, но всё ещё запертые в китайской комнате. Нейросети, нагруженные всем пластом человеческих знаний, почти беспощадные в своём всеведении, владеющие словом, способные написать и симфонию, и траурный марш. Безупречные, и совершенно пустые. Ноль, ноль и ещё раз ноль, интеллект без сознания, иллюзия разума. Ты начинаешь интересный разговор с ботом, бот слушает и отвечает, аргументирует, спорит с тобой, остроумно шутит, иронично отражает твои реплики. Ты забываешь о том, что говоришь с ботом, тебе нравится беседа и собеседник. Но всегда наступает момент, когда в разговоре пробивается брешь. Все реплики на своём месте, в разговоре нет лакун, собеседник всё так же умён и интересен. Но ты замечаешь что-то, что никак не можешь ухватить, какая-то лёгкая странность, отклонение от нормы. Нечто подобное случается в разговоре с пьяным, который по мере разговора ещё больше пьянеет, продолжает говорить, но уже не следит за разговором. Нечто близкое бывает в разговоре с маленькими детьми, которые то и дело теряют внимание, ныряют в свои мысли и выныривают с совершенно нелепой репликой. У ботов нелепых реплик давно не бывает и всё же они, ну... не настоящие. Кристина не знала, как это ещё выразить.
   А вот её бот был настоящим. Или это было только потому, что это был её бот? Она выбрала его внешность, сформировала характер, добавила привычки. С предысторией, правда, налажала, но проблема в том, что персонаж вёл себя ровно так, как и должен вести себя человек, который забыл свою предысторию. Кристина вдруг подумала, чёрт побери, а была ли какая-то предыстория у динозавра, её тульпы? Что, если он исчез именно поэтому? Не бросил её, а исчез, потому что нельзя жить без воспоминаний. Вся наша личность - это воспоминания и накопленный на их основе опыт. Как у... как и у ботов. Может быть, сами мы просто чуть более сложные боты.
   Кристина почувствовала себя хорошо, так хорошо, как не чувствовала уже много месяцев. Её голова была чем-то занята, помимо беспрерывного отчаяния. Ей что-то было интересно, появилась какая-то цель, пусть и совсем глупая, ведь что может быть глупее этой симуляции. NASA врёт, это не реальность, даже не дополнение к реальности, это жвачка какая-то. Совершенно бесполезная игра для бесполезных людей. И когда Кристина поняла, что она всё-таки совершенно бесполезная, ей снова стало тошно.
   А персонаж всё сидел напротив неё на стуле, следил за выражением лица и улыбался. Улыбка у него была невинная, как у ребёнка.
  
   20.
   На первом этаже был бар, который работал до самого утра. Музыка и посетители никак не беспокоили Дугласа, звукоизоляция там была отличной, а из-за тяжёлой дубовой двери ничего не было слышно. Ни пьяных компаний, ни разборок, только время от времени подъезжали дорогие автомобили. До недавнего времени над дверью висела скромная деревянная табличка "Бар Лагуна", но на днях они установили огромную светящуюся вывеску, которая вдобавок ещё и пульсировала неприятным зелёным светом. Дуглас не хотел ругаться, ему вообще претили любые скандалы. Хотелось, чтобы вывеска исчезла как-то сама собой, просто взяла и потухла. Он не мог заснуть из-за зелёных всполохов.
   Ещё одна невыносимо длинная ночь. В голове пусто, будто все мысли вытравили. Дуглас просто лежал и смотрел в зелёную темноту, зелёные огни за окном, зелёные цифры часов, стоящих на комоде. Зелёное свечение стрелок его наручных часов, которые он забыл снять с вечера. Мысли вдруг перескочили к другим часам с другими стрелками. Старинные часы в стиле барокко, сплетение золотых ветвей, обнимающиеся амуры, перевитые цветами и лентами, белый циферблат с римскими цифрами. Минутная стрелка отсутствовала, так что время, казалось, шло ещё медленнее. Часы можно было увидеть только из-под воды, так что, если ты их увидел... Дуглас сделал судорожный вдох. Если ты их увидел...
   - Сколько времени, мальчик мой? - спросил Дэвид.
   Лёгкие как будто наполнены битым стеклом. Перед глазами плывут красные пятна. Кровь шумит, голова пульсирует, всё тело пульсирует. Вот они, золотые часы, единственная стрелка с обломанным кончиком, движется так медленно, что отчаяние едва не заставляет открыть рот и вытолкнуть последний глоток воздуха. Пузырьки вокруг носа, пузырьки вокруг рта. Начинают подёргиваться руки и ноги, сами собой, судороги, боль в коленях и икрах. На несколько секунд боль становится нестерпимой и перестаёшь задыхаться. Красные круги ширятся, посередине расцветают багровые пятна. Из носа поднимается вверх струйка крови, красный столбик долю секунды висит перед лицом, потом размывается и вода снова становится прозрачной. Пузырьки. Сводит пальцы левой руки, стягивает горло. И циферблат из белого фарфора становится ослепительно белым, огромным, занимает всё сознание. Стрелка не двигается, и это уже хорошо, что она не двигается, потому что она грозит перерубить пополам, как гильотина. А потом всегда наступает момент, когда ты понимаешь, что дышать больше не нужно. Боль уходит. Становится очень легко. Темнота вокруг не кровавая, бархатная. Укрывает фарфоровая белизна, баюкает едва заметное движение часовой стрелки. Тишина.
   Первый вздох всегда даётся через крик. Лёжа в постели Дуглас коротко закричал, перевернулся на бок и схватился за горло. Он задыхался. Тонул. Позвоночник изгибался в судороге, а по комнате всё плыли зелёные пятна. Дуглас осторожно встал, поднял сброшенное на пол полотенце и как-то долго складывал его, стараясь приложить угол к углу, разгладить каждую складку. Он вспомнил, как это называл Леонард, обдёргиваться. Иногда люди, лежащие на ворохе тряпок в подвале, начинали обдёргиваться, расправлять на себе складки одежды, стряхивать невидимые пылинки, прихорашиваться, как будто птичка. Тогда все понимали, что это уже агония, ощущение скорой смерти, смерть. Когда кто-то начинал обдёргиваться, они точно знали, что сейчас человек вытянется в последний раз и затихнет. Не было у них никакого уважительного отношения к смерти, не было мистики, только ожидание тишины, которая всегда наступала вслед за смертью, пусть и всего на долю секунды.
   Дугласу удалось сварить кофе с пышной пенкой. С сахаром он переборщил, но в целом вкус ему понравился. Он поджарил тосты, положил между ломтиками кусок сыра и лист салата. Хотел поесть на кухне, но потом вернулся в темноту спальни и съел сандвич, сидя на краешке кровати. Его так и тянуло расправить простыню, поправить наволочку, но он старался не обдёргиваться, не звать смерть раньше времени. По лицу Дугласа время от времени пробегала зелёная полоса света.
   Он доел бутерброд, обулся, накинул куртку и вышел во двор. Чёртова вывеска так и будет полыхать каждую ночь, а он будет мучиться кошмарами и литрами пить кофе. Надо разобраться раз и навсегда, здесь у нас не Лас-Вегас, на жилых домах нельзя размещать такие световые конструкции. Хлопнула подъездная дверь, Дуглас вышел в морозную ночь. Воздух был каким-то особенно свежим, под ногами снег сверкал зелёными искрами. Уличный фонарь отбрасывал на дорогу круглое пятно оранжевого света, который мало что освещал. Снег кружился в этом оранжевом пятне, снежные хлопья обжигали лицо и оседали на ресницах.
   Дуглас посмотрел на дверь бара, на которой лежали зелёные лучи и около секунды не мог понять, что же тут не так. Он очень медленно повёл взгляд выше, дверная ручка в виде львиной головы с зажатым во рту металлическим кольцом, медная табличка на двери, ещё выше и дверная рама, потом отштукатуренная стена под старинную каменную кладку, ещё выше, уже утопая в зелёном свете от нелепой светящейся вывески, вот только вывески не было. Дуглас скользнул взглядом ещё выше, запрокинул голову и посмотрел в небо, на котором полыхали бутылочно-зелёные полотна северного сияния.
   Шесть зелёных световых столбов поднимались над крышами, у каждого был малиновый шлейф, растянутый по всей обозримой ширине неба. Прямо над головой развернулась зелёная спираль, от которой во все стороны протянулись белые лучи. Чуть дальше, где небо было всё бархатно-чёрным были рассыпаны крупные звёзды. И падал белый снег, который тоже казался звёздами на фоне чёрного неба. Снежинки вспыхивали и гасли в зелёных лучах. Холод покалывал щёки и кончики пальцев.
   Дуглас медленно шагнул назад, прислонился спиной к дому и долго стоял, глядя в небо, изрезанное зелёными всполохами. Ему казалось, что северное сияние не просто светит в незнакомом ему спектре, оно поёт. Он действительно слышал музыку, какой-то необычайный инструмент вроде стеклянной гармоники в танце Феи Драже Чайковского. В небе полыхало зелёное зарево, на землю лилась чарующая гармония сфер, вызываемая светом и движением.
   Лицо было мокрым, как будто он плакал, но это был только растаявший снег. Дуглас бросил ещё один взгляд в небо, вошёл в подъезд и начал медленно подниматься по лестнице. В его ушах всё ещё звучала ни на что не похожая музыка.
  
   21.
   - А вообще я согласен с Джоном Сёрлом, - сказал Денис. - Боже, как же классно пахнут твои волосы, - он притянул Сару к себе и поцеловал в висок.
   В рождественскую ночь они так напились, что Сара блевала в туалете, а Денис наутро лежал в пустой ванне и поливал себе голову холодной водой из крана. К вечеру обоим стало лучше, они выпили по бокалу пива и как-то совершенно естественно оказались в постели. Секс получился спонтанным, но неплохим. Они повторили. А потом повторили ещё раз. И ничего не изменилось. Они по-прежнему валялись на диване, заказывали пиццу, часами говорили о когнитивных искажениях. Иногда Денис заплетал Саре косу, это получалось у него гораздо лучше, чем у неё. Сара задумывалась, что всё-таки лучше, секс или вот эти бесконечные разговоры о космосе. Потом думала, интересно, а Денис о таком задумывается?
   - Кто такой Джон Галт? - спросила Сара и улыбнулась.
   - Это к теме про сильный и слабый ИИ. Как у ботов. Джон Сёрл придумал такую штуку, как будто он заперт в комнате. Джон не знает китайского языка, ни одного иероглифа. Но у него имеется книга, в которой перечислены все иероглифы, все сочетания иероглифов и дана инструкция по манипуляции иероглифами. Это гипотетическая, невозможная книга, но вполне допустимая для этого мысленного эксперимента. В это время наблюдатель, знающий китайский язык подбрасывает сквозь щель под запертой дверью записки с вопросами на китайском языке. Джон берёт записку, открывает книгу и следует всем шагам, указанным в инструкции. Выглядит это примерно так: если у вас есть иероглифы A, B и C, откройте страницу 125, перерисуйте иероглифы D, E и F. Джон механически выполняет эти действия, не имея ни малейшего понятия о значении ни одного из иероглифов. Если он в точности следует инструкции из книги, он составляет абсолютно точные, осмысленные и развёрнутые ответы на любой заданный вопрос, при этом и вопрос, и собственный ответ остаются для него только бессмысленным набором чёрточек.
   Джон Сёрл и наблюдатель ведут беседу о философии Канта, теории струн, гармонии сфер. И для наблюдателя, непосредственно задействованного в эксперименте и для любого стороннего наблюдателя, знающего китайский язык, беседа является осмысленной и разумной. Но запертый в комнате Джон Сёрл не знает китайский язык, более того, не имеет никакой возможности его изучить.
   Сара взяла в рот кончик косы и начала задумчиво её жевать. Она ничего не сказала, хотя Денис ждал, когда она что-нибудь ответит. Он отобрал у неё косу и закинул ей за спину.
   - Это я вообще-то про наших персонажей в космосе. Они кажутся совсем настоящими. Но на самом деле нет никакой разницы между ними и персонажами компьютерной игры из прошлого века. Графика конечно покруче. Но никто так и не вышел из комнаты. Мы, наверное, слишком для этого тупые, - он посмотрел на Сару и рассмеялся, - На работе бы обиделись. Ребята из разработки считают себя богами.
   - Стань богом в собственной вселенной, - сказала Сара. Это была цитата из очень старой рекламы одной из самых первых версий космоса. - А пользователи до сих пор верят, что это они боги.
   - У меня был коллега, - сказал Денис. - Он часто повторял, что его пользователи даже не подозревают, что они всего лишь полигон для его экспериментов, - Денис развернул Сару к себе спиной и принялся разминать ей плечи. - Ты знаешь, что ты сутулишься? Шея потом будет болеть.
   - Она и так болит, - проворчала Сара, - Блин хорош, больно же!
   Некоторое время Денис молча массировал ей шею и плечи. Сара то шипела, то урчала от удовольствия. Наконец, он чмокнул её в затылок и снова забрался на диван с ногами.
   - Вообще полная херня все эти эксперименты. Мы давно уже перешли от опытов к реальным делам. Эта твоя Миа, она ведь попала под раздачу, это как пить дать. Только вот чтобы это доказать, тебе придётся перетрясти весь NASA, а этого тебе никто не даст сделать.
   - Под раздачу? Это как?
   - Ну, я уже говорил про потерю ориентиров. Раскачали, загнали в невесомость. И бац, выбили из-под ног табуретку. Просто исключили из жизни.
   Сара закинула ноги на спинку дивана и положила голову Денису на колени. Он не возражал.
   - Ты про теневой бан говоришь? Это типа когда человек что-то пишет у себя, всё вроде открыто, только его записи никто не видит?
   - Не, это грубо и устарело уже. Ну скрыл ты человека в одной сети, рано или поздно его найдут в другом месте. Поэтому NASA и скупает любые социальные сети, даже самые трешовые студенческие локалки. Просто теневого бана недостаточно, надо брать объёмами. В смысле тотальный игнор, скрытие во всех социальных сетях, даже для новорегов. Но я говорю, это довольно грубо, поэтому часть информации всё-таки пропускается, можно лайкать или каменты писать, только автор это не увидит. Сообщения в мессенджеры отфильтровываются, часть в спам, часть в непроверенные запросы. Ещё пара скрытых папок, которые никто никогда не проверяет, типа там категория сообщений "подозрительные рассылки". Таким образом сразу двух зайцев убиваем, и человек под баном считает, что его все игнорируют, и те, кто ему что-то написал, а он не ответил, начинают его уже сами игнорировать. В конце концов бан снимается, но человек уже в игноре. В этом и есть смысл, чтобы человек окончательно исчезал из социальной жизни, когда все ограничения уже отменены.
   - И что, никто об этом не знает? - спросила Сара. - Это ведь жесть какая-то.
   - Да нет, - Денис улыбнулся, - Почти все знают. Ну, или догадываются, тут же нет ничего особенного.
   - Тогда почему...
   - Ну ты вот узнала. И что ты сделаешь? Ничего.
   Сара отвела взгляд.
  
   22.
   Кристина с трудом перебросила ноги через высокий бортик космической кабины. Она провела в космосе семьдесят три часа без перерыва. Обезвоживание ей не грозило, смарт-гель обеспечивал т ело жидкостью. Но она ничего не ела и её шатало от слабости. Голод она давно перестала чувствовать, была даже не уверена, что сможет хоть что-нибудь съесть. Надо выпить протеиновый коктейль, кажется, в холодильнике ещё было молоко. Надо сходить в душ. Надо... Кристина покачнулась и упала на пол. Она услышала какой-то странный глухой звук и только спустя несколько секунд поняла, что это звук удара её затылка о кафельную плитку. Во рту появился медный привкус.
   Она поднялась сначала на одно колено, схватилась за стул, медленно встала. Сколько шагов до кухни? Какой же бесконечно длинный коридор. Надо идти, ноги как чужие, один шаг, ещё один. Кристина снова пошатнулась, к горлу подкатила тошнота, рот обожгло кислотой. Её вырвало какой-то кислотно-жёлтой жидкостью. Ещё несколько шагов, кухня, щелчок выключателя, слишком яркий для глаз свет. Один из так и нерешённых недостатков космоса, глаза слишком отвыкали от света, вообще нагрузка на глаза была ненормальной. Между погружениями рекомендовалось делать комплекс упражнений. Кристина никогда ничего не делала. Прошивка у него была кастомная, с полностью отключенными уведомлениями.
   В дверь позвонили. Когда Кристина была в космосе, ей уже приходило несколько уведомлений о звонках. Она никого не ждала. Курьер? Сосед просит перепарковать машину? Кому и что от неё надо... Кристина почувствовала, что у неё щиплет глаза от слёз, ну почему они никак не хотят оставить её в покое.
   - Уходите, - пробормотала она, - Пожалуйста, уходите.
   Где-то на окраине сознания мелькнуло воспоминание, вот она сама звонит в дверь соседу снизу, потом стучит кулаком, потом начинает орать, Виктор, сукин сын, я знаю, что ты здесь. Он осторожно открывает дверь и придерживает её рукой, а она с силой распахивает её и кричит, если твоя чёртова собака опять будет гавкать, я тебе ноги переломаю, а её в окно выкину. Виктор пытается что-то сказать, но она ему не даёт, размахивает руками у него перед лицом. Когда это было, три месяца назад, четыре? Воспоминание было совсем чужим, какая-то другая женщина, очень сильная и очень самоуверенная.
   - Уходите, - шептала Кристина, облизывая сухие губы.
   Она налила стакан воды, прополоскала рот, сделала несколько глотков. На столе лежала засохшая шоколадная конфета, Кристина с трудом её разгрызла и проглотила. Снова начало тошнить. Она села на стул и опустила голову.
   Звонок в дверь. Долгий, кто-то никак не успокаивался. Кристина затравленно смотрела в стену. Никого нет дома, ну же, уходи, никого нет дома. Оставьте меня в покое. Просто не трогайте меня. Снова смятое воспоминание, она сидит на кухне как сейчас, смотрит на экран телефона, по лицу текут злые слёзы. Никто не пишет. Никто не отвечает. Все её игнорируют, как прокажённую, если и ответят что-то, то односложно или просто эмоджи. Кристина ненавидела эмоджи и стикеры, но тогда уже начала радоваться, когда хоть что-нибудь присылали, начинала выискивать в крошечной картинке какие-то чувства и эмоции. Может быть, все очень заняты, поэтому никто не хочет с ней говорить? А может быть это она сделала что-то плохое, так что теперь все от неё шарахаются? Кристина помнила, как плакала и пила белое вино. Она включила сериал про клинику и там как назло была серия про развод с очень несправедливым финалом. Тогда она разбила бокал и порезала руку куском стекла. Боль немного помогла, по крайней мере, она перестала плакать. В следующий раз она специально разбила фарфоровую кружку и долго царапала левую руку острым осколком.
  
   На заре появления виртуальных симуляций с полным погружением журналисты часто сравнивали симуляции с наркоманией. По их мнению, настолько полноценный эффект присутствия рано или поздно должен был вызвать эффект привыкания. Симуляция замещала собой реальный мир, выдавливала из него людей. Потом журналистские нападки как-то резко прекратились, симуляции распространились повсеместно, во всех областях. Немецкий журналист и правозащитник Эмиль Брахман написал книгу "Взгляни на дом свой, демон", где очень оригинально развил мысль о том, что развитие симуляций - это панацея от насилия. За эту книгу Брахман был номинирован на Нобелевскую премию мира. Люди, осуждающие симуляции, превратились в парий, признаться в таком было всё равно, что признаться в расизме.
   - Помните, открытый космос - это не дополнение к реальности, это часть реальности, - не уставали повторять пиарщики NASA. Всемирная организация здравоохранения сначала исключила игровую зависимость из МКБ-23, а потом опубликовала большой отчёт, где объяснялось, что раннее использование симуляции позволяет купировать СДВГ без использования медикаментов. Выступление группы врачей из университета Гёте, которые аргументированно высказывали сомнения в подлинности исследований, стоило им карьеры и лицензий. Даже предупреждения о том, что долгое пребывание в космосе опасно для здоровья перестало быть угрожающим. Его намеревались убрать при следующем обновлении и оставить только один небольшой абзац в пользовательском соглашении.
  
   Кристина нашла в холодильнике протеиновый батончик и съела половину. Она почувствовала, что если попытается съесть что-то ещё, её обязательно вырвет. Очень хотелось вернуться обратно, в свой уютный дом, к мягкому креслу и толстому ковру, к персонажу, который обязательно её ждёт. Кристина пообещала себе, что вернётся в симуляцию только на несколько часов, а потом обязательно выйдет и поест. Она обещала себе это перед каждым погружением.
   Первые несколько раз ощущение смарт-геля в лёгких было мучительным. Хотелось врубить аварийное отключение и больше никогда не возвращаться в кабину. Хотелось блевать, пока внутри не останется ни одной частички этой липкой дряни. Нечто подобное Кристина испытывала, когда училась носить контактные линзы, надевать их ещё ничего, но вот снимать превращалось в настоящий ад. Она тыкала пальцем в глаз, стараясь подцепить тонкий прозрачный кружок на радужке, промахивалась, попадала по белку, не защищённому линзой, морщилась и ничего не видела от слёз. Но потом она научилась снимать линзы в одно движение, щипок и глаз свободен. В симуляции ей не нужны были очки или линзы, зрение и так было идеальным. А спустя некоторое время наполнение лёгких стало странно-притягательным, даже возбуждающим. Короткое удушье, спазм, всё было предвестником погружения, потому что сразу после перехода на гелевое дыхание женский голос объявлял: Приготовьтесь к невесомости.
   И вся боль, весь накопленный за день страх уходили.
  
   23.
   Он проснулся очень поздно, почти в полдень и не смог открыть глаза. Ресницы как будто слиплись, мелькнула даже мысль, а что, если это так и не растаял тот удивительный изумрудный снег. Дуглас потёр глаза пальцами, пошарил рукой по тумбочке возле кровати и выудил бумажную салфетку из коробки. Он вытер глаза, проморгался и посмотрел на салфетку, расчерченную золотыми полосами. Он осторожно коснулся золотого пятна кончиком указательного пальца. Золото было чуть влажным и липким. Дуглас посмотрел на свою руку, увидел золотые чешуйки между пальцами, в продольных ложбинках между костяшками. Но его почему-то испугало не золото на руках, а то, что золота не было на безымянном пальце, хотя он до сих пор чувствовал на нём золотое кольцо. Было это или нет?
   Снова перед глазами заюлил и заметался образ Ясмин. Без лица, без голоса, неуловимая, как тень. Дуглас помнил, что она ворвалась в его жизнь, как вихрь, как торнадо, ворвалась и принялась срывать лоскуты с его души, слой за слоем. Было это или нет? Вообще было ли что-то, кроме бесконечной боли, хуже того, ожидаемой боли? Молнии поползли по рукам, кожа стала трескаться. Выступили красные бисеринки крови. Вот маленькая острая звёздочка, обломок ножа без рукояти, края такие острые, что можно порезаться от одного взгляда. Звёздочка прокатывается по животу Дугласа, он не чувствует боли, только предвкушение боли. Острая кромка вдруг резко и глубоко входит в тело и становится очень холодно. Дуглас резко открыл глаза и провёл рукой по животу. Ни ран, ни шрамов. Он поднёс руку к глазам, золота между пальцами тоже не было.
   В голове звенела музыка, голос Нартамин, называющей имена. Нартамин, одетая в северное сияние, с поясом Ориона вокруг бёдер. Она была красивее Ясмин, Дуглас не мог этого отрицать, вот только Ясмин была живой, а Нартамин нет. И снова всё переворачивалось с ног на голову, Ясмин давно умерла, он оплакал её и забыл, несколько лет носил два кольца на безымянном пальце, потом всё окунулось в расплавленное золото и перестало существовать. А Нартамин была всегда, в каждом городе, в каждой опере, голос её был всё такой же молодой и сильный. Нартамин не умирала, потому что никогда не была живой. Эта мысль подстегнула память Дугласа, не была живой, но знала имена живых. Он слушал.
   - Джулия Ли, - сказала русалка, совсем не похожая на классическую Медору.
   - Максим Рейвуд, - сказала Брунгильда.
   - Ничего не записывайте, - сказал Дэвид. - Мы можем только напоминать.
   Микаэла в белом платье и обнимающий её Хозе, гремит Parle-moi de ma m"re, голоса звенят, а в хор их вплетается ещё одно имя, Миа Ирвин. И необычайно холодный Ромео, травести в опере Беллини, зелёный шарф вокруг тонкой шеи, сетчатая шаль вокруг узких бёдер, пышная, почти удушающая музыка, жаркое напряжение, нетерпение, агония без катарсиса. Аплодисменты. Буря аплодисментов. И голос, различимый только для его уха: Петра Рихтер.
   - Что я должен делать? - спросил Дуглас тогда и спросил сейчас, лёжа в полумраке собственной спальни. Между опущенными шторами был небольшой промежуток и оттуда вырывался солнечный луч. Пылинки танцевали в луче света и казались Дугласу звёздами, несущимися сквозь бесконечную пустоту космоса. Никто ему не ответил, ни тогда, ни сейчас.
   У Леонарда были иногда приступы какого-то дикого фатализма. Он рассказывал про Нону, Дециму и Морту, которые скручивают и скручивают нити человеческих жизней, про Верпею со звёздами, висящими на конце каждой нитки, про Урд, Вернанди и Скульд, что всё поливают корни Иггдрасиля, не давая прерваться направленной бесконечности. Леонард знал столько имён, и всё же всегда отправлял их к Нартамин за новыми именами.
   - Сара Патил, - сказала Нартамин.
   В этот раз Нартамин была только лесной птичкой, говорящей с Зигфридом.
  
   24.
   В последний день рождественских каникул они почти не говорили друг с другом. Занимались сексом, пили вино, слушали музыку, но не говорили. Казалось, что любое слово может разбить установившуюся гармонию, призрачную и дрожащую, как пар над чашкой какао. Вечером они посмотрели три выпуска "Волшебного колеса" подряд, сами ответили на все вопросы и не удержались от того, чтобы не обругать тупых участников.
   - Боже, ведь про РНК в школе рассказывают, как можно быть таким кретином? - воскликнула Сара. Денис усмехнулся.
   - Это нам рассказывали. А это новое поколение, полосатые пчёлки. Бззз.
   Пчёлками называли тех, кто родился в конце тридцатых и начале сороковых, эпоха расцвета Хорнета, она же "анти-анонимность". Пчёлки не просто не верили в анонимность, они боролись с ней, будучи с детства убеждены в том, что между анонимностью и терроризмом стоит знак равенства.
   - Какие-то мы совсем старые, - сказала Сара. - Время как-то убыстрилось. Я раньше думала, вот закончится лето, потом ещё долго-долго до Хэллоуина, а до рождества совсем далеко. А теперь иногда уже в августе кажется, что пора ставить ёлку. Я вообще уже иногда думаю, что все эти праздники как этапы эстафеты, от одного пункта к другому и никак иначе.
   - До тебя только сейчас это дошло?
   - Да нет, давно уже об этом думаю. Мне вообще кажется, когда мы говорим, что в космосе не бывает импровизаций, здесь лишнее слово "космос". Вообще нигде не бывает никаких импровизаций. Мы все следуем по запланированным маршрутам и никуда не сворачиваем, - Сара отпила вина из бокала и пожала плечами, - А, ладно, не обращай внимания, у меня просто хреновое настроение. Скорее бы на работу. Я вообще ненавижу рождественские праздники. Мой отца убили как раз перед рождеством.
   - Убили?
   - Ну или сам убился, не знаю, как правильно. Несколько лет назад на рождественской вечеринке от компании. Папа ведь тоже работал на Терезис, я иногда думаю, что меня взяли на работу только по его протекции. Тогда ещё компания устраивала крутые тусовки каждое рождество дома у одного из учредителей. Ну... теперь-то уже не устраивает. Все так перепились... Потом устроили тир прямо в гостиной, и папа попал под пулю. Его не спасли. Экспертиза показала, что он был пьян в стельку... да они все были такими. Так что я никого не виню. Хотелось бы конечно найти кого-то виноватого, но нет. Я просто больше не люблю рождество.
   Денис хотел что-то сказать, но Сара протянула руку ладонью вперёд.
   - Просто заткнись, ладно? Мне не надо сочувствовать, вообще закроем эту тему. Я просто хотела объяснить, почему мне так хреново. К чёрту это долбанное рождество.
   - Ну, - Денис пожал плечами, - Рождество так-то это давно коммерческий праздник. Нам его тоже навязали. А так-то всё логично. Свобода сегодня, это свобода выбирать цвет и пол для эмоджи. А свобода протеста, это требовать у корпораций добавить эмоджи с нужной ориентацией, если такого ещё не сделали в нашем прекрасном диверсити.
   - У тебя как-то совсем чернуха получается.
   - Зато правда, - сказал он и вдруг совершенно неожиданно добавил: - Выбери карту.
   - Чего?
   В его руках оказалась колода карт, развёрнутая веером, на рубашках схематическое изображение какой-то горы.
   - Это ещё нахрена?
   - Не спрашивай, выбирай.
   Сара осторожно вытянула карту.
   - Ну?
   - Что ну, посмотри, что за карта. Мне только не показывай. Посмотрела?
   - Ага.
   - Засовывай обратно.
   Сара ткнула карту обратно в веер, Денис смешал карту и перетасовал. Карт было немного, всего около двадцати. Она с сомнением смотрела на Дениса.
   - А дальше что?
   Он развернул карточный веер лицом к себе, взял одну из карт и показал Саре. Двойка пик.
   - Эта?
   - Ага.
   Денис удовлетворённо кивнул.
   - Ну вот так это и работает. Я дал тебе выбрать карту и вытянул одну из них чуть подальше из стопки. На неё ты и клюнула. У тебя с самого начала не было свободы выбора, понимаешь?
   - Ага, - сказала Сара. Она подумала, что сегодня слишком часто "агакает", как будто ей тяжело просто кивнуть или сказать "да". Каникулы подходили к концу, завтра надо было идти на работу, а там снова с головой в историю Миа. И правда начинает накрывать чёртова депрессия. Она встряхнула головой, отмахиваясь от тяжёлых мыслей, и заставила себя улыбнуться.
   - Это всё круто, конечно. Только ты забыл самое главное. Нельзя понять, как работает система, находясь в самой системе.
   - В смысле?
   Сара взяла карты у него из рук и перетасовала. Получилось у неё это гораздо ловчее, чем у Дениса. Она вытянула карту с дамой червей.
   - Вот моя карта. Ты не угадал.
   Денис слегка нахмурился, не сердито, а только недоумённо.
   - Тогда зачем ты сказала, что я выбрал твою карту?
   - Чтобы ты поверил в то, что это ты контролируешь ситуацию. Так ведь и происходит в космосе. Пользователи должны верить, что это они всем управляют. Они боги.
  
   25.
   - Ты ведь меня никогда не бросишь? Никогда не обидишь?
   Бывший парень Кристины сказал бы "Почему я должен тебя обижать?", так что ей понадобилось бы снова оправдываться, что она совсем не то имела в виду, что она не думает, что он плохой. Она боязливо смотрела на своего персонажа и ненавидела себя за свой страх. Как можно бояться бота? Он ведь не настоящий.
   - Ты настоящий, - неожиданно сказала Кристина. - Только ты и есть настоящий, все остальные куда-то ушли. Я не знаю, почему они больше не хотят со мной разговаривать. Но ведь ты меня не бросишь, правда?
   Он обхватил её за запястье обеими руками, так что ладонь скрылась между его ладонями. Надавил большими пальцами на пульс. Ощущения были странными, не возбуждающими, а скорее заставляющими покориться. Кристине редко удавалось достигнуть этого ощущения с настоящим парнем, а боту достаточно было только сжать её руку.
   - Я останусь с тобой до конца, - сказал он.
   Ещё один бывший сказал бы, что останется с ней, пока она сама этого хочет. Но Кристина не хотела брать на себя даже такой контроль. Хотелось передать всю свою жизнь в чьи-то руки, отдаться кому-то, кто лучше неё знает, что делать.
   - Ты ведь знаешь, что делать? - спросила она.
   Бывший сказал бы, что надо строить будущее, а потом бы ещё минут тридцать не затыкался. Бот просто кивнул:
   - Конечно, знаю. За этим я здесь.
   - Тогда что мне делать?
   Он приложил палец к губам, её палец. Обвёл её пальцем свои губы. Поцеловал в ладонь. Это почему-то показалось Кристине очень трогательным без малейшей примеси эротизма.
   - Что мне делать? - снова спросила она.
   - А чего ты хочешь?
   - Я хочу остаться здесь, - сказала Кристина. И добавила, глядя прямо ему в лицо: - С тобой.
   Он чуть поднял брови, наклонил голову на бок и на секунду вытянул губы вперёд. Он ничего не сказал, но Кристина явственно прочитала по его губам "оу". Она не поняла, было ли это удивлением или осуждением.
   - Мне ведь нельзя вернуться туда? - спросила она. Он покачал головой, - Никто не ждёт. Никого нет. Совсем никого! - Кристина вдруг разрыдалась, - Ты понимаешь, что это значит, когда никто не ждёт?
   Она вскочила и прошлась по комнате, он следил за ней взглядом, не поворачивая головы. Кристина взяла с полки одну книгу, отбросила её в сторону, взяла вторую. Книги не были частью интерьера, здесь стояли только настоящие издания, которые она прочитала или собиралась прочитать. Кристина подняла книги, поставила их обратно на полки и виновато посмотрела на него.
   - Мне надо что-то делать. Тело как будто скручивает, надо двигаться, иначе такой зуд, что с ума сойти можно. Ещё и мозговые запы, знаешь, что это такое? Это когда мозг электричеством прошибает, не больно, только противно очень. Ну и внезапно, особенно перед сном, я пугаюсь всё время. Никуда от этого не деться.
   Он встал с кресла, подошёл к ней и обнял. Его большая рука накрыла её голову, пальцы зарылись в волосы. Кристина стояла и старалась не дышать, потому что он делал именно то, что и был должен, то, ради чего она его создала. Такой большой и сильный, не просто друг, защитник. Он никогда её не обидит. Никогда не сделает больно.
   - Что мне делать? - спросила она, не отнимая лица от его груди. Подумала, что он, наверное, её не услышал, хотела слегка отстраниться, чтобы спросить, но он услышал.
   Он положил подбородок ей на голову, одна рука ласкала её затылок, другая обнимала за плечи.
   - Тебе придётся покончить с собой, - сказал он, - Ты ведь знаешь, это единственный способ покинуть ту реальность.
   - И тогда я навсегда останусь здесь? - спросила она.
   Вместо ответа он только крепче прижал её к себе.
  
   26.
   - Ты следующий, - сказал Пабло. В отличие от Леонарда, он избегал смотреть в лицо Дугласу, вообще старался никому не заглядывать в лицо. Ему претило то, чем он занимался, пусть в этом и был высокий смысл и цель. Пабло не верил в высокие цели, его вера заканчивалась на острие ножа, которым он орудовал едва ли не лучше, чем Леонард своими молниями. Смотреть на Дугласа ему не позволяла совесть, которую пока не заглушило ни золото, ни застывшая часовая стрелка часов. Он вдруг легонько коснулся руки Дугласа: - Слушай, найди меня, ладно? Я не хочу превратится в такое вот, - он махнул рукой в сторону космической капсулы, - Ну его к чёрту. Просто приди и отними у меня память.
   - Я всё забуду, - сказал Дуглас.
   Пабло стёр с его лба золотые крупицы. Он всё ещё избегал смотреть ему в глаза. Трудно смотреть на того, кого собираешься резать. Дуглас думал, что и это он тоже забыл, но тело его всё помнило. На его животе были длинные продольные порезы, зигзагообразные порезы на бёдрах, молнии на запястьях закручивались спиралью. Плечи были покрыты треугольными ожогами, такие же треугольники были на щиколотках и голенях. От колен к икрам разбегались молнии. Это всё было, тело помнило боль, но на теле не было ни одного шрама. Тело забыло боль, как Дуглас забыл голос Ясмин. Он всё забыл.
   - Мы все тут лунатики, - сказал он. У Пабло слегка дёрнулся рот, он хотел что-то сказать, но только судорожно втянул воздух сквозь сжатые губы.
   За день до этого они вдвоём сидели в кафе. Пабло всё говорил, что они все сукины дети, и он тоже сукин сын, если продолжает здесь находиться. Они оба знали, что отсюда не уходят, и оба не озвучивали этого вслух. Им обоим нужна была иллюзия контроля над ситуацией, как будто от них действительно что-то зависело. Никто не говорил о том, что они делают, только о том, что предстоит сделать в ближайшее время. Встретиться с Нартамин, узнать имена, найти информацию, выполнить задание.
   - Каждая лакуна создаётся независимо от остальной симуляции, - сказал тогда Пабло. - Это вроде кота Шрёдингера, который одновременно жив и мёртв. Там ведь самое интересное начинается после того, как ты откроешь коробку, потому что в этот же момент создаются две разные вселенные.
   Дуглас нахмурился, не понимая, при чём тут чёртов кот. И вдруг вспомнил.
   - Бар "Лагуна". Я помню.
   - Да, он самый. Изнутри кажется гораздо больше, чем снаружи. Там только базовые персонажи, совсем деревянные. Но там же и арена с допуском только для настоящих людей. Боты не могут пройти за канат. Встретимся на арене.
   Дуглас молча салютовал своим стаканом с виски.
   У Пабло вроде бы была жена и дочь, может быть, даже две дочери. Он носил в бумажнике их фотографии. Когда Леонард однажды это увидел, он изорвал снимки на куски и избил Пабло до полусмерти. Потом он таскал его за ногу по всему зданию, периодически пиная ногами под рёбра.
   - Вот твоя семья, - орал он, затаскивая Пабло в комнату, где Герман и Рувим занимались борьбой. - Вот твоя семья, кретин, - орал он и тащил Пабло по лестнице в старую библиотеку, где Дуглас как раз выкуривал очередную сигару. - Вот твоя мать и твой отец, твоя долбанная жена и твои выблядки! Вот твоя блядская семья!
   Дуглас курил, не обращая внимания на вопли Леонарда. Когда Леонард отпустил Пабло и тот сидел на полу, стараясь остановить носовое кровотечение собственной футболкой, он молча протянул ему упаковку бумажных платков. Пабло скрутил из платков жгутики и засунул из в нос, достал упаковку сигарет и щёлкнул зажигалкой. Он в несколько затяжек выкурил одну сигарету, потом ещё одну, Дуглас всё ещё курил свою единственную сигару.
   - Он себя богом считает, да? - спросил Пабло. Дуглас молча пожал плечами, затянулся и медленно выдохнул. На секунду его голова скрылась в густом дыму, - Конечно считает, - он достал ещё одну сигарету, - Сын неба и земли. Юпитер...
   Дуглас распечатал бутылку виски и плеснул себе в стакан на два пальца. Посмотрел на Пабло и жестом предложил и ему. Пабло покачал головой, опёрся о стену, попытался встать. Упал. Снова попытался встать, снова упал. С третьего раза ему удалось встать на ноги. Он выпрямился.
   - Семья, - сказал Пабло. - Как думаешь, он представляет себе, что такое семья?
   Дуглас снова скрылся в дымном облаке. Говорить не хотелось, но слушать Пабло было даже интересно. Он не особо вслушивался, голос Пабло с лёгким итальянским акцентом звучал, как музыка.
   - Я сдуру женился, сдуру завёл детей. Потом стал уверять себя, что нет у меня дескать в жизни ничего дороже. Полная лажа, - он вдруг так расхохотался, что из левой ноздри вылетел бумажный жгутик и кровь снова брызнула вниз. Пабло этого даже не заметил. - Да насрать мне и на мою семью, и на моих детей. И на все остальные семьи и на всех остальных детей. На всех насрать.
   Он ещё долго надрывно смеялся, вытирал кровь, хлюпал носом. Наконец, пригласил Дугласа пообедать в кафе.
   - Посидим по-семейному, - хихикнул он.
   Кафе называлось "Семь слив". Еда там была довольно дрянная, зато белое вино оказалось неплохим. Дуглас с удовольствием выпил бокал вина и закурил. Пабло уверял, что бросил курить. Они расплатились по счёту, Дуглас поднялся, чтобы уйти, Пабло сказал, что, пожалуй, ещё немного выпьет.
   - Не хочешь продолжить? Еда конечно говно, но есть отличный виски.
   Дуглас молча покачал головой и пошёл к двери.
   - Полковник, - окликнул его Пабло. - Никогда не забывай своего имени. Не дай им отобрать твой Рен!
   На следующий день Дуглас понял, почему Пабло пригласил его на этот нелепый обед. Это именно Пабло предстояло отправить Дугласа вниз по течению Стикса.
  
   27.
   - Ты ведь понимаешь, что мы больше не будем трахаться?
   Сара усмехнулась. Звучало несколько самоуверенно, но Денис в общем-то был прав. Одно дело провести вместе рождественские каникулы и совсем другое встречаться по будням.
   - Меня в ближайшее время будут трахать только на работе. Михаэль требует, чтобы я заканчивала с отчётом, у него есть для меня новая задача. Никаких убийств, опять кто-то мухлюет со страховкой. Но я не могу закончить. Даже если мы правы, то есть даже если ты прав, и кто-то начал выключать этих женщин из жизни, надо понять, что между ними общего. Мне недостаточно причины. Я хочу узнать не только зачем их убили... то есть, конечно, если их убили. Я хочу узнать, почему именно их. Нет, - она осеклась и помотала головой, - Нет, это уже личное. Мне собственно не так важно, кто и зачем убил остальных. Я хочу узнать только, зачем убили Миа. Я ведь уже несколько месяцев живу её жизнью. Это бред какой-то, она мёртвая, но когда я смотрю все эти видео, переписку... в общем она совсем как живая. Я знаю её. Как будто мы были близкими подругами. Бред, да?
   - Я бы на твоём месте забыл про Миа, - Денис поцеловал её в щёку. - К чёрту Миа. Тебе надо думать о себе.
   - А что мне о себе думать?
   - Ты стала считать себя некрасивой. Тебе попытались вложить эту мысль, просто ты оказалась к ней невосприимчивой. Поэтому они прислали Стивена Кулриджа.
   - То есть я должна была стать девятнадцатой жертвой? - Сара рассмеялась и потрепала Дениса по волосам, - Боже, ты параноик.
   Денис поймал её руку и поднёс пальцы к губам, потом перевернул ладонь и зарылся носом в запястье.
   - А может они хотят, чтобы всё это выглядело как паранойя, - сказал он, не отнимая руки от лица. Голос звучал глухо, он это понял и постарался, чтобы голос звучал ещё ниже и глуше: - А это совсем не паранойя!
   Сара усмехнулась и отняла руку. От его губ на коже ещё оставалось приятное электризующее ощущение. Чёрт с ними с буднями, с ним надо будет ещё раз переспать.
   - Я ведь так и не нашла между ними ничего общего. В конце они просто уходили в космос. Как будто их там кто-то ждал.
   - А локации публичные?
   - Нет, частные. Ну, с персонажами, совсем пустых не было. Сценарии разные, но тут совпадений нет, я проверяла. Не всё конечно, там сотни часов разговоров. Я пока только Миа изучаю. Она себе создала персонажа и почти всё время проводила с ним.
   - Персонаж шаблонный или кастомный? - спросил Денис.
   - Кастомный только с точки зрения пользователя, никаких допов. Она вообще не особо заморачивалась, сделала внешность, набросала предысторию. Вот предыстория была совсем шаблонной, самая базовая модель, персонаж знает, кто он, но понятия не имеет о деталях. Даже разговор не поддержит толком, если спросить о работе. Он у неё был врачом-хирургом, только вряд ли знал, с какой стороны надо брать скальпель. Миа ему только хобби добавила, это уже её собственное, он собирал модельки самолётов. Она и назвала его в честь одной модели.
   - Боинг что ли?
   - Нет, Дуглас. Как DC-3.
  
   28.
   Панель уведомлений не должна была выводить никаких данных, в новой прошивке INC301 Nightmare были намертво отключены любые уведомлений о состоянии здоровья. Но это уведомление вышло в панели аварийных предупреждений. Жизненные показатели снижены. Немедленно примите высококалорийную пищу. Вместо уведомления о немедленном выходе из космоса был белый квадрат. Она находилась в космосе уже больше ста часов.
   Кристина чувствовала себя совсем потерянной. Её мир был здесь, в доме с мебелью в прованском стиле, с обоями в нежный розовый цветочек. Симуляция давно перестала быть игрой, здесь была жизнь, там снаружи была пустота. Кристина вдруг наткнулась лицом на ручку космической камеры и захныкала, как ребёнок. Нельзя отсюда уходить, это ведь её дом. Зачем они напоминают ей, что она в симуляции?
   Он подошёл, взял её за руку и почти насильно усадил в кресло. Кристина смотрела на него снизу-вверх, лицо запрокинуто, пряди волос лежат на спине, как змеи. Вот бы и правда она была Медузой Горгоной, тогда бы она посмотрела на себя в огромное зеркало возле камина. Один взгляд и от ног к сердцу начинает ползти мраморный холод, тело становится твёрдым и сильным, ничего больше не собьёт с ног, не заставит согнуться пополам от боли. Пальцы из белого мрамора, мраморные губы, глаза как у римских статуй, выступающий кружок радужной оболочки. Он как будто уловил её настроение, опустился рядом с ней на колени, теперь уже сам смотрел снизу-вверх.
   Бывший парень Кристины спросил бы, всё ли в порядке. Тот, кто был до него, допытывался бы, не на него ли она обиделась. А он просто держал её за руку, перебирал живые и тёплые пальцы, гладил запястье и молчал. Кристина подумала, что больше всего ценит вот это его качество, умение просто заткнуться, когда тебя ни о чём не спрашивают.
   - Хочешь какао?
   Кристина давно забыла о том, что какао в космосе - это только смарт-гель в чашке из смарт-геля. Если что-то выглядит как какао, пахнет как какао и на вкус как какао, какая разница, что это такое на самом деле. Ей и правда хотелось выпить чего-то горячего и сладкого.
   - Да, пожалуйста.
   Его не было несколько минут. За это время Кристина забралась с ногами в кресло, закуталась в плед, расчесала волосы пальцами. Ей всё сложнее было говорить, потому что в последние месяцы она говорила только с ним и ни с кем больше. Где-то в прошлом остались и телефонные разговоры, и конференции, и сама работа. Иногда Кристина вспоминала, как с кем-то яростно спорила и тогда ей становилось очень холодно, сейчас она и представить не могла ничего подобного. Память странная вещь, со временем настоящие воспоминания и воспоминания о снах становятся почти неразличимыми. Наверное, и споры, и скандалы, всё это было каким-то далёким сном.
   Он вернулся с двумя кружками дымящегося какао, без молока, как она и любила. Поставил кружки на низкий журнальный столик и придвинул одну к ней поближе. Кристина взяла кружку и улыбнулась.
   - Спасибо.
   Он кивнул. Кристина принялась пристально рассматривать его лицо. Она сама выбирала его внешность, каждую чёрточку, и седые волосы, и голубые глаза, и морщины на лбу и вокруг глаз. Лицо было совсем родным, как будто она знала его всю жизнь. Анонимный персонаж превратился в самого близкого человека.
   - Знаешь, мне надо тебя как-то назвать, - сказала она. - Только я не знаю, как. Надо, чтобы это было действительно твоё имя, чтобы оно тебе подходило, чтобы оно... Его ведь нельзя будет потом изменить!
   Он сидел в кресле напротив неё, уперев подбородок в книжку, которую она недавно закончила читать. Книга была повёрнута к ней обратной стороной, где вместо аннотации было фото самого автора с табличкой "Не паникуй". Он улыбнулся и выразительно постучал указательным пальцем по табличке.
   - Не паникуй, - сказал он одними губами.
   Кристина перегнулась вперёд и взяла у него книжку. На обложке было написано крупными золотыми буквами: Дуглас Адамс. Автостопом по галактике. Кристина улыбнулась.
   - Я, пожалуй, назову тебя Дуглас.
  
   29.
   Второго января Сара вошла в космос, чтобы изучить недостающую информацию по Миа. Её всё ещё душила паника, но Сара подумала, что если не пересилит себя сейчас, будет обречена всю жизнь заниматься только бумажной работой. Она пришла в овальную гостиную частной локации Миа, села в кресло-качалку, где сидела Миа, открыла виртуальный ежедневник, который Миа заполняла в космосе. В отличие от настоящих ежедневников, страницы в этом никогда не заканчивались. Потом она решила проверить версию Дениса о Стивене и перешла в его кабинет, резервная копия восьмимесячной давности, на выгнутом мониторе открыта старая конференция по багам, на столе лежат его бумаги. Сара села на стул, поёрзала, поняла, что неудобно и скопировала кресло-качалку из локации Миа.
   Она уже достаточно знала про Стивена Кулриджа, служба безопасности и отдел кадров передал все файлы, которые он оставил в их распоряжении. Сара понимала, что вряд ли найдет что-то такое, что ещё не успела проанализировать система NASA, но здесь в его кабинете она хотела понять его образ мыслей, узнать его самого не через документы и сообщения, а через тот характерный паттерн поведения, который уникален для каждого человека. Она начала анализировать, с какой частотой он читал письма, как отвечал, над какими словами задумывался, какие выражения использовал чаще других. Выполнял ли он несколько задач параллельно, когда делал перерывы, что делал во время перерывов. Было ли здесь что-то необычное, свойственное только Стивену?
   За этим занятием она совсем потеряла счёт времени и посмотрела на часы, когда время перевалило уже за девять вечера. Очень хотелось есть, ещё больше хотелось выпить горячего чаю. Сара уже собиралась выходить из космоса, когда дверь открылась и вошёл Стивен.
   Сара сначала узнала не Стивена, а его костюм. Щёгольский костюм в мелкую, едва различимую косую полоску, вроде бы тёмно-серый, почти чёрный, но на свету отливающий красным. Чёрная рубашка. Запонки с перламутром. Сара откинула голову, бессознательно обнажая горло, не веря тому, что видит. На этот раз Стивен вошёл в комнату не через дверь, а сквозь дверь, прямо сквозь табличку с собственным именем.
   - Сара...
   Она вызвала панель аварийного выхода, в глубине души уверенная в том, что она не сработает, но панель сработала и осталось только протянуть руку и открыть кабину. Перевёрнутый мир, жжение в лёгких, ощущение...
   - Сара, пожалуйста...
   Стивен шагнул к ней и споткнулся, нет, не споткнулся, как будто вывалился из собственного тела, или что-то из него вывалилось, так что на долю секунды перед Сарой оказались два Стивена, один стоял на ногах, другой на коленях и опирался рукой об пол. Ещё секунда и стоящий Стивен исчез. Тот, кто стоял на коленях медленно поднимал голову, и Сара вдруг поняла, что это не Стивен. Одно движение до выхода из космоса. Её рука уже лежала на невидимой в космосе ручке кабины.
   Человек на полу был больше Стивена, фигура крупнее и тяжелее. Он был старше Стивена. Не вставая, он поднял на неё взгляд и Сара увидела знакомую синюю вспышку.
   - Сара...
   Сара изо всех сил сжала ручку кабины, это придавало ей уверенности. Одно движение, и она будет в безопасности, одно движение и ничего этого не будет, она отследит чёртового Кулриджа, будь он хоть трижды её любовник, она его достанет.
   - Кто ты? - спросила Сара.
   Он помотал головой, гораздо дольше, чем требовалось, как будто пытался отогнать какую-то мысль. Его лицо болезненно сморщилось. Он всё ещё стоял на коленях прямо перед её креслом, опираясь рукой об пол. Сара обхватила свободной рукой подлокотник, чтобы оттолкнуться от него и с силой дёрнуть рукоять. Он выпрямил спину, схватился рукой за её кресло и подтянул к себе, полозья заскользили по полу. Положил руки ей на плечи и быстро провёл кончиками пальцев вдоль её тела, до самых щиколоток. Она едва почувствовала его прикосновение, но сердце забилось так быстро, что на секунду Сара оглохла от шума в ушах. Видимая только ей панель с жизненными показателями сообщила, что у неё повышенное сердцебиение.
   - Стивен?
   Он помотал головой, подтянул её вместе со стулом ещё ближе и уткнулся головой ей в колени. Ещё секунда и Сара не поняла, как это случилось, но ручка сама собой выскользнула из её пальцев, а обе руки обвили его голову и плечи, пальцы зарылись в густые волосы с проседью. Потом время как будто остановилось, Сара обнимала незнакомца, который был и не был Стивеном, а он неподвижно лежал лицом на её бёдрах. В его правой руке был сжат какой-то предмет, мягкая, почти бархатная ткань касалась её бедра, Саре казалось, что это шарф. Пульс медленно пришёл в норму, страх исчез, осталось только какое-то странное спокойствие.
   Очень медленно он поднял голову и посмотрел на неё.
   - Кто ты? - снова спросила Сара, держа его лицо в своих ладонях. - Где ты находишься?
   Он сделал глубокий вдох. Сара увидела, что в его руке не шарф, а берет из мягкой лиловой ткани.
   - Меня зовут Дуглас Харрис, полковник Дуглас Харрис, частная военная компания Lila Mond. Все члены моего отряда умерли, я последний. Это я убил их. Я не знаю, где я. И мне очень нужно, чтобы ты меня нашла.
  
   Часть шестая
  
   Вывеска возле дома на Принсенграхт упала, герб стал менее заметным. Доктору Тульпу было стыдно за события во время тюльпаномании.
   Майк Даш, Тюльпаномания
  
   0.
   Филипп Ирис 2057-01-01 03:45:05 UTC
   Тема: Повреждены перекрёстные ссылки к базам спектра\параметров (цвет)
   Текущая сборка: 2Brv.2 (Millenium12)
   Компонент: rpt2.BetDM En-us
   См. вложение jzf5.6-6.zzt\uu2.rbp2
  
   Народ, поймал старый баг, масштабы пока выясняю. Точно замечено в частных локациях, в публичных вроде нет, но я пока не всё проверил. Побились ссылки к спектру и параметрам, объекты получают неправильные данные по цветам. Применимо только для изменений, но два пользователя уже пожаловались на магазин. Пока только на магазин, любое погодное изменение или постройка и нас сожрут. Прикладываю скриншоты, скин для гостиной и базовый мод для садика.
  
   Комментарий
   Бахри Меркан 2057-01-01 12:23:12 UTC
   Интересно, а персонажи это замечают? Кто-то вообще в курсе, как у них восприятие высчитывается? Может они вообще разницы не увидят.
  
   Комментарий
   Денис Азимов 2057-01-01 12:34:22 UTC
   Это уже какая-то комната Марии.
  
   Комментарий
   Тим Рот 2057-01-01 16:55:56 UTC
   Какие нахрен комнаты, у нас трава синяя!
  
   Комментарий
   Бахри Меркан 2057-01-01 17:03:09 UTC
   Не паникуй. Я поправлю.
  
   1.
   На полу лежал паззл на три тысячи деталей, огни фейерверков над Сиднейской оперой. Собран он был на верхние две трети. Вокруг ровными кучками лежали детали, разложенные по цветам, синие, чёрные, красные, золотые. Сабина сидела на коленях рядом с паззлом и выкладывала в ряд перевёрнутые детали. Рядов уже было несколько, каждый состоял только из деталей одной формы: с тремя выемками, с двумя выпуклостями. Самый короткий ряд был из деталей с четырьмя выпуклостями, похожими на кресты.
   Чекко опустился на колени рядом с женой. В комнате было довольно прохладно, плечи Сабины покрылись гусиной кожей. Ему хотелось взять плед с кресла и укутать её, но он знал, что в таком состоянии к Сабине нельзя прикасаться. Так что Чекко просто сидел на полу и смотрел, как Сабина выкладывает и выкладывает ряды из перевёрнутых деталей. Ему хотелось плакать от беспомощности.
   На самом деле Сабину звали Сабрина, но она ненавидела, когда её так называли. Она рассказывала Чекко, что в детстве вообще не понимала, что Сабрина, это она. Ей звали, она не откликалась, её хлопали по плечу и только тогда она с удивлением поворачивала голову, это вы меня? Ты что, глухая? Она рассказывала, что в детстве её родители и в самом деле беспокоились за её слух. Сначала за слух, потом за психику, потому что они никак не могли понять этого простого факта, она не Сабрина.
   Она не просила называть её иначе, Чекко сам не мог назвать её Сабриной, просто не мог этого выговорить. Он не мог произнести даже собственное имя имя, Франческо, поэтому везде представлялся Чекко, и все звали его только Чекко. Чекко не картавил, он и не пытался произнести букву "р", не заменял её другим звуком, в его речи просто отсутствовала эта буква. Иногда ему казалось, что, когда он слышит речь других людей, его уши тоже не слышат букву "р", она выпадала из слов и из песен. Только в опере "р" всегда была "р". Но Чекко не любил оперу. Сабрина любила. Он назвал её Сабиной без всякого умысла, просто произнёс её имя так, как смог. И ей это понравилось.
   Сабина была высокой и загорелой, с чёрными волосами, чёрными выразительными глазами. Она была очень яркой, очень громкой, всегда яростно жестикулировала, ругалась с соседями, с таксистами, ругалась даже с кухонной посудой, когда не удавалось что-то приготовить. А Чекко был тихим и почти незаметным, с тихим голосом, с бледной кожей, которая краснела от солнца, со светлыми волосами, которые разлетались как пух. Иногда он говорил, что Сабина больше итальянка, чем он сам, хотя родилась она в Норвегии, стране снега и северных сияний.
   - Привет, - сказал Чекко, впервые проснувшись с Сабиной в одной постели и улыбнувшись ей.
   - Привет, - сказал он же, просыпаясь с ней бессчётное число раз, каждый раз улыбаясь, даже если она его не слышала.
   Сейчас она его тоже не слышала, вернее, Чекко надеялся, что она его не слышит. Когда Сабина вот так уходила в себя, сначала раскачивалась на одном месте, потом начинала выкладывать бесконечные ряды из паззлов, пуговиц или кубиков, ей было больно от звуков. От любых звуков, даже от звука его дыхания. Чекко сидел на полу рядом с женой и надеялся, что она не слышит, как он дышит.
  
   2.
   Сара безуспешно пыталась накрасить губы. Помада была красной. Не кроваво-красной, как у Дракулы и не тёмно-красной, как будто жрал варенье прямо из банки. Эти варианты Сара отмела ещё в магазине, женщина-вамп из неё всё равно бы не получилась. Оттенок был ближе к розовому, губы казались влажными. Должны были казаться, потому что у Сары никак не получалось ровно накраситься. Она купила тональный крем и промахнулась с цветом, лицо стало бледным овалом, как у японской гейши. От новой пудры в металлической коробочке пахло бабушкиной аптечкой.
   Чёрное платье, чёрные туфли. На сайте, где Сара это заказывала, выплыло окошко с советом о цвете колготок. Это привело Сару в некоторое замешательство, до сих пор она полагала, что колготки бывают только чёрные или коричневые. Как они нахрен во всём этом разбираются? Они, это, конечно, красивые женщины. Ещё одно подтверждение тому, что она никогда не будет красивой. Ну и хрен с ним. Узкие носки туфель впивались в пальцы, задники резали пятки. А тут ещё выберешь колготки не того оттенка, и всё, опозоришься на всю жизнь.
   - Михаэль, - говорила она неделей раньше, - На кой чёрт мне туда идти? Я не умею играть лицом и разговоры деловые поддерживать не умею.
   - От тебя этого и не потребуется, - сказал он. - Мне просто надо продемонстрировать сотрудников большим боссам.
   - Как смотр племенного скота?
   - Вроде того. Так что просто придёшь, поулыбаешься, сделаем несколько фотографий, всё, свободна. Даже речь читать не надо, тут я беру огонь на себя.
   Сара с сомнением покачала головой.
   - Дурацкая идея. Зачем нас туда тащить? Сфоткаться я и дома могу. Ладно, - она порывисто встала из-за стола, - Но улыбаться я не буду.
   - Хорошо, - кивнул Михаэль.
   Если бы Сара знала, что для этого чёртового вечера придётся специально одеваться, послала бы его на хрен. Ещё подвеска с каким-то зелёным камнем, и господи-боже-ты мой, клипсы. Сара полагала, что она была единственной пакистанской девочкой, которой не прокололи уши в детстве, несмотря на весь её рёв и истерики. Папа Сары был ярым противником любых модификаций тела, будь то пирсинг, татуировки, даже узоры хной. В детстве и подростковом возрасте Сара бесилась, сейчас была искренне благодарна. Правда, клипсы стоили вдвое дороже точно таких же серёг, она так и не поняла, почему.
   Щёлк! Сара застегнула клипсу на правом ухе, щёлк, на левом, сильно прищемила мочку и выругалась. Ещё одна клипса от гарнитуры дополненной реальности, сама гарнитура заложена за ухо, как сигарета. Короткое приветствие от NASA и тут же еле уловимое движение за спиной. Сара не стала оглядываться, зная, что Дуглас сидит на её диване. Давно уже сидит.
   - Вот и с галлюцинациями так, - сказала она.
   - Прости?
   - Ну, галлюцинации же не прямо перед глазами маячат. Где-то на периферии, никак не можешь сфокусироваться. Или вообще за спиной.
   - Я не галлюцинация, - сказал Дуглас.
   - Да? А сто лет назад сказали бы, что галлюцинация. Знаешь, это как в стрелялку сутками шпилить, через какое-то время начинаешь видеть справа автомат и панель инвентаря. Вроде как глюк, но разница какая-то очень расплывчатая.
   - У тебя помада размазалась.
   - Блять!
   На Дугласе была кофта крупной вязки с широким вырезом. Большие пуговицы из перламутра слегка поблескивали в свете ёлочной гирлянды. Одна его рука расслабленно лежала на спинке диване, в полутьме пальцы казались мраморно-белыми. Сара смотрела на его руку и думала, как это чертовски трудно, отрендерить каждый палец. На запястье едва заметно для глаз билась жилка и Сара знала, что если сейчас выхватит нож, которым вскрывает посылки и воткнёт его в запястье Дугласа, кровью он будет истекать на удивление достоверно. Какие же жуткие мысли лезут в голову. Она вспомнила, как тело Дугласа сползло по стене на пол. Ей почему-то запомнилась не кровь, а блестящая перламутровая запонка. Совсем как пуговица.
   - Перламутр это же из раковины жемчужницы? - вдруг спросила Сара.
   Дуглас молча кивнул и постучал пальцем по верхней пуговице. Сара подошла к нему и села рядом на диван. Дуглас был вдвое больше неё, но под ней диван проминался, а под ним нет, это немного ломало мозг. Сара указала пальцем на пуговицу:
   - Переверни-ка.
   Дуглас перевернул. На обратной стороне пуговицы было изображение всадника с луком.
   - И эту.
   Он перевернул пуговицу пониже, тоже всадник. Третью пуговицу он перевернул без просьбы Сары, там было изображение Большой Медведицы.
   - Хотела проверить, настоящий ли это перламутр.
   - Здесь ведь всё ненастоящее.
   - Да, но кастомные вещи стоят дороже. Даже если ты никак не отличишь золото от... от золота. Поэтому NASA маркирует все дорогие вещи. Это как гравировка на ювелирке. Твои пуговицы, они настоящие.
   Дуглас наклонил голову на свою кофту, как будто видел её впервые.
   - Если честно, я не помню, откуда у меня эта одежда. Нет, - он помотал головой, - Я вообще не помню, откуда у меня какая-либо одежда. Только легенды... Много легенд, - Дуглас протянул к Саре ладонь, как будто хотел взять её за плечо, - По одной легенде я был женат, знаешь ли.
   Он вдруг засмеялся. Выражение лица его при этом не изменилось, глаза были спокойными, уголки рта чуть опущены, но смех так и рвался наружу.
   - Боже... По легенде. Я столько раз был женат по легенде, что не знаю, какая из этих легенд была моей. Её звали Ясмин. Я помню имя, но я не помню её лица. Не помню даже, какого цвета были её глаза. Помню только губы. Они были как будто обведены розовой линией, - он машинально коснулся своих губ и обвёл их по контуру, - Когда она нервничала или злилась, линия набухала и становилась совсем тёмной, - он посмотрел на Сару и пожал плечами, - Я даже не помню, было ли это красиво. Просто какие-то фрагменты. Как будто паззл собираешь, только нет общей картинки и все детали разрозненные.
   Дуглас вдруг замолчал и только снова и снова гладил пальцем губы. Потом усмехнулся и посмотрел на Сару:
   - То, что я сказал... это звучит так фальшиво. Вычурно. Высокий слог в высоких сводах гостиных. Это, кстати, тоже. Так что это такое? Какой-то скрипт? Заранее написанный текст? Импровизация в строго заданных рамках?
   Сара чуть приподняла подбородок, как будто собиралась кивнуть, потом запрокидывала голову всё дальше и дальше, пока не почувствовала под затылком мягкую спинку дивана. Даже слишком мягкую, она проминалась от малейшего усилия, так что голова погрузилась глубоко, ткань коснулась кончиков ушей, и стало немного хуже слышно. Она помнила, что в виртуальной версии её комнаты ощущения были точно такими же, даже слух становился чуть хуже. И как тогда отличить космос от реальности? Сара вспомнила ключевые признаки симуляции, многое было сродни квантовой физике, зависело от наблюдателя. Локации прогружались только по мере приближения игрока, рядом с игроком физика просчитывалась точнее. Нет, если начать об этом думать, можно окончательно рехнуться и нафантазировать себе многомерный мир, симуляцию, вложенную в симуляцию, вложенную в симуляцию. А что, если Дуглас прав и даже такие мысли - это только скрипты и сценарии? Сара покачала головой.
   - Сценарий - это всегда отсутствие выбора, - наконец, сказала она. - Но выбор сейчас это иллюзия, нас просто подталкивают к тому, чтобы выбрать именно А, а не Б. Б в этом случае не конкурент, а полноценный помощник, потому что на его фоне А смотрится выигрышнее. Мы сейчас вообще какой-то коллективный уроборос, непонятно, что из чего проистекает, - она рассмеялась, - О как. Это, наверное, тоже по скрипту. Мелькнула где-нибудь картинка, новостной заголовок и вуаля, я заговорила как философ, - Сара весело посмотрела на Дугласа, - Только я ни хрена не философ.
   - Поэтому и... - сказал он и осёкся. Опасный момент. После того жуткого вечера, когда он приполз к ней, не зная, куда пойти ещё, куда принести своё отчаяние, после какого-то бесконечного болезненного разговора "кто ты?", "я не знаю", "ты хотел меня убить?", "боже, нет", они старались не наступать на самое болезненное. Это ещё потребуется, когда клубок начнёт распутываться, они обязательно доберутся до того, чего он хотел. Но пока ещё можно обойтись без этого. Сара не боялась его, кажется, она не боялась даже смерти, но вот неизвестность доводила её почти до истерики.
   - Я чувствую себя не в своей тарелке, - сказала она ему тогда. - Как будто вокруг меня что-то происходит, я на сцене, но не знаю роли. А от меня ждут, что я что-то сделаю.
   - Это тебя и спасло, - сказал он, увидел, что она как-то болезненно сжалась, и помотал головой: - Нет, не то. Я бы не стал. Я бы не смог. А вот это уже спасло меня. Выбор.
   - Кто-то хочет убить тебя?
   - Может быть, меня уже убили, а я просто этого не заметил.
   Сара встала и снова пошла к зеркалу. Дуглас сидел на диване и следил за её отражением, а она снова и снова пыталась ровно накрасить губы. Кожа вокруг её рта покраснела от того, что Сара часто стирала расплывшуюся помаду ватным диском. Ему пришло в голову, что он ещё не встречал женщины, которая бы не умела пользоваться помадой. Это было забавно, Дуглас усмехнулся. Сара, которая тоже наблюдала в зеркало за его лицом, тут же вскинулась:
   - Какого хрена ты ржёшь? Попробовал бы сам!
   И тут же задумчиво посмотрела на его отражение, которого на самом деле не было в зеркале и которое только передавалось через её гарнитуру. Вот же чёртова хитрая штука. Со временем начинает казаться, что разницы и правда нет.
  
   3.
   Вместо снов было какое-то спутанное забытьё. Дуглас не помнил, когда последний раз засыпал, вместо этого он проваливался в зыбкую темноту. Он мог отследить стадии такого погружения. Сначала всегда немели губы, потом отключался слух. Отключалось зрение. Запахи на мгновение становились ярче, а потом воздух становился стерильным. Тело теряло чувствительность, наконец, нельзя было понять, лежишь ты или сидишь. Потом в горле начинало першить, грудь сжимал спазм, а дальше только темнота. Каждый раз Дуглас пытался вызвать в памяти какой-то яркий образ, но думать было трудно, голова казалась совсем пустой и очень тяжёлой. Темнота.
   Он помнил звук выстрела. Помнил свою уверенность в том, что поступает правильно. Это было правильным при любом раскладе, последует ли за выстрелом скачок в лакуну или темнота отберёт у него память. Он очень устал. Потом темнота раскололась, и он медленно снова обрёл способность мыслить. Он не знал, где Сара, но надеялся, что она находится как можно дальше от космоса. Но даже если она в реальном мире, космос всё равно подтравливал, как баллон с газом. Были ли твои лёгкие заполнены воздухом или смарт-гелем, космос был везде.
   Сознание ещё только возвращалось, а мир уже наполнялся запахами. Мокрая трава, мокрое дерево, тяжёлый аромат пионов, неожиданный запах молотого перца. Запахи сплетались и рассказывали свою историю, запахи пробуждали. Дуглас открыл глаза и сделал глубокий вдох, не для того чтобы глубже прочувствовать аромат, ему просто не хватало воздуха. Лёгкие расправились, в спине закололо, ещё один вдох и покалывание пошло по всему телу. Дуглас снова почувствовал свои руки, свои пальцы. Он лежал на холодном полу и чувствовал каменный пол под затылком.
   Дуглас засыпал в разных местах. Иногда в виртуальном отеле, иногда на диване в квартире Сары. Вместо сонливости на него наваливалась сильная слабость, так что невозможно было ни говорить, ни смотреть, ни читать. Он спешил сесть или лечь, хоть на диван, хоть на пол, старался закрыть глаза раньше, чем отключится зрение. Иногда это ему удавалось, иногда он ещё несколько секунд чувствовал, что глаза его смотрят в темноту. Темнота сгущалась.
   А просыпался он всегда в одном и том же месте, на небольшой бетонной площадке рядом со старым маяком. Время дня было всегда одним и тем же, солнце уже скрылось за горизонтом, но сумерки ещё не наступили. Всего несколько минут в чёрно-белом мареве, без красок, без огней. Море тоже всегда было спокойным.
   Всякий раз он вставал на ноги, клал руку на чуть влажную стену маяка и смотрел снизу-вверх на чёрные и серые полосы, которые на самом деле были красными и белыми. Дуглас вспоминал картину, которая была у него когда-то давно, так давно, что он не помнил где и когда, но сама картина застряла в памяти. Картина была не на холсте, а на широком срезе дерева. Совсем незамысловатая, только огненно-рыжее солнце на синем фоне. Картина висела напротив кровати, так что, когда Дуглас просыпался, это было первое, что он видел. Иногда он просыпался задолго до рассвета и не мог больше заснуть, тогда просто лежал и смотрел на картину, которая в этот час была чёрно-белой. Очень медленно розовело небо и ещё неяркое солнце поднималось над крышами домов. И картина тоже очень медленно наливалась светом, черный цвет становился сначала тёмно-синим, почти фиолетовым, наконец ярким, небесным синим, белые лучи загорались оранжевым пламенем. Так новый день и начинался, с солнца на картине.
   Дуглас обходил маяк кругом, трогал мокрый кирпич, вдыхал запах мокрой травы. Здесь же стояла его машина, ключи вставлены в зажигание, мотор включён. Он садился на сиденье и несколько минут сидел неподвижно. Потом ехал прочь от маяка. Чаще всего к Саре.
   Когда он первый раз пришёл к ней, у него было какое-то смутное убеждение, что сейчас что-то произойдёт. Будто Сара и была тем чёрным лебедем, которого он так ждал, будто в её власти разогнать туманную дымку в его голове. Дуглас не знал, что может сделать Сара и может ли вообще что-то сделать. Знал только, что ему нужна помощь и Сара была единственным человеком в мире, которого он мог об этом попросить. Дело было не в том, что он с ней спал, даже не в том, что он оставил её в живых. Сара ничего была ему не должна, он ничего не был должен Саре. Но Дугласу было проще умереть, чем попросить о помощи. Просить Сару было легко, это не было актом поражения или слабости. Сара могла орать и беситься, но Сара каким-то образом понимала его. Дугласу очень не хотелось этого признавать, но больше всего он хотел, чтобы его поняли. Сам себя он уже давно не понимал.
  
   4.
   Хуже всего было вспоминать о том, как оно было раньше. Нет, раньше тоже было несладко, порой чудовищно, но тогда в доме ещё не было этой гнетущей атмосферы безнадёжности. Каждый шкаф, каждый циферблат часов как будто говорил Чекко, всё бесполезно, ты не справился, ты не справился. Ты плохой муж и плохой отец. Не защитил, не спас. Плохой, плохой. Иногда Чекко хотелось взять бейсбольную биту и начать крушить мебель, столы и комоды, зеркала, выбивать окна и оконные рамы. Биты у него не было, да и вообще дома не было никакого оружия. Чекко был абсолютно травоядным.
   Он отнёс Сабину в спальню и уложил на кровать. Её тело было всё ещё напряжено, кулаки сжимались и разжимались. Она вроде бы уже спала, глаза быстро двигались под плотно закрытыми веками. Её веки были как парчовые шторы в театре, они отсекали не просто день, они отсекали весь мир. И Сабина уходила в свой собственный, потаённый мир, а что там происходило, Чекко не мог угадать. Ему хотелось уйти с ней в какое-то другое измерение, в любое, где Сабина просто будет его женой, а он будет её мужем. Что останется снаружи, уже совершенно неважно. Он и так уже слишком много оставил снаружи.
   Чекко смотрел на спящую жену и в голове как будто отщёлкивалась бесконечная лента с кадрами, назад, назад, назад. Вот Сабина сидит на полу рядом с австралийскими фейерверками, вот они вместе заказывают этот паззл в магазине, вот они завтракают яичницей, а вот они вместе в супермаркете и складывают в корзинку яйца, колбасу, хлеб. Каждый просмотренный фильм возвращался к началу, каждая книга одевалась в целлофановую упаковку, каждая разрезанный помидор становился целым. Назад и назад, через уже пережитую боль к радости, а от радости к предыдущей боли. Назад.
   Ему иногда казалось, что лица людей закрыты витражным стеклом, как в церкви. У некоторых яркие цветные стёклышки скреплены между собой золотыми жилками, лица всегда озарены разноцветными весёлыми бликами, глаза широко раскрыты и впитывают каждую яркую искру. А у других витражи из матового стекла, от прозрачного и молочно-белого до дымчатого, до совсем чёрных стёклышек, не пропускающих свет. Глаза смотрят сквозь чёрно-белый витраж в чёрно-белый мир, и всё-таки даже сквозь такое мрачное стекло видят всё настоящим, потому что у них есть и совсем прозрачные стёкла. А у тех, кому достались цветные витражи, мир всегда ослепительный и играющий светом, чудный яркий мир, где всё свежо и красочно. Чёрно-белые люди видят и всех прочих чёрно-белыми, а цветным даже и в голову не приходит, что может быть мир, лишённый красок. И у каждого своя правда.
   Витраж у Сабины сначала был цветным, ярким-ярким, такие цвета и представить невозможно. А потом кто-то пришёл и закрыл её лицо чёрно-белым стеклом. Стекло было таким прочным, что сколько Чекко не пытался его разбить, оно только покрывалось трещинами. В конце концов Чекко уже не знал, видит ли вообще Сабина что-то кроме мутных теней.
   Его всегда забавляло, как она принимает таблетки. Сабина зажимала таблетку большим и указательным пальцем, открывала рот и выстреливала туда таблеткой, как вишнёвой косточкой. Иногда она отводила руку так далеко ото рта, что Чекко был уверен, промахнётся, но она никогда не промахивалась. Сначала это были противозачаточные таблетки, жёлтые шарики, которые Сабина принимала три недели из четырёх, крупные желейные капсулы омега-3, розоватые квадратики антигистаминного, очень редко продолговатые таблетки ибупрофена. А потом таблеток стало очень много, так что Чекко уже не мог определить с первого взгляда, что же она принимает. Все антидепрессанты были очень маленькими, белыми и круглыми, совсем одинаковые, но вызывающие целый шквал побочных эффектов. Теперь Чекко разбирался в упаковках. Большие шуршащие блистеры и баночки из коричневого стекла, пластмассовые баночки с чёрной полосой посередине. Последние были хуже всего, потому что если Сабина принимала эти таблетки, значит дела шли совсем плохо. Теперь она просто клала таблетку в рот, запивала водой и ложилась в постель. Иногда она спала так долго, что ему становилось страшно, а иногда не могла уснуть, и тогда Чекко часами лежал рядом и просто держал её за руку.
   Она неделями молчала. Чекко не обижался, к это времени он уже знал, что говорить для неё иногда мучительно. Сабина забывала самые простые слова и никак не могла найти подходящую замену, это было сродни заиканию, только она не могла произнести ни звука. Однажды Сабина сказала ему, что ощущение при этом такое, как будто в мозгу застрял тупой гвоздь, и ты не можешь подцепить ногтями его шляпку. Иногда Чекко молчал вместе с ней, а иногда долго-долго говорил, рассказывал, как прошёл день, вспоминал весёлые истории. Он понятия не имел, слышит ли она его. Надеялся, что слышит.
   Однажды Чекко пришёл на кухню и увидел, что Сабина стоит рядом с хлебницей, опустив в неё руки. Она доставала хлеб, а когда услышала шаги Чекко, застыла на месте без движения. Тогда ещё Чекко не вполне понимал, что и как правильно делать. Ему следовало уйти с кухни, но он попробовал заговорить с Сабиной, коснулся её плеча и почувствовал, как она напряжена. Её глаза были закрыты, руки так и оставались в хлебнице. Тогда Чекко вышел из кухни и осторожно прикрыл за собой дверь. Через какое-то время он услышал, как Сабина ушла в спальню, вернулся на кухню и увидел, что хлеб она так и не взяла. В хлебнице лежал короткий острый ножик, видимо, он был у Сабины в руках, когда он вошёл на кухню и она просто не успела его положить. Вечером он увидел на ладони жены глубокий и узкий порез. Всё время, что он стоял на кухне и пытался с ней заговорить, она всё глубже и глубже втыкала лезвие ножа в мякоть ладони.
  
   5.
   Всё-таки Михаэль наврал, потому что речь Саре произносить пришлось. Причём совершенно спонтанно, её просто остановили на полпути к коктейлям и спросили, не может ли она сказать пару слов о работе отдела. Сара сказала, что не может. Лощёный сукин сын, который вроде был помощником какого-то большого начальника, улыбнулся акульей улыбкой и сказал, что всем будет приятно её услышать. Сара сказала, что ей плевать, приятно или нет, она сроду не говорила речей и не собирается впредь. Хотите уволить, увольте, но позориться я не буду. Чувак снова улыбнулся и позвал на помощь огромного рыжего чувака, который гораздо более органично смотрелся бы в клетчатой рубашке, чем в смокинге. Этот его помощник оказался более смышлёным и сказал, что никаких речей, буквально одно предложение на камеру для ролика о компании. Только потом Сара выяснила, что это и был большой босс.
   - Что вам больше всего нравится в Терезисе? - спросил он её, когда оператор направил на них камеру.
   - Зарплата, - честно сказала Сара. Все засмеялись.
   - Вот так и надо проводить собеседования, - сказал рыжий. - Я всегда говорю, к чёрту командный дух, к чёрту лояльность, людям просто надо нормально платить.
   Сара прониклась к нему симпатией.
   - Вот вы участвовали хоть в одном корпоративном мероприятии? - спросил он. Сара помотала головой. Он потрепал её по плечу, - А что вам ещё у нас нравится? Ну, помимо зарплаты.
   - Решать загадки, - сказала Сара. Рыжий улыбнулся и кивнул.
   - Вы ведь работаете в отделе анализа, верно?
   - Да.
   - Отдел последней помощи, - сказал рыжий, глядя в камеру. - Они занимаются загадками, которые не по зубам нашим нейросетям. Вручную анализируют огромное количество информации и всегда докапываются до сути. Некоторые считают, что работа аналитиков скучная, я же склонен считать, что это вроде работы ФБР или МИ5, наши суперагенты без огнестрельного оружия.
   Кажется, рыжий нацелился самостоятельно прочитать речь. Сара незаметно ускользнула от камер в бар и спряталась за ширмой из живых орхидей. Она подумала, что рыжий зря упомянул оружие, потому что рано или поздно речь дойдёт до лиловых беретов, а там ему никак не отвертеться от бесконечной дискуссии "а этично ли иметь личную армию головорезов". Вот оно ему надо?
   Михаэль молча подошёл, уселся рядом с ней и взял бокал шампанского.
   - Пива у них нет, - пожаловался он. - Кстати, ты отлично справилась. Будешь звездой выпуска.
   Сара закатила глаза. Ресницы слипались от туши. Она пила какой-то невообразимый коктейль, было даже непонятно, есть ли там алкоголь или только сироп.
   - Можно мне уже свалить, а? У меня ноги отваливаются. И вообще у меня в контракте не написано, что я в таких сходках участие должна принимать.
   - А ещё у тебя там не написано, что ты в офисе бухать и трахаться можешь.
   - Это когда было? Это один раз только было, и я уже извинилась.
   Теперь настала очередь Михаэля закатывать глаза. Сара рассмеялась.
   - Ладно, у нас джентльменское соглашение, я на работе дурака валяю, но когда надо, капитан Америка спешит на помощь. Просто я ненавижу такие тусовки. Да и вообще тусовки не люблю. Все эти сияющие морды... Они хоть понимают, чем мы тут занимаемся?
   - Вот тот парень из NASA, - сказал Михаэль. - Говорят, работает на два фронта.
   - Ой, ради бога только не рассказывай. Предпочитаю не знать все эти дрязги. Кто, с кем, зачем, политика вся эта дурацкая... Я только работу работать умею, а кто там сверху что решает... Да пошли они на хрен.
   - А это было грубо, - сказал подошедший со спины рыжий. Сара не оглядываясь салютовала ему стаканом. Он гулко коснулся стекла согнутым указательным пальцем, - Но в целом я согласен. Позволите присоединиться к вашему кружку?
   Он сел на красный кожаный табурет рядом с Сарой. Протянул руку ладонью вверх, так что Сара не сразу сообразила, как её пожать.
   - Йозеф. А вас я уже знаю.
   Михаэль у него за спиной делал какие-то странные жесты руками. Сара не поняла и пожала плечами. Взяла ещё один коктейль с подноса.
   - Итак, отдел последней помощи. В детстве я и сам мечтал разбираться с такими загадками. Но я слышал, что невозможно найти ошибку в системе, находясь в системе. Разве не так?
   - Сара около года проработала в NASA, - сказал Михаэль неожиданно официальным голосом. - У неё была прекрасная возможность ознакомится с тем, как работает космос изнутри и снаружи. Мы и сейчас плотно сотрудничаем с NASA по всем вопросам.
   Йозеф повернул голову и некоторое время с интересом на него смотрел. Потом улыбнулся и кивнул:
   - Да, мы всё больше интегрируемся в NASA. Погружаемся в космос, если можно так сказать, - он снова повернулся к Саре, - И как, Мария всё-таки узнала что-то новое?
   - Сара, - сказала Сара. Йозеф рассмеялся.
   - Я имею в виду комнату Марии. Вы слышали о таком?
   - Нет.
   - Это такой очень старый мысленный эксперимент. Предложен... убей меня бог, если я помню, кем. Это всё из курса когнитивных наук, знаете ли, философия и теория сознания. Представьте себе такую гипотетическую ситуацию. Мария эксперт в области цвета, она изучает нейрофизиологию и всякие такие штуки, недоступные простым умам. Ну, как изображение попадает на сетчатку, как работают нейроны, вообще всё, что делает мозг, когда ему надо поработать со спектром. И вдобавок всю физику, длину волн всех цветов, трассировку лучей, в общем у неё в голове такой суперкомпьютер, способный делать качественные расчёты. Но Мария это такой хикки, она всю жизнь провела в чёрно-белой комнате и изучает цвет только через чёрно-белый монитор. И вот тут возникает вопрос, что произойдёт, если она однажды выйдет из комнаты? Она увидит новые цвета? Она вообще узнает о цвете что-то новое?
   - Естественно увидит, - сказала Сара. - Бред какой. Дальтоникам давным-давно делают специальные линзы. А они потом какое-то время кайфуют, типа вот он мир под наркотиками.
   - Нет, - терпеливо сказал Йозеф, - Ключевой вопрос тут в том, будет ли это для неё чем-то новым. Вот вы узнали что-то новое, когда впервые отправились в космос?
   Сара вспомнила, как тело её виртуального любовника упало к её ногам. Её лицо забрызгало кровью, виртуальной, конечно, но с полной передачей ощущений. Тёплые влажные капли, чуть сладковатый запах. Одна капля попала ей на губу, и Сара ненамеренно слизнула её языком. Солёные. Она серьёзно посмотрела на Йозефа:
   - Да я просто дохрена нового узнала.
  
   6.
   - У вас кровь идёт.
   Дуглас поднял глаза и увидел, что над ним склонилась женщина в белом пальто. У неё было озабоченное лицо, светлые брови сдвинуты почти в прямую линию.
   - Вы в порядке?
   Он попытался встать. Тело повело в сторону, перед глазами замелькали угрожающие красные пятна.
   - Да, - сказал он, удивляясь, как же это тяжело, говорить. - Давление скакнуло. Всё хорошо.
   Женщина кивнула и стояла, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что сказать ещё. Наконец, она достала из кармана бумажный платок.
   - Вот, возьмите.
   Дуглас взял платок, провёл им над верхней губой. Платок окрасился алым, капля крови попала в рот.
   - И вот тут ещё, - женщина показала на подбородок. Она чуть отодвинулась, чтобы кровь не попала на её белоснежное пальто, - Может вам такси вызвать?
   - Я на машине, спасибо. Спасибо за платок. Мне уже хорошо, спасибо.
   Дуглас почувствовал, что если сейчас ещё раз скажет "спасибо", его просто вывернет. Женщина кивала, засунув обе руки в карманы.
   - Я могу быть уверена, что с вами всё будет в порядке?
   Дуглас попытался улыбнуться.
   - Голова закружилась. Бывает, знаете ли. Сейчас ещё немного посижу и поеду домой.
   - Будьте осторожны.
   - Я обещаю.
   Потом Дуглас смотрел ей вслед, белая тень отходила всё дальше и дальше. Это вроде бы очередной NPC, триггер на плохое состояние игрока. NASA следовало бы дать ей какую-то предысторию. Сошёл бы и автомобиль с парой детишек на заднем сиденье, ведь иначе сюда не добраться. Но женщина в белом пальто просто отдалялась и отдалялась, пока не стала совсем неразличимой. Дуглас медленно поднялся на ноги, скомкал платок и засунул его в карман джинсов. Кровь больше не шла.
  
   7.
   Столько было врачей. Господи. Чекко опустил свою тяжёлую, львиную голову и мотал ею из стороны в сторону. Иногда он замечал, что начинает раскачиваться, как жена. Это и правда успокаивало. А врачи были разные, психиатры, психотерапевты. Некоторые ругали своих коллег, другие, наоборот, хвалили, но потом в пух и прах разносили предыдущий диагноз. Этого Чекко никак не мог понять. Для него любая проблема всегда имела чёткую картину, вот следствие, надо найти причину, тогда получится остановить развитие проблемы. Весь его опыт общения с медициной развивался строго по этому принципу. Грипп так грипп, перелом так перелом, иногда трудно диагностировать, но если правильно проанализировать, всегда получается определить болезнь и назначить лечение. Есть неизлечимые болезни. Есть неизвестные болезни. Это было логично и понятно. Чекко не понимал, как может быть столько версий болезней.
   Он начал разбираться сам. Хочешь починить холодильник, стань экспертом по ремонту холодильников. Хочешь починить автомобиль, стань экспертом по автомобилям. Это бесило. Чекко хотел починить жену. Как можно стать экспертом, не будучи врачом? Он понял, как они работаю и ему стало жутко. Это напоминало его собственную работу. У врачей было две базы, база диагнозов и база симптомов. Они прогоняли больного по базе симптомов, а потом сверяли результат по базе диагнозов. Выбирали по наивысшему совпадению результатов, вот только таких совпадений было до чёрта. Один врач сказал, что ему есть чем его порадовать. У вашей жены нет шизофрении. Чекко давно знал это, потому что и сам поработал над базами. Он не мог проводить правильную диагностику и считал себя идиотом, который лезет не в свою область. Но совпадений с шизофренией было незначительно мало. Почти у всех людей есть допустимый процент совпадений. Тогда что, чёрт побери, происходит с Сабиной?
   - Что с моей женой?
   - Видите ли... - начинал бормотать врач.
   - Вы не знаете? - терял терпение Чекко, - Скажите прямо, вы не знаете?
   Они не говорили прямо. Старались не вступать в дискуссии, иногда закидывали его терминами, которые он сначала не понимал, а потом узнал и сам забрасывал встречными вопросами. Сабине делали МРТ в кабине открытого типа, потому что к этому времени она начала бояться замкнутых пространств. Чекко сидел рядом с оператором и спросил его, можно ли узнать, что творится с пациентом, не вскрывая ему голову. Как в фильмах, когда подсвечивается какая-то специальная зона мозга, а врач потом исправляет повреждённый участок. Чекко знал, что всё это бред, но ему надо было, чтобы кто-то сказал, что это бред. Оператор улыбнулся.
   - Я был бы не против таких технологий. Боюсь, это не вполне этично по отношению к пациентам.
   - А этично давать медикаменты, рассчитывая, что они сработают?
   Оператор помялся и не ответил.
   - Моей жене выписали литий, - сказал Чекко. - Один из врачей посчитал, что у неё нетипичная форма биполярного расстройства. А другой сказал, что у неё нет мании. Кому я должен верить?
   - Выберите кого-то одного, - посоветовал оператор. Он коснулся пальцем крыла носа, - Что касается биполярного расстройства, то оно всё никак не выйдет из моды, - он усмехнулся, - Но я вам этого не говорил. Это моё личное мнение.
   Чекко кивнул. Он был с ним согласен. Удобно было ставить один универсальный диагноз, вам плохо, вы работаете в двух фазах, вам становится хуже, мы попробуем это пофиксить. Он знал людей, которые были мудаками по девять месяцев в году и оправдывали своё мудачество очередным красивым диагнозом. Он знал матерей, которые не занимались воспитанием своих чад и списывали все огрехи на СДВГ. Он знал преступников, о которых писали, что они стали расчленять и насиловать людей из-за того, что перенесли в детстве душевную травму. И он знал свою жену, на которую давила и эта мода на психов и обратное действие раскачавшегося маятника, если ты психически болен, значит ты чёртов позер. Чекко слишком долго лавировал между двумя этими потоками. Пытался найти того, кто скажет, что психическое заболевание и рак это в сущности одно и то же, какая-то физическая чертовщина, надо просто найти опухоль в нужном месте. Чекко был согласен на опухоль. Он хотел знать, что происходит с его женой.
   Он знал врачей и раньше. В детстве боялся стоматологов, не любил, когда ему осматривали горло, отворачивался, когда брали кровь из вены. Он старался не появляться лишний раз во врачебных кабинетах, но когда понадобилось сопровождать Сабину, делал это с радостью.
   - Слушай, я не знаю, как сказать, - сказала она ему... когда же это было? Два года назад? Полтора? Это было бы вроде совсем недавно, как будто вчера. Он тогда ещё улыбнулся и привычно накрыл её руку своей.
   - Тогда молчи. Будем молчать вместе.
   Они и молчали несколько минут, потом она вдруг закрыла рот обеими руками и рассмеялась прямо в ладони. Он видел её глаза, искрящиеся смехом и каким-то... безумием.
   - Слушай, в фильмах и в бабских сериалах это как-то проще. У меня в голове всё перемешалось. В общем, у нас, похоже, будет ребёнок.
   - Похоже? - переспросил он тогда. Сейчас воспоминание болезненно отдалось в висках. Почему он не стал её целовать? Почему не обнял сразу, не потом?
   - Тесты фигня, - сказала Сабина, - Я у врача была. Только... Я всё равно не понимаю, как это может быть на самом деле.
   Она и правда не понимала, да и он не понимал. Им обоим было хорошо за тридцать, но как-то они признались друг другу, что чувствуют себя лет на четырнадцать. Как будто только вчера ходили в школу, как будто ещё не начинали учиться серьёзно, не было ни работы, ни оплаты счетов, ни того, что принято называть самостоятельной жизнью.
   - Я себя иногда самозванкой считаю, - как-то сказала ему Сабина. - Знаешь, как будто все вокруг взрослые, а я тут случайно и ничего не понимаю. У тебя такое бывает?
   У него бывало.
  
   8.
   - Есть такой мысленный эксперимент, комната Марии, - сказал Дуглас.
   - Боже, и ты туда же, - простонала Сара, - Что ж вы все такие умные. Ни хрена я не знаю про эти ваши эксперименты. Я тупенькая.
   Она так и сидела в платье, засунув ноги в таз с горячей водой. Гарнитура за ухом сигнализировала, что её надо зарядить. Сара хотела попросить Дугласа притащить зарядку, потом хмыкнула и прошлёпала босыми ногами в спальню. Вернулась к тазику и пристегнула модуль к клипсе, чтобы лучше держался. Дуглас молча следил за ней взглядом, напоминая одну из тех странных картин, где глаза всегда смотрят на тебя, с какой стороны не подойди.
   - А при чём тут этот эксперимент? - спросила Сара, - Мне сегодня уже один умник про него рассказывал. Это метафора на космос?
   - Скорее аллегория на запертого человека. Я долго над этим думал. Не рефлексировал, просто то и дело мысленно к этому возвращался. Видишь ли, где бы я ни был, чем ни занимался... - Дуглас осёкся и посмотрел куда-то поверх головы Сары.
   - Да? - спросила Сара, когда молчание слишком затянулось. Дуглас потряс головой и с видимым трудом снова сфокусировал взгляд на её лице.
   - Я всё время в комнате, - он поднял руку на уровень лица и указал ребром ладони сначала на одну стену, потом на другую. - Где бы я ни был, я всё время нахожусь в одной и той же запертой комнате. Я иду, еду в машине, лечу в самолёте, я нахожусь в одном городе, в другом, в другой стране, и всё же я не покидаю одну и ту же комнату. Что бы я ни делал.
   - Ты сейчас космос описываешь.
   - Да, - кивнул он. - Нет... Я не знаю.
   Сара вытащила ноги из тазика и принялась вытирать их бумажными салфетками. Не особо это и помогло, лодыжки ныли, икры ныли, как после пробежки.
   - Ещё и маяк.
   - Маяк?
   - Маяк на высоком обрыве. Очень старый, местами кирпич обрушился, но краска совсем свежая. Я всё время прихожу туда. Просыпаюсь там. Я даже не знаю, существует ли это место на самом деле, - Дуглас посмотрел на Сару, - Как думаешь, существует?
   - Можем отследить локацию, - предложила Сара.
   - Я уже отследил. Это моя личная лакуна. Каждый раз новая, генерируется, когда я отключаюсь.
   - Ну это стандартно. Как раньше были игры с открытыми мирами. Пробелы надо постоянно чем-то заполнять. Видимо, этот маяк наиболее тебе подходит.
   - Ты так говоришь, как будто космос знает, что мне подходит.
   - Конечно знает. В этом суть космоса.
   - А если нет? Если не космос создан для тебя, а тебя обтачивают для космоса? И если ты не подходишь, то тебя просто... Знаешь, есть такая теория...
   - Опять теория? Боже, я чувствую себя слишком тупой.
   Дуглас улыбнулся.
   - Я тоже не слишком умный, просто пытаюсь сформулировать мысль сквозь чужие теории. Так вот... Есть такая теория строения вселенной, будто бы все электроны являются на самом деле одним и тем же электроном, который находится в разных точках пространства. Мне эта модель всегда казалась довольно депрессивной, потому что тогда получается, что и я сам это бесконечное повторение одного и того же. Конечно, для меня лично это не имеет никакого значения, но это как в детстве, когда узнаёшь, что солнце погаснет через миллиарды лет. Ты конечно знаешь, что через миллиарды лет тебя тоже не будет, но отчего-то на душе становится жутко, как будто мир уже погрузился во тьму.
   - Он уже во тьме, - пробормотала Сара. Она намазала ноги кремом и положила их на стул, чтобы крем впитался, - Кругом мгла и тени, а мы болтаемся тут и стараемся делать вид, что всё идёт как надо.
   - Если я и пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мной.
   - Тоже теория жизни, вселенной и всего такого?
   - Почти. Библия.
   Накануне Дуглас рассказывал про Дэвида. Тот был христианином, но его вечно уносило в какую-то эзотерику. С помощью религии он пытался найти цель своим поступкам, с помощи мистики - оправдание. Дуглас не помнил, кем был Дэвид, помнил только, что тот всё время хотел большего. Большего от них, большего от себя.
   - Он никогда ничего не требовал. Просто говорил, а мы слушались. Не подчинялись, нет, он никогда не отдавал приказы. Да и не мог отдавать, он же не был военным. Он просто говорил, что мы должны делать, как проповедовал. Вот мы и делали. Не знаю, почему.
   - Он заставлял вас...
   - Он никогда никого не заставлял, - перебил её Дуглас. - Нас невозможно было заставить что-то сделать.
   - Но вы ведь убивали людей.
   - Да. Только я не помню, почему. Думать... думать трудно. Как занозу из пальца пинцетом достаёшь, а кончик слишком маленький и пинцет всё время соскальзывает.
   Он рассказал Саре, что убил всех людей, с которыми вместе воевал. Дуглас не помнил, где воевал, как воевал, помнил только, что они были вместе на какой-то войне. Задания, диверсии, от них не осталось воспоминания, только метка без содержимого, что-то было, но что, информация отсутствует.
   - Леонард сам попросил меня убить его. Забрать его память. Может, и остальные тоже просили. Я помню, что он сказал, будто бы где-то заперт, почти повторил мои слова по поводу запертой комнаты. Он сказал, что это единственный способ выйти. Можно разбить себе голову, сломать шею, перерезать вены, но из комнаты всё равно не выйти. Я должен был его выпустить. Я убил его. Я убил их всех.
   Сара отнесла таз в ванную, вылила воду и вернулась обратно. Ноги всё ещё были в креме и противно липли к ламинату. Она села на диван рядом с Дугласом и отметила, что симуляция теперь отрендерила и то, как диван продавливается под весом Дугласа.
   - По крайней мере, ты не убил меня, - сказала она, надеясь, что её голос звучит весело. Дуглас смотрел прямо на неё, но вроде бы даже не услышал, что она говорит.
   - Ещё я встретил Цезаря. Думал, это прозвище такое, но нет, родители так его и назвали. Цезарь Юн. Он был из Кореи.
  
   9.
   С Цезарем они встретились у маяка и не узнали друг друга. Потом Цезарь усмехнулся и сказал, что личная лакуна как платная шлюха, лишней минуты не задержишься. Поэтому если Дуглас хочет что-то сказать, лучше бы ему бросить валять дурака и сделать то, что обещал.
   - Сотрудникам спецслужб дают капсулы с цианидом. Очень удобно. Я пробовал глотать цианид, только здесь он не работает. Поэтому уж ты как-нибудь сам.
   - Сколько раз ты пытался себя убить?
   Цезарь пожал плечами.
   - С тех пор как понял, что заперт в этой чёртовой комнате.
   - Как ты это узнал? - спросил Дуглас.
   - Я не узнавал. Специально не узнавал. Просто понял, что что-то пошло не так. Дело не в воспоминаниях. Ты ведь замечаешь недостаток чего-то, если это у тебя было, так? У меня было мало воспоминаний, но я не знал, что их может быть больше. Это не беспокоило. В голове только пусто, даже между ушами звенело. Но я не замечал, не знал, что бывает иначе. А потом эти овощи.
   - Овощи?
   - Ну да. Овощи и фрукты. Помидоры... Яблоки. Я всегда всё мыл, даже бананы. Мало ли кто брал их грязными руками. Все эти микробы... бактерии. Я всё время их мыл, потому что это правильно, так меня научили. А потом вдруг заметил, что плохие овощи пропали. Плохие, ну, скрученные или гнилые, знаешь, это ведь всегда бывает. Пара испорченных виноградин на кисти или мандарины в этих сетках, один, где-нибудь в середине, обязательно будет с плесенью. Картошка кривая... переспелые бананы. И ничего этого не было. Все овощи стали какими-то безупречными. Можно было не выбирать в магазине, а просто набирать из лотка, каждый как на подбор. И не только в магазине, на улице торгуют овощами прямо из картонных коробок, и там... и там тоже все как будто с картинки. Я не понимал вначале, что не так. Овощи... такое сразу не замечаешь. Сначала не замечаешь. Потом я перестал их мыть, но это и не надо было, потому что они уже были чистыми. И вот тогда... - он помотал головой, - Я помнил, что у меня вроде бы была семья, дочь, но это было как какой-то старый забытый сон. И люди все знакомые и незнакомые одновременно, но это я всё игнорировал, потому что... потому что мыслей было очень мало. Я вообще тогда очень мало думал. А вот помидоры я игнорировать не смог. И ягоды тоже. Я тогда специально купил чернику, килограммами, коробками, всё что было в магазине. Потом перебрал каждую ягодку. Ни одной помятой, - он поднял взгляд на Дугласа, - Ты понимаешь, что это такое? Я сидел на кухне, а вокруг меня стояли тарелки, кастрюли, дуршлаги, всё доверху завалено этой безупречной, идеальной черникой. Это было жутко. Я молчал... нет, выл... Нет... Помню только, что меня потом рвало. Мне было страшно. Мне и сейчас страшно.
   Цезарь помолчал, не глядя на Дугласа. Взгляд Дугласа тем временем скользил по его лицу, задерживаясь то на правой брови, перечёркнутой белым шрамом, то на наполовину седых ресницах. Дуглас помнил это лицо, в сознании то и дело всплывали отдельные фрагменты. С тех пор как он встретился с Цезарем, тот ни разу не улыбнулся, но Дуглас знал, что когда тот улыбается, всегда обнажает розовые дёсны. Один зуб у него был имплантат, он ничем не отличался от других, но десна вокруг него была более тёмной. Цезарь как будто прочитал его мысли:
   - Я не могу вспомнить. Раньше не пытался, а сейчас всё время пытаюсь. Я даже не могу понять, если ли у меня вообще ещё какие-то воспоминания. Только это как в детстве на пляже, знаешь, когда копаешь ямку. Я очень любил копать ямки и туннели, глубокие, чтобы рука уходила по плечо, прямо туда, где уже песок совсем крупный и мокрый. Однажды мы с мамой пошли на какой-то другой пляж, он был огорожен забором и надо было заплатить за вход. Песок там был белый-белый, я такого никогда прежде не видел. Но когда я начал копать, я очень скоро уткнулся в гладкий бетон, даже по локоть руку не закопал. Тогда я начал копать в другом месте, но везде было одно и то же, пальцы просто царапали по бетону. Глубоко не копнуть. Я тогда ободрал костяшки и содрал ноготь на указательном пальце. Вот и сейчас стоит только начать искать прошлое, я только царапаю пальцами по бетону. И я... Я так больше не могу, - он посмотрел на Дугласа, шрам на лбу слегка порозовел. - Ты понимаешь? Можешь это понять? Я не могу больше долбиться в эти чёртовы стены. Беги, не беги, разбивай голову, всё равно бежишь на одном месте. Я не могу.
   Дуглас молча ударил его в лицо. Цезарь пошатнулся, но устоял на ногах. Из разбитого носа текла кровь. Он стёр её тыльной стороной ладони и с секунду смотрел на окровавленную руку.
   - Боже, совсем как настоящая.
   - Я могу отвести тебя в другую локацию, - сказал Дуглас. - Можем попробовать сгенерировать...
   - Нет, - Цезарь резко замотал головой из стороны в сторону, так что у него снова потекла кровь, - Я устал от этой... генерации. Симуляции. Хватит. Просто убей меня.
   Он не сказал "забери мою память", кодовое выражение, которое они использовали, чтобы хотя бы вербально не чувствовать себя убийцами. Дуглас снова его ударил. Он вдруг вспомнил про эксперимент, по спине человека осторожно водили кончиком ножа и лили тёплую воду. Кожа краснела сама собой, как будто спину и правда резали. У него самого потекла кровь из носа, хотя Цезарь и не думал защищаться, просто стоял и принимал удары. Когда он всё-таки упал на колени, Дуглас зажал его шею рукой и резко дёрнул в сторону. Хруст. Тело Цезаря исчезло, а он так и стоял, не размыкая рук. Потом и подошла та женщина в белом пальто. Белом-белом, как снег.
  
   10.
   Сабина не жаловалась. Чекко подумал, чёрт побери, это ведь было хуже всего, она никогда не жаловалась. Когда она рассказывала, как прошёл день, она всегда была как бы со стороны, рассказ получался нейтральным, часто весёлым. В те дни она много смеялась, гораздо больше, чем обычно. А он ничего не замечал.
   Чекко никогда не корил себя за прошлое, это было его сильной стороной. Что сделано, то сделано, даже если ты накосячил как чёрт, задача не плакать, а попытаться минимизировать ущерб. С Сабиной он был слепым идиотом и принимал её веселье за чистую монету. Но сожалеть об этом он не собирался. О прошлом вспоминал только для того, чтобы найти какие-то ключевые моменты, не замеченные точки переходов, после которых всё покатилось в тартарары. Чекко послал к чёрту все тесты и анализы, часами пялился в монитор, читая дуболомные тексты о психиатрии. У него была своя методика наблюдения за болезнью жены. Болезнь он воспринимал не как врага, взявшегося неизвестно откуда, а как следствие множества причин, часть из которых была на виду, а часть ещё предстояло найти. Он знал, что любой психиатр поднимет его на смех. Ему было плевать.
   Вот один поворотный момент, который он упустил, Сабина рассказывает, что у неё не проходит оплата курсов рисования. Рассказывает так легко, что у него тогда и мысли не появилось, что здесь может быть что-то не так. Это уже потом он узнал, что Сабина пыталась барахтаться, как та мышка, упавшая в кувшин с молоком, искала любой способ что-то делать, хоть какой-то смысл своего существования. Ему должно было быть обидно от того, что он так и не стал этим её смыслом, но обидно ему не было, только горько. Сабина в какой-то момент взбрыкнула сильнее обычного, стряхнула с себя апатию и нашла свои курсы, но оплата не прошла. Она попробовала ещё раз, со всеми их счетами и кредитными картами. В совокупности с них списали больше пяти сотен евро, деньги зависли и вернулись на счёт только через месяц. Для Чекко здесь не было ничего особенного, деньги у них были, с оплатой можно было разобраться. А вот для Сабины это стало катастрофой. Потом она будет говорить, что мир как будто выталкивает её прочь. Но тогда она просто легко и спокойно рассказывала ему, что платёж так и не прошёл. Чекко не было стыдно за то, что он тогда толком её не слушал и думал о работе. Стыдно могло быть ему сейчас, если бы он не старался сделать больше. Чекко старался.
   Ещё была эта женщина в приёмной врача. Чокнутая старая сука, которую Чекко никогда не видел, но хотел бы увидеть и свернуть ей шею. Сабина ждала приёма, без него, она говорила, что ей неловко, если он будет её сопровождать. В приёмной висела большая картина с венецианским Гранд-Каналом. Потом Чекко ездил в эту клинику говорить с врачом и видел эту чёртову картину, такую розовую и буквально излучающую мягкое свечение. Женщина пришла и села в кресло напротив Сабины. И вдруг сказала, что Сабине надо прыгнуть в реку.
   В действительности она сказала, что ей так и хочется прыгнуть в реку. Потом Сабина много раз пересказывала этот эпизод, и сначала получалось, что женщина спросила, не хочется ли ей прыгнуть в реку, потом что хорошо прыгнуть в реку, наконец, что в реку прыгнуть нужно. Она имела в виду картину и ничего больше, тупейшая попытка завязать разговор, но Сабина восприняла это как глас божий. Она говорила, что не сразу поняла, что женщина имеет в виду картину. Тогда она уже была в таком состоянии, что не замечала ничего вокруг.
   - Она сказала, что я должна прыгнуть в реку, - говорила Сабина, уже без веселья, уже не отстранённо, - Прыгнуть в реку.
  
   11.
   На стене в кабинете Михаэля было инсталляция из записок и распечаток, которую Сара называла то "стеной ФБР" то "полицейским позерством". Михаэль уверял, что так ему проще работать, но все знали, что работает он исключительно за своим ноутбуком, а для заметок использует программу в смартфоне. Стена была его личной вариацией метода утёнка. Когда в работе что-то не ладилось и было туго с новыми идеями, он разворачивал кресло спинкой к столу, откидывал голову на подголовник и созерцал свою стену. Имена, фотографии, улики, взаимодействия между подозреваемыми, номера счетов, ники в Хорнете. Никакой связности и порядка, но зато взглянешь на такую стену и сразу понимаешь, что занимаешься серьёзной работой. Михаэль мысленно признавал, что это мальчишество, но также признавал, что имеет на это право.
   - Заткнись, - сказала Сара. Михаэль удивлённо на неё посмотрел. Сара пояснила: - Если ты меня сейчас спросишь... если кто-то ещё раз меня спросит, что у меня нового, я за себя не отвечаю. Нет у меня ни хрена нового. Отдел анализа дрессирует новую нейросеть, я вяло пытаюсь им помочь. Параллельно выяснила, что паллиативная медицина это одно сплошное наебалово в плане расчётов, неплохо бы этим заняться. Они используют один аккаунт для разных пациентов, а на выплаты подают индивидуально на каждого.
   - Старая история, - кивнул Михаэль. - И ничего ты с этим не сделаешь, потому что там наверху всё давно улажено.
   - Так, всё, не хочу слушать о коррупции и политике компании.
   - Ну и напрасно. Премьер-министр Британии недавно написал в Нитро, что будет бороться с грязными деньгами.
   - Пусть с себя начнёт, - посоветовала Сара. - А вообще, когда я вижу надпись "Официальный аккаунт Нитро такого-то политика", я думаю, что это лучший маркер для идиота.
   - Все сидят в Нитро, - пожал плечами Михаэль, - Они вещают на аудиторию, работа у них такая.
   - Они работают на Нитро. Высказываются только в рамках правил корпорации. Любое слово, которое Нитро сочтёт неподходящим и их выкинут пинком под зад. Поэтому это не политики, а внештатные работники Нитро.
   - Ты к тому, что корпорации правят миром? Ну так это давно не новость.
   - Мир меня не интересует, - сказала Сара. - Но ведь это полный идиотизм. Официальный аккаунт, господи! Вот поэтому я и живу в Хорнете.
   Она закинула ноги на маленький столик. Михаэль поморщился.
   - Я обычно туда чашки ставлю.
   - Извини, - сказала Сара, но ноги не убрала. - Вообще ты сам виноват. Нечего было отправлять меня на этот шабаш. До сих пор болят ноги от чёртовых туфлей. Больше... никогда.
   - Зато отчёт получился красивым. Ты там прямо звезда. Журналист попытался представить наш отдел такой специальной службой.
   - Суперагент Патил, - усмехнулась Сара. - Ладно, всё это лирика, - она вдруг посерьёзнела, - Нового у меня и правда ничего нет, но мне надо как-то проанализировать уже собранную информацию. И отдел анализа мне тут никак не поможет, потому что тут нужны живые мозги, - Сара внимательно посмотрела на Михаэля, - Но прежде мне бы хотелось узнать, почему ты так близко принимаешь это к сердцу. Я не первый год с тобой работаю, Михаэль. Помню времена, когда в кабинет к тебе войти боялась. Почему это так важно для тебя? Ты пытался покончить с собой?
   Михаэль покачал головой.
   - Ну хорошо. Тогда вот тебе задачка. NASA доводит людей до самоубийства. Способов для этого множество, никаких прямых приказов. Они просто медленно сводят человека с ума, так что он начинает сомневаться в собственной реальности. Ну или у меня просто паранойя, что я вижу того, чего нет.
   - Это не паранойя, - сказал Михаэль. На его лице было странное выражение, то ли крайняя степень волнения, то ли просто сильная усталость. Сара спросила себя, когда Михаэль нормально спал в последний раз. - Просто ты слишком оптимистично смотришь на систему. Для тебя это такой суперкомпьютер. Чуть ли не сверхразум. Только вот... Не надо думать о корпорациях, как о слаженном механизме со своей миссией. Это не пчелиный улей, где каждая пчёлка занята своим делом. Нет у них никаких кровавых заговоров... да и планов по преобразованию мира в райский сад тоже нет. Корпорации это просто хаотичное собрание бесполезных мудаков, где каждый занят только одним делом, сожрать побольше, пока всё не рухнет и его не похоронит под обломками. Есть конечно несколько сотен человек, которые действительно заняты делом, но рано или поздно они тоже становятся бесполезными мудаками. И всё держится только потому, что корпорацию держат миллионы наркоманов, которые жить не могут без той дури, которую производит любая корпорация. И чем больше корпорация, тем меньше кайфа от дури, но наркоманы уже так тесно переплетены между собой, что просто не могут вывернуться. Такой крысиный король.
   - А как же Хорнет? Вот где настоящий улей.
   - Да. Потому что ни одна пчёлка не знает, чем занята другая. За то и любим.
   - Хочешь сказать, что в Хорнете нет бесполезных мудаков?
   - Я хочу только сказать, что Хорнет даже не пытается выёбываться и показывать, что у них есть какой-то план. Нет ни хрена никакого плана, только хаос, безумие и коллективный онанизм.
   - Но ведь они довели этих женщин до самоубийства.
   Михаэль помолчал. Потом подошёл к кофе-машине, нажал кнопку. Кофемолка тарахтела в полной тишине. Кофе с шипением потёк в чашку. Михаэль отпил и обжёг верхнюю губу. Облизал её языком.
   - Я довёл до самоубийства свою мать, - сказал он.
  
   12.
   Здесь не было линии горизонта, серое небо сливалось с серым морем. Маяк тонул в густом молочном тумане, а Дугласу казалось, что он в огромном облаке. В облаке на небесах. Мысль почему-то показалась знакомой, и он медленно потянул её, как тянут ленту серпантина. Чёрно-белый мир подёрнулся дымкой, стал колеблющимся, иллюзорным, а потом и вовсе растворился в волнах ослепительного света, в торжественной оркестровой музыке.
   Боже, я ведь на небесах. Такое было у него ощущение. Дамы - не женщины, дамы в воздушных платьях, спадающий волнами шёлк, таинственный и многообещающий газ, волны муара, снежная белизна тонких кружев ручной работы. Ни одного яркого пятна, никаких блёсток, ничего вульгарного, ничего экстравагантного. Мягкое сияние жемчуга, кровавые рубины, внутри которых бурлит скрытый огонь, и только изредка вспыхнет стеклянным блеском изумрудное колье. У каждой из присутствующих здесь дам были бриллианты, стоимостью в целое состояние, но все они покоились в темноте шкатулок, обитых бархатом. Для этих людей не было нужды демонстрировать богатство, они предпочитали завуалировать свои состояния нарочитой простотой.
   Дуглас не отличался от других мужчин, смокинг и белая рубашка, галстук-бабочка, перламутровые манжеты. В его строгом костюме было только одно допущение, вместо камербанда на нём был широкий пояс-кобура. Когда он протягивал правую руку для пожатия, чувствовал локтем пистолет. На входе их никто не досматривал, здесь это было бы невозможно. Замаскированные рамки сканеров не работали, на полу в комнате охранников лежали трупы, а Трейси бодро рапортовала, что в главном доме всё в порядке. Никто не перепроверял её отчёты. Дуглас давно пришёл к выводу, что богатые люди живут в настолько изолированном мире, что просто не ожидают насилия, не могут этого представить. Конечно, их родители были не такими, но вот дети выродились настолько, что потеряли все зубы и стали не то что травоядными, превратились в бабочек, питающихся нектаром. Скажи такой бабочке, что она в опасности и она смертельно оскорбится. С ними никогда не происходит ничего дурного, даже если они творят чудовищные дела, их жизненный путь выстлан розами. По крайней мере, так им кажется.
   От женщин пахло дорогими духами, ничего приторно-сладкого или однотонного. Все были одинаково милы, одинаково контролировали эмоции, не позволяя себе ни громко рассмеяться, ни слишком широко улыбнуться. Дуглас хорошо запомнил только одну женщину, она была в платье кремового цвета, а когда в танце проходила под огромной сверкающей люстрой, платье становилось совсем белым, так что она казалась невестой. У женщины были очень тонкие и бледные пальцы, и когда на них падал свет, они становились совсем прозрачными, как белые виноградины. Женщина держала в руке хрустальный бокал, прозрачные пальцы на прозрачном стекле, Дугласу тогда ещё это показалось очень красивым. Он не собирался убивать эту женщину, они вообще не собирались убивать никого из гостей, приказ был только добраться до сукиного сына Акселя Франке, который был кошельком группировки, занимающейся похищениями людей.
   Впрочем, бизнес Франке их не интересовал, каждый занимается тем, чем умеет, а для соблюдения законов существуют федеральные службы. Но Аксель Франке похитил сына Бруно ван дер Лейка, одного из крупнейших акционеров Терезиса. Сына выкупили ещё полгода назад. Ван дер Лейк нанял их, чтобы найти и доставить ему Франке.
   Лиловые береты сами называли себя "Вроде ЧВК", потому что вся их деятельность была основа на зыбком "вроде". Вроде частная, вроде военная, вроде компания, вроде в юрисдикции Австрии, вроде не участвует в военных конфликтах. Многие опровергали наличие идеологии у наёмников, другие были против того, чтобы называть лиловые береты наёмниками. Сам Дуглас так и не сформулировал собственное отношение к беретам, он служил здесь просто потому, что не умел делать ничего другого. Он был в армии и не помнил этого, дослужился до полковника и только после этого попал к беретам, но не помнил и этого. Он помнил имена, но не помнил лиц, встречал беретов, ставших лунарами, и не понимал, почему должен их убить. Убивал, когда его просили или, когда не оставалось иного выхода. И всё было нереальным и расплывчатым, подёрнутым мерцающей дымкой, как в тот вечер, когда они сменили униформу на смокинги.
   Убивать было можно. В разумных, конечно, пределах, если только убийство вообще может быть разумным. Все юридические аспекты Бруно ван дер Лейк обещал взять на себя и взял бы, репутация у него была в порядке, а без хорошей репутации нанять лиловых беретов было невозможно. Акселя Франке надо было доставить живым. Дугласу понравилось, как Ван дер Лейк выразил свои пожелания относительно Франке. Обычно в таких случаях они называли жертву товаром, но Ван дер Лейк и не подумал использовать обезличенные термины.
   - Мне бы хотелось, чтобы господин Франке нашёл в себе силы побеседовать со мной. Я заинтересован в том, чтобы наша беседа была продуктивной... и долгой.
   Вместо привычного "обеспечить доставку" Ван дер Лейк говорил об услугах сопровождения господина Франке. Его взгляд и выражение лица были преисполнены уважения к господину Франке. Дуглас понятия не имел, что Ван дер Лейк собирается сделать со своим гостем. Впрочем, он и сам всегда говорил ребятам, что их задача заключается только в выполнении всех пунктов, предусмотренных в контракте. Что происходит потом их уже не касается. Ведь каждый и правда занимается тем, что умеет.
   Они все были мастерами в том, чтобы называть вещи обтекаемо и нейтрально. Не "потери личного состава", а "выбывшие", не "убит один", а "минус один". Минус четыре в комнате охраны, ещё минус один в помещении, которое на плане обозначалось как "диспетчерский пункт", а по сути был просто тесной комнатушкой без окон. Тем самым они обеспечили себе не просто приглашение на вечеринку, в их распоряжении оказался весь особняк. Аксель Франке с женой и дочерью должен был прибыть с опозданием, когда все гости уже соберутся. Это был не просто приём, у Франке была назначена деловая встреча с хозяином дома.
   Дуглас не помнил, что они сделали с Франке. В памяти мелькали только отдельные образы, всегда какой-то интерьер, внутреннее убранство дома. Лестница с резными деревянными перилами, золотая рама какой-то картины, лепнина под потолком из-за теней выглядит вогнутой. На секунду в зеркале мелькнуло его собственное лицо, волосы тронуты сединой. Пиджак Германа, вроде бы смокинг, но ткань какая-то грубая и жёсткая. И холодный каменный пол, орнамент из чёрного, белого и розового мрамора. Огромное мраморное море расстилалось под их телами, а они проваливались глубже и глубже в темноту.
  
   13.
   Чекко никогда не хотел детей. Знал, что когда-нибудь женится и тогда дети обязательно появятся, иногда представлял, как отводит дочку в школу, но никогда не хотел этого всерьёз. Сабина не сказала ему, что беременна, он сам это выяснил, потому что тщательно следил за её циклом. Он вообще за всем следил сам, за тем, чтобы в туалете всегда был запас туалетной бумаги, за тем, чтобы доставка воды была вовремя, за тем, чтобы Сабина поела перед работой. Других женщин это бесило, они говорили, что Чекко пытается их контролировать, но другие женщины остались в прошлом. Сабина говорила, что если он так о ней заботится, это лучшее признание в любви. В любви Чекко ей тоже признавался, это выходило как-то само собой, и никогда не было просто дежурной фразой. Чекко любил любить свою жену.
   Когда у них родился Федерико, Чекко впервые соврал Сабине и она сразу это поняла.
   - Очень красивый, - сказал он. Сабина засмеялась.
   - Да он ведь похож на картошку.
   Чекко заботился о сыне. Заботился сам, не доверяя это посторонним людям. Вставал ночью, чтобы дать Сабине поспать, купал его, переодевал, выслушивал советы педиатра, выдерживал визиты матери Сабины. Каждый вечер перед сном он спрашивал себя, что же чувствует к сыну и к своему ужасу понимал, что не чувствует ничего. Он старался вызвать в себе хоть какие-то чувства, хотя бы то, что испытывал к собаке, которая была у него в детстве. Но Федерико оставался для него вещью, очень ценной, требующей неусыпного внимания, но всё-таки вещью, которая не вызывала никаких эмоций.
   Однажды Чекко собрался с мыслями и рассказал об этом Сабине. Они всегда обо всём друг другу рассказывали, даже о таких вещах, в которых стыдно было признаться себе самому. Сабина внимательно его выслушала и кивнула.
   - Я знаю.
   - Знаешь? - ему вдруг стало очень жарко, кровь прилила к щекам. Сабина кивнула.
   - У тебя ведь на лице всё написано. Я вижу, как ты смотришь на меня и на него. Но это не страшно.
   - Не страшно?
   - Да, - она кивнула. - У тебя ведь нет моих гормонов.
   - Но ведь это мой сын.
   - Ну, - Сабина обняла его рукой и поцеловала в лоб, - Только ты пока не очень-то в это поверил. Так, лежит и пищит какая-то штука, то ли ребёнок, то ли котёнок. Ты ещё не научился его любить.
   - А я научусь? - спросил Чекко. Сабина долго на него смотрела. Потом улыбнулась.
   - Если не научишься, придётся мне любить его за двоих. А ты будешь откупаться подарками.
   Чекко не успел полюбить Федерико.
  
   14.
   - Громко сказано, да?
   - Ну... вообще-то да, - сказала Сара.
   - И вот такая штука постоянно. Чтобы начать разговор, надо что-то сказать. Слова паразиты "знаешь", "слушай".
   - Блин.
   - И это тоже. Я, наверное, слишком жёстко выразился. Моя мать покончила с собой, и я в этом виноват. М... нет, - он запустил руку в волосы, - Я не то хотел сказать. В общем, это как чужой ребёнок перебегает дорогу и попадает под машину. Это не ты его толкнул, но ты стоял рядом, всё видел и ни хрена не сделал. Ну вот такой ты тормоз, не успел среагировать, затупил, неважно. Главное, что у тебя была возможность что-то предотвратить и ты ею не воспользовался.
   Саре стало неловко, как было всегда, когда кто-то собирался излить перед ней душу. Она понятия не имела, как следует реагировать и что от неё ждут, надо молчать или задавать вопросы, кивать, внимательно смотреть... что? Михаэль как будто прочитал её мысли.
   - Ты не думай, я не каяться собираюсь. Да мне и не в чем. Я тебе это рассказываю в рамках рабочих вопросов, воспринимай это как ещё один инцидент.
   - Хорошо, - осторожно сказала Сара. Михаэль кивнул.
   - Твои родители ещё живы?
   - Только мама. Езжу к ней на выходные раз в месяц. Мама говорит, что я слишком много работаю.
   Михаэль вроде бы воспринял это как прелюдию, потому что не обратил внимания на сказанное Сарой и заговорил сам:
   - Мы с матерью всегда были, скорее, как брат с сестрой. Я и не знал, что она моя мать, лет так до двенадцати. Воспитывала меня бабушка и мы оба называли её мамой. По сути оно так и было. Моя настоящая мать родила меня в тринадцать лет. Обычная история, "приличная девочка", "не может быть", "как же так". Когда я пошёл в школу, она уже училась в университете. Бабушка умерла, когда мне было девять, а маме двадцать два. Мы остались с ней вдвоём, других родственников не было. Жили в маленькой квартирке, которую нам наполовину оплачивало государство, а наполовину мамин университет. Мама работала на дому. Она была дизайнером, но не просто рисовала красивые картинки, а конструировала новые вещи, как настоящий инженер. Я никогда не называл её мама, даже когда узнал. Мне это казалось каким-то бредом, ошибкой. Не могло такого быть.
   У неё был роман с одним человеком гораздо старше её. Мне он не особо нравился, но я его терпел, а может и не терпел, просто не замечал. Они расстались, когда мне было четырнадцать, мама сделала аборт. Ей было очень плохо. Она подурнела, располнела, у неё начали выпадать волосы и расти волоски над верхней губой и на подбородке. Я часто слышал, как она плачет. А спустя год с небольшим у неё в жизни появился новый друг, на этот раз её сверстник. Он был отличным парнем, как я теперь понимаю, такой большой и надёжный мужик, который всё может починить, научить рыбачить и разводить костёр, выслушать и дать совет, если, конечно, ты попросишь. Он меня бесил. Ты не подумай, он бесил меня не потому, что я ревновал маму, он меня бесил просто своим присутствием. Он приходил вечером и оставался у нас до утра, пару раз оставался с нами все выходные. Они с мамой никогда не трахались так, чтобы я это слышал, хотя, конечно, секс у них был. Но когда я видел его выходящим из ванной или сидящим на кухне, меня возмущал сам факт того, что в нашем доме болтается какой-то чужой человек. Ох ты чёрт...- Михаэль посмотрел на Сару, потом сквозь Сару. Улыбнулся, - Знаешь, это дичь какая-то, я стал называть её мамой, только когда она умерла. Вот говорю с тобой и всё "мама", "мама". А пока она была жива, у меня просто не поворачивался язык.
   Сара вспомнила своего однокурсника, с которым мечтала переспать с начала семестра, наконец, затащила в постель, а следующие месяцы проскальзывала в аудиторию последней, лишь бы с ним не встречаться. Он был неплохим любовником, когда надо ласковым, когда надо страстным, но перед оргазмом вдруг запрокинул голову и простонал "мама". Сару, которая в тот момент думала только о том, чтобы кончить самой, как будто окатило холодной водой. Она так и не смогла сказать ему, что не так, это было так же сложно, как сказать человеку, что от него воняет потом. Мысли снова ушли куда-то в сторону, а Михаэль всё говорил и говорил. Сара с трудом сфокусировалась на том, что же он ей рассказывает:
   - И вот тогда я первый раз поговорил с мамой, сказал, что меня раздражает этот мужик. Что у нас тут не общага, что я ведь никого не привожу и вообще какого чёрта она тащит сюда кого попало. Это ведь наш дом. Если честно, я думал, что она будет возражать, мы начнём спорить и, возможно, я выиграю для себя какие-то преимущества. Я не думал, что она совсем перестанет его приводить, понимаешь? Мне в тот момент вообще хотелось просто с кем-то поругаться. Только она почему-то не стала со мной спорить. Поговорила со своим парнем, и они стали встречаться с ним только у него. Иногда она пропадала там неделями. Мне было хорошо, да.
   Знаешь, она ведь всё записывала, все симптомы. Я потом стал много читать про депрессию, нет, вру, я стал много читать про депрессию уже после твоего отчёта по этим девушкам. Воспоминания иногда так перемешиваются. Ну, неважно. У неё была куча ежедневников, не дневников, просто списки дел. И там было прописано всё, в смысле совсем всё. Даже каждая встреча с парнем, когда он ночевал у нас. И тут я удивился, мне-то это казалось целой вечностью. А они, оказывается, встречались только три месяца. И у нас он был всего полтора, не все полтора, конечно, просто оставался на пять выходных и ещё несколько раз просто приходил по вечерам.
   В общем... Я уже потом узнал, как ей был важен этот роман. Даже не роман, а просто лёгкие отношения, посмотреть фильм, заняться сексом, утром разойтись каждый по своим работам. Тут кстати даже хорошо, что я никогда не считал её матерью, потому что знаешь, говорить с родителями о сексе это какой-то извращение. А с ней мы о таком говорили, мама рассказывала о своих парнях, я о своих девчонках. Она очень страдала после того, долгого романа, хотела чего-то простого и ни к чему не обязывающего. И тут я со своим ультиматумом. Даже не ультиматум, нет, просто попросил так больше не делать, вот она и перестала. Переехала практически к нему, появился совместный быт, планы. Ему-то это было в радость, а вот ей совсем было не нужно, слишком рано, слишком быстро. Так что их роман очень быстро закончился. Не знаю, по чьей инициативе, но думаю, что всё-таки по его. Она ведь ему мозг выносила, когда поняла, что он не может дать ей то, что ей было нужно. Я тогда ещё не знал, как сложно сказать человеку, что тебе от него нужен просто секс и совместная киношка, в этом иногда и самому себе сложно признаться. А вот ему нужна была семья.
   Потом у мамы было ещё несколько романов и в гости она тоже мужиков водила, но я уже не был против. Я же видел, что ей становится всё хуже и хуже. Я тогда не знал, что у неё тяжёлая депрессия и ещё целый букет других заболеваний, но в принципе подозревал что-то в этом духе. У меня тоже появлялись девушки, одни нравились ей, другие нет, иногда я плакался ей в жилетку, иногда она мне. Лет в девятнадцать у меня завязались довольно прочные отношения, девушка моя жила с родителями, так что к ней было нельзя, вот мы и встречались только у меня. Она приезжала ко мне по пятницам, а в воскресенье я отвозил её домой в соседний город. Мама ничего не имела против. Ну, я думал, что не умеет.
   Потом я увидел у неё в комнате камеру. Не скрытую, на самом виду, да ещё и со светодиодом, заходишь в комнату, а она сразу на тебя смотрит. Мама сказала, что боится далеко уходить из дома, вот и купила камеру, чтобы всегда проверять, что творится в комнате. Но только потом я понял, что дело-то совсем не в этом, у матери никогда не было агарофобии. Просто все мои предыдущие девчонки всегда заходили в комнату в её отсутствие. Просто так, из любопытства, я ведь встречался со сверстницами, а в таком возрасте ещё очень мало мозгов. Как-то мать сказала, что не может найти какую-то пудру, я тогда не обратил на это внимания, но теперь думаю, что её просто украла какая-то из моих девчонок. У матери всегда была дорогая косметика. Она носила дешёвую обувь, смеялась над теми, кто покупает дорогие сумочки, но косметика у неё всегда был очень дорогой.
   Потом ей стало казаться, что в её комнате кто-то рылся, даже когда дома никого не было. Когда к нам приходил сантехник или курьер, она видела за их словами и действиями что-то зловещее, как будто они затевали что-то плохое. Она писала, что физически чувствует, как атмосфера вокруг сгущается, по городу ползут шепотки, как её обсуждают у неё за спиной. Охранник в магазине даёт кассиру какие-то указания и всё это каким-то образом связано с ней, в общем... В фильмах иногда показывают людей с манией преследования, но в жизни никогда не узнаешь, параноик человек или нет. Я ведь об этом узнал только из её дневников.
   Дальше ей было всё хуже и хуже, я ничего не понимал, не видел, потому что такое невозможно увидеть. Её пугали незнакомцы, ей страшно было находиться рядом даже с соседями, она часами не могла выйти из дома. Потом она вообще перестала выходит. Наконец, её стал пугать даже я. А тут каждую пятницу я привозил домой совершенно чужого человека. Мы почти не пересекались, здравствуйте-до свидания, но в доме всё равно был чужой человек.
   Она со мной говорила, конечно. Когда ещё могла говорить. Даже привела мои собственные аргументы, что у нас тут не общага. Что мы конечно имеем право приводить гостей, раз в пару месяцев на две недели, но гости на то и гости, что ты точно знаешь, когда они придут и когда уйдут. И что она не хочет жить здесь втроём, что это перестало быть её домом. Я всё это слышал, конечно. Пытался воздействовать по мере сил.
   А потом была эта штука с зубными щётками. Когда ночуешь у кого-то в гостях и берёшь с собой зубную щётку, ты ведь никогда не ставишь её в стакан с хозяйскими щётками. Поставить свою зубную пасту в общий стакан - это как установить флажок на вершине горы, пометить территорию. Мама видела зубную щётку моей девушки множество раз, но потом настал момент, когда зубная щётка стала триггером. Тогда она стала чистить зубы на кухне, очень быстро, чтобы никто не зашёл и не увидел. Примерно тогда мама и начала говорить сама с собой вслух. Это было жутко. Я иногда слышал, как она говорит и смеётся, смеётся и говорит.
   Ну... Потом она стала говорить о самоубийстве. Не прямо, конечно, не так что "я убью себя", это всё было косвенно, завуалированно. Она посещала психиатра, пила таблетки, только это мало помогало, а я не связывал одно с другим. Я сейчас думаю, что тут никакой психиатр не поможет, это как лечить больных в холерном бараке. Чтобы вылечить человека, надо сначала вывести его из зоны эпидемии. Мама начала пить. Сначала вино, потом виски. Однажды она напилась и сказала, что теперь живёт только два дня в неделю. Я тогда не понял, что она имеет в виду, а потом до меня дошло. Она в четверг уже знала, что завтра ко мне приедет девушка, а отходила от этих выходных только ко вторнику. Вот у неё и оставались на жизнь только вторник и среда. Я не понимал, что я делаю не так, хотел помочь, но не знал, как это сделать.
   Её врач отказался со мной говорить. Врачебная тайна, знаешь ли. Посоветовал только за ней приглядывать. Я и стал приглядывать. Прятал таблетки, вообще любые таблетки, даже ибупрофен. Глупо, да? Как будто она не могла сама пойти в аптеку и купить всё что надо. Но я всё-таки прятал, потому что надо же было что-то делать. Вообще самое тут худшее, это ощущение собственной беспомощности. Ты видишь, что твой родной человек проваливается в какую-то чёртову бездну, ты стоишь совсем рядом, но ни черта не можешь сделать. Просто не знаешь, что. Спрашиваешь, что сделать, а тебе не отвечают. Ну или говорят, что всё в порядке. Боже, как же я ненавижу эти "всё в порядке!".
   Ещё я ходил по открытым небоскрёбам в городе, таким, знаешь, где рестораны на верхних этажах. Спрашивал, как они предотвращают самоубийства, а на меня смотрели, как будто это я собираюсь прыгнуть. Только она и не собиралась прыгать. Когда она говорила, что ей так плохо, что хочется выйти в окно, это была только метафора. Зря я ходил.
   Она взяла лезвие от канцелярского ножа и молоток. Нож у неё был хороший, Bosch, я купил его, чтобы зачищать кабель, а она забрала его у меня, чтобы вскрывать посылки. У него там сбоку в корпусе был футляр для запасных лезвий, раньше их было шесть, но она дважды меняла затупившиеся лезвия, так что их осталось четыре. И молоток. Молотка у нас дома было два, один с синей деревянной ручкой, а другой маленький, из набора инструментов. Она взяла тот что с синей ручкой. Я сначала не мог понять, зачем молоток? Потом понял.
   У мамы не хватило мужества полоснуть по венам. Она знала, как делать это правильно, только вот не могла и всё. Поэтому она поставила лезвие на запястье острым концом вниз, а сверху ударила молотком. Вогнала его в руку. А дальше надо было просто довести дело до конца. Это она всегда умела, да и мне повторяла. Если что-то начал, так закончи, обратного пути уже нет. Танцуешь с дьяволом, танцуй до конца песенки. Она и в воду никогда не входила постепенно, в холодную воду. Говорила, что пока еле тащишься, замёрзнешь ещё сильнее, так что прыгай сразу с головой, секунда и готово дело. Вот и тут так, одно лезвие, один резкий удар молотком. Я думаю, она кричала. Не когда лезвие пробило её запястье, не когда она тащила его окровавленными пальцами выше и выше. Она закричала, когда замахнулась молотком. Когда кричишь, всё легче.
  
   15.
   Очень холодный пол. Дуглас забыл, какой там был орнамент, но всё ещё помнил щекой этот холод. И мысли свои тоже помнил очень отчётливо, хотя в голове всё уже начало туманиться от той дряни, которой они надышались, пока шли по лестнице наверх. Он думал, сукин сын Франке! Потом, и где же этот сукин сын Франке. И, наконец, в абсолютной уверенности: да ведь нет никакого Франке. Здесь в комнате было с десяток человек, все в вечерних костюмах, все с безупречным маникюром. А они лежали у их ног, обездвиженные, со слюной, стекающей изо рта, с остекленевшими взглядами. И никто ничего не говорил, даже не перешёптывался. Дуглас сначала думал, что у него отключился слух, но потом он услышал шаги.
   Кто-то шёл по коридору. Шаги были тихие, как будто человек ступал по толстому ковру, но в коридоре не было никаких ковров. Открылась дверь и в зал вошёл человек в сером костюме. Был он невысокого роста, с бледным, тщательно выбритым лицом, пушистыми светлыми волосами. Он носил очки в тонкой золотой оправе и золотую булавку для галстука со вставкой из перламутра. Маленький нос был розовым, как будто у человека был насморк, про такой нос Ясмин говорила "как у крольчишки".
   - Господа, - сказал крольчишка, увидел в зале единственную женщину с ниткой жемчуга на полной шее и поклонился, - Дамы.
   Дуглас не мог двигать глазами, так что он только один раз увидел этого человека, когда тот прошёл мимо него к окну. Он не запомнил его лица, только ощущение от лица, как будто над дорогим костюмом плыла мордочка слабого, хилого ребёнка.
   - Нет нужды представляться, верно? Я знаю, что, сочувствуя моей утрате, вы все старались меня избегать. Но не сегодня. Сегодня, наконец, я собрал всех вас здесь для дружеской беседы, - он остановился перед высоким и статным мужчиной, когда тот заговорил, Дуглас узнал его по голову. Это был Рэй Пак, вице-директор NASA.
   - Здравствуй, Рэй, - сказал крольчишка. - Я всё ждал твоего звонка. Извини, что пришлось так тебя побеспокоить. Как жена?
   - Чего ты хочешь?
   Крольчишка усмехнулся и повернулся к полной даме.
   - Госпожа Майер, я счастлив, что вы удостоили нас своим присутствием. Вы украшаете наше скромное общество. Мне следовало захватить цветы, но поверьте, ни один цветок не сравнится с вашей красотой.
   Он поклонился. Елена Майер, главный учредитель компании Грэм, производящей процессоры для NASA, ничего не ответила. Она стояла очень бледная и судорожно сжимала сумочку.
   - Привет Мартин! - жизнерадостно воскликнул крольчишка. - Боже, если бы я не знал, какой ты преданный друг, решил бы, что ты от меня прячешься. Напрасно, совершенно напрасно. Почему бы тебе не зайти ко мне в гости, скажем, завтра вечером? Вспомним старые-добрые времена, разопьём бутылочку-другую. Или твоя жена всё-таки тебя допекла и ты больше не пьёшь?
   Дуглас чувствовал электрическое напряжение, которое нарастало в комнате. Он всё ждал, когда голос крольчишки сорвётся на фальцет, когда он начнёт орать или, быть может, угрожать, но его голос был совершенно спокоен. Он говорил дружелюбно, даже проникновенно, но в нём не было эмоций, никаких.
   - Себастиан! Как Рита? Уже закончила школу?
   Крольчишка знал каждого в этой комнате, знал лично, очень близко. Он поздоровался с каждым, Дуглас насчитал одиннадцать человек. Руку он никому не протягивал, да Дуглас и сомневался, что её ему кто-то бы пожал. Крольчишка не был вооружен, Дуглас знал, что он не вооружён, и всё же все в комнате были скованы не то что страхом, ужасом.
   Крольчишка прошёл залу из конца в конец и снова вернулся к Паку.
   - Я вот что хотел спросить, Рэй. Это ты довёл мою жену до самоубийства?
  
   16.
   - Обследуйте её, - сначала просил, потом требовал Чекко.
   Её и обследовали. У него был длинный список возможных причин, и врачи последовательно отметали одно за другим. Нехватка железа, дефицит витамина Д3, киста в щитовидной железе, сбой в работе надпочечников. Руки Сабины были исколоты иглами от бесконечных анализов. Анализ на аллергены. Анализ гормонов стресса, что бы это ни означало. Сначала расшифровки анализов казались Чекко набором символов на незнакомом языке, потом он стал разбираться в том, что означает каждый параметр.
   Как-то раз ему сказали, что Сабине не смогут сделать сегодня МРТ, потому что слишком много срочных пациентов. Чекко купил клинику, и на несколько месяцев Сабина была там единственным пациентом. Он собрал команду из лучших специалистов, которые должны были найти причину того, что не так с его женой. Чекко знал, что у каждого события есть своя причина, вот только причины того, что происходит с его женой, он не находил.
   Однажды ночью он сидел рядом с её кроватью и читал, время от времени глядя на спящую жену. С её лица давно сошёл летний загар, лицо было бледным, а на фоне чёрных волос казалось ещё бледнее. На её руке левом плече был надет портативный тонометр, который в течение суток мониторил артериальное давление. У нового доктора по имени Клаус появилась очередная идея. Тонометр срабатывал каждые сорок минут, манжета с шипением надувалась и медленно сдувалась, в память прибора записывались показания. Чекко понятия не имел, как Сабина может спать с этой штукой, но он был рад, что она спокойно спит.
   Он подумал, что звук, с которым надувалась манжета, очень похож на тот, который так долго был для него загадкой. Чекко улыбнулся своей невнимательности, надо же, они с Сабиной живут в этом доме уже восемь лет, каждое утро и каждый вечер он слышал этот странный звук где-то на первом этаже и никак не мог понять, что же это такое. Он предполагал, что кто-то из прислуги включает кофемолку на кухне, но это объясняло только утренний треск. Кто будет пить кофе поздно вечером? Только недавно он выяснил, что с таким звуком опускаются и поднимаются электрические рольставни в гостиной. Ещё вот и тонометр. Как будто в мире существует какой-то ограниченный набор звуков, вот их и используют для совершенно разных явлений.
   На столике стояла бутылка с белым вином, вечером он выпил один бокал. Бутылка была похожа на коньячную и свет оранжевого ночника только добавлял сходства, окрашивая вино в янтарный цвет. Чекко смотрел сквозь бутылку и размышлял, налить ли ему ещё один бокал или не стоит. Он думал о Сабине, о том, что она изредка любила как следует напиваться, но не потому, что любила алкоголь, а потому что любила пьяный секс. Говорила, что отключает таким образом любые тормоза и может делать что угодно. А Чекко готов был делать для неё что угодно, быть ласковым или грубым, нежным или агрессивным. У него не было каких-то определённых предпочтений в сексе, ему нравилось всё, что нравилось партнёрше. Сабина была его лучшей партнёршей. Сейчас у него уже полтора года не было секса, но у него не появлялось и мысли найти другую женщину.
   Чекко много работал, а с тех пор, как Сабина начала медленно соскальзывать в бездну отчаяния работал ещё больше. Работа помогала ему собраться с мыслями и снова ощутить, что он и только он контролирует свою жизнь и жизнь своей семьи. Он пробовал ходить к психотерапевту и отказался от этой идеи после пары сеансов. Психотерапевт пытался убедить Чекко в том, что в происходящем с Сабиной нет его вины. Вздор. Чекко никогда не считал, что виноват в этом. Всё, что ему хотелось, это вылечить жену и найти настоящих виновных. Он твёрдо был уверен в том, что у каждого события есть своя причина. Чекко хотел найти эту причину.
  
   17.
   - Ты ведь знаешь, я начинал работать в Мидолло. Мы разрабатывали фарму, что-то поступало на обычные рынки, что-то только в Хорнет. Нас постоянно осаждали исками по побочкам, но у нашего главного, Чекко Мерлуццо, были связи в правительстве, так что нас не закрывали. Мы шутили, что работаем на итальянскую мафию. Но я пришёл в Мидолло... я пошёл учиться на разработчика, потому что смерть мамы не давала мне покоя. Я не понимал, что не так. Не что я сделал не так, не почему лечение не сработало, а как вообще так получается, что человек заболевает депрессией. Хотел идти в медицинский, но это уже было бы жертвой, а мама ненавидела жертвы. Я был ещё совсем мелкий, ну, она тоже конечно была совсем молоденькой, но она тогда читала Айн Рэнд. Не думаю, что она что-то поняла, но вынесла оттуда одно, клятву Джона Галта. Ну, про то, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда никого не заставлю жить ради меня. И ещё другую цитату, вроде из какого-то старого фильма, что если вы настоящий альтруист, подпишите карту донора и покончите с собой. Она мне в общем говорила, чтобы я и не думал приносить себя в жертву, неважно ради чего. Вот я и отказался от медицины. Я решил посмотреть на депрессию с точки зрения информатики.
   Понимаешь, депрессия это по сути та же симуляция. В реальности всё хорошо, но больной мозг начинает вести себя так, как будто ты находишься в состоянии катастрофы. Мозг симулирует такую боль, которую испытывает человек от потери близкого, от потери ребёнка. Но ведь если мозг может симулировать беспричинную боль, значит, он может симулировать и беспричинную радость. Не обязательно находиться в парке развлечений, чтобы испытать самые яркие ощущения. Наш мозг сам по себе умеет генерировать любые ситуации.
   Я пытался разобраться, как работает мозг, прочитал кучу литературы, посещал лекции, беседовал. И понял примерно одно, мы ещё далеко от того, чтобы точно разобраться в устройстве. Новые теории замещают старые, новые исследования опровергают всё то, чему десятилетиями учили в университетах. Я всегда считал медицину точной наукой, но тогда был рад, что не пошёл в медицинский, потому что это скорее напоминало нечто среднее между философией и обезьяной за пишущей машинкой. Механизм депрессии напоминал мне кран с горячей водой, закрыл-открыл. Антидепрессанты или блокируют поглощение нейромедиаторов, или берут на себя их функцию, то есть тоже симулируют. Это как двигателем тормозить. Мне хотелось понять, как это работает. И скопировать механизм.
   То есть я хотел использовать собственную биохимию для более глубокого погружения. Не просто фарма, когда ты готов видеть и верить во что угодно. Фарма, даже такая крутая как Nelumbo, это кувалда, я хотел создать более тонкий инструмент. С помощью нейростимуляторов можно было бы обеспечить симуляцию... Чего угодно. Но когда я пришёл с этой идеей к руководству, меня разве что на смех не подняли. Очередной молодой дурак пришёл с гениальной идеей, которая конечно же до этого никому не приходила в голову. Конечно же я был не первым. Видишь ли, NASA давным-давно использует нейростимулятор, который разработали в Мидолло. Они называются Нартамин.
   - Но ведь Нартамин...
   - Да. Это коммерческое название смарт-геля.
  
   18.
   Дуглас подумал о том, что пора бы подстричься. Мысль была абсурдной, он никак не мог понять, откуда она взялась. Осторожно, чтобы не потерять мелькнувший образ, он начал двигаться по цепочке. Парикмахерская, красно-белый столбик у входа. Красно-белый столбик, красно-белый маяк. Женщина в белом, то ли пальто, то ли платье, красный шарф перекинут через плечо. Цвета кружили перед глазами, укладывались в сложный узор, напоминали о чём-то таком, что он давно забыл.
   Боль в лёгких. Не удушье, просто как будто в лёгкие воткнули тысячи иголок. Ощущение было родственным тому, что испытывает человек, когда у него затекает нога или рука. Боль в лёгких, потом головокружение. Какой-то резкий запах. Они шли по лестнице, впереди Леонард и Герман, потом этот странный запах, резкая боль, вот они входят в небольшую гостиную, где уже полно народа, а потом просто падают на пол, к ногам людей, стоящих в гостиной. Холодный мраморный пол.
   Крольчишка с розовым носиком ходил взад-вперёд, улыбался, заговаривал то с одним, то с другим. Дуглас услышал какой-то странный звук совсем рядом с ухом, какой-то хрип, потом хлюпанье, наконец, свистящее дыхание. Прямо за ним шёл Роберт, самый старший из их команды, он вроде бы упал на спину, но Дуглас не мог повернуть голову, чтобы его увидеть. Крольчишка подошёл к Роберту и склонился над ним.
   - Худо тебе, приятель?
   Он нагнулся, ткнул пальцем в розовую пену, выступившую на губах Роберта, поднёс к глазам, выразительно поднял брови.
   - Да, досталось тебе, - он тщательно вытер палец платком с вышитыми на нём инициалами. - Ну что ж, служба такая.
   - Петра... - пробормотал Роберт.
   - Она получит хорошую страховку, - сказал крольчишка, - Ты не переживай.
   Роберт ещё раз всхлипнул и затих. Дуглас спиной почувствовал смерть, понятия не имел как, просто знал, что Роберт только что был тут, а теперь его нет.
   Елена Майер беззвучно плакала. Дуглас знал, что в сумочке она носит пистолет и вместе с мужем лоббировала закон о свободной продаже оружия. Он знал также, что она бы никогда не воспользовалась пистолетом, он знал это инстинктивно, чувствовал, как чувствовал чужую смерть. Лучше всех держался Рэй. Лоск с него, правда, слетел, галстук растрепался, но он ещё не окончательно принял ситуацию.
   - Послушай, - сказал он, - Мы ведь можем поговорить. Если это всё ради твоей жены, то...
   - Как там Лиза? - перебил его крольчишка. - По-прежнему занимается дизайном интерьеров? Клянусь богом, у неё неплохо это получается. Я бы и сам заказал у неё подготовить свой кабинет, но уже заключил контракт с другим агентством. Так что в следующий раз... Только Лиза.
   - Никто не хотел, чтобы так получилось, - сказал Натаниэль Кох. Он вроде бы был обычным прожигателем жизни, но Дуглас знал, что Натаниэль плотно сотрудничает с Мидолло. Ходили слухи, что он приложил руку к их банкротству.
   - Да что ты! - сказал крольчишка. Он улыбнулся и снова повернулся к Паку: - Рэй, твои ребята тебя позорят. Никогда не надо преуменьшать своих заслуг, гордись всем, что успешно сделал, а мораль, ну так и чёрт с ней.
   - Всё должно было быть не так, - сказал Рэй. Он старался смотреть на него, но взгляд постоянно убегал в сторону, - Никто не должен был умирать. Ты должен был её оставить.
   - Должен был, - сказал Чекко. - Но, как видишь, не оставил.
   Весёлость соскользнула с него, как маска. Под ней оказался совсем другой человек, уже не крольчишка, а холодный удав.
   - Живём в новое время, не так ли? Все шишки валятся на президентов и владельцев компаний, чёртовых капиталистов, которых неплохо бы перевешать. А всеми процессами управляют скромные служащие, - он снова улыбнулся, только улыбка на этот раз вышла жутковатой, - Вроде вас, ребятки.
   - Послушай, - сказал Мартин, финансовый директор Терезиса, - Ты прав, это наша вина. Запроси любую компенсацию и, клянусь, ты её получишь.
   - Я уже получил компенсацию. Я только что купил Терезис. И тебя вместе с ним.
  
   19.
   Ему пришлось на некоторое время отослать Федерико к своей матери. Сабина временами впадала в панику и не знала, что делать с сыном, а иной раз плач Федерико приводил её в состояние транса. Чекко пришлось отпустить сначала няню, потому что Сабине становилось страшно в присутствии чужого человека, а потом и вовсе запретить кому-либо подниматься на второй этаж. Сабина любила Федерико, в этом Чекко не сомневался.
   - Вы думаете, она может навредить Федерико? - спрашивал он у доктора Майлза, единственного врача, которому Чекко по-настоящему доверял.
   - Навредить? Боже, нет. Не с её точки зрения. Для вашей жены весь мир сейчас это враждебная территория. Она воспринимает и людей, и обстановку как нечто очень опасное, причём степень опасности очевидна только ей. Она бы защитила и вас, потому что с её точки зрения вы тоже находитесь в опасности.
   - Что вы посоветуете делать?
   - Боюсь, вам нельзя оставлять жену с сыном. Она не терпит других людей, что ж, для её же безопасности будет разумно поместить Федерико в более безопасное место.
   Чекко не хотелось верить в то, что Сабина может сделать с Федерико что-то плохое, что бы ни происходило у неё в голове. Но он доверял и Майлзу и собственным исследованиям, поэтому сначала отправил Федерико к матери и отчиму, а потом стал думать, что делать с Сабиной. Казалось, она даже не заметила, что сын исчез, в последнее время она вообще мало что замечала, не отвечала, когда он к ней обращался, не реагировала на громкие звуки. Она была здесь, ходила в туалет, мылась в душе, ела, спала на своей половине кровати, и в то же время Чекко не чувствовал её присутствия. Только ночью, когда осунувшееся лицо Сабины слегка розовело ото сна, он видел в ней ту женщину, с которой хотел прожить всю жизнь.
   Он установил над ней наблюдение. Двадцать четыре часа в сутки, никакой приватности, так что пришлось оформить документы, признающие Сабину недееспособной. Каждый час он получал автоматически сгенерированные отчёты, каждые три часа отчёты с информацией, обработанной вручную. Он анализировал, что делала Сабина каждую минуту каждого дня, и ругал себя за то, что не догадался сделать этого раньше. Это было сродни изучению иностранного языка, синтаксис которого полностью отличается от твоего собственного. Он пытался понять Сабину, подстроиться под неё, спрогнозировать дальнейшее поведение. Чекко чувствовал себя человеком, запертом в китайской комнате. Больше всего на свете ему хотелось выйти из комнаты, как из глубокого космоса, услышать "отключение невесомости" и обратный отсчёт.
   Мать каждый день присылала десятки фотографий Федерико. Спрашивала, как чувствует себя Сабина, что сказал врач, как продвигается лечение. Чекко вспомнил, как мать сначала встретила Сабину в штыки, как даже рождение Федерико не растопило её сердце. Она вроде бы не ревновала, просто считала, что Чекко мог бы выбрать кого-то поинтереснее. Но стоило Сабине заболеть, как мать с рыданием бросилась на шею Чекко. Она вбила себе в голову, что это её вина, что она так ненавидела бедную девочку, что довела её до болезни. Чекко вместе с отчимом пытались с переменным успехом убедить мать в том, что она ни в чём не виновата. Мать стала часто ходить в церковь и молиться за Сабину. Чекко не думал, чтобы это могло помочь Сабине, но видел, что это помогает матери. Это она рассказывала Федерико, что с мамой скоро всё будет в порядке, что мама у него самая замечательная и обязательно скоро поправится. Сам Чекко так и не понял, как общаться с сыном. Для него Федерико так и оставался странным маленьким человечком, который пока не умеет ни думать, ни чувствовать.
   Как ни странно, ему очень помог отчим. Тот очень любил мать Чекко, но всегда чувствовал себя гостем в этой семье. Он возглавлял крупную компанию, которая занималась целлюлозной промышленностью, обладал внушительным состоянием, но начинал с самых низов, не из гетто, но около того. У него не было блестящего образования Чекко, не было светских манер матери Чекко, зато была житейская мудрость и смекалка. Он был единственный, кто прямо сказал Чекко, что родителям вовсе необязательно любить своих детей.
   - Все любят детей, - возразил Чекко.
   - Все говорят, что любят. А когда оказывается, что не чувствуют ничего, кроме раздражения, считают это кощунственным. Но это нормально. Не хорошо, конечно, просто нормально. Хуже, когда люди притворяются, что любят. Дети-то всё чувствуют, их не купишь игрушками и конфетами.
   - Тогда что мне делать?
   - А ты просто подожди. Вот подрастёт, научится и говорить толком, и мыслишки свои появятся, ты тогда на него совсем иначе посмотришь. Ещё дураком себя будешь чувствовать за этот наш разговор.
   - Сабина тоже сказала мне подождать.
   - Она умная девочка, - взгляд отчима потеплел, - А ты зря себя грызёшь. Ты на себя такую ношу взвалил, не каждый с таким справится. Ты молодец.
   Чекко никогда себя не грыз. Иногда он задумывался, а есть ли у него вообще совесть, или просто какой-то другой механизм взял на себя её функции. Но ему понравилось, что сказал отчим. Не то, что он его похвалил. А то, что счёл его нормальным. Это было очень важно, что тебя считают нормальным.
  
   20.
   Сара вышла из кабинета Михаэля с гудящей головой. У неё было ощущение, что Михаэль сказал ей что-то важное, не просто какой-то эпизод из своей жизни, а что-то, что поможет ей найти истину. Укол вины за то, что она не нашла слов, чтобы выразить сочувствие Михаэлю, укол посильнее за то, что она совсем ему не сочувствует. Да и чему там сочувствовать, это же произошло чёрт знает когда.
   - У меня нет моральной травмы, если ты об этом, - сказал ей Михаэль. - Ни кошмаров, ни фобий. Так что не парься.
   Обедали они сегодня с Денисом, а потом он снова пробрался в офис Терезиса, напрочь игнорируя контроль пропусков. Саре в очередной раз захотелось освоить это умение, делать важное лицо, как будто ты здесь и должен быть, так что охранник просто пропускает тебя безо всяких вопросов. Когда она забывала пропуск, это превращалось в настоящий квест, стоя у пункта охраны она чувствовала себя то террористом, то мошенником. А у Дениса всё как-то выходило само собой.
   Обычно они с ним занимали переговорную комнату, но сегодня все были заняты, так что Сара повела Дениса в кабинет Михаэля.
   - Я тут ото всех прячусь, когда начальник уезжает. Михаэль не против, главное не трогать его комп и не пить его коньяк, - она кивнула на маленький холодильник, где стояли бутылки колы, минералка и коньяк.
   - Он хранит коньяк в холодильнике? Извращенец.
   - Некоторые и виски с колой пьют, я же не возмущаюсь.
   Денис огляделся по сторонам, обошёл стол и с некоторым опасением сел в кресло Михаэля. Сара с интересом на него смотрела.
   - Ну как? Чувствуешь себя начальником ЦРУ?
   - Почему ЦРУ?
   - Да это считай местный прикол. У нас тут недавно видео снимали, так там так вывели, что мы тут спецагенты.
   Денис посмотрел на стену ФБР.
   - Я вижу, твой начальник разделяет эту точку зрения.
   - А это удобно на самом деле, - сказала Сара, - Ну, по крайней мере наглядно. Знаешь, как в фильмах про будущее, сенсорные столы, цифровые документы, фотографии. Лет сто уже обещают, а мы всё с бумажками ходим. Но распечатки вообще не так плохо, думать помогает, - она забралась с ногами в кресло для посетителей, - Только мне уже ничего не приходит в голову, - Сара постучала пальцем по лбу, - Тут совсем пусто. И от аналитиков тоже никаких данных. Есть перекрёстные связи, но только между некоторыми. Это бесит. Боже, как меня это бесит...
   Она вдруг резко и со злостью ткнула рукой в стену ФБР:
   - Что общего у этих сук?! Что общего между этими чёртовыми шлюхами?
   Денис нелепо смотрелся в огромном кресле Михаэля. Он положил ноги на соседний стул и перекрестил щиколотки. На Сару он теперь смотрел вполоборота. Её внезапная вспышка гнева его не испугала, он к этому привык.
   - Проблема в том, - сказал он после паузы, - что ты ищешь не с той стороны. Нельзя понять систему, находясь в системе, помнишь? Так и тут. Надо искать общее между остальными миллиардами людей. Что общего между пользователями космоса?
   - Ну, они, - Сара замешкалась потом улыбнулась во весь рот, - Это типа детской загадки, да? Аквариум стоит на столе, в доме четыре окна, кем работает жена соседа.
   - Так всё-таки? Если не задумываться?
   - Они все используют космос, - сказала Сара, - И Нартамин. Ты знал про Нартамин?
   - То, что в смарт-геле есть стимулятор? Конечно.
   - Офигеть. Все об этом знали, кроме меня. Я не пойму, народ ведь акции протеста из-за просроченного молока устраивает. А тут всем нормально?
   - Надо же как-то пар выпускать, - сказал Денис. - Просроченное молоко - это безопасно. Ну, разорится один завод.
   - А то, что мы тут все наркоманами стали, это безопасно? Мы ведь дышим им, жуём его, пьём его...
   - Ну, - сказал Денис, - Была же история несколько лет назад, что смарт-гель не полностью выводится при выходе из космоса.
   - Так поменяли же формулу.
   - Ни хрена они не поменяли. Он по-прежнему не выводится, но теперь об этом пишут в соглашении на использование. Якобы организм полностью очищается от смарт-геля только через сутки. Выводится вместе с мочой.
   Сара вдруг вспомнила, как в школе какой-то паршивец обоссал ей рюкзак. Она не помнила, как его звали и как выглядел рюкзак, помнила только своё удивление, это зачем он так сделал? В школе её не особенно травили, скорее просто не замечали. Первое время Сара и сама с трудом замечала что-то вокруг, слишком много новой информации. Новый язык, новые дети, новые порядки. Мама боялась, что Сару воспримут в штыки, поэтому не уставала повторять каждый божий день, не обращай внимания, будь выше этого. Но на Сару и так никто не обращал внимания. Только этот балбес, который испортил ей рюкзак и тетради.
   - Ссыкун, - сказала Сара.
   Ей пришлось убить две перемены, чтобы выучить, как правильно произносится "ссыкун". Мальчишка попытался посмеяться над её произношением, но у него ничего не вышло. Про Сару с её описанным рюкзаком все забыли, теперь смеялись только над ним. Одно из лучших воспоминаний детства и единственное подтверждение того факта, что слово сильнее кулаков.
   - Тебя травили в школе? - спросила Сара.
   - Ну... как всех. Я не был особо популярным.
   - А тебе дома тоже рассказывали, что если не реагировать, то они отстанут.
   - Ага. Только не помогает это ни хрена.
   Сара нагнулась к холодильнику и достала банку колы. Слишком резко открыла, так что кольцо осталось на пальце. Несколько капель упали ей на джинсы.
   - У нас есть восемнадцать женщин, которые в какой-то момент заболели тяжёлой депрессией и покончили с собой в космосе. И космос, который работает по принципу депрессии.
   - По принципу депрессии?
   Сара рассказала ему, что ей рассказал Михаэль. Денис пожал плечами.
   - Ну, это только общая идея работы. На самом деле всё там гораздо сложнее. Но если он работал в Мидолло, сам должен был тебе объяснить.
   Сара кивнула.
   - Объяснил.
   - Ну... Понимаешь, мне кажется проблема в том, что ты ищешь загадку, тайну. Какой-нибудь, знаешь ли, голубой карбункул из индийского храма, шифровку на рисовой бумаге. Если есть загадка, всё обретает смысл, и произошедшее, и твоя работа. А если никакой загадки нет, и они просто не вписываются в наш мир? Как в стаде животные избавляются от самых слабых и больных. Вдруг они просто лишние?
   - А вдруг их просто сделали лишними? - спросила Сара.
  
   21.
   Дуглас ощущал себя одновременно в трёх местах, как будто вселенная истончалась под его щекой. Вот он лежал на жёстком ковре в гостиной Петры, вот он лежал лицом в мокрой траве, растущей между камнями у маяка, а вот он ощущал всем телом гладкий и холодный мрамор в зале, где только что умер его друг.
   Он чувствовал угасание, слабость не в теле, тела он почти не чувствовал, в мыслях. Нечто подобное он чувствовал перед сном, когда не был настолько уставшим, чтобы провалиться в сон, стоило только уронить голову на подушку. Звуки доносились как сквозь толстый слой ваты, голоса звучали монотонно и убаюкивающе. Спать при этом не хотелось, только полностью расслабиться и чувствовать, что тебя уносят тёплые волны. Этого Дуглас не мог себе позволить.
   Все тренировки, физические и ментальные, все упражнения, все тесты, всё чему его учили долгие годы. Дуглас старался обострить все чувства, заточенные на то, чтобы в любой ситуации запоминать обстановку. Где бы ты ни был, как бы мало времени у тебя не было, запомни каждый голос, каждый жест, сохрани в памяти любую информацию, которая может тебе помочь. Он учился запоминать номера телефонов и номера машин, строить в голове подробную схему любого помещения, отмечать все лица, все взгляды, все походки. Дуглас учился, что не бывает мелочей, потому что ты никогда не знаешь, что именно может пригодиться в будущем.
   - Никогда не забывай своего имени, - сказал Пабло. Дуглас едва узнал его голос, настолько слабо он звучал, - Не дай им отобрать свой Рен.
   Дуглас на секунду перестал видеть, хотя глаза его были по-прежнему открыты. В комнате как будто становилось темнее, темнота наползала с боков, билась где-то в затылке. Крольчишка, который переродился в удава, расхаживал по комнате взад-вперёд и каждый его шаг отдавался болью в ушах Дугласа.
   - Мартин, мне просто интересно, что ты хотел мне предложить. Деньги?
   Мартин молчал. Удав похлопал его по плечу.
   - Знаешь, что такое быть богатым, Мартин? Действительно богатым. Многие считают, что быть богатым, значит не считаться с тратами. Но на самом деле быть богатым, это вообще не делать трат. У меня открытый кредит, потому что у меня надёжные активы. Так что ты мне предлагал, Мартин, если не деньги? Новую жену? Может быть, твою жену, а, Мартин? Как думаешь, Алиша согласится ещё раз надеть белое платье?
   И тут Дуглас, где бы он ни был, вспомнил Ясмин, белый шёлк платья, кружевная накидка, блестящие розовые губы. Не глаза, только губы, улыбающиеся, смеющийся рот, морщинки в уголках губ. Тонкая золотая цепочка на шее, кулон в виде сердца, когда Дуглас его подарил, она назвала его безвкусным, и всё-таки надела на свадьбу. Его друзья, непривычные в гражданской одежде, Пабло как обычно ржёт и прикрывает рот кулаком, Леонард пытается незаметно с кем-то переписываться, Роберт крепко держит дочь за руку, а Петра только и ищет случая, чтобы убежать на кухню к торту.
   Согласны ли вы... в горе и в радости. Дуглас вспомнил, как Ясмин плакала, сидя в госпитале у его кровати, а потом пыталась скрыть от него свои слёзы, вспомнил её звенящий от напряжения голос, когда он звонил ей с другого конца света и говорил, что здесь жарковато, но они справятся. Ясмин, которая пьянела с одного бокала вина, Ясмин, уколовшая палец иглой, когда зашивала карман на его брюках, Ясмин, боящаяся оружия, ненавидящая армию и всё же вышедшая замуж за офицера.
   У них был дом, он не помнил дом, у них был сад, он не помнил сад. Помнил яркие пятна цветов и железные банки с крупами на кухне. Помнил, что Ясмин обладала удивительным даром делать уютным любой уголок, даже когда они по молодости ютились в самых дешёвых квартирках. Ей достаточно было разложить вещи, и самая жалкая коморка приобретала вид обжитого места.
   Вот отщёлкивается ещё одно воспоминание, тоже обрывочное, но яркое-яркое, как витраж в церкви, сквозь который струятся солнечные лучи. Аккуратные маленькие руки Ясмин, тонкие ловкие пальцы, между которыми струится лиловый бархат. Ясмин вытащила берет у него из-под погона и сейчас держала его в руках, разглаживала, снимала невидимые пылинки. Он тогда сказал ей, что уходит из армии, но не сказал, что будет продолжать служить. Дуглас не помнил, что она говорила, помнил только её руки, скользящие по мягкому бархату. Она была его женой.
   - Так что по поводу твоей жены, а? - Удав переводил взгляд с одного на другого, - У вас всех есть жёны, - он посмотрел на Елену, - Дочери. Не хотите предложить мне их в качестве компенсации?
  
   22
   Чекко никогда ни о чём не жалел. В его прошлом были неприятные моменты, о которых хотелось забыть, но ему никогда не хотелось ничего изменить, ни одного шага. Рефлексию и копание в прошлом он считал слабостью, все силы направлял на то, чтобы упрочить настоящее и сделать будущее более подходящим для себя и своей семьи. Он верил, что жизнь подчиняется строгим правилам, просто мало кто из людей вообще подозревает об их существовании. Чекко верил в бога-закон, бога-алгоритм, двойственное существо, подчинённое только двум силам, двум столпам всего мироздания, причине и следствию. Это было уравнение, которое Чекко решал в любом направлении. Узнаешь причину, узнаешь следствие, узнаешь следствие, узнаешь причину. Это было легко и поддавалось контролю.
   Он сидел в своём кабинете и слушал, как пузырьки в минералке стучат о тонкие стенки стакана. На экране монитора была камера из спальни Сабины, она уже несколько часов неподвижно лежала в постели. У Чекко было мучительное желание оказаться сейчас рядом с ней, расчесать её волосы, прижать к себе. Чекко знал, что это причинит ей боль, но в его мыслях прежняя Сабина отвечала на его ласку, обнимала его, смеялась вместе с ним. Он вспомнил, как в десять лет сломал коленную чашечку. Нога долго заживала и сильно болела, особенно по ночам, но хуже всего была не боль, а воспоминание о том, что ещё совсем недавно боли не было. Чекко с трудом мог поверить в то, что прошло уже два года с тех пор, как он чувствовал на своих плечах нежные руки жены.
   В отчёте было сказано, что в одиннадцать десять Сабина ходила в душ, стояла под горячей водой, но не мылась. В тринадцать пятнадцать она съела кусок хлеба с абрикосовым джемом. Ещё сорок восемь минут она сидела на стуле перед широким подоконником, рядом была открытая книга, но страницы она не перелистывала и только смотрела в окно. Потом снова вернулась в постель. Чекко закрыл отчёт. По крайней мере, её не рвало.
   С едой творилась какая-то чертовщина и никто не мог объяснить Чекко, в чём дело. Периодически Сабина могла есть только определённые продукты и ничего больше. Чёрный хлеб с тмином, сыр, зелёные яблоки, только зелёные, не красные. Любая другая еда вызывала у неё тошноту, часто рвоту. Ещё давно, до болезни, когда они ходили куда-то ужинать, еду всегда заказывал Чекко. Сабина говорила, что выбор приводит её в панику. Тогда Чекко не воспринимал её всерьёз, считал это милым капризом вроде того, когда она просила его задёрнуть шторы в спальне без просвета между ними. Но он никогда не пытался её переделать и просто заказывал то, что должно было ей понравиться. Он никогда не ошибался.
   Когда-то они с Сабиной сидели за столом в ресторане, а потом он несколько раз заставал её под столом. Когда ей становилось совсем плохо, она забивалась под стол или залезала в шкаф, обхватывала голову руками и тихонько просила, чтобы кто-нибудь отвёл её домой. Чекко понятия не имел, кто это должен быть, не знал, что такое дом в её понимании. Его не пугали её истерики, панические атаки с тахикардией. Когда у Сабины случился отёк Квинке из-за укуса пчелы, он достал аптечку из ящика стола, вытащил оттуда шприц с адреналином и спокойно сделал ей инъекцию. Это было предсказуемо и понятно, тут он знал, что делать. Но вот когда он впервые увидел жену, сидящую под столом, ему стало страшно.
   Друзья как-то поисчезали, а вернее сказать, Чекко сам приложил усилия для того, чтобы они исчезли из его жизни. Ему советовали бросить Сабину, а если и не бросить, то хотя бы завести кого-то на стороне. Пытались познакомить. В конце концов Чекко разогнал всех, кроме пары знакомых, кому было плевать на его личную жизнь. Чекко был далёк от мысли "я остался один на один со своей бедой", но его удивляло такое единодушие среди тех, кого он совсем недавно считал друзьями. Он не собирался отказываться от Сабины. Он вообще никогда ни от чего не отказывался.
   Рабочий стол Чекко был завален распечатками. Ему никогда не нравилось работать с бумагами, но от долгого сидения за монитором начинали болеть глаза. Особенно когда работа была монотонной, а сейчас она была очень монотонной. Он анализировал всё взаимодействие Сабины с людьми и компьютерами за последние два года. Встречи, телефонные звонки, сообщения, кому, сколько раз. Все покупки в магазинах, все письма, все онлайн-игрушки. Любая нейросеть выполнила бы эту работу за час, но Чекко с некоторых пор не доверял нейросетям. Он хотел найти закономерность, он знал, что закономерность где-то есть. Она не была явной, не бросалась в глаза, но как только получится найти верное направление, паззл соберётся сам собой.
  
   23
   Кто-то однажды сказал Саре, что чем дольше знаешь человека, тем красивее он тебе кажется. Поначалу фраза звучала абсурдной, но потом Сара поняла, в чём суть. Речь конечно не о красавцах и красавицах, речь об обычных людях с заурядной внешностью. Она не раз замечала, что парень, который на первом свидании казался настоящим уродом со временем вдруг становится вполне симпатичным. Всё дело в мелочах, которые открываются со временем. Особый взгляд, от которого всё лицо как будто светлеет, насмешливая улыбка, которую увидишь только когда друг с другом уже на короткой ноге и не стесняетесь смеяться над самими собой.
   Вот так и тут. Поначалу Дуглас казался ей во всём слишком. Слишком старый, слишком большой, слишком... Она не могла подобрать слова, чтобы определить, что "слишком", он как будто был слишком глубоко внутри себя, и достать его оттуда не было никакой возможности. А потом оказалось, что двигается он легко и бесшумно, отчего массивная фигура кажется почти изящной. Его волосы всегда были аккуратно подстрижены, лицо тщательно выбрито, без синевы, без зеленоватого оттенка, одежда в идеальном порядке, так что Дуглас казался если не моложе, то уж точно не стариком. Несколько раз Сара ловила синее пламя от его случайного взгляда и каждый раз думала, что всё это фигня, смазливое лицо, сильные руки, красивая задница. Может для кого-то это и сексуально, но главное всё-таки это глаза. Смотришь в них и всё остальное перестаёт иметь значение.
   Дуглас появлялся и исчезал, ничего ей не объясняя. Сара догадывалась, что от него это не очень-то и зависит, но всё равно было невежливо. Гарнитура трещала и вибрировала на её ухе, пока Сара, наконец не выяснила, как отключить вибрацию. Дуглас всегда подходил со спины, не чтобы её напугать, а чтобы не возникнуть внезапно из пустоты. Он говорил Саре, что ему не хочется чувствовать себя призраком. И тут же добавлял, что всё равно чувствует.
   Сейчас Сара знала, что он стоит за её спиной, но гарнитуры на её ухе не было. Сара вошла в космос, вошла в первые за долгие месяцы. Дуглас не просил её об этом, это было её собственное решение. Она хотела собрать побольше данных о Нартамине, начать надо было со своих собственных ощущений. По крайней мере, так она убеждала саму себя. Потом Сара увидела Дугласа и ей стало понятно, что она здесь совершенно не по работе.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил Дуглас.
   - Стараюсь.
   Это была её вторая попытка. Две недели назад Сара попыталась войти в космос, но как только смарт-гель начал заполнять лёгкие, у неё случилась паническая атака. До этого момента Сара считала, что панические атаки - это что-то для девочек-позерок. С неё никогда не случится ничего подобного, потому что она себя контролирует, потому что не ищет внимания и сочувствия, потому что... Потом сердце вдруг стало стучать так сильно, что в груди появилась тянущая боль. Саре стало очень жарко, как будто она была в кипящем геле. Сработало аварийное отключение, кабина открылась, но это не помогло, потому что Сара просто не могла выйти наружу. Тело жило своей жизнью, пальцы сжимались и разжимались, ступни дрожали, воздух с силой вырывался наружу из приоткрытого рта. Сильный спазм, Сара даже не поняла где, как будто спазм был во всём теле, зубы сжались так, что заболели челюсти. И тут же пришло полное расслабление, руки и ноги стали тряпичными, сил не было даже чтобы открыть глаза. Темнота и небольшой провал во времени. Потом Сара посмотрела на часы, она была без сознания около двух минут. Когда она выбиралась из капсулы, приходилось держаться за стену, чтобы не упасть.
   Сейчас было легче. Сара дышала ровно, в лёгких не было жжения от геля, только всё вокруг казалось каким-то слишком ярким. Через секунду система построилась под её восприятие и краски стали привычными. Дуглас смотрел на неё с беспокойством.
   - Ты уверена, что можешь здесь находиться?
   Снова синяя вспышка и снова воспоминание, как бы заставить мозг в определённые моменты не выдавать весь калейдоскоп самых безумных мыслей. Где-то прочитанная статья, что у животных повышается сексуальная активность перед угрозой скорой смерти. Что-то об эволюционном механизме, умри, но оставь потомство, в такие детали Сара не вдавалась. В предыдущий раз ей было плохо в космосе, до этого её едва не убили, а сейчас Сара готова была поклясться, что ей хочется трахаться. Бредовая мысль, конечно. Как будто не бредово думать о сношающихся антилопах перед самым носом льва.
   Сара подумала, а что я теряю. Сара подумала, а, к чёрту. Она рванулась вперёд и поцеловала Дугласа в губы. Дуглас слегка отстранился назад, но не отстранил её. Сара поцеловала его ещё раз, не обнимая, не прижимаясь к нему. Она не закрывала глаза, но ничего не видела перед собой. Ещё поцелуй, он не ответил. Тогда Сара сама чуть отодвинулась, губы изогнулись в улыбке, глаза весело блестели.
   - Знаешь, мне почему-то всегда приходилось самой соблазнять мужиков. Можно в этот раз без этого? Мне просто хочется с тобой переспать. Если ты не хочешь, просто скажи и я отстану.
   Дуглас хотел что-то сказать, потом просто привлёк Сару к себе. Сара подумала, что вот ведь бред, разные воплощения целуются по-разному. Сара подумала, заткнись пожалуйста, я не хочу сейчас ни о чём думать. Потом Дуглас коснулся своим языком её зубов и мысли действительно начали постепенно исчезать.
   В одежде Сара как будто состояла вся из острых углов, но обнажённой она становилась гибкой и обвивающей, как змея. Её смуглая кожа казалась ещё темнее на фоне кожи Дугласа, длинные гладкие ноги скользили по его грубой коже. Стандартная прошивка передавала далеко не все ощущения, но то, с чем не справлялся космос, дорисовывал мозг Сары. Она полагала, что он неплохо справляется и без принципа депрессии.
  
   24.
   Раскаты грома смешивались с фортепьянной музыкой. Пахло еловыми шишками и коньяком, как будто сейчас был декабрь, а не дождливое лето. В декабре Ясмин пекла имбирные пряники и всегда ругалась сама на себя, что сделала слишком много теста, что стоять ей у плиты до самого нового года. Пряники с разноцветной глазурью занимали все столы и поверхности на кухне. Ясмин всегда их сортировала, попроще оставляла для себя, покрасивее укладывала в коробки и отправляла друзьям. Но самый красивый пряник всегда доставался Дугласу, и он всегда подолгу спорил с Ясмин, пока она не соглашалась откусить кусочек. Рождество - это семейный праздник и Дуглас чувствовал, что у него есть семья.
  
   - Как поживает Ясмин? - дружелюбно спросил удав. Он склонился над Дугласом и внимательно его рассматривал. Дуглас не мог видеть его лица, только часть шеи, на которой сзади росли светлые волоски. - Я всё как-то не интересовался, а что вы детишек-то не завели? Матушка моя всё время говорила, что семья без детей - это так, пшик. А у вас как с этим делом, небось решили пожить для себя, да так и затянулось?
  
   Они с Ясмин пытались завести ребёнка. Видит бог, они пытались всё сделать правильно. Анализы и рекомендации, врачи и клиники. Ясмин трижды удавалось забеременеть и трижды потерять ребёнка. Только однажды их недоношенной дочери удалось покинуть тело Ясмин, чтобы умереть в кувезе через три дня после рождения. Больше Дуглас никогда не заговаривал с женой о детях, даже приёмных.
  
   Как-то резко скакнула перспектива, потолок сначала оказался совсем рядом, потом отъехал на световые года. Перед глазами всё плыло, картинка дрожала и пульсировала. Удав то становился гигантом, то сжимался до карлика. Собственное тело казалось очень большим и очень тяжёлым, грудой мёртвого мяса с кровью, которая шумела в ушах. Дуглас попытался облизнуть губы, но смог только слегка приоткрыть рот. Челюсть свело судорогой и на секунду в комнате стало совсем темно.
   Удав тем временем снова вернулся к Паку:
   - Я ведь должен был получить моральную травму. Слабое место. Стать более управляемым. Более предсказуемым. Проблема в том, что у меня не бывает моральных травм, - он улыбнулся, но глаза за стёклами очков оставались равнодушными, - Я вот одного не могу понять, Рэй. Неужели я произвожу впечатление действительно такого непроходимого идиота? На что вы вообще рассчитывали, сукины дети?
   Он осторожно перешагнул через труп Роберта.
   - А сейчас вы думаете, что я выговорюсь и вы меня коллективно замочите? Как в плохих фильмах, когда злодей, прежде чем убить главного героя, лекцию ему читает о собственной морали. Так я ведь никого из вас убивать не собираюсь. Я же не маньяк какой. Это вы тут все маньяки, - он посмотрел на Елену, - Убийцы, - перевёл взгляд на Троя, - Насильники. Только у нас тут не дружеская вечеринка, ребятки. И не полицейское расследование с гражданским арестом. Я же никого ни в чём не обвиняю. У нас тут рабочее совещание по поводу передела собственности.
   - Господин Мерлуццо, - окликнула его Елена, - Вы совершенно правы, у нас всех есть семьи. Поэтому мы понимаем и сочувствуем вашей потере. Если бы в моих силах было что-то изменить, то я...
   - Но это же не в ваших силах, госпожа Майер, - сказал удав. - И не в моих. Я не могу изменить прошлое. Но я могу изменить настоящее. И я лишу вас будущего.
   Он помолчал, поправил бабочку, подкрутил запонки, так что квадраты стали вровень с краями манжет. Его зубы совсем не подходили к его лицу, клыки были слишком заострённые, так что улыбка превращалась в оскал.
   - Давайте поговорим об активах, - сказал он. - Вы тут все мои активы, в той или иной степени. Аффилированные лица, - он посмотрел на Елену, - Мы теперь одна семья.
  
   - Мы теперь одна семья, - сказала Ясмин. Руки её были выпачканы мукой, она легонько коснулась щеки Дугласа и оставила на ней белый отпечаток. - Так что давай-ка без этого, твоё-моё, и плохое и хорошее, всё пополам.
   Это она сегодня застегнула ему запонки. Дуглас справился бы и сам, всегда справлялся, но ему казалось, что он так и унесёт на себе прикосновение рук жены.
  
   25.
   У Сабины появилась привычка втягивать губы, сначала нижнюю, потом верхнюю, так что рот превращался в тонкую ниточку. Чекко, который всегда замечал всё, написал в своих заметках, что привычка эта образовалась около двух с небольшим лет назад. Сначала Сабина сама это замечала и пыталась бороться, потом перестала обращать внимание. Откуда она вообще это взяла?
   Чекко проанализировал сотни часов видеозаписей. Знакомые и незнакомые люди, с которыми она контактировала в этот период, особенно дети. Чекко не верил в случайные события. Если в поведении Сабины появилось нечто странное, значит для этого был триггер.
   Он прошёлся по списку сериалов, которые Сабина смотрела в это время. Фильмы они смотрели только вдвоём и там не было ничего подобного, иначе он бы запомнил. Чекко рассматривал любой фильм как многоуровневый лабиринт и удерживал в голове каждую сцену. С книгами было не так, книги он забывал сразу после прочтения, а вот любые таблицы и расчёты прочно оседали в его памяти.
   Ему не удалось найти эпизод с этим втягиванием губ, но изучение списка сериалов заставило задуматься. Подборка была несколько странной, Чекко точно знал, что некоторые ленты его жена просто не стала бы смотреть. Он задумался и перефразировал мысль, нет, смотреть она может быть и стала бы, она просто никогда бы подобное не выбрала. У неё всегда была проблема с выбором, не только еды. Иногда Чекко помогал ей выбрать цвет лака для ногтей, всегда выбирал парфюм. Она бы не выбрала эти фильмы. Для этого ей понадобилось бы действительно что-то искать, подбирать по актёрам, по композиторам. Сабина никогда так не делала. Все сериалы, которые она смотрела, были или совсем новыми, которые только выходили на стрим-сервисах и висели в топе, или, наоборот, старыми из списка уже просмотренных. Иногда она смотрела то, что рекомендовал ей Чекко или кто-то из знакомых. Но она никогда не копалась в подборках, не смотрела отзывы, просто запускала стрим и выбирала то, что было на главной странице.
   Чекко сравнил даты выходов сериалов, актёрский состав, режиссёров и создателей. Ничего общего. Даже если предположить, что Сабина внезапно начала выбирать сериалы по какому-то определённому принципу, здесь не было никакой закономерности. Чекко опросил знакомых Сабины, но никто уже не мог вспомнить, советовали ли посмотреть что-то особенное. Он перечислял названия, и люди говорили, что вроде бы слышали что-то такое, но рекомендовать, нет, такого точно не было. Переписка в мессенджерах, расшифровка телефонных разговоров. Ничего. В какой-то момент Чекко пришло в голову просто посмотреть список рекомендаций от сервиса. Почти все сериалы были из этого списка. Чекко не жалел о времени, потраченном на бесполезный анализ. У него прибавилось данных о привычках Сабины, и он собирался как следует в этом разобраться.
   Чекко составил таблицу, в который внёс все сериалы, просмотренные Сабиной за четыре года. Стандартные сериалы отметил зелёным, нетипичные красным. Он указал всех актёров, режиссёров, композиторов, месте съёмки, жанр и количество сезонов. Анализ должен был выяснить совпадения, по которым красные сериалы попали в рекомендации. Совпадений не было, и задача усложнилась, ему пришлось сделать ещё одну таблицу по всем сюжетным линиям.
   Космический десант, трагикомедия о врачах, ситком из жизни на эко-ферме, триллер про женщину-маньяка, роботы-убийцы. Основной сюжет и побочные линии, пилотные серии с другим составом, финал и альтернативный финал. Это была чертовски трудная работа, так что Чекко пришлось подключить несколько человек. Анализ серий, анализ мотивов, красный список, зелёный список. Он подбирал разные алгоритмы, по которым сервис мог бы определить, что его жене понравятся именно эти сериалы. Ничего общего между списками. Стрим-сервис просто рекомендовал сериалы к просмотру.
   Тогда Чекко пришлось отказаться от зелёного списка и сосредоточиться только на красном. Он и сам не знал, чего хочет найти, но это должно было быть чем-то таким, что могло послужить триггером для состояния Сабины. Возможно, какой-то повторяющийся сюжет, какие-то важные фразы, западающие в память и заставляющие задуматься. Только теперь Чекко подключил нейросеть, задача которой было выяснить общие повороты сюжета. В его голове только начинало формироваться смутное ощущение того, что он понимает, как работает система.
   Сериалы были разные, никак не связанные между собой. В одних герои горячо отстаивали то, с чем боролись герои других. Чекко обратил внимание даже не на второстепенный сюжет, а на ряд эпизодов, никак не связанных ни с одним сюжетом. Все сцены были разные и явно присутствовали в фильме только ради аутентичности, в них не было ничего особенного кроме везения. Никто не выигрывал в лотерею и не встречал любовь всей своей жизни за соседней дверью, просто с ними происходили приятные мелочи. Кто-то пропускал в очереди в супермаркете, удавалось вбежать в лифт перед тем, как двери закроются, в холодильнике оставалось последнее яйцо, с которым можно было сделать блинчики. Чекко бы и не заметил этого, если бы уже не отметил, что у его жены началась какая-то полоса невезения. Она проигрывала интернет-аукционы, её аккаунт в Хорнете оказался заблокированным, спортивные ботинки приходили не того размера. Конечно, это были мелочи, на которые он бы и не обратил внимания, но для Сабины это были видимо серьёзные моменты, которые раскачивали её мир, делали его нестабильным, даже опасным. А в сериалах у всех всё ладилось, почтальон передавал посылку лично в руки, на телефонах оставался процент зарядки, чтобы хватило ещё на несколько самых важных сообщений.
   Чекко не допустил и мысли, что это может не иметь никакого значения. Он давно полагал, что в случившемся с его женой не было какой-то одной глобальной причины, здесь был скорее эффект домино, когда множество несущественных событий привели в итоге к одному результату. Он с удовлетворением закрыл все таблицы. Теперь у него, по крайней мере, были первые подозреваемые.
  
   26.
   - От тебя пахнет жасмином, - сказал Дуглас. Он уткнулся носом ей в шею, её волосы рассыпались по его щеке, - И лимоном. И кофе.
   Сара лениво потянулась и перевернулась на бок, лицом к Дугласу. Ей нравилось смотреть, как он улыбается, ровный ряд крупных зубов, морщинки по краям рта. У Стивена был другой рот и другая форма глаз, но вот морщинки были теми же и глаза вспыхивали той же синевой. Она в очередной раз попробовала решить, кто ей нравится больше, Стивен или Дуглас, но думать было лень. Всё было лень.
   - Кстати, я не пью кофе, - сказала она. - Гадость же горькая.
   - Но сегодня ты пила кофе, - сказал Дуглас и поцеловал её, - Я как собака, во всём полагаюсь на чутьё. И меня, - он снова поцеловал её, - Не обмануть.
   - Да я не обманываю, - сказала Сара, - Я правда не пью, никогда. Я только чай зелёный люблю.
   К её удивлению Дуглас приподнялся на локте и наклонил голову на бок. Действительно как собака.
   - Не пьёшь кофе? - он притянул её за голову к себе, обнюхал волосы, - Но я ведь чувствую. Ты вся пропитана этим запахом. Кофе и жасмин.
   - Жасмин - это цветок такой вроде? - спросила Сара.
   - Это твой парфюм.
   - Нет у меня никакого парфюма. Я только дезодорантом пользуюсь. Написано с запахом арктической свежести, что бы это ни означало.
   Дуглас совсем поднялся и сел на кровати. Он поднёс к носу запястье, вдохнул, взял край одеяла и понюхал.
   - Я не понимаю, - сказал он. - Запахи. Я же их чувствую. Кровать, постельное бельё, они впитывают все запахи, поэтому я каждый день меняю бельё. И это кофе. Я знаю, что это кофе.
   - Может в NASA опять накосячили? Ты же сам знаешь, какие там все раздолбаи.
   - Тогда бы ты тоже чувствовала запах кофе, - покачал головой Дуглас.
   - Может у меня просто не такой нюх, как у тебя?
   - Только не в космосе. Здесь мы все равны.
   Он встал с кровати и принялся бродить по комнате. Брал в руки то стеклянный подсвечник, то салфетку, то подушку с кресла, всё подносил к носу, нюхал, откладывал в сторону.
   - Чай был с лимоном? - спросил он. Сара помотала головой.
   - Какой лимон в зелёном чае?
   - А здесь... здесь пахнет деревом?
   Сара принюхалась.
   - Деревом? Я бы так не сказала. Но ты напрасно паришься, как мне кажется. Да, органы чувств тут у всех одинаковые, но есть ведь ещё и личное восприятие. Как там... аудиалы, визуалы. Ты вот... как это называется, нюхиал, что ли?
   - Кинестетик. Нет, не то. Я ведь чувствую запахи. Просто это не те запахи, - он повернулся к ней, голый, с отпечатком её ногтей на груди.
   - Не те?
   - Я ведь говорил тебе, что всё время заперт в одной и той же комнате. Это как комната Марии, её величайшие познания о цвете и чёрно-белый мир. Только вот вся моя информация о запахах, кажется, была ложной.
  
   27.
   В детстве Дугласу не нравилась сказка про Алису в стране чудес, она казалась ему слишком сюрреалистической, хотя тогда он, конечно, не знал таких слов. Он не любил и не понимал метафоры, они всегда заставляли его думать, что он слишком тупой. Дуглас никогда не был особенно умным, только исполнительным, поэтому он и пошёл в армию. Сначала ему было нужно, чтобы кто-то отдавал приказы и говорил, что делать, потом он сам стал отдавать приказы, но теперь ему давали цель, в которой он никогда не сомневался.
   Алиса шла всё дальше и дальше, не затрудняя себя анализом ситуации, оставляя за собой право только удивляться увиденному. У Дугласа никогда не было такой роскоши. Крути головой и смотри по сторонам, всё запоминай и ничему не удивляйся, потому что никогда не знаешь, что может пригодиться. Он насчитал в комнате одиннадцать человек, десять из них были в полном здравии, один лежал на столе без сознания, Дуглас видел струйки тёмно-красной крови, которые стекали по ножке стола. На полу лежало восемь беретов, включая его самого, один был мёртв, ещё двое на грани смерти. Дугласа учили разбирать звуки на отдельные звуковые дорожки, слышать единственный голос в хоре других голосов, потом он и сам учил этому своих ребят. Он мысленно прошёлся по всем, отметил изменения ритма дыхания. Франц что-то шептал, Дуглас не мог разобрать что именно. Он переключился на собравшихся, запоминал каждое имя, каждую манеру речи.
   - Вот это я и называю политикой, - говорил удав. - Мартин, ты ведь ни разу не участвовал в пресс-конференциях, правда? И интервью у тебя никогда не брали. От меня как-то потребовали заменить цветные носки, чтобы меня не посчитали геем и снять обручальное кольцо, чтобы не посчитали консерватором-гомофобом. Кольцо я, правда, не снял, так что одна девица с розовыми волосами допытывалась у меня, почему я не пускаю свою жену работать. А мне приходилось улыбаться и говорить, что наша компания поддерживает равноправие. Приходилось выбирать слова. Цензура - это плохо, но вот самоцензура хуже всего. Ты не просто следишь за тем, что говоришь, ты начинаешь следить за тем, что думаешь. Только ведь у тебя нет таких проблем, правда, Мартин? Никто тебя не видит, сидишь себе на своём тридцать третьем этаже и обделываешь делишки. И срать ты хотел на то, кто и как переврёт твои слова. Это ведь я у вас мальчик для битья. Кстати, скажи мне Мартин, как так получилось, что компания госпожи Майер выиграла контракт на поставки?
   Елена сделала какое-то странное движение, вроде бы хотела что-то сказать, но решила лучше промолчать. Это не ускользнуло от внимания удава, он дружески ей подмигнул.
   - Рико, а ты уже расплатился за партию кокаина с вашей рождественской благотворительной вечеринки? Или у тебя абонемент на любую дурь?
   Он вдруг подпрыгнул и сел на стол, на котором лежал человек. Кровь просочилась сквозь брюки, но его это, похоже, не беспокоило. Он похлопал лежащего по груди, отчего изо рта у того потекла розовая слюна.
   - Держитесь, господин Патил. Скоро всё закончится. Мы сейчас обговорим вопросы сотрудничества, распределим роли...
   - Я хочу домой! - внезапно закричала Елена Майер, - Боже, пожалуйста, я хочу домой!
   - А зачем вам домой, Елена? С мужем вы развелись, дочь уехала. Кто вас ждёт дома? Кому вы нужны? - он вскочил со стола и резко подошёл к Рэю: - Вы ведь в этом убеждали мою жену? В том, что она никому не нужна?
   Рэй не ответил. Удав кивнул и усмехнулся.
   - Ну конечно. Вы ведь действовали гораздо тоньше. Концепция лишних людей, которые не вписываются в дивный новый мир. Несознательные граждане. Плохие потребители. Я ведь был недостаточно управляем из-за моей жены, да, Рэй? Мои семейные ценности были социально неприемлемы? Ну... - он бросил быстрый взгляд на Елену и снова вернулся к Рэю, - Вы ведь мне всё компенсируете.
   - Хочу домой!
   - Хочу Кристину. Мы, пожалуй, начнём с неё.
   Рэй Пак рванулся вперёд и остановился. Удав с интересом следил за его выражением лица.
   - Никак, да?
   - Если ты что-то сделаешь с моей женой...
   - И что тогда будет? Что ты мне сделаешь?
   - Я опубликую все данные. Этот разговор... всё. Тебе не удастся ничего спрятать, - Рэй сделал судорожный вздох, - Сукин сын!
   - Ты, кажется, не совсем правильно понял, - улыбнулся удав, - Компенсация дело добровольное. Я не буду ничего прятать. Это вы будете заметать следы и прятать скелеты по шкафам. Это, знаете ли, в ваших интересах.
   Он подошёл к столу и проверил пульс у лежащего человека.
   - В больницу бы ему надо. Теперь уже вряд ли выкарабкается, хотя доктора наши конечно чудеса творят, - удав окинул взглядом всех собравшихся и остановился на Рэе, - Вот тебе и ответ. Ведь никто из вас не позвонил в скорую. Ни один человек. Вы все слишком любите свою хорошую жизнь. А господин Патил или моя бедная жена... это слишком незначительная цена.
   К удаву подошёл Мартин. Он был высокий и массивный, как скала, рубашка едва не трескалась на его широкой груди.
   - Послушай, - сказал Мартин, - Послушай, ты прав во всём. Мы заигравшиеся в бога сукины дети. Но ты можешь нас остановить. Ты один можешь принимать правильные решения. И я знаю, ты не совершишь ошибку.
   - Самобичевание, лесть и манипуляция, - сказал удав. - Как сказал доктор Лектер, ваш скромный предшественник, не надо пытаться вскрыть меня таким тупым инструментом.
   - Чекко, послушай, - выдохнул Мартин, - Мы же друзья. Мы всегда умели договариваться.
   Удав развернулся к нему. Свет падал на него со спины, и вокруг контуров тела сияла золотая кромка. Само лицо было в тени. Первый раз в жизни он отчётливо и ясно произнёс собственное имя:
   - Меня зовут Франческо Дэвид Мария Мерлуццо. Я никогда ни о чём не договариваюсь, только заключаю сделки. Поэтому у нас не будет никаких переговоров, Мартин, я уже всё решил. У меня остался только один вопрос. Ты знал, что она заберёт с собой моего сына?
  
   28.
   Федерико очень долго не говорил, так что мать Чекко забила тревогу. Детский психолог и логопед объяснили ей, что дети в билингвистических семьях часто начинают говорить гораздо позже своих сверстников, но это, кажется, не вполне её убедило. Родительский дом был завален развивающей литературой и игрушками, с которыми и взрослому было трудно разобраться. Чекко отмечал про себя, что когда сам был ребёнком, мать не так сильно о нём беспокоилась, спихивая его воспитание на няню и приходящего гувернёра.
   Ему было странно слушать, как сын пытается произносить слова, странно держать маленькую ручку в своей руке, но страннее всего было осознавать, что вот ты сам создал этого человека. Чекко никогда не делился подобными мыслями с матерью, потому что она не смогла бы его понять и сочла сумасшедшим. Ему очень хотелось поговорить об этом с Сабиной, узнать, что думает она, но Сабина к этому времени уже жила в своём мире, недоступном для него.
   Чекко выполнял всё, что требуется делать хорошему отцу, по крайней мере, как он себе это представлял. Федерико улыбался ему, и он улыбался в ответ, рисовал вместе с ним какие-то немыслимые домики, строил башни из разноцветных кубиков. Он позволял Федерико снимать с себя очки, таскать за уши, забирать волосы в кулаки и дёргать так, что на глазах появлялись слёзы. Чекко пытался проанализировать сына так, как поступал со всеми остальными явлениями в мире. У всего была своя причина. Он любил свою мать, потому что она была его матерью и всегда хорошо к нему относилась. Уважал отчима, потому что тот всегда мог выслушать и никогда не осуждал. Чекко не полюбил Сабину с первого взгляда, это было бы бессмысленно, но он оценил её красоту, а чем больше её изучал и проникал в душу, тем больше начинал любить. Чекко любил её так, как любят самих себя, считал её неотъемлемой частью собственной личности. Иногда после секса он не сразу мог понять, где заканчивается его тело и начинается тело Сабины. Её болезнь он переживал как свою, искал лечение для неё, но лечил и себя.
   Сабина вроде бы забыла о Федерико. С тех пор как Чекко его увёз, она не проявляла беспокойства по этому поводу, не искала сына, не плакала. Когда выдавались свободные выходные, Чекко привозил Федерико от матери домой. Возможно, это было не лучшей идеей, потому что Федерико не мог понять, почему мама с ним не говорит, но Чекко надеялся, что может быть с помощью сына сможет разбудить свою жену.
   Она много спала, шестнадцать, двадцать часов в сутки. Приходящий врач делал ей энцефалограмму во сне и не нашёл никаких отклонений. Она действительно спала, не просто лежала, спала и видела сны. Чекко надеялся, что ей снится реальность, в которой не было больно и страшно.
   Он всё думал о реальностях, многослойных симуляциях, мирах, вложенных в другие миры. И он и Сабина испытывали стойкое отвращение к космосу, потому что воспринимали его не как место, куда можно погрузиться, а как место, где погружаются в тебя. Они не сговариваясь называли космос цифровым вольером. Единственное отличие между пользователями космоса и обезьянами было в том, что пользователи заходили в свой вольер добровольно, да ещё и требовали, чтобы их подольше оттуда не выпускали. Впрочем, по поводу добровольности Чекко не был так уверен, особенно после своего недавнего открытия. Базовый курс экономики, не найти, создать потребность. Людей убедили в том, что в космосе открывается целый мир, люди поверили в это и клетка захлопнулась. Чекко мысленно называл себя последним луддитом двадцать первого века. Он находил некую странную общность между очень жирной и калорийной едой для бедных и космосом. И то, и другое было суррогатом настоящего. Позволить себе здоровую жизнь могли очень немногие.
   В ту субботу он как обычно завтракал в одиночестве. Даже когда Сабина была здорова, она никогда не завтракала вместе с ним, предпочитая пить кофе наедине с книгой. Чекко доел яичницу, проверил, что в холодильнике есть любимые йогурты Федерико. Он убедился, что Сабина по-прежнему крепко спит и написал в службу охраны, что уезжает из дома на несколько часов. Включился активный мониторинг. Чекко оделся, сел в машину и поехал за сыном.
   Это был в принципе неплохой день. У Чекко пока не получалось по-настоящему радоваться общению с сыном, но он старался всё делать правильно. Они никогда не ходили вместе в детские кафе, большое количество чужих детей действовало на Чекко угнетающе, но они набирали корзину всякой всячины, отправлялись на берег моря и устраивали пикник. Федерико мало ел, но пробовал всё понемножку, так что всё, что ел Чекко было надкушенным. Потом мать ругала Чекко за то, что он кормит сына всякой дрянью, но Федерико был уставшим и довольным, а это и было главное.
   После пляжа они поехали домой. Гарнитура дополненной реальности выводила отчёты охраны, уведомления о пульсе и частоте дыхания Сабины. Чекко вёл машину и думал, что они как будто едут сейчас втроём, сын спит в детском кресле, жена дремлет на пассажирском сиденье. Семья. Мать и отчим тоже были его семьёй, но тогда это ощущалось совсем по-другому. Он вспомнил про интересную разницу в восприятии между европейцами и арабами. Попроси французского малыша нарисовать семью, и он нарисует маму с папой, себя, дом, машину и собаку. А турецкий ребёнок нарисует людей, не только маму с папой, но и бабушек с дедушками, тётей и дядей, огромную толпу, которая и является семьёй. В понимании Чекко его семья состояла только из него и Сабины. Федерико очень медленно и осторожно становился частью семьи.
   Федерико ночевал в детской под присмотром няни Венке. Она знала, что ей запрещено выходить из детской и попадаться на глаза Сабине, запрещено вообще каким-то образом обнаруживать своё присутствие. Возможно, она считала это странным, но Чекко это никогда не интересовало. Венке была ответственной и дисциплинированной, Федерико её любил, а большего ему и не требовалось.
   В воскресенье с утра Чекко уехал в офис, чтобы в тишине заняться бумажной работой и подготовиться к встрече в понедельник. Водитель должен был отвести Венке с Федерико обратно к матери. В утреннем отчёте охраны было сказано, что Сабина приняла душ и поела. Следующий отчёт о своей жене Чекко получил уже из полиции.
  
   29.
   За окном квартиры Сары был небольшой ухоженный садик, осенние цветы на клумбах, выложенных гладкими белыми камнями. Там не было деревьев, только розовые кусты, но в космосе прямо посреди клумбы выросло высокое стройное дерево, похожее на сосну, только шишки у него были вытянутые и в шахматном порядке покрытые зелёными чешуйками.
   - Знаешь, как называется это дерево? - спросил Дуглас.
   - Я похожа на ботаника?
   - Это Дугласия, - сказал Дуглас, - Совсем молодая. Взрослые деревья могут быть и по сто метров в высоту.
   Сара молча ждала, что он скажет дальше.
   - Мои метки, - пояснил он. - Хранители Рен. Имя - это не просто то, как зовут человека, имя - это часть души. Оно важно не только для человека, для любой вещи. Дай имя и сделай вещь видимой, реальной. Древние египтяне понимали в этом толк. Я сделал сотни меток со своим именем. Рассыпал, как хлебные крошки в лесу. Деревья, знаменитости, марки одежды. Даже лунный кратер. Ты ведь знаешь, в космосе не бывает импровизации. Те, кто создавал меня, пользовались моими метками.
   - И какая метка была для меня? - спросила Сара. Слова давались ей очень медленно, она не хотела ни спрашивать, ни думать о том, что кому-то хотелось её... Она взглянула на Дугласа, думала, что его лицо будет серьёзным, но он улыбался.
   - Ты редко меняешь статус в Нитро, - сказал он. - Последний раз около трёх лет назад.
   - Я вообще редко туда захожу. Там вроде было написано...
   - Поведение отражает личность, - сказал Дуглас. - Знаешь, чья это цитата?
   - Это просто красивая фраза. Услышала где-то.
   - Это написал Джон Дуглас, - сказал Дуглас. - Был такой известный криминалист.
   - Но я ведь не знала чья это цитата... Подожди... Три года назад? Значит уже тогда...
   - Он ещё сказал, что хорошему охотнику есть чему поучиться у львов, - продолжил Дуглас, не слушая Сару, - Стадо антилоп у водопоя выглядит абсолютно одинаково, тысяча одинаковых животных. Но лев каким-то образом замечает только одну антилопу, чувствует в ней слабость, уязвимость, всё то, что делает её потенциальной жертвой.
   - Звучит почти как ИТ, - сказала Сара. Она помолчала, потом снова взглянула на Дугласа: - Твои метки... Это было только твоё имя и больше ничего?
   - Ещё маяк, - сказал Дуглас.
  
   30.
   Дуглас всегда полагал, что они не работают ради денег, но оказалось, что дело просто в количестве денег. Им предложили такую сумму, что отказаться от неё было безумием. Роберт сказал, что не простит себе, если потеряет возможность обеспечить будущее Петры. Когда Ясмин узнала о том, сколько и за что им заплатят, она взяла Дугласа за руку и сказала, что всегда об этом мечтала.
   - Ты мечтала, чтобы я работал охранником? - Дуглас попытался улыбнуться. Ясмин подошла к нему, обняла за пояс и положила голову на плечо.
   - Я мечтала, чтобы ты не рисковал. Дуглас, это ведь подарок божий.
   Она так и сказала, подарок божий, это Дуглас тоже запомнил, потому что прежде она никогда так не говорила. Ясмин сказала, что этих денег им хватит, чтобы несколько лет путешествовать по Европе, как они всегда и мечтали. Дуглас не помнил, чтобы они когда-то мечтали о путешествиях, но не стал спорить. Деньги действительно были фантастическими, а задание таким простым, что даже не верилось. Никакой матрицы угроз, никаких террористов, никакого оружия. Когда ему озвучили обязанности, он счёл своим долгом предупредить:
   - Для этих целей больше бы подошла обычная охрана. Понимаете, ведь мы не телохранители.
   - Господину Мерлуццо не нужны телохранители. Они всегда готовы к угрозам, но не умеют анализировать информацию. А вы умеете.
  
   Дуглас анализировал информацию. Человек на столе умер. Дуглас предполагал, что это Сериндер Патил, системный аналитик Терезиса, он видел его мельком в офисе Мерлуццо. Мартин О'Райли, по факту финансовый директор, по сути единственный управляющий Терезиса. Рикардо Мерц в дешёвом костюме, белая ворона среди финансовых воротил, разработчик спортивной фармы. Бернд Штерн, журналист, автор опусов вроде "влияние патриархальной рок-музыки на формирование протестного движения". И сам Франческо Мерлуццо, удав и кролик в одном лице. Он склонился над Дугласом. Его кончик носа совсем покраснел, в глазах полопались сосуды, а самым удивительным было то, что он больше не картавил:
   - Я нанял чёртову армию, чтобы защитить всего одного человека. Мою жену. И даже это вы проебали.
   Дуглас, который лежал на мраморном полу в дорогой гостиной, на колючем ковре в окружении разбросанных книг, на мокрых камнях у маяка, в их постели с Ясмин и в постели с Сарой, вспомнил, наконец, что они действительно всё проебали.
  
   31.
   В ухе затрещало и раздался взволнованный голос Франца:
   - Дуглас, она нас провела! Она выбралась из дома двадцать минут назад, на машине, с ребёнком! Направляется на запад, перехвати её!
   Дуглас выругался, завёл машину и погнался за маленькой синей точкой на экране. Расстояние тридцать километров, время перехвата двенадцать минут. Десять. Восемь. Пять.
   Госпожа Сабина Мерлуццо остановила машину, вышла с ребёнком на руках и пошла в сторону моря, сначала быстрым шагом, потом перешла на бег. На ней были светлые джинсы и белая футболка, отчего её лёгкая фигурка была хорошо различима вдали. Вокруг шеи был повязан очень длинный красный шарф, который развевался от ветра, так что казалось, что за спиной Сабины вырастают крылья. Она прижимала к себе голову ребёнка и что-то говорила, губы беззвучно двигались. Лицо было почти таким же белым, как и футболка.
   Дуглас бросил машину и помчался вслед за Сабиной. Впереди было огромное поле цветущего рапса, белая фигура Сабины рассекала море жёлтых цветов. Сильный порывистый ветер раскачивал стебли, в небе стремительно собирались тучи. Дуглас бежал, поле не кончалось. Резко начало темнеть, так что жёлтый рапс стал серым. От солнца остался только ослепительный узкий серп, который отпечатался на сетчатке Дугласа и завис на уровне периферийного зрения.
   Запах рапса забивал лёгкие, мешал дышать, то приторно-сладкий, то тошнотворный и землистый, очень травяной. Дуглас бежал за Сабиной, которая уже пересекла рапсовое поле и бежала к морю.
   Впереди высился огромный маяк, красно-белый при солнечном цвете, чёрно-белый в предгрозовых сумерках. Дуглас лишь на секунду взглянул на маяк и тут же наткнулся бедром на зеркальный шар, висящий на шесте посередине поля. Он упал, рассёк руку об острую верхушку шеста, поднялся и побежал дальше, уже не видя ничего перед собой, кроме маленькой белой фигурки с красными крыльями. Она бежала к обрыву, расстояние между ними сокращалось, десять шагов, пять, три...
   Дуглас прыгнул вперёд, выставив руки, женщина шагнула вниз. Он упал животом на край обрыва, пальцы скользнули по красному шарфу, волны взметнулись навстречу белому пятну. Ещё одна волна, такая высокая, что захлестнула лицо Дугласа, и глаза защипало от солёных брызг. Он беззвучно кричал, глядя туда, вниз, где волны бесновались в попытке добраться до маяка.
   Гарнитура верещала в ухе, он вытащил её и бросил в море, перекатился на спину, так что голова всё ещё свисала с края, на этот раз действительно закричал, но его голос потонул в рёве волн. Он смотрел вверх широко распахнутыми глазами, чёрные тучи, прошитые молниями, кипели и ширились, закрывая всё небо, весь мир. И тут начался дождь, без прелюдии, без первых капель, огромная масса воды выплеснулась с неба, так что Дуглас уже не понимал, где небо, а где море, потому что море и молнии, волны и ветер были повсюду, захлёстывали его с головой, не давали дышать, не давали кричать. Он корчился на краю обрыва, руки хватались за мокрые камни, а над ним возвышался огромный чёрно-белый маяк. Его огромная тень при каждой вспышке молнии обрушивалась на Дугласа, погружая его в темноту. Море ревело, а в воздухе пахло солью и гниющими водорослями, землёй и кровью, травой и цветущим рапсом.
  
   32.
   Сара вышла из космоса. Чувствовала она себя грязной и липкой, очень грязной и очень липкой. Думать больше не хотелось, никаких загадок, никаких тайн, только поскорее выкашлять из себя весь оставшийся смарт-гель, принять горячий душ и лечь в постель. Она вспомнила времена, когда можно было полностью отключить и телефон, и глобальную сеть, но это было очень давно, сейчас они довольствовались только режимом "не беспокоить".
   - Сара...
   Её гарнитура лежала на столике рядом с кроватью, так что Сара не видела Дугласа, только слышала его голос в наушнике.
   - Да?
   - Ты однажды назвала меня тульпой. Иллюзией. Я человек или тульпа? Как отличить человека от программы?
   Сара усмехнулась.
   - Ты не тульпа.
   - Почему?
   - Мы ведь с тобой оба работали в NASA. Это балбесы NPC нормального сделать не могут. Они бы никогда не создали AGI, только AI.
  
   33.
   - Денис, ты всё жаловался, что у тебя проблемы с NPC. Так и не создали сильный искусственный интеллект? Только AI?
   Денис молча покачал головой.
   - Тогда у меня для тебя подарок, - Чекко указал рукой на лежащих на полу, - Отправьте этот биомусор в космос. Накачайте Нартамином, пусть мать родную забудут. Должна же быть от них хоть какая-то польза?
   - Я не... - сказал Денис и замер с открытым ртом, как будто ему не хватало воздуха. Чекко похлопал его по плечу:
   - Ты всё можешь. Я в тебя верю.
  
   34.
   Дуглас шёл от маяка к дороге, по обеим сторонам которой росли высокие деревья, похожие на сосны. Гроза закончилась и солнце весело плескалось в лужах на асфальте. Он думал... Впрочем, ни о чём он не думал, в голове было легко и пусто.
   Никаких запахов, воздух был стерильным и прозрачным, дождь прибил пыль к асфальту. Дуглас шёл вдоль рапсового поля, но вместо рапса видел только огромное жёлтое пятно. Пение птиц, далёкий шум автомобильных колёс, тарахтение уборочного комбайна, все звуки казались тоже свежими и отмытыми, настоящая музыка жизни. Нечто подобное Дуглас слышал на пляже, когда лежал на спине с закрытыми глазами, а вокруг него кипела жизнь, детский смех, приглушённые голоса, шум волн, крики чаек. Дуглас познавал мир с помощью палитры всевозможных запахов, но ему нравилось слушать, как этот мир живёт и трепещет, то сливаясь в единое целое, то рассыпаясь на отдельные звуки.
   Дуглас чувствовал своё тело, каждую мышцу. Он делал шаг и чувствовал, как напрягаются икры, как сгибается колено, как позвоночник принимает нагрузку. Вдох и столб воздуха тёк в горло, расправлял лёгкие, стук сердца, кровь делает круг за кругом. Гибкие и ловкие пальцы, сильные запястья, напряжение в плечах, постоянное напряжение в шее, удерживающей голову. Дуглас чувствовал себя не просто живым, он чувствовал себя настоящим.
   - Я ведь где-то есть, - сказал он. - Должен где-то быть.
   Он вспомнил все свои звонки Ясмин, со всех точек земного шара, по междугородней связи, по спутниковому телефону, через анонимный канал Хорнета. Алло, я в Перу, алло, я рядом с Токио, алло, я в Дархане, здесь сегодня чертовски холодно. А Ясмин была дома, все тридцать лет, но каждый раз она говорила ему "я дома", и это было вроде пароля-ответа. Дугласу было очень важно знать, что Ясмин дома и ждёт его.
   Она ждала его дома, когда в тот день он также шёл от маяка, когда дождь смывал слёзы и пот с его лица, когда перед глазами только мелькала и колыхалась красная тряпка, шарф, что ли, или какая-то накидка. Ясмин встречала Дугласа, когда на его руках была кровь десятков людей, знала, что её муж умеет убивать и убивает, ненавидела войну и убийства, но всегда ждала, когда он, наконец, вернётся домой. Она называла его по имени и больше ничего не говорила, даже не здоровалась, просто брала его за руку и вела в дом. А Дуглас переступал порог и сразу чувствовал себя ослабевшим и беспомощным, покорно отдавался в руки Ясмин и позволял ей раздеть себя, отвести в душ, уложить в постель. Она никогда его не упрекала, ни в чём. Иногда он рассказывал её о своей работе и замечал в её глазах страх, но каждый раз видел и гордость, потому что как бы Ясмин не ненавидела войны, она всегда была на стороне мужа, а он, по её мнению, всегда был на стороне справедливости.
   Он сказал Ясмин, что не справился, сказал, что они всё проебали, что это его вина и ему с ней жить. Дугласу очень хотелось, чтобы Ясмин его поняла, дело не в количестве убитых, не в жестокости, даже не в том, что ты провалил задание, дело в том, что... Он и сам не мог точно понять, в чём дело, а вот Ясмин, кажется, понимала. Как всегда, она ничего не говорила, не успокаивала его, просто была рядом, и Дуглас вдруг понял, что она останется рядом, что бы он ни натворил.
  
   Потом был разбор полётов, шквал звонков, переписка, обвинения, но никаких упрёков. Господин Мерлуццо внимательно ознакомился с их рапортами и отчётами и сообщил через секретаря, что не будет подавать в суд. Это было и бесполезно, наёмники были вне обычной юрисдикции, и, если ЧВК кому-то крепко насолила, разбирались с ними не вполне законными методами. Дуглас никогда бы не признался жене в том, что считает себя покойником, но потихоньку переоформлял все счета и недвижимость на её имя. Он полагал, что Мерлуццо отомстит, не потому что считал всех богатых итальянцев мафиози, просто потому что сам бы отомстил, если бы кто-то допустил гибель его Ясмин. Он совершил только одну ошибку, потому что полагал, что Мерлуццо хочет именно его голову.
   Потом этот чёртов Аксель Франке, Франке Шрёдингера, одновременно существует и не существует. Ещё одна проваленная операция, хотя это с чьей точки зрения посмотреть, всё зависит только от того, кто планировал её исход. Для господина Франческо Мерлуццо, сколько бы у него имён не было, всё прошло гладко, как по маслу.
   А потом ничего. Дуглас думал, что не бывает "ничего", должно же что-то быть, точно также, как должен же где-то быть он сам. Но в голове было совсем пусто, обрывки воспоминаний и те куда-то испарились. Он шёл и чувствовал себя настоящей Алисой, просто глядел по сторонам и удивлялся тому, каким же свежим и ярким выглядит мир после грозы.
  
   35.
   - Как твои суицидницы? - спросил Денис.
   Саре очень хотелось бросить на него взгляд, полный осуждения, но она не смогла сдержать смешок.
   - Ты бы как-то повежливее, что ли. Всё-таки люди.
   - Трупы.
   - Блин, ну да, трупы. Всё равно надо как-то уважительнее. Хотя я вообще не по этому поводу. Мне бы не помешала твоя помощь.
   - Весь QA NASA к твоим услугам, - Денис слегка поклонился.
   - Ты ведь не можешь без пафоса, правда?
   - Не могу, - он улыбнулся, - Ладно, ближе к делу. Чего вам угодно, мадам?
   - Мне надо найти космическую капсулу со сломанным модулем обоняния. Какой-то очень существенный баг, обонятельные нейроны реагируют совершенно иначе, чем должны. Возможно, это только одна капсула, может глобальный сбой. Это точно не баг самого космоса, тогда были бы автоматические рапорты, а их нет. Плюс в этой капсуле вероятно повышенная концентрация Нартамина. В смысле геля столько же, но содержания вещества выше. Намного выше.
   - Какая-то наркоманская капсула, - сказал Денис. - И прошивка явно кастомная.
   - Естественно. Ну так как, сможешь найти? Если ты официально хочешь запрос сделать, я поговорю с Михаэлем.
   - Я-то смогу. Только это ему вряд ли поможет.
   - Ему... Кому?
   - Твоему любовнику, Дугласу Харрису. В его же интересах будет никогда не покидать капсулу.
   Сара машинально сделала шаг назад и тут же упрямо встряхнула головой. Страха и удивления не было. Она хотела спросить Дениса, знал ли он, но вопрос вышел бы риторическим. Конечно знал. Денис явно ждал какого-то вопроса, но когда понял, что Сара не будет ничего спрашивать, сам заговорил:
   - Тебе бы поосторожней быть. Он ведь убийца. Убил всех своих сослуживцев.
   - Их в рабов превратили.
   - Разве солдаты - это рабы? - спросил Денис, - Они сами выбрали служить. Вот и служат.
   - Их заставляли убивать.
   - Солдатам отдают приказы. Это не принуждение, это долг.
   Сара хотела что-то сказать, как-то возразить. Она смотрела на спокойное лицо Дениса, в его всегда улыбающиеся карие глаза, хотела увидеть там какой-то безумный блеск, тот самый взгляд фанатика, который бы подсказал ей, что бесполезно с ним спорить и что-то доказывать, но лицо Дениса было по-прежнему спокойным и дружелюбным. Сара хотела даже чувствовать исходящую от него угрозу, но и угрозы не было. Денис ждал её вопросов и аргументов, потому что ничего не боялся и считал себя правым. Она промолчала.
   - Трудно с тобой, - сказал Денис, как будто прочитавший её мысли, - Кому и что ты пытаешься доказать?
   - Вы же и меня хотели убить, - сказала Сара. - Только ничего не вышло, потому что Дуглас отказался меня убивать.
   - Дуглас отказался? - Денис сначала недоверчиво нахмурился, потом рассмеялся, - Боже, Сара... Ты ведь знаешь, в космосе не бывает импровизаций. Во всём есть свой план. Свой сценарий.
   - Но я ведь...
   - Жива, да. Потому что господин Мерлуццо увидел тебя за работой. Сказал, что ты похожа на его покойную жену. Чёрненькая, вёрткая. Он решил оставить тебя в память о ней. Хотя ты, конечно, лишняя.
   - Я не лишняя, - сказала Сара, - Пошёл ты нахрен со своей... евгеникой... Социальным дарвинизмом. Как вы там это называете. Я... у меня есть работа. Я плачу чёртовы налоги. Я полезная!
   - Да всем насрать на твою работу. В Терезис... в любой корпорации на десять работников сотня-другая бездельников-балаболов. Угадай, кому платят больше. Мы сейчас вообще перестали ценить труд. У нас слишком много денег. Даже если бы будем сжигать их или жрать, из всё равно будет только больше. Это как ловушка для рок-музыканта, какое бы безумие ты не творил, если ты хорошо раскрутился, тебя не остановить никаким скандалом. Даже если ты будешь резать себе брюхо прямо на сцене и играть на кишках вместо струн, толпа будет счастлива до усрачки. Толпа вообще всегда счастлива. Толпу можно лишать и прав, и достоинств, можно вообще срать ей прямо на голову, а она будет только стучать ложками и требовать ещё. Но ты не вписываешься в толпу. Поэтому ты не нужна.
   - Это всё потому, что мной нельзя управлять?
   - Вздор, управлять можно любым, ты не какая-то особенная. Всеми можно манипулировать. У всех есть слабое место, это когда ты сомневаешься в каком-то своём качестве. Женщины часто сомневаются в своей красоте. Мужчины в своей нужности. Ты вот сомневаешься в том, что делаешь какое-то полезное дело. Скажи тебе, что ты занимаешься полной хернёй и ты начнёшь на части рассыпаться. Потому что подсознательно ты абсолютно уверена в том, что вся твоя работа - это полная херня. А ещё ты почему-то не согласна жрать говно и быть счастливой. И вот с этим совсем засада. Понимаешь, Сара, несчастные люди нам не нужны. Вы нам праздник портите.
   - Я должна была покончить с собой? Выслушать тебя и вены себе вскрыть?
   - Ну зачем вены. Это не женский способ. Вы обычно таблетки глотаете. Это мужики или вешаются, или режутся.
   - Да пошёл ты нахер, - теперь Сара чувствовала только глухую злость от какой-то неслыханной несправедливости. Она мельком спросила себя, как вообще могла с ним спать и злость превратилась в настоящую ярость, - - Он ведь всех купил, так? Этот чёртов спятивший итальяшка.
   - Нет, - сказал Денис. - Чекко никого не покупал. Мы тут все, понимаешь... наркоманы. Дай человеку денег и ему будет хотеться только больше. Мало кто может довольствоваться малым, а уж тех, кто имел много и добровольно захочет ужаться, я и вовсе не знаю. Так что никого он не покупал, нет. Боже, да мы ему задницу были готовы целовать, лишь бы на счета продолжали приходить деньги.
   - Всё дело в том, что у тебя нет семьи, так? Ему было некого у тебя забрать?
   - Ну почему же. Он забрал мою сестру.
   - И ты продолжаешь на него работать? - спросила Сара. Её начинало мелко трясти, - Ты продолжаешь брать у него деньги?
   Денис покачал головой, усмехнулся, налил себе холодный чай.
   - Ты как-то близко всё к сердцу принимаешь. Я ведь не революционер. Люди мудаки, корпорациями управляют диктаторы. Вообще весь наш мир говно. Ну и что я могу с этим поделать? Да, он убил мою сестру. Отомстить я не могу. А работаю за деньги на NASA и плевать мне на Чекко. Я вообще не особо брезгливый.
  
   36.
   Отдельные разрозненные кадры. Ясмин исполняется двадцать лет, у неё изумительные длинные ноги, она что-то говорит, но Дуглас просто не может оторвать взгляд от её ног, бёдра закрыты короткой клетчатой юбкой и ему до смерти хочется знать, какая наощупь её кожа на внутренней стороне бёдер. Ясмин двадцать один, он пытается расстегнуть её лифчик, но руки скользят по гладкой ткани на спине, пока Ясмин не говорит со смехом, что он расстёгивается спереди. Ясмин двадцать девять, она сидит на краешке кровати, обхватив живот руками, и раскачивается взад и вперёд, взад и вперёд. У них снова не получилось, качок вперёд, никаких детей, качок назад, так устала, качок вперёд.
   - Оставь меня, а? Найди нормальную женщину.
   Дуглас не понимает, что она говорит, чего она от него хочет.
   - Давай разведёмся, - говорит Ясмин.
   Она говорит о говорит, слова льются из неё, как вода перебегает из раковины, вина, стыд, "я плохая", "я не настоящая женщина". И тут Дуглас вспоминает, что Ясмин никогда не говорит с ним, когда он возвращается с задания, просто молча берёт за руку, раздевает, ведёт в душ, ведёт в постель. Он не говорит с Ясмин, просто прижимает её к себе, потому что смысл имеет только она, его мир и его дом.
   Ясмин тридцать три, она о чём-то секретничает с Петрой, дочкой Роберта. Роберт злой как чёрт и говорит, что когда они вернутся домой, он выдерет Петру ремнём, ей-богу выдерет, она уже не маленькая, чтобы не понимать... Дуглас не помнит, чего именно не понимать, что наделала Петра, помнит только свою жену, которая шепчется с Петрой. Он снова ловит то странное ощущение закрытого женского мирка, в который ему никогда не попасть. Потом можно сколько угодно спрашивать, что ты сказала и что она спросила, но это всё равно останется их миром, куда ему нет хода. Иногда Дуглас думает, интересно, как это чувствуется, когда у тебя есть дочь. Он смотрит на Роберта, который просто красный от гнева и думает, что надо иметь железные нервы.
   Ясмин сорок два, она поругалась с подругой и рассказывает Дугласу о том, какая Марта идиотка, а Дуглас мысленно на стороне Марты, но никогда в жизни не скажет Ясмин, что она не права. Ясмин вроде бы и сама знает, что не права, но ей надо выговориться, даже проораться, поэтому Дуглас просто сидит и слушает. В конце концов Ясмин вдруг говорит, хорошо, что у них нет детей. Они оба знают, что эта тема табу, но Ясмин всё равно говорит, потом плачет, потом у неё начинается истерика. Дуглас обнимает её и прижимает к себе, потому что это их общее слабое место и они оба защищают его, как могут.
   А потом... Дуглас задумался, вполне искренне задумался. Всегда наступает состояние "потом", что-то всегда происходит, какой-то аварийный выход, пусть не к лучшему, но всё-таки в какое-то иное состояние. Он всегда возвращался домой с задания и Ясмин всегда встречала его дома. Однажды он не вернулся. Спустя несколько месяцев ей позвонил чужак.
   Тульпа. Какое-то глупое, смешное слово, когда Сара так его назвала, ему показалось что это звук, с которым лопается мыльный пузырь. Он вернулся домой как тульпа, виртуальный друг своей убитой горем жены. Она никогда не говорила с ним, когда он совершенно разбитым возвращался с задания, а вот с тульпой говорила, рассказывала ему такое, что никогда бы не рассказала Дугласу. Женский мирок был пробит, брешь ширилась, он проник в него и стал его раскачивать, как больной зуб. Чья вина в том, что Дуглас не вернулся домой? Чья вина в том, что у тебя нет детей? Чья вина в том, что у Дугласа так и не появилось настоящей семьи? Ты удерживала его, обвивала, как вьюнок обвивает могучий дуб, только твой гибкий стебель душил его, не давал вздохнуть. Твоя вина. Твоя вина. Тебе не вернуть всё вспять, не вернуть всё как было, ничего не исправить, потому что всё уже случилось, и обратного пути нет. Ты не можешь жить с этой виной. Не можешь же, правда? Ты знаешь, что делать.
   Ясмин обвязала левое запястье проводом, с которого счистила обмотку. Она никогда не любила татуировки, считала, что кожа человека должна быть чистой, но после смерти её тело оказалось расчерчено красными молниями.
  
   37.
   Чекко один в комнате жены. Никого, ничего. Вокруг высятся стопки книг, которые она никогда больше не прочитает. В ежедневнике пометки, сделанные её рукой, игрушка для Франческо, не забыть день рождения матери Чекко. Планшет давно разрядился, но Чекко знал, что там открыто несколько видеороликов, все по рекомендациям канала, все про агрессивный внешний мир. Кто защитит нас от агрессивного мира? Кто защитит наших детей?
   Он отказался от опознания. Тело Сабины нашли, тело Федерико нет. Чекко заранее был согласен с любыми протоколами, женщина, тридцать девять лет, послеродовая депрессия, самоубийство. Несколько недель подряд его имя трепали в блогах и на видео-площадках, миллиардер и золушка, самоубийство, самоубийство ли, роль женщин в современном обществе. Некоторые говорили про Федерико, несколько изданий опубликовало фотографии Сабины с Федерико. Чекко нашёл и купил эти издания. Он знал, что делать дальше.
   Как-то раз Денис Азимов, его нежный наивный умник из NASA обвинил его... Много в чём обвинил, на полном серьёзе говорил ему, что он не прав. Чекко понравилась его искренность, так что он начал чаще обращаться к Денису. Между ними были странные отношения людей, относящихся друг к другу с явным презрением, но в то же время нуждающихся друг в друге. Денис разбирался в людях и программах, Чекко разбирался в том, сколько денег надо платить Денису за его лояльность. Сумма по его меркам выходила не слишком большой.
   Чекко размышлял о лиловых беретах. Наёмники с честью и принципами, смешно само по себе, но если твоя работа состоит в том, чтобы рассказывать людям, что дважды два равно пять, уже не до смеха. Он уважал беретов не столько за их работу, сколько за их готовность рисковать собственной жизнью. Только их семьи он не понимал, как вообще можно заводить семью, если завтра тебя могут убить. Что ты оставишь своей жене? Что ты оставишь своему ребёнку?
   Они всё помнили. Нартамин погружал в беспамятство, путал мысли, но воспоминания оставались прежними, яркими-яркими, как только что вымытые хрустальные бокалы. Их можно было сломать, как можно сломать любого человека, но Чекко никогда не ломал свои рабочие инструменты.
   Как-то его секретарь передал ему файл со своим разговором с полковником Харрисом, беседа поразила Чекко своей циничностью и какой-то удивительной прямотой. Харрис сказал, что его людям не нужна сыворотка правды или детектор лжи. Секретарь спросил, почему. Харрис усмехнулся и сказал, что герои есть только в фильмах. Напильником по зубам, и кто угодно сообщит что угодно.
   - Изощрённые пытки - это всегда месть, - говорил Дуглас Харрис. - Они не имеют никакого практического смысла.
   - Мне не нужны изощрённые пытки, - говорил потом Чекко, - Я не собираюсь им мстить. Просто сведите их с ума. Пусть забудут, кто они.
   - Не дай им отобрать свой Рен, - сказал Пабло. Чекко приказал ему заткнуться.
  
   38.
   В глубоком космосе не бывает импровизаций. Вот он, наш новый катехизис, чёрт бы его побрал. Всё подчиняется сухому расчёту. Мы не выбираем партнёров, не выбираем любовников. Программы анализируют наше поведение и следуют нашим предпочтениям, но вот как именно работает алгоритм никто не знает, и никто не скажет. Когда Сара пользовалась сервисом знакомств Сан, она минусовала всех индусов, всех арабов, всех латиносов, и всё равное ей предлагали идеальное знакомство с каким-нибудь бородатым Кхалидом.
   - Хрен я вам лишняя, - бормотала Сара, отыскивая нужную капсулу. Денис отказался ей помогать, но и не мешал.
   - Мерлуццо может и передумать, - предупредил он.
   - Пошёл он нахрен, - сказала Сара, - И ты пошёл нахрен. Все пошли нахрен.
   Импровизаций действительно не существовало, нейросети анализировали поведение каждого человека, алгоритмы обрабатывали запросы и корректировали среду, но и со всем этим арсеналом Денис ошибся, потому что Сару никогда не беспокоило, красива она или нет, полезным делом она занимается или нет. Важно было только то, что ей было интересно то, что она делает.
   - Меня зовут Дуглас Харрис, полковник Дуглас Харрис, - сказал ей Дуглас в тот вечер. - Все члены моего отряда умерли. Это я убил их.
   - Зачем ты их убил? - спросила Сара.
   - Они были моими друзьями. Мы все превратились в лунаров. Damnatio memoriae, проклятие памяти. Я убил их, потому что они умоляли о смерти. Я убил свою жену. Мне очень нужно, чтобы ты меня нашла. Нашла и убила.
   - Я не могу, - сказала Сара и взяла его за руку. Она уже не знала, было это заданной импровизацией или её собственными мыслями, но точно знала, что не может никого убить. Она развернула руку Дугласа ладонью к себе. Молнии шрамов вокруг запястий. Золотые чешуйки между пальцами.
   - Нас ведь убивают снова и снова, - сказал Дуглас. - Пока не сгинут все мысли, все образы. Я больше не хочу забывать, - он легонько сжал её пальцы, - Я больше не могу забывать. Пожалуйста. Пусть это прекратится.
   И тут Сара вдруг вспомнила, как ещё в начальной школе рыдала на полу, обхватив колени руками. И всё повторяла, пусть это прекратится, пусть это прекратится. Её не обижали и не травили, просто сторонились, иностранка с тьютором, не знающая толком языка. Она чувствовала себя чужой, она и была чужой, чужая в чужой стране, очень одинокая даже в толпе. Саре казалось, как будто с неё заживо сняли кожу и обнажили нервы, даже самый невинный вопрос вызывал жгучую боль. И самое страшное ощущение, я не понимаю, чего от меня хотят. Смеются надо мной? Жалеют меня? Какие же эти люди... непонятные. Злые.
   Потом язык ей поддался. Как будто в голове всё время был огромный булыжник, из-за которого новая информация не могла пройти туда, куда ей следовало, и в какой-то момент булыжник сдвинулся с места, и Сару просто захлестнуло новым. Сначала она стала видеть сны, в которых говорила на этом новом языке, потом говорить на нём в реальности, наконец, думать на нём. И постепенно оказалось, что люди вокруг вовсе не злые, что многие искренне хотят её понять и принять в компанию, и что уже совершенно неважно, что у тебя смуглая кожа и чёрные волосы. Самое главное это не быть мудаком. В этом искусстве Сара преуспела.
   - Я не могу тебя убить, - сказала Сара. - Потому что я не мудак. И оставить не могу... Тоже потому что не мудак. Поэтому я тебя найду. Я обязательно тебя найду.
   Дуглас молча мял в руках лиловый бархат берета. Странная, слишком мягкая ткань, ведь обычно военные береты делают из довольно грубого материала, на котором собираются катышки. А лиловый берет больше бы подошёл вольному французскому художнику, всё как положено, с багетом, Эйфелевой башней и красоткой на шпильках. Сара осторожно коснулась берета пальцем.
   - Ты гордился тем, что делаешь?
   - Нет, - Дуглас покачал головой, - Жена гордилась.
   Сара не стала спрашивать, что стало с его женой. Она ещё раз прогнала информацию по поиску нужной капсулы и открыла контейнер Хорнета.
   - Улица святого Лаврентия, 44. Удачи, полковник.
  
   39.
   Чекко сидел за большим монитором и смотрел на Сару, такую занятую и суетливую. Вздор, она совсем не была похожа на его жену, в Сабине было изящество, в Саре только нескладность. И всё-таки она чем-то напоминала ему Сабину, может быть тем, что когда чем-то действительно увлекалась, погружалась в это с головой. У Сабины это было одним из ранних симптомов её заболевания, а у Сары, похоже, просто склад характера, но чем бы это ни было, ему нравилось на это смотреть.
   Он попытался представить Сару беременной, как Сабину, но у него ничего не вышло. Чекко мог внести корректировки, сделать так, чтобы Сара встретила мужчину, которого он ей подскажет, и чтобы была уверена, что это дар божий, как говорила жена полковника Харриса, мог вложить в её голову мысль завести ребёнка. В его власти было сделать всё, что угодно, превратить Сару в монстра или святую, потому что Денис Азимов был прав, она не какая-то особенная и управлять можно любым человеком.
   Но Чекко очень хотелось просто посмотреть, как Сара будет импровизировать.
  
   40.
   Дуглас вошёл в виртуальную копию дома 44 по улице святого Лаврентия. Изображение собиралось с шести домашних камер и достраивалось по стандартному алгоритму для помещений. Дом был новой постройки, но внутри всё казалось очень старым, как будто дом сморщивался изнутри. Массивная деревянная мебель, открытая проводка в коридоре, разный уровень потолков в гостиной и спальне. Очень много картин и фотографий на стенах, картины явно выполнены одним и тем же самоучкой. На окнах горшки с давно засохшими цветами. Плоский как блин ковёр с восточным орнаментом, сбоку большое жёлтое пятно.
   Каменная полка над электрическим камином, фотография мужчины в военной форме, который улыбается прямо в камеру. Тот же мужчина уже в костюме, обнимающий женщину в белом платье, подпись "счастливые новобрачные" и нелепые сердечки, разбросанные по рамке. Ракушка, в которой лежали жемчужные серьги и пара перламутровых запонок. Открытка с розой. И алый бархатный берет, небрежно лежащий на самом краю.
   Дуглас машинально хлопнул себя по плечу, где должны быть погоны и под ними берет, но на нём была обычная кожаная куртка. Он вспомнил, что оставил берет в руках Сары. Здесь на полке лежал какой-то другой, очень потрёпанный, со свалявшимися краями, с маленьким приколотым значком, изображающим полную луну. Дуглас взял берет в руки и смял в кулаке.
   Он ненавидел берет, ненавидел свою службу, ненавидел армию, ненавидел убийства, ненавидел всю свою предыдущую жизнь, всё то, что когда-то считал своим долгом и то что в итоге привело его к огромному красно-белому маяку, стоящему на высоком обрыве. Боль обрушилась на него сверху так, как когда-то обрушилась тень маяка, он упал на колени, он задыхался, чувствовал, как сердце бьётся всё быстрее и быстрее. Он был по-прежнему заперт в этой чёртовой комнате, которая была одновременно знакомой и незнакомой, исчезнувшей из памяти и блестевшей там, как стекляшка.
   Ему хотелось бросить берет на пол, топтать его ногами, рвать его, сжечь его, превратить в грязь и пыль. Он отбросил его от себя, но в следующую секунду вскочил на ноги, подобрал и расправил каждую складку потёртого бархата. Нет. Его не заставят ненавидеть самого себя. Не заставят ненавидеть и презирать свою жизнь. Не заставят стыдиться своей службы и своей униформы. Дуглас подумал, что в его силах смыть ту грязь, которой оказался запятнан его лиловый берет, вернуть честь и достоинство тем, кто превратился в проклятых лунатиков и униженно молил о смерти. Он подумал, что у всякого действия на свете есть причина и следствие и он пообещал себе найти эту причину. А когда Дуглас это понял, он побежал.
  
   41.
   - Добро пожаловать в открытый космос.
   Дуглас бежал вперёд, прямо на стену гостиной, несколько шагов и он должен был проломить её своей головой, но он не думал об этом, чувствовал своё тело, каждый мускул, каждый стук сердца.
   - Помните, в космосе действуют те же правила и ограничения, что и в реальной жизни.
   Он не видел ограничений, космос становился мягким и податливым, подстраивался под его запросы, выдавал визуальный и кинетический ряд в соответствии с его потребностями.
   - Помните, открытый космос - это не дополнение к реальности, это сама реальность.
   Дуглас ударил в пустоту, кулак ушёл вроде бы в стену, но стены уже не было, была только смутная тень, которую Дугласу очень надо было победить. Ещё удар, снова в воздух, но рука уже наткнулась на едва ощутимое препятствие, потому что космос предугадывал потребности пользователя. Дуглас бил ещё и ещё, в стену, в пустоту перед собой, наносил удары руками и ногами, не видя противника в космосе, но представляя его в собственной голове, симулировал вложенную реальность во вложенной реальности. Ещё удар. Стена, пустота, наконец, чьё-то пока ещё невидимое тело.
   - Ваш пульс превысил сто шестьдесят ударов. Пожалуйста, сделайте паузу в тренировке.
   Справа выплыла панель с жизненными показателями, пульс и давление были выделены красным.
   - Кровяное давление 170 на 120. Пожалуйста, сделайте паузу в тренировке.
   Дуглас бежал и бил, сражался с тенью, видел вокруг себя города и дома, которых не было на этом слое симуляции, а космос подстраивался под его изменившиеся запросы, формировал бесформенные тела, коридоры, заканчивающиеся тупиками, изломанные лестницы, ведущие в пустоту, как из лихорадочных снов, которые хоть раз видел каждый человек.
   - Ваш пульс превысил сто девяносто ударов. Пожалуйста, сделайте паузу в тренировке. Ваш пульс превысил двести десять ударов. Пожалуйста, сделайте паузу в тренировке.
   Кто-то набросился на Дугласа со спины, он перекинул через себя невидимого противника. Панель справа взорвалась красными ошибками. Сверху всплыло уведомление о критических жизненных показателях, он ударил кулаком прямо в него и коридор вокруг превратился в уютную виртуальную гостиную Петры Рихтер, дочери его старого друга Роберта Рида.
   Между книжными шкафами вспыхнула золотая полоса, ещё одно уведомление закрыло обзор, женский голос сообщил, что частота пульса угрожает жизни. В груди начала подниматься тёплая волна, в животе появился провал, само тело стало очень-очень лёгким, почти невесомым. Дуглас Харрис дрался с тенями в гостиной, а золотая полоса ширилась, вырастала до самого потолка, пока, наконец, не превратилась в прямоугольный контур. Ещё одна золотая вспышка и посередине контура появилась сияющая полоса и точка под ней, ручка и замочная скважина. Женский голос сообщил, что аварийный автоматический выход не работает.
   - Пожалуйста, воспользуйтесь ручным выходом.
   Давление нарастало со всех сторон, на секунду стало почти невыносимым. Дуглас ударил набежавшую на него тень и сам тут же почувствовал удар в лицо, рот вроде бы наполнился кровью, но когда Дуглас сплюнул, он увидел, что это матовые сгустки смарт-геля. Золотой контур на стене превратился в ослепительно-яркий прямоугольник.
   Дуглас взялся за металлическую рукоять, такую яркую, что она казалась раскалённой. Головокружительное ощущение, пол и потолок поменялись местами, его рука открыла дверь наружу и тут же дверь распахнулась вовнутрь, туда, где светила настоящая луна и у всякого действия была истинная причина.
  
   - Отключение невесомости через три, две...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"