Крашевская Милена Юрьевна : другие произведения.

Шотландские горцы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   ШОТЛАНДСКИЕ ГОРЦЫ
  
  
   Не мудрецов друидов кромлех,
   считавших домом сень ветвей,
   в плащах овечьей шерсти скромных,
   с челом владык и сыновей
   отца богов и скандинавов,
   им ведом был еще язык
   деревьев стройно-величавых
   и звезд в их кронах, лунный лик
   светил им на страницы книги,
   когда огарок гас свечи,
   и Альбиона в море тигель
   о том, что королей мечи
   блистать флотам в волнах от Дувра
   столетья будут, поверял; -
   зари вечерней луч и утра
   на запад иль восток бежал
   пред тем, как солнцу закатиться
   или открыть по небу путь,
   над арками, где плющ повиться
   успел, как запустенья грусть,
   присущая столпов останкам,
   где крепость древняя была,
   зубчатой башенной огранкой
   хребта дракона стерегла
   стена твердыню, в сердце гор
   чудовищем пятиголовым
   казавшуюся; мрачный бор
   стоял под этой тени кровом.
  
   Пройдя когда-то караулы,
   как нищий с бедною сумой,
   где выйдя старики со стулом
   вели беседы меж собой,
   а горцы бережных селений,
   где к скалам жался хижин гурт,
   травили по лесам оленей,
   где песня облегчала труд,
   где дикой речки шорох, ропот,
   до горных не дойдя вершин,
   на листьев шум похож был, осыпь
   где каменная из долин
   ни по одной не разбросала
   тяжелых плит и черепков
   сосудов глиняных, фиалов,
   как в той, где сов мышиный лов
   и барса рык из стен пещеры,
   и человеческую речь,
   и трав покос, и слезы веры
   изгнав, с людьми не знали встреч,
   в которой было не кладбище,
   но прах жилья, не шли к камням
   стада овец для злачной пищи,
   и боязно там пастухам
   являться было за ягненком,
   что, потерявшись на лугу,
   забрел туда и блеял тонко,
   король разбитый Феррагус,
   властитель мира Сарагосы,
   пожаловал к престолам льда,
   лелея миром править грезы,
   и там, откуда без следа
   темно воинственное племя
   пропало смуглых стражей, век
   решил он провести на землях,
   как злой и властный человек.
  
   Согнувшись, царь из чужеземья,
   на посох опершись, ходил,
   овечьим сыром, хлебом в семьях
   питался, и в душе носил,
   как привидение монарха,
   утратившего крепкий трон,
   корону, злато, жемчуг, яхонт,
   флот, армию, страну и сон,
   надежду, робкую вначале,
   на кузню, пару мастерских,
   чтоб стены крышей увенчали
   строители, и ветер в них
   на задувал протяжно, страшно,
   и оловянных полк солдат,
   с осанкой, выправкою важной
   от сквозняков не падал в ряд
   на карты будущих сражений,
   честолюбивых войн затей,
   взамен постигших огорчений
   кидал он дальше взор очей,
   искал, собрать где камни в город,
   и на холмах гряды крутой,
   объятых тишиною в холод,
   который льет ночной порой
   звезд стадо, но и дня граница,
   чей свет божественен и зряч,
   открыта для мороза, мнится,
   притом равнинный зной - хоть плач,
   слепням кричи хоть "ненавижу"
   и комарью болотных луж,
   как по закону: к Богу ближе
   та, что всех чище из всех душ,
   хрустальный воздух на вершинах
   терпеть не может мелкий гнус,
   знамен и копий ратей сильных
   виденья видел Феррагус.
  
   Он смугл был, черен, длинный волос
   по впалой тек его щеке
   до пол груди, и, словно полоз,
   жгут черной ткани на платке
   убор для местности сей странный
   держал надетым на главу.
   Покрытый шкурами барана,
   и с двух сторон по рукаву
   кафтана шерстяного вынув,
   и подпоясавшись шнуром,
   шагал пришелец, брови сдвинув,
   полою в пол пыля кругом.
   Детишки, бросив следом бегать,
   кидая камешки, смеясь,
   к привычным играм от стратега
   вернулись, царь же, удалясь
   от деревень, взбирался в горы,
   исхаживая сотни миль,
   где кролики селились в норах,
   и ястреб точкой в небе стыл.
   Вцепляясь в травянистый кустик,
   коленом, согнутым локтем
   он полз наверх и бесприютье
   оглядывал страны кругом:
   там пиков поперек волокна
   тянулись облачные прочь,
   и вскоре, до костей продрогнув,
   спускался вниз, как лань точь-в-точь,
   и долго рыскал бы, когда бы
   на перевале пастухи,
   делясь похлебкой с ним, ухабы
   не проклинали, из дохи
   когда со сломанной ногою
   ягненка с грустью доставал
   старик и доскою, другою
   раненье мудро исправлял.
   "Дня не прошло, - один взовьется, -
   как я с бараном на плечах
   блуждал в отрогах у колодца.
   Вдруг духа два! Я сгоряча
   зову: отряд!-враги!-тревога!
   Боюсь, чтоб шею не свернуть,
   когда булыжника так много,
   составленного в что-нибудь, -
   то футом высотой фундамент,
   то от стены лежит плита,
   то полуарка, и орнамент
   цветов и трав, то два листа
   изогнутых железных с крыши,
   которой башню крыли встарь.
   Не знаю, как я с ношей вышел
   живым оттуда!" Слышит царь,
   второй пастух в ответ крушится:
   "Я сбит был с толку огоньком,
   овец сгоняя вереницу,
   но то, что я почел костром,
   шишак из золота со спицей
   был на призраке удалом,
   и я принялся очень злиться,
   что заблудился в поле том.
   Кровь, по челу его сбежавши,
   струилась по нагрудью лат.
   Вот, на зубец проворно вставши,
   вдруг спрыгнул, - право, хоть бы в ад! -
   но нет, перепугал мне стадо,
   что сам я на беду привел,
   вся живность блеяла. Тут, рядом -
   развалин башни частокол;
   еще призрак, как тать, косматый
   швырял копье, и гулкий звон
   скот заставлял замысловато
   скакать и падать в камни лбом.
   Ну, я вопить: возьмем их в клещи!
   не глядя, и хватать овец,
   карабкавшихся встать зловеще
   и расшибиться там вконец.
   Зовя: бегите, Кормак, Хаке,
   от дива мрачного могил
   я стадо торопил, чтоб знаки
   потусторонья изменил
   собою свежий чистый воздух."
   Царь вопросил их, не шутя:
   "Вы - племя, как известно, гордых,
   вверяете судьбу путям
   Всевышнего, но что я если
   с земли в град камни соберу,
   а духов выдворю?" "Поесть ли?" -
   сказал старик. "Я не помру, -
   заверил Феррагус. - Мудрено,
   зачем четыре мне стены
   поднять на камне опаленном
   отбушевавшей тут войны,
   я верю, гор великих люди.
   Но замок будет здесь стоять,
   и мы навеки позабудем,
   как птиц и коз вотще спасать!
   Мы будем ниц склонять народы!" -
   вещал он, а старик качал
   седой главой: "Чужак, свободы
   хотим мы детям!" Помолчал
   и молвил: "Не видать бы розни
   нам, горцам, ибо крови пир
   готовишь ты в уме, и козни
   тебя погубят, а не мир".
  
   Но время пронеслось. Однажды,
   попав в места те, изнемог,
   усталый путник, чуя жажду,
   и умирать под небом лег.
   И человек, за жизнь бороться
   устав, затылок на валун
   свой положил. Как он спасется?
   Ведь что кругом? Как бы бурун
   базальтовый был остановлен
   свеченьем колдовским луны, -
   то башни остов был уловлен
   ветшаньем грозной старины.
   Зубцов с востока не хватало,
   но чрез пустоты там бойниц
   мышей летучих пролетало
   беззвучно сколько-то, да ниц
   в траве валялся черный идол,
   крылатый зверь с главой быка,
   и мерзость статуе лишь придал
   с рогов ползущий на бока
   гад, чешуей во тьме блестящий,
   да с кучи глины и камней
   шипел варан, пустынный ящер.
  
   И Всемогущий горемыку
   не позабыл за доброту.
   В богатстве никогда не шикал
   он на болезнь и нищету,
   толпившиеся возле храма
   по праздникам, и сам обед
   сварить заказывал им рано,
   похвально взявшися от бед
   хотя бы голода избавить,
   не дожидаясь, что купец
   на всех монету кинет в паперть,
   торги чтоб добрый ждал конец.
   Вассал он короля когда-то
   за Камелот бился в боях,
   и деревень из трех солдату
   косами и серпом в полях
   пшеницу жал в снопы крестьянин;
   пустив цепами в обмолот,
   зерно рачительный мирянин
   на судно во торговый флот
   передавал и от продажи
   доход устойчивый имел,
   но роком с дорогой поклажей
   корабль на рифы в бурю сел.
   Он был расстроен, но спокоен
   и верил в новый урожай,
   но бриттов грубо перекроен
   норманнами был чудный край.
   Был в плен на корабле пиратом
   в Алжир в колодках увезен,
   и пушки с берега набатом,
   когда бежал оттуда он
   с отрядом рыцарей валлийских,
   что рыли в Африке канал,
   садов и пальм в песках витийство
   чтобы захватчик поливал,
   и блюд серебряных толпою
   был окружен, как чародей,
   и в перстнях черною рукою
   рвал виноградины с гроздей,
   палили, ибо к Альбиону
   корабль направили рабы,
   приписанный к Кале законом.
   И Господу потом мольбы
   у берегов, где круче остров,
   норманнский бриг перевернув,
   пловца щадили в скалах острых,
   где очутился он, вздохнув,
   ничто с родной не стало почвой.
   В мгле синей высились холмы.
   Кривой сосною худосочной
   поросшие, как кит, немы,
   шли, сгрудившись, за всхолмьем горы,
   все в шапках снега набекрень.
   Чуть проглянув песка узором,
   вилась тропинка в новый день.
   По-монастырски он питался,
   то постный корешок поест,
   то ягод с черешков срывался
   в ладонь родимый благовест,
   то из ручья глотнет из горсти,
   посмотрит, - в камышах паук
   тенет переплетает ости
   шелковинкой в восьмерке рук.
   Сперва на скудном рационе
   перебивался он, но высь,
   где чахлые пучки в погоне
   за лучиком тепла свелись
   в коз диких пастбище прыгучих, -
   и даже он растопить он снег,
   не мог за чередой горючих
   камней какой белевший век,
   там, где орлы, простерши крылья,
   с льдом поравнявшись, отлетят,
   где человеческим усильям
   уступы противостоят, -
   высь превратилась в испытанье.
   Пейзажа изучив абрис,
   он двигался в сплошном тумане
   обрыва в бездну на карниз.
   Мерещились ему раскаты,
   лил ливень, орошавший пыль,
   струились тонны водопадов,
   как голубь в клетке, билась мысль
   напиться из прозрачной речки,
   и ноги привели его
   в долину, где, противореча
   словам седого горца, в год
   царь Феррагус поставил терем,
   пустив на дело кус стены
   военной башенной потери,
   и духи все упразднены
   внезапно были заклинаньем.
   Хотя над чаркою вина
   в плаще своем до пят бараньем,
   ворча, что наша, мол, вина,
   что из ружья не сшибли шапку
   смушковую, попутал бес,
   у сарагосца; впредь, в охапку
   детишек взяв, за дальний лес
   не отъезжали бы семейства,
   из опасенья, в кузнях лязг
   смертей предшествует злодейству,
   а повод для войны - пустяк;
   гудели старики: "Царь хуже,
   чем духов и призраков жуть".
   А Феррагусом был обсужен
   план с зодчим замка наизусть.
   И минуло с тех пор лет триста;
   и снова войска нет; обвал;
   лис по долине каменистой
   перебежит; - все мрак объял.
  
   Пал Феррагус, мечом убитый.
   Боец в кольчуге боевой
   был пущен в крепость хмурой свитой,
   стуча железом в щит: я - свой;
   как Азраил, пылает гневом,
   в путь - лабиринтом анфилад.
   Треща смолою, с тихим ревом
   по стенам факелы горят,
   и на цепях сидят гиены
   и мясо, воя, ланей рвут,
   и мордою окровавленной
   за ним следят и нервно ждут,
   и два шага кривые лапы
   ступив назад, замрут припасть,
   и взгорбленный загривок с крапом
   отягощает, щерясь, пасть.
   От плит шагов летает эхо.
   На петлях дверь отворена,
   страж в шапке из медведя меха
   в трапезной, что озарена
   златой светильней полной масла,
   натачивает лезвиё,
   и сталь блестит, синеет ясно,
   в углу прислонено копье.
   Лосиный бок на очаге;
   огня в избытке; всюду душно.
   И горец с думой о враге
   в тень отступает равнодушно.
   Винтом ступени, переходы,
   пространства арсеналов, мост,
   то в латах множество народу,
   то никого. Труба поет,
   стальным наплечником скрежеща,
   гремя железным сапогом,
   толпа вооруженных хлещет
   во двор, и прыгает шелом
   пернатый, весь из адаманта,
   и наклоняется челом
   поднять его глава гиганта,
   сломавшего в тяжелом беге
   дубовый над вратами брус;
   и - шум в конюшенном ковчеге -
   выводят лошадиный груз;
   все дружно конницею мчатся
   за стены; грохоты брони;
   а в замке чинят и бранятся.
   Где сложат головы они?
   Где пойман хитростью лазутчик?
   В каком селенье заговор?
   Там, не терпя сомнений тучи,
   царь слал во все концы свой взор.
   Меж тем, похожий на ненастье
   не хладным выраженьем черт,
   но непокорством черной власти,
   в которой горцу правды нет,
   приказу верен командира,
   завету Бога и отцов,
   и не кадя златым кумирам,
   ни идолам стран пришлецов,
   шотландец длань кладет на ножны,
   и меч визжит на сечь стальной,
   вперяет взгляд вперед тревожный
   и за мечом стремится в бой.
  
   Струя вдруг ветра побежала.
   На сводах красноватый блик.
   Вот перед ним возникла зала,
   тут он, издав гортанный крик,
   вскочил вовнутрь двумя ногами
   и Феррагуса зарубил.
  
   Советники, вожди и знамя
   чернее ночи... Но там был
   костьми играющий ребенок,
   украденный у хижин гор.
   Ковров свисавший с балок полог
   со стенами имел зазор.
   Спаситель рассчитал движенье.
   Один бросок отвел царю,
   второй - в дитяти направленьи,
   в душе сказав "благодарю"
   звезде, сверкавшей рядом с пиком,
   где он родился, думал, рос,
   внимал охотничьим навыкам,
   где пас овец и службу нес.
   Не хныкал мальчик, был серьезен,
   и складывался, вроде, конь,
   чуть кости пальчиком подвозит
   к мозаике, хоть взят в полон.
  
   Он мыслит быстро: ков решетки,
   степных тюльпанов склон и вязь,
   чуть хлопая в дуге обводки,
   то отворясь, то затворясь,
   с подножья башни глас доносят
   волн в нестекленное окно,
   и сверху что туда ни бросят,
   утащит речка вдаль вольно.
   Прижав к груди ребенка, горец
   летит с уступа, встав на меч,
   паря, как альбатрос над морем.
   Когда земли не пересечь,
   вода, дымясь, челны качает,
   коль камешки шуршат на дне,
   пловец глубин не замечает,
   встает, бредет, он жив зане,
   ручьи с одежд к валам влекутся,
   он на берег идет пустой,
   валы катятся, волны ткутся,
   за ним шумит, шумит прибой.
   Семейства угнанного брата
   защитник канул с ношей в ночь.
   Брадаты, черны и усаты
   плывут на лодках мимо, прочь, -
   племянник с дядей с брега стерты,
   обнимет мать свое дитя,
   и горец по следам когорты
   до Гибралтара, не шутя,
   поскачет долго, непреклонно,
   чтоб, шхуны опросив в порту,
   сесть на корабль неугомонно
   и приложить всю быстроту
   ума к раба освобожденью.
   Равнина, нива, роща, луг, -
   всё пробежит летучей тенью
   могучий конь, и брат недуг
   унынья и тоски забудет:
   уж получил свободу сын, -
   не будет путь обратно труден
   под зноем алчущих пустынь,
   по тропам из каменоломни, -
   так думал, на корабль всходя
   и трапа доскою неровной
   коня на поводу ведя,
   шотландских гор питомец, видя
   за бортом синюю волну,
   в душе - герой, освободитель,
   в делах - боец за дом, страну.
  
   Но что же бритт? Прошло три века.
   Ни камня, ни гробницы. Весь
   царя, от длани человека
   почившего, теперь лишь смесь
   булыжников разнообразных
   да петель длинного плюща,
   и средь останков непролазных
   нет ручейка, чтобы, плеща
   по осыпи водой лазурной,
   прохожего мог напоить.
   Но влаги свежей и бесшумной
   запас колодец мог хранить.
   Сил и вниманья не имея,
   чтоб исходить развалин круг,
   он еле дышит и немеет,
   и рот от жажды страшно сух.
   Мглой затмеваются уж очи.
   По счастью, царствует луна, -
   увы, нет у скитальца мочи
   в зените жар зреть. Он без сна,
   измаянно как будто дремлет,
   виденья обступают ум,
   и им трагические земли
   передают часть горьких дум.
  
   Царя он видит в плате черном,
   и ободом вкруг головы
   закручен и идет повторный;
   поверх надет венец. В крови,
   сидит на троне с фолиантом
   и водит пальцем по строкам;
   ужасно проступает рана,
   как бы соотносясь словам.
   Царь что-то говорит сурово,
   и воин в маске золотой
   летит в селенье горцев к крову.
   Отец, с короткой бородой,
   к крыльцу подводит лошаденку, -
   (а там малец уже стоит), -
   он занимается с ребенком;
   тот учится, лет шесть на вид;
   сидит в седле, ударив пяткой;
   отец, крутясь среди двора,
   ведет спокойную лошадку,
   на всем печать тепла, добра.
   Внезапно вихрь, въезжает всадник.
   Аркан на шее у отца.
   Где солнце? Где недавний праздник?
   Волочит воин молодца,
   а мальчик возится и бьется
   на шее конской поперек;
   едва злодею удается
   не уронить у конских ног
   царя умышленную жертву.
   И на корабль отца ведут.
   А царь читает гласом мертвым,
   что царство к краху приведут
   способность нового стратега
   все племена в один народ
   сплотить до океана брега
   и мудрый ко всему подход.
   Дитя он не отпустит к людям,
   надеясь, предков что вдали
   иль к родине любовь забудет,
   обычьев не впитает ли,
   добро ль со злом не различая,
   как деспот явится, тиран,
   и царь, сим воином играя,
   заставит плакать много стран.
  
   Бритт на границе умиранья.
   И на небе почти рассвет.
   Уж солнца близко озиранье
   над горизонтом не для бед.
   Диск лунный не пересекает
   давно мышей летучих взмах;
   светило закатилось. Тает
   погибших царств оживший страх.
   И веет нотой самой мирной,
   как от хлебов печеных в сад,
   как от ларей волхвов со смирной,
   со златом, с ладаном, от стад
   овечьих, блеющих в долине.
   Чирикает птенец. Легко.
   Не слышит горцев бритт в помине,
   унесся духом высоко.
  
   Собака лает - ветер носит.
   Играет, вьется пегий пес,
   то влево бег его заносит,
   то вправо; кинет в стада плес.
   На осыпь мерною походкой
   восходят гордо пастухи.
   Бараны, овцы речкой кроткой
   бегут по сторонам дохи.
   Давно от духов тут свободны
   столпы из камня, прах и куст;
   призрак не бродит здесь голодный;
   и песнь летит, срываясь с уст:
  
   Скачет мой конь,
   и бег его плавный.
   И на небе славно
   блещет огонь.
   Звезда освещает мне путь.
   Я должен ребенка вернуть.
  
   Мой брат на чужбине,
   гонимый судьбою.
   И я призван к бою.
   Племянник, тоскою
   не мучайся ныне.
  
   Ты будешь спасен.
   Кто верит так в Бога,
   худого тот слога
   не бросит в Закон.
   По смерти ждут райские кущи
   героя, и ждет Всемогущий.
  
   Пришлец в наши горы,
   построивший крепость,
   не сжалился взором
   ребенка. Но крепость -
   есть сердце отважное горца,
   и конь мой важней разговорца.
  
   Скачет мой конь,
   и бег его плавный.
   И на небе славно
   блещет огонь.
  
   Седой пастух допел куплеты
   и посохом с плиты столкнул
   соринки, сколы камня, ветки,
   и ногу ловко подвернул,
   усевшись зреть лучи востока,
   где разгорался день зарей,
   кипели облака высоко
   дымами, пеной золотой,
   и он вкушал от сырной крошки
   в тряпице, взятой на ладонь.
   Собака, мучаясь от мошки,
   всхрапнув и рявкнув, прыгнув вон,
   мотая мордой, сшибла палку.
   И посох, под гору скатясь,
   за ним пуститься вперевалку,
   рукой опершись, то садясь,
   товарища заставил тотчас.
   Тот, места лазая окрест,
   нырял и прыгал, скособочась,
   пока нашел дубовый шест;
   и путь другой, переступая
   через обломки там стены,
   он выбрал, все равно хромая;
   споткнулся, встал и видит: сныть,
   ни плющ потом уже не вьются,
   и зелени там ни пятна;
   поближе к башне остаются
   поля камней и пыль одна.
   И храбро он влачась стезею,
   пережидая на углах
   строений бывших, головою
   на пальцы рук своих, в локтях
   согнутых на остатках кладки,
   ложился и, закрыв глаза,
   дыханья, сердца ждал отладки;
   наверх он дольше в три раза
   был должен, верно, подниматься.
   Пастух с товарищем своим
   тревожиться и волноваться
   взялись, заметив, недвижим
   несчастный путник. "Он отходит!" -
   кричит, что бегал за шестом,
   второй еще зигзагом ходит
   и невзначай пинает лом.
   "Нет, говорю тебе! - воскликнул, -
   Воды неси, скорей, воды!"
   И возле уха камень чикнул,
   прядь оттянув от бороды, -
   пастух без посоха в тряпицу
   его для веса положил.
   Другой - к колодезю стремится,
   и путнику лицо омыл.
   Второй срывает ветки в руку
   и машет, ветр моля "подуй".
   Приходит бритт в себя, он к звуку
   старинной песни, что в аду
   царь слушает, вцепившись в темя,
   видений прибавляет тон.
   "Ах, старцы, нынче что за время?
   Младенец где? Украден он?
   А дядя? Все поет на землях,
   сидит, глядит на облака,
   но туч с лица уж не подъемлет
   звезда одна, ее тоска
   мне душу рвет в сто раз ужасней,
   чем зрелище развалин сих?
   Что ж, племя гордых горцев гаснет?"
   "Ах, что ты! Триста лет, как их
   врага, как крепости не стало.
   И дядей спасено дитя, -
   ответствовал старик устало. -
   Но издалёка вдруг придя,
   проникся ты чужим терзаньем,
   и песен звук, что пел народ
   души воспринял с состраданьем.
   Здесь рой теней не восстает
   с тех пор, как, сделавшись героем,
   племянник дяди всю страну
   привел к надежде и покою,
   уняв усобную войну."
  
   20-24 мая 2017
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"