Краних Виталий. Памятник вернувшимся с войны (к пониманию гуманизма)

Краних Виталий
Памятник вернувшимся с войны (к пониманию гуманизма)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Краних Виталий (vitguran@googlemail.com) Размещен: 05/06/2016, изменен: 15/05/2025. 358k. Статистика. Эссе: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

"То, что ты нашёл время обратить внимание на меня, ослепшего на войне, оставляет мне надежду когда-нибудь еще видеть.

Памятник подарен скульптором Урсой фон Ляйстнер Обществу Вернувшихся на Родину по случаю 3-го Всегерманского слета Вернувшихся 13/14 июня 1959 года в Кёльне"

Мужчина с тростью и с собакой. Памятник ослепшим на войне. Война ослепляет. Разве можно, пережив один раз войну, помнить что-то другое?

Я не знал войны. Во время Афганской я служил срочную в тайге - мне повезло.

Муж моей тетки (он единственный из ближних родных попал в месиво второй мировой, остальные сидели) после первой же рюмки водки всегда начинал плакать, но ничего не рассказывал, только повторял, что это был ужас. Он так и ослеп к концу семидесятых, а потом умер.

Мой отец, прямо из спецпоселка для "условно-освобожденных" попавший в корейскую компанию, тоже не рассказывал о войне, но пил и иногда плакал.

Мы с Сережкой, моим школьным другом, были у него дома, когда из собравшейся родни на балкон вышел покурить его дядя Юра, бывший танкист. Он плакал, после водки конечно, и просил нас не верить тому, что пишут про Прагу в 68-м. Но сам он не рассказывал.

Потом мы выросли и был Афган, с которым мне так повезло. Были еще странные войны, про которые почти никто не слышал - в Эфиопии и в Анголе, и короткая война на вьетнамо-китайской границе, да еще много чего. А после перестройки, полыхнула Чечня, развернувшись в многолетний кошмар.

Мне знакомы мужчины, которые замолкают вдруг и остаются напряжены, если речь заходит о войне. И когда они отворачиваются и встают, чтобы уйти, я не уверен, что они видят что-то вокруг. Их взгляд заливает застывшая боль, страх прежнего ужаса. Я понимаю их. Страх возврата убивает, гасит краски жизни. В такие минуты они тоже слепые войны. А потом еще и долгие часы, дни, месяцы, годы жизни внутри себя они остаются слепыми перед ужасом воспоминаний.

Я видел много памятников ушедшим на войну и павшим за Родину, но у "Памятника вернувшимся с войны" стоял впервые.

Жаль, что не в России.

Bonn-Mehlem 2012 Сергей Решетников Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала ПЕРВАЯ ГЛАВА УБИЙСТВО Я убил человека. Вернее, двух. Первого случайно. Так уж вышло. Я не хотел... Был май. Май благоухал цветами и зеленью. Запах белой черемухи переплетался с аммиачным амбре от бетонных стен мрачной арки, где часто, так уж повелось, справляли малую нужду нерадивые прохожие. Я стоял на углу этой арки. А там, за углом неподалеку шел он. Я не видел его. Я слышал его шаги, потом голос. Он говорил по мобильному телефону. Эхом от стены отлетал его жизнерадостный заразительный смех. За пазухой я крепко до боли в суставах пальцев сжимал небольшой охотничий нож, который еще в Томске мне подарили друзья на тридцатилетний юбилей. Он приближался. Три шага до меня. Два шага. Один. Аминь. Я быстро выпрыгиваю из-за угла и с силой вонзаю лезвие в область сердца. Он кричит, как раненый поросенок. - И-и-и!!! Би-илядь! - Вырвалось из него расхожее матерное словцо. Я держусь за рукоятку ножа. Но... Как так? Блин, я ошибся. Не он. Это не он. Это какой-то смуглый рабочий в синем комбинезоне с желтой надписью на грудном кармашке 'LETIN'. Он смотрит на меня черными, как смоль, испуганными глазами, полными слез. - Какова черта?! - бросаю я. Где он? Человек, которого я должен сразить в грудь ножом? Вау. Стоп-стоп. Чу-чу. Вот он. Он как вкопанный застыл поодаль. В пяти шагах от меня. Продюсер, режиссер, актер. Собственной персоной. Мастер клипового монтажа. Игорь Карабейников. (Предупреждаю, все фамилии вымышлены и не имеют отношения к реальности.) - А-а... Нет... - шепчет черноглазый рабочий с желтой надписью на кармашке комбинезона. Что за фирма 'Letin'? Первый раз вижу. Простите, я не хотел вас убивать. Я выдергиваю нож из его груди и устремляюсь на своего врага. Так сломя голову бегут к своей испуганной жертве хищные звери. Я бежал утолить жажду. Я бежал напиться крови. Я бежал насладиться его измученной алкоголем печенью. Я хотел превратить его в прах, в пыль, в боль, нах. Я хотел уничтожить его. Это мой последний шанс. И я воспользуюсь им. Игорь не двигался с места. Пока он соображал, я уже - тут как тут - стою перед ним. Доли секунды. Ну? Замахиваюсь окровавленным ножом и два раза бью его в горло справа. Кровь брызжет, пульсирует, как веселый музыкальный фонтан. А в моих ушах звучит мелодия смерти. Моцарт. Ну да. Скорее всего, Моцарт. Или какая другая заупокойная. Человек, убивая другого человека, не думает ни о чем, кроме как что он убивает. У-би-ва-ет. И теплая кровь доставляет убийце звериную радость. Именно, звериную. Это потом душегуб, может быть, испытает муки совести. Это потом будет бояться наказания. А в момент убийства он жжот. Он ого-го! Он в эйфории. Он испытывает настоящий животный катарсис. 'Браво!' - кричит его мозг. Крик - это песня смерти. Споем? Игорь истошно заревел, зарычал, завопил. Так умирают животные. Мне всегда казалось странным, как в кино показывают смерть. В человека стреляют один раз, и он вдруг - брык на спину! - окочурился! Куда нужно попасть, чтобы человек упал замертво, не дрыгнулся, ни разу не шевельнулся? Куда? Только в голову, в соображалку. И то, возможно, после такого ранения человек еще минут пять будет бегать с простреленной башкой, брызжа мозгами вперемежку с кровью. Чтобы убить человека, нужно приложить максимум усилий. Человек, сука, - животное живучее. Он с ножом, всаженным по рукоятку в область сердца, может пробежать не меньше километра. Так же, как раненый кабан. Еще раз коли. В сердце. Конечно, в сердце. Вот она кровушка твоего врага! Струится юшка! Я размахнулся... - Все, - тяжело дыша, отчеканил я и два раза ударил ножом в сердце. Первый раз лезвие наткнулось на ребро, скользнуло и легко вошло в плоть. Вот так. Еще раз. Второй раз - еще легче. Уже гораздо легче. Ага. Все. Снова кровь - опять эйфория. Катарсис продолжается. Очищение через чужое страдание и боль. - Боже?!.. - крикнул Игорь и стал захлебываться кровью. Не мерзко. Совсем не мерзко. Смотреть можно... после всех злоключений... Квипрокво. Ну же... Забурлил ярко красной пеной - кровью, слюной, блевотой. Какой-то адской помесью. Я отпрянул. Нож остался там, в груди Игоря Карабейникова. Нож шевелился в такт сердца, чуть-чуть поднимался и опускался, поднимался и опускался. Пульсировал, танцевал в неровном сердечном ритме. Тук-тук. Тук-тук. Под музыку. Потом чуть медленнее: ту-ук, ту-ук. Это был офигенный космогонический танец смерти. - Всё, - переведя дыхание спокойно сказал я. Карабейников схватился за рукоять ножа, торчащего у него из груди, и прохрипел: - Че-ерт!.. - Вот именно, - согласился я, - Черт. Я развернулся и отправился восвояси. Завернул за угол. Прошел длинную, воняющую мочой арку, оказался на ярком солнце. Аромат черемухи ударил мне в ноздри. О, Господи! Говорят, не поминай Господа всуе. А у меня никакое не 'всуе'! С чего ради, у меня 'всуе'? У меня праздник. У меня жертва. Дело чести. У меня закончился контракт с дьяволом. И я пою песнь моему Господу! И Москва мне подпевает шумом моторов. Корбан! Полный корбан! Песня быстро кончилась. - Всё, не всуе, не напрасно, - подумал я. И животное во мне уснуло. По улице Академика Королева в двух направлениях двигались плотные потоки авто. Я шел в сторону ВДНХ. Хороший район. Мне нравится. Когда у меня будет много денег, я куплю здесь квартиру. Повыше этажом. Чтобы экология была на высоте. Ну... хотя... тут останкинская башня, конечно. И от нее, видимо, всяческие вредные излучения, воздействующие, в частности, на общее состояние здоровья и в перспективе на будущее потомство. Но все равно тут хорошо. И квартиры стоят сумасшедших денег. Вообще в Москве жилищный вопрос со времен Булгакова так и не решен. Жилплощади мало, она ужасно дорогая и часто маленькая. Да и климат в Москве стал мерзкий. Пасмурно круглый год - как в Питере. Солнца месяцами не видать. Уедем с Алисой отсюда куда-нибудь в Болгарию или в Черногорию. В Черногории, кстати, живут полноценные православные христиане. А это - плюс. Безусловный плюс. Вот так. Уедем. Пусть Лужков с Батуриной здесь остаются. Может быть, наступит время, и родным домом на долгие годы для них станет 'Бутырка'. Видит Бог, она их, точно, ждет. Но кто о них вспомнит? Мало кто. Это, кстати, мое первое убийство. Двойное. Меня зовут Коля Степанков. Вообще-то я писатель, сценарист, пустобрех и провокатор. Ничего серьезного из моего творчества еще не поставлено. Слава Богу. Но это временно. Будет и на моей улице праздник. Потом. После. Руки липкие от крови. Неприятно. Черт побери! И как хорошо пахнет черемухой, господа и дамы! Черемухой и кровью. Убийство - это определенный способ самовыражения. Убийство - это искусство. Убийство - это как... А Господи... Чего уже говорить! Убийство - это страшно... Ну хватит об этом. Не нужно. Забыли. Итак, продолжим. Глава вторая 'Нет ничего слаще хуя'. Вы удивлены? Я тоже был удивлен. ВТОРАЯ ГЛАВА СЛАЩЕ ХУЯ Год назад Казалось, что в кабинете пахнет сиренью (и тогда была сирень), хотя огромное окно было плотно закрыто. Тонко рисуя в пространстве воздуха полосы пыли, сквозь жалюзи едва-едва пробивались лучи майского солнца. Они тоненькими яркими полосками ложились на затылок его коротко стриженной белокурой головы. Его томные вздохи и эрегированные охи и ахи... Новые смешные словечки... уменьшительно-ласкательные прилагательные... И в конце концов взрыв мозга. - Слаще хуя ничего нет. - Нет ничего слаще хуя, - говорил он мне, когда разливал по бокалам текилу. - Ничего нет слаще хуя, - повторял он, когда ровнял очередную дорожку кокаина. - Ничего нет. Он подавал скрученную в трубочку сторублевку, легко хлопал меня по плечу и всегда торопил, указывая пальцем на кокс: - Давай-давай. Не жди. Я наклонялся над белоснежной дорожкой, подносил трубочку к ноздре, втягивал в себя порошок: - ...уф-ф-ф... Вот как это происходит. Втягиваешь. Опрокидываешь голову назад. Зажимаешь пальцами нос, слегка массируешь его. Короткий вдох-выдох. Потом вторую половину дорожки - другой ноздрей. Далее пальцем собираешь остатки кокаина и мажешь там, где зубы в десну уходят. И-и-и... - ...уф-ф-фа-а-а!.. Гм. Ты начинаешь отчетливо слышать свое дыхание. Чувства обостряются. Мир становится терпимым. Ты уже почти любишь человечество. Тебе кажется, что Бог вдохнул в тебя уйму сил и творческой энергии. Талант твой плещет через край. Спасибо Тебе, Бог! - говоришь ты про себя. И уже начинаешь верить в Иисуса. Цвета становятся красочнее. Мысли собираются в единую кучу и как будто строятся в определенном порядке, в колону, как отборные гвардейцы. Чистые, выбритые, сильные. Мысли льются бурным потоком, заполняя озеро творчества. И это озеро неисчерпаемо. Оно с каждой минутой становится все больше и больше. Все глубже и глубже. И там, на глубине, может быть, живет Несси, красивое 'чудовище'. А над поверхностью озера кружат черноглазые птицы-слова, резвятся, пикируют, ныряют и выныривают совершенно другими. Например, красными или синими. Ты их рифмуешь, собираешь в стаи и косяки, заселяешь в скворечники и гнезда. Заполняешь ими все пространство. И они хором на все голоса поют. Слово рождает чудо. Блин. Эх. Но... Но какого черта?! Зачем тебе красные и синие птицы, спрашивается?! Зачем? Когда есть простые птицы, которые родились в природе. Зачем тебе слова? Слово - денатурат мысли. Буква - глупая дура. И только точка имеет смысл. Только точка. Все кажется... Все кажется... Бред! Чушь! Абсурд! Японский бог!.. И сиренью очень пахнет. Вроде бы... Зубы как будто чуточку отделяются от десен. Будто им тесно в полости рта. Будто они чувствуют себя лишними. Будто они хотят вылезти на свободу. И никаких черноглазых птиц в косяках. Никакого глубокого озера. Никакой Несси. Никаких гнезд и скворечников. Ни единого перышка. Только глупые слова в пространстве комнаты, где будто бы пахнет сиренью. Но и это тебе только кажется. И слово красить бесполезно. Оно ценно само по себе. Денатурат тоже имеет свою цену. Чё его красить? Чё его придумывать? Всё. ТЧК. Только точка имеет смысл. А лучи солнца, спотыкаясь о мелкие пылинки, плавно ложились тонкими полосами на его коротко стриженный затылок. - Не понимаю тебя, - бурчал Игорь, хмуря брови. - Очуметь! - откидывался я на спинку кресла, задерживал дыхание и громко демонстративно долго выдыхал воздух. Прошла минута. Минула вечность. - Нет ничего слаще хуя, - говорил он, когда готовил дорожку кокаина для себя. Для себя он всегда строил дорожку и значительно толще, и длиннее. Естественно. И птицы, наверное, у него над озером летали и больше, и толще, и красивее. Хотя смысла в этих птицах все равно нет никакого. Тем более в крашеных птицах. А вдруг у него летают черно-белые птицы? Как в кино Джима Джармуша. Нет. Он не любит Джима Джармуша. Я улыбнулся, поцеловал его в губы и сказал: - Я люблю тебя. Потом шуткой погрозил ему пальцем и добавил: - Только не так, как ты думаешь. Я не гей. Я на самом деле не гей. - Ясно. Ты натурал? - строго спросил он. Я кивнул в ответ. Он тяжело вздохнул и ответил на свой вопрос: - Конечно, ты натурал. Самый натуральный. - Называй, как хочешь. - Все мы когда-то были натуралами, - сказал он, сделав брови домиком, потом наклонился над столом, втянул в себя кокс и добавил: глупый, потом поймешь. Потом все сам поймешь. Все. ТЧК. Мы молчали. Я думал об Алисе, потом о своих родителях, далее почему-то о своих школьных друзьях. Думал я быстро, коротко и четко, как будто стрелял из автомата Калашникова. Мысль пролетала у меня в голове от одного уха до другого. Пролетала и исчезала бесследно. Растворялась в пространстве кабинета. Мне понравилась такая игра. Такая стрельба. Я подумал, о чем бы еще подумать. Но патроны уже кончились. Пора набивать рожки автомата, имя которому мозг. Нужно заставить эту серую массу работать. Игорь сказал: - Мы уже больше, чем на тысячу долларов, сегодня вынюхали. - Только как будто зубы от десен отделяются, - брякнул я, как будто меня не касается цена вопроса. Признаюсь, меня на самом деле мало интересовало, насколько сотен или тысяч мы сегодня вынюхали. - Так бывает, - сказал он, почесав нос. Надо же какой дорогой порошок, - переварив информацию, наконец-то подумал я. Гм. Какой дорогой! И все. ТЧК. И была уже другая мысль. Господи, когда же уже закончится этот поток мыслей? Я устал. И была третья мысль. Поток сознания, не любопытный для чтения, не нужный даже наркологам и психологам. Так, в припадках творческого бреда танцует человеческий мозг. И этот танец становится ценным только тогда, когда твоя Елена Булгакова, несмотря на опасность, сохраняет для будущего твои бессмертные творения. Этот путь честный. Есть другой путь, путь 'политической проститутки', как Алексей Николаевич Толстой... - А как это было? - неожиданно для Карабейникова спросил я. Он ухмыльнулся, нахмурился, потом сменил 'гнев на милость' и улыбнулся. - Что - было? - Ну... как ты... это... Гм. Стал этим... геем?.. Он был готов к тому, что я задам этот вопрос. Не сказать, чтобы я очень уж хотел услышать его исповедь. Просто нужно было о чем-то разговаривать. Мне осточертела тишина и автоматные очереди сознания. Он медленно с ощущением важности происходящего откинулся на спинку дивана, заложил обе руки за голову, закрыл глаза и с удовольствием стал рассказывать: - Ну да... Странно, но мне очень легко об этом вспоминать, - он вздохнул, закинул руки за голову и продолжил. - Это произошло шесть лет назад. Я долго боролся, боролся с самим собой, со своей сущностью. Я - в смысле... Пытался покончить с жизнью. Резал вены... Я вдруг зачем-то вклеился: - Я тоже резал себе вены... в армии... Ага. Он как будто меня не услышал и продолжил говорить: - ...Потом смирился. Вступил в согласие с самим собой. - А ты был в армии?.. - Я его тоже не услышал. Мы часто с ним так беседовали. Я вел одну линию. Он другую. И каждый слушал только себя. Такой странный чеховский диалог. Как будто. Он проигнорировал мои слова и продолжил: - ...Тогда я первый раз влюбился. В мужчину. Какой это был мужчина! - Какой? - вдруг спросил я, но он не стал отвечать на мой вопрос. - Я сходил с ума. Я готов был пойти ради него на край света. Я готов был убить кого угодно. О, мой бог... Я вздохнул и спросил: - Когда мы уже будем писать сценарий? Игорь нахмурился, поднялся, открыл ящик стола, достал DVD-диск, включил его в плеер. На экране начался фильм 'Кабаре' Боба Фосса. Гениальная завязка истории с потрясающим монтажом и песней бисексуального конферансье в исполнении Джоэла Грея. Я удобнее устроился на кожаном диване. Но Игорь резко убавил звук и неожиданно обратился ко мне: - Неужели ты никогда не мерил мамины колготки? - Нет, - ответил я сразу, но через секунду почему-то засомневался, пытаясь что-то вспомнить из далекого детства. Что у меня было тогда, двадцать-двадцать пять лет назад? Пластилиновое одиночество. Игра в пластилиновых солдатиков. Часто плачущая мать с разговорами о намерении покончить жизнь самоубийством, которое я в дальнейшем пытался реализовать на себе. Пьяный отец, выбивающий двери и обвиняющий мать во всех грехах. Тогда маленьким я зарекался не пить, но после взросления перенял дурную привычку отца, кратно ее усугубив. Жестокий старший брат, по выходным заставлявший меня драться с ним на деревянных ножах. Отрешенная бабушка, страшные вопли которой раздавались по ночам. Она, видимо, каждую ночь видела какой-то жуткий сон. Никому не было дела до меня. Каждый жил своей жизнью. Каждый был вещью в себе. У каждого было свое одиночество. Я играл в пластилиновых солдатиков, создавал свой мир и никогда не надевал мамины колготки. Не знаю. Точно. Не надевал. - Нет, никогда не мерил, - ответил я. Игорь заподозрил меня во лжи: - Никогда-никогда? - Никогда. Насколько я помню. Папину шляпу мерил, когда с братом играли в ковбоев, бабушкин платок повязывал вокруг головы, когда играли в пиратов, мамину лисью шапку надевал, когда играли в наполеоновских гвардейцев, - начал рассказывать я. Игорь не стал слушать, приблизился ко мне, улыбнулся, слегка похлопал меня по щеке и сказал: - Ты честный. Ковбой. Я люблю честных... ковбоев, пиратов и гвардейцев. Мы должны с тобой сделать кино, Степанков. Попсу, конечно. Но это должна быть великая попса. - Я хочу сделать с тобой кино., - вдохновился я. - Ты войдешь со мной в историю, ковбой, - дернул он меня за ухо. - Ты лучший, - брякнул я. Он потянулся ко мне своими влажными большими губами и томно прошептал: - Не искушай меня. Я увернулся от поцелуя. Взял в руки бутылку текилы и спросил: - После кокаина текилу можно? - Немного. Но лучше не надо. Я вернул бутылку на стол, тяжело вздохнул и многозначительно сообщил: - Я вроде ничего такого не делаю... - Чего - такого? - Ну... ничего... такого... Ну... чтобы... Как сказать? - Вот именно. Ты меня боишься? Я вздохнул и ответил: - Чуть-чуть. Игорь кокетливо улыбнулся, взял бутылку, разлил по рюмкам и сказал: - Понимаешь, какой чести ты удостоен? Я нервно откашлялся: - Видимо, я чего-то не понимаю. - Безусловно. - И что? Игорь выдержал паузу, несколько раз демонстративно хрустнул пальцами и сурово продолжил: - Так вот... У меня другие сценаристы вылетают из проектов за один день. А ты... ты мне симпатичен. Страшно симпатичен. - Понятно, - кивнул я. Его губы тянулись к моему лицу... - Дай я тебя поцелую, ковбой. ТРЕТЬЯ ГЛАВА НОЧНАЯ РАБОТА Все началось с текилы, точнее, с мохито. Еще точнее - все началось с того, что мне нужно было написать сценарий. Сценарий четырехсерийного фильма плюс полнометражную версию. Название мы придумали через месяц после начала работы: 'Стэп бай стэп', что в переводе означает 'Шаг за шагом'. Когда возникло это название, я сразу вспомнил песню Сергея Шнурова 'Стэп бай стэп, пока от монитора не ослеп...'. Так вот. Да. Стэп бай стэп. Сценарий, значит. Господи, угораздило же меня. Итак, Игорь Карабейников. Продюсер, режиссер. О нем ходили различные слухи. Но мне было наплевать. Так как я не люблю тусоваться и собирать светские сплетни. Самое главное - работа. Мы живем с Алисой в съемной квартире. За окном - май. Качалась сочно-зеленая рябина. Чирикали проворные воробьи. Ворковали неповоротливые жирные голуби. С первого этажа слышно, как соседка ругает своего суженого, который вчера опять напился до чертиков. - Сука ты такая!!! Тварь подколодная!!! Подколодная тварь - хорошее словосочетание. Я, лежа на кровати, заканчивал писать пьесу 'Карлик Нос' по одноименной сказке Вильгельма Гауфа. Время - полдень. Неожиданно раздался звонок мобильного телефона. Голос представился: - Игорь Карабейников. Я мигом вскочил с кровати, как только услышал, что ему нужен сценарист. Блин, ему нужен сценарист. Это как манна небесная. Тут - в столице - сценаристов, как собак нерезанных. Все пишут сценарии. Ну натурально - все. Все считают, что умеют это делать. Ну да Бог с ними. В трубке звучал голос Карабейникова. Пара-тройка традиционных вопросов. Чики-паба-па! Чики-паба! Встретиться договорились в ресторане. Он назвал адрес - улица Академика Королева, 13 'Б'. - 13 'Б'? - 'Б'. О`кей? - 'Б' - о`кей. Я был счастлив. Что еще нужно бедному сценаристу для счастья? Ничего. Только работу. Нам денег не надо, работу давай, как любит поговаривать мой папа. Иногда сценаристы в Москве лажаются. Начинают работать без аванса, без договора, в итоге часто случается кидалово. Будем надеяться, что это не про меня. Я приехал, прочитал на двери объявление. '22 мая в 18 часов прямой эфир футбольного матча 'Зенит' - 'Спартак'. 'Забегаловка для болельщиков', - подумал я и вошел. Со мной поздоровался огромный белокурый охранник, сидящий за высоким столом-тумбой у самого входа. 'Охрана', - подумал я. Бедный парень, изнывающий от тоски и безделья двенадцать часов в сутки. Чтобы я делал в такой ситуации? Я бы... Я бы брал с собой книги. Блин, но читать двенадцать часов подряд - ужасно! Охранник почесал большой гладко выбритый подбородок и проводил меня оценивающим взглядом. Я спустился по лестнице в цоколь и через бильярдную, мимо барной стойки с юным барменом, прошел в обеденный зал. Мягкий неяркий свет, высокие потолки, темно-синие стены - на каждой по большому плазменному экрану, уютные диваны. Приличное заведение. Относительно. Я выбрал столик, сел на диван (очень мягкий диван), еще раз огляделся по сторонам. Экраны, видимо, для футбольных болельщиков. Ну что ж, с точки зрения PR удачное предприятие - зазывать в бар-ресторан одержимых болельщиков. В случае победы они отлично отметят успех любимой команды и, наверняка, потратят кучу денег. В случае поражения будут заливать горе спиртным. Опять-таки выгодно. Вариант с футбольными болельщиками беспроигрышный. Плюс - днем бизнес-ланч. Жизнь идет. Хавку жрут. Пиво пьют. Бизнес прет. Официант принес меню. Я взял его и развалился на излишне мягком диване. Стал ждать, тщательно изучая кухню ресторана. Как это обычно случается в Москве, Игорь опаздывал. Я позвонил ему, сказал, что на месте. Он пообещал быть с минуты на минуту. Я еще минут пять поерзал на неудобном диване, попробовал и так посидеть, и этак, позвал официанта: - Принесите мне мохито. Прождал полчаса, почти вызубрил меню, далее стал изучать без того известную телефонную книгу своего мобильного. 'Алиса' - моя Алиса. 'АннаВознесенская' - кто такая, не помню. Пусть будет на всякий случай. 'АнтонРИЭЛТЕР' - зачем он мне? Квартиру уже снял. Выкидываю из телефонной книги. Чик! Был человек - нет человека. 'АрсенАКОПЯН' - это, по-моему, тот чувак, который обещал купить у меня все сценарии. А сам уехал третьим помощником режиссера на съемки нового фильма Федора Бондарчука, где окончательно пропал. 'БАЛЛАНС' - это баланс счета. Проверю его. Пуск. 'Баланс:64.54 руб.' Маловато. А почему у меня 'БАЛЛАНС' написано с двумя 'Л'. Дальше. 'БирежковАлександрБорисович' - мой старый томский друг. Редактор газеты. Сто лет ему уже не звонил. Как он там? Хороший человек. Не один литр водки с ним выкушали. 'БорисШигинский' - помню-помню. Режиссер. Давал он мне почитать один проект про военных моряков. Что-то типа набросков к сценарию. Много. Страниц сто. Ужас. Я написал ему всю правду, что думаю про этот 'сценарий', который тот просил меня 'поправить'. Я сказал: его не нужно править. Его надо переписывать заново. 'БородинаОльга' - кинокомпания (?) Забыл, как называется. Снимают говеные сериалы, которыми сегодня засирают мозги современных зрителей. Пытался я работать с этой компашкой... Продюсер Илья Лазаров меня туда порекомендовал. Не получилось у меня там работать. Не мог я слушать, когда говеную тему обсуждают три часа, какое имя будет у героя. Витя или Мойша. Кем будет этот персонаж - 'лопатником' или 'бардом'? Да какая к черту разница?! Пишите, блядь, да и все. Слово направит вас в нужное русло. Через два месяца меня сняли с проекта. 'БутикВладик' - мой старый анжерский друг и одноклассник. Первый алкаш в Кузбассе. На букве 'В' мне надоело изучать телефонную книгу, и я заказал мохито. Когда приехал Игорь, мы выпили еще по мохито. За знакомство. Потом еще. За мое участие в проекте. В общем, день удался, не смотря на слишком мягкий диван. Надо признаться, мы пили всегда, когда собирались по поводу работы. Мама дорогая! Сколько мы пили! Что мы пили! В основном текилу, конечно. А что нам ковбоям? Водку что ли пить? Текилу за 800 рэ. Хотя, признаюсь честно, мне всегда было жаль эти 800 рэ. Пусть она и пьется легче, но водка ведь тоже вещь хорошая. И ее можно купить за 150 рубликов. Гигантская экономия получается. Другой вопрос, что деньги, слава Богу, не мои. Сначала я сопротивлялся, не буду пить, мол, нужно работать, мол, меня алкоголь расслабляет. Через два месяца (забегаю вперед) мне станет по барабану. И я буду напиваться уже сам - без текилы и Карабейникова - пивом и дешевыми баночными коктейлями (будь они неладны!). В первый день мы обговорили условия. Я с удовольствием получил аванс - две тысячи зеленых, поехал домой думать над концепцией, креативить и, что больше всего мне нравится, тратить деньги. Мы с Алисой, безусловно, стараемся денег попусту не тратить. Но, блин, оборачиваемся назад, и оказывается, что половина растрачена попусту и на совершенно не нужные вещи. Потом мы горюем, мол, зачем это купили, зачем то. Куда делись эти деньги, куда те. - А где те сто долларов? - Так мы их разменяли неделю назад. - А пятитысячная? - Рубашку тебе купили. - Зачем? Чё у меня рубашек нет? - Ты хотел рубашку. Деньги нам с Алисой, что называется, жгут ляжку. И рубли, и доллары, и евро. Все. Мы заходим с ней в магазин, теряем голову и грузим полную тележку всякого барахла. Через два дня мы с Карабейниковым встретились вновь. Яподготовился по полной. Две ночи не спал. Продумал концепцию, набросал синопсис, сделал несколько пробных сцен, нарисовал схему-план и характеристики персонажей. Я ведь серьезный сценарист, не хуй в стакане. С чувством выполненного долга я вошел в офис. Меня на входе встретил манерный Олег, как выяснилось потом - директор компании и по совместительству любовник Игоря Карабейникова. Но об этом я узнал потом, после. - Доброго дня! Меня зовут Олег. 'Хороший человек, - подумал я. - Доброжелательный. Приветливый. Но, видимо, гомосек, - думаю, - да. Ну, где-то так - процентов на девяносто девять. А Игорь? Не знаю. Вроде - нет. На счет Олега сомнений нет. Сто пудово, гомосек. Манера разговаривать, вышивки-рюши-цветочки на стильных джинсах, короткая футболочка, из-под которой слегка выглядывает загорелый подкаченный животик, плюс серьга в ухе. Хотя у Карабейникова тоже серьга? Вот вопрос. Неужели я попал в голубую тусовку? А ни все ли тебе равно, Степанков? Напишешь сценарий и свалишь отсюда. 'Выборы! Выборы! Все депутаты пидоры!' - почему-то запел я в голове песню Шнура. Шнур, безусловно, лучший в нашей поп-культуре. Шнур - молодец! Так вот. Ждем-с. Ждем-с. Через час Игорь вихрем влетает в кабинет. - А вот и я. Ну, так что? Что? Работать? Работать. Работать будем так. Как? Так. Но... И без разговоров. Я ведь... Без разговоров. Точка. Забавно, сначала мне вручили аванс, а спустя два дня сказали, что работать мы будем по ночам. Я переспросил: - Мы, - я сделал акцент на 'мы', - будем писать сценарий ночью? То есть я не один? - Не один. Мы, - погладил себя по коротко стриженной голове Игорь и премило улыбнулся, - мы будем писать сценарий. Вдвоем. Ты да я. Да мы с тобой. А потом вдруг в шутку наехал: - Что ты думаешь, ты один такой сценарист!? Я тоже знаю. Тоже умею. Тоже учился, кстати. На это я ответил: - Я никогда не учился на сценариста. Я считаю, что научить человека писать невозможно. Это либо дано, либо не... Игорь, не слушая меня, громко запел не известную мне песню: - Ты меня расстроил, пистолет пристроил, к моему виску... Разговор был быстрый, пожалуйста, контрольный сделай выстре-е-ел... Он замолчал, улыбнулся и еще громче, растягивая, тщательно распевая слова, повторил: - Пожалуйста, контрольный сделай вы-ыстре-е-е-ел... И запищал фальцетом под Володю Преснякова: - На-на-на... Закончив петь, с разбегу прыгнул на диван, развел руками и сказал: - Вуаля! А где аплодисменты? Я не знал, что делать. Игорь немного нахмурился, встал, громко хлопнул в ладоши и сказал: - Работаем ночью. Зачем так хлопать в ладоши? Громко... Что за привычка? Я вздохнул. И согласился. А куда деваться? Сценаристов по Москве, как собак нерезаных. Заказчиков днем с огнем не сыщешь. Плюс ко всему обещанный гонорар очень даже ничего по российским меркам. Лично для меня - приличный. Для сценариста Зои Кудри, конечно, это детский лепет, а для меня деньги. Шестнадцать тысяч долларов - четыре серии, плюс - полный метр. Стэп бай стэп. Гэй-гэй-гэй! Гали-гали! Я еще не получал столько в Москве. Гэй-гэй-гэй! Цоб-цобэ! Можно рассчитаться с долгами, съездить к родителям и, наконец, привезти дочку на каникулы в столицу. Сводить ее в Третьяковскую галерею, в зоопарк, на Красную площадь, показать Царь-пушку, Царь-колокол и, если захочет, мумию Ленина. - Есть возражения? - поинтересовался Игорь. - Никак нет, - в шутку по-армейски отрапортовал я. - Ну и форева. Ты мне нравишься, Степанков, с тобой весело, - многозначительно сказал он. - Со мной весело? - переспросил я. - Почему нет? Обязательно будет, - он присел на край дивана, громко хлопнул в ладоши. - А сейчас смотрим хорошее кино, ковбой. Ты гениальный фильм Боба Фосса 'Кабаре' посмотрел. Да? - Да. - 'Бум'? - Что - бум? - Фильм 'Бум'. - Не смотрел. Не знаю... - Как!? Ты не смотрел 'Бум'?! - Не смотрел. - Ужасно!!! А 'Иствикские ведьмы'? - Не смотрел. - ??? В общем, на протяжении минут десяти он перечислял всевозможные названия фильмов. Из них я смотрел только один-два-три. - Я не понимаю. Что ты вообще смотришь? - возмущался Игорь. - Вообще? Кустурицу, Фон Триера, Кар Вая, Ким Ки Дука и т.д. - С тобой все ясно. - Что? Я, вернее, мы с Алисойдва дня потратили на то, чтобы пересмотреть дома фильмы, которые порекомендовал Игорь. Половину из этого мы совершенно искренно посчитали говном. Только один нам очень понравился, который, как выяснилось, Витек, монтажер Игоря, скачал из Сети по ошибке (!?). 'Ведьмы из Блэр'. Фильм с бюджетом всего двадцать пять тысяч долларов (!). Сегодня он собрал более трехсот миллионов долларов (!). Мечта бедного художника! Господи, снять бы мне кино, которое принесло бы пару сотен тысяч баксов. Мы бы сразу купили квартиру, где-нибудь за МКАДом... - Решение принято. Переходим на ночную работу, - поставил точку Карабейников. И шустрый Витек побежал в супермаркет за Текилой. - А что делать? - объяснял я дома Алисе. Алиса - это моя любовь, моя жена, мой друг и помощник. - Скажи, что ты жаворонок, - беспокоилась она, ставя передо мной тарелку горячего запашистого свекольника. Смачный кусочек баранины на тоненькой косточке омывала ярко-бордовая аппетитная жижа свекольника. Я аккуратно выловил с поверхности большой лавровый лист. Потом положил ложку сметаны. Затем еще одну. И еще пол-ложечки. Поперчил. Далее все это перемешал. Господи, какой запах! Божественный свекольник с бараниной на косточке! По левую руку положил два куска бородинского хлебушка. По правую - три зубчика сибирского маминого чесночка. Ну, приступим. - Скажи, что ты лучше работаешь по утрам, - повторила Алиса. - Это его не волнует. Ему нравится работать ночью. Мне не из чего выбирать, - сказал я, откусил мягкого хлеба, потом ползубчика чеснока и съел первую ложку обалденного свекольника. За окном от ветра качалась зеленая еще рябина. Я с удовольствием прожевал, проглотил и сказал: - Мы будем работать ночью. Алиса глубоко вздохнула. А я отметил облизываясь: - Свекольник. Умереть, не встать, как вкусно. ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА МИШУТКА На следующий вечер я приехал в офис Карабейникова на работу, с ночевой. Девушка с большой грудью и толстыми губами - не то секретарь, не то помощник - сказала, что Карабейников с минуты на минуту будет. Я расплылся в улыбке. Ок. Она кокетливо улыбнулась в ответ. Открыла кабинет Карабейникова, предложила мне присесть. Я вошел, сел. Она еще раз улыбнулась, эффектно, почти в рапиде, развернулась, поплыла к выходу, эротично покачивая бедрами. Я проводил ее взглядом. Одинокий бизон, сидевший внутри меня, замычал в ожидании случки. Но бизон - животное неразумное. Какая случка? Случки так просто в мире человеков не случаются. Бизон, блин! Это в прерии можно вскочить на бизониху, оттарабанить ее 'по самые не балуйся' потом спрыгнуть и начать равнодушно щипать молодую зеленую травку, отгоняя хвостом мух, а ночами от одиночества мычать на голую луну. Сижу на диванчике, вздыхаю, жду Игоря. Думаю: ведь доверили же мне кабинет, оставили одного. Приятно быть в круге доверия. Я напрягся. Пока никого нет, тихо пустил ядовитого шипуна, вышел из застенков души, из экзистенции, решил оглядеться, что тут да как. Как живет и работает современный российский режиссер. Так вот. Темный кабинет Игоря Карабейникова, продюсера, режиссера и единственного владельца компании 'New Lain first Blue Studio' больше походил на жилую комнату человека, который любит и ценит свой беспорядок или точнее сказать - творческий бардак. В этом бардаке все, как полагается, на своих местах. Да. Именно. Потому что этот бардак для него лучше порядка. Скажем больше, этот бардак при большом желании можно даже назвать неким порядком. И даже без преувеличений. Только это все равно бардак. Я сидел на огромном черном до геморроя мягком диване, который стоял посередине стены. Нужно сказать, что кабинет отличали достаточно высокие, по-видимому, советские еще потолки. На стенах облупленные желтые обои. По приблизительной оценке на глаз, думаю, обоям лет десять или все двадцать. На обоях фотографии и афиши с автографами знаменитостей. Оттуда мне улыбались Филипп Бедросович, Лариса Долина, Кристина Орбакайте, Алексей Булдаков, еще ряд персон. В том числе, как живой, Майкл Джексон. Я даже поднялся с дивана, чтобы поближе разглядеть его размашистую подпись. Вот это да. Хотя... Видимо, фикция, подделка. Не-е, брехня. Поедет сюда Майкл Джексон! Ага. Не дождешься! У него и так проблемы с налоговой. У него нос, говорят, проваливается. Вот чувак создал себе проблему. Ходил бы да ходил по сцене черным негром. Нет, ему, видите ли, стала нужна белая кожа. Еще мальчиков маленьких давай любить. Наверное, большие деньги сводят людей с ума. Наверное. Гм. Меня не сведут. Ей Богу. Бля-буду. У меня будут деньги. У меня будет много денег. Так. Ладно. Стало быть, кабинет. Что тут дальше? Ближе к окну - черный офисный стол, заваленный бумагами, на нем компьютер. За столом черное кожаное кресло. За креслом огромное окно, закрытое пыльными жалюзи поносного цвета. По правую руку от окна коричневый ДСП-эшный шкаф. За его стеклянными дверцами - тьма видеокассет различных форматов (Betacam SP, DVcam, miniDV), пара дипломов на имя Карабейникова не известных мне кинофестивалей, всевозможные сувениры и самое главное - около полусотни маленьких плюшевых медвежат. Всяких разных, разноцветных, всевозможных форм и размеров. Зачем столько маленьких медвежат? Пыль разводить. Видимо, подарки, подумал я. В метре от шкафа, у стены, на тумбочке, большой аквариум с живностью. С первого взгляда, неприятная, надо сказать, живность. Среди водорослей плавают два хвостатых ящера, разгребая перепончатыми лапками воду. Они иногда подплывают к стеклу аквариума, тычутся в него своими плоскими носами, смотрят на тебя, будто в жизни понимают больше, чем ты. Потом устремляются к поверхности, хватают пастью воздух и снова уходят на дно. А там среди камней притаился миниатюрный темно-коричневый рак с гигантскою не по его размерам клешней, затих и пускает мелкие пузырьки, будто живой компрессор. Думаю, рак нервничает - чем-то недоволен либо крепко спит. Идем дальше. Справа от двери - большой бордовый сейф. Надо признаться, все, кроме сейфа, меня насторожило. Аквариум с ящерами, шкаф с плюшевыми медведями. Все чертовски странно. Гм, да уж. Только этот внушительных размеров стальной толстопуз, полный, видимо, важных документов, бумаг и, вероятно, зеленых денег, молчаливо давал понять, что в кабинете сидит человек деловой, с ним можно иметь дело и с него можно стричь капусту. Я снова уселся на диван. Прождал целых три часа. Блин, ждать ненавижу. Один час я листал какие-то книги, журналы. Потом опять изучал телефонную книгу мобильного, хватило меня до буквы 'К'. Далее опять пошел смотреть на ящеров и маленького рачка. Когда рак проснулся, стал слоняться по каменному дну, собирать какие-то крошечки, кушать их. После трапезы он разыгрался, разрезвился, стал гонять толстых ящеров по аквариуму, проявляя тем самым безудержную наглость. Рачок был смелее, циничнее и грубее, хоть и наполовину меньше каждого из ящеров. Так бывает в нашей жизни. Лучше быть маленьким наглым раком, чем большим мягкотелым ящером, так и не отбросившим хвост предрассудков и лживых ценностей. Я уже устал в тишине слушать тиканье часов. Мама дорогая! Время - без пятнадцати одиннадцать. В эту минуту в кабинет врывается запыхавшийся счастливый Игорь. Слету пожимает мне руку, плюхается в свое кресло, утопает в нем и с обаятельной улыбкой спрашивает: - Давно сидишь? - Три с лишним часа, - поднявшись с дивана с видимым недовольством отвечаю я. И вдруг понимаю, что от трехчасового сидения на этом кожаном мягком офисном уродце в паху у меня запрело. Мне захотелось забраться в карман рукой и пошевелить мудями, дабы чуточку проветрить, растрясти, хотя бы поменять местоположение. Но я не сделал этого, ибо в кабинете находился хозяин и внимательно изучал меня взглядом. Я пожалел, что не потряс яйца, когда находился в кабинете наедине с аквариумными жителями. - Три часа? Ну, так писал бы сценарий, - сказал Игорь. Я растерялся: - Как? - Ручками, - демонстративно пошевелил пальцами Игорь, показывая на клавиатуру компьютера, - ручками. Компьютер я с собой не забирал? Не забирал. Все стоит на месте. Включил бы, да писал. Работа бы сдвинулась с мертвой точки. Я вздохнул и развел руками: - Ну... Что значит с мертвой точки? Я дома уже работал по сюжету и композиции, - показал рукой на стол. - Да и компьютер чужой. Если бы я знал... я бы... ноутбук... - Ну ты даешь! - не дал мне договорить Игорь. Тут же в кабинет также быстро, как Карабейников, но не настолько шумно вбежал директор Олег, одетый в голубые джинсы с изрисованными кармашками и розовую кофточку с завязочками у шеи. Следом за ним подтянулся и надолго остался в кабинете нежный, но слегка приторный аромат его туалетной воды. Я подумал, что вода женская. Настолько она нежна. Хотя на сегодняшний день сам черт не разберет, где женская туалетная вода, где мужская. Все перемешалось в мире. Многие мужчины стали походить на женщин, женщины на мужчин. Особенно в Москве. Иной раз с первого взгляда не разберешь, толи баба, толи мужик. Такая вот асексуалка. - Тебе кофейку, Игорь Николаевич? - предложил Олег, демонстративно оттопыривая задок, сгибаясь над столом, за которым, уставившись в экран компьютера, сидел задумавшийся Игорь. Он погрузился во Всемирную сеть. Потом вдруг будто опомнился и обратил внимание на Олега: - Чего? - Кофе? Со сливками? - услужливо повторил Олег. - Да. Именно. Со сливками. - Может, покушаешь, Игореш? Курочка есть. С соусом. Соус отличный. Как моя мама готовит. - Нет. Дичь потом. - Творожку? - не унимался Олег. - Нет. - Плов есть. - Не буду. - А может, винегретику? Но Игорь уже снова погрузился во Всемирную сеть - в безумную глобальную клоаку общества. Не дождавшись ответа, Олег отошел от стола к аквариуму, достал из тумбочки баночку, стал кормить мерзкими, еще живыми червячками маленького рака и хвостатых ящеров. Я краем глаза увидел, что Олег изменился в лице, видимо, расстроился. Конечно. Точно расстроился. Кухарка, блин, а не исполнительный директор. - Надо покушать, - покормив жителей аквариума, сказал он в воздух, присел на стул и занудно продолжил, - энергию... восстановить... кушать. Игорь не обращал на него внимания. Пошевелив рукой, будто случайно задел книгу, и она грохнулась на пол. Олежик тут же с готовностью вскочил со стула, поднял ее, подал Игорю. И тот вдруг смилостивился, сказал: - Давай. Давай, Михаська. Творожку. Творожку. Кальций. Кальций, - повторил он каждое слово два раза, потом, подумав, добавил:- Да. Это было очень многозначительное 'да'. Я никак не мог понять значения этого 'да'. Не знаю. Странные существа - люди. Наполовину животные, наполовину боги. Хотя на самом деле ни фига не боги, далеко не боги, близко не боги. А где-то так - семь-восемь... Я вздохнул. Игорь снова сел в кресло. Олег обрадовался, рванул к выходу, потом остановился, поняв, что кое-что - не очень значительное - упустил, обратился ко мне: - А ты чего-нибудь будешь, Коля? - равнодушно спросил он, видимо, в надежде, что я откажусь. - Чай, - ответил я, - если можно зеленый. А сам думаю - странно, директор носит кофе-чай-творожок-курочку с соусом 'как мама готовит'. Хотя... Исполнительный же директор. Самый настоящий - исполнительный. Местечковый. Брошенные на пол книги поднимает. В общем, принеси-подай-пошел-на-хуй. Друг, товарищ, брат, опора, надежа, видимо. А то и жопа подходящая. Хотя... Не знаю. Пока. ТЧК. Тогда я еще только начинал строить догадки об их отношениях. Олег быстро вышел. Я чего-то ждал. Игорь какое-то время молчал. Потом вдруг заговорил, глядя в монитор комка: - Мы сейчас с продюсерами отмечали начало проекта. Море текилы выпили. Анекдоты травили. Михасик смеялся... Я спросил: - Какой Михасик? - Ну, вот этот, - оторвался Игорь от экрана и показал на входящегов тот момент Олега, который нес творожок и чай, - Мишутка. - Почему - Мишутка? - мне стало любопытно. Игорь встал из-за стола, громко заразительно засмеялся, нежно притянул к себе подошедшего Олега и сказал, глядя ему в глаза: - Он же медвежонок. Ты посмотри на него. Натуральный медвежонок Мишутка, - Карабейников сделал губы трубочкой и будто маленькому ребенку пролепетал: - Ути, мой маленький Мишутка. Такой хорошенький. И провел пальцем по ширинке на Олеговых джинсах, когда тот, смущаясь, расплылся в улыбке. - Сладкий мой! - тихо-тихо, словно в постели с любимой женщиной, сказал Игорь. Олег опять улыбнулся до ушей. Покраснел, как девица, посмотрел на меня в надежде увидеть реакцию. Не дождавшись моей оценки, махнул рукой, мол, достал уже, и многозначительно сказал: - Коля, ты еще не знаешь наших приколов. - Я догадываюсь, - высказался я. На что Олег не отреагировал. Он был в своей теме. Строил глупые рожи. Потом якобы эротично показал мне кончик языка и продолжил: - У нас весело. Тебе должно понравиться. - Понимаю, - сказал я на полном серьезе и показательно сморщил лицо, скривил губы, будто передразнивал Олега, как делают дети. Мол, на тебе такую рожу, мол, вот какой ты на самом деле. На. Алиса называет это защитной реакцией. Но я люблю делать страшные рожицы и тем самым заводить людей в тупик. Игорь хмуро посмотрел на меня и многозначительно произнес: - Да-а, Степанков. Печально. Что он имел в виду? Видимо, что я - непробиваемый и, типа, без чувства юмора. Видимо, я немного чужой на их празднике жизни. И еще по-настоящему не вхожу в их круг доверия. Плюс - натурал. Игорь демонстративно вздохнул, отвернулся от меня, посмотрел на Олега, растянулся в улыбке, стал вновь дурашливо веселым, таким классным обаятельным придурком, как Джим Керри. Громко захохотал: - Ха-ха-ха! Мишутка! Чик-чик! Мишанька! Ба-ба-ба! Хлопнул по жопе Олега и продолжил: - Ты так ржал над анекдотом... В ресторане... Медвежонок!.. Ты такой прикольный! Олег, кокетливо улыбаясь, стал оправдываться: - Смешно ведь. Игорь хохотал. Я, глядя, как заразительно он хохочет, тоже засмеялся. Карабейников, сел на стул возле аквариума, прижал к себе стоящего рядом Олега, громко дунул в его голое пузо, выглядывающее из-под одежды. Звук получился такой, будто кто-то громко пукнул. Михасик покатился со смеху: - Щекотно! Игореша! Ой, щекотно! Игорь с прищуром посмотрел на него и сказал: - Я думал, ты завалишь этого продюсера на стол и прямо там, не сходя с места, отсосешь, - и опять засмеялся. - Михасик, ты был такой дурак. Медведь просто. Мишутка. Ха-ха-ха! - Они такие хорошие ребята, - сказал Михасик, кокетливо прикусив свой указательный палец. Два ящера за стеклом аквариума попытались атаковать маленького рачка. Но тот встал в позу, раскрыл свою гигантскую клешню и начал ей размахивать, чем напугал толстохвостых ящеров. Игорь еще раз дунул Олегу в пузо. Еще раз возник протяжный звук искусственного пука. Просмеявшись, Карабейников серьезно сказал: - Надо было завалить, да отсосать у него. Думаю, он был бы не против. Я стал переваривать сказанное. Что это было? Провокация? Прикол? Зачем мне все это слышать? А? Олег высвободился из рук Игоря, подал мне остывающий чай и сказал: - Ты, Коля, еще тут такое услышишь и увидишь! - Я уже чувствую, - попытался сострить я. - Мы тебя научим любить жизнь, - сказал Игорь. - Правда, Мишутка? - Могу предположить, - ответил я. - Хи-хи-хи! - захихикал мне в лицо Олег. - Ха-ха-ха! - захохотал Игорь. - Шутники, - подытожил я. Я понял: Михаськи были похожи на этих двух толстохвостых, плоскомордых ящеров. Им, так же как и тем ящерам, кажется, что они в этой жизни понимают значительно больше. А мне пришлось встать на сторону одинокого, злого рака. Но я теперь знаю, почему он злой. - Хи-хи-хи! - Ха-ха-ха! Мне кажется, я на всю жизнь запомнил эти поцелуйчики в пузико, и 'хи-хи-хи', и 'ха-ха-ха'. Четыре ряда больших отбеленных в дорогих салонах зубов. Четыре горящих глаза. Два счастливых, полных жизни лица. Но это, безусловно, не то счастье, о котором можно мечтать, не та жизнь, что приносит настоящее блаженство. Это гомосексуальное, как я понял потом, счастье протеста. Счастье вызова. Счастье бесконечной борьбы с натуралами. По сути, счастье глобального одиночества и бездетности. И в итоге - участь забвения. Гибельно пустое, как воздушный шарик, счастьице. Глобальная голубая пруха. Они в четыре глаза смотрели на этот мир через грязное окно анального отверстия. И открыто ненавидели всех, кто был не с ними. Натуралы - как говорили они. Они вкладывали в это слово всю свою обиду, всю свою ненависть, всю свою боль. Они искренне хотели, чтобы всех человеков засосало в эту клоаку, в это анальное отверстие. Они были гиперактивными гетерофобами. И это рок пропаганды 1990-х. Они - дети порока. И я... дитя... но я хотя бы борюсь. Олег убежал из кабинета. Я спросил у Игоря: - Сценарий будем писать? Игорь моментально перестал смеяться. Блеск в глазах сменился напускным туманом. Но он быстро изменился в лице и как прежде игриво возмутился: - Так садись, пиши. Кто мешает? Кто сценарист? А? Кому это дано свыше? Я развел руками: - Так... это... Концепция, синопсис, персонажи, речевые характеристики?.. - Садись и пиши, - Игорь встал со стула, подошел ко мне, подтолкнул к компьютеру, - иди-иди, работай. - Ты прочитал, что я тебе выслал? - спросил я, отрывая жопу от дивана. - А что ты мне выслал? - Ясно, - сказал я, поднялся и подошел к окну. Ух ты, блин! Погода окончательно испортилась. Я расстроился, поняв, что он ничего из того, что я вчера ему отправил по электронке, не читал. Я молча прошелся по комнате, остановился у сейфа, вздохнул, поставил щелбан железному толстопузу. - Я выслал тебе концепцию, синопсис, характеристики, - сказал я, облокотившись о сейф. Тишина. Я заходил... - Насколько я понимаю, каждый персонаж должен быть прорисован определенной яркой краской... фоновые персонажи... приглашенные звезды... Мне непонятно, почему героев столько много? И чем одна девушка отличается от другой... Игорь внимательно наблюдал за мной, пока я сопровождал свою речь перемещением от окна к сейфу, и на последнем слове щелкнул зубами, показал на меня пальцем, сказал: - Гм. Потом улыбнулся, отвернулся, пошел к окну, резко закрыл жалюзи, повернулся ко мне и громко произнес: - Ты садись... пиши сцены для ролика. Он театрально развел руками и улыбнулся. - Для какого ролика? - Презентационного. Ролика для кинофестиваля. Неожиданно Игорь демонстративно напрягся, сконцентрировался, приготовился. Легко подпрыгнул, приземлился, сделал танцевальное па, поклонился и, улыбнувшись, сказал: - Мы скоро едем в Сочи, ковбой. - Может, я поеду домой... писать? Тут это... Люди ходят, шум, гам, кастинг, пестинг и т.д. - Шутишь так? Смешно. Забавно. Это похвально, Степанков, похвально, - серьезно сказал Игорь. - Сейчас все уляжется, утрясется. Все уйдут. Будет тишина. Останемся только мы с тобой. Будем писать. Вбежал Михасик. И у них опять начался флирт. Ути-пути, поцелуи, шлепки по попке. Какие нежности?! О-ля-ля! Блевать хочется. Они очень быстро перестали меня стесняться. Глядя на них, я задумался. Порекомендовал меня сюда мой хороший друг. Володя Дроздов. Актер одного из ведущих театров Москвы. За ним я никогда не замечал никаких таких наклонностей. По-моему, Дроздов не голубой, насколько я знаю. А? Хотя по Москве ходили слухи... Но, однако, у него красивая жена. Хотя красивая жена в этом случае далеко не повод, чтобы называть человека неголубым. Ох, Господи! Почему же Володя не предупредил, что тут, как я понимаю, педерастический альянс? Блин!.. Что тут происходит? Нежные мальчики целуются в губки. Тьфу - срамота! Голубятня! Додики, блин! Игорь подошел ко мне вплотную, больно толкнул меня в бок и окликнул: - Ко-оля! Я пришел в себя: - Да, Игорь. - Не грузи-ись. Люби меня по-французски... Садись, пиши, писатель. Я пошел, сел на диван, открыл свой ноутбук, включил. Заиграла известная музыка Windows (у меня тогда еще не было MacBooka). Далее я включил Word, напрягся, попытался сосредоточиться. Взять себя в руки. Необходимо взять себя в руки. Нужно уметь работать в любых условиях, на своем ноутбуке, на чужом компьютере, на улице, в парке, в метро. Даже, если понадобится, рукой, авторучкой, карандашом, кровью. Странно, правда же? Сейчас писать авторучкой. Хе-хе. Читал я в какой-то газетенке, что кто-то из 'великих' современников-писателей год назад или два с гордостью рассказывал, как он продолжает писать на бумаге и от руки. Мол, компьютер украли. Прибеднялся, стервец, хотел, чтобы ему Mac подарили. Думаю, это вранье и PR. Всё вранье и всё PR. Вся наша жизнь PR. Говно-PR. О чем это я? А-а! Да! Соберись, Степанков, возьми себя в руки. Не раскисай. Не думай всякую хрень. Думай по делу. По делу. Нужно отрабатывать свой хлеб. А писательский хлеб не из легких. В аквариуме среди водорослей миниатюрный сумасшедший рачок упорно гонял двух хвостатых ящеров. Меня это радовало. Я ведь был на стороне хулигана. Пытаюсь сосредоточиться, закрываю глаза. Вдруг - шаги. Бум-бум. Бум-бум. Гребаный Михасик бегает туда-сюда с какими-то бумагами. Опять закрываю глаза. Вдруг - голос: - Родная моя... Игорь разговаривает с девушкой, у которой большие титьки и толстые губы. Она меня сегодня встречала. 'Учти, у нас мало времени... А вот...' Господи. Сосредоточиться. Мне нужно сосредоточиться. - Кстати - Ирина, - представил мне девушку Игорь, - директор по кастингу, по актерам. - Очень приятно, - встал я, подал ей руку. Ирина красиво улыбнулась. Я подумал - губы, наверное, накаченные, титьки, видимо, силиконовые. Возникла пауза. Ну да, о чем нам, собственно, говорить. О чем? Улыбается, как дура голливудская из Брянска. Ира оценила ситуацию, похлопала ресницами, сказала мне: - Взаимно. И вновь обратилась к Игорю: - Завтра я его приглашу, Игорь Николаевич. Но он такой строптивый. Уж-жасно. Они продолжали начатый несколько минут назад разговор. Я заметил, что Ирина крутит в руках авторучку, то снимает колпачок, то надевает. Нервничает, подумал я, волнуется. - А ты помягче с ним, - сказал Игорь, забрав в свои руки авторучку, которую она крутила. Ира даже не обратила внимания на это, продолжала говорить: - Ну, куда еще мягче? - Помягче-помягче. Он же, типа, звезда. Дай ему понять, что он звезда. Прижми к своей груди. Он растает в твоих объятиях. Я гарантирую. Нет, точно - силиконовые титьки. А может, и нет, подумал я. Вообще, надо признаться, хотя я и считаю, что в женщине самое главное жопа, все равно - почти всегда обращаю внимание на грудь. Настоящая, ненастоящая. Большая, маленькая. И ошибаюсь я редко. Однако тут я споткнулся. Потому что тело у Ирины, в принципе, большое, хорошее, жопа в самый аккурат, ноги длинные, плечи широкие. Поэтому у меня и возник вопрос - натуральные или ненатуральные груди. Очень может быть, при таком телосложении и груди естественные. Хотя, если учитывать, что губы, точно, накаченные, вполне возможно, что и титьки вставленные. О чем ты думаешь, Степанко!? - Будь с ним нежнее, - закончил свой монолог Игорь. Ирина кивнула головой, молча забрала у Карабейникова свою авторучку и вышла. Тот тоже нисколько не обратил внимания, что у него из рук что-то выхватили. Странная игра, подумал я. Или, сто пудов, их связывает что-то большое, чем работа. Игорь подошел ко мне, хлопнул по плечу и сообщил: - Ну что, Коля, выпьем за первый рабочий день. С почином, так сказать. Я не знал, что ответить, стал подбирать слова: - Ну-у... Вроде как... работать... собрались. - А я тебе о чем? Работать. Конечно, работать. Что будем пить? Тебе понравилась текила? - Ну... да. Да. Дорогой напиток. Приятный. Игорь хлопнул в ладоши. - Витек! Перед нами откуда ни возьмись появился Витек, похожий на сказочного молодца из ларца. Он между делом тиснул мне руку, и в ожидании приказа с дикой улыбкой уставился на Игоря Николаевича. Витек худощавый, широкоплечий парень, работает у Игоря монтажером и мальчиком на побегушках. Ну а кому сейчас легко? Игорь достал из портмоне две тысячи рублей, подал их Витьку и шепотом спросил: - Олег ушел? - Ушел, - также тихо ответил Витек. Игорь улыбнулся, потянулся - руки в стороны, демонстративно широко открыв рот, зевнул и громко продолжил: - Сгоняй за текилой, Витек. Только серебряную покупай. Закуски какой-нибудь. - Карабейников обратился ко мне: - Ты лазанью кушаешь? - Не знаю. Не пробовал, - ответил я. - Ты как из глухой деревни приехал, Степанков! - игриво возмутился Игорь. - Попробуешь. Я вздохнул, ничего не ответил. Игорь - Витьку: - Усвоил? И 'Байкалу' бутылочку. Или нет, лучше две. Две бутылочки 'Байкалу'. Всё. Дергай. Дергай-дергай. Одна нога здесь, другая... - он указал пальцем на дверь, - ...везде. Игорь вытолкал Витька за дверь и вышел следом за ним. Двери закрылись. Я остался в кабинете один, подошел к столу, сел за компьютер, открыл свою электронную почту Yandex. Вдруг боковым зрением вижу, один из ящиков письменного стола приоткрыт. Любопытно. Правда, любопытно. Чужой стол, чужой ящик. Я открыл побольше, заглянул. Там сверху на бумагах лежит фотография. Блин! На фотографии моя Алиса и я. В одном из магазинов какой-то фотоохотник нас запечатлел. Зачем? Кому это нужно? Мама дорогая... ПЯТАЯ ГЛАВА 24 САНТИМЕТРА Выпив текилы, я забыл про фотографию в ящике стола. Выпив еще, я подумал, что жизнь не такая уж мерзкая штука. Выпив еще, я опять расстроился. Жизнь - говно. Полное говно. Да и я - говно. Наверное. А может, и не говно. За окном полной дурой повисла пьяная пятнистая, будто больная экземой, луна. От луны пахло говном. Мы в эту ночь бухали. Бухали долго. Начали с бутылки текилы. Потом Витек сбегал еще. Потом еще. Мы с Игорем всю ночь говорили об искусстве, о творчестве, о режиссуре, о великих режиссерах. Вернее, больше говорил Карабейников, а я, открыв рот, слушал. Подробно рассказав очередную историю своего успеха, Игорь разливал по рюмкам текилу, обнимал меня и кричал: - Я так не креативил с института! Ты лучший, Коля! Ты меня возбуждаешь... - К чему - возбуждаю? - с осторожностью спрашивал я. - К творчеству. А ты что подумал? Мы креативили. Хотя креатива в нашей пьянке было ни на грош. Выпив очередную порцию, Игорь лез ко мне целоваться в губы. Он касался моего рта влажными губами, я отстранялся, отгораживался от него. Какого черта? Зачем мне это нужно - спросите вы. А деньги... Чертовы деньги, которые нужно заработать. Если бы другой продюсерпредложил мне тогда сценарную работу, я бы без промедления бросил эту голубую пропахшую текилой компашку и убрался нафиг - восвояси. Не знаю. Не было у меня других предложений. Пока. Я ведь не Виктор Мережко, не Эдвард Радзинский и даже не Стивен Кинг и не Танино Гуэрро. Я просто Николай Степанков, член Союза писателей с прошлого года. Хотя толку от этого членства ни на грош. Только красная корка с печатью. Говна-пирога. А мне нужны деньги. За окном висела пьяная голая луна, готовая отдаться первому встречному. Я знаю, она любит анальный секс. Я знаю. Я знаю. - Ты такой классный, Коля! Я давно так не креативил. Ты лучший... сценарист!.. - Ты гений, Игорь! - в ответ хвалил его я. - Ты лучший! - говорил я Карабейникову, глядя в окно, как черная туча ложится на пьяную голую луну. - У нас с тобой все получится. - Дай Бог! Дай Бог... Дай Бог... К чему это я? А в его глазах есть что-то звериное, животное. Что он там прячет в своей душе? Мне захотелось проникнуть в его голову через глаз. Правый или левый - без разницы. Я ощутил внутри себя странную потребность его убить и обязательно проникнуть внутрь. В юности я подумывал стать патологоанатомом. Блин! Чё ты гонишь, Степанков! Допился! Донюхался! Господи-и!.. - А ты веришь в Бога? - неожиданно спросил я. - Обязательно, - ни секунды не сомневаясь, ответил Карабейников. Я внимательно смотрел в его глаза. И не видел в них ни капли сомнения. Через десяток секунд тишины я спросил: - В какого? - Что - в какого? - В какого Бога? - Я православный. Я удивился. Налив очередную порцию текилы, я поднял над головой рюмку и провозгласил: - Ты лучший, Игорь. Я очень рад, что познакомился с таким человеком, как ты. Очень рад, что... Володя Дроздов свел... так сказать, нас... вместе. Ты... Лучший... Только я ничего толком не смотрел из фильмографии Игоря Карабейникова. Ну, только что пару серий дурацкого сериала 'Проклятый ад', где девчонки-самоучки фальшиво играют проституток, где на весь сериал полтора настоящих актера. И все мужики - как выяснилось потом - гомосеки. Или - почти все. - Ты лучший режиссер России, - закончил я свой панегирик, нагрев в руке рюмку текилы. Карабейников снова тянул ко мне свои влажные губы для поцелуя. Я же заслонился рюмкой от поцелуя и закончил речь: - Выпьем. Выпьем за... дружбу... Игорь кивнул, вдохновился, поднял свою рюмку и громко изрек: - О-о-о! Сильно. Дружба между мужчинами - это сильно. Это вершина. Это лучшее, что возможно в этом многополярном, глупом, не побоюсь этого слова, дебильном мире. Дружба между мужчинами - это самая потрясающая вещь на земле. Знаешь, когда Сократ разговаривал с Платоном... Я перебил его: - А у тебя есть жена, Игорь? Он поставил рюмку на стол, изменился в лице и скорбно проронил: - Да, у меня есть жена. Жанна. Потом демонстративно глубоко вздохнул, глаза его наполнились влагой. Мне показалось, что он вот-вот расплачется. Потом я подумал: врет. Что за мхатовские паузы? Потом снова подумал - нет, правда расплачется. А он вдруг искривился в улыбке и добавил: - Она такая красива-ая, такая, Степанков... Ты не представляешь, Коля. Мне понравилась его слова про красивую жену. Я подумал про свою Алису. - Почему? Представляю. Очень даже реально. - Нет, ты не представляешь. Я задумался и спросил: - В смысле? - Жену, - просто ответил он, - Жанну. Мою. Представляешь? - Нет. - Ну ты постарайся. - Я стараюсь. - Старайся. И он сделал для себя дорожку кокса. Мне, сука, не предложил. Да и ладно. Не больно надо вашего просветления. Он молча втянул в себя порошок. Я подумал. Может, я ошибаюсь? Может быть, он никакой не голубой, а просто чуточку манерный, чуточку модный, в ногу со временем. Так ведь сейчас принято - мужчины часто кокетничают друг с другом. Здесь, в Москве. Плюс ко всему - он провокатор. Я, однако, тоже не лыком шитый. Я попросил его рассказать о Жанне. Он мило улыбнулся, закрыл глаза, сильно-сильно зажмурился, сморщив лоб, сжался, как куренок. Точно, как куренок. В таком виде он стал походить на куриную гузку. Ага. Очень даже похож. На жопу. На куриную. Когда она, сварившись в бульоне, лежит на тарелке в слиянии с окороком. Я, признаюсь, никогда не любил окорока. Я всегда любил гузку, куриную жопу. Сожрать что ли тебя, Карабейников? Превратить тебя в кусок утреннего кала? Потом встать под душ и смыть с себя всю эту грязь. В комнате стояла мертвая тишина. Слышно было, как одна моя кишка говорит с другой. Я что-то хотел сказать, открыв рот, произнес: - Я-а... Гузка вдруг ожила, Игорь открыл глаза и отчетливо сказал: - Жанна меня любит. Представляешь? Это так. После этого склонился над мусорной корзиной, громко шваркнул носом, напором воздуха выбил соплю в глотку, смачно сплюнул, распрямился, облизал влажные губы, потом утерся лежащим рядом вафельным полотенцем и, как ни в чем не бывало, продолжил: - Жанна очень хорошая. Да. Она... Это... Это я поднял ее из грязи, представляешь, Коля? Я, -стукнул он указательным пальцем себе в грудь. - Я сделал из нее человека... - В смысле? - В прямом. Я ее всему научил. И она сейчас работает исполнительным продюсером в одной из лучших кинокомпаний Москвы. Востребована, как никогда. Жанна, моя школа, - хихикнул Игорь. - Иногда даже зарабатывает больше, чем я. Хи-хи. Но ничего... Возникла пауза. - Что ничего? - спросил я. Игорь вдруг перескочил на другую тему: - Мы построим дом с Михаськой... Текилы у нас было еще полбутылки. Думаю, нам хватит. Мы итак уже пьяны и нанюханы. Почему мы перешли на Михаську? Подумал я и спросил: - А Жанна? - Что - Жанна? - Ты ее бросишь? - Зачем? И Жанна с нами. Вместе. Одной семьей. Михаська будет жить на одном этаже. На первом, например, а Жанна - на втором. Как ты думаешь, где лучше поселить медвежонка? На первом или на втором? Я не ответил. Я засмеялся. Мне показался забавным такой расклад. Жена на втором, любовник на первом. Медвежонок - на первом! Я заржал. Игорь не понял, над чем я смеюсь, нахмурился, стал защищаться, убеждать меня в том, в чем не нужно: - Да-да-да. Правда. Она такая красивая, Колек... - Не сомневаюсь, Игорь. Он задумался на короткое время, посмотрел сквозь меня и сказал: - Со мною должны быть и работать только красивые люди... Только красивые. Он опять замолчал, потом добавил: - Вчера звонит мне в час ночи... не может выбраться с Мосфильма... - Кто? - Жанна. Я ей говорю, бери такси. Она хохочет, нехорошая девочка. Сука такая. Выпила, говорит, вина. Наверное, завела себе любовника на стороне. Пусть. Пускай. И это проходит. За окном спряталась за тучи пьяная вдрызг, кривая на один бок луна. Игорь, глубоко вздохнув, сказал: - Скорей бы она ушла от меня. И посмотрел мне в глаза. Я не знал, что отвечать, лишь пожал плечами и изобразил улыбку на лице. Игорь взял меня за руку и почему-то перешел на шепот: - Ты знаешь, Степанков, у меня член двадцать четыре сантиметра. Я растерялся, криво улыбнулся и тоже шепотом ответил: - Не знаю. - Так вот знай, - повелел он во весь голос. Он отпустил мою руку, поднял свои вверх, раскрыл ладони к потолку и застыл в такой позе. Как будто мессия взывает к небу. - Ты гордишься этим? - спросил я. Мессия ожил, опустил руки, глаза заблестели, он громко задышал и почти перешел на крик: - Безусловно. Двадцать четыре сантиметра - это величина! Правда же? - Зачем тогда Жанна любовника на стороне ищет? Ну... То есть... Карабейников икнул, сморщил губы, крякнул и ответил: - Зачем? Для разнообразия. В этой жизни всегда хочется разнообразия, - он опять на секунду задумался, потом продолжил: - Пускай, я ей не запрещаю. Пусть ищет. Пусть трахается, плохая девочка. Пусть берет от жизни все, сука. Я ее не ревную. Она навсегда, не смотря ни на что, останется моей. Она будет жить в моем сердце. - Ну да. Чужая жена всегда лучше. Игорь, не понимая меня, почесал себе нос и спросил: - Почему? Что ты имеешь в виду? Я переставил пустую рюмку с одного места на другое и ответил: - Есть такая пословица. Чужая жена всегда лучше. Карабейников задумался, переставил свою пустую рюмку с одного места на другое и сказал: - Хорошо креативим. Я пожал плечами, осторожно спросил: - А мы креативим? - А как же? Что мы, по-твоему, делаем? Мы дополняем друг друга... - По-моему, мы просто тупо бухаем. - Ну, это по-твоему. А по-моему... Игорь снова стал наливать. Я взял рюмку, торжественно встал и сказал: - Ну что ж... Выпьем. Выпьем за двадцать четыре сантиметра. У меня семнадцать, - засмеялся я. - А у меня двадцать четыре, - оставаясь серьезным, с гордостью сказал Карабейников и тоже встал. Он выпил, покряхтел, как старик, и добавил: - А давай мериться членами? Я выпил и сказал: - Зачем? Нет. Не хочу. Все ясно. У тебя 24. Я верю. Мы разом сели. - Боишься? - не унимался Игорь. - Не боюсь. Тогда Игорь откинулся на спинку кресла, закинул обе руки за голову, как любил он делать, мол, вот я какой, не то, что ты. - Как ты думаешь, сколько мне лет, Колек? - Сколько? Он опять изменился в лице. Края его губ опустились, глаза наполнились слезами. Он встал с кресла, отвернулся к окну, плотнее закрыл жалюзи, развернулся ко мне, и опять на его лице сияла улыбка. 'Актер, ну прям Евгений Миронов', - подумал я и от ночной усталости закрыл глаза. - Ты как думаешь, сколько? - повторил Игорь вопрос. - Я думаю, лет тридцать восемь, как Володе Дроздову. Игорь улыбнулся: - Не угадал. - А сколько? Он сел в кресло, обмазал края рюмки с текилой солью и выпил, смакуя и причмокивая. - Сорок восемь, - поморщился Игорь и шваркнул носом. Я не на шутку удивился: - Сорок восемь!? - Сорок восемь. Старенький уже. - Ни фига! Ты так хорошо сохранился! - Я пришел в восхищение. Игорь самодовольно улыбнулся. Мы замолчали. Я еще некоторое время думал о том, насколько он молодо выглядит для своих сорока восьми. Как я понимаю, нет даже речи о здоровом образе жизни. Он выпивает, прямо скажем, не хило. Плюс, порошок с цветными птицами-словами. - Сейчас такое время, что все возрасты сравниваются, - перебил Игорь ход моих мыслей. - Цивилизация это позволяет. Нет жестких разграничений. - В принципе, согласен, - поддакнул я. И ночь шла. И мы пили. И долго еще о чем-то говорили. Он рассказывал мне о том, как ему в клинике вкалывали стволовые клетки. Как он проходил курс 'омолаживания'. Он рассказывал о своих режиссерских работах. И я был очарован этим человеком. Оказывается, он в 90-х играл в кино. Только ни одного из перечисленных им фильмов я не видел. Он снимал клипы для Ларисы Долиной, для Филиппа Киркорова, для Кристины Орбакайте. И я их, к счастью, видел. И похвалил его. В конце концов, в прошлом году Карабейников выпустил для третьего канала рейтинговый сериал 'Проклятый ад'. Я сидел, пил текилу с человеком, который общался со многими звездами эстрады, кино и телевидения. Я восхищался Игорем Карабейниковым. Пусть он даже трижды гей. Но это клево. Гм. В смысле, не то клево, что он гей, а то клево, что он клевый чувак. - А Сережа Зверин - такой умница. Он такой креативный. Я тебя с ним познакомлю. - Он, правда, голубой? Или это имидж? - Послушай... И Игорь рассказал по большому секрету, что у него был секс с Сережой Звериным. Каким страстным в постели был Сережа Зверин!.. Сколько в нем темперамента!.. Как они валетом сосали друг у друга члены. И как им было здорово. Тьфу! Бля! Меня, конечно, совсем не вдохновляли истории о трахах двух мужиков, но я выслушал. Игорь закончил рассказ, взял бутылку в рук, стал разливать оставшуюся текилу. - Давай выпьем, тряхнем, как говорится, титьками, - и громко захохотал. Я засмеялся, протянул руку к его голове, желая потрогать прикольный белый ершик густых волос. Прикоснулся и... Блин! От ужаса одернул руку. Моментально подскочил со стула. Что это!!!??? - Что это!? - Где? - мило улыбнулся Игорь, оглядываясь назад. - Блин!.. Я, качаясь, подошел к дивану, упал на спину. Старый кожаный диван недовольно скрипнул дурацкими пружинами. - Извини. Мне надо... Чуть-чуть отдохну. У меня глюки. Я еще раз внимательно посмотрел на Игоря. Он с сумасшедшей улыбкой сказал: - Ну что ж... Я закрыл глаза. Что сейчас случилось? Я потрогал его по голове. Так? Так. Что я там нащупал? Боже!.. Да, нет. Абсурд. Не может быть. Просто шишечка. Обычная шишечка. Нарост, жировик, большой прыщик. Черт его знает!.. Черт... Ну не рога же!? Может быть, я допился до белой горячки? Боже!.. Пить надо меньше. Нюхать еще меньше. Игорь тронул меня по руке, которой я закрылся от электрического света, бьющего мне сверху прямо в глаза. - Что с тобой, Николай? - Все хорошо. - Давай тогда ложиться спать. - А где? - Здесь. Я представил себе перспективу сна на одном диване с Игорем Карабейниковым. Хоть я его и беспредельно уважал, но не до такой же степени, чтобы лечь с ним на одном диване. Через неплотно закрытые жалюзи пробивались уже лучи утреннего солнца. Слава Богу, утро. Я встал и сказал: - Поеду домой. Метро уже работает. Автобусы до моего города ходят. - А где ты живешь? - Сейчас в Егорьевске. Игорь удивился: - Вау. Далеко. - Два часа. Мы с Алисой хотим там бизнес замутить... Он, не желая слушать, пожал мне руку. - Ладно, Николай. Бывай. Завтра... Вернее, сегодня мне рано вставать. Ехать на переговоры. Нужно поспать немного. - Сценарий так и не начали писать... - Хорошо сегодня посидели, покреативили. Я вспомнил про галлюцинацию с рожками, вздохнул и устало пробормотал: - Нормально. И начал собираться. Скрутил шнур адаптера, сложил ноутбук, убрал его в кофр, пристегнул ремешком. Снял с плечиков пиджак, надел. Игорь тем временем говорит: - Мы с Михасиком пять лет вместе. - Пять лет - это срок, - не оборачиваясь вставил я. Игорь зачем-то сообщил: - Когда я его первый раз трахнул, он после этого четыре дня блевал. - Сочувствую, - как будто равнодушно сказал я, а самому после его слов стало очень неприятно. Ну и Бог с ним. Я надел пиджак, на плечо повесил кофр с ноутом, поворачиваюсь к Игорю. А он стоит абсолютно голый. - Гм. ШЕСТАЯ ГЛАВА МИХАСЬКИ На другой день работа над сценарием не сдвинулась с места. Мы снова креативили. Что за дурацкое слово - креативить!? Креативаили, блин. Занимались творческим онанизмом. Я ненавижу заниматься творческим онанизмом. Я не возражаю против предварительных планов произведения, так работал Достоевский (перед тем, как писать, составлял схему), я и сам так иной раз работаю, чаще по крупным сценариям, где важна математическая составляющая. Но когда составление схем и планов становится коллективным трудом - это просто пиздец. Все хотят сделать 'огромный' вклад, все хотят вдохнуть жизнь в произведение, притом вдохнуть свою жизнь, полную комплексов и обид. В общем, весь креатив современного кино похож на басню Крылова 'Лебедь, рак и щука'. В итоге мы получаем то, что получилось. Креативим. Пытаюсь объяснить про конфликт. Что, мол, без этого в сценарии никуда. Отрицательные персонажи должны быть яркими, иначе конфликт будет скупым... Нельзя допустить, чтобы главная героиня появилась на десятой минуте фильма... Почему так много персонажей? Зрителю сложно будет всех запомнить. Нет. Учительниц должно быть четыре. Почему? Потому что это мои девочки. Я потом с ними буду делать мегапроекты... Нужно мягко вставить голубую тему... Зачем? Я так хочу. Но... Никаких 'но', блин. Тогда мы впервые повздорили с Игорем. Я высказался против некоторых сцен. А Карабейникову это не понравилось. - Всё! Прекрати, Степанков! Мы минут на пять замолчали. В кабинет вбежал Олежик, нарушив тишину. Когда он подошел к Игорю, тот прижал его к себе и нежно сказал: - Ты такой хороший, Михаська. Давай убьем Степанкова. Счастливый Олег нежно прижался к Карабейникову и пролепетал: - А ты самый лучший, Михаська. Я тяжело вздохнул и спросил: - Кто из вас все-таки Михаська? Я не понимаю. Кто? Карабейников засмеялся: - Улыбайся, Коля. Улыбайся. Смурной сидишь. Конь в пальто. - Кто все-таки Михаська? - опять спросил я. Олег театрально возмутился: - Глупый ты такой, Коля! Оба мы Михаськи. Оба. Я - Михаська, и Игорь Николаевич - Михаська. - Как так? Карабейников взял руку Олега и положил на свой пах. - Не слушай его, медвежонок. Он же автор. Человек отвлеченный. Он не хочет быть Михаськой. Глупый. Он не знает, как у нас хорошо. Счастливый Олег заулыбался. Глаза его блестели. Он безумно любил время такой нежности, на которую Игорь уделял минуты. Игорь отпустил Олега, поднялся, прошелся по кабинету, присел со мной на диван и выдал: - Ты ведь получишь славу огромную после проекта 'Стэп бай стэп'. Тебя, Коля, будут звать к себе режиссеры. Тебя занесет от гордости. Небось, и руки не подашь? Не дождавшись от меня ответа, он обратился к Олегу: - Медвежонок, он подаст мне руку? Как ты думаешь? Тот демонстративно развел руками и объяснил: - Он же натурал. Все натуралы чуточку не того... Даже едят как-то... Не как все люди. Олег встал, подошел к шкафу, достал с полки туалетную бумагу, стал разматывать и отрывать. Игорь постучал пальцами по стеклу аквариума и сказал: - Михаська - это наше подпольное имя. Общее. Одно на двоих. Понимаешь? Я кивнул головой. Олег положил рулон бумаги обратно в шкаф, подошел вплотную ко мне и шепотом добавил: - Но это наш с Михаськой секрет. Со спины приблизился Игорь, положил мне руку на плечо и сказал так, как будто они доверяют мне такую тайну, которая озолотит меня никак не меньше, чем на миллион долларов: - Об этом никто не знает, кроме нас двоих и... тебя. - Правда? - засомневался я. - И под страхом смерти ты должен хранить этот секрет, - отчеканил Игорь. - Гм, - выдохнул лишь я. Они враз отошли от меня. Олег захихикал: - Хи-хи. Не верит еще. Упрямый. Ужасно упрямый. - Правда, - сказал Карабейников, - и об этом ни кому ни слова. Я тебя прошу, - положил он руку на свою грудь и как бы изобразил на лице просьбу или даже некую претензию, что больше походило на скорбь. - И даже Жанна не знает, что вы друг друга зовете Михаськами? - Спросил я. Игорь решительно ответил: - Жанна тем более. - Тогда почему 'медвежонок'? - Не унимался я. Игорь снова пошел к шкафу, открыл стеклянную дверцу, достал двух маленьких медвежат из своей огромной коллекции, показал их мне и сказал: - Видишь? - Вижу. - Всех голубых называют медвежатами. - Почему? - поинтересовался я. - Потому что все мы медвежата. - Я думал медвежата - это единоросы. Игорь задумался, положил игрушечных мишек на место, закрыл дверцу, направился к двери и по ходу сказал: - Это они у нас этот символ украли. Хотя мы не против партии власти. Они тоже все наши. Тоже медвежата, большей частью. - Очень приятные медвежата, - подтвердил Олежик. - Странно, - обронил я. - Ничего странного. Все медведи хорошенькие. Вот посмотри на Михасика, - он кивнул в сторону Олега, - смотри, разве он не хорошенький? - Не мне судить, - ответил я. Игорь скривил лицо и сурово резюмировал: - Быдло ты, Степанков. А мы медвежата. И мишутки. - И Михаськи, - возбужденно вставил Олежик. Олег всегда безумно шестерил перед Игорем. Но то и понятно, потому что, по сути, Игорь его содержал, кормил. Забежим вперед, через некоторое время, на день рождения Игорь подарит мне медвежонка. Видимо, это был знак особого внимания. Мол, вступай в наши ряды медвежат. - Наверное, быдло, - равнодушно согласился я. - Перевоспитывайся, - хлопнул меня по плечу Игорь и тут же обратился к Олегу: - Медвежонок, сходи со мной в туалет. Михасик моментально вскочил из-за компьютера и побежал к выходу, однако, его остановил Карабейников и со всей серьезностью спросил: - Михаська, а ты бумажки взял? Олег с готовностью ответил: - Конечно взял, Михасик. - Идем. А то я щас обделаюсь прямо здесь, - первым вышел Игорь. - Я ведь тебя сердцем чувствую, Михасик. Бумажку приготовил заранее, - побежал за ним вдогонку Олег, горланя на весь коридор. - Мишутки идут какать! - Тише ты! - Прозвучал голос Игоря. - Насрать! - Веселился Олег. Голоса стихли. Ушли. Ушли. Я остался один. Мне показалось странным, что Игорь пошел в туалет по большому вместе с Олегом. И что Младший Михаська, который Игорь, отрывал для Старшего бумагу для подтирки задолго до того, как тот предложил пойти в туалет. Видимо, между ними на самом деле космическая связь. Космическая связь через анальное отверстие. Не важно, но, извиняюсь, срать вдвоем?.. Мое мнение, что делать дела по большому лучше всего в одиночестве. Чтобы чувствовать себя исключительно комфортно. Я вспомнил, как в армии это было, где на кабинках не было дверей. А то и кабинок не было. Заходишь в сортир. У стен много засранных дырок. Снимаешь штаны, присаживаешься, торчишь над одной из них, тужишься, стараешься быстрее посрать, пока никто не зашел. Твоя колтушка летит в дырку метр, а то и два до коричневой жижи. В это время в сортир входит другой солдат. Видит весь процесс дефекации, который ты всегда считал сугубо интимным. И этот человек тебе становится неприятен. Потому что он узрел тебя срущим. Бля, ну приспичило же тебе зайти сию минуту. Михаськи ходили срать целый час. Я уже успел задремать на диване. Вдруг врывается Игорь и кричит: - Собирайся, натурал! Едем! - Куда? - забеспокоился я. - Собирайся. Будем смотреть чудо. - А сценарий? - Потом. После. Игорь быстро сел за компьютер, видимо, наскоро проверить почту перед уходом. - Куда едем? - я встал с дивана и заглянул в аквариум. Два ящера плавали медленно и мерно. Им было хорошо. Игорь обратил внимание, что я смотрю на аквариум, и полюбопытствовал: - Скажи, они похожи на нас с Михаськой? - Не думал над этим, - ответил я. - А чего ты не веселишься, Степанков? - громко потребовал Игорь. - А чего веселится то? - Как чего? Жизнь прекрасна. Мы едем смотреть чудо, - говорил и переодевался Карабейников. - Какое чудо? - Концерт Кайли Миноуг. - А кто это такая? Игоря это возмутило: - Ты что?! Это великая певица. Она является символом голубых и лесбиянок. Она наша. В этот момент вбежал запыхавшийся, взъерошенный Олег, увидев нас несобранными, возмутился: - Как!? Вы еще не готовы? Машина внизу. - Бегом-бегом-бегом. Фи-фи! Ути моя маленькая жопка, - повизгивая лепетал Игорь, по ходу сборов мацая Олежика, отчего тот также повизгивал. Я смотрел на эту Гоморру и, наверное, на моем лице было всё написано. - Фу-фу! Фи-фи! Фа-фа! СЕДЬМАЯ ГЛАВА Я ВОДОЛАЗ Михаськи бежали к машине впереди меня. Семенили. Оба небольшого роста. Оба коренастенькие. Не коренастые, а именно коренастенькие. Не как мужики, а как тетки с рынка. Веселые, обаятельные, безобидные крепыши. Мне было грустно. Я шел немного поодаль от них. Толстый, высокий. Новый Довлатов, как представлял меня в одной кинокомпании Саша Назаров. Русский Буковски, как называл меня Эдуард Бояков. Олег сбавил темп и по ходу движения повернулся ко мне, улыбнулся, шуткой ткнул меня в грудь кулаком и сказал: - Улыбайся, Коля! Ты чё как не родной! Улыбайся! Жизнь прекрасна. Мир удивителен. - Мир на самом деле удивителен, - я через силу улыбнулся. Игорь оценил мои старания, толкнул в плечо и сказал: - Вот! Такой ты мне нравишься. А то идет, как фашист. А может, ты гомофоб? Игорь сбавил шаг, поровнялся со мной. Я улыбнулся. - Слушай, а напиши про меня книгу, Степанков. - Напишу. - Ай да молодец! Когда? - Потом. После проекта. - Все верно. Первым делом наше кино, - он еще раз шуткой ударил меня по плечу, - ты чувствуешь, что это наше кино? - Чувствую. Только не понимаю, когда мы его будем писать. - Скоро, Коля, скоро. Не грузись. Отдыхай по полной. Время у нас еще есть. На днях я повезу тебя к продюсеру, богатому папеньке. Он хочет на тебя посмотреть. Я насторожился: - То есть? Меня как автора сценария нужно еще утвердить? Игорь снова хлопнул меня по плечу: - Не грузись. Я тут всех утверждаю. Я принимаю решение. Я твой бог. Он окрикнул Олегу: - Олег, как ты думаешь, когда Степанков благодаря нам прославится, он не побрезгует подавать нам руку? Олег мигом включился в игру, подпрыгнул на месте, скрестил ноги, как в танцевальном движении, перевернулся на сто восемьдесят градусов и напел на чудной мотив: - Мы его тогда поймаем за углом и набьем ему морду. - Кто мы? - серьезно спросил я, не оценив шутки. - Я, - ответил Олег, - и Игорь Николаевич. Игорь заиграл по-другому, подскочил к Олегу, чмокнул его в щечку и сказал: - Ты что, Михасик, не пугай автора. Вдруг у него больное воображение. Михасик прекратил игру, нахмурил бровки, сделал губы трубочкой и высказался: - Да он вообще какой-то... Как будто из Таганрога приехал. Шуток не понимает. - Ты из Таганрога, Степанков? - смеясь, спросил Игорь. - Нет, он из Саранска, - снова пошутил Олег. - Или из Воронежа, - смеялся Игорь. 'Театралы', - подумал я. По ходу разговора мы влились в толпу, движущуюся на концерт. Я следовал за Михасиками, лавировал, как мог. Но все равно натыкался на различные препятствия. Люди как будто специально лезли мне под ноги, вырастали перед моим носом. Мне приходилось маневрировать, обходить, а иногда отталкивать наиболее беспардонных, которые лезли сквозь толпу напропалую. - Ты чё! Охерел что ли!? - сказал мне один из встречных, которого я оттолкнул. - Пошел нахуй! - громко сказал я и изобразил на лице жестокость. Игорь услышал это. Остановился, посмотрел на меня. Я оскаленным зверем смотрел на попавшего под ноги двадцатилетнего выродка. - Чё ты нах!? - шипел я, - урою! Шушара! Парень понял, что я сильнее или наглее, и, опустив голову, скрылся в толпе. Игорь улыбнулся мне: - Ну, ниче ты его! - Шакал, - сказал я спокойно, - под ноги прыгает. - Я говорю, ты из Воронежа. Мы мало-помалу добрались до кассы. Олежка взял билеты. Я краем глаза увидел цены - от полутора тысяч, блин!Что там за Минога такая? Мы зашли в фойе концертного зала, отстояли очередь в раздевалку, сдали одежду и куда-то пошли. Мне к этому времени стало тошно от людского столпотворения, не хватало кислорода. Игорь рассказывал мне, что когда он сосет, забирает энергию. Я смеялся, думал, что он шутит. По-моему, энергию забирает толпа. Просто высасывает напрочь. Ты стоишь в толпе опустошенный. И в эту пустоту вливается массовое сознание, социальная паранойя. И в твоей голове в твоих мыслях как прежде летают птицы с черными глазами. Но они облезлые, вонючие, беспорядочные. В твоей голове образуется словесный хаос, словесный понос. Слов в твоей голове слишком много. Ты стараешься все там упорядочить. Но толпа тебе мешает. Тебе хуево. Ты думаешь - бред. Или совсем не думаешь. В твоей душе абсурд. Плюс ко всему ты потеешь. Ужасно потеешь. Потеешь так, что хочется тут же принять душ. Хотя, как знать. Вероятно, некоторых людей наоборот толпа вдохновляет на творчество, на поступки. Вероятно. Но это не про меня. Меня толпа угнетает. Я - одинокий бизон, взирающий на чистое небо Великих равнин Иллинойса. Я последний бизон этих бескрайних прерий. Эти белые переселенцы убили всех моих братьев. Я натурал. Самый настоящий натурал. О, Гиче Маниту!.. Вы стоите на моей ноге... - Вы стоите на моей ноге, - услышал я чей-то голос. - Что случилось? - спросил я. - Молодой человек, вы стоите на моей ноге. Мне, конечно, отчасти приятно, но... Я посмотрел на белокурую девушку лет двадцати. Она, улыбаясь, поднимала вверх бровки и опускала. Мол, приди в себя, парень и закадри меня. Я эмансипированная девочка и отдамся тебе с удовольствием. Посмотрев под ноги, я на самом деле обнаружил, что стою на ее ноге. - Простите, - сказал я и убрал ногу. - Вы сделали мне больно, - с улыбкой сказала она и пошла. - Простите, - еще раз извинился я. - Ничего страшного, - на прощанье сказала девушка и растворилась в толпе. Ничего страшного... Ничего себе. Гм. Соска какая. Я потерялся. Я в упор не видел Михасиков. Черт побери! Японский бог! Столько народу! Откуда столько народу! Неужели все хотят посмотреть эту Лайзу Миноуг... Или Лизу Миноуг. Или Миногу. Как-то так. Это певица, по словам Игоря, самый настоящий символ гомосексуалистов и лесбиянок. Неужели все пришедшие на этот концерт гомосексуалисты и лесбиянки? Нет. Не может быть. Я же, например, не гомосексуалист и не лесбиянка. Ну целовался... Ну работаю я с пидорами. Ну и что? Это же еще ни о чем не говорит. Я просто играю в эту игру. Алиса только меня предупреждает, что я могу заиграться. Но я помню главное правило: один раз - пидорас. Именно. И никаких исключений. Один раз - пидорас. Ни грамма в рот, ни сантиметра в жопу. ТЧК. - Ты где ходишь? - Игорь больно схватил меня за руку и потащил вперед, - скоро начнется. Идем. Я поспешил за ним. Перед входом в огромный зал я почему-то подумал про свое портмоне. Где оно? Проверил карманы джинсов. Нет. Я его отдал вместе с курткой в раздевалке. Блин! - Щас, - сказал я Игорю и рванулся назад. - Куда ты? - обернулся он. Но я уже пробирался сквозь толпу. Я уже лез сквозь эти голубые джунгли и заросли. Гиче Маниту, зачем ты меня оставляешь? Пройдя через плотный поток людей, я очутился у раздевалки. Народу там уже не было. Я подаю номерок. - Дайте, пожалуйста, мою куртку. Недовольная работница раздевалки вырывает из рук мой номерок и растворяется в море всевозможной одежды. Она находилась под водой достаточно долго. - 'Дайте мне куртку. Да дайте мне куртку', госпидя, - бурчала она, передразнивая меня, пока плавала там, - не могут успокоиться. Ходят и ходят. Она не скоро нашла мою одежду. К этому времени зазвучала музыка. И толпа поклонников заорала и зааплодировала. Я с нетерпением дождался куртки и стал шарить по карманам. Внутренний карман. Нет. Боковой один. Нет. Боковой второй... Боже мой! Нет. - А где мои деньги? - спросил я у тети. От неожиданности она стала заикаться: - Не... не... не поняла... - Куда делись мои деньги? - сурово потребовал я. Она махнула рукой и громко сказанула: - Да идите вы... на... концерт! Все ясно. Со мной поработали карманники. Но где они это сделали? Как так нерасторопно получилось? Эх ты, Степанков, доверчивая душа! Глупый белый человек! Сколько было в портмоне? Тысячи три-четыре. Серьезный убыток. Блин! А может это злая шутка Карабейникова? Да ну. Зачем ему это? Понятно, он шутник. Но не до такой же степени. Я снова отдал тетушке куртку, взял свой номерок и пошел на концерт. Голоса этой Миноуг все еще не было. Звучала только музыка. Минут десять музыки для разогрева, видимо. Я вошел в бушующий зал. Это был океан дельфинов. Тьма толстых ласковых дельфинов. А я водолаз. Пускай водолаз. Самое главное, не пидорас. ВОСЬМАЯ ГЛАВА КАЙЛИ МИНОУГ Я входил в ту самую минуту, когда на сцену на канатах спустилась та самая Кайли Миноуг. Минога - подводная лодка в степях Украины. Она запела первую песню. Я шел к возбужденной, агонизирующей толпе. Бес плясал. Я искал Михасиков. Их нигде не было. Где же их искать? Тут такое столпотворение. Нужно сказать, что у нас были места на танцпол (как-то так). То есть не места вовсе. Попросту мы должны были стоять перед сценой, типа танцевать. Но близко к сцене подобраться было практически невозможно. Чем ближе, тем плотнее народ. Битком. Как потные склизкие селедки в банке. Кругом счастливые лица. Создавалось такое впечатление, что один я тут не получаю удовольствия и думаю о своем мениске на левом колене. Как я устал от этих менисков. То на одном колене, то на другом. Первая песня Миноуг мне откровенно не понравилась. Мне кажется, под Мадонну косит девица. Ну-у не знаю. Ну-у хорошее световое шоу. Ну-у танцевальная группа двигается отлично. Ну-у, ну не знаю. А зрители у сцены аплодировали и бесновались так, будто песню исполнил сам Фарух Булсара - Фредди Меркьюри. Не меньше. Я минут десять искал своих голубых друзей. Не мог найти. В конце концов меня все достало, я отошел в сторону и стал смотреть на певицу в большой транслирующий он-лайн экран. Здесь хоть видно крупно ее лицо. Лицо эмоций особых не выражало. Менялось все. Декорации, костюмы, маски, стили музыки. Полная эклектика. Не менялось только лицо Миноуг. Подводная лодка оставалась подводной лодкой. Ее лицо было всегда таким же. Видимо, чудеса косметической хирургии. Зачем работать лицом? Оно должно быть, как памятник, как монумент. Миноуг пела. Толпа плясала, бесновалась. Игорь, пытаясь напугать, схватил меня за руку: - Стой! Кто идет! - сказал он, перекрикивая музыку. Я повернулся к нему с серьезным лицом. - Что не весел? - задал вопрос Игорь. - Просто так, - громко ответил я. - Жизнь прекрасна. Посмотри, какое шоу. Я хочу делать такое шоу. Год назад я по глупости пропустил концерт Мадонны. Сегодня мы не могли пропустить шоу символа голубого движения, шоу Кайли Миноуг. Я спросил: - Уже есть такое движение? Голубое? - Есть. Все к этому идет. Скоро к власти в Российской Федерации придет голубой президент. Да-да. Меня потянула к анализу: - По-моему, все идет к тому, что империя вот-вот рухнет. Все показатели кризиса на лицо. Вслед за голубым движением следует конец империи. Игорь больно ткнул меня в бок и улыбнулся: - Думай о себе, а не об империи. Мы-то с тобой живы. И я не чистый гомосексуалист, я бисексуал. У меня есть жена. - Удобно устроился, - сыронизировал я. - Прекрати, - больно ущипнул меня Карабейников. Я тяжело вздохнул и крикнул: - Игорь, дай мне тысячу рублей. Я деньги в офисе забыл. - Что значит 'дай'? - возмутился тот. - Взаймы. Игорь обнял меня за шею, прижался к моему уху и громко крикнул: - Пошутил! Улыбайся! Я твой друг. Лучший друг. Он достал из портмоне тысячную купюру, сунул мне в ладошку, тут же отвернулся от меня, поднял вверх руки и замахал в такт музыки вместе с другим стадом. Я подумал о том, что если долго держать руки вверху, они непременно затекут. Сто процентов. Миноуг снова переоделась в какой-то садомазохистский прикид из кожи с заклепками. На сцене поменялись танцоры. Я думаю, ну, может, сейчас будет круто. Ан нет. Песня опять никакая. Для меня, конечно, никакая. Потому что народ вокруг завопил от восторга. Видимо, я чего-то не понимаю.Тут я хочу сказать, что пипл очень подвержен такой болезни, как социальная паранойя. Тем более российский пипл, который воспитан на 'Ласковых маях' и 'Миражах'. Ну, максимум на Викторе Цое. Я, кстати, тоже воспитан на Цое и тоже не меньший параноик, чем мои соседи. Сегодня пипл легко сбить с толку. Можно рассказать простую вещь о том, что освободилось место в метро, ты сел на это место. А оно вдруг нагрето чьей-то жопой. И настроение твое улучшилось. И все. Все просто. И важно, что ты сам в метро уже не ездишь лет десять. Впадлу. Да и слава не позволяет. Да и 'Бентли' у тебя самой последней модели. Но пиплу ты вливаешь в уши, что хозяйка подняла цену за аренду квартиры. Но пусть пипл думает, что мне плохо, так же, как ему. Пусть он меня пожалеет. Жалость - это ведь характерная черта русского пипла. И я его буду водить за нос. Называть себя русским путешественником и прятать в штанах свой обрезанный в синагоге член. Пиарится про то, что я в доску свой парень. Я такой же картавый, как и вы, как и половина полукровков Российской Федерации. Ага. А пипл пусть пребывает в социальной паранойе. Кушать подано! Пережевано. Кушайте, и ваше настроение улучшиться. Ты, конечно, врешь безбожно. Потому что у тебя уже свой дом в престижном районе, ресторан. Потому что искусство - это и есть вранье. Мы, писатели, все шарлатаны. Мы вкладываем иллюзии в головы пиплу... Мы продаем любовный напиток. И уже не лукавим, что это волшебный эликсир, а говорим правду - это чистый спирт, бухайте. Я вышел из моря. Глоток воздуха. Я вышел из шума. Боже, бедные мои перепонки. Не люблю концертов. Пошел в бар. Заказал себе сто пятьдесят граммов водки. Только сто пятьдесят. Не больше. Если больше, то я буду пьяный. Выпил. И так стало хорошо! Так стало хорошо, что я еще одну заказал. Все. Хватит. Хотя... Эх, ладно. Еще одну рюмочку и все. Потом еще заказал. Потом еще. И мне все стало по барабану! Глупо. Я, как дурак, приехал писать сценарий в ночную смену. Тогда, когда мозги у меня ни фига не работают. А вместо этого мы пошли в море, на концерт, трясти толстыми жопами, слушать, как поет украинская подводная лодка Минога. Ну и ладно! Я вам сейчас испорчу телевидение. Я вам тогда устрою танцульки. Щас-щас. Долбанные Михаськи, достали уже. - Гарсон, еще сто пятьдесят. И все. Бармен сказал: - На здоровье. Я возмутился: - Какое к черту здоровье!? Когда тут такая долбота! Я приехал писать сценарий полнометражного фильма, а меня потащили на концерт голубого символа... Этой... как ее? - Кайли Миноуг. - Именно. Именно. Там в море тонут люди. Ты меня понимаешь? - Понимаю, - ответил бармен. - Только ты меня понимаешь. Один. Больше никто. Я рассчитался, пошатываясь, отправился в зал. Я набрал в легкие воздуха и вошел в море, когда певица - забыл, как ее зовут - запела новую песню. На этот раз она нарядилась в костюм крылатой феи. Теперь после водки мне очень понравился ее прикид. Я, надо признаться, вдохновился песней. Не плохо. Да. - А вот это очень ничего песня! - объяснял я охраннику, стоящему в стороне, - Как вам... кажется? - Идите, слушайте, -рукой указал охранник в сторону сцены. - Иду, иду. Надеюсь, вы не думаете, что я пидор. - Идите-идите. - Хорошо. Я пошел. Охранник, конечно, заметил, что я в доску пьяный. Он три раза кашлянул, но не предпринял никаких действий. А я шел к сцене. Мне уже было пофигу до Михасиков. Я хотел подойти поближе к певице (забыл, как зовут) и рассмотреть ее внимательнее. Толпа становилась все гуще и гуще. Я попытался протиснуться сквозь людские наслоения. У меня это с трудом получалось. Потом меня стали толкать вправо, еще вправо. Еще. Еще. Там было более-менее свободно. Но певица с этого края видна была только в профиль. Ну и хуйня-война. Я стал брать еще правее. И очутился у какой-то стены. В темноте. Блин! Меня прижали к стене больно-больно. Потом опять стало свободно. Это не море, это консервная банка с кильками в томатном соусе. Вдруг стена ожила, и оттуда вышел огромный под два метра ростом, толстый усатый майор милиции с мобилой у уха, фонариком на шее и с бейджиком на груди. Оказалось, что тут была тайная дверь. Туда можно пробраться. По счастью майор не захлопнул ее до конца. И я осторожно заглянул в щелочку. Там была большая темнота. Я приоткрыл дверь, боком проник внутрь и закрыл за собой. Замок защелкнулся. Песня закончилась. Началась новая. Кромешная тьма. Я иду на ощупь. Обо что-то спотыкаюсь, падаю. Поднимаюсь. И музыка в этот момент бьет мне по перепонкам. Я вновь падаю. И пока не встаю. Слушаю свою голову. По-моему, меня контузило. Музыка не утихает. Мне кажется, что моя голова вот-вот взорвется от напряжения. Уж-жасно! Я встаю снова, иду вперед. Вдруг нарываюсь на стену. Шарю по ней рукамии нахожу небольшую дверь. Нащупываю защелку. Щелк! Отрываю дверь. Вау. Ой-ля-ля. Яркий свет заливает мне глаза. Я ни черта не вижу. Делаю два шага вперед. Музыка, как прежде звучит. - Фак ю! -слышу я голос. Внимательно приглядываюсь, зрение мало-помалу возвращается ко мне. Вижу танцора, который, не прекращая двигаться в такт мелодии, смотрит на меня с удивлением. - Вы тут... это... самое... репетируете что ли? -спрашиваю я. Делаю еще несколько шагов вперед и наконец-то понимаю, что попал на громадную сцену. Впереди перед беснующимися зрителями поет певица (забыл, как ее зовут). А? Как зовут тетеньку, спрашиваю? Фак ю! Сам ты - фак ю. Фак ю! Пошел отсюда! Козел! Who You? Сам дурак. Фак Ю. Я понимаю, что хуже положения, чем у меня, не бывает, смачно плюю под ноги танцору и быстро иду к певице. Где-то на полпути я запинаюсь за какую-то хрень - не то софит, не то колонка. Падаю на сцену. И понимаю, что в огромном зале смех. И зрители смеются надо мной. Певица поворачивает ко мне и тоже, как танцор, говорит: - Фак ю! Я встаю на ноги, иду к певице (забыл, блин, как зовут), обнимаю ее (она, оказывается, маленькая-маленькая), говорю: - Как тебя... это... зовут? А фонограмма продолжает звучать. Толпа беснуется. Я вижу, к нам бежит охрана. Я говорю ей: - Певица, можно я тебя поцелую? Или можно даже... Фак Ю... сделать. Один раз. Она ошарашена. Отстраняется от меня. А я ее целую в глубокий засос. Потом забираю у нее микрофон и кричу в зал: - Вот! А вы говорите - символ гомосексуалистов и лесбиянок. Она просто женщина. Моя сладкая девочка. Я ее люблю больше, чем Мадонну. Я ее бой-френд. Меня зовут Николай Степанков. Вот. Через минуту охранники, милиционеры вели меня по коридорам концертного зала в наручниках. ДЕВЯТАЯ ГЛАВА КОНЮШНИ ШЕЙХА Наутро Алиса забрала меня из милиции. Подключила своих знакомых. Я заплатил штраф за злостное хулиганство и пообещал, что больше никогда это не повторится. Михаськи долго смеялись над моим проступком. Через день я опять поехал на ночную работу. Приезжаю,а в кабинете у Карабейникова шалман народу. Я заглядываю в двери, не решаюсь зайти, кивая головой, мол, здравствуйте. Игорь зовет меня к себе: - Заходи-заходи, Коля. Он выходит мне навстречу. Мы по дурацкой традиции, касаясь щеками, обмениваемся тремя поцелуями в воздух. После чего Игорь рукой показывает на меня, представляет всем гостям: - Николай Степанков. На сегодня лучший сценарист города Москвы. Победитель всевозможных конкурсов. Игорь по порядку указывает на всех присутствующих: - Эвелина Биляданс, наша звезда. Представлять ее нет смысла. Ты знаешь Эвелину Биляданс? Я, кроме как в фильме 'Проклятый ад', признаюсь честно, думал, что ее нигде не видел. Но мы с ней встречались год назад в центре Москвы на гламурной презентации коньяка, куда меня притащил мой друг Володя Дроздов. Он, кокетливо манерничая, сказал, что я сценарист, драматург, то-сё. Ха-ха. Хи-хи. - Он мой друг, мы друзья, -многозначительно закончил он. Видимо, это должно было означать, что мы с Дроздовым любовники. Типа мы ебемся с ним в попец. Хи-хи. Ха-ха. Хо-хо. Ху-ху. Биляданс одарила меня взглядом и сказала: - Хорошенький. Потом она долго, громко и неприятно хохотала, как дура, над всякой ерундой. Дроздов ей что-нибудь скажет, а она хохочет, скалит забеленные зубы. Я смотрел на ее большие титьки, длинные ноги и вспоминал старую пословицу: волос длинный, ум короток. Когда мы с Дроздовым отошли от гламура, он сказал мне на ухо: - Она раньше в программе 'Гримаска-шоу' играла... - Кого? - заинтересовался я. Я хорошо помнил эту программу. Российское телевидение тогда еще только-только набирало обороты, и программа 'Гримаска-шоу' пользовалась огромной популярностью. - Кого она там играла? - переспросил я. Дроздов замахал руками, мол, не важно, но все равно сказал: - Ну эту... Помнишь. Медсестру с большими титьками? А!!! И только тут я вспомнил. Вот она - сексуальная медсестра, которой я пацаном в 90-х мечтал засадить. Мы дрочили на нее, на эту постперестроечную нимфу-медсестру всем двором. А вдруг сейчас... сейчас она стоит передо мной -обычная гламурная баба. И дрочить уже не хочется. Нет, совсем не хочется. Ни капли. Просто рублевская мучача со специфическим запахом. - Да ты чё? - как будто бы я сделал открытие, как будто бы не поверил Дроздову, - Та самая медсестра? Тот отмахнулся от меня, мол, хватит уже, пойдем пить, гулять, тусоваться. Мне, надо признаться, никогда не доставляли удовольствия всяческие подобные тусовки, презентации, шведские столы. И даже весь этот гламур с силиконом меня не впечатлял. Топтались, кучковались какие-то медийные личности, но мне было глубоко насрать. Кто там? Сергей ли Пенкин. Алена ли Апина. Я вот посмотрел на Эвелину Биляданс и понял. Безусловно, прежде чем вести трахать, ее нужно так же, как других женщин, сажать в ванную, отмывать от грязи, краски, пота. У нее также будет пахнуть изо рта этим дорогостоящим дурацким подобием французского шампанским. Это на самом деле ужасно, когда изо рта вашей девушки пахнет шампанским. Ладно, если сам еще пьяней вина. А так - ни, ни. В общем, тогда на этой презентации я впервые познакомился с Эвелиной Биляданс. Она, безусловно, меня не помнит. Но кто я такой на фоне всей ее творческой личности? Заштатный писатель, типичный литературщик. А она, блин! Она! Она же играла медсестру в 'Гримаске-шоу'. Она этим персонажем в девяностых воплощала все: либидо, похоть, страсть постперестроечной России. Карабейников с улыбкой толкнул меня в бок, потом посмотрел на Биляданс, и как бы извиняясь за мое молчание, сказал: - Писатель. Вещь в себе. - Конечно, помню, - неожиданно ответил я. - Что? - Что - что? - Что ты помнишь? - Ее... помню. Это несоответствие всех ужасно насмешило. Громче и дольше всех опять ржала Эвелина Биляданс. Аки породистая лошадь из конюшен шейха Аль Мактума. Зубы белые, большие. Того и гляди откусит руку или двадцать первый палец. Животное. Но... Бизоны американских прерий не совокупляются с лошадьми. Зачем бизонам лошади? А? Не нужны бизонам лошади. Совсем не нужны. 'Любопытно, Биляданс - это псевдоним или фамилия? -подумал я. - Если фамилия, то девушке с одной стороны не повезло. Но с другой стороны, как говорил Костя Кинчев, мы все в ответе за свои фамилии'. Игорь повел меня знакомить дальше. Показал на маленькую черненькую абсолютно несимметричную, нестандартную девочку. - Юлия Винчестер, -представил он мне ее, - восходящая звезда российской эстрады. Я внимательно в нее вгляделся. Ее я тоже помню на той вечеринке, куда привел меня Дроздов. Она бывшая солистка какой-то девичьей группы, типа 'Виагра'. Но точно, ни 'Виагра'. Толи 'Белки', толи 'Соски', толи 'Титьки', толи 'Письки'. Их же сейчас много таких групп развелось. Более сотни, по-моему. Продюсер, не обремененный умом и особым талантом, собирает трех-четырех девочек девяносто-шестьдесят-девяносто для проверки на прочность, трахает их в ночной сауне. Потом засирает им мозги, что сделает их великими звездами российской эстрады. Они разучивают песню, в лучшем случае. В худшем - эту песню поет за них какая-нибудь голосистая оперная певица. Песню записывают, учат девчонок трясти титьками и жопами на сцене. Потом ездят сначала по Подмосковью. Талдом, Голицыно, Железнодорожный, Домодедово. После того как продюсеру удается спихнуть какой-никакой клип какому-никакому телевизионному каналу, география расширяется, девушек уже везут дальше, Воронеж, Тула, Волгоград. Иногда этим и заканчивается. Но иногда звезды так сходятся, что Косте Эрнэстову каким-то таинственным образом, угождают, и группа девушек светится на самом крутом канале ТВ. И тогда везде зеленый свет. В метро уже не поездишь. Тут и приходит слава мирская. И уже можно петь всякую прелесть, типа 'любовь - вновь', 'целуй везде - здесь', 'люби нежно, но реже', 'люби глубже - в кишку'. Такая вот география, зоология, математика и анатомия. В итоге, миллион долларов США - все будет хорошо. Но только миллион редко оказывается в кармане солисток, типа Винчестер. В основном всеми деньгами распоряжается продюсер. Юля Винчестер на протяжении нескольких лет была в числе солисток такой вот группы. Но жизнь повернулась иначе. И она бросила группу. Или группа ее бросила. Тут уж не мне судить. Но не все так плохо. В жизни Юлии Винчествер появился Андрей Рукин, известный на всю страну мальчик-бродяга. Певец, поэт и композитор - три в одном. Надо сказать, при всем нашем убожестве эстрады довольно неплохой 'три в одном'. Другой вопрос, что время его сейчас прошло. Всему свое время. У Юры Шатунова тоже было свое время, свой пик славы. Так вот, Юлия Винчестер замутила какие-то дела с Андреем Рукиным. И он потащил ее в свет, на эстраду, на ТВ и т.д. Я как-то потом поинтересовался у Карабейникова: - У них с Рукиным отношения? - Нет. Это миф, удобный для СМИ, - ответил Игорь. Я задал еще один, важный для меня вопрос: - Рукин... это... тоже... ваш? Игорь улыбнулся, хлопнул меня по плечу и веселясь изрек: - Не-ет. Рукин ваш. Он самый натуральный натурал. Я с радостью выдохнул из себя воздух и подумал, что не все еще потеряно в этом мегаполисе. - Молодец, - сказал я. Слава Богу! Не вся российская эстрада подсажена на член Кости Эрнэстова. Есть еще гетеросексуальный порох в пороховницах. Сегодня также среди прочих была и жена миллионера, Света, наша главная героиня. Кто платит, тот заказывает песню. Муж захотел жинкиной славы. Вернее, видимо, она, Света, наперед захотела. Под руку подвернулся Игорь Карабейников. Он, безусловно, моментально крепкими акульими челюстями схватился за денежный мешок. Что хотите? Кино? Пожалуйста, вам кино. Главной героиней должна быть Света? Ок. За ваши деньги все, что угодно. Так сложился альянс. Но сценария нет. Карабейников сценарии писать не умеет. Нужно искать. Тут возник я, с подачи Володи Дроздова. - Света, главная героиня, - сказал Игорь, театрально улыбнулся и продолжил. Слишком худа - подумал я. Но о ней я расскажу позже, когда мы приедем к ней в гости. Игорь завис в паузе, потом схватил воздух и выдал, как на репетиции: - Реальная звезда эстрады и театра! И восходящая звезда мирового, - он сделал акцент на 'мирового', - кинематографа! Я после того представления снова не нашел ничего лучшего, чем раскланяться перед Светой. - Итак, -Игорь завершил представлять актрис, поднял руку вверх и продолжил. Он объяснял им, про что будет кино, каким оно будет, сколько в фильме будет серий, где мы его покажем, как прославимся, какие премии получим, за что. Себе Карабейников запланировал Оскара, никак не меньше. Другим тоже хорошие премии. А мне, сволочь, только пообещал премию Московского кинофестиваля. Хотя, в любом случае, план грандиозной победы был продемонстрирован на ура. Девки визжали от предчувствия предстоящих побед. Я смотрел на Карабейникова и думал: сказочник, блин, Лукино Висконти. Юлия Винчестер, вертевшаяся все время на стуле, как веретешко, не удержалась, вскочила на ноги и испортила всю сказку: - А сценарий где?! Сценарий?! Игорь глубоко вздохнул, повернулся ко мне, показал на меня рукой и сказал: - Вот. То есть отмазался. Получается, я должен был рассказать, как у нас обстоят дела со сценарием. Все смотрели на меня. Но я молчал. Карабейников, глядя мне в глаза, слегка приподнял брови, изобразил на своем лице что-то типа, 'ну что же ты такой инертный', прошелся в тишине вдоль кабинета, многозначительно приподнял указательный палец вверх и продолжил: - Будет. Скоро все будет. Пока же мы со сценаристом пишем историю. 'Не хуя мы не пишем, - подумал я. - Мы пьем текилу и нюхаем кокаин. А сценарий пишу я один дома. Только никому нет никакого дела до этого сценария. Мы пишем сюжетник. И все мои начинания остаются непрочитанными'. Я тогда еще не смел даже подозревать, что Игорь Карабейников захочет меня тупо кинуть. Я напишу ему сценарий через месяц, отправлю последние сцены 26 июля 2008 года. Это уже тогда, когда мы вылетим по всем срокам. Но Карабейников все будет тянуть и тянуть, тянуть и тянуть. Это уже потом выйдут первые пресс-релизы о снимающемся фильме 'Стэп бай стэп' без моей фамилии. Это уже потом, в феврале 2009 года, мой друг Володя Дроздов откажется свидетельствовать в суде, что это я написал сценарий под названием 'Стэп бай стэп'. И у меня не будет денег на адвоката, чтобы доказать, что 'Стэп бай стэп' -это мой сценарий. Безусловно, он говенного качества, написан мной под контролем Игоря Карабейникова. Это далеко не Тенесси Уильямс. Но это мой сценарий, который я ненавижу, над которым, выключившись из жизни, я работал несколько месяцев. Это уже потом я буду ходить на консультации к юристам, спрашивать, что мне делать, как быть. Один адвокат, посмотрев в рабский договор, который я подписал с 'New Lain first Blue Studio', скажет: - Нет, я не возьмусь за это дело. Второй, почесав лысину, вздохнет: - Печально. Максимум, что мы можем сделать, первое, чтобы вашу фамилию все-таки вписали в титры фильма. Второе, моральный ущерб, максимум две тысячи долларов. Третий адвокат откинется на спинку кресла и с голливудской улыбкой выдаст: - Не все так плохо. Договор можно считать 'незаключенным'. Это самое важное слово 'незаключенный'. Все просто. В договоре не указаны сроки выполнения условий договора. Я спросил: - Сколько будут стоить ваши услуги? - Учитывая постоянно меняющийся курс доллара, - начал он издалека, распевая каждое слово, - в пределах ста тысяч. Я молчал. Он, будто я уже выказал удивление, что так дорого, перестал улыбаться, начал оправдываться: - Да, да. Курс доллара растет. Я с иронией сказал: - Понимаю. Адвокатская деятельность напрямую зависит от курса доллара. Идите вы все на хуй. ДЕСЯТАЯ ГЛАВА КАКАТЬ Вечер продолжался. Игорь во всех красках, как это умеет, рассказал, в чем будет суть, соль и перец сценария 'Стэп бай стэп'. Я все это время сидел, низко склонив голову. Когда Игорь закончил, первой опять вскочила веретешко Юля Винчестер. Она стала долго одними и теми же словами, по одним и тем же местам расхваливать наш еще не рожденный сценарий: - Круто! Как это круто! Я уже это вижу! Отличный сценарий! Молодцы! Отличный! Круто! Мне очень, очень понравилось. А моя роль лучше всех, - она заискивающе посмотрела в глаза Карабейникову: Игорь, скажи, моя роль будет главной? Скажи. Я хочу, чтобы моя роль была главной. Веретешко крутилось по комнате. Глаза уставали на нее смотреть. Я подумал, как трудно было Андрею Рукину, если они когда-нибудь вместе жили, с такой вертлявой. Юлии было много. Много. Вот бывают иногда такие люди, их становится много. Страшно много. И хочется избавиться от этого. Хочется уменьшить. Слишком много человека, я бы уменьшил. И даже когда такой человек замолкает, ему не сидится на месте, он прыгает со стула на диван и обратно, он мечется по комнате, как будто червяки живут в жопе. Юлии было много. Плюс к этому, как музыку, включила свой нервический хохот Эвелина Биляданс. Включила и не выключала до тех пор, пока ее не проводили за двери. - Ха-ха-ха! - бесконечно звучало в моих ушах. - Круто! Так круто! - Юля вдруг обратилась ко мне, чего я испугался: Вы только напишите хорошо. Ладно? - и она мне подмигнула, как будто что-то обещала. - Хорошо мою роль пропишите. Чтобы интересно было смотреть. - Что смотреть? - спросил я. - Кино! - крикнула она мне так, как будто я бестолковый дурак тут сижу и не понимаю, что смотреть. - Конечно, кино. Ой, я так мечтаю о большом кино. Я вспомнил, как плохо она играла в 'Проклятом аде', в сериале Игоря, и подумал о том, справится ли она вообще с ролью. Вдруг мои мысли перебили. - Все, хватит! Кричать! Давайте по делу! - неожиданно громкой оказалась Света, жена миллионера. Видимо, ей тоже не понравилось поведение вертлявой Юли. - Классно! Классно! Круто! Круто! - не унималась Юля. Игорь понял недовольство Светы, взял инициативу в свои руки, схватил Юлю под ручку и повел к выходу. Она была веретешком даже на его руке. Ее мотало из стороны в сторону. Ее было много. Черви в жопе не давали покоя. Я рентгеном смотрел на этих червей, которые бесновались у нее внутри. Их было много, им было весело. Они были такие же дебилы, как Юля. Игорь успокаивал ее: - Завтра я с тобой встречусь. И поговорю. - А сегодня? - не унималась Юля. Черви тоже. - Сегодня нам со сценаристом нужно работать, - пытался сдержать ее Карабейников. Я некоторое время слушал их словесный бред. В конце концов Игорь вывел в коридор Юлю, потом попрощался с высокомерной заводной хохотушкой Эвелиной Биляданс, которая все время, пока Юля вертелась, хохотала. Пока он провожал Эвелину, Света, жена миллионера, глубоко вздохнула, посмотрела на меня и сказала: - Сумасшедший дом. Я кивнул головой, мол, согласен. Игорь вошел в кабинет, обратился в Свете: - Светочка, прости, суматоха! Как ты себя чувствуешь? Ну-ка дай-ка я на тебя посмотрю? Ты сделала это? - Да. Так больно, - сказала Света. Я только сейчас обратил внимание, что ее губы выглядели неестественно толстыми. Игорь внимательно вгляделся в ее лицо и сказал: - Значительно лучше. Так значительно лучше. Света искоса посмотрела на меня с упреком в глазах, мол, нечего тебе знать, что я сделала. Я отвернулся к окну. Света стала жаловаться Игорю на Юлю Винчестер: - А что, Игорь, правда, ее роль будет главнее? Игорь нежно взял ее под руку и кокетливо заговорил: - Ты что, родная моя? Главная роль будет твоей. Только твоей. Света не унималась: - Но судя по твоему рассказу про сценарий, у нее роль главнее. Игорь сказал: - Нет. Неправда. Может быть, я слишком большой акцент сделал на Юлькиной роли, но это только потому, что ты уже знаешь о своем персонаже. Поэтому я больше говорил про нее. - Мне так показалось, - продолжала сомневаться Света. - Нет, нет, нет, - стоял на своем Игорь. - Главная роль будет твоя, солнышко. Когда она ушла, мы с Игорем остались одни. Он сел в свое мягкое кожаное кресло и, глубоко вздохнув, сказал: - Степанков, так тяжело работать с актерами. - Да, - согласился я. - Они ведь все больные люди. - Наверное. - Мне кажется, Юля Винчестер - достаточно недалекая девушка. Игорь улыбнулся: - Иногда девушку ум только портит. Мы с ней ни диссертацию будем защищать. Она будет играть в нашем кино. - И актриса, по-моему, она плохая, - сказал я. - Помню ее в твоем сериале. Игорь громко хлопнул двумя руками по крышке стола, откинулся еще глубже в кресле и сказал: - А вот тут я с тобой не согласен. У меня играют все. И даже деревья. - Ну и как ты управляешься с деревьями? - Умею. И еще по поводу Юли Винчестер. По рейтингам сериала она занимала ведущие позиции. Именно на нее обращала внимание молодежь. А для нашего проекта молодежь - это одна из главных целевых аудиторий. Возникла пауза. Я открыл ноутбук и спросил: - Ну что будем писать? - Щас-щас! - сказал Игорь, наматывая туалетной бумаги себе на кулак. - Щас, - он пошел к двери, открыл ее и громко крикнул: - Оле-ег!!! В ответ тишина. Игорь еще громче: - Оле-е-ег!!! Олег вбегает в кабинет. Весь красный. Протягивает по ходу мне руку для рукопожатия и, изобразив скорбную мину, говорит Игорю: - Что, Игорь Николаевич? Игорь молча показывает намотанную на руку бумагу: - У меня там отчет, - и демонстративно поднимает вверх, мол, смотри, что у меня в руках. Потом снова молчит. Олежик кивает головой. - Какать, Игорь Николаевич. Сейчас. Идем. Олежик убегает в соседний кабинет, кричит там кому-то, толи Виктору, толи еще кому: - Так. Ничего тут не трогать. Я скоро буду. Мы какать. Игорь с улыбкой смотрит на меня и говорит: - Не обращай внимания, Степанков, Михаська у меня немножечко глупый. Но он хороший. И ты его должен полюбить. - На счет полюбить не знаю, но я не возражаю против его глупости. И очень вероятно, что он хороший. Игорь изобразил гнев: - Ты мне не веришь? - Конечно, верю, - на полном серьезе ответил я. В кабинет вбегает Олежик, он на ходу хватает туалетную воду, прыскает себе на волосы, берет тюбик с кремом, с нежной улыбкой обращается к Карабейникову: - Игорь Николаевич, идемте какать. Они выходят. Голубая моя Москва (часть вторая) ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА ДУШНО Мы с Михасиками ехали к продюсеру, который дает деньги на проект. Мне не то, чтобы страшно, мне непривычно. До сегодняшнего дня я продюсеров в живую не видел. Михасики веселились, сидя впереди. Игорь за рулем. Олег рядом. Игорь болтал всякую чушь. Вдруг на повороте показалась православная церковь с блестящими куполами. Игорь перестал смеяться, больно ущипнул Олежика, после чего тот вскрикнул и тоже перестал смеяться. Я не понимал, что случилось. Игорь, проезжая мимо церкви, перекрестился и слегка поклонился. То же самое сделал и Михаська. Вот тебя, блядь, бабушка, и Юрьев день. Храм Иисуса Христа для голубых оказался тоже одним из способов общения с Богом. Я никогда не крестился, проезжая мимо церквей, и весьма предвзято отношусь к людям, которые, завидев церкву, кладут кресты и поклоны. Мне всегда кажется, что в этом больше фальши, пиара и тупого обычая, чем искренней веры. Мы проехали церковь. Продолжился прежний спектакль тупых приколов. Игорь стал дальше сочинять глупые импровизированные стишки про Олежика: 'Олежик утром рано лег Не выспался, однако. Олежик, гей и дурачок, С красивой толстой... Жо-опой' Ха-Ха-Ха! Они вместе громко смеялись. - А теперь ты, Олег! Сочини! Олег же сквозь смех повторял: - С красивой... толстой жопой! У меня не... толстая... жопа. - Сочини, сочини, - толкал его в бок Игорь. - Вон, пЕЙсатель пусть сочиняет. Игорь резко прекратил смеяться и обратился ко мне вполне серьезно, заглядывая в зеркало заднего вида: - Ну что молчишь, Степанков? О чем задумался? Ты нас с Михаськой не любишь? Олежик тоже в один миг стал серьезен. Надо сказать, что приступы смеха или приступы злости у обоих сменялись весьма быстро. Как в карточной игре. Или в наперстках. Орали-Сухуми-Батуми! Кручу-верчу-наебать-хочу! Каждый из них вмиг становился серьезен, а то и зол, хотя несколько секунд назад до уссачки покатывался со смеху. Такая болезненная череда настроений. Чистые холерики, думал я, вспоминая кое-что из древних уроков психологии. - Улыбайся, Степанков, - говорил Игорь, заглядывая на меня в зеркало. Я не улыбался. Не хотелось. В пизду все. - Кабсдец! - стал вдруг негодовать Олежик, - просто кабздец! Ты такой скучный, Николя. Ужасно скучный. Может, я за тебя сценарий напишу? А то ты пока раскачаешься... Скажешь потом, что мы тут не при чем. Я же тебе несколько сцен подсказал. Лучшие сцены в сценарии. Может мне лучше писать сценарий? А? Я зажмурился, сжался, потом открыл глаза и выдохнул: - Пошел на хуй! - Сам пошел туда! Матерщинник. Колхозник. Посылает еще. - Блин, - отвернулся я к окну. За окном пролетал густой кустарник, линии электропередачи, на горизонте недвижимо стояло большое солнце, а много левее уже выходил на караул выпивший худой от запоев месяц. - Вот-вот. Только это и можешь. Как что-то хорошее сделать, от тебя не дождешься, скажи, Игорь. Игорь нахмурился, сурово поглядел на Олега и прикрикнул: - Ты что!!! - Что? - растерявшись, спросил Михасик. - Ты что, не понимаешь, с кем ты разговариваешь? Бестолочь! Олег, надув губы, спросил: - С кем? Игорь демонстративно дал ему легкий подзатыльник и прикрикнул: - Ты балбес, Олег! Понял? - Чё это я балбес? - Ты что, не понимаешь что ли? - Что я не понимаю? - Ты балбес. Карабейников резко повернул влево, съехал с главной дороги. - Слушай, ты че такой тупой!? - Да хватит уже на меня кричать! - возмутился Олег. Игорь дал ему еще один подзатыльник. - Маленько хоть помолчи. Минуточку. Тебя только одного и слышно. - Почему? - не унимался Михасик. - Помолчи, говорю, минутку! Я старше тебя. Ты должен меня слушать, - громко кричал Игорь. Обиженный Олег отвернулся к боковому окну. - И на меня смотри! - еще громче крикнул Игорь. И еще круче повернул вправо. Машину рвануло вбок. Я едва удержался на месте. - Балбес! Балбес! Балбес! Ты знаешь, с кем ты разговариваешь!? Замолчи! Не говори ничего! Олег давно замолчал. А Игорь разорялся, краснел, чернел. Волна злости накрыла его. Думаю, эта волна, по сути, предназначалась мне строптивому, а получает Михаська. Ну ладно, ладно. Поглядим, чем это закончится. - Я тебя почти на улице подобрал, как щенка! А ты - балбес! Знаешь или нет, с кем ты разговариваешь? - С кем? - уязвленно спросил Олег. Игорь приподнял руку вверх и многозначительно произнес: - С автором, балбес! С автором! Понимаешь? Олег молчал. - Тебя попроси хоть слово написать... Ты напишешь? Олег молчал. Я подумал, что Михаська младший сейчас заплачет. - Балбес! Балбес! Балбес! - кричал Игорь Николаевич. Зачем так? Мне стало жалко Михасика. Я решил подать голос в защиту Олега. - Не ругайтесь, Игорь Николаевич, - заступился я. - А мы не ругаемся, - сменив гнев на милость, спокойно вполголоса ответил Карабейников. - Просто он балбес. Типичный. И потом опять в крик: - Ты такой балбес!!! Игорь еще минут пять орал на Олега. И вдруг резко замолчал. - Да, - многозначительно произнес я, глядя в темное окно. 'Клиника' - подумал я. Огни ночного города уже давно кончились. Мы ехали по Подмосковью. Солнце садилось все ниже и ниже. Пьяный месяц уже совсем чувствовал себя хозяином положения. Он пахал всю ночь, делил небо на части, приватизировал, а люди равнодушно смотрели на него. - Где-то здесь должен быть поворот, - сказал Игорь. Потом повернулся к Олегу и заискивающе спросил: - Где-то здесь, Михасик? Через длинную паузу, глотая обиду, Михасик сказал: - Чуть дальше. Что это? Любовь? Привязанность? Как после стольких оскорблений можно проглотить унижение? Олег погладил Игоря по коленке и стал успокаивать: - Ладно, Михаська, не обижайся. Я же тебя люблю больше всех на свете. Он посмотрел на меня и добавил: - Вот Степанков никого не любит. Только себя. - Потом снова к Михасику: А я тебя люблю, родной. Очень-очень. Сильно-сильно. Мой любимый медвежонок. Мой ласковый медвежоночек. Самый лучший мишутка. Самый-самый. Он взял руку Михаськи и положил на свой член. - Подержись маленько. Я так люблю, когда мы вместе. Когда ты держишься за меня. Подержись, родной. У меня никого нет, кроме тебя. И Михасик держался. Веселые они Михасики, думал я. Для чего сейчас Игорь сделал такой разгон Олежику? Для чего? Чтобы показать, как он меня уважает. Чтобы я возгордился, что он ставит меня выше Михасика? Но на самом деле это может оказаться не так. Алиса говорит, что я слишком очарован Игорем. Нужно это поломать. Нужно быть готовым к любым подводным камням. За сколько серебряников он может продать натурала, то бишь, меня? Предполагаю, недорого. Может даже даром. Мы остановились у ворот, которые открыл охранник, когда выяснилось, что у нас есть разрешение на въезд. - Милый мой Михасик! - продолжал телячьи нежности Игорь, - не грусти! Будь умницей! Не будь дурашкой! Мы ехали по богатому коттеджному поселку. Месяц совсем забурел, пахал черное небо своим плугом. - Какой номер дома, Михаська? Не помнишь? - Вот он, тридцать пятый, - указал Олег на богатый дом с садом. В открытое окно ворвались густые запахи майских цветов и кустарников. Перед четырехметровым забором были высажены красивые розовые кусты благоухающего рододендрона вперемешку с красными низкорослыми лиспродариусами. Сверху забор был обнесен колючей проволокой. Видимо, под напряжением, подумал я. Несколько небольших подвижных видеокамер вдоль периметра забора. Как у Владимира Владимировича Путина - подумал я. И засмеялся. - Как у разведчиков, - сказал я. - Впечатляет? - спросил меня довольный Игорь. - Да. Очень, - ответил я, рассматривая оказавшийся близко к моему окну красивый розовый бутон рододендрона. Игорь подал сигнал. Автоматические ворота медленно отворились. Мне стало жутковато. - Отсюда можно и не выбраться, - предположил я. - Как будешь себя вести, - пошутил Карабейников. - Хорошо буду себя вести, - подыграл я. - Да уж, - испортил всю игру Олежик. Он был готов что-то еще сказать. Но Игорь сурово на него посмотрел, и Михаська затих. Мы въехали во двор. Там целый автодром машин. Мы вышли из машины. Нас встретил охранник. Внимательно оглядел. Будто рентгеном просветил. Провел через металлоискатели. Извинился, отдал честь и попрощался. Далее нас встретил толи слуга, толи дворецкий. Не знаю, как его назвать. В общем, одетый в синий форменный костюм, улыбающийся лысеющий дядечка лет сорока. Дядечка очень походил на портрет стареющего Шолохова. Видимо, пьет - подумал я. - Прошу вас! - открыл он двери и с поклоном посторонился. Я, глупец, тоже поклонился. Игорь меня одернул, скривившись в улыбке. Далее мы вошли в первое помещение. Уже там нас встретила хозяйка. Худощавая до болезненности, узкокостая, маленькая, с редкими каштановыми волосами. Вот как она выглядит, типа рублевская жена. Хуевато выглядит. Хуевато. Даже подкаченные губы не помогают. Мы же уже встречались не так давно с этой дамочкой, но Игорь почему-то представил ее мне еще раз. - Света, - произнес Игорь, - лучшая актриса. Наша главная героиня. Которую мы как назвали в сценарии? - повернулся он ко мне. - Лика, - ответил я, зная всех персонажей на зубок. Ночью меня разбуди, я наизусть расскажу концепцию, сюжет, речевые характеристики персонажей сценария. - Лика, харизматичная, принципиальная преподаватель актерского мастерства в колледже искусств, главная героиня, - рассказал Игорь. Света показала, куда нам идти. Мы прошли одно помещение, на стенах которого висели старинные, надо полагать, картины. Потом еще одно. Опять безвкусно увешенное картинами. Далее Света сказала: - Илья Петрович с минуты на минуту будет. Он задерживается. Но звонил и обещал скоро быть. А мы пока попьем чаю? Или, может, чего покрепче? Игорь сказал: - Нет. Я за рулем. Олежик, может быть? - он взглянул на него. Михасик подыграл: - Немного погодя. Чуть-чуть. Игорь обратил вопрошающий взгляд на меня. Мол, а ты? - Мне - чай, зеленый, если можно, - ответил я. - Идемте в столовую, - пригласила Света. Мы прошли еще два помещения, где висели натюрморты в стиле Айвазовского. И наконец оказались в столовой. Все опять-таки вычурно, помпезно и безвкусно. - Очень красиво, - фальшиво сыграл Олежик, - у вас так красиво! Игорь приобнял Михасика и с улыбкой сказал: - Олег просто очень трепетно относится к изобразительному искусству. Он такой любитель. Такой любитель. - Чего? - вдруг спросил я. - В смысле, 'чего'? - переспросил Игорь, не ожидавший вопроса. - Чего любитель? Игорь вздохнул, демонстративно поднял брови домиком, ухмыльнулся и пригрозил мне пальцем. Олежик сделал губы трубочкой и скороговоркой заполнил паузу: - Да. Очень. Очень. Трепетно. Мне так у вас нравится, Света. Я когда попадаю в ваш дом, раз от раза получаю все больше... все больше удовольствия. У вас так красиво... Игорь толкнул Олежика и пошутил: - Скажи еще возбуждаешься. Олежик на полном серьезе подтвердил: - Да. Именно. А ничего в этом такого. Духовно. Духовно я возбуждаюсь. Так сказать. - Ты хотел сказать - душевно? - поправил его Игорь. - А я как сказал? - растерялся Олег, потом махнул рукой и улыбнулся. - Какая разница! Мне все равно здесь хорошо, как нигде. Как нигде - точно. Я люблю бывать у нас дома, Света. Здесь так прелестно. Меня это возбуждает... Михасика понесло. Его мысленно вспучило. И он разразился словесным поносом. Света подошла к двери, открыла ее, включила свет и серьезно сказала: - Вот есть душ, ванная, джакузи - на случай возбуждения. Олежик не ожидал шутки, растерялся, до ушей покраснел, на глаза навернулись слезы. Он расплылся в благодарной улыбке. И... Что дальше? Просто развел руками. Игорь громко засмеялся, потом подошел к Свете, дружески приобнял ее и сказал: - Хорошая шутка, Света! Молодец! Олежика поставила в тупик. Он повзрослеет, Света. Он обязательно позврослеет. Света улыбнулась. В столовой наступила тишина. И вдруг в моем кишечнике громко-громко заурчало. Так громко, что услышали все. И посмотрели на меня. Никто ничего не сказал. Но революционное урчание не унималось. Я громко выдохнул воздух, напрягся, стараясь усмерить буйство организма. Но оно только нарастало. Еще чуть-чуть, и меня разорвет от газов, которые бурлили в кишечнике. С чего бы это? Что я такого съел? Питание, конечно, у меня с этой работой стало безобразным. Плюс, пастеризованное пиво каждый день. Вдруг в столовую вошел дворецкий, похожий на Шолохова, и объявил: - Илья Петрович приехали. Через минуту войдут в дом. Света, за ней Карабейников, за ними Олежик побежали встречать хозяина. Все трое побежали, слегка подпрыгивая, как в балете убегают со сцены актеры после оваций. Изящно, манерно, педиковато. Тьфу. Следом спокойно ушел дворецкий. Я же остался один в столовой. В моем животе продолжалась революция. Я напрягся, стараясь выдавить эти газы, пока никого нет. Э-эх... Мне удалось. Я пернул так протяжно и долго, что мама не горюй. После чего стало понятно, что воздух в столовой очень сильно испортился. Что-то нужно было делать. Я замахал руками. Но бесполезно. Завоняло еще сильнее. Вонь стояла невыносимая. Что же делать? Кому на Руси жить хорошо? Я снял с себя рубашку и стал гонять воздух ею до тех пор, пока в столовую не вошли Илья Петрович, Света, дворецкий и Михасики. Увидел вошедших, мне оставалось только развести руками, не придумав ничего лучше. Они удивленно смотрели на меня. А я с голым торсом... - Душно, - смущаясь, сказал я. Илья Петрович первый нарушил паузу, громко втянув в себя воздух, сказал: - Ну что ж. Это, как я понимаю, сценарист? Света, покажи ему, где у нас кондиционер. ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА ЧАПАЕВ Мы сидели за накрытым столом. На огромном блюде лежали щедро намазанные бутерброды с красной и черной икрой. Мама дорогая, я не ел черной икры со времен Советского Союза, когда мы с тетей Камилякой (моей любимой татарской тетушкой) ездили к родственникам в Казахстан, в город Гурьев, бывший российский форпост, что на берегу Урала. Черной икры в Урале в те времена было много. Рыбу браконьеры истребляли нещадно, потрошили и выбрасывали огромные туши на берег. Идешь, бывало, вдоль берега, то тут, то там десятками лежит потрошеная рыба: гигантские белуги, севрюги, осетры. Блестящие, синие, волосатые мухи сидели на загнивающих тушах. Именно тогда, в восьмидесятых, будучи пацаном, глядя на эту рыбу, я впервые засомневался в справедливости советского строя. Но противоречия меня раздирали, я вспоминал меченого Михаила Сергеевича Горбачева, его обаятельную улыбку и думал, наверное, первый руководитель страны по каким-то причинам не знает, какой бардак творится в Гурьеве. Всяко не знает. Иначе он бы обязательно сюда приехал и жестко разобрался с браконьерами-убийцами. И уж точно после его приезда на берегах Урала не валялись бы потрошеные туши осетровых. Это точно. Иначе СССР - это бардак. Моя страна - это бардак? Мне не хотелось в это верить. Я верил поначалу в то, что коммунизм победит и мы уничтожим всех паршивых капиталистов. Я тоже хотел стать коммунистом, как папа. Хотя уже через пару лет (так быстро текло тогда время) я слепо поверил Бориске Ельцину, неутихающий рык которого заполнял пустоты непонимания, что происходит с нашей страной. Тогда меня опять обманули. После Путина, забегая вперед, я совсем потерял веру в политиков. А когда президентом стал Медведев, я, увидев его в живую, окончательно расстроился. Мельчает российская политика. - Жалко, - говорил я тете Камиляке, глядя на гниющие туши рыб. - Ее же можно было продать или засолить. - Им не нужна рыба. Они охотятся за икрой. - Жалко рыбу. Все равно. Богатая абрикосовыми деревьями дача родственников, где мы отдыхали, стояла на берегу Урала. Я, наевшись абрикосов, разбегался от порога небольшого домика к обрыву и прыгал в реку. Какой кайф - в самое пекло освежиться в холодной воде! Однажды, купаясь в Урале, я нашел скелет Чапаева. Да-да. Вернее, человеческий череп от скелета с дырочкой в затылочной части. С пулевым, я был уверен, отверстием. В это отверстие запросто влезала половина моего мизинца. 'Точно, пуля', - подумал я. С черепом в руках я бежал к родственникам. Тетя Камиляка в это время собирала в плетеную корзину спелые абрикосы. - Тетя Камиляка! Тетя Камиляка! Я нашел череп Василия Ивановича Чапаева! - кричал я, поднимая высоко над головой грязный череп. - Это Чапаев, тетя Камиляка! Посмотри скорее. Тетя Камиляка чуть не уронила корзину, сморщилась от брезгливости, выставила вперед руки, мол, не подходи ко мне, и закричала: - А ну выбрось сейчас же эту гадость! Я в удивлении остановился. - Ты что, тетя Камиляка, это же Чапаев. Василий Иванович. Вот тут в затылке пулевое отверстие, - и поднимал череп перед собой, демонстрируя дырочку, вставив туда мизинец. - Выбрось эту гадость сейчас же! - настаивала тетя Катя. - Ты что! Я махнул рукой, развернулся, вышел из сада, пошел вдоль берега, рассуждая про себя: - Останки Петьки-то точно не сохранились. Петьку в кинохе братьев Васильевых укокошили. На берегу. А Чапаев оказался именно здесь. Ведь несло же его тело течением какое-то время? Несло. Точно Василий Иванович. Без вопросов. Это непростой череп. Это сокровище, музейный экспонат, цена которому целый мильен рублей. Вечером перед сном я положил Василия Ивановича под кровать, прикрыв его грязной футболкой. Лег на спину, закрылся по шею одеялом, закрыл глаза и безумно счастливый уснул. Проснувшись утром, Чапаева я не обнаружил. Побежал в сад. Мы долго ругались с тетей Камилякой. Я три дня ни с кем не разговаривал. Отказывался от еды. Но так и не добился от родственников, куда они дели моего Василия Ивановича. Я ведь держал в руках его череп. Сто пудово. Точно держал. Мне нужно верить. - Что? - нахмурив брови, смотрел на меня Карабейников. - Что? - переспросил я. - Какой череп? Какой Чапаев? - Василий Иванович. Михаськи в два голоса громко смеялись. Игорь, прекратив смех, обратился к Илье Петровичу, сидевшему за столом напротив меня: - Заработался сценарист. Заработался. Так о чем вы говорили, Илья Петрович? - Ну да... - косо взглянув на меня, продолжил незаконченный рассказ Илья Петрович. - Так вот... Почему все наши миллионеры похожи на бандитов? Думал я. Странно. Хотя... Ничего странного. И зачем я прогнал про Чапаева? Господи, помоги мне! Для чего я сюда приехал? Тут все сплошь да рядом пахнет воровством и коррупцией. Это человек рассказывал, что лично знал Ельцина, что он друг Чубайса, что он ненавидит Ходорковского. Да срать я на вас на всех хотел. На Ельцина, на Чубайса и на Ходорковского. Кто эти обычные люди по сравнению со мной - сумасшедшим гением современности? Степанков, ты болен. Точно болен. Тебе нужно лечиться. Лечиться прежде всего от алкоголизма. О чем это я думаю? Дай-ка я лучше слопаю бутерброд с черной или красной икоркой. Употреблю, так сказать, внутрь полноценных белков и 'Омегу-3'. Я огляделся, не смотрит ли кто на меня, осторожно взял бутерброд с красной икрой и стал есть. Съел один. Потом уже смелее взял бутерброд с черной икрой. - Так вот. Девяностые годы - это время первоначального накопления капитала, - с удовольствием рассказывал Илья Петрович. - Многие переходили грань. Да. Грань, так сказать, закона. То есть по сути своей воровали. Но самое любопытное в данном вопросе, что и законы-то как таковые не работали. Поэтому у людей не было другого выхода. Вот так. Получается, тот, кто сейчас богат, преступал закон в начале девяностых. Возникла пауза. Я не удержался и спросил: - Вы, значит, тоже преступали закон? Его не смутил мой вопрос, но Игорь зачем-то больно толкнул меня в бок. - Отчасти да. - Что значит отчасти? Закон, по-моему, нельзя нарушить чуть-чуть. Если ты нарушаешь закон, то ты нарушаешь закон. Карабейников еще больнее ткнул меня в бок локтем. Я замолчал, взял еще один бутерброд с черной икрой, откусил большой кусок и стал жевать. Мол, все, не буду больше ничего говорить. Буду жрать икру. Буду обжирать вас, воры и кровопийцы. Я бы с удовольствием обжирал вас до тех пор, пока вы не пойдете по миру. - И сегодня, - продолжил Илья Петрович, не ответив на мой последний вопрос, - сегодня богатые люди пытаются загладить свои грехи. Реконструируют, строят церкви. Возводят школы. Дают деньги на благотворительность. - Мне кажется, это чистый PR, - опять влез я, дожевывая свой бутерброд. - Если бы это была чистая благотворительность, об этом бы никто не знал. А здесь по обычаю пресс-секретари трезвонят, как только так сразу. Построили церковь. Пожалуйста. Повод. СМИ уже там. Отремонтировали детский дом. Прошу вас. СМИ на месте. PR. Чистый. Еще вы говорите - пытаются замолить свои грехи. Тут тоже не выйдет, так как существует закон повсеместного возмездия. И все грехи богатых воров перейдут на следующие поколения. Поколения детей, внуков, правнуков. Уже другие будут платить за ваши преступления. Вы можете жить спокойно и церкви не строить, тем более их в России полно. Игорь больно ущипнул меня за ляжку, улыбнулся и сказал: - Давайте уже поговорим о фильме, - он посмотрел на меня, нахмурился и добавил: сценарист весь в процессе. В творческом. - В смысле? - спросил я. - Заработался ты, говорю, - отметил Игорь, - в творческом процессе погряз. Илья Петрович, глядя на меня, сказал: - А что о фильме? О фильме должны рассказать вы. Сценарий готов? Я молчал. Об этом я хотел говорить меньше всего. Игорь улыбнулся: - Сценарий в процессе. - Да, сценарий в процессе, - подтвердил я. А сам подумал: вместо того, чтобы заниматься сценарием, мы нюхаем кокаин, пьем текилу и ездим развлекаться. Илья Петрович, может, вам рассказать о том, куда мы тратим ваши денежки? - Хотелось бы уже почитать сценарий, - строго сказал Илья Петрович и почесал свой большой лоб. - Сценарий - это, безусловно, важно. Но для меня сейчас важнее построение сюжета, - отрапортовал Игорь. - Понимаете, Илья Петрович? - Понимаю, - кивнул головой миллионер. Ни черта ты не понимаешь, подумал я. Карабейников сам не знает, чем отличается сюжет от фабулы. - Работа идет, - врезался я, - пишем круглыми сутками. - Похвально, - отметил Илья Петрович. - Хотелось бы взглянуть на результат. - Я все сделаю, Илья Петрович, - с показным достоинством сообщил Игорь. Илья Петрович начал было размышлять: - Мне кажется, там нужно сделать... Вдруг ни с того ни с сего в разговор вклеивается Олежик: - Игорь сделает. Вы же знаете, Илья Петрович. Игорь очень хорошо сделает. Он гений. Слово гений смутило всех, но Карабейников не остановил Олега. И тот продолжил выпускать словесный понос: - У нас всегда так. Но мы справимся. Обязательно. Да-да. А как дома у вас хорошо! - Вдруг Михасик перескочил на другую тему. - Мне так понравилось. Так понравилось. - Я строил его пять лет, - с гордостью произнес Илья Петрович. - А у меня тоже родители семь лет дом строили, - зачем-то начал рассказывать Олег. - Ага. Строили-строили. Строили-строили. Так и недостроили. То кирпич подорожал. Потом цемент взлетел в цене. А отделка во сколько обошлась. Ужас. Мы не знали, что делать... Ага. Илья Петрович хотел что-то сказать, но Михаська не унимался, продолжал нести чушь про родительский дом. Илья Петрович терпеливо слушал, как родители Михасика тщательно, не покладая рук строили свой дом, чем жертвовали, где покупали материалы. Потом, когда Олег наконец-то замолчал, Илья Петрович для продолжения разговора сказал: - Я сейчас коттеджи эконом-класса строю. Я, как человек бездомный, полюбопытствовал: - Во сколько обойдется коттедж эконом-класса сейчас? - Сейчас от пятисот тысяч долларов... Он хотел дальше продолжать рассказ, но Олег опять его перебил: - Да. Сейчас очень дорого. Жилье подорожало. Если раньше дом можно было купить за триста тысяч, то сейчас уже нет. Никак не получится. Илья Петрович терпеливо выслушал Олега. Я, нахмурив брови, посмотрел на Олега, мол, чего ты не даешь человеку, который и старше и значимее тебя, говорить. - Такие дела, - закончил свой рассказ Олег. Снова возникла пауза. Такие нелепые паузы на протяжении всего вечера возникали после глупых никому не нужных рассказов Олега, которые он вклеивал куда ни попадя и которыми замусоривал время и пространство. Например, Олег, театрально заикаясь, рассказывал: - У меня та...так кожа сохнет после московской воды... Ужасно просто. А я... я пользуюсь кремом... Таким хорошим кремом... Называется... Я думал: 'Блин! Какое кому дело до твоей кожи, которая сохнет? Расскажи еще, чем ты смазываешь свою жопу, перед тем как засунуть туда хуй своего старшего Михаськи...' Или Олег говорил: - У моего любимого дяди однажды случился инсульт. А мама, схватив на ходу пальто, побежала за 'скорой'... Я думал: 'Блядь! Кому какое дело из здесь присутствующих, что у дяди случился инсульт? Зачем ты это рассказываешь, блядь?' И так весь вечер. Я ел бутерброды с икрой. Михаська перебивал Илью Петровича и рассказывал свои рассказики. В конце концов, я спросил у младшего Михаськи: - Михасик, расскажи, какие крема ты втираешь в свою задницу? ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА ИСПОВЕДЬ Когда мы сели в машину, Олег сурово на меня взглянул и 'бу-бу-бу' промычал: - Мы тебя просили, Коля, нигде не называть нас Михаськами? Я пожал плечами и ответил: - Я забыл, Михасик. Больше такого не повторится. Карабейников тоже с суровым лицом сидел за рулем. Видимо, тоже не доволен моим поведением. Он взглянул на меня через зеркало заднего вида и предложил: - А давай, Олег, больше его никуда не возьмем. Он себя вести не умеет, - и неожиданно засмеялся, - ха-ха! То пукает публично, то вопросы провокационные задает. Что ты молчишь, Степанков? Я смотрел на свое отражение в боковое окно. Была глубокая ночь. Даже дура Луна куда-то пропала. Взять бы сейчас нож и... отомстить за полную луну... Которую сожрали злые ящеры-гомосеки. Игорь ехал быстро. Он насвистывал какую-то мелодию. Михасик улыбался, иногда косо посматривал на меня и с ехидной улыбкой бурчал: - Сидит, молчит. Что не радуешься, Коля? Я не радовался. Мне все надоело. Я устал не спать ночами. Устал заниматься по ночам всякой херней. Я устал от алкоголя, кокаина и пидорастических провокаций. Я сказал: - Олег, ты сегодня Илью Петровича перебивал раз двадцать. Не давал ему слова сказать. Игорь принял во внимание мои слова, по-отечески дал подзатыльник младшему Михаське и отчитал его: - Слушай, что писатель говорит! Не слушаешь никого! Перебиваешь! Бестолочь! - А чё я... - начал было оправдываться Олег. Игорь еще раз дал ему подзатыльник и крикнул: - Не оправдывайся! Мозгоёб! Чё ты оправдываешься!? Перебивал уважаемого человека? Перебивал. И не оправдывайся! А то сидит тут оправдывается! Сначала ведет себя, как мудак, а потом оправдывается. Бессовестный! После того как Игорь выпустил пар, в салоне машины воцарилась тишина. Слава Богу, подумал я и продолжил смотреть в черное окно. Куда мы ехали? Я не знал. Надо сказать, общаясь с Михаськами, я перестал задавать себе два вопроса: куда и зачем. Меня куда-то везли. Меня зачем-то везли. А там уже что-то будет. Даст Бог, будем работать, а не заниматься всякой херней. Мы заехали в какой-то двор. Игорь долго искал место, где можно припарковаться. Когда вышли из машины, я спросил: - Где мы? Игорь улыбнулся, хлопнул меня по плечу и сказал: - Идем. Идем работать. Мы поднялись на лифте на шестой этаж. Олег стал открывать железную дверь какой-то квартиры. Один замок, два, три. Щелчок! Второй! Третий! Пятый! Зачем столько замков? А за ней еще, уже деревянная. И опять замок. Еще пять щелчков. Мы наконец-то вошли в квартиру. Игорь улыбнулся и сказал: - Это квартира Михаськи. Здесь мы сегодня будем работать. - А почему не в офисе? - спросил я, оглядывая стены и потолок однокомнатной панельки Олега. - В офисе не поссать, не посрать, не подмыться. А здесь все условия. Плюс ко всему Михаська приготовит нам вкусный ужин. Правда же, Мишутка? - подтолкнул он в бок Олега. Серьезный Олег чувствовал здесь себя хозяином, показал на порог и сказал: - Разувайтесь. Не носите грязь в комнату. Чай не в Швейцарии, - широко улыбнулся Михаська и скрылся в ванной комнате. Я разулся, снял кожаную куртку, вытащил из сумки ноутбук и поинтересовался: - Куда идти? Игорь тут же громогласно спросил Олега: - Мишутка, а где нам лучше сесть? И не дождавшись ответа из ванной, Карабейников показал мне на кухню: - Давай сядем тут. Тут удобнее. И стол есть. И пищей будет пахнуть. Сразу же поедим, - он кокетливо улыбнулся и слегка ущипнул меня, - ты, насколько я понял, тоже поесть не дурак? Из ванной, вытирая лицо полотенцем, вышел Олег. Игорь с улыбкой хлопнул его по попке и спросил: - Чего будем есть, Мишука? - Могу приготовить омлет, - сказал Олег и обратился ко мне: - Ты ешь омлет? - Ем. С салом люблю. - Сало - это некошерно, Степанков, - выбирая себе подушку, заметил Игорь, - Однако, мы с Михасиком сало тоже любим, но не сегодня. Олежик, у тебя есть сало? - Сала нет. Чеснок есть. А сала нет. Мы сидели в тесной шестиметровой кухне. Я расположился на диване у окна. А Олег, указывая на диван, по-отечески строго сказал: - Здесь ты будешь спать. А мы с Мишуткой в комнате, - Карабейников, прищурив глаза, оглядел кухню с потолка до пола и продолжил, - да... Сколько у меня связано с этой квартирой. Я, до того как женится на Жанне, снимал ее. Я обратился к Олегу: - Это не твоя квартира? Олег с недовольством ответил: - Конечно, не моя. - Снимаешь? - Да. - За сколько? - Двенадцать тысяч. - Недорого, - оценил я. Игорь уточнил: - У знакомых. У моих. Это квартира моих хороших знакомых. - Тоже голубые? - спросил я. - Да, - спокойно ответил Карабейников, - Так бы она за двадцатку стоила. Я согласился: - Да. Недалеко от метро. Северный район. Игорь продолжил прерванный рассказ: - Сколько связано с этой квартирой! Сколько пережито тут! Тут, на этом диване, - показал он, - я лишился девственности. - То есть? - спросил я, машинально поднявшись с дивана. - Что за брезгливость? Здесь меня первый раз оттрахали. Здесь мне стало окончательно ясно, что я голубой. - Любопытно, - сказал я и снова присел на краешек дивана. Игорь уселся рядом со мной и продолжил рассказ: - Я боялся этой мысли. Я тогда еще не знал о своей сущности. - То есть тогда ты был натуралом? - уточнил я. - Да. Но меня влекло к мужчинам. Я представлял себе, что они меня касаются, что я беру их член руками, потом губами... Это прекрасно. Я закачал головой и пробурчал: - Ты так думаешь? - Я в этом уверен, - утвердительно ответил Карабейников, - До тех пор пока я это не попробовал, я мучился, страдал, ночи напролет плакал, вскрывал вены. Да-да. Вскрывал вены. Посмотри. Вот. Сегодня мне было страшно любопытно слушать исповедь гомосексуалиста. Михасик же тем временем, надев передник с цветочками на кармашках, открывал и закрывал холодильник, доставал яйца, молоко, сливочное масло, мыл в раковине овощи, ставил разогреваться сковороду. В общем, хлопотал по хозяйству. Когда Олег проходил мимо, Игорь гладил его по заднице. А потом опять говорил-говорил. Голубая экзистенциальная лирика. Поначалу любопытно, а затем скучно. - Я был скромным мальчиком, - напоследок сказал Игорь. - Сейчас по тебе не скажешь, - пошутил я. Игорю шутка понравилась. Он встал с дивана, ухватил Олега за жопу и радостно подтвердил: - Да! Сейчас я демон! Михаська, ты своей эротичной попочкой на мой хуй тоску наводишь. Молодой Михаська в изящном переднике захихикал: - Хи-хи-хи! Ну, Михаська, ну что ты?.. - Наводишь-наводишь! - смеялся Игорь, - Ути мой маленький!.. Телепузик. Мой Мишутка... После этого он пошел в ванную и уже оттуда громко продекламировал: - Что ты ходишь? Жопой водишь... На мой хуй тоску наводишь? Я продолжал сидеть на диване и представлял, как здесь годы назад впервые трахали Карабейникова. Каково это ощущать себя гомосексуалистом? Где должно у тебя зудиться, чтобы мысль о сексе с мужчиной не давала тебе покоя? Как где? Видимо, в жопе. В том самом анальном отверстии, из которого выходят некрасивые колбаски под названием фекалии. В том самом отверстии, сбоку которого находится предстательная железа, почесать которую, видимо, очень требуется гомосекам. - Когда будем писАть? - спросил я у Игоря, когда тот обнаженный, не стесняясь меня, вышел из ванной. В тот момент я вспомнил, как он предлагал мериться хуями и рассказывал мне, что у него двадцать с лишним сантиметров. Член у него на самом деле большой. Он заметил, что я смотрю на его член, улыбнулся, стал крутить бедрами, и его синеголовая колбаска стала биться то об одну ляжку, то о другую. Мне не понравился такой танец. Я отвернулся к окну. Игорь крикнул: - Смотри, Степанков, смотри, натурал! - Чё я хуя что ли не видел? - ответил я. - Такого точно не видел. Смотри. Хочется? - вдруг спросил он. Я закачал головой, мол, нет, а потом добавил: - Нисколько. Даже мысли не возникло. - А я бы с удовольствием свой член отсосал. Посмотри, какой он хороший. Я сразу вспомнил классный рассказ Чарльза Буковски, как он пытался отсосать сам у себя, сгибался в три погибели, пытался дотянуться до члена. И тут же вспомнил свой старый стишок. Нужно сознаться, в студенчестве я тоже баловался стишками, участвовал в различных поэтических конкурсах. Но после того как познакомился с поэзией князя кемеровских поэтов Максима Уколова тут же бросил писать стишки, поняв, что это не мое дело. А стишок свой помню. Поэтому цитирую: 'Я покоренный тобой, я твой пленный, Я одурманенный запахом, сближен пушком. О если б я мог дотянуться ушами до члена, Я бы послушал, что скажет он мне на ушко...' И так далее. Я думал о своем, а Карабейников продолжал демонстрировать свой член, трогал его рукой, поднимал вверх, играл с ним, словно это была театральная кукла на ниточках. - Ну же, нравится, Степанков? Я не знал, как отвечать на этот вопрос. Правда, не знал. Но Игорю и не нужен был ответ на этот вопрос. Он обнял Олега, смачно поцеловал его в губы и сказал: - А вот Михасику нравится. Пойдем, Мишутка, отсосешь у меня. А то я плохо себя чувствую. Мне срочно нужно, чтобы у меня кто-нибудь отсосал. Степанков отказывается. Игорь подмигнул мне. И они ушли в комнату, закрыв за собой обе двери. Одну - на кухню, другую - в комнату. Я был счастлив остаться один. Но на душе у меня было тревожно. То есть, получается так, они, Михасики, меня уже совершенно не стесняются. Только что еще не трахаются передо мной. Но обнаженными запросто ходят. Как-то не так все у меня получается! Как-то херово! Вот судьба-злодейка! Свела же меня с гомосеками! Ни братьев Дурненковых, ни Клавдеева, ни Забалуева с Зензиновым, ни Лешку Тимошкина, а именно меня! Меня! Свела! И проверяет на прочность, на стойкость, на вшивость! За что!? Чем я таким перед ней провинился? О, Господи! Пусть даже - Иисус Христос! Если ты есть... Как бы ты не относился к гомосекам, сделай так, чтобы они меньше до меня домогались. Я абсолютно не гомофоб. Мне фиолетово. Пусть они будут. Пусть. Когда я учился в кульке, у нас в группе был гомосек, Сема. Это мы потом поняли, что гомосек, когда он стал по ночам шарить у нас под одеялами. Просыпаюсь я раз. Чувствую, у меня в штанах кто-то рукой шарит. Блин! А это Сема! Блин! Ты чё!? Потом, от греха подальше, я переселился в другую комнату общежития. А потом вообще бросил институт. И ушел в армию. - И что с ним стало? - спросил Карабейников, выходя из ванной. Михасик уже, видимо, отсосал у него. Игорь подмылся и слушал мой рассказ. - С кем? - С Семой? - Не знаю, - отвернулся я у окну. - Где он сейчас? - настаивал Карабейников на ответе. - Черт его знает, - отмахнулся я, заварил себе зеленого чаю и спросил: - Ты будешь зеленый чай? - Нет, не буду, - ответил Игорь и, возжелав продолжить разговор про Сему, предложил: - А давай его сюда привезем? - Кого? - не понял я. - Сему твоего. Я развел руками, сел на диван, взял свой бокал с чаем, отхлебнул горячего напитка богов и спросил: - Зачем? Игорь вытер голову полотенцем, сел на табуретку, напротив меня и сказал: - Мы бы его приняли в свою команду. - Сему что ли? - Сему. - Блин, - я не знал, что сказать на это. Что он хотел этим сказать? Что он принимает в свою команду всех голубых независимо от величины и силы таланта. Зачем? Чтобы создать свою голубую мафию? Чтобы совратить, превратить в гомосеков всех натуралов, которых в искусстве и так осталось немного? - Ты изначально в проигрышной позиции, - неожиданно сказал я. - Почему? - удивился Игорь. - Потому что в голубизне заканчивались многие великие цивилизации. Греческая, римская... - Бред! - почти на крик перешел Карабейников, - это варвары-натуралы растоптали цивилизации. И евреи - известные гомофобы. Меня удивило, что Игорь негативно относится к евреям. - Некошерно рассуждаешь. А что ты сейчас думаешь на счет евреев? - спросил я. - Их полно. На телевидении, в кино, в театре. И они держатся вместе. Мы, русские, тоже должны держаться вместе. - Но не все русские голубые, - сказал я. - Не все. Но голубые должны держаться вместе. Иначе евреи нас растопчут и окончательно уничтожат. - Не вижу логики. Кого они растопчут? Русских? Или голубых? - И тех, и других. - Ты думаешь, среди евреев нет голубых? - Есть. И это будут наши евреи. - Ой, блин! - вздохнул я, - Ты меня запутал. - Кто у тебя любимый поэт? - вдруг спросил Игорь. - Есенин, - не задумываясь, ответил я. Игорь встал с табурета и сказал: - А ты знаешь, что Есенин тоже был голубым? - Не может быть! - Да-да. И Есенин, и Маяковский, и Пастернак. - И Пастернак? - еще больше удивился я. - Не может быть! Голубая моя Москва (часть третья) ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА НОВЫЙ ВАВИЛОН - Не может быть! - повторил я. - Я не буду с тобой спорить, - сказал Карабейников, - Я останусь при своем мнении. - Ну а где доказательства? Где факты? - нервничал я. Я отказывался принимать эту информацию за правду. Ну ладно там Маяковский, бог с ним с Пастернаком. Но Есенин?! - Я знаю одно, - продолжил я, - деревенского паренька Сережу Есенина первым заметил маститый поэт Николай Клюев. Николай Клюев, безусловно, был голубым. Да. Но Есенин?! Игорь заметно оживился: - Все верно. Именно Клюев - отправная точка! До октябрьской революции Есенин жил с ним. Вот видишь! Ты сам без меня нашел прямое доказательство, что Серега Есенин был самым натуральным гомосексуалистом. Нашим человеком. - Это еще никакое не доказательство. - Жил с Клюевым - не доказательство? - Не доказательство. Я тоже с тобой работаю, но это еще ни о чем не говорит. - Хе, - усмехнулся Игорь и на некоторое время замолчал. Потом он опять замахал руками и закричал: - А этот... как его? Друг Есенина? - Какой? - заинтересовался я. - Ну этот... Как его? Дай Бог памяти! - У пьяницы Есенина было много друзей. - Да нет. Нет! Ну, этот... - Мариенгоф что ли? Игорь подскочил с дивана, почесал нос, громко чихнул и сказал: - Именно! Он! Мариенгоф! Вспомнил! Точно. - Будь здоров! - сказал я. Блин! Анатолий Мариенгоф - голубой??? На пару с Сережой Есениным??? Я вспомнил их двойной фотопортрет: оба улыбающиеся, в шляпах, пиджаках, в руках держат трости. Мариенгоф на голову выше Есенина. Я тоже тогда в смутные девяностые носил шляпу, мнил себя поэтом. Так вот, был случай, когда мы с моим кемеровским другом Мишкой Быковым гуляли по проспекту Ленина, не доходя до пересечения с улицей Ворошилова, за витриной фотосалона и висел этот двойной фотопортрет. Мишка, который чуть-чуть походил на Есенина, смеялся, показывал пальцем и говорил: - Глянь, Николай, как мы с тобой! Ты этот... Который повыше... Как его? - Мариенгоф, - напомнил я другу нерусскую фамилию поэта. - Да, Мари... енгоф, - едва выговорил Мишка, - А я будто Есенин. Классно? Мишка и вправду был на полголовы ниже меня. Но меня не устраивало такое разделение ролей. То есть я никому толком не известный Мариенгоф, а Мишка великий Есенин. Нет. Ни фига! Не пойдет. - Что 'не пойдет'? - переспросил меня Карабейников. - Не пойдет, - повторил я, - не может быть, что Есенин - голубой. Мариенгоф, черт с ним, не буду спорить. Не знаю. Пусть будет на твоей совести. А Есенин точно не голубой. И женат он был на Зинаиде Райх. Правда, потом развелись... - Вот именно, - перебил меня Игорь, - Именно, развелись. И причиной стал тот факт, что Есенин оказался голубым. - Нет, - защищался я, - причиной было, скорее, пьянство Есенина и его бесшабашная дурь. - Откуда ты знаешь? - прищурившись, спросил меня Игорь. - А ты откуда знаешь? - в ответ спросил я. Я, надо признаться, в глубине души сомневался. Черт его знает, этого Есенина, что у него было на душе? И какими он средствами пользовался, чтобы, так сказать, выбиться в известные поэты? Какие у него были отношение с Клюевым? Какие с Мережковским? С Городецким Сергеем? С Рюриком Ивневым? Не могу я судить. Так как глубоко не занимался изучением жизни и творчества Сережи Есенина. И 'Роман без вранья' Мариенгофа, учась в институте, дочитал только до середины. Да и то пропуская отдельные места. Отчетливо помню какой-то стяг: 'Мы требуем массового и беспощадного террора!' Также мне запала в голову информация о том, что Есенин был болезненно мнителен, высасывал из пальца своих врагов каверзы, которые якобы против него замышляли, сплетни, которые будто бы про него распространяли. Помню это. А дочитать роман до конца, стыдно признаться, не дочитал. Поэтому, черт его знает, может, Мариенгоф там словом или в полслова намекает о своем и есенинском пристрастии к гомосексуализму. Не знаю. Не знаю. Вдруг прерывая мои измышления, Карабейников говорит: - И Михалкин тоже наш. - Что? - переспрашиваю я. - Михалкин. Режиссер. Наш. Мой ум отказывался уже что-то понимать. - 'Утомленные небом', 'Свой среди многих, многий среди каждых', - называю я его фильмы в надежде, что ослышался. - Да, Сережа Михалкин - голубой. - Не может быть! - Костя Эрнэстов тоже голубой. - Это который на самом первом? - Да. Актер Иннокентий Смогчуновкий тоже. - Великий Смогчуновский тоже? - Тоже. Я встаю с дивана, говорю: - Может, выпьем чего-нибудь? Игорь хитро улыбается: - Чего так? Закипело? - Выпить хочется. Слишком много новой информации сегодня. А сам думаю: врет он. Все врет. Не может Никита Михалкин быть пидором. У него и семья приличная. Жена, дочери, сыновья. Не, не может. Человек, я слышал, Михалкин не из легких, а вот то, что он пидор... Ну, я не знаю! Ну, ладно, черт с ним, с Костей Эрнэстовым и его голубым экраном! Но великий Смогчуновский чем Карабейникову навредил? За что его в гомосеки? О! Этот великий, великий Гамлет! Я тут же вспомнил про деревню Татьяновка, что в Томской области, где родился актер. Я ведь, когда жил в Томске, был в этой деревне, трогал землю, по которой бегал юный Кеша. Нет, не может быть! Да ну. - Ты придумываешь, Игорь! Ты мистификатор! Тебе просто так удобнее оправдать свое поведение. Я понимал, что наш спор ни к чему не приведет. В голове у Карабейникова все разложено по полочкам, все прибрано, аргументировано, не прикопаешься. И нефиг вступать с ним в спор. Лучше молчи уже, Степанков. Молчи. Зачем тебе это нужно? Пусть он считает всех порядочных людей гомосеками, а натуралов держит за быдло и преступников. Я сел на диван и уставился в ночное окно. В черном небе висела полная луна. Дура дурой! Такая же, как десять лет назад! Господи! Зачем это все? Может быть, Ванга была права? Может быть, через год или два Арбат затопит водой? Так ведь она предсказывала? Типа Москву постигнет кара небесная. Пускай. Люблю ли я Москву? Хотелось бы сказать 'да'. Но на самом деле нет. Не люблю. Потому что ее, матушку, превратили во что-то ужасное. Видимо, поработали такие же, как я, приезжие, возомнившие себя полубогами. Покорители столицы, считающие предательство и подлость нормой. Шагающие по трупам, срущие три кучи в душу. Москва - новый Вавилон. Игорь встал и сказал: - Пойду приму ванну. Я пожал плечами. Подумал, что он только что принимал душ. Ну да бог с ним. Пусть. Я сидел минут тридцать и ничего не делал. Мне не хотелось открывать ноутбук, не хотелось писать, сочинять, работать. Мне хотелось вырваться на свободу и оттрахать эту голую дуру луну. И крикнуть во все горло: натуралы всех стран, объединяйтесь! Я всегда, когда смотрю ночью на полную луну, хочу ее оттрахать. Михасик приготовил ужин, толкнул меня в плечо и сказал: - Николай, щас будем ужинать. Потом он подошел к ваннной, открыл дверь и позвал Игоря: - Любимый. Через три минуты мы сели кушать. Михаська сделал яичницу, салат из капусты, пожарил картошки, нарезал колбаски, хлеба, вскипятил чайник. В общем, вполне талантливый холостяцкий ужин. Игорь похлопал Олега по плечу и сказал: - Михаська у меня отменно готовит. Он лучший. - Да, очень вкусно, - согласился я, пережевывая колбасу. И тут же вспомнил, как готовит мое солнце, моя Алиса. Алиса готовит волшебно. Я всегда в шутку ей говорю: - Ты меня прикормила. Она смеется: - А ты меня что? - Я тебя притрахал, - с гордостью заявляю я и, как Тарзан, бью себя кулаками в волосатую грудь и подпрыгиваю к потолку. Мы оба вволю смеемся. Нам не мешает луна, нам не мешают крики соседей. Мы счастливы. Но это история для другого романа. Мы с Михаськами закончили ужин. Игорь пересел на диван и потащил Олега за собой. Олег не сопротивлялся. Они стали флиртовать друг с другом, трогать друг друга за письки, хохотать. - Ты мой медвежонок! - Ты моя сладкая Мишутка! - Ты мой Михасик! - Ты мой кусок сладкой медвежатины! Вдруг зазвонил мобильный. Игорь взял телефон, взглянул на определитель, стал вмиг серьезен и сказал: - Жанна. Потом он включил телефон и заискивающе начал разговор: - Слушаю тебя, любовь моя!.. Да, у нас все хорошо... Да... Работаем. В офис дозвониться не могла? Милая, мы к Олегу поехали работать. Тут комфортнее. Душ можно принять... Нет. Нет. Не-ет, родная. Ну, Боже мой, нет. Жанна, любовь моя. Со Степанковым. Конечно, со Степанковым. Вот он сидит. Точно. Хочешь, я дам ему трубку. Он скажет тебе несколько слов. Работаем, конечно. Не покладая рук. Трудимся. Во время всего разговора Карабейников держал руку у Михаськи в паху. Михаська молчал, нервно прикусив указательный палец. Когда Игорь отключил телефон, Олег спросил: - Чё там? - Ревнует, - сказал Карабейников, посмотрел на меня и с ехидной улыбкой добавил, - Уважает тебя моя жена, Степанков. Уважает. Говорит, не верю, что вы с ним... Подозревает, что с Михасенькой моим занимаемся черти чем. А тебя уважает. За что она его уважает, Михасик? Олег заметно занервничал, закусал губы, потом сказал: - Она меня совсем разлюбила, Мишаня. Игорь притянул его к себе, прижался щекой к его голому животу и сказал: - Успокойся, Михаська, скоро мы ее бросим. Скоро нам будет совсем не нужна. Олег счастливый улыбался. Игорь, не отрываясь от Михаськи, говорит мне: - Ну что, может, соснем чуток? - А работать? - забеспокоился я. - Тяжелый день был, - сказал Игорь, поднялся, пошел в комнату, потом оглянулся и добавил: - работай, писатель. Я спросил: - А ты прочитал, что я написал?.. Я тебе вчера отправил? Игорь искривился в лице и лениво бросил: - Читал. - И что? - поинтересовался я. - Пиши еще, - сказал он, зевнув, и ушел в комнату. Потом выглянул из-за косяка и добавил: - Мы тут с Мишуткой перепихнемся. Присоединяйся. После чего исчез и закрыл за собой дверь. Михасик сложил грязную посуду в раковину, помыл руки, внимательно на меня посмотрел и протяжно пробормотал: - Ох и вредный ты, Степанков! - Почему? - спросил я. - Игорь Николаевич много сегодня трудился. Устал. Ему нужно отдохнуть... Я перебил Михаську: - Ты вроде ему отсосал уже, чтобы он хорошо себя чувствовал... Олег театрально возмутился: - Некультурный ты, Степанков! Не отсосал, а доставил удовольствие. Я развел руками. Младший Михаська ушел вслед за старшим. Они еще долго театрально шебаршились в комнате, хихикали, гремели стульями, шептались о чем-то, опять хихикали, хохотали, театрально-показательно постанывали. Потом дверь открылась. Вышел голый Игорь со стоящим бобоном и, смеясь, сказал: - А хочешь посмотреть, как мы с Михаськой делаем это? - Что? - Ну это... - Гм. ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА ВОЗРАСТ ХРИСТА Для меня сделали пропуск на студию. Хотя студией три небольших кабинета с темнушкой назвать трудно. Но юридически ведь это студия? Студия. Студия New Lain first Blue Studio, которая находится на восьмом этаже девятиэтажного здания бывшего советского НИИ имени небезызвестного Филиппа Филипповича Преображенского. Что там есть. В одном кабинете монтирует фильмы и всяческую рекламу Витек. В другом сидит Ирина - девушка с большой грудью и толстыми губами. Там же еще пара-тройка человек. В том числе, второй режиссер Роман Ермошин. Невысокого роста, широкоплечий мужчина сорока лет, с черными кудрями. Он на протяжении трех месяцев регулярно мне названивал и задавал один и тот же вопрос: - Сценарий готов? Я нервничал и говорил: - Нет еще. - А когда будет готов? Я не знал, как и что ему объяснить, что Карабейников тянет резину, что мы который месяц занимаемся подробным сюжетником, что на самом деле мы не пишем, занимаемся черти чем, а я потом приезжаю домой и с тяжелой похмельной головой сочиняю сцены, продумываю ходы, детали. Мелькали перед моими глазами и другие люди. Мужчины и женщины. Однажды полная тетя, пробегая мимо, сунула мне на подпись договор. И я, как часто бывает в России, на ходу, вслепую, не ознакомившись, не прочитав толком, подписал. Пожалуйста, кушайте с булочкой. Нате. Был некий двадцатипятилетний парень с длинными немытыми волосами. Чем он занимался на студии, я так и не понял. Что-то вроде ассистента режиссера. Не знаю. Врать не буду. Я ведь, скажу по секрету, никогда не вру. И поэтому не буду. В лучшем кабинете восседала персона номер один - Игорь Николаевич Карабейников, который, блин, ничего не читал из того, что я писал дома и присылал ему по электронной почте. Будь то синопсис, сюжетник или сцены. Он изначально был убежден в том, что вместе мы напишем гораздо лучше. Вернее, как вместе? Под его, типа, бдительным руководством. Потому что сам-то он ничего практически не писал и писать не умел. Только тексты песен: 'Ты меня расстроил, пистолет пристроил, к моему виску... Разговор был быстрый, пожалуйста, контрольный сделай выстрел... Пожалуйста, контрольный сделай вы-ыстре-е-е-ел...'. - Ты же у нас писатель, - говорил он мне. 'Степанков, признайся честно, ты уже тут замучился? Да не-ет. Что 'да не-ет'? Ну, маленько замучился. Чуть-чуть. Работа не легкая, да, Степанков? Ну ладно, не скули. Будет и твоей улице праздник. Я терплю.' - Беседовал я сам с собой. Боже мой, поскорее бы закончить проект и получить свои денежки. Ах вы деньги, деньги, деньги, рублики... Поэтому дома я впахивал, как бобик: сделал новую схему отношений, новые характеристики персонажей, опять набросал начало сценария и несколько сцен. Ведь в творческом процессе самое главное начать. Как начнешь, так и будет. Хорошо начнешь - хороший сценарий получится. С натяжкой начнешь - твои проблемы, твой геморрой. Литературную землю перед написанием сценария важно вспахать, удобрить, потом грамотно засеять. Далее регулярные прополки, поливки, борьба с грызунами и паразитами всяческими в лице продюсеров и советчиков разных. Потом можно и собирать урожай. Собирать урожай завсегда приятно и, по сути, легко. То есть к чему я веду. Написать сценарий легко. Пробить стену непонимания, добраться до написания - гигантский труд. Я поднялся в тесном лифте на восьмой этаж. Вышел, иду по не ремонтированному с советских времен коридору, и у меня вдруг возникает ощущение, что меня там, в конце этого длинного коридора ждут. Мне там рады. Я там нужен. Какое потрясающее ощущение! Ощущение собственной нужности, социальной востребованности. Оно так необходимо человеку творческому, по сути, одинокому. Любой человек немного одинок, каждый из нас по-своему одиночка. А я вообще асоциальный, ужасно асоциальный и невоспитанный. Так вот. Иду я по коридору. А мне сегодня исполнилось ни много, ни мало тридцать три. Тридцать три года! Возраст Христа! С ума сойти! Михаил Юрьевич Лермонтов погиб шесть лет назад. Федор Михайлович Решетников три года назад скоропостижно почил. Также три года как повесили - или повесился - Сережа Есенин. А я до сих пор хожу по земле пешком. Без своего угла, без регулярного дохода. Не написавший нужного людям романа. Два года назад, приехав в Москву, я думал, был уверен, что я драматург. Теперь я знаю точно - я писатель. Самый настоящий. Русский. Не еврей, замаскировавшийся под русского. И не пидор, надо сказать. Алкаш только чуть-чуть. Хотя Алиса говорит, что не чуть-чуть: - А самый настоящий алкоголик. - Согласен. Тут ведь самое главное осознание своего алкоголизма, как только осмелишься сам себе признаться, что ты алкаш, - все, можешь завязывать пить. Лет через пять, раза с третьего, даст Бог, получится. А если ты сам себе категорично так не скажешь - алкаш, то бесполезно бросать, вшиваться и кодироваться. Деньги на ветер. Навстречу мне идет монтажер Витек. Протягивает руку: - Как дела? - Зашибись, - бодро отвечаю я. Я еще полон сил и энергии. У меня еще не затраханы мозги, не засрана душа, не попорчена кровь, не расшатаны нервы. Я не поддался на провокации, остался при своих принципах. Я натуральный натурал, моя жопа цела, кстати. Плюс ко всему, у меня есть работа. Я еще думаю о хорошем. Еще не думаю о пистолете. Не думаю держать нож за пазухой. Многое могу, на многое способен. И мне на частности глубоко насрать. - Отличный ответ, - с улыбкой бросает Витек. Потом он тычет в мою сторону пальцем и говорит, искривив губы: - У тебя коза из носа торчит! Я схватился за нос, стал шарить пальцами, искать. А он широко улыбается и объясняет: - Шутка юмора. Хитро прищуривается, как будто на чем-то меня поймал, громко щелкает пальцами и спрашивает заговорщицки: - Ну? Как закончили? Успешно? - Что? - Ну. Тогда, ночью. Во рту у меня стало плохо. Или из пасти Витька чем-то воньнуло. Я машинально достал из кармана джинсов пачку с жевательной резинкой, выдавил один прямоугольник, зажевал, чихнул от переизбытка ментола, ударившего в нос, и ответил: - Нормально. Покреативили. Витек с прищуром подозрительно заулыбался. Я еще раз чихнул и показал пальцем на его лицо: - У тебя нос между глазами. А за ними - пустота. Витек дотронулся до своего носа, сморщился. В его глазах шевельнула хвостом мысль и... и притихла. - Это что шутка, типа? - Нет. Это, типа, правда, - ответил я, натянуто улыбнулся и пошел в конец коридора, где базировалась студия. Про пустоту, конечно, это я херню сморозил. Не остроумно. Не смешно. Э-эх! Выдохни, Степанков! Я выдохнул. Что Витек имел в виду, когда спросил о том, как мы закончили? Может он думает, что я отдался Карабейникову? Ведь я не вылетел из проекта после первой рабочей ночи. Видимо, натурал в студии New Lain first Blue Studio - это нонсенс. Что я тогда нащупал у Игоря под волосами? Жировик или рожки? Боже мой, какие рожки!? Смешно, ей Богу, Степанков! Ты ходячая паранойя. Не, это кокс с текилой. Это не я. Вспомнил слова Карабейникова: 'Он же медвежонок. Ты посмотри на него. Натуральный медвежонок Мишутка - губы трубочкой и будто маленькому ребенку. Ути мой маленький'. 'Я думал, ты завалишь его на стол и прямо там, не сходя с места, отсосешь. Михасик, ты был такой дурачок. Медведь просто'. Витек, конечно, мудак полный. 'Как закончили?'. По себе людей не судят. Я шел по длинному коридору НИИ дальше и снова размышлял о своей нужности. Мне тридцать три. Спектакль по моей пьесе скоро поставят в РАМТе. Наверное. И на Украине в городе Николаеве будет постановка. У меня сейчас есть работа. Есть немного денег. Я вижу впереди цель. Чувствую в себе силы. И я счастлив. Не совсем, конечно, не абсолютно. Ну так. Нормально. Сойдет. Только мы с Алисой забрались черти куда. В самую жопу Московской области - в Егорьевск. Ну, даст Бог, сделаем там бизнес. Правда, пока никаких движений. Не выходит, блин. Тяжело начинать с нуля. В России без поддержки практически невозможно. Особенно если ты не еврей и не гомосексуалист. А еще лучше то и другое вместе. Тогда тебе флаг в руки, барабан на шею, и шагай на первый канал. Ты наш чувак. Тебя вместе и всех пугачевских гомосеков будет любить вся страна. Навстречу мне вышла Ирина, директор по кастингу, с накаченными (а может, нет?) губами. Зачем так сильно накачивать губы? Люди становятся похожими на губошлепов или, того хуже, на гуимпленов. Им кажется, что толстые губы - это удивительно эротично. Да, это эротично. Только тогда, когда это гармонично. А то часто бывает, носик пуговкой, глазки зернышки, а губы - губошлепы. С такими губами стоять на дороге и зарабатывать отсосом. По сто долларов за отсос... Пойдет? Пойдет. Нормально, сто долларов. А может, полтинник. Да и полтинника хватит! Одинокий бизон Великих равнин во мне не просыпался. Иногда так происходит. Одна и та же девушка в разные дни может выглядеть совершенно по-разному. Один день смотришь - и тебя поражает критический стояк. И ты думаешь: вот вдуть бы по самую цурепицу. Ан нет. Иди мечтай. Люби Дуньку Кулакову. В другой день та же самая девушка кажется тебе уже никакой. Почему-то. Толи губы не так накрашены, толи уголь на ней ночь напролет возили, то ли флюиды ее выдохлись, толи не ебана, толи заебана, толи тебе нужно уже задуматься о здоровье предстательной железы. Кстати, дам один чумовой рецепт - как привести в порядок предстательную железу. 'Собачки' - в Сибири так в народе называют льнянку остролопастную (дикое, конечно, научное название). Гениальное средство. Несколько кустиков залить в термосе не доведенной до кипения водой. Плотно закрыть и оставить на ночь. То есть дать настояться при температуре. С утра принимать три раза в день в течение месяца. 'Собачки' из Сибири - это трава, которую еще можно назвать 'прощай простатит'. Не надо никаких аптечных лекарств. - Здравствуйте, Николай! - первой поздоровалась Ирина. - О! Здравствуйте! - опомнился я, как будто раньше ее не приметил. Она широко улыбнулась. Она всегда широко улыбалась. Что-то я хотел... сказать... или подумать... Она идет мимо. Еще вот-вот и пройдет. И исчезнет вдали нескончаемого коридора советского НИИ имени Филиппа Филипповича Преображенского. Бизон во мне спал. А каблуки по бетонному полу - цок-цок! цок-цок! Я думал, что нужно ей что-нибудь сказать, сделать какой-то комплимент. Ну же... А каблуки по полу - цок-цок! цок-цок! А бизону по барабану. Ему не нужна случка. Он весь в творческом процессе. Его запрягли в плуг, и он из свободолюбивого бизона превратился в послушного буйвола, который горбатится, пашет литературную землю для продюсерского глупого российского кино, которое делают бывшие клипмейкеры, рекламные агенты или советские, по самые небалуйся, режиссеры. Все. Уже поздно. Она прошла, пашущий буйвол. А в глубине коридора - цок-цок! цок-цок! По бетонному полу. Как подкованная лошадка. Все уже. Ускакала. ТЧК. Как раз в это время в метрах пяти от меня открывается дверь, выходит улыбающийся Игорь Карабейников. Встречает меня, распахивает объятья, изображает поцелуй в одну щечку - в воздух, в другую - в воздух и говорит: - Привет, родной! Почему не улыбаешься? - Не знаю. Работать же иду... - Улыбайся. Работать же идешь. Работать надо в приподнятом настроении. - Работать надо в рабочем настроении. Игорь толкает меня к дверям: - Заходи уже, Степанков. И я вошел. А там сидит сама Алла Борисовна. Блин! Как живая. ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ Я зашел в кабинет. А там сидит Алла Пугачева. Я растерялся. Стою, не знаю, что делать. Игорь представляет меня: - Николай Степанков - лучший сценарист города Москвы. Лауреат всевозможных премий. Заслуженный драматург России. Я смутился и покраснел. Игорь спросил меня: - Ну как? Похож? - Кто? - спрашиваю я. Игорь показал рукой на Пугачеву. - Сережа Харламов - пародист. На сегодня лучший двойник Аллы Борисовны. Знакомься. Я засмеялся. Блин! А я уже думал! Иногда ведь смотришь на звезд по телику, они выглядят совсем иначе, нежели в реальности. Видеокамера делает человека совершенно другим. Она его красит или уродует. Она его делает толще или худее. Она его любит или терпеть не может. Я уверен, что видеокамера тоже имеет душу. Какая-никакая, а душа. Игорь приобнял пародию на Аллу Борисовну и сказал ей, глядя в глаза: - Сережа, спеши, спеши. Переодевайся. Все прекрасно. Костюм отличный. Грим супер. Звони завтра Ирине, будем тебя заявлять, - он широко улыбнулся, - все еще только начинается. Бай-бай. Сережа встал, кокетливо помахал мне пальчиками и вышел за дверь. Опять гомосек, подумал я. Игорь выскочил вслед за пародистом. Всюду гомосеки, додики. Я огляделся. В кабинете все как всегда. Стол завален бумагами. Рачок в аквариуме гоняет плоскомордых ящеров. Огромный, внушающий уважение бордовый сейф, наполненный чем-то, как прежде стоит на месте. Что там внутри? Любопытно. Может быть, много тысяч долларов. А может, и не много. Я сел на диван из черной кожи. Игорь зашел в кабинет и спросил: - Ну что? - Что? - Как дела? Что сделал? - Несколько сцен набросал для фестиваля. - Отлично. Брось мне на компьютер. Я посмотрю. - Я уже отправил три часа назад, по электронной почте. А ты прочитал сцены, которые я отправлял в прошлый раз? - Прочитал. - И как? - полюбопытствовал я. Карабейников подошел к аквариуму, покормил живыми червяками из стеклянной баночки ящеров и рака. Потом повернулся ко мне и спросил: - Что ты говоришь? - Я говорю... Игорь, как всегда, вдруг сделал танцевальное па и не дал мне сказать: - Улыбайся, Коля, улыбайся! Если ты думаешь, что, будучи серьезным, ты умнее выглядишь, то глубоко заблуждаешься. Я через силу улыбнулся. - Вот! - толкнул меня в плечо Игорь, - умеешь ведь. И как тебе пародист Сережа? Я пожал плечами: - Нормально. - Что значит - нормально?! Он прекрасен. Он лучший. - Гомосексуалист? - И, что характерно, не скрывает этого. - Заметно. Игорь как всегда резко вскочил, бросил: - Щас. Я быстро, - и исчез за дверью. И пропал на два часа. Оказывается, он опять уехал на какие-то переговоры. Блин! Когда уже мы будем работать? Когда мы будем писать? На этот раз я взял с собой ноутбук. Вынул его из кофра, открыл, включил, поставил себе на колени, попытался сосредоточиться на работе. А ну, бизон! Паши непаханную землю прерий! Сценарий, только сценарий! Что-то екнуло в печенке. Сердце вдруг застучало. Нужно бросать пить. Дурацкая текила. Э-эх. Я вздохнул с досадой на самого себя. 'Напишу еще несколько сцен', - подумал я. В этот момент в кабинет вошел Олег. На нем новая стильная сиреневая футболочка и короткие шортики, из-под которых торчат худенькие ножки. Он кивком головы поздоровался со мной и спрашивает: - Как жизнь? - Хорошо, - отвечаю я. - Почему не отлично? - Потому что хорошо. - Ясно, - спокойно говорит он и садится за компьютер Игоря. - Ясно то, что ничего не ясно. Олег стал что-то искать в Сети, щелкать по клавиатуре, цокать языком. Иногда он с улыбкой произносил что-то типа 'Вот он! Ой, какой сладенький! Одноклассничек'. В правом боку под ребрами еще раз екнуло в печенке. Когда-нибудь, точно, вскрытие покажет увеличенную печень... Сейчас я буду писать сценарий! Важно начать. Начнешь, потом само собой пойдет. Слово рождает слово, Степанков, ты знаешь об этом? Конечно. Слово мысли денатурат. Но ведь и из него можно строить, ваять, творить истину. Какая в современном российском кино истина, Степанков? В современном российском кино только говно. И от тебя тоже Карабейников хочет говна. Ясно? Понятно. Без тебя все знаю. ТЧК. По любому нужно сосредоточиться. Сценарий, сценарий, еще раз сценарий! - Прелестно! Вот он! Хорошенький! Вот он какой! - с улыбкой комментировал увиденное на экране ноутбука Олег. Он делал губки бантиком, раскрывался в милой улыбке, опять бантиком, опять в улыбке. Потом оторвался от компьютера и серьезно спросил: - Чай будешь, Коля? - Буду. Зеленый. Олег встал со вздохом, будто не ожидал положительного ответа. Подошел к зеркалу, демонстративно напряг свои мышцы, полюбовался на себя и между делом продолжил: - А булочку? - Булочку не буду. Я поправляюсь с булочек. Олег приветливо улыбнулся своему отражению и медленно, не отрывая глаз от зеркала, повернулся в профиль. - Мы такие сладкие, - полушепотом протараторил он сам себе. Я вздохнул и изрек: - Ой, бля-а-а... На выходе за чаем он небрежно кинул: 'Ясно. Толстеешь, значит. Как поросеночек'. И исчез. Я попытался сосредоточиться на работе. Дверь осталась открытой. Олег ходил в соседнем кабинете, в монтажной Витька, минут пять. Громко что-то ронял, чем-то бренчал. Я слышал, как бурно закипает чайник, как хлопает холодильник, как Олег спрашивает что-то у Витька. А тот что-то отвечает. Олег опять что-то говорит. Что - я разобрать не мог. Да и не хотел разбирать. Они вместе громко смеялись. Над чем они смеялись? Ну не над тобой же, Степанков. Пиши уже. Сценарий, сценарий... Слово за словом, хуем по столу. Неожиданно в открытую дверь влетает какая-то лихая взъерошенная тетка, кладет бумаги на стол и громко задает вопрос: - А где Игорь Николаевич? - Скоро будет, - отвечаю я. - Ему почта, - говорит тетя. И так же быстро, как влетела сюда, исчезает. - Хорошо, - говорю я. Но дверь закрылась. Ок. В кабинете после ее беглого налета осталась слащавая вонь дешевых духов вперемежку с запахом пота. Меня передернуло. Но я снова уткнулся в экран ноутбука. Тут в кабинет вошел Олег, подал мне чай. Сам со своей кружкой и бутербродом с красной рыбой сел за компьютер Игоря. Я сделал глоток. Блин! Чай, оказывается, черный. Мерзкий пакетированный черный чай. Не стесняясь, говорю Олегу: - Я просил зеленый. Олег разводит руками, улыбается и отвечает: - Ну, прости. Пей, какой есть. Я не нашел зеленого. Купим. Завтра. Я вздыхаю, хлебаю черный чай, морщусь. Олег продолжает: - Зеленого просто нет. У нас его никто не пьет. - Зря. Зеленый чай очень полезен, - замечаю я. - Чем? - спрашивает меня Олег, а сам смотрит в экран компьютера и стучит по клавиатуре. - Мощнейший антиоксидант... Но Олегу не нужно объяснений. Он быстро погрузился в экран. Он в процессе. Так всемирная сеть под названием интернет затягивает в свои ловушки всевозможные целевые аудитории человечества. Голубых в одни сети, натуралов в другие, извращенцев в третьи. Сети расставлены. Приманки брошены. Червяки насажены. Рыбы подкормлены. Мозги по макушку засраны чатами, блогами, сайтами, ЖЖ, 'одноклассниками', 'твиттерами', 'фейсбуками'. А люди там превращаются из людей в 'блоггеров', 'твиплов', 'ПиПидоров', 'мистиков' и 'свастиков'. Суетный мир загнивает в Сети. Вырождается. Разлагается. И пахнет. Здесь знакомятся, трахаются, женятся, разводятся, опять женятся, снова разводятся. И все это не отрывая глаз от экрана, не выпуская из рук компьютерной мыши. Можно не мыться месяцами, сидя в ЖЖ, и выглядеть красивым, обаятельным мальчиком, улыбающимся с юзерпика. Я года три назад пытался заняться виртуальным сексом с эротичной, судя по фото, девушкой. Полчаса мы чатились, виртуально ласкали друг друга. На меня нашел стояк. Я расстегнул ширинку, достал член и приготовился получить кайф. Вдруг меня озарило, что на фото полуобнаженная девушка, похожая на Кэмерон Диаз. Ну-ка, ну-ка??? Точно, блин, Кэмэрон Диаз. Я ужасно расстроился. Блин! То есть получается, что по ту сторону экрана может сидеть толстая, вислозадая, старая тетка... Да кто угодно может сидеть! Даже мужик. Нет! Дудки! И я без объяснений и прощальных поцелуев вышел из этого дурацкого секс-чата. Ни фига! Не выйдет! Нас не заманишь сиськой виртуальной. Тупо смотреть порно и дрючить Дуньку Кулакову гораздо лучше, чем бить пальцами по клавиатуре и писать всякую чушь: я глажу тебя по ягодицам! Я целую твою напряженную пуговку! Кончаю в тебя! О! Кайф! Говно. Виртуальный секс не для меня. Нет. Даже с Кэмерон Диаз. Нет, нет, и еще раз нет. Боже мой! О чем ты опять думаешь, Степанков? Нужно писать сценарий. Не могу сосредоточиться. Не выходит. Я встал, поставил кружку с чаем на столик рядом с аквариумом. Плоскомордый ящер с явной обидой посмотрел на меня из-за стекла. Посмотрел так, будто хотел услышать мой рассказ о зеленном чае и виртуальном сексе с Кэмерон Диаз. Будто ему было любопытно узнать все о целебных свойствах напитка богов, как называют его в Китае. А может быть, хочет посмотреть порнуху, которая лучше секс-чата. Все может быть. Мы же не знаем о чем думают ящеры. - Порно лучше секс-чата, - сказал я вслух ящеру, - сто пудово. Олег не обратил на мои слова никакого внимания. Но ящер меня понял, согласился, улыбнулся, кивнул головой и поплыл в норку смотреть порно. Наверное, у него там тоже стоит DVD, домашний кинотеатр и есть интернет. Где можно качать бесплатную порнуху, пообщаться в ЖЖ со своими фрэндами, такими же ящерами, как он. Я снова сел на диван, погрузился в работу. Вернее, попытался. Олег же стал громко шваркать чаем и смачно, как ребенок, чавкать бутербродом. Я слышал все. Даже как смыкались его челюсти, как стучали зубы, я слышал. Слышал! А потом, когда он наконец-то покушал, вытер пальцами жирные губы и стал приговаривать: - Ути мой маленький! Какой сладкий! Такая попка! Ай-яй. Для чего он это говорил? Чтобы мне стало любопытно? Чтобы я бросился к экрану, поглазеть, на какого такого маленького он любуется? Мне пофигу! Вернее, скажу крепче - мне похую. Я срать хотел на ваши голубые сайты. Я продолжал тупо смотреть в экран своего ноутбука, пытаясь войти в русло и начать грести против течения. Творить, блин, творить! А не 'ути-пути, мой маленький'! Пиши уже, писатель! Пиши, Степанков, блин! Зараза такая! - Ай, красавчик! Милый! Какой хорошенький! Нет! Это невозможно! Я поставил ноутбук на диван и быстро вышел из кабинета. Туалет на восьмом этаже после десяти вечера почему-то закрывали на ключ, и мне, и другим обитателям студии, которые по тем или иным причинам припозднились, приходилось спускаться на два этажа ниже. Там туалет открыт круглые сутки. Но он, надо заметить, был в ужасном состоянии. Мало того, что стены исписаны. На полу непроходимая двухметровая лужа воды вперемежку с мочой. Несколько унитазов засраны до такой степени, что жидкое дерьмо переливается через края. Такая клоака мира в самом сердце Москвы. В одной из кабинок я нашел более-менее незасранный унитаз, расстегнул ширинку и начал справлять нужду. Я думал о том, как сложно работать в таких условиях. Сложно творить, когда Олег, он же Михасик, он же Михаська, он же медвежонок, он же Мишутка чавкает бутербродом, шваркает чаем и бесконечно лепечет: 'Ай, красавчик! Ай, да попка!' Мы будем писать сценарий. Вдвоем. Вспомнил я слова Карабейникова. Но куда он пропал? Зачем вызывать меня на ночную работу, а самому исчезать в неизвестном направлении? Зачем!? Я вспомнил слова из песни 'Зачем? Зачем по Невскому я шла?..' Почему я ее вспомнил? Не знаю. Странно, проходит пара-тройка годков, песня исчезает с экранов ТВ, и о ней уже никто даже не вспоминает. Ее как будто не было. Время двадцать три часа. Через час уже закончится мой день рождения. А-а-а! Кстати, сегодня же мой день рождения. Меня никто, кроме Алисы, родителей, брата, друга Алика из Новосибирска, не поздравил. Хотя, наверное, никто и не помнит о моем дне рождения. Несколько лет назад, когда я был начальником пресс-службы на градообразующем предприятии в Новосибирске, ко мне очередь выстраивалась с подарками и цветами. Я всем был очень нужен, особенно редакторам, которым я платил деньги за публикации. Ну... не я, в смысле, платил. Я заказывал, а компания платила. Все меня 'любили'. Всем я был дорог. Именно дорог. Со мной было удобно, нужно, выгодно дружить. Нынче список тех, кому я на самом деле нужен, кратно меньше. Как правило, чем хуже у тебя дела, тем короче список твоих друзей. Степанков, запоминай тех, которые остались в этом золотом списке в период твоего падения. Запоминай. Это и есть твои настоящие друзья, Коля. Потому что вслед за подъемом, за успехом список будет снова расти. Но ты всегда должен помнить о том маленьком, коротком списке друзей, бывших близ тебя в период нахождения в глубокой жопе. Я выбрался из вонючего туалета, глубоко вздохнул, отряхнул одежду, пытаясь избавиться от запаха аммиака, и пошел наверх - в кабинет. Коридоры ночью темные. Видимо, в это время по НИИ бродит тень Филиппа Филипповича Преображенского, именем которого назван этот институт, распроданный бизнесменам по частям. Я поднялся в офис, открыл дверь. Олег, как прежде, весь в Сети, в экране. Мне показалось, что за время моего отсутствия он даже немного разложился, на лбу у него сидели два опарыша и вонь в кабинете стояла невыносимая. Так мне показалось. А может, тебе, Степанков, отказаться в следующий раз от кокса? А? Сумасшедший рачок перестал гонять ящеров и притаился где-то в уголке ближе к бордовому сейфу. Видимо, уснул и стал пускать пузыри. Алиса, наверное, тоже уже легла спать. А я тут, блядь. Я-то пытаюсь работать. Пытаюсь писать ночью, хотя я писатель утренний. Я ненавижу работать ночью. Ночью мой мозг дремлет. Моя мобила запикала. Я достал телефон из кармана, включил, смотрю доставленную эсэмэску: 'Пытаюсь уснуть. Люблю Тебя. Думаю о Тебе'. Это Алиса пишет мне. Не спит, волнуется, скучает. Я набрал СМС в ответ: 'Спокойной ночи! У меня все хорошо. Работаю. НЕ ПЬЮ (написал крупными буквами). Люблю Тебя!' Олег наконец-то встал из-за компьютера, выключил свет в аквариуме и говорит ящерам и рачку: - Спокойной ночи, девочки и мальчики! А ящерам пофигу, они уже давно смотрят порно. Олег взглянул на часы и пробурчал: - Ну где же Игорь? - Может, позвонить ему, - предложил я. Вдруг двери в кабинет широко отворяются, и через короткую паузу появляется он, 'король джаза', раскомплексованный Чайковский - счастливый Карабейников. Следом за ним идет черноволосый паренек. Игорь протягивает мне руку для рукопожатия и спрашивает: - Ну что - пишется? - Ну да, - пожимая плечами, отвечаю я. - А где улыбка? - близко-близко боком встал рядом со мной Игорь, как будто ждал, что я чмокну его в щечку Я кое-как улыбнулся. - Вот, - показал он Олегу на меня, - вот. Так бы и давно. Наша школа, медвежонок. - Нервничал он, - заложил меня медвежонок. Игорь театрально изобразил недовольство: - Нервничал? А что так? Не надо нервничать. Надо улыбаться. Жизнь прекрасна. Потом он снова обратился к Олегу: - Скажи, медвежонок, я же хороший? - Да, - с готовностью ответил Олег. - Нет, нет. Ты скажи ему, - указал рукой на меня, - он не верит. Посмотри на него. Он же не верит нам. Он считает нас сумасшедшими. А себя считает гением. Я попытался защититься: - Почему? Игорь подошел ко мне вплотную: - Улыбайся, Коля. Будь веселым и добродушным, - он повернулся к Олегу, - ну, скажи, Михаська! Михаська расплылся в улыбке и отчеканил: - Ты самый лучший, Игорь! Самый-самый! Игорь подошел к Олегу, манерно взял его за ухо. - Дай, я тебя потреплю за ушко, сукин сын. Ути мой маленький! Мой симпапуська! Потом отпустил его и обратился ко мне: - Вот Михаська хороший, а ты, Степанков, не добрый. Очень не добрый. Я стал защищаться: - Почему это? - Не знаю. Родился таким. Не добрым. И он, поставив точку, ловко прыгнул, провалился в кресло за компьютер. К нему подошел черноволосый парень. - Ну и где? - спросил у парня Игорь. - В почте, - ответил тот. Олег, переминаясь с ноги на ногу, спросил: - Игорь, можно я поеду домой? Спать хочется. Сил нет. Карабейников, перегнувшись через стол, отодвинул Олежика рукой, так, чтобы видеть меня, погладил его по спине как бы между делом и сказал мне: - Видишь, Коля, люди с ног валятся, как работают. Я тоже... ночами не сплю. Все забочусь... о вас. Вы же моя семья. Мои детишки. Шаловливые. - Ты лучший, - подыграл Олег. - Езжай домой. Только не на метро. - Почему? - спросил Олег. Игорь достал из портмоне пятьсот рублей, всучил Михаське в руку и строго сказал: - Потому что поздно. Уже. Пожалей себя. Ты же директор. И ездишь на метро. Стыдно. Вдруг тебя гомофобы опять побьют. - Сплюнь, - ляпнул Олег. Игорь вмиг стал театрально злым и громко шлепнул: - Я щас тебе сплюну! Так сплюну! Дергай отсюда! Бери такси. Езжай. Олег стал оправдываться: - Денег жалко... - Деньги есть, - перебил его Игорь, встал из-за стола, сильно толкнул Олега в сторону двери и добавил: - Не экономь на себе. Экономь вон... (он показал рукой на меня, но передумал, далее ткнул пальцем в дверь и продолжил) ...На тех... Этих... Все. Ступай. Не мешай работать. Видишь, Хемингуэй тоскует. И показал на меня пальцем. После чего сел в кресло, снова уткнулся в экран и обратился к черноголовому парню: - Где? Показывай. - Второе слева, - ткнул парень пальцем в экран. Олег скоро засобирался: сложил записную книжку и смартфон в небольшую кожаную сумку, достал из шкафа флакончик с туалетной водой и брызнул себе на голову, поставил обратно, брякнул в кармане связкой ключей. Потоптался на месте, потом опять обратился к Игорю заботливым голосом: - Игореша, родной, котлетки в холодильнике. Там еще икорка красная... немного осталось. Ты съешь. И заварное пирожное. Вкусное-е-е! Игорь отвлекся от экрана, зло посмотрел на Олега и пробурчал: - Ты чё, не понял что ли? Иди! Все найду. - Ухожу, ухожу, - заторопился Олег, повесил сумку на плечо и протянул свободную руку Игорю: - До завтра, Игореш! Игорь, не отрывая взгляда от экрана, подал Олегу руку и с неожиданной нежностью в голосе сказал: - Дергай, любимый. Дергай, зая. Олег кивком головы попрощался со мной, пошел к выходу, но в дверях остановился. - Коля, ты напомни Олежику, что котлетки в холодильнике. Лазанья тоже. Не сидите голодными. Кушайте. А то я буду беспокоиться, волноваться. - Хорошо, - я улыбнулся. Олег, он же Михасик, он же медвежонок, ушел. Но запах медвежатины остался. Одним пидором меньше. Слава Богу. О, исполнительный, очень исполнительный наш директор, Михасик! Господи, как я устал от вас, господа гомосеки, товарищи педерасты! Ты, Степанков, заметь уже... Ты становишься гомофобом... Ну да. А может быть, даже пидорасом. Я продолжал сидеть на диване и тупо смотреть в экран ноутбука. Для меня работа после двадцати трех часов - это невыносимо. Мой мозг начинает засыпать. Я иногда пишу ночью. Но это происходит уже далеко за полночь. Ближе к четырем утра. Когда петухи вот-вот запоют. Тогда во мне открываются какие-то неведомые шлюзы, и я творю, ваяю. Ранним утром написаны мои лучшие рассказы и пьесы. Но сейчас 23:25. Мертвое время для меня. Тихий час для моей музы. Густо-черная полоса моего мозга. Обычно в это время я читаю хорошую книгу или смотрю культовое кино. Игорь наконец-то закончил дела с черноволосым парнем, откатился с креслом от стола к окну, почесал коротко стриженую белую голову и громко сказал: - Ну что, друзья мои?.. На часах 23:31. Карабейников встал, подошел ко мне, указал на черноволосого молодого человека, стоящего у аквариума, и наконец-то представил его: - Дима. - Николай, - я поднялся с дивана и протянул руку Диме. Мы обменялись рукопожатиями, и Дима обратился к Игорю: - Когда нужно? - Завтра. - Хорошо. А аванс? - И аванс завтра. Игорь громко хлопнул в ладоши. Ну все, думаю, сейчас сядем писать сценарий. - Как успехи? - спрашивает меня Игорь. - Движемся. - Как дома? - Нормально. Жена смирилась с тем, что я работаю по ночам. - Умная женщина, - пригрозив пальцем, сказал Игорь, - повезло тебе с женой, Николай. Как ее зовут? - Алиса. - Алиса в стране чудес. Ты делаешь для нее чудеса, Степанков? - Стараюсь. Но на самом деле, чем меньше в жизни чудес, тем лучше. Игорь не оценил мои слова, глубоко вздохнул, прошелся из одного угла комнаты в другой и спросил меня: - Ты посмотрел 'Бум'? - Посмотрел. - Ну и как? - Не очень. - Ну и зря, - он взглянул на часы и добавил, - день сегодня паршивый. - Мой день рождения. Игорь нахмурил брови: - Не понял? - День моего рождения, - повторил я. Карабейников неожиданно обрадовался: - А чего же ты молчишь!? Сукин сын!? Он, не раздумывая, подошел к своему шкафу, не выбирая, достал маленького плюшевого медвежонка из своей коллекции, протянул мне и с театральным пафосом сказал: - Поздравляю тебя с днем рождения! Пусть этот медвежонок принесет тебе счастья, радости, успех и самое главное любви. Огромной любви. Сантиметров на двадцать. - Не знал, что любовь измеряется в сантиметрах. Я взял игрушку. Медвежонок был очень хорошенький. Только зачем он мне? Плюшевых игрушек я дома не держу. Пыль от них только. Ну да ладно, подарю дочке Маше, когда та приедет ко мне в Москву. - Спасибо, забавный медвежонок - поблагодарил я, наконец улыбнувшись. - Ты его должен полюбить, - многозначительно сказал Игорь, пригрозив мне пальцем. - Как? - не понял я. - Как-как?! Каком кверху! - засмеялся Игорь. Дима меня тоже поздравил. А Карабейников тем временем открыл дверь и громко крикнул: - Витек! Зайди ко мне! Послушный Витек, как молодец из ларца, моментально вырос на пороге. Игорь раскрыл свое волшебное портмоне, достал оттуда две тысячи рублей, подал Витьку и сказал: - Бутылку текилы. Закусить что-нибудь на твое усмотрение. А! Ну да. Лимон один. Все. Сим-салабим. Витек исчез. Ахалай-махалай. Без пятнадцати двенадцать мы сели отмечать мой день рождения. Через пятнадцать минут праздничная часть застолья закончилась, и дальше мы просто бухали. Выпили бутылку текилы. Игорь встал с кресла и громко сказал: - Едем в ночной клуб отмечать Колькин день рождения! Я улыбнулся: - Мой день рождения закончился. - Это не имеет никакого значения. Сколько тебе вчера исполнилось? - Тридцать три. - Мама дорогая, возраст Христа! Да за это нужно пить не меньше трех дней! Я развел руками и спросил: - А сценарий? - Завтра, - коротко ответил Игорь. И мы стали собираться. Я вновь задал вопрос: - А ноутбук? С собой брать? - Зачем? Его тут никто не украдет. Витек тут круглые сутки находится. - Почему? Игорь накинул на плечи пуловер и ответил: - Он живет в Рязани. А здесь пока квартиру не может снять. Дорого. Ищем дешевле. - А семья где? - В Рязани. Жена и двое детей. - С ума сойти, - подытожил я. Карабейников обнял меня и с улыбкой заявил: - Жизнь, Никола, тяжелая штука. Вот меня тут год назад убить хотели... - Как? - удивился я. - Так. Но. Жив Курилка, здоров, как видишь. - За что - убить? Игорь почесал нос и почти шепотом продолжил: - Враги. Всюду враги. Направо идешь - враг. Налево - враг. Эпоха Путина. Ты любишь Путина? - Ну... как сказать... - Я не об этом. Я успешный проект сделал, помнишь? 'Проклятый ад'? - Ну и? - Люди завидуют. Понял, Степанков? - Он станцевал пару тактов и огласил следующее: - А нам и море по колено. Мы сами кого хочешь убьем. Все в клуб! Все в клуб! Танцевать, петь караоке. Ты умеешь петь караоке, Степанков? - Не знаю. Не пробовал. - Поехали! Попробуешь. - Он обнял меня и опять запел - А ты, правда, не знал, что любовь измеряется в сантиметрах?.. И мы трое покинули кабинет. Провожать нас вышел рязанский Витек. Блин, надо же! Жена с детьми в Рязани. А он в офисе живет, где ни душа, ни ванной, ни приличного туалета. Ужас! Наша ужасная россейская действительность. А виноват во всем Чубайс. Умный мужик - Чубайс. Только, поговаривают, сионист, по самые не балуйся. Витек, приняв стойку 'смирно', как сказочный слуга из ларца, громко крикнул: - Когда будете, Игорь Николаевич? - Под утро, - ответил Карабейников. Мы вышли из офиса. Игорь закричал: - Мы с моим другом Степанковым едем в гей-клуб! - В какой клуб? - переспросил я. - Ты меня подставил, пистолет пристроил, - запел он в ответ. Голубая моя Москва (часть четвертая) СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА КАРАОКЕ По дороге в гей-клуб Игорь флиртовал с водителем попутки. Сыпал пошлыми шутками, метал колкими намеками, одаривал нелепыми комплиментами. - ...Как ты мне нравишься. Какой у тебя член? Наверное, сантиметров двадцать? Или больше? А что, если мы с тобой встретимся, перепихнемся? А? У тебя такие шикарные глаза! Просто огонь моего сердца! Водитель не знал, как реагировать на провокации Игоря. Категорически не врубался - шутка это или конкретное предложение. Он краснел, моргал огромными черными ресницами и после очередного карабейниковского выпада, искривлялся в нелепой улыбке и неприятно присвистывал, с шумом втягивая в себя воздух. Так некоторые люди стараются расчистить от остатков пищи расщелины между зубами, чем доставляют таким, как я, невротикам, массу неудобств. Я, кстати, тоже не врубился. Но у меня была своя защитная реакция - я смеялся, как сумасшедший. Хохотал над любой глупостью и пошлостью, которую выкидывал разыгравшийся вконец Игорь. Дима же, с которым мы сидели на заднем сиденье, не реагировал ни на шутки, ни на смех. Он тупо смотрел в боковое окно на утопающую в огнях ночную Москву. Надо признать, ночная Москва безумно красива. Она погружалась в ночь. Но сейчас мне не до этого. По мозгам ударила текила. И мне все было по барабану. У меня, по сути, продолжался день рождения. Я запел про себя: 'Я родился мальчиком бакинским, Родина моя Азербайджан. Семь девчонок бросил я не глядя, ой, мама-джан. А восьмая бросила меня... На свободе трахали мы Олю, А на зоне петушили Колю. И теперь пишу, моя родная, Как хуева жопа Николая...' - Чё ты улыбаешься? - ткнул меня в бок Карабейников, отчего я пришел в себя. Я махнул на него рукой, мол, иди отсюда. И он снова принялся флиртовать с водителем. Карабейников перестал докапываться до него, когда мы прибыли на место. Игорь рассчитался. Дал больше положенного, за что водитель даже поклонился. Мы вышли из машины. Двери - хлоп, хлоп, хлоп! Три раза. Огни ночного клуба освещали нам дорогу. Уже отсюда слышалась музыка, разрывающее пространство там внутри. Если честно, я не люблю ночные клубы. Одно время, лет семь назад, я работал ведущим, режиссером клубных вечеринок в родном сибирском городе. Представляете, пипл веселится, кайфует, отрывается, а ты работаешь, выслушиваешь пьяный бред, заводишь их, предлагаешь играть в дурацкие игры? Ты, типа, массовик-затейник. Херня полная! Иногда о тебя вытирают ноги. Иногда посылают нахуй. А иной раз дальше и грубее. Для меня страшнее всего пьяные женщины. Пьяная женщина - это вершина ужаса. Из нее лезет бред, пошлость, похоть. Полный набор грехов. Помесь ругательств, блевотины и безумного либидо. Приходится работать с такой аудиторией. Когда приходит время, объявляешь мужской стриптиз и благополучно ретируешься. А пьяные мокрощелки орут, пищат от восторга, писают кипятком. Полный улет! Выходят два широкоплечих стриптизера и полчаса под музыку зажигают толпу. Ты же эти тридцать минут отдыхаешь в укромном уголке от громкой музыки и пьяных воплей, пьешь чай и готовишься к следующему номеру. Еще два или три выхода, Степанков. Потом домой. В постельку. Спать до обеда. Вот в таких условиях я и проработал полгода. За одну ночь, правда, мне очень прилично по тем деньгам платили. Но это были адские деньги, адские ночи. Ночи, которые я не забуду никогда. С тех пор я убежден на сто процентов: ночной клуб - это предбанник сатаны. Хотя сейчас, насколько я понимаю, все изменилось. Уже нет никаких ведущих, никаких номеров и представлений. Каждый дрочит, как хочет. Все просто отдыхают по полной. Кто-то зажигает на танцполе, кто-то тупо бухает, кто-то фальшивит в караоке, кто-то трахается в сортире, кто-то с кружкой теплого пива ебет мозги бармену. По ковровой дорожке мы шагали в ночной клуб. При входе Карабейников заплатил за троих. Нам вежливо показали дорогу, на что Игорь ответил: - Спасибо. Бывали. Знаем. Мы вошли в зал. Музыка накрыла и оглушила меня. В разноцветном свете играющих огней танцевали девчонки и пацаны, тети и дяди. Карабейников повел нас сквозь танцующую толпу. Я не удержался, спросил: - Куда мы? Но даже себя не услышал. Децибелы били по моим параметрам. С ума сойти! Как люди находятся тут? Бедные их ушки! Потом мы оказались в более-менее тихом помещении. Здесь было больше света, стояли кресла и столики. А на небольшой сцене пританцовывала косолапая вислозадая девица, читая надписи на электронном экране. Она пыталась петь. Это был караоке-бар. - Не на-до, ми-лый мой, не на-до, Сыта я вдо-воль сладким я-я-адом... - складно говорила она песню. Я увидел в углу целующихся мужчин. Вопросительно посмотрел на Игоря. Игорь улыбнулся, пожал плечами и сказал: - Свободная страна. - Свободная Москва, - поправил его я. - Моя Москва, вернее, наша Москва, - обвел он руками заполненный зал. Мы сели за столик. Игорь заказал, естественно, серебряную текилу и хлопнул меня по плечу: - Ты забыл, Коля? Я на секунду задумался, о чем я забыл, а вспомнив - улыбнулся. Игорь взмахнул рукой и сказал: - Вот именно. Улыбайся. Я устал улыбаться. Как дурак, улыбаюсь вторую неделю. Два мужика в углу продолжали страстно облизывать друг друга. Неподалеку от нас сидели две девушки. Одна трогала другую между ног. Обе красные от возбуждения или смущения. Или свет на них так падал? Когда нам принесли шесть маленьких рюмок текилы, я тут же, не задумываясь, выпил одну. Через тридцать секунд другую. И вечернее настроение мое улучшилось. И я улыбался, как дурак. И мне было хорошо. И мир, даже этот клубный дьявольский мир мне казался приемлемым. Сначала хотел сказать прекрасным. Нет, не прекрасным. Просто приемлемым. Меня устраивало это адово действо при условии наличия текилы. Надо сказать, что текила - хороший напиток. Он отлично ударяет по мозгам. И голова после него болит гораздо меньше, чем после водки (так, по крайней мере, говорит Карабейников). Смирение приходит с алкоголем. Хотя и это тоже временно. Потому что после передозировки спиртуозами оно сменяется злостью, гневом, агрессией. И все это множится, множится, множится. До потери сознания, до блевотины. Все заканчивается амнезией и тишиной. Песня, которую исполняла косолапая девушка, наконец-то закончилась. Игорь встал, попросил у нее микрофон, подошел к ди-джею - бармену караоке-бара, заказал песню и, вальяжно покачиваясь, вышел на сцену. С его лица не сходила широкая, голливудская улыбка. - Эту песню я хочу посвятить, - проговорил он в микрофон, сделал паузу, обвел зал взглядом и остановился на мне, - Николаю Степанкову. Моему новому другу, которого я полюбил. Посетители караоке-бара бурно зааплодировали. Я был смущен. Человек семьдесят сидят за столиками, а Игорь объявляет песню в мою честь и говорит, что меня полюбил. Я удивился, с одной стороны. С другой стороны, что значит полюбил? А если взглянуть с третьей стороны - всем пофигу, кто такой Коля Степанков, кому он друг и какое он имеет отношение ко всему происходящему. А с четвертой? С четвертой - хер с ней! Пусть уже идет, как идет. Весело ведь. И настроение мое снова улучшилось. А что, блин? Почему бы и нет? Игорь запел песню: 'Засыпает синий Зурбаган А за горизонтом ураган...' Карабейников влюблено смотрел на меня. Потом отворачивался к экрану, пищал фальцетом под Володю Преснякова: 'А-а-а! А-а-а! А-а-а!' Буквы светятся на экране. Любопытно, что даже А-А-А - светятся, напоминая, что надо петь эту гласную. Игорь продолжал петь. Признаюсь честно, мне нравилось то, что песня исполняется в мою честь. Нравилось, но я старался не подавать вида. Зачем это? Не нужно радоваться. Еще какой-то мудак из-за соседнего столика уставился на меня. Пристально так. Радостно подмигивает. Чё ему надо? О, блядь, уставился, урод. Пидор, поди. И настроение мое понизилось. Игорь пел, а я под шумок выпил свою последнюю рюмку текилы. И мне не по-детски ударило в голову. Мужчины в углу продолжали целоваться. Скажу больше, они уже почти трахнули друг друга. Думаю, точно обкончались в штаны, потому что уже минут сорок лобызались, мацались. - Это голубой клуб? - спросил я у молчаливого Димы. Он пожал плечами и ответил: - Я бы так не сказал. - А как?.. Дима замялся, выпил рюмку текилы и сообщил: - Не знаю. Каждый как хочет, так и делает. Здесь нет лишних. - Ясно, - произнес я и откинулся на спинку кресла, - демократия. Самая настоящая демократия. Мечта Ельцина. Хочешь, отдайся соседу, хочешь, отсоси у ди-джея, хочешь подрочи на официантку. А хочешь, делай все это одновременно и в дружеской компании. Дима улыбнулся и согласился: - Где-то так. Я осмотрел стол. Моя текила закончилась. Жаль. Стояли только две рюмки Игоря и одна - Димкина. Я махнул рукой, мол - фигня-война, взял рюмку Игоря, предложил Диме чокнуться, крикнул поющему Карабейникову: - Твое здоровье! Ты лучший! И выпил. А Игорь продолжал фальцетом: 'А-а-а! А-а-а! А-а-а!' Мужики, целующиеся на диване, исчезли. Я слегка толкнул Диму и показал в угол, где они сидели: - Как ты думаешь, куда они пошли? Дима пожал плечами: - Понятия не имею. Я за ними не наблюдал. Я вздохнул и выдал: - Зря. А я наблюдал. Пушкин когда-то возмущался, как мы не любопытны. И еще кто-то сказал: читай меньше, больше наблюдай. - Это тут не в тему, - отметил Димка. - Да, я понимаю, - громко выдохнул я. Потом я попытался подняться и спросил: - А где тут тувалет? Дима показал пальцем и объяснил: - Выйдешь отсюда. Налево. И еще раз налево. Я с трудом встал на ноги и пошел к выходу. Вышел. Налево. Иду. Наткнулся на какую-то грудастую телку с лицом мужика. Извинился. Еще раз налево. Потом еще. И забрел куда-то не туда. Блин! Богородица, помоги! Ау! Текила сделала свое дело. Все было, как в тумане. Танцующие молодые девушки, целующиеся парни. Я долго искал туалет. Потом спросил у охранника. Он с подозрением осмотрел меня и показал куда идти. Я пошел, нашел что-то похожее на туалет, приблизился к двери. Некоторое время изучал: мужской или женский. Потом предположил, что общий. Вошел. Юная леди в красном платье подмывалась, сидя на биде. Посмотрела на меня и заманчиво улыбнулась. - Простите, - растерянно сказал я. - Ничего страшного, - не смущаясь ситуации , произнесла леди. Я спросил: - Правда? Она ответила: - Да, - и продолжила подмывать мохнатку. - Это очень забавно, - я подошел к зеркалу и взглянул на свое измученное текилой отражение, - Ужасный Мир! Вы знаете, девушка, что Пушкин был страшный бабник. Да-а. Он бы точно не упустил момента. И воспользовался ситуацией. Девушка улыбнулась, ничего не ответила, закончила подмываться, встала с биде, оторвала бумагу, вытерла промежность, бросила использованный клочок в урну и пошла. Я еще раз взглянул на себя в зеркало: - Боже мой... Девушка остановилась в дверях, повернулась ко мне и спросила: - Неужели вы натурал? Я смотрел на нее через зеркало. - Да, - почти грустно ответил я. - Ну и как вам? Я пожал плечами: - Не знаю. Странно. Она с улыбкой вздохнула и сказала: - Жалко, что вы не Пушкин. - Жалко, - согласился я. - Может, в другой раз, - девушка игриво приподняла брови, улыбнулась и вышла. Я хотел что-то крикнуть ей вслед. Может быть, что-то предложить. Я ведь видел ее мохнатку. Ее прелестную мохнатку. Еще не раздроченную. Молодую мохнатку. Блин, через эту самую мохнатку к нам выглядывает Бог! А мы суем туда свои синие головки членов, тыркаемся, тремся, пытаемся упереться в небеса. Зачем? А затем, чтобы потом оттуда вылезали детишки, поначалу божьи создания, которые потом окунаются в ад современности. Я подумал о своей Алисе. О том, что она очень хочет, чтобы у нас появился младенец, посланник с небес. И я хочу... как будто бы. Хотя... О чем ты, Степанков? Приди в себя. Дергай в зал. Пой в караоке. Как же так? А пописать? Я вошел в кабинку, расстегнул ширинку, достал член и стал справлять нужду. Сначала струя пошла влево. То бишь я не попал в унитаз. Потом я приметился, пристрелялся. О`кей. Струя направилась аккурат в нужник. В это время в туалет ворвалась пара хохочущих девушек. Одна из них возбужденно тараторила: - Я люблю твою попочку больше всего на свете. Ты только не кончай быстро. - Угу, - послышался другой женский голос. - Потерпи. Чуть-чуть. Еще чуть-чуть. Они зашли в соседнюю кабинку. Я закончил писать и через минуту услышал стоны наслаждения. Вау! Как в приличном порнофильме из серии 'Дом-2' с Ксюшей Савчук. - О! Да! Ниже! Да! Еще! Целуй меня! Трахни меня! Мне стало любопытно. Несколько минут я слушал стоны. А потом решил подсмотреть. Я забрался с ногами на унитаз, приподнялся на цыпочках, зацепился руками за край перегородки и заглянул в соседнюю кабинку. О Боже! Рыжая девушка запихала крашеной блондинке кулачок в анус и орудовала им. А блондинка стонала: - А-а-а! Вау! Круто! А-а-а!.. - Помочись на меня, - отчебучила рыжая, - пусти фонтанчик. - Боже мой!.. Как так можно разработать жопу!? - неожиданно для себя сказал я. Обе девушки посмотрели на меня и в один голос заорали: - Пошел вон!!! Я поскользнулся на краю унитаза, сорвался вниз и хряпнулся жопой на пол. Мало того, головой я ударился о стену, руку больно ушиб об унитаз. Плюс ко всему я еще сел в лужу. То ли моча, то ли вода. Скорее, моча. Видать, такие же, как я, 'меткие' стрелки не умеющие направлять струи аккурат в нужник. В общем, хуй его знает - откуда здесь вода. Похуй. Только очень больно. - Блин! - всё, что мне удалось произнести. - Дебил! - крикнула одна из девушек. - Согласен, - произнес я, скрипя зубами, с трудом поднимаясь на ноги. Гм. Дальше я опять услышал стоны: - А! А! Круто! С-супер! А! Не обращай внимание, любимая. Он извращенец. Да. Да! Да! Я, прихрамывая, вышел из туалета и пошел в караоке-бар. Карабейников подбежал ко мне и взволнованно спросил: - Мы тебя потеряли. Где ты был? Я хотел посвятить тебе еще одну песню. Уже объявил. Смотрю, Коли нету. Звезда в шоке. Я широко улыбнулся, как он всегда меня просит, хлопнул его по плечу, прислонился щекой к его щеке, громко поцеловал воздух и воскликнул: - Давай! Зажигай! - А чем от тебя воняет? - спросил Игорь, нахмурив брови. - Морем, - ответил я, - Зажигай!!! Мишутка! И он, бля, зажег. Э-ге-гей, хали-гали! Э-ге-гей! Цоб-цобе! Потом нам принесли еще шесть рюмок текилы. Вау! Спасибо! И мое настроение опять улучшилось. Два раза. Что я помню? Помню, что пытался петь в караоке. Помню, зазвучала лиричная музыка, и я пригласил Карабейникова на медленный танец. Нам долго аплодировали, пока мы танцевали. В общем, полное караоке. Назвать это место Голубым Ночным Клубом - это не верно. Это ночной Клуб полной Распущенности и Развращенности. Тут мужчины могут трахать друг друга, где-нибудь в темном уголке. Тут девушка может запихивать свой маленький кулачок в анус другой. А та будет кричать: 'Су-упер!' Полный аншлаг! Ночной клуб - один из моих кругов ада. Временами я терялся в пространстве и во времени. Я напился, как сука. Мы с Карабейниковым целовались в засос. А на ухо я ему шептал: - Ты же пони... понимаешь... что я... не голубой. Он в ответ улыбался и кивал головой. Игорь устроил на сцене стриптиз. И звал меня с собой. Я сказал, что не умею танцевать. Бред. Картинки. Люди. Лица. Ад. Сатана. Бред. Игорь растрясает меня. Кричит в ухо: - Поехали домой, Колюня. Я прихожу в себя и радуюсь: - Домой. Конечно, домой. Уже сил... моих... нетути... Мы уходим отсюда. Слава Богу! Прохожу мимо туалета, говорю Игорю: - Щас, поссу. Захожу в туалет. Там сидит на биде и подмывается наш знакомый Дима. Я морщусь, дую губы и почему-то говорю ему, как будто давно не виделись: - Привет! Он с улыбкой машет мне рукой и продолжает подмываться. Я захожу в кабинку и кричу Диме оттуда: - Тебя что? Отымели что ли? Он не сразу, но отвечает: - Нет. Это любовь. - Ясно, - выхожу из кабинки, застегиваю ширинку и продолжаю: - А мне девушка, сидя здесь, говорила, что Пушкину бы тут понравилось. Думаю, нет. Пушкин был натурал. - Все мы когда-то были натуралами. - Правда? - спросил я. Дима с улыбкой кивнул головой. - Априори пидоры... - многозначительно сказал я и два раза ткнул пальцем вверх. Дима нахмурился, пытаясь меня понять или угадать ход моих мыслей. Я откашлялся и вышел из туалета. Игоря уже нет. Я выбрался из клуба на свежий воздух. Посмотрел на утреннее небо. Вдохнул свежего воздуха. О, Боже, где же ты? Из окна такси выглянул улыбающийся Игорь. - Бегом сюда, Коля! Едем домой! Спать. Спать. ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА ЗА ЩЕКУ Домой-домой. Я сел в машину. Мы поехали. Игорь сидел впереди рядом с водителем. Я на заднем сиденье. - А Дима? - задал я вопрос. - У него дела, - бросил Игорь, - он влюбился. - Знаю, - многозначительно сказал я. Игорь, видимо, по традиции, снова стал заигрывать с водителем, говорить про член, про секс. Но мне уже не хотелось смеяться. Я тихо сидел и пялился в окно на напичканную неоновой рекламой Москву, которую вот-вот задушит утренний свет. Мы выбирались из центра столицы в Северный округ, где находился офис Карабейникова. Пробок не было. И мы мчались. Время пять часов утра. С ума сойти. Некоторые люди живут ночной жизнью каждый день. День изо дня в этом кругу мнимой свободы, с трахающимися девушками, целующимися юношами, бешеными танцами и караоке с текилой и кокаином. - Финиш, - отметил вслух я. Игорь услышал это, оглянулся и спросил: - Как ты себя чувствуешь, Коля? Я промолчал. Лишь махнул рукой, мол, отстань от меня. Мы ехали в тишине некоторое время. Игорь продолжил заигрывать с водителем. Как я устал... измотан... выжат, как лимон... Отлично отдохнул. Обалденно. С ума сойти. Как будто разгрузил вагон бананов. Тихая Москва проносилась за окном. Странно видеть столицу безлюдной... Я заснул. Просыпаюсь. Смотрю в окно. Машина припаркована в каком-то захудалом московском дворе. Никак не могу понять, почему стоим. Темно. Где я? Вдруг до моих ушей доносится шорох и вздохи: - А. а. а. Я не понимаю, что происходит. Черт побери... Алкоголь рубанул меня основательно. Смотрю вперед. Вижу только водителя. - А где Игорь? - шепотом спрашиваю я. Водитель оборачивается, смотрит на меня затуманенными глазами и тупо молчит. Вдруг вижу, Игорь шебаршится где-то в ногах у водителя. Причмокивает. - Игорь, ты чего? - громче спрашиваю я. Передвигаюсь на середину сидения, заглядываю вперед и... Бля! Ни хуя себе!!! Сказал я себе!!! Нет!!! Не может быть!!! Игорь Карабейников сосет у водителя. Ага. Сосет грязный член таксиста. - Бля-ядь!!! - взревел я и стал судорожно искать ручку двери, пытаясь выбраться из этой чертовой машины, но спьяну не мог ничего разобрать. - Где выход? Выпустите меня отсюда!!! Таксист обернулся ко мне и строго сказал: - Не ори, не дома. - Я хочу выйти! - кричал я и бился головой о стекло. Водитель, молча, как будто меня не было, закинул руки за голову и откинулся на подголовник. Карабейников тоже не реагировал на меня, продолжал орудовать, чмокать, сосать. Блин. Как будто бы меня совсем не было. - Выпусти меня, козел! - снова кричал я, сделав еще одну отчаянную попытку выбраться. Водитель нажал кнопку на щитке, сработал сигнал, и двери разблокировались. Я дернул за рычаг, открыл дверь, выскочил на воздух, споткнулся о бордюр и плашмя упал в лужу. Быстро поднялся на ноги. С меня стекала вода. - Блядь! - выпалил я со злостью. Повернулся к машине, чтобы захлопнуть дверь. Игорь оторвался от минета, посмотрел на меня. По его подбородку потекла сперма. Он улыбнулся, снял волосок с губы и спросил: - Ты чего, Коль? Я с силой толкнул дверь. Она с грохотом захлопнулась. - Бляди! - гаркнул я что было мочи. И побежал. Бежал по серым московским улицам и дворам. Бежал, куда глаза глядят. Бежал без оглядки. Бежал от этого ужаса. А в голове моей звучал вопрос: 'Ты чего, Коль? Ты чего, Коль?' И улыбка. Его милая улыбка. Блядь! А по подбородку бежит сперма. - Ты чего, Коль? - Ничего! - кричал я в тишину московских дворов. - Ничего! - орал я на редких утренних прохожих, убегающих от меня. - Ничего! Блядь! Ничего! Ты сосал, - крикнул я испуганной бездомной собаке. Она, поджав хвост, убежала от меня. Практически все убегали от меня, как от заразного. - Блядь! - надсаживал я горло. - Эй! Чё орешь? - окликнул меня утренний дворник, упершись двойным подбородком в черенок метлы. Это был первый человек, который меня не испугался. Мало того, он так сердито на меня глянул, что я подумал... как бы чего дурного не вышло... Как бы не схлопотать больших пиздюлей. - Ничего, - тихо ответил я и быстро пошел дальше. Самое главное не оборачиваться. Это будет означать то, что я не боюсь. Ужас! 'Ты чего, Коль?' - всплывали его слова. Боже мой, и это мой кумир! Человек, режиссер, продюсер, которым я был очарован! Блядь! Блядский мир! Ужасный! Убить в себе государство! Непременно - убить в себе государство. Пидоры. - Пидоры! - опять горланил я в пустоту. Моросил весенний серый дождь. Пахло подмоченной пылью. Слышно было, как дворник в глубине двора метет тротуар. Музыка метлы меня раздражала. Туда-сюда, туда-сюда. Раз-два, раз-два. Напоминала мне ночной клуб. Я бежал по переулкам Москвы. Несся по переулку Узкому. Потом свернул направо. Чуть не попал под машину. Оказался на Звездном бульваре. Вдалеке я увидел милицейскую мигалку и незамедлительно, от греха подальше, свернул во двор дома. Выбрался на Вторую Новоостанкинскую. Черт его знает, где она находится, эта Вторая Новоостанкинская! Я остановился, перевел дыхание. Не знаю, куда идти, направо или налево. Куда? В метро? Но... У меня нет ни денег, ни ноутбука... За что мне такие несчастья? Я понимал, что нахожусь где-то неподалеку от студии Карабейникова. Там должен быть Витек - монтажер, человек из Рязани, парень из ларца, 'принеси-подай-пошел-на-хуй'. Он ведь там живет. Мысли путались у меня в голове. Я не хотел думать о том, что видел полчаса назад. Мозг отказывался это понимать. 'Ты чего, Коль? Ты чего?' - звучали слова Карабейникова в моей голове, ударялись то в одну стенку черепной коробки, то в другую. Как бильярдный шар! Невозможно его было остановить. Ты чего!? Ничего!!! Я пошел быстрым шагом направо. И снова оказался на Звездном Бульваре. Снова увидел милицейские огни. Блин! Дурацкая кольцевая Москва. Так всегда. Можно уйти с одной большой улицы, долго блуждать по переулкам. Ты будешь уверен, что ушел уже далеко. Выйдешь на большую улицу, посмотришь на табличку. А это та же самая улица, с которой ты ушел десять минут назад. Блин. Я снова рванул обратно во дворы от милицейских огней. Что делать? Куда идти? В итоге я оказался на... Мурманском проезде. Ну да. Вижу, табличка - Мурманский проезд. Где это, черт побери? Я не знаю. О, это блядские кривые московские улицы. Иду. Иду. Иду. Опять иду. Снова иду. Бесконечно иду. Я вышел на Крестовский мост. Стал шарить по карманам в надежде, что там завалялась десяточка-другая. Нет. Ни гроша нету. Только мобильный телефон. Ну да. Мобильный телефон... Блин... Позвонил Алисе. Она сразу взяла трубку. Я заплакал и сказал: - Он сосал... - Кто? - удивилась Алиса. - Он сосал у водителя, представляешь? - У какого водителя? Кто сосал? - Он. - Где ты!? Что с тобой!? Я шел по мокрому от дождя тротуару. - Что ты молчишь?! - кричала Алиса. - Он сосал, представляешь? - плакал я. - Кто? Кто-кто! Карабейников! У этого грязного водителя... - А ты что там делал?! - Ехал. - Куда? - Не знаю. - А кто знает?! - Не знаю. - Откуда ты ехал? - Из гей-клуба. Алиса замолчала. - Алиса! - позвал я ее в трубку. - Где ты сейчас находишься? - спокойно спросила она. - Не знаю. По-моему, где-то недалеко от Академика Королева. - Приезжай домой. Я присел на лавочку, попавшуюся мне по ходу, и сообщил в трубку: - У меня ноутбук в студии. - Потом заберешь. - У меня в кофре ноутбука портмоне с деньгами. Через паузу я услышал, как она вздохнула. Потом строго-настрого сказала: - Так! Идешь в студию. Забираешь ноутбук. Приезжаешь домой. - Иду, - послушно сказал я, - только куда? - В студию! - Иду. Я поднялся с лавочки и пошел. - И не клади трубку. Будь на связи. - Хорошо, - согласился я и повернул на другую улицу. Куда я шел? Зачем пошел? Одному Богу было известно. Конечно, при условии, если он здесь есть - в Москве. Бог. Алиса была на связи: - Бери такси. Говори, что по приезде в Останкино рассчитаешься. Алиса несколько секунд молчала. Я слышал, как она всхлипывает. - Я так устала, - сказала она. - Я так... это... люблю тебя, - ляпнул я. Она мне не ответила. Конечно. Все верно. Я не заслуживаю любви. Ночь напролет болтаюсь черти где. Тусуюсь с голубыми в предбанниках сатаны, вместо того, чтобы писать сценарий. За что меня любить? Потом у меня закончилась зарядка на телефоне. И такая нужная мне связь с Алисой прервалась. По дороге ехала машина. Я проголосовал. Автомобиль остановился. Я, не спрашивая, слету плюхнулся на заднее сидение. - На улицу Академика Королева. - Куда там? - Точный адрес не знаю. Я покажу, - показываю ему указательный палец, - пальцем покажу. - Двести рублей. - Ок. Приедем туда, сбегаю в студию, возьму деньги, принесу, отдам тебе триста. - Так не пойдет, - показал на дверь водитель и сказал: вИходи. Я секунду помолчал и жалобно сказал: - Слушай, мужик, понимаешь, такое дело... Тоси-боси... - Понимаю. ВИходи. - Ну, блин... Я точно отдам. Приедем, отдам. Лениным клянусь. Вот, - достаю я из кармана корку члена Союза писателей Москвы, - документ тебе в залог оставлю. Поехали? А, мужик? Он внимательно посмотрел на корку и спросил: - Стихи пишешь что ли? - Да-а, - соврал я, - стихи. Рифмую, бляха-муха. Вижу, шофер думает. Видимо, я внушил доверие. Не совсем еще запился. Умею. - Поехали, брат? А? Он включает скорость, трогается. Мы едем. Как оказалось, я был совсем недалеко от офиса. Просто кружил пешкодрапом и учапал не в ту сторону. Менты с мигалками меня с понтолыги сбили. Суки позорные. Я указал ему на здание, к которому нужно подъехать. Вход туда по пропускам. А с моим пропуском только до 12 ночи. Блин, что делать? Я говорю шоферу: - Подожди здесь. Я сбегаю, принесу деньги. Не даю ему одуматься, взмахиваю рукой и начинаю читать Есенина: 'Утром в ржаном закуте, Где златятся рогожи в ряд, Семерых ощенила сука, Рыжих семерых щенят...' - Твой что ли стих? - спросил водитель. - Мой, - смущенно ответил я и вылез из машины. Иду, думаю, как буду пробираться через охрану? А вдруг все входы-выходы в здание еще закрыты? Не может быть. Тут организаций - тьма тьмущая. Телевидение даже какое-то местечковое есть. Должна работать хотя бы одна проходная. И я всеми правдами-неправдами должен через нее пробраться к своим деньгам, которые лежат в кофре с ноутбуком. Подхожу к первой проходной. Закрыто. Блин! Обхожу здание с другой стороны. Закрыто. Блядь! Еще иду в одно место. Вижу - свет. Слава Богу! Захожу. Ебт твою мать. Там бабушка на кушетке спит. Я говорю жалобным голосом: - Тетенька, пустите меня, пожалуйста. Мне очень нужно на девятый этаж. В студию. У меня там документы остались. Вот пропуск. Достаю пропуск. Бабушка протирает глаза, долго и внимательно изучает. - Сте-пан-ков. А у вас пропуск-то этот только до одиннадцатого часу. С шости утра до одиннадцатого часу. А? Я изобразил скорбную гримасу, насколько мог, тяжело вздохнул и еще более жалостливо продолжил: - Мне... мне очень нужно, тетенька. У меня там... у меня документы. Я в Подмосковье живу. Ага. Далеко. Вот... я поэт, - показываю ей писательское удостоверение и вспоминаю, что должен был оставить его водителю в залог, но не оставил. Тетенька впала в раздумье. Я переминаюсь с ноги на ногу и опять выдаю: ' Утром в ржаном закуте, Где златятся рогожи в ряд, Семерых ощенила сука, Рыжих семерых щенят...' Блин, думал я, чего порю? Какой поэт? Она строго посмотрела на меня, приблизилась и сказала: - Че-то больно от вас водкою несет. А? Глубоко вздохнула, краем глаза взглянула на свою остывающую постель и шепотом добавила: - Проходи, поэт. Все поэты у нас какие-то горемычные. ПьюШие вчастую. Проходи! Последний раз, - и погрозила мне пальцем. - Только хош, как хош, а я тебе, борзописец, сюды не пущала. А? - Ясен пряник - не пущала, - улыбнулся я и прошел через турникет к лифту. - А лифт со второго часу ночи до шости не работает, - сказала она. Ну и ладно. Я повернул за угол. Пошел по лестнице пешком. Фигня-война! Этаж за этажом мне покорялся. Чем дальше, тем сложнее. Здание было пустым. По ходу я думал про таксиста. Он ждал внизу оплаты - три сотни рублей, которые я должен ему вынести за доставку. С другой стороны, как он сюда в здание попадет, таксист этот? Как? Тетушка его, естественно, не пропустит. Не. Ни за что не пропустит. Кто он таков, этот водитель? Проходных - три штуки. Да и найти меня на девяти этажах такого огромного советского офисного здания не так-то просто. Днем с огнем не сыщешь. Да и не пойдет он искать. Не. Не пойдет. Да и зачем ему эти триста рублей? А? И ехать-то сюда оказалось всего три улицы - рублей на сто. А он - двести рублей, двести рублей! И я еще, добрая душа, - дам триста, говорю, вези. Почему я ему должен отдавать триста рублей? А? Какова черта?! Документ в залог, как обещал при посадке, я ему так и не оставил. Хе-хе. Нет-нет. Никакого ехидства. Просто. Все просто. Проехали! Я поднялся на нужный этаж. Подошел к железным дверям офиса Карабейникова. Думаю, Витек - рязанский монтажер, молодец из ларца, точно, здесь. А где же он еще? Точно, здесь. Игорь, поди, все еще сосет у таксиста. А я уже здесь. Быстро заберу ноутбук. Там в кофре вместе с ним лежит портмоне. Возьму все свое, и поминай, как звали. Я не хочу работать с минетчиками, членососами и педерастами. Боже мой, Карабейников, мое разочарование! Мое глубокое разочарование! Сосать грязный член у таксиста! Как можно!? Как можно жить после этого? Я перекрестился, нажал на звонок. Никто не открывает. Еще раз нажал. Дверь отворяется. И... И стоит пьяный Карабейников. Блин! ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА ВОКРУГ ФАЛЛОСА Так вот. Стоит пьяный Карабейников. Я теряюсь, не знаю, что сказать. Игорь премило улыбается и говорит, как ни в чем не бывало: - Чё? Чё - мнешь титьки? И тут же приглашает меня войти: - Прошу, ковбой. Не долго думая, я захожу в узенький коридорчик перед кабинетом Карабейникова, переминаюсь с ноги на ногу и говорю: - Я... это... я за ноутбуком... Игорь широко улыбается, хлопает меня по плечу, сверлит пьяным взглядом и вталкивает в комнату. - А ты куда пропал, Степанков? Я, видишь ли, волнуюсь за тебя. - Берет в руку бутылку, подбрасывает ее, ловко ловит и как на голубом глазу предлагает: - Текилу будешь? Я делаю театральную паузу, сначала думаю какую-то чушь, потом говорю: - Текилу? Наверное. Буду. Игорь разливает пойло по фарфоровым чайным кружкам. - Рюмки куда-то подевались, - поясняет он. Наливает помногу. Сначала понемногу. Я стою в нерешительности. В моем мозгу все перемешалось. Я хотел бы, чтобы прошлого не было. Чтобы тот участок памяти, та картинка с отсосом у таксиста исчезла, стерлась, растворилась. Я не хочу этого помнить. Не желаю. 'Ты чего, Коля?' - звучал в голове голос из прошлого. А по его подбородку бежала сперма. Произведение нужно начинать фразой, типа 'Все смешалось в доме Облонских'. Непременно нужно начинать взрывной фразой. В литературе, как в PR, нужно взорвать, захватить, поработить с первого начала. Только в PR пресс-релиз строится по форме перевернутой пирамиды, то есть все самое любопытное вначале. И чем дальше, тем менее важные и значимые вещи. А в литературе такого допускать нельзя. Литературу нужно строить, как куб. Как кирпич. Как шершавый красный кирпич, чтобы он проламывал голову читателю. Выводил его на невроз, на психоз и на последующее просветление. Инсайт. А за ним - нирвана. Или как... В общем, тексты писать - это вам не хуй у таксиста отсасывать. Назову роман 'Пидоры'. Или нет. Российские издательства не возьмут в печать книгу с таким названием. Назову роман 'Голубая моя Москва'. А чтобы не отпугивать людей добавлю 'Записки отчаянного хулигана'. Хотя 'Пидоры', безусловно, лучше. Кстати, о чем ты, Степанков? Ты понимаешь вообще что здесь происходит? А ты о литературе. - Выпей, Коля, - Игорь подал мне кружку с текилой до краев. 'Забей хуй, Степанков!' - думал я. Но... не тут-то было. В моем мозгу снова началась война. Одна часть мозга отказывалась понимать, что этот человек способен на такое. Еще несколько дней назад я благодарил судьбу, что она свела меня с этим человеком, с Игорем Карабейниковым. Он поможет мне выбраться в люди. Мы сделаем с ним офигительное кино. И слава, долгожданная слава и необходимое финансовое благополучие снизойдут ко мне. О, Боже, если ты есть в этом сраном городе! Я даже согласен на Иисуса Христа. Я стану добрым и отзывчивым, терпимым и уверенным в себе. И друзья потянутся ко мне потоком и будут лить мне в уши лесть, пожимать руку, говорить, как они рады, какой я талантливый, что они всегда верили в меня. И даже если я не буду верить ни одному их слову, мне будет хорошо, я буду счастлив. Пусть даже временно, до следующего падения. Пока... мне будет хорошо. Игорь Карабейников, что же ты сделал со мной? Ты насрал мне в душу большую кучу дерьма. Сегодня ночью я видел низость этого человека. Человека, которым я был очарован c первого взгляда. Я уже начал считать его своим учителем, товарищем, другом. Но... Блин! Это очередная моя паранойя. Я взял кружку с текилой, закрыл глаза и молча стал пить. - За наше будущее кино, - неожиданно произнес тост Игорь, и я услышал, как он тоже глоток за глотком, как воду, выпил свою дозу. Я выпил до дна, не открывая глаз. Я не хотел видеть этот мир. Он мне не нужен... этот мир. Какова черта? Я слышал как Игорь допил текилу, крякнул и громко выдохнул. Открыв глаза, я сразу спросил: - Зачем ты сосал у таксиста? Игорь не растерялся: - А почему бы и нет? Я стоял на своем: - Но это... это грязно и... мерзко. Я подбирал слова. Блин, дурацкие слова - грязно и мерзко. Дурацкие, Тургеневские, Толстовские. К чему слова, когда низвержена душа человека? Карабейников налил еще текилы и продолжил: - Коля, запомни одно. Нет ничего слаще хуя. - Хуя таксиста? - спросил я. - И его в том числе, - Игорь откинулся на диване, закрыл глаза и тихо сказал: - сосать член - это религия. Даже Иисус Христос сосал у своих апостолов. Да-а. Правда-правда. Мне поплохело. Я взял кружку с текилой, снова закрыл глаза, быстро выпил, поставил кружку на стол и ввернул: - Срать мне на Иисуса Христа. Грязно и мерзко. Игорь поднялся, выпил свою текилу и шлепнул почти по Фрейду: - Сосать хуй - это прекрасно. - А как же Жанна? - Что? - переспросил меня Игорь, будто не расслышал. - Жанна, жена твоя. Он ухмыльнулся и скорчил рожу и объяснил: - Жанна - баба. Баба с возу... а дальше ты знаешь. Бабы созданы для того, чтобы рожать детей, продлять род мужской. А мужчины нужны для того, чтобы сосать хуй. - Ты чувствуешь себя мужчиной, после того как отсосал у таксиста? - задал вопрос я. На что Игорь с готовностью ответил: - Конечно. Конечно, чувствую. Я взял его мужской энергии себе. Я зарядился. Жители аквариума, насмотревшись порнофильмов, крепко спали. Я вздохнул, посмотрел на стены и продолжил: - Отсосать у таксиста - это ты называешь, взять мужской энергии? Зарядиться? Игорь улыбался. Казалось, он был безумно счастлив, полон сил, энергия. Как будто и не было безумной алкоголической ночи в ночном клубе. - Безусловно. Парень просто поделился со мной энергией. Космической. Божественной, - уточнил он. - Он же немытый таксист, а не Фредди Меркури. - Ну и что? Это не имеет никакого значения. Я же не забирал у него ум и талант. Мужская энергия, я думаю, ты понимаешь это, не зависит от ума и способностей. Она в половой сфере. В области предстательной железы. Вот здесь. - Мужская энергия в сперме? - не унимался я, снова поглядывая на бутылку с текилой. - В сперме, в яйцах, в напряжении, в оргазме. Нет ничего слаще хуя, - подтвердил Игорь, погладив себя по голове, - это же религия. Потом мы еще выпили. Потом еще. И еще. А потом он предложил: - Хочешь, я у тебя отсосу? - Нет, - ответил я, - не хочу. Не хочу, чтобы ты у меня забирал энергию. - Ну-у-у как хочешь. Тогда он стал мне рассказывать истории про древних греков, про древних римлян. Про великих педерастов. Про Платона с Сократом. Про законодателя Солона с Александром Великим. Про поэтов: Горация и Марциала. Я с трудом порылся в памяти и перебил: - А Аристотель считал необходимым запретить педерастию. - А сам фактически был педерастом, - отпарировал Игорь. - Но для продолжения рода непременно нужна женщина. Мужчина не может родить, - взволнованно высказался я. Но Игорь меня не услышал (не захотел услышать) и продолжил: - И весь этот мир крутится вокруг мужского члена. Вокруг фаллоса. Скоро наука дойдет до того, что женщина будет не нужна, чтобы вынашивать плод. Детей будут рожать мужчины. - А женщины? Что будут делать женщины? Но он не ответил на мой вопрос и стал двигать свои теории дальше: - Ты знаешь, что среди древних славян тоже практиковался гомосексуализм. Они запросто могли сходиться мужчина с мужчиной. Это с пришествием христианства пошел запрет на отношения между мужчинами. Они называют это содомией. Хотя сам Христос был чистый гей. Меня мало интересовала такая древняя PR-продукция, как Иисус Христос. А вот про славян стало любопытно. - Ты хочешь сказать, что древние славяне были гомосеками? - Я хочу это сказать. Древние славяне были гомосексуалистами. О, они это делали мастерски, - как будто со знанием дела сказал Карабейников. - Какие этому свидетельства? - я не уставал задавать вопросы. Меня возмущали его ответы... Я нервничал, но держался. Он приподнял печатные листы со стола, потряс их перед моим носом и сказал: - Летописи. Летописи нужно внимательно читать. Плюс на раскопках в центре Новгородского кремля в захоронении древних славян среди общего хлама была обнаружена глиняная клизма. - Бред. Абсурд, - выпалил я, выхватил у него листы и бросил обратно на стол. - Ты мне не веришь? - с претензией спросил Игорь. Я, пожав плечами, ответил: - Не знаю. - Не веришь, не надо, - Игорь налил еще текилы. - Скоро в правительстве России произойдут гигантские изменения. Мы выпрем старую гвардию натуралов, всяческих Лужковых и Черномырдиных. И к власти придут наши. Президент, кстати... - Все, прекрати, - закричал я и ударил кулаком по столу. Я резко встал и демонстративно отвернулся от него. Всё! Всё! Хватит этого бреда! Этой гиперактивной гомосятины! Этих легенд про славян и Иисуса Христа! Постояв так некоторое время, я повернулся к нему. Игорь с пренебрежением посмотрел на меня: - Ты натуральное быдло, Степанков. Мужчины должны друг у друга сосать хуй, передавая друг другу положительную энергию. Я криво улыбнулся: - И трахать в жопу? Он с удовольствием согласился: - И трахать в жопу. Обязательно. Я брякнул херню: - Наш земной шар - это большое анальное отверстие. Я задумался о Жанне, жене Игоря, пододвинул к себе стул, снова сел и спросил: - А ты жену свою удовлетворяешь? - На сто процентов, - с готовностью ответил Игорь. - У тебя бывает с ней анальный секс? Игорь не ожидал такого поворота, резко поднялся, отошел к окну, прикрыл жалюзи, нервно схватил в руки пластмассовый чайник, повертел его в руках, поставил на место и сурово отбил: - Ты что?! - А что? - не понимая причины возмущения, с улыбкой сказал я. Игорь провалился в свое кожаное кресло, закрыв лицо двумя руками, прошипел: - Нет. - Что - нет? - Нет. Я удивился: - У тебя с ней не бывает анального секса? Ты попробуй. Может, ей понравится. Может, ей именно этого и не хватает. Карабейников перешел в нападение: - Ты что!? Жанну! В жопу!? С ума сошел! Я развел руками: - А почему нет? - Даже не говори мне об этом. Я ее так люблю, - набычился Карабейников. - Михасика ты тоже любишь. Любишь? - Тоже люблю. Но это другая любовь. Боже мой, какой ты тупой, Степанков! Это другая любовь. Также, как любовь к матери, - это совсем другая любовь. Потом мы выпили еще. И еще. Я стал теряться во времени и пространстве. - Хочешь я у тебя отсосу? - глухим эхом звучал его голос. Его руки расстегивали мне ширинку. А я был пьян в стельку. Блин! О, Господи, если ты есть, сделай что-нибудь с этой гребаной землей. Задуши всех ублюдков. Сделай мир справедливым. Если я сделал что-то не так, то убей и меня. Аминь. ДВАДЦАТАЯ ГЛАВА КЕКОМИ Звонок мобильного телефона. Я включаю его. Едва понимаю, что происходит. Вижу Карабейников ковыряется у меня в ширинке. Блин! Я моментально трезвею, толкаю его коленом в бок и вдобавок со всей силы бью ногой по ребрам. Кекоми. На-тебе,-урод-в-жопе-ноги! Тот с грохотом падает на пол. Я ору: - На хер пошла, соска ибучая!!! Тварь!!! Соска!!! Урод!!! Ублюдок!!! Он, не двигаясь, лежит на полу, стонет. В моей голове промелькнула мысль, а может, его убить нахуй!? И выбросить с восьмого этажа? Чтобы не портил атмосферу... Господа, я окончательно превращаюсь в гомофоба... Или в педераста. Вдруг я слышу крик в мобильном: - Степанков!? Степанков, ты где!? - это моя спасительница Алиса. - У Карабейникова, - подношу я трубку к уху. Она нервничает, громко кричит мне в ухо: - Что ты там делаешь?! Что ты там делаешь!? Работаю. Где!? Там. Потом она еще громче кричит: - Что ты там работаешь?! Карабейников только что минет таксисту делал, а ты там работаешь!!! - Правда что ли? Откуда ты знаешь? - идиотски удивился я, - Вот подонок, пидор! Правда? Я удивлен. Я искренно удивлен. У меня все вылетело из головы. Алиса звереет от моей глупости: - Что 'правда'?! Я некоторое время соображаю, что произошло, смотрю на свою расстегнутую ширинку, застегиваю ее и продолжаю разговор: - Да, прости... Забыл. Щас возьму... это... ноутбук и поеду... домой. Щас. Щас. Я пытаюсь встать, но падаю обратно на диван и вырубаюсь с телефоном в руке. Алиса что-то кричит в трубку. Я это слышу сквозь пелену сна и мрак сознания. Время утекает сквозь пальцы. Я вижу как оно плывет. Я не хочу принадлежать этому времени. Нужно убежать от этого бытия, В пизду - такое черед! Опять слышу голос Алисы. Прихожу в себя, поднимаю трубку к уху, говорю с трудом: - Ничего не делаю. Храню... свою честь. Хочешь, я тебе дам... Карабейникова. Он скажет, что мы здесь... ничего не делаем. Работаем и... пьем. Вот он... ле... жит. Тут. Игорь сидит на полу, потирает ушибленный бок и постанывает. Я даю ему трубку телефона и говорю: - Игорь, будь другом, скажи моей жене... - Чего? - Что мы... это... работаем. - Зачем? - чуть живой спрашивает он. - За делом, - едва живой отвечаю я. Он берет у меня трубку. Алиса кричит в слезах: - Что там у тебя происходит? - У меня? - спрашивает Карабейников. - А ты кто? - Это ты кто?!? Я на секунду закрыл глаза и в моем сознании поплыли картинки, какие-то пальмы, острова, море, горы. Святая земля. Иисус сосет хуй у апостола Павла. 'А Петр тебя не ревнует?' - спрашиваю я у мессии. Он прекращает сосать, поворачивается ко мне, утирает с подбородка слюну и говорит: 'У Петра сосет Андрей'. 'Удобно устроились, - говорю я. - Возлюби ближнего своего, значит?' 'Ты догадливый', - ответил мессия и снова повернулся к Павлу. Павел в нетерпении закатил глаза. Я погружался в сон. Все. ТЧК. Забвение. Но напрягся, открыл глаза. Карабейников сидит на полу с моей мобилой в руках. А я слышу, как там, за сотню километров, в этом дурацком Егорьевске глубокого Подмосковья плачет моя Алиса. Боже мой, что же мне сделать, чтобы она не плакала? Я ничего не могу сделать. Я пьяный настолько, что мысли мои путаются. Я регулярно теряю память. На минуту, на две, а то и больше. Проваливаюсь в бездну бессознательного, умираю... Слава Богу, что я хоть на минуты умираю, а не насовсем. Что тут можно сказать? Могу рассказать, зачем я пью. Рассказать? Я пью для того, чтобы испытать свою маленькую смерть, ненадолго, не насовсем. Умереть. Чтобы какое-то время не было ничего: ни чувств, ни болей, ни обид. Хотя, как правило, все обиды, боли и чувства в моменты глобального пьянства наоборот обостряются. Они растут, множатся, далее лопаются как воздушные шарики. Но за этим маленьким катарсисом следует моя маленькая смерть. Ее-то мне и нужно. В ней-то я и нуждаюсь. В смерти. Прости меня Господи! Если, конечно, ты есть в этом городе. Карабейников положил телефон на пол, встал, подошел к аквариуму, с двумя вконец зашуганными ящерами и наглым раком, набрал в легкие воздуха и окунул туда голову. Видимо, желая протрезветь. Один, два, три, четыре. Стал считать я в уме. Ящеры совсем перепугались и давай шкериться по норам. Я как прежде полулежал на кожаном диване. А Игорь, как прежде, не дышал, держал голову под водой. Я перестал считать. Может, утопить его? - Ты там не умер? - спросил я. Игорь не отвечал. - Надеюсь, ты там умер, - тихо сказал я. Игорь вынырнул из воды. Отдышался. Такое ощущение, что он моментально протрезвел. Надо же как. Как огурчик, блин. Если бы я не брезговал этими ящерами-гомосеками, то тоже бы нырнул в аквариум освежиться. Игорь подошел к двери, открыл, громко позвал Витька-монтажера. Витек, потирая глаза, появился на пороге, как сонный молодец из ларца. Игорь спокойно сказал ему: - Снимай штаны. Витек криво улыбнулся и хихикнул. - Хи-хи. Зачем? - Надо, - спокойно добавил Игорь, - снимай. Витек снял штаны по колено. Карабейников показал на трусы: - И трусы. Витек снял трусы. Игорь присел на корточки перед Витьком, взял его руками за бедра, оглянулся на меня с дьявольской улыбкой и тихо-тихо сказал: - Хочешь попробовать, как это вкусно? Здесь, - показал на член, - пересекаются миры. Здесь зарождаются цивилизации. Здесь сидит бог. - Чей бог? - закатился от смеха я. - Наш, - квакнул Карабейников. - Нету там никакого бога! - закричал я и моментально протрезвел, схватил свой кофр с ноутбуком, рванул к выходу, открыл дверь, обернулся и со злостью прорычал: - Пидоры! Конченные! Захлопнул за собой двери и быстро побежал вниз по лестнице. Прочь из этого содома. Я вспомнил, как Олег и Игорь, проезжая мимо церкви крестились и кланялись, мол, прости нас, Господи. - Пидоры!!! - крикнул я на прощанье в темноту коридора, споткнулся, с шумом упал и разбил нос в кровь. - Блядь! - вырвалось из меня. Итак. Времени было... Я посмотрел на свои 'Тиссоты'... 05:33. Дурацкие старые 'Тиссоты'. Нужно покупать хорошие часы. Метро уже работает, слава Богу. Мне нужно только добраться до ВВЦ. Зайти в подземку, войти в поезд, потом еще сделать пару пересадок, чтобы оказаться на 'Пушкинской'. И до станции 'Выхино'. Там - на вонючий междугородний автобус. И домой. К Алисе. К любимой родной Алисе, которая, слава Богу, не видела всех этих ужасов, этого ужасного адова круга с участием рухнувшего идеала. Иисус который Христос не простит вас распущенных ублюдков за то, что вы творите на этой земле! Ни вас, Михаськи и Эрнестовы звезды голубых экранов! Ни вас, таксисты и монтажеры Витьки! Один раз - пидорас! И Сократ тут не при чем. Диоген правильно делал, что прятал свою жопу в бочке. Жопа целее будет. ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА ОБЕЩАНИЕ Я проснулся оттого, что меня больно трясли за плечо. Я едва сумел открыть глаза. Алиса вся в слезах, смотрела на меня. Как потом выяснилось, она ночью ни на минуту не смыкала глаз. - Зачем ты пошел в этот гей-клуб? Глаза закрывались сами собой. У меня не было сил разговаривать. Вернее, я не хотел говорить, я не хотел этого слышать. - Зачем ты пошел в гей-клуб!? Я тебя спрашиваю, - трясла она меня. Я приподнял голову. Башка трещит! Я не хочу сейчас вопросов, Господи. Потому что у меня нет ответов. У меня вообще ничего нет. Меня нет. Они - пидоры - стерли меня, уничтожили, они убили во мне государство. Но так мне и надо. - Мы отмечали мой день рождения. - Где? В гей-клубе!? - Ага. - А ты что - гей? - кричала она в слезах. - Надеюсь... что... нет. Я напряг мышцы в ягодицах, пытаясь вспомнить, что было вчера. Нет, я, сто пудово, не долбился в жопу. Сто пудово. Я ведь не пидор. Я не мог. Это против моей природы. Против моей религии. Моей религии. Не православной. Мне вчера друг рассказывал, что происходит в церкви. Он поет в церковном хоре. Оказывается, что в одной из подмосковных церквей случился скандал. Поп и дьякон оказались любовниками, пидорами. Дьякон стал ходить потихоньку налево - долбится с мирянами. А поп об этом проведал. И устроил почти публичный скандал. Слава о попе-гомосеке сразу разлетелась по округе и, видимо, дошла до руководства церкви (как они там величают себя?). Но мне так и не удалось выяснить, что стало с этим попом. Может быть, продолжает служить, а может быть, постригся в монахи. Скорее всего, продолжает служить. Ибо пидоры поговаривают, что ученики спросили Христа: а как люди узнают, что мы твои ученики? На что Христос ответил: по любви друг к другу. - Как ты думаешь, теоретически Иисус Христос... мог быть голубым? - спросил я Алису. - Ты хоть что-нибудь помнишь из вчерашнего? - в ответ она задала вопрос. - Помню. Ночной клуб, помню. Я пытался петь караоке. - Еще что? - И еще что-то... Такое... смутно. Все смутно. - Зачем ты целовался с Карабейниковым? - А ты откуда знаешь? - заинтересовался я. Она не ответила. Я выдохнул и стал оправдываться: - Ну... Я решил подыграть ему. Он бедный... гомосексуалист... Алиса рванула с меня одеяло: - Ты глупый. И слабый. Я вновь натянул одеяло на себя и сказал: - Это неправда. Я сильный. Иначе бы я поддался на провокацию и дал бы отсосать... - А ты все помнишь? - В смысле? - Ты все помнишь? - Не все. - Почему тогда с такой уверенностью говоришь? Я немного пораскинул мозгами в больной голове и ответил: - Ну-у-у, это самое... об этом бы я точно не забыл. Не упустил бы. Я ведь отчетливо запомнил, как он сосал у таксиста. Я сразу вмиг протрезвел, пришел в себя. Как будто и не пил. Шок такой. Ты не представляешь. Он мне библию цитировал. Он говорил, что Христос тоже пидор. Надеюсь, это не так. - Где твой телефон? Я чуть испугался: - А где мой телефон? - Это я тебя спрашиваю, где твой телефон? - Наверно, в кармане. Позвони мне. И выясним, где мой телефон. - Я звонила. Телефон не доступен. - Значит, потерял, - спокойно сказал я и слегка застонал, мол, как мне сейчас тяжело. Алиса села на кровать, взялась за голову: - Ясно. Денег у нас полно. Конечно. Теперь нужно покупать новый телефон. Еще минус пять тысяч от семейного бюджета. Скажи только, зачем ты поехал в гей-клуб? Я вновь объяснил: - Я же говорю, день рождения. Во-первых. Во-вторых, я абсолютно не знал, что это гей-клуб. Я думал... - Вы сценарий писали? - Нет. - Почему? - Отмечали мой день рождения. - А я сегодня ночь не спала. - Мне очень жаль, что все так получилось. Я и сам был абсолютно не готов к подобному развитию событий. Для меня это тоже открытие. Знаешь, как я разочарован?.. Он сосал у таксиста... Я приподнялся, прижался лицом к ногам Алисы и зашептал: - Я так тебя люблю. Ты самая лучшая. Прости меня. А? - Я устала, Коля. Я устала от твоих пьянок. У меня заломило в висках. Какой-то невидимый журавль больно-больно клюнул мне в темя, и в моих глазах потемнело. Я откинулся обратно на подушку и сказал: - Текила. - Что? - не поняла Алена. - В этом дурацком ночном клубе не было женщины, достойной тебя. - В гей-клубе? Опять ты мне врешь! - Я никогда не вру. - Ты поедешь туда еще? - Куда? - К Карабейникову. - Если бы у меня был выбор... Если бы у нас не было проблем с деньгами... Конечно, я бы плюнул на все, и покинул эту голубую тусовку. Но у нас нет выбора. Поэтому... я поеду. - Когда? - Завтра. - В ночь? - Не знаю. - Больше не езди в ночной клуб, пообещай мне. - Обещаю тебе, - заверил я и поцеловал ее голень. Забежим вперед, я сдержал обещание. Мы не ездили больше в ночной клуб. Мы уехали... О, мама! Кратно хуже. А об этом речь впереди. ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА РАК УМЕР На следующий день мы с Алисой пошли в салон покупать новый телефон. Выбор огромный от мала до велика, от копеечных до дорогущих. - Купим подешевле, - предложил я, - чтобы потерять было не жалко. - Может, лучше не терять? - справедливо заметила Алиса. - Конечно, лучше не терять. Но так. На всякий случай. За прошлый год я потерял два телефона. В этом году еще только первый. Но восемь месяцев еще впереди. Мы купили недорогой. Через день, написав дома новую экспозицию и завязку сценария, я приехал в офис. Я боялся этой встречи. Мне казалось, что после моего отказа ко мне изменится отношение. Но... Карабейников, как ни странно, сидел в своем кресле. Когда я вошел, он посмотрел на меня, приветливо улыбнулся, неожиданно встал из-за стола, подошел ко мне, первым подал руку, три раза поцеловал воздух, щекой к щеке. - Привет, родной! У тебя все нормально? - с улыбкой спросил Игорь. - Нормально, - с досадой ответил я. - Твой телефон не доступен. - Три часа назад купил новый. Два часа как восстановил симку. Щас я доступен. - Потерял? - не отступал Игорь. Я махнул рукой и соврал: - Все равно хотел менять. Я, нужно признаться, человек рассеянный, да еще и пьющий. Пьющий подчас до состояния нестояния. Поэтому дорогие телефоны стараюсь не покупать, дабы потерять жалко не было. Лучше потерять телефон за три тысячи рублей, чем за пятнадцать. Правда же? Мама на этот счет говорит: - Десятка два, наверное, телефонов уже потерял? Я же отмахиваюсь и отвечаю: - Хватит, мама, не нужно. Игорь усадил меня на диван, сам сел на краешек рядом, кивнул головой на аквариум и сказал: - Ящеры убили рака. Представляешь? Я многозначительно ответил: - Лучше смерть, чем такая жизнь. - Глупый рак, - бросил Игорь. Я поднялся с дивана, подошел к аквариуму, посмотрел на радостный ящеров-гомосеков и говорю: - Он их гонял круглыми сутками. Они не выдержали его хамства. Как они его убили? Наверное, задушили. Или заманили к себе в пещеру и замучили до смерти. - Не знаю, - пожал плечами Игорь. Видно было, что ему становится скучно и он хочет перевести разговор на другую тему. - Мне нравился этот рак, - ввернул я, ткнув пальцем в стекло, напугав уставившегося на меня ящера. - Мне тоже. Я надеялся, что он подружится с ящерами, - продолжил Карабейников, убрав мой палец от стекла, мой, не суй своих рук в аквариум. Я убрал руки в карманы. Игорь вытер носовым платком место, куда я ткнул пальцем, Я подвел итог: - Думаю, дружба между ними была невозможна. 'Они ведь такие же пидоры, как и вы с Михаськой' - почему-то радостно подумалось мне. Игорь наконец перевел разговор: - Ты куда пропал? - Когда? - Тогда. Я молчал. Не знал, что ответить. Карабейников продолжил: - Ты такой смешной, Степанков, - он больно ущипнул меня за локоть - Разве? - переспросил я, одернув руку. Игорь потрогал себя по бокам и добавил: - Ты мне ребро сломал, Степанков. У меня все тело в синяках. - Не может быть, - усомнился я. - Может. Напинал меня. Больно. Ты злой человек, Степанков. В кабинет вошел Михасик. На нем новая футболочка с рюшами, стильные красные штанишки. Михасик манерно тиснул мне руку и проронил: - Слава Богу, нашелся. А мы уже думали, убили нашего щелкопера. Игорь заразительно захохотал: - Ха-ха. Ага. Это он меня чуть не убил, Михасик. Представляешь? Пинал. Ребро сломал. Фашист. Он настоящий фашист. Михасик изобразил театральную злость и, глядя на меня, отмочил: - Любимого Михасика! Чуть не убил!? Я за Мишутку тебя убью. Хочешь? - и глупо захохотал. МХАТ имени Михасиков продолжался. Ящеры в аквариуме резвились друг с другом. Без рака аквариум заметно опустел. Жаль. Жаль. Всё когда-то невозможным становиться. - Что ты говоришь, Михасик? - переспросил я Олега, как будто бы не слышал глупого вопроса. Тот хлопнул себя по ляжкам, вновь нелепо засмеялся, потом вдруг стал серьезен и упрекнул: - Ты посмотри на него, Мишутка. Он меня даже не слышит. В ночном клубе, поговаривают, у ди-джея отсасывал... - Это неправда. - Отсасывал, отсасывал, - с хитрой улыбкой повторил Олежик. - Неправда, - разозлился я не на штуку. Хотя... Чего я злюсь? Это же провокация. Явная провокация. Вранье. Все ясно, как божий день. Идите вы в жопу! Там ваш бог! Мишутка (который Олег) покормил ящеров червячками и, глядя на меня, спокойно сказал: - Я все равно тебя за Мишаньку убью. Знай это. Игорь засмеялся: - Не надо. Не убивай его, Мишутка. Кто нам сценарий тогда напишет? - Я напишу, - выдал Олег. Карабейников надул губы, шмыгнул носом и со всей серьезностью сказал: - Ну не шути так больше, - и хлопнул его по заднице. Ночь началась. Мы на самом деле работали этой ночью. Практически первый раз. Первый раз я услышал от Игоря слова одобрения или упрека. Первый раз мы говорили подробно о сюжетнике, разбирали персонажей сценария 'Стэп бай стэп'. Мы сидели часов до пяти. На кокаине. Опять. Кокаин на самом деле держит голову в рабочем состоянии. Другой вопрос, насколько, стабилизируя работу бестолковки, он разрушает клетки головного мозга? Игорь сказал: - Большие люди не пускают в нашу страну кокаин. - Почему? - спросил я. - Потому что кокаин - это самый чистый, самый безопасный и безвредный для организма кайф. А они хотят, им выгодно, чтобы Россия спилась. Сами сидят на кокаине, а народ спаивают пивом и водкой. - Кто они-то? - удивленный спросил я. - Большие люди, - со всей важностью произнес Игорь. - Но мы-то с тобой тоже... текилу уже месяц пьем. Спиваемся, так сказать. На что тот ответил: - Мы люди творческие. Текилу нам не то, что можно, а нужно. Начало светать. Луна пропала. Игорь собрал пальцем остатки кокаина со стола, облизал его, и уже было хотел что-то ответить на мой вопрос, но передумал. Поднялся, подошел к аквариуму, включил там свет и сказал двум ящерам: - Пора просыпаться, дети мои, - потом посмотрел на меня и произнес: - А нам пора ложится спать. Я вздрогнул от этого предложения. Диван в кабинете был один. - Я не очень-то хочу спать, - стал оправдываться я. Игорь вылез из свитера и продолжил: - Завтра. Вернее, сегодня в одиннадцать придет актер, который будет играть Инессу Феликсовну. Я хочу тебя обязательно с ним познакомить. Он очень креативный и толковый. Я не могу тебя отпустить. Ты должен быть утром здесь. - У него хорошо получается играть женщин? - задал вопрос я, а сам думаю, что делать, как быть, как выходить из ситуации. Карабейников снял джинсы и ответил: - Он превосходно играет женщин. У него есть шоу Лары Собаки. Замечательное шоу. Когда страна пищит от глупой клоунады Зойки Сердучки, а Лара Собака не может выйти на большую эстраду. Произвол. - А это самая Лара Собака голубая? - Голубой. И не скрывает этого уже более десяти лет. - Почему тогда перед ним не открылись дороги в шоу-бизнес? - спросил я. - Потому что. - Почему? - Потому что не всем голубым улыбается удача. - Зойка Сердучка ведь тоже голубая? - Да. - А может, шоу-бизнес не настолько огромный, чтобы впустить в свои анналы всех голубых? Игорь почесал голову и театрально возмутился: - Слово-то какое нашел! Анналы! Где ты его хоть нашел? Ужас. Я приоткрыл жалюзи, посмотрел в окно на восходящее солнце, улыбнулся и сказал: - Ваше, по-моему, слово. Анналы. Не в тему, конечно. - Ты интересный, Степанков. У меня ум не так, как у всех, устроен, - он стал надевать на себя домашние трикушки и белую футболку. - Я завтра вечером улетаю в Сочи на кинофестиваль. Ты будешь меня ждать? - В каком смысле? - не понял я вопроса. - Ну... так. Будешь? Или не будешь? - он улыбался. Шутник, блин! Я понимаю, конечно, что попал в иной мир, что здесь мне неприятно, противно, подчас мерзко. Я понимаю, что из меня лезет что-то христианское, а то и иудейское. Я понимаю, что общаясь с такими людьми, справляясь с их провокациями, но, однако, проглатывая как наживку их пропаганду и PR, можно дойти в своем отрицании до состояния глубокого исступления и ярчайшей ненависти. Выдержу ли я этот напор? Выдержу. Ибо не так-то просто сценаристу в Москве найти работу. Евреям и пидорам легче. У них свое лобби. А я необрезанный натурал. Что же мне делать? Ложится спать рядом с голубым? Ну а куда деваться? Тяжело не спать ночь, а потом день снова работать. Сценарий нужно писать. Михасик младший оставил нас двоих на ночь работать, уехал домой. Странно, младший Михасик не ревнует старшего Михасика. - Ладно. О`кей. Давай ложиться спать, - сказал я и закрыл жалюзи. Игорь заметно удивился. - Правда? Ты ляжешь со мной спать? - спросил он. - Ну а почему нет? Ты же знаешь, что я не голубой. Ты помнишь, что я могу дать по ребрам. - Помню, - улыбнулся Игорь. Он разобрал диван, натянул повыше по грудь смешные трикушки и лег. Любопытно, у Карабейникова тут, как дом родной: диван, спальные принадлежности, полотенца, мыльно-рыльные принадлежности. Все у него тут есть. Даже клизма. Более половины своего времени он проводит здесь, в студии. А Жанна дома. Часто одна. Звонит, ревнует Игоря к Михасику. Я бы на ее месте точно завел роман. Нафиг, нафиг. Если бы она, бедная, знала, у кого отсасывает иногда Карабейников, она бы ни за что на свете не поцеловала больше его в губы. Хотя... Кто ее знает? Может быть, ее все устраивает. И она не хочет замечать тех изменений, которые происходят с Игорем. Карабейников снова встал, закрыл двери на внутренний замок, достал из шкафа мне отдельное покрывало. Слава Богу, с голубым не под одним одеялом. Уснул я быстро. Снов не видел. Я вообще очень редко смотрю сны. В основном тогда, когда долго сплю. А сплю я часто очень недолго, поэтому не успеваю посмотреть сновидения. Дум-дум-дум! Просыпаюсь от громкого стука в дверь. Кого нелегкая принесла? Сейчас зайдет, думаю, Ирина - девушка с накаченными губами. А мы тут со старшим Михасиком опочиваем на одном диванчике. Какие мысли у нее могут возникнуть в таком случае? Подумает: склеилось, сладилось, нашли общий язык, точку преткновения. Нет, ни фига, я свою точку преткновения никому не отдам. Шуткуют иногда: один раз - не пидорас. Нет, блин, и один раз пидорас. И бывших пидоров не бывает. Это точно. Дашь один раз в жопу, всю жизнь потом не отмыться. Как это иногда случается с нашими восходящими звездами... Упаси Бог! А 'великий Юра Шатунов' российского театра - Тришковецкий, согласно кемеровским слухам, свою 'девственность' потерял, служа матросом в ВМС. Нет, Степанков! Ни фига! Это ты просто слюнки глотаешь! Просто тебя, сука, зависть гложет, грызет, кишки выматывает! И ты, тварь дрожащая, злишься, скулишь, дичаешь! Тришковецкий - пидор. Ни фига! Просто талантливый парень, трудоголик в отличие от тебя, алкоголика. Романы у него не пошли, пожалуйста, он песни на сцену пойдет петь (вернее, говорить). Молодец! Ну да, ну да! Ну не был у меня папа заместителем губернатора... Не был! У меня папа не пиздил деньги миллионами, чтобы семья хорошо жила, чтобы Коля мог спокойно заниматься творчеством, содержать частный театр. Мне нужно было себя, двух жен, двух детей кормить, одевать... Плюс ко всему, я не еврей. Чё говорить? Чё ты оправдываешься, Степанков? Мудак ты, одним слово. Мудак. И с пидором спишь в одной постели. И нет тебе никакого оправдания. Нет. ТЧК. Аминь. Дум-дум-дум! Игорь встал с дивана, подошел к порогу, спросил: - Кто там? Послышался голос из-за двери: - Я, Игорь. - Кто - я? - Вадя Ящуров. Я подумал, во, блин, фамилия. Ящуров. Игорь щелкнул замком, толкнул дверь и, не дожидаясь, пока она откроется, прыгнул на свое место под одеяло. Тем временем дверь до конца отворилась, и на пороге появился высокий, черноволосый мужчина с серьезным лицом, лет сорока, видимо. Он внимательно стал разглядывать меня, будто я ему что-то должен сказать. Игорь, громко зевнув, представил вошедшего гостя: - Вадя Ящуров - продюсер нашего проекта, директор по интерьерам. Я приподнялся, протянул руку. Мы обменялись рукопожатием. Игорь представил меня: - Сценарист проекта, Николай Степанков. Вадя, наконец, убрал с лица напущенную серьезность, кокетливо улыбнулся и обратился к Игорю: - Ну как? Игорь отрицательно закачал головой и, искривившись в лице, сказал: - Не-е. Натурал. Вадя хлопнул в ладоши, мол, эх, не вышло. Потом улыбнулся и сказал: - Все мы когда-то были натуралами. 'Я уже это сто раз слышал' - подумал я. Карабейников еще раз громко зевнул и рассказал Ваде: - Представляешь, всю ночь провел с натуралом в одной постели и даже ни разу к нему не прикоснулся. - А что так? - спросил Вадя. - Что, что? А вдруг он мне по яйцам даст? Он уже мне ребра поломал однажды. - Такой противный? - интересовался Вадя. - Убежденный натурал, - сказал Игорь, встал с дивана, подтянул трико, потряс в паху и добавил: Строптивый. Я всю ночь мечтал. Ну, сейчас, думаю, он положит свою руку на мой член... Вот-вот. И решится главный вопрос. Но, увы, не дождался. Они вдвоем посмеивались. Я спросонок плохо понимал их провокационные шутки и сидел на стуле, тупо уставившись в оживший аквариум. Один из ящеров тоже на меня смотрел. Мне почему-то захотелось убить этого ящера. А правда... За что они, глупые ящеры, убили маленького рачка? За что? Они просто пидоры. Хотя, нет. Икру какую-то желтую откладывают на водорослях. Может, это вообще самки? Вряд ли. Скорее, гомосеки. - Алле! Коля! - щелкал перед моим лицом пальцами Игорь, - одевайся. Сейчас актеры подтянуться. А ты в таком виде. У нас, знаешь, как говорится? Что за сценарист, если не переспал с продюсером. Поздравляю тебя, ты сделал первый шаг. Я сурово посмотрел на него и быстро встал. Мы собрали диван. Игорь открыл окно, чтобы проветрить помещение. Я совсем не выспался. Ни черта не выспался. Мне не хватило трех часов, которые мы со старшим Михасиком поспали. Из моей головы еще не вышел кокаин, в моей крови еще текила. Вадя, пристально вглядываясь мне в лицо, сел рядом со мной и зачем-то начал рассказ: - Я вчера стою возле банка на машине. У меня окно открыто. Из банка выходит мужчина. Приятный такой. Тело накаченное. Стрижка короткая. Я внимательно его рассматриваю. Он тоже обращает внимание на меня. Я подмигиваю ему. Он кивает. Мы едем ко мне домой. Классно перепихиваемся. И он уезжает от меня. Я даже не знаю, как его зовут. Представляешь?! Классно! Я пожимаю плечами. Какого черта ты мне все это рассказываешь?! Зачем мне это?! Не хочу я этого знать! Зачем мне ваши случайные перепихоны? - Ну и как? - спрашивал меня Вадя. - Что - как? - переспросил я. - История. - Какая история? - Моя. - Достаточно банальная история. Финала нет, - ответил я. - То есть? - полюбопытствовал Вадя. Игорь заинтересовался нашим разговором. И два плосколицых ящера за стеклом аквариума тоже уставились на меня, как будто ждали продолжение истории. Я выдержал нужную паузу, театрально зевнул и сказал: - В финале должен быть ВИЧ. Вадя засмеялся, громко захлопал в ладоши, откинулся на спинку дивана и прокричал: - Браво, браво! Браво - натуралу! Потом демонстративно забросил руки за голову, изменился в лице, напустив на себя чопорность, и обреченно отпустил: - Я так и думал! Ты предсказуем... - Да и ты не оригинален, - вставил я, вышел из кабинета и отправился умываться. ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА ПРИДУТ ГУННЫ Когда я вернулся из уборной, в кабинете уже сидели незнакомые люди. Вернее, одного из них я помнил по сериалу 'Проклятый ад', который снимал Карабейников. Я даже помнил его фамилию. Это был Максим Сокол. При очень харизматичной внешности и обаянии русского мачо, он был актером средней руки, еще и с плохой памятью, как рассказал мне по секрету Карабейников. Но у него был один потрясающий плюс - Сокол бил все рейтинги. Девчонки, поклонницы сериала, пищали от восторга, обоссывали, метили пороги его квартиры, стояли у него под окнами с цветами. В общем, популярность была сто процентной. Бренд 'Максим Сокол' работал. Я его впервые в жизни увидел вне рамок голубого экрана, и впечатление он производил достаточно хорошее. Немаленький, коренастый. И что больше всего в данной ситуации меня радовало, он не был гомосексуалистом. Еще неделю назад мне об этом сказал Карабейников. Я выдохнул тогда: - Ну, слава Богу. Надо отметить, что Максим Сокол был чуть ли не единственным гетеросексуалом на этом проекте, не считая меня и еще пары-тройки человек. Практически весь мужской актерский состав проекта был нетрадиционной ориентации. Геи. Так уж повелось у Игоря Николаевича. Он всегда запрягал в упряжь своих. Он надеялся, что при случае 'свои' потащат и его тоже. Я тут же вспомнил про своего сокурсника Сему, которого Карабейников предложил позвать в Москву, только потому что тот гей. Это походит на гетерофобию. Но не об этом я думал, когда стоял с ножом на углу той арки. Мне не нужна была смерть гея, мне нужна была смерть подлеца, вора, провокатора. Я слышал его задорный заразительный смех. Оглядел всех и все с первого взгляда про каждого понял. Глаз опытный. С пидорами опять-таки опыт общения немаленький. Вот они, дионисы, нарциссы, ураны, ганимеды и аполлоны, блин. Игорь подвел меня к Соколу и представил. После знакомства с ним подвел к Ларе Собаке. Реальное имя - Алексей. Но имя Лара подходило ему гораздо больше, чем Леша. Он был высоким, стройным, голубоглазым. Вел себя, как натуральный гипертрофированный гей. Почти транс. Тиресий Российской Федерации. Как будто я смотрел пародию на геев. Ужимки, повадки, движения были театрализовано выверены и поставлены на службу натуре. Он до того манерничал, что однажды я даже громко невпопад засмеялся. Игорь посмотрел на меня, откашлялся, призывая к выдержке. Мол, что ты себе позволяешь. Я сказанул: - Простите, анекдот вспомнил. Игорь схватился за это, взмахнул руками и выпалил: - Ну тогда расскажи. Я пошел в отказ: - Нет, нет. Я очень плохо рассказываю анекдоты. Игорь настаивал: - Расскажи. - Не буду. Лара Собака тоже подключился, как кокетливая девица, насверленная жемчужина, необъезженная кобылица, часто заморгал глазами, потом небрежно обронил: - Расскажи, хороший мой. Тогда мы с тобой окончательно скадримся. Я напрягся, чтобы вспомнить хоть одну смешную историю. Вытащил из хаотичных складов бестолковки старинный-престаринный анекдот и начал, запинаясь, рассказывать: - Два мужика легли... вместе... спать. Один на... один бок. Другой на другой бок, к его спине и... жопе. Тот, который лег к спине другого шебаршился... шебаршился, вдруг вскрикивает: 'Ой!' Второй: 'Что случилось?' Первый: 'Ничего, ничего. Я щас вытащу'. Второй строго: 'Я тебе вытащу! Спи, давай!' Никто не засмеялся над моим анекдотом. Игорь даже изменился в лице, потом отвернулся от меня и холодно произнес: - Да. Весело. Лара Собака обиженно надул губы, почесал нос и с грустью в голосе сказал: - Смешно. Молодой человек... Забываю, как зовут... Проявил, извиняюсь за выражение, п-дительность. А казался таким хорошеньким. Зайкой... Я вступил в игру и выговорился: - Почему зайкой? Может мишуткой? Мишанькой? А? Игорь решил переменить тему разговора и указал на серого едва заметного молодого человека, который все это время сидел на диване: - Это Тим Брегов. Один из лидеров группы 'Давай-поддавай'. Тим Бергов весь такой крашено-серый, красивенький. Именно красивенький. Не красивый, а красивенький. Румяный, с подкаченными губками. Хорошенький, как будто увеличенный до размеров небольшого мужчинки розовощекий младенец. Как поросеночек. Опять-таки пидор из пидоров. О нем Игорь мне рассказывал в одну из рабочих ночей. Но в рассказе этом не было, по сути, ничего неординарного, поэтому я умолчу. Путь на российскую эстраду известен. Через жопу. Все у нас в России через жопу. Тимур Брегов протянул мне свою маленькую нежную ручку. Боже мой! За что мне такое испытание? Зачем они все упали на мою голову. Я тут окончательно сойду с ума или стану натуральным гомофобом. Я, нужно отметить, всегда был лоялен к геям. Всегда. Не было у меня на счет геев предрассудков. Не было. И сейчас не должно быть. Зачем мне это нужно? Ну провоцируют они меня, соблазняют всячески. Но не насилуют же? И что ты, Степанков, ерепенишься? Тебе-то какая разница, кто с кем спит. Костя Эрнестов тоже вон спит с парнишками, но его ТВ-канал смотрит вся страна. Коля Баскаков - оперный пидор, а вон как хорошо тенором поет. Заслушаешься, обзавидуешься. Я уж не говорю о Петре Чайковском, Уильяме Берроузе и Николая Васильевиче Гоголе. Ну, про Гоголя - это ты загнул. Это никем не доказанная легенда. Карабейников представил меня еще двум пидорам. Я хочу, чтобы меня приняли в иудаизм. Это главная религия, которая сопротивлялась и продолжает сопротивляться гей-атаке. Сделайте мне обрезание. И я встану во главе фронта против пидоров и прочих гомосеков. ВИЧ через рукопожатие не передается? Не передается. А ты, Степанков, целовался тогда в ночном клубе с Карабейниковым? Ну и что? Через поцелуи ВИЧ тоже не передается. И тем более я целовался-то с ним... Как бы сказать? Не на самом деле... Вернее, не всерьез. Ага, не всерьез!? Рассказывай. В полный засос с языком. Бля! Как ты мог, Степанков?! Как ты мог, тварь ты позорная?! Но больше-то ничего не было... Ходишь по грани. Играешь. Прекрати уже играть в этой жизни. Иначе она тебя настигнет в двадцатых числах, вываляет тебя в грязи, пожует и выплюнет. Никакого тебе обрезания. Почему? Прекрати. Хорошо. Постараюсь. Ох-ох-ох. Лара Собака уже рассказывал байки: - ...У нас до сих пор актеры играют по-дурацки. Бестолковые. Не могут выучиться у американцев. Школа устарела. У нас в кино до сих пор делают мхатовские паузы, будто им гирю на ногу уронили. Вау, - изображает долгую паузу, часто моргая глазами, потом часто машет руками и продолжает: На хера, спрашивается, ты делаешь такую паузу?! Посмотрите, как играют в Голливуде, друзья: хоп - событие, оценка короткая, как вспышка, и дальше по действию. Все. Достаточно. Зритель уже все понял. Он не такой тупой, как кажется... И дальше. По действию. Вперед. Вперед. Хоп - событие - вспышка. А он прав. Лара Собака прав. Наши актеры продолжают играть со сцены и на экране в народный театр. Как в 60-х. Лукино Висконти уже в сороковых прекратил использовать такую актерскую технику, а у нас все по-старому. Поэтому и кино у нас последние двадцать лет говенное. Лара Собака вроде голубой из голубых, а толковый ведь. Шарит, блин. Может, правда, гомосексуальность - это последняя стадия развития человечества? Так ведь и заканчивались все великие цивилизации. Египетская, греческая, римская. Но, блин, о чем ты, Степанков? Нет, господа и дамы, самое главное слово здесь 'заканчивались'. А причина? Гомосексуальность. Гомосексуализм и безнравственность - предлагаемые обстоятельства для сценария под названием крах империи. К сожалению, я тоже принимаю участие в этом спектакле. И никуда не денешься. Смотрю я на эту компашку, и мысли в моей голове родятся все больше говенные. Все как-то хрупко у нас в Москве. Как будто вот-вот придут гунны и разрушат из 'Ураганов' кремлевскую стену, публично расстреляют на Театральной площади президента, потом премьер-министра, далее Владимира Вольфовича и напоследок Вовочку Писичкина. Для общего устрашения. И в конце концов скажут гунны... Или ничего не скажут. Просто отправят всех в Сибирь, копать вечную мерзлоту. Приятно или не очень копать вечную мерзлоту рядом с Пелевиным, Минаевым, Гришковцом или Басковым? Не знаю. Наверное, всяко говенно. Даже если носилки, которые ты нагрузил, будут нести Никита Михалков с иссыхающим от голода Дмитрием Быковым. Все равно неприятно. А копать там, в Сибири, есть что. Смотрю я на эту компашку, слушаю. Что здесь сейчас происходит? В этой разношерстной компании? А ничего. Болтология. Опять сплошная болтология. Вся наша жизнь - одна сплошная болтология. Тусовка.. Туса. Всё. Аминь. - А сценарий готов? - вдруг задал логичный вопрос Максим Сокол. - Сценарий готов? - вдруг обратился ко мне Игорь. Ах ты гребанный провокатор! Подумал я. Потом напрягся, покраснел и со злостью, глядя Игорю в глаза, выдавил: - Ты чё?! Охуел!? Карабейников понял, что я на взводе, обратился к Максиму: - Не обращай внимания. Пишем. Скоро будет готов. Сценарий называется 'Стэп бай стэп'. Лара Собака, мило улыбаясь и кокетничая, обратился ко мне: - А знаешь... Ты забавный, кстати. Знаешь... Как тебя... Знаешь... - он пытался вспомнить мое имя, потом махнул рукой и продолжил: - Знаешь, вставь там такую фишку... У меня есть такие прикольные фишки! Ха-ха-ха! Уписиться просто. Слушай... И я слушал его фишки минут десять. Он рассказывал, что бы он желал видеть в этом сценарии, как бы он хотел выглядеть, бросал мне какие-то фразы и фразки. Я слушал, кивал головой. К нам подошел Карабейников, взял за руку Лару Собаку и сказал мне: - Записывай, Степанков! Чё сидишь?! Я стал что-то записывать. Какую-то хрень. - Умора, правда? - спросил у меня Лара смеясь. Я согласился: - Умереть, не встать. Лара вдруг прекратил смеяться, широко улыбнулся и сказал: - Я верная... особа... А так бы... Я дала бы тебе пощекотать... Что-нибудь... А-а... Зачем он это отчебучил? Кому? И к тому же не договорил, кому он верен и что пощекотать. Предстательную железу? Да? Да мне, надо сказать, глубоко насрать, кому, что, почем пощекотать. Я устал от вас. Силы меня покидали. Я мечтал поскорее закончить сценарий. Но у меня не было возможности. Игорь говорил: - Сначала сюжетник. Я, наивный, еще не предполагал, что Игорь Карабейников, клипмейкер и гей подумывает меня кинуть, облапошить в том случае, если я не стану геем. Он хочет воспользоваться мной, как мозговым центром, высосать из меня все и оставить без денег, сил и энергии. Я вспоминал все эти встречи тогда, когда стоял в арке, перед тем как совершить свое первое убийство. - Я еду на кинофестиваль в Сочи. На презентацию нашего проекта 'Стэп бай стэп', - сказал Карабейников. - Ты меня будешь ждать, Степанков? - То есть? - Ну так что? Хи-хи. Ха-ха. Ху-ху. Хо-хо. Я дала бы... пощекотать... - Пошли вы все в жопу! Голубая моя Москва (часть пятая) ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА ГЕНИЙ Пока Игорь ездил на кинофестиваль, я дома снова писал сценарий. К цели. Шаг за шагом. Стэп бай стэп. Пока, как говорится, от монитора не ослеп. - Зачем ты это делаешь? - спрашивала меня Алиса, - Карабейников ведь все равно ничего не читает. Я разводил руками, мол, не читает, что поделаешь. И снова садился писать сценарий 'Стэп бай стэп'. Я безумно нервничал. Нужно сказать, часто мои идеи воспринимались Михасиками в штыки. Например, я говорил, один из главных героев, танцор, подрабатывающий таксистом, может демонстрировать свое владение танцевальной техникой, остановив машину на обочине. Он может танцевать брейк, делать различные стойки, упершись руками на капот авто. А проезжающие мимо водители могут подавать звуковые сигналы в знак приветствия танцора. Из этих звуковых сигналов может рождаться мелодия, которая далее разовьется в песню. Это будет очень красиво, киношно без болтологии смотреться. Это будет супер! Ну же!.. Спилберг, сделай такое кино! - Нет, не нужно, - категорично заявлял Игорь, лежа на диване, почесывая яйца. - Не-е... Зачем нам такое, - поддакивал Олег, как 'шестерка', поглаживая старшего Михасика по голому пузику. Старшему нравилась и нежное почесывание его майорского пуза, и невзыскательная лесть Олега. Игорь едва заметно улыбался и даже слегка закатывал глазки. - И биться сердце перестало, - говорил я иногда в сердцах. Или, например, я предлагаю: одна из героинь, эффектная студентка Лада, сдает экзамен, на ней платье с глубоким декольте. Преподаватель Великанов видит ее большие груди, глотая слюну, спрашивает: 'Какой у вас... - глядя в упор на титьки, - ...номер... гм... билета?' А в его алчущих глазах - размер бюста, номер бюстгальтера. Все мои предложения сначала принимаются в штыки. Спустя несколько дней Игорь вдруг на голубом глазу предлагает: - А пусть Великанов видит ее большие груди, спрашивает: 'Какой у вас... -Тут он запинается. И продолжает: номер... билета'. Блин, как будто бы родил эту идею только что. Я не выдерживаю, говорю: - Это же я с такими же словами предлагал построить эту сцену неделю назад! Вы с Михасиком меня не услышали. Что здесь происходит? Скажите мне. Карабейников густо краснеет. В кабинете повисает разоблачающая пауза. Потом Игорь резко меняется в лице, отмахивается от меня рукой и начинает отмазываться: - Степанков, ну не надо. А. Не надо. Всем известно, что идеи витают в воздухе. Не надо. Я же старый человек... У меня... И лепит мне всевозможные оправдания. В итоге негласно считается, что эту сцену придумал Игорь Карабейников. Господи, Бог уже с ним. Лишь бы, лишь бы. Меня уже все достало. - Ты гений, Игорь Николаевич! - время от времени восклицает Олег, потом сложив губы трубочкой, сделав брови домиком, послушно внимает. 'Холоп' ! - в такие моменты думаю я. Хрен с ним! Обсуждаем дальше. Михасик после очередного Игоревского высказывания, слегка взвизгнув, снова вскрикивает: - Ах! Какая красота! Ты гений, Михаська! Ты гений! Мишутка - ты самый гениальный и сексуальный человек! Я однажды не выдержал и сказал: - Если бы я, а не Игорь, платил Олегу деньги... Не сомневаюсь в том, что Михаська пел бы панегирики мне. Игорь изменился в лице и, нахмурив брови, задал вопрос: - Не понял? - Что - не понял? - Повтори. Не расслышал. - Олег говорил бы, что гений я, если бы он был моим исполнительным директором... - твердо-натвердо повторил я. Карабейников разозлился не на шутку. Он чуть не разбил аквариум. Я думал, он сейчас схватит нож и набросится на меня. В коридоре все слышали, как он кричал: - Ты что хочешь сказать, что Михаська продался мне за деньги?! Я понял, что задел его за живое, и стоял на своем: - Ты Олегу платишь деньги. Так? Так. Попробовал бы он тебе не угодить. Пойти против тебя. Он вынужден говорить, что ты гений. Плюс ко всему - вы педики. Игорь позеленел от злости и закричал: - Ты считаешь меня плохим режиссером?! - Об этом вообще не было речи. - И все-таки? - Что? - переспросил я. - Все-таки. - Что? - Ты неблагодарный, Степанков. Я тебя ненавижу. - Я знаю. И что? Я наблюдал, как борется сам с собой Игорь, как он берет себя в руки. Ведь ему нет никакого резона портить сейчас со мной отношения. Ругаться пока сценарий не написан. Тем более однажды уже был случай, когда я хотел сложить с себя все полномочия и уйти из проекта. Игорю удалось меня удержать. Сейчас я ему нужен. И я это понимаю. Он отгородится от меня, когда сценарий уже будет написан. В июле 2008 года, когда он подпишет мой сценарий своей девичьей, блядь, фамилией. Пока же я ему еще нужен. Тем более еще не использованы все провокации, при помощи которых меня можно превратить в себе подобного гея. У него идея-фикс. Он хочет уничтожить всех натуралов. Все натуралы должны стать геями. Либо умереть! Даешь голубую революцию в Российской Федерации! 'Вернемся к традициям предков!' - внушал мне Игорь. Это он рассказывал про древних славян, у которых практиковался секс между мужчинами. В тот вечер мы опять ничего не писали. Я вспоминал наши разговоры и спрашивал себя, с каким настроением мог уехать на кинофестиваль Игорь. Что было в его душе? На что он надеялся? Через некоторое время я получил от него СМС, где он говорил, что все на фестивале идет прекрасно, что он меня любит и целует. Гм. Ну что ж... Я тоже написал, что целую его. - Зачем?! - спросила меня потом Алиса. - Не знаю. Я посчитал, что так нужно. Прошло три дня, пока Игорь был на фестивале. Я не знал, чем заняться. Один день я пописал сценарий. Потом бросил. Потому что, правда, он ведь ни фига не читает из того, что я пишу. На третий день мы с Алисой сходили на базар, истратили последние деньги на говядину, накрутили фарша, наделали настоящих сибирских пельменей. Боже мой, нет ничего лучше пельмешек, слепленных с любовью в ручную! И, что характерно, себестоимость у них получается очень большой. Потому что мясо мы с Алисой покупаем отборное, фарш я кручу на ручной бабушкиной мясорубке. И лепим мы пельмешки без спешки - ручками. В каждом таком пельмене - есть душа. В каждом пельмешке - любовь. Потом варишь их, выкладываешь в чашку, поливаешь юшкой, кладешь сливочного маслеца, сметанки и... Рядом ставишь горчичку в банке. Боже мой! Как это божественно вкусно! - Я люблю тебя, Алиса. - И я люблю тебя, Солнце. Она часто называет меня 'Солнцем'. Михаськи друг друга называют 'Мишутками', 'Медвежонками', а мы с Алисой называем друг друга 'Солнцами'. Я зачерпнул ложкой большой пельмень с юшкой и сметаной... Как раз в этот момент на мобильный звонит Карабейников. Он прилетел с фестиваля. И готов продолжать 'работать'. Пора слово 'работать' закавычивать. Пока мы с Игорем говорили, мои пельмени остыли. Блин! Плохо, когда пельмени холодные. Одни беды от этого Карабейникова. ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА ЗАГОВОР ЯЩЕРОВ После пельменного дня я решил устроить пост. Не буду жрать ничего жирного, мясного. Попрошу, чтобы Михасик купил мне просто овощного салата. Олег на каждую ночь, когда мы с Карабейниковым 'пишем' сценарий, покупает нам жратвы. Я ехал в очередную ночную смену в кинокомпанию New Lain first Blue Studio, где знакомые мне ящеры плавают по дну аквариума, где молодцом из ларца вырастает рязанский Витек, где Михасики флиртуют друг с другом, а потом старший Мишутка - Карабейников - отрывается на младшем Михаське - Олеге, - обзывает, ругает, материт на чем свет стоит. Я ехал в ночную смену в компанию New Lain first Blue Studio, в голубую компанию, со своей религией, своей философией и своей правдой. Игорь вчера поздно вечером вернулся из Сочи. Я ехал узнать последние новости и, надеюсь, теперь уже писать сценарий. Шел по длинному коридору, навстречу, как это случалось часто, приближался Витек. Он поздоровался со мной, улыбнулся, хотел что-то пошутить, но я изобразил на своем лице злость. Витек шутить передумал, лишь сказал, указав в конец коридора, откуда следовал: - Игорь Николаевич там. Приехал. Я кивнул головой, мол, ясно. И прошел дальше. Через несколько шагов дверь офиса кинокомпании открылась, из нее вышла Ирина, девушка с большими губами и большой грудью. На сей раз флюиды от нее отходили. И проходя мимо нее и на ходу здороваясь, я почувствовал в штанах свой напряженный член. Эффектная телка, нужно признать, эта Ирина, директор по кастингу. Не зря ее тут Карабейников держит. Любопытно, воспользовался он ей хотя бы раз или нет? Он ведь, вроде как, бисексуал. Как он мне говорит. Значит, ничто мужское ему не чуждо. У нее, смотри, какая задница и ноги от шеи. Губы только зря накачала. Но и это пройдет. О чем ты думаешь, Степанков?! Ты - дикий бизон индейских прерий. Что с тобой происходит?! А черт его знает, что со мной происходит. Я уже теряю контроль над своими чувствами. А не теряешь ли ты ориентацию? Я дохожу до офиса, вхожу в него, потом стучусь в кабинет Карабейникова. Так уже повелось, все стучали в его кабинет, перед тем как зайти, и я тоже. Постучал еще раз. Заглянул. Игорь сидит в интернете, увидев меня, машет мне рукой, мол, заходи. Я вхожу, направляюсь к столу, он поднимается, протягивает мне руку и тянется к тройному поцелую. Мы демонстративно целуем воздух. Он говорит: - Привет, родной! - Привет! - здороваюсь я. - Как съездил? - Щас Михасик придет, все расскажу, - многообещающе улыбается Игорь. Я сел на диван. Сижу, думаю всякую херню. Карабейников снова погрузился в экран, видимо, там была важная информация. Сеть поглотила его. Два хвостатых ящера, разгребая перепончатыми лапками воду, тыкались своими плоскими носами в стекло аквариума, смотрели на меня, будто знали какой-то секрет. Будто хотели поделиться со мной. - Что вы хотели мне сказать? - спросил я мысленно. - Мы хотели тебе сказать, что для нашего хозяина Игоря Николаевича Карабейникова, - будто бы говорил один из ящеров, - главной задачей является не то, чтобы вы написали дурацкий сценарий 'Стэп бай стэп', а то чтобы ты, Николай Степанков, превратился в гомосексуалиста. Сегодня будет... карнавал... Но второй ящер, что поменьше, перебил его: - Превратить в обычного пидора... мы тебя хотим... После этого оба ящера оттолкнулись от стекла, развернулись и поплыли ко дну, дуэтом напевая песенку: - Все мы когда-то были натуралами... Натура-а-алами! - Все мы когда-то были натуралами... В кабинет вошел Олег, он подал Игорю салат из белокочанной капусты и спросил меня: - А ты, Коля, будешь есть? - Я дома поел, - ответил я, погладив свой большой живот. Странно сегодня начался день. Надо мной никто не подшучивал. Меня никто в шутку не щипал за плечо. Не называл меня 'натуралом'. Игорь молча ел салат, продолжая смотреть в экран компьютера. Я в это время думал о том, что уже целый час сижу без толку и снова смотрю на этих ящеров, которым, наверное, уже тоже надоело мое постоянное бесполезное присутствие. Михасик сел рядом со мной и тоже уставился на аквариум. Молчание. Какая-то странная тишина, надо сказать, что-то непременно должно случиться. Или уже случилось. Неужели Игорь с фестиваля привез какую-то плохую новость? Или, может быть, он хочет отказаться от меня как от сценариста? Может, он там, в Крыму, нашел себе другого писателя? Посговорчивее? Гомосека? Степанков, ты думаешь всякую чушь! А ну прекрати думать всякую ерунду! Думай о хорошем! И хорошее придет к тебе. Хорошо. У меня будет много денег! У меня будет много денег! Много денег будет у меня! Мно-о-го денег! Очень! - Так вот, - закончив обед (или ужин?), встал из-за стола Игорь. - Так вот, - повторил он, задернув жалюзи. - Так вот, - произнес он в третий раз, снова повернувшись к нам. Широко улыбнулся и продолжил: - У нас все хорошо, друзья мои! Мы сделаем гениальное кино! И все у нас получится! Ты, Степанков, хочешь получать проценты от проката фильма 'Стэп бай стэп'? Я кивнул головой. Игорь настаивал: - Отвечай! - Конечно, хочу, - сказал я. - Будешь, - бросил Игорь, сел-провалился в кожаное кресло и продолжил: - Нужно только написать гениальный сценарий. - Я стараюсь, - почему-то начал оправдываться я. - Это похвально, - отметил Игорь и погладил себя по голове. Он снова встал с кресла, прошелся взад-вперед из одного угла кабинета в другой. Оба ящера внимательно наблюдали, как он меряет пространство. Походив немного, Карабейников остановился посередине кабинета, театрально развел руками и сказал: - Что-то я устал, друзья мои. А не поехать ли нам в сауну? - В сауну? - переспросил я. - В сауну, - кивнул головой Игорь и почесал себе под мышками. - А в сауне что, - спросил я, - будем писать сценарий? Игорь улыбнулся. Олег фыркнул, мол, блин, не знает, что делают в сауне, и засмеялся: - Хи-хи-хи. Ты такой недалекий, Степанков. Ну вот. Надо мной стали подшучивать. Ситуация становится узнаваемой. Игорь учительским тоном сказал: - Коля, в сауне от-ды-ха-ют. Понял? Я кивнул головой. Я понял одно: сценарий мы сегодня опять писать не будем. Ну что ж... Ваше право. - А может, текилы перед сауной? - внаглую спросил я, - раз уж всё пошло... по наклонной... - Другой разговор, - ущипнул меня за плечо Игорь. Он стал заметно счастливее. Недовольный Михасик забубнил, искоса поглядывая на меня: - Алкаш. Опять текилу. Пьет и пьет. Писун. Игорь погрозил мне пальцем: - Ты только Михаську не нервируй. Видишь, как он о нас... с тобой заботится. Беспокоится о нашей с тобой печени. Он хороший медвежонок. Олег встал, обнял Игоря, погладил его по животу, улыбнулся и сказал: - Да пофигу мне его, - показал он на меня, - печень, Мишутка. Я о тебе забочусь. И они демонстративно поцеловались в глубокий засос. - Вот это больше похоже на правду, - сказал я. Игорь отпустил Олега, вернулся к своему столу, открыл ящик, достал оттуда три ракушки, одну подал Михасику, другую - мне. Третью прислонил к уху, прислушался и сказал: - Это подарки. Через эти ракушки мы должны общаться друг с другом. Мы должны слышать друг друга. Понимать, любить. Любить - это очень важно. Как Иисус говорил. Всё, подумал я, мало того, что я в круге доверия, так я уже почти в семье. Каждому по ракушке. Что мне теперь делать с этой дурацкой ракушкой? Слушать в нее голоса Михасиков? - Но это еще не всё, - продолжил Карабейников. Он достал из того же волшебного ящика футболку, подошел к дивану, протянул ее мне и сказал: - Вот еще тебе. Стильная футболка. Михаське я уже подарил. Я взял футболку, приподнял ее на вытянутых руках, сказал: - Спасибо, очень приятно. Потом приложил ее к своему телу и засомневался: - Только, по-моему, она мне маловата? Олег фыркнул и пробурчал: - Еще и недоволен. Надевай. Это стильная вещь. Подарок великого режиссера. Игорь с довольной улыбкой подмигнул мне: - Надевай, надевай. - Здесь? - спросил я. - А ты чё нас с Мишуткой стесняешься? - в шутку возмутился Игорь. - Нет. Не стесняюсь. И я снял с себя свою рубашку, натянул футболку, подошел к зеркалу. Футболка, видимо, на самом деле была стильной. Только стиля такого я никогда не придерживался. Я всегда носил одежду ближе к классике. А тут. Толстое пузо торчало из-под короткой футболки, рукавов у нее практически не было и на груди рисунок - танцевали какие-то обнаженные негры или индейцы. Разобрать было нелегко. Видны были лишь голые жопы. - Это символично, правда? - задал вопрос Игорь. - Не маловата она мне? - спросил с сомнением я. Олег подошел, потрогал качество материала и, надув губы, сказал: - Да ты что! Не мала. Очень клево! Стильно - самое главное. - Хоть на человека стал похож, - бросил Игорь и пошел к своему креслу. - Ну не знаю, - сомневался я. - Спасибо, конечно. Не готов я как-то... К такой одежде. Олег шепнул мне на ухо: - Не обижай Игоря Николаевича. - Что? - шепотом переспросил я. - Не обижай Игоря Николаевича, - также тихо повторил Михаська. - Очень мне нравится футболка, - громко сказал я. - Да, очень. Супер! Игорь утонул в кресле, но тут же поднялся и громко скомандовал: - Ну что, по пятьдесят граммов текилы и в сауну?! - Может, не нужно, Игорь Николаевич? - сделал скорбную мину Михаська. - Что - не нужно? - Текилы. - Нужно, Мишутка, нужно. Душа праздника просит. Праздника и очищения. - Через страх и сострадание, - с иронией уточнил я. - Что? - не понял меня Карабейников. - Так просто... Очищение, говорю, через страх и сострадание. - Ты откуда такой умный? Вроде, не еврей, - неожиданно коснулся моей ширинки Игорь. Я по инерции убрал его руку. Мы с Карабейниковым выпили по сто пятьдесят граммов текилы. Мишутка не пил. Он вообще, надо сказать, очень редко и мало пил. Я, например, за все время работы ни разу не видел его пьяным. В отличие от него Игорь Карабейников и Николай Степанков были пьяны регулярно и вдрызг. - В сауну! Все в сауну! Мы вышли из офиса. Игорь стал голосовать. Первый же проезжающий мимо автомобиль остановился. Двери авто хлоп-хлоп-хлоп! Три раза. Поехали. ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ ГЛАВА САУНА По дороге в сауну Михаськи, как всегда, перекрестились на церковь, мимо которой мы проезжали. Солнце садилось за крыши домов. Столица России погружалась в демоническую тьму. Ночная Москва бесновалась. Мы вышли из авто. Я так и не понял, куда мы приехали. Места были незнакомые. Аллея какая-то древняя. Трехэтажные дома, пятиэтажки. Где мы? Господи... Я три года прожил в Москве, но не знаю и десятой доли где-что-тут-есть. Такая она огромная. Хотя центр теоретически можно пересечь пешком. Иногда - практически - я выхожу из-под земли на 'Чеховской' к зеленому от времени Пушкину, смотрю на затянутое серой скукой небо, засовываю руки в брюки и иду пешком на Савеловский рынок. По Малой Дмитровке, потом по Долгоруковской, далее по Новослободской. - Не видишь, куда прешь?! - сердито пробурчала старая тетя в красной беретке. Я чуть не сбил ее с ног. Не заметил, простите. Прохожу под мостом и оказываюсь уже почти на Савеловском вокзале. Там через длинный подземный переход выхожу в аккурат к рынку, где обычно покупаю недорогие кассеты miniDV для видеокамеры, например, или другое какое барахло. А еще бывает от Тверского бульвара иду до '1905 года' через Булгаковские места. Иду, радуюсь, глазею по сторонам, дышу свежевыхлопным газом. Голова гудит, но творческий процесс идет. Я вообще думаю ногами. Все самые лучшие, самые дельные идеи приходят ко мне, когда я хожу. Если Бог когда-нибудь захочет меня наказать, знаю точно, он отрежет мне ноги. Люди спешат, толкаются. Шоферы сигналят, ругаются друг с другом. А я иду. Вперед. Вперед к своему счастью. Так однажды я по Арбату дошел до Садового кольца. Уперся в Смоленский бульвар, думаю, какой поток машин, как же тут люди живут и не умирают от шума и недостатка кислорода. Где еще я брожу пешком? А, да. Когда есть время, с Большой Ордынки через Москва-реку иду до Александровского сада, где находится мой любимый фонтан с конями. Но это все центр. А сколько мест, неизвестных мне, за Садовым кольцом? Мама дорогая! Да что Москва?! А Россия какая огроменная!? Вот уж точно - ехать, за год не объехать. Надо же, сколько мои предки в свое время земли завоевали!!! Сколько крови русской за нее напроливали!!! И половцев с печенегами замочили. И с сибирскими племенами справились. Да что говорить! Много кого подмяли под себя. Либо силой, либо дипломатией. Империя! Но, увы, у каждой империи свой конец. Своя разруха, свой передел. Вот и вашему покорному слуге, Николаю Степанкову, не свезло. Родился он в империи побольше, название которой СССР, Союз Советский Социалистических Республик. Вырос в империи поменьше, с названием Россия. А умирать (не дай Бог!) будет в стране совсем маленькой. И боюсь, с другим названием. Какая-нибудь Московия. Тьфу-тьфу-тьфу! Дай Бог, я ошибаюсь. Но судя по распущенности, аморальности, безнравственности, которые царят в столице нашей, скорее всего, конец близок. И китайский захватчик ступит еще на землю моих предков. - Я когда-то мечтал убить Ельцина, - сказал я вслух. - И что бы вы думали... - Чего? - остановил меня Карабейников. - Ты чё гонишь, Степанков? - звонко смеялся он. Я пришел в себя, когда мы шли по какому-то темному старомосковскому переулку. Карабейников больно ущипнул меня: - Ты чего не улыбаешься? - А чё радоваться-то? Игорь подпрыгнул как старый козлик, тряхнул пузиком и обронил: - Ковбой, жизнь удивительна и прекрасна. - Удивительна - согласен, прекрасна - спорный вопрос, - начал философствовать я. - Мне кажется, жизнь достаточно говенная штука. Нужно хитрить, лавировать, угождать, лизать жопу. Лучшие человеческие качества поглотил прогресс. Наука избавила человека от многих тягот, а он, сука, не стал лучше, порядочнее, добрее. Он как завидовал, так и завидует. Как убивал, так убивает. Все плохо. В Москве, например, люди живут по принципу наеби ближнего своего. Игорь с улыбкой хлопнул меня по плечу: - Я тебя не наебу. А потом больно ущипнул. - Посмотрим, - спокойно сказал я. - Щас спустимся в сауну, выпьем текилы. И жизнь твоя наладится. Тяжело вздохнув, я с некой, как мне самому показалось, горечью произнес: - Если только... текилы... Переулок становился все уже и темнее. Я стал сомневаться, что мы идем в приличное заведение: - Гм. Что-то как-то... сауна... где-то... глубоко слишком... Игорь посмотрел на меня, но промолчал. Пошел дальше. Потом Олег повернулся ко мне и серьезно сказал: - Ничего ты не понимаешь, Коля. Деревянный какой-то. Непробиваемый. Как будто из Суздаля. Я не стал препираться, хотя зачесалось, захотелось вступить в словесную перебранку. Но держи себя в руках, Степанков. Ты художник, а Михаська - это Михаська. Всего лишь персонаж твоего будущего произведения. Сейчас приду в сауну, дерну сто граммов, а то и двести, посижу, погреюсь, помучаю сердце. Я ведь знаю, что пьяному в сауне нечего сидеть. Не рекомендуется под градусом греться-париться. Иначе может случиться... все что угодно. Да и ладно. Когда же мы будем писать сценарий, Господи? Мы спустились по темной лестнице на цокольный этаж, подошли к небольшой стальной двери, густо покрашенной черной краской. Все это время глазами я искал вывеску, где же написано, что это сауна. Странно как-то. Сауна и без вывески. - Странно, - сказал я. Игорь нажал на звонок. Дверь нам открыл огромный наголо бритый дядя, похожий на десантника из американского кино. На правой руке у которого два золотых перстня с камнями, на запястье наколка - купола церкви. Такой мачо, типа. Мы вошли в плохо освещенное узкое длинное помещение с низкими потолками. Серые стены, бетонный пол, тусклые лампы в серых плафонах за стальными решетками. Дальняя часть помещения утопала в темноте. - Что так темно? - тихо спросил я у Карабейникова. - Это закрытое заведение, - так же полушепотом сказал тот. - Очень похоже на трезвяк, - сказал я, еще раз оглядывая помещение. Не буду скрывать, в вытрезвителях я бывал не один раз. Чистилище - как сказал один знакомый алкаш. Темень, серость, холод. От этого стало не по себе. На решетках плафонов висела серая паутина. Я показал на нее Карабейникову: - Смотри. Он пожал плечами, улыбнулся и ответил: - Новая эстетика. Сегодня это стильно. Мы с тобой в самом сердце столице. - Мне больше напоминает не сердце, а клоаку, - отметил я, оглядываясь вокруг. Мое мнение никого не интересовало. Михаськи подошли к небольшому окну, за которым стоял другой бритый 'десантник', разулись, быстро стали раздеваться. Я стоял в нерешительности. Игорь сурово выпалил: - Чё стоишь?! Раздевайся. - Тут? - не понял я юмора. - Здесь, - как будто даже разозлился Карабейников и больно ущипнул меня за плечо. Я быстро скинул с себя теплый свитер, который дал в студии ночью Игорь, чтобы не замерзнуть, снял футболку, джинсы. Остался в одних часах 'Тиссотах', 'димовских' белых боксерах и с серебряным крестиком на шее. Маминым крестиком, который она мне подарила на юбилей. В руках у меня - мобила. Каждому из нас вручили по простыне и черные резиновые шлепки. Я забеспокоился, как бы мне в этих шлепках не подхватить грибок. Блин! Я вспомнил, какая антисанитария творилась в российской армии 90-х, когда я служил. Мои подошвы, пятки и пальцы ног облезали, гноились, кровоточили. Мне хотелось отрубить на хрен эти страшные ноги. Я не знал, как справится с этим грибком. А офицерам и прапорщиком было глубоко насрать на солдатские ноги. Мы сутками не вылезали из всевозможных нарядов. У нас был хронический недосып. Когда я три дня подряд стоял в наряде по столовой, у меня руки стали загнивать от воды. Люди в армии разлагаются, тупеют, звереют. Я стоял в карауле и мечтал, чтобы на мой пост кто-нибудь залез. Хоть кто. Лишь бы, лишь бы. Я бы выстрелил, не задумываясь. Потому что, если ты валишь нарушителя, тебе дают долгожданный отпуск. Я мечтал убить человека! Мечтал. Ужасно, но это так. Но больше всего я мечтал расстрелять Бориса Николаевича Ельцина. Во мне просыпался обыкновенный фашизм. Меня, признаюсь честно, это мучило. Уже тогда я понимал, что к власти в России пришел пьяница и бандит. Через пятнадцать лет моя мечта сбылась. В смысле не про Ельцина, конечно. Слава Богу, я его не убил... Свою злость я нивелировал в тексты. Его Боженька к этому времени прибрал. С того уже на том свете спросили за все. И дьявол, если он существует, повел его глубоко-глубоко. А может быть, Бог тут же вселил душу первого президента России в тело новорожденного - сына самого нищего китайца на земле, чтобы Борис Николаевич познал прелесть бытия. Мы вошли в сауну. Обычная сауна. Вполне ординарная. Как в Томске, как в Кемерове, как в Туле. Мужики в простынях передвигаются из парной - в бар, потом обратно. Сразу у входа чуть налево множество ячеек, в которые кладут трусы, часы, цепочки, мобильные телефоны. Потом закрывают все эти богатства на ключик. Ключик прицеплен к резинке, которую надевают на запястье. Человек остается голым с одним ключиком. Я закрыл свою ячейку. Надел резинку с ключиком на руку. У меня тут же возникла ассоциация с моргом. Там тоже обнаженные люди, только с номерками на ногах. А еще я представил себя деревянным Буратиной с золотым ключиком. Сейчас я был, точно, не умнее Буратины. - Это не совсем обычная сауна, - предупредил меня Игорь, закрыв на замочек свою ячейку. - Это волшебная, божественная сауна. Меня насторожило слово божественная. - Здесь ты увидишь Древнюю Грецию, - закончил Игорь. - Любопытно, - заинтересовался я. Мы вошли в бар, где сидело много мужиков. Посетители в основном пили. На одном столике стояла бутылка коньяка, на другом пиво в кружках, на третьем бутылка красного вина. А из закуски что-то простое: орешки, шоколад, чипсы. В углу одинокий белокурый мужчина, небрежно укутанный в простыню, пил кофе. Когда мы вошли в бар, он с нескрываемым любопытством стал нас разглядывать. - Пидор, - подумал я. - Наверное. Мы сели за столик. Игорь знал здесь всех официантов. Бармена он поцеловал в щечку, сунул ему в кулак две тысячи рублей и сказал: - Я тебе с прошлого раза должен. Возвращаю, Саша. Дай нам щас серебряной текилы. Два раза по пятьдесят. Мне и вон тому френду, -кивнул он в мою сторону. - Пока все. Бармен многозначительно улыбнулся мне. Игорь сел рядом со мной, приобнял меня и, широко улыбаясь, спросил: - Нравится, Степанков? - Уютно, - ответил я. - Щас по пятьдесят выпьем, еще больше понравится. Официант, молодой черноволосый худощавый парнишка, принес нам текилы - два раза по пятьдесят. Мы подняли рюмки. - За тебя, - сказал Игорь. - За тебя, - ответил я. И дернули по первой. Текила пошла в кровь. Я чувствовал это. Стало еще уютнее. Скажу сразу. Некоторое время спустя я окончательно бросил пить. Устал от алкоголических депрессий и регулярных неврозов. Пережил всю эту шумиху. И бросил. Завязал. Без кодирований и вшиваний. Сам. Просто взял и бросил. - Выпьем по второй, - проговорил Игорь, поднял рюмку и добавил: - Будем любить друг друга. - Люблю тебя, - соврал я и выпил вторую рюмку текилы. С текилой лгать легче. Текила лгать помогает. Она, сука, сама легко искажает действительность. И лганье становится песней. Напившись, мы дуэтом, трио, квартетом поем неправду. Однако, вся эта чешуя слетает с утра. С похмелья. - Пошли, погреемся, - слегка подтолкнул меня Карабейников. Белокурый мужчина в углу продолжал сверлить меня глазами и улыбаться. Я встал со стула, пошел вслед за Игорем. Мы вышли из бара. Коридор - метров пять. Потом направо. Там душевые кабинки. Я принял душ. Вышел. Слышу - какие-то странные шумы. Не то стоны, не то всхлипы. Как из динамиков. Мне стало любопытно. Я пошел на звук. Зашел в большое плохо освещенное помещение. И точно, динамики, домашний кинотеатр, и с большого экрана в полумрак вещают порно. Голубое порно. Блин! И тут голубятня. С отвращением подумал я. Когда мои глаза привыкли к темноте, в глубине комнаты я разглядел сидящего на стуле рыжеволосого парня лет двадцати. Нужно сказать, что я к своим тридцати трем уже стал гораздо хуже видеть. Раньше читал все строки при проверке у окулиста. Сейчас хуже. Из-за этого я щурюсь. Я прищурился, присмотрелся. Он мастурбирует! Сучок! Диоген сратый. С ума сойти! Орудует рукой дрябло стоящий отросток, не отрывая взгляда от экрана. Появился Игорь, показал пальцем на жидкокристаллический экран и с воодушевлением спросил: - Нравится? Я не ответил. Он потянул меня за руку в другую комнату. Мы вошли. В комнате, оборудованной под операционную, я увидел трахающихся мужиков. Впервые в жизни я в реале смотрел на геев, которые имели друг друга. Их было шестеро, три пары. Блин! Кудрявый парень отсасывал у маленького плешивого мужичонки. Мужичонка повизгивал от удовольствия. Высокий брюнет трахал стоящего раком смуглого худощавого паренька, который придрачивал себе и стонал: - Еще! Еще! Лежащего на спине пожилого толстого дядьку в больничном халате жестко задирал атлетически сложенный мужик с забранными в хвост волосами. При каждом движении атлет командирским голосом приговаривал: - Ух. Ух. Ух. Ух. - Нравится? - спросил меня Игорь. Спустя время я сотни раз жалел, что связался с компашкой Михасиков. Что со мной тогда было? Я был в голубых ночных клубах, на концертах иностранных звезд, в голубых саунах, в вытрезвителях, я попадал под колеса машины, терял мобильные телефоны, ломал ноутбук, просирал большие деньги, без ума, без памяти. Я многое потерял, но сохранил главное - свою мужскую честь и достоинство. В конце концов, Карабейников меня кинул. Первое, я не получил положенных денег за проект. Второе, моего имени нет в титрах этого фильма. Третье, юристы говорят, что дело достаточно запутанное и непросто будет в суде доказать мою правоту. То есть авторское право в России, как и прежде, в глубокой жопе. Хочу ли я убить Карабейникова? Да. Убью ли я его? Да. Убил ли я его? Да. Много воды утекло с тех пор. Что я помню? Три месяца с сатаной. Сценарий я все-таки написал. Стэп бай стэп - называется он. Шаг за шагом. В кругах ада. Пока же я стоял в голубой сауне и смотрел, как шесть пидоров имеют друг дружку. А Карабейников шептал мне на ухо: - Нравится? ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГЛАВА ИНДЕЙЦЫ В баре я от волнения выпил подряд две рюмки текилы. - Ну и как? - спросил меня Карабейников, закусывая текилу лимоном. - Что 'как'? - переспросил я, держась рукой за лоб. Вероятно, мои руки тряслись. Не понимаю. Но с души тянуло так, что казалось я сейчас здесь всё заблюю. Игорь сплюнул на стол косточку от лимона, показал отбеленные зубы, широко улыбнувшись, и продолжил: - Нравится, Степанков? Я сконцентрировался. Подумал, что нужно сделать такое выражение лица, мол, мне все пофигу, я и похлестче видал. Однако, нутро сопротивлялось такому театру. И всё равно я попытался сделать финт ушами. Бодрый, типа, неунывающий. Блин! Пофигизм оказался фальшивый. Игорь меня влет вычислил. Громко-громко засмеялся, потом похлопал по плечу и сказал: - Ты плохой актер, - а потом по-отцовски добавил. - Не бойся. Я с тобой. 'Не бойся, я с тобой'. Этого, наверное, мне нужно бояться больше всего. Я демонстративно зевнул и сказал: - Мне тут нравится. Игорь подмигнул: - Я хочу пойти... - Иди. - А ты? - Я посижу тут. - Может, со мной? - весело спросил Игорь. - Слишком жарко. Потом. Игорь ушел. Я остался сидеть за столиком один. Сердце в груди усиленно колотилось. Я чувствовал, что вот-вот, еще чуть-чуть и оно выпрыгнет наружу. Сейчас я на самом дне элитной московской жизни. И есть мужчины, которые любят это дно. Любят тут возиться, копаться, трахаться, долбиться во все дыры. Я почувствовал на себе взгляд. Из-за соседнего стола на меня уставился полный, рано полысевший парень, лет тридцати. Я один раз посмотрел на него - смотрит. Другой раз - опять он не отводит от меня глаз. На третий раз я показал ему язык и скорчил гримасу. Он, наконец, отвернулся. Вот так тебе, педик! Зыришь на меня... Что этого парня толкает сюда? В голубую сауну? Развращенность? Вседозволенность? Похоть? Ведь дома его, наверняка, ждут жена, дети. А он тут балуется в попу с малчонками. Каждый выбирает по себе... У моего стола появился худощавый парень с ровными, как у индейца Гурона, длинными жгуче-черными волосами. В руках у него была початая бутылка красного вина и два фужера. Присаживаясь он сказал: - Выпьем? - Выпьем, - сразу ответил я и тут же добавил: - Только я люблю текилу. 'Индеец' поднял руку, громко щелкнул пальцами. Тут же к нему подошел официант, в ожидании заказа слегка наклонился вперед, держа перед собой небольшой блокнотик, авторучку, и тихо проговорил: - Слушаю вас. 'Индеец' перед тем, как что-то сказать официанту, внимательно меня оглядел. Думаю, он оценивал, сколько при моем телосложении я смогу выпить текилы. Я улыбнулся и сказал: - Сто килограммов. - Что? - не понял 'индеец'. - Сто килограммов. Мой вес, - пояснил я. 'Индеец' не оценил 'шутки', надул губы, как будто на что-то обиделся, повернулся к официанту и заказал: - Сто граммов текилы. Официант тут же спросил: - Еще что-нибудь? 'Индеец' повернулся, вопросительно взглянул на меня. Официант тоже обратил свой взор ко мне. Я улыбнулся и бросил: - Двести граммов текилы. Только серебряной. Пусть знают, что я уже по текиле спец. Спасибо Карабейникову. Когда ушел официант, 'индеец' посмотрел на меня, закинул за плечи свои длинные волосы, достал из красивой пачки сигариллу, вставил ее между зубов и улыбнулся. Может, он хочет, чтобы я бросился с зажигалкой к нему, подпалил его сигарилу? Чего он ждет? - Я первый раз тут, - заговорил я первым. Он демонстративно округлил глаза, поднял брови, раскрыл рот. Сигарила изо рта выпала. Потом с жизнерадостной улыбкой он произнес: - Опа. Достал из пачки еще две сигариллы, добавил к первой и стал умело ими жонглировать, вполголоса напевая: - В первый раз... В первый раз... В первый раз... Жонглер из цирка Никулина - подумал я. - Опа! - сказал он напоследок, когда поймал в одну руку все три сигариллы. - Опа! Да опа! Срослась пизда и жопа. Этого не может быть! Промежуток должен быть! - Спел я частушку, как умел. 'Индейцу' понравилось. Он с улыбкой похлопал в ладоши. - Дай закурить, - сказал я. 'Индеец' подал мне одну из тех, которыми жонглировал, и выпалил: - Все для тебя... любимый. Я взял сигариллу, стал крутить в пальцах, разминать. Так раньше разминал папиросы 'Беломорканал' мой, царство ему небесное, дедушка, ветеран трех войн, деда Ваня. Под два метра ростом, с огромными волосатыми руками, похожими на весла. Помню, он носил желтую с черными полосками клетчатую рубашку, рукава которой всегда были засучены по локоть. Деда Ваня ничего, кроме 'Беломора' не курил. Притом, перед тем как закурить, демонстративно долго разминал папироску. Я часто мальчишкой наблюдал за этим процессом. Мне тогда это казалось каким-то колдовским мистическим ритуалом, потому что деда Ваня во время подготовки к перекуру всегда сосредоточенно молчал. До меня лишь доносился хруст переминаемого табака и шелест папиросной бумаги. Я до сих пор помню эти чарующие звуки. Сейчас, сидя в баре голубой сауны, несколько раз крутнув в пальцах сигариллу, я ждал, когда же до моих ушей донесутся знакомые звуки. Но, увы, сигарилла издала другие звуки. Не те. Официант принес продолговатую колбочку с текилой и две рюмки, расставил все, как положено, и ушел. 'Индеец' налил мне текилы. Свою же рюмку отставил в сторону. Пододвинул к себе один из фужеров, который принес с собой, налил красного вина, поднял перед собой и с улыбкой сказал: - Опа. 'Точно, циркач', - подумал я и выпил свою рюмку текилы. Частушки для тебя больше петь не буду. - А где ты работаешь? - спросил его я. Он театрально нахмурил брови, сделал губки бантиком, демонстративно замахал руками, будто мы сидим в лесу перед костром и на него повалил столб дыма. Потом засмеялся и проговорил: - Ты что, родной?! Ты что?! - А что? 'Индеец' опять замахал руками, отгоняя от себя несуществующий дым, и повторил: - Ты что?! - А что? - не понимал я, в чем дело. Я стал принюхиваться. - Может, кто-то пернул? - спросил я. - Ты что?! - округлил глаза тот. - Что?! - уже нервничал я. 'Индеец' кокетливо улыбнулся, поерзал на жопе и спокойно сказал: - Ну. О чем ты говорил? - О чем я говорил? - уже нахмурился я. - Ну? - нервно закусил губу 'индеец'. Я тяжело вздохнул, махнул рукой и начал все сначала: - Я спросил, где ты работаешь. - Вот, - облегченно выдохнул 'индеец'. - Что - вот? - не понимал я его. Он впервые закурил сигариллу. Тут же я сунулся со своей и тоже прикурил от его зажигалки. Втянул в себя дым, и никотин тут же с первой затяжки пустился гулять по крови. Здесь стоит сказать, что заядлые курильщики ни фига не понимают всего кайфа, который можно получить от никотина. Только когда ты не куришь вовсе или не куришь на протяжении полугода или года, а потом, выпив две или три, а еще лучше четыре рюмки текилы, вдруг закуриваешь сигарету или сигариллу (да что угодно), делаешь самую первую затяжку, по твоим венам бежит волна кайфа. Самое важное в этой ситуации, что это волна от первой затяжки одна. Одна. Предположим, если через полчаса или час закурить следующую сигарету, такого кайфа уже не будет. Ты уже просто будешь тупо курить, не получая истинного наслаждения. - Господи, ты такой трудный, - с легким упреком, кокетничая, сказал 'индеец'. Я сделал вторую затяжку, но уже все - первая волна наслаждения прошла. Я уже просто тупо курил сигариллу. Смолил как заядлый куряка. - Давай начнем сначала, - предложил я, выпустив дым, и тут же подумал про себя: блин, да ты пьяный, Степанков! - Давай, - ответил 'индеец' и стал пускать дым колечками. 'Он тоже пьяный, - размышлял, - колечки получались дурно'. - Потом... Потом ты замахал руками, - я изобразил, как тот размахивал руками, - и я подумал, что кто-то пернул. Так? - Нет, - сказал 'индеец'. - Что - нет? - спросил я. 'Индеец' поёрзал на стуле, демонстративно, будто в танце, погнул руки. Изобразил волну, слегка закатил глазки и продолжить говорить: - Ты говорил, что мы начнем сначала. Самое важное было вначале. Ты спрашивал, что? - Что? - Что 'где я работаю'? - Спрашивал. - Так вот. Сам вопрос - где я работаю... - Ну, - хоть убей, не понимал я, куда он клонит. 'Индеец' часто заморгал глазами и заметно занервничал: - Я, - он сделал акцент на 'Я', - я не работаю. Не ра-бо-та-ю. Негры работают. Таджики работают... - А 'индейцы' работают? - вдруг спросил я. - Что? - теперь не понял он. Я не ответил, выпил еще одну рюмку текилы. И вдруг ощутил на своем колене его руку. - А у тебя есть скво? - спросил я его и столкнул руку с колена. - Что? - опять спросил он, сделав губки бантиком. - Ясно, - ответил я и вышел из-за стола. Я стоял перед этим человеком, укутанный в простыню. А он с улыбкой на лице смотрел на меня. Вернее, не на меня, а в область паха. Что он там себе представлял? Я не знаю. Вернее, догадываюсь. Мне захотелось взять томагавк и ударить его по голове. Два раза. Или три. Или пять раз. Это гомофобия, Степанков! Звучал у меня внутри голос. Это гомофобия! Я послал нахер свой внутренний голос, налил себе еще рюмку текилы и молча замахнул. Потом поставил рюмку на стол, сказал: - Негры, говоришь, работают с таджиками? О, Гиче Маниту! - закричал я, подняв руки и голову к верху. Голова закружилась. 'Зацепило тебя, Степанков' - еще успел подумать я. И потом пошел из бара в сауну. Нужно немного посидеть, погреться, выпарить алкоголь. А как же сердце? Да фиг с ним, с сердцем. ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА ОБЕЗЬЯНКА В сауне ничего не случилось. Слава Богу. Я погрелся в парной, принял холодный душ и снова пошел к 'индейцу' в бар. Тот, как прежде, сидел на своем месте, медленно потягивал вино из фужера. Я подошел, сел. Он вдруг как-то небрежно положил мне руку на колено и стал гладить. Я офонарел, глянул на него исподлобья и возмутился: - Ты ахуел, краснокожий. - Ой, - произнес он и быстро убрал руку, как будто ни в чем не бывало. - Ты ахуел, - на сей момент тихо сказал я. 'Индеец' поерзал на стуле, погнул руки и отмахнулся от меня. Я вылил себе в рюмку остаток текилы, поднялся, чем напугал моего 'индейца', и произнес тост: - За голубых! За пидоров! И прочих... это... пидорасиков! За вас!, - и громко икнул. Кто-то за соседним столиком звучно засмеялся. 'Индеец' театрально ахнул, сделал бровки домиков и спросил: - А ты не?.. Нет? Я пожал плечами, развел руками и пернул ртом: - Т-пу-ру... - Мол, увы, нет. В это время в баре появился Олег, увидел меня, подошел, хлопнул по плечу и сказал: - Пошли, Степанков. - Ку-уда? - пьяные ноты наполняли мой рот и валились на пол, когда я пытался говорить. 'Охеренно зацепило' - опять успел подумать я. - Пошли. Там поймешь, - тянул меня Олег. 'Индеец' внимательно посмотрел на Михаську, хотел было что-то сказать, но помолчал. Олег послал 'индейцу' воздушный поцелуй и потащил меня к выходу. Я кивнул 'индейцу' на прощанье и сказал, поднимаясь с места: - Пойду. Зовут. Хотят, чтобы я убил... в себе бизона... 'Индеец' широко и глупо улыбнулся. Видимо, он был удовлетворен, что меня уводят. Я не оправдал его надежд. Михаська провел меня длинным коридором, мимо душевых кабинок и завел в плохо освещенное помещение. Звучала монотонная, дисгармоничная музыка. Голова у меня кружилась. Я присмотрелся и поначалу не поверил своим глазам. Подумал, что перепил. Ан нет. Не глюк. На цепях за руки висел толстый паренек с жопой, как у поросенка, в новогодней маске обезьянки с круглым прорезом вместо рта. Сзади 'обезьянку' обихаживал Карабейников. Он всаживал и приговаривал: - Уго. Уго. Уго. Уго. Михаська тут же подбежал к 'обезьянке', скинул с себя простыню и засунул в дырочку для рта свой плохо эрегированный член. 'Обезьянка' с жопой поросенка стала причмокивать. Карабейников, не отрываясь от траха, повернулся ко мне лицом. С сумасшедшими глазами, дикой улыбкой он восторженно прорычал: - У-хра-хра! Ну как тебе, Степанков? Нравится? Ты любишь обезьянок? Он предполагал, что меня зачарует или шокирует эта картина. Она меня на самом деле шокировала... Но это был не удар, не взрыв. Это был гной. Это была психическая язва, медленная, затяжная, как чирей, как зреющий вулкан. Я накапливал информацию, сдерживал в себе лаву. Пока мог. Я лишь спокойно сказал, глядя на 'обезьянку' с жопой поросенка: - Я думал, это Наф-Наф. 'Обезьянка' выпустила изо рта член Михаськи и в экстазе начала охать и ахать. Пришел кайф, видимо. Потом 'ее' член начал фыркать спермой направо, налево. И Михаська не растерялся, стал ловить ее в ладони и мазать на свое лицо, приговаривая: - Добро пропадает... Добро пропадает... Маска богов. Косметическая маска богов. Карабейников тоже был близок к оргазму и вслед за 'обезьянкой' стал охать и ахать. Голубой катарсис. Психологическая язва, мой чирей вот-вот взорвется. Игорь повернулся ко мне. Его лицо было красным. Он пролепетал: - Тебя это возбуждает? - Нет. - Нет!? - закричал Игорь. - Нет. - насколько мог спокойно ответил я. Игорь сорвал с меня полотенце, уставился на мой член, ожидая, видимо, увидеть эрекцию, но... не тут-то было. Он задумался, прикусив язык, а потом спросил: - Почему? - Что - почему? - спросил я в ответ. Игорь развел руки в стороны и сказал: - Может... Может, ты импотент, Степанков? Я не стал отвечать на этот вопрос. Карабейников хлопнул по жопе человека в маске обезьянки и сказал, обращаясь опять ко мне: - Отличный Ниф-Ниф. Хочешь попробовать? - веселился он. - Нет. Я не ем свинину. - равнодушно ответил я. Игорь подтолкнул качаться на цепях оттраханную в дупель 'обезьянку' с жопой поросенка и опять повернулся ко мне. Видимо, он хотел сказать что-то еще. Видимо, я его очень удивил тем, что у меня не возникло эрекции после всего увиденного. Я обратил внимание, что на нем не было презерватива. - А ты не боишься поймать какую-нибудь заразу? - спросил я, показывая на его опускающийся член. Карабейников спокойно ответил: - Нет. - А если ВИЧ? - ВИЧ не передается, когда ты кого-то трахаешь. ВИЧ передается только, когда трахают тебя. Я улыбнулся: - Ты мастер придумывать легенды, Карабейников. Ты мистификатор. Есенин - голубой. СПИД не передается, если ты кого-то трахаешь... Удобная логика. Только проигрышная. Не нужно испытывать судьбу... 'Обезьянка' зашевелилась на цепях. Михаська-Олег, до этого внимательно наблюдающий за Игорем и мной, подошел к 'ней', погладил по голове и спросил: - Хочешь еще? - Угу, - заговорила 'обезьянка'. Олег сказал: - Степанков, ты - глупый. И пристроился сзади к висящему на цепях, воткнул в его жопу свой член и стал двигаться. - Знаешь, как это классно, - сказал Карабейников, обняв меня. - Ты сумасшедший, Степанков. Я привел тебя, дурака, в святая святых голубой Москвы. Здесь Иван Грозный отдыхал со своими опричниками. Сюда попадают избранные. Я доверил тебя тайну, о которой знают единицы. Я дал тебя деньги, работу, возможность. Я все для тебя сделал. Я дам тебе еще больше... Ты станешь великим... И я увидел, как на его голове вырастают наросты. Толи жировики, толи рожки, толи я перепарился, толи перепил текилы. Скорее всего, перепил. - Ты станешь великим, - с пафосом повторил он. - Без тебя, - сказал я и вырвался из его объятий. Михаська тем временем обихаживал 'обезьянку', которая стонала от удовольствия. - Подумай, - улыбался Игорь, пристально глядя мне в глаза, - хорошо подумай, Мне было отвратительно. Дрожь омерзения пошла по моему телу, я смачно плюнул на пол, сказал еще раз: - Без тебя! - прокричал я и выскочил вон. - Куда ты? - уже вдогонку крикнул Карабейников. Голубая моя Москва (финал) ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ ГЛАВА ЧИРЕЙ - Без тебя! И чирей взорвался. Я вбежал в бар, крикнул: - Ха-а-а!!! Бля! 'Индейцы' в городе! Ну что!? Гиче Маниту! Пора и честь знать! Все с удивлением смотрели на меня. 'Индеец' сидел на том же месте. Я подскочил к нему и бесцеремонно выдал: - Закажи мне еще текилы, сын рака - большая срака. Ты промыл свою кишку? Закажи еще текилы... - со злостью повторил я. Он вопросительно посмотрел на меня, улыбнулся и начал медленно говорить, растягивая гласные: - Но-о... я-а-а... Но-о... Мы-ы... Громко хлопнув в ладоши, я перебил его: - Мы-мы. Я оттрахаю тебя до смерти. Твой Гичи Маниту - свидетель. Я показал пальцем в потолок, мол, именно там сидит и смотрит на нас индейских бог - Гиче Маниту. - О-о-о, - протянул последнюю гласную 'индеец' и немедленно заказал триста граммовов текилы. Пойло принесли определенно быстро. Я стоя взял пустой двухсотграммовый фужер, налил до краев текилы и, не отрываясь, выпил до дна. У меня все сжалось внутри. Я икнул, отрыгнул, посмотрел в потолок... О, Господи! Сделай уже что-нибудь, если ты есть. Отче наш, Иже еси на небеси! Да святится имя Твое! Пусть пидоры меня не бесят... на земли... Иначе я согрешу и... и убью их! Всех! До одного. Я выдохнул, отдышался. В графинчике осталось еще немного текилы. Я вылил в фужер остатки. Снова испил, не отрываясь. Но этот раз я едва не срыгнул на стол. Но сдержался. Поймал, так сказать, блювоту во рту и проглотил вновь. 'Индеец' дернулся было бежать от моей блювотины... - Тихо-тихо. Куда? - я удержал 'индейца' за руку. Меня отпустило. Беглец пытался отцепиться от моей руки, но я крепко держал его. К тому же, видимо, больно, ибо 'индеец' стал постанывать. Насрать! Вот-вот. Сейчас. И-и... И чирей взорвался. Гной пошел. Мне стало всё похую. Я схватил стол и швырнул его о стену что было силы. Стол разлетелся напополам. Я вырыл топор войны. 'Индеец' перестал постанывать. Я крикнул во весь голос: - Ну что, красножопые?! Убью всех!!! Твари!!! - на этих словах я будто провалился сквозь землю. Потерялся. Преисподняя поглотила меня без остатка. Я уничтожил сначала всех индейцев восточного побережья Северной Америки, потом всех обезьян в Африке. Они бегали от меня, орали, как сумасшедшие. А я стрелял в них из охотничьего ружья шестнадцатого калибра ИЖ-57. Кругом воняло порохом и текилой. Я их расстреливал. Куски мяса, руки, ноги разлетались по сторонам. Ох и кровища была! Мозги всякие по стенам стекали. Потом я опять скакал на коне в ковбойской шляпе с той же двустволкой в руке и снова стрелял индейцев, которые бегали от меня, как обезьяны. Это были прерии Техаса. А одна, самая красивая индеанка, с белым пером в волосах кричала своим: - Стреляйте же в него из луков. У него больше нет ни одного патрона. У меня на самом деле кончились патроны. Я остановил своего черного мустанга прямо перед девушкой с белым пером, заправленным в жгуче-черные волосы, и сказал: - Они же все пидоры, скво! Зачем тебе это нужно? - Мы ненавидим бледнолицых, - хладнокровно сообщила она. - Мы уничтожим всех натуралов. - Но они же все пидоры, - стоял я на своем. Потом ко мне подошел Хемингуэй и спросил: - Будешь пить текилу? И мы выпили с Хемингуэем бутылку лучшей серебряной текилы. - Как сценарий? - спросил меня Эрнест, закуривая сигару. - Плохо, - отвечаю я. - Вместо того чтобы писать, таскаемся по голубым саунам и барам. - Пидоры - они такие, - с грустью сказал Хемингуэй, - лучше держаться от них подальше. Я вздохнул: - Я вообще не очень люблю писать сценарии. Хемингуэй хлопнул меня по плечу и с улыбкой сказал: - Бросай это дело, Николай. Настоящий писатель должен писать романы, а не сценарии. - Спасибо за поддержку, - поблагодарил я. - Я напишу... Обязательно напишу. Роман. И назову его 'Пидоры'. Эрнест тяжело вздохнул: - Боюсь, что название 'Пидоры' не пропустят ваши российские издательства. - Ты думаешь? - засомневался я. - Уверен. У вас плохая страна. Нераскрестьяненная, - и выпустил пять красивых колец дыма. 'Профи!' - подумал я. - А как назвать роман? - Назови 'Голубая моя Москва', и сделай приписку ниже 'Записки отчаянного натурала', чтобы читатель не подумал, что ты пидор. Главное - напиши правду. - Спокойно предложил Эрнест Хемингуэй, затушил сигару и застрелился из моей двустволки. Господи, я тут не причем. - Пидоры, вы убили Хемингуэйя! - орал я во всю глотку. А потом плакал. Потом опять орал. Жаль, что кончились патроны. Едва прихожу в себя и вижу: надо мной стоят Михасики и насмехаются. А лица их зеленые, деформированные, как будто у меня в глазах стоит широкоформатный объектив. Они смеются. Перед моими глазами их отбеленные зубы. Меня это взбесило. Я вскочил на ноги, крикнул: - Идите вы!.. Пидоры!.. Потом я упал. Поднялся. Потом, едва держась на ногах, я одевался. Надел задом наперед на забаву пидорам трусы, натянул малую манерную футболку, подаренную Карабейниковым. Попытался надеть джинсы, но не смог. Опять больно упал. Поднялся. Снова попытался влезть в джинсы. Еще больнее грохнулся. С огромным трудом встал на ноги. Пидоры всей дружной компанией надо мной смеялись. Их было человек пятьдесят. Полсотни человек стояли надо мной и хохотали. Одни ржали, как лошади, другие хихикали, как дешевые проститутки, третьи скромно посмеивались, боясь, что в них узнают менеджеров высшего звена или мелких чиновников управделами президента. Я знал всех в лицо. Эти люди составляли значительную часть российской интеллигенции, культуры, политики. Ба! Знакомые все лица. Вы все обиженные Машки! Однако, я подумал, что они могут меня запросто побить. Блин. Убить. И спрятать в этом подвале. Зарыть. Мне казалось, я одеваюсь долго-долго. Очень долго. Потом все пятьдесят гомосексуалистов стали друг у друга отсасывать, чмокать, чавкать и смеяться. Михаська драл Мишутку. Медведь драл медвежонка. Мишутка драл Михаську. Мишанька драл медведя. Сборище медведей. Просто анимация какая-то. Уолт Дисней. Голубые стены давили на меня. Пространство заполнил голубой смех. Смех мог убить меня. Аффект смерти. - Я понял! - крикнул я, наконец застегнув джинсы. Смех прекратился. Образовалась тишина. Только какой-то худенький, маленький пидор, закатив глаза, тихо всхлипнул и сплюнул сперму своей пиписькой. Капля спермы вылетела и упала перед моими ногами. Я продолжил: - Я понял. Вы все Михаськи, медвежата и Мишутки. Вы все из партии власти. Вы пидоры. Один я - Д'Артаньян. И еще Хемингуэй со мной. Он наш. А не ваш. Все. В пизду вас всех. Точнее - в жопу! Аминь. И мне дали хороших пиздюлей. А потом еще пиздюлей. И еще. Меня били ногами. Больно били. ТРИДЦАТАЯ ГЛАВА ЭКСПЕРИМЕНТ Я встал с постели через двое суток. Оказалось, что я снова похерил мобильный телефон. Ну да Бог с ним! Важно то, что творилось у меня внутри, то, что я переживал, как я пережил эту голубую сауну. Мой мозг отказывался понимать, что там происходило. Будто бы это был сон, кошмарный сон. Первый день с похмелья - меня бил озноб, я громко стонал, кричал, лез на стену. Алиса поначалу меня упрекала. Потом поняла, что я испытал самый настоящий психологический шок, прониклась и стала меня отхаживать. - Спасибо, - страдая, говорил я. - Люблю Тебя! - Если бы ты не пил, ничего бы не было, - иногда произносила она. - Пойми, в сауне я не мог не пить, - оправдывался я и театрально стонал. Именно. Театрально стонал. Не потому что мне нравилось, а потому что когда стонешь, становится легче. Нет, не то чтобы значительно легче. Но как будто бы чуточку полегче. Или мне так казалось. Самое главное, чем громче стонешь, тем как будто бы быстрее тебя, твои суставы, твою черепную коробку покидает боль. Алиса сходила на рынок за молоком, которым торговали болтливые бабушки в ситцевых платочках. Молоко - живое, самое натуральное. Ей Богу, нет ничего лучше стакана теплого, почти парного молока при страшной интоксикации с глубокого похмелья. Даже если вас выворачивает наизнанку. Все равно. Нужно пить. Молоко поможет. В принципе, когда потом мы уехали из Егорьевска, с похмелюги я лечился и магазинным, пастеризованным молоком. Лечение таким молоком, безусловно, не так эффективно. Но все же лучше, чем минеральная вода и тем более пиво. И кефир с похмелья лучше не пить. Кефирные бактерии с похмелюги начинают разлагать ваш желудок и вашу печень. Лучше - молоко. Господи! А лучше вообще не пить. Но как быть трезвым в голубой сауне? Как смотреть трезвыми глазами на судороги европейской цивилизации? Как? О, голубая моя Москва! О, Эрнест Хемингуэй, почему же ты покинул меня? Потом Алиса уехала навестить родителей, а я остался один дома. Вообще-то, нужно сказать, что ни в коем случае нельзя оставлять человека с крутого бодуна дома одного. Ему в голову лезут самые разнообразные бредовые идеи: кошмары, суицид и прочая хреновина. В душе у него насрано. Насрано не по-детски, густо, смачно. Во рту табун лошадей проскакал. Большо-ой табун. И из каждой лошадки вывалилось по огромной, с лопату, какашке. Это я все про Николая Степанкова, сценариста, драматурга, члена Союза писателей Москвы, безудержного алкоголика, несдержанного грубияна, несусветного подонка, недоделанного гения. То есть про себя. Господи! Мама, роди меня обратно. Где только я за время этой сценарной работы на проекте 'Стэп бай стэп' не был? На голубых концертах, в голубых тусовках, в голубом клубе, в голубой сауне... Как меня только не провоцировали! Что мне только не втюхивали, не выдавали за правду! Но я выдержал. Видит Бог, я выдержал. Я не поддался на провокации. Не стал пидором. Моя жопа осталась цела. Ха-ха. Смеется тот, кто смеется последним. Господи, но так мерзко на душе. Блин! Алиса изрезала на мелкие кусочки педиковатую футболку, которую мне с сочинского кинофестиваля привез в подарок Игорь Карабейников. Еще он вручил мне большую морскую ракушку и таинственным голосом произнес: - Прислони ее к уху. И ты будешь слышать мое дыхание, мой голос. Потом взял со стола другую ракушку, приложил к своему уху и добавил: - А я буду слушать тебя. Я представил себе ситуацию, что Карабейников в этой ракушке день из дня, каждую ночь находится у меня дома. Не вылезая. И мне некуда от него скрыться. Я на кухню. А он мне 'эротично' шепчет из этой дурацкой ракушки, которая будет лежать, например, в зале: 'Я здесь, Степанков. Я каждый день с тобой. Даже ночью, когда ты трахаешь свою жену, я присутствую рядом. Я твой долгожданный друг, режиссер, продюсер, Игорь Карабейников. И еще я делаю клипы. Послушай мою песню'. И он вполголоса запевает: 'Ты меня расстроил, пистолет пристроил, к моему виску... Разговор был быстрый, пожалуйста, контрольный сделай выстрел...' Блин. Нерадостная перспектива с этой дурацкой ракушкой, подумал я, почесав голову. За дверью в коридоре бегал и кому-то что-то кричал нервный Михасик. Я вздохнул, с натянутой улыбкой, без удовольствия прислонил ракушку к уху и услышал вопрос Карабейникова: - Нравится, Степанков? - Очень, - ответил я, и тут же задал вопрос: - А Михаська тоже с нами будет разговаривать через эту штуку? Игорь криво улыбнулся и переспросил: - Ты имеешь в виду Олега? Нет. Он не будет. Будем только мы с тобой. Я понял, что попал в яблочко, улыбнулся и добавил: - Но я видел у Михасика точно такую ракушку. Игорь нахмурил брови, громко выдохнул воздух, сел за компьютер, уставился в экран и между делом пробурчал: - У Михасика... У Михасика своя... ракушка. У тебя... своя. Всем - по ракушке. Нормально. Отстань. Всем по ракушке. Сегодня я третий день лежал дома, смотрел на эту ракушку, поставленную в шкаф. И меня ломало. Под одеялом мне жарко. Без одеяла - холодно. Желудок пустой. Но кусок в горло не лезет. Боже мой. Кому скажи, не поверят. Где я был. Интересно, Карабейников уже принял решение больше не работать со мной? Я ведь не сломался, не подставил свою жопу этой пидорастической гнили. У меня не возникло даже малейшего желания при виде совокупляющихся самцов. Я срать хотел на их мораль, на их правду, на их жизнь, на их клоаку, которую они превратили в главную эрогенную зону. Через которую они смотрят на этот мир. Высматривают себе подобных. И ебут друг друга в задницы. И срут потом одной спермой. Мне насрать на них с большой колокольни! Кто бы ни был в этом голубом лагере? Чайковский, Уайльд, Маяковский, Есенин, Пастернак, Михалкин, Смогчуновский, Эрнэстов. Мне фиолетово. Пусть даже президент нашей страны будет пидором, мне насрать! Даже если Иисуса Христа признают любовником всех своих апостолов, мне пофигу! Насрать! Я не поддамся течению. Я останусь таким же. Буду помирать молодым! Буду! Меня морозило. Я по шею натянул на себя одеяло. А что если я на самом деле гомосексуалист? Если все, что вызывает у меня протест, на самом деле просто моя скрытая сущность? Сучность. Что если мои гомофобные склонности - это всего лишь результат воспитания улицей? Я ведь родился в городе Анжеро-Судженске, в самой глубокой жопе Сибири. Там, в моем наполовину зэковском городе, пидоров не то что недолюбливали, их просто мочили, как собак, опускали ниже плинтуса, вытирали о них ноги, ссали, срали на них. Бандитский город. Чего вы хотели? Там гомофобию, по сути, впитывают с молоком матери. Так вот. Я оттуда выбрался. Интеллигента особого, безусловно, из меня не вышло. Природа взяла свое. Но все-таки это шаг вперед. Я практически единственный в семье, кто собственными силами прошел процесс раскрестьянивания. Получил высшее образование, женился, родил ребенка, добился высокой должности, купил квартиру в Томске... Другой вопрос, что все это мнимое благополучие осточертело мне до белого каления. Я стал понимать, что все это не мое. И снова, как в армии годы назад, мне захотелось себя убить, стереть в порошок. Потому что провинциальная трудовая жизнь сродни медленному суициду. Поэтому я сейчас здесь, в Москве. У меня давно нет денег, квартиры, машины, должности, жены... В смысле, той жены, которая была в Томске. Зато теперь есть Алиса. Моя любовь, моя судьба, моя единомышленница. И иногда есть работа. Писательская работа. Какая-никакая. На самом деле, скорее, 'никакая' работа. Ни работа, а сплошная провокация, профанация и мастурбация. Затягивание меня в голубую жизнь в голубой моей Москве. Морозит, блин, еще больше. Я забрался под одеяло с головой. И стал надышивать себе тепло. Так лучше. Господи, а что если я на самом деле скрытый гомосексуалист? Но не буду же я пробовать секс с мужчиной? Представим себе, что я не гей, но один раз попробовал. То есть, по сути, я уже гей. Почему? Потому что попробовал. Потому что один раз - пидорас. Но ведь оказалось, что я не гей. Но ведь попробовал же, сука! Нечего спорить. С мужиками я, всяко разно, совокупляться не намерен. И все. Вот так. Душно под одеялом. Кислорода не хватает. Тошнит как! Икаю! Господи! Господи, как же все-таки плохо. На душе, в голове, во рту. А если я все-таки скрытый гомосексуалист, прячущийся за ненавистью к геям? А?! Что на это скажешь, господин Степанков? Я вылез из-под одеяла и отдышался. А что скажу? Ничего не скажу. У тебя есть пластилин? Есть. И что? Ничего. Ты лепить умеешь? Умею. Нужно слепить хуй. Зачем? Нужно. К вечеру из пластилина я слепил член, сантиметров двадцать. Все тщательно вылепил. Залупу, уздечку. Красиво получилось. Ага. И что теперь? У тебя есть презерватив? Не знаю. Был вроде. Я нашел презервативы. Распечатал один, с трудом натянул на пластилиновый член. Получилась весьма забавная игрушка. Только для меня ли? Ну ладно, игрок, давай дальше. Делайте ваши ставки, господа. Зачем я это делал? Я решил устроить себе проверку. Да, именно. Кто я? Гей или не гей? Или ебать повмежду? Смазка дома есть. Я разделся, густо намазал самодельный член, лег на кровать. Раньше я слышал такую вещь, маленькие мальчики, которые нарочито задерживают фекалии в заднем проходе, потенциальные геи. То есть у них происходит следующее: они задерживают какашку - раз. Какашка давит на предстательную железу - два. Давление на предстательную железу вызывает возбуждение - три. Четыре - у мальчика возникает практически неосознанное желание получать удовольствие через задний проход, то бишь через самую натуральную клоаку. Я удобнее устроился на кровати. Блин, с Богом! С каким? С моим Богом. Боже мой, что я делаю? Я проверю себя. Кто я? Чтобы уже знать точно. Чтобы уже смело людям в глаза смотреть. Или не смотреть. Самодельный пластилиновый экспериментальный член никак не хотел влезать в маленькую дырочку в жопе. Блин! Больно! Как же оттуда вылезают такие далеко немаленькие говешки? С первой попытки не вышло. Пришлось слепить член поменьше. Надеть новый презерватив. Снова намазать смазкой. Пластилиновый экспериментальный член поменьше вошел с трудом. С болью. Но вошел. Я углубил его в кишку. Почувствовал, что член куда-то уперся. Я подвигал им. Подвигал еще. Потом еще. Туда-сюда. Туда-сюда. Слава Богу, не цепляет. Пять минут различных движений в моей прямой кишке не обнаружили никакой эрогенной зоны. То есть получается что? Что? А то, что я точно не гомосексуалист. То есть я смело могу себя называть нормальным мужчиной. И точка. Моя предстательная железа не является эрогенной зоной. Вот так, дорогие мои. Я не гей, не пидор, не Сократ. Категорично заявляю. Я выпил еще одну кружку молока, утер губы и задумался о предстательной железе как таковой. Сдается следующее: процентов семьдесят гомосеков тоже на самом деле не геи. Нет, конечно, геи. Но не натуральные. То есть их предстательные железы не являются эрогенными зонами. У половины из этого числа детские психологические травмы или отклонения. Другая же половина отдает дань моде. А что... Если на самом главном канале страны все руководство геи. С экранов нам вещают геи или манерные, женоподобные, асексуальные мальчики. У Галки женихи да мужья все пидоры. А она - символ страны, символ эпохи. Геи везде, геи повсюду. Очень часто геи страшно талантливы. Да похуй! Это не правило. Геи победили всех. Русских, украинцев, евреев, татар. Они во весь голос кричат: геи всех стран, соединяйтесь! Гей, Убей натурала! Я мылся в душе и думал обо всем этом. Я был искренно рад тому, что моя предстательная железа не являлась эрогенной зоной. Иначе я бы не знал, что с собой делать после всего написанного про пидоров. А теперь я знаю, что со всем этим делать. Я буду просто работать, писать сценарий и при случае посылать на хуй всех пидоров и провокаторов. Я стоял в ванной с закрытыми глазами. Вода текла по моему лицу. А жопе было чуточку неуютно, некомфортно. Как будто бы у меня долго-долго был запор. Об этих запорах я помню с детства. Питание в 80-х было ужасным. Жратвы в сибирских магазинах практически не было. Так уж случилось. Россию уже тогда начинали обворовывать, грабить, пиздить, продавать. Тогда будущие миллиардеры, нынешняя элита, так называемые граждане мира торговали паленой водкой, порнографией и джинсами. Они еще не покупали замков в Великобритании и больших яхт. Они только начинали пиздить. Я выключил воду, стал вытираться полотенцем. Вдруг слышу в коридора... Ключ в замочной скважине... Три щелчка. Пришла Алиса. Я люблю ее. Выйти что ли? Крикнуть ей: - Алиса! Я люблю тебя! Слава Богу, я не гей! Я провел важный эксперимент. ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА ЯЩЕРЫ Через месяц, 9 июля 2008 года, с горем пополам я все же закончил сценарий 'Стэп бай стэп'. Огромное полотно голливудского формата на четыре серии. Отправил его Карабейникову и ушел в загул. Сорвался. Как всегда. После чего мы поругались с Алисой. Она хотела от меня уйти. Я устал. Устал от сценария. Устал от голубых провокаций. Устал от жизни. У меня совсем не осталось сил. Мне хотелось умереть. Лето достигло апогея. Пекло. Дурь выходила с потом. Развязка - время тревожное. Интуиция меня не подвела. Приехав на очередную встречу к Карабейникову, я услышал следующее: - Сценарий нужно сокращать. Говоря это, Игорь между делом кормил аквариумных ящеров маленькими живыми червячками из стеклянной баночки. - Как? - удивился я, вытаращив глаза. Он изобразил на лице милую улыбку и спокойно подтвердил: - Да. Сокращать до двух серий. Я буду делать две серии. Две. Я заметно занервничал: - Но как?! Я ведь написал четыре. Карабейников резко изменился в лице, нахмурился и прикрикнул: - Вот так. Я сказал - сценарий нужно сокращать до... Я перебил его: - А деньги? - Что - деньги? - Деньги. За сколько серий я получу деньги? Игорь, слегка покраснел, поставил баночку с червячками возле аквариума, сел за свой стол, уставился в экран компьютера и как бы между делом сказал: - Получается, что ты... - он снова выдержал длинную театральную паузу, - получишь деньги за две серии. - Блин! - в сердцах сказал я. - За две-е, - нараспев повторил Карабейников, не отрывая взгляда от экрана. - Но как!? - не унимался я. Игорь вскочил с места, сильно ударил ладонью по столу и крикнул: - Слушай, Степанков! Он сурово смотрел мне в глаза. Но я выдержал этот взгляд. Секунды шли. После паузы, он говорил уже спокойно: - Степанков, я тебе говорю - ты получишь деньги за две серии. У меня нет больше денег. Финиш. - Но я ведь написал четыре серии, - не унимался я. Он отвернулся к окну, громко шваркнул носом, откашлялся, снова повернулся ко мне и тихим голосом продолжил: - Ты не понимаешь меня? - Понимаю, - кивнул я. - А ты меня понимаешь? Я написал событийный ряд для четырех серий, - выставил я четыре пальца правой руки и отчеканил, - четыре! А ты сейчас меня просишь сократить сценарий до двух. То есть резать нужно будет по живому. Зачем я тогда писал четыре серии? - Ну ты же писатель. Пиши. Я же тебе заплатил... - Когда? - перебил я. Он не ответил. Ташкент был неимоверный. Дышать нечем. Кондиционер почему-то не работал. Видимо, Карабейников хотел напоследок меня измотать жарой. Я вытер испарину со лба, присел на край черного до геморроя мягкого дивана и продолжил: - Деньги я, значит, получу только за две серии? Я не ослышался? - Ты не ослышался. Только за две... се-ри-и, - он тяжело вздохнул, щелкнул пальцами и добавил: - Да. Ты можешь еще поработать на площадке, если хочешь. - Что значит - если хочешь? Игорь подошел к шкафу, взял одного из своих плюшевых медвежат, поднес к лицу, понюхал, чихнул, положил на место, повернулся ко мне и сказал: - Тогда получишь свои недостающие восемь тысяч. Может быть. - Что значит 'может быть'? Игорь побагровел, топнул ногой и повысил голос: - Да потому что нет у меня сейчас денег! Нету. Ни гроша, ни копейки. Боб Фосс отдыхает. Два хвостатых ящера резвились в аквариуме, не поминая почившего темно-коричневого рака. Скорлупчатое водяное насекомое, мой знакомый рак с гигантской клешней умер. И я также был на грани. Все натуралы в Москве сегодня на грани. Я взглянул на большой бардовый сейф. И вдруг захотел его взломать, силой забрать всю капусту и убежать восвояси. Карабейников спокойно продолжил: - Может быть... деньги будут потом. Осенью. - Только осенью? - Да. Ящеры веселились. Но закон повсеместного возмездия настигнет их. Душа рака будет отомщена. Я в этом уверен на сто процентов. По другому не бывает. Я встал с дивана, подошел к Игорю. Он насторожился. 'Боится' - подумал я и сказал: - Хорошо. Я согласен работать на площадке. Но ты говоришь - восемь тысяч. Но ведь я получил только шесть. - Хочешь еще получить? - Конечно, хочу. - Сегодня получишь еще две. - Понял. - У тебя три дня. Через три дня у меня на руках должен быть сокращенный сценарий, - он указал мне на дверь, мол, дергай. - Сценарий на две серии. Понял? - Понял, - согласился я. Он махнул рукой в сторону двери и некой, как мне показалось, брезгливостью бросил: - Выйди, - потом добавил, - Сейчас достану деньги. Пиши пока расписку. Там. В монтажной пиши. Я вышел из кабинета Карабейникова. За мной закрылась дверь. 'Остался нюхать кокаин', - подумал я и вошел в монтажную. Там, как всегда, перед множеством экранов сидел Витек и что-то ваял. Или просто так пялился в них. Не знаю. - Привет, - сказал я и протянул руку. Витек пожал мне руку и спросил, не вставая с кресла: - Как дела? - Заебись, - с улыбкой ответил я. У меня уже нет сил и энергии. У меня затраханы мозги, засрана душа, испорчена кровь, расшатаны нервы. Но я не поддался на провокации, остался при своих принципах. Я натуральный натурал, моя жопа цела. Меня только снова наебали по деньгам. Вскрыть к ебеней матери стальной сейф! Я уже не думаю о хорошем. О пистолете я еще не думаю. И о ноже я еще не думаю. Я буду думать об этом потом. - Отличный ответ, - подмигнув, говорит Витек. Я не понимаю, о чем он говорит. И зачем он вообще говорит. Молчи! Потом он тычет в мою сторону пальцем и хочет что-то сказать, искривив губы. Но я перебиваю его: - Иди ты на хуй, Витек. Он не ожидал, теряется, пожимает плечами, ищет, что ответить. - Дай чистый листок бумаги, - спокойно говорю я. Он, невпопад хихикнув, показывает пальцем на принтер, в который заряжена офисная бумага. Я беру оттуда лист, мимо Витька иду к окну, сажусь на табурет у подоконника, достаю из кармана авторучку, пишу расписку: 'Я, Степанков Николай, получил от Карабейникова Игоря за написание сценария 'Стэп бай стэп' две тысячи долларов...' Потом, когда Игорь изволил меня впустить к себе, пришлось написать еще одну расписку, за предыдущие получки. Я все написал, получил две тысячи и уехал домой. Рак будет отомщен. Душа его успокоится. Дома в положенный срок я сократил сценарий до двух серий. Дальнейшие события развивались так. ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА ДЕВИЧЬЯ ФАМИЛИЯ Последний вариант сценария 'Стэп бай стэп' я отправил двадцать четвертого июля две тысячи восьмого года. Цитата: Коломеец. (крутит пальцем пистолет на курке) У меня есть бонус. И девять патронов к нему. Как ты сказал? 'Я пуля со смешенным центро?' Я убью тебя по-дружески быстро и не больно. Безусловно, это не самый лучший сценарий, который я написал. Безусловно. Но я столько сил и нервов потратил, что он мне стал ненавистен. Я проклинал тот день, когда первый раз пришел на встречу к Карабейникову. Меня опять занесло черти куда. Жизнь дается по силам... Тогда я для смелости заказал мохито. Прождал полчаса. Потом заказал еще. Когда приехал Игорь, мы выпили еще по мохито. За знакомство. Потом продолжили. За мое участие в проекте. Господи, когда же все это кончится?! Безумный человеческий ад. Я приехал на съемочную площадку проекта 'Стэп бай стэп' через три дня, после того как отправил последний вариант сценария. Мои нервы были на пределе. Почему? Все свалилось в одну кучу. Нам с Алисой нужно переезжать из Егорьевска в Москву, нужно искать квартиру, из Сибири в этом месяце мне нужно забрать на каникулы девятилетнюю дочь. Я ей обещал эту поездку в столицу еще весной. Но сейчас я не могу этого сделать. У меня затянулся проект 'Стэп бай стэп'. Плюс ко всему Карабейников просит меня работать скрипт-доктором на площадке. И я устал. У меня нет больше сил. Я не хочу больше видеть эту голубую тусовку, я не хочу защищаться от их голубых провокаций, не хочу слушать упаднические доводы. - Я не буду работать на площадке, - сказал я Карабейникову. Минуту назад он объявил перерыв. Красный от волнения Михаська истерично кричал на какого-то толстого лысого слесаря ДК. Актеры в костюмах бегали по коридорам дома культуры, что недалеко от театра Советской Армии. И среди них Эвелина Биляданс, которой я в детстве мечтал засадить, крикливая и прелесть какая глупая Юлия Винчестер, толи баба, толи мужик Лара Собака, надуманная звезда российской эстрады, пидор Тим Брегов, мой друг Володя Дроздов и единственный нормальный мужик Максим Сокол. Володя, пробегая мимо, остановился, помахал мне рукой, но подходить не решился. Понял, что у нас с Карабейниковым серьезный разговор. - Почему? - спросил меня Игорь. - Потому что, считаю, что я выполнил поставленную задачу. Сценарий написан. Я не хочу работать на площадке. - говорил я почти равнодушно и спокойно как никогда. - Сценарий не написан, - припечатал Карабейников и сурово посмотрел мне в глаза. - Сценарий написан, - жестко заявил я. - Еще раз говорю: сценарий 'Стэп бай стэп' написан. Я не намерен работать редактором на площадке. 'Только бы не сорваться, только бы не сорваться' - думал я. Карабейников оскалился: - Но ты исчез на два дня. Я дал тебе две тысячи долларов. Я сорвался: Меня распирало от злости: - До этого я работал 20 часов в сутки. Целую неделю! - Меня распирало от злости. - Я работал на тебя больше трех месяцев. Три месяца без выходных, днем и ночью. А ты бросил мне жалкую подачку! Я написал сценарий 'Стэп бай стэп'. Я, Николай Степанков. - Возгласил я, глядя ему в глаза. 'Ебнуть тебе сейчас или не ебнуть, козел?' - думал я. Мои мысли, видимо, читались, и Карабейников затих, опустив глаза. И я ушел оттуда. Ушел навсегда. Мне стало удивительно легко. Больше ничего не связывает с этими пидорами. Только фамилия моя будет стоять в титрах этого голубого по самые не балуйся фильма. Так я думал. Я не предполагал, что все будет гораздо хуже. Прошло два месяца, и в средствах массовой информации я увидел первое информационное сообщение, в котором значилось, что Игорь Карабейников заканчивает производство фильма 'Стэп бай стэп'. Далее сообщалось, что автор сценария он же, со своей девичьей фамилией. Моей фамилии, стало быть, нет, зато автором значится Игорь Карабейников. Бля! Пиздец! Дня через два последовало еще одно информационное сообщение. И опять без упоминания моей фамилии. То есть получается, что меня решили кинуть. Я недолго думаю, регистрирую сценарий 'Стэп бай стэп' на электронном портале. Хотя, по сути, уже поздно. Я ведь не думал, что Игорь Карабейников, человек из Кемерова, бросит меня, обманет. Нет, не думал. Друзья мне потом говорили, нужно было отправить сценарий самому себе по почте ценным письмом. Но кто мог знать, что этому человеку придет в голову такое. После моей регистрации сценария Карабейников предпринимает следующие действия: он изменяет буквы в названии фильма: вместо 'Стэп бай стэп' пишет 'СтЕп бай СтЕп', меняет по букве в фамилиях персонажей, например, 'Коломеец' на 'КоломИец'. И дальнейший PR проходит без сучка, без задоринки. Я же тем временем обошел трех адвокатов, но не услышал толковых объяснений. Один из них сказал, не заглядывая в мои документы и принесенные бумаги: - Давайте сто тысяч, и мы выиграем дело. Я понял, что это бред. Ушел. Второй сказал, что можно, в принципе, доказать в суде, что 'рабский' договор, который я подписал с Карабейниковым, можно считать не подписанным. Или что-то в этом духе. - То есть? - заинтересовался я. - То есть в договоре нет даты окончания, даты сдачи сценарии. Она не зафиксирована. И назвал сумму, за которую будет работать, - четыре тысячи долларов. - Ох, бля! Нет, дядя... Пасибо. Третий адвокат 'успокоил' меня тем, что можно, по сути, добиться признания авторства сценария и высудить моральный ущерб - две тысячи долларов. Не густо. И назвал свою сумму - две тысячи долларов. То бишь получается, что даже в случае успешного решения дела я выиграю лишь имя в титрах: автор сценария фильма 'Стэп бай стэп' Николай Степанков. И застрелиться после этого от голода. Наступил новый две тысячи девятый год. После Рождества в средствах массовой информации пошли новые сообщения, что фильм все же называется 'СтЭп бай стЭп', но автором сценария, как прежде, значился он - Игорь Карабейников под своей девичьей фамилией. То есть мой кемеровский 'друг', видимо, посовещался с юристами, они ему сказали, о`кей, ничего страшного, можно оставлять название 'Стэп бай стэп'. Можно. ХЗ на этого Степанкова. Кишка тонка. Я снова стал искать поддержки, позвонил своему другу актеру Володе Дроздову, спросил его, поддержит ли он меня в суде. Он промолчал. А со следующего раза вообще перестал отвечать на звонки. Я же начал писать ему СМС: 'Ты тоже считаешь, что я не писал этого сценария?' Он молчит. 'Ты пидор, - пишу я ему, - ибо бывших пидоров не бывает'. Он присылает мне последнюю СМС: 'Я очень сожалею, что познакомил тебя с Карабейниковым. Я хотел сделать доброе дело. А потерял двух друзей. И тебя, и его'. Первый свидетель отвалился. А ведь именно ему я отправлял по электронной почте сценарий 'Стэп бай стэп'. У меня остается главный свидетель - Алиса. Плюс к этому летние статьи в СМИ, где я назван сценаристом фильма, и еще тридцать восемь электронных писем электронной на почту Игоря Карабейникова. Хотя, как мне сказал один из адвокатов, он может поменять сервер, и это уже не будет никаким доказательством. Через неделю мне позвонили с канала РенТВ, с программы 'В час пик', попросили дать комментарий по поводу того, что у меня украли сценарий. Я приехал в 'Останкино', дал интервью, рассказал все. Они долго добивались, чтобы получить интервью от Карабейникова, но тот отвертелся. Сюжет прошел в эфире. Но оттуда вырезали фамилию 'Карабейников' и название фильма 'Стэп бай стэп'. Сюжет, надо сказать, получился достаточно абстрактным, мол, сценарист Степанков писал сценарий, продюсер его обманул, кинул, не заплатил. А кто кинул, кто обманул - умолчали. Ну да бог с ними. Показали сюжет и ладно. Светанулся Степанков на РенТВ, и на том спасибо. Откланиваюсь. Через месяц я думал, что фильм 'Стэп бай стэп' пойдет в прокат. И в марте я полетел в Сибирь за пистолетом. ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА ПИСТОЛЕТ Я сел в самолет, поудобнее устроился в кресле, позвонил на прощание Алисе. Она не смогла со мной полететь. Нужно делать дела. Да и денег, надо признаться, у нас не слишком много. Можно даже сказать, совсем мало. Заказов на сценарии сейчас нет, ибо кризис, ибо кино в России снимать перестали. И мы занялись своим делом. Об этом я пока рассказывать не хочу - боюсь сглазить. Так вот. Я летел в самолете над просторами России. Сидел рядом с толстой тетей, в жирное запястье которой впились маленькие золотые часы. 'Не повезло', - подумал я. Сидеть в самолете рядом с худым человеком завсегда удобнее, чем с толстым. С толстым тесно. Глубокой ночью вместе с другими пассажирами я отужинал, откинул спинку кресла и уснул. Мне приснился старый пистолет, который я когда-то, будучи юношей, купил за двадцать пять рублей у пьяного соседа по даче. Мы с друзьями приехали на мичуринский (так тогда в Сибири называли дачи), распределились по всему участку, кто уплетал малину, кто ел крупную клубнику (которую мы называли викторией), кто навалился на крыжовник. Нам тогда было лет по одиннадцать. Мы еще только-только перестали играть в войнушку, о девочках еще толком не думали, а романтики нам хотелось. И вдруг из-за забора показался сосед по даче, дядя Дима. Дядя Дима, как правило, был пьян. Отек с его лица практически никогда не сходил. И глаза у него были как будто подкрашены. Это потому что он шахтер. Год назад вышел на пенсию. У всех кузбасских шахтеров раньше глаза были как будто подведены тушью. Долго еще он ходил с подкрашенными глазами. Пока не умер от сердечной недостаточности в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом. Так вот. Дядя Дима перегнулся через забор, молча, поманил меня к себе и огляделся по сторонам. Мне не очень понравилось, что меня призывают пальцем, но я все равно пошел, утерев губы от ягодного сока. Дядя Дима протянул для рукопожатия свою мозолистую огромную ладонь, облизал пересохшие губы и шепотом начал базар: - Дело есть, Николай, на двадцать пять рублей. - Ну и, - с подозрением обронил я. - Есть у меня кое-что, - заговорщицким тоном с хитрой улыбкой и прищуром сказал дядя Дима. - Что? - спросил я. - Двадцать пятку найдешь? - вдруг он задал вопрос. - Для чего? - Пушка у меня... есть, - тихо-тихо произнес дядя Дима. - Какая? - заинтересовался я. - Настоящая, пистолет ТТ. - Почесал он свое пузо. Мы с Цыпой и Длинным купили у дяди Димы на троих этот пистолет с черными от времени деревнями щечками, двадцатью четырьмя патрона и одним магазином. В магазин входило восемь патронов. Мы отстреляли в лесу шестнадцать. И через неделю закапали 'игрушку' с оставшимися боезапасом в подполье на моем мичуринском. Через пять лет Цыпу зарезал Выхухоль. Через полгода Андрей по прозвищу Длинный, подсев на 'ханку', за воровство на пять лет отправился на зону. Через четыре вышел. А через два месяца снова сел. По сути, я один остался хозяином пистолета. Я уже забыл, в каком именно углу подполья мы его закопали. Самолет успешно сел в Кемерове. Я вышел на воздух с тяжелой головой. В самолете я то спал, то не спал, то толстая соседка переворачивалась с боку на бок, отчего мое сиденье ходило ходуном. В общем, я прилетел на свою малую родину - в Кемерово, который я не люблю за ужасную экологию. Город стоит в яме, и часто по утрам в безветренную погоду там стоит такой смок, что - мама дорогая - не продохнуть. Сплошная химия. Через два часа я прибыл в Анжеро-Судженск. На следующий день я поехал на старую дачу, взял лопату, забрался в подполье и с двух попыток выкопал свою детскую 'игрушку' - пистолет ТТ (Тульский Токарева). Черт его знает, сколько могут храниться патроны 7,62 мм? Пистолет ведь тысяча девятьсот тридцать шестого года. Десять лет назад мы отстреляли шестнадцать патронов, и не было ни одной осечки. Кто знает, как повлияли десять лет под землей на спусковой механизм и патроны. С виду все было очень даже прилично. Дома у родителей, пока их не было, я разобрал пушку, почистил с маслом, завернул в плотную бумагу и спрятал в дорожной сумке. *** Через три дня я садился в поезд Томск-Москва. Так как в самолете с пушкой меня бы явно арестовали. Перед поездом, слава Богу, досмотра вещей нет. Я сел в купе, забросил сумку на багажную полку, быстро поужинал мамиными котлетами, лег на свое место и уснул. На следующий день после Омска на одной из станций в купе, где я ехал, зашли двое крепких молодых людей. - Николай, - протянул мне руку один, что повыше. - Николай, - я с улыбкой пожал его руку. - Тоже Николай? - спросил тот и рассмеялся. - Тоже, - сказал я. Второй, который был в джинсовой куртке с нарисованным львом на спине, тиснул мне руку и преставился: - Дима. - Очень приятно, - ответил я и подумал, что ехать сейчас будет очень даже не скучно. Не то что до Омска. Со мной ехали две пожилые женщины, которые, не переставая, всю дорогу ели курицу, вонючий сыр и запивали все это пакетиковым 'чаем'. Николай весь вечер травил анекдоты. Мы с Димой покатывались со смеху. Дима рассказал, что у него в Омске жена с двумя детьми, а он ездит на заработки в Москву. Николай неженатый, занимается бизнесом, что-то возит из Москвы. 'Сразу видно, хорошие люди', - подумал я, угощаясь бутербродом с красной рыбой, который сделала для Димы заботливая жена. Вечером Дима достал из чемодана бутылку армянского коньяка, поставил ее на стол, налил по трем пластиковым стаканчиком и предложил: - За знакомство. Я выпил. Проснулся я на вокзале, в милиции. 'Добрые' ребята, клофелиньщики из Омска, подсыпали мне в коньяк дури и обобрали. Самое страшное, что увели мою детскую 'игрушку', пистолет ТТ. У меня не было ни денег, ни документов, ни оружия. В Москве в милиции я подписал протокол и пошел домой пешком - почти десять станций метро. ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА ПРЕМЬЕРА Двадцать первого мая я шел по Новому Арбату к киноцентру, где через пятнадцать минут должна состояться премьера фильма 'Стэп бай стэп' режиссера Игоря Карабейникова. Я купил билет вчера. Май на Новом Арбате благоухал выхлопными газами. Я вспомнил предсказание старушки Ванги: Арбат уйдет под воду. Уже прошло больше десяти после ее смерти, а старый и новый Арбаты все еще стоят. И вода здесь появляется разве что после дождя в лужах. Неужели Ванга ошиблась? Или еще не время? На самом деле я сейчас хотел именно этого. Я мечтал, чтобы Арбат со всеми своими кинотеатрами и дорогими магазинами скрылся под водой. Чтобы не было сегодня никакой премьеры музыкального фильма 'Стэп бай стэп', над сценарием к которому я бился три месяца. Я умирал над этим сценарием. Я ненавидел его. Я готов был перерезать себе вены. Только бы не видеть этого фильма. Только бы не видеть титров, где не было моей фамилии. Две недели назад 'добрые' клофеленьщики Николай и Дима забрали у меня все: деньги, документы, вещи и самое главное - они лишили меня оружия места - моего пистолета ТТ (тульского Токарева). Нужно уже перестал об этом думать и жалеть. А я не могу. Я шел мимо церкви Симеона Столпника. Моя правая рука инстинктивно потянулась ко лбу, дабы возложить крест. Но я остановился. Боже мой, что же такое рабское засело у нас внутри? Какого черта? Я вспомнил, как всякий раз, проезжая мимо храмов, Михаськи вмиг перестают смеяться, начинают креститься и класть поклоны куполам. Не буду. Не буду. Я шел по бывшей Собачей площадке, где при Иване Грозном держали собак для царской охоты. Я бы многое отдал, чтобы посмотреть, как выглядел Новый Арбат пять столетий назад. Кстати, геи очень любят распространять легенды, что Иван Грозный был тоже их ориентации. Куда не плюнь - пидоры. Я шел смотреть мое кино. В кинотеатре я не увидел знакомых. Но это и хорошо. Пусть меня никто не узнает. Я вошел в полный зрительный зал, сел на свое десятое место - в тринадцатый ряд. Сеанс начался. Я ушел с премьеры, когда меня бросило в пот после начальных титров, где были указаны практически все персонажи этого романа: Игорь Карабейников - продюсер, режиссер (он же 'сценарист', он же Мишутка, он же Михасик), манерный Олег - директор (он же медвежонок, он же Мишанька), Ирина (девушка с накаченными губами) - директор по кастингу, исполнительный продюсер - Вадим Ящуров, все актеры, из которых один только не голубой - Максим Сокол. Я бежал по Арбату сломя голову. Люди сторонились меня. Я надеялся, что стоически выдержу просмотр фильма. Но не смог. Не удержался. Я рванул до Поварской улицы, пересек ее, нырнул во дворы и дальше побежал по Мерзляковскому переулку. Остановился у музыкального училища, перевел дыхание и вспомнил о своей сумке, болтающейся через плечо. Я открыл ее и достал охотничий нож. Это единственное холодное оружие, которое у меня было, подарили друзья на тридцатилетие в Томске. Сегодня я взял его с собой на всякий случай. До улицы Академика Королева нужно ехать. Я зашел в метро на 'Арбатской', доехал до ВДНХ. Вышел на воздух и отправился в сторону офиса Игоря Карабейникова. Я уже многократно пожалел, что связался с этой компашкой. Что со мной только не было? Я был в ночных клубах, на концертах иностранных звезд, в голубых саунах, в вытрезвителях, попадал под колеса, терял телефон, ломал ноутбук, просирал большие деньги, без ума, без памяти. Меня, в конце концов, просто наебал тот самый Карабейников. Обещал золотые горы, процент от проката, перспективы роста, голубую карьеру. А бросил только жалкую подачку. Много воды утекло, много говна пришлось сожрать. Что я сохранил? Свою честь и свою жопу. И это не мало. Три месяца в объятиях сатаны, к которому я иду, чтобы рассчитаться. Вдруг звонок мобильного телефона. Мне сейчас редко кто звонит - я снова не в фаворе, я снова персона нон-грата. Друзья в такие моменты стараются не звонить, не хотят запачкаться в декадансе. Да мне и не нужно их звонков. Я переживу. Один. Хотя не все так плохо. У меня есть любимая женщина - Алиса. Это она, кстати, сейчас звонит. Она не знает, что я пошел на премьеру фильма 'Стэп бай стэп'. Она не знает, что я взял с собой охотничий нож, который мне в Томске подарили друзья. Она не знает, что я сейчас иду по улице Академика Королева к зданию, где находится офис продюсера, режиссера, гнойного пидора Игоря Карабейникова. - Да, Алиса, слушаю тебя. - Коля, привет! Как ты? - Нормально. - У меня для тебя хорошие новости. - Рассказывай. - Тебе предложили работу. На новом проекте. Полный метр. - А кто предложил? Надеюсь, не пидоры. - Нет. Мне позвонили из компании Федора Бондарчука. Он хочет предложить тебе работу на проекте. - Он сам хочет? - Да. Я переложил мобильный в другую руку, вытер испарину со лба и спросил: - А где встреча? - На Мосфильме. - А когда? - Через час. - Через час? - Через час. - Но я не могу через час. Часа через два-три. - А что у тебя сейчас? - У меня одно важное дело. - Какое? - Мне нужно встретиться с одним человеком. - Ты что?! С кем встретится? Тебя там Бондарчук будет ждать. Я сказала - ты будешь. - Ничего не поделаешь. Через два часа. Я шел по улице Академика Королева. Я не думал о Федоре Бондарчуке. Я думал об Игоре Карабейникове. А за пазухой у меня лежал охотничий нож, который мне на юбилей подарили друзья. ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА АРКА Запах белой черемухи переплетался с аммиачным амбре от бетонных стен мрачной арки. Я стоял на углу. За углом - шел он. Я слышал шаги, голос - беседа по мобильному телефону. Эхом от стены смех. И я передумал его убивать. Передумал писать об этом. Зачем? А то вдруг кто-нибудь захочет мне отомстить и прямо в этой же арке убьет голубого режиссера Игоря Карабейникова. Мне зачем это? Я же писатель. Я просто обычный сумасшедший гений современности. Я не стал дожидаться его в арке. Я пошел к останкинскому пруду и выбросил нож в воду. Выбросил свой подарок. Выбросил свое прошлое. Бул-л-тых! И круги по воде. Живи, Карабейников. Живи, пидор. Закончив этот роман, я не превратился в гомофоба, более того, я даже перестал на тебя злиться. Теперь ты мне смешон. Только лишь смешон. И я смеюсь над тобой. Смеюсь. Вы - прикольные медвежонки. Но мне с вами не по пути. Пока. Я поехал на встречу... - До Мосфильма подбросите? Я ехал, а по небу летели птицы - мои слова. Я отпустил их одно за другим на свободу. Сергей Решетников (C) 2009-04-13 Иллюстрации к книге Юрий Решетников (C) 2015

Оставить комментарий
Размещен: 05/06/2016, изменен: 15/05/2025. 358k. Статистика.
Эссе: Проза

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"

Краних Виталий Памятник вернувшимся с войны (к пониманию гуманизма)

Краних Виталий
Памятник вернувшимся с войны (к пониманию гуманизма)