Аннотация: Друг один стесняется публиковаться..Говорит.что писать не умеет..Ну,не знаю..Пишет конечно серьезно..Но мне понравилось..Подожду ваших коментов..Человек очень смущается над положительным оценкам..Считает,что я льщу..
ПРОБЛЕСК В ПАМЯТИ 1. БУДУЩЕГО НЕТ
Будущего нет.
Эти слова он впервые сказал себе очень давно. Даже не помнил, когда именно. Это и не имело значения, главным было лишь то, что они определяли всю его жизнь. Всегда. У него не было и не могло быть никакого будущего.
И не только у него. Сейчас он думал об этом, рассеянно глядя на танцующих у костров людей. Он не концентрировал внимание ни на ком из них. Просто провожал безразличными глазами пляшущие в отсветах силуэты. Тех, кто был ему нужен, он давно обнаружил и теперь уже не потерял бы их из виду.
Дивайт сидел на корточках, прижавшись спиной к стволу дерева и прячась в резких прыгающих тенях, отбрасываемых огромными кострами, сложенными из настоящих бревен. Прятаться было несложно - даже не прибегая к магии, он в своем темно-сером плаще буквально растворился в тени дерева. Проходящие и пробегающие в разные стороны люди, как трезвые, так и пьяные, не замечали его, даже оказываясь в двух шагах. В основном это были, конечно, парочки. Хотя хватало и одиночек.
Та парочка, которая его интересовала, как назло, не собиралась никуда отлучаться. Отирались они в самой гуще народа, и ждать себя заставляли уже довольно долго. Впрочем, Дивайта это нимало не раздражало. Если бы потребовалось, он бы их ждал и целый год - все так же сидя неподвижно и с бесконечным терпением. Ведь у него не было будущего, а значит, ждать можно было хоть вечность.
Даже не видя тех, за кем он сюда пришел, он понял, что они собрались вновь потанцевать. Это они умели прекрасно и уже не первый раз срывали бурные аплодисменты и одобрительные вопли.
Дивайт задрал голову. На деревьях еще только набухали почки. В большом просвете между почти голыми ветвями над собой он видел чистейшее, без намека на облачко, черное небо, усыпанное миллионами звезд. Звезды подмигивали ему, холодно и издевательски, будто хотели лишний раз подтвердить ему то, что он и сам повторял себе ежеминутно.
Он глядел на них, пока его внимание не привлекли раздавшиеся в отдалении веселые крики и хохот. Значит, очередной круг танца был благополучно закончен, и сейчас там, отдуваясь, глотали пиво из деревянных жбанов, обнимали таких же запыхавшихся, хохочущих или притворно визжащих женщин, шутили и гоготали над чужими шутками.
Хотя у Дивайта порой и появлялось смутное желание пойти туда, к этим людям, он тут же давил его в зародыше, не давая ему даже оформиться. Это был атавизм, остаток человеческих чувств. Он знал совершенно точно, что уж ему-то там никто не обрадуется. Нечего лишний раз народ пугать. Кроме того, он ведь находился на работе. Он должен был защищать этих людей от того, что находилось среди них. Даже несмотря на то, что он - в чем не хотел признаваться даже себе - их ненавидел. Ненавидел именно за то, что ему не было места среди них. Ненависть была тоже атавизмом, бессмысленным и глупым. Долг был важнее.
На поляне в костры в очередной раз подбросили топлива, пламя взметнулось и оглушительно затрещало. Отсветы озарили чуть ли не весь лес, но дико заскакавшие тени стали еще темнее. Устав от неподвижности, Дивайт позволил себе немного передвинуться, поглубже надвинул на лицо капюшон, чтобы кто-нибудь не заметил в тени его глаза. Это он сделал вовремя - всего через десяток секунд мимо него с топотом и хрустом сухих веток под ногами пробежала хихикающая парочка. При желании до них можно было дотянуться, не вставая.
Дивайт на всякий случай прикрыл глаза. Будущего нет, повторил он себе. А раз так, то и нечего себя жалеть, о чем-то там мечтать, строить планы, бояться чего-то. Проще говоря, распускать сопли. Ничего не изменится. Абсолютно ничего.
Но он не мог с собой справиться. Не мог, несмотря на все старания. Ему все равно хотелось... хотелось быть счастливым. Пускай даже борьба с этим желанием была единственной целью его жизни. Больше не было ничего.
Жестокий у нас мир, ученик, - прошептал презрительный и полный яда голос в его голове. - Вокруг только враги. Никто тебе не поможет. Не посочувствует. Усвой эту мысль. Или умри.
- Да, учитель, - Дивайт беззвучно шевельнул губами, потому что ответить было необходимо. - Это правда. Я всегда это знал.
Но ты плохо усвоил этот урок. И потому сидишь тут, готовясь заскулить по поводу своей несчастненькой судьбинушки! - проговорил уже другой голос - не учителя, нет. Но столь же мерзкий, ледяной и безжизненный. Это был собственный голос Дивайта, и ему будто выплеснули за шиворот стакан ледяной воды. Он с некоторых пор стал ненавидеть сам звук своего голоса и поэтому старался говорить как можно меньше. Он скрипнул зубами и, усилием тренированной воли опустошив сознание, снова обратил лицо кверху. Уставился на звезды безжизненным взглядом, загоняя все мысли все глубже внутрь себя.
В полуяви, полусне ему казалось, что он медленно летит навстречу звездам, а звездный купол так же медленно вращается вокруг него. Крики, топот и смех раздавались в двух десятках шагов от него - в другой вселенной. Он по-прежнему сидел неподвижно. Он ждал.
В конце-то концов, он сам - повелитель страдания, и значит - он может вытерпеть все, что угодно.
Превратившись в сгусток мрака, он потерял ощущение времени. Видимо, ждал он долго, потому что и небо, и звезды успели побледнеть. Веселье на поляне еще продолжалось, но костры уже прогорали. Близилось утро.
Те, кого он дожидался, как нарочно, оттягивали свой уход до последнего. Но когда они собрались-таки уходить и Дивайт понял это, он не ощутил никакой радости от того, что ожидание кончилось. Совсем наоборот.
И уходили они с поляны в другом направлении. Не туда, где он их ждал. Поэтому пришлось подняться и, обходя освещенный кострами участок по дуге, двинуться им вдогонку. Без единого звука, продолжая скрываться в тенях, он перемещался между деревьями, сокращая расстояние.
Девушка, крепко держа своего спутника под руку, весело болтала - обычный разговор об обычной ерунде. Похоже, она даже не слишком нуждалась в ответах собеседника. Да он ей не очень-то и отвечал, все больше отделываясь междометиями. Наверняка он мог чувствовать опасность. Собственно, Дивайту нужен был только он, но отделаться от девчонки не представлялось возможным. Плохо было то, что она, похоже, относилась к своему столь неудачно выбранному кавалеру по-настоящему хорошо. Это не то чтобы могло остановить Дивайта, просто ему была немного неприятна мысль о том, что придется убивать того у нее на глазах. Лишь поэтому он и оттягивал начало действия, уговаривая себя, что нужно отойти подальше от костров, чтобы никто ничего не заметил.
Становилось все холоднее. Небо по-прежнему было ясным, ветра почти не было, но Дивайт видел первые струйки тянущегося между деревьями тумана. Он на ходу оглянулся и заметил, как позади клочья тумана, подсвечиваемые колеблющимися огнями, обретают желтоватый цвет.
Они уже удалились оттуда шагов на триста, и Дивайт с неохотой принял решение действовать. По-прежнему скрываясь в тенях, он вышел на тропинку позади них. И беззвучно, одними губами, прошептал Стой. Он знал, что его услышат.
Парень, точнее, тот, кто выглядел как парень, не подпрыгнул от неожиданности. Он спокойно остановился, придержав за руку свою подругу - подругу ли - и, так же деланно спокойно, обернулся. Когда девушка, удивившись, попыталась что-то спросить, он осторожно прижал ей палец к губам. Ну надо же, какой деликатный, - цинично подумал Дивайт, разглядывая противника. Тот не выглядел опасным. Внешне.
И было в этой истории еще кое-что такое, что удивило бы Дивайта. Если бы он об этом знал. Девушка, которая стояла сейчас рядом с его объектом, знала, кем тот является в действительности. Знала, и ее это не останавливало.
Девушку звали Бримми, и она, как и сам Дивайт, с детства знала истину о том, что будущего нет. Она была в отличие от большинства других достаточно умна, чтобы понять это. Она родилась в большой деревенской семье, где все сидели друг у друга на головах и голодали, несмотря на то, что половина детей умирала, не увидев десятой весны. Она с малолетства привыкла сворачивать головы котятам и щенятам, чтобы не плодились лишние рты, и ей не приходило на ум даже мысли о том,что кто-то мог бы посчитать это жестокостью. За столом ей приходилось драться с братьями и сестрами за каждый кусок. Жизнь в ее мире стоила исчезающе мало. Ей уже доводилось видеть войну и слышать о всеопустошающих эпидемиях, когда трупы сжигали кучами на кострах, а затем солдаты с безопасного расстояния расстреливали из арбалетов тех, кто таскал эти трупы. В четырнадцать лет ее отдали в приживалки к родственникам, и те не упустили возможности взвалить на нее столько домашней работы, сколько она выдержит, и еще немного сверх того. Родственные чувства выражались в этом доме с помощью затрещин, подзатыльников и выдранных волос. Короче говоря, она знала жизнь во всех ее проявлениях и, как уже упоминалось выше, была достаточно умна, чтобы понимать, в каком мире живет. И в отличие от подавляющего большинства других людей она не могла смириться. Каждый прожитый ею день, чувствовала она, навсегда вырывает из нее что-то... неопределимое, но очень важное. Она не могла этому помешать, что-то изменить. Она к тому же была необразованной, не умела даже выражать свои мысли. Просто ей все время хотелось завыть.
Дивайт бы ее понял. Раньше. Но для него сейчас было уже поздно, потому что у него больше не было души. Возможно, если бы они - два никому не нужных и лишних на свете существа - встретились раньше и при других обстоятельствах, все могло бы сложиться для них совсем по-иному. Но сослагательные наклонения ничего не значат. В жизни они такие же лишние, какими были и Бримми, и Дивайт.
Бримми так привыкла ненавидеть все и всех вокруг себя, что не представляла никакого иного способа существования. Для нее чуть было тоже не оказалось слишком поздно, но она все-таки узнала о том, что, оказывается, может быть и по-другому. Когда она впервые встретила в лесу Сайласа, ей было так плохо, что она не ощутила ни малейшего страха при виде преобразующегося и готовящегося к нападению оборотня. Она не закричала, не побежала и вообще не сделала ничего. И в ее глазах, в ее запахе тоже не было никаких признаков страха. Вот это-то и остановило оборотня. Произошло это уже больше года назад.
Хотя она знала о том, что он нападает на людей, ей было на это плевать. В конце-то концов, этих людей она не знала, и им было тоже плевать на нее. Как и тем, кого она знала. А вот Сайлас, хоть он и был в представлении людей монстром и выродком, да еще и людоедом, в то же время был во всем свете единственным существом, которому на нее было не наплевать. Вот это имело значение.
И еще то, что у одного человека, которого убил недавно Сайлас, были родственники, которые смогли и захотели заплатить Дивайту. Но об этом Бримми пока ничего не знала. Ей предстояло оставаться в неведении совсем недолго.
Никаких дурных предчувствий, ничего. Они с Сайласом уже не в первый раз ходили на сельские праздники, никто ничего не подозревал, и ей это доставляло немалое удовольствие. И сегодня она тоже чувствовала себя счастливой. Только в такие вот моменты становилось ей доступным это чувство. Ну, то, что Сайлас был хмур и неразговорчив... он вел себя так почти всегда, и сегодня она не замечала ничего необычного.
Когда Сайлас вдруг остановился и удержал ее за руку, она поначалу и не подумала обеспокоиться. Беспокойство пришло, только когда он молча приставил ей палец к губам. Она знала его достаточно хорошо, чтобы заметить, как он вдруг напрягся, будто натянутый лук. Замерев, оборотень глядел в том направлении, откуда они пришли.
И вот тогда ей как-то сразу стало страшно. Страх все усиливался именно потому, что не имел видимой причины. Она не видела ничего. Только замерший предутренний лес. Слабеющие желтые отблески. Медленно-медленно тянущийся серый туман. И тени.
Они поглотили ее внимание, стоило ей лишь присмотреться к ним. Тени колыхались, сливались, вновь разделялись, вырастали и припадали к земле. Они так заворожили ее, что ничего больше, как показалось ей в какой-то момент, не было вокруг, только беспрестанно шевелящиеся пятна мрака. И когда она все-таки увидела, то не сразу смогла понять, что же именно это было. Потому что это выглядело, как в дурном сне. Тени вдруг замерли, потом метнулись неимоверно быстро навстречу друг другу, раскололись вдребезги - и на краткое мгновение слились в одну...
Они тут же снова распались, отползли в стороны и зашевелились. Как раньше. Но эта, новая, никуда не делась - она вдруг обрела объемность и потянулась в высоту. Еще через секунду эта тень шагнула к ним.
Сайлас издал злобное рычание. Только теперь Бримми сообразила, что она видит. Перед ними стоял высокий человек в длинном плаще. Лицо его она не могла разглядеть - только призрачно-бледное пятно. Зато было кое-что другое, что девушка могла видеть, и это в один миг почти парализовало ее от страха. Глаза.
Глаза были совершенно нечеловеческие. Они были серебристые и светящиеся, как расплавленное серебро. Вернее, как луна. Как солнце мертвецов, которое светит не настоящим, а отраженным и мертвым, фальшивым светом. Ожившая тень сделала неразличимо быстрое движение, и у нее в руке появилось что-то острое, блестящее и длинное.
Вырвав руку из пальцев девушки, оборотень сгорбился и шагнул навстречу незнакомцу. Он не переставал рычать, и это рычание тоже не было человеческим. Ожившая тень, замерев на месте, вдруг заговорила негромким и удивительно безжизненным, лишенным даже намека на выражение голосом
- Две недели назад ты убил в сорока милях отсюда торговца из Книттельберга. Его родня заплатила мне за то, чтобы я отыскал и уничтожил тебя. Если ты облегчишь мне работу тем, что не будешь сопротивляться...
Но Сайлас, разумеется, стал сопротивляться. Он не дал противнику договорить. Он рухнул, ударяясь всем телом о землю, и когда снова вскочил на ноги, то уже не имел почти никакого внешнего сходства с человеком.
Дивайту уже не в первый раз приходилось иметь дело с оборотнями. Для него это был противник не то чтобы очень опасный, но все же не позволяющий расслабиться. Главную опасность представляла их фантастически быстрая реакция и способность совершать молниеносные прыжки на впечатляющее расстояние. Вот эти-то сильные стороны и решил использовать Дивайт, как оружие против самого оборотня. Ему не хотелось применять против того магию, это было бы даже более сложно и утомительно, вдобавок эта категория нечисти поддавалась магии не особо хорошо. Он предпочитал не усложнять задачу.
Прыгнувший на него оборотень неожиданно для себя промахнулся, ударившись всем телом о ствол дерева так, что загудело. Он был неимоверно быстр, но Дивайт ему ничуть не уступал. Рухнув вправо и резко откатившись в сторону, он снова оказался на ногах, перехватывая меч в квинту для удара слева. Еще через секунду оборотень, почти размазавшись в воздухе, вновь бросился к нему. От удара он оправился быстрее, чем рассчитывал Дивайт. Тот, хотя и не испытал по этому поводу особого волнения, все же недовольно подумал о том, что ему следует лучше просчитывать действия. Такие ошибки слишком дорого обходятся. А оборотень уже сделал второй прыжок.
Но у него все-таки было мало шансов. Дивайт, снова увернувшись, сделал шаг вперед-влево и нанес удар наотмашь, резко разворачиваясь на каблуках вдогонку движению тела противника. Размашистый и сильный удар на всю длину руки и клинка. Оборотень, пролетев по инерции еще футов пятнадцать вперед, рухнул на тропу. Удар Дивайта перерубил ему ребра чуть пониже правой лопатки и дошел до позвоночника.
Однако это был еще далеко не конец. Метнувшись вдогонку упавшему противнику, Дивайт еще раз с размаху рубанул его поперек спины и, перехватывая меч обеими руками, с силой вогнал его между лопатками оборотня, пригвоздив того к земле. Клинок вошел почти на две трети. Но стальным оружием оборотня можно было убить, лишь искрошив его в куски, так что все это могло лишь подарить Дивайту несколько секунд отсрочки. Хотя больше ничего и не требовалось. Прыгнув коленями на спину врага, он рванул из ножен, пристегнутых к левой руке, кинжал. Серебряный кинжал.
То, что нечисть можно убить лишь серебряным оружием, было в общем-то байкой, просто раны, нанесенные стальными клинками, она могла регенерировать почти моментально. По большому счету разницы не было никакой. Зато серебро действовало здесь так же хорошо, как сталь на человека. Дивайт с размаху всадил серебряный клинок в шею оборотня под правым ухом. В следующее мгновение его швырнуло в сторону, приложив о дерево, как его противника несколькими мгновениями раньше. Правда, ему потребовалось заметно больше времени, чтобы прийти в себя, зато результат его действий вполне стоил полученных синяков и ушибов. Оборотень уже лежал почти неподвижно, лишь вытянутые лапы все еще мелко подрагивали. Затем он очень сильно дернулся всем телом в последний раз и затих.
Дивайт поднялся на ноги, скособочившись от боли. Он здорово ушиб спину, аккурат в том самом месте, по которому его меч рубанул оборотня в первый раз. Скоро там наверняка будет восхитительный синяк на полспины. Он подумал, что в этом есть какая-то нехорошая ирония. Шагнув к телу оборотня, он выдернул сначала серебряный кинжал из его шеи, обтер и спрятал его. Затем взялся за рукоять меча. Здесь уже потребовалось приложить усилие. Вытянув наконец клинок, он распрямился...
...как раз вовремя, чтобы шарахнуться в сторону и одновременно взмахом меча перерубить чуть не проломивший ему голову увесистый сук в руках девушки. Он совсем про нее позабыл. Еще одна ошибка, которая тоже чуть не оказалась непомерно дорогой. Клинок встретился с сухой корягой всего в паре дюймов от сжимающих ее пальцев девушки, так что у нее остался в руках лишь коротенький обрубок. Такое на нее не могло не подействовать - она замерла, ошеломленно приоткрыв рот. Бить ее Дивайт не стал, ему не хотелось причинять ей вред. Он просто оттолкнул ее так, что она споткнулась и неуклюже шлепнулась на землю. Затем молча отошел в сторону, продолжая за ней наблюдать. Она подползла к телу убитого оборотня, села рядом с ним, подтянув колени к груди. Дивайт молчал. Она тоже не издавала ни звука, лишь с ненавистью смотрела на него в ответ горящими глазами. Вообще-то она не представляла для него ни опасности, ни интереса. Он нагнулся, вытер меч о молодую, едва поднявшуюся траву и сунул его в ножны. Отвернулся от девчонки, собираясь уходить.
- Стой, - услышал он за спиной. Он давным-давно привык к чужой ненависти, но ей удалось его удивить в ее голосе ненависть была такая, которой слышать ему еще не доводилось. Он застыл на месте и обернулся.
- Сволочь ты. Выродок, - проговорила она раздельно и отчетливо. Голос у нее стал странно-детским. - Я думаю, такая тварь, как ты, вообще не способна ни на какие чувства, но буду молить всех богов, чтоб я ошиблась. Я хочу, чтобы и ты когда-нибудь узнал, что это такое - когда на глазах у тебя зверски убивают того, кто тебе дорог. Хотя это и зряшная надежда, я буду за это день и ночь молиться. Я хочу, чтобы ты был способен полюбить хоть кого-нибудь. Хочу, чтобы и у тебя обнаружилась душа. Будь ты проклят, паскуда!
Дивайт молча шагнул к ней. Ее сильно трясло, но она по-прежнему не отрывала от него злобного взгляда. Он долго стоял, вглядываясь ей в лицо. Ему хотелось ответить.
Жаль разочаровывать тебя, - так он мог бы ей сказать. - Но твои надежды напрасны. А за проклятие - спасибо. Мне это нужно.
Он не сказал этого. Не сказал ничего.
Развернувшись, он беззвучно исчез в клочьях тумана, плывущих сквозь замерший лес. Уходя, он чувствовал, что магический серебряный кинжал в левом рукаве сильно нагрелся. Так уж был этот клинок зачарован - чтобы мог поглощать жизненную силу нечисти, убитой этим кинжалом, и использовать ее для следующей жертвы. Что и делало его смертоносным для всех видов нечисти. Зачаровать кинжал таким образом стоило Дивайту немалых усилий. Даже через прошедшие с того дня три года его передергивало, когда он вспоминал о боли, которой пришлось заплатить за это чародейство. Но ему нужен был этот кинжал.
Ведь когда-нибудь, возможно, пригодится для себя.
Эта мысль развеселила его, хотя в ней не было ничего смешного. Думая об этом, он медленно брел сквозь холодный туман. Хотя бой был коротким, он ощущал страшную усталость. Такую, как будто он прожил по меньшей мере миллион лет. Позади него вмиг поседевшая девятнадцатилетняя девушка сидела над телом мертвого оборотня, и по ее щекам беззвучно струились слезы.
Ему самому тогда было двадцать три года. И для него было уже поздно.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НЕСПОСОБНЫЙ УЧЕНИК
...Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до
самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Каю
показалось, что еще немного - и он умрет... Но только на минуту,
а потом, напротив, ему стало так хорошо, что он даже совсем
перестал зябнуть.
Ганс Христиан Андерсен. Снежная Королева.
Дождь был бесконечен. Его монотонный звук стал неотъемлемой, как воздух, частью окружающего мира. Холодная вода, льющаяся сверху, тоже стала настолько привычной, что уже давно не воспринималась как неудобство.
Он не спал уже целую вечность. С момента, когда сегодня превращается во вчера, минуло около двух часов, а он сидел, впав в оцепенение и бессмысленно уставясь в темноту перед собой. Тучи над головой были настолько плотными, что ни в небе, ни вокруг нельзя было различить ничего - сплошная, однотонная тьма. Вернее, это человек не смог бы ничего увидеть. А ему темнота совершенно не мешала - он прекрасно умел видеть в любой темноте.
Если бы сейчас какой-нибудь путник увидел его, сидящего, скрючившись, всего в нескольких шагах от обочины дороги, под ветвями узловатого старого вяза, то почти наверняка рухнул бы от страха в обморок при виде почти неразличимой во мраке, сливающейся со стволом дерева фигуры в низко надвинутом капюшоне, из-под которого кошмарным фосфорическим блеском светились серебристые глаза. Свечение это было всего лишь побочным эффектом примененного когда-то заклинания, изменившего строение глаз и давшего им возможность видеть в темноте. Но вряд ли удалось бы это объяснить бедняге прохожему, который был бы совершенно уверен, что столкнулся с нечистой силой. Впрочем, оказался бы не столь уж и неправ.
Сидеть на бугристых и не особо мягких корнях было очень неудобно, ноги и спина уже давно затекли до такой степени, что совершенно перестали ощущаться. Впрочем, его это не волновало. Неудобства такого рода он вообще не замечал. И уснуть он не мог совсем не из-за такой ерунды, как холод, неудобная поза или льющаяся на голову вода.
Способность видеть сны. Это было одно из тех свойств слабой человеческой натуры, которые ему казались особенно неприятными. Он когда-то приложил неимоверные усилия, чтобы напрочь задавить и убить в себе эту слабость. И многие другие слабости, вроде этой. Он безжалостно выдирал из себя все, что казалось лишним. Были даже такие времена, когда он глупо и самоуверенно считал, что смог это сделать. Эти времена уже прошли. А сейчас он не спал, несмотря на усталость. Боялся заснуть.
Яркий солнечный свет, который он когда-то воспринимал, как все люди, теперь причинял ему боль. Днем он мог чувствовать себя сравнительно неплохо, лишь когда солнце было скрыто за тучами. Но несмотря на это, он ненавидел и тучи, и дождь усталой, равнодушной ненавистью. Так обычно ненавидят то, от чего никогда не удастся избавиться.
Так он и сидел, замерев и слившись с окружающей его мокрой и стылой темнотой. Это было привычное состояние, и в такие моменты он даже бывал на свой манер счастлив.
Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем он почувствовал некое изменение - в нем или вокруг него, сперва он не понял. Оказалось, просто подействовали холод, долгая неподвижность и прилипшая к телу насквозь мокрая одежда - и он осознал, что окончательно перестал ощущать свое тело.
Это чувство оказалось неожиданно прекрасным - на несколько секунд, не более, почудилось, что он может взлететь, без усилия, как ромашку, вырвать с корнем это большое дерево - да сделать вообще все, что угодно! Словно окружающий мир вдруг просто потерял всякую власть над ним, и можно было не оглядываться ни ни какие ограничения, ничего не бояться - он был неуязвим!
Он знал, как называется это ощущение, потому, что уже его испытывал раньше. Он умирал.
И навсегда запомнил эти мгновения, когда уходил страх, и он вдруг осознавал, что теперь абсолютно свободен и ему уже не нужно ничего бояться. Он умирал уже не однажды, хотя так и не умер по-настоящему. И знал, что и сейчас тоже не умрет. Он не имел ничего против, но бессмысленно испугавшийся от осознания близкой смерти организм уже начинал неосознанно трепыхаться, уже быстрее колотилось почти замершее от холода сердце и бежала по жилам кровь, оцепенение начало проходить. Появилась боль.
Он с усилием поднял одеревеневшую руку перед собой, попытался размять пальцы, растопыривая и резко сжимая их в кулак. Наверное, это было первым движением, которое он позволил себе сделать с того момента, как несколько часов назад уселся под этим деревом, собираясь переждать до утра. От движения боль тут же сделалась сильнее, ее тон изменился на более высокий и острый. Это тоже играло свою роль, оцепенение стало развеиваться еще быстрее.
Ему было жаль, что оно ушло. Он откинул голову назад, прислонившись затылком к стволу и не обращая внимания на то, что теперь вода полилась под капюшон, прямо ему в лицо, и продолжал со своим обычным безграничным терпением ждать рассвета. В конце концов, думал он, жизнь есть страдание. Значит, он просто выдержал еще не все страдания, которые были отмерены на его долю.
Село было построено прямо на тракте, разделявшем его на две почти равные половины, и потому обычно было довольно оживленным. Но благодаря уже вторую неделю не прекращающимся затяжным осенним дождям и, соответственно, непролазной грязи находилось мало желающих куда-то выходить из дома. Так что сейчас никакого оживления, мягко говоря, заметно не было. На первый взгляд село казалось и вовсе вымершим.
Стояло холодное осеннее утро. Однотонно-серое небо опустилось до самых крыш, и сеющая с него водяная пыль зависла в воздухе неподвижно, не падая на землю. По раскисшей, не замощенной в этих местах дороге спокойно шел высокий человек в длинном грязно-сером плаще, с дорожным мешком и мечом за спиной. Ножны меча были заботливо обмотаны тряпьем - видимо, бывшим мешком для зерна или чем-то в этом роде. Человек неторопливо переступал через лужи, стараясь не зачерпнуть воды в сапоги. Капюшон он надвинул почти до подбородка, хотя это и не могло ему особенно помочь - плащ давно пропитался водой так, что превратился в мокрую тряпку.
На самом деле человеку просто не нравилось, когда кто-то видел его лицо.
Плащ человека почти сливался с серой водяной дымкой. Казалось, если он остановится, перестанет двигаться, то полностью сольется с туманом, пропадет из вида. Но он не собирался останавливаться. Он шел, даже не глядя по сторонам. Таверну в центре поселка он миновал, не задерживаясь и не взглянув на двоих местных пропойц, которые расположились прямо на мокром крыльце и судорожно похмелялись тем, что оставалось в кружках после вчерашних посетителей. Пришелец, проходя рядом, чуть приостановился, ловко перепрыгнул через широкую лужу. Один из трясущихся пьяниц, оставшихся позади, попытался сфокусировать взгляд на его удалявшейся спине, промычал вслед неразборчивое ругательство. Чужак проигнорировал.
Когда он дошел до конца длинного забора, ему пришлось задержаться из переулка ему наперерез выехала, собираясь свернуть на дорогу, разболтанная телега. На телеге, скрючившись, восседал насквозь мокрый синюшный мужик, очень похожий с виду на тех, что сидели на ступенях, дрожа от холода и похмелья.
Тащившая телегу унылая лошаденка, приблизившись к незнакомцу, вдруг запаниковала, испуганно и сипло заржала и попыталась шарахнуться от него, толкая повозку задом. Хозяину лошади это, конечно, не понравилось. Он нехотя стряхнул похмельное оцепенение, чтобы огреть лошадь кнутом по костлявой спине, заставив повернуть в нужном направлении. Затем вылил на нее целое ведро самых отборных словесных помоев. Справедливо посчитав на этом свою миссию оконченной, он снова застыл на облучке, втянув руки поглубже в рукава, и тоскливо уставился перед собой. Он вообще не заметил незнакомого прохожего, а связать с ним неожиданный испуг своей клячи не додумался бы, даже если б оказался потрезвее.
Когда телега наконец убралась с пути чужака, он пошел дальше, направляясь к выходу из поселка. Сразу за последними домами начинались холмы. Дорога, начиная подниматься на холм, вела дальше на запад. Казалось, что чужак так и пройдет через село, не задержавшись в нем.
Первое впечатление оказалось неверным.
Вывеска над воротами свидетельствовала, что на этом просторном подворье расположена мастерская местного кузнеца. С улицы были видны лишь крыши находящихся за глухим высоким забором построек. Идущий прежним ровным шагом пришелец остановился, уже миновав было ворота. Он стоял, полуобернувшись, и смотрел на них.
Лицо человека оставалось в тени. Он смотрел на ворота, приподняв голову и будто принюхиваясь, и колебался. Сделал было пару неуверенных шагов в прежнем направлении, с чавканьем выдирая сапоги из раскисшей глины. И по-прежнему глядел на забор, уже выворачивая шею.
Из-за забора доносился негромкий собачий вой.
Чужак вдруг, словно проснувшись, с неожиданной злобой сплюнул в грязь, резко развернулся на каблуках и стремительно зашагал прямо к воротам. Входя во двор, придержать створку он не потрудился, и она захлопнулась за ним с гулким ударом. Собачий вой тут же прервался, и навстречу пришельцу с рычанием бросился здоровенный пес. Чужак, даже не замедляя шага, чуть повернул невидимое лицо в сторону пса и только раз глянул на него, отчего тот вдруг, истошно завизжав, со всех лап затормозил, едва не перекувырнувшись через голову. Развернулся и удрал, с ходу влетев в конуру и с грохотом втащив за собой цепь.
На шум из дома вышла женщина с опухшим от слез лицом. Она посмотрела на чужака с удивлением, но даже не успела ничего сказать, потому что незваный гость бесцеремонно поднялся мимо нее на крыльцо. На хозяйку он совершенно не обратил внимания, как на неодушевленный предмет. Женщина не успела даже удивиться - а чужак уже преспокойно, как к себе, входил в дом, оставляя на досках прямо-таки глыбы отваливающейся с сапог грязи. Бросившись ему вслед, женщина успела только увидеть мешок на спине чужака, сворачивающего в комнату. Он выглядел, как хищная птица, летящая на запах смерти.
Хозяин дома лежал на кровати, задрав к потолку рыжую бороду, покрытую сгустками кровавой слюны. Вчера кузнеца завалило землей и бревнами в обрушившемся из-за сырости погребе. Когда его откопали, он был еще жив. Хотя только то, что был он, как и положено нормальному кузнецу, мужиком здоровенным и сильным, как медведь, еще позволяло ему цепляться за жизнь. Но финал этой борьбы уже наступил. Остекленевшие глаза умирающего смотрели в потолок уже неподвижно. Раздавленная грудная клетка мучительно раздувалась, пытаясь втянуть хоть немного воздуха.
В комнате были люди - младший брат кузнеца, вытащивший его вчера из завала, и дочь хозяев. Они не сразу заметили незваного гостя.
Тот, по-прежнему совершенно не обращая внимания на людей, скинул с плеч тяжелый мешок и грохнул его на пол. Вокруг мешка тут же растеклась вода. Сам чужак присел на край кровати умирающего и, подняв руки, откинул капюшон с головы. Стоявшие люди, в том числе и вбежавшая за пришельцем хозяйка, замерли, боясь даже вздохнуть.
Лицо человека поражало. Такое лицо не могло принадлежать никому из живых. Всякий намек на жизнь и чувства был стерт с него чьей-то беспощадной рукой. Единственное, что бросалось в глаза, так это чудовищная худоба и хорошо гармонировавшая с ней трупная бледность. Волосы незнакомца были острижены очень коротко, и в сочетании со всем прочим это еще больше делало его черепообразное лицо похожим на маску смерти. Может быть, думала тогда жена хозяина, это и была смерть, пришедшая за ее мужем, как в детской сказке... По этому неподвижному мертвому лицу было невозможно определить возраст его обладателя - ему, пожалуй, с равным успехом могло быть и двадцать пять, и шестьдесят лет. Невероятно исхудалые руки, больше похожие на птичьи лапы, высовывались из широких рукавов серого плаща. На левой была длинная, уходящая в глубь рукава перчатка.
Правую руку незнакомец решительно положил на лоб умирающего. Тот уже не ощутил этого, но закашлялся, и красные комочки повисли на руке чужака. И на это тоже чужак никак не отреагировал. Закрыв глаза и держа правую руку на лбу умирающего, он медленно чертил левой над его лицом в воздухе какие-то знаки. За его пальцами в воздухе оставался исчезающий след слабо светящегося серого тумана.
Все молчали. Люди, не шевелясь, забыв обо всем, неотрывно смотрели на страшное существо. Вокруг пришельца воздух начал едва заметно светиться тусклым и холодным сероватым светом. Рука в грубой перчатке медленно продолжала выводить в воздухе непонятные символы и угловатые фигуры. Эта рука и была единственным, что двигалось в наполненной ощущением смерти комнате.
Люди молча смотрели. Наконец рука медленно поднялась, развернулась ладонью вверх, застыла. Призрачный свет, рассеявшийся в воздухе, начал неторопливо втягиваться в нее. Статуя на краю кровати была совершенно недвижной, лишь подрагивала растопыренная ладонь в перчатке.
И когда неживой свет впитался в нее, застывшее лицо начало меняться. Под опущенными веками, под обтягивавшей кости черепа тонкой кожей происходило неестественное движение. Лицо дрожало, словно за ним скрывалось какое-то другое существо, зло и нетерпеливо рвущееся наружу. Из носа редкими крупными каплями закапала кровь. Потом побежала струйкой, застучала по полу. Люди молча смотрели.
Рука развернулась ладонью вниз, опустилась, замерла над лицом умирающего. Существо, сидящее на краю кровати, дрожало все сильнее. Его уже колотили настоящие судороги, ноги в грязных сапогах царапали каблуками по полу. А мертвенный свет, теперь уже резкий и отчетливый, начал исходить из ладони, выхватив кругом на подушке лицо умирающего.
Тот снова закашлялся, забулькал. Потом и его затрясло, лежащее тело выгнулось дугой и замерло в напряжении, касаясь кровати лишь пятками и затылком.
Вдруг незнакомец резко, с хрипом выдохнул сквозь сжатые зубы. Конус света вдруг на пару секунд ослепительно вспыхнул, озарив комнату и превратив и без того страшное лицо мага во что-то невообразимое. И погас. Напряженное тело на кровати обмякло и вытянулось.
Волшебник убрал руку от лица своего пациента. Теперь он выглядел, если только это было возможно, еще больше похожим на костлявую смерть. Он сгорбился, оперевшись локтями о колени и опустив голову. Из носа у него продолжала идти кровь, разбрызгиваясь по полу крупными кляксами. Никто из людей по-прежнему не осмеливался сказать ни слова, и только шлепанье капель крови нарушало тишину. Казалось, этот отвратительный звук будет раздаваться вечно.
Наконец чародей снова поднял голову. Стер, вернее, просто размазал мокрым рукавом кровь на лице. Медленно встав, поднял за ремни свой тяжелый мешок и закинул на спину. Когда он входил в дом, он словно не замечал веса этого мешка, но сейчас даже шатнулся и на ногах удержался с видимым трудом. По-прежнему не удостаивая вниманием замерших у стены хозяев, он направился к двери. Только перед тем, как пропасть в дверном проеме, он оглянулся. И увидел глядящих ему вслед людей. И тогда впервые заговорил.
Тихий голос - как шелест пересыпающегося песка. Холодный, без эмоций, лишь скрытая где-то очень глубоко насмешка. И презрение.
- Что вы на меня смотрите - спросил этот голос. Он звучал будто ниоткуда - губы, произносящие слова, почти не шевелились. - Вы бы лучше на него посмотрели. Это поинтереснее...
Чужак повернулся. И вышел - люди только успели заметить, как он поднял руки, чтобы вновь накинуть на голову капюшон. А потом они невольно последовали его совету и перевели взгляды на кровать.
Под их потрясенными взглядами умирающий медленно сел. Он держался за грудь, ошалело моргал и хватал воздух открытым ртом, как вытащенная из воды рыба. Но умирающим теперь уже не выглядел. Скорее человеком, который внезапно очнулся от кошмарного сна.
- Отец! - девчонка опомнилась первой, бросилась к нему и схватила за руку. Остальные все еще хлопали глазами, не решаясь поверить в происходящее.
- О-х-х... - больной с треском закашлялся. Но кровь уже не выплевывал. Он глядел в залитое слезами лицо дочери набирающим осмысленность взглядом. Зубы у него стучали.
- Что... это было Так... холодно... - еле сумел он выговорить. - Это... был такой...
Только теперь девчонка почувствовала, что ладонь отца в ее руках была неимоверно холодной.
- Хол-лодно, - повторил он, дрожа. - Кто... тут был
Находившиеся в комнате родственники в это время наконец пришли в себя и бросились к ним. В последующие несколько минут было, конечно, не до ответа. Хотя девочка вспомнила о страшном госте очень быстро. Она вообще была сообразительной. И была не похожа на свою родню. Во многом.
Он успел отойти не более сотни шагов. Слишком ослабел. Хотя он слышал, как она бежит следом, шлепая по грязи, но не обернулся. И не остановился, пока она не обогнала его и не встала, слегка запыхавшись, у него на пути. Но заговорил первым.
- Чего тебе - спросил прежним, без выражения, голосом. Снова откинув капюшон и уставясь ей прямо в глаза. Он знал, какое производит впечатление.
- Поблагодарить, - он видел, как трудно ей выдерживать его взгляд. Но выдерживала. Смотрела прямо и не моргая. И страх из ее глаз куда-то пропал. Хотя раньше был там. Он был в этом уверен. Он прекрасно умел чувствовать страх.
- Думаешь, мне нужна твоя благодарность - чувствовал он себя настолько скверно, что сосредоточился лишь на том, чтобы не упасть. Не дать подогнуться ногам, из которых почему-то исчезли кости. Он перевел взгляд ей под ноги и почувствовал, что ему становится еще хуже от вида мельтешащих в луже пузырей от капель дождя. Поторопился снова поднять на нее глаза.
- Думаю, нужна.
- Издеваешься - перед глазами начали появляться мельтешащие пятна радужной тьмы. Дурной признак. Лицо собеседницы стало размытым.
- Зачем ты так - она действительно говорила серьезно. Не по возрасту серьезно. Он подумал, что девице было не больше пятнадцати. В глазах темнело все сильнее... не терять сознание! Бесполезные усилия. Ее слова были слышны, как сквозь подушку
- И не только. Тебе нужно отдохнуть. Ты на ногах не стоишь. Видел бы ты себя со стороны!
- Уходи. Убирайся домой. Мне не нужна твоя жалость, - каждое слово отчаянно цеплялось, застревало в горле, пыталось провалиться обратно. В глазах уже было совсем темно, радужная тьма пожирала мир вокруг.
Когда она молча взяла его за рукав и потащила за собой, обратно в сторону домов, у него уже не было ни сил, ни желания сопротивляться. Чавкала под ногами жирная грязь. Затем сменилась досками. Она тащила его по коридору, подвела - он угадал ощупью - к кровати. Помогла скинуть со спины тяжеленный куль и сверток с мечом. Стянуть почти приросшие к ногам сапоги. И наконец он смог упасть лицом вниз, прямо в мокрой одежде, поперек кровати. Проваливаясь в бездонную черную яму. Как в могилу.
Сон, который он видел, не был страшным. Совсем наоборот. Но это был именно тот сон, из-за страха перед которым он не спал по множеству ночей подряд, доводя себя до полного изнурения.
Он сидел на нагретом солнцем большом плоском камне. Яркий свет, бьющий в лицо, заставлял его болезненно щуриться.
Шуршание ветра в ветвях кустов. Тогда был исход лета. На склоне холма перед его глазами трава уже пожухла.
Она подошла к нему сбоку. Ее присутствие он мог чувствовать издалека.
- Подвинься, - уселась рядом с ним, пихнув его плечом. - Извини, я раньше не смогла прийти.
Они с ней не баловали друг друга всякими там ласковыми словами и иными, как она говаривала, розовыми соплями. Язык у нее был что бритва, и она, как правило, не утруждала себя выбором выражений. Ее ехидные, невзирая на лица, высказывания всегда приходились точно к месту.И это ему в ней безумно нравилось. Хотя в ней ему вообще все нравилось.
- Да на что тут обижаться, - он наконец повернул к ней голову. Увидел ее лицо в профиль и ощутил, как губы сами растягиваются в совершенно кретинскую счастливую улыбку, за которую он себя обругал последними словами, но стереть ее с физиономии все равно не сумел.
- А чего у тебя настроение такое кислое - спросила она, безошибочно определив все с ходу. И не церемонясь. Она всегда была прямолинейной, и это тоже ему очень нравилось. Правда, сейчас стало неприятно оттого, что она все чувствует, и теперь у нее тоже испортится настроение. Он совсем этого не хотел. А врать ей он не мог. Да и не получилось бы ее обмануть.
- Да дьяволы б его знали... - он неохотно пожал плечами. - Просто... боюсь я что-то.
- Чего же - спросила она, разом посерьезнев. И тоже повернулась к нему.
За то время, которое они пробыли вместе, он так и не смог привыкнуть к этой невероятной мысли - ей действительно не наплевать, она спрашивает не просто из вежливости. Она действительно принимает близко к сердцу его проблемы, и он больше всего на свете хотел и боялся в это поверить.
- Если б знать... - он притворился, будто разглядывает что-то интересное вдали. Чтобы не встречаться с ней взглядом. - Нехорошо мне что-то. А вот почему, сам не знаю.
- Значит, хандра... - вздохнула она. - Понимаю. Со мной тоже бывает.
Она взяла его за руку. Тогда еще не омертвевшую руку, живую, способную чувствовать ее теплые пальцы. Тогда он еще не стал тем костяным пугалом, в облике которого позже остался в человеческой памяти. Но ему уже тогда постоянно было холодно. Ни солнце, ни огонь не могли его согреть даже на краткое время, прогнать сырой земляной холод из его отравленной крови. Холод отступал только в те моменты, когда она, вот как сейчас, делилась с ним своим теплом.
- Ну ладно, тогда просто посидим, - проговорила она негромко. Подул теплый ветер, и ее отросшие в последнее время мягкие черные волосы мазнули его по щеке. Ничто не могло бы сравниться с этим ощущением. Потом она поерзала, устраиваясь поудобнее, прижалась к нему, и весь мир уменьшился до ее размеров.
- Все-таки скучно так сидеть, - пожаловалась она через минуту. - Может, историю какую-нибудь расскажешь Ты же их много знаешь...
- Ну... - пришлось изрядно порыться в памяти, прежде чем удалось отыскать что-нибудь подходящее. - Я, наверно, еще не рассказывал тебе историю Александры Тройвесс...
- Так ведь ее все знают...
- А мне учитель рассказывал ее совсем по-иному. Хочешь послушать..
- Спрашиваешь... Конечно, давай...
Он говорил сначала неохотно, потом увлекся. Рассказывал долго. Когда замолчал, заметил, что она смотрит куда-то сквозь него очень странным взглядом. Такого взгляда он у нее еще не видел.
- Я задумалась, - она улыбалась смущенно, потому что так же, как и он, не любила демонстрировать чувства. Ну, разве что у нее это все-таки не принимало столь гипертрофированные формы. - Просто раньше мне и в голову не приходило глянуть на эту историю с другой стороны. Знаешь, я ведь привыкла к тому, что все знают эта женщина была настоящим чудовищем. Руки у нее были в крови по самые плечи. Я всегда знала, что она принесла людям неисчислимые бедствия, но не задумывалась над тем, почему она это сделала. Теперь я чувствую себя немного виноватой перед ней.
Она надолго замолчала. И по-прежнему, не отпуская, держала его за руку. Со смешанным чувством он подумал, что сам так ни разу и не набрался смелости взять ее за руку первым. Не говоря уж о том, чтобы обнять ее. Ведь я тоже чудовище. Такое же, как Александра, и даже еще хуже. Она хоть была человеком. Но я-то не человек. Я не могу позволить себе им быть. Он не говорил ей это вслух, но она и так это знала. И ее это нимало не смущало.
Вот еще раз - порыв ветра, ее длинные угольно-черные волосы отнесло, и они почти занавесили ему лицо. Они были мягкие, как... он даже глаза закрыл. Вот это была настоящая магия... не то, что те, по большей части страшненькие штуки, которые он так хорошо умел проделывать...
Заметив, что с ним происходит, она ткнула его локтем под ребра. Сильно, так, что он чуть с валуна не слетел от неожиданности. Скосив глаза, увидел, как она ехидно улыбается. В отместку ущипнул ее за бок. Фыркнув, она признесла, уже придуряясь, комически-обиженным голосом
- Вот и руки распускать научился совсем по-человечески. Видно, не безнадежен. Значит, человека я из тебя еще сделаю, - и, не выдержав, захохотала. Успокоившись, нехотя, но уже по-деловому предложила
- Ну, пойдем Пора нам уже. Долго мы тут проторчали.
- Да пора бы... - согласился он. С камня они поднялись одновременно, вместе направились по едва заметной тропке вниз. И уже через несколько шагов он вдруг обнаружил, что не может сделать ни шагу, не может окликнуть ее, вообще не может пошевелиться. Только глядит в ее удаляющуюся спину. Этого нельзя было допустить, нельзя было позволить, чтобы она ушла. Он ощутил дикий ужас при мысли об этом, но по-прежнему не мог сделать совершенно ничего.
А она уходила все дальше и дальше. Вот, наконец, обернулась, крикнула ему
- Ну чего стоишь Что, ты так от меня обалдел, что ноги отнялись
Дар речи вернулся. Но не говорить же было правду..
- Вот именно, - сказал он, улыбнувшись ей половиной рта.
Она тоже заулыбалась, спародировав его кривую усмешку. Обычно она улыбалась совсем не так. Потом подняла голову, прищурилась, глянув прямо на солнце. И сердце у него болезненно сжалось. Такой он ее навсегда и запомнил.
К следующему утру дождь временно приутих, но небо по-прежнему было похоже на старую и давно не стиранную простыню. Где на нем находится солнце, понять можно было лишь очень приблизительно. Сидящий во дворе на бревнах волшебник пристально изучал доски забора - будто увлекательную книгу читал. Капюшон он против обыкновения не стал нахлобучивать. Звук открываемой двери и шаги на крыльце он услышал, но оборачиваться не стал.
Вышедший из дома человек подошел к нему и тоже сел на мокрые бревна, на расстоянии вытянутой руки от него. Чародей не стал даже поворачивать голову, чтобы глянуть на своего вчерашнего пациента. И не выказал никаких чувств. Хмуро проговорил в пространство
- Зря ты вообще-то встал. Для закрепления тебе бы еще пару дней полежать стоило.
- Да чего там, - тот, похоже, был рад-радешенек, что не пришлось начинать разговор первым. - В порядке я уже, сталбыть, полном. Не болит уже ничего, и дышать не трудно. Я, это... еще раз поблагодарить хотел. Если б не ты, меня бы уж, значит, сегодня и понесли закапывать...
- Это уж точно, - равнодушно подтвердил маг. - А вот благодарить меня больше не надо. Я же вам не какой-то святой образ, чтоб передо мной поклоны благодарственные бить.
- Может, и так. Но ты ж мне все-таки жизнь вернул, а не медяк оброненный помог отыскать. Я ведь раньше гораздо хуже о вас, чародеях, думал. Теперь, пожалуй, умней стану.
- Лучше не надо спешить с выводами. Мы, чародеи, тоже всякие бываем. Иного и утопить в мешке либо камнями забить не помешало бы, - маг все еще рассматривал забор, не глядя на собеседника.
Оба вновь замолчали. Только теперь это молчание ощутимо изменилось. Стало более напряженным.. И длилось довольно долго, прежде чем кузнец тихо проговорил
- А ведь не думал я, что ты когда-нибудь сюда вернешься... Дивайт.
Молчание на этот раз было еще более длительным. Время текло мимо медленно, плелось, едва волоча ноги. Если бы не дул непрекращающийся промозглый ветер, можно было бы подумать, что оно и вовсе остановилось.
Наконец волшебник так же тихо ответил
- Правильно, что не думал. Я и в мыслях не держал возвращаться... мастер Арпельс. Проходил вот мимо. А как это ты меня узнал
- Я не узнал. Я догадался. Когда ты это... про камни и мешок... сказал. Ведь ты изменился... Очень изменился.
- Тоже верно замечено, - согласился Дивайт. - А вот ты, кстати, мало изменился. С первого взгляда узнать можно.
И эти слова Арпельсу очень не понравились. Помолчав еще, он осторожно спросил
- Слушай, маг... а вот зачем ты меня спас На что это тебе - хотя он не надеялся, что тот ответит правду. А возможный вариант ответа его здорово пугал. Но Дивайт пробурчал, с преувеличенным вниманием разглядывая носки своих обшарпанных сапог
- Да сам хотел бы это знать. Видно, просто голова от дождя слишком отсырела, - затем, сообразив, добавил - И не боись так. Если б я хотел с вами какие-то счеты сводить - будь уверен, уже бы это сделал. Да так, что тут и мыши живой не осталось бы.
Арпельс ему поверил сразу и безоговорочно.
- Знаешь ли, я уже достаточно наубивал, - бросил Дивайт. - Устал я уже от этого.
Арпельса явственно передернуло. Но он, хоть и очень нерешительно, все же спросил опять
- Тут у нас... в общем, проезжие всякие рассказывали... про войну...
- Ах да! - перебил Дивайт. - И про меня Это ты хотел узнать Ну, не все в этих историях - правда, но многое. Могу тебя уверить. Из первых рук.
- А... что не правда-то
- Какой ты, однако, любопытный, - покачал головой волшебник. - Ну, например, человеческого мяса я в жизни не ел. Да и многие другие сказки в том же духе - тоже вранье полнейшее.
- А... про Хавельте
На этот раз Дивайт молчал так долго, что Арпельс уже был уверен, что он не ответит. Но вот он наконец оторвал взгляд от сапог и с вызовом уставился Арпельсу в глаза. Только теперь тот понял, что он ведь впервые видит глаза Дивайта, да еще так близко.
Это зрелище было еще хуже, чем его лицо. На первый взгляд глаза... казались не человеческими - необычайно светлого серебристо-серого цвета, а вокруг радужки обведены широкие очень темные, почти черные кольца... очень странные глаза. Они смотрели сквозь лицо Арпельса, будто не видели. И в то же время он был уверен, что эти глаза видят и замечают все. Абсолютно все. Он смотрел, проваливаясь в бездонные холодные глаза, пока опять не услышал тихий равнодушный голос
- А вот про Хавельте - чистейшая правда, - и тут глаза чародея вдруг засветились, становясь из серебристо-серых почти белыми, как расплавленное серебро. Но в противоположность раскаленному металлу эти глаза излучали физически ощутимый ледяной холод. Необычайный холод. Арпельс почувствовал, как его спина покрывается ледяной коркой. И отвернулся, хотя не сразу смог это сделать.
- Ну что, Арпельс Не нравлюсь я тебе Не хочется больше меня благодарить - в голосе Дивайта он впервые услышал намек на настоящее чувство. И чувством этим была злость.И еще он понял, что чем-то очень обидел собеседника. Ломая свой страх, Арпельс снова заставил себя посмотреть в глаза черному магу. Взгляд Дивайта стал еще более холодным, глаза засветились еще заметнее, но и тогда он продолжал, дрожа, смотреть в них. Не моргая.
- Зачем ты стараешься меня этим напугать - еле выдавил он. Страшные глаза продолжали изучающе смотреть на него еще несколько секунд. А может быть, минут. Или часов. Наконец свечение на их дне медленно пригасло, и они стали вновь почти человеческими. Почти.
- Я все равно не верю... что ты такой уж злодей, каким притворяешься, - тихо продолжил Арпельс. - И не собираюсь я тебя в чем-то там обвинять... ну, прости, болтнул не подумавши...
- Я же тебе сказал - про Хавельте все правда. Поэтому тебе не за что извиняться!
- Все равно - прости, - попросил одними губами кузнец. - И не похоже, что ты... ну, из тех, кто просто за ради развлечения убивать станет. Меня же не убил вот... хотя есть за что. Я так думаю - чтоб это все, ну, в Хавельте, наделать - серьезная должна была быть причина.
- Да. Была. Больше я тебе ничего не скажу, - Дивайт уставился на доски забора тоскливым взглядом. - Ну ладно, поговорили - и пора мне убираться отсюда.
- Ты что ж - прямо сейчас уйдешь Может, задержишься у нас
- А ты что - рад будешь у себя такого гостя принимать А семейство твое как - радо будет
- Ну, - невесело хмыкнул гостеприимный хозяин. - Кой-кто в семействе точно рад будет. Видал, как девка моя на тебя глядит, после того как от первого испуга отошла Чему ж удивляться - она всегда бредила всяким волшебством, магиками да эльфами, сказок и историй разных прорву знает, и читать бы, небось, нарочно выучилась, кабы тут было у кого этому научиться. Даже не знаю, откуда это в ней все.
- Да еще и магические способности в придачу, - хмыкнул маг. - И неплохие, насколько могу оценить.
- Че-е-во! - Челюсть у Арпельса отвалилась ниже воротника.
- Чево слышал. Я же чувствую. Все чародеи могут эти способности в других чуять. А ты не знал
- Дак откуда ж...
- Вот теперь будешь знать. И не трепись. Сам знаешь, - Дивайт вдруг жутко ухмыльнулся, - как в наших краях магию да чародеев любят. И еще одно. Как твоя дочка смотрит, я видел, а вот ты видел ли, как твой братец и жена поглядывают А другие местные еще и не так посмотрят, когда узнают. Представляешь, как они тут все рады будут, узнавши, что я у тебя тут живу Да ты вообще никому ни слова не говори даже о том, что я у тебя был. Иначе могут ведь тебе и подпалить ночью все твое заведенье. И двери колом подпереть. Согласен
Молчание было ему ответом.
- Ну и все, - Дивайт встал, наклонился к своему мешку, лежащему рядом.
- Может, тебе припасы там какие или деньги на дорогу нужны
Услышав о деньгах, Дивайт развернулся к кузнецу. Посмотрел на него, как на посмевшего заговорить с ним таракана. Затем молча отвязал клапан мешка и выволок оттуда увесистый, как хороший булыжник, сверток. Протянул его Арпельсу.
- Глянь внутрь, - кратко посоветовал он. Сделав, что было предложено, Арпельс вытаращил глаза. Возвращая сверток владельцу, он только покрутил головой.
- Так что не переживай за меня. Уж денег-то у меня хватит, - черный маг сунул кулек с золотом на место и завязал мешок. Присев, вскинул груз на спину. Подтянул и застегнул на следующую дырку ремень, удерживающий ножны с мечом.
- Подожди, - голос кузнеца показался ему странным. Он обернулся. Арпельс только теперь обратил внимание, что, хоть и худой до истощения, Дивайт оказался дюйма на два выше его самого. А рост самого Арпельса составлял шесть футов и два дюйма. И потому он встречал очень мало людей, способных на него посмотреть сверху вниз.
- Ты это всерьез, ну, насчет дочуры моей В смысле, что у ней способность есть к чародейничанью
- Я что - на шутника похож - ответил маг вопросом на вопрос. Шутником он не выглядел. Арпельсу трудновато было бы представить себе кого-то более далекого от юмора.
- Ну тогда... это... вобчем, ты бы не взялся ее учить - не веря собственным ушам - что он на самом деле говорит это - и запинаясь, спросил он.
У Дивайта даже лицо вытянулось от удивления - правда, всего на секунду.
- Ты что несешь, Арпельс Я ж тебе говорил - пока полностью не поправишься, лежи спокойно. А у тебя уже, смотрю, опять бред начался
- Ничуть не бывало, - тот глядел ему прямо в глаза. И говорил, похоже, и вправду серьезно. - Ты меня на многие вещи заставил по-новому посмотреть. Да и она сама точно против не будет. Девку ж на этом прямо заклинило.
- Ну ты точно бредишь! - маг даже голос повысил, чего за время разговора еще ни разу не делал. - Посмотри на меня! Посмотри повнимательнее, если еще не разглядел. Хочешь, чтоб твоя дочка такая же была!
- Ну... разве это непременно, чтоб вот так
- Если она будет моей ученицей - то непременно. А может, с ней и что похуже случится.
- Но, может...
- Хорош болтать, - отрубил Дивайт тоном, исключающим дальнейшую дискуссию. - Я не буду ее учить. Кроме того, она для меня и не годится. У нее, скажем так, нет нужных качеств. Одних магических способностей тут мало. Не будем это обсуждать. Все. Я пошел.
Еще до того как завершить непривычно длинную речь, он уже шагал в сторону ворот.
- Ты еще когда-нибудь сюда вернешься - спросил хозяин напоследок, уже в удаляющуюся спину своего визитера. Без надежды на ответ.
- Надеюсь, что нет, - бросил Дивайт, не оборачиваясь. - Прощай.
Он уже подошел к воротам. Сторожевой пес жалобно подвывал от страха в своей конуре. Прислушавшись к этому вою, Арпельс передумал уговаривать уходящего мага. А Дивайт толкнул створку ворот и исчез. Больше они никогда не встречались.
История повторилась. Когда он услышал позади торопливое шлепанье шагов по грязи, то не остановился, лишь немного сбавил шаг. Догнав его, девчонка зашагала рядом. Было видно, что она не представляет, как начать разговор.
- Ну, что ты хотела мне сказать - спросил Дивайт, пожалев ее.
Она еще немного помялась. Наконец ответила. Вопросом на вопрос
- Скажи мне, мастер... То, что ты сейчас моему отцу говорил... про меня... это правда
- Нарочно подслушивала Или случайно
- Нарочно, - она немного покраснела, но не стушевалась. Ему это понравилось. - Так что - у меня взаправду способности есть