Последняя пара подходила к концу. Студенческая масса - 15 тонн живого мяса - изнывала от тоски и безделья, гомоня все громче. Многие спали с открытым ртом, тяжело сопя и слюнявя стол. На задней парте увлеченно резались в дурака. Кто-то пытался записывать, кто-то уже сдался, бессмысленным взглядом уставясь на лектора и тщетно пытаясь осознать, о чем разоряется этот пожилой лысеющий человек в перемазанном мелом костюме, мечущийся взад и вперед у доски.
Этому самому человеку - доктору наук, знаменитому энтомологу, блестящему лектору - сильно не повезло с расписанием. Пятница, пятая пара - комментировать нет необходимости. Тут был бы бессилен и Цицерон. Вдобавок большинство вверенной ему паствы прекрасно осознавало ненужность почтенной науки энтомологии для будущих хирургов, дантистов, психиатров и, ясное дело, не желало напрягать молодой и неокрепший ум. Только два-три несгибаемых травматолога пытались слушать его и что-то конспектировать. Профессор потом долго вспоминал чувство тоскливой обреченности в их глазах.
Впрочем, если ему и не повезло, то, по крайней мере, он не терял присутствия духа и как мог старался привить расположение к своему предмету. Сегодня, например, к лекции о метаморфозе он припас замечательный сувенир - огромную белую личинку майского жука в стеклянной баночке. Сейчас он извлек ее пинцетом и увлеченно ораторствовал, демонстрируя личинку массам:
- Видите, она практически не похожа на взрослое насекомое. Кстати, челюсти у нее довольно сильные, в отличие от жука-самца. Проходит почти четыре года, чтобы эта... прекратите галдеть!... эта мягкая, жирная... вот, видите, какая гадость, - он поднял повыше пинцет, чтобы всем было видно; личинка, отчаянно стремясь вырваться из стальных тисков, дергала безглазой головкой, шевелила лапками и мерзко извивалась, - Так вот, около четырех лет ей нужно, чтобы подрасти и окуклиться. И еще через месяц из кокона выйдет здоровенный бронированный жук. А пока... изрядная мерзость, вы не находите?
И вдруг среди глухого шума и бормотания, напоминав-шего дальний прибой, раздался громкий уверенный голос, совершенно неожиданный в этой аудитории на пятой паре в пятницу:
- Представьте себе, не нахожу.
Профессор не сразу сообразил:
- Что?
- Зря Вы наговариваете, профессор. Где вы мерзость-то видите? Очень симпатичное существо, мне нравится.
- То есть как это Вам нравится?
- А вот так, - ответил худой и небритый студент, вставая из-за парты, - Нравится, и все. Жирненькая, аппетитная, лапками шевелит. Взял бы да и съел.
- Съел?! Ну-ка, идите сюда.
Студент подошел к кафедре.
- Неужели же Вы ее съесть можете?
- Запросто. Хоть сейчас. Вообще, это же полезно. Китайцы, вон, саранчу едят, и ничего.
- В принципе-то... Так что, съедите? Первый раз подобное вижу.
- Возможно. А Вы тогда зачет поставьте.
- Конечно поставлю. Даю слово.
- Потом не отказывайтесь, - предупредил студент и взял пинцет.
Аудитория замерла. В наступившей гробовой тишине негромкий хруст хитина звучал зловеще. Студент ел личинку не торопясь, аккуратно пережевывая. Дожевав, вытер губы рукавом и странно осипшим голосом произнес:
- Все честно, сами видите. Так что с зачетом?
Профессор был уничтожен. Раздавлен. Зарезан. Некоторое время он смотрел стеклянным взглядом куда-то сквозь студента, казалось, не вполне осознав произошедшего. Впрочем, он быстро оправился от шока и взял себя в руки:
- Давайте сюда зачетку. Силен, брат. Вы, молодой человек, далеко пойдете, у Вас большое будущее. Это я Вам обещаю.
Два дня институт гудел как растревоженный улей. Весть о победе худого и небритого студента разнеслась мгновенно, по ходу обрастая все более чудовищными подробностями. По общежитию ходили с этажа на этаж буквально толпы, разыскивая этого выдающегося человека. Как назло, еще в пятницу тот куда-то смылся и объявился только воскресным вечером. В комнате его поджидала целая депутация.
- Ну ты крут! - шумели соратники, - Офигеть можно. Слушай, а ты правда ее съел? Без подвоха? Может, у тебя трюк какой?
- Да какой там трюк! - раздраженно ответил студент, дернув плечом, - Съел я ее, целиком. Без кетчупа.
- Слушай, а еще раз сможешь? А то... Как-то не верится. На бис, так сказать, - неожиданно для всех предложил кто-то из старшекурсников.
- Да хоть сейчас. С вас ящик водки, и будет вам на бис.
Требуемую сумму собрали со сверхъестественной скоростью. И вот уже из близлежащей палатки тащили ящик огненной воды, а безымянный волонтер отправился на поиски личинки.
-...И ты знаешь, я не думала, что эту личинку они так быстро найдут, в конце концов не май месяц, - рассказывала мне студентка медицинского, моя старая знакомая. Мы сидели на ступеньках громадной лестницы грязной институтской общаги, курили какую-то дешевую дрянь, и разговор тек медленно и неторопливо, подобно тающим в воздухе клубам табачного дыма. Лицо собеседницы я разглядывал сквозь сизую пелену. - Принесли водку, закуску, и он тут же личинку-то и слопал. Прямо при всех, все видели. Ну, дальше и пьянка пошла по этому поводу, долго народ гулял. Допоздна.
- А как ваш герой, живой, после всех этих поеданий?
- Конечно! - обиделась за однокашника медичка, - Жив-здоров, дай Бог всякому. О! вот, кстати, и он идет. Эй, Вася!
Но Вася ее не слышал. Вася разговаривал со своим коллегой. В руке у Васи был пинцет, которым он держал крупную личинку майского жука. Личинка отчаянно сучила лапками, пытаясь вырваться, извивалась и выглядела, надо признать, крайне отвратительно.
- Так вот я чего и говорю: слушай, дай пятьдесят копеек - и я ее съем!
Привычное дело, или Мясная лавка
- Скальпель... зажим... Быстрее! Зажим. Что там у нас?
- Проблемы. Пульс появляется. Сокращения пошли.
- Тогда еще 30 кубиков... Нет, лучше возьми длинную иглу - и кубика три заморозки в сердечную мышцу. Постарайся аккуратнее, сделать нужно чисто.
- Ясно.
Человека, лежавшего на операционном столе, сорок минут назад привезла с ножевым ранением скорая помощь. Сейчас же над ним, еще живым, хлопочут хирурги, удаляя ему внутренности, сердце и все остальное, до чего могут добраться.
Схема была давно отработана до мелочей. Неотложка выезжает по вызову за пострадавшим - раненным или получившим травму. Прямо на месте врач делает ему инъекцию солидной дозы обезболивающего. Затем еще одну - по дороге. Третью колют уже в больнице. После этого общее количество препарата оказывается смертельным и для здорового человека, в бумагах же проставляется смерть от потери крови (шока, удушья, остановки сердца и т.п.). Потом тело переправляется в операционную, где удаляют наиболее ценные в рыночном отношении органы - печень, почки, иногда сердце и желудок. Вот тут надо действовать быстро, иначе концентрация лекарства в тканях окажется слишком большой. Когда весь товар уложен в специальный морозильник и готов к транспортировке, работу можно считать завершенной.
Бизнес как бизнес, не хуже и не хлопотнее многих. Доходный - на каждом пациенте можно заработать несколько тысяч долларов. Вот врачам из родильного отделения сложнее - они торгуют детьми, а дело это очень непростое. Легче всего, когда должна родиться двойня - матери говорят либо что второй ребенок умер, либо что у него серьезные отклонения, и долго он все равно не протянет - но такая удача не часто случается, а как продать единственного ребенка? Тоже, конечно, можно, если женщина была без сознания и так и не увидала своего чада, да еще если за нее некому вступиться. Иначе скандала не миновать, а то и суда. Поэтому проще заблаговременно отправить на аборт: зародышевые культуры нужны парфюмерным компаниям, тому же Диору. Опять же деньги...
- Зажим. Есть. Отлично сработано! Хотя минуту, никто не помнит - пластикам кожа не нужна? Пока есть.
- Нет, не нужна. Точно не нужна. Да у них сейчас и работы мало. Вот жадный народ пошел, горбаться тут на них. Очень нужно!
Ну еще бы! Людей лечить - дело неинтересное, на этом капусты не срубишь.
- О'кей. Тогда заканчиваем. Ребята, вам с телом разбираться. Ну а ты сам помнишь.
Конечно же, он помнит.
Смена окончена. В десять вечера из ворот больницы выезжает новенький седан с франтоватым молодым человеком за рулем - яппи, ни дать ни взять. На заднем сиденье, в специальном легком морозильнике, на окровавленном льду - свежие органы, аккуратно расфасованные по своим ячейкам: печень, почки, желудок. Товар. Остальное выброшено за ненадобностью. Как не имеющее рыночной ценности.
Глубокое синее море
Американский аквалангист, лейтенант ВМФ, возвращался с задания. Дело простое - сменить батареи и проверить электронику донного гидрофона. Такие акустические датчики использовались военными в разных целях, в первую очередь для обнаружения подводных лодок. Целая сеть гидрофонов была в свое время раскинута на мелководных шельфах разных островов; эти простые и неприхотливые приборы работали годами, требуя лишь замены аккумуляторов и профилактики раз в три месяца, чем, собственно, и была занята группа штатовских военных моряков у берегов Кубы. Их легкий катер отошел от крейсера Тайкондерога к искомой точке, и водолазу оставалось проплыть меньше полутора миль до цели. Работа эта была несложной и совершенно безопасной, никому и в голову не приходило всерьез опасаться кубинских сторожевых кораблей или береговой охраны, совершенно разоренной за последние годы; тем не менее командование сохраняло все меры предосторожности. Даже здесь, в нескольких милях от чужого берега, хрупкая лодка оставалась под зонтиком боевых ракет и мощных систем ПВО крейсера, а в худшем случае их могли прикрыть самолеты с авианосца Форрестол. Словом, жаловаться было не на что, особенно если учесть солидную прибавку за риск, и офицеры не отказывались от коротких морских прогулок ранним утром, когда тропическое солнце стоит низко над горизонтом, еще нет изнуряющего полуденного пекла, а океанский бриз овевает прохладой.
* * *
Водолазу не хотелось плыть на глубине, в полумраке и холоде. Он поднялся ближе к поверхности и почти без усилий медленно скользил в теплой и спокойной воде, красиво подсвеченной косыми лучами восходящего солнца - его блики переливались в такт колыханию волн, яркими радугами вспыхивали в мелких пузырьках воздуха; стайка рыбешек метнулась куда-то прочь, сверкнув на мгновение сотней серебристых спинок. Аквалангист не спешил. Ему одному из очень немногих дана возможность видеть красоту подводного мира, нам близкого, но вместе с тем совершенно чуждого: люди со своими машинами войны здесь незваные гости, сбитый самолет или потопленный корабль неизменно исчезают там, куда нет пути человеку, и не оставляют следов, и даже тяжелая субмарина с двумя десятками могущественных ядерных ракет на борту, способных в мгновение ока стереть с лица Земли государство, по сути не более чем крошечная хрупкая колба среди тысяч кубических километров воды, погубить которую способно ничтожное движение волн или пустяковая ошибка моряка - того самого, ради которого она и несет запас живительного воздуха в безмолвных глубинах океана. Примерно так мог бы рассуждать лейтенант американского флота - мог бы, но, прямо скажем, не был к этому приучен, поскольку в его работе рассуждать означало либо не подчиниться приказу, либо в момент опасности замешкаться и тем самым совершить роковую ошибку: его жизнь была подчинена простым решениям и не в последнюю очередь зависела от них.
Внезапно аквалангист насторожился. Он еще не осознавал, что же его обеспокоило, но машинально остановился, завис на месте, а рука сама собой потянулась к рукоятке подводного пистолета. Так и есть: метрах в двадцати какая-то темная тень двигалась у поверхности. Он сжался. Нет, не акула. Вообще не рыба. Но что же? Медленно и осторожно он тронулся вперед. Не проплыв и трех метров, понял - человек, пловец. А вот тут надо быть осторожнее, независимо от того, кто это и откуда он взялся. Конечно, сейчас водолаза ему не заметить - акваланг был оборудован химическим поглотителем углекислоты, а при таком освещении видно неглубоко, но он-то здесь неспроста, время раннее, а берег не близок. В принципе, все сомнения и вопросы можно было решить одним нажатием на спусковой крючок, однако лейтенант не хотел прибегать к столь радикальному средству; тем более что запах крови действительно мог привлечь акул, от которых уже так просто не отобьешься.
Тут он приметил, что сам довольно легко догоняет неизвестного пловца - это явно был не профессиональный ныряльщик и тем более не флотский офицер, а, возможно, спортсмен или просто тренированный человек, решивший испытать свои силы, и нет ему никакого дела до гидрофонов или вражеских кораблей, а менее всего - до чужого аквалангиста где-то в глубине. Осмелев, водолаз приблизился, всмотрелся внимательнее, - и сердце его дрогнуло. Это была женщина - да, женщина, и только сейчас он заметил, насколько грациозны и томительны были ее движения, как привлекательны формы. Тонкие руки, длинные густые волосы, ноги, стройные и сильные, узкие продолговатые ступни благородной формы, высокая грудь - вероятно, самый придирчивый взгляд не нашел бы изъяна в ее чувственной красоте. Менее всего аквалангист ожидал увидеть подобное. Он сморгнул раз, другой от рези в глазах из-за ярких бликов и уже смотрел не отрываясь. И неожиданно для себя почувствовал нарастающее желание.
Это было странно, неестественно здесь, сейчас, когда он плыл уже изрядно уставший, долго пробывший на глубине, - странно даже для него, не привыкшего терзаться разборчивостью или комплексами, воспринимавшего женщину не более как средство утоления несложных инстинктов; к тому же впитанное с молоком его белой матери и накрепко вбитое ему в голову обществом и начальством презрение к инородцам вообще и гражданам острова свободы в частности не могло позволить ему счесть неизвестную кубинку равной себе и достойной внимания. В нынешнее время почти ничего не стоило посетить гостеприимный остров на время очередного отпуска и найти себе подходящую девочку среди столь же ровно загорелых, стройных и привлекательных, а, главное, почти бесплатных красоток. Однако просто уйти он уже не мог: тревожный, превозмогающий логику, здравый смысл и усталость голос плоти звал, требовал исполнить долг перед матерью-природой. Водолаз колебался. Он должен был принять решение - их не учили думать, ибо это вредно, а зачастую просто опасно - взамен их научили принимать решения. И тут простая мысль вспыхнула в его мозгу, решив дело - другого такого случая не представится! - сомнений теперь быть не могло. Он осторожно подплыл к ней на расстояние вытянутой руки и, примерившись, схватил ее за лодыжки и резко пошел на глубину.
Ответный рывок едва не вывихнул ему запястья. Хотя нападение было неожиданным, страх удесятерил ее силы, она отчаянно билась и рвалась, стремясь освободиться, казалось, что сухожилия вот-вот лопнут в нечеловеческом напряжении, даже через толщу воды ему был слышен ее крик - так она боролась за свою жизнь. Но он был силен и опытен, этот водолаз, и лишь крепче стискивал пальцы, уходя все глубже; у нее не было никаких шансов, и он это знал заранее. Скоро она выбьется из сил, хлебнет воды, и все будет кончено - зато даже когда остановится сердце и угаснет сознание, в не успевшем остыть еще теле будет какое-то время теплиться слабая искра жизни. Этого достаточно.
Когда, наконец, конвульсии прекратились, и ноги ее безвольно обмякли, он ослабил хватку; увлекая за собой добычу, он скоро достиг дна, где, аккуратно уложив женщину на песок, смог рассмотреть ее внимательнее. Она была молода и, вероятно, красива, если бы не исказившая ее черты гримаса ужаса и муки: глаза навыкате, рот застыл в немом крике... Сейчас, впрочем, ему в этом жутковатом оскале виделось нечто возбуждающее, бередящее его пресытившуюся плоть, - то, чего недоставало ему в безбедной и безопасной жизни гражданина Свободных Штатов, катившейся смолоду по накатанной колее прогресса и благосостояния, то, что искал он в любительских записях сцен убийств, изнасилований, пыток. И вряд ли мог он ожидать, что его неосознанные стремления воплотятся подобным образом.
Он разорвал яркий купальник, раздвинул ее ноги и жадно припал к ней, насколько позволяла тяжелая сбруя. Торопливо кончив, застегнулся и поплыл дальше, ни разу не обернувшись туда, где смутно белело в полумраке распростертое на песке в непристойной позе тело, годное теперь только на пропитание рыбам; аквалангисту же пора было возвращаться, его давно ждали на катере. Спустя несколько дней он снова выйдет в море - работа не ждет.