От себя не убежать, не спрятаться, ни скрыться. Себя не стереть, как случайную ошибку, ластиком с листа. В борьбе с собой всегда сам себе проиграешь, это проще простого... а вот выиграть у себя, у своей совести, почти невозможно. Сколько ни прячься от совести - все равно отыщет. Даже во сне от нее не скроешься: придет, замаскировавшись доброй мамой, сначала поцелует в темечко, а затем стукнет - всю жизнь потом головой мучайся.
Вот и сегодня утром я встал невыспавшимся и совершенно разбитым. Голова болела, как если бы я пил всю ночь... Я вообще никогда не был пьяницей, но как там говорил пророк Иеремия: "Наши отцы пили без продыха, а мы всю жизнь мучаемся похмельем..."? Вот и сейчас я страдаю от похмелья совести... Хотя вроде бы и винить себя не в чем. Да, Наташа умерла. Да, выбросилась из окна. Но никто не знает, почему. Может, и не из-за меня. Может! А может, нет... Я ведь хотел с ней расстаться... вдруг она узнала и...? Надо бы выяснить, какую она записку оставила... но страшно.
А чего, впрочем, бояться? У нее могли быть и другие причины... Но все равно я чувствую вину. Винить себя - это моя профессия. Мне совестно, когда я вижу по телевизору передачи, рассказывавшие о войнах на другом краю света. Вместе с тем я никогда не уступаю старикам места в автобусе - не могу.
Можно чувствовать угрызения совести - и спокойно творить пакости соседям, быть совестливым эгоистом. И муки, которые я испытываю, осознавая это, тоже в глубине души приятны мне... Видимо, то, что я родился под знаком скорпиона, повлияло на мою судьбу: мне больше ничего не надо для счастья, кроме как почаще жалить самого себя в голову. Но и это тоже является жизнью...
Просыпаясь утром, я вижу в окне серый безразличный свет начинающегося дня - и страдаю; проходя по улице, я вглядываюсь в лица идущих мимо людей - и страдаю. Глаза, глаза, глаза... сотни, тысячи глаз, в которых, если всмотреться, можно различить бесчисленное множество оттенков скуки, тоски, жажды чего-то нового, ощущения неутолимости этой жажды и пресыщения ею. Я ловлю чужие взгляды среди толпы, ищу в них хоть что-то человеческое, живое, настоящее, но всюду натыкаюсь только на холод и отторжение. Кто это сейчас посмотрел на меня? Друг? Враг? Любовь, которую я ждал годами? Не знаю... Чужие души, чужие мысли, чувства, исполненные и неисполненные надежды, порывы к счастью или к смерти, стремления взлететь к небу или упасть в ад проявляются на человеческих лицах, как водяные знаки на бумаге, поднесенной к свече, но я не могу прочесть их... Но хочу сделать это. Я с каждым днем все дольше брожу по улицам, вглядываясь в чужие лица, чтобы хоть как-то отвлечься от своей боли. Сначала эти "воздушные мытарства" занимали один-два часа в день, потом - полдня и более... Домой возвращаться было страшно. Там я снова остался бы наедине с собой и начал себя мысленно грызть... Я блуждал где попало весь день, а когда начинало темнеть, возвращался домой. Но однажды, подойдя к подъезду, я почувствовал, что не могу даже прикоснуться к двери: я заболел аллергией на домашний покой. Гораздо проще было лечь на скамейку у подъезда и подремать несколько часов, пока не рассветет.
Я лег. Холодный сентябрьский ветер пронизывал меня до костей. Пытаясь согреться, я прижал ноги к телу, но это не помогло. Мне больше всего хотелось забыться, но сон не шел ко мне. Я находился в состоянии, когда усталость пытается угасить сознание, но горячечная мысль не желает прекращать свою работу и продолжает ее, прикрываясь маской бреда.
Я чувствовал, что некая микроскопическая точка в моем напряженном мозгу начинает пульсировать, распространяя вокруг волны пространственного возбуждения. Эти волны распространялись все шире и шире, постепенно создавая некое поле, поглощающее все мысли и чувства вокруг себя. Я мыслил не законченными, являющимися в мир в неподвижной и совершенной форме образами, а волнами возбуждения, накатывающимися друг на друга, непрерывно меняющими форму, но само вещество сознания в них оставалось неизменным. Эти волны несли в себе з.ародышей новых мыслей и образов, они мельтешили в бесконечном первоокеане души, сталкиваясь и сливаясь друг с другом и постепенно создавая четкие и законченные структуры, именуемые снами...
Повторяя эти фразы про себя, я понял, что сплю. Мои сновидения не были безотчетными ассоциациями, они имели форму, цвет, вкус, запах и главное - смысл. Мне снилось, что я в своем пиджачном костюме, заметно поистрепавшемся и запачкавшемся за последние дни, бреду по берегу моря на закате. (Даже серое пятно на лацкане моего пиджака перекочевало в сон из действительности.) Солнце мерцало на горизонте, и на небе вокруг него не было ни единого облака. Я шел по щиколотку в воде, и мои ноги словно ощущали движение земного шара.
Все ниже опускалось солнце, и тревожно становилось под темнеющим суровым небом. С криками носились в поднебесье чайки, похожие на пылинки в зрачке заходящего солнца. Я начал оглядываться вокруг - и увидел, что я не один на побережье жизни: со мной вместе находились тысячи человек, - мужчины и женщины, старики и дети, живые и давно умершие, - они ходили по воде, обменивались молчаливыми взглядами, и во всех сердцах жило предчувствие некоей перемены.
Время накатывались волнами на берег жизни, омывая ноги людям, бредущим по отмели. Люди ждали встречи с чем-то, чего они не знали, но что им было необходимо, как воздух. Кто-то стоял молча, погрузившись в себя, вспоминая свою жизнь, свои мысли и поступки, и искал в них то, что сейчас нужно ему; кто-то обнимал своих родных, кто-то смеялся, кто-то тихо плакал, закрыв лицо ладонями и вживаясь в трепетавшую там темноту, в которой таился Бог. А дети просто бегали по побережью, играли в салки, махали руками, словно мечтали взмыть, как чайки, в простор над ними... И ни страха, ни горечи не было в них, - только светлое чувство прощания с прежней жизнью ради обретения новой.
Вот она, жизнь, - берег моря, тихие волны, огромное солнце, крики чаек и неторопливое течение мысли вдоль берегов прошлого! Вот оно, счастье, - чистый и свободный взгляд на прошедшую жизнь, переставшую мне принадлежать, только чтобы я, спокойный и освобожденный, смог взглянуть на нее на расстоянии и понял, как все-таки она была прекрасна!
Вдруг я почувствовал, что кто-то подошел ко мне сзади и руками закрыл мне глаза. Кто это? В прикосновении маленьких ладоней было что-то родное, чистое, живое, - так прикасалась к моей коже Наташа... Я обернулся и увидел ее, Наташу Скворцову, такую же, какой я видел ее в нашу последнюю встречу на берегу Иртыша, - с растрепанными ветром волосами, босую, в коротком белом платьице. Она смеялась, взяв мои ладони в свои руки. Меня поразили гладкость ее кожи и бесплотность рукопожатия... Я наконец-то ощутил покой. Как тихо стало в сердце! Так бывает, когда хочется говорить, говорить главные слова:
Когда-нибудь настанет день, и я закончу свои суетные дела, прекращу спешить, бежать куда-то, задыхаясь на бегу, искать чего-то, чего сам не знаю, и находить то, чего не искал; я замру на миг в своем пути и направлю взгляд на небо, и прольется страшный, ослепляющий свет на жизнь мою, на все дела и помыслы мои; тогда ко мне нагрянет Смерть - и у нее будут твои глаза. Такими глазами ты взирала на меня в нашу последнюю встречу... Смерть тихо прикоснется к моей коже своей бесплотной ладонью, посмотрит на меня, словно в чем-то нежно укоряя, и медленно пойдет от меня - вверх, вверх, все выше и выше, а я пойду за ней, как зачарованный. Я мог бы скрыться от смерти, но побегу за ней, чтобы она снова повернулась ко мне - и я увидел твои чистые, добрые, живые глаза на сухом и бледном старческом лице...
Наташа отбежала на несколько шагов, видимо, ожидая, что я побегу за ней, но в этот самый миг я почувствовал во всем своем теле невероятную боль, словно тяжесть тишины легла мне на плечи. И я снова ясно ощутил, что сплю и скоро должен проснуться. Как мне было жаль, что я не могу сказать Наташе всего, что за эти дни накопилось в моем сердце!... Но надо было просыпаться: кто-то тормошил меня, трепал по волосам и пытался разбудить.
Я неловко повернулся на дощатой скамейке, поднял голову и открыл глаза. Передо мной стояла девушка, недавно поселившаяся в квартире на первом этаже. Еще никто в доме не знал точно, кто она, откуда переехала в наш район, есть ли у нее семья, но слухи о ней уже ходили весьма неприятные. Днем в ее окнах были опущены шторы, а ночью горел свет. Люди весьма странной внешности, - неопрятно одетые, неухоженные, с серыми лицами и отсутствующими взглядами, - приходили к ней по вечерам и до глубокой ночи просиживали у нее дома. При этом ни одного звука не было слышно соседям из-за тонких панельных стен ее квартиры. У сплетников сами собой возникали догадки о том, что эта девица устроила в своей квартире притон или приютила какую-то секту.
Возникновению таких слухов, как мне казалось, немало помогал и ее внешний вид. При взгляде на нее моему мысленному взору неизменно представлялся тонкий лед, сквозь который видно множество теряющихся в глубине событий. Какая многомерность таится за этим бледным и спокойным лицом, на котором выделяются только два пронзительно-черных глаза, подобных темным прорубям на весенней реке? Какие страсти скрываются за этой внешней строгостью? Не знаю, - а должно быть, большая внутренняя сила заключена в этой душе, недаром так нервны движения ее узких, острых пальцев, недаром так явственно пульсируют под тонкой кожей ее лица выступающие на висках и лбу алые и синие жилки.
- Просыпайтесь! Сейчас нельзя спать! Не смыкайте глаз! - бормотала эта странная девушка, пытаясь поднять меня со скамейки.
- Почему это - спать нельзя? Кто вы? И зачем меня будите? - раздраженно буркнул я, приходя в себя.
- Я сестра Ксения! Сейчас идет час Перехода, и нельзя смыкать глаз! Вы своим сном отпугиваете от нашей кельи ангелов!
О Господи! Мало мне собственной дури, еще и чужая пришла...
- У нас идет неделя бдений! - продолжала тараторить "сестра". - Не мешайте нам, истина уже недалека от нас! Жертвы готовы! А вы... Вы - ведете себя, как грешник!
Нет, это было уже невыносимо. Я оттолкнул сектантку, вскочил, рванулся в подъезд, бегом взлетел по лестнице и, открыв дверь, влетел в свою квартиру. Все! Надо возвращаться к нормальной жизни... Вот отпуск закончится, и все снова пойдет своим чередом: дом -работа, дом - работа... А там, быть может, и любовь новая появится... Бог нас временем лечит. И тем же калечит... После ада одиночества трудно вернуться к жизни. Воскресенье - это испытанье, которое не все могут перенести... Оно только Богу под силу.
Увлекшись этими рассуждениями, я не сразу заметил, что в моем кармане лежит какая-то брошюрка. Отпечатанная на плохой бумаге, с порванными страницами, она, по-видимому, была засунута мне в карман этой самой Ксенией. "Символ веры в сомнение", - написано было на обложке.
- Забавно... - проговорил я вслух. - Интересно узнать, во что там люди верят? - и от нечего делать начал листать брошюрку, мысленно комментируя прочитанное.
Начало первой страницы было оторвано, и мне удалось прочитать только следующее:
... и длилось время Творения. И был мир, сотворенный Богом. И была война между ангелами Божиими и слугами Сатанаиловыми. Война создала мир, и мир породил войну.
"Черт возьми, а это верно! - подумал я. - Когда воюешь с людьми, с собой воевать некогда, невольно приходится заключать сепаратный мир со своей душой. Не завести ли мне врага, чтобы не так одиноко было?"
...И третья часть ангелов Божиих отпала от Создателя своего и примкнула к Сатанаилу, третья часть осталась верна Творцу, третья же часть избрала свой путь - не путь Господень и не путь Сатанаилов, не путь добра и не путь зла, не путь любви и не путь ненависти, но путь истины и справедливости, что противна милосердию, как и жестокости.
Не боролись эти ангелы ни с Богом, ни с дьяволом, не искали власти над миром, не требовали от людей поклонения себе, но незримо следовали за людьми и вносили правду в умы и души их.
И были люди, очищенные и спасенные правдою, и были люди, растленные и убитые правдою. Жили они, и работали истине, и не знали ни любви, ни злобы, ни счастья, ни страдания, - только работу мысли и сердца, бесконечную, машинной работе подобную...
"А я, пожалуй, один из этих людей. Я - мыслечеловек, я всегда хотел познать себя - и начал себя анализом расчленять, пока не оказалось, что, кроме познающей машины, познавать-то во мне и нечего: я столько думал, что жить стало некогда".
...И были на земле вестники Божии - святые и пророки; и были вестники Сатанаиловы - тираны, бунтовщики, завоеватели; и были вестники серых ангелов - художники и провидцы, не от мира сего и не от мира Божьего, не умевшие завоевать ни счастья, ни успеха, ни святости - и не желавшие завоевывать их.
Другое дано было им: знать правду о счастье, об успехе, о святости, о своей ничтожности, о своем величии, и принимать их, и мучиться ими, и не мочь изменить их.
Таков крест, данный правдою слугам ее, да распнутся они добровольно на нем и да вознесутся на нем над миром...
"Хорошая книжка. Толковая. Почти обо мне. "Несите свой крест..." Только я несу не крест, а бескрестье. Это, может, не так почетно, но в чем-то даже труднее".
...И продолжаем мы дело их. Труден и каменист путь наш, и немногочисленно рассеянное братство наше, и некому помочь нам в пути.
Много подвигов предстоит нам совершить, но не будет нам наград за них ни в Божием, ни в Сатанаиловом царстве, и не захотим мы наград этих, ибо жизнь есть труд, а не воздаяние, и обесценивается всякий труд воздаянием.
"А вот над этим надо подумать. Я с детства не боялся быть наказанным, но боялся быть виноватым. И именно поэтому вел себя так, что меня никогда не наказывали, а вину я чувствовал всегда - мне так было приятнее. Рану бередить всегда приятно. Люди хотят даже, чтобы их морально ранили, чтобы раной потом гордиться. Здоровье - вещь обычная, а вот редкая болячка - это достижение!"
...Но живем мы, и идем, и работаем душами и мыслями нашими, и легко нам, как никому другому, ибо нет нас у нас, не заботимся мы ни о каком личном достоянии нашем - и не боимся за него, и чисты взоры наши.
Идем мы, и смотрим вперед и вверх при свете дня и во мраке ночи, и не смыкаем глаз, ибо только в этом призвание наше.
Не смыкайте глаз, говорим мы себе нашу единственную заповедь, не смыкайте глаз, даже если свет иссякнет вокруг.
Зрячими будьте - и да увидите правду вокруг себя, и познаете справедливость, и сделает она вас одинокими.
И увидите, что таят в себе люди, вас окружающие, как живут они, откуда и куда идут, что нужно им и от чего суждена им гибель, и захотите помочь им, и не поможете, и не спасете;
и проклянете их, и от Бога отпадете, и одинокой, пустынной смертью умрете, но не откажетесь от судьбы своей,
ибо видеть истину выше, чем служить ей слепо, и страдать по справедливости лучше, чем быть счастливым по ошибке.
Зрячими будьте - и не смыкайте глаз, не смыкайте, хоть и солнце ваше погаснет, и мир ваш сожмется в зерно, и время иссякнет, и жизнь оставит вас. Не смыкайте глаз, живя вечною жизнью; не смыкайте глаз, умирая вечною смертью; не смыкайте глаз, и простят вас - но не захотите вы прощения.
"Все верно, - мысленно подытожил я. - Все. Не хочу ничего добавлять. Редко когда так хорошо удается подумать. Надо будет сходить на эти "бдения", может, там еще чего хорошего надумаю".
На следующий день я постучался в двери квартиры Ксении - по поводу возвращения брошюры - и между делом спросил, что у них за организация, чем они занимаются, чему служат. Слово за слово - и я добился приглашения на их ближайшее богослужение - Великое Бдение. Заключалось оно в том, чтобы сидеть всю ночь перед иконой в особой позе и пытаться не уснуть. Никаких молитв, ритуалов, постов - просто сиди и бди!
Конечно, глядя на себя со стороны, я мысленно приходил в ужас от происходящего, но в глубине души мне было приятно любоваться своим унижением. Унижать себя приятнее, чем возвышать, потому что возвышение наше вызывает у людей зависть, а падение - жалость. Сильным завидуют, слабых жалеют... но слабые, как правило, хотят, чтобы им завидовали, а сильные - чтобы их хоть раз пожалели. И чем сильнее они этого хотят, тем меньше вероятность, что они себе это позволят, вот так! Я же наконец-то позволил себе поступить глупо, слабо, жалко. Это было для меня недопустимо. И это было счастьем.
И вот - я сижу, нелепо сплетя ноги, на полу в комнате, еле освещенной свечками, среди других таких же чудиков, и смотрю на икону, висящую прямо напротив меня. На ней нарисован ангел с серыми крыльями и таким же нимбом, управляющий марионеткой при помощи деревянного креста, нити от которого протянуты к рукам и ногам куклы. Вокруг головы марионетки - тоже нимб, только золотой. А от рук ангела куда-то вверх тоже тянутся нитки.
У моих ног - большая чаша со священным питьем. Такую чашу всегда подносят каждому неофиту при первом его бдении. Смешно, конечно, пить микстуру от кашля, разбавленную святой водой, как кагор, но жить вообще смешно... а умирать, наверное, еще смешнее. Интересное наблюдение, надо будет его обдумать... но неохота. Спать так хочется. А нельзя. Но хочется. Но - запрещено. А то, что запрещено, всегда приятно. Обычно я в это время еще не сплю, но теперь так забавно было бы задремать - и потом себя зверски укорять за нарушение правил... Но стоп. Надо смотреть на икону. Там серый ангел. Мой ангел. Пусть он мне поможет. Буду смотреть, но не на ангела - на куклу, пока ангел не потянет за нити. Тогда и я оживу.
Ангел держит нить... или это не нить? Какая-то широкая она... Наверное, это змея. Да, вот она и шевелится... ползет ко мне... Господи! Это не змея, это скорпион!
Скорпион. Скорпион. Скорпион... Он извивается в моих пальцах, стремясь ужалить меня своим острым ядовитым хвостом. Я пытаюсь выбросить его из рук, но он словно прилип ко мне, его кожа слилась с моей, и я машу руками, кричу, следя за кругами, оставляемыми в воздухе скорпионьим хвостом. Вот скорпион начинает расти, он становится все больше, его глаза смотрят на меня, страшные, пустые... Я содрогаюсь, я готов умереть, но почему-то не могу - яд только причиняет мне боль, но не приносит смерти. Вечная боль страшна, конечная боль - целительна... Я сам - своя вечная боль, и от себя не исцелиться, не сбежать, не скрыться за тысячами дверей. Этот скорпион вонзился своим острым хвостом в мое сердце, и мне уже не извлечь его оттуда, - яд проник в меня, стал моими кровью и плотью, боль стала моим счастьем, а смерть - моей жизнью. Что ж, надо жить, надо ошибаться, дрожать, сжиматься в комок перед боем и распрямляться под пулями, надо идти, надо совершать бессмысленный обряд жизни, хотя бы чтоб кто-то потом смог надо мной от души посмеяться. Так надо. Так надо.
Так надо, чтобы тяжесть в нижней части моего затылка медленно растворилась, и моя голова словно поплыла в пространстве, оторвавшись от тела. Мир вокруг пришел в состояние вращения, и я стал его центром. Моя голова - это земной шар, несущийся в межзвездном пространстве, и некие гигантские деревья пустили корни в кору моего головного мозга. В этих корневых сферах сознания происходят сдвиги и перемещения, похожие на движение литосферных плит.
Мне не хватает воздуха, как если бы я был заключен в пакет, изолировавший меня от атмосферы. Я нахожусь в прозрачной капсуле, в загадочном пространстве, раскрашенном в черную и белую клетку, как шахматная доска. Подо мной, по сторонам и сверху, простираются черные и белые поля, простираются далеко, насколько может видеть глаз. На полях рядом со мною стоят другие люди, заточенные в такие же прозрачные капсулы, что и я. Некоторых из этих людей я знаю - это были мои родные, друзья, подруги, знакомые, только Наташи, Юлии и Ксении я не находил среди них. Изредка чья-то рука протягивается с неба и переставляет ту или иную фигуру с одной клетки на другую. Те, кого она поставила на белую клетку, испытывают покой и тихую радость - это заметно по выражениям их лиц. Люди, стоявшие на клетках черных, напротив, мучились, метались в капсулах, стремясь порвать их и выбраться наружу, но не могли этого сделать. Некоторые "фигуры" передвигались исключительно по черным или только по белым клеткам, некоторые постоянно переходили на поля другого цвета.
Вот гигантская рука подхватила меня и переставила на другую клетку, вокруг которой скопилось большое количество "фигур". Это были капсулы с людьми с головами животных - волков, собак, лошадей. Рядом со мной находилась капсула с заточенным внутри скорпионом размером с человека. Животное постоянно извивалось в своей прозрачной тюрьме, стремясь прорвать ее оболочку. Яд капал с изогнутого хвоста скорпиона... Очередное движение руки гигантского шахматиста переставило скорпиона ко мне, и его хвост сквозь оболочку капсулы прикоснулся к моей руке. Острая, невыносимая боль пронзила мой организм... Я рванулся - и почувствовал, что черная клетка подо мной исчезает, и я падаю куда-то за пределы доски. Поля вокруг меня закружились, меняя свой порядок, а я летел в этом вращающемся пространстве, постепенно увеличиваясь в размерах. Вот вся доска лежит передо мной, как на столе, на воздухе, и я - шахматист - могу переставлять фигуры сам... сам! Я сразу потянулся к фигуре скорпиона - и он снова ужалил меня. Непроизвольным движением руки я уронил все фигуры, и люди, заключенные в них, вырвались из капсул. Я же начал постепенно растворяться в черно-белом пространстве, таять, рассеиваться, как серебристая пыль, пока не ощутил себя пустотой...
Тут мои галлюцинации были прерваны резким толчком в бок. Это была сестра Ксения, которая, по-видимому, наблюдала за мной, пока я бредил, и решила вернуть меня в сознание.
- Приходите в себя, брат Сергий, - прошептала он. - Вы так кричали и махали руками, что всех вокруг разбудили... Больше я вам святое питие не дам. Рано вам еще истину знать.
Так вот в чем дело - в наркотике, который был подмешан в эту святую микстуру... Я неожиданно начал хохотать, ощущая, как вместе со смехом из меня клубами вылетает прежняя душа, уступая место новой. Новая жизнь, новая смерть, приветствую вас! Нет, я не строю иллюзий, сотни раз еще повторится прежнее - сны и явь, взлеты и падения, прозрения и ослепления, укусы скорпиона и содрогания сердца, потери любви, встречи с ненавистью, бредовые видения и предельная ясность мысли. И долго еще буду я жить, смотреть на солнце, искать истину, совершать ошибки, и много раз еще я поссорюсь с теми, кто любит меня, и покаянно встану на колени перед теми, кто виноват передо мной, и множество шагов совершу я по этой земле. Хорошо это? Плохо? Не знаю. Но это - жизнь, но это - правда, а значит, должен быть во всем этом какой-то скрытый смысл. Пойму ли я его - не знаю, но он есть, и это - главное. И Скорпион будет смотреть на меня из глубин космоса, и не будет больше злобы во мне - и в нем. Злобы не будет. Будет жизнь. Я живу - и этим я прав. Это так. Я верю в это. Наконец-то я поверил... хоть во что-то!