Листки были разбросаны по полу там и сям, шуршали под ногами, как осенняя листва в парке. Вереск ходила по ним босыми ногами взад и вперёд - развернуться и опять пройтись, преодолевая нестерпимое желание наподдать как следует, чтобы разлетелись, разорвались окончательно. Пол не был стерилен, как никогда не бывает в пыльных городах, и на некоторых страницах оставались серые отпечатки узкой босой ступни девушки. Многие листы совсем смялись и стали похожи на обычный мусор - не разглядеть написанного.
По-настоящему её звали не Вереск, конечно же. Так называла её мама - за нежные, тонкие пепельные волосы. Маме казалось почему-то, что вереск так же приятен на ощупь, как волосы дочери, а в степях она не бывала.
Вот уже два с половиной года мама мирно спала на небольшом сельском кладбище на берегу живучей бурливой речки. Там была похоронена и её мама, и мама её мамы. Там через долгие шестьдесят лет найдёт пристанище и сама Вереск. Ей так хотелось. Только вот что произойдёт с ней за это время и окончательно определит её судьбу?
Музыка, вот что составляло смысл её жизни. Музыка и Маэстро. Она не знала, кого любит больше. Нет, Музыка была "Над", как божество, в свете которого она жила вот уже несколько лет. А Маэстро... Маэстро был близкой, но недостижимой мечтой.
На концертах классической музыки Вереск всегда приходила в странный экстаз. Это был сон наяву, грёзы с открытыми глазами. Она то поднималась в высоту, к облакам, то падала вниз, в горные скалы. Её тело омывали тысячи рек и озёр. Навстречу попадались сказочные существа - единороги, саблезубые тигры с улыбкой на губах, оленята с серебряными копытцами, кобры с лицом удивлённых женщин и женщины с хвостами кобр. Они говорили с ней: некоторые предостерегали от опасностей, другие наполняли потоками радостной светящейся энергии. В звуках музыки Вереск слышала то горестный шёпот ирландских банш, то зов коварных морских сирен или грохот стихии - воды и ветра. Когда музыка заканчивалась, девушка не сразу возвращалась на землю и несколько минут ещё сидела со странной улыбкой, приковывая к себе взгляды выходящих из зала людей.
Сегодня Вереск проснулась оттого, что ей снилась Музыка. Она звучала в её голове, вокруг, была разлита по её артериям и венам, стучала её сердцем, дышала её лёгкими, и невозможно было представить, что вот эту Музыку она не написала до сих пор.
Не записала. И бросившись дикой кошкой с постели не к компьютеру, а к письменному столу, схватила первый попавшийся карандаш и стала писать, писать, писать. Привычной рукой стремительно линовала листы и писала. "Там... тарам...тарам ...рам", - напевала Вереск. Вот здесь вступит её скрипка, откликнется на жаркий призыв валторны, забьётся смычок, раскалывая тишину на цветные, долго звенящие на ветру кусочки льда. Потом оркестр вспыхнет сладкой хрипотцой фаготов, слезами альтов, пламенем вторых скрипок, а её скрипка, горестно взрыдав на взлёте, ненадолго замолчит.
Музыка спешила, она не желала ждать. И вот уже после первых трёх страничек карандаш стал менее уверенно скакать по бумаге, уже яркая, звучащая ранее в голове мелодия терялась, уже Вереск задумывалась, ту ли ноту ставит и туда ли. Рассыпалась картинка. Оркестр в её душе устал, положил инструменты и вышел, оставив девушку один на один с её сомнениями.
Робко взяв в руки свою скрипку, Вереск попыталась сыграть свою партию. Но теперь ей казалось, что музыка, пригрезившаяся на излёте утреннего быстрого сна, была много лучше, красивее, значительнее, чем те звуки, которые она пыталась сейчас извлекать из своего инструмента. Это было не то, и оркестр в голове звучал не так, как ей того хотелось. А может, та подслушанная прекрасная мелодия была вовсе и не её? Пришла ненадолго из высших сфер, как награда за честный труд и долготерпение, и так же стремительно исчезла.
У Вереск опустились руки. И отчаянье в сердце заменилось гневом.
Но прежде, чем она дала ему волю, девушка аккуратно опустила на кресло смычок и скрипку - всё, что было у неё и принадлежало ей безраздельно.
Вереск швырнула на пол исписанные листки, сбросила с письменного стола всё, что там лежало: стопки таких же листков, несколько карандашей и маленький КПК. Бумага покорно покрыла весь пол, а электронное устройство, странно пискнув, вдруг взорвалось веером зелёных искр. Вздрогнув, Вереск тем не менее смело зашвырнула его босой ногой в дальний угол.
Что-то должно было случиться.
Год назад закончив Консерваторию, Вереск преподавала в музыкальной школе. Три дня в неделю, несколько частных уроков на дому. Иногда выступала с небольшими оркестрами на концертах, чаще благотворительных. На прошлой неделе, например - в Доме Ветеранов. Крошечная старушка - морщинка на морщинке - после концерта подошла к ней и взяла за руку своей вздрагивающей натруженной кистью.
С трудом поднимая на девушку глаза - шея давно уж не разгибалась - сказала:
- Внученька, ты так хорошо играешь! Я в детстве когда-то тоже пыталась играть. На фортепьяно. Война не позволила доучиться. А у тебя талант! Твою маму, наверное, сам Бог за руку держал, когда она с тобой ходила. Ты играй, внучка, играй. Это ничего, что бесплатно. Не в этом ведь суть. Я вот в консерватории раньше ни разу не была, а сейчас будто и побывала. И на том спасибо тебе говорю.
Старушка часто-часто заморгала выцветшими ресницами и замолчала, выпустив руку девушки. Вереск подумалось, что своей музыкой она никогда ничего не заработает. Кроме хлеба насущного. Даже если оркестр Маэстро будет играть её партитуру, вряд ли у неё хватит денег на что-то, кроме косметического ремонта для давно просящей его однокомнатной квартиры, самой скромной машины и единственной в году поездки в турецкую Анталию.
И даже если после смерти Вереск признают гениальным композитором - это будет потом. Посмертные звания, да нужны ли они ей при жизни, деньги и почести? Ей хотелось нести свою музыку людям, чтобы они слышали, сопереживали и становились лучше - вот чего ей хотелось больше всего.
"Я дышу - потому что пишу, а не наоборот. Мне не нужны ваши деньги, мне нужно ваше признание".
Однажды, впрочем, Маэстро предложил ей гастрольный тур по странам бывшего соцлагеря. Заболела первая скрипка, или что у неё там случилось. Но требовалось оформление каких-то документов, деклараций, а в этом Вереск была совершенно беспомощна. И паспорт не успевали сделать в срок. Казалось бы, сама судьба шла к ней в руки - и Музыка, и Маэстро. Но маэстро не был тогда Маэстро, а был просто дирижёром слаженного камерного оркестра, известным в узких кругах авангардным композитором и просто человеком старше её на тринадцать лет. Всё словно было против этой поездки, или не хватило смелости, но не сложилось тогда.
А теперь Вереск жалела. Как она жалела, ах!
Девушка подошла к окну.
За окном стояла осень. Ясная, тёплая осень. Только-только вызолотились листы у клёнов, и рябинки окунули свои перья в выдержанное красное вино. Лишь одиноко сереющие тополя, обезлиствленные уже первыми осенними ветрами, портили спокойную картину. Они походили на солдат, стойко несущих свою службу до новой клейкой майской листвы.
Вереск присела на колени и взяла в руки первый попавшийся листок бумаги.
Перевернула его, взяла карандаш:
... Слаженней и звонче Стали звучать закаты. Хором звенящих клёнов Их поддержали скверы. Вот вспыхнут рябины Марсом, И лишь тополя-солдаты, Всё потерявшие в битве, Так одиноко серы...
Что вдруг подступит к горлу, Как огонёк осенний? Ведь осень ещё не успела Рдяным облиться золотом? А это первые листья Опавшие грусть посеяли - И сердце уже сгорает - Пламенем красным и жёлтым.
Вереск стало легче. Она вздохнула, и слёзы отступила.
Иногда она писала стихи, но не относилась к этому серьёзно. У неё было другое призвание, в которое она верила. И всё же...
Карандаш скользил по бумаге быстрее, сплетать слова из букв было проще, чем сочинять музыку. Только Вереск никогда бы в этом себе не призналась. Тетрадки со стихами были когда-то запрятаны от мамы, да там так и лежали, в тайничке под старым ламинатом.
У закусившей губу девушки вдруг вывелось:
Вдруг в дверь мою раздастся стук - Стук в сердце. Я нема, как рыба. Я молча говорю "Спасибо!" И принимаю дар из рук.
Я знаю, знаю, странный друг, Что нужно мне тебя беречь. И вновь замкнётся этот круг, И не коснётся жадность рук Таких твоих волос и плеч.
Какая блажь - себя стеречь!
Девушка встала и включила компьютер. Улыбаясь, щёлкнула в меню "Избранное;Любимый". Зашла в LJ Маэстро. Он с кем-то оживлённо болтал, как всегда. В мозгу отпечатались фразы: "Хорошо... Вы правы. Ты прав. Я подумаю. Я позвоню. А об этом поподробнее". В этом весь Маэстро - ни с кем явно не спорит, соглашается, тем не менее всегда остаётся при своём мнении. Поступает так, как считает нужным.
Вереск вошла в Сеть под своим ником, чтобы переброситься с ним парой ничего не значащих фраз. Если бы он знал, как сердце выскакивает у неё из груди, когда он так шутливо с ней общается!
Вот он заметил её. Шутка за шуткой, для окружающих - просто добрые друзья.
Конечно же, он знает, догадывается. И?...
"Да, у меня к тебе важное дело. Я позвоню на днях", - простучали в последний раз на сегодняшний день кнопки на его компьютере в десяти километрах от её дома.
Она бы хотела поцеловать его. Просто обнять и прижаться к его начавшему полнеть, но ещё статному мужскому телу. Просто сказать, как он ей дорог, как она ждёт его, что он для неё едва не дороже Музыки. Всю свою возможность писать она отдала бы за счастье быть с ним. Если бы он был с ней, сколько бы она написала - музыки, стихов, и каждая нота, каждая строчка были бы наполнены счастьем до краёв.
"Останься со мной, останься! Хоть на одну ночь, на один час!", - шептали губы.
Вереск подошла к трюмо и сбросила одежду.
Правдивое зеркало отразило высокий белый лоб без единой морщинки, чувственный, идеально очерченный рот, чуть вздёрнутый нос, надменно загнутые кверху ресницы - профиль королевы.
Белые плечи оттенены сетью нежных голубоватых вен, просвечивающих через тонкую девичью кожу.
Бёдра чуть полноваты, это правда, от природы - подарила мама. Ноги в бёдрах тоже с лёгким намёком на целлюлит, или как его там, в будущем, - но когда это случится, тут уже и Азазелло с его кремом подоспеет, - а в голенях тонкие и сильные. Узкие, сильные ступни, длинные пальцы с аккуратными ноготками - модель для салона педикюра.
Не идеальная красавица, но, Боже, как хороша!
Вереск провела пальцами по своему рту, будто размазывая помаду. Она представила, что это делает с ней Маэстро, и внизу живота привычно потеплело.
Поднесла пальцы к губам. Представила, что это его пальцы, ласкавшие прежде девичье лоно, гладят теперь её рот, входят в него, а она ласкает их языком, нёбом, в то время как лоно принимает его мужское естество.
Она опустила руку вниз, чтобы ощутить свою влагу. Думая о любимом, девушка, как утренний цветок, источала аромат. Ей с детства нравился собственный девичий запах - нежный, молочный, сладкий, с лёгкой кислинкой. Это был запах свежей листвы, только что рождённого живого существа и одновременно океана с его глубинными тайными течениями. Он бы понравился Маэстро, без сомнения.
"Я тебя люблю. Я люблю", - шептала девушка, лаская себя.
После, остыв, набросила халат и стала покорно, опустив плечи, собирать разбросанные по всему полу бумаги. Телефон-компьютер, единственная связь с внешним миром, кроме Интернета, молчаливый и погасший, лежал в углу. Подумав, Вереск положила его на стол. Она вспомнила, что ещё ничего не ела сегодня, и пошла на кухню.
Резкий звонок в дверь - и девушка замерла на месте, пытаясь унять заёкавшее сердце. Через секунду звонок повторился и прозвучал уже два раза подряд - настойчиво и решительно.
"Не открою. Ни за что не открою", - почему-то подумала Вереск, но при этом, не глядя в глазок, повернула в замке ключ.
В двери стоял Маэстро. В коротком, до колен чёрном плаще-макинтоше и модных джинсах густого морского цвета мужчина выглядел стройным, совсем молодым парнем, только приветливая сеточка морщин в уголках зелёных глаз делала его солиднее.
В комнате беспорядок. Она стояла перед ним босиком, в халате, накинутым на голое тело, непричёсанная, не принявшая ванну, только что ласкавшая себя, а потому источающая невероятный, дурманящий мужскую голову аромат. Ей вдруг стало стыдно, и она густо покраснела.
- Проходите, конечно. Что-то очень срочное? - Вереск поспешно отступила в глубину коридора.
- Ты в понедельник летишь с моим оркестром в Южную Америку. Летишь ведь? Срочно нужна ты и твоя скрипка. Я бы, конечно, взял с собой только скрипку, но, к сожалению, без тебя она - просто мёртвое дерево, - Маэстро шутливо развёл руками.
- Не волнуйся, все формальности уже улажены, и тебе практически не надо ничего заполнять, бяка-бояка. Помнишь Югославию, хулиганка? Ну что? Решайся! Раз, два с половиной, ну?
- Я согласна. Конечно, я согласна, - заспешила Вереск. - Мне неудобно, то есть у меня беспорядок, вы не предупредили, что заедете.
- Да я и не собирался заезжать. Я тебе звонил - у тебя телефон не отвечает? Даже волноваться начал. Вроде в чате сидела - и пропала вдруг куда-то.
- Сломался у меня телефон. А городского нет, так и не поставили. По маминой инвалидности в очереди стояли, а потом очередь потерялась, - ответила Вереск, внутренне сияя.
- Ну, всё, я поехал. Меня машина у подъезда ждёт, - сказал после непродолжительного молчания Маэстро, глядя в сторону. - Какие-то бумаги там всё-таки надо подписать, конечно, но я договорился, тебе помогут. Вот номер телефона, созвонишься вечерком, вон от соседей хоть, бедолага ты моя, - Маэстро сделал по обыкновению стремительный шаг в направлении двери.
Вереск шагнула ему навстречу, и они столкнулись. На неё пахнуло запахом хорошего табака и туалетной воды с ярким можжевеловым запахом.
Он ощутил запах её тела и не стал больше сдерживаться.
- Я всё думал о тебе, маленькая ты колдунья, - бормотал он, неловко, как пластмассовую куклу прижимая девушку к себе, будто в первый раз познавая, какой смысл несут объятия двух людей противоположного пола. - Засыпаю, а ты перед глазами стоишь. Ты такая красивая, нежная, как цветок. Я всё хотел к тебе приехать, всё мечтал, как обниму тебя, поцелую. Мне так страшно было, что ты меня оттолкнёшь, что исчезнешь куда-то бесследно. Вокруг так много других, молодых мужчин.
Он вдруг резко отстранился от неё.
- Если тебе неприятно, скажи мне, и я уйду. Не хочу, чтобы ты была со мной только потому, что я в какой-то степени известный человек и предложил тебе выгодное заграничное турне, - он поморщился и нервно передёрнул плечами.
- Прости, Малыш, я, наверное, с ума сошёл. Я пойду, так будет лучше.
Но гибкая молодая Вереск тонкими кистями своих рук ухватила его за погрустневшее лицо, приговаривая какую-то ерунду, и стала целовать мелкими поцелуями, как мать целует маленького ясельного ребёнка, наскучавшись по нему за целый рабочий день:
- Ну какой же ты глупый! Ты совсем у меня молодой, тебе же ещё сорока нет, красивый, умный, талантливый, самый лучший!
Её халат распахнулся, она сбросила его с себя, как досадную помеху, увлекая Маэстро за собой в комнату.
Она всё целовала и целовала его, покрывая любимое лицо тонкими узорами поцелуев, и продолжала так же исступлённо целовать уже и после того, как он вошёл в неё и замер, словно в удивлении или в невероятном экстазе. Она забыла о своих эротических фантазиях, которые втайне считала извращёнными и стыдилась их. Её единственным страстным желанием стало слиться с этим человеком в единое целое, возвратиться обратно в его мужское ребро, из которого Бог некогда её извлёк, стать единой с ним сущностью, неразрывной в жизни, неразделимой в вечности.
Музыка, оркестр, стихи, работа - всё это вмиг и навсегда до конца дней стало для неё неважно, неважно, неважно.