Аннотация: Отрывок из повести "Гуда" ЗАНЯЛ II МЕСТО В КОНКУРСЕ "СЕДАЯ ЛЕГЕНДА".
В году 1649-м, когда мятежные люди, ведомые полковниками Богдана Хмельницкого, ходили войной по Полесью, один молодой дурень из места Речица на Днепре-реке принялся рассказывать, как умел, об этой страшной войне.
Кто не знаком с фамилиями белорусских дворян, ставших во главе Войска, дабы остановить казацкое восстание, пусть обратится к полному тексту повести "Гуда". В приложении на последних страницах повести он найдёт краткие жизнеописания этих исключительных личностей, известных в Европе как бесстрашные рыцари, титулованные придворные великих монархов, меценаты, полководцы с превосходным образованием, полученным в лучших университетах того времени. Вот они: Януш и Богуслав Радзивиллы, Владислав Халецкий, Владислав Волович, Григорий Мирский и многие, многие другие. Единственное исключение - дворянина Степана Олельковича Смолени никогда не существовало. Как и сотника Лыщинского, и весёлого дурака Гуды.
А, впрочем, с Гудой всё не так просто: слишком уж странный этот парень!
Ещё советую прочесть маленький словарь, из которого читатель узнает, что:
*Жолнеры - конные воины Войска Великого княжества
*Стражник - дворянский войсковой чин, контролировал службу охраны обоза
*Микола весенний отмечался 22 мая. Обязательно надо накормить бедных, калек, юродивых. "Не накорми о Николин день голодного, сам наголодаешься"
*Валмейстер - распорядитель на строительстве земляных укреплений, немецкий инженер
*Картка - указание объёма работ на строительстве укреплений
*Пешка - метка, вручавшаяся тем из калек, кто не в состоянии работать на строительстве укреплений.
*Угорцы - венгры-наёмники
*Конфедерация - мятежная регулярная армия, избравшая себе новых военачальников
*Белорусцы - слово впервые встретилось автору в тайных письмах Хмельницкого, адресованных Радзивиллу, гетману Войска княжества. Хмельницкий обещает "не трогать белорусцев, а покарать только поганых ляхов и жидов", отделяя, тем самым, православное население от католического. Несмотря на эти дипломатические заверения, в городах, занимаемых мятежным казачеством, творились неслыханные бесчинства по отношению ко всем жителям. Читателю, незнакомому с белорусской историей, необходимо знать, что нынешняя территория Белоруссии была частью огромной державы - Великого княжества Литовского, и это государство вместе с Короной Польской составляли федерацию - Речь Посполитую.
***
ГУДА. РАССКАЗ ТРЕТИЙ: О НЕСКОНЧАЕМОМ ИЗОБИЛИИ НА СТОЛАХ МОЛОДЫХ РЕЧИЦКИХ ХОЗЯЕК И О СТРАТЕГИИ И ТАКТИКЕ ВОЙСКА ЛИТОВСКОГО.
- Пока путешествовали паны Януш и Богуслав Радзивиллы, стражник Войска литовского пан Рыгор Мирский оставался в Речице за старшего над всеми: над конницей, пехотой и артиллерией. А для кого я говорю слишком непонятно, я с радостью растолкую: пехота воюет на двух ногах, а конница - на четырёх. У гусарских коней, как, впрочем, и у всех моих знакомых коней, нет привычки ходить на двух ногах. А, есть ещё драгуны! Да, эти ловкачи мудрее всех - к месту битвы скачут на конях, а вот в бой идут на своих двоих.
Всё это я рассказывал мелкому речицкому народу, который родители утащили прочь из города ещё перед наступлением казаков. Теперь взрослые рассуждали - оставаться им в лесной Буде, или вернуться в город, занятый войском Великого княжества? А детишки собрались возле меня, учились уму-разуму.
У кого ещё им набираться мудрости, как не у Гуды?
А я люблю детей!
Вот сидят мужички под отцовскими шапками, и шапки некоторым ложатся даже на плечи. А девчонки завёрнуты в материнские платки, обернувшиеся вокруг них два раза, и ещё хватило кончиков завязать платок на узел! Их ляльки - кулёчки, набитые соломой, и перевязанные, - имеют точно такой вид, как и сами хозяйки. Пятилетние красавицы вполне довольны жизнью, вместе пекут куличи из грязи и ждут в гости родню, радуясь нескончаемому изобилию продукта. Угощают и меня, и я охотно пробую их печиво, пачкающее губы. Не потому ли я у них самый желанный гость?
Ребята тоже счастливы: у каждого своя превосходная лошадь, у некоторых даже с гривой и хвостом из мочала. И они могут позволить себе менять лошадей столько раз, сколько симпатичных сучьев попадётся им на глаза.
И эти хлопцы точно знают, что без них на войне никак не обойдутся!
После того как я рассказал им об артиллерии, вояки на моих глазах расстреляли из старой бочки без дна всех, кто посмел сунуться мимо них к колодцу. И, поверьте, ни разу не промазали! А заткнулась кулеврина только когда увечный дед Марк, носивший женщинам воду для большой стирки, предпринял отчаянную вылазку: пошёл грудью на пушку, грозясь затолкать в неё всех пушкарей, забить дно, засмолить и пустить в плавание по Днепру! Но славные пушкари не пожелали менять род войск и бросились врассыпную от деда Марка, вдруг заделавшегося Великим гетманом.
В толпе вояк удирали дядька Остап и племянник его Сёмка.
Племянник перебирал ногами быстрее, потому что был старше дядьки ровно в два раза - осенью ему исполнилось шесть. А дядька Остап только недавно научился бегать и при таком раскладе имел мало шансов спастись от грубости нового гетмана. Сделав несколько шагов, Остап упал, тут же вроде как поцеловал родную землю-мать, а потом исполнил такой сигнал "Тревога!", что прыткий племянник остановился, как вкопанный. И что было делать? Старшие приказали ему смотреть за дядькой в оба, беречь, как полковую хоругвь! Сёмка развернулся на деревянных от ужаса ногах и побежал обратно к погибавшему в руках гетмана дядьке Остапу, у которого из носа к земле протянулись два крепких густых ремня. Видно, поэтому Марк не стал торговаться и отдал несчастного дядьку на руки племянника без выкупа, и даже не потребовал подписания унизительного мирного соглашения....
Но я отвлёкся.
Пан Рыгор Мирский, назначенный охранять лагерь Войска и лично проверять всех входящих и выходящих, не всегда бывал на месте. Например, он успел быстренько повернуться и под Горвалем разбил казацкий отряд полковника Небабы. Потом, этой же весной, пан Мирский выпустил из ставки пана Владислава Воловича, объяснив, что тот не должен по возвращении тащить за собой в Речицу случайных встречных. Пан Волович от огорчения даже не на шутку заболел и сказал, что раз так, то и выезжать из города не станет. А его полк водил ротмистр Халецкий. И под Загальем, столкнувшись с войском Ивана Голоты, разумный Халецкий не стал звать казаков в гости, объясняя, что не хочет причинять беспокойство стражнику пану Мирскому, да и захворавшему пану Воловичу необходим полный покой. И, чтобы пан мог спокойно подлечиться, Халецкий решил не оставлять казаков живыми, дабы не поднимали пыль, не топтались ввиду Речицы и не курили свои костры. Не знаю, начал он с полковника Голоты или с кого-то другого осуществлять своё благородное намерение, но только полковника уже нет и полк его разбит вдребезги.
А пан Мирский увидел, что гости не идут и работы у него немного, и позволил себе снова прогуляться с жолнерами по окрестностям. На прогулке выяснилось, что сюда скачет молодой красивый полковник Гловацкий с казаками, ребятами тоже ничего себе. И они намерились посетить Речицу! Нет, полковник Гловацкий прекрасно знал, что в Речице ему не будут рады, но он, как и многие молодые люди, не прочь был хорошо погудеть за чужой счёт, поесть-попить и потрогать чужих паненок, как уже сделал в Гомеле. И он не собирался поворачивать оглобли обратно. За что был решительно бит паном Мирским. Честно говоря, я не хочу ещё что-нибудь рассказывать об этих делах, слишком страшно каждая сторона отстаивала свою правоту... Бог им судья!
РАССКАЗ ЧЕТВЁРТЫЙ: О НОВЫХ ПОДРУЖКАХ ГУДЫ И О ПРЕКРАСНОЙ ДАМЕ, СПОСОБНОЙ СТАТЬ ВО ГЛАВЕ ЛЮБОГО ВОЙСКА.
- К нам едут ложки! - кричал местный полоумный парень, и прыгал, и скакал вокруг работавших солдат, - прекрасные ложки! Человек без ложки - как миска без дна: рядом борщ густой - а человек пустой!
Все вдруг вспомнили, что, действительно, у них выщербились ложки, и не мешало бы обзавестись новыми. Поэтому, когда каким-то чудом минуя маркитантов, к Речице приковылял едва живой от старости скрипучий возок, ему разрешили проехать и остановиться возле ворот, чтобы все могли купить себе новые ложки. Приезжие дед и бабка даже растерялись: жолнеры набежали, разгребли весь товар, побросали мелочь и, ничем не обидев, разошлись. На рогожке на дне возка остались лежать две ложки-мешалки покрупнее обычных, с длинными ручками: ими кашевары мешают варево в котле. Но кашевары не спешили за обновкой. Только притащился кривой парень с весёлым безумным лицом, лёг животом на возок и стал ласково ворковать с ложками.
А когда дедок дёрнул вожжи, собираясь отправиться обратно, парень взял на руки последние ложки, как берут младенцев, и потащился прочь!
- Эй, эй, это что такое? А гроши?! - заголосили дед и бабка. Они, наверное, долго учились вот так одновременно кричать и вместе спрыгивать с воза, и, ловко выполнив первую часть упражнения, принялись за вторую: догнали дурака и выхватили у него из-под мышек свои ложки.
Дурак опешил! Он протянул к ним руки, заплакал, да что там - зарыдал так громко, взревел так, что заглушил барабаны нескольких хоругвей, отбивавших ритм для солдат-копачей!
Возок, как кибитку циркачей-скоморохов, снова окружили люди. Все спрашивали, в чём дело, кто обидел Гуду? И деду пришлось отчитываться перед панами жолнерами. А бабка не двигалась, надёжно прижав седалищем ложки на случай, если бы тем захотелось сбежать.
Когда удалось растолковать солдатам, что странный человек возлюбил две драгоценные липовые ложки и пытался их свести за собой безо всяких обязательств, сразу несколько рук, не сговариваясь, кинули селянам плату за ложки, и две мешалки снова увидели белый день, с облегчением освободившись от тяжкой опеки почтенной хозяйки.
Гуда радостно расцеловал ложки:
- А мои ж вы Ганусечка и Марусечка! - поднял мешалки счастливый дурак.
- Нет, - сказал Яцек, - их зовут не так.
- А как? - насторожился Гуда.
- Эльжбета и Матильда - смеялся Яцек.
- Нет, ты неправду говоришь. Может, и я ошибаюсь, но им нравится Гануся и Маруся, а не Эльжбетка и Мотильдя.
- Ты их перепутал, Гуда! Вот эта Гануся, а эта - Маруся, - не отставал Яцек. Он был недобрый.
- Я не мог перепутать мои ложки, - упёрся дурак. И, всем на удивление, как ни пытались сбить его с толку, меняя ложки местами, он их различал.
С этого дня Маруся и Гануся поселились в лагере войска Литовского, и польный писарь пан Волович, когда дошёл до него слух о липовых подружках Гуды, язвил, что пора бы вписать их в общий список.
***
- Как-то, ближе к вечеру, сотник Игнатий Лыщинский заглянул в гости к замковой кашеварке Христине. Нет, это я неправильно сказал: дядька Игнатий был человек серьёзный и шел не в гости, а по делу. И совсем не к тётке Христине, и вообще не к тётке, а к панам полковникам. Но иногда получается: соберёшься в одно место, а оказываешься немножко в другом. С вами разве такое не случалось?
Сотник, конечно, как человек серьёзный, был крайне удивлён предприимчивости собственных ног! Теперь, сидя в просторной кухне, он изучал свои доселе совершенно послушные сапоги, шагнувшие через порог навстречу великолепной Христине.
Куда бы ни ступила Христина, на полшага впереди шла слава о её ратных подвигах, и слава эта гремела на всю округу! Кухарка ловко командовала не только горшками, но знала все боевые приемы с ухватом. А для ближнего боя у пани Христины под рукой всегда лежала крепкая колотушка.
Но ведь и полководцы иногда принимают гостей?
Так думал сотник Лыщинский, сидя на табурете. И успевал потихоньку разглядывать пленительные формы тётки Христины.
Речицкая земля хорошо постаралась, создав такое совершенство по образу своему и подобию! Христина была устойчива, как корабль с хорошим балластом, и кругла именно в тех местах, которые приятны мужскому взору. Игнатий Лыщинский дивился, глядя в тыл этой удивительной особе, пока кашеварка поворачивалась у печи. И даже время от времени терял нить разговора...
В точности то же самое сейчас происходило ещё с одним удальцом: в руках Христины млел от предчувствия небывалого почтенный петух. Игнатий ревнивым взором следил за соперником, которого не выпускала из объятий кухарка. А Христина между делом ловко связала потерянную нить разговора, и два нахохлившихся мужчины - один пока ещё в перьях, другой не имевший перьев, но с остатками тёмного пуха и там и тут, - услышали нечто, сказанное решительно и небрежно:
- Мужиков - как скворцов!
Лыщинский затаил дыхание. Липкое подозрение, которое не в силах пережить ни один мужчина, сдавило ему горло.
В полном согласии с Лыщинским перестал дышать и петух: ему сильно-таки пережала шею эта чертовка!
А Христина продолжала:
- То есть, я вот рассуждаю, мужчин много: Корона, Княжество, ещё Украина, а я - одна! И потому должна блюсти себя, пане Лыщинский. И пусть говорят, что я сварливая и злая, только бы не отирались тут всякие! - и показала, что будет тому, кто посмеет покуситься на единственную в трёх землях женщину - рубанула огромным ножом петуху поперёк шеи!
Я вам скажу по секрету: никогда-никогда ни одна речь полководца не производила на сотника Лыщинского такое сильное впечатление! Игнатий подумал, что, пожелай эта пани стать во главе конфедерации, он первый рванёт под её знамёна!
***
ГУДА. РАССКАЗ ШЕСТОЙ: О РАСПОРЯДИТЕЛЬНЫХ ГАННЕ И МАРЬЯНЕ И О ТОМ, О ЧЁМ МОЖНО ТОЛЬКО ДОГАДЫВАТЬСЯ.
Всю весну мои друзья-солдаты торопились справиться с направой валов, чтобы к приезду гетмана Радзивилла показать обновку. И я не мог оставаться в стороне, я вышел помогать копачам.
Мои ложки в последнее время стали беспокойны: я прилаживал их под рубахой и так, и эдак. Солдаты смеялись и спрашивали, не растёт ли у меня хвост? А это ложки перемещались на поясницу и удерживались лишь благодаря пояску.
Я поразмыслил и понял: ложкам не хочется сидеть без дела, когда все заняты. Я достал их, воткнул в землю и приказал наблюдать за ходом работ.
Мои красавицы гордо стояли на вершине земляной кучи!
Молодой Крыштофор первый спросил у ложек разрешения отойти, и теперь любой солдат подходил, кланялся и отчитывался ложкам. Ганна и Марьяна никому не сказали против и все были довольны друг другом. Я заметил валмейстеру, что именно так и надо обращаться с людьми.
Немец побагровел. Солдаты остановили работу, смотрели. Даже перестал бубнить барабанщик. Тогда немец сказал мне в полной тишине:
- Гут, Гуда! Гут, гут! Успеть на ваш участок ров выкопать к утру - я признать, что липовый ложка есть славный распорядитель, лучший, чем я. И впредь не стать проверять работ человек пан Лыщинский, они сами сделать как надо под управлений мудрый ложка. Да здравствует липовый разум белорусца!
Этот немец как в воду глядел!
Солдаты Игнатия Лыщинского недобро сузили глаза, переглянулись, а потом стали махать лопатами, как одержимые!
Немец больше не показывался.
Дядька Игнатий, увидев, что хлопцы не стали отдыхать после обеда, прокричал им вслед:
- Это что ещё за блажь - работать без перерыва? Завтра на вас картки заново переписывать придётся?! Роетесь, будто сам атаман Хмельницкий под Холмечем!
Сотник подумал, посмотрел на мокрые спины своих ребят, плюнул и пошёл к старосте просить добавить на его участок свежих людей, сменившихся из караула. Не то до ночи переломятся драгуны надвое, и в неполной сотне Лыщинского станет вдвое больше ни на что не годного народу.
А мои ложки не подвели! Назавтра немец с кривой харей осмотрел участок дядьки Игнатия, и признался:
- Я есть подозревать в ложка какой-то сикрет - необыкновенно толковый штука! Я думать, будь две этих ложка полковниками под Корсунью, они выиграть битва и казак не лезть в край. Солдат слышать наш уговор: я сдержу слово: вы есть работать без указка. Впрочем, мой проект уже не иметь никакой значение: быть здесь окоп, не быть здесь окоп - два липовый ложка с нами а, значит, с нами успех! Виват!
И драгуны радостно подхватили клич и, веселясь, кричали "Виват!" и подняли, передавая с рук на руки, Ганусю и Марусю, и смеялись. А я улыбался, я радовался, глядя на них: речицкая земля останется в памяти этих обречённых самым прекрасным местом на всём белом свете!
***
- Кстати, до распорядителей ложки дурака честно выслужились, копая землю, - объяснял Игнатий Лыщинский командиру соседней сотни, - так, видите ли, они сами пожелали.
- Пану Змитру смешно, а я думал, дурак умрёт - так он ковырял землю мешалками, причем двумя руками одновременно, чтобы не обидеть ни одну из ложек!
- Умора!
- А ещё хуже было бы, если бы, прости господи, первыми померли в трудах его Ганна и Марьяна. Вот чего я боялся! Посмеялся бы ты, если бы пан полковник приказал их хоронить со всеми почестями! Хорошо, что я додумался, пошёл и взял для Гуды пешку. Я ему отдаю пешку, а он её хвать - и на вытянутых руках несёт и вручает жолнеру Мочульскому: "На, мол, сохрани, а то потеряю!" Тот и взял.
- Этого Мочульского в последней заварушке резанули саблей, и пришлось отнять правую руку?
Лыщинский вздохнул:
- Вот потому я и рассказал тебе, пане Змитрий. Вчера дурак нашёл пешку и сунул твоему жолнеру, старому Миколаю. Пойдёте на дело, проследи за дядькой Миколой, а? Да не говори ничего хлопцам, не надо.
....А ещё сотник Лыщинский обдумывал странное наблюдение, настолько странное, что его нельзя было говорить никому. Однажды утром его драгун Тимох обнаружил на своём сеннике две ложки дурня. Тимох испугался: Гуда не любил, если брали его цацки! Обидится, перестанет тягаться в гости, и тогда позор всей сотне! Придётся узнавать дурацкие шутки и байки через других! Лыщинский видел, как Тимох тихонько вышел и положил мешалки на чурбак у догоревшего костра. А теперь этого Тимоха нет в живых: пуля попала ему в голову. Умер сразу, не мучаясь, о такой смерти солдаты молятся.
И всё бы ничего, если бы не ложки.... У Тимоха они оказались в конце травеня.
И всё.
Тимох - единственная потеря в сотне Игнатия.
Но в последнее время ложки повадились каждую ночь навещать солдат: обошли, наверное, десятка два, да, причём, самых лучших! Ребята хохочут, а сотнику Лыщинскому что-то не до смеха. Сердце чувствует: скоро, ой, скоро запоют полковые трубы!
Вчера Игнатий уговаривал Гуду отправить Ганну и Марьяну, будь они неладны, на перинку: это значит, в свой сундук. Может, ложки перестанут таинственным образом бродить по лагерю? Солдаты, барабанные их головы, ничуть не сомневаются, что это забава: один находит ложки и подкидывает другому. Но сотник говорил со всеми по отдельности: мужики признались, что спали, как соломы продавши и, смеясь, валили друг на друга. А этой ночью Ганна и Марьяна оказались уже в шатрах соседней сотни.
Игнатий развёл разговор с Гудой. Послушал бы кто со стороны - несомненно, старый дурак толкует с молодым, причём без толмача:
- А не обидно ли паненкам Ганусе и Марусе ночевать на солдатской соломе?
- Они не спят...
- Может, неловко, трёт бока соломка?
- Не, они сильно заняты...
- А чем же они заняты?
- Им знать надо о многом...
- И о чём же хотят знать твои ложечки?
- О плохом и хорошем, сосчитать то и другое, - и дурак поднял глаза на сотника, - пане Игнатий, не запирай моих девонек в сундук, им это не понравится! А ещё Ганна и Марьяна сильно просятся на простор, придумай, как бы мне поднять их повыше?
Сотник обрадовался - вот и решилась его забота! Конечно, надо помочь паненкам покрасоваться перед всеми на высоте!
***
РАССКАЗ СЕДЬМОЙ: О ТОМ, КАК НЕПРОСТО ВСЕМУ ВОЙСКУ УГОДИТЬ ДВУМ ДОСТОЙНЫМ ПАНЕНКАМ, О ПУТЕШЕСТВИИ РЕЧИЦКИХ МУЖИКОВ НА КРАЙ СВЕТА И О ПРОВОРНОМ ТАИНСТВЕННОМ ЧЕЛОВЕКЕ, НАГЛО ВТЕРШЕМСЯ В ДОВЕРИЕ К ПОЛКОВНИКАМ.
Князь гетман Януш Радзивилл, въезжая в ворота новой речицкой крепости, поднял глаза на нарядные шатровые кровли сторожевых башен, перевёл взгляд на свежую крышу дома для военных советов, и спросил, вглядываясь в деревянное навершие:
- Это ещё что такое торчит у коня, вроде как уши, или рога?
- Вчера местный дурень Гуда устроил вертеп перед теслярами. Не успокоился, пока артельщик не высверлил дырки и вставил ложки Гуды коньку вместо ушей.
- Чего хотел дурень?
- Его драгоценным ложкам, видите ли, захотелось на вольный ветер!
- А просто поноситься, проветрить ложки, дураку не пришло в голову?
- И жолнеры так ему говорили. Но он упёрся, доказывал, что только там, на высоте, веет вольный ветер, а когда от хари к харе - это уже не тот ветер...
- Ну, да! - развеселился Радзивилл и подмигнул в сторону тучного пана Смолени, - посудите сами, пан Степан, среди нашего мужичья, особенно после гороховой полбы, съеденной на вечерю, бедняга ветер не может легко махать крылами: столько приходится ему выносить всякого...
- Это немцы...- сказал быстро, зардевшись, пан Степан Олелькович Смоленя, любивший подпустить хорька на общем сходе. Причём не всегда зверюшка выскакивала потихоньку.
- Да, да, только немцы, конечно. С наших святых архангелов лишь ладан и мирру сдувает ветер-терпеливец.... Ну, а что за особенные ложки у Гуды?
....Братья Януш и Богуслав, оставив войско на Григория Мирского, вынуждены были почти всю зиму и весну 1649-го мотаться между двумя столицами: Вильно и Варшавой, Там польному гетману Радзивиллу приходилось вести другую битву, не менее напряжённую, с дворцовыми интриганами короля Яна II Казимира. Вернулись в Речицу 2 липеня. И теперь гетман желал знать всё о делах в своём лагере.
Полковники, как мальчишки, перебивая друг друга, принялись рассказывать, что дурак с весны носится с липовыми ложками, называя их Ганусей и Марусей. И сколько ни пытались запутать Гуду, подменить ложки - он их различает! И бережёт, как око. И что он вытворял, когда хлопцы пытались отобрать и припрятать его ложки! Дурак дураком, а умеет поставить на своём! Теперь солдатам мало забот: они должны ещё помнить о дурацких ложках и оказывать им всяческое уважение. А Гуда подкидывает ложки служивым в постель во время сна, а наутро требует вернуть ему и твердит, что ложки сами ходят в гости к кому захотят.
- Ну, конечно, как обозные девки.
- Нет, что Вы, князь! Жолнеры тоже поначалу принялись так шутить. Но Гуда пригрозил, что никогда не покажется у них, если они не понимают, как достойны Ганна и Марьяна, как деликатно надо вести себя при них и почитать, как самых достойнейших девушек!
- Помогло?
- В сотню Дубовецкого Гуда больше не ходит. Там насмешник Ясек не сумел обуздать свой язык. А в сотне Лыщинского все носятся с ложками и дурак доволен. И даже оставлял их ненадолго у Игнатия в сундуке с хоруговью и барабаном.
- Ну, и долго ложки будут торчать над моей ставкой?
Полковникам показалось, Радзивилл в досаде. Они посерьёзнели, притихли. Сертыцкий предложил:
- Гнать надо дурня! Выкудривает всякое!
- Чем пану Сертыцкому помешал Гуда? - повернулся к нему гетман. - Я таких дурней ещё бы пару-тройку за собой возил!
А суровый Владислав Халецкий, строго глядя в глаза полковникам, добавил:
- Панове, видит бог, я всю жизнь среди солдат, но такого порядка внутри войска не было никогда и нигде. Ни батогами, ни строгостью, а одной только непомерной дурью этот блазной держит нам все сотни! Парни из-за обозных тёрок не дерутся, местных не обижают, если встретились-пересеклись с чужими - тут же принимаются о дурачище этом друг другу рассказывать. И ржут, ой, ржут! Зубы белят на солнце так, как старательная девка себе холст не белит! Только и слышно: то на окопах остановились, лопатки отставили, смеются! То на стенах топорами махают, и опять хохот. Вечером приключений не ищут, обиды не вспоминают, о доме не тоскуют: Гуду, видите ли, в гости ждут, заранее скалиться начинают!
Радзивилл одобрительно кивнул:
- Дурак ко всем ходит?
- Ходит ко всем. Только ходит хитро: где вдруг взгрустнулось, он уже тут! Это один сотник мне рассказывал. Я не поверил, перемолвился с десятниками, они проследили: точно, дурак нюхом чует, где натянулось и болит, - туда и тащится. Но больше любит ребят из сотни Игнатия Лыщинского. Игнатий и расповедал мне про все его повадки.
- А вчера кого к столбу водили?
- А, так это секли солдата из немецкой пехоты. Немцы по-нашему плохо понимают, у них дурак почти не появлялся. В немецком полку - да, - одна поножовщина была, и драка: всё, как обычно.
- В рядах немецких наёмников самая лучшая дисциплина.
- О, да! У них с этим железно! (Потому и платим мушкетёрам в три раза дороже за службу - украдкой вздохнул Халецкий). Но случается...
- А к угорцам ходит дурак?
- Редко. Но те по-нашему неплохо лопочут и сами шутки через солдат-белорусцев собирают. А вот шведы, как немцы, в стороне.
- Ну, их забота. В их землях, значит, на дураков неурожай. Пусть постятся. Радзивилл постучал твёрдым холёным ногтем по столу, сказал:
- Не ущемляйте дурня. Если в чём нужда ему, поучаствуйте. Да проследить, чтобы не стал болтать лишнее. А то лазит везде, всё видит... Как бы не вынес, от великого ума, не выплеснул лишнее на чужие уши...
И, снова помолчав, подумав, князь повелел поставить Гуду перед ним:
- Надо проверить дурака. Только не пугайте. Придумайте байку, чтобы сам пришёл и был спокоен.
- Я велю Игнатию Лыщинскому привести Гуду - кивнул Халецкий.
***
Надо признаться, живот человеческий - самая своенравная часть тела!
Вы можете приказать руке не чесаться, или ноге - не шаркать по полу, но животу не прикажете! И, хоть вы сейчас приглашены в высшее общество и ведёте вежливую беседу с вельможным гетманом Радзивиллом, а вокруг за столом расселись знатные военачальники, жаждущие между возлияниями и закусками тоже посовещаться с вами, - живот лезет высказать своё мнение!
Видно, творя человека, бог был немного не в настроении и, будучи мужчиной сильным и решительным, вкладывая речь в уста, нечаянно затолкал часть звуков глубже, прямо в нутро. А в результате у человека даже место, весьма далёкое от головы, нет-нет, да и выскажется! Так если любишь поговорить, то хоть подбирай выражения! Но живот и слышать об этом не хочет... Сколько я ни колотил его потихоньку кулаками, сколько ни втягивал, пытаясь придушить игривые бурболки, живот бормотал, ухал и клекотал, как тетерев в брачную пору, и мне пришлось говорить всё громче и громче, чтобы заглушить бессмыслицу, несущуюся из моего чрева!
- Знаешь ли ты, парень, куда съехали речицкие мещане с семьями?
- Да, - кивнул я, - туда и туда, - и показал в направлении трёх дорог из города.
- А за реку? - спросил гетман.
- Не. Моста ещё не было.
- Много ли мужчин у вас показачилось?
- Все! - сказал я, - каждый вечер в шинках проходило торжественное причастие. После чарки дармовой горелки каждый халупник становился казаком. После двух обещал никогда больше не ходить возле жениной юбки. После трёх клялся любить только коня, причём, почему-то, буйного и, иногда, для разнообразия - саблю. А после четырёх чарочек готов был во славу казачества идти хоть на край света. И, знаете, панове, - наши речицкие таки умеют держать слово!
- Вот как?
- Да-да! Смело вскакивали они, чтобы начать славное путешествие. А край света - он похож на край скамейки, или на край стола, - все края, я полагаю, чем-то похожи. Вот и мужи наши сверзались вниз, и там, под столом, находили они цель своего похода. Наверное. Потому что обратно не спешили: возвращались не все и не сразу.
- Смешной дурень! - хохотнул кто-то за столом.
- Где? - я быстро оглянулся.
У нас есть один дурень, и о нём я нередко слышу от людей, но ни разу не удавалось увидеть! Проворный, видно, человек! Сколько ни просил показать его мне, люди обычно отмахиваются: "Потом, потом, в другой раз, Гуда!"
Вот и сейчас гетман ответил примерно то же, и строго глянул на бдительного пана, увидавшего дурня среди полковников.
Я очень удивился!
Я думал, в замок ходят только по особому приглашению, но кто станет звать дурня, да ещё к богатому ужину? Значит, он прошмыгнул мимо караула? Мой живот крикнул своё мнение на этот счёт, но таким неразборчивым языком, что я не смог воспользоваться подсказкой. Я надул щёки, придержал дыхание: пусть заткнётся живот, и, немного выждав, спросил:
- Пан гетман разрешает дурню приходить сюда?!
Гетман стрельнул на всех глазами и, вроде бы, перемигнулся. Но вы не думайте: у служивых глаза действуют не так, как у обычных людей: слишком много глаза повидали всякого и от этого стали немного не в себе. Потому не надо обижаться, когда глаза солдата при вас подмигивают, или бегают, или выделывают другие странные штуки... Так объяснил мне добрый дядька Игнатий Лыщинский.
- Разрешаю, Гуда, - ответил Радзивилл, позволив своим глазам порезвиться.
Он развеял все мои сомнения - ловкач-дурак приобрёл здесь себе покровителей!
Тогда я решил окончательно внести ясность: если можно бывать в замке незнакомому смешному дураку, то можно и вежливому сыну горшечника?
- А мне можно?! - спросил я громко, потому что живот снова попытался высказаться.
И все обрадовались! Засмеялись, задвигались, снова наливали полными узкие келихи, а прислуга подала ещё кушанья, и мне перепало кое-чего!
Хорошие люди! Слава богу!
А если Вам не надоело слушать, то я ещё расскажу, что было дальше и чем дело кончилось.