...В ту ночь Боду приснился перстень на женской руке. Перстень сделан далеко, не в этих краях. Узор, обегавший тонкий обруч, был станно знаком, и тревожил...
...Этот перстень увидел Бод, стоявший в толпе вокруг батлейки, когда Анна Берёзкова подняла к голове, к высокой белой намитке, каких не носили здешние женщины, красивую округлую руку. Перстень с винно-красным лалом блеснул на безымянном пальце...
Кровь ударила в голову Боду. Красный камень, как вызов! Как объяснить, что это, как понять?!
Бод посмотрел пристально вслед этой Анне и она, конечно же, обернулась. Обернулись и две её дочки, всегда и везде следовавшие за ней по пятам. Он глянул на девочек: на одну, на другую - похожих, как две капли воды, - целясь взглядом на лобики, между бровей. И малышки отвлеклись, завозились у мамкиной юбки: пустили ходить по земле своих новеньких глиняных коровок.
-День добрый, Анна! - сказал чародей.
-Добрый день вам! - просто ответила Анна, хоть с любым другим мужчиной она бы и говорить не стала. Ушла бы, заслонив лицо концом намитки. Вот как поступала она. И за это над ней сильно подшучивали городские. Ладно бы, юная девчонка, на которую впервые загляделся казак, от смущения не знает, куда деть лицо и прячет его в ладошках.
- Я принесу мёда тебе и твоим деткам, - сказал Бод, заглянув Анне в глаза и вдруг перестав видеть всё вокруг, - угощу. У вас нет своего мёда. Я принесу мяту, и зверобой, и материнку, и руту. Будете заваривать зимой, будете здоровы.
Он говорил медленно, веско, обдумывал каждое слово. Знал, чувствовал, что в эти мгновения от него к Анне, а от Анны к нему неожиданно протянулась прочная невидимая связь и, значит, словами своими он проторяет незримую дорогу, по которой теперь пойдёт жизнь этой женщины и её детей.
И взглядом сверлил красавицу и ничего не мог поделать с собой.
Он сделал упор на слово "мой", - разговор с Анной был непростой беседой: любое не к месту сказанное слово могло притянуть за собой... "Ведаешь, чародей: не должно быть сейчас ни одного не к месту сказанного слова!"
- Благодарю. Я буду ждать. Я буду рада, - ответила Анна без тени смущения, спокойно и прямо продолжая глядеть ему в глаза, - придите сегодня на вечерю.
Бархатный голос музыкой прозвучал для ушей диковатого бортника!
О, какие у неё очи с длинными густыми ресницами!
Да они распахнуты навстречу чародею!
Бода поразил и её взгляд, и её ответ. Первый их разговор! Не так должна отвечать чужому мужчине женщина!
Бод, удивляясь и недоумевая, что незнакомое, не испытанное прежде чувство - внезапная страсть, - разливаясь по жилам, застало его врасплох и мешает соображать, попытался собрать спутавшиеся мысли. Её слова, безупречно выстроенные, лишены обыденной шелухи. Это могло значить, что Анна знает и пользуется Великим Законом, одна из главных заповедей которого - "Вначале Было Слово" - никогда не скрывалась, но, как всякое могущественное средство, для большинства людей оставалось тайной за семью печатями...
"Полно тебе, чародей! Мыслимо ли такое?"
Бод решил отвести взгляд и прервать разговор. Но испугался! Вдруг оборвётся и разговор, и незримая связь между ними? А он... да он просто оглушён силой её женского естества, - и что теперь?!
И Бод, у которого голова шла кругом, медленно кивнул, соглашаясь, не спуская с Анны пристальных глаз. Ещё была возможность отступить и всё обдумать.
- Я приду к тебе сегодня вечером, - сказал он негромко. - Так.
И повторил, закрепляя, словно припечатал:
- Я приду и принесу всё, что обещал. Вот - и - будет - всё - к добру - и к ладу!
А в висках бился пульс и ему, впервые в жизни, хотелось кричать: "Я отдам тебе всё, что у меня есть, только сумей принять это - не испугайся, не ужаснись, не отвергни!"
***
...Бод, с липовым бельчиком, полным мёда, шагнул к дверям. Янтарная капелька нарочно оставлена на крышке нового бельчика. Подойдя к двери, он тронул капельку пальцем, незаметно мазнул по двери: "подмазал" - хотел понравиться этому дому. Переступил порог, поздоровался.
Появление его вызвало немое удивление.
Хозяйка даже мыслями разбежалась: по какому делу пришёл человек в святой вечер?
Но тут встала Анна, подошла к печи, положила руку на мазаный глиной печной бок. Это был знак, и все отлично его поняли. Гость пришёл к Анне, и он - желанный гость... (...) ...И пока вертелись в головах людей мысли хороводом, пока, собравшись с мыслями, не стали они исполнять все положенные слова и движения житейского танца под названием встреча гостя, - Бод и красавица Анна смотрели друг другу в глаза, и время для них остановилось!
Незримый мост, через который души общаются напрямую, не нуждаясь в словах, внезапно построился между ними.
- Вечер добрый, Анна! - мысленно произнёс Бод, чувствуя, что от одного взгляда на неё бешенно заколотилось в груди.
- Вечер добрый, мой милый! - мысленно ответила Анна, - как стрелу пустила в неистовое мужское сердце, - и, боже! - ясные её очи изменили цвет.
"Обещание! О-о-о - это обещание! О, как же он попался! А ведь было время подумать! Вот, смотри - у неё глаза, как омуты. Он умеет договариваться с диким зверем, но не может противостоять этой женщине!"
Растерянный чародей в смятении почувствовал, что его уносит. Он теперь ни там, не здесь: на какое-то время словно погрузился в лёгкое золотисто-сиреневое сияние - невиданное, тёплое, нежное, - исшедшее от Анны вместе с её словами. Он решил не думать, не сопротивляться, - пусть будет, что будет. И открылся, и позволил этому свету обогреть его.
Если Анна из тех, чьё тайное имя Сирена*, то вряд ли он сохранит свою волю. Но Бод наслышан - сирены никогда не обманывают, они действительно дарят то, что обещают! Не зря мужчины, зачарованные ими, выбрасывались с кораблей в море...
Мальчишка?!" - ослеплённый желанием, вдруг ужаснулся он открывшейся перед ним на мгновение странице будущего, готового скоро проявиться.
Холодная испарина выступила на лбу...
Мост разрушился.
Мост разрушился с её стороны. Так быстро, что у него от неожиданности сжало в груди, стало нечем дышать, зато чары исчезли и отрезвела голова.
Он зевнул - полегчало в груди...
Никого не удивил короткий вежливый зевок в кулак. Ведомо: поздний гость в трудах провёл весь свой день! А вот смотри ж ты - зашёл, и не с пустыми руками. Расстарался - принёс знатный гостинец. Исчезло напряжение первых минут. (Бод подумал: надо будет иметь это в виду!) Ему заулыбались, стали приглашать к столу.
Бод поставил подарок - полный бельчик, - на лаву. Соблюдая приличия, он осторожно, чтобы не коснуться им двоим руками, протянул Анне узелок с леками, купальскими травами. Люди не сводили с них глаз, а держать-"туманить" их мысли Бод не хотел. Загадочная, таинственная Анна была рядом. Кто знает, что из этого получиться?
В окружении семьи, за большим чисто выскобленным столом их посадили друг напротив друга. Но то, что происходило за столом, не могло их интересовать. Анна не поднимала глаза - боялась, что опять остановится время: и она, и этот мужчина опять окажутся лицом к лицу наедине в странной светоносной пустоте, а всё вокруг отодвинется, отступит куда-то...
Бод...
Бод старался не смотреть пристально ей между бровей, и, расслабив взор, гладил мысленно её щёки, шею, маленькие белые руки. Уж это удовольствие он мог себе позволить, пока Анна отводила глаза!
Много раз менялась лучина в лучнике.
Закончилась неспешная трапеза и закончился вежливый разговор. Кондрат был доволен гостем: и почему не знал он раньше этого человека? Эх, толковый мужик, и - сам себе голова!
Боду пришло время распрощаться и уходить. На пороге он поклонился хозяевам:
- Будьте здоровы!
Взглянул на Анну: "ТАК я приду снова!"
И Анна неожиданно для себя поняла - этому человеку не нужно быть рядом, чтобы быть услышанным! Но отчего-то влажными стали её глаза. А потом сквозь пелену слёз, готовых пролиться, она увидела, как гость, шагнувший за порог, остановился на мгновение и дёрнулся назад, как будто собираясь вернуться.
Это чародей, чувствуя себя рыбой, попавшейся в сети, трепыхнулся в ответ на её непокой, но вовремя сообразил: что подумают домочадцы? И шагнул в темноту за дверью.
***
...Бод спешил домой.
Ему необходимо скорей уединиться, обдумать всё, что произошло между ним и Анной в этот день! То, что он встретит сирену, было почти невероятно - сирены редко являлись в этот мир, чтобы потом о них столетиями жили легенды. И легенды ошибались, собрав их на остров в Греческом море.
Нет.
Один раз за много-много лет рождались они в разных местах и у разных народов. Были такие земли, в которых сирен умели отличать от обычных девушек. Там их запирали в гаремы, и мир удивлялся, когда в память о своих возлюбленных великие цари возводили дворцы, разоряя порой себя и народ...
То, что Анна Берёзкова была сиреной - для него теперь казалось несомненным: слишком большую власть над ним обрела эта женщина!
Но что-то у него не сходилось... Два года, или около того, прошло, как Анна вернулась в Речицу. И он, Бод, - самый многообещающий ученик двух самых могущественных храмов, он, посвящённый чаровником-мельником в секреты древнего волшебства, - принимал Анну за простую горожанку?
И Анна ждала Бода, чтобы обрушить на него всю свою колдовскую мощь?
Да половина мужчин города должны были перебить друг друга, пока чаровница не досталась бы одному - только это способно обезвредить её власть над ними! Или же Анна - не истинная, не прирождённая сирена? А что за видение пронеслось перед тем, как она так резко, болезненно разрушила мост, по которому летели навстречу друг другу их мысли? Что за парень утонет в холодном Днепре с её именем на устах?
Бод скрипнул зубами - откуда эта игла под сердцем?
"Чародей - да ты влюблён?!
Не заблуждайся, не сбейся с пути, чародей! Разве любовь к женщине имеет смысл и ценность для тебя?" - спрашивал он, копаясь в собственной душе.
"А если это так? А если - да?! И нет, и не будет другого ответа!" - неожиданно отозвалось внутри.
Он умудрился заболеть, и не хочет становиться здоровым. Ах, Анна, Анна! Видеть её - мука, и не видеть - ещё большая мука.
Завтра надо готовить к зиме пчелиные семьи.
Да, завтра он выбросит из головы странные мысли и займётся делом...
...И вот ещё что не даёт ему покоя: Анна испугалась - чего? Она разрушила мост.... Почему? Не хотела, чтобы открылось грядущее, или ...
Бод закрыл глаза: внезапный страх, как в тот миг, когда смотрели они друг на друга, повторился. "Анна открылась навстречу мне, а я, - это я-то! - испугался! Чёрным сомнением ударил!" - Бод впервые в жизни обругал себя. "Оттого и отгородилась. Если она простая женщина, то сейчас плохо ей - страхи, как и тёмные мысли, стрелам разящим подобны!"
- Да, воистину я сбился с пути и разум мой затуманился, - взвыл чародей, роняя на ногу горячую жаровню. Он собирался, творя особые заклинания, потоптаться по угольям босыми ногами, дабы очиститься от разрывавших его противоречивых страстей.
Угли рассыпались, Бод понял, что не до заклинаний ему сейчас.
"Ах, женщина, лебедь белая! Как же мог я так обидеть тебя?" - мучился он раскаянием за неосторожную мысль, не замечая боли в обожжённой ноге.
...Сон не идёт к нему.
Сердце просит сейчас же проверить: услышит ли его Анна, отзовётся ли? Нет, не рядом они, нет, не глядят в глаза друг другу, но знает Бод - научен, что делать, как послать птицу-мысль! Человек услышит его, но ответить чародею сможет лишь чародей. Если Анна откликнется, то ему надо спасаться - сирена сделает его своим рабом! Если же нет?
Бод зажёг не лучину - свечу: и, обнеся себя по кругу свечой, оставил её гореть. Затем сел, странно подогнув ноги, сильно выпрямившись в спине, положил обе руки по сторонам от себя, ладонями вверх, и произнёс, мысленно рисуя лицо и стан Анны: "Голубка, Анна, будь спокойна! Анна, Анна, Анна..."
Она не отозвалась.
Но и не остался Бод без ответа. Снова он, не чувствуя себя, погрузился в нечто невыразимо нежное: её сияние! Золотисто-сиреневая волна окружила, обласкала и отхлынула. Осталась гореть ровным высоким пламенем одинокая свеча.
Но показалось чародею: тёмной и холодной пустыней стал его дом.
И жгучее желание, необходимость видеть Анну подле себя, перечеркнуло все другие мысли... Бод решился!
Он решился на самое тёмное колдовство, которое никогда бы не стал делать в другое время и для другого человека. Оно - тяжкое, мрачное, подвергает тело опасностям, предусмотреть которые нет никакой возможности. Оно не стоит того, чтобы тратить на него жизненную силу. К тому же Бод много лет назад по зову сердца принял греческий закон, и осуждал древнюю, слишком древнюю эту магию, уравнивавшую человека и дикого зверя.
...Бод достал нож. Странная, плотная, как будто осязаемая темнота неслышно расползлась в доме и облекла собой человеческое тело. И в этой плотной, вязкой темноте, мешающей движениям, тело забилось, страдая тысячей болей. Человек не видел, не мог знать, что колдовская тьма, вызванная им же самим, не покрывает обожженную угольями ногу...
...Он обернулся чёрным котом.
Всё восстало в нём против этого противоестественного действа: и тело, и разум, и душа! Но жили, оказывается, в нём дремавшие до поры до времени звери - страсти, теперь грызущие его изнутри, лишая покоя и рассудка. И это они требовали, и не находили выхода, и победили, подчинили себе и разум его, и тело, и душу.
"Ах, Анна, Анна! Не только я виноват, что мой демон вышел на свободу! Сильна ты, Анна, хоть и не знаешь, наверное, сама, как велика твоя сила!" - Впервые после долгих лет покоя и душевного равновесия Бод чувствовал себя несчастным, а это был очень, очень плохой знак...
...Чёрный кот, жилистый, ловкий, запрыгнул на крышу, прошёлся под стропилами до дымника, и тихо, мягко соскочил вниз. Увидел Анну, не спавшую, сидевшую на постели. Знала, ждала. И теперь спокойно наблюдала за его приходом.
"Мр-р-р!!!" - только и мог строго сказать кот, не желая, чтобы женщина видела, как будет корчиться обнажённое тело, освобождаясь от колдовства.
Анна поняла, накинула на кота тёмную постилку, отступила.
Боду было плохо. Он уже сожалел, что пошёл на такой риск и подвергнул своё тело такому унижению! Он, стиснув зубы, перетерпел все боли и мучительные судороги обратного превращения в человека. Он был измучен переживаниями дня, страданиями ночи, сомнениями, безумным бегом по тёмным улицам, лазанием по заборам; и понимал, что во второй раз, и вообще никогда не станет проделывать это вновь! Пусть даже придётся затуманить сознание всем жителям города вместе взятым! Он больше никогда не расстанется со своим телом!
Наконец тело, мстившее за свершённое над ним насилие, замерло.
Бод приходил в себя.
Некоторое время он оставался неподвижен, распростёрт на холодном полу. Потом упруго поднялся: крепкий, стройный, полный желания, протянул сильные руки с большими ладонями к Анне и сказал:
- ТАК я пришёл! Люба моя, Анна! Помилуй!
И Анна, вспыхнув, сошла к нему с высокой лавы, обвила шею, положила голову ему на плечо и затрепетала под его осторожными руками...
***
Бод очнулся поздно.
Утро, наполненное звуками бесхитростной жизни городского предместья, было в самом разгаре. Бод, совершенно нагой, лежал у себя в хате на широкой лаве, накрытый тёмной домотканой постилкой. Любопытное солнце засветило ему прямо в лицо сквозь дымчатую плёнку бычьего пузыря, натянутого на рамку в окне. Ему не было холодно в тяжком забытьи колдовской ночи, но стало холодно тотчас же после пробуждения. Колдовство, к которому он прибегнул впервые, не получилось. Оно лишь наполнило сознание немыслимо осязаемыми образами и впечатлениями. Чародей обрадовался тому, что провидение помешало осуществить колдовство полностью. Но почему не получилось, что помешало? Бод приподнялся на лаве, скинул дерюгу, осмотрел себя. Правая ступня сверху потемнела от ожога: на эту босую ногу Бод вчера уронил жаровню с углями.
Он даже улыбнулся: настолько всё удачно сложилось!
Для обряда превращения тело должно быть здоровым. Считалось: раны осложняли возвращение в истинную плоть, хоть это всё же оставалось возможным, но мешали обретению низшей, звериной формы вначале дикого ритуала. Впрочем, он не станет проверять, - нет, не его это путь!
Бод, снова обретя способность мыслить здраво, спустил ноги с лавы, стал одеваться, удивляясь, что в забытьи сумел-таки найти ложе и укрылся. Видно, сон сплёлся с явью. Могло быть и хуже. Неправильное чародейство - это когда человек становился как корабль без ветрила, с таким могло произойти всё, что угодно!
Он решил до вечера не бередить душу, не думать об Анне...
***
...Через седмицу он возвращался в город, весело погоняя своего Навгуна, не зная, на что надеяться, и что ждёт впереди, но в голосе его было столько радостного нетерпения, как будто та, что не выходила из головы, раскинув руки, бросится ему навстречу в конце пути!
Когда по обеим сторонам дороги потянулись наделы городских огородников, Бод пустил коня шагом и задумался. Так всё-таки, кто такая Анна Берёзкова? Почему впервые отъезд из города дался ему так нелегко, а вот обратный путь он проскакал, словно дорога скатертью стлалась под копыта коня?
Может, всё-таки, это волшебство, и он давно уже околдован? Отсюда и сны, и видения под четырьмя липами, и радостное предвкушение встречи?
***
Анна мало спала ночью. То ей было жарко под перинкой - роскошным родительским подарком, то мешал стрекот сверчка в какой-то щели...
Анна думала о нелюдимом бортнике из предместья. О том, как встретились возле корчмы после представления батлейщика.
Она тогда подняла руку к голове...
...Страшный человек, отрезавший ей косу, саблей прихватил и кусок кожи с головы, чудом не раскроив ей череп. У Анны до сих пор сильно болело это место, хоть рана зажила давно. А после того, как повстречалась с ним, перестало болеть. Он сказал ей добрые простые слова, теперь голова не болит и больше не ноет сердце, сжатое в кулаке страшных воспоминаний...
...Ей показалось: он говорил с ней, когда вошёл и стоял у дверей, но говорил чудно, рта не раскрывая.... А потом он забоялся её, да так сильно, что страх сотряс его всего! И она испугалась не меньше, и как бы проснулась: вокруг семья, все говорят положенные слова, приглашают гостя, а она, Анна, стоит, как ступа...
У него глаза синие: смотрит - как будто гладит, ласкает её. Как хорошо! Когда уходил, она чуть не расплакалась, чуть не рванулась следом! Пытала его: как ей жить дальше?
Вот теперь его нет здесь, но Анне покойно, как будто он рядом. В середине ночи Анна услышала голос. Он назвал её по имени, и она ответила, лучась нежностью: "Храни тебя бог, милый человек!" - а после спокойно забылась крепким сном. Во сне привиделся большой чёрный кот у её ног, но и в этом не было ничего плохого...
***
Днём Анна открыла мёд, принесённый гостем.
Когда мазала хлеб мёдом, её Катеринка спросила:
- Этот медок собрали пчёлки?
- Да, пчёлки.
Тут же вторая дочка, Лизавета, важно сказала:
- Пчёлки - самые лучшие на всём белом свете козульки! А дядя у них медок отобрал?
- Нет, они подарили ему мёд за то, что он смотрит-бережёт своих козулек.
- Дядя придёт ещё? - опять спросила Катеринка. И Лизавета пояснила:
- Когда ты разговаривала с дядей на ярмарке, наши коровки сами ходили по земле, искали траву и мычали, да, мычали, только тихо-тихо! А когда мы пришли домой и рассказали об этом Стёпке, он не поверил, и наши коровки больше не мычат и не ходят - мы их рукой водим. Скажи дяде, пусть придёт, мы достанем коровок и наших лялек, поиграем!..
***
...А потом через три дня - она считала! - прилетела ей на плечо синичка. Проскакала по руке в ладонь, клюнула легонько в середину, засматривала умными глазками Анне в лицо.
- Синичка, ты с весточкой от него? - тихо спросила Анна.
Птичка подпрыгнула, снова посмотрела на молодицу, выжидая.
- Скажи - жду его очень! - шепнула Анна, и, не придумав, что делать, приподняла руку. - Лети, птичка! Веди его к моему порогу!
Синица сорвалась, улетела на полдень. Анна проводила её глазами, а в доме рассказала о птице Марье, умолчав о том, что нашептала синичке. И рассказывая, так описала синицу, что получилась сказка о прекрасной чудной птахе, явившейся ей посреди двора.
Марья выслушала, как слушают малое дитя, улыбнулась и сказала:
-Тебе к счастью, красавица! А ещё синицы приносят холода, это уж точно: скоро задует полночный ветер, надо достать, перетрясти кожухи.
***
Бод решил разузнать о жизни Анны в те годы, когда её не было в городе. Это могло многое прояснить. И только после он снова увидится с ней.
Пришлось глубоко и сильно вздохнуть, потому что опять почувствовал, что с наступлением ночи мысли об Анне, перекатываясь эхом, отзываются в душе.
У Бода было несколько способов разведать то, что хотелось. Но он выбрал обычный, как делали все добрые люди, когда хотели что-то узнать: направился в ближайший шинок.
Он слегка напустил туману на криворотенькую коротконогую тётку Адарку, прибиравшую липкие столы, и Адарка нисколько не удивилась его появлению. Принесла кухоль пива, брякнула им об стол рядом с Бодом. Мещане за дальним концом стола играли в кости и повернули головы в его сторону только чтобы ответить на "Добрый вечер!".
- А не знает ли хозяюшка Анну Берёзкову? - не желая тратить время на дипломатию, подъехал к служанке Бод.
То, что он назвал её хозяйкой, очень понравилось Адарке. А ещё больше понравилась возможность поговорить со свежим человеком, да ещё об Анне Берёзковой! Конечно, она знает всё об этой Анне! И Адарка, перебирая криво поставленными губами, пошла рассказывать про Аннино детство: какой та была хорошей, справной девонькой - одна дочка у своих родителей, - добрая память им, светлый рай! И, конечно, со смаком пересказала нашумевшую историю про Аннино замужество. Проездом в Речице её заметил молодой парень. Вернулся за ней из дальних краёв, притащив через пол земли с собой сватов. И стоял перед растерявшейся девкой на коленях, заглядывая ей в глаза и умоляя выйти за него, неведомого чужинца, замуж. А не то бросится он в седой Днепр с камнем на шее!
Бод только головой кивал. Да, неудивительно, что он подозревал Анну в чародействе!
- Ой, и повезло Анне, ой, и носил её муж на руках!
- Откуда знает это Адарка? Неужели сама Анна Берёзкова похвалялась?
- Нет, не похвалялась, а и не надо похваляться: муж дважды привозил Анну повидаться с родителями, из такой-то дали! Была бы не люба - не вёз бы, под лавку закатил, и забыл - вот как!
"Это правда, - согласился про себя Бод. - Мужчина стоящий - действительно любил её!" И получил ещё один укол под сердце тонюсенькой иглой. Он досадовал на себя и подумал, что ему, от страстей очищаясь, не то, что ходить, - скоро спать придётся на горячих угольях!
- Анна тогда белой павой ходила, и муж не спускал с неё глаз, хоть женаты были несколько лет, и девчонки уже к тому времени подрастали. Чего ж тут думать? - шлёпала губами Адарка.
Бод, хмурый, молчаливый, впрочем, таким он всегда казался людям, не дотронулся до питья, незаметно подвинул кружку Адарке. И Адарка, похлёбывая пиво, продолжала:
- А когда случилась там у них война, мужа ейного убили, а Анна, голубка, натерпелась страху: ворог отрезал ейную русу косыньку, - о-от такую косыньку, до самой земли, - своей вострой сабелькой! - Адарка перекрестилась.
- И как она уцелела, одному богу ведомо, бо, добрый человек, сам знаешь, что делают злые люди с бабами да девками на войне. Ой, страшно! - и захмелевшая Адарка опять перекрестилась на икону, висевшую в тёмном углу корчмы.
Тут тётка на мгновение остановилась - вдруг вспомнила, что не убрала, как велел хозяин, паутину за иконой. Полгода назад, на вербное воскресенье, старый Михал полез менять прошлогодние ветки вербы на свежие, и выговаривал ей, что пауки чуть не откусили ему пальцы! "А то, может, и не убирать? Пусть откусят пауки ему хоть и все руки до самых плеч - глядишь, хозяин тогда научит Адарку, как следует считать гроши, и уж она-то сумеет попользоваться этим!"
Бод тоже молчал, думал о своём:
"Овладеть сиреной без её согласия - что удержать воду в кулаке: утечёт, просочится сквозь пальцы. И неважно, как она это сделала, - подумал Бод. И продолжал размышлять об услышанном. - Враг отрезал её невиданную косу. Не в том ли причина? Волосы немаловажны для колдовства: колдуну - длинная борода, ведьме - длинные косы. Коса у девки заключала в себе чародейство не проявившееся? Косу отрезали - освободились колдовские чары? Но как же провела Анна два года, вернувшись в Речицу? Первой бы пострадала семья Кондрата...".
А тётка Адарка завелась снова:
- Как Анну привезли в город, она, голубушка, с постельки не вставала. Лежала, как подкошенная былиночка. Девчоночки её всё плакали и плакали, чуть что - стукнет, упадёт, собачка забрешет - они в слёзы, да громко, дружно, в один голос. Ведомо ж, испуганные детки! Деток водили к бабке Мокошихе, и ничего, она их отшептала. А потом ничего, слава богу, выздоровела Анна! И помогла ей святая водица, за которой Кондрат отправлял сыновей ажно в Киев, в святые места...
- И сватал кто Анну Берёзкову? - перебил Бод тётку, ожидая последних откровений.
- А кто ж её сватать будет, коли она ни на кого не глядит! Ницая! ("Ницая" у речицких означало "скрытная"). Говорит чудно, никто её не понимает. Да и падучая она. Пусть и выздоровела, и всё, что надо, справляет, и мастерица, а всё равно - падучая. А в хозяйстве здоровая баба нужна.
Мужики на неё любуются: Анна - молодица краси-и-ивая, статная, лицом белая. А толку-то с её красоты? И не подступиться к ней! На Троицу бобыль Козьма - Косачихин сын, - задумал с Анной пошутить. Подарил её девчонкам по медовому коржику, а сам говорит: "Я на вашей мамке женюсь, и куплю ей обновок, чтоб она ходила красивая, как паненка! А вас, девоньки, буду каждый день угощать леденцами и кренделями с маком!" - Разве плохо сказал человек? Другая б баба обрадовалась! И полез пьяный Козьма к Анне целоваться.... Ну так что, ну и пошутил в святой праздник, что, нельзя? Небось, не девка: берёзку-то заломили давно. А Анна глаза бешеные сделала, да по кадыку Козьме чем-то шась! Малявки её ревут - кричат что есть мочи! Анна то ж слёзы распустила ручьями, Козьма горлом булькает, дыхало она ему перебила. Народ сбежался и, не разбираясь, стали Анну жалеть и девчонок крикливых успокаивать! А Козьму стыдили и ругали сильно, и не пожалел человека никто. Старая Косачиха говорила, что Козьма потом неделю пил беспробудно, он же и правда к Анне подъехать хотел!..
А у Кондрата ей хорошо живётся. Они с Кондратовой Марьей дружат. И живут богато. Люди говорят, что к Анне Берёзковой Золотой змей по ночам прилетает, - перешла на шепот прислужница. - Золотой змей прилетает, в пасти кусок золота приносит. Куда он повадится летать, там люди сразу богатеют! Вот, может он к Анне и летает, оттого она от людей бежит. И не скучно ей: змей её по ночам утешает. А я сама в серпени не раз видела, как летит Золотой змей промеж звёздочек: чирк по небу, и не заметишь, куда опустился..."
"Ну и довольно!" - отрезал мысленно Бод. Сказку о Золотом змее он слышал ещё в княжеском обозе, во время бесконечно долгих ночных разговоров у костра. Посмотрел пристально на тётку, заглянул в сивушные заплывшие глаза. Из головы Адарки выветрился весь разговор, и она, заскучав, завозила своей тряпкой, подхватила выпитую пивную кружку и тёмную медь, брошенную на стол, и зашаркала прочь как ни в чём ни бывало. А Бод кинул всем: "Дабранач!" ("Доброй ночи!") - и ушёл из придорожного шинка, наполнявшегося к вечеру мужчинами.
Ворота на въезде в посад уже закрыли, и стражники из мещан прохаживались туда-сюда под старыми липами, не спешили войти в шинок, в котором им сегодня очередь нести караул, приглядывая за воротами и, заодно, за посетителями крайнего на дороге питейного места. Теперь придётся Боду кружить огородами, чтобы выйти из посада к своей хате. Не прыгать же вверх по воротам взрослому солидному мещанину! "Ну, может, опять перекинешься котом? - съехидничал над собой Бод. - Ужом тоже можно, чародей: брюхом, брюхом по земле! И какой-нибудь ловкий хозяин тебя насадит на вилы, а потом на вилах, глядишь, ты станешь человеком!"
Не домой пошёл он.
Он шёл к Анне.
Куда ещё может идти чародей, как не к своей "тайне"?
Он шёл по посаду, сам себе удивлялся, и всё равно шёл туда, где увидит Её...
***
Вот и двор Кондрата. Пальцы Бод сложил особым образом - от собак, которые давно бы подняли лай, удивляясь, кто это смеет шататься в ночи вдоль хозяйских заборов?
Собака Кондрата - старая умная Куля - почувствовала человека у весничек, но не залаяла, а услышав странные тихие слова, радостно завиляла хвостом и позволила Боду, легко вскочившему на высокий замёт, спокойно спрыгнуть во двор.
***
Анну как кто позвал!
"Это Он,- почувствовала Анна! И про себя спросила - Где ты, сокол?"
Анна и сама слышала: все домочадцы крепко спали. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом, посвистом мерного дыхания спящих людей. Старшие парни, спавшие порой шумным молодым сном, ночевали отдельно.
"Только бы не заметил никто!" - охнула Анна.
И эхом отозвалось: "Никто нас не увидит, обещаю, Анна!
Бод стоял под старой грушей.
Эта огромная, толстая груша была так высока, так ветвиста, что речицкие люди, если случалось им возвращаться из дальней дороги по гостинцу, издали, за несколько вёрст, угадывали вершину груши и говорили: "Ну, вот и Кондратова груша! Скоро будем дома!"
Бод ждал, прислонившись к стволу спиной. Думал об Анне и знал, что она почувствует его приход.
Он сказал ей, что стоит под грушей, что очень, очень хочет её видеть! В этот поздний час все спят, и будут спать столько, сколько будет нужно: он постарался, чтобы все спали крепким счастливым сном. Никто их не заметит. Анна! Анна! Анна!
Анна не могла ответить, она не была чародейкой. Боду оставалось только ждать.
Легко отворилась дверь, и светлый силуэт обрисовался в темноте двора.
-Так почему же не поднимаешь очи? - Бод был так близко, что чувствовал её тепло, не нуждался в ответе - понял.
- Ты сам всё знаешь. А я - не ведаю, что будет, если я взгляну на тебя? Может, мне лучше не смотреть тебе в глаза?
"Может, лучше и не смотрела бы ты мне в глаза! - подумал Бод. - Ты не сирена, но ты равна мне по силе своего чародейства! Я и сам не знаю, как такое возможно?! И не знаю, что будет в этот раз, если взгляды наши опять встретятся!". Но эту мысль птицей не послал к Анне. Только глубоко вздохнул, осторожно взял Аннины ладони в свои и, опять удивляясь, как хмелеет от близости к ней, помолчал, подумал, и сказал:
- Анна, я не прост...
-Знаю.
Бод подавил недоумение: что-то удивительное крылось за их знакомством, и тайна не хотела раскрываться! А он не собирался ждать, когда раскроется эта тайна - женщина уже перед ним. Он так ждал встречи! И чародей, внутренне дрожа, моля небо лишь об одном - чтобы эта душа его не отвергла, тихо сказал:
- Я многое умею из того, чего не понимают люди...
- Да, - кивнула Анна, всё ещё глядя в землю. И добавила с чувством, притянувшись к нему, - спасибо за то, что любишь меня!
Как?! Она читает в его сердце?!
- Люблю, люблю, Анна! Люблю я тебя! Хоть и не готов к этому, и не знал, ни гадал, что так случится со мной, но запал я на тебя! О-о, женщина! - и Бод, держа Анну за руки, по очереди медленно перецеловал каждый её пальчик. Она поднесла к своим губам его большую ладонь, надолго прижалась губами к тому месту, где две линии судьбы сходились в глубокую борозду, пересечённую лучистой звездой. Потом приложила эту ладонь к своей пылающей щеке, так и не решившись взглянуть на него.
- Анна, я научу тебя, что нужно сделать, а потом ты смотри на меня, смотри на меня - и будь со мной! - Бод творил заговор, не думая - дано ли ему право на это? Затем сложил её тонкие пальцы в священный знак защиты и равновесия, провёл рукой, рисуя этот знак, на своей груди, затем на её груди, начертал над своей головой, над её головой, и произнёс: