Чтобы не сойти с ума и всё же попытаться найти разумное объяснение произошедшему, я начал делать эти записи. Супруга отговаривала меня. Воспоминания страшат до сих пор, она не желает к ним возвращаться. Я могу понять её, но мне требуются ответы.
...Случилось это два года назад.
Тогда я был серьёзным малым, только вернувшимся из армии и по своей давней мечте устроившимся в местное отделение милиции. Мне выдали голые погоны рядового и определили к старшине Волкову Михаилу, свои звали его Михеем. Старшине было за пятьдесят, годы службы сказались на нём избыточным весом и усталостью от бесконечных дежурств, вкупе с сотнями пьяных разборок, которые ему пришлось разнимать. Его называли бездушным мешком, таким он отчасти и являлся. Но лишь отчасти и для посторонних. Я числился его помощником, а, по сути, стал мальчиком на побегушках. Я не упрямился - заполняя стопки протоколов, я набивал руку в бумагомарательстве, без которого теперь нигде не обходится. А покупая кофе, брал ведь на двоих. Главное, я видел, как Михей ведёт себя в запущенных квартирах с разъярёнными супругами и плачущими детьми, на скамейках у ночных кабаков с их завсегдатаями и в пропитанных наркотической смертью подворотнях. Это был тот практический опыт, который не вычитаешь в книгах.
Бывали у нас сумасшедшие дни, полные криков и крови, когда дубинка с наручниками покидали привычные места на моём поясе. Возвращаясь после подобных смен в родительскую квартиру, я был способен лишь на то, чтобы раздеться и завалиться спать. А после пары таких смен подряд мысли об ошибке, совершённой при выборе профессии (а также о том, что ещё не поздно всё исправить), настойчиволезли в гудящую голову. Но затем выдавалась неделя затишья, когда наш ВАЗ2110 мирно колесил по городу или мы просиживали штаны в участке за просмотром "ментовских" сериалов по телевизору. И унылые мысли отступали.
Постепенно я становился своим. Начинал ориентироваться в наборе человеческих индивидов, составлявшем основу нашего "рабочего контингента". Узнавал среди них мелких сошек, которых не грех лишний раз по башке треснуть, но и матёрых упырей, с кем всегда следовало держаться настороже, дабы не словить ножом в печень. Я выбил зубы пьяному мажору, что пытался изнасиловать школьницу, а потом совал нам взятку. Была разборка, Михей прикрыл, и дело спустили на тормозах. Я носил кобуру, посещал тир и неплохо себя в нём проявлял.Я отведал тщедушных заискиваний, подлинной ненависти и столь же подлинной благодарности. Меня подкалывали коллеги. Мне улыбалась наша симпатичная секретарша. Всё шло своим чередом.
Собственно, это лишь вступление. Сама история, которую я взялся записать, началась промозглым осенним вечером.С неба моросило второй день к ряду, и ворох опавших листьев забивал сточные канавы. Поступил сигнал, что некто "бомжеватого вида" околачивается у ограды детского сада. Ничего особенного, но всё же дети и разные сомнительные личности - не те объекты, которыекак-то должны пересекаться. По крайней мере, в сознании добропорядочных обывателей.
Мы выехали. Долгостучали в запертые ворота, дозываясь сторожа. Наконец тот явился. Пока старшина беседовал с ним за сигаретой под козырьком входа в здание, я поднял повыше воротник форменной куртки и взялся обойти садик по периметру.
Никого я, конечно, не встретил. Лишь промочил ботинки.
Стоит сказать, что город у нас спокойный, если не считать вечеровпятницы с субботой и прочих праздничных дней. Все у всех на виду, и кто следует, давно взят "на карандаш". Конечно, бывает, переклинить в голове может и у самого уравновешенного на вид гражданина, которому в очередной раз что-то поперёк горласказала жена, а кухонный нож как специально попался под руку. Но здесь случай явно был из другой оперы.
По большей части "бомжеватые" личности обитали у нас в деревянных бараках постройки первой половины ХХ века - Чемберленах на местном наречие. Но те располагались на другом конце города. Здесь же был тихий спальный район. Окраина.Стандартные советские пятиэтажки, стандартный детский сад. Шеренги берёзок вдоль пешеходных дорожек, небрежно закопанный котлован на месте недавнего прорыва водопровода. Провинциальный уют средней полосы.
Заканчивая обход, я остановился прочистить нос.
Дальним своим углом ограда детского сада выходила на лесополосу. Разделяла их лишь городская окружная дорога. Качаемые ветром корабельные сосны скрипели, навевая унынье. Даже им затянувшаяся сырость была не в радость. Метрах в ста от садика в сплошной стене деревьев виднелась прореха. Света фонарей едва хватало, чтобы её различить. А скорее напомнить о том, что она там есть. Это был подход к большому заброшенному дому. Когда-то мы забирались в него со школьными приятелями побаловаться сигаретами. Уже тогда дом был в убитом состоянии - рухнувшая крыша, накренившиеся стены. Я думал, он давно и с концами развалился. Вернее, я вовсе не вспоминал о нём последние пятнадцать лет.
Показалось, что среди деревьев мелькнул огонёк. Но это по дороге проехал автомобиль, свет от чьих фар, должно быть, отразился от битых стёкол в лесу. Я поёжился и пошёл назад.
- Что так долго? - проворчал Михей. Они со сторожем всё также стояли под козырьком здания, освещённые настенным плафоном. Струи дождя в его болезненно-тусклом свете походили на тонкие нити. - Нашёл что-то?
- Нет. Все следы, если и были, смыло.
- Он даже следы поискал - настоящий детектив, - кивнул старшина сторожу.
Бородатый дядька с вялыми глазами, облачённый в зелёный плащ-дождевик, хмыкнул.
- А вы что-нибудь узнали?
Михей ослабил пряжку ремня на свисающем животе:
- Никого подозрительного здесь не видели. - Бородач и на это хмыкнул. - Нам звонила какая-то старуха из ближайшего дома. Ей бы спать, а она ночами что-то в окно высматривает.
- Есть такие личности, - пояснил сторож, - лишь бы с кем полаяться. Мимо идёшь, у подъезда сидят и глядят на тебя так, будто ты у них чего-то спёр. К ним через день скорая мотается. Всё боятся помереть, старые карги.
- Ладно, поехали, - сказал старшина.
Михей двинулся к воротампо дорожке, огороженной цветными бордюрами. Язадержался.
- Там через дорогу, - обратился я к сторожу, кутаясь от ветра, - есть заброшенный дом. Мы, помнится, ещё мальчишками лазали по нему.
- Ага.
- Я подумал, может какой-то бродяга облюбовал его себе. Не замечали?
Бородач то ли поморщился, то ли задумался. Поковырял ногтём в ухе.
- Вряд ли. От того доманичего уже неосталось. Давно надо бы сравнятьего бульдозером, чтоб не завалило кого невзначай. Да разве кто почешется.
Я кивнул, отворачиваясь и собираясь догонять старшину.
- Я ж местный, - продолжил сторож. Его вытащили из тепла, и теперь ему хотелось поболтать, чтобы скоротать унылый вечерок. - Тут раньше деревня была. Я сам в ней пацаном жил. Потом фабрику построили, народ понаехал. Старые избы снесли все к чертям, поставили многоэтажки. А дом этот, сколько себя помню, и тогда уж был заброшенный.
- Понятно. Вы посматривайте, если снова будет соваться кто-точужой, звоните.
- Угу, - донеслось мне в спину.
Никого он не будет высматривать, кабан бородатый. Сядет в своей каморке и уткнётся в телевизор, потом спать завалится и всего делов...Озвучивать свои мысли я не стал.
Собственно, об этом эпизоде можно было сразуи забыть. Подобные "пустышки" составляли половину от общего числа наших вызовов. Но через день случился новый звонок. Снова вечером, благо не таким мокрым. На этот раз от самого детсадовского сторожа.
Ветер гнал по небу отары свинцовых туч. Вновь мы втроём торчали на том же крыльце, где всё так же продувало. Михей и сторож, чьё имя я всё забывал спросить, курили. Я слушал.
- Вы сказали звонить, если чего, я и позвонил, - рассказывал бородач. Дождевик превращал его в бесформенную копну. Затянувшись, он выдохнул дым через ноздри и щелчком пальцев отправил багровеющий в полумраке окурокподальше в клумбу.
- Ну и? - Сигарета дымила в уголке ртастаршины, руки он спрятал в карманы куртки. Вести панебрацкие беседы с целью получения информации было частью нашей работы.
- Снова ходилкто-то подозрительный? - добавиля.
- Ходил. Где-то с час назад, - покивал сторож. - Ох, не к добру, думаю, он околачивался. Воровать-то в саду, считай, нечего, кроме грабель да игрушек. Да и не полезет сюда никто, даже наркоман, - всё же соображают, что дети. Но, ведь, есть такие, кто на самих детей позарится может. Затаится где-нибудь и будет караулить. Нынче каких только ненормальных не встретишь. Вот давеча в новостях опять...
- Ближе к делу, - поторопил Михей.
- Значит, пошёл я пройтись вокруг - так, на всякий случай. И только зашёл за второй корпус, - сторож махнулв направлении леса, - как сразу его и увидал.
- Кого именно? - В нагрудном кармане у меня лежал блокнот с карандашом, но доставать их пока было незачем. - Человека, похожего на "бомжа"?
- Не спеши, не спеши - всё по порядку расскажу, - заверил меня сторож. Жуя сигарету, старшинахрюкнул. - Значит, выходить из-за угла я не стал. Освещения там нету, но я разглядел его... Волосатый, бородой по самые глаза зарос.
- Борода, как у вас?
- У меня-то чего - вот у него бородища настоящая, старорусская! Одет в какое-тотряпьё, я спервадаже подумал, что он в бабском платье. В руках крюка. Чисто, лешак из леса вышел.И сразу видать - недобрая душа.
- Он перелез через ограду? -докурив, Михей также швырнул окурок в клумбу.
Вопрос первостепенный. Если человек, кто бы он ни был,проник в ночное время на территорию детского сада, это одно. А если находился снаружи - другое. Гулять, пусть и по не самой приятной погоде, у нас разрешается в любое время суток.
- Нет, не перелезал, - покачал головой сторож. - За оградойвстал. Вцепился в неё и глазел на здания. Пошёл я узнать, чего ему надо. Он увидал меня и дёру дал.
По лицу старшины я видел, что для себя он уже всё решил.
- Значит так, - сказал Михей. - Пока этот хмырь шастает за оградой, он вне нашей юрисдикции. Он ничего не нарушает, у нас к нему вопросов нет. Вот когда перелезет на эту сторону, тогда и звони в следующий раз. Ясно?
- Ясно-то ясно. Да только ж дети. Мало ли... Лучше перестраховаться, как бы чего не вышло.
- И что ты предлагаешь? Где нам искать твоего "лешака"?
- Мне-то откуда знать? Это вы - милиция, вы и ищите. Моё дело сообщить куда следует, для того здесь и поставлен.
Старшина едва стерпел, чтобы добавить пару ласковых. Лишь коротко кивнул мне и пошёл прочь. В общем, я был с ним согласен. Пока мы болтали тут, нас могли разыскивать по рации по более важному делу. Но я вновь задержался, рискуя навлечь на себя недовольство.
- Я хотел ещё кое о чём спросить?
- Валяй, - бросил Михей. - Я в машине покурю.
И удалился развалистой походкой.
- Когда вы прогнали того человека,куда он направился? Не в сторону ли заброшенного дома?
Сторож поразмыслил:
- Туда вроде бы... Про эту хибару-то. Я ведь говорил, что здесь раньше была деревня? В прошлый раз, как вспомнили протот дом, он у меня всё из головы не шёл. Я и спросил у матушки - дай Бог здоровья старушке, - кому он раньше принадлежал. Матушка моя родилась здесь в бывшей деревне, а память у неё как у слона. Она и рассказала, что когда была девчонкой - это годах в тридцатых, получается, ещё до войны - там жил один кулак с семьёй. Дом себе построил на отшибе, считай в лесу, - он лесом по-тихому и промышлял. Жадный был, наёмникам платил скупо, если кто заспорит, сразу в рыло бил. С ним лишний раз никто незнался. Взял он себе в жёны сироту, и дети у них были. Своё хозяйство. Семью он держал в чёрном теле, жену так замордовал да заездил, что померла она... Не любили его в деревне. Матушка говорит, ещё и колдуном прозывали, как и его отца прежде. Свиньи у них вырастали огромные, раза в два больше соседских. И приплод давали, какого ни у кого не бывало. Уж не знай, как они их там осеменяли.
Он посмеялся, ожидая от меня того же. Я не поддержал.
- И вот, значит,старшая из его дочек вышла замуж за парня из деревни. Тихенький парень был, может, с головой у него чего-то не то или сам по себе такой. Семья-то не шибко обрадовалась его выбору, а он взял иушёл жить в дом к тестю. Кулак его принял, но то ли бить стал, то ли ещё чего. В общем, подняла родня того парня бучу. Кулак вовсе перестал на людях показываться. И никого из домашних дальше двора не пускал. Только слыхали у нихто и дело ругань... Мать парня в сельсовет писала, чтобы нашли управу. Но в деревнях, особо раньше, если муж жену поколачивает или ещё там, никого не удивляло. И никто не лез - дело семейное, чужих не касается. Оно и правильно, я думаю, а то теперь, чуть что, сразубегут звонить. Не мне вам рассказывать.
Зряя взялся слушать. Надежды извлечь из этоготрёпа хотьчто-то полезное,похоже, не было изначально. Что Михей сразу и понял.
- Но, чего-то я заболтался, - сторож прочёл мои мысли. - Что в этой истории самое занятное - это то, что однажды кто-то пустил слух, что ночью во дворе того дома горел зелёный костёр и рядом ходил окровавленный человек... Я так думаю, это мать паренька наплела, чтоб окончательно взбеленить деревенских. Тут же нашлись такие, кто "точно знал", что кулак и порчи наводит. И если кто ногу сломал или помер в последние годы неведомо от чего - от палёной водки, знать, - всё разом на него записали. В общем, своего тётка добилась, собрался народ толпой и пошёл к дому на отшибе. С взрослыми бежали и дети, как водится,и моя мать среди них. Ворота были заперты, они стали стучать. Со двора донёсся голос, чёрной бранью велевший им убираться вон. Тут уж у мужиков взыграло, и они снесли ворота. Та тётка первой кинулась вперёд. Во дворе была большая яма, где недавно действительно жгли костёр. На перекладине меж двух столбов висела опалённая свиная туша, под ней полное корыто крови, и вокруг натекла целая лужа. Кулак всё матерился и грозил топором. Мужики надавали ему по мордасам, потом всей толпой вломились в дом. Мать говорит, там была тишина и порядок. Народ стал допытываться: чего тут делается? А домашние им в ответ только мычали несвязное и просили уйти. Тётка намерилась забрать с собой сынка, но в него вцепилась жена, и сам он вроде не хотел уходить. Поднялся визг. Тут уж народ поостыл, а лезть в бабьи разборки мужикам не хотелось, и они повернули восвояси. Тётку тоже с собой уволокли. Она всё божилась поджечь проклятый дом. Кулак молча провожал их у поломанных ворот. Лицо у него было разбито, всё в крови. Матушка потом сильно разболелась от испугов.
Я посмотрел на часы, предвидя ворчанья Михея.
- И знаете, что случилось на следующий день?
Я не знал.
- А эта тётка-таки вызвала милицию! Заявила, что кулак держит взаперти и издевается над её сынком. И про махинации с лесом доложила. Сама повела приехавшего участкового. Ворота во двор оставались сломаны. Дверь в дом распахнута настежь, внутри кавардак. Вот только никого из жильцовони там не нашли. В сараях тоже было пусто... Такая необъяснимость.
- Кулак куда-то увёз свою семью? - предположил я.
- Это вряд ли. Да и заметили бы деревенские, если бы они всем скопом уезжали. Не в лес же он их ночью увёл, ещё и со скотиной... В общем, пропали они, как сквозь землю провалились. Их пытались сыскать. И по лесу ходили, и в соседние деревни. Нигде следов не нашли. Тётка-то всё причитала, что колдун забрал её сынка с собой в преисподнюю... Дом тот на всякий случай заколотили, да так и оставили. Потом говорили, что ночами в его дворе снова горел зелёный костёр. Кто-то якобыдаже заглядывал в щель и видал, как колдун ходил вокруг огня и подливал в него кровь из чугунка...С тех пор заброшенный дом всё ветшал,никто не хотел к нему приближаться. Хозяева так и не объявились. А там уж и деревни не стало.
Сторож закончил рассказ, полез в карман плаща за сигаретами.
- Почему дом не снесли? - ещё зачем-то спросил я.
- Кто его знает, - пожал он плечами. - Может, кто-то из дальней родни всё ж владеет этой землёй. А может, пока не мешался, его и не трогали... Дааа, проклятое место, помяните моё слово.
- Вы тоже в это верите? -Я начал подмерзать, а в машине сейчас было тепло и играло радио.
Сторож закурил, прикрываясь ладонью, затянулся и неспешно выдохнул. Сплюнул.
- Я ведь давеча, -он доверительно наклонился ко мне, - ходил туда. Ну, вы сказали, может, кто поселился там,я и решил проверить... Никого нет. И дома, считай, нет - всё давно развалилось. Уж ёлка посредине выросла.
Помолчали. Но чувствовалось, что он хочет добавитьчто-то ещё.
- Вашему приятелю я бы про то рассказывать не стал, но вам скажу. Постоял я, значит,таму столба, что прежде держал ворота. Уже уходить собрался, а потом у меня будто голова закружилась. Ухватился за столб. Смотрю - а ведь я не за трухлявый покосившийся столб держусь, а за прямой и крепкий. И ворота, которых след простыл, - вот ведь они. Я возле них стою и смотрю через сорванную створку. А с целого крыльцако мне из дома тот самый старик с клюкой сходит. Глаза у него бешенные... Я попятился да упал задницей на землю, аж зубы клацнули. Сижу и вижу, что нет никакогодома, лишь груда гнилушек. И никакого старика-лешака тоже нету. И не было.
Сторож покивал своим мыслям. Тлела забытая сигарета. Ветер трепал неровно подстриженный край бороды.
- Чую, сердце того гляди из груди выскочит. Не, думаю, нахрен. Пошёл домой,принял полстакана, чтоб успокоиться. И больше бы принял, как бы ненаработу.
Скривился, когда ему обожгло пальцы.
- Ладно, - сказал я. - Продолжайте наблюдать. Куда звонить при случае знаете.
Сторож буркнул что-то в ответ и полез за новой сигаретой.
Мысли об услышанном два дня не давали мне покоя. Издёвки Михея и рабочие дела отвлекали от них лишь на время. Заступая на очередное дежурство, я собрался предложить старшине немного прокатиться. Мне хотелось самому взглянуть на странное место.
- Что за история с привидениями? - Михей насел на меня, едва я вошёл в участок. - Заняться вам с тем дураком больше нечем что ли?
Не дав опомниться, он пояснил:
- Только что этот из детского сада звонил. Говорит, в заброшенном доме свет горит. Он его через дорогу видит. Просил, чтоб мы скорее приезжали, пока всё опять не пропало. О чём он?
Кто бы мне самому сказал. Обещая рассказать по пути, что знаю, я побежал к машине.
Мы промчались по окружной дороге и, не выключая мигалки, свернули на обочину. Нормального съезда здесь не имелось отродясь. Выйдя из машины, я посмотрел в сторону дома, вернее развалин, распложенных зарядом могучих сосен, что отделяли их от проезжей части. Смеркалось. В лесу уже залегла темень и никакого света я там не увидел. Зато увидел, как со стороны садика спешит наш "наблюдатель". Не иначе выглядывал нас всё это время.
Бородач - как же его зовут? - подошёл взопревший и деловитый. И сразу зачастил:
- Я как глянул давеча и обомлел. Свет горит за деревьями! Словно в окне дома. Я сразу...
- В каком окне? - перебил я. - Там всё обрушилось, никаких окон не осталось - сами говорили.
- Раньше я тоже думал, что не осталось, а теперь - вон на!
Я пригляделся внимательнее. То ли глаза попривыкли к сумраку, то ли... За деревьями чётко обрисовывался силуэт крыши. Если была крыша, значит, были и стены, и окна.
- Ерунда какая-то. - Я же помнил... - Пойду,посмотрю.
Михей тоже выбрался из машины и теперь напяливал фуражку.
- Погоди, - сказал он. Я рассказал ему, что успел. Но, если я сам мало что понимал, то он и подавно. - Не кипиши. Фонарь возьми.
Фонарь висел на поясе рядом с кобурой. До последней, хотелось верить, дело не дойдёт. С загадочным "бомжом", прячься он здесь взаправду, я рассчитывал справиться своими силами.
Михей желания лазить в потьмах по лесу не выказывал. Я глянул на сторожа.
- Предупредить я вас предупредил, - тот отступил в сторону, - но дальше сами. Давно надо было бульдозером...
Я собирался выяснить, что здесь происходит. Того требовал не только профессиональный долг, но и не желание пребывать в дураках. Чудес в нашем мире, как известно, не бывает. За любой тайной кроется обман или обыкновенный страх, туманящий мозг.
- Поаккуратней там, - напутствовал старшина. - Если что, мы здесь - зови.
Я проломился через придорожный кустарник. За деревьями очертания дома сделались отчётливее. Просторный пятистенок. Три тёмных окна с резными наличниками выходили на дорогу. И забор был на месте. Во времена наших детских поползновений ничего подобного я тут не помнил.
Я обернулся. Служебная "десятка" у обочины беззвучно перемигивалась красно-синими огнями, как новогодняя ёлка. Ещё дальше виднелись многоэтажки со светящимися окнами - там протекала обычная вечерняя жизнь с бубнящими телевизорами и скворчащей на плите яичницей. У открытой двери машины стоял Михей. Сторож подошёл к нему, они закуривали. Старшина махнул мне - дескать, полазай по заброшке, если охота, и едем обратно. Я махнул в ответ. Михей не видел, как это место выглядело раньше, он не местный. Ему плевать. Но я-то видел. И сторож тоже. Ответ здесь, скорее всего, был самый банальный, но следовало убедиться.
Подлесок скрыл от меня дорогу. Навалилась почти полнейшая тишь, только ветер шуршал в ветвях. Запах хвои и смолы. Хруст невидимых шишек под ногами. Я включил фонарь. Дом в лесу стоял в окружении столетних сосен, мрачный и пустующий. По крайней мере, казался таким. А вот заброшенным на многие десятилетия он не казался точно. И чем ближе я подходил, тем яснее это представлялось. Луч фонаря скользнул по толстым брёвнам сруба. Если гниль где-то и подпортила их, в полумраке этого не виделось. Окна закрыты ставнями. Зажигайся внутри свет, сторож навряд либы разглядел его, тем более издали. Если только огонь горел снаружи.
Лес подступал к самому дому, ветви нависали над ним как шатёр. Ковёр бурого мха вокруг выглядел не тронутым. Подсвечивая себе под ноги, я обогнул кусты сирени у забора и подошёл к воротам. Одна из створоквалялась на земле. Я положил ладонь на опорный столб, похлопал по нему. Надёжная крепкая древесина, что простоит долгие годы. Вот только, по словам сторожа ещё позавчераничего этого здесь не было. И никаких признаков недавней стройки - ни свежевскопанной земли, ни опилок, ни стружки. Да и ворота не выглядели совсем уж новыми - ветра и дожди успели оставить на них свой отпечаток.
Очевидные и банальные ответы отпадали. А какие оставались?
Если это не какой-то розыгрыш, то... какая-то чертовщина.
Как бы то ни было, просто повернуть назад, сесть в машину и укатить прочь, словно ничего не случилось, я не мог. Поправив кобуру, я прошёл через проём ворот.
За забором фонарь высветил пирамиду пустых бочек, подпираемых снятой с колёс телегой, надстройку колодца с воротом, поленницы дров. Имелась тут и широкая чёрная проплешина со следами недавно разводимого костра - с этим хотя бы прояснилось. Были сараи, из которых несло скотиной. И не было никакой запущенности. Здесь не выросла древесная поросль, даже травы почти не поднялось. Словно лес, придвинувшись вплотную к забору (повалив его, обратив в труху - я видел это собственными глазами, ещё учась в шестом классе!), не решился отвоёвывать себе пространство за ним.
Ступив во двор, я остановился, пытаясь унять царящий в голове сумбур. Думал крикнуть Михею и Бородачу, чтобы шли ко мне. Уже открылрот. И смолчал. Я знал, что услышу в ответ и... не захотел этогослышать.
- Сам разберусь, - я облизал пересохшие губы.
Когда перевёл взглядна крыльцо дома, там стоял старик с непокрытой лохматой головой, опирающийся на деревянную клюку. Одетый в старинную длиннополую рубаху. Бородища ниже пояса. Стоял и глядел на меня исподлобья, словно чего-то выжидая. Это был тот самый человек, о котором сообщал сторож, а до него мнительная бабка. Малоприятный тип. И уж точно неуместный в этом месте и в подобном виде. Пусть всё это и не являлось правонарушением.
- Ты зашёл на мою землю, - сообщил мне скрипучий голос.
- Добрый вечер. Я из милиции. Мне надозадать вам пару вопросов. - Привычные слова, которыми я много раз начинал беседы по долгу службы, выручили и теперь.
- Раз надо, тогда заходи, - был ответ. - Чего на улице топтаться.
Старик развернулся и направился внутрь дома.
Короткая дрожь пробежала по спине, отозвавшись в висках тупым уколом. Я передёрнул плечами. Чуть помялся и последовал за ним. Ступени крыльца скрипнули под ногами. Входная дверь затворилась. Нас поглотила чернота, а фонарь, как назло, отрубился. Встряска и удары по его торцу не помогли. Между тем мы продвигались по несуразно длинным сеням. Вокруг громоздились горы едва различимого барахла. Я обо что-то запнулся. Что-то грохнулось и с дребезгом покатилось. Старик предупредил, чтобы я ступал с оглядкой и следовал прямо за ним.
Наконец, сени закончились, он провёл меня в дом.
Здесь в воздухе ощущалась пыль и затхлость, как в запертом долгое время чулане. Но я уловил и запахи съестного. Дом был старый, тёмный и жилой. Дом, которого не должно быть.
- Сейчас свет затеплю, - сказал хозяин. - Глаза не сразу приобвыкают.
Он прошаркал к полке, прибитой к стене комнатушки, служившей прихожей. Чиркнула спичка, звякнуло стекло. Сумрак озарил свет допотопной керосиновой лампы. Пламя под закопчённым колпаком трещало и мерцало. Я разглядел лавку у окна, в углу самодельный веник и совок, ещё край большой белёной известью русской печи со стоящими возле неё валенками. Слева темнел проём, должно быть, на кухню. Справа была выкрашенная жёлтой краской дверь с железной ручкой-скобой, ведущая в комнаты. Электричество к дому если когда-то и было подведено, то провода давно оборвались. Лампочки на потолке не висело.
В одной руке я продолжал сжимать не работающий фонарь. Пальцами другой потёр виски, за которыми так и угнездилась болезненная ломота. Надо было поскорее заканчивать тут и сваливать.
- Раритет, - кивнул я на керосинку.
Старик, похоже, не понял меня. Поворчав, он отворил дверь в комнаты и направился в глубь дома, унося с собой свет. Пришлось не отставать. Снаружи дом не выглядел таким уж огромным, может две-три комнаты. Но мы уже миновали прихожую и одну сквозную комнату с узкой кушеткой и комодом в её изголовье, вошли во вторую. Прошли её, оказались в третьей комнате, широкой как танцевальный зал. В стене напротив за маленькой печкой имелась ещё одна, прикрытая занавесью дверь, тоже выкрашенная в жёлтый, справа был сквозной проход в ещё какие-то помещения. Здесь старик остановился, принялся рыскать по карманам своего чудного одеяния, всё что-то бормоча под нос.
Отсветы лампы колебались, по стенам и потолку прыгали наши тени.
До чего же здесь было уныло и малоприятно.
Не то, чтобы очень грязно, но как-то тускло, словно бы затёрто. На досках пола бурые вязаные половички, не стиранные многие годы. Бревенчатые стены без обоев, с торчащими тут и там клочьями пакли, - не думал, что где-то ещё встречалась подобная древность. В одном месте на вбитом гвозде висела картина в рамке - "Охотники на привале" или что-то из этой серии. Окна, кроме ставен - кто до сих пор использует ставни? - задёрнуты тряпками. Неприметная мебель. Столы на толстых ножках спростецкими скатёрками. Белёные печи, полузасохшие цветы в глиняных кадках. Пыльная паутина в углах и на потолочных балках. Безэлектрический средневековый сумрак.
Унылая серость и серое унынье.
Пока старик продолжал обыскивать карманы, я переминался на месте. Воздух в этой комнате, не смотря на наличие печки, был выстывшим. Я поразмял шею. Поморщился от давления в висках... Тут неожиданно ожил фонарь. Я посветил в проём, ведущий в соседнюю комнату. Стала видна кровать под балдахином или как правильно называется эташтука. Мне показалось, там мелькнула чья-то тень.
- Ага, - сказал хозяин, наконец, отыскав большой железный ключ. - Посиди пока тута, я схожу к себе. Доделаю одно дельце и возвращусь.
- Я лишь хотел уточнить у вас кое-что. - Засиживаться в гостях меня не прельщало. - Много времени это не займёт.
- Посиди-посиди, - настоял старик, не глядя на меня и уже двинувшись прочь. - Дочка покуда о тебе позаботится.
- Дочка?
Из комнаты, где мелькнула тень, тут же вышла девушка. На ней было старомодное голубое платье с длинным подолом и пухлыми рукавами, до того блеклое, словнонапрочь застиранное. Идаже слабое свечение фонаря не могло этого скрыть. В каком столетнем сундуке она его откопала?
"Она что, всё это время оставалась в темноте? Словно..."
На вид девушке было лет двадцать. Невысокая, худосочная, но из себя вполне ничего. Точно сошедшая с чёрно-белой ретро плёнки крестьяночка. Огромные глаза вперились в меня, как в некое чудо. В руках она несла поднос, на котором стояли графин со стаканоми блюдо пирогов.
"...Словно только и дожидалась разрешения выйти".
- Это брусничный морс, - пролепетала сударыня, отведя взгляд в сторону, но сразу вновь уставившись на меня. - Вы хотите пить?
- Я... Да.
В самом деле хотел. И я не помнил, когда в последний раз пробовал брусничный морс. А в черепе давило всё настойчивее. Порой у меня случались головные боли. Хуже этого ничего нельзя придумать. Первым их признаком становилась ломота за висками. Затем в глазах начинало плыть, а в пальцах появлялось онемение, как будто их отлежали. Дальше - больше. В таких случаях я выпивал таблетку, ложился в кровать и просто старался уснуть.
Но сейчас зрение оставалось нормальным. Вполне нормальным.
Девушка поставила поднос на стол, налила в стакан розоватой жидкости. Чтобы освободить руки, я отложил фонарь. Только тут заметил, что различаю убранство комнаты и без его света. А ведь старик забрал с собой лампу. Я скосился на ближайшее окно.В щели меж ставнями сочился слабый предутренний свет, хотя снаружи был поздний вечер, считай ночь.
"Это отсветы от дороги... Надо отсюда выбираться".
Напиток был прохладным и безвкусным.
- Спасибо, - поблагодарил я.
- Меня зовут Мария. - Девушка приняла недопитый стакан. Взгляд её метался от пола к моему лицу и обратно, как напуганный зверёк.
- Ваш отец...
Старик скорее подходил на роль деда. Я как-то упустил из виду,куда он ушёл. А в доме висела тишина, которую так и подмывало назвать "гробовой".
- Он скоро возвратится, - заверила Мария. - Садитесь. Хотите есть?Пироги с капустой - я сама пекла.
Я хотел сказать, что постою. Но тут вспомнил, что нахожусь не в какой-то замызганной дыре Чемберлена, куда мы с Михеем стабильно наведывались раз в неделю, а в доме, который ещё позавчера представлял собой гнилые развалины за окружной городской дорогой. Но вот я здесь разговариваю с его жильцами. И не ощущаю в том ничего удивительного.
Я вновь передёрнул плечами, присаживаясь на деревянный табурет у стола. Девушка разместилась на соседнем табурете.
- У нас прохладно, -Мария рассматривала свои лежащие на коленях ладони. - Отец бережёт дрова. Мы просилиего топить посильнее, но он упрям.
- Мы? Здесь живёт кто-тоещё?
Замялась, словно жалея о своей обмолвке.
- Да. Моя сестра с мужем и сыном.
Сумрак вокруг определённо просветлел. Комната, в которой мы ждали старика, была почти не обставлена. Кроме печки, стола и пары табуретов, здесь помещался похожий а огромный гроб шкаф. Я лучше разглядел спальню, откуда вышла Мария. На кровати под балдахином там высокой горкой лежали подушки.
Пуховые, - сразу подумалось мне.
Гнетущая обстановочка, не хватает лишь тиканья часов. Точно оказался в глухом деревенском захолустье. И не подумаешь, что через дорогу город с десятками тысяч жителей. Хотя... до меня донёсся детский голос. Прозвучал он будто ещё через десяток сокрытых в сумраке комнат и, если бы не его высота, они поглотили бы звук своим ватным безмолвием.
- Вы давно живёте здесь? - нарушил я затягивающееся молчание.
- Всю жизнь. Отец почти не даёт нам выходить. Только во двор. Мне нравится смотреть на лес, как... как растут деревья.
- Это должно быть весьма тоскливо.
- Да. - Пальцы девушки разгладили складку на платье. Тонкие бледные с проступающими сквозь кожу синими прожилками. Никаких колец и маникюров. Мне они показались замёрзшими, захотелось согреть их в своих ладонях. - Я часто играю с Матвейкой - это сестрин сын. Учу его читать и писать. Если бы ни он, я бы не знала, куда себя девать.
- Он не посещает школу?
- Нет, - сказала и потупилась.
"Конечно,нет. Ведь здесь никто не живёт! Я говорю с привидениями".
- А вы с кем-то ещё общаетесь?
Мария посмотрела на меня. Её взгляд подтверждал, что причины моих расспросов не являлись для неё тайной. Я резко встал с табурета. И незримая игла пронзила мозг... Держась за стол, я закрыл глаза, с трудом подавливая стон.
- Я должен поговорить с вашим отцом. - Нужновзять себя в руки,не время раскисать. - Зачем он ходит к детскому саду? И вообще.
Девушка тоже поднялась.
- Он выходил, чтобы оглядеться. - Холодные пальцы коснулись меня. От неожиданности я дёрнулся.
- Что это значит?! - Голос скрежетал заржавелой петлёй. Я едва не сорвался на крик. Махнул рукой по сторонам. - Что всё это значит?
Бессвязные слова, но она понимала меня. И это путало ещё сильнее. Превращало в дурное наваждение, посреди которого я оказался, сам не заметив как. Если бы не голова, посмеяться бы и только - пусть меня сочли бы сумасшедшим... Кто? Ведь здесь никого и ничего нет - ни дома, ни его жильцов! Бред...
Девушка теребила разглаживаемую до того складку платья:
- Не кричите. Всё будет хорошо.
- Где ваш отец? Мне некогда - у меня работа. В машине ждёт напарник. Если ему придётся идти сюда,ему это не понравится.
- Он не сможет войти. Отец уже закрылся. Вы ведь чувствуете это.
"Я чувствую лишь подступающую тошноту".
- Если ваш отец решил прятаться... - я порывался идти во все стороны разом.
В какую дверь ушёл старик? Явно не в девичью спальню. И вряд ли назад в прихожую. Значит, остаётся дверь за печкой. Я отбросил занавесь, толкнул створку. Прошёл в следующую комнату. Окованный железными полосами сундук, какая-то штука, подозрительно напоминающая прялку, возле неё скамейка, на подоконнике плошка с огарком свечи. И никого.
- Так, - сказал я себе.
В стене напротив дверь в ещё одну комнату. Не заперто. На полу половичок и на нём сидит ребёнок в великоватой рубахе, играющий с деревянной лошадкой. Тут же несколько кубиков и струганных дощечек. Из них сооружалось подобие моста, а половик служит подобием реки.
На меня поднялся полусонный детский взгляд. Рот мальчика приоткрылся, из него свесилась нитка слюны. В глазах мелькнул испуг, но и интерес.
Я хотел сказать, что знаю, как его зовут - Матвей. Хотел спросить, не проходил ли мимо дедушка. В комнате появилась женщина. Подошла и молча опустилась возле ребёнка на колени. Волосы собраны в пучок, запавшие щёки. Похожая на Марию, но лет на пять старше.
Женщина смотрела на меня немигающим взглядом, прижав голову мальчика к своей груди.
Я обошёл их стороной, юркнув в боковой проход. Из него, очевидно, и вышла мать ребёнка. Это была спальня. Стояла массивная кровать с резными ножками-столбиками, какую увидишь лишь в музее. Печь (какая по счёту?) и стол. На столе кованный тройной канделябр с чашечкамив потёках воска. Рядом стопка пыльных газет, какие-то книги. А за столом измождённого вида мужчина. Узкий подбородок выбрит до синевы. Воззрился на меня, подслеповато щуря глаза в громоздких очках, держа в руках книжицу, читаемую присвете свечей.
- Извините, - сказал я и бросился дальше.
В каждом виске засело по сверлу, что всё настойчивее ввинчивались в черепную коробку. К горлу подкатывала желчь. Если не удастся поговорить со стариком - и чёрт с ним. Не больно надо. А что мне действительно надо, так это выбраться поскорее отсюда.
Очередная однообразная, тускло подсвеченная комната. Кровать под балдахином, шкаф, стол с множеством шкатулок на нём, среди которых сидела матерчатая кукла с глазами-пуговицами. Тоже пусто. Сколько же здесь помещений? Их просто не могло столько быть!.. В сквозном проёме виднелась следующая комната. Посреди неё, теребя край бледно-синего платья,стояла Мария. Позади девушки на столе скучал графин с морсом и блюдо с нетронутыми пирогами.
Я вернулся в туже точку, откуда ушёл.
- Лучше сядьте, - девушка протянула ко мне руку. - Вам плохо. Я позабочусь о вас.
- Что вы говорите? -В горле пересохло, как наждаком прошлись.
Я сжал виски, перед глазами плыли мушки. Гадкие мушки... Как же я ненавидел момент, когда боль в голове была ещё терпимой, но со всей необратимостью продолжала усиливаться. Скоро я буду способен лишь на то, чтобы лежать пластом. И самое отвратительное, что остановить это невозможно. Только пережить.
Мария говорила, я отмахнулся, я искал выход из проклятого дома. Ещё комната. Ещё одна, похожая на кухню - большая печь с прикрытым заслонкой устьем и лесенкой, ведущей на тёплую лежанку, на потемневшем от сажи шестке чугунки, рядом рогатый ухват и кочерга. Забранные вышитыми полотенцами полки с посудой. На вбитых в стену колышках пучки лука.
Я свернул в новую часть этого рукотворного лабиринта и снова не туда.
Ощущая растекающуюся во рту горечь, сухо дыша ртом, я вернулся в предыдущую комнату. Вот ещё дверь - жёлтая краска на ней растрескалась, давно не обновляемая. Она-то должна была выпустить меня наружу. За дверью я нашёл стол с тройным подсвечником и всё также держащего книгу мужчину.
- Извините, - сказал он мне.
Здесь же была женщина с ребёнком на руках. Она подошла к мужу, встала рядом, и теперь они втроём наблюдали за мной. Застывшее фото с размытым фоном.
Я помотал головой и прошёл мимо.
Были другие комнаты. Скупо обставленные, неосвещённые. Пыльные, с запертыми ставнями окон, со скрипучими полами и рассохшимися дверьми или просто занавесями в проёмах, что вели в новые комнаты. Или те же самые. Десятки комнат. Я обошёл их все, а может, лишь малую часть. Бредовое наваждение... Мучительная круговерть... Вэтой комнате была Мария. Сидела за столом, держа в руках забытый мной фонарь, и с жалостью смотрела на меня.
- Отдохните.
Мне,в самом деле, требовалось присесть, если я не хотел свалиться. Я занял прежний табурет. Сам налил себе из графина и выпил, вновь не ощутив вкуса. Зажмурил как мог крепко глаза.
- Я видел вашу сестру. - Прижимая пальцы к вискам, я давил на них, словно это давление было способно загнать боль обратно туда, откуда она приходила. Кожа на кончиках пальцев будто бы сделалась толще, притупив осязаемость. Следом начнёт неметь язык, я уже предчувствовал это. Мне была необходима таблетка и сон.
Мария придвинулась ближе, коснулась моего локтя. Я не препятствовал... Душно. Муторно. От стен, от сомкнутого теснящего пространства... Дохнуть бы свежего ветерка.
- Голова болит. Мне надо на улицу, - сказал, а вернее промычал я. - Там... Меня отвезут домой. Мне нужно лечь в постель.
- Бедненький. Ты можешь лечь в моей комнате. Поспишь. А когда проснёшься, тебе сразу полегчает.
"Глупость. Я не стану здесь спать".
"Ведь этого места нет, -вспомнилось ещё отстранённо. - Откуда вы взялись? Если спрошу напрямик, ты ответишь?"
Много вопросов. Мало сил... Плохо дело. И чем дальше, тем менее абсурдным казалось предложение улечься на чужой кровати. Хотя бы ненадолго... Опёршись о край стола, я поднялся.
- Я ухожу.
Потянув за рукав, Мария заставила меня сесть обратно:
- Не надо бегать, это не поможет. Вас не выпустят... Нам всем сначала тоже было дурно, но потом привыкаешь. Я позабочусь о вас, честное слово.
О чём она? Михей уже, должно быть, проклял меня за задержку... Мария не отпускаламоей руки. Голова трещала. Рот наполнялся слюной, как у голодной собаки при виде куска мяса. Спазмы в животе порождали икоту - тошнота на подходе. Я поглубже вздохнул... Хватит сюсюканий.
- Где твой отец? Отведи меня к нему.
Он был тут главный, и он точно знал, где выход на улицу.
Мария вытаращила глаза. Излишне худая, но вблизи, вот так удерживая меня, весьма даже миленькая. Это могло быть приятное знакомство. В иных обстоятельствах.
- Мне надо увидеть его, -я приложил усилия, чтобы говорить твёрже. - Это важно.
Никогда я не умел уламывать баб. Раздумывает. Но потом кивнула.
- Хорошо... Отец - не очень приятный человек. - Потянула меня к двери, через которую я уже ходил. - Постарайся не злить его, будет только хуже.
Я сцепил зубы. Прозрачные неуловимые мушки плавали передо мной. Перетерпеть... Она вела меня, как заботливая жёнушка мужа-алкаша,которому отказали ноги.
"Поговорю с ним, - билась единственная мысль. - Уж я поговорю..."
Мы куда-то сворачивали, открывали жёлтые двери. Я пытался запоминать дорогу, но быстро отказался от этой идеи. Мария держала меня под руку, и тем направляла.
Нагромождение однообразных помещений. Беспорядочность натыканных тут и там закоулков. Девушка ориентировалась в них, почти не глядя. Она прожила в этом месте многие годы. Мы снова повстречали другую женщину - "сестру". Прошли мимо жарко пылающей печи, мальчик подбрасывал в неё щепки. Спуск по короткой лестнице, где я едва не сверзься. Полутёмный чулан с развешенной на стенах ветошью. Кадушки, бочки. В полу раскрытая дверца в погреб. Оттуда разит плесенью - прелый землистый дух. Замутило, подкатил желчный ком. С усилием я проглотил его обратно. Чулан сквозной, мы вышли с другой стороны. Вонь гниющих в сырости овощей застряла в ноздрях. Когда уже...
В этой части дома я ещё не бывал.
Просторное помещение. Сперва почудилось, то же самое, где пили морс, но другое. В стене напротив дверь: краска спадает ошмётками, деревянная ручка засалилась до черноты. Кроме двух дверей и запертых окон совершенно голо. Царство серых сумерек.
- Подожди здесь, - велела Мария, отпуская меня.
Лишившись опоры в виде её тёплого бока, даже в своём нынешнем состоянии я почувствовал сожаление. Не хватало воздуха. Я подошёл к окну и попытался раскрыть ставни.
"Через них ведь тоже можно выбраться!" - запоздала мысль. Рамы намертво заколочены.
- Они не откроются.- Девушка замерла у второй двери.
Потом постучала в облупившиеся доски:
- Отец, выйди, пожалуйста. Нам нужно поговорить.
На миг я забыл о боли, выпрямил спину. Словно готовился к трудной разборке. Правая рука успевшим войти в привычку движением коснулась кобуры на боку.
Слабый стук отозвался в доме эхом. За которымничего не последовало. Мария снова подняла руку постучать. В этот момент дверь раскрылась. Позади неё была чернь беззвёздной ночина дне сухого колодца. А во тьме изумрудные всполохи.
Дверь закрылась. По эту её сторону стоял старик, и наш визит его не обрадовал.
Сильно сутулясь, практически горбясь, он тяжело опирался на клюку. Обветшалое одеяние покрывали подпалины и разводы грязи, которых я не заметил ранее. Неопрятная борода с изрядной примесью седины всклокочена. С костистого лица на нас взирали глубоко запавшие глаза с плавающей в них колючей искрой. Угол рта дёрнулся, обнажив зубы.
До того он показался мне более крепким, а не ссохшимся как ветхая дерюга. И более опрятным. "Настоящий лешак, - назвал его другой бородач. - Недобрая душа".
Старик молчал, предоставив говоритьнам, раз пришли к нему.
- Отец, - Мария сохраняла дистанцию между ними, - у нашего гостя болит голова. Ему очень плохо. Может, нам можно побыть во дворе? Недолго.
- Нет.
Набрав воздуха, я шагнул вперёд:
- Лучше давайте решим всё по-хорошему.
Я пытался храбриться. Девушка взяла меня под локоть.
Старик оскалился:
- Пусть ещё пробегается. Потом очухается и станет, как шёлковый... Никто никуда не выйдет, покуда я не позволю.
- Но, отец!
- Вздумала перечить мне? - Искры в его глазах предостерегающе блеснули зелёным.
Пора было кончать эти разговоры.
- Где тут выход?! - рявкнул я, брызжа слюной. Ладонь легла на кобуру. - Я - сотрудник милиции. Оказание сопротивления при исполнении, чревато арестом.
Старик проследил за моим движением:
- Стрелок... Какого красавца я привёл тебе, а! Молодого. Ни какого-то замухрышку... Радуйся. И займись им - а меня оставьте в покое!
"Лешак" стукнул клюкой по полу, едва не проломив доски. Я почувствовал, что Мария тянет меня прочь. "Ну, нет! Видит Бог, не хотеля доводить до этого". Непослушные пальцы расстегнули ремешок и достали "Макарова". Знакомая тяжесть в руке ободряла.
Мои действия не произвели впечатления.
- Это мой дом, - продолжил скалиться старик. - Ты в нём гость. Разве так ведут себя гости?