Аннотация: В диких краях, где люди словно звери,и боги словно демоны, кем окажешься ты? Человеком или тварью? Может, именно ради того, чтобы узнать это, в пограничный легион отправляется с миссией скромный священник.
Видения оВарварии
Снег мягко оседал на чёрных ветвях, посеребрённой земле. Искрился в тусклом свете звёзд. Он падал на горячие щёки и таял. Скатывался вниз, смешиваясь с влагой бессильных слёз. Толстый брус колодки сдавил онемевшую левую руку. Правую оставили пленнику свободной, чтобы он сам мог дотянуться к оставленной пище. Земля колет холодом спину, пробивая иглами мороза волчий тулуп, одетый на голое тело. Мышцы сводит от боли, разум от ярости. Три тёмные фигуры склонились над ним, стоя спинами к свету луны, лицами в темноте.
- Посмотри, как он скалит зубы! И, правда, волчий ублюдок! Он точно родился от женщины, а не от суки? Если его мать женщина, готов спорить, она сношалась с кобелём!
- Пёсье отродье! его отец свалился от одного удара пращи, стоит прирезать щенка, он - скверное сямя.
- Думаешь? Мне казалось так, и выводят собак, убивают мать с отцом, а щенят дрессируют в цепных псов. Пёс будет славным.
- Волк не станет псом, его нужно убить.
- Заткнитесь оба! - проревел молчавший прежде голос, - Это мой трофей, решаю - Я. Его отец был великим воином, грозным колесничим волчьего шварма. Тот, кто принижает величие моего врага - крадёт мою славу. Тому, кто будет принижать заслуги моего врага, я снесу голову. - его глаза заблестели отсветами сверкающих снегов.
- Малец, хочешь, услышать, как пал свой отец? Это было не просто. Его нельзя было свалить копьём и топором, настолько он был свиреп, и мне пришлось выкрасть из древнего кургана ядро для пращи. Ты слышал о нём? То, что было слеплено из мозга древнего короля смешанного с известью и обожженного в очаге. Лишь таким снарядом можно было убить героя героев шварма. Чтобы заманить его, я привёл к броду всех своих жён и дочерей, и заставить их купаться там нагими. И враг остановил свою колесницу, дабы взглядом насладиться их наготой.
И тогда я метнул из пращи свой снаряд, стоя на холме, что нависал с противоположного берега реки, и ядро раскроило ему череп!
- Славное деяние, Гарат! - кивая, буркнул ему другой мужчина, - в землях Швармов ныне ты герой - великий из мужей. Одно лишь жаль, со смертью старого волка, их шварм из стаи превратился в жалкую свору. Оборотни не смог сразиться, как подобает, с пришлыми медноголовыми.
- Теми, что называют себя солдатами? - третий понизил голос, пригибая голову к земле, как делают животные, - Они уже выкинули псов и зеленокожих с холмов на другом берегу озера.
- Ну и что же? - ответил тот, кого называли Гаратом, - Я убью из всех, одного за другим!
- Они чужеземцы, а не люди швармов, в поединках не дерутся.
- Ты боишься из? Словно трусы, ходят сотнями, и жмутся друг к другу, как бараны в стаде. Мы - наш шварм, да к чёрту шварм, один мой род - сметём их! Пусть приходят. И тогда, мы убьём их всех, и заберём всю славу!
- Так что ты сделаешь с мальчишкой?
Тёмный великан достал медный нож и швырнул его в сторону мальчишки. Лезвие вонзилось в дерево колодки.
- Если он пёс, то останется жив, и будет служить мне, если волк, - пусть отправляется к своему отцу. Нож твой, парень, думай сам - кто ты?
Внезапно один из троих встрепенулся:
- Вы слышите?
- Что?
- Песня!
- Песня?
- Да песня! Это солдаты! Они пришли! Они всегда поют песню своему богу, когда убивают.
- Вы берсеркеры или падаль? - Гарат поднялся над ними, - Оставьте щенка, берите топоры и идите за мной! Идём на звуки этой песни!
А над покрытыми ледяной коркой деревьями уже отчётливо разносились многоголосые слова:
Услышь нашу поступь хозяин смертей,
Налей горький мёд в наши кубки.
Горний дол не взлетит золотая душа,
В кровь изодранны крылья голубки...
В тех чертогах нагие смеются девицы,
В руку спелая просится грудь.
В землю лягу! К чертям белоснежную птицу!
Тут костьми я хочу отдохнуть!
Слова странной песенки, выкрикиваемые носильщиками, разбудили его от тёмных путаных снов. Хриплые голоса...
Ни капли лирики или ж хоть чего-то свойственного песни. Но ритм четкий. За то её и любили петь солдаты на марше, а теперь и носильщики подхватили моду вслед за ними. Что-то похожее горланили и гребцы на галере, доставившей его с восточных берегов Озера. Правда, у матросской песенки был другой ритм, рассчитанный на промежутки между гребками, но слова не отличались от этой пристойностью.
Строчки навеяли неостывшие воспоминания. Услышь мою поступь, хозяин смертей... слова молитвы успения. Тогда, произносившие их губы осилили лишь первую строчку, и дальше шевелилась беззвучно, как будто звук уже уносился в глубины самой смерти в чертоги Владыки. И всем казалось - эти слова не слышал уже никто, кроме Бога Смерти.
Но вот губы замерли на непроизнесённом полуслове. И вздрогнувшая рука молодого священника вложила в них монетку - плата паромщику, уводившему лодку на дно Озера. Правда, монархов уже очень давно не хоронили в лодках, как делали древние. Но священники продолжали вкладывать в уста покойников монетки. И он, тоже положил... пересилив себя, обыденным жестом, чтобы не выдать...
Паланкин перестал раскачиваться. Носильщики почему-то остановились. Святой отец понял по жесткому запаху гари, - они прибыли! Плотный полог распахнулся наружу, давая возможность оглядеться. Едкость пепла и тошнотворная сладость палёного мяса. Его глаза сразу заслезились, и он тут же зажал рот рукой, сдерживая позыв рвоты. Здесь тоже была смерть. Тьма дымом и копотью окружила священника, и вскоре во всей вселенной не осталось ничего кроме чернильной пустоты. Что-то жуткое, похожее на собаку багряным отблеском мелькнуло в этой пустыни, но силой воли и святым жестом, клирик отогнал мрачное видение, не успев его рассмотреть. Страх играет с ним в злые шутки. Но ничего! Здесь лучше, чем там! Здесь смерть не страшная, тут она честнее, и ты знаешь, откуда она придёт. Здесь не так, как там... Священник открыл глаза: окружающая страна уже не казалась такой пугающей.
Пожар отбушевал дня два назад, изуродовав клеверную низину между тремя холмами, но степь за грядой утёсов продолжала гореть по ныне, окутывая землю стелящимся от ветра дымом.
Носилки остановились на относительно чистом участке земли, где не было пепла. В этом месте осыпался песчаный склон холма, устлав выжженную траву золотистым покрывалом. Носильщики аккуратно поставили паланкин на песок и сами уселись на перекладины носилок, как на лавки.
Наконец-то, можно было выйти. Один носильщик снял с борта защитную решётку из толстого деревянного бруса и положил её как трап. Клирик в носилках поблагодарил его кивком и улыбкой. Затем он неуклюже сполз на землю. Ноги слегка затекли после долгого сидения в тесном маленьком паланкине, да и на твёрдой земле, человека продолжало покачивать.
- Нам заплатили за доставку вас сюда, - обратился к нему бригадир, растирая уставшее плечо, - вы будите платить за обратную дорогу.
- Ты видишь у меня карманы или кошелёк? - усмехнулся священник. Носильщик на всякий случай оглядел пассажира в поисках ценностей.
Ни в коротких выгоревших волосах ни в ушах, ни намёка на украшения. Тело завёрнуто в кусок белой материи, как в тогу. На поясе обычный кожаный шнурок. Свисавшего с него кошелька не наблюдалось. Кольца, браслеты, как на голых руках, так и на ногах обутых в сандалии из дешевой кожи не наблюдались охочим до всего блестящего глазом носильщика.
Святой отец внутренне усмехнулся. Он представлял, как выглядит со стороны в глазах носильщика. Невысокий, хлипкий бедно одетый. Плебейское лицо выходца из торговых улиц северных городов, уже слегка покрыто паутиной ранних морщин. Хотя возраст клирика едва ли приблизился к сорока годам. Грубая бедная пища сохранила священнику целые крепкие зубы, чем не могли похвалиться аристократы столицы, сверкавшие золотом во рту. Короткие волосы, отсиженные по уставу монастыря, росли густой плотной гривой как шерсть северных зверей.
Провинциальный безродный священник, живущий подаяниями прихожан, которому вдруг незаслуженно выпала честь эмиссарства.
- Я вижу, вы знали куда направлялись, - усмехнулся носильщик, - вас не ограбят, если нечего грабить.
- Мне есть с кого брать пример, - человек учтиво поклонился носильщику, одетому в одну лишь сублигарию. Бригадир был польщён таким вежливым обращением, от чего залился краской удовольствия.
- С вами приятно иметь дела, господин священник, - произнёс бригадир, - Я, пожалуй, могу с вами договориться за обратную дорогу. Сброшу цену, а заплатите мне, когда я привезу вас домой. Всё-таки одно дело бродить по холмам в одиночку, а под охраной моих братьев уже совсем иное, - при этих словах он демонстративно заиграл огромными мускулами, как атлет перед соревнованием на арене демонстрирует себя зрителям.
Священник озарился самой учтивой и доброжелательной из всех своих заготовленных улыбок - бригадиру никак не хотелось возвращаться порожним, хотя ему уже и отсыпали мошну серебра, как если бы платили за дорогу туда и обратно.
- Я не могу принять ваше предложение, но не торопитесь уходить. Возможно, ваши услуги ещё потребуются, - ободрил верзилу клирик.
- По правде сказать, мне не очень хочется здесь задерживаться, - пробурчал носильщик, оглядываясь на поросшие сухой травой холмы, вполовину почерневшие от пожаров, - здесь слишком сильно пахнет войной.
- Я иду к Озеру, там войной не только пахнет. Если бы не подводные камни в горловине, меня бы довезли сразу на галере. Но, увы, или к счастью, Озеро в Варварских землях не судоходное. Пойдёте со мной до лагеря? Там наверняка есть раненые, которых нужно переправить в Город.
Я слышал, рыцарь, возглавляющий армию, знатный магнат и набожный благодетель. Наверняка он заботится о своих людях. Возможно, даже заплатит. Или заплатят родные раненых, если вы довезёте их живыми.
- Почему нет? - вслух подумал бригадир, тяжко вздохнул, - медяки - тоже какие ни какие деньги.
В следующую секунду он оглушительно чихнул, и, морщась, протёр лицо рукой.
- Чертов пепел!
Тянущийся из-за холмов дым усилился. Он уже стелился по земле чёрными клубами. Видно неподалёку загорелось что-то смолянистое. Священник накинул на голову край своей тоги. Бригадир протянул ему кожаную фляжку с водой, чтобы смочить материю. Оглядываясь на пылающую вдалеке степь, он произнёс:
- Нет уж, мы отдохнём здесь. Пара часов и пойдем обратно. У меня нет никакого желания ночевать в этих пределах. Если захотят отправить раненых или письма, пускай приносят их сюда сами.
Священник, молча, кивнул и, попрощавшись взмахом руки с остальными носильщиками, направился в полого поднимающуюся ложбинку между двух холмов. Здесь виднелась слабо протоптанная тропинка. Да и степной пожар не подошел и к середине склона, захлебнувшись песком.
Тропинка вывела его на большой холм, увенчанный рощей пожелтевших к осени клёнов. Холодный ветер, прежде отгороженный холмами, окатил священника упругой струёй, принеся с поросших рощами берегов запах воды. Взметнул золотистые и оранжевые листья, швырнув их в лицо. Клирик отшатнулся, захлебнувшись свежим воздухом. Он отступил в тень деревьев и облокотился на них, пережидая, пока ветер не ослабнет. Вот оно... жизнь! Никаких стен! Зрачки священника сузились, словно ветер выдул из него застоявшийся в крови яд. Клирик вдохнул ещё раз. Ни гари, ни пепла. Воздух крепкий словно водка, и святой отец захмелел. Он пошатнулся, осел на корточки, прижался лицом к холодной сырой коре. Может быть здесь и получится...
Тут он кинул взгляд на тёмные стволы. В коре виднелись надрезы сделанные ножом. Весной в роще собирали сок. Однако надрезы были сделаны так умело, что деревья остались живы и даже не собирались чахнуть.
- Варвары, - подумал священник, - несомненно, это они. Солдаты так не умеют. Значит, варвары спокойно гуляют и за холмами. И чего тогда стоит вся эта война?
Порывистый ветер слегка утих, и клирик поспешил на тропу. Напоследок вдохнув сладкий воздух рощи, священник отправился к склону. Выйдя из-за деревьев на открытое пространство, он увидел широкую заболоченную лощину, поросшую камышом и ивами. А за ней следующий более высокий холм. За этим холмом уже виднелось озеро. На склоне, обращённом к воде, земля вымылась дождями и разливами, обнажив известняковую основу. Вершина холма прежде была лысой, но сейчас на ней красовалась круглая стена, на половину выложенная из кусков известняка, на половину поднятая плетнем из заточенных кольев и ивового прута.
Высоко подняв голову и ни от кого не таясь, священник направился к ограде. Но едва он спустился до середины склона, как из густого камыша, свистя, вылетело что-то маленькое, тёмное, и с огромной силой врезалось в землю позади священника. Тропинка вспыхнула пыльным фонтанчиком.
Удивлённый клирик нагнулся и выковырнул из земли совершенно круглый обточенный камень. Корявыми буквами рун на его боку было выцарапано "Лови!"
- Дьявол! - выругался священник, до которого, наконец, дошло, что происходит. Он бегом сорвался с места и со всех ног бросился к ограде. Как раз вовремя. Ещё один камень пролетел рядом с его непокрытой головой. Пращник бил из глубины камыша. С одной стороны заросли надёжно скрывали его, с другой, они мешали ему хорошо прицелиться.
Священник уже добежал до заболоченной низины, за которой начинался склон укреплённого холма. Здесь его бег затормозила раскисшая земля. Лягушки с громким кваканьем и брызгами выпрыгивали из луж, убираясь с его пути. Потревоженный рой мошкары поднялся гнусным облаком. Клирик яростно замахал руками, пытаясь отогнать забивающих глаза и ноздри насекомых от своего лица. Из-за дерготни он потерял равновесие. Поскользнулся и... Упал! В грязь! Полностью измазал когда-то белую одежду.
- Ну уж нет, бежать от чужой смерти, чтобы найти свою... У Владыки слишком скверное чувство юмора! Надо бы подумать о смене божественного патрона! Мало ли других религий, где боги более милостивы, или хотя бы внимательны к своим поклонникам? Чёрт, (Это я не тебе, Господи!) что там происходит?
В страхе обернувшись, священник увидел вышедшего из камышей на склон человека. Незнакомец был наг. На нём не было даже сублигарии или хоть какой-то набедренной повязки, одежду ему заменяла раскраска в виде белых и синих спиралей. Зато он оказался обут в добротные калиги, устланные мягким мехом, и низко перепоясан кожаным ремнём. Своё мужское достоинство он привязал к бедру свободным концом длинного пояса, чтобы оно не мешалось при беге. Под мышкой болталась перекинутая через плечо сума из сырой шкуры.
Громко смеясь, варвар что-то быстро делал с камнем, который он держал в руках. В следующую секунду он вложил камень в пращу и, стремительно раскрутив её над головой, запустил пулю в сторону лежащего священника.
Клирик от страха весь сжался, попытавшись, как черепаха, втянуть голову в плечи. Но ему повезло. Хорошо прицелиться из пращи дело не просто на большом расстоянии, даже для того, кто родился с пращёй в руке.
Варвар был опытным пращником, он заранее знал, что вряд ли попадет на таком растоянии. Потому выбрал для снаряда не обточенное ядро, а простую гальку из озера, какую не жалко. Но всё же камень шмякнулся буквально в паре пядей от головы священника, окатив жидкой грязью его лицо.
Продолжая громко смеяться, дикарь, не торопясь, скрылся в кленовой роще. Он ощущал себя победителем, и для этого ему не нужно было видеть кровь.
Немного успокоившийся священник поднялся на ноги, незаметно для себя продолжая сжимать в кулаке каменную пулю. Он мельком взглянул на удаляющегося варвара, затем на снаряд, лежащий в грязи.
Любопытство пересилило опасения. Часто оглядываясь, священник поднял камень и поднёс его к лицу. На широкой стороне виднелись свежие царапины рун - "Пока!"
- Ублюдок! - выругался священник, и засмеялся, забыв о только что пережитом страхе, да и обо всём, что было прежде. Взвесив снаряды на ладонях, и поиграв ими, как жонглёр, он, усмехнулся, и продолжил путь к укреплению. Никогда прежде, он ещё не чувствовал себя таким бодрым.
Начав подниматься по склону, он подумал:
- Как бы в меня не запустили чего-нибудь наши солдатики! Будет стыдно схлопотать от них стрелу после такого приключения!
Чтобы не допустить подобной несправедливости, он набрал в лёгкие воздуха и заорал:
- Именем Басилевса и церкви... - и пару шагов спустя, опять - Именем Басилевса и церкви...
Так он орал, тяжело взбираясь по крутому склону до самой калитки. И всё же, когда до стены осталось пройти шагов двадцать, между его ног в землю вонзилась стрела. Священник вздрогнул, ещё только от шелестящего свиста и инстинктивно отскочил назад на пару шагов. В тот же миг остриё на камышовом стержне внезапно встряло перед ним, едва ли не пронзив мужские добродетели, если бы священник не успел среагировать, стрела уже красовалась бы в его горле. Потеряв равновесие от испуга, он, с криками и богохульствами, закрутил руками, ища баланс, но всё равно не удержался и начал падать спиной. Плюхнувшись на тощий зад, клирик больно ударился кобчиком, и от того разразился такими хитро закрученными проклятьями, что над плётнем появилась голова в кожаном шлеме.
Человек с восхищением в глазах и широкой улыбкой на губах слушал неиссякаемый поток призыва самых изощрённых кар, и обвинений в столь тяжких грехах и извращениях, о коих навряд ли мог слышать простой солдат.
Наконец в груди священника кончился воздух. Он замолчал и глубоко вздохнул. Паузой воспользовался солдат, дабы вставить своё слово:
- Смачно говоришь, дружище! Мой батя, покойный, мог и похлещи, только не так заковыристо, но темп держал с четверть часа...
- Ты какого ляда, ты волчий выблядок, сучий сын стрелял? - перебил его священник.
- А чего не стрелять? - удивился солдат, - Я тебя не знаю. Вижу - идёт чудо! Весь землёй измазан, в руках по булыжнику... дикарь - дикарём!
- Так я же кричал...
- Варвары тоже кричат! Среди них, представь себе, даже грамотные попадаются.
- Я заметил! - усмехнулся священник, подняв в руках камни. Но солдат неверно истолковал его жест.
- Я тебе замахнусь! - рявкнул он, накладывая на тетиву новую стрелу.
- Дебил! - заверещал святой отец, - я государев человек! Послан басилевсом Василием Озёрным! Мне нужно увидеть вашего рыцаря!
В место ответа солдат запустил стрелу, и вновь священник отскочил назад, но уже более ловко. Ему удалось устоять на ногах.
- Ты что? Не слышишь, что я тебе говорю? - удивился священник.
- Слышу, дружище! - пробурчал солдат накладывая следующую стрелу и перехватывая древко лука поудобнее, - вот только выдал ты себя с головой. Смотри, третья будет в сердце! То я так. Забавлялся.
- Что за на хрен? Ты о чём? - крикнул священник, приготовившись отскочить в сторону.
- Басилевс наш, батюшка - Борис! Борис Озёрный, - крикнул солдат, оттягивая тетиву к уху.
- А как зовут сына Бориса? - не сдавался священник.
- Сына? - солдат слегка ослабил натяжение тетивы и поднял глаза к небу, - Сына? Сына зовут... - тут он опустил лук и выпученными глазами посмотрел на священника, - твою ж мать!
- Вот и я о том же!
С минуту двое молчали буравя друг друга глазами.
- Один хрен, я тебя не впущу. Я не знаю тебя!
Священник переложил трофейные камни в левую руку, а правой полез за пазуху измазанной тоги. Он медленно вытащил круглый деревянный футляр. Из футляра он извлёк кусок тонко выделанной свиной кожи свёрнутой в трубочку. Повернув свиток восковой печатью к лицу солдата, священник начал медленно приближаться к ограде. Он подошёл в плотную и протянул грамоту лучнику.
Солдат предпочёл не рисковать. Он просунул между кольями стрелу и поддев ею свиток перекинул его через плетень. Затем, он позвал кого-то, и снова натянул тетиву, направив стрелу прямо в лицо священника. Служитель церкви терпеливо ждал.
За стеной послышались шаги нескольких человек и шелест кожи.
- А печать-то настоящая! - послышалось из-за плетня.
- Тебе-то откуда знать? - ответил кто-то.
- Да я грамот побольше тебя видел!
- Дайте сюда, обезьяны! - раздался голос третьего человека, и гвалт сразу смолк. Вскоре рядом со смуглым образом лучника в кожаном шлеме появилось новое длинное худое лицо. Впалые щёки незнакомца покрылись желтоватой щетиной, брови нависли над выцветшими глазами как козырёк шлема. Сильно поредевшая у висков копна льняных волос торчала во все стороны, как разворошенный пук соломы.
Этот тип внимательно посмотрел на печать, затем на священника. После чего, под протесты ошарашенного клирика, печать была взломана. Человек развернул пергамент, и медленно ведя пальцем вдоль строчек, начал читать. Он шевелил губами, и сморщил лоб в напряжении. Наконец, он нашёл что-то, что заинтересовало его. Незнакомец, держа палец на нужной строчке, повернулся к священнику и спросил:
- Как тебя зовут?
- Святой Отец Фока Брут, из ордена Владыки!
- Владыки? Владыки Смертей? - послышалось из-за стены, - Это священник Успения! Жрец нашего покровителя...
-Хм... - человек почесал ногтем жёсткую щетину не шее, - Вроде бы правильно... Могу обрадовать, Отче. Владыка - солдатский бог, и у нас его жалуют. Может быть, придётесь к месту и... - незнакомец, криво усмехнувшись острыми зубами, вздохнул, - Ох, Кишки господни! Священника нам только не хватало! Приятно, Отче... - человек, ещё раз сверившись с грамотой, удовлетворённо кивнул. Он стал сворачивать пергамент, - а меня зовут Лука. Лука Сыч. Эй, обезьяны, откройте калитку!
Послышался шорох отодвигаемого бревна. Затем калитка на секунду распахнулась. Сильная рука схватила священника за тогу и резко втащила внутрь. Тут же за спиной святого отца дверь захлопнулась. Двое голых по пояс солдат придавили её толстым бревном и заложили внизу парой увесистых камней.
Священник оглянулся. Его окружили трое молодцеватых парней. Невысокие плечистые ребята, чья рано увядшая молодость уже стремилась к зрелости. Несмотря на осенний ветер, они были обнажены по пояс. Но все в окованных медью шлемах из толстой кожи на мягкой подкладке. Ветер трепал облезлые гребни конского волоса, зашитые в шов между правой и левой половинками шлемов. И казалось, что это собственные волосы солдат, собранны в странную причёску.
Лука спрыгнул с каменной кладки, и, растолкав солдат, подошёл к священнику. Он был худ, жилист и от того казался тонким но не хрупким, к тому же возвышался над солдатами на целую голову. Лука единственный не носил шлема. Так же как и остальные, он был одет только в клетчатую шерстяную юбку, перепоясанную широким ремнём, да высокие ботинки. Кожаный браслет с плоскими бляхами на запястье левой руки, и медное кольцо на большом пальце правой выдавали в нём лучника.
У священника не возникало сомнений, сейчас этот человек здесь главный. Уважение прочих солдат сияло ореолом, отражаясь от его грубой фигуры, как туманная дымка света отражаемого начищенной до зеркальности меди. Но притом, он уж очень не походил на рыцаря. Сутулый, жёсткий, лохматый, как сельский мужик. Всё же клирик, на всякий случай, спросил:
- Господин Лука, вы рыцарь этой армии?
Лука широко улыбнулся крепкими маленькими зубами, и этим сделал своё лицо очень похожим на морду хищного зверька. А солдаты загоготали во весь голос.
- Сыч, да ты вышел статью! - хлопнул Луку по плечу один из солдат.
Лука поднял вверх кулак, и смех прекратился.
- Я не рыцарь, а сержант! Наш же... "командир" соблаговолил нынче со своими людьми бегать где-то у озера за голозадыми, пока я хозяйничаю в лагере. - Лука замолчал, но священник услышал непроизнесённые слова, - Хотя, когда он возвращается, мне всё равно приходится хозяйничать и за всем смотреть. Только вдобавок, приходиться нянчиться ещё и за "Ним"!
Клирик подавил смущение. Окаменев лицом, он старался не выдать догадки, о чём подумал Сыч. Жестокий Бог, коему служил священник, осенил своего последователя даром иной раз слышать то, что не говориться, и видеть то, что не показывается.
Но видно шутки ради, (Клирик давно заметил, что юмор богам не чужд) Владыка не дал своему служителю возможности управлять прозрением. Когда бы оно ни приходило, священник не смог бы припомнить и раза, чтобы полученное знание было полезным, или хотя бы являлось к месту. Чаще оно становилось источником проблем.
Если бы тогда он не услышал, что за "молитву" читал умирающий король... может быть ему и не захотелось бы переться в такую проклятущую даль, лишь бы сбежать оттуда подальше...
- Пойдёмте, святой отец, - Лука выдернул священника из оцепенения, - Мне почему-то кажется, что вы хотите привести себя в порядок, - затем, он повернулся к часовому на парапете, - Жгут, стрелы где?
Солдат удивлённо приподнял свой колчан, свисавший с пояса.
- Хера, ты себя за мотню дергаешь? Там не хватает!
- Блин! Сыч, да какие это стрелы? Камыш, да остриё из зуба! Игрушки детские.
- Может тебе ещё и наконечники бронзовые дать? - презрительно фыркнул Лука, - Чтоб собрал, свиной потрох! Все слушайте, обезьяны! У кого стрел хватать не будет, всех выгоню за стену на хрен! Будите стержни готовить, и наконечники вострить! А там варвары, волки, или кто ещё придёт, пусть сам Чёрт из озера вылезет - мне насрать! Без полных колчанов не впущу! Всосали?
- Ясно, Лука. Мы поняли, - нестройным хором ответили солдаты. Сержант хмыкнул. На его лице не промелькнуло и тени того удовольствия, какое обычно испытывают осенённые властью, одна только усталость. Костистые пальцы потёрли раздражённое криком горло. Губы сплюнули тугую слюну на землю, как бы очищая рот от произнесённых ругательств.
Лука подошел к навесу, где в пирамидах стояли копья без наконечников и сундуки, в которых отдельно хранились бронзовые острия. С жерди он снял шлем, и посмотрел на надпись, выведенную на изнанке. Сразу узнав в каракулях своё имя, Лука надел шлем на голову священнику. Фока даже присел под тяжестью сержантской руки. Толстая подкладка шлема была набита волосом, как подушка. Она мягко, но туго обтянула голову священника. Шлем, похоже, был сшит с мерки под узкий лоб Луки, и на голову Фоки был маловат.
- Камни тут летают часто, - без какого либо выражения в голосе, предупредил слегка удивлённого священника сержант. Клирик только улыбнулся и пожал плечами. Лука повёл его вглубь лагеря. Фока с жадным любопытством ученого мужа вертел головой по сторонам, впиваясь взглядом в каждую новую деталь. То была новизна, которой он так жаждал вымыть свою память. Чистый тугой поток, как ветер в кленовой роще.
Лысый холм был выбран для лагеря не случайно. Он господствовал над местностью. Отсюда виднелась и дорога, под песчаной осыпью, где остановились на отдых носильщики, и окрестные холмы, покрытые рощами, и почерневшая от пожара степь, полого спускавшаяся к берегу большого озера. Выгоревшая равнина между холмами привлекла на секунду внимание священника. Он отчётливо увидел почерневшие силуэты тел людей и животных. Обугленные остовы колесниц. Их было около десятка, разбросанных в хаосе.
Лука упрямо не смотрел в ту сторону, и священник решил ничего не спрашивать, да и не хотелось об этом ничего знать. Он перевёл своё внимание на лагерь.
Селение солдат постепенно превращалось из временного лагеря в укреплённую деревню. Тут тоже были видны следы нескольких пожаров. В кольце стены располагались не менее пяти десятков круглых хижин и шалашей. Низкие шалаши из камыша торчали тут и там жёлтыми конусами в совершенном беспорядке. Кое-где из их вершин валил белёсый дымок.
Проходя мимо одного такого жилища с распахнутым пологом, священник заглянул внутрь. Он увидел в полумраке гораздо больше пространства, чем ожидал. Выдолбленные в земле ступеньки вели в небольшую землянку, стены, которой были выложены известняком, а пол устлан соломой и сухими листьями. Кинув на солому свои шерстяные плащи, внутри спали четверо солдат, положив под головы шлемы. Пятый ковырял палочкой и раздувал угли в обложённом камнями очаге. Рядом он сложил кучку хвороста и с десяток каштанов к ужину.
Таких землянок было очень много. Почти все они располагались в промежутке между стеной и той частью лагеря, где стояли хижины. В этом квартале стояли запахи прелой соломы и камыша, дыма, готовящейся пищи, грязных тел. Кое-где солдаты спали прямо на улице, укрывшись клетчатыми буро-зелёными плащами. Они сооружали из одеял с помощью щита и копья что-то вроде навеса.
Тут и там на жердях были развешаны нитки с рыбой или грибами вперемешку с сушащимся после стирки бельём, с вязанками чеснока, лука и полыни. Священник ещё мог понять, зачем сушить рядом бельё и полынь с чесноком - подушить против вшей и клопов, например. Но зачем тут же вешать таранку и вёшки? Это он принял просто, как забавный факт, решив, что разумного ответа навряд ли можно ожидать.
Кое-где на перевёрнутых щитах ещё досушивались яблоки и абрикосы, хотя осеннего солнца было уже явно недостаточно, чтобы получить качественную сушку.
Несколько солдат жарили на костре одну птицу на всех. Они сидели с пресными лепёшками в руках. По мере готовности мяса, старшина отрезал кусочки и раздавал товарищам. Те тут же заворачивали свою долю в лепёшку и с жадностью бродячих псов набрасывались на еду.
Пятеро других вояк сооружали новый шалаш над только выкопанной землянкой. Они присыпали выбранной из ямы землёй края камышовой крыши, чтобы ветер не задувал под неё.
Один молодой парнишка возился у стены в загоне с визжащими свиньями. Вывалив в кормушку ведро картофельных и морковных очисток, он поспешил сбежать из этого зловонного угла. Его приятели свежевали недавно заколотого крупного кабана. Кровь на земле ещё не успела остыть и парила белыми клубами, то душа зверя уносилась дымкой в призрачные дубравы. Кабан был старым с толстой прочной шкурой. Солдаты не резали молодых поросят, им нужны были крепкие кожи для доспехов, поэтому приходилось довольствоваться жестким мясом боровов и маток.
Десять человек среди шалашей устроили купальню. Они на нескольких кострах грели воду в чугунках и сливали всё в одну большую бадью, в которой одновременно и мылись и стирали свои юбки, плащи, одеяла, бельё. Над бадьёй поднимался густой в холодном воздухе пар, в котором едва различались очертания голых людей.
Трое солдат оттащили из большой кучи срубленных деревьев одно бревно, и обрубали бронзовыми топорами ветки, собирая их в вязанки для очагов. Одну толстую слегка изогнутую ветвь солдат отложил, приметив её для нового лука.
К удивлению священника, никто не занимался ничем, что имело бы отношение к военному делу. Если бы каждый второй не носил за спиной щит или лук, а каждый первый на голове шлем, могло бы показаться, что это обычная крестьянская деревня. Вот только женщин не хватало.
Однако когда они приблизились к хижинам, суть селения стала проявляться сильнее. Эти хижины когда-то были палатками. Но пожары и налёты варваров привели полотно в плачевное состояние. Солдаты жили здесь уже не одну зиму, так что палатки сначала обросли стенами из плетня, утеплёнными камышом и соломой. А затем и камышовыми крышами. Камыш, чтобы не разлетался, был придавлен плоскими плитками известняка. Наконец и низ стен был обложен до уровня окон известняком, скреплённым глиной.
От былых палаток осталась только внутренность. В этих практически полноценных хижинах жили солдаты постарше, ветераны, командиры, мастера. Несколько таких домов были отданы ранеными. Внутри виднелись нары на десять человек, столы с посудой, мешки с запасами.
Под примыкавшими к домам навесами трудились ремесленники. Скорняки выделывали выдубленные кожи, готовя их к роли обуви или доспеха. Скоблили ножами свежие содранные с дичи или свиней сырые шкуры от остатков мяса. Томили их в золе, а затем вымачивали в бочках с зельем из соли, дубовой коры и кислого сока, пока кожа не выдубится.
Плотники вырезали булавы из ореха и кизила, раскалывали молодые стволы ясеня клинышками на бруски, и затем обтачивали их под копья. После чего сразу же прятали дерево в холодную тень, чтобы оно правильно высохло, или морили его в жиру и воске.
Литейщики варили бронзу в глиняных котлах, не торопясь, отмеряя части меди и безмерно дорогого олова. Смешивая сплавы, мастера кидали в огонь можжевельник и омелу, а в сам сплав добавляли секретные компоненты, читая при этом заклинания. Кидали в новые сплавы и старые сломанные шлемы, топоры, наконечники копий, предварительно написав на них каракули с заклятьями. Тут же в земле по лекалам готовили формы для новых отливок.
Бронники плели из тростника и ивового прута большие круглые щиты, обтягивали их кожами и оковывали медью с бронзой. Выгибали и сшивали кожаные шлемы. Оковывали бронзовыми бляхами широкие солдатские пояса.
Оружейники варили из рыбьих костей и свиных жил густой вонючий клей. Они, не уступая литейщикам, насыщали своё варево волшебными травами, смолами и заклятьями. Готовым клеем они собирали выстроганные деревянные и костяные дощечки в луки. Склеенный лук плотно обматывали суровой ниткой в местах сборки и, особенно на плечах, и снова покрывали клеем, до тех пор, пока он полностью не пропитает дерево и кость. Лишь потом его рукоять обтягивали тонким кожаным ремнём и отправляли в тёмный холодный погреб вылёживаться в опилках.
Все эти ремёсла и занятия были священнику в диковинку. Он пялился широко раскрытыми глазами на оружейников и бронников, пытался расслышать шепотом произносимые заклинания. Стараясь быть вежливым, клирик пытался удержать своё любопытство. Но, проходя мимо работающего лекаря, не удержался. Он подошел к его навесу и стал как вкопанный, наблюдая за манипуляциями врача.
Лекарь как раз снимал повязку с головы солдата, и ощупывал череп раненого, проверяя, как срослись кости.
- Вы смогли вылечить проломленный череп! - изумился священник, - а как вы поставили на место осколки кости?
- Никак, - не оборачиваясь, продолжая работу, ответил врач, - вытащил всю крошку на хрен, и поставил новую пластинку. Четверть унции, мать её!
- На не-е-е-ё уш-ш-ш-шла моя золотая цеп-почка, - с сожалением и как-то прерывисто подал голос раненый солдат.
- Заткнись, - выругался врач, - не верти башкой, придурок. Ты до сих пор заикаешься? Воду, которую тебе дал, пьёшь?
- Горькая...
- Ну-ну! Горькая! Дегустатор хренов, на всю жизнь заикой и останешься. Чтоб выпил, сучий сын.
Священник хотел ещё что-то спросить у солдата-лекаря, но Лука нетерпеливо дёрнул его за руку.
- Быстрее, если хочешь успеть вымыться и постираться. Обезьяны у бадьи не будут греть воду, дожидаясь пока вы соблаговолите...
Фока не стал возражать, и быстро направился вслед за сержантом. Они пришли в центр лагеря, где стоял настоящий каменный дом с двухскатной камышовой крышей. Строение было полностью сложено сухой кладкой из крупных блоков известняка, выпиленных в каменоломне. Даже камышовая крыша покрыта тонкими пластинками этого камня, как черепицей.
Лука пнул ногой не матерчатый или тростниковый полог, а настоящую дощатую дверь, и, войдя в распахнувшийся проход, позвал:
- Волчонок! Выходи на свет, блядушник!
На зов из глубины дома появился парень лет шестнадцати. Он был одет, как и все солдаты. Но внешне чем-то неуловимо отличался от них, разрезом губ, формой скул, очерком челюсти. На левой руке у него не хватало кисти, но это не такая уж большая редкость. Среди солдат встречались и однорукие и одноногие.
- Ты вернулся Лука? - сонно без интереса спросил парень, странно выговаривая слова. Сержант скривил губы, но кивнул молча, и пальцем указал на священника. Парень посмотрел на гостя, затем снова на Луку. Губы сержанта не громко зашелестели, как сухой пергамент:
- Возьми полотенце и мой плащ, который чистый. Пойдёшь с ним до бани. Проследи, чтобы ему дали спокойно помыться и помоги выстирать его тряпку. Если кто из солдат будет хернёй маяться, приставать к нему, скажи, что я приду спрашивать. Уяснил, волчье отродье?
- Дело не хитрое, Лука, - пожал плечами паренёк. Он на секунду скрылся в доме, и вновь появился со свёртком чистой одежды и куском бурого рассохшегося мыла, какое варят в деревнях из старого сала.
Лука зашел в дом, а парень повёл священника обратно к бадье с купающимися солдатами. Паренёк злыми газами осмотрел священника с ног до головы. От такого взгляда Фока поморщился. Имя к пареньку приклеилось не просто так. Вдруг, Волчонок заметил камни, зажатые в левом кулаке святого отца. Он тут же перекинул свёрток на сгиб покалеченной руки и пальцем ткнул в каменные пули.
- Что это? Ты где взял?
- Мой первый трофей! - усмехнулся священник. Не дожидаясь разрешения, и даже не спрашивая его, парень вырвал камни из руки священника и внимательно посмотрел на них. Затем на святого отца.
- Ты убил Балта из шварма берсерков? - спросил парень, недоверчиво глядя в глаза священнику.
- Я никого не убивал...
- Значит украл? Балт не очень внимателен. Ты мог...
- Я не крал их! Он запустил их в меня! - выпалил священник, прежде чем мальчишка перебьёт его вновь.
- Похоже на правду! - согласился парень, возвращая камни священнику, - В тебя стрелял из пращи Балт Берсеркер и ты остался жив. В этом тоже есть слава. Балт известный пращник...
- Он варвар умеющий писать? - поинтересовался Фока.
- Многие варвары умеют писать! - почему-то обиделся мальчик, - Наши барды и руны пишут и читают по писанному песни швармов. Я тоже учился читать по песням, но писать меня не научили.
- Ваши барды? У вас даже они есть? - переспросил священник, по привычке делая вид, что не полностью расслышал фразу, и вообще не так её понял. Из-за своего "благословления" ему настолько часто приходилось валять дурака, что это стало непроизвольным рефлексом, - Я ещё не увидел ни одного солдата с арфой. Или на чём они играют? Хотя почему нет? Если они могут играть на барабанах и рогах во время марша могут и на арфах. А какие песни они поют? Что-то о старинных битвах?
Но мальчик не ответил. Он побагровел и отвернулся, не проронив больше не слова.
Когда они пришли солдаты уже заканчивали мыться. Вода порядком остыла, хотя даже такой бане священник был безмерно рад. Он быстро вымылся и наскоро прополоскал от грязи свою тогу. Вместе с Волчонком они выжали мокрую ткань. Паренёк ловко управлялся одной рукой, помогая иногда обрубком. Он быстро свернул тогу и накинул её на левое плечо.
Священник тем временем накинул на голое тело клетчатый солдатский плащ и обернул вокруг бедер полотенце. Теперь в шлеме и плаще Луки он практически не отличался от солдат. Вот только мышцы его были гораздо менее развиты.
Они уже было собирались возвращаться к дому, как вдруг в лагере началась суматоха. Солдаты, прежде ничем не занятые, сейчас срывались с мест и бежали к стене. Взбирались на парапет, и что-то громко кричали.
- Что случилось? - забеспокоился священник, - варвары нападают. Затравленное выражение лица священника вызвало смешок у Волчонка.
- Нет, всего лишь Носоруб возвращается, - произнёс парень, - И, похоже, со славой. Пойдём, я знаю, откуда можно посмотреть.
Волчонок потащил священника к навесу с плоской крышей из жердей. Без особого труда, оба взобрались на него, и их взору открылась заболоченная равнина между Кленовым холмом и Лысым, в которой недавно священник спасся от камней пращника.
- Они пленили гоблина! - удивлённо и с долей разочарования воскликнул мальчик. Священник слушал его краем уха, а сам смотрел на две сотни человек узкой колонной возвращавшихся из-за дальних холмов, что лежат дальше к берегу озера. В воздухе разносился ритмичный бой барабана, отмерявшего маршевый шаг. И двести пар ног одновременно били коваными пятками о землю, создавая ощущение, что идут не две сотни, а две тысячи. А глотки до красноты щёк орали стройным хором в такт маршевому шагу:
Левой, левой... Когорта!
На тризну идём мы в обитель богов,
Прославить свою же погибель!
Испить сладкий вереск из бычьих рогов,
И спать завалиться в могилы!
Вольно!
Шагом, шагом!
Услышь нашу поступь хозяин смертей,
Коням приготовь нашим стойла!
К тебе мы нагрянем оравой чертей,
Испить благородного пойла!
Шагом, шагом! Когорта!
Раз, два, три...
Бойцы гордо шагали по склонам, помогая себе древками копий. Плащи на плечах откинуты назад, открывая выпяченную вперёд грудь. Широкие пояса с огромными массивными бронзовыми бляхами, защищали их животы от предательски опасных ран. У многих и на груди блестели покрытые вмятинами и рубцами круглые пластины, но самыми страшными считались раны в живот, поэтому именно его старались прикрыть в первую очередь.
У возвращающихся солдат поверх кожаных шлемов были надеты массивные бронзовые каски с гребнями на макушке, и рогами, загибающимися вниз вдоль щёк, как бивни слонов. Каски эти были изрядно помяты. У некоторых солдат на шлемах были отбиты рога, у других расколоты гребни, вмятины и сколы были свежими. Кожа и бронза на больших щитах изодраны. Будто бы отряд побывал в пасти самого дьявола.
Но все же они были рады и возбуждены. Даже раненные, которых несли на щитах, громко смеялись. Впрочем, были те, кому уже не посмеяться. В самом конце колонны шестеро солдат несли троих товарищей с головой накрытых собственными плащами.
Однако, внимание всех было привлечено не к павшим. Впереди своих солдат, высоко подняв над головой сверкающий бронзовый топор, выступал рыцарь, громко победоносно крича. По крайней мере, этот воин выглядел именно как рыцарь.
Сплошь окованный медью и бронзой пояс закрывал его спину и живот от паха до солнечного сплетения, а клетчатая шерстяная юбка сверху накрыта бронзовой кольчугой, свисающей с пояса, чтобы ткань в бою не порвалась от удара копья или топора. На груди и спине сверкали начищенные до блеска круглые пластины зерцал. В бронзу были закованы и его ноги от ступней до колена, и руки, от кистей до локтя. А к шлему, помимо рогов и конского хвоста были приделаны два распахнутых вороновых крыла и кабаньи клыки, опоясывающие лоб воина стройным кольцом.
Ростом он был не велик. Иным солдатам упирался носом в плечо. Но руки крепкие, и гибкие, словно лапы рыси, а ноги с массивными бёдрами и мускулистыми голенями скорее напоминали лапы кабана, способные в одном прыжке вознести своего хозяина в доспехах на высоту человеческого роста. Крупная голова с ровной линией лба и крепким подбородком, поросшим крупной рыжей щетиной. В серо-зелёных глазах пылал жёлтый огонь толи заката, толи победной ярости.
Щит, копьё и плащ рыцаря нёс бежавший сзади него солдат, а двое других воинов несли трофей триумфатора.
К длинной жерди было привязано странное существо. Оно напоминало голого человека, но кожа его была сплошь зелёной, а волосы и борода чёрными. Клирик никогда не видел людей с черными волосами. Народ Заозёрных земель имел русые, золотые, рыжие, даже белёсые волосы. Но чёрные... священнику они казались чем-то звериным.
Тварь неутомимо дёргалась, вырываясь из пут и крича грязные проклятья, скаля при этом острые звериные клыки, как у змеи.
- Не может быть! - задохнулся от изумления священник, - Настоящий демон?
- Кто? - не понял мальчик.
- Этот... гоблин! Это же сверхъестественная тварь! Чудовище!
- Святые рощи! - буркнул мальчик, - Варвар как варвар. Ты что дикарей никогда не видел? Ни гоблинов, ни оборотней?
- Дьявольские твари преисподней! - осенил себя защитным знаком священник.
- А когда ты встретил берсерка, также обделался? - захохотал парень. Но затем он перестал смеяться и грустно вздохнул, - Раньше говорили, что гоблина невозможно схватить. Теперь и их шварм потерял славу. Так же как и шварм берсерков.
- Тебе жаль пленника? - спросил священник.
- Он потерял славу! - мальчик, как на слабоумного, посмотрел на клирика, - Зачем его жалеть? Если он ещё и сбежать не сможет, то в землю ему самая дорога!
- А из какого шварма ты? - забыв об осторожности, спросил священник. Мальчик вздрогнул, и повернул к священнику глаза, пылающие желтым огнём от света, садящегося в озеро солнца. Рот парня скривился в оскале острых зубов с выпирающими клыками. Клирик понял свою ошибку слишком поздно, чтобы отступать. Хотя можно было бы просто сбежать... Но священник не остановился, лучше довести всё до конца, чем оставлять проблемы на потом, уж теперь то он это знал:
- Ты так потерял свою руку? Когда тебя захватили в плен?
Мальчик закричал и со всех сил толкнул священника. Фока упал, но успел схватиться за край крыши. Это спасло его от сломанной шеи, но не от очередного синяка на спине. Мальчик спрыгнул рядом, но не стал больше нападать на священника. Просто присел на корточки и прорычал:
- Когда волк попадает в капкан, он отгрызает себе лапу! "Он" посадил меня в колодку, когда я попытался украсть у него женщину, и думал, что меня это удержит. Но я сбежал! Оставив ему только свою руку. Я пришел к солдатам, потому что их шварм сейчас самый сильный. И когда шварм солдат пойдет на шварм моего врага, я пойду с ними! Найду его и заберу у него и руку... и женщину! Я сбежал, отрубив собственную ладонь, и на утро об этом говорили все швармы! Скажи мне чужак, ты гордишься тем, что встретил самого меткого пращника и выжил, заполучив в трофей его пули. Я согласен, в этом поступке есть какая-то слава. А в моём? В нём есть слава?
- Не каждый сможет то, что смог ты, - согласился священник, вставая с земли, - Я не знаю обычаев и морали варваров, но считаю, что в твоем деянии есть слава.
- Значит, ты не считаешь, что это трусость, как... как остальные солдаты? - спросил парень, смягчившись в лице.
- Не считаю, - произнёс Фока, - Они, наверное, думают, что умереть в бою это подвиг - жертва их богу. Солдаты чтят Владыку Смертей, надеются, что после гибели он их встретит, как родной отец загулявших сыновей. Вино, девственницы, жаркое на вертеле... чем больше они убили в бою, тем больше достанется в сумрачных чертогах. Столы застланные кольчугами, скамьи устланные соболями... Хм... бред собачий... Владыка - редкостный сукин сын, с паршивыми шуточками...
А я, хоть и служу этому богу, просто священник. Отправлять к нему других... это одно! Пусть хоть пачками ложатся, своё дело сделаю. Но по мне, жизнь (особенно моя) всегда лучше. Подолгу службы насмотрелся на труды Господни, приятного что-то не могу припомнить. Но, как бы я не любил жизнь и свободу, на твой подвиг, я никогда не решился бы...
Хищный оскал парня превратился в не менее жуткую улыбку.
- Тогда, я не опозорю свой шварм, назвав его тебе. Я - оборотень! Жрец, смеющийся над своим богом? Даже если ты соврал, всё равно умрёшь раньше, чем успеешь разболтать.
- Думаешь?
- Жрец, смеющийся над своим богом?! Да я в этом уверен! Странно, что молния с неба ещё не ударила. Может он за тобой пришлёт чудовище со дна озера? Когда это случится, держись от меня подальше...
За время их разговора, латники вошли в лагерь, и пленённого гоблина уже подвешивали за ноги к перекладине, на которой обычно солдаты занимались гимнастикой. Волчонок потащил священника сквозь собравшуюся вокруг толпу. Солдаты узнавали паренька, и, вспоминая Луку, вяло ворчали, пропуская их вперёд. Наконец мальчик и священник оказались в первых рядах зевак.
Рыцарь, громко смеясь, стоял посреди круга, опираясь на свой огромный полуторный топор. Он перебрасывался сальными замечаниями со своими бронированными солдатами, и вновь разражался хохотом, ударяя кулаком в живот гоблину. Варвар выт от боли и верещал всевозможные проклятья, призывая мерзкие и срамные болезни на своих обидчиков, и не столь ужасную и мучительную, сколько отвратительную смерть.
Триумфатор ходил кругами вокруг пленника, как волк танцует над загнанной дичью. Его лицо, озарённое победной улыбкой, больше напоминало морду злобно оскалившего пасть пса. Слишком хищным был изгиб губ, слишком яростными глаза, и совсем уж по звериному морщилась кожа на носу. Когда воитель проходил мимо Фоки, клирик заметил от чего, рыцарь получил своё прозвище. Ниже линии глаз на обеих щеках, пересекая переносицу, белел грубый рубец. Шрам давно зажил, и нос воителю удалось сохранить, но тяжёлое сопящее дыхание можно было услышать издали.
Солдаты орали одобрительные кричалки и выли, подражая голосам волков и сов. Рыцарь, казалось бы, упивался заслуженными почестями, но священник увидел, иное. Эти серые глаза вепря искали кого-то в толпе. Отслеживали её тщательно в поисках кого-то, кто должен был придти, кто должен был увидеть этот триумф. Но его не было среди солдат... Под маской победителя этого не заметить, но Фока видел, как вино радости сбраживается в кислый уксус. Священник отвёл глаза. Сейчас ему совсем не хотелось видеть чужих секретов.
Вдруг рыцарь заметил Волчонка и позвал его. Парень подошёл ближе, продолжая сжимать руку священника. Святой отец впился глазами в неведомое существо, и слегка удивился. Он ожидал увидеть человекоподобное чудовище, беса или демонического монстра. Но внешне гоблин выглядел точно как человек, если не считать цвета его кожи. Лицо с горбатым носом и острыми скулами поросло иссиня чёрной острой бородой. Из-под чёрных бровей злобно сверкали серо-зелёные глаза. Небольшого роста, но очень мускулистый, как настоящий атлет. На варваре вообще не было никакой одежды. Даже пояса или набедренной повязки. Но, не смотря на такую "человечность", это существо окружала аура звериной злости и демонизма, заставившая священника поёжиться.
- Эй, варварёныш, - позвал мальчика рыцарь, - глянь-ка поближе. Это не твой случайно обидчик?