Ковалёв Александр Андерсон : другие произведения.

Видения о Варварии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В диких краях, где люди словно звери,и боги словно демоны, кем окажешься ты? Человеком или тварью? Может, именно ради того, чтобы узнать это, в пограничный легион отправляется с миссией скромный священник.


Видения о Варварии

  
  
  
   Снег мягко оседал на чёрных ветвях, посеребрённой земле. Искрился в тусклом свете звёзд. Он падал на горячие щёки и таял. Скатывался вниз, смешиваясь с влагой бессильных слёз. Толстый брус колодки сдавил онемевшую левую руку. Правую оставили пленнику свободной, чтобы он сам мог дотянуться к оставленной пище. Земля колет холодом спину, пробивая иглами мороза волчий тулуп, одетый на голое тело. Мышцы сводит от боли, разум от ярости. Три тёмные фигуры склонились над ним, стоя спинами к свету луны, лицами в темноте.
   - Посмотри, как он скалит зубы! И, правда, волчий ублюдок! Он точно родился от женщины, а не от суки? Если его мать женщина, готов спорить, она сношалась с кобелём!
   - Пёсье отродье! его отец свалился от одного удара пращи, стоит прирезать щенка, он - скверное сямя.
   - Думаешь? Мне казалось так, и выводят собак, убивают мать с отцом, а щенят дрессируют в цепных псов. Пёс будет славным.
   - Волк не станет псом, его нужно убить.
   - Заткнитесь оба! - проревел молчавший прежде голос, - Это мой трофей, решаю - Я. Его отец был великим воином, грозным колесничим волчьего шварма. Тот, кто принижает величие моего врага - крадёт мою славу. Тому, кто будет принижать заслуги моего врага, я снесу голову. - его глаза заблестели отсветами сверкающих снегов.
   - Малец, хочешь, услышать, как пал свой отец? Это было не просто. Его нельзя было свалить копьём и топором, настолько он был свиреп, и мне пришлось выкрасть из древнего кургана ядро для пращи. Ты слышал о нём? То, что было слеплено из мозга древнего короля смешанного с известью и обожженного в очаге. Лишь таким снарядом можно было убить героя героев шварма. Чтобы заманить его, я привёл к броду всех своих жён и дочерей, и заставить их купаться там нагими. И враг остановил свою колесницу, дабы взглядом насладиться их наготой.
   И тогда я метнул из пращи свой снаряд, стоя на холме, что нависал с противоположного берега реки, и ядро раскроило ему череп!
   - Славное деяние, Гарат! - кивая, буркнул ему другой мужчина, - в землях Швармов ныне ты герой - великий из мужей. Одно лишь жаль, со смертью старого волка, их шварм из стаи превратился в жалкую свору. Оборотни не смог сразиться, как подобает, с пришлыми медноголовыми.
   - Теми, что называют себя солдатами? - третий понизил голос, пригибая голову к земле, как делают животные, - Они уже выкинули псов и зеленокожих с холмов на другом берегу озера.
   - Ну и что же? - ответил тот, кого называли Гаратом, - Я убью из всех, одного за другим!
   - Они чужеземцы, а не люди швармов, в поединках не дерутся.
   - Ты боишься из? Словно трусы, ходят сотнями, и жмутся друг к другу, как бараны в стаде. Мы - наш шварм, да к чёрту шварм, один мой род - сметём их! Пусть приходят. И тогда, мы убьём их всех, и заберём всю славу!
   - Так что ты сделаешь с мальчишкой?
   Тёмный великан достал медный нож и швырнул его в сторону мальчишки. Лезвие вонзилось в дерево колодки.
   - Если он пёс, то останется жив, и будет служить мне, если волк, - пусть отправляется к своему отцу. Нож твой, парень, думай сам - кто ты?
   Внезапно один из троих встрепенулся:
   - Вы слышите?
   - Что?
   - Песня!
   - Песня?
   - Да песня! Это солдаты! Они пришли! Они всегда поют песню своему богу, когда убивают.
   - Вы берсеркеры или падаль? - Гарат поднялся над ними, - Оставьте щенка, берите топоры и идите за мной! Идём на звуки этой песни!
   А над покрытыми ледяной коркой деревьями уже отчётливо разносились многоголосые слова:
  
  
   Услышь нашу поступь хозяин смертей,
   Налей горький мёд в наши кубки.
   Горний дол не взлетит золотая душа,
   В кровь изодранны крылья голубки...
  
   В тех чертогах нагие смеются девицы,
   В руку спелая просится грудь.
   В землю лягу! К чертям белоснежную птицу!
   Тут костьми я хочу отдохнуть!
  
   Слова странной песенки, выкрикиваемые носильщиками, разбудили его от тёмных путаных снов. Хриплые голоса...
   Ни капли лирики или ж хоть чего-то свойственного песни. Но ритм четкий. За то её и любили петь солдаты на марше, а теперь и носильщики подхватили моду вслед за ними. Что-то похожее горланили и гребцы на галере, доставившей его с восточных берегов Озера. Правда, у матросской песенки был другой ритм, рассчитанный на промежутки между гребками, но слова не отличались от этой пристойностью.
   Строчки навеяли неостывшие воспоминания. Услышь мою поступь, хозяин смертей... слова молитвы успения. Тогда, произносившие их губы осилили лишь первую строчку, и дальше шевелилась беззвучно, как будто звук уже уносился в глубины самой смерти в чертоги Владыки. И всем казалось - эти слова не слышал уже никто, кроме Бога Смерти.
   Но вот губы замерли на непроизнесённом полуслове. И вздрогнувшая рука молодого священника вложила в них монетку - плата паромщику, уводившему лодку на дно Озера. Правда, монархов уже очень давно не хоронили в лодках, как делали древние. Но священники продолжали вкладывать в уста покойников монетки. И он, тоже положил... пересилив себя, обыденным жестом, чтобы не выдать...
   Паланкин перестал раскачиваться. Носильщики почему-то остановились. Святой отец понял по жесткому запаху гари, - они прибыли! Плотный полог распахнулся наружу, давая возможность оглядеться. Едкость пепла и тошнотворная сладость палёного мяса. Его глаза сразу заслезились, и он тут же зажал рот рукой, сдерживая позыв рвоты. Здесь тоже была смерть. Тьма дымом и копотью окружила священника, и вскоре во всей вселенной не осталось ничего кроме чернильной пустоты. Что-то жуткое, похожее на собаку багряным отблеском мелькнуло в этой пустыни, но силой воли и святым жестом, клирик отогнал мрачное видение, не успев его рассмотреть. Страх играет с ним в злые шутки. Но ничего! Здесь лучше, чем там! Здесь смерть не страшная, тут она честнее, и ты знаешь, откуда она придёт. Здесь не так, как там... Священник открыл глаза: окружающая страна уже не казалась такой пугающей.
   Пожар отбушевал дня два назад, изуродовав клеверную низину между тремя холмами, но степь за грядой утёсов продолжала гореть по ныне, окутывая землю стелящимся от ветра дымом.
   Носилки остановились на относительно чистом участке земли, где не было пепла. В этом месте осыпался песчаный склон холма, устлав выжженную траву золотистым покрывалом. Носильщики аккуратно поставили паланкин на песок и сами уселись на перекладины носилок, как на лавки.
   Наконец-то, можно было выйти. Один носильщик снял с борта защитную решётку из толстого деревянного бруса и положил её как трап. Клирик в носилках поблагодарил его кивком и улыбкой. Затем он неуклюже сполз на землю. Ноги слегка затекли после долгого сидения в тесном маленьком паланкине, да и на твёрдой земле, человека продолжало покачивать.
   - Нам заплатили за доставку вас сюда, - обратился к нему бригадир, растирая уставшее плечо, - вы будите платить за обратную дорогу.
   - Ты видишь у меня карманы или кошелёк? - усмехнулся священник. Носильщик на всякий случай оглядел пассажира в поисках ценностей.
   Ни в коротких выгоревших волосах ни в ушах, ни намёка на украшения. Тело завёрнуто в кусок белой материи, как в тогу. На поясе обычный кожаный шнурок. Свисавшего с него кошелька не наблюдалось. Кольца, браслеты, как на голых руках, так и на ногах обутых в сандалии из дешевой кожи не наблюдались охочим до всего блестящего глазом носильщика.
   Святой отец внутренне усмехнулся. Он представлял, как выглядит со стороны в глазах носильщика. Невысокий, хлипкий бедно одетый. Плебейское лицо выходца из торговых улиц северных городов, уже слегка покрыто паутиной ранних морщин. Хотя возраст клирика едва ли приблизился к сорока годам. Грубая бедная пища сохранила священнику целые крепкие зубы, чем не могли похвалиться аристократы столицы, сверкавшие золотом во рту. Короткие волосы, отсиженные по уставу монастыря, росли густой плотной гривой как шерсть северных зверей.
   Провинциальный безродный священник, живущий подаяниями прихожан, которому вдруг незаслуженно выпала честь эмиссарства.
   - Я вижу, вы знали куда направлялись, - усмехнулся носильщик, - вас не ограбят, если нечего грабить.
   - Мне есть с кого брать пример, - человек учтиво поклонился носильщику, одетому в одну лишь сублигарию. Бригадир был польщён таким вежливым обращением, от чего залился краской удовольствия.
   - С вами приятно иметь дела, господин священник, - произнёс бригадир, - Я, пожалуй, могу с вами договориться за обратную дорогу. Сброшу цену, а заплатите мне, когда я привезу вас домой. Всё-таки одно дело бродить по холмам в одиночку, а под охраной моих братьев уже совсем иное, - при этих словах он демонстративно заиграл огромными мускулами, как атлет перед соревнованием на арене демонстрирует себя зрителям.
   Священник озарился самой учтивой и доброжелательной из всех своих заготовленных улыбок - бригадиру никак не хотелось возвращаться порожним, хотя ему уже и отсыпали мошну серебра, как если бы платили за дорогу туда и обратно.
   - Я не могу принять ваше предложение, но не торопитесь уходить. Возможно, ваши услуги ещё потребуются, - ободрил верзилу клирик.
   - По правде сказать, мне не очень хочется здесь задерживаться, - пробурчал носильщик, оглядываясь на поросшие сухой травой холмы, вполовину почерневшие от пожаров, - здесь слишком сильно пахнет войной.
   - Я иду к Озеру, там войной не только пахнет. Если бы не подводные камни в горловине, меня бы довезли сразу на галере. Но, увы, или к счастью, Озеро в Варварских землях не судоходное. Пойдёте со мной до лагеря? Там наверняка есть раненые, которых нужно переправить в Город.
   Я слышал, рыцарь, возглавляющий армию, знатный магнат и набожный благодетель. Наверняка он заботится о своих людях. Возможно, даже заплатит. Или заплатят родные раненых, если вы довезёте их живыми.
   - Почему нет? - вслух подумал бригадир, тяжко вздохнул, - медяки - тоже какие ни какие деньги.
   В следующую секунду он оглушительно чихнул, и, морщась, протёр лицо рукой.
   - Чертов пепел!
   Тянущийся из-за холмов дым усилился. Он уже стелился по земле чёрными клубами. Видно неподалёку загорелось что-то смолянистое. Священник накинул на голову край своей тоги. Бригадир протянул ему кожаную фляжку с водой, чтобы смочить материю. Оглядываясь на пылающую вдалеке степь, он произнёс:
   - Нет уж, мы отдохнём здесь. Пара часов и пойдем обратно. У меня нет никакого желания ночевать в этих пределах. Если захотят отправить раненых или письма, пускай приносят их сюда сами.
   Священник, молча, кивнул и, попрощавшись взмахом руки с остальными носильщиками, направился в полого поднимающуюся ложбинку между двух холмов. Здесь виднелась слабо протоптанная тропинка. Да и степной пожар не подошел и к середине склона, захлебнувшись песком.
   Тропинка вывела его на большой холм, увенчанный рощей пожелтевших к осени клёнов. Холодный ветер, прежде отгороженный холмами, окатил священника упругой струёй, принеся с поросших рощами берегов запах воды. Взметнул золотистые и оранжевые листья, швырнув их в лицо. Клирик отшатнулся, захлебнувшись свежим воздухом. Он отступил в тень деревьев и облокотился на них, пережидая, пока ветер не ослабнет. Вот оно... жизнь! Никаких стен! Зрачки священника сузились, словно ветер выдул из него застоявшийся в крови яд. Клирик вдохнул ещё раз. Ни гари, ни пепла. Воздух крепкий словно водка, и святой отец захмелел. Он пошатнулся, осел на корточки, прижался лицом к холодной сырой коре. Может быть здесь и получится...
   Тут он кинул взгляд на тёмные стволы. В коре виднелись надрезы сделанные ножом. Весной в роще собирали сок. Однако надрезы были сделаны так умело, что деревья остались живы и даже не собирались чахнуть.
   - Варвары, - подумал священник, - несомненно, это они. Солдаты так не умеют. Значит, варвары спокойно гуляют и за холмами. И чего тогда стоит вся эта война?
   Порывистый ветер слегка утих, и клирик поспешил на тропу. Напоследок вдохнув сладкий воздух рощи, священник отправился к склону. Выйдя из-за деревьев на открытое пространство, он увидел широкую заболоченную лощину, поросшую камышом и ивами. А за ней следующий более высокий холм. За этим холмом уже виднелось озеро. На склоне, обращённом к воде, земля вымылась дождями и разливами, обнажив известняковую основу. Вершина холма прежде была лысой, но сейчас на ней красовалась круглая стена, на половину выложенная из кусков известняка, на половину поднятая плетнем из заточенных кольев и ивового прута.
   Высоко подняв голову и ни от кого не таясь, священник направился к ограде. Но едва он спустился до середины склона, как из густого камыша, свистя, вылетело что-то маленькое, тёмное, и с огромной силой врезалось в землю позади священника. Тропинка вспыхнула пыльным фонтанчиком.
   Удивлённый клирик нагнулся и выковырнул из земли совершенно круглый обточенный камень. Корявыми буквами рун на его боку было выцарапано "Лови!"
   - Дьявол! - выругался священник, до которого, наконец, дошло, что происходит. Он бегом сорвался с места и со всех ног бросился к ограде. Как раз вовремя. Ещё один камень пролетел рядом с его непокрытой головой. Пращник бил из глубины камыша. С одной стороны заросли надёжно скрывали его, с другой, они мешали ему хорошо прицелиться.
   Священник уже добежал до заболоченной низины, за которой начинался склон укреплённого холма. Здесь его бег затормозила раскисшая земля. Лягушки с громким кваканьем и брызгами выпрыгивали из луж, убираясь с его пути. Потревоженный рой мошкары поднялся гнусным облаком. Клирик яростно замахал руками, пытаясь отогнать забивающих глаза и ноздри насекомых от своего лица. Из-за дерготни он потерял равновесие. Поскользнулся и... Упал! В грязь! Полностью измазал когда-то белую одежду.
   - Ну уж нет, бежать от чужой смерти, чтобы найти свою... У Владыки слишком скверное чувство юмора! Надо бы подумать о смене божественного патрона! Мало ли других религий, где боги более милостивы, или хотя бы внимательны к своим поклонникам? Чёрт, (Это я не тебе, Господи!) что там происходит?
   В страхе обернувшись, священник увидел вышедшего из камышей на склон человека. Незнакомец был наг. На нём не было даже сублигарии или хоть какой-то набедренной повязки, одежду ему заменяла раскраска в виде белых и синих спиралей. Зато он оказался обут в добротные калиги, устланные мягким мехом, и низко перепоясан кожаным ремнём. Своё мужское достоинство он привязал к бедру свободным концом длинного пояса, чтобы оно не мешалось при беге. Под мышкой болталась перекинутая через плечо сума из сырой шкуры.
   Громко смеясь, варвар что-то быстро делал с камнем, который он держал в руках. В следующую секунду он вложил камень в пращу и, стремительно раскрутив её над головой, запустил пулю в сторону лежащего священника.
   Клирик от страха весь сжался, попытавшись, как черепаха, втянуть голову в плечи. Но ему повезло. Хорошо прицелиться из пращи дело не просто на большом расстоянии, даже для того, кто родился с пращёй в руке.
   Варвар был опытным пращником, он заранее знал, что вряд ли попадет на таком растоянии. Потому выбрал для снаряда не обточенное ядро, а простую гальку из озера, какую не жалко. Но всё же камень шмякнулся буквально в паре пядей от головы священника, окатив жидкой грязью его лицо.
   Продолжая громко смеяться, дикарь, не торопясь, скрылся в кленовой роще. Он ощущал себя победителем, и для этого ему не нужно было видеть кровь.
   Немного успокоившийся священник поднялся на ноги, незаметно для себя продолжая сжимать в кулаке каменную пулю. Он мельком взглянул на удаляющегося варвара, затем на снаряд, лежащий в грязи.
   Любопытство пересилило опасения. Часто оглядываясь, священник поднял камень и поднёс его к лицу. На широкой стороне виднелись свежие царапины рун - "Пока!"
   - Ублюдок! - выругался священник, и засмеялся, забыв о только что пережитом страхе, да и обо всём, что было прежде. Взвесив снаряды на ладонях, и поиграв ими, как жонглёр, он, усмехнулся, и продолжил путь к укреплению. Никогда прежде, он ещё не чувствовал себя таким бодрым.
   Начав подниматься по склону, он подумал:
   - Как бы в меня не запустили чего-нибудь наши солдатики! Будет стыдно схлопотать от них стрелу после такого приключения!
   Чтобы не допустить подобной несправедливости, он набрал в лёгкие воздуха и заорал:
   - Именем Басилевса и церкви... - и пару шагов спустя, опять - Именем Басилевса и церкви...
   Так он орал, тяжело взбираясь по крутому склону до самой калитки. И всё же, когда до стены осталось пройти шагов двадцать, между его ног в землю вонзилась стрела. Священник вздрогнул, ещё только от шелестящего свиста и инстинктивно отскочил назад на пару шагов. В тот же миг остриё на камышовом стержне внезапно встряло перед ним, едва ли не пронзив мужские добродетели, если бы священник не успел среагировать, стрела уже красовалась бы в его горле. Потеряв равновесие от испуга, он, с криками и богохульствами, закрутил руками, ища баланс, но всё равно не удержался и начал падать спиной. Плюхнувшись на тощий зад, клирик больно ударился кобчиком, и от того разразился такими хитро закрученными проклятьями, что над плётнем появилась голова в кожаном шлеме.
   Человек с восхищением в глазах и широкой улыбкой на губах слушал неиссякаемый поток призыва самых изощрённых кар, и обвинений в столь тяжких грехах и извращениях, о коих навряд ли мог слышать простой солдат.
   Наконец в груди священника кончился воздух. Он замолчал и глубоко вздохнул. Паузой воспользовался солдат, дабы вставить своё слово:
   - Смачно говоришь, дружище! Мой батя, покойный, мог и похлещи, только не так заковыристо, но темп держал с четверть часа...
   - Ты какого ляда, ты волчий выблядок, сучий сын стрелял? - перебил его священник.
   - А чего не стрелять? - удивился солдат, - Я тебя не знаю. Вижу - идёт чудо! Весь землёй измазан, в руках по булыжнику... дикарь - дикарём!
   - Так я же кричал...
   - Варвары тоже кричат! Среди них, представь себе, даже грамотные попадаются.
   - Я заметил! - усмехнулся священник, подняв в руках камни. Но солдат неверно истолковал его жест.
   - Я тебе замахнусь! - рявкнул он, накладывая на тетиву новую стрелу.
   - Дебил! - заверещал святой отец, - я государев человек! Послан басилевсом Василием Озёрным! Мне нужно увидеть вашего рыцаря!
   В место ответа солдат запустил стрелу, и вновь священник отскочил назад, но уже более ловко. Ему удалось устоять на ногах.
   - Ты что? Не слышишь, что я тебе говорю? - удивился священник.
   - Слышу, дружище! - пробурчал солдат накладывая следующую стрелу и перехватывая древко лука поудобнее, - вот только выдал ты себя с головой. Смотри, третья будет в сердце! То я так. Забавлялся.
   - Что за на хрен? Ты о чём? - крикнул священник, приготовившись отскочить в сторону.
   - Басилевс наш, батюшка - Борис! Борис Озёрный, - крикнул солдат, оттягивая тетиву к уху.
   - А как зовут сына Бориса? - не сдавался священник.
   - Сына? - солдат слегка ослабил натяжение тетивы и поднял глаза к небу, - Сына? Сына зовут... - тут он опустил лук и выпученными глазами посмотрел на священника, - твою ж мать!
   - Вот и я о том же!
   С минуту двое молчали буравя друг друга глазами.
   - Один хрен, я тебя не впущу. Я не знаю тебя!
   Священник переложил трофейные камни в левую руку, а правой полез за пазуху измазанной тоги. Он медленно вытащил круглый деревянный футляр. Из футляра он извлёк кусок тонко выделанной свиной кожи свёрнутой в трубочку. Повернув свиток восковой печатью к лицу солдата, священник начал медленно приближаться к ограде. Он подошёл в плотную и протянул грамоту лучнику.
   Солдат предпочёл не рисковать. Он просунул между кольями стрелу и поддев ею свиток перекинул его через плетень. Затем, он позвал кого-то, и снова натянул тетиву, направив стрелу прямо в лицо священника. Служитель церкви терпеливо ждал.
   За стеной послышались шаги нескольких человек и шелест кожи.
   - А печать-то настоящая! - послышалось из-за плетня.
   - Тебе-то откуда знать? - ответил кто-то.
   - Да я грамот побольше тебя видел!
   - Дайте сюда, обезьяны! - раздался голос третьего человека, и гвалт сразу смолк. Вскоре рядом со смуглым образом лучника в кожаном шлеме появилось новое длинное худое лицо. Впалые щёки незнакомца покрылись желтоватой щетиной, брови нависли над выцветшими глазами как козырёк шлема. Сильно поредевшая у висков копна льняных волос торчала во все стороны, как разворошенный пук соломы.
   Этот тип внимательно посмотрел на печать, затем на священника. После чего, под протесты ошарашенного клирика, печать была взломана. Человек развернул пергамент, и медленно ведя пальцем вдоль строчек, начал читать. Он шевелил губами, и сморщил лоб в напряжении. Наконец, он нашёл что-то, что заинтересовало его. Незнакомец, держа палец на нужной строчке, повернулся к священнику и спросил:
   - Как тебя зовут?
   - Святой Отец Фока Брут, из ордена Владыки!
   - Владыки? Владыки Смертей? - послышалось из-за стены, - Это священник Успения! Жрец нашего покровителя...
   -Хм... - человек почесал ногтем жёсткую щетину не шее, - Вроде бы правильно... Могу обрадовать, Отче. Владыка - солдатский бог, и у нас его жалуют. Может быть, придётесь к месту и... - незнакомец, криво усмехнувшись острыми зубами, вздохнул, - Ох, Кишки господни! Священника нам только не хватало! Приятно, Отче... - человек, ещё раз сверившись с грамотой, удовлетворённо кивнул. Он стал сворачивать пергамент, - а меня зовут Лука. Лука Сыч. Эй, обезьяны, откройте калитку!
   Послышался шорох отодвигаемого бревна. Затем калитка на секунду распахнулась. Сильная рука схватила священника за тогу и резко втащила внутрь. Тут же за спиной святого отца дверь захлопнулась. Двое голых по пояс солдат придавили её толстым бревном и заложили внизу парой увесистых камней.
   Священник оглянулся. Его окружили трое молодцеватых парней. Невысокие плечистые ребята, чья рано увядшая молодость уже стремилась к зрелости. Несмотря на осенний ветер, они были обнажены по пояс. Но все в окованных медью шлемах из толстой кожи на мягкой подкладке. Ветер трепал облезлые гребни конского волоса, зашитые в шов между правой и левой половинками шлемов. И казалось, что это собственные волосы солдат, собранны в странную причёску.
   Лука спрыгнул с каменной кладки, и, растолкав солдат, подошёл к священнику. Он был худ, жилист и от того казался тонким но не хрупким, к тому же возвышался над солдатами на целую голову. Лука единственный не носил шлема. Так же как и остальные, он был одет только в клетчатую шерстяную юбку, перепоясанную широким ремнём, да высокие ботинки. Кожаный браслет с плоскими бляхами на запястье левой руки, и медное кольцо на большом пальце правой выдавали в нём лучника.
   У священника не возникало сомнений, сейчас этот человек здесь главный. Уважение прочих солдат сияло ореолом, отражаясь от его грубой фигуры, как туманная дымка света отражаемого начищенной до зеркальности меди. Но притом, он уж очень не походил на рыцаря. Сутулый, жёсткий, лохматый, как сельский мужик. Всё же клирик, на всякий случай, спросил:
   - Господин Лука, вы рыцарь этой армии?
   Лука широко улыбнулся крепкими маленькими зубами, и этим сделал своё лицо очень похожим на морду хищного зверька. А солдаты загоготали во весь голос.
   - Сыч, да ты вышел статью! - хлопнул Луку по плечу один из солдат.
   Лука поднял вверх кулак, и смех прекратился.
   - Я не рыцарь, а сержант! Наш же... "командир" соблаговолил нынче со своими людьми бегать где-то у озера за голозадыми, пока я хозяйничаю в лагере. - Лука замолчал, но священник услышал непроизнесённые слова, - Хотя, когда он возвращается, мне всё равно приходится хозяйничать и за всем смотреть. Только вдобавок, приходиться нянчиться ещё и за "Ним"!
   Клирик подавил смущение. Окаменев лицом, он старался не выдать догадки, о чём подумал Сыч. Жестокий Бог, коему служил священник, осенил своего последователя даром иной раз слышать то, что не говориться, и видеть то, что не показывается.
   Но видно шутки ради, (Клирик давно заметил, что юмор богам не чужд) Владыка не дал своему служителю возможности управлять прозрением. Когда бы оно ни приходило, священник не смог бы припомнить и раза, чтобы полученное знание было полезным, или хотя бы являлось к месту. Чаще оно становилось источником проблем.
   Если бы тогда он не услышал, что за "молитву" читал умирающий король... может быть ему и не захотелось бы переться в такую проклятущую даль, лишь бы сбежать оттуда подальше...
   - Пойдёмте, святой отец, - Лука выдернул священника из оцепенения, - Мне почему-то кажется, что вы хотите привести себя в порядок, - затем, он повернулся к часовому на парапете, - Жгут, стрелы где?
   Солдат удивлённо приподнял свой колчан, свисавший с пояса.
   - Хера, ты себя за мотню дергаешь? Там не хватает!
   - Так ведь... - солдат показал пальцем за стену.
   - Когда Носоруб вернётся, чтоб собрал, сучья сыть! Приду - пересчитаю.
   - Блин! Сыч, да какие это стрелы? Камыш, да остриё из зуба! Игрушки детские.
   - Может тебе ещё и наконечники бронзовые дать? - презрительно фыркнул Лука, - Чтоб собрал, свиной потрох! Все слушайте, обезьяны! У кого стрел хватать не будет, всех выгоню за стену на хрен! Будите стержни готовить, и наконечники вострить! А там варвары, волки, или кто ещё придёт, пусть сам Чёрт из озера вылезет - мне насрать! Без полных колчанов не впущу! Всосали?
   - Ясно, Лука. Мы поняли, - нестройным хором ответили солдаты. Сержант хмыкнул. На его лице не промелькнуло и тени того удовольствия, какое обычно испытывают осенённые властью, одна только усталость. Костистые пальцы потёрли раздражённое криком горло. Губы сплюнули тугую слюну на землю, как бы очищая рот от произнесённых ругательств.
   Лука подошел к навесу, где в пирамидах стояли копья без наконечников и сундуки, в которых отдельно хранились бронзовые острия. С жерди он снял шлем, и посмотрел на надпись, выведенную на изнанке. Сразу узнав в каракулях своё имя, Лука надел шлем на голову священнику. Фока даже присел под тяжестью сержантской руки. Толстая подкладка шлема была набита волосом, как подушка. Она мягко, но туго обтянула голову священника. Шлем, похоже, был сшит с мерки под узкий лоб Луки, и на голову Фоки был маловат.
   - Камни тут летают часто, - без какого либо выражения в голосе, предупредил слегка удивлённого священника сержант. Клирик только улыбнулся и пожал плечами. Лука повёл его вглубь лагеря. Фока с жадным любопытством ученого мужа вертел головой по сторонам, впиваясь взглядом в каждую новую деталь. То была новизна, которой он так жаждал вымыть свою память. Чистый тугой поток, как ветер в кленовой роще.
   Лысый холм был выбран для лагеря не случайно. Он господствовал над местностью. Отсюда виднелась и дорога, под песчаной осыпью, где остановились на отдых носильщики, и окрестные холмы, покрытые рощами, и почерневшая от пожара степь, полого спускавшаяся к берегу большого озера. Выгоревшая равнина между холмами привлекла на секунду внимание священника. Он отчётливо увидел почерневшие силуэты тел людей и животных. Обугленные остовы колесниц. Их было около десятка, разбросанных в хаосе.
   Лука упрямо не смотрел в ту сторону, и священник решил ничего не спрашивать, да и не хотелось об этом ничего знать. Он перевёл своё внимание на лагерь.
   Селение солдат постепенно превращалось из временного лагеря в укреплённую деревню. Тут тоже были видны следы нескольких пожаров. В кольце стены располагались не менее пяти десятков круглых хижин и шалашей. Низкие шалаши из камыша торчали тут и там жёлтыми конусами в совершенном беспорядке. Кое-где из их вершин валил белёсый дымок.
   Проходя мимо одного такого жилища с распахнутым пологом, священник заглянул внутрь. Он увидел в полумраке гораздо больше пространства, чем ожидал. Выдолбленные в земле ступеньки вели в небольшую землянку, стены, которой были выложены известняком, а пол устлан соломой и сухими листьями. Кинув на солому свои шерстяные плащи, внутри спали четверо солдат, положив под головы шлемы. Пятый ковырял палочкой и раздувал угли в обложённом камнями очаге. Рядом он сложил кучку хвороста и с десяток каштанов к ужину.
   Таких землянок было очень много. Почти все они располагались в промежутке между стеной и той частью лагеря, где стояли хижины. В этом квартале стояли запахи прелой соломы и камыша, дыма, готовящейся пищи, грязных тел. Кое-где солдаты спали прямо на улице, укрывшись клетчатыми буро-зелёными плащами. Они сооружали из одеял с помощью щита и копья что-то вроде навеса.
   Тут и там на жердях были развешаны нитки с рыбой или грибами вперемешку с сушащимся после стирки бельём, с вязанками чеснока, лука и полыни. Священник ещё мог понять, зачем сушить рядом бельё и полынь с чесноком - подушить против вшей и клопов, например. Но зачем тут же вешать таранку и вёшки? Это он принял просто, как забавный факт, решив, что разумного ответа навряд ли можно ожидать.
   Кое-где на перевёрнутых щитах ещё досушивались яблоки и абрикосы, хотя осеннего солнца было уже явно недостаточно, чтобы получить качественную сушку.
   Несколько солдат жарили на костре одну птицу на всех. Они сидели с пресными лепёшками в руках. По мере готовности мяса, старшина отрезал кусочки и раздавал товарищам. Те тут же заворачивали свою долю в лепёшку и с жадностью бродячих псов набрасывались на еду.
   Пятеро других вояк сооружали новый шалаш над только выкопанной землянкой. Они присыпали выбранной из ямы землёй края камышовой крыши, чтобы ветер не задувал под неё.
   Один молодой парнишка возился у стены в загоне с визжащими свиньями. Вывалив в кормушку ведро картофельных и морковных очисток, он поспешил сбежать из этого зловонного угла. Его приятели свежевали недавно заколотого крупного кабана. Кровь на земле ещё не успела остыть и парила белыми клубами, то душа зверя уносилась дымкой в призрачные дубравы. Кабан был старым с толстой прочной шкурой. Солдаты не резали молодых поросят, им нужны были крепкие кожи для доспехов, поэтому приходилось довольствоваться жестким мясом боровов и маток.
   Десять человек среди шалашей устроили купальню. Они на нескольких кострах грели воду в чугунках и сливали всё в одну большую бадью, в которой одновременно и мылись и стирали свои юбки, плащи, одеяла, бельё. Над бадьёй поднимался густой в холодном воздухе пар, в котором едва различались очертания голых людей.
   Трое солдат оттащили из большой кучи срубленных деревьев одно бревно, и обрубали бронзовыми топорами ветки, собирая их в вязанки для очагов. Одну толстую слегка изогнутую ветвь солдат отложил, приметив её для нового лука.
   К удивлению священника, никто не занимался ничем, что имело бы отношение к военному делу. Если бы каждый второй не носил за спиной щит или лук, а каждый первый на голове шлем, могло бы показаться, что это обычная крестьянская деревня. Вот только женщин не хватало.
   Однако когда они приблизились к хижинам, суть селения стала проявляться сильнее. Эти хижины когда-то были палатками. Но пожары и налёты варваров привели полотно в плачевное состояние. Солдаты жили здесь уже не одну зиму, так что палатки сначала обросли стенами из плетня, утеплёнными камышом и соломой. А затем и камышовыми крышами. Камыш, чтобы не разлетался, был придавлен плоскими плитками известняка. Наконец и низ стен был обложен до уровня окон известняком, скреплённым глиной.
   От былых палаток осталась только внутренность. В этих практически полноценных хижинах жили солдаты постарше, ветераны, командиры, мастера. Несколько таких домов были отданы ранеными. Внутри виднелись нары на десять человек, столы с посудой, мешки с запасами.
   Под примыкавшими к домам навесами трудились ремесленники. Скорняки выделывали выдубленные кожи, готовя их к роли обуви или доспеха. Скоблили ножами свежие содранные с дичи или свиней сырые шкуры от остатков мяса. Томили их в золе, а затем вымачивали в бочках с зельем из соли, дубовой коры и кислого сока, пока кожа не выдубится.
   Плотники вырезали булавы из ореха и кизила, раскалывали молодые стволы ясеня клинышками на бруски, и затем обтачивали их под копья. После чего сразу же прятали дерево в холодную тень, чтобы оно правильно высохло, или морили его в жиру и воске.
   Литейщики варили бронзу в глиняных котлах, не торопясь, отмеряя части меди и безмерно дорогого олова. Смешивая сплавы, мастера кидали в огонь можжевельник и омелу, а в сам сплав добавляли секретные компоненты, читая при этом заклинания. Кидали в новые сплавы и старые сломанные шлемы, топоры, наконечники копий, предварительно написав на них каракули с заклятьями. Тут же в земле по лекалам готовили формы для новых отливок.
   Бронники плели из тростника и ивового прута большие круглые щиты, обтягивали их кожами и оковывали медью с бронзой. Выгибали и сшивали кожаные шлемы. Оковывали бронзовыми бляхами широкие солдатские пояса.
   Оружейники варили из рыбьих костей и свиных жил густой вонючий клей. Они, не уступая литейщикам, насыщали своё варево волшебными травами, смолами и заклятьями. Готовым клеем они собирали выстроганные деревянные и костяные дощечки в луки. Склеенный лук плотно обматывали суровой ниткой в местах сборки и, особенно на плечах, и снова покрывали клеем, до тех пор, пока он полностью не пропитает дерево и кость. Лишь потом его рукоять обтягивали тонким кожаным ремнём и отправляли в тёмный холодный погреб вылёживаться в опилках.
   Все эти ремёсла и занятия были священнику в диковинку. Он пялился широко раскрытыми глазами на оружейников и бронников, пытался расслышать шепотом произносимые заклинания. Стараясь быть вежливым, клирик пытался удержать своё любопытство. Но, проходя мимо работающего лекаря, не удержался. Он подошел к его навесу и стал как вкопанный, наблюдая за манипуляциями врача.
   Лекарь как раз снимал повязку с головы солдата, и ощупывал череп раненого, проверяя, как срослись кости.
   - Вы смогли вылечить проломленный череп! - изумился священник, - а как вы поставили на место осколки кости?
   - Никак, - не оборачиваясь, продолжая работу, ответил врач, - вытащил всю крошку на хрен, и поставил новую пластинку. Четверть унции, мать её!
   - На не-е-е-ё уш-ш-ш-шла моя золотая цеп-почка, - с сожалением и как-то прерывисто подал голос раненый солдат.
   - Заткнись, - выругался врач, - не верти башкой, придурок. Ты до сих пор заикаешься? Воду, которую тебе дал, пьёшь?
   - Горькая...
   - Ну-ну! Горькая! Дегустатор хренов, на всю жизнь заикой и останешься. Чтоб выпил, сучий сын.
   Священник хотел ещё что-то спросить у солдата-лекаря, но Лука нетерпеливо дёрнул его за руку.
   - Быстрее, если хочешь успеть вымыться и постираться. Обезьяны у бадьи не будут греть воду, дожидаясь пока вы соблаговолите...
   Фока не стал возражать, и быстро направился вслед за сержантом. Они пришли в центр лагеря, где стоял настоящий каменный дом с двухскатной камышовой крышей. Строение было полностью сложено сухой кладкой из крупных блоков известняка, выпиленных в каменоломне. Даже камышовая крыша покрыта тонкими пластинками этого камня, как черепицей.
   Лука пнул ногой не матерчатый или тростниковый полог, а настоящую дощатую дверь, и, войдя в распахнувшийся проход, позвал:
   - Волчонок! Выходи на свет, блядушник!
   На зов из глубины дома появился парень лет шестнадцати. Он был одет, как и все солдаты. Но внешне чем-то неуловимо отличался от них, разрезом губ, формой скул, очерком челюсти. На левой руке у него не хватало кисти, но это не такая уж большая редкость. Среди солдат встречались и однорукие и одноногие.
   - Ты вернулся Лука? - сонно без интереса спросил парень, странно выговаривая слова. Сержант скривил губы, но кивнул молча, и пальцем указал на священника. Парень посмотрел на гостя, затем снова на Луку. Губы сержанта не громко зашелестели, как сухой пергамент:
   - Возьми полотенце и мой плащ, который чистый. Пойдёшь с ним до бани. Проследи, чтобы ему дали спокойно помыться и помоги выстирать его тряпку. Если кто из солдат будет хернёй маяться, приставать к нему, скажи, что я приду спрашивать. Уяснил, волчье отродье?
   - Дело не хитрое, Лука, - пожал плечами паренёк. Он на секунду скрылся в доме, и вновь появился со свёртком чистой одежды и куском бурого рассохшегося мыла, какое варят в деревнях из старого сала.
   Лука зашел в дом, а парень повёл священника обратно к бадье с купающимися солдатами. Паренёк злыми газами осмотрел священника с ног до головы. От такого взгляда Фока поморщился. Имя к пареньку приклеилось не просто так. Вдруг, Волчонок заметил камни, зажатые в левом кулаке святого отца. Он тут же перекинул свёрток на сгиб покалеченной руки и пальцем ткнул в каменные пули.
   - Что это? Ты где взял?
   - Мой первый трофей! - усмехнулся священник. Не дожидаясь разрешения, и даже не спрашивая его, парень вырвал камни из руки священника и внимательно посмотрел на них. Затем на святого отца.
   - Ты убил Балта из шварма берсерков? - спросил парень, недоверчиво глядя в глаза священнику.
   - Я никого не убивал...
   - Значит украл? Балт не очень внимателен. Ты мог...
   - Я не крал их! Он запустил их в меня! - выпалил священник, прежде чем мальчишка перебьёт его вновь.
   - Похоже на правду! - согласился парень, возвращая камни священнику, - В тебя стрелял из пращи Балт Берсеркер и ты остался жив. В этом тоже есть слава. Балт известный пращник...
   - Он варвар умеющий писать? - поинтересовался Фока.
   - Многие варвары умеют писать! - почему-то обиделся мальчик, - Наши барды и руны пишут и читают по писанному песни швармов. Я тоже учился читать по песням, но писать меня не научили.
   - Ваши барды? У вас даже они есть? - переспросил священник, по привычке делая вид, что не полностью расслышал фразу, и вообще не так её понял. Из-за своего "благословления" ему настолько часто приходилось валять дурака, что это стало непроизвольным рефлексом, - Я ещё не увидел ни одного солдата с арфой. Или на чём они играют? Хотя почему нет? Если они могут играть на барабанах и рогах во время марша могут и на арфах. А какие песни они поют? Что-то о старинных битвах?
   Но мальчик не ответил. Он побагровел и отвернулся, не проронив больше не слова.
   Когда они пришли солдаты уже заканчивали мыться. Вода порядком остыла, хотя даже такой бане священник был безмерно рад. Он быстро вымылся и наскоро прополоскал от грязи свою тогу. Вместе с Волчонком они выжали мокрую ткань. Паренёк ловко управлялся одной рукой, помогая иногда обрубком. Он быстро свернул тогу и накинул её на левое плечо.
   Священник тем временем накинул на голое тело клетчатый солдатский плащ и обернул вокруг бедер полотенце. Теперь в шлеме и плаще Луки он практически не отличался от солдат. Вот только мышцы его были гораздо менее развиты.
   Они уже было собирались возвращаться к дому, как вдруг в лагере началась суматоха. Солдаты, прежде ничем не занятые, сейчас срывались с мест и бежали к стене. Взбирались на парапет, и что-то громко кричали.
   - Что случилось? - забеспокоился священник, - варвары нападают. Затравленное выражение лица священника вызвало смешок у Волчонка.
   - Нет, всего лишь Носоруб возвращается, - произнёс парень, - И, похоже, со славой. Пойдём, я знаю, откуда можно посмотреть.
   Волчонок потащил священника к навесу с плоской крышей из жердей. Без особого труда, оба взобрались на него, и их взору открылась заболоченная равнина между Кленовым холмом и Лысым, в которой недавно священник спасся от камней пращника.
   - Они пленили гоблина! - удивлённо и с долей разочарования воскликнул мальчик. Священник слушал его краем уха, а сам смотрел на две сотни человек узкой колонной возвращавшихся из-за дальних холмов, что лежат дальше к берегу озера. В воздухе разносился ритмичный бой барабана, отмерявшего маршевый шаг. И двести пар ног одновременно били коваными пятками о землю, создавая ощущение, что идут не две сотни, а две тысячи. А глотки до красноты щёк орали стройным хором в такт маршевому шагу:
  
   Левой, левой... Когорта!
  
   На тризну идём мы в обитель богов,
   Прославить свою же погибель!
   Испить сладкий вереск из бычьих рогов,
   И спать завалиться в могилы!
  
   Вольно!
   Шагом, шагом!
  
   Услышь нашу поступь хозяин смертей,
   Коням приготовь нашим стойла!
   К тебе мы нагрянем оравой чертей,
   Испить благородного пойла!
  
   Шагом, шагом! Когорта!
   Раз, два, три...
  
   Бойцы гордо шагали по склонам, помогая себе древками копий. Плащи на плечах откинуты назад, открывая выпяченную вперёд грудь. Широкие пояса с огромными массивными бронзовыми бляхами, защищали их животы от предательски опасных ран. У многих и на груди блестели покрытые вмятинами и рубцами круглые пластины, но самыми страшными считались раны в живот, поэтому именно его старались прикрыть в первую очередь.
   У возвращающихся солдат поверх кожаных шлемов были надеты массивные бронзовые каски с гребнями на макушке, и рогами, загибающимися вниз вдоль щёк, как бивни слонов. Каски эти были изрядно помяты. У некоторых солдат на шлемах были отбиты рога, у других расколоты гребни, вмятины и сколы были свежими. Кожа и бронза на больших щитах изодраны. Будто бы отряд побывал в пасти самого дьявола.
   Но все же они были рады и возбуждены. Даже раненные, которых несли на щитах, громко смеялись. Впрочем, были те, кому уже не посмеяться. В самом конце колонны шестеро солдат несли троих товарищей с головой накрытых собственными плащами.
   Однако, внимание всех было привлечено не к павшим. Впереди своих солдат, высоко подняв над головой сверкающий бронзовый топор, выступал рыцарь, громко победоносно крича. По крайней мере, этот воин выглядел именно как рыцарь.
   Сплошь окованный медью и бронзой пояс закрывал его спину и живот от паха до солнечного сплетения, а клетчатая шерстяная юбка сверху накрыта бронзовой кольчугой, свисающей с пояса, чтобы ткань в бою не порвалась от удара копья или топора. На груди и спине сверкали начищенные до блеска круглые пластины зерцал. В бронзу были закованы и его ноги от ступней до колена, и руки, от кистей до локтя. А к шлему, помимо рогов и конского хвоста были приделаны два распахнутых вороновых крыла и кабаньи клыки, опоясывающие лоб воина стройным кольцом.
   Ростом он был не велик. Иным солдатам упирался носом в плечо. Но руки крепкие, и гибкие, словно лапы рыси, а ноги с массивными бёдрами и мускулистыми голенями скорее напоминали лапы кабана, способные в одном прыжке вознести своего хозяина в доспехах на высоту человеческого роста. Крупная голова с ровной линией лба и крепким подбородком, поросшим крупной рыжей щетиной. В серо-зелёных глазах пылал жёлтый огонь толи заката, толи победной ярости.
   Щит, копьё и плащ рыцаря нёс бежавший сзади него солдат, а двое других воинов несли трофей триумфатора.
   К длинной жерди было привязано странное существо. Оно напоминало голого человека, но кожа его была сплошь зелёной, а волосы и борода чёрными. Клирик никогда не видел людей с черными волосами. Народ Заозёрных земель имел русые, золотые, рыжие, даже белёсые волосы. Но чёрные... священнику они казались чем-то звериным.
   Тварь неутомимо дёргалась, вырываясь из пут и крича грязные проклятья, скаля при этом острые звериные клыки, как у змеи.
   - Не может быть! - задохнулся от изумления священник, - Настоящий демон?
   - Кто? - не понял мальчик.
   - Этот... гоблин! Это же сверхъестественная тварь! Чудовище!
   - Святые рощи! - буркнул мальчик, - Варвар как варвар. Ты что дикарей никогда не видел? Ни гоблинов, ни оборотней?
   - Дьявольские твари преисподней! - осенил себя защитным знаком священник.
   - А когда ты встретил берсерка, также обделался? - захохотал парень. Но затем он перестал смеяться и грустно вздохнул, - Раньше говорили, что гоблина невозможно схватить. Теперь и их шварм потерял славу. Так же как и шварм берсерков.
   - Тебе жаль пленника? - спросил священник.
   - Он потерял славу! - мальчик, как на слабоумного, посмотрел на клирика, - Зачем его жалеть? Если он ещё и сбежать не сможет, то в землю ему самая дорога!
   - А из какого шварма ты? - забыв об осторожности, спросил священник. Мальчик вздрогнул, и повернул к священнику глаза, пылающие желтым огнём от света, садящегося в озеро солнца. Рот парня скривился в оскале острых зубов с выпирающими клыками. Клирик понял свою ошибку слишком поздно, чтобы отступать. Хотя можно было бы просто сбежать... Но священник не остановился, лучше довести всё до конца, чем оставлять проблемы на потом, уж теперь то он это знал:
   - Ты так потерял свою руку? Когда тебя захватили в плен?
   Мальчик закричал и со всех сил толкнул священника. Фока упал, но успел схватиться за край крыши. Это спасло его от сломанной шеи, но не от очередного синяка на спине. Мальчик спрыгнул рядом, но не стал больше нападать на священника. Просто присел на корточки и прорычал:
   - Когда волк попадает в капкан, он отгрызает себе лапу! "Он" посадил меня в колодку, когда я попытался украсть у него женщину, и думал, что меня это удержит. Но я сбежал! Оставив ему только свою руку. Я пришел к солдатам, потому что их шварм сейчас самый сильный. И когда шварм солдат пойдет на шварм моего врага, я пойду с ними! Найду его и заберу у него и руку... и женщину! Я сбежал, отрубив собственную ладонь, и на утро об этом говорили все швармы! Скажи мне чужак, ты гордишься тем, что встретил самого меткого пращника и выжил, заполучив в трофей его пули. Я согласен, в этом поступке есть какая-то слава. А в моём? В нём есть слава?
   - Не каждый сможет то, что смог ты, - согласился священник, вставая с земли, - Я не знаю обычаев и морали варваров, но считаю, что в твоем деянии есть слава.
   - Значит, ты не считаешь, что это трусость, как... как остальные солдаты? - спросил парень, смягчившись в лице.
   - Не считаю, - произнёс Фока, - Они, наверное, думают, что умереть в бою это подвиг - жертва их богу. Солдаты чтят Владыку Смертей, надеются, что после гибели он их встретит, как родной отец загулявших сыновей. Вино, девственницы, жаркое на вертеле... чем больше они убили в бою, тем больше достанется в сумрачных чертогах. Столы застланные кольчугами, скамьи устланные соболями... Хм... бред собачий... Владыка - редкостный сукин сын, с паршивыми шуточками...
   А я, хоть и служу этому богу, просто священник. Отправлять к нему других... это одно! Пусть хоть пачками ложатся, своё дело сделаю. Но по мне, жизнь (особенно моя) всегда лучше. Подолгу службы насмотрелся на труды Господни, приятного что-то не могу припомнить. Но, как бы я не любил жизнь и свободу, на твой подвиг, я никогда не решился бы...
   Хищный оскал парня превратился в не менее жуткую улыбку.
   - Тогда, я не опозорю свой шварм, назвав его тебе. Я - оборотень! Жрец, смеющийся над своим богом? Даже если ты соврал, всё равно умрёшь раньше, чем успеешь разболтать.
   - Думаешь?
   - Жрец, смеющийся над своим богом?! Да я в этом уверен! Странно, что молния с неба ещё не ударила. Может он за тобой пришлёт чудовище со дна озера? Когда это случится, держись от меня подальше...
   За время их разговора, латники вошли в лагерь, и пленённого гоблина уже подвешивали за ноги к перекладине, на которой обычно солдаты занимались гимнастикой. Волчонок потащил священника сквозь собравшуюся вокруг толпу. Солдаты узнавали паренька, и, вспоминая Луку, вяло ворчали, пропуская их вперёд. Наконец мальчик и священник оказались в первых рядах зевак.
   Рыцарь, громко смеясь, стоял посреди круга, опираясь на свой огромный полуторный топор. Он перебрасывался сальными замечаниями со своими бронированными солдатами, и вновь разражался хохотом, ударяя кулаком в живот гоблину. Варвар выт от боли и верещал всевозможные проклятья, призывая мерзкие и срамные болезни на своих обидчиков, и не столь ужасную и мучительную, сколько отвратительную смерть.
   Триумфатор ходил кругами вокруг пленника, как волк танцует над загнанной дичью. Его лицо, озарённое победной улыбкой, больше напоминало морду злобно оскалившего пасть пса. Слишком хищным был изгиб губ, слишком яростными глаза, и совсем уж по звериному морщилась кожа на носу. Когда воитель проходил мимо Фоки, клирик заметил от чего, рыцарь получил своё прозвище. Ниже линии глаз на обеих щеках, пересекая переносицу, белел грубый рубец. Шрам давно зажил, и нос воителю удалось сохранить, но тяжёлое сопящее дыхание можно было услышать издали.
   Солдаты орали одобрительные кричалки и выли, подражая голосам волков и сов. Рыцарь, казалось бы, упивался заслуженными почестями, но священник увидел, иное. Эти серые глаза вепря искали кого-то в толпе. Отслеживали её тщательно в поисках кого-то, кто должен был придти, кто должен был увидеть этот триумф. Но его не было среди солдат... Под маской победителя этого не заметить, но Фока видел, как вино радости сбраживается в кислый уксус. Священник отвёл глаза. Сейчас ему совсем не хотелось видеть чужих секретов.
   Вдруг рыцарь заметил Волчонка и позвал его. Парень подошёл ближе, продолжая сжимать руку священника. Святой отец впился глазами в неведомое существо, и слегка удивился. Он ожидал увидеть человекоподобное чудовище, беса или демонического монстра. Но внешне гоблин выглядел точно как человек, если не считать цвета его кожи. Лицо с горбатым носом и острыми скулами поросло иссиня чёрной острой бородой. Из-под чёрных бровей злобно сверкали серо-зелёные глаза. Небольшого роста, но очень мускулистый, как настоящий атлет. На варваре вообще не было никакой одежды. Даже пояса или набедренной повязки. Но, не смотря на такую "человечность", это существо окружала аура звериной злости и демонизма, заставившая священника поёжиться.
   - Эй, варварёныш, - позвал мальчика рыцарь, - глянь-ка поближе. Это не твой случайно обидчик?
   - Он гоблин, - небрежно отозвался парень, - позови меня, когда поймаете кого-нибудь из берсерков.
   Эта реплика вызвала новый взрыв хохота латников. Гоблин же уставился на парня своими болотными глазами, всматриваясь в его лицо.
   - Сын Варга? Волчий выкормышь, что ты забыл среди меднолобых? А! Жалкий щенок, тебя тоже схватили?
   - Не угадал! - надменно ответил мальчик, - Не зови меня сыном Варга, зеленорожий ублюдок. У меня есть собственное имя, я Волк, из шварма... - он заколебался, обводя взглядом людей стоящих вокруг, но тут же собрался и закончил - Из шварма солдат!
   Воины одобрительно завыли, приветствуя реплику мальчишки, и изо всех сил застучали копьями по щитам.
   - Этот гоблин, он, правда, демон? - подал голос, прежде молчавший священник. Рыцарь удивлённо посмотрел на него, пытаясь вспомнить имя странного солдата. Но не прошло и секунды, как он уверился в том, что видит человека впервые.
   - Взять его! - резко крикнул латник, вырывая топор из земли, и тут же несколько копейщиков повалили святого отца на землю, прижимая к песку его руки и ноги древками копий.
   - Стойте! - закричал мальчик, преграждая собой дорогу занёсшему топор для удара рыцарю.
   - С дороги щенок, этот чёртов лазутчик...
   - Святые рощи! Он не лазутчик, он гость Луки! - проорал мальчик в лицо латнику. Эти слова заставили рыцаря притормозить. Он опустил топор, но продолжал крепко сжимать его рукоять. Подойдя к скрученному Фоке, он присел на корточки. Поднёс пику, торчащую из обуха к лицу священника, направив остриё прямо в глаз, и спросил:
   - Гость? Ты кто такой, гость? Откуда пожаловал?
   - Я Фока Брут, из братства Духа, - полузадушенным голосом произнёс священник.
   - Святой отец, значит, - задумчиво произнёс рыцарь. Солдаты замолчали, прекратив всякий гомон, и перестали шептаться, слушая разговор пленника и командира. Даже висящий вниз головой гоблин притих.
   - И зачем же вы к нам пожаловали? Неужели сержант Лука Сыч, наконец, задумался о своей душе?
   - Я прибыл не к нему, а к вам. Пусть уберут копьё, мне трудно дышать.
   Рыцарь жестом кивнул солдату и тот убрал древко с горла священника, но трое других солдат продолжали прижимать копьями к земле ноги и руки пленника. Впрочем, Фоке нужна была только возможность говорить.
   - Я прибыл к рыцарю Западной Пограничной Армии. Надо полагать, это вы. Прибыл как посланец короля Заозёрного Королевства Василия.
   - Заозёрный король - Борис! - поправил его рыцарь.
   - Василий, - уверенно повторил священник. Рыцарь нахмурился, осознав значение этих слов. Но его лицо скривила гримаса недоверия. Щетина на подбородке ощерилась. Глаза стали похожи на рысьи, даже зрачки будто бы сузились по кошачьи.
   - Это правда, - подтвердил Волчонок, - священник пришел с письмом и печатью. Они сейчас у Луки.
   - Отпустите его! - нервно крикнул рыцарь солдатам, голосом похожим на ворчание голодного барса, и те повиновались. Обретя свободу, священник тут же встал на ноги и поклонился латнику:
   - Фока Брут из братства Духа.
   - Владимир Носоруб, рыцарь пограничной армии, - ответил на поклон кивком головы, - прости меня, но я увидел незнакомца в одежде солдата.
   - Ваши действия ничуть не оскорбили меня! Напротив, я полностью понимаю вас и одобряю, но всё же...
   - Что такое? - приподнял бровь Владимир.
   - Чтобы загладить всё между нами, покажите мне гоблина?
   - Он никогда не видел варваров, - усмехнулся Волчонок, - Спрашивает, правда ли они демоны?
   - Он прав, глупый жрец! - заверещал гоблин, - мы зелёные дьяволы леса и холмов! В наших жилах течёт кровь деревьев святых рощ! Ты убьешь меня, но я тут же снова буду рождён среди травы и опавших листьев! В пещерах под холмами! Мы - демоны!
   - Может, и так, - произнёс рыцарь, медленно подойдя, к варвару, - может и возродишься. Но кровь...- тут он вытащил из-за пояса нож и неглубоко, только по самой коже, резанул малахитовую грудь поперёк рёбер. И тут же тёмная струйка побежала по зелёному боку, - Кровь, то у тебя красная! Видали святой отец? Самая обычная кровь! - рыцарь, плотоядно улыбаясь, повернулся к священнику и тут же застыл с широко раскрытыми от удивления глазами. Фока без чувств валялся на земле. От вида пытки, ему сделалось дурно, и колени подкосились. Рыцарь же лишь шире оголил свои крупные как у вепря клыки.
   Воин хотел вымыть изо рта вкус уксуса если не мёдом триумфа, то пускай брагой пытки. Он вновь занёс нож над рёбрами варвара, как вдруг краем уха услышал чей-то возглас:
   - Лука?
   - Лука? - громко переспросил рыцарь, резко повернувшись к толпе. Его глаза быстро забегали по толпе.
   - Сыч пришёл? - переспросил Владимир, пытаясь нащупать взглядом высокую жилистую фигуру лучника. И наконец, его зрачки остановились, прервав свою пляску.
   Клирик, справившись с приступом дурноты, приподнялся на полусогнутых ногах, и, проследив глазами за взглядом рыцаря, увидел высокую тень, стоящую позади толпы вне круга света факелов. Слегка согнутый, напряжённый, как дуга натянутого лука, он стоял молча. Молча же, развернулся и пошел прочь, не проронив не звука.
   Рот Владимира приоткрылся в порыве окликнуть Луку, но он сдержался и сомкнул зубы, чтобы предательский крик не сорвался с его языка.
   Зубы скрипнули, губы нервно дёрнулись в злобной ухмылке. Лицо воина обрело прежнюю плёнку яростно-радостного выражения. Он громко засмеялся, как хохочет сатана в театре масок, и высоко подняв свой топор, в знак внимания, заорал:
   - Нынче осень, время празднеств! Да к тому же день нашей победы! Повод двойной. Будем же веселиться! Колите свинью, разводите костёр! Вина и женщин! Приносите и приводите! Пусть столы ломятся от яств!
   Латники радостно заорали, поддерживая своего командира, а прочие солдаты поддались движению толпы. Люди двинулись потоком вглубь лагеря, разбредаясь для подготовки к пиршеству.
   - Лука будет зол, - пробормотал Волчонок, на ухо священнику, - Он не любит, когда без надобности ломятся в закрома. Хорошо ещё, что нынче осень и запасы хоть как-то можно возобновить.
   - Разве Сыч не подчиняется Владимиру? - удивился Фока.
   - Это... сложный вопрос! Я сам не в курсе, что за хрень между ними творится, - пожал плечами мальчик, он повернулся, чтобы идти к дому и тут же остановился, что-то увидев, - О, помянул волка, жди его уши!
   Клирик обернулся вслед за мальчиком. Из дебрей камышовых хижин вышел Лука в сопровождении десятка или двух лучников. Солдаты шли без песни, но четким строем отбивая шаг. Манипула остановилась на широком лугу между землянками и стеной, очевидно служившим Марсовым Полем.
   Солдаты выстроились в четыре шеренги, на расстоянии пяти шагов друг от друга, так чтобы Лука мог свободно ходить внутри строя, осматривая состояние и оружие бойцов.
   Когда Носоруб входил в лагерь, рубиновое солнце уже шипело, погружаясь в воды озера. Сейчас же над марсовым полем царила тьма. Потому каждый лучник держал в правой руке горящий факел, а в левой связку запасных. Они стояли закутанные в шерстяные плащи, с кожаными шлемами на головах. Кожа и медь на шлемах и щитах блестели скользкой жирной смазкой в мечущемся свете факелов. За спинами скрипели от напряжения дуги тугих военных луков с натянутыми тетивами, и шелестели на ветру оперённые камышовые стрелы.
   Лука подходил к каждому, у некоторых он проверял стрелы, вытягивая несколько из колчанов наугад, у других смазку на доспехах, проводя пальцем по скользкой поверхности, у третьих осматривал луки, натягивая до предела тетиву, и прислушиваясь к скрипу дерева. Если лук вместо скрипа начинал трещать, предупреждая о готовности сломаться, владелец оружия получал затрещину и приказ выморить оружие в тёплом навозе.
   Эти моменты Лука проверял выборочно и наугад, но у каждого без исключения Сыч осматривал бороды и усы. Он хватал за подбородки солдат и с силой дёргал их, если бороды оказывались достаточно длинными, чтобы цепкие пальцы сержанта могли за них ухватиться, этот недостаток тут же устранялся. Лука просто в одном движении выдирал с корнем пучок волос.
   Волчонок и Фока замешкались у связанного пленника и теперь вынуждены были ждать, когда закончится развод. И если мальчик скучал при виде привычного зрелища, то Фока наблюдал с любопытством. Сцена была довольно занятной, и зачастую вызывала едкие комментарии связанного пленника-гоблина, непрестанно издевавшегося над солдатами. Ещё занятней было оттого, что слух клирика воспринимал мысли Луки и осматриваемых им солдат. Особенно, когда лучник заранее, знал что его борода останется трофеем сержанта:
   - Грёбанный ублюдок! Кто ж знал, что ты нас сегодня будешь разводить? Я тебе сейчас слюней в усы напускаю!
   - О ещё один! Скоро я так цирюльником сделаюсь! Ага, сморкнуться в бороду решил! Ну-ну, щас я перед тобой специально в заднице почешусь!
   Через пару минут солдаты отправились на стену, менять товарищей. Одного лучника Лука подвёл к висящему на перекладине пленнику, солдат тут же сунул сквернословящему варвару в рот туго смотанную портянку вместо кляпа и удовлетворённо принялся наслаждаться тишиной. Поставив часового на пост, Лука заметил Волчонка и клирика.
   - Вот вы где. Варварёныш, милостью нашего рыцаря, у тебя образовалась херова туча работы, - сержант швырнул мальчику в руки связку ключей, - Пойло на тебе.
   Мальчик с безразличным видом поймал связку в воздухе, и с демонстративной поспешность бросился бежать к погребам. Клирик же услышал непроизнесённые слова:
   - Решил сделать из меня прислугу для пьяни? Как же! В каждую чашку, которую меня заставят налить, я плюну лично!
   Лука же подумал про себя:
   - Надеюсь, он нассыт сразу в бочку! Будете знать, как с панталыку попойки устраивать.
   В слух же сержант произнёс:
   - Отче, а вы чего не идёте пить? Там все уже собрались с кружками.
   - Да... как-то не хочется, - подавляя зуд на языке, произнёс клирик, - у меня, знаете ли, всегда пиво ассоциировалось с мочой.
   Сыч странно посмотрел на священника, приподняв брови. Фока же изо всех сил пытался не улыбнуться, в итоге он усиленно кривил губы, строя рожи прямо перед сержантом.
   - Зубы болят? - наконец спросил Лука.
   - Немного, - согласился Фока.
   - Я знаю средство от зубной боли, - произнёс сержант.
   - Если вы про кулак, я уже слышат эту шутку, господин Сыч.
   - Ни в коем случае, Отче. Я про работу. На Щитах принесли троих. Пойдёмте...
   И ещё. Это, пожалуй, должно сделать в первую очередь, прежде чем вы коснётесь руками покойников. Нужно заколоть свинью.
   - А я тут причём? - искренне удивился Фока. Лука замялся, он почесал ногтем крупную щетину на подбородке. Клирик замечал этот жест у сержанта каждый раз, когда последнему приходилось о чём-то задуматься.
   - Свинья чувствует, когда её собираются резать, - наконец сказал Лука, - запах страха, потом из мяса он уже не выветривается. Мясо портится...
   Священник сморщил нос и подумал: "Значит, выпивку ты испоганить готов, а о мясе заботишься? Странноватая логика"
   Однако словно прочтя мысли священника, Лука продолжил:
   - Нельзя чтобы солдаты ели мясо вместе со страхом. Они могут...
   - Заразиться что ли? - подсказал Фока, - Проде как болезнью?
   - Вроде как, - согласился сержант, - Я слышал, будто бы боги наделяют своих священников некими силами или способностями. Вот я и подумал, раз вы, отче, занимаетесь покойниками, и умирающими, должно быть знаете некий способ, что бы помочь человеку отойти без страха и боли. Может, что и на свинье получится? Чем свинья не человек?
   - В самом деле! Свиньи тоже люди! Хотя, почему нет? Можно попробовать, - согласился клирик, - Когда-то давно, меня учили чему-то подобному. Пойдёмте, глянем, что из этого выйдет.
   Они пошли к стене, где в обширном загоне держали большое стадо свиней не меньше пятисот голов. Солдаты уже выбрали молодого кабанчика достаточно крупного и крутобокого, но ещё пахнущего молоком, а не вепрем, и тянули его на лужайку.
   Свин упирался и верещал, хотя нож ему никто не показывал. Трое бойцов пытались совладать со зверем, навалившись на него своими телами, однако жажда жизни кабана была сильнее их мускулов.
   Клирик вздохнул, наблюдая это зрелище, и прошептал какое-то неразборчивое слово. Лука принял его за заклинание и, прикоснувшись к волчьему зубу на шее, осенил себя жестом, защищающим от магии. Хотя на самом деле слово священника являло бой обычное ругательство.
   Клирик подошел к свинье и взял её за щёки, так как если бы держал в своих руках голову не животного, а ребёнка. Зверь потянулся к ласковому прикосновению, сбрасывая с себя пленителей. Он отбрыкнулся от солдат и затих. Священник прижался лбом ко лбу кабана и глаза их соприкоснулись взглядами.
   - Мне страшно, - услышал Фока.
   - Я знаю, - ответил клирик.
   - Я умру?
   - Да.
   - Почему? Я не хочу! Почему я? Кто это решил? - зверь снова начал дёргаться.
   - Ты боишься смерти? Что толку тогда в жизни? Ты хочешь жить и бояться?
   - Я хочу жить! Ничего не понимаю! Просто жить!
   - Тогда не умирай!
   - А я могу? - животное замерло в надежде.
   - Просто усни.
   - Спать?
   - Да. Спи. Это не смерть, это всего лишь сон.
   - Сон...
   - Долгий-долгий сон... Я поведу тебя в далёкие земли, где шелестят дубравы. С веток падают жёлуди, а в земле растут трюфели... Ты будешь жить в моих снах...
   Клирик сделал усилие, показавшееся ему сейчас чрезмерным. Он приоткрыл губы и, пытаясь разделить свое сознание на две части, ту, что слилась с сознанием зверя, и ту, что двигала языкам, прошептал:
   - Сейчас.
   Лука со скоростью Меркурия вонзил клинок в сердце кабана. Животное даже не дёрнулось. Клирик же с диким визгом отскочил от свиньи и схватился руками за сердце. С минуту он лежал на спине, прижимая ладони к груди и тяжело дыша открытым ртом.
   Лука с окровавленным кинжалом в руке склонился над священником:
   - Да, а ведь работа у тебя не такая простая, как я думал.
   - Не проще других, - отдышавшись, ответил священник, - Часто я такое делать не смогу. Ешьте лучше мясо со страхом. Раньше ведь вы его ели.
   - Это мясо будет стоить твоей боли, - ответил сержант, - когда ты попробуешь...
   - Нет, - перебил его Фока, - я не смогу есть свинину. Сегодня точно.
   - Почему? - спросил Лука, сдвинув брови. Фока приподнялся и сел:
   - А ты не хочешь случаем, попробовать кусочек человечины? Людоеды говорят, это вкусно.
   Минуту или две оба молчали. Затем лука всё же произнёс:
   - Тебя ждут мёртвые. Сделай своё дело, проводи их к Владыке, в те залы, где вечно пируют солдаты, и приходи к нам. Тебе тоже нужно выпить.
   Сыч подал Фоке руку, и, опираясь на сержантское плечо, священник встал. К месту, где были сложены три костра, клирик отправился один. Работа отняла у него не меньше сил. Даже мёртвым солдатам, казалось, что они продолжают сражаться, и битве нет конца. Ему пришлось выдёргивать их из этого состояния и успокаивать. Он показал им победу, и радостное возвращение. И мёртвые прекратили сражаться, они увидели радость своих друзей и тоже возрадовались. Груз камней, придавливавший их души к земле осыпался. Наконец все трое уснули и могли спокойно отправиться к Владыке. Остатки жизни прекратили своё противоестественное брожение в мёртвых телах, разумы слились с миром.
   Фока омыл их тела, очистил раны, убрал всю грязь и нечистоты. Уложил их так, будто те просто спали. И в завершение, укрыл их плащами, словно одеялами.
   Лука был прав, вино сейчас совсем не будет лишним. И клирик пошатывающейся походкой направился на шум празднества.
   За то время, что Фока провел с мёртвыми, свинью успели выпотрошить, натереть горчицей и солью, набить брюхо луковицами и лавровым листом, и в таком виде целиком начать запекать на углях.
   В ожидании жаркого, солдаты поедали сваренные с маслом и пряностью каши овсяные, ячменные, гороховые, сушеную и солёную рыбу, свежие ароматные лук и чеснок, жаренные на сале репу, орехи, жёлуди, каштаны и грибы, моченные и квашеные яблоки, ягоды и капусту.
   Запивая разносолы свекольной брагой и горьким ячменным или густым ржаным пивом, кислым вином, и хмельными стоялыми медами.
   Пускай обозы с жалованием уже очень давно не приходили сюда, похоже, местная земля была достаточно богата, чтобы солдаты сами могли прокормить себя.
   Священник подобрался к огню, прилёг на согретую землю, немного отдохнуть и посмотреть на солдатские забавы. Воины развлекались помимо еды играми. Сейчас двое со щитами и копьями без наконечников сошлись в поединке. Шуточный бой был таким же яростным, как и настоящий. Зрители азартно ставили на своих чемпионов и просто болели за них. Наконец один из воинов споткнулся о подножку противника, а тычёк тупого копья в грудь сделал падение неизбежным. Зрители разразились криками. А Судивший бой Владимир присудил награду победителю.
   - Что будем делать теперь? - спросил кто-то из солдат.
   - Хотите чего-то нового? - ухмыльнулся рыцарь, он заметил лежащего у костра священника и спросил громким голосом:
   - Отче, а как развлекаются на праздниках в столице?
   - Скромнее, чем у вас, - ответил Фока, вызвав смех окружающих, - В общем, те же турниры, застолья.
   - А что насчёт того, чего у нас ещё нет? Какие игры или состязания дивят господ?
   - Ну, ещё есть такое соревнование - женщины, а чаще незамужние девицы рядятся, да хорошат себя, и выходят на суд мужчин танцевать, соревнуясь меж собой красотою и танцем. Да только женщин промеж вас не видно.
   - Это точно. Придумай без женщин!
   - Есть такое! - вдруг оживился священник, приподнявшись, - поединок, но не на оружии, а на стихах. По жребию первый задаёт стих, а противник ему отвечает, кто первый заговорит прозой - терпит поражение.
   - Не дурно! - с улыбкой почесал лоб Владимир, - А ну-ка! Приведи пример, что за стих.
   - Ну, - Фока сел, чтобы сосредоточиться, - тут главное не рифма, а скорее форма. Может поначалу у вас с непривычки не получиться. Ну, вот что-то вроде:
  
   Осенней порою, бреду я средь ив златовласых.
   Слёзы капают в воду, то плачут не ивы.
   Я вспоминаю ушедшее лето...
  
   Солдаты одобрительно замычали. Новинка пришлась им по душе, да и стих пусть не совершенный заинтересовал их. Но никто не отвечал священнику, кажется, они не вполне поняли, как он складывал в образы слова. Владимир нахмурил высокий лоб, и провёл мозолистой ладонью по каштановым волосам. Медленно он произнёс:
  
   Ветры тянут упряжку серебряной колесницы.
   Зима над нами простёрла десницу.
   Но тепло я храню в своём сердце!
  
   - Ого! - изумился Фока, - Прекрасно получилось!
   - Ага! - радостно воскликнул Владимир, тыча в ошарашенного Фоку пальцем, - Проза!
   Солдаты закричали, приветствуя победу рыцаря, и свистели в сторону священника. Клирик сидел на траве, раскрыв рот. Владимир умел побеждать, даже если правила задавал не он, и всё было внове.
   Мясо ещё не было готово. Солдаты вновь требовали развлечения.
   - Праздник не праздник без песни!
   - Верно! Что споём?
   - Услышь нашу поступь?
   - Нет! Мы её каждый раз поём!
   - Нужно что-то, что знают все, иначе это уже не песня. Может, "За грядою на кручах"?
   - Или "По диким степям"?
   - А может...
   Но внезапно спор был прерван сильным пусть и слегка фальшивящим голосом:
  
   В поле на жесткой земле,
   Протяну я уставшие ноги...
  
   Все обернулись на певшего. Владимир понуро сидел у огня, выводя грустную мелодию. Его крепкие руки, упертые локтями в колени, поддерживали крупную голову. Короткая рыжая борода клочками выбивалась между растопыренными пальцами, а подбородок и губы плавно шевелились в такт словам. Он остановился на пол строфе и начал заново, но на этот раз его уже поддержал стройный хор басовитых голосов. Солдаты отложили инструменты, эту песню они вели без музыки:
  
   В поле на жёсткой земле,
   Протяну я уставшие ноги...
   Как же сладостно выспаться мне,
   У поросшей ковылем дороги...
  
   Ооооооо! Ооооооо!
   В поле на жёсткой земле!!!
  
   В поле на жёсткой земле,
   Яро тянется в небо пшеница!
   И ей хочется, так же как мне,
   Дождевою водою умыться.
  
   Ооооооо! Ооооооо!
   В поле на жёсткой земле!!!
  
   В поле на жесткой земле,
   Поведу боронами и плугом.
   Вол в упряжке со мною одной,
   Станет мне родным, а не другом!
  
   В поле на жёсткой земле...
  
   Фока узнал песню. Некогда слова доносились под своды келий. Её пели крестьяне, жившие между Озером и течением реки Грушевой. Благостная область на юге государства. Так вот откуда родом эти люди!
   Он повернулся к Луке и замер от увиденного, боясь разрушить хрупкое состояние сержанта. Лука стоял, выпрямившись, а, не сутулясь как обычно, и смотрел алмазными глазами на Владимира. Казалось, если бы в этом высохшем от войны и службы хищном лице сохранилась бы хоть капля влаги, она проступила бы на его ресницах. Но глаза солдата остались бесслезными.
   Ни единого жеста выдающего слабость, одно только смертельное напряжение натянутого стрелой лука. Лишь Фока видел, как сжалось в груди псевдо каменное сердце, стоило лишь только промолвить о родных землях.
   Если сердце Луки было камнем, то камнем, раскалённым добела. И Владимир лил на него ледяную воду, думая, будто не дает ему сгореть, не ведая, того, что превращает камень в острые осколки.
   Фоке уже казалось, будто он понял Луку и Владимира, но тут произошло нечто, что вновь повергло его в сомнения. Сыч вышел к костру и, став напротив Владимира, твёрдым красивым голосом закончил вместе со всеми последнюю строфу:
  
   В поле на жёсткой земле,
   Протяну я уставшие ноги...
   Как же сладостно выспаться мне,
   У поросшей ковылем дороги...
  
   И когда слова смолкли, сержант с весёлым визгом перепрыгнул через костер, подскочил прямо к Носорубу и обнял рыцаря, как брата. Владимир со смехом сжал Луку в объятьях и попытался приподнять над землёй, но сержант оказался слишком высоким, для приземистого коренастого рыцаря. Лука одним рывком подбросил Владимира в воздух. И вот уже рыцарь с громким криком перелетел через костёр. В огне как будто сгорели все распри, и на время, осталась одна только дружба.
   Солдаты тут же подхватили забаву и по очереди, дурачась и смеясь, стали прыгать через костёр. По одному, по трое, взявшись руками за плечи.
   К дьяволу всё! Фока взял большой жбан кислого вина, попробовал на кончик языка. Даже если мальчишка и помочился в него, вкус от этого явно не испортился. Недолго думая, священник раскрыл рот и опрокинул кувшин донышком вверх. Огонь сразу поплыл в глазах. И земля зашаталась под тяжестью ударов солдатских ног.
  
   - Шея живёт заботами головы. И всё что присваивает голова ложиться тяжестью на шею. Шея без головы пользы имеет не много, но... если шея уйдёт - голова покатится.
   - Кто это говорит?
   - Это я говорю!
   - Кто ты?
   - Тебе ли не знать?
   - Так это ... Чего ты добиваешься от меня? Зачем ты это делаешь?
   - Я хочу, чтобы ты видел...
   - Что видел? Зачем!?
   -Если ты увидишь, поймешь сам
  
   Постепенно, клирик пришёл к заключению, о том, что он лежит. И, по всей видимости, лежит на кровати, возможно даже в каком-то помещении. Прошло некоторое время, прежде чем сквозь марево дурноты в голове священника прозвучали не бредовые обрывки, а целые слова. И этими словами были:
   - Закончить войну, прекратить всякие бои в пределах холмов... Сучий потрох! Лука, ты читал это? Жопа божья! Этот... как его назвать-то? Царёк! Хочет похерить всё, чего мы тут добивались! Четыре, мать их, года мы холм за холмом выдавливаем голозадых с берега озера в степи. Расчищаем, что они там хотели?
   - Путь торговый, - без эмоций ответил Лука. Сержант вовсе не разделял возбуждения своего товарища. Он спокойно натирал расплавленным воском свой изогнутый каштановый лук, изредка макая пальцы в горшочек с варом.
   - Вот самый его! А этот содомит... - продолжал бушевать Владимир, мечась из угла в угол, хватаясь руками за всё, что попадалось на пути, подобно обезьяне, у которой отобрали лакомство.
   - Что ты хочешь от щенка? Папаша отдал концы, оставив херову тучу долгов. Нет у государства денег на твою войну! - тихим шелестящим голосом произнёс лучник. Он завернул оружие в рогожу и уложил в походную суму. Рыцарь, заметив это, замер посреди комнаты и изумлённо уставился на сержанта. Лука, как ни в чём не бывало, продолжал паковать свои пожитки. Владимир, не проронил об этом не слова, но продолжил разговор уже более спокойно, явно изменившись в голосе:
   - Денег нет? Когда мы выгоним дикарей в степи, тут пойдут караван за караваном...
   - И когда мы их выкинем? Ещё через пару лет? - Лука попытался улыбнуться. Гримаса вышла измученной.
   - Да хоть так! Мы бы озолотились, охраняя дорогу! - жестко ответил Владимир.
   - Ах, вот оно что? - Лука смерил товарища холодным взглядом, словно окатил ледяной водой, - Тебе мерещится титул? Как он будет звучать? Владимир Носоруб... Нет, Носоруб - мужицкое имя. Лучше так: Владимир Варварийский - страж золотого пути! А что? Звучит!
   - Ага! Смейся, гадёныш! - рыцарь подскочил к лучнику, и схватил его за пряжку плаща. Лука перехватил запястье Владимира своей рукой и сдавил его до хруста. Пальцы Носоруба непроизвольно разжались, освобождая сержанта.
   - Нет, правда! Оно мне нужно здесь сидеть и ждать камня в голову? - спросил Лука, не повышая голоса, - Мы отслужили свои десять лет. Вот потрогай! - с этими словами, сержант поднёс руку Владимира к своему подбородку, и пальцы рыцаря ощутили прикосновение двух ороговелых мозолей.
   - Рога ветерана, - произнёс Лука, - Они появляются от ремня после десяти лет непрерывного ношения шлема. Каждому, кто отслужил срок положены земля, дом и освобождение от налогов. Я хочу свалить отсюда. Я хочу домой... выйти в поле, стать за плугом...
   - Клянусь господней требухой... - прохрипел рыцарь, - Хоть помнишь, как это делается?
   Священник окончательно проснулся, но не подавал виду, вслушиваясь в разговор.
   - А чем ещё ты можешь клясться?
   - Я же сражаюсь за тебя!
   - Что? За меня? Ты... - трудно было понять, что за эмоцию испытывает Лука, его лицо как россыпь гальки у реки, камни шелестят, меняют положение, но остаются холодными камнями. Губы солдата приоткрылись... Глаза обратились к глазам Владимира, - Ты, ублюдок, хочешь сказать, что сделал что-то для кого-то? Что сражаешься за народ, за отечество? За своих солдат? Нет, правда! Ты это хочешь сказать? Святой паладин!
   Когда ты идёшь в бой, то стоишь впереди колонны. Это верно! Ты ведёшь за собой. Ты идёшь впереди, прорубая дорогу своим топором, а мы следуем за тобой. Но идёшь не оборачиваясь. Никогда не смотришь, поспевают ли за тобой твои люди или нет. Ты просто ломишься вперёд, пьёшь кровь со своего топора и пьянеешь от запаха смерти, без оглядки, без раздумий, без остановок... Не только в бою... всегда... Я не вижу твоего лица. Только спину!
   - Вот оно! Моё лицо! Сегодня я обернулся, - прошептал Владимир, - чтобы посмотреть на одного человека. И не увидел его.
   Лука молчал. Он отвернулся к стене. Наконец сержант произнёс:
   - Я выполню приказ Василевса.
   - Бронза останется здесь! - отрубил рыцарь. Не дам ни куска. Как там сказано - вернуться к арсеналам... сдать оружие... Они продадут его. Переплавят в большие такие слитки и продадут на хрен. Знамёна распорют, вытянут всю золотую нить и пустят ткань на подтирку для задниц.
   Внезапно, догадка озарило крупные черты солдатского лица. Владимир кинулся к столу, схватил пергамент письма и подскочил к Луке, тыча пальцем в какой-то параграф.
   - Смотри! Смотри сюда и читай! Ты же умеешь читать? "Выдать наделы пропорционально размерам владений рыцаря командующего армией из его указанных владений!" Солдаты должны жить на земле своего командира! А кто у нас рыцарь?
   - Сын сельского кузнеца, - без всякой эмоции ответил Лука. Спокойствие сержанта взбесило рыцаря:
   - Ты понимаешь, что это значит? Вы можете получить землю только из моих владений! Из моих! Может они и забыли, что наш настоящий рыцарь сбежал давным-давно в свой замок, а может, знали и специально так сделали, чтобы не платить из своей нищей казны, свалив все обязательства на меня.
   Но я не рождён аристократом. У меня нет родовых поместий отцов! А я родился в поле рядом с тобой, под телегой среди жатвы! Мне некуда возвращаться, вот они мои владения! Я рыцарь Холмов! Мы захватим эти холмы и построим на них свои дома! Проложим караванную тропу, построим...
   - Никогда не оглядываешься... - прошептал Лука, - Говоришь, сегодня оглянулся? Больше никогда так не делай! Обещай мне именем Владыки смертей!
   - Зачем, - удивился рыцарь.
   - Потому, что однажды ты оглянешься, и вновь никого не увидишь. И тогда ты погибнешь. Но пока ты не оглядываешься, то можешь идти... Вот и не оглядывайся больше никогда! Ты рыцарь теперь. Рыцарю нужны его замок и земля, так бери их!
   - Значит, уходишь, - спокойно произнёс Владимир, - Мне ведь плевать, сколько солдат захотят уйти. Пусть хоть половина. Пусть все идут, я хочу, что бы ты...
   - А я устал! - оборвал его Лука, - Я - не хочу! Я не успеваю за тобой, и не хочу успевать.
   - Когда?
   - Как передам все дела. Скажешь, кому или мне самому выбрать.
   - Доверю тебе.
   - Впрочем, как и всегда... - Лука улыбнулся и поднял на руках собранный узел с вещами.
   - Вы пойдете без денег, без бронзы, без скота. В никуда. Вас не ждут ни земля, ни награда. Можешь рассчитывать только на моё проклятье в спину.
   Лука громко рассмеялся, запрокинув голову.
   - Что такого? - удивился Владимир.
   - Впервые ты увидишь мою спину, а не я твою! Это стоит такой цены!
   Продолжая смеяться, Лука вышел из дома. Рыцарь подошёл к кровати, на которой сидел священник. Не нужно было обладать зрением и слухом бога смерти, чтобы услышать и увидеть. Владимир видел перед собой причину своих бед. Признать то, о чём сказал Лука, слишком трудно, для натуры вепря. Ненавидеть себя, злиться на себя Владимир просто не умел, но ненависть кипела и искала точку применения. Священник принёс проклятое письмо, лишь оно причина ухода Луки. Может, и без него Сыч однажды покинул бы Владимира, но это случилось бы много позже. Не теперь. Всему виной письмо! Оно и этот ублюдок, принёсший его!
   Сердце клирика сжалось от страха. Он боялся открыть глаза, но боялся и тьмы, созданной сомкнутыми веками. В ожидании удара, всё его тело сжалось. Он физически ощущал, как рыцарь склонился над ним, зажав что-то тяжёлое в занесённой руке.
   - Убьёшь его здесь, пока он спит? Это будет милосердно, - с жестокой усмешкой произнёс Лука. Рыцарь обернулся на двери, и снова повернул голову к священнику.
   - Нет, - ответил Владимир.
   - Почему же?
   - Сегодня погибли трое наших солдат.
   - Ты что? Хочешь, чтобы он прочитал над ними молитвы, а потом убьёшь его? - засмеялся лучник.
   - Хуже! - проскрежетал рыцарь, - Мы почтим их память, так как делают варвары. Солдатские души порадуются на погребальных кострах агонии битвы и крови наших врагов. Священник и пленный варвар будут драться насмерть на рассвете в честь павших братьев.
   - Ооо! Это будет лучшая тризна, которую мы можем для них устроить, - с восхищением и горечью произнёс Лука.
   - Хорошо, идём. Соберём всех у родника, там много свободного места... - произнёс Владимир. Прежде, чем вы сбежите, как дезертиры, нужно обсудить дела.
   - Может, отпустишь его с нами?
   - Он не солдат, не печалься о нём.
   - Не буду. Делай что хочешь.
   Оба воителя вышли, забрав с собой огонь, и заперев дверь, чтобы гость-пленник случаем не удрал. Оставшись в одиночестве, Фока сел на кровати, обдумывая своё положение. И питая иллюзий о своих дипломатических либо воинских искусствах, выход он видел только один - бежать. Он не испытывал злости или ненависти к солдатам, и даже сочувствовал их незавидному положению, вызванному приказом басилевса. Но приносить себя в жертву их благополучию совершенно не желал.
   Однако, здраво рассудив, священник пришёл к неутешительному выводу. Одному ему вряд ли удастся бежать. Сюда-то его доставили под охраной восьмерых здоровых носильщиков. И то, часть пути пришлось проделать в одиночку, подставив спину камням и стрелам.
   Но одна крамольная мысль закралась в его голову. Враг моего врага - мой друг. Варвар, которого сегодня поймали и привязали вверх ногами. Если помочь бежать ему, возможно и он в свою очередь поможет Фоке. Ничего более стоящего в голову не пришло.
   Священник встал. Он всё ещё был одет в солдатский плащ и кожаный шлем. Отлично! Это поможет! Он пошарил в поисках какого-нибудь оружия или чего-то способного его заменить, но ничего не нашёл. Этого следовало ожидать.
   Но тут священник вспомнил о камнях-пулях. Он сунул руку за пазуху, правда, нашёл только один камень, тот, что был просто вымытой водой галькой. Снаряд, обтёсанный в правильный шар-ядро, куда-то делся. Что же. Камень есть камень, если не кидать его из пращи, а просто бить по головам... сгодится и такой.
   Несколькими сильными ударами плеча об косяк священник смог выбить запор. Он осторожно выглянул в холодный ночной сумрак, не привлёк ли внимания шум. Всё казалось вполне тихим. Редкие фигуры солдат с факелами или масляными светильниками шли к другому концу лагеря, где должно быть находился родник. Выскользнув на свободу, святой отец, сжимая камень в руке, уверенным шагом солдата направился к другой стороне, где его ждали калитка и пленный варвар. Однако, миновав большую часть лагеря, и достигнув гимнастических снарядов, он различил в слабом свете звёзд рядом с раскачивающейся на верёвке зелёной фигурой ещё одну. Наверное, стражник.
   Священник занёс камень над головой и стал медленно красться, заходя со спины неведомого солдата. Но, приблизившись настолько, что стал различим шёпот разговора варвара и солдата, клирик понял - он обманулся. Это не стражник. Просто святого отца кое-кто опередил. Волчонок...
   Молодой варвар уже пилил ножом верёвки пленника. Притаившись за столбом соседней перекладины, клирик стал прислушиваться к их разговору. Волчонок говорил тихо, но уверенно, на правах если не сильного, то равного. И пленный варвар платил ему той же монетой. Они пользовались своим полузвериным языком, думая, что так никто не может их подслушать. Но священнику их понимал.
   - Они уходят! - шептал мальчик, - я знаю это точно! Жрец принёс им шкуру исписанную рунами. Они прочитали её и теперь хотят уйти. Так сказал Лука, а он второй человек в их шварме.
   - Что это за колдовство такое? - спрашивал гоблин - Знать бы мне те руны, что заставляют бежать с поля боя победителя!
   - Они уйдут, и вы снова займёте и Лысый холм, и Кленовый и всё окружающие, - продолжал мальчик, почти допилив верёвку. Наконец пенька треснула, и зелёный бородач ловко приземлился на ноги, словно был рождён не человеком, а кошкой.
   - Ты научил меня, как превратить позор во славу! - произнёс гоблин, растирая затёкшие руки и ноги, - после их ухода все швармы заговорят о том, как солдаты уходят после битвы с гоблинами! Слава нашего шварма затмит всех остальных!
   - Ты знаешь, чего хочу я, - шепнул мальчик, приложив острие ножа к паху взрослого варвара, - Я буду сражаться только в самом сильном шварме, чтобы быть уверенным в своей мести! Я помогал солдатам советами, и благодаря мне и своему оружию, они побеждали всех. Но если они уходят, мне нет смысла их жалеть. Пусть все умрут от наших рук, и мы окрасим их кровью наши лица. Я поступаю так, не потому что я предатель, а потому что они предали меня. Смотри хорошенько, на падение шварма солдат, чтобы знать, что ждёт тебя и твой шварм, если ты нарушишь клятву данную мстителю.
   - Ты получишь отрубленную руку своего врага, если только он ещё жив! - произнёс гоблин и взялся рукой за остриё ножа. Из порезанных пальцев брызнула кровь, - клятва на крови страшнее любого проклятья.
   Две тени бесшумно направились к стене. А священник ошалело думал о случившемся. Его план рухнул к чертям. Можно было бы их догнать, и попросить взять его с собой. Но как это объяснить? Если признаться Волчонку, что на самом деле солдаты не собираются никуда уходить, он тут же переметнётся обратно и поднимет тревогу.
   - Дьявол, что же делать? - пытаясь соображать на ходу, клирик последовал за ними. Волчонок отдал гоблину свой плащ, и нахлобучил на голову солдатский кожаный шлем. В темноте зелень варварской кожи начала слабо светиться как болотные гнилушки или фосфор. Варвар плотнее закутался в плащ. А у священника задрожали ноги. Его душа наполнилась суеверным ужасом. Гоблин действительно казался получеловеком полупризраком. Фока уверовал разом во все рассказы о дикарях холмов и запредельных земель. Он уже не сомневался в том, что как только взойдет луна, мальчик из шварма оборотней превратится в волка. Гоблин оседлает его. В туже секунду адские скакун и всадник умчатся прямо в глубины преисподней, перескочив ограду крепости.
   Но как только луна поднялась над холмами, свечение зелёной кожи померкло, а мальчик и не думал превращаться в зверя.
   Стена в этом месте была в два человеческих роста. Лучники не зажигали факелов. Глаза часовых привыкли к свету луны и звёзд, а светильники лишь слепили их, выхватывая из мрака совсем чуть-чуть пространства. С восходом луны холмы осветились ярче. Варвары спрятались в тени под стеной. На удалении, священник последовал их примеру. Он надеялся сбежать тем же путём, что и они.
   Волчонок ждал чего-то, что отвлечёт внимание часовых или сделает их менее зоркими. Но на небе не было туч, чтобы затмить луну. Тогда мальчик шепнул своему подельнику:
   - Жди здесь, я кое-что сделаю, - с этими словами парень вытащил медный нож и круглый камень.
   - Ты решил убить всех стражников ножом и ядром для пращи? - недовольно буркнул гоблин.
   - Что-то лучше, - проворчал мальчик. Он подкрался к ближайшей охапке камыша, заготовленной для новой кровли землянок и хижин. Зарывшись в неё, он пару раз с силой ударил камнем о медь. Несколько ярких снопов искр вырвались из этого огнива и, сев на сухом камыше, принялись тлеть. Мальчик слегка раздул их, помогая пламени. После чего снова отполз к стене.
   Пожары в лагере не были редкостью. И как только алый язык жара высоко вырвался из желтой копны, раздались крики часовых. Но, к вящей беде, большая часть солдат сейчас находилась в другом конце лагеря, обсуждая приказ из столицы. И лучники решили справиться своими силами, не дожидаясь, когда огонь перекинется на крыши их домов.
   Четверо дозорных спрыгнули с парапетов и побежали к бочке с водой. Остальные солдаты растянулись более редкой цепью, чтобы заполнить брешь. Этого варварам оказалось достаточно. Они моментально взобрались на стену и перепрыгнули через фашины из плетня. Священник, с запозданием спохватившись, последовал их примеру. Но эффекта неожиданности уже не получилось. Сначала ошарашенные часовые не поняли, зачем их товарищи перепрыгивают через плетень. Но потом до них дошло. А может, и не дошло, просто привычка стрелять во всё бегущее за стеной взяла верх.
   Чтобы потушить пожар, привычным к этому труду солдатам хватило минуты. И сразу же они ринулись на стены к своим товарищам, уже поливающих беглецов стрелами.
   Варвары успели спуститься до середины склона, когда заметили бегущую вслед за ними фигуру солдата. Первая мысль была о погоне. Но когда одна из стрел впилась преследователю в ногу, дикари засомневались. Тем временем раненый солдат громко и визгливо вскрикнул, покатившись по склону.
   Не раздумывая, гоблин бросился к нему, подхватил на плечи, как хватают козлят, и ринулся огромными скачками догонять мальчишку.
   - Зачем он тебе? - задыхаясь, спросил мальчик через плечо.
   - В нём славно застревают стрелы! - засмеялся гоблин.
   Они бежали на пределе своих сил, но летящие сверху стрелы продолжали их настигать. Ещё две стрелы впились в спину пленника на плечах гоблина. Пленник и вправду закрывал половину спины варвара.
   Но вот жало вонзилось в гоблинскую икру. Зеленокожий взвыл от боли, но даже и не думал падать или снижать темп бега. Взглянув в сторону мальчика, гоблин увидел три стрелы, торчащие между лопаток парня. Они попали в него на излете, и тяжёлый шерстяной плащ немного затормозил их. Но острия всё равно вонзились в спину, проколов кожу и зацепившись в живом мясе иззубренными кончиками. Парень не издавал ни звука, лишь оскалился, подобно волку и продолжал бежать. А камышовые стержни стрел ритмично подпрыгивали в такт бегу.
   Варвары миновали склон Лысого холма и очутились в заболоченной лощине. Волчонок сразу же юркнул в заросли камыша. Гоблин последовал за ним. Только здесь они позволили себе остановиться. Варвар скинул с плеч пленника. Бесчувственное тело плашмя ударилось о сырую почву.
   Гоблин присел и осмотрел свою ногу. Стрела насквозь пробила мышцу и сломалась внутри. Полосы измочаленного камыша резали рану острыми краями. Варвар молчаливым жестом попросил у мальчика нож, и тот протянул ему оружие. Орудуя медным лезвием, гоблин отрезал ту часть стрелы, на которой был наконечник, и осторожно вытащил из ноги остальной кусок. Густая струя черной крови покатились из обоих отверстий сквозной раны. Варвар оглянулся, ища, чем бы перевязать. Резать на бинты хороший плащ ему не позволяла жадная натура дикаря. Тем временем мальчик безуспешно пытался вытянуть стрелы из своей спины. Колючки и зазубрины застряли в мясе под кожей. Каждая попытка выдернуть их причиняла адскую боль. Гоблин увидел страдания юного варвара и на секунду забыл о себе. Подойдя к мальчику, он грубо развернул его к себе спиной и стал надрезать края ран, из которых торчали стрелы. Костяные наконечники ушли неглубоко, и достать их было не сложно. Поднеся одну из стрел к своему носу, гоблин почувствовал сладковатый запах гнили.
   - Лучше бы они не пожалели бронзовых жал для своих стрел. Я умер бы сразу и без мучений, - прошипел Волчонок.
   Гоблин попытался высосать яд из ранок мальчика, но тут же закашлялся, и с яростью выплюнул почерневшую кровь. Его язык и нёбо жгло огнём.
   - Что это за? - ужаснулся чернобородый дикарь, - опять колдовство!
   Он снова поднёс наконечник к носу пытаясь что-то понять. Затем посмотрел на своего пленника. Человек лежал без сознания, но его бока вздымались от частого прерывистого дыхания.
   - У этого началась лихорадка. В него попали пять раз, - из пленника варвар выдернул стрелы без всяких церемоний. Мальчик нагнулся над раненым, чтобы рассмотреть его лицо. И в ту же секунду беззвучно вскрикнул, подавшись назад.
   - Ты знаешь, кого ты схватил? - спросил он, посмотрев на гоблина, - Это тот самый колдун, или как там они его называли... Он принёс в лагерь кожу с рунами.
   - Солдатский колдун? - гоблин залился беззвучным смехом. Даже поддаваясь вспышкам чувств, он не забывал о звериной осторожности, - Колдун сдохнет от собственного яда! Святые Рощи!
   - Ты находишь это забавным? - брезгливо сморщился мальчик.
   - Неимоверно! - гордо ответил мужчина.
   - Нам нужно уходить, - произнёс Волчонок, поглядывая в сторону лагеря, - солдаты, не колеблясь, подожгут камыш, если заподозрят, что мы до сих пор тут сидим. Лучше напиться вина и умереть от яда, чем от огня.
   - Наша магия ещё потягается с их, - хвастливо произнёс гоблин, - Мой шварм не по молве пустых слухов славится воинами способными прирастить оторванную руку. Мы действительно возрождаемся в тёмных дебрях лесов и глубине пещер под холмами.
   - Ну да! - хмыкнул себе внос мальчик, скривив губы в циничной улыбке, - также как и мы превращаемся в волков! Святые Рощи! Я убираюсь отсюда.
   Волчонок поднялся и бесшумно направился прочь в сторону озера, хотя его и шатало из стороны в сторону словно пьяного. Гоблин схватил бесчувственного священника за волосы, и уже было потащил его за собой. Но стоило ему ступить на раненую ногу, как сразу же она напомнила о себе острой болью. Гоблин заскулил, как ушибленная собака. Он вспомнил, о так и не перевязанной ране. Тут ему на глаза попалась набедренная повязка пленника. Варвар широко улыбнулся желтыми крепкими зубами, и в его руке сверкнул медный нож. Большая черная туча, наконец, загородила собой луну. Раздались ругательства Волчонка, он бранил небо, за злую насмешку. Тень приливом затопила подлунный мир. И медный блеск ножа померк в нахлынувшей черноте.
   Темнота. Гладкая и сверкающая антрацитом. Раздался всплеск, и волны пошли кругами по поверхности тьмы. Фока раскрыл воспалённые глаза. Но не увидел ничего кроме мрака колышущегося волнами. Вдруг из черноты вынырнуло лицо, будто сам мрак принял его форму.
   - Волчонок, - мысленно прошептал священник. Но в следующую секунду лицо мальчика окрасилось кровью. Черты его стали текучим плавящимся воском. Они вытянулись и обрели звериную суть. На клирика, широко разинув пышущую тёплой вонью пасть, смотрела морда красного волка. Но вот новый всплеск - страшное лицо всколыхнулось рябью. И воды унесли жуткий образ в свои глубины. А вместе с ним и сознание священника.
   Вновь проблеск яви. От крови залившей глаза всё вокруг казалось красным. Огромное озеро красное - кровавое. Черная лодка, вспоровшая загаженный илом каменистый берег. Черные люди, вылезавшие из неё. Деревья и ветви синие словно вены, прорастают своими жилками в кровавые небеса. Среди крови пролетела огромная чёрная ворона. Её тень упала на лицо клирика, и душа его упала во тьму.
   Когда разум в очередной раз пробудился в его мозгу, священник вцепился в него зубами, боясь отпустить тонкую нить, связывающую его с реальным миром. В пределах призраков и миражей он пробыл слишком долго, чтобы разум его не повредился. Ещё одного погружения в глубины собственной души размоет границы хрупкого сознания.
   Изо всех сил, святой отец попытался открыть глаза. Ужас захлестнул его. Это снова был сон! Иначе не могло и быть. Но в этом сне он видел куски реальности, хотя реальным окружавший его мир быть не мог.
   Вокруг росли позеленевшие от густого мха и водорослей ивы. Казалось, что болотная тина бородами свисает их ветвей. Или это были лишайники. Кроны сплетались между собой и прорастали друг в друга текущими ползущими ветвями и побегами. Купол крон колыхался, ритмично вздрагивая огромным черно-зелёным сердцем. Под ним тучами в сумраке носились стайки призрачных светлячков. Светились и насекомые и гниющие похожие на людей деревья, покрытые грибницами. И цветущая водорослями вода в огромных топких лужах.
   Священник сам обнаружил себя в такой же топи, из которой на поверхности торчали только глаза и нос. Лужа или яма с водой притаилась между корней накренившейся ивы. Жидкость была густой и маслянистой. Она пахла болотом и цветущим мхом. В этом месте гулял холодный и сырой осенний воздух. Но вода в пахнущих лужах была неестественно тёплой. И водоросли со мхами продолжали цвести рядом с ней, несмотря на осеннюю пору. Какая-то реакция заставляла жижу светиться в темноте и греться. Клирик почувствовал себя в материнской утробе, но не человеческой, а какого-то чудовищного демона.
   Краем глаза он заметил движение и замер притаившись. Фока даже немного глубже погрузился в тинистую тёплую жижу, так что даже ставшие красными от лопнувших жилок белки глаз едва ли не касались воды.
   Он увидел двоих абсолютно нагих варваров, тянущих на руках мёртвого или раненого брата. Из вспоротого живота выдавливаемые напором торчали кишки. Гоблины поднесли третьего к одной из луж и положили на мшистый ковёр. Один из них размял в руках пачку широких листьев, а второй поставил рядом кувшин с чистой водой. Вдвоем они промыли кишки бесчувственному гоблину и аккуратно вложили их обратно. Один из гоблинов вытащил сжатую в зубах иглу и погрузил её в лужу с цветущей тёплой водой, потом промыл иголку водой из кувшина и принялся зашивать живот брата, как женщины штопают рубашки. Придавив рану измочаленными листьями и туго обвязав её широкой полосой эластичной кожи, они осторожно опустили гоблина в лужу. Тело с тихим хлюпом погрузилось в воду и утонуло с головой.
   - Значит, здесь они хоронят своих павших! - решил священник, - они приняли меня за мертвеца и похоронили? Или я мёртв?
   Он был рад, что помутившийся разум не утратил своей способности мыслить логически. Клирик истерично засмеялся, забыв о том, что может быть услышан или просто захлебнуться густой жижей. Фосфорицирующая вода хлынула ему в глотку и попала в лёгкие. Фока закашлялся, но к его удивлению не задохнулся. Он решился на опыт и втянул ноздрями светящуюся воду. Жидкость наполнила его лёгкие, но он не захлёбывался. Он мог дышать ею как воздухом. Сомнений не осталось - священник мертв, но тело его двигается подобно живому трупу. Безумие наполнило разум священника.
   Внезапно из соседней лужи всплыли забурлившие пузырьки газа, и в следующий миг из воды поднялся человеческий силуэт. Мерцающая синим светом, жижа стекала с его юного мускулистого тела. У существа была зелёная кожа, но всё же клирик узнал его. Сначала он посмотрел в мальчишеское лицо, а затем на обрубок левой кисти. Перед ним стоял Волчонок.
   - Так вот кто такие гоблины! - захлёбываясь смехом, прорычал клирик, изрыгая при каждом слове светящуюся жижу оскалившимся ртом, - мертвые варвары! Холодные тела! Воскресшие души!
   Он поднялся на ноги и залился лаем гиены. Но, поперхнувшись, упал на колени. Его тошнило болотной водой, покидавшей лёгкие и желудок.
   Прокашлявшись, клирик увидел свое отражение в луже. Волосы хотя и остались светлыми, стали отливать синим, как небо. Кожа позеленела, напитавшись колдовской жижей. А глаза стали красными. Маленькие красные жилки лопнули, и кровь разлилась, полностью окрасив белки глаз. А радужки, напитавшись фосфором, сверкали как у кошки зелёным огнём.
   Из лужи на него смотрело отражение не человека, а чудовища. Прерывистое хихиканье против его воли свело рот и глотку. Он больше не контролировал свой смех. Хохот шакала, повысившись в ноте, перешёл поросячий визг, и затем в пронзительный крик. Всё смолкло. И под тёмными сводами замшелых ив снова наступила призрачная тишина.
   Той же ночью, у священной липы собрались несколько десятков варваров шедших к дереву с трёх сторон.
   С юга из степей пришла группа дикарей. Они двигались то, как люди на двух ногах, то, как звери, на четырёх. Их тела, густо поросшие русыми волосами, были прикрыты лишь со спины пепельными и песочными волчьими шкурами. Головы волков, неотделённые от шкур, служили им шлемами. Нижние челюсти волчьих пастей были разделены надвое и прилегали к щекам, как щитки солдатских касок.
   С запада, со стороны холмов и граничащих со степью оврагов, гордой поступью явились широкогрудые бородачи, с нарисованными мелом и лазурью округлыми молниями на коже. Они повесили за спины круглые изгрызенные щиты из мягкой липы. Шутки ради, варвары кусали зубами щиты друг у друга, оставляя глубокие следы крепких зубов на дереве.
   И, наконец, последними с севера явились зеленокожие чернобородые варвары. Среди них субтильной фигурой и голубыми волосами выделялся один гоблин. Он неестественно резкими движениями мотал головой из стороны в сторону, впивался взглядом в каждую мелкую деталь, непрерывно трясся беззвучно хихикая.
   - Святые Рощи, - загудел громовым голосом лысеющий бородач, поднимая над головой липовый щит, - сегодня будет славная сходка швармов! Гоблины привели чудных для хохмы! Знал бы я об этом, захватил бы бочку пива! Если и оборотни притащили с собой шлюх, я буду смотреться настоящим жмотом без подарка! - проорал он, сам загоготав от собственной шутки.
   - О! - в тон берсеркеру затянул предводитель гоблинов, - опустевшая пивная бочка громко грохочет, катясь с горы. Жаль, но это единственное, что она делает хорошо! - на этот раз смех раздался со всех сторон, даже среди берсеркеров.
   - Отцы родов и вожди швармов собрались здесь не ради шуток! - проорал гоблин, вызвав тишину, - Мы пришли, чтобы услышать о победе!
   - Победе кого? Солдат? - засмеялся берсеркер, - мой зеленорожый, мы давно о ней слышали! А если...
   - О победе шварма гоблинов! - перебил его вождь. Глаза берсеркера выпучились до размера куриных яиц. Он закашлялся, и, наконец, отдышавшись, прогудел басом:
   - Такой наглости я ещё не встречал! Если это шутка, то из пасти того, кто призывал к серьёзности, она выглядит странно! Все мы знаем, как закованные в бронзу солдаты сбросили вас в озеро, когда вы грабили их рыбацкий хутор. Холмы и каменный берег были устланы телами в зелёной раскраске. А степь почернела от пожара! Мы даже знаем, что они схватили тебя и привязали к копью как вяжут пойманную свинью!
   - Битва была тяжёлой, - согласился гоблин, - и многие мои братья остались лежать на камнях холмистого берега. Или отправились в залы озёрного владыки...
   Но мы победили! Как видишь, я не в цепях стою перед тобой! Мы победили и задали меднолобым такой бой, что их щиты треснули от наших булав, а шлемы раскололись от камней наших пращников. И они в страхе бегут!
   - Что ты имеешь в виду? - с недоверием произнёс один из оборотней, - они вернулись после боя в лагерь на Лысом Холме стройным шагом, распевая песни и неся тебя связанным.
   - Это так. Но я легко бежал оттуда, прихватив его! - вождь гоблинов рывком вытащил из своей толпы смеющегося человека с синими волосами. Собравшиеся варвары недовольно загалдели.
   - Святые рощи! Что за...
   - Слабоумный?
   - Зачем он тебе?
   - Опять шутка! Да они просто не уважают нас!
   - Всё просто! Гоблин хочет переврать свой позор в славную победу!
   - Озёрным владыкой клянусь, даже самый умелый бард не сможет так перепеть разгром, чтобы он стал победой!
   - Этот человек - не гоблин! Он из лагеря солдат. Колдун, говорящий с богами, - закричал вождь гоблинов, и гвалт немного утих. Теперь варвары увидели Фоку в другом свете. Его странные дёрганья и непрерывный истерический смех, переходящий в шакалий лай. К своёму ужасу Фока сохранил рассудок. Его разум практически не повредился и продолжал воспринимать окружающие события логично и адекватно. Но нарушилась непостижимым образом связь разума и тела. Священник всё понимал. Но сделать ничего не мог. Тело жило своей жизнью, и рот помимо воли зашептал полу бред полу мысли:
   - Владыка приказал им! Владыка озера приказал им, и они должны уйти!
   - О чём он говорит? - зашептались набожные оборотни, - Бог из озера приказал солдатам уйти? Это же бог смерти! Он провожает только...
   - Они должны уйти к своему басилевсу! - прошептал фока, залившись диким хохотом, и у варваров по спинам побежали мурашки, словно они услышали смех самого бога смерти, - владыка сказал, что они ему больше не нужны! Я принёс им письмо...
   - Он говорит, что боги отвернулись от них, и они это поняли! Поняли после битвы со швармом гоблинов! - закричал вождь, - они уходят обратно за озеро. В земли, откуда пришли, и оставляют пустующими свой берег. И свои холмы! Мы потерпели поражение! Но оно обернулось для нас победой! Я - Тролль из шварма гоблинов, объявляю перед лицом всех швармов: Лысый холм и окружающие земли, от песчаных кос до каменистого берега озера, отныне земля гоблинов!
   На поляне поднялся невообразимый шум. Варвары словно сорвались с цепи, обсуждая случившееся. Дикари не знакомые с риторикой. Вместо того чтобы приводить доводы, объясняя и доказывая своё мнение. Они просто старались перекричать друг друга. И тот, чей голос в итоге был слышен среди ора, и считался правым. Многие не верили в историю гоблина. Многие считали её достоверной. Одни заставляли очевидцев рассказать о памятной битве, другие указывали на пленённого священника и повторяли его пророчество.
   Фока кинул взгляд на Волчонка, стоявшего среди гоблинов и криком поддерживающий в споре новых соплеменников. Теперь он требовал, чтобы его называли взрослым именем - Волк. Кожа мальчика позеленела после купания в колдовских болотах гоблинов, как и кожа самого священника. Молодой варвар покрасил свои волосы чёрной блестящей на солнце краской. Он проколол иглой обе ноздри насквозь и вставил в нос заячью кость, чтобы тот казался таким же горбатым, как и у остальных гоблинов. Кончики кости торчали с обеих сторон от переносицы, создавая жуткое впечатление.
   Казалось, он был всецело занят голосованием крика, но от глаз фоки не укрылось то, как он смотрел в сторону берсеркеров. Нервным рывком, фока повернулся к бородачам разрисованным белым и синим. Он увидел того, но кого смотрел мальчик взглядом полным огня.
   Гигант, возвышающийся над своими соплеменниками больше, чем на целую голову. На его груди бряцало ожерелье из кости. Человеческие и звериные зубы перемежались с медвежьими когтями и кошачьими черепами. А в центре тряслась в костяном хороводе человеческая кисть. Кости не принадлежали взрослому человеку. Левая ладонь.
   Хохот клирика истончился до писка летучей мыши, когда он понял. Священник, покачиваясь походкой пьяного, подошел к мальчику и прошептал:
   - У волка красная морда, хи-хи-хи, красная - покрашена кровью, оттого, что он отгрыз себе лапу. Хе-хе-хе, стал гоблином. У гоблинов отрастают лапы.
   Но кости белые. На белых костях мясо не растёт. У волка с белыми костями красная морда!
   - Что это значит? - зашипел мальчик, - ты просто свихнулся от яда или правда говоришь с богами?
   - Я говорю что вертится, ха-ха-ха, что вертится - не удержать зубами... У волка морда была не зелёной. У волка морда была красной. На белых костях мясо не растёт!
   - Заткнись! Отойди от меня! - юноша оттолкнул священника подальше. В этот момент над орущей сворой варваров раздались звуки, которых клирик не ожидал услышать среди дикой сцены. Это была мелодия арфы. Поначалу тихая, она возрастала, и казалось, рождалась из самого шума спора. Поначалу сумбурный в такт шуму толпы, ритм стал доминировать над ним. И когда его волны стали более спокойными, орущие и бушующие варвары сами того не замечая, стали утихать. Их ярость успокаивалась звуками волшебной музыки. И когда зазвенела серебром последняя нота, на поляне вокруг священной липы воцарилась тишина.
   И тогда священник увидел того, кто сжимал в руках арфу из козьего черепа, с перекладиной орехового прута, и струнами воловьих жил. Бард был оборотнем, и лицо его на половину было скрыть огромной волчьей головой. Лишь улыбающиеся губы виднелись из-под длинных клыков зверя. Его мелодия имела столько же власти над грубыми людьми варварских швармов, сколько способны получить короли всеми своими средствами.
   Клирик впервые видел барда. "Бард" на варварском наречии означает "бородатый". Обычно это были старцы, хранящие историю в песнях швармов, но волчий бард был молод. И его подбородок был покрыт не бородой, но длинной жёсткой щетиной, от чего лицо казалось более звериным, чем маска на его голове.
   Никто не решался нарушить тишину, вызванную бардом, и все варвары обратились в слух. Тогда оборотень вновь ударил по струнам и произнёс на распев:
   - Нет согласия в тех, кто, не видя глазами, пытаются образ увидеть со слов. Есть способ один уладить все споры - пойти и взглянуть.
   Закончив строчку, он вновь ударил по струнам, выбив сноп сумбурных звуков, развязавших языки варваров. Но мелодия, которой бард сопроводил свою мысль, была столь убедительной, что никто не решился ему возражать.
   - Степняк прав, - провозгласил берсеркер в костяном ожерелье. Он вышел вперёд, чтобы говорить. Священник увидел, как напрягся Волчонок. Мальчик вложил в пращу камень. Но полпа вокруг него была слишком тесной, чтобы он мог метнуть свой снаряд. И парню не оставалось ничего, кроме как закусить до крови свою губу. Тем временем идею барда поддержали многие другие варвары.
   - Ну, так и быть, - согласился гоблин, - решено! Завтра утром мы отправимся к песчаным холмам и будим наблюдать, как солдаты убираются с наших земель.
   - Стоять и смотреть? - театрально изумился кто-то из берсеркеров.
   - Верно! Если меднолобые драпают, это время для мести! - отозвался кто-то другой.
   - Бронза! - завопил лысый бородач, - Глупцы, вот о чём вы все забыли! Они заберут с собой всю бронзу! Единственное, что делает их непобедимыми! Вы хотите взять и позволить им унести с собой всю нашу добычу?
   Священник понял к чему идет собрание. Он улыбнулся, если бы и так непрерывно не сотрясался от непроизвольного смеха. Солдаты на самом деле большей частью и не собираются уходить с холмов, и когда это выяснится, шварм гоблинов покроет себя несмываемым позором. Волчонок оказал своим новым соплеменникам медвежью услугу.
   Тем временем вожди начали делить ещё не захваченную добычу. В конце концов, они определили доли, на которые должно разделить добычу между воинами. И бард заиграл весёлую песню, от которой ноги дикарей сами пускались в пляс. Используя своё искусство, он помог вождю оборотней выторговать хорошую цену для своих воинов.
   - И так решено! - провозгласил оборотень, - Гоблины утверждают о своей победе, Берсеркеры им не доверяют. Завтра мы идём на холмы, чтобы увидеть всё своими глазами. Оборотни будут судьями между двумя швармами!
   Если гоблины окажутся правы, мы нападём на солдат силами трёх швармов. Скажите: хотите ли вы себе общего вождя в этой битве или пусть каждый вождь сам ведёт свой шварм?
   Среди варваров наступило смятение. Одни боялись, что общий вождь будет щадить своих соплеменников, отправляя на смерть воинов из других швармов. Другие боялись предательства, если швармы будут управляться по отдельности. И снова бард сделал своё дело. Оборотни поступили очень хитро, взяв музыканта с собой на совет.
   Оборотень запел старинную песню о могучем змее с двумя головами и о юноше, что сражался с ним. Две головы не ладили между собой, и юноша убил змея, разрубив его пополам. Но после, не переводя дыхания, он запел о воине из шварма оборотней, что повёл в набег свой род и вернулся из битвы с богатой добычей.
   Священник понимал, чего хочет юный певец. Но тут он решил вступить в состязание, бросив вызов покорителю сердец. Бард управлял варварами, касаясь из сердец музыкой. Священник решил попробовать коснуться их душ ужасом суеверия. Не ради какой-то конкретной цели. Он просто захотел это сделать, чтобы посмотреть что получится. Порочное любопытство одолевало в нём здравый смысл.
   Когда бард закончил песню, варвары готовы были назвать вождём для грядущей битвы воина из шварма оборотней. Клирик не дал им опомниться, он вышел к липе, в наступившей тишине и как бы ни к кому не обращаясь, шёпотом, но громко произнёс:
   - Волк в траве грызёт кость. Что начато, должно завершиться. Хе-хе-хе! Гоблин идёт по траве с разорванным брюхом, а волк бежит за ним, ждет, когда выпадут кости. Ха-ха-ха-ха! А! Ах бедные волки! Они грызут кость. Остры кости осколки, порвут им брюхо. Что начато, должно завершиться...
   - О чём говорит колдун? - возмутились оборотни, - что он хочет сказать?
   - Он безумец! - усмехнувшись, произнёс лысый берсерк, - он ничего не хочет сказать. Боги говорят его устами. И клянусь Колесницей Грома, в его словах пророчество! Не стоит оборотню вести нас в бой. Боги сказали - Что начато, то должно завершиться. Гоблины начали эту битву! Пусть они её и завершат!
   - Но их уже один раз разбили! - возразил оборотень.
   - Тогда нас поведёт не вождь гоблинов, а лучший из его воинов. Среди твоих людей найдётся смельчак? - произнёс берсеркер с костяным ожерельем на груди. Он вышел на поляну, доставая из-за пояса каменный топор на длинной ручке. Лезвие топора было широким клином, выточенным их массивной кремневой гальки. Боковая поверхность камня, как и деревянная рукоять, была покрыта изящной резьбой в виде спиралей символизирующие молнии и тучи. В широком конце каплевидного лезвия просверлено отверстие, куда вставлялась ореховая рукоять, и даже если лезвие будет обломано, топор можно будет использовать как булаву. Дикарь молниеносно взмахнул оружием, но священнику этого мига хватило, чтобы увидеть руны, вырезанные на каменном топорище - Гарат. Что это за слово? Может имя?
   Волчонок рванулся, было вперёд, но священник толкнул его обратно в толпу.
   - Что ты делаешь старик? - зашипел мальчик подобно змее, - если его сейчас убьёт кто-то другой, моя...
   - Если убьют кого-то другого, убьют не тебя.
   В это время из рядов гоблинов уже успел выйти гибкий сильный воин. Он играл двумя метательными топориками в обеих руках. Берсерк тем временем перехватил левой рукой свой изгрызенный щит и стукнул по нему топором.
   Противники ринулись на встречу друг другу. Гоблин надеялся на свою скорость и изворотливость. Он проскальзывал под топором свистящим на длинной ручке. Но вот один из его топориков вонзился в мягкое дерево липового щита и застрял в нём. Гоблин рванул рукоятку топорика, а вместе с ним и щит здоровяка, надеясь открыть грудь варвара для удара. Но в следующую секунду потерял равновесие и пролетел мимо берсерка. Воин с костяным ожерельем просто выпустил щит из рук. И когда гоблин, увлечённый инерцией собственного взмаха, промахнулся и вытянулся перед бородачом, топор обрушился на обтянутые зелёной кожей рёбра.
   - Его так просто не победить! - прошептал кто-то из гоблинов, - Видите топор? Он сделан из камня, которым Тур раскроил голову медведю. Рукоять из ореха сто лет пролежавшего на дне озера. А руны на камне и дереве вырезаны бардом Буревестником.
   - Но если он так свиреп в схватке, можно ли его убить из пращи?
   - Пока на его коже магическая раскраска, ветра сдувают камни и стрелы прочь. Так же как наша зелёная кожа заживляет наши раны, - шептались гоблины между собой. Волчонок слушал их и смотрел на священника.
   - Ты жрец, догадался о магии? - тихо спросил мальчик. На самом деле, клирик просто здраво рассудил возможности паренька. Пусть он и собирался выстрелить в варвара из пращи, у него был только один шанс. Промах - и топор дикаря мог разнести череп юнцу.
   - Ты поможешь мне? Ты ведь сказал, что было начато, должно завершиться, - спросил парень. Но священник молчал.
   - Я сделаю то, что ты хочешь! - произнёс парень.
   - У озера два владыки. Тот, что под водой зовёт меня, но я хочу к тому, что сверху.
   - Я добуду тебе лодку или целую ладью с припасами и парусом.
   Священник бешено засмеялся, выражая своё согласие. Он протянул руку к камню в праще мальчика. Волчонок послушно вытащил камень и отдал его в руки клирику. "Сила в вере" - подумал священник. Он начал понимать, во что верят варвары. Снарядом мальчика оказалась та самая каменная пуля с рунами "лови!"
   Руны!
   Воин в костяном ожерелье поднял высоко свой каменный топор. Гоблина со сломанными рёбрами подняли с земли и унесли проч. Варвары выбрали вождя для грядущей битвы и стали расходиться. Фока слушал, пробовал, и запоминал. Всего лишь за два дня он научился очень многому. До рассвета оставалось несколько часов. С первыми лучами три шварма должны были выступить в поход.
   Гоблины вернулись в свои тёмные леса на противоположном берегу озера. Было ясно, что их шварм собирается напасть со стороны озера. Они стали готовить свои длинные вёсельные лодки с высокими бортами и головами чудовищ на носах. Зеленокожие дикари смолили борта, укладывали на дно запасы камней для пращников и метательных топоров с булавами. Другие вострили деревянные копья и обжигали для прочности их концы на кострах.
   Многие из них шли окунуться в воды мистических болот. Фока заметил, что и его кожа начинает терять зеленоватый оттенок, возвращаясь к естественному телесному цвету. Но он не стал следовать их примеру, хотя и убедился в живительных и целебных свойствах колдовского болота.
   Но всё же, священник набрал немного жижи их болота в походную тыквенную флягу, украденную у одного из гоблинов. Колдовство однажды может пригодиться и священнику. Но вскоре он решил заняться собственным колдовством. Добыв подходящий острый кусочек кремня, Фока уселся под ярким лунным светом, сжимая в одной руке резец, а в другой каменную пулю. Сотрясаемые нервным смехом губы шептали негромкие бормотания и завывали иной раз диким зверем. Волчонок наблюдал за священником издали, но не подходил. Так прошла ночь, и наступило утро.
   Солнце ещё не поднялось из вод озера, а небо уже посерело. Несколько сотен воинов, все кто ещё остались способными к битве, заняли свои места на вёслах. И фока был среди них. Он сидел в маленьком челне, умещавшем на борту только восемь человек. Волчонок сидел впереди.
   Гоблины беспрепятственно добрались до каменистого берега, ещё хранившего следы былой битвы. Но на этот раз, на берегу их не ждали две сотни копьеносцев и лучников, закованных в бронзу. Шварм немедленно начал высаживаться, торопясь занять выгодную позицию, с которой гоблинов будет трудно загнать обратно в озеро, как было прежде.
   Почти все покинули лодку Фоки. Последним сходил на берег Волчонок. Священник схватил его за край плаща, остановив:
   - Владыка озера! - пробормотал, хихикая, жрец, и протянул мальчику камень. Обточенную в шар пулю тройной спиралью опоясывало кольцо рун. Мальчик вертел пулю перед глазами силясь прочесть заклинание:
   - Я несу тебе смерть, разрывая ветра. Лови меня мозгом и сдохни, берсеркер Гарат! - прочел мальчик, - ты узнал, как его зовут? Кто-то сказал тебе? Это магия? Ночью ты говорил с богами?
   Фока не отвечал. Он просто смеялся всё громче и громче. Мальчик кинул на дно лодки два весла, узелок с едой и сильной рукой швырнул священника туда же. Затем накрыл его своим плащом, и оттолкнул лодку от берега.
   Кто-то из гоблинов удивлённо посмотрел на него.
   - Я не собираюсь плыть обратно. Я хочу вернуться в лес пешком, через свои холмы! - гордо заявил мальчик.
   - Они будут нашими! - ответил ему гоблин, оскалившись собачьими клыками, вставленными в рот скорее для устрашения, чем для защиты собственных зубов.
   И пока варвары поднимались на прибрежные холмы, лодка, подхваченная лёгким течением, отплыла далеко от каменистых утёсов. Родники и ключи на дне озера гнали её проч. Священник боязливо высунул голову из-под плаща, и приподнял глаза над самым бортом. Челн довольно быстро соскользнул на середину залива, и теперь кружился на месте, попав в центр глубокого омута.
   С такого расстояния пращники гоблинов всё ещё могли его достать, но он решился. Вытащив два весла, клирик погнал судёнышко на север. Занятые приготовлениями к битве, варвары не обратили на него внимания. Если бы на их месте были солдаты, град стрел уже сыпался бы в след беглецу.
   При воспоминании о стрелах, нервная судорога дёрнула тело священника, и он закусил зубами край шерстяного плаща, чтобы не засмеяться в голос. Он осторожно ощупал ногу в том месте, где её пробила стрела. Две маленькие уже подсохшие ранки. Костяное остриё прошло через мышцу насквозь всего лишь день назад, а нога уже не болит при ходьбе. Солдатский лекарь тоже смог бы легко убрать боль, он даже даёт иногда воинам заранее перед боем пожевать мак, но врач не исцелит рану за такое время.
   - Гоблины... варвары! - подумал Фока, - пусть они всего лишь обычные люди, пусть не превращаются в монстров, не восстают нежитью из мёртвых. Но когда я ещё не видел ни одного из них, мне казалось, что я хоть что-то о них знаю. Теперь это сплошная зелёная мгла из мифов и магии...
   У меня была простая задача. Передать письмо с приказом. Высмотреть всё что удастся, и доложить об увиденном... Что же происходит?
   Он оглянулся назад. На скалы уступами огромных ступеней уходящих в глубины озера. Гоблины верят, что это лестница великанов, что живут в чёрной пучине. Озёрного короля - бога смерти.
   - И они назвали меня его вестником. Я и вправду принёс сюда смерть... нужно бежать отсюда! Скорее в город, подальше от монстров, войны, варварства и магии!
   Он сильнее с остервенением налёг на вёсла. Закушенный в зубах край плаща больше не спасал. Бешенный смех разрывал священника, изводил его нервной дрожью. Красный волк с разверзнутой пастью вдруг всплыл перед глазами. Прямо из воды. Раньше видения приходили лишь во сне, но сейчас это было наяву. И от осознания этого, голова священника пошла кругом.
   От ужаса видения клирик разинул рот. Кляп выпал и вместо смеха из его утробы вырвался шакалий вой. По воде озера пошли мутные багряные пятна, и вскоре она вся превратилась в кровь. Волна, вздыбившаяся перед лодкой, застыла, а её гребень превратился в огромную волчью голову. Тварь широко раскрыла пасть с обсидиановыми лезвиями клыков и в её глубине была лишь антрацитовая чернота.
   Тьма дымом и копотью окружила священника, и вскоре во всей вселенной не осталось ничего кроме чернильной пустоты. Тогда он снова увидел прежние грёзы, но ныне миражи с трудом отличались от реальности.
   По пустоши брёл гоблин, зажимающий распоротый живот. Из ужасной раны почему-то сыпались кости, как будто брюхо варвара было наполнено ими словно мешок. Священник присмотрелся и увидел, что это звериные косточки, зубы, клыки. Следом за гоблином бежал волк. Он подбирал оброненные кости и разгрызал их. Но вот из живота гоблина выпала целая связка костей - человеческая кисть.
   Волк бросился к ней, однако его зубы клацнули в пустоте. Костяная кисть уже висела на груди могучего берсерера. Бородач залился хохотом, а волк исходил воем. Острые осколки костей разрывали волчье брюхо. Зверя стошнило кровью. Багряная жижа густой слюной стекала с желтых клыков.
   Берсерк залился смехом пуще прежнего, но внезапно хохот сменился криком боли. Волка снова стошнило кровью. Она вырвалась из пасти тугим потоком и струёй угодила берсеркеру в голову. Варвар взвыл. Кровь волка подобно кислоте смывала с костей варвара кожу и мясо. Зверь изрыгал ядовитую жижу, как дракон изрыгает пламя. И предсмертный вопль берсеркера затих в красном потоке.
   Священник никогда не видел этот сон до этого момента. Грёзы обрывались раньше. Но теперь ничто не могло его пробудить ото сна. Ведь видение было уже не во сне, он грезил явью.
   Голый череп, омытый волчьей кровью, упал с мёртвых плеч. Упал под ударом исполинского топора. Лезвие рассекло позвонки шеи у самого основания головы. Волк кинулся к черепу, но раньше его подхватила закованная в бронзу рука. Рыцарь, чьё лицо было скрыто под маской шлема, перевернул череп как чашу и начал из него пить. Чем больше он пил, тем сильнее росли рога на его шлеме. Два, три, пять... Это уже не рога. Это венец. Корона.
   Волк с окровавленной пастью взвыл, и снова прыгнул на обидчика. Он схватил шлем за рог и сорвал его с рыцаря. Но под шлемом не оказалось головы. Он был пуст. Доспех рассыпался. Череп упал и разбился, а красная кровь из него разлилась по небу. И вскоре кровь небес, и кровь в озере смешались в одно сплошное марево.
   Видение завершилось. Фока сидел на дне лодки в холодном поту. Его нервы надорвались ещё сильнее. Тело билось в конвульсивных судорогах, бешеный смех беспрестанно сотрясал грудь. Ужас расширил до предела зрачки.
   - Я должен это увидеть, - промелькнуло в голове клирика, - я должен понять, что значат эти бредни. Просто кошмар, или призраки этих мест наводят их специально? Может, варвары правы? Это пророчество?
   Из последних сил, пытаясь совладать с неподконтрольными мышцами, Фока направил лодку к берегу неуверенными дергаными ударами вёсел. Он пристал у самого высокого утёса и на четвереньках, как животное выполз на берег. Вскарабкавшись на вершину, он залез на самое высокое дерево, что росло на утёсе, и с высоты своего гнезда увидел и лысый холм с крепостью солдат, и заболоченную промоину между ним и кленовым холмом. Перед глазами священника лежала выгоревшая степь в окружении меловых холмов, скалистые утёсы известняка, у берега с засевшими между камней гоблинами. Дальние поля, уходившие пределами в большую заозёрную степь, и рощи покрывавшие овраги и вершины холмов.
   Лысый холм был выше утёса, на котором сидел Фока, и клирик не мог видеть, что творится за стеной, зато он видел десятки колесниц запряжённые собачьими сворами, вздымающие пыль в степи. Крупные, более рослые, чем дики волки, псы с огромной скоростью тянули лёгкие двухколёсные возы с плетёными из ивы бортами. Ими правили воины в волчьих шкурах с масками волков на головах. В каждой колеснице, соблюдая молчание, стояли по восемь, а то и по десять варваров - Оборотней и берсеркеров.
   Когда лавина колесниц достигла окружающих крепость холмов, воины спрыгивали с них на ходу, а затем, пригибаясь носом к самой земле, взбирались на вершины холмов, и залегали в траве и рощах. Они окружали подступы к лагерю солдат.
   Фока недоумевал, где же дозорные? Неужели солдаты ничего не видят? Не знают что происходит? Или они и вправду решили уйти, а лагерь уже пуст? Этого не может быть! Фока не мог понять, что происходит. И он продолжал смотреть.
   Варвары расположили свои силы полумесяцем, заняв вершины холмов и овраги между ними. Со стороны озера лысый холм обрывался отвесной стеной, и потому дикари не стали тратить силы на этот склон, осадив лишь пологую сторону вершины. Воины растворились в пейзаже, словно их и не было. Колесницы оттащили к вершинам холмов. Но оставили стоящими на противоположных склонах, чтобы из крепости их не было видно. Все соблюдали молчание, даже ручные волки и псы, которых привели с собой оборотни. Пращники вкладывали пули в карманы строп, шепча заклинания. Колесничие наматывали на запястья поводья либо зажимали их в зубах, чтобы руки оставались свободными для битвы.
   На склоне Кленового холма в большой колеснице управляемой оборотнем, Фока увидел Гарата. Варвар в костяном ожерелье был вооружен до зубов, и даже надел кое-какие доспехи, несмотря на то, что берсеркеры всякой броне предпочитали наготу и боевую раскраску.
   Предводитель варваров сжимал в руках два небольших копья с узкими наконечниками, к каждой руке было примотано по праще. За спиной болтался изгрызенный липовый щит. Рукоять огромного каменного топора торчала из-за плеча. За поясом было заткнуто с пол дюжины метательных булав.
   Бронёй ему служили кожаный передник и окованная медью резная дубовая доска, подвешенная на груди. Живот вождь прикрыл большим плоским камнем, привязанным к поясу через две просверленные дыры.
   Третий варвар, стоявший в колеснице, был оборотнем. Он одет в шлем из волчьей головы со свисавшей на спину шкурой, и толстые меха, удерживаемые на теле кожаными ремнями. Из-за спины варвара торчали с десяток лёгких копий с узкими зазубренными наконечниками. Одно такое он держал в руке как жезл, и показывал им берсерку в разные стоны, шепча что-то на ухо.
   Гарат соглашался и кивал, иногда мотал головой, показывал своим копьём в другую сторону и что-то столь же бесшумно отвечал. Почему-то гоблинов не позвали на этот военный совет.
   Священник окинул взглядом прибрежные скалы. Орда зеленокожих воинов была на порядок меньше орд оборотней и берсеркеров. После битвы с латниками Владимира слишком многие не могли до сих пор держать в руках оружие. Но всё же они являли собой значительную силу способную решительно повлиять на ход битвы. Похоже, что гоблины не собирались идти в атаку вместе со всеми. Они затаились в камнях, подтягивая валуны к склонам холмов, явно намереваясь встретить засадой отступающих к озеру солдат.
   Единственные кого до сих пор не было видно, это сами солдаты. Возможно они всё же заметили движение в округе и решили притаиться за стенами? Это самое разумное решение, какое Носоруб мог принять в такой ситуации. Взять штурмом укреплённый лагерь эта орда была не в состоянии. Да и не собирались варвары ни штурмовать крепость, ни брать её в осаду. Они ждали, что солдаты выйдут из ворот, чтобы уйти прочь, как обещали гоблины.
   Фока облегчённо прикрыл глаза. Похоже, это нашествие закончится ничем. Следуя здравой логике, солдаты останутся за стенами, с готовыми к стрельбе луками, а варвары потопчутся на месте, да и разойдутся по домам от скуки. Разве что запустят из пращи пару камней за стену. Все его видения не более чем кошмары уставшего от страха и напряжения мозга. Можно смело возвращаться домой и доложить королю всё, как оно есть. Фока уже собрался слезать с дерева, кода произошло то, что не могло уложиться в его здравую логику.
   В стене лагеря распахнулась замаскированная калитка. Две широкие створки плетня разошлись в стороны над каменной стеной в человеческий рост. И с высоты известняковой кладки на землю был спущен широкий трап. Стройными рядами, по четыре человека в шеренге, из крепости выходили солдаты.
   Фока не мог знать, что на военном совете часть войска не пожелала изменять присяге вслед за командирами и остальными солдатами. Их было около трёх с лишним сотен, за малым почти треть армии. Как и Лука, эти солдаты и ветераны хотели лишь как можно скорее убраться из здешних колдовских земель и вернуться в родные пределы королевства.
   Носоруб не дал им бронзы. Солдаты уносили только то, что было на них, бронзовые наконечники копий и защитные бляхи на широких военных поясах. Когорта шла стройным гордым маршем, с музыкой и развевающимися королевскими штандартами.
   Бойцы высоко держали головы в прочных кожаных шлемах. Гребни из черных конских волос и клетчатые шерстяные плащи развевались на ветру синхронно с разноцветными хоругвями штандартов.
   Солдаты маршировали твёрдой поступью, сотрясая землю, как стадо буйволов в степи. Ровная стена щитов, лес копий, тугие луки за спинами, колчаны полные стрел. Пусть на них не было бронзовых лат, пусть щиты и шлемы окованы по краям мягкой медью, они оставались бы солдатами, даже если бы шли голыми, сжимая в руках вместо копий обычные палки.
   Варвары вздрогнули. Но ненадолго, вскоре уверенность вернулась в орды дикарей, а затем они увидели, сколь малое по сравнению с ордой вышло войско солдат. И сразу боевой пыл наполнил варварские сердца. Солдат всего лишь три сотни. Конечно, и раньше когорты такой численности громили варваров, но лишь в броне, и каждый шварм по отдельности. А сейчас они голые, их меньше, и они идут под прицелом полутора или даже двух тысяч пращников, не подозревая об опасности. Или просто игнорируя её.
   Сердце Фоки кинулось болезненно сжиматься. Пророчество из видений начинало обретать форму событий.
   Когорта двинулась на кленовый холм. В сердце вражеской орды. Вожди в колеснице услышали потайной сигнал своих людей. Возница натянул поводья, и волки в упряжи поднялись с земли, уперлись в почву лапами, изогнули спины готовые к рывку. Берсеркер широко развёл руки с копьями, похоже, он привязал себя собственным поясом к дышлу, чтобы не упасть. Оборотень же левой рукой впился в борт колесницы.
   Барабаны солдат мерно отбивали шаг марша, рога и горны трубили походные сигналы. Бубенчики оберегов на штандартах звенели волшебством. Солдаты грянули старинную песню, и первые их ряды уже ступали на склон Кленового холма, тогда как последние спускались с Лысого. Слова доносились ветром даже с такого расстояния, Фока слышал всё:
  
   Шагом, шагом... Когорта!
  
   На тризну идём мы в обитель богов,
   Прославить свою же погибель!
   Испить сладкий вереск из бычьих рогов,
   И спать завалиться в могилы!
  
   Шагом, шагом!
  
   Услышь нашу поступь хозяин смертей,
   Коням приготовь нашим стойла!
   К тебе мы нагрянем оравой чертей,
   Испить благородного пойла!
  
   Шагом, шагом! Когорта!
  
   Песня не прекратилась, даже когда два десятка колесниц вырвались из-за холмов со стороны степи и помчались по заболоченной лощине, отрезая солдат от крепости. Грязь брызгала из-под их колёс. Возницы с головами псов выли словно демоны, колесничие, крича заклинания и проклятья, ещё издали метали камни и лёгкие копья из пращей.
   Солдаты моментально из колонны перестроились в каре, окружив хоругви и музыкантов стеной щитов. Даже с большого расстояния, брошенные из пращи, дротики пробивали щиты, вонзаясь в них иззубренными наконечниками и застревая. Пусть костяные острия не доставали плоти людей, они вязли в обтянутые кожей плетённых из ивового прута щитах, делая их всё тяжелее и тяжелее. Мешая солдату двигаться в строю.
   У солдат не было бронзовых топориков, чтобы обрубить застрявшие в щитах дротики, только бесполезные для такого дела булавы и кистени из кизила и ореха. Кто-то бросал утыканный, словно лесом поросший, щит и отступал вглубь строя, закидывал копьё за спину и брался за лук. Кто-то крепился и продолжал держать щит высоко, не опуская его, столько, сколько хватит сил.
   Но залп колесниц не сломал строя когорты. Упряжные псы, натыкаясь на острия копий, игнорировали приказы возницы, поворачивали в сторону. И колесница, вместо того, чтобы врезаться в строй пехоты, на полной скорости катилась, вдоль всей длинны шеренги.
   Колесничие обеими руками сверху в низ, со всей силы метали свои дротики, пытаясь пробить щиты или попасть между щитом и шлемом солдата. Иногда им удавалось, и воин с торчащим из ключицы копьём валился вглубь строя, исходя кровью и крича проклятья. Иногда дротик настолько глубоко вонзался в щит, что окровавленное костяное остриё выходило из руки. Но чаще копья просто вязли в щитах, не причиняя ран солдатам.
   Солдаты же, в свою очередь, втыкали тупые концы копий между спицами в колёса варварских колесниц. Если это удавалось, с оглушительным треском ломалось либо копьё, либо колесо и тогда уже из опрокинувшейся колесницы варвары летели прямо на острия копий.
   Тем временем, под прикрытием своих колесниц, на склон лысого холма из камышей хлынула орда оборотней со сворами псов и волков. Они бежали как на двух, так и на четырёх ногах, так что порой и вовсе нельзя было отличить, где бежит ручной волк, а где его хозяин. Оборотни окончательно отрезали солдатам путь обратно к крепости.
   На гребнях Кленового и соседних холмов показалась ещё колесницы, окружённые толпами пеших варваров. Берсеркеры большей частью. Но были среди них и оборотни. Визжа как безумные, варвары с бородами, заплетёнными в косы, посылали на головы солдат тучи камней, изливали сотни проклятий. Некоторые даже придавали заклинаниями и проклятьям больше значения, чем камням. Они, вместо того, чтобы раскручивать пращу, разводили руки в стороны, набирали полную грудь воздуха и до посинения лица орали в сторону солдат нечто ужасающее. У них получалось, особенно если они узнавали кого-то из солдат и перед проклятьем выкрикивали его имя. Солдат мог впасть в ступор или ослабить внимание, слегка опустить щит, оглядываясь, ища взглядом того, кто осрамил его имя. И в этот миг его настигали камень или копьё.
   Варвары выли и лаяли, подражая зверям, натравливали на строй пехоты своры псов. Но солдаты пронзали копьями первую собаку раньше, чем она успевала вцепиться кому-то в ноги. Остальные же псы своры, видя гибель товарища, в страхе отбегали прочь, но, чуя запах крови, стервенели и возвращались снова и снова.
   Но, даже сражаясь, солдаты продолжали петь, они громче трубили в рога, и орали слова песни, стараясь перекричать заклинания варваров:
  
   Шагом, шагом... Когорта!
  
   В щепку сломаны копья, разбиты щиты.
   Кровь из ран вытекает всё чаще.
   Мы богам соберём дорогие дары
   Из голов наших недругов чаши!
  
   Шагом, шагом...
  
   Услышь нашу поступь хозяин смертей,
   Гостям приготовь своим ложа!
   К тебе мы нагрянем оравой чертей,
   Врагов прихватив с собой тоже!
  
   Шагом, шагом! Когорта!
  
   Солдаты, стоявшие в глубине строя, подняли щиты над головами, сложив их как черепицу от сыпавшихся с небес камней. Они не могли двигаться быстро. Да и куда? Со всех сторон толпы дикарей. Дротики и камни летели всё гуще, отовсюду. Когорта оказалась зажатой в самом низком месте, а враг, засевший на вершинах, безнаказанно осыпал солдат снарядами. Пусть лучники солдат стреляли более метко, чем пращники, пусть они могли посылать стрелы из глубины тесного строя, им не хватало дальности. Камни пращников летели сверху вниз, в то время как стрелы солдат снизу вверх. Они даже порой не долетали, а те, что достигали целей, иной раз оказывались, отбиты взмахом дубины.
   Численность когорты начала стремительно уменьшаться, в то время как потеря варварами десятка колесниц, казалась вовсе ничтожной. И тогда солдаты решились на странный отчаянный шаг. Лука, на правах предводителя, подал команду, и рога затрубили ужасающую какофонию, а барабаны ускорили темп.
   Бросая раненных на земле, чтоб не мешали строю, когорта ринулась на вершину Кленового холма. Удар этого молота предназначался прямо в колесницу, где стояли вожди Берсеркеров и Оборотней.
   Варвар в костяном ожерелье не любил принимать удар на щит, предпочитая отвечать выпадом на выпад, скрещивая топоры. Он пнул ногой возницу, и тот пустил колесницу вниз по склону в лоб на копья солдат. В след за ними лавина колесниц обрушилась вниз.
   На ходу предводитель варваров швырнул в солдат сразу оба копья, что сжимал в руках. И в ту же секунду, как руки его освободились, они ухватились за рукоять каменного топора. Перед самым строем солдатских копий дикарь вышвырнул возницу из колесницы и взмахом топора обрубил упряжь. Ездовые псы, как и прежде, свернули в сторону, уклоняясь от бронзовых пик. Но колесница продолжала нестись на стену щитов. И в следующий миг врезалась в самую гущу солдат. Плетёная корзина вонзилась в плоть когорты, как копьё в грудь жертвы, ломая копья, давя колёсами людей.
   Она проникла к самому сердцу строя, к штандарту, под которым командовал Лука. Хорунжий попытался ударить варвара хоругвью как копьём, но каменный топор опустился на солдатский череп быстрее. Раздался хруст сминаемой яичной скорлупы, и покачнувшаяся хоругвь упала. Лука обернулся на крик убитого хорунжего всем корпусом, с натянутым луком в руках. Он выстрелил, не целясь в огромную фигуру варвара. Стрела с бронзовым жалом пробила деревянный щит на груди гиганта, вонзилась в плоть. Берсеркер согнулся от боли исходя яростным криком. Лука вытащил вторую стрелу, торопясь наложить её наложить её на тетиву и добить врага, но резко распрямившийся варвар оказался быстрее. Не осечённая, а оторванная голова полетел над строем... Окропляя алой кровью своих товарищей, как святой водой, голова Луки упала в глубь строя. Кто-то из варваров попытался поймать её, схватив за конский хвост на шлеме, но голова выскочила из кожаного доспеха и покатилась под ноги дерущимся.
   Солдатская песня, наконец, смолкла... её место заняли крики ярости и бессильной злобы. Вопли боли. Вой отчаянья. Строй рухнул, а в брешь устремились дикари.
   Орда набросилась на гибнущих солдат, как свора собак на умирающего вепря. И пусть вепрь всё ещё мог вспороть клыками брюхо любой шавке, он истекал кровью, а псы рвали зубами края его ран.
   Но вдруг произошло нечто странное. Две новые силы ворвались в битву с разных сторон. Гоблины, не желавшие терять славы от этой битвы, покинули свои холмы и визжащей толпой врезались в спины окруживших солдат берсеркеров и оборотней. Они ударили, словно молот, и битва скатилась под их давлением обратно в низину.
   Но тут и солдаты, и варвары с удивлением обнаружили, что оборотней прежде отрезавших солдат от крепости больше нет. На их месте лежали груды тел, усеянные стрелами, словно ежи иголками. Многие удивились, но чтобы подумать - не было времени. Битва не терпела промедления.
   Когорта солдат снова обрела тыл. Щиты вновь выстраивались в стену, пусть отступавшую спиной к крепости, но стену. В когорте выживших бойцов осталось не более сотни. Первый ряд держал щитами и копьями напор дикарей, а второй, пускал стрелы в упор, насквозь пробивая голые тела отравленными жалами.
   Варвары напирали. Берсеркеры и оборотни истратили запас метательного оружия. Дикари размахивали дубинами, копьями и топорами. Варвар в костяном ожерелье возвышался среди толпы, орудуя своим окровавленным каменным топором, как дровосек среди молодой поросли. Его щит за спиной и деревянный нагрудник покрылись стрелами. Камень на животе раскололся от удара солдатской булавы, но прежде иступил не мало копий об себя. Казалось - он неуязвим для оружия. Но вдруг над воем битвы пронеслось его имя.
   - Гарат! - раздался высокий вопль. Дикарь в костяном ожерелье обернулся. Он с изумлением увидел стоявшего в десяти шагах от себя мальчишку с зелёной раскраской гоблинов. Парень раскручивал над головой пращу. Это было подобно оскорблению, какой-то мальчишка отвлекает великого воина от битвы.
   - Что за дьявол? - взревел разъяренный берсерк, выхватив из-за пояса метательную булаву, дабы швырнуть её в мальчишку. Но он не успел замахнуться. С рёвом:
   - Верни мою руку! - мальчишка выстрелил камнем, читая заклинание, написанное рунами. Камень врезался в висок великана. Череп треснул с омерзительным хрустом и промялся внутрь мозга. Пуля даже не отскочила, а вмялась в голову, погрузившись наполовину. Варвар застыл, покачиваясь, будто в недоумении, словно был ещё жив. А парень подбежал к ещё стоявшему на ногах мертвецу и, высоко подпрыгнув, сорвал с его груди костяную кисть. Ожерелье рассыпалось, пролившись на землю костяным дождём. И от удара мальчика тело мертвого вождя варваров упало на копья солдат.
   - Я, Волк из шварма Оборотней, исполнил закон крови! - кричал мальчик, - я один, лично, сам убил Берсерка Гарата лицом к лицу!
   Слова мальчишки потонули в криках хаоса. Одни видели, как гоблин убил берсерка, другие слышали, как это сделал оборотень. Берсерки с оружием бросились на варваров из других швармов. Это больше не было битвой варваров с солдатами. Это была кровавая свалка, где каждый дрался с каждым.
   И вот внезапно в этот хаос врезался бронзовый клин. Сразу три головы в косах и волчьих масках полетели прочь от тел, а упавшие туловища явили взору дрогнувших варваров закованного в броню рыцаря с занесённым топором...
   Он мог безучастно смотреть на истребление своих друзей. Личной обиды для этого было вполне достаточно. Владимир скрипел зубами. Однако, когда оборотни отрезали когорту Луки от крепости, он лишь разрешил своим взволнованным солдатам поддержать бьющихся стрелами со стен. Не более! Но кровь Луки вмиг смыла все распри. В тот момент, когда хоругвь упала в гуще битвы, Владимир впился руками в колья фашин. Взгляд впился в толпу и вдруг... Оторванная голова пролетела над строем...
   Лучники Владимира несколькими мощными залпами выкосили оборотней на склоне лысого холма, а две сотни копьеносцев в бронзовых шлемах и латах незаметно выбравшиеся из-за стен через потайную калитку ударом в спину завершили истребление волчьего воинства. Теперь они бронзовыми клиньями врывались в толпу варваров, дробя её на мелкие группы и истребляя бронзой.
   Грязь под ногами дерущихся побагровела. Раненые спотыкались об убитых, дикари наступали ногами на собственные кишки, вывалившиеся из распоротых животов. Варвары не просто дрогнули. Также быстро, как в пылу битвы к ним приходила ярость, столь же стремительно, её сменила паника. Дикари бросились бежать прочь.
   Некоторые бросали всё оружие и одежды, чтобы не мешались и убегали голышом, другие запрыгивали на уцелевшие колесницы и уносились через овраги в степи. Гоблины метнулись к своим лодкам. Носоруб, даже размахивая своим огромным топором, с яростью берсеркера, успел заметить парня убившего вождя варваров. Уж слишком знакомым показался ему голос.
   - Волчонок! Сучий выблядок! Предатель, я узнал тебя даже в этой раскраске! Ты убил их всех своим предательством, Тварь, ты отнял у меня мою месть! - рыцарь оставил строй и в одиночку побежал сквозь мечущихся дикарей, не глядя, раздавая удары топором. Когда Владимир настиг Волчонка, тот сидел на трупе врага, что-то делая с ним. Носоруб не стал рассматривать, чем занимался паренёк, он просто рубанул топором сверху вниз.
   Мальчишка отскочил в сторону, и бронзовое лезвие рассекло шею мертвому вождю. Голова с камнем в виске покатилась по земле. Мальчишка прыгнул к ней, выбросил из руки пращу и схватил отрубленную голову за волосы. Затем он, прижав трофей к груди, кубарем покатился под ноги Носорубу. Рыцарь только и успел, что перепрыгнуть живой снаряд, дабы не быть сбитым с ног.
   Волчонок же оказавшись за спиной своего кровного врага, вскочил на ноги и бросился бежать к озеру вслед за остальными гоблинами. Рыцарь погнался за ним, напрочь забыв о командовании битвой. Как и много раз прежде, он положился на Луку, отдавшись своей ярости, забыв о том, что тот уже не стоит за спиной и никогда уже не встанет. Слишком много времени сын кузнеца, назвавший себя рыцарем, проводил в битвах с варварами. Слишком много, чтобы не стать похожим на своих врагов.
   Мальчишка бежал к лодкам одним из последних. Достигнув прибрежных холмов, он взобрался на ближайшую скалу. Здесь на краю лежали камни, приготовленные гоблинами для засады. Убегавшие варвары забыли о них, хотя те могли бы стать их спасением от преследователей, но мальчик помнил. Он был быстрее и легче рыцаря и моментально взлетел по уступам склона, в то время как рыцарь добежал лишь до середины.
   Опустив отрубленную голову берсерка на землю, Волчонок поднял над собой большой камень, придерживая его здоровой рукой и культёй. Массивный шлем рыцаря мешал ему смотреть вверх. Носоруб продолжал стремительно карабкаться на холм вслед за мальчиком, невзирая на тяжесть своих доспехов, но даже не догадался, что мальчик не остановил своего бегства. Рыцарь просто высматривал на скале место, где можно быстрее взбежать и не споткнуться.
   Когда же Владимир поднял голову, он увидел лишь валун, летящий на него слишком быстро, чтобы увернуться. Камень ударил рыцаря точно в голову. От удара и булыжник, и бронзовый шлем раскололись на куски, а рыцарь, оставшись в разорванном кожаном шлеме, покатился со склона вниз.
   Мальчишка хотел, было спрыгнуть к телу рыцаря и добить, также забрать трофей, голову или руку, но спешившие на помощь рыцарю солдаты отпугнули его. Несколько стрел с медными и бронзовыми наконечниками ударились в скалы у ног мальчишки. И он не стал испытывать судьбу, просто схватил голову берсеркера и большими скачками помчался к берегу, где уже шла драка за места в лодках.
   Фоке стало совсем дурно. Он целый день провёл сидя на дереве и наблюдая за битвой, даже не заметив, как утро сменилось вечерними сумерками. Теперь он просто боялся спускаться со своего насеста на землю. Ведь скоро её наполнит чернота ночи и новые видения кошмаров. Все его видения сбылись! Сбылись в точности!
   Клирик потерял последние силы и свалился с ветки вниз. Сначала он услышал хруст, ставший слишком знакомым за этот день, и только потом почувствовал боль. Сломанная рука неестественно вывернулась. Свящённик завопил от боли, больше не боясь быть услышанным или замеченным.
   Это всё было слишком для простого священника. Он не хотел ничего из этого. Ни знать, ни видеть. В своём далёком монастыре, все, что ему хотелось, узнать что-то новое о далёких пределах, о колдовских землях. Что-то о чём можно будет, потом написать книгу и спорить с братьями-священниками. И сделать то нужно было всего-то - доставить письмо, осмотреться и спрятаться здесь до поры до времени от страхов государева дворца.
   Но теперь-то он расскажет. Теперь он мог видеть больше, чем могут видеть глаза, и раньше, чем они могут это увидеть. Колдовская земля, её призраки и ужасы, чёрный бог в глубине озера разорвали девственную пелену на его глазах. Изнасиловали его сознание.
   Не чувствуя больше боли, словно нервы просто обрубило топором, священник поднялся. Он продолжал дрожать мелким нервным ознобом, но это больше не мешало ему. Там в лодке лежат верёвка доски и тряпки. Там фляжка с целительной жижей из гоблинских болот. Там его спасение и дорога домой. Там его ждут новые ужасные видения, посланные царём, живущим на дне озера. Так он брёл к лодке, напевая слова предсмертной песни:
  
   Услышь нашу поступь хозяин смертей,
   Налей горький мёд в наши кубки.
   Горний дол не взлетит золотая душа,
   В кровь изодранны крылья голубки...
  
   Открой же мне двери владыка чертогов,
   Налей сладких грёз в мою чашу.
   К тебе я отправлюсь, укрывшись тревогой,
   Твой дом своей костью украшу...

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"