Аннотация: Повторная попытка вывесить фанфик Nishka, лиричный, романтичный и не содержащий эротических описаний. Пейринг Берта/Виктор.
"Парочку, заглянувшую тем вечером в кафе "Этуаль", могли бы счесть ничем не отличающейся от сотен тысяч других парочек, которых за десять лет своего существования повидало это кафе - молодая темноглазая девица с островатыми чертами лица, фигуру которой было при всем желании невозможно разглядеть за ворохом белых оборок, и ее высокий, статный спутник, один вид которого отчего-то вызывал неодолимое желание согнуться в боязливом поклоне с возгласом "Ваше сиятельство!". Общее количество шелка, кружев, атласа и украшений, приходившееся на облачение первой, прямо-таки кричало: "Эта девушка из очень, ну то есть очень-очень богатой семьи!".
В полном молчании, однако отчего-то пристально глядя друг другу в глаза, то улыбаясь, то хмурясь, пара села за столик возле окна, за которым уже почти догорел блеклый городской закат. Блюдо с горячими круассанами, которое вскоре уже стояло перед ними, могло бы послужить натурой для прекрасной иллюстрации к одному из рассказов о красивой французской жизни (как правило, имевших с реальностью из общего только существование круассанов), однако почему-то ни господин, обводящий маленький зал очень странным взглядом, ни девушка к ним пока не притронулись. Пить тоже ничего не взяли...
- Вы не хотите спать? - вот был тот вопрос, который барышня, мило улыбаясь так, что по спине у многих пробежал озноб, задала подскочившему официанту.
Тот, за годы работы уже научившийся почти ничему не удивляться, уже хотел было ответить "Нет, мадемуазель", когда внезапно почувствовал, что его действительно отчаянно клонит в сон. Остальные гости "Этуали" тоже неожиданно поняли, что им безумно, прямо-таки невероятно хочется заснуть часов на двенадцать, и проспать не только ужин, но и все утренние встречи. Вздыхали, склонив голову набок, бледные томные барышни, клевали носом вдохновенные юнцы с трескучими локонами, наливались веки свинцом у торжественных семейных пар.
Господин с зелеными глазами сильнее сжал руку своей спутницы.
Дольше всех продержался все тот же официант - видимо, сказался опыт многочисленных вечерних смен. Однако для того, что сдержать взгляд тех, кто забрел в это тихое место тем злополучным вечерком, опыта было явно недостаточно...
Девушка в белых кружевах знала - достаточно ей пожелать, и любой из них с превеликим удовольствием расстегнет свой накрахмаленный воротничок, подойдет ближе, и...
Она затрясла головой, отгоняя наваждение. Нет, нет, нельзя, нельзя. Даже думать. Иначе она станет такой же, как... как тот, что сейчас держал ее за руку, делясь силами. Тот, кому она в первые недели, когда на взволнованный вопрос подруги "Вы что, поругались с Виктором?" новоиспеченная виконтесса рассеянно отвечала "А мы с ним и не мирились", не раз повторяла "Ненавижу тебя" - и неизменно слышала в ответ задумчивое "И почему мне так упорно слышится в этой фразе "Жить без тебя не могу"?". "Не могу" - сдавленно соглашалась она, подходя ближе, чувствуя, как кружится голова - "И за это тоже ненавижу".
"Приворотное зелье Слепой Жужу он на мне испробовал, что ли?" - раздраженно думала порой бывшая фройляйн Штайнберг, тщетно призывая себя не любоваться втайне его зелеными глазами, будто восторженная влюбленная гимназистка - "В таком случае, крепкие же снадобья выходят у этой неведомой Жужу!".
- Надеюсь, на сей раз ты не станешь противиться... моя виконтесса? - прошептал Виктор, вырывая ее из череды воспоминаний. Он обвел "сонное царство" в кафе взглядом столь красноречивым, что заподозрить его в добрых намерениях не хватило бы наглости ни у кого.
Он часто называл ее так - "моя виконтесса". Как Берта была абсолютно уверена - исключительно чтобы позлить ее.
Если бы пару лет назад кто-то сказал фройляйн Штайнберг, что ее будут однажды называть "виконтесса де Морьев", и она будет на это имя даже откликаться, первой мыслью девушки было бы, что в местном Бедламе, должно быть, недосчитались одного пациента.
Что же касается Виктора, то он распрощался со всеми надеждами о покорной и тихой супруге, еще когда в первое утро после свадьбы Берта деловито спросила, где же обещанные кандалы, плети и клубника со сливками (судя по внушительному количеству определенной литературы в шкафу юной девы, к семейной жизни она подготовилась основательно, и штудировала при этом отнюдь не домоводство). Оправдываться Виктор де Морьев не привык, а последняя женщина, которая еще могла заставить его практиковаться в этом малоприятном занятии, давным-давно лежала в могиле, так что под упрямым взглядом карих глаз Берты Штайнберг он чувствовал себя неуютно. На объяснения, что хорошей клубники достать так и не получилось, а плетей в замке этих поразительно миролюбивых аристократов было не раздобыть, дочь фабриканта назвала Виктора занудой (!) и ханжой (!!!). За доказательством обратного как-то незаметно пролетело полдня, а перед тем, как заснуть, тонко и ненавязчиво перетянув на себя все одеяло, Берта ошарашила супруга безапелляционным "Мерзавец ты все-таки, Виктор! Принудил бедную девушку к замужеству...".
- В этом кафе весьма богатый выбор блюд. - продолжал изощряться в остроумии Виктор, указав на сидящих неподалеку сомлевшую чахоточную барышню и молодого щеголя. - Вы можете взять все, что пожелаете, моя виконтесса. Я не намерен морить голодом свою любимую супругу...
- Перестань издеваться! - гневно восклинула Берта, отпрянув, с некоторой боязнью посмотрев на сонную парочку - Ты прекрасно знаешь, что я стану... Не стану... - она закусила губу, неотрывно глядя на двух злосчастных гостей "Этуали".
Потом Берта встряхнула головой, будто отгоняя наваждение, и неуверенно добавила - И потом, у меня уже есть... завтрак.
- Люмпен из трущоб, которого привлек во тьме ночной зовущий блеск твоих сережек? - де Морьев удивленно поднял брови. - У тебя в высшей степени странные вкусы, ma cherie. И, боюсь, это необходимо исправлять.
Девушка никак не ответила - лишь бросила на Виктора уничтожающий взгляд и, боязливо оглядываясь по сторонам, как будто ее могли выставить за то, что она пришла в кафе со своей едой, достала из ридикюля несколько склянок с чем-то, отдаленно напоминающим красное вино.
- Я надеюсь, ты понимаешь, как смешно сейчас выглядишь? - холодно спросил виконт де Морьев.
- А чувствую себя еще и глупо. - подтвердила Берта и на всякий случай добавила - Но своего решения я не изменю.
Виктор возвел глаза к небу. Он знал - если Берта Штайнберг захочет сделать что-то хорошее, то она это хорошее и сделает, и никакие жертвы и разрушения ее не остановят!
... Нет, конечно же, они не были самой обычной парочкой, заглянувшей теплым летним вечером в парижское кафе "Этуаль". Ведь из-за обычных парочек там не остаются двери на несколько часов запертыми, а шторы опущенными. Обычные парочки, если и кормят друг друга круассанами (о, этот излюбленный сюжет создателей нежных открыточных рисунков и милых журнальных иллюстраций!), то на упомянутых рисунках делают это в высшей степени целомудренно, и девушка при этом не хихикает, и не бросает на спутника взгляды, которые могли бы вогнать в краску благочестивых матрон, присутствуй таковые при этой сцене. И не покрывают при этом поцелуями пальцы юной леди - да еще с таким видом, что любому стало бы понятно - круассаны или горчица, обоим было бы в данном случае решительно все равно. Собственно говоря, им и было все равно - человеческая еда не имела вкуса для странной пары, но сам процесс...
И уж конечно, не пьют из найденных тонких фужеров что-то среднее между красным вином и томатным соком. Причем уделяя этому "чему-то" явно больше внимания, чем круассанам.
На щеках девушки вскоре заиграл счастливый румянец, темные глаза заблестели. Берта часто стыдилась этого ощущения - ворованного счастья, похищенной жизни. Жертововать другими - ради себя, любимой...
"Я и взяла-то не все!" - оправдывалась она перед собой. Но это было потом - а сейчас было лишь чувство пьянящего полета, безграничной, кружащей голову чистой радости. Ей хотелось оторваться от земли и взлететь выше, к сияющим звездам, уже начавшим загораться на стремительно темнеющем небе. И, что самое удивительное - это было возможно. В такие минуты она любила весь мир, и даже если бы в кафе в эту самую секунду ввалился младший брат, горящий желанием поделиться с ней очередной захватывающей историей из жизни инфузорий, Берта бы не только забыла его убить за такое вопиющее нарушение столь прекрасного момента, но даже бы благосклонно выслушала и под конец покровительственно потрепала по голове. И особенно, помимо всего мира, она любила того его представителя, что сейчас сидел прямо перед бывшей фройляйн Штайнберг и улыбался, слегка обнажая весьма острые клыки. О, как же она любила - и в ту секунду Берта была в этом абсолютно уверена! - и эту улыбку, и эти глаза, и этот невыносимый характер, и эти едкие замечания, и этот надменный взгляд, и эти тонкие холеные пальцы, и эти губы, которые она сейчас, забыв обо всем и не понимая, что делает, исступленно целовала! И даже дома, когда они доберутся до имения, Берта наверняка забыла бы по уже устоявшейся традиции поспорить с супругом на тему "Что такое Вечный Голод и как с ним бороться" (вторую часть темы Виктор де Морьев считал вообще себя не оправдывающей).
- Берта. - негромко произнес он, пристально глядя на супругу, которая уже не помнила, каким образом оказалась у него на коленях и почему завязки на ее корсете стали такими подозрительно свободными.
- Что? - спросила она, желая в тот момент только одного - чтобы не рассеивался подольше тот сладостный туман перед глазами, что позволял ей забыть и о "мерзавце", и обо всех других эпитетах, вполне справедливо характеризующих Виктора де Морьева, и о том, какая цена заплачена за ее неземное блаженство и возможность взмывать к звездам.
- Как ты считаешь, можно ли найти на здешней кухне хорошую клубнику?"