Его Светлость барон Отто фон Палтус намылился посетить какую-нибудь экзотическую страну. В прошлом году барон отважно боролся с лягушками где-то в дебрях Южной Африки, годом раньше - лично убил хренову тучу москитов на Амазонке, а потому самоуверенно решился на самый экстремальный вид отдыха... На посещение мест, которые в гламурных европейских журналах были загадочно обозначены двумя словами: Rossijskaja Glubinka.
Журналы с некоторой напряжённостью в тоне повествования рекламировали эти места только для ну очень продвинутых путешественников. Отто фон Палтус отложил глянцевую макулатуру в сторону, хлебнул пива, съел девятнадцать сосисок и решился: он, блин, покорит эту самую Glubinku!
Точкой приложения фон Палтусовской энергии был выбран город Нигденск, - это место журналы советовали вообще объезжать стороной из-за страшного риска обделаться (в лучшем случае) после пития местных жидкостей.
Барон доел оставшиеся пятнадцать сосисок, снова хлебнул пива и самовлюблённо пукнул: чего-чего, а жидкостей он (дурень!) не боялся...
Всего какая-то пара недель ушла на сборы, после чего барон Отто фон Палтус торжественно выехал из родового замка в восточном направлении.
Скоро, как известно, только мухи снош..., то есть, тьфу, сказка сказывается, но о-о-очень не скоро дело делается. Особливо если едет отмороженный немецкий барон в намного более отмороженные места.
Как ни странно, до Нигденска этот то ли барон, то ли барин, то ли баран всё же доехал. На заблёванном перроне фон Палтус попыхтел над немецко-русским разговорником и прилип к менту, офигевшему от лицезрения обвешанного рюкзачищами и рюкзачками немца:
- Где здесь есть гостиница? - вежливо спросил фон Палтус... Ответа мента в своём разговорнике он не нашёл.
В некотором отдалении пребывала в состоянии продажи гнилых семечек местная полубомжатская авторитетина. Звали её Манька Балбесина, и её законное место продажи несъедобного продукта рядом с переполненной урной знал и уважал каждый нигденский ханыга и гопник. До ужаса толстый и растерянный фон Палтус просто не мог не привлечь к себе внимания Маньки. Она тяжело слезла с ящика, на котором ежедневно растила геморрой, и с небрежной грацией беременной утки подошла к мусолящему абсолютно бесполезный разговорник немцу. Вокзальным ментом в тот день был Федька Дуроломов. Чего ему делать со свалившимся в Нигденск немцем он понятия не имел и подошедшую Балбесину встретил примерно такими словами:
- Ты погляди, Манька, на енто чудо... Чё с ним делать-та? Можа документы проверить?
- Хороший ты парень, Федька, токмо дурак. Да у ентих иностранцев знаш скока всяких документов? До пенсии будешь губами шлёпать ихнии буквы разбирая... Видишь, рюкзаки у него. И фотоаппараты. А значит он кто? Турыст!
Услышав слово "турыст" фон Палтус обрадовался, затряс по ослиному головой и даже сказал: "Йа, йа!" После чего опять начал приставать с глупыми вопросами о гостинице.
- Да ты чё, милок, здеся гостиниц сроду не бывало! - Манька окинула фон Палтуса игривым (по её мнению) взглядом и добавила, - но вот лично я, исключительно по врождённой своей сердешной доброте, могу тебе сдать угол.
Что такое "сдать угол" немец понял не сразу. Разговорник он с досадой швырнул в урну, на которую тут же налетели штук десять цыганских ребятишек.
В конце концов Манька и страж порядка худо-бедно донесли до Палтуса мысль, что если он не хочет ночевать рядом с рельсами, то пусть шлёпает к самаритянски настроенной Балбесине.
Гордое Манькино вышагивание по нигденской грязищи рядом с пыхтящим немцем городок воспринял будничным нетрезвым хмыком, и через пару рюмок про визит какого-то "турыста" забыл напрочь...
Описывать впечатления Палтуса от Нигденска вообще и от Манькиной халупы в частности мы не решаемся: в немецком языке таких слов нету, а по-русски уж больно матерно получится. Короче, первый день своего пребывания в Rossijskoj Glubinke бедняга Отто закончил (естественно!) под столом, испробовав те самые "жидкости", о которых заботливо предупреждали гламурные европейские журналы.
Манька Балбесина дала немцу пару часиков поспать, потом выдернула его за пятки из-под стола и отволокла на топчан. И вроде как случилось у них то, что должно называться "ночью любви", но вот только почти полная отключка Палтуса несколько подпортила общую эротичность немецко-нигденской ночи.
Очнувшись на следующее утро рядом с храпящей Манькой "турыст" с тоской вспомнил африканских лягушек и американских москитов. На его протяжный стон проснулась Балбесина, оглядела немца и понимающе кивнула:
- Болит, видать, головушка... Ща вылечим.
И вот тут Палтус совершил самую страшную в своей жизни ошибку: он стал похмеляться по-нигденски...
Больше бывший барон Отто фон Палтус в себя не приходил. Его бесчисленные рюкзачки и фотоаппараты плавно уплыли в неизвестном направлении, но ему, в сущности, было наплевать. Манька заботливо нарекла его Палычем и через какое-то время даже доверила торговать семечками...
Когда на смену выходит мент Федька Дуроломов, сильно исхудавший без сосисок Палыч продаёт ему семечки со скидкой, а Федька в это время думает: "А можа ежли б я проверил тогда документы, так и сложилось бы у мужика по-другому..."
Но теперь это уже не важно. Палыч смотрит в одну точку и ласково перебирает пальцами семечки. Привокзальные цыганята его любят, Манька приносит обед и шкалик самогона, а гламурным европейским журналам гламурное европейское правительство вообще запретило писать про таинственную и опасную Rossijskuju Glubinku.