Илья Муромец
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Царица
Предрассветное небо встречало их. Порозовел виднокрай. Невесомые перья облаков окрасились пурпурным светом. Из-за горы в светлеющее небо ударил первый солнечный луч.
Царица выскользнула из шатра и потянулась с грациозностью пантеры. Набрала полные лёгкие воздуха, несколько раз перекувырнулась, длинным затяжным прыжком перелетела через центральный костёр и пустилась бежать босиком по степи.
Лагерь оживал, просыпаясь. Скифы выходили из шатров, потягивая застоявшиеся после сна мышцы, бежали к реке умываться, шумно фыркали, поливая друг друга ледяными брызгами, свистели коней.
Царица, не останавливаясь, вошла в реку, постояла под обжигающими струями водопада, потом подозвала своего коня. Конь пришел на зов и встал рядом с хозяйкой под водопад, поигрывая мощными мышцами, тряся благородной головой.
Скифы собирались у центрального костра. Неподалеку гарцевали вычищенные, расчесанные и оседланные кони. Все были готовы по первому приказу царицы вскочить на коней и броситься в битву.
Тамара вошла в круг, ведя под уздцы своего огромного белоснежного коня. Ее стан был обернут широкой полосой тонкой, струящейся ткани. Под пронзительным взглядом скифской царицы Тамары Руссколанской воины подбирались, подтягивались.
На тюркском наречии ее имя в сокращении звучало как Тамар Лан. Скифы верили, что в их царице живет великий дух, защитник Земли, Таймелоур. Позднее, когда с приходом ислама тюрки усвоили, что "Курица - не птица, женщина - не человек", в своих легендах они заменили Тамар Лан на мужское имя Тамерлан. А с утратой знания о Таймелоурах - защитниках, рожденных Землей, слово Таймелоур так же было заменено ближайшим аналогом - именем Тимур. Рукописей скифских найдено не было, либо они никогда не были переведены и считаются неизвестными, по большей вероятности такие рукописи просто уничтожались, как не имеющие особой ценности. Кстати, в любом учебнике по истории можно прочесть, что скифы, (да и тюрки того времени) вообще-то "племена диких кочевников". А раз так, то письменности у них не было, городов они не строили, а носились по степям в звериных шкурах, да разбойничали с присущей всем дикарям-варварам жестокостью. Правда в тех же учебниках, если повезет, вы увидите картинку с подписью "Скифский конный воин". На картинке изображён всадник в горделивой посадке, под ним холеный, подкованный и вышколенный конь, упряжь тонкой работы, прекрасное седло, удобнее которого так и не придумано. Походная одежда всадника расшита не то узорами, не то рунами, и вооружение... о котором сказано "вплоть до эпохи средних веков вооружение почти не изменялось, по причине его совершенства"...
Прочная, красивая и практичная одежда, породистые кони, качественный булат, уникальные по строению, дальнобойности и красоте луки (четырёх видов!), изумительные ювелирные украшения - только в Эпоху Возрождения в просвещенной Европе смогли приблизиться к тем технологиям, которые использовались для изготовления предметов обихода "дикими кочевыми племенами". Вот такие - кочевники.
Царица Тамара долго вглядывалась вдаль. Любой скиф мог сосчитать количество перьев в хвосте парящего высоко в небе сокола. Но царица могла сказать еще и как окрашено каждое перо.
- Разведка возвращается, - прервал тишину звонкий голос царицы, - Встретить их!
Разведчики были измождены. Губы и бока их коней покрывала пена. Рука одного из разведчиков болталась на перевязи, у другого из-под повязки на голове сочилась кровь.
- Что вам удалось узнать? - спросила Тамара.
- Орды нечисти продолжают прибывать в Александрийские порты. Фараон Птолемей возмущен, что его земли используют, как плацдарм для религиозных войн, но ничего не может поделать. Египет находится под протекторатом Рима, и у фараона слишком мало сил для открытого сопротивления. Основу армии нечисти составляют готы, гунны и франки - но эти племена тоже были загнаны в угол, и они надеются, что эта война поможет им вернуть свои земли, отнятые Римом. Их ведут вожди с пустыми глазами, больше похожие на нежить, чем на людей. А по-настоящему заправляют всеми жрецы Чернобога, расплодившиеся в Риме. Чернобог жесток и коварен, и его жрецы вряд ли сдержат обещание вернуть земли. Но вожди племён верят им и отказываются думать и говорить на подобные темы.
Тишина опять повисла над лагерем.
- Нам удалось раздобыть доспехи нечисти, - продолжил командир разведчиков, илувар Стрислав, - это что-то особенное, - развязав холстину он достал сверкающий панцирь, - они почти не пробиваются клинками и неуязвимы для стрел. Их можно пробить только тяжёлым мечом или таранным копьём. Кроме того, у них на вооружении новые арбалеты - их долго заряжать, но сила и дальность выстрела не уступает нашим лукам.
Старый Киев
Илувар Бальтазар всё смотрел, не отрываясь на реку. Скрипели и раскачивались под натиском ворогов городские ворота. Волна за волной, полчища готов шли на штурм города, и вёл их Амал Винитар. Напротив уже готовых поддаться натиску ворот стоял сар Бус, Побуд земли русской - Бус Белояр. И семьдесят воевод - все главы руссколанских кланов - стояли вокруг него. Бальтазар стоял по правую руку от Сара Буса - первый среди семидесяти князей русских.
Враг штурмовал город, но нельзя было поднять мечей, потому, что готы были живыми.
И печальными были глаза Буса Белояра, глядящего вдаль и вспять времён.
Тогда, несколько лет назад, русы приняли готов за нежить, потому что дела и поступки их были мало похожи на поступки живых, но гораздо больше напоминали деяния нежити.
На самом деле готы слишком много времени и сил уделяли искусству боя, но не воспитывали в себе качеств истинных воинов, не взращивали дух и душу свою. Это-то и помогло нечисти вселяться в тела их и подавлять волю и дух сильного и смелого народа, подменяя понятия чести - честолюбием, а гордости - надменностью.
Бальтазар помнил, как посреди боя многие готы, вдруг, начинали в полной растерянности оглядываться. Они не понимали, ни где они, ни что они здесь делают, ни как сюда попали. Они не понимали, почему они сражаются с русами, ведь последнее, что они помнили, было заключение мирного договора с Руссколанью.
Несколько лет: и предательство Германореха, и годы войны, и многие битвы вплоть до того самого момента, когда Бус Белояр и волхв Златогор с князем Словеном и бардом Баяном разбили Германореха - все оказалось похищенным из их памяти, вычеркнуто из жизни. Бальтазар видел удивление и беззащитную растерянность в глазах самого Германореха, когда тот увидел меч Буса в своём теле...
В устах конунга застрял вопрос "Почему?". В последние мгновения угасающей жизни конунг просил Буса открыть ему имя того, кто убил его любимую - сестру Буса Белояра, царевну Лебедь, - и сына его, с которым, конунг помнил, отпустил он свою любимую в ясную ночь, в счастливую жизнь.
И боль стояла в глазах Буса Белояра. Он смотрел на конунга и молчал. Он знал, стоит сейчас сказать: - Это был ты, Германорех! - и тогда его гибель обернётся истинной смертью. Подошёл Златогор:
- Это был не он! - одними глазами сказал он Бусу.
- Вижу! - так же безмолвно ответил князь.
- Кто вселился в его тело?
- Возьми мою силу, - Златогор воткнул меч в землю и прочно впечатал ноги по обе стороны лезвия, крепко держа рукоять сомкнутыми особым образом ладонями. Его взор затуманился, волосы отбросил назад внезапно налетевший вихрь. Златогор отнял руку от рукояти меча и судорожно сжал ладонь Буса. Сар Бус по фантомному следу, тянущемуся от Германореха, устремился в запредельность, недоступную большинству непробуждённых. Обходя ловушки и мороки, Бус искал того, кто совсем недавно владел волей и телом конунга. Наконец глаза его обрели прозрачность, и, казалось, вспыхнули огнём. Хриплый нечеловеческий рык вырвался из груди Белояра:
- Я нашёл его! Услышь меня, конунг Германорех, - я знаю имя убийцы! Его зовут архангел Рафаил!
Именно Рафаил обладал достаточной силой, чтобы суметь удержаться в теле Германореха. Можно было просто догадаться - ведь любого другого могучий дух конунга просто вышиб бы. Именно Рафаил, находясь в теле Германореха, приказал разорвать конями царевну Лебедь и казнить сына Германореха. Яхве понимал, что будет, если Германорех приведёт свой народ к объединению с русами, и потому послал сильнейшего из своих архангелов - Рафаила.
Слышал ли конунг Германорех слова Буса Белояра или его сердце остановилось мгновением раньше?
...На поле боя царило безумие. Медленно пробуждающиеся готы, ещё не понимающие, что происходит, но полные ярости и решимости отомстить за гибель конунга; растерянные русы, не знающие продолжать ли бой с живыми...
Перед Бусом поднялся на дыбы огромный гематитовый конь, к русам обращался тринадцатый Таймелоур:
- Отходим! Быстрее! Ангелы атакуют Воды Пробуждения! Они пытаются убить Дух Байкала! - полный боли голос Бурхана перекрывал, казалось, шум битвы.
И с грохотом расступалась Земля - уходили Таймелоуры. А в небе нарастал другой страшной силы грохот, от которого морозной дрожью сковывало тела людей. Это смыкались чёрные тучи эгрегоров.
Готы не были нежитью! Нежить лишь на время подчинила людские тела своей чёрной воле. Живые убивали живых! Энергия смерти осязаемым туманом поднималась к небу, и этой энергии было достаточно, чтобы сотворить Конец Мира.
И Чернобоги приступили.
Эгрегоры росли, вбирая в себя кровавую энергию только что прерванных жизней, и края их начали смыкаться. Солнце поблекло и его свет чуть рассеивал сгущающийся сумрак. Дух Земли била дрожь - Земля силилась и не могла вдохнуть живительной праны - всеобъемлющей космической энергии Жизни. Земля покрылась язвами вулканов, стремясь огнём очистить поверхность от эгрегорного коллапса.
С тоской и гневом смотрели Бус Белояр и волхв Златогор на предсмертные муки Матушки Земли, понимая, что всё происходящие является последствием их поступков.
И тогда, волхв Златогор выбросил всего себя, свою душу, саму сущность волхва - землянина - высоко вверх. Туда, где сжимались грязно-чёрные клубящиеся тучи эгрегоров. И Мир видел, как дивной силы дух Златогора, яркой вспышкой распорол удушающе-густую эгрегорную массу, заживо сгорая в грязно-чёрной энергии не-жизни. Мир видел то, что страшнее смерти - ведь смерть - это перерождение, а Истинная Смерть - исчезновение навсегда.
Но там, где сгорала душа Златогора, в плотной клубящейся массе образовалась брешь. В неё пробился тонкий, но тугой и сильный солнечный луч. Он был синим и золотым одновременно! Он сиял настолько ослепительно, что мир на секунду прикрыл глаза. Он сиял так, словно Ра и Соль вложили все силы в него - один-единственный спасительный всесильный Луч Жизни. И Земля сделала глубокий вдох.
А где-то далеко Таймелоуры, во главе с Бурханом, отбросили войско ангелов от берегов Священного Байкала.
И по всей земле, изуродованной вулканами, вновь пробились ростки жизни, и распустились цветы.
В тот день волхв Златогор заплатил страшную цену, чтобы Конец Мира не состоялся.
А теперь, Бус Белояр стоял напротив ворот штурмуемого города. Он знал, что далеко не все из штурмующих - нежить. А значит, стоит поднять мечи - и история повторится. А будет ли тогда возможность хоть какой ценой остановить Конец Мира?! И опущена была вниз державшая меч рука Буса Белояра. И с печалью смотрел он куда-то в даль.
Вот так и наступала Ночь Сварога. И мы, все семьдесят, стояли вокруг Буса, не смея поднять мечи. А первый среди нас, илувар Бальтазар, все смотрел не отрываясь на реку.
- Помоги, река-матушка, спаси моего сына! - молча шептал Бальтазар. По реке плыла люлька. А в люльке лежал младенец.
"Русалка и ангел - не пара?!" - усмехнулся Бальтазар, и где-то в глубине его глаз полыхнули красноватые угольки.
Бальтазар весь напрягся, когда люльку закружило в водовороте и чуть не вытолкнуло на берег, и облегченно вздохнул, когда новое течение подхватило ее и вынесло на стремнину. Младенец лежал в люльке и с живым интересом оглядывал все вокруг.
Бальтазар знал, что далеко в низовьях реки живёт его любимая. Её селение располагалось на дне реки, совсем недалеко от устья. Илувар Бальтазар полюбил девушку из коренных землян - русалку. Она - русалка... а он? Об этом лучше не вспоминать! Или наоборот - нужно помнить каждую минуту. Он был один из 666. Тогда он погиб, не желая причинять Земле вреда. И ему дали право здесь родиться. Родиться, как живому! Он родился, прожил яркую жизнь, и погиб, теперь уже защищая Землю. И снова родился. И вот теперь снова готовился умереть. Снова за Землю. Здесь. Рядом с Бусом Белояром. Он бес - бывший ангел, из мятежной армии архангела Люцифера, выбравший погибнуть, но больше не убивать живое.
Русалка и ангел - такая ли уж "не пара"? Иногда даже ангел может научиться любить также сильно, как русалка.
Илувар Бальтазар, безумно любивший мать своего сына, назвал его земным именем. "Или": "Ил" - на земном языке означает священный поток любви, основу всего, "И" - на языке землян, ( которые ощущают себя, как единое живое существо и, для которых не годятся понятия: "я", "ты", "мы", "вы", "они") - означало сперва любого землянина, а позже - любого, способного чувствовать.
- Прими нашего сына, любимая, - молвил Бальтазар, - и направь его к хорошим людям на обучение. Пусть вырастет крепким и славным, как мы о том и мечтали.
Младенец приподнялся и чуть не перевернулся в люльке, разглядывая пролетавшую совсем низко стрекозу. Лёг и заулыбался, глядя на ярко сияющее в небе Солнышко.
- Вот таким я тебя и запомню, мой любимый Или. Мой сынок,- прошептал Бальтазар. И река, словно давая время попрощаться, теперь подхватила люльку и стремительно понесла её. И вот уже маленькой точкой виднелась она вдали.
А в следующий миг ворота города рухнули.
Царица
Полог шатра отклонился и из-за него появилась голова скифа.
- Моя царица! Перустрим, сын Сваросслава хочет говорить с тобой. Он сказал - это важно.
- Тогда, зови его сюда, - обернулась Тамара Руссколанская. Могучий седовласый скиф протиснулся в узкий вход шатра.
- Что привело тебя в мой шатёр, славный Перустрим? - спросила Тамара.
- Взгляни на это, царица, - воин протянул ей тяжёлый составной лук необычной формы.
- Что я должна в нём увидеть?
- А ты испробуй его, царица.
- Идём.
Они вышли из шатра. Десяток воинов, личных учеников царицы сопровождали их.
Молниеносным движением, подобно соколу, камнем падающему с неба на свою добычу, царица вынула из тула стрелу, обратным скифским хватом, держа изнутри двумя пальцами, чуть позади оперения, и взяла цель.
Быстрым цепким взглядом проследив направление её стрелы и сделав поправку на ветер, оружейник сказал:
- Не эту цель, царица. Возьми - вон ту, в три раза дальше. Всё это происходило в те считанные мгновения, пока тетива ещё не легла на стрелу. Тамара удивлённо взглянула на оружейника. Роскошная соболиная бровь царицы медленно поползла вверх: "Цель на излёте стрелы из скифского лука - и он предлагает взять в три раза дальше?!" Тамара Руссколанская взяла новую цель - она всегда доверяла, когда говорил человек, в знаниях которого она ни раз могла удостовериться. Тетива мягко обняла вилку стрелы и левая рука с луком плавно и упруго двинулась вперёд. В следующий миг сильные пальцы царицы разжались, выпуская на волю длинную скифскую стрелу. С лёгким, едва слышным звоном, стрела ушла в небо, даже не заметив, пролетела над первой целью, той самой, что была на излёте скифского лука, и лишь пролетев ещё столько же, начала медленно терять скорость. Ветер плавно доправил её к цели, и в следующее мгновение, оперение стрелы мягко задрожало - окованный наконечник вошёл в цель - одиноко стоящее засохшее деревце. Одна половина стрелы с наконечником, торчала за деревцем, другая половина, с оперением, была видна спереди.
Тамара смотрела на оружейника широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова.
- Это ещё не всё, царица, - молвил оружейник, - прикажи принести панцирь нежити, и вели поставить его всего на тридцать шагов ближе дальней цели.
Тамара молча кивнула, и рослый могучий скиф выволок из шатра доспехи и понёс их туда, где из засохшего ствола торчало оперение стрелы, установил их и вернулся обратно, встав возле царицы.
- Возьми вот эту стрелу, царица, - оружейник вынул из тула необычную стрелу. Тамара взвесила её на ладони - стрела была чуть тяжелее с длинным узким трёхгранным наконечником, каждая грань которого имела ряд мелких острых зазубрин. Каждая следующая зазубрина была чуть-чуть длиннее предыдущей. Тамара подбросила стрелу на ладони и, подхватив её двумя пальцами, взяла цель. Лёгким касанием легла тетива. Плавно и туго пополз вперёд лук, и стрела запела, взмывая в воздух. Лёгким щелчком и скрежетом завершился её полёт. Древко дважды ударилось о рваные края пробоины и провалилось внутрь панциря.
Царица Тамара обернулась к оружейнику, не в силах скрыть своего удивления.
- Ты - великий оружейник, Перустрим, сын Сваросслава! Как скоро ты сможешь перевести наше войско на новые луки?
- Но, моя царица, - удивился Перустрим, - я думал - это элитное оружие достойное лишь самых лучших наших воинов!
Мощным прыжком пантеры, царица оказалась в центре круга.
- Ответьте мне скифы?! - звонкий голос царицы накрывал всё вокруг, - Ответьте мне, скифы, кто из вас не достоин зваться Воином?!
Скифы молча в недоумении переглядывались, ища в своих рядах хоть одного недостойного - и не находили такого. И тогда дружный рёв одобрения стал ответом царице.
- Вот видишь, Перустрим? - обернулась Тамара к оружейнику,- Ты можешь вооружить новыми луками только элитных воинов - и тогда такой лук будет у каждого скифа.
Мягкая нежная ладонь Тамары Руссколанской легла на широкую грудь оружейника.
- Ты видел их доспехи? - тихим серьёзным голосом произнесла Тамара, - Я не хочу, чтобы хотя бы один скиф в отчаянии ломал руки, из-за того, что он не может защитить то, что он любит, всего лишь оттого, что его подвело слишком слабое оружие. Пойми это, Перустрим.
Царица обернулась к воинам и провозгласила, обращаясь к оружейнику:
- Я немедленно отправлю к тебе всех наших оружейников. Сегодня же, ты начнёшь отбор и обучение тех, кто сможет делать новые луки. И пусть до конца недели всё наше войско будет хорошо вооружено для этой битвы с нежитью. Ты - великий оружейник! - воскликнула Тамара,- первая же пирамида, которую мы сложим из их панцирей, будет увенчана столбом со знаками твоего рода и твоим именем, Перустрим, сын Сварослава!
Мать Или
Люлька с младенцем всё плыла и плыла вниз по течению. Где-то, далеко позади, умирал на кресте илувар Бальтазар. Умирал на кресте великий побуд Руссколани, Бус Белояр и все его семьдесят князей. Они выиграли эту битву. Ни один из них так и не поднял меча. И так тщательно взлелеянный Яхве апокалипсис, вновь не состоялся.
Не поднял меча и илувар Бальтазар, мятежный ангел, бес. В тот самый миг, когда он пошёл за мятежным архангелом Люцифером, его жизнь круто переменилась. Вот и сейчас, как тогда, много веков назад, судьба вновь предоставила ему выбор - жизнь палача, или смерть за то, что любишь. И вновь, илувар Бальтазар выбрал второе. Последние капли драгоценной влаги покидали тело Бальтазара. И на губах его застыли последние, произнесённые едва слышным шёпотом слова:
- Живи, мой любимый Или. Живи, мой сын. Живи, и сделай то, чего мы не успели. Живи, и будь счастлив за себя и за нас. Но даже в последний миг, когда смерть подступит к тебе, никогда не забывай Любить!
Умирал Бус Белояр. Умирали семьдесят князей. И боль пронизывала всё вокруг. Боль исходила из каждой травинки и каждого дерева. Болела сама река. И эта боль пронизывала крохотное тельце, лежащее в плывущей по реке люльке. Маленький Или приподнялся в люльке и его взгляд безошибочно устремился туда, где скрытая холмами и изгибами реки, догорала русская крепость. И маленький Или мысленно произнёс:
- Я сделаю всё, что ты сказал, Отец!
Со дна реки, лёгкими движениями стряхнув с себя нанесённый ил, поднялась русалка, и превозмогая боль, поплыла навстречу люльке. То была Релайа, дочь Лайлы и Серебристого Тополя, любимая илувара Бальтазара и мать маленького Или.
Наступала Ночь Сварога и боль пронизывала всё вокруг.
Где-то далеко плакала девочка. Она не заметила ямку в расщелине, между коряг, и наступила прямо в эту расщелину. Ножка подвернулась, потянув сухожилие, какой-то корягой ободрало щиколотку до мяса и струилась кровь. А снизу, пропоров стопу воткнулся острый сучок. Корзинки с грибами разлетелись в разные стороны, а на землю падали горькие детские слёзы.
Или рванулся скорее туда, но тут новая волна боли накрыла его.
Дедушка, совсем старенький жил в деревне. Молодые-то все с войны не вернулись - поубивали их готы окаянные. Ребятишки - в поле работают. Вот и пошёл дедушка сам колодец чинить. Спускаться стал - да тут верёвка и оборвалась. Расшибся дедушка сильно, ногу сломал. А стенки колодца скользкие - не выбраться самому. И кричи - не кричи, всё без толку - бабушка - и та далеко, на лугу, коров стережёт, чтобы не разбрелись. Сидит дедушка по пояс в ледяной воде на дне колодца, смотрит на свою сломанную ногу и плачет.
Рванулся маленький Или к нему, но тут новая волна боли накрыла его.
Готы жгли русскую деревню. Не успели люди уйти - не думали, что падёт град Бусов. А потом уж поздно было. Настигли их готы. Резали по сердцу крики оскверняемых девушек и женщин русских. Предсмертный хрип поднятых на копья дедов, пытавшихся защитить своих дочерей. Вон, мальчишка двенадцати лет - один рубится с пятерыми взрослыми готами - порубили мальчишку.
Или рванулся туда и сюда, судорога скрутила его, мышцы рвали сухожилия, ноги пытались нести его во все стороны одновременно. И как ко всем поспеть?! А не поспеть как?! Там же!!! И нестерпимая боль накрыла его. И маленький Или потерял сознание. А река всё несла и несла крохотную люльку всё дальше, вниз по течению.
Очнувшись, Или увидел склонившееся над ним молодое очень красивое женское лицо. С зеленоватым отливом, золотистые волосы подобно струям воды спадали на широкие, но совсем не массивные точёные плечи русалки. На широком лбу местами виднелись тоненькие, едва заметные, отливающие золотистым, чешуйки. Её большие добрые глаза ласково смотрели на него. Русалка тихонько пела. И песня её сливалась с журчанием реки. Или с трудом разбирал её слова, не отличимые от звуков реки и шелеста склонившихся деревьев.
- Ну вот ты и стал взрослым, Или, сыночек мой любимый, - прошептала Релайа, - ты уже чувствуешь чужую боль. Только не дай этой боли убить тебя. Мы живём с этой болью. Вот почему русалки всё реже появляются среди людей. Наступает Ночь Сварога, сынок, и боли в мире становится всё больше. Стоит впустить эту боль в своё сердце, как она разрывает его на кусочки. Потому, что всегда остаётся кто-то, к кому не успеть. К кому-то я иду сама, к кому-то могу отправить медведя, волка, лису, орла, сокола... Но даже так, всегда остаётся кто-то, кому я не успеваю. И боль от этого нестерпима. А не впустить её в своё сердце мы не умеем. Вот мы и уходим всё дальше от людей. Боль сопровождает нас каждую секунду нашей жизни, но иногда она становится невыносимой, и тогда, пренебрегая смертью, мы идём туда, где без нас - никак. Редко кто из народа русалок, кто выходил к людям, вернулся живым. Боль сжигала его изнутри. А ещё существует "Убивающее". Но ты, сынок, ты наполовину ангел, ты можешь научиться закрываться от боли, и чувствовать, как свою, только ту боль, которой успеваешь помочь. Тогда ты сможешь гораздо больше, чем мы, разрываемые болью каждое мгновение.
Ты - сын русалки и ангела. Тебе предстоит очень многое совершить. Везде, куда будешь приходить ты - боль будет сменяться на радость и счастье будет возвращаться в сердца людей. А теперь - иди к людям, мой любимый Или - тебе нужно многому у них научиться.
И она лёгким движением подтолкнула люльку к берегу. А во след удаляющейся люльке, Релайа прошептала:
- Когда твой отец снова родится, если вдруг ты увидишь его, скажи ему, пусть помнит, русалка и ангел вполне пара. Немногие из живых достойны такого ангела. Ангела, способного Любить.
И огромная, как озеро, слезинка скатилась по нежно-зеленоватой щеке русалки. А там, впереди, она увидела, как на берегу вдруг радостно обмер уже не молодой мужчина. Как не раздеваясь прыгнул он с обрыва в реку и поплыл навстречу люльке, загребая воду всё ещё сильными руками.
Детство Или
- Взгляни-ка, Надёжа Добронравовна! Кого я принёс!
Непривычно громкий голос мужчины оглушил мальчика. Немолодая женщина выскочила навстречу мужу, и всплеснув руками так и замерла на пороге.
- Ой! Звенислав! Да как же это, любимый?! Я уж и не надеялась, что доведётся держать на руках маленького. Совсем уже боялась, что род наш оборвётся.
Женщина необычайно бережно приняла из его рук крохотное тельце. Он обнял её и поцеловал.
- Ну вот, Надёженька! - ласково улыбнулся он,- А ты уже просила меня, чтобы взял вторую жену. Помоложе. Всё пугала, что род оборвётся. Видишь - не оборвался?! Да я тебя, любимая, ни на кого не променяю. А настоящей любви - сами Боги помогают.
- А где ты его взял, Звенислав?
- Из реки выловил.
- Ой! А не русалочий ли это ребёнок?
- А, если русалочий, так и счастье в дом принесёт.
- Ну, что ты, Звенислав? А ну, как мать хватится? Негоже их обижать - они добрые.
- Да нет, русалочий бы сам плыл - а этого я в люльке выловил, - лицо мужчины посерьёзнело, - Деревню его, поди готы сожгли. А ребёнка родители реке доверили спасти. Так что, вырастить его не столько наше право, сколько ответственность, возложенная на нас Богами. Мы - славяне, любимая! На кого, как ни на нас, своих детей, могли понадеяться Боги? На кого, как не на нас могли положиться? Разве мы откажем им?
Она смотрела на него - и её глаза сияли нежным светом любви.
- Он - наследник двух родов, - продолжил Звенислав, - Того, что породил его, и нашего, который его вырастит. Так что, не оборвётся род наш! Да и может ли он оборваться, любимая, когда Боги, наши предки, надеются на нас? Где есть предки - там есть и потомки. Там род жив!
Звенислав ласково посмотрел на сияющую жену:
- А беги-ка ты, Надёженька, к Холмогоровым! Их Любава шибко на молоко обильная, маленький её, Звенимирушка, всего не выпивает. Ты попроси, попроси её. А я уже - где рыбки подвезу, где по хозяйству помогу чего - её то, Славосвет, тоже с войны не вернулся.
Жена заулыбалась, накинула нарядный платок и побежала за два холма, к соседям.
* * *
Шёл третий год, а мальчик так и не вставал на ноги. И печаль поселилась в сердцах любящих друг друга людей. Они любили его, этого маленького мальчика, ставшего им родным сыном. Они даже не помнили, что не они родили его. И тем больнее было смотреть, как он лежит в своей, заботливо сколоченной Звениславом кроватке и не может подняться.
Он просыпался, ел, и снова засыпал. Иногда он говорил, и тогда слова его были необычайно чёткими и членораздельными, хотя его никто не учил говорить - в те короткие мгновения, когда он просыпался, родители слишком жалели его. Они просто любили своего маленького Или.
Имя пришло само. Они долго удивлялись, почему имя не славянское, но где-то внутри были уверены, что именно оно лучше всего соответствует сущности их любимого сына.
Отец вздыхал, глядя на маленькую кроватку, собирал сети и спускал на воду лодку. Он старел и с каждым годом ему всё тяжелее становилось ставить и вытаскивать сети и пахать поле под репянники. Соседи уже ни о чём не просили их, наоборот, старались сами помочь при любой возможности. У Холмогоровых подрастал Звенимирушка. Он всё чаще помогал Звениславу на рыбалке. И, на секунду зажмурившись, Звенислав всё чаще представлял их двоих рядом, Или и Звенимира, смеющихся и толкающих друг друга, наперебой бегущих к сети. Они ведь - ровесники. Скорее всего - одногодки. Но, стоило открыть глаза - и мечта таяла. Он видел одного Звенимира, заботливо и сосредоточенно помогавшего ему. А Или лежал дома, не в силах подняться. Лежал на печи, и его большие печальные глаза смотрели куда-то вперёд.
Он уже не помещался в ставшей слишком маленькой для него, своей детской кроватке. А по ночам он кричал и тело его сводила судорога. Надёжа ходила в соседнюю деревню. А потом ещё дальше, и ещё. И всякий раз, она приводила с собой волхвов. Но волхвы лишь молчали в ответ.
И однажды, Надёжа ушла в лес. Не было её день и два и три. Вот уже сменилась Луна, а Надёжа всё не появлялась. И вот, к концу второй луны, Надёжа появилась. Она медленно шла от опушки леса к дому, прямо расправив плечи, упорно не сгибаясь под тяжестью ноши, которая лежала сейчас в доме. Ибо нет ноши более страшной, чем страдания твоего ребёнка. Она шла, а следом за ней шла высокая красивая женщина, с виду, лет двадцати. Ветер теребил седые старческие волосы Надёжи. Цвета воронова крыла, тугая коса женщины, с богатырский кулак толщиной, спадала до самых щиколоток. Щёки и лоб Надёжи избороздили глубокие морщины. Бархатистая кожа женщины светилась медовым светом. И только глаза, если вглядеться в них повнимательнее, выдавали, которая из них старше.
Берегиня вошла в дом и бережно дотронулась до Или. Но даже ей пришлось быстро зажмуриться. Звенислав видел, как стиснулись её зубы, а Надёжа заметила, каких огромных усилий стоило ей не отдёрнуть руку.
Уходя, берегиня сказала.
- Его боль - не в моей власти. Его тело здорово. И от того он болит, что в нём вся боль Мира. Он чувствует каждую боль, как свою. Чувствовать чужую боль в сердце своём - суть его души. И отнять у него эту боль можно лишь отняв его душу - а тогда он умрёт.
Совсем печальными стали глаза отца и матери, а берегиня добавила:
- Я смогла взять себе часть его боли. Несколько дней он сможет спать спокойно. Но не надолго. Почаще носите его купать к реке. Почаще выносите на опушку леса. Пусть видит он и радость Мира. Ему будет легче - но не слишком. Боль мира живёт в нём - и лишь сумев помочь каждому, сможет он обрести радость.
- Всем-то, как же-ж помочь успеешь? - с болью в голосе проговорила Надёжа.
- Есть у меня для вас и добрая весть, - молвила берегиня, - Есть на Руси особые люди - калики-перехожие - высшие волхвы - кощуны, они знают то, что мне не знакомо и ведают то, что мне не ведомо. И с Богами могут говорить, как я сейчас с вами: они спросят - а Бог ответит, подскажет. Таких по всей Руссколани - по пальцам одной руки перечесть можно. И искать такого волхва - всё равно, что сосновое семечко в овине найти. Но в назначенный час, такие волхвы всегда появляются там, где особенно нужны. И видела я то, от чего моё сердце порадовалось. Едва вашему сыну исполнится тридцать три - трое волхвов придут к вашему дому. И встанет в тот день сын ваш. И пойдёт. И не будет тогда во всей Руссколани витязя, чудеснее его. И счастье вернётся в ваш дом.
Звенислав качнул головой и улыбнулся - надежда возвращалась в его сердце.
В тот день, мальчику исполнилась двенадцатая весна. Год выбора пути. В этот год человек выбирает, путём кого из двенадцати Богов он пойдёт, кто из них станет его учителем и наставником. Год, когда человек узнаёт своё первое взрослое имя.
В тот год, Звенимир Холмогоров сделал свои первые гусли. Лицо мальчика было необычайно серьёзным, он как будто наполовину был там, где бывают волхвы, когда в большом доме, где собрались четыре деревни, исполнил, ни много, ни мало, "Баянов Гимн". Люди слушали его, затаив дыхание, и в этот миг им казалось, что слышат они голос самого Баяна, сочинившего и впервые исполнившего этот гимн двадцать лет назад, на тризне князя Словена.