Костоглодов Михаил Алексеевич : другие произведения.

Раскулаченный Поселок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Начало... Продолжение... Продолжение...

  Пролог
  Март в Бургской области еще не весна. 'Февраль сопли распустит, а март подберет'- говаривали в этих местах. После февральских метелей в марте днем начинались редкие оттепели, а по ночам трещал от мороза лед на реке. На хутор Мирошкин комиссия по раскулачиванию прибыла около двух часов ночи. Грохот ударов в дверь поднял с постели и Григория и Алексея, переполошил все семейство. Накинув полушубок на плечи, Григорий как старший, пошел отворять.
  -Кто?
  -Свои, открывай Гриш, - ответил с улицы голос Николая, шурина (мужа сестры) братьев. Григорий сбросил крюк с кольца. В дом вошли четверо: пожилой районный уполномоченный, его помощник, Николай и местный активист.
  -'Собирайтесь' - сказал уполномоченный усталым и простуженным голосом.
  -Куда,- спросил Григорий.
  -На Соловки! - взвизгнул помощник.
   Заголосили женщины, вслед за ними завизжали дети.
  -Цыц!- заорал помощник уполномоченного,- хватит, напились нашей кровушки...'- Он упивался наделенной властью.
  -Что ж вы так - то, ночью как воры, - вступил Алексей, - не могли утра дождаться? Не сбежим ведь мы.
  - 'Не лезь, Алешка, '- ответил Николай, - 'Дело, сам знаешь, политическое. Сказано собирайся, значит собирайся'- Николай честно отрабатывал свою должность председателя колхоза.
  Григорий - старший мужик в доме мгновенно почерневший лицом кивнул: 'Собирайтесь' Бабы заголосили, и вдруг жена Григория Мария бросилась к помощнику, схватила его за лацканы шинели: 'Никуда не поеду! Убивай на месте и меня и детей!'
  -Ну, ты, сука! - помощник отшвырнул от себя Марию, та отлетела к кровати, поднялась, выхватила из закрепленной к потолку люльки сына Николку, вытянула его на руках 'Убивай!'
  Помощник уполномоченного, подлетел к начальству, Григорий шагнул с отяжелевшими кулаками к незваным гостям.
  - Сопротивление власти?- завизжал помощник,- да вас всех за это...
  Уполномоченный положил наган на плече помощника и повел стволом. Все замерли. Мария с Николкой на вытянутых руках шагнула в сторону уполномоченного, в этот момент помощник повернул голову, и грохнул выстрел. С челюстью, раздробленной пулей помощник уполномоченного грохнулся на пол...
  
  
  
  
  
  
  
   1
  -Здравствуйте, это Бинск?- в трубке шелест.- Ало, Сашка дома?
  - Александр Григорьевич?
  Надо же! Словно в офис попал, а не в квартиру.
  - Ну, да, Александр Григорьевич.
  - Нет их, они на огород уехали.
  Занятное сочетание Александр Григорьевич и огород. Ну, да хрен с ним c сочетанием...
  - Передайте ему, что завтра Серега прилетает, он знает кто это.
  
  Сашка встречал Серегу в аэропорту, прогретом июльским солнцем. Пытаясь обняться, они столкнулись выпуклыми животиками, нажитыми за долгие годы невоздержания, потискали ладонями шеи друг друга, отступили на шаг и уставились друг на друга, все еще не веря в возможность встречи. Сашкина 'Нива' с удлиненным кузовом стояла метрах в ста от выхода - все остальное пространство площади было забито иномарками. Припарковаться ближе, было делом почти безнадежным. Они покатились к 'Ниве' подгоняемые ветром, просачиваясь между машинами. В Бинске Серега не был лет пятнадцать. За это время аэропорт значительно приблизился к городу. Сашка вел машину уверенно, не очень считаясь с правилами дорожного движения, не без достоинства коренного жителя обращая внимание гостя на изменения в застройке бывшего пустыря новыми зданиями по проектам, спертым местными архитекторами из зарубежных каталогов через Интернет. Чистый асфальт заканчивался на повороте во двор дома, в котором жил Сашка. Из подвала дома Александра Григорьевича несло так, что Серега вспомнил армейские учения по газовой атаке. За дверью обитой деревянной рейкой была чистенькая трехкомнатная квартира, где и проживал Сашка с женой и тещей. Дочка, выйдя замуж, переехала к мужу, и площади на троих хватало. Стол был накрыт. Наталья- жена Сашки изменилась, но не постарела, а стала настоящей женщиной в расцвете зрелой красоты, Серега смотрел с чувством нескрываемого восторга на жену брата. Сашка это заметил, расправил плечи, гордо сверкнул глазами, попытался втянуть живот: посмотрите какие мы...
   За ночь договорились, что Сашка предупредит на работе, и дня на три они махнут на рыбалку в Тукмар на разливы реки, в места, до которых не добрались спекулянты земельными участками, а потому дикие и не тронутые цивилизацией. Выехать решили не с утра, как это принято, а во второй половине дня, чтобы попасть на вечернюю зорьку.
   Сашкин гараж был также аккуратен как квартира: все разложено по стеллажам, полкам и полочкам. Удочки, подсак, дорогие японские спиннинговые катушки, блесны, палатка, лодка- все было на своих местах и подчеркивало руку если не профессионала, то большого любителя рыбалки.
  Сашка привычно укладывал все необходимое в кузов 'Нивы' без спешки и суеты проверяя, правильно ли все лежит и в той ли последовательности, в
  которой может потребоваться. Около двух часов подъехала иномарка, из которой выкатился мужчина - 'Дальний родственник' с сыном Лекой лет тринадцати.
   - Ты чего на машине?- спросил Сашка.
   -Так гараж все равно освобождается, - ухмыльнулся 'Дальний родственник', - сейчас загоню свою и поедем.
  На окраине города остановились купить минералки, соков, водки и главное- хлеба, которым славился именно этот магазин. Все. Машина была полностью укомплектована и рванулась на север в сторону Тукмара, наматывая на колеса километры трассы. Проехали мертвый поселок и завод, ранее Союзного подчинения, производивший взрывчатку, а нынче разворованный до железобетонного скелета и влились в степь, надвое до горизонта располосованную асфальтированной лентой дороги. Серега задремал. Не доезжая до Тукмара километров пятнадцать, остановились. Сашка и Дальний родственник заспорили: в какую сторону ехать - направо или налево. Сереге было все равно: по обеим сторонам трассы простиралась степь без признаков реки. Машина свернула влево, проехала километров семь и остановилась.
  'Дальний родственник' с хитрой улыбкой выкатился из машины, открыл багажник, и на капоте появилась бутылка водки, помидоры, хлеб и минералка.
   -По капэлыночке,- не то спросил, не то предложил он смущенно, и что-то знакомое молнией блеснуло в сознании Сереги- где-то он уже слышал это 'По капэлыночке'.
   - Давай ,- согласился Сашка и подтолкнул Серегу- выходи , ноги разомнем.
  Водка была теплой, но минералка, как оказалось закутанная в войлок, еще хранила прохладу холодильника. С запада наплывали тучи. Неуемный ветер гнал по степи шары 'перекати поля'. Степь звенела стеблями трав и голосами насекомых, но такой тишины давно не слышал, привыкший к грохоту столицы Серега. Упокоенность, бескрайность степи, и главное, невозможность ни на что влиять умиротворяло душу, вливало в мозг сознание восторженного покоя и необъятной бесконечности пространства. Через полчаса дорога, если ее можно было так назвать, завиляла между сопками, где травы были зеленее и воздух, увлажненный предчувствием воды не так сушил горло. От дороги вспорхнула стайка куропаток - Сашка нажал на тормоза. Из багажника было извлечено ружье, о котором Серега и не догадывался, Сашка загнал патроны в патронник и пошел, почти пополз, в строну севшей стайки. Азарт охоты изменил его настолько, что он стал походить на охотничью собаку. Выстрелов не было. Куропатки оказались осторожнее, затрещали крыльями и перепорхнули за ближайшую сопку. С опущенными стволами ружья Сашка нес к машине экран лица, заполненного разочарованием.
  - Ладно, все впереди, - успокоил его 'Дальний родственник.'
   Дорога кончилась. Машина шла по степи. Река открылась неожиданно: сопка, поворот и разлив такой чистоты, что воду хотелось пить как в детстве- ладонями. Машина прокатилась еще метров пятьсот по бездорожью вдоль русла и остановилась во впадине зеленой травы.
  - Все приехали, - сказал Сашка, - как тебе?
  Серега даже не думал, что такие места еще остались на территории 'необъятной Родины'. На километры не было ни души, даже скотина, обычно свободно гуляющая по степям, сюда не добралась. Плавная река, берега поросшие камышом, озерца образованные разливами и полное отсутствие признаков все разрушающего человека. Это была другая планета.
   Серега, на правах гостя выбрал удочку и начал проламываться сквозь кустарник и камыш к заводи, в которой мельтешила у берега мелкая рыбешка, а принимающая сторона - хозяева, начали разбивать лагерь: опустошать багажник машины: ставить палатку, готовить место для костра и собирать стол для предстоящего пиршества. Ветер с запада тащил тучи, поднимал рябь по реке, поплавок подпрыгивал в заводи, но клева не было. Иногда рыбины плескались, чуть не выпрыгивая на берег, но не клевали. Мужики взяли ружья и побрели в разные стороны на разливы реки, оставив Леку на дежурстве, он, впрочем, долго не выдержал, взял удочку и присоединился к Сереге. Через полчаса тишину потревожили негромкие выстрелы, а еще минут через пятнадцать к машине вернулись браконьеры. На этот раз удача не отвернулась- мужики вернулись довольные . Добычей стали две кряквы и чирок. Смеркалось. Серега с Лекой начали проламываться через камыш обратно, оставив удочки на берегу до утренней рыбалки. Тучи укрыли закат солнца, ветер усиливался, но пролетал над впадиной, куда Сашка предусмотрительно опустил машину. Дальний родственник взял топор и начал рубить сухостой, которого было в округе более чем достаточно. Сашка ощипывал дичь, Лека набрав мелких веточек, стал сооружать костер, Серега занялся столом: снова продрался к реке, зачерпнул ведром воды, перемыл помидоры, сполоснул посуду, нарезал колбасы, наложил на стол зелени и налил первые стопки.
  - Ну что? По капэлыночке? - пригласил Серега.
  Костер разгораясь, отбрасывал отблески языков пламени на стол, отчего все казалось колеблющимся и нереальным, и мир разделился надвое: кусочек земли, освещенный пламенем костра и вся вселенная в двух метрах за стеной темноты. Водка была сладкой. Сашка дождавшись, когда пламя спадет, устроил над костром треногу, закрепил на ней кастрюлю и начал творить волшебство приготовления деликатеса из дикой птицы. Судя по аромату, делал он это не в первый раз и с душей: следующее приглашение к столу его абсолютно не потревожило. Зато сколько торжественности было, когда он
  не спеша, подправил стол, раздвинул зелень на столешнице и не поставил- водрузил на стол кастрюлю с готовым блюдом. Можно было зажечь фонарь, включить фары машины, наконец, но Сашка делать этого не стал. Он подбросил дров в костер, пламя вновь взметнулось ввысь и осветило плавающим светом, ту часть земли, на которой оказались эти четверо. Только ту часть Земли.
  Сашка разлил блюдо по мискам, добавил в каждую по щепотке мелко нарезанной зелени, довольным взглядом посмотрел на стол:
  - Вот теперь, можно и по капэлыночке.
  Серега проглотил водку, выдохнул, зачерпнул ложкой из миски.
  - Ни хрена! Саш, а тебя в ресторан поваром не сманивали?
  В блюде было все: неповторимый аромат дикой птицы, легкая горечь полыни, настой непонятных трав - блюдо обволакивало рот, возбуждая нёбо наполняя рот не понятным но удивительным вкусом, сравнения которому Серега не мог придумать.
  -Ни хрена!- снова повторил он, словно все остальные слова были им забыты.
  Сашка снова наполнил стопки.
  -Слушай, Серега, а ведь, в сущности, ничего не изменилось. Лет шестьдесят назад наши деды также сидели у костра на берегу Вычегды и также тихо восторгались и костром и звездным небом, радовались каждому прожитому дню, надеясь на то, что проживут и следующий. Не очень, но надеялись, что вырастят детей, что все когда-нибудь образуется, и, не смотря ни на что, солнце взойдет и день наступит. И это будет ИХ день.
  -И мы живы. Несмотря ни на что. Вот за это и выпьем. А в жизни и у них было по всякому.
  Западный ветер перемешивал тучи до тех пор, пока первые капли не застучали по крыше палатки и не зашипели в пламени затухающего костра. Сашка повесил в палатке фонарь и все расположились внутри. Дальний родственник извлек не понятно откуда, солдатскую фляжку:
  -Неприкосновенный запас, - хитро ухмыльнулся он и передал фляжку Сереге. Серега плеснул в рот содержимое- коньяк, сделал пару глотков и передал флягу Сашке. Дождь вроде перестал, но туман осел непроницаемой тягостной пеленой. Разбросали матрацы и стали укладываться спать.
   Серега проснулся от непонятного дискомфорта: ' Что-то грудь болит. И рука. Отлежал что ли'- подумал Серега и уставился глазами в невидимый в темноте потолок палатки. В реке плесканулась здоровенная рыбина: щелчок плавников по воде как хруст рвущейся ткани, и снова тягостная тишина. 'Зря я после водки -коньяк', - подумал Серега,- 'вот уж действительно, отвязался' Попытался улечься поудобнее, боль не проходила. Ворочался долго, но к утру усталость вытеснила из мозга остатки мыслей, и Серега провалился в тяжелый тягучий сон.
  
  
  2
  Март в Бургской области еще не весна. 'Февраль сопли распустит, а март подберет'-говаривали в этих местах. После февральских метелей в марте днем начинались редкие оттепели, а по ночам трещал от мороза лед на реке. На хутор Мирошкин комиссия по раскулачиванию прибыла около двух часов ночи. Грохот ударов в дверь поднял с постели и Григория и Алексея, переполошил все семейство. Накинув полушубок на плечи, Григорий как старший пошел отворять.
  -Кто?
  -Свои, открывай Гриш, - ответил с улицы голос Николая, мужа сестры Григория. Григорий сбросил крюк с кольца. В дом вошли четверо: пожилой районный уполномоченный, его помощник, Николай и местный активист.
  - 'Собирайтесь' - сказал уполномоченный усталым и простуженным голосом.
  -Куда,- спросил Григорий.
  -На Соловки! -взвизгнул помощник.
   Заголосили женщины, вслед за ними завизжали дети.
  -Цыц!- заорал помощник уполномоченного,- хватит, напились нашей кровушки.,'- Он упивался наделенной властью.
  -Что ж вы так -то, ночью как воры, -вступил Алексей, -не могли утра дождаться? Не сбежим ведь мы.
  - Не лезь, Алешка,- ответил Николай, - дело, сам знаешь, политическое. Сказано собирайся, значит собирайся. Николай честно отрабатывал свою должность председателя колхоза.
  Григорий - старший мужик в доме мгновенно почерневший лицом кивнул: 'Собирайтесь' Бабы заголосили, и вдруг жена Григория Мария бросилась к помощнику, схватила его за лацканы шинели: 'Никуда не поеду! Убивай на месте и меня и детей!'
  -Ну ты, сука, -помощник отшвырнул от себя Марию, та отлетела к кровати, поднялась, выхватила из закрепленной к потолку люльки сына Николку, вытянула его на руках 'Убей!'
  Помощник уполномоченного, подлетел к начальству, Григорий шагнул с отяжелевшими кулаками к незваным гостям.
  - Сопротивление власти?- завизжал помощник, да вас всех за это...
  Уполномоченный положил наган на плече помощника и повел стволом. Все замерли. Мария с Николкой на вытянутых руках шагнула в сторону уполномоченного, в этот момент помощник повернул голову и раздался выстрел. С раздробленной пулей челюстью помощник грохнулся на пол. Мария осела, едва удержав сына на руках. Выстрел был случайным, уполномоченный никого не хотел убивать. Все понимали: случилось непоправимое. Активист побежал в деревню за фельдшером. Помощника вынесли, уложили в сани и отправили в районный центр. Уполномоченный опустился на скамью: 'Конец вам теперь', и через несколько минут взорвался:- 'А ну одевайтесь! Быстро! Ничего с собой не брать!'
  Теперь одевались сосредоточенно и молча. Кутали детей, укладывали в котомку продукты. На рассвете всех раскулаченных села и близлежащих хуторов посадили в сани. Николай подошел к саням родственников и снял с саней тулуп, укрывавший детей.
  -Ты что, Николай,- обратился Алексей, - Детей же поморозим.
  - Оставлю - сам за тобой поеду. Считай, что и так легко отделались.
  Уполномоченный торопился отправить обоз: дважды прошел быстрым шагом вдоль повозок и махнул рукой: 'Трогай'. Полозья заскрипели и повозки тронулись, но не в районный центр, а в сторону железнодорожной станции.
  
  3
   Просыпаться не хотелось: мелкий дождь шелестел по палатке и туман, укутавший палатку, можно было разгребать рукой. 'Дальний родственник' похмелялся прямо из горла бутылки, Сашка беззлобно ворчал на погоду: что де испоганила все. Из палатки выходить не хотелось. Кое-как перекусили остатками вчерашнего пиршества, запили соком - чай вскипятить на мокрых дровах было трудно, да и не хотелось возиться под дождем, разводя костер. Снова молча развалились. Но погода меняться не собиралась, все также пеленой заливали тучи палатку, машину, камыши, реку, всю Землю...
  Пожалуй, у каждого возникла мысль: 'А не поехать ли домой?', но высказал ее первым Лека:
  - 'Пап, че мы тут мокнем, может, домой поедем?'
  -Поздно уже, стемнеет скоро, - ответил 'Дальний Родственник'
  -А что?- поддержал Леку Сашка, - 'Ну, не получилось рыбалка'.- Он посмотрел на Серегу, - 'Махнем домой, баньку затопим, а, брат?'
  -Давай переночуем, а утром, если погоды не будет, поедем, - снова предложил Дальний родственник.
  - Да не будет погоды, что ждать?- возразил Сашка, такая хмарь надолго.
  Собирались нехотя, укладывали в машину вещи, складывали скользкую промокшую палатку, закапывали отходы цивилизации и остатки костра. Дальний родственник с сыном устроились на заднем сидении, Сашка сел за руль, Серега рядом, и машина тронулась, проминая колесами мягкую раскисшую от дождя землю. Дороги не было, машина с трудом продиралась сквозь сплошную завесу мелкого дождичка, Дальний родственник еще несколько раз отхлебнул из горлышка бутылки и засопел, откинувшись на бок. Ему уже было хорошо. Машина с трудом тащилась по мокрой траве, перебираясь с сопки на сопку - они явно ехали не тем путем, которым попали к реке. Сашка начинал нервничать, но, пока, сдерживал свое раздражение, вымещая его на педалях 'Нивы'. Машина взобралась на очередную сопку и плавно покатилась вниз. Скорость была не большая, но Сашка не успел во время притормозить, машина заскользила по траве, повисла в воздухе и, рухнув в воду разлива, стала погружаться. Серега рванул дверь и вылетел в воду, пошел ко дну, кое-как выгребая в мгновенно отяжелевшей одежде. Сашка схватил Леку и выбросился из машины, когда вода уже потоком устремилась в кабину. Машина пускала пузыри, страдальцы, ничего еще не соображая, пытались добраться до берега.
  -Папа!- закричал Лека, ПАПА, он там, в машине' - но машина уже исчезла в темной глубине воды.
   Ошарашенные, мокрые, они вылезли на берег и с ужасом уставились туда, где навсегда исчезла Сашкина 'Нива' Серегу трясло, и он не мог понять от чего от холода или от пережитого ужаса. Лека то кричал, то плакал. Сашка пытался его успокоить, но бесполезно - у мальчика была истерика. Понемногу все стали успокаиваться, но идти, уходить от реки, где упокоилась машина с 'Дальним родственником', не хватало сил. Да и куда было идти? Надо было как-то просушиться. Сашка, сначала пытался зажигалкой поджечь траву, но она, промоченная дождем, не загоралась. После нескольких попыток, он стоял и растерянно хлопал себя по карманам и не зря: из одного кармана он извлек ежедневник в чехле. Листки блокнота были сухими. Сашка снова стал собирать траву, стараясь таскать ее снизу, где она не так промокла, ломать мелкие веточки.
  -Ну что стоите?- ищите дрова.
   Серега с Лекой пошли ломать сухостой. Все принесенные дрова Сашка пересортировал по диаметру и стал раскладывать костер, прикрывая его от дождя своим телом. Сначала скомканные листы бумаги, потом трава, далее прутики, затем тонкие палки. Дрожащими руками Сашка поднес зажигалку к бумаге. Та стала медленно разгораться, перенося огонек к траве, прутикам, давая жизнь костру и через костер тепло потерявшимся людям. Сухостой ломали руками до тех пор, пока в кровь не исцарапали руки, но куча дров, располагала к тому, что можно просушиться и дождаться утра, чтобы идти. Но куда? А, ладно: утром сориентируемся...
  Но утра ждать не пришлось
  -Эй, охотники- донеслось из темноты и в круг света костра вошли два мужика. В руках у одного был занесенный в 'Красную книгу' бобер,
  -'Заблукали, что ли?'
   Серега посмотрел на пришельцев - крепко сбитые, хорошо экипированные для погоды, уверенные в себе мужики. Бобра не прячут- знают, что никто им тут ни в чем не помешает. Сначала Серега даже обрадовался: 'теперь точно выберемся', но что-то было в этих мужиках не располагающее к откровенной беседе. Беседа, однако, завязалась и скоро из сбивчивых рассказов пришельцы знали все.
  - Зря вы сюда приехали, - сказал один из мужиков и повторил , -зря. Места тут дикие, люди тут не ходят. Ну да ладно: ночуем, а утром разберемся.
   До утра все дожили. Дождь пошел на спад, исчезла пелена и только темные облака грузно ползли по небу. Кое-где появились просветления - погода налаживалась.
  -Ну что, вызывать?- обратился один мужик к другому.
  -Вызывай - ответил второй.
   Первый достал из-под накидки рацию. Через полчаса в небе затрещал вертолет, и у Сереги отлегло: теперь была дорога домой. Камнем на сердце оставалась только гибель Дальнего родственника.
  
  4
   В Котлас поезд прибыл ночью. За долгий путь от Мирошкина до Котласа состав теплушек пополнялся на каждой станции. В Котлас приехали более шестисот человек. Детей и женщин в расчет не брали. Разгрузились, быстро выстроились в колонну и под конвоем по темноте тронулись дальше от станции вглубь северных лесов по зимнику замерзшей реки Вычегды.
  Через сутки часть конвоя повернула обратно. И лишь четыре конвоира остались в сопровождении: два впереди колонны и два сзади. Обязанностями конвоиров было не сохранить раскулаченных, а скорее охрана от людей продуктов на нескольких повозках впереди этой массы людей. Можно было бежать. Вопрос в том, куда? Прорезанное в вековых лесах руслом реки направление было единственным проторенным путем среди безмолвия сугробов и снежных заносов. Останавливались каждые 6 часов. Обезумевшие от усталости люди валились прямо в сугробы. Казалось, что подняться больше уже не хватит сил, но после получасового привала звучала команда конвоиров 'подъем!' и единственное желание выжить поднимало измотанных людей, формировало поток и заставляло переставлять ноги. Ночами на берегу, разводили костры, разбивались на группы у костров, обогревались и засыпали, рискуя обгореть или не проснуться от мороза. Первая жертва появились на вторые сутки: один из мужиков вдруг неестественно дернулся и осел на обочине. Колонна остановилась, конвоир подошел к упавшему, указал на сугроб: 'Отнесите и закопайте в снег' Мертвого захоронили в сугроб, и колонна двинулась дальше. Григорий, Алексей их жены и дети старались держаться вместе в середине колонны, поддерживая и подбадривая друг друга, передавая с рук на руки маленького Николку. Молоко у Марии исчезло. Григорий жевал сухарь, заворачивал в тряпочку и со слезами на глазах совал эту пустышку в рот таявшего сына. Мария, почерневшая лицом, уже не плакала, а только крепче прижимала к себе сына, когда ей его передавали, стараясь согреть его, отдавая скудное тепло своего измученного тела. Остыл Николка на третьи сутки пути, но мать никому этого не сказала и еще сутки несла маленькое тело, не передавая его никому. Неладное заметил Алексей и когда все понял, взвыл: ' Ну, сука- Колька, подыхать буду, но тулуп не прощу!' На очередном привале мужики отобрали у матери мертвого Николку, вырыли в снегу яму, положили в нее несколько еловых лап, такими же лапами закрыли маленький трупик сверху, засыпали снегом ямку, и колонна двинулась дальше по этому пути естественного отбора. Через десять дней пути маленьких детей в колонне почти не осталось, но это был конец пути. Разожгли костры, и впервые за десять суток сварили 'кондер' из пшена на талой воде, охрана выдала по сушеной вобле на каждого мужика. Жизнь налаживалась: следом шел обоз с инструментами и запасом продовольствия. Строительство поселка спецпереселенцы начали не с жилья, а с устройства ограждения из колючей проволоки: валили деревья, разводили костры и ломами вгрызались в промерзшую землю. Ставили столбы, натягивали по периметру будущего поселения проволоку, расчищали площадь. Это было первостепенная работа. Спали у костров. Часть людей, все-таки была брошена на рытье землянки. Рыли траншею в полный рост шириной около пяти метров, валили деревья, накатывали из бревен кровлю и проклинали судьбу, но люди все-таки выстояли в этом противоборстве, и шестой поселок выжил назло природе и неприкрытому садизму безразличия власти.
  
  5
  Вертолет приземлился. Из чрева выскочили пара парней в таких же накидках как у мужиков. Мужики пошли к машине. Сашка, Серега и Лека тоже направились к вертолету, но прилетевшая пара преградила дорогу: 'Вам туда не надо' Дверь захлопнулась, винты взвыли, и большая стрекоза улетела.
  - В чем дело?- спросил Сашка прилетевших парней.
  -Вам туда не надо,- повторил парень,- и вообще зря вы сюда приперлись. Зря.'
  'Это мы уже слышали',- отметил про себя Серега.
  -А пацана, совсем напрасно с собой взяли. Мал он еще. Ему бы дома сидеть.
  -Вот что, - взвился Серега,- будьте любезны объяснить, что тут происходит!
  -Полегче, - парень резко повернулся и под накидкой мелькнул короткий ствол автомата,- Полегче! Какой хрен вас сюда занес? Стой где стоишь, если не хочешь мордой землю рыть. И не вякай! Вы теперь преступники. Утопили, бля, мужика и еще выеживаются.
   Парни отошли в сторону и закурили. Теперь между группами возникла невидимая граница отчуждения.
  Во второй половине дня, где-то далеко снова застрекотал двигатель, и маленькая точка, приблизившись, выросла в вертолет. Парни кивнули-'Садитесь' Потерпевшие поднялись в машину, за ними вошли сопровождающие, теперь уже, конвоиры, и вертолет мягко оторвался от земли. Сашка попытался открыть задраенный иллюминатор, но конвоир помахал пальцем: 'не надо!' Летели часа три. Когда дверь снова распахнулась и все оказались на земле, в глаза бросились массивные ворота и тройное ограждение колючей проволокой уходящее по роликам столбов в разные стороны от ворот. Изменился и рельеф местности. У стоек ворот пристроились две вышки - два пулеметных гнезда. На земле еще двое в камуфляже с овчарками. Полоса между рядами проволоки была вспахана и по ней прошли бороной. Контрольно-следовая полоса.
   Зона. Скалистые, с редкой порослью горы плотно окружали плато, на котором расположились равносторонним треугольником шесть сборных ангаров по два в ряд. Наружный ряд ангаров был длиннее внутреннего, таким образом, получалось два периметра: один в другом. Пространство внутри образовывало плац. Ветер шевелил на флагштоке государственный флаг, выглядевший на фоне трех рядов колючей проволоки кощунством. Еще два ангара стояли в некотором отдалении. К одному из них и повели залетевшую тройку. Ввели в помещение, судя по оборудованию медпункт. Конвоир остановился у порога. Два бугая усадили в кресло Леку, пристегнули ремнями руки к подлокотникам и закрепили голову в шлеме. Человек в белом халате полистал журнал на столе, покрутил непонятный инструмент, подошел к Леке и прислонил инструмент к Лекиному лбу. Лека завизжал, рванулся, но голова была закреплена прочно. Когда Леку освободили, во всю ширину его лба проявилась татуировка '582'
  -Это теперь его имя отчество и фамилия,- пояснил человек в белом халате, -Следующего!
   Сереге достался номер '666'.
   Пострадавших развели по разным ангарам. Автоматчик проводил Серегу в ангар, на двери которого, был крупно нанесен номер '6' и указав на кровать: ' Она твоя, из спального блока не выходить! ', повернулся и вышел. Вдоль стен ангара в два яруса стояли пронумерованные солдатские кровати, покрытые суконными одеялами. Номер кровати Сереги был 66. Узкий проход между кроватями казался бесконечным. Загорелось несколько лампочек и в двери с улицы пошли люди. Освещенности хватало только на то, чтобы не разбить лоб о кровати. Люди торопились занять свои места. По ангару разнесся радиоголос:
  'Внимание! До отключения освещения осталось три минуты!
  Уважаемые господа!
  Вы имеете честь трудиться в славном коллективе рабочих нашего рудника в качестве носильщиков. В ваши обязанности входит переноска руды от места разработки до места погрузки на автотранспорт. В связи с отдаленностью рудника от источников электроэнергии, работа начинается с восходом солнца и заканчивается с закатом. По утреннему сигналу Вам следует покинуть спальный блок в порядке соответствующем нумерации. В этом же порядке совершить утреннюю прогулку и спуститься в карьер по западному склону , взять мешок заполненный рудой, пройти с ним вдоль дуги карьера, подняться наверх по северному склону к месту стоянки автотранспорта и подать мешок грузчикам в кузов машины. Скорость движения задается метрономом, расстояние между носильщиками один метр. Цикл повторять до сигнала на обед. Движение в столовую осуществлять в той же последовательности что и при переноске руды, поэтому рекомендуем Вам запомнить спину носильщика , идущего перед Вами, чтобы снова спуститься по западному склону не нарушая ритма и порядка до сигнала на ужин. После ужина Вы направляетесь на вечернюю прогулку и в спальный блок. Независимо от необходимости, вечерняя прогулка обязательна для всех. Хождение и разговоры в спальных блоках по истечении часа после вечерней прогулки запрещены. Относитесь к себе уважительно будьте вежливы с надзирателями и не нарушайте правил и трудовой дисциплины. За каждое нарушение, по представлению надзирателей Вы будете наказаны. После третьего нарушения Вы будете ликвидированы. Сегодня ликвидирован ? 66- блока 6 Естественная убыль- 2 человека. Берегите себя! Спокойной ночи!'
  Щелкнули замки на воротах ангара, и обитатели умолкли до утра.
  
  
  
  6
   В длинной землянке переселенцы сначала едва не передрались из-за мест, но вмешалась охрана и разместила семьи по алфавиту. Мужиков разбили на десятки, назначили десятников. С рассветом после завтрака пшенной кашей и вареной треской десятки через ворота выходили из зоны на лесоповал. Ворота запирались до вечера. Работали без перерыва до заката солнца. Мужики валили лес, бабы рубили сучья, дальше готовые бревна тащили к берегу реки. К вечеру учетчики обходили каждую делянку, краской помечали пеньки и считали выработку. Делянки начинались от берега Вычегды и уходили в бесконечную даль перпендикулярно руслу. Алексей валил деревья, женщины рубили сучья, а Григорий, как более рослый попал на доставку бревен к берегу. На берегу бревна укладывались вдоль русла реки на стапели из ошкуренных бревен. Штабели бревен крепились подпорками и прогонами. Первые бревна легко перекатывались к берегу, но уже через несколько дней, их приходилось перекатывать и тащить между пней, так что даже привыкшие к сельской работе хребты кулаков трещали от напряжения. Но штабели бревен росли вверх и ширились. Углублялись просеки в вековых лесах, увеличивая расстояние от сваленного дерева до берега.
   Чтобы не сдохнуть от непосильной работы надо было что-то придумать, и Григорий предложил сделать полозья из бревен. Бревна ошкурили, когда с первого бревна была снята кора, и обнажилась гладкая поверхность (что) древесины, Григорий погладил голой рукой обнаженное дерево с необыкновенной нежностью, как гладят тело любимой женщины. Странно, но даже на морозе дерево показалось теплым. Бревна соединяли в 'замок' - получались полозья на которые поперек укладывалось очередное бревно и перекатывалось к берегу реки с меньшими усилиями. По мере углубления просеки в тело девственной тайги полозья наращивались. Работа стала не только менее мучительной, но пошла быстрей, а за перевыполнение нормы охрана по представлению учетчика выдавала приварок к ужину в виде лишнего черпака пшенной каши или сушеной воблы или куска вареной трески - по куску на каждого мужика.
  
  7
  Звонок вспорол утреннюю тишину, и спальный блок ожил. Обитатели вскакивали с кроватей и в порядке соответствующем номерам кроватей и лбов устремлялись к выходу, где их ждали люди в униформе- охрана. Утренняя прогулка (оправиться, умыться), в цепочку по номерам в столовую. Длинные, узкие столы, овсяная каша, жидкий чай на сахарине и снова в цепочку. Метрах в семистах от жилого блока протоптанная дорога спускалась в карьер, яму метров трехсот в диаметре, где из динамиков доносились удары метронома. Забойщики кайлом вгрызались в скалу, расширяли карьер, отбивая куски сребристой серой руды, грузчики лопатами загружали руду в мешки и завязывали их. Носильщики брали мешок на плечи и по дуге двигались с мешками наверх в ритме, навязанном метрономом: шаг в шаг. Наверху стояли в очередь КАМАЗы. Другие люди подхватывали мешки с рудой и укладывали их в кузова. Носильщики двигались дальше, за следующим мешком и так без конца. По кругу, по кругу. Метроном не давал сбиваться с ритма. Мешок весил килограммов шестьдесят, и надо было пройти с ним в гору около 500 метров. Затем спуск за следующим мешком. Боль в спине и ногах Серега почувствовал где-то через час, после двенадцатого мешка. Сердце уже билось в том же ритме метронома и все выравнивалось в конвейер: удары метронома, шаги, удары сердца. Вдоль конвейера прогуливались охранники. Странно, но оружия у них не было. Вооружены они были блокнотами, в которых делали пометки карандашом. Взгляд упирался в спину идущего впереди. Серега тупел. От напряжения все мышцы противно вибрировали, и он едва сдерживал желание сбросить мешок, сесть на обочину тропы. Когда это желание окончательно вытеснило из мозга все мысли, над карьером разнесся уже знакомый радиоголос:
  ' Относитесь к себе уважительно, не нарушайте правил и трудовой дисциплины. За каждое нарушение, по представлению надзирателей Вы будете наказаны. После третьего нарушения Вы будете ликвидированы. Берегите себя! '
   'Суки, - прошипел Серега, - Не дождетесь' и мозг снова заработал, оцепенение тупости отступило. Но не надолго, еще несколько кругов в этом колесе и снова физиология перешла в атаку на мозг, отравляя сознание дикой усталостью. Серега не заметил, как маршрут конвейера изменился, и людская цепочка поползла к вспомогательному блоку в столовую. Обед. Ели молча, не поднимая голов. Пшенный суп, сухарь, макароны и тот же чай с сахарином. Серега поднял глаза и встретился взглядом с 'Сидевшим напротив'.
  'Новенький?',- спросил тот. Серега с подозрением посмотрел на говорившего, - 'Опухоль на лбу не прошла'. Посмотрел на трясущиеся руки Сереги, - ' Ничего, скоро привыкнешь.'
  -Или сдохну, -ответил Серега безразлично.
  -Все так думают. В начале. Через неделю проходит. Мужик ты, вроде крепкий- выдюжишь.
  Как прошла вторая половина дня, Серега не помнил, но когда конвейер снова потянулся в столовую, понял: пытки кончились. Теперь в мозгу билась одна мысль- добраться до кровати под номером 66 и там сдохнуть. С усилием забросил он измученное тело на кровать, прослушал очередное:
  'Внимание!
  До отключения освещения осталось три минуты!
  Уважаемые господа!
  Вы имеете честь трудиться в славном коллективе...Относитесь к себе уважительно, будьте вежливы с надзирателями , не нарушайте правил и трудовой дисциплины. За каждое нарушение Вы будете наказаны. После третьего нарушения Вы будете ликвидированы. Сегодня- естественная убыль- 1 человек. Берегите себя! Спокойной ночи!'
  -'Сегодня это не я',- подумал Серега и провалился в мягкие сумерки сна.
  
  
  
  
  
  9
   Через неделю Серегу перестало корежить от физических нагрузок.
  Спустя еще неделю, отступил и голод, казавшийся вечным, и жизнь перестала казаться невыносимой. Радиообращение с издевательским:
  ' Имеете честь... Берегите себя, и Естественной убылью' перестало раздражать. Ритм жизни, питание, распорядок- все это напоминало Сереге время службы в рядах Советской Армии - первый в его жизни опыт по уничтожению личности при сохранении внешней оболочки человека. Сейчас - те же самые методы, но более насыщенные цинизмом. Серега обратил внимание на то, что при всей разношерстности одежды, обувь у всех была в порядке. Хозяева берегли рабочую скотину. И кормили ее так, чтобы не сдохла - себе дороже. Через месяц Серега был крепок, жилист, подвижен, исчез нажитый годами невоздержания животик. Теперь он, не заметно для себя превращался в злого, готового ко всему зверя. Однажды, во время утренней прогулки Серега увидел, как два охранника снимали резиновыми перчатками труп с колючей проволоки. Что это? Попытка побега? 'Побег'- эта заноза больно поранила мозг, постоянно саднила, не давая покоя даже по ночам. Но эта же заноза давала надежду жить. 'Бежать?- удивленно спросил 'Сидящий напротив' в столовой,- 'Куда? Посмотри по сторонам. Ты хоть знаешь, где ты находишься? На какой планете? Ты нигде и никто. Ты - бывший интеллигентный человек- Б.И.Ч.
  Слышал вой и лай по ночам? На ночь из вольеров выпускают полуголодных псов. Видел, как по утрам с колючей проволоки снимают скрюченную от электрического удара 'естественную убыль'? Это те, кто каким-то чудом добрались до ограждения. Даже просто выйти из надежно запертого спального блока - смертельная опасность. Вот причины, по которым так малочисленна охрана: напряжение на ограждении, полная неопределенность места положения и собаки. Никто и нигде - повторил Сидящий напротив.
   И, все-таки, не убедил он Серегу. Выход должен был быть - ведь КАМАЗы куда-то увозили руду, значит, куда-то есть дорога. Серега не знал, что на этом же плато в нескольких километрах за такой же колючей проволокой располагалась обогатительная фабрика, откуда драгоценный металл вывозился вертолетом на 'Большую землю', а потому считал ворота для КАМАЗов - воротами на свободу. Дорога в три метра шириной с собаками и двумя пулеметными гнездами.
  11
  
  Привычно Серега взваливал мешок на спину и двигался по кругу дантовского ада. Отлаженный механизм тела работал сам по себе, а мозг уносил Серегу то в несостоявшееся будущее, то в воспоминания прошлого. Настоящего он уже не замечал.
  Тем неожиданнее был для него голос Леки 'Дядь Сережа!' Серега остановился. Лека руками, напоминающими тонкие палочки, держал мешок, в который засыпалась руда. В зубах держал несколько тесемок для завязки. Лека исхудал и был абсолютно лишним в этом механическом забытом богом мире. Серега сбросил мешок и бросился к мальчишке. Конвейер носильщиков дал сбой. До физической боли во всем теле Сереге захотелось приласкать мальчишку, но рука охранника, сопровождавшего тройку в вертолете, легла на плече Сереги. Он сбросил с плеча всевластную руку и едва сдержался от удара. Пока сдержался. Лека сжался от предчувствия беды и стал совсем не заметным на фоне огромной раны рудника. И только глаза ребенка в половину лица безмолвно кричали на всю вселенную.
  - Продолжай движение- прошипел охранник, - и помни, ты мне сразу не понравился, а теперь я просто глаз с тебя не спущу. Первое предупреждение!- объявил он и сделал пометку в блокноте.
   Серега взвалил мешок на плечи. Его трясло, но это была не усталость- он не мог сдержать озноб бешенства, замешанный на бессилии. Глаза ребенка совершенно вышибли Серегу из ритма, к глотке подступила тошнота- первый признак срыва в неуправляемость. Как закончился день, Серега не помнил.
  После ужина Серегу из строя вывели. В клетке из стальных прутьев его ожидал крупный пес, натасканный на преследование. Охранники втолкнули Серегу в клетку. Серега вспомнил какой-то рассказ о том, как человека бросили в клетку к волку. Рассказ заканчивался оптимистически: человек смотрел в глаза зверя и медленно, когда тот моргал, приседал. К утру животное и человек спали в обнимку. Но это был другой случай. Зверь сразу оскалился, но не двинулся. Сергей видел, как поднялась на спине шерсть собаки и выгнулась ее спина. Хорошо дрессированный пес был готов к броску, но не бросался. Два зверя в тесной клетке только присматривались друг к другу, оценивая силы противника. Охранники снаружи делали ставки, и, похоже, уже списали Серегу, а Серега готовился к схватке. В свете слабого фонаря глаза зверя светились красным. Команда 'Фас!' бросила зверя в сторону Сереги, Серега заслонил горло левой рукой и ударом правой отбросил озверевшего пса на сталь прутьев, но зверь извернулся и хватанул предплечье левой руки. Боль обожгла всю левую сторону тела, но что - то остановило Серегу, и он не стал рвать руку из пасти. Зверь жевал напряженные мышцы, а человек прижал верхнюю челюсть собаки правой рукой и весом брошенного тренированного уже тела прижал зверя к земле. Пес был крепок, но человеку ничего кроме как выжить в этой схватке не оставалось. Когда пес был плотно впечатан в пол клетки, человек усилием правой кисти расширил пасть зверя, схватил окровавленной левой рукой нижнюю челюсть и, теряя сознание от дикой боли, рванул челюсти, с хрустом раздирая пасть...
   Из клетки Серегу забрали утром.
  
  После этой схватки охранник озверел, но затаился. Смерть любимого пса превратила его в волка, ожидающего удобного для броска случая. Серега чувствовал это, и тоже был готов к дикой охоте. Он стал осторожен, и чувство самосохранения хоть и утомляло его, но пока не подводило. Лека после злосчастной встречи исчез, но в вечерних радиообращениях его номер не значился ни как ликвидированный, ни как естественная убыль, что оставляло надежду.
  
  12
  
   Росли штабели бревен на берегу Вычегды, светлели просеки в лесу, удлинялся световой день, проявлялись первые проталины. Весна. Оттаивали души спецпереселенцев, и с первыми оттепелями появились улыбки на лицах женщин, дети, уставшие от полярной зимы, чаще выбегали из братской... землянки на улицу. Жизнь продолжалась. В общаге появились ветки вербы- первой весточки весны. Григорий умудрился нарезать виц (прутьев) вербы и начал плести корзины, понемногу обучая этому ремеслу и Марию. Смерть Николки подрезала в сознании Марии самые важные нити, и она все это время вроде и не жила, находясь где-то между сном и явью. Сомнамбула. Но время двигалось в своем единственном направлении, пушистые почки серебристой вербы, теплое солнышко касалось и ее почти умершей и оглохшей от горя души, возвращая к жизни, отдаляя в прошлое все пережитые боли и страдания. Весна.
  
   13
  В этот день конвейер из котлована свернул в сторону жилых блоков раньше - до заката солнца оставалось еще несколько минут. Змейка из людей проползла между спальными корпусами, вползла на плац с государственным флагом на флагштоке, распалась: народ построился по блокам. Двое охранников в центре свободного от людей пространства устанавливали на козлы ящик. К ящику привели обнаженного человека со связанными за спиной руками.
  - 'Этот человек имел неосторожность выйти из строя и приблизиться к воротам'- объявил один из охранников.
   Затем они подняли и уложили обнаженного в ящик. Появился человек в белом халате с небольшой плетеной корзиной. Не спеша, он открыл крышку корзины, захватил крючком и вынул из нее полутораметровую змею. Делал он это нарочито медленно, также не спеша, обошел несколько раз ящик, демонстрируя всем извивающуюся гадину, поднял и опустил ее в ящик на обезумевшего от страха человека. Охранники захлопнули крышку ящика. Через несколько секунд площадь взорвалась от дикого нечеловеческого крика, крышка ящика несколько раз подскочила, и все кончилось.
  'Внимание! До отключения освещения осталось три минуты!
  Уважаемые господа!
  Вы имеете честь... Относитесь к себе уважительно... Не нарушайте правил ... Вы будете ликвидированы. Сегодня ликвидирован ? 32 из блока 4. Берегите себя! Спокойной ночи!'
  Утром все обитатели лагеря прошли мимо посиневшего трупа в открытом для обозрения ящике.
  
  14
  И все-таки охранник подстерег Серегу. Когда круг ада был последним, и головка змейки людей нагруженных последними мешками после разгрузки направлялась в столовую, охранник просто подставил Сереге ножку. Серега с мешком на спине грохнулся на щебенку тропы, охранник крепко пнул его по ребрам и отвернулся. Серега поднялся с земли, зачем-то отряхнул колени, не разгибаясь, сделал шаг к охраннику и резко выпрямившись, ударом снизу треснул охранника в морду. Голова охранника рванулась вверх, и он грохнулся на землю. Серега обреченно поднял мешок и снова в ритме метронома зашагал в гору к последнему КАМАЗу. Он знал, что это второе предупреждение и не удивился, когда его снова выдернули из строя. Теперь трое охранников повели его на площадь под дулом автомата. Под флагштоком с отвисшим государственным флагом был установлен знакомый ящик. Не было только общего сбора. Серега все понял и, почувствовав, как ноги перестают его слушаться, обвис на руках охранников, но уже через несколько секунд, отбросил сопровождающих и четким, почти строевым шагом пошел к ящику. Это был последний акт бешеного самолюбия. В ящик его уложили лицом вверх, и в темнеющей синеве неба он увидел первую звезду. Человек в белом халате появился минут через пятнадцать, и в этом тоже был свой садистский расчет мстительного охранника- ожидание смерти иной раз хуже самой смерти. Палач привычно захватил крючком змею, несколько раз провел гадиной перед глазами Сереги и положил змею Сереге на грудь.
  - Не шевелись, может и не сдохнешь, - ухмыльнулся разбитыми губами охранник и крышка ящика захлопнулась. Прозвенела цепь, хрустнул ключ в скважине замка, и ужас темноты вытеснил из мозга Сереги остатки мыслей.
  Змея не шевелилась, но тепло излучаемое телом узника через одежду, понемногу подогревало активность рептилии и пресмыкающее стало искать более теплое место, шурша шкурой по одежде обреченного. Серега лежал не шевелясь, скованный необузданным ужасом, ожидая смертельного укуса. Змея путалась где-то в складках одежды, выискивая путь к теплу Серегиного тела. Серега почувствовал холодное прикосновение ползущей змеи у своей шеи. Последнее, что он успел ощутить, это шелест шкуры гадины по чувственной обнаженности кожи шеи...
  
  
  
  17.
  Крышка ящика открылась. Серега зажмурился от неожиданно яркого солнечного света. Сверху ухмылялась опухшая рожа уже знакомого охранника:
  - Вылазь, придурок. Это только второе предупреждение, а полоз, которого положили тебе в ящик, не ядовит. Ядовитые будут в следующий раз. Следующего раза Серега ждать не хотел.
  -Третье предупреждение будет смертельным, можешь не сомневаться.
  Здесь планы обыкновенных людей, поставленных обстоятельствами в условия войны, расходились диаметрально. Планы жертвы и гончего никак не могли совпадать. Серега с трудом вылез из ящика. Ноги не слушались, рот наполнился тошнотворной слюной, покалывало в груди. Он был не то что унижен- он был уничтожен , и тогда Серега решил: этот охранник жить не должен и не будет. Тонкая ниточка, на которой держалась его жизнь, звенела натянутой струной, готовой лопнуть. Охранник проводил его в жерло рудника и ничего не соображающий Серега снова таскал мешки до обеда. В столовой Сидящий напротив удивленно рассматривал Серегу. Он явно хотел что-то сказать, но сдерживался.
  -Хреново?- наконец спросил он, и было в этом вопросе, что-то такое, что Серега напрягся и подался вперед через стол.
  - Ты поседел за эту ночь - заметил 'Сидящий напротив' Серега провел ладонью по волосам. Отвечать не хотелось.
  -Жаль, думал, подружимся, - продолжил Сидящий напротив.
  - Может, и подружимся еще.
  -Теперь уже не успеем.
  -Пожалуй, - ответил Серега. Но каждый подумал о своем: Сидевший напротив знал, как краток может быть промежуток времени между вторым и последним предупреждением, а Серегин мозг снова пронзила раскаленная игла побега и бывший интеллигентный человек решил окончательно: лучше умирать активно, чем пытаться существовать, пассивно ожидая следующей, уже смертельной схватки.
  Несколько дней присматривался Серега к грузчикам.
  Солнце падало за горизонт. Серега рассчитал верно: в предвкушении окончания дня, у измученных работой людей начинало притупляться внимание, наступало безразличие от усталости. Это был последний грузовик и последний мешок- змейка человеческих тел поворачивала в столовую. Надзиратель у погрузки отвернулся помочиться на колесо. Кузов был достаточно загружен. Как только почувствовал, что грузчики облегчили плечи, Серега рывком бросился в кузов и откатился к переднему борту КАМАЗа. Глаза грузчика медленно поползли из орбит, но второй грузчик зыркнул на него глазами и торопливо прижал грудь Сереги очередным мешком, уложил второй и методично обложил мешками все тело Сереги. Через несколько минут КАМАЗ тронулся. Только бы не учуяли собаки у выездных ворот.
  Машину осмотрели, отметили документы шофера, двигатель зарычал, и машина тронулась, прокатилась между вышками в неизведанную бесконечность. Серега считал секунды вместе с пульсом 900 секунд-15 минут-10 км. Дальше был риск оказаться за колючей проволокой другой зоны. Он сдвинул мешки, пополз к заднему борту, свесился, оттолкнулся назад. Ноги спружинили от дороги, Серегу опрокинуло - он откатился в кювет. Полежал, пока растворился в темноте гул мотора и метнулся в сторону от дороги. Всю ночь карабкался Серега на скалистые сопки, сползал или скатывался с обратного склона, стараясь двигаться в направлении перпендикулярном дороге, вдоль которой его обязательно будут искать. Под утро, вконец вымотавшись от подъемов и спусков, он попытался устроиться поспать. Кое-как нашел какую-то расщелину, которая могла укрыть от ветра, и лег. Сна не было, были минутные провалы в памяти. Камень тянул из тела тепло и Серега крутился то, проваливаясь в сон то, выплывая на поверхность.
  
   Надзиратель привычно считал номера 601, 602,... 665, 667
  'Стоп! Где 666?- тревога!' Двери спального блока захлопнулись, автоматчики с собаками бросились к воротам, затем вдоль периметра. Лучи фонариков резали темноту ночи на куски.
  -'Уйти он не мог. Утром найдем останки'- распорядился кто-то, и зона погрузилась в тишину ночи до утра.
  
  Утреннее солнце нового дня подогрело камни и Серега, наконец, уснул тихим и безмятежным как в детстве сном.
  Сквозь сон шум нарастал медленно: сначала где-то далеко появился шелест, затем гул, позже возник шум винтов с характерным посвистыванием- вертолет. Ничего еще не понимая, Серега вскочил и тем выдал себя- его заметили и машина пошла выбирать место для посадки. Серега рванул на соседнюю сопку, осознавая безысходность собственного положения: уже через несколько минут за спиной послышался лай собак. Загонщиков было всего трое, но они уверенно гнали Серегу в нужном им направлении. Стоило Сереге изменить маршрут, как лай доносился со стороны, куда он сворачивал. Его гнали, и когда он слетел с очередной сопки, оказался на краю пропасти-каньона. Попытку бежать вдоль каньона тут же пресекли автоматной очередью.
  Собаками травить не стали. Он нужен был живым. На площади. На виду у всех обитателей лагеря. Серега стоял под дулами автоматов на краю каньона, в глубине которого отсвечивала солнечными бликами река.
  -'Ну что, 666, отбегался?'- в голосе звучало презрение, - 'Ох и надоел ты мне'- Охранник подходил к нему, вращая на пальце кольцо наручников- 'После третьего нарушения вы будете ликвидированы'- юродствовал он злорадно. 'Для тебя лично, придумаем что-нибудь новенькое. Я постараюсь. Другим в назидание. Закроем в ящик, дадим слабительное, и будешь гнить заживо в своем дерьме, пока черви не съедят. Змеи по сравнению с этим- невинные шалости'
   Серега вспомнил холодное прикосновение змеи, и во всем теле до звона напряглись мышцы. Охранник двигался не торопясь, и на какой то момент заслонил Серегу от автоматчиков. Ненависть кровью заполнила глаза. Еще шаг и охранник отлетел, словно вдруг наткнулся на летящее в лицо ядро. Серега вложил в удар всю накопившуюся обиду и злобу. Он слышал, как от удара хрястнула сломанная височная кость охранника. Пули автомата взорвались щебнем у ног Сереги, когда он оттолкнулся, бросил тело в воздух и полетел в пропасть. Один из автоматчиков бросился к краю пропасти, но другой остановил его:
  -' Не трать пуль, сам расшибется: из каньона еще никто не выползал.'
  
  16
  Парение длилось вечно. Упругое тело вошло в обжигающую воду, мышцы сократились как от электрического удара, сжало грудь, дыхание остановилось. Бурный поток понес тело захлебывающегося Сереги.
  'Обломались, суки!'- мелькнула восторженная оттого, что живой, (пока живой) мысль. Поток был стремителен, вода обжигала холодом, но дрожи озноба еще не было. Отполированные веками берега реки не оставляли надежды на то, что где-то можно зацепиться и вылезти.
  Река звенела и тащила вниз, беспощадно колотя телом Сереги о берега и камни. Серега захлебывался, пытаясь как-то упорядочить, движение, не дать растереть себя о скалы берегов реки. Холод через кожу пробирался внутрь, сжигая все в груди, сердце грохотало на пределе своих возможностей. Мозг играл сознанием: Серега то проваливался в небытие, то снова всплывал в реальности. Лопнули сосуды, и из носа струйкой потекла теплая кровь. Рокот реки переходил в рев. Ревело что-то впереди. Серега еще не понимал причины грохота, но звериным чутьем предков почувствовал опасность, и в полном отчаянии бросался на скалу, пытаясь зацепиться. Тщетно. Рев нарастал до звона в перепонках, и уже казалось, что все ходит ходуном и вода в реке и скалы берегов и полоска синего неба, где-то там наверху. Стены каньона вдруг расступились, луч полуденного солнца полосонул по глазам, и Серега полетел в смеси воды и воздуха, барахтаясь в аэрозоли и стараясь не задохнуться. Струя водопада бросила его вниз, тело тараном прошило толщу воды до самого дна чаши...
  
  
  19
   Сознание возвращалось медленно. Из полумрака постепенно выплывало серое пятно потолка, раннее утро перетекало в день: из проема окна на пол падали теплые лучи света. Серега лежал на топчане, застланном теплой шкурой какого-то зверя, и смотрел на пятно света, перемещающееся по грубому деревянному полу. Избитое тело ломило, болела каждая косточка, саднили подсыхающие ссадины - шевелиться не хотелось.
  - Ну, вот и очнулся, - в проеме из-за неструганой деревянной двери появилась женщина, в платье из миткаля, - не зря я молилась, не зря верила.
  Женщина взяла со стола чайник, приподняла голову Сереги, поднесла носик к губам.
  -Ну, еще капэлиночку. - В рот потекла приятная сладковатая жидкость. Серега глотал и чувствовал, как отступает все поглощающая боль, исчезает ломота в суставах, облегчается дыхание.
  -Я уж, грешница, думала, что не выхожу: застуженный ты был, побитый весь, живого места не было, - краше в гроб кладут. Ну, ничего, слава богу, очнулся. Белье я в реке полоскала, когда ты сверху прилетел. Думала мертвый. Когда вытащила, ты уже не дышал. Кое-как откачала. Теперь жить будешь. Теперь все будет хорошо.
  Серега осмотрел комнату: топчан, стол, плошка с маслом на стене.
  -И давно я тут?
  -Сегодня шестой день. Травами я тебя отпаивала, настоями кореньев, ну и отогревала все шесть ночей.
  -Как отогревала? Чем?
  -А так и отогревала - топчан-то один, а женское тепло получше любой печки будет...Ольга я.
  Серега попытался приподняться, но Ольга положила ладонь ему на грудь:
  'Лежи. Рано еще тебе вставать. Через три дня я покажу тебя Полковнику. А сейчас поешь.' Ольга развязала узелок со стола и расстелила на топчане. В узелке оказалось вареное мясо, огурец, лук. Серега небом ощущал забытый запах огурца, с наслаждением пережевывал мясо. Ольга смотрела на него с нежностью и сочувствием. Жизнь возвращалась. Ольга налила из кувшина в глиняную крынку настоя трав, поставила перед Серегой:
  -'Попей, это вкусно, а мне пора. Отдыхай до вечера'. Она собрала остатки еды, завернула в узелок и вышла из комнаты.
   Вернулась Ольга затемно. Добавила в плошку масла, поправила фитилек, комната осветилась слабым, колеблющимся светом. На ужин была вареная еще теплая рыба и ягоды на десерт. После ужина Ольга достала откуда-то тряпицу, развернула ее и положила на стол кусок желтого металла:
  -Это твое. Когда я тебя из купели вытащила, ты его в кулаке сжимал.
  -Из купели?
  -Ну, да. Мы там, в водопаде детишек крестим, а ниже в реке воду берем, белье полощем...
  Отполированное водой водопада яйцо самородка в слабом свете плошки сияло солнечным светом, казалось, обогревало всю комнату своим теплом. Сергей взял в руку увесистый кусок металла: впервые в жизни видел он золото не в ювелирных изделиях. Самородное золото. Сколько его еще в чаше водопада?..
  Ольга налила в крынку напитка и подала Сереге: 'Выпей'. Серега выпил. Напиток был терпким и согревающим. Через пару минут пламя в плошке зашевелилось, потолок поплыл, Серега откинулся на топчан, и все исчезло. Ольга улыбнулась, поправила шкуру, разделась, легла на топчан рядом с Серегой, обняла его.
  ' Спи пока. До утра. . .'
   Крепкий сон, отвары трав, хорошее питание возвращало в Серегу былые силы, и на третий день новой жизни он вышел из комнаты.
  Поселок стоял в лесу. Два десятка небольших рубленых домиков. Потемневшие бревна, поросшие мхом нижние венцы, говорили о солидном возрасте строений. Опять другая планета. Скалистые пустынные горы на плато и чаша водопада, река, девственный лес внизу. Рокот водопада был постоянным шумовым фоном, но не мешал, не резал слух. Воздух от реки был освежающим и влажным. Этот уголок земли был добр и чуток к своим обитателям- хранил их, снабжал мясом диких зверей, рыбой, орехами, ягодами, чистейшей водой и воздухом , насыщенным запахами леса и трав.
  
  21
  -Вы и правда полковник?
  -Да.
  -И давно существует эта колония?
  - Наверное, давно. Я тут шесть лет. А началось все с охоты - заблудился я, да к тому же ногу сломал. А дальше все как у тебя: помирал уже, подобрали меня ягодницы, выходили. Присмотрелся я к их жизни, понравилось мне, как вписываются они в природу, и понял я, что не хочется мне возвращаться. Семьи у меня уже не было и ничто меня не держало в той прежней суматошной жизни. Чечня.
  - Про рудник знаете?
  -Рудник появился около тех лет назад. Наведались они сюда на вертолете. Разговор получился жесткий- тут мне пригодился командный опыт. Всех нас перебить они не решились. С тех пор так и живем: они обещали не трогать нас, а я обещал сохранять тайну их криминального существования. Пока стороны договор о невмешательстве не нарушали.
  - Меня выдадите?
  -Нет. Такой договоренности не существует. Да и не было еще живых с плато. Трупы были, а живых... Не выдадим. С мужиками у нас проблема. Баб больше. Мужики добытчики: кого вепрь вспорет, кого медведь заломает. У некоторых по две жены. А Ольга горда!- своего ждала. Так что ты ко двору пришелся. Но Ольгу, смотри, не обижай - это я тебя серьезно предупреждаю.
  -А про это знаете?- Серега положил на стол самородок.
  -Знаем. Но, во-первых, это для нас не имеет ценности, и даже опасно. Представляешь?- появись я во внешнем мире с таким. Искушение меня выследить неизбежно. А во-вторых, нырять в чашу водопада... на такую глубину... без оборудования... Ты не нырнул, тебя как торпеду водопад вогнал. До самого дна. Хорошо, что вынырнул. Хорошо, что Ольга в реке белье полоскала...
  -А вообще связь с внешним миром есть?
  -Иногда я ухожу. Один. В случае крайней необходимости. Куда и когда не знает никто. Обитатели нашей колонии никогда не уходили так далеко. И не стремятся. Мы вполне самообеспечены, и ты это поймешь, если приглядишься.
  
  
  22
   День получки в поселке Хвостик города Котлас Архангельской области заканчивался в местной забегаловке, провонявшей водкой треской и папиросами 'Прибой'. Там можно было выпить на разлив и даже, втихую переброситься в картишки. Вместе с работягами в заведение набивались карманники, шулера, любители выпить за чужой счет и просто попрошайки, клянчившие оставить глоточек. То чем там дышали, воздухом назвать- не поворачивается язык. Дышали дымом дешевого табака, перегаром, вонью соленой трески и с каждым вдохом и каждой стопкой красное лицо продавщицы за прилавком, наполняющей стопки все больше растворялось в этом мареве. Родные братья Алексей и Григорий устав от работы на лесоповале иногда и в простые дни сюда заглядывали, а уж в день зарплаты...
   Григорий бы старше и крупнее, Алексей же был мелким, шустрым и, как большинство небольших людей был самолюбив и задирист. Не раз Григорию приходилось растаскивать драки затеянные младшим братом.
   Все начиналось чинно: гордые собой братья входили в пивную, останавливались у порога и долго выбирали в сизом мареве столик, за которым можно было встать- о стульях в заведении не знали. Найдя, наконец, место, не спеша, подходили к столику, кивком приветствовали будущих сотоварищей по узкому застолью и требовали официантку вытереть стол. Это было ритуалом, от которого они не уклонялись никогда. Официантка сдвигала стопки уже пьющих, и вытирала часть столешницы такой же грязной тряпкой, как и ее платье. Григорий оставался за столом сторожить место, а шустрый Алексей лавировал между столами к прилавку, где, как правило, становился не в конец очереди, а в ее начало. Пропустив пару очередников, он клал на прилавок сотню и получал две стопки и два кусочка соленой трески на клочке газеты. 'Тресоцьки не поешь- не поработашь'- подмигивал он продавщице и сдачи не брал. Хитрость заключалась в том, что теперь он мог спокойно подходить без очереди и в пределах оплаченной сотни повторять заказ. Продавщица, Алексея знала и ничего против такой хитрости не имела. Мы Вячкий народ хвачкий семеро одного не боимси
   Так было и в этот раз, и все было бы как обычно, не зацепи Алексей плечом в очереди за очередной стопкой мужичка. Стопка в руке Алексея дрогнула, и часть живительного напитка выплеснулась на пальто. Мужичок был не в фуфайке, а в пальто. Он ничего не сказал Алексею, но взглянул на него так, что внутри Алексея что-то лопнуло и холодок потек по позвоночнику от затылка- к заднице. К столику Алексей вернулся злой и вдруг притихший. Григорий ничего не подозревая, продолжал о чем-то говорить с соседями , но Алексей соображал плохо и пил молча. Мужичек выпил свою стопку и исчез. Можно было успокоиться, но вечер был переломан, водка больше не шла.
  - Пошли, однако, - предложил Алексей Григорию, но тот увлекся разговором с соседями по столику и уходить не спешил.
  -Брось, брат, давай еще по единой, ребята вот хорошие, давай чокнемся.
  Чокнулись. Выпили. Заели 'тресоцькой'. Оживились. Беседа снова потекла по прежнему руслу. Григорий, пьянея, чаще стал трогать рукой то место, где был карман с получкой, проверяя на месте ли деньги, а потом расстегнул фуфайку и стал просто лазить рукой в карман. Мужички посмеивались: 'Че, кассу проверяешь?' Выходили из забегаловки около одиннадцати. Первые дни весны на севере - еще зима и хотя водка грела, ветерок проникал под фуфайки, а в рукавицах рукам было уютнее.
   Братья, слегка пошатываясь, брели по темным закоулкам к своему бараку. Оставалось пройти мимо сараев, войти в дверь, пройти по коридору и расстаться у дверей своих комнат, когда сзади неслышно подошли к ним два мужика: 'Че, кассу не потерял?' Братья повернулись. В руке у одного из мужиков блеснул нож. 'Не шебарши'- приставил он финку к горлу Григория: 'Попишу'.
   Из темноты вышел мужичек в пальто:
  - Ну, погуляли? Пора и расчет вести. Деньги давай.
   'Не шебарши', снова повторил грабитель. Второй подошел к Григорию сзади, рука его скользнула за фуфайку Григория и деньги поменяли место жительства.
  -А ты, че стоишь? -спросил Алексея мужичек в пальто.
  - Так нет у меня денег... Не получал я... Брат вот получил, а я не успел- касса закрылась.
  - Сам пошарь, обратился мужичок к одному из подельников.
  - А мать твою!- заорал Алексей, срывая рукавицы с рук. 'Ищи'- швырнул рукавицы на снег. 'Ищи, сука!' снова заорал он и поднял руки. Финка второго была, по прежнему на горле Григория. Мужик ловко проверил и вывернул карманы Алексея- денег не было.
  -Нет ничего,- доложил мужик - может, и правда не успел.
   -Ладно, ответил мужичок в пальто, подошел к Алексею и треснул его кулаком в лицо. Молния сверкнула в глазах Алексея и рассыпалась на снег мелкими искрами.
  - Это тебе, сука, чтоб водку на пальто благородных людей не проливал.
   Исчезли они тихо, также как появились. Алексей, утирая рукой кровавые сопли, поднял рукавицы, одел их на руки и стал уже рукавицами размазывать кровь по лицу.
  - Крепко он тебя, - посочувствовал Григорий.
  - Да хрен с ним, деньги жалко. Ладно, пошли.
  - Если бы не нож...
  - Да ладно, пошли.
  Уже в коридоре барака, когда каждый стоял у двери своей комнаты Григорий спросил: 'А ты, правда, что ли, в кассу опоздал?'
  - Ты че?- усмехнулся Алексей,- Мы же вместе в кассу стояли. Просто деньги в забегаловке я в рукавицу перепрятал. Не грусти, брат, до получки как - ни будь, дотянем. И шагнул через порог в свою комнату.
  
  12
  
  Вычегда - приток Северной Двины. Котлас, город ссыльных и завербованных расположился именно там, где Вычегда впадает в Двину. Город состоит из нескольких поселков, том числе из 'Головки' и 'Хвостика' Весной лед с реки не сходит сам и чтобы открыть судоходство, его взрывают на радость мальчишкам. Мало того, что можно посмотреть, как глыбы льда взлетают в воздух и крошатся на куски, так при том еще река начинает кишеть всплывшей оглушенной рыбой. Вот тут пацанам раздолье. Взрослые не пускают детей на реку в это время, но разве можно удержать мальчишек? Сашка, Серега и еще два пацана, имен которых на Хвостике не знали, а называли по фамилиям - Еремина - Еремой, а Фомина -Фомой не могли пропустить такое событие. В кирзовых сапогах, шароварах и фуфайках перетянутых у кого сыромятным ремнем, а у кого просто веревкой маленькие мужички ожидали чуда. На льду возились солдаты: бурили лед, закладывали в лунки взрывчатку. Мужички знали, что в это время на лед лезть нельзя - запросто уши надерут, а потому прятались на берегу за бонами леса от прошлогоднего сплава. Дальше от реки за бонами были горы опилок от 46 лесоперерабатывающего завода. В этих горах вили себе гнезда синицы. Когда появлялись и оперялись птенцы, пацаны развлекались тем, что брали птенцов, подбрасывали их в воздух и наблюдали как те, мельтеша не окрепшими еще крылышками, старались избежать смертельного удара о землю. Сейчас птенцов еще не было, но впереди было неповторимое зрелище, которого ждали всю долгую северную зиму. Солдаты, наконец, ушли со льда, старший взмахнул красным флажком, и по льду поперек реки побежали сначала фонтаны льда, затем с грохотом беспорядочно в воздух поднялись глыбы и стали опускаться в реку, крошась и переливаясь в воде, пронизанной лучами солнца. Река оживала и плавным течением тащила шугу, вперемешку с глушенной рыбой. Серега, Сашка, Фома и Ерема- мужички, выжидали пока солдаты грузились в полуторку, и только после их отъезда бросились к реке сбрасывая на ходу одежду. С берега рыбу не возьмешь, надо было прыгать в обжигающую шугу и выбрасывать оглушенных рыбин на берег. Как оказалось Фома и Ерема были мужичками запасливыми- они заранее припрятали мешки между бревен бонов, Сашка и Серега набросав рыбы на берег не знали, что делать с ней дальше.
  - Ну, че дурачье, -издевался Фома,-' в штанах рыбу понесете?'
  - И понесем, взорвался Серега, в котором взыграла кровь отца (Деда)- Алексея.
  -Да, ладно, сложим в мешки, а дома поделим.- вмешался Ерема, но Серега уже разошелся и остановить его было трудно. Он распахнул фуфайку и стал озлобленно рассовывать рыбу в штанины широких шаровар. Так и шел до барака отдельно ото всех с налитыми слезами глазами, обиженный, злющий. Мать, встретив его на пороге комнаты, вытряхнула его и вместе с рыбой из шаровар, отхлестала ладошкой по заднице, расплакалась сама, стащила с печи ведро с горячей водой, развела ее в корыте, усадила Серегу в теплую воду. Когда Серега слегка отогрелся, мать укутала его в старенькое одеяло и подняла на полати. На полатях, в бреду и полусне Серега провалялся двадцать один день. После этого он оглох.
  
  В половодье Вычегда разливается на десятки километров. Вода затапливает все, поэтому бараки ставятся на столбы из стволов лиственницы по таким же столбам настилаются дощатые тротуары между бараками, к почте, к школе, магазину... Впрочем в школу мальчишки чаще не ходят, а ездят на лодках, привязывают лодки к крюкам вбитым в стенку здания и идут на уроки. По тротуарам ходить интересно: стоит подпрыгнуть и снизу через щели фонтанирует мутная вода, но и опасно- не один пьяный мужик купался и тонул свалившись с настила тротуара в воду. На уроки Серега не ходил, но компания Фома-Ерема-Сашка и Серега не распалась. Сегодня Серега поехал с ними. Они привязали лодку и вошли в класс. Серега заметил, что в классе появился новенький, вокруг которого почему-то крутились несколько пацанов. Фома и Ерема держались в стороне, а новенький, как оказалось, что-то отламывал от коричневой плитки и раздавал своему окружению. 'Подлизы'- подумал Серега. Когда круг подлиз разошелся, новенький встал из-за парты, подошел к доске и под потолок подбросил коричневую плиту: 'На собаку-драку!' Плита грохнулась об пол и разлетелась на мелкие куски. Ерема и Фома бросились в толпу, стараясь схватить кусок. Серега тоже неожиданно оттолкнул кого-то и схватил кусок коричневой плиты. Ребята стали жадно грызть каждый свой кусок. Серега откусил, разжевал- кусок оказался душистым и вкусным. Вкус подсолнечного жмыха у полуголодного Сереги возникал иногда во рту и спустя десяток лет.
   Этой весной в бараке появилась новая многодетная семья белорусов. Жили они тихо и неприметно, даже дети, обычно подвижные и шумные были тихи и незаметны, словно в крови их страх был дополнительным геном. Отца семейства обитатели барака почти не видели: он вечно был на работе, а мать маленькая и худенькая женщина в светлом перелатаном, но всегда чистеньком платьице, всегда улыбалась, словно жила в параллельном мире и никто не слышал, чтобы она разговаривала громко, и голосок ее с белорусским акцентом напоминал щебетание маленькой птички. Мишка вышел на улицу. Кирзовые детские сапожки были в Котласе большой редкостью, но отец умудрился их где-то достать. Мишка выглядел в них щеголем, и очень гордился обновкой. Жаль, что дворик у входа в барак был пуст, и похвалиться было не перед кем. Мишка присел на скамью. Весеннее солнышко прогревало воздух, и Мишка не заметил, как задремал. Очнулся от того, что кто- то дергал его за ногу. Открыл глаза и увидел как белорус Василь пытался стащить сапог с ноги полусонного Мишки. Видимо кулацкое 'мое' сохранилось в подсознании пацана, он вскочил со скамейки, поправил сапог и бросился с кулаками на обидчика, тот испуганно заверещал, из двери барака выскочила его мама и растащила ребят. Она что-то щебетала, поглаживая по головам обоих мальчиков: озлобленного Мишку и перепуганного заплаканного Василя. - Вот, - вынула женщина из кармана морковку и протянула Мишке, -возьми моркву, сладка морква. Мишка неожиданно для себя взял морковку, и только теперь разглядел, что Василь был меньше и моложе его, и ему стало жаль мальчишку. На крики вышла и Клава, две птички о чем-то почирикали и конфликт был погашен. Через несколько дней, когда Мишка сидел с удочкой на мостке, с которого женщины полоскали белье, к нему подошел Василь: -Хочешь морквы?- протянул он Мишке надкусанную морковку. Мишка откусил и вернул остаток Василю. Теперь Василь имел право стоять рядом с рыбаком. Поплавок чуточку подпрыгивал на ряби воды, солнце раскалывалось на мелкие отблески, мальчишки оттаивали в тепле весны от долгой зимы. Поплавок вдруг погрузился, суровая нитка удочки натянулась и Мишка выхватил из воды небольшую плотвичку. -Держи, это твоя- благородно передал он малька Василю. Тот нашел какую-то банку, набрал в нее воды и опустив в банку рыбку стал радостно наблюдать как она носом тычется в стенки сосуда. Больше долго не клевало. Мишка закрепил удилище к мостку и пошел к сараям поискать червей. Василь подождал, пока Мишка исчезнет и решил покупать свою рыбку: вытащил удочку, насадил малька на крючок и опустил в воду. Мишка прибежал на крики: Василь пинал по песку хорошую щуку и со слезами на глазах кричал: ' Зачем ты съела мою рыбку? Отдай мою рыбку' Мишка рассмеялся, успокоил малыша, вместе они пошли домой Мишка с удочкой, а Василь с первой в своей жизни добычей. Дома Мишка рассказывал эту историю матери, как вдруг остановился и изумленно прислушался. 'Мама, -почему-то перешел он на шепот, - я слышу. Слышу, как часы тикают, как птички чирикают' Клава бросилась к сыну со слезами счастья на глазах. Лес сорок шестого завода расходился по стране эшелонами. Кругляк с вымытой рекой чешуей коры, не обрезная доска, излучающая аромат смолы и леса, чистая обрезная доска, отливающая золотом смолы- все это штабелировалось на платформы и уходило на юг для дальнейшей переработки. Это через тридцать лет в этих местах построят целлюлезно- бумажный комбинат, а пока сорок шестой завод занимался только заготовкой и отправкой сырья. День был каким-то серым и гнетущим. С утра что-то не заладилось- с запозданием был подан состав под погрузку, и сбой вызвал нервоз и излишнюю не всегда нужную беготню. Раздражалось и орало начальство, что- то не ладилось с погрузкой. Начальник биржи и погрузки Алексей шел вдоль платформ, на которые краном грузили кругляк. Когда платформы заполнялась лесом, паровоз протягивал состав, подставляя под стрелу крана следующую платформу и так до полной загрузки всего состава. Состав стоял, рабочие во главе с мастером Сухановым хлопотали у платформы на половину загруженной бревнами. Алексей подошел к этому муравейнику и уже готов был разразиться матерщиной за непроизводительную заминку рабочих, но Суханов опередил его, кивнув на платформу: ' Строп заело- не можем освободить' В другое время Алексей отнесся бы к этому более спокойно, но в этот раз его понесло: он выхватил из рук рабочего лом и полез на платформу. Рабочие отступили, ехидно давая возможность начальству проявить себя. Суханов тоже влез на штабель и вдвоем они яростно ворочали бревна, высвобождая зажатый трос. Когда рычагом был поднят конец бревна, и очередной участок троса вынут из- под него, раздался сухой треск лопнувшей стойки, бревна с шелестом зашевелились и с грохотом посыпались с платформы. Крики разбегающихся рабочих, грохот бревен и тишина. Алексей пришел в себя в больнице, кода Суханова уже похоронили. Получив множественные ушибы и оскольчатый перелом бедра, Алексей приходил в сознание медленно и трудно, словно раскачиваясь на большой волне: то падая вниз в небытие, то поднимаясь вверх, в просветы сознания. Две недели провалялся Алексей на больничной койке на вытяжке. На спине появились пролежни, когда Клава забрала его в барак, отмыла, обработала мазями спину. Алексей, передвигаясь по комнате, опираясь на табуретку начал понемногу выздоравливать. Как-то жена Суханова подошла к окну, и в открытую форточку обматерила Алексея, обвинив его в смерти мужа. Закон Алексея оправдал, но чувство вины Алексей носил в себе еще долгие годы. Через сорок девять дней Алексей снова вышел на работу, но перебитую ногу так вытянуть и не удалось: она осталась короче, а до конца дней Алесей ходил, слегка припадая на нее. Котлас вымирал, вымирал и поселок Хвостик. Завод неимоверными усилиями уцелевших людей старался выжить и работать. Отсюда высылать было уже некуда, если только опять за колючую проволоку шестого поселка, но рабочих рук и так не хватало: все перемалывала война. Однако Некрашевич, директор завода как-то исхитрился организовать подхоз- подсобное хозяйство- по выращиванию все тех же репы, моркови и картофеля. Хозяйство это охранялось более серьезно, чем даже сам завод. На территорию завода мальчишки иногда пробирались, и это проходило безнаказанно. Другое дело подхоз с его сладкой морковью и репой. Иногда пацаны умудрялись забираться и туда, и уходили непойманными с полными пазухами хрустящей моркови, Они понимали, что могут быть за это наказаны, но детское недопонимание ситуации и тяга к приключениям провоцировали эти , в другое время невинные набеги. Изголодавшие Канька Лысый и его дружок Петька , прихватили мешки и притаились в зарослях травы у окраины полей подхоза. Охраны видно не было, и мужички вылезли на морковные грядки. Дергая овощи за зеленые косички набивали они свои мешки и до тех пор, пока не почувствовали, что надергай больше- будет трудно унести. Аккуратно отступали они снова в траву, когда перед ними возникла фигура охранника: -Так-так, ну поднимайтесь, чего прятаться- я за вами давно наблюдаю. Ребята поднялись. Канька весь напрягся, а младший Петька неожиданно для себя заплакал: - Дяденька отпусти, мы больше не будем... - Больше не будете- эт точно- повторил охранник, - Ну берите добычу и за мной. Можно было пытаться бежать но на Хвостике все друг друга знали, и подняв с земли мешки все направились в контору. В конторе охранник взвесил мешки, по всем правилам составил протокол, попросил свидетелей подписать его и отпустил ребят по домам. Дома их выпороли, и на этом бы все закончилось, но бумага живет другой, своей жизнью и через пару недель, когда, казалось, все забыто, вечером Каньку и Петьку забрали в милицию. Суд был показательным, и зал суда, не смотря на тяжелые времена, заполнен. Петьку осудили на два года, а Каньку, ему уже исполнилось четырнадцать лет, приговорили к восьми годам лишения свободы... Первый день был самым трудным: никаких троп не было, и более всего Серега боялся пойти по кругу и с ужасом понять, что у этого ручья или дерева он уже был. Надежда вернуться назад в затерянный поселок исчезла через два-три часа: Серега знал, что если попытается вернуться заблудится окончательно. Ориентируясь по солнцу, наростам мха на деревьях, разнице в длине ветвей, он старался идти прямо, не обходя завалы и переходя ручьи там, где они попадались, не разыскивая брода. Уверенности в правильности выбранного направления у него не было, но не было и другого пути или решения, и он медленно продвигался к новой неизвестности. Заночевал у ручья, набрав валежника, выбил кресалом огонь, раздул костерок, размочил мясо, поел прогрев бульон на огне, запил теплым настоем ягод, попытался расположиться на ночлег. Страх одиночества в необъятном пространстве леса усиливался шорохами и криками ночных обитателей, и сон был поверхностным и чутким. Проснулся от холода. Костер угас, а разводить его снова не хотелось, да и небо начинало светлеть над головой. Надо было идти дальше. Четвертую ночь он снова проводил у костра. Его трясло то ли от страха заблудившегося человека, то ли от холода. Ужинать он не стал. Не мог и спать. Нервы были напряжены на столько, что сон не шел, и каждый шорох в лесу вызывал ужас. Он подбрасывал в костер ветки, боясь отойти от костра даже на пару шагов, и ждал, когда, наконец, осеннее солнце начнет рассеивать мглу ночи. Уснул неожиданно, словно провалился, а когда проснулся, было уже светло. Он снова зашагал. Где-то через час, лес начал редеть, а еще через час послышался рокот летящих по шоссе машин и измученный Серега вышел на асфальт дороги. В кабине попутного КАМАЗа было тепло и уютно. Измученный страхом и бессонными ночами Серега незаметно задремал... Утро было туманным: солнце никак не могло проткнуть лучами нависшие до земли облака. Подступала осень, белые дни становились короче, Земля готовилась к спячке полярной ночи. Первая осень после войны на земле ссыльных и вербованных еще не очнувшейся от горя и голода, фронтовых убийств отцов и мужей и голодных смертей детей. Колонна военнопленных медленно двигалась по улице. Рвань под конвоем автоматчиков. И эти вояки были на Волоколамском шоссе?! Вслед за этим жутким караваном постепенно собиралась толпа женщин. Они стягивались к толпе военнопленных, сопровождали ее молча, опустив головы. И было что-то страшное в этом общем ходе и бесцветном промозглом дне. Колонна вылилась в расширение площади, огороженное штакетником, и оказалась в окружении женщин. Штакетник был разобран в считанные минуты, бабы врезались в строй ошарашенных пленных. Визга не было. Женщины молотили немцев молча, остервенело, вкладывая в удары все накопившиеся обиды за погибших мужей, за поруганные семьи, за детей лишенных детства. Охрана застыла от неожиданности и только наблюдала, как в замедленном немом кино женщины опускали свои орудия на головы, плечи, спины военнопленных. Немцы закрывали руками головы, пытались уклоняться от ударов, но перейти в контратаку не решались- автоматы конвоиров могли в любую минуту расставить точки над судьбой поверженных вояк. Наконец, словно выйдя из массового гипноза, старший конвоя заорал: 'Прекратить!', автоматная очередь взорвала воздух и бабы стали отступать, оставляя по пути палки штакетника. К вечеру пленных погрузили на баржи, и буксир потянул баржи вверх по Вычегде во вторую жизнь шестого поселка. Отменили продовольственные карточки, и спецпереселенцы стали, как и все получать заработную плату. Алексей с удовольствием рассматривал новые послереформенные купюры. Деньги давали легкое ощущение ограниченной свободы: теперь можно было планировать покупку первых необходимых вещей, нужных продуктов, как то планировать свое ближайшее будущее. Понемногу и с Клавой заказчицы стали рассчитываться деньгами и в комнате Алексея появились невиданные ранее крупы, а однажды Алексей вернулся с работы, положил на стол белый сверток и стал осторожно разворачивать его. На белой тряпице, освободившись от обертки появилась высокая буханка хорошо выпеченного белого хлеба с коричневой корочкой. Комната наполнилась давно забытым ароматом. Клава с минуту не решалась коснуться ножом этого чуда. Нож не резал, а сминал мягкое тело теплого хлеба. Клава отрезала кусок мякиша и подала Мишке: 'Попробуй сынок настоящего хлеба.' Мишка откусил кусочек разжевал, проглотил и положил остатки на стол. - Не, это не настоящий , - не оценил он заботу матери, - я настоящего хлеба хочу. Синичка прижала сына к себе и расплакалась. Жизнь налаживалась... На завод возвращались не перемолотые войной мужики, приезжал народ по вербовке, и сорок шестой завод входил в свой рабочий довоенный ритм. И только от Степана не было никаких вестей: згинул где-то Степан. Стране нужны были средства, и при получении очередной заработной платы, братья получили четверть ее облигациями государственного внутреннего займа. Народ тихо роптал, но приехал представитель из области и пояснил, что деньги нужны для восстановления народного хозяйства и строительства коммунизма. Один из рабочих, отец четверых детей в сердцах проворчал: 'Не хрена было это строительство начинать , если денег нет'. Сотрудники внутренних дел отреагировали мгновенно, и враг народа вместе с детьми просто исчез из города. Облигации пачками укладывались на дно сундука, долго лежали там без дела, а в пятидесятые годы были заморожены на двадцать лет. Большая часть населения в эту сказку не поверила. Кораблики из облигаций были на плаву более устойчивы чем из газеты- бумага была хорошего качества, влагостойкая. До погашения облигаций братья не дожили. Мелкие ссоры, частенько возникавшие между детьми не могли всерьез поссорить четверку друзей: Фому, Ерему, Мишку и Негрика. Как только солнышко прогревало стальную плиту на берегу затона Вычегды, пацаны как котята располагались на ней погреться и покупаться в лучах весеннего солнца. Лед уже сошел, вода была чиста, но прохладна, у берега в прозрачной воде резвились щурята. За затоном берег уже зазеленел готовый покрыться буйными высоченными зарослями пучки-пьяницы и кислицы. Стебли последней пацаны очищали от шкуры и ели как лакомство до оскомы. Но было у них и тайное место, о котором они никогда не говорили при посторонних. У Фомы с Еремой была своя плоскодонка. Мать Еремы, как и многие другие хозяйки, откладывали какие-то деньги от скудной зарплаты на черный день. Деньги эти закутывались в белую тряпицу, пересчитывались, пополнялись после каждой зарплаты и прятались в самые укромные места, о которых знали только женщины. Деньги эти были неприкосновенны. В семьях знали, что такой резерв есть, но его как бы и не было: мало ли что могло случиться в этой жизни... Ерема тоже догадывался о тайнике матери и до времени о не думал, но однажды с пацанами они забрели на стрелку реки и затона, где стоял маяк и дом бакенщика. Бакенщик подрабатывал рыбалкой и тем, что иногда перевозил желающих на другой дикий берег затона. Там и увидел Ерема старенькую плоскодонку, сохнущую на берегу не первый год. С тех пор он зачастил к бакенщику, помогал ему по мелочам, перевозил на лодке пассажиров на другой берег затона, пока не подобрался к главному: предложил купить ненужную бакенщику лодку. О цене сговорились, но денег у Еремы не было. Он обшарил всю комнату, но денег так и не нашел. Пришлось ждать , когда мать получит зарплату, а за это время привести лодку в относительный порядок: очистить, осмолить. Мать развернула тряпицу, доложила в тонкую пачку несколько купюр, тщательно пересчитала заначку, положила сверток в старую туфлю и поставила туфлю под шкаф. Через стекло окна Ерема проследил за этим и теперь знал, где взять денег на покупку. Уже на следующее утро Ерема был у бакенщика. Лодка была его, но природный ум подсказал пацану, что не избежать ему трепки. Надо было что-то придумать. Недалеко вниз по реке была деревушка Луза. Ерема сел на весла и через полчаса причалил к одному из мостков деревушки. Обошел несколько домов, прикупил два мешка картошки и поплыл обратно, мимо домика бакенщика к своему бараку. Мать была уже дома, когда лодка причалила к мостку. Наступил самый ответственный момент. Дверь комнаты Ерема открыл со страхом, но уверенно. -Вот, что, мам, я у тебя деньги взял и лодку купил.- голос его дрожал, но заявление прозвучало уверенно и привело мать в мгновенное замешательство. Она бросилась к шкафу, выдернула из под него пустую туфлю, сначала обреченно опустила руки, потом подняла на сына глаза и разразилась бранью. Ерема слушал ее несколько минут, но когда она с поднятой для удара рукой шагнула к нему, резко остановил ее: -Хвати орать, помоги лучше мешки перетащить, -и шагнул за порог. Мать вышла за ним, все еще ворча, помогла сыну перенести мешки в сарай. Хозяйственная хватка сына ее немного успокоила. В комнате Ерема вынул из кармана смятые купюры- остатки денег и передал матери. Та тщательно разгладила бумажки, пересчитала их, снова завернула в тряпицу и , теперь уже не таясь положила остаток денег на место, рассудив, что мальчишка уже подрос, а транспорт в семье лишним не будет. Где и как раздобыли пацаны плоскодонку уже никто не помнил, но эта латанная и десяток раз смоленая лодченка была гордостью владельцев, 'У Еремы лодка с дыркой, у Фомы челнок без дна'- посмеивались над ними старшие пацаны, но нашим героям эта лодка помогала совершать 'дальние странствия' по Вычегде. В одно из таких плаваний они и попали на Остров, плотно укрытый гнездами куликов и чаек. Когда в первый раз они сошли на берег, прямо из-под ног куличата бросились врассыпную от гнезд. Тоненькие ножки птенцов еще не выдерживали долгих пробежек, но природа и здесь постаралась, наградив птенцов такой расцветкой пера, что устав от бега они распахивали крылышки, прижимались к песку и сливались с окружающим их пространством так, что становились совершенно незаметными на общем фоне острова. Удобно расположившись на прогретой плите ребята обсуждали план ближайшего путешествия: все понимали, что плыть на остров еще рано, но предвкушение приключения уже будоражило кровь, да и надо было подготовить судно ( спереть на станции смолы и осмолить полусгнившие доски днища), запастись солью, спичками, чем-то съестным... Скоро продолжительность дня увеличилась настолько, что робинзоны решили: пора. Поутру загрузили лодку, оттолкнулись от берега, и река понесла их к очередным приключениям. Когда на горизонте появился остров, путешественники налегли на весла и скоро уже втягивали нос плоскодонки на песок острова. Основные владельцы острова- чайки переполошились и с криками метались, чуть не касаясь крыльями голов мальчишек и не зря: гости прошлись по гнездам и собрали с десяток яиц из тех гнезд, где яиц было поменьше, что гарантировало, что яйца не насижены и в них еще нет зародышей.. Отмахиваясь от разъяренных птиц, натаскали хвороста, закопали яйца в песок и на песке развели костер. Через полчаса из раскаленного песка яйца были извлечены печеными. Мальчишки взламывали ставшую коричневой скорлупу яиц, посыпали яйцо солью, и не было для них, живших впроголодь, ничего вкуснее этой добытой собственными руками пищи. Григорий был пьян. Хорошо пьян. Чтобы не свалиться под скамейку он с трудом встал и, пошатываясь, побрел к бараку. Черт его дернул сократить путь, и он потащился напрямую через кладбище. Пошатываясь и хватаясь за кресты, стараясь не наступать на холмики могил, он не заметил, как молодой месяц уже несколько раз повернулся и, словно посмеиваясь над пьяным, появлялся то впереди, то сбоку, а иногда и со спины. Пьяному, как известно, море по колено, и могила по пояс, однако когда совершенно потерялись ориентиры, и время остановилось, Григорий споткнулся, и сполз в свежевырытую яму. Попробовал вылезти, несколько раз подпрыгнул, но зацепиться было не за что и, смирившись с ситуацией, пьяно махнул рукой и уселся в углу, оперевшись спиной на стенку приготовленной могилы. Хмель не пускал страх в сознание, и Григорий задремал. Что-то свалилось на Григория, но он только подвинулся и снова забылся сном. Проснулся от того, что кто-то дышал ему в ухо тепло и часто. Темень была непроницаема, и только звезды из могилы виделись крупными и яркими алмазами. До рассвета, видимо было далеко. Григорий протянул руку к существу, оказавшемуся с ним в одной западне и, о ужас! Рука коснулась сначала рогов, а когда ладонь опустилась ниже- бороды. Крик ужаса застрял еще в диафрагме. Григория затрясло, дыхание сбилось на хрип. 'Черт!'- Григорий впечатался в угол ямы и стал быстро креститься. 'Отче наш'- никак не вспоминалось. Мысли бегали только вокруг того, что жизнь прожита во всевозможных грехах, и пора каяться и молить о прощении. Григорий почувствовал, как теплая струя его мочи потекла по бедру к колену, и дико заорал: 'Помогите! Помогите!' Крик метался от стены к стене могилы, вырываясь вверх к усыпанному звездами небу, и растворялся в ночи. Устав орать он набрался мужества обследовать неожиданного соседа по несчастью. Рога, борода, ноги. Четыре. Сквозь хмель в сознание медленно проникала трезвая мысль: 'Господи, так это же просто козел!'. Григорий истерически хохотнул, еще раз ощупал беднягу и расхохотался, выплескивая из себя суеверный ужас. Сверху донесся голос: -Ты где? -Тут я в могиле, - ответил Григорий,- выбраться помоги, а то я тут с ума чуть не сошел. -Нечего по чужим могилам шастать- ответили сверху- не для тебя копана. Петро, сгоняй за веревкой, а то, правда, мужика Кондрат хватит. Через несколько минут конец спасительной веревки был опущен. Григорию стало жаль козла, который сам уж никак не выберется, и он, обвязав козла, дал команду: 'Тяни'. Веревка натянулась, Григорий помогал снизу и подбадривал: 'Давай-давай'. Козел напрягся и осыпал Григория влажными вонючими горошинами. Задние ноги козла были еще в яме, когда сверху донесся какой-то хрип и шепот ужаса: 'Чур меня, чур, прости мя господи!' Козел снова слетел в яму вместе с веревкой. Сверху донесся топот ног, слова молитвы вперемешку с матерщиной и снова тишина спрятала все под свой покров. Спустя полчаса помощь вернулась в расширенном составе: -Ну, где тут ваш черт?- сверху снова донеслись голоса и могилу осветил колеблющийся свет факела, в котором Григорий рассмотрел несколько испуганных физиономий. Факел опустили ниже: -Гришка, ты что ли весь поселок переполошил? Тут уж и вилы для тебя припасли и святую воду. Выбираться-то будешь или привык уже? -Да вроде обвыкся, -осмелел Григорий,- но выбираться надо, только сначала нечистого вытащи.... Раннее лето торопилось: дружно поднималась трава за затоном. Пучка-пьяница и кислица выгоняли свои стебли так, что в них уже можно было играть в прятки, вода в затоне прогревалась, давая возможность искупаться днем и половить щурят к вечеру. В этот период находилась работа и для пацанов. За погрузку на баржи тарной дощечки, которую здесь называли клепкой, можно было заработать на сладости и папиросы 'север' или 'прибой'. Младшим папирос не давали, а пацаны постарше: Фома и Ерема затягивались табачным дымом, кашляли до слез, но марку держали- как же- взрослые. Работы хватало не для всех, но Фома Ерема и Мишка переплывали на своей плоскодонке затон рано утром и первыми подбегали к десятнику, который их уже знал и записывал в наряд на погрузку. Весь день бегали они по трапу от штабеля на берегу на баржу, но первый самостоятельный заработок придавал силы, отодвигая усталость на ночь. Вечером десятник обмерял штабель, делал скидку на 'зазоры' между клепками и выдавал пацанам заработанные деньги. Скидка не устраивала пацанов и однажды Мишка предложил уложить клепку так плотно, чтобы у десятника не было повода придраться, однако к вечеру тот также обмерил штабель и как и прежде использовал понижающий коэффициент. Мишка разозлился, и в бешенстве пнул нижние дощечки так, что штабель развалился. Десятник побагровел: такой наглости еще не позволял никто. Пацаны присмирели, но Мишка заорал: ' Чего стоите? Укладывайте снова!' Через полчаса клепка снова была уложена. Мишка пошел за десятником, тот нехотя перемерил объем клепки- оказалось, что даже со скидкой он оказался больше, чем плотноуложенный. Десятник рассчитал ребят, и они поплыли через затон домой. -Дурак ты, Мишка, - не выдержал Ерема, не получим мы больше работы. Мишка не ответил, но чувство вины мучило его до утра, а утром как всегда, пацаны раньше всех были на другой стороне затона. Десятник их не прогнал и вечером выдал заработанные деньги. Полностью. Без скидки на неплотности. Пацаны не знали, что скидки при замерах были дополнительным заработком десятника. Почему он ими поступился и не прогнал ребят, так и осталось не понятым. Иногда баржи не подавали, и пацаны грелись на стальной плите наполовину утонувшей в песчаном берегу затона. Катера БТ и 'Углярка', проплывая по затону, поднимали метровую волну, и вся орава пацанов бросалась в воду, покачаться на волнах. Волна налетала на пологий песчаный берег, где младшие с визгом убегали от нее, и снова возвращались на стальную плиту омытую водой Вычегды. Однаджы, вверх по реке приплыл громадный белый пароход 'Адмирал Нахимиов' и, пытаясь развернуться, сел на мель. Вероятно, он пришел с вечера, потому, что когда пацаны рано утром собирались на погрузку клепки, пароход еще горел всеми огнями в полумгле утра. Взошло солнце, и корпус корабля стал сначала розовым, а потом, когда лучи осветили все детали, ослепительно белым на фоне яркой зелени земли и голубого неба. Этот мираж был необычен своим величием и восхитителен законченностью форм. Целый день он простоял там необыкновенным многоэтажным зданием, и все население Хвостика было на берегу затона, где буксиры стаскивали с отмели нос этого дивного по своей красоте и неожиданного в этих местах лайнера. Фома и Ерема и тут не остались в стороне, подойдя к самому борту на своей плоскодонке и обсуждая действия буксиров, пока взрослые не погнали надоедливых 'специалистов'. Пароход, наконец, развернули, и он разрывая тишину прощальными гудками ушел, но еще долго жители поселка вспоминали это прекрасное случайное зрелище. Судьба то ли издевалась над Алексеем , то ли испытывала его терпение, посылая ему беды с удивительным постоянством и периодичностью. Нога его подзажила, и хотя стала для него прогнозом погоды, принося монотонные боли на изменения погоды, он на нее прихрамывал, но ходил, и работа поглощала все время и ощущения. Недомогание он почувствовал как-то вечером, но на утро превозмогая себя потащился на работу: освобождением от которой могла быть лишь потеря сознания- остальное расценивалось как саботаж со всеми вытекающими последствиями военного времени. Во второй половине дня он рухнул прямо у вагона. Рабочие отнесли его в конторку, прибежала фельдшер, замерила температуру, Алексея забросили в кузов полуторки и отвезли в поселковую больницу. Клава узнала об этом на вторые сутки, когда Алексей не пришел домой ночевать- она с утра побежала к нему на работу, оттуда в больницу. Алексей лежал на койке, мокрый, беспомощный и без сознания. Медсестра грубо вытолкала ее из палаты, врача она найти не сумела и в полном неведении с глазами полными слез потащилась в барак. Дети, увидев плачущую Синичку заревели, Клава не удержалась , прижала детей к себе и все они разразились горьким ревом обреченности. К вечеру в комнату вошли санитары и полили все углы и пол вонючей жидкостью. От санитаров Клава выслушала и диагноз 'Тиф' Слово это Клаве было знакомо: она помнила еще с детства как эта жуткая болезнь выкашивала целые семьи , а то и деревни, и чувство обреченности только усиливалось- она смотрела на притихших детей и слезы на ее щеках не просыхали. И Клава стала молиться как никогда истово, и искренне, читала шепотом старенькую библию, веря в помощь с небес. Врач, привычно обходил больных. Дошла очередь и до Алексея, так и не пришедшего в сознание. Врач наклонился над больным, привычно положил пальцы на запястье больного, Растерянно посмотрел по сторонам, приоткрыл глаз больного и обреченно опустил руку. Санитары положили Алексея на носилки и по коридору понесли в подвал, в холодную мертвецкую. Утром, собрав узелок, Синичка снова отправилась в больницу. В этот раз ее сразу провели к врачу, и потому как тот отводил глаза, боясь встретиться взглядом с Клавой, синичка поняла, что случилось самое страшное в ее жизни. Врач, что-то бормотал о непостоянстве этой жизни, неумело выражал соболезнование, но мозг Клавы уже оцепенел и происходящего не воспринимал. Из больницы ее забрал Григорий и проводил, почти отнес в комнату барака, где приняла ее зареванная Мария. Жизнь заканчивалась: выжить в этих условиях с четырьмя детьми для Синички было совершенно не реально. Алексей медленно проваливался в холод небытия: мышцы каменели от проникающего внутрь холодка, мозг обволакивала эйфория трансформации сознания, словно в кино мелькали цветные кадры, страх сменялся блаженством, выходить из которого не хотелось. Но всепроницающий холодок, пронизывал клетки, заставляя мозг отвлечься, и Алексей почти почувствовал первый удар сердца и первый толчок остывающей крови, и тогда озноб прокатился волной по остывающему телу. Алексея затрясло и он открыл глаза. От холода зубы, казалось, раскрошат друг друга, но медленно возвращалось сознание. Алесей не понимал, что произошло: последнее, что он помнил- это состав под погрузкой и в замкнутом пространстве никак не мог сориентироваться. Ему было темно и холодно, он попробовал передвинуться и наткнулся на что-то холодное, попытался это ощупать и с ужасом понял, что ощупывает холодный труп женщины. Волосы зашевелились на голове, но это окончательно привело его в чувства. Он сел на бетонном полу и попытался сосредоточиться. В темноте световыми полосками вырисовывалась дверь. Алексей на четвереньках через трупы пополз к спасительной полоске света, застучал в дверь. Тщетность этого стука он понял не сразу, но эти удары помогли ему окончательно прийти в себя и разогреть остывавшую кровь. Он прислонился к двери, и створка двери чуть подалась под давлением тела. Он нащупал ручку , потянул дверь на себя и резко толкнул ее обратно. Еще раз, еще и еще... Дверь, наконец, подалась, затрещала и Алексей, уже теряя сознание, вывалился в коридор. Очередную группу завербованных Андрюха Жуков встречал на вокзале. Вещи приезжих грузили в полуторку, которая направлялась к баракам, не дожидаясь построенных в колонну добровольцев прибывших осваивать северные широты необъятной Родины. Добровольцы привлекались подъемными выплатами и семидесяти процентными северными надбавками к зарплате. После того, как спецпереселенцы были разконвоированы, вербовка, которую в последствии назовут 'Оргнабором' давала реальную возможность выжить и сорок шестому заводу и Котласу. Большая часть завербованных вскоре направлялась на лесоповал. Немногие после истечения договора оставались в этих диких , суровых, и все-таки удивительных местах, но были и такие. К этим 'таким' относился и комендант Андрей Жуков, по военному подтянутый, с суровым жестким взглядом. Приезжих надо было разместить по комнатам - по четыре-шесть человек в каждую. Обычно делалось это по списку, не взирая на претензии и пожелания прибывших. Так было и в этот раз: Андрюха называл подряд четыре фамилии и выдавал ключ с картонным номерком, привязанным к ключу неосмоленной дратвой. Уставшие от вагонов люди молча расходились по своим комнатам. -А отдельных апартаментов у вас нет?- услышал Андрюха после передачи очередного ключа. Перед ним стояла молодая женщина с короткой стрижкой светлых, солнечно-прозрачных волос. Теплые голубые глаза без тени смущения смотрели в Андрея, за чуть припухшими губками прятались жемчужинки белых зубок, приталенный костюмчик сидел на женщине так, словно она только что сошла с обложки журнала мод. На руке висело перекинутым легкое не дешевое пальто. 'Хороша, сучка!' - подумал Андрюха, улыбка пока не осветила его должностное лицо, но желание что - то для нее сделать уже появилось. Андрюха снова заглянул в список . - Фамилия?- все еще строго спросил он . -Ермакова, - ответила женщина улыбаясь. - Липа Михайловна' -Липа это что? -А это имя такое. Липа- липка, липочка - красивое цветущее дерево. Во время цветения пчелы летят на сладкий запах его цветов. Родители знали, как меня назвать. В зашарпанном коридоре барака Андрюха вдруг почувствовал запахи весны, и совершенно неожиданно для себя протянул собеседнице ключ от двухместной комнаты- единственной в этом бараке. После возвращения с того света, Алексей стал замечать за женой что-то для него непонятное. Нет, Синичка по прежнему хлопотала по хозяйству, готовя еду и обстирывая детей, также чисто и уютно было в их комнатенке, но что- то изменилось в выражении ее лица, появились вертикальные морщинки на лбу и щеках, и эти морщинки придавали лицу вечную озабоченность. В свободное время Синичка не выпускала из рук отцовскую библию, но уже не мурлыкала себе под нос свои песенки, голос стал ниже, а без щебета этой пташки комната становилась бесцветной и сумрачной. Ночью, когда дети на полатях уснули, и Алексей привычно положил руку на грудь жены- это всегда было у них прелюдией любви- Синичка вдруг вздрогнула и отстранилась. -Ты чего?- недоуменно спросил Алексей. - Не надо- ответила Клавдия и отстранилась еще больше. Разгоряченный Алексей уже не мог остановиться, повернул жену к себе лицом, но та вывернулась и снова оказалась спиной к мужу. Алексей обхватил ее сзади, всем телом прижался к ее спине, левой рукой провел меж ее ног, нащупав сначала пальцем теплоту ее тела, и почти силой овладел ей. Клавдия лежала безучастной к произошедшему. Алексею тоже разговаривать не хотелось, но он почувствовал, что в Синичке что-то сломалось. Оба лежали молча, глядя в потолок. Каждый со своими мыслями. Организм не старого еще мужика требовал ласки. Хоть иногда. Когда жена снова продемонстрировала ему свое безразличие, он не выдержал: -Да что с тобой происходит, мать твою?.. -Я не могу,- разрыдалась синичка, -грех это: у нас уже четверо сыновей, больше мы не хотим, а похоть, блуд... Грех это. Где, в какой библии она набралась этой 'мудрости'? Остыл Алексей мгновенно. Он никогда не умел сдерживать своих эмоций, и уже через пару минут хлопнув дверью, вылетел в темноту ночи. День получки в поселке Хвостик города Котлас Архангельской области заканчивался в местной забегаловке, провонявшей водкой треской и папиросами 'Ракета', которые мужики расшифровывали как абравиатуру. Получалось : Россия Атомом Крепка, Еб-м Теперь Америку. Там можно было выпить на разлив и даже, втихую переброситься в картишки. Вместе с работягами в заведение набивались карманники, шулера, любители выпить за чужой счет и просто попрошайки, клянчившие оставить глоточек. То чем там дышали, воздухом назвать- не поворачивается язык. Дышали дымом дешевого табака, перегаром, вонью соленой трески и с каждым вдохом и каждой стопкой красное лицо продавщицы за прилавком, наполняющей стопки все больше растворялось в этом мареве. Родные братья Алексей и Григорий устав от работы иногда и в простые дни сюда заглядывали, а уж в день зарплаты... Григорий бы старше и крупнее, Алексей же был мелким, шустрым и, как большинство небольших людей был самолюбив и задирист. Не раз Григорию приходилось растаскивать драки затеянные младшим братом. Все начиналось чинно: гордые собой братья входили в пивную, останавливались у порога и долго выбирали в сизом мареве столик, за которым можно было встать- о стульях в заведении не знали. Найдя, наконец, место, не спеша, подходили к столику, кивком приветствовали будущих сотоварищей по узкому застолью и требовали официантку вытереть стол. Это было ритуалом, от которого они не уклонялись никогда. Официантка сдвигала стопки уже пьющих, и вытирала часть столешницы такой же грязной тряпкой, как и ее платье. Григорий оставался за столом сторожить место, а шустрый Алексей лавировал между столами к прилавку, где, как правило, становился не в конец очереди, а в ее начало. Пропустив пару очередников, он клал на прилавок сотню и получал две стопки и два кусочка соленой трески на клочке газеты. 'Тресоцьки не поешь- не поработашь'- подмигивал он продавщице и сдачи не брал. Хитрость заключалась в том, что теперь он мог спокойно подходить без очереди и в пределах оплаченной сотни повторять заказ. Продавщица, Алексея знала и ничего против такой хитрости не имела. Так было и в этот раз, и все было бы как обычно, не зацепи Алексей плечом в очереди за очередной стопкой мужичка. Стопка в руке Алексея дрогнула, и часть живительного напитка выплеснулась на пальто. Мужичок был не в фуфайке, а в макинтоше. Он ничего не сказал Алексею, но взглянул на него так, что внутри Алексея что-то лопнуло и холодок потек по позвоночнику от затылка - к заднице. К столику Алексей вернулся злой и вдруг притихший. Григорий ничего не подозревая, продолжал о чем-то говорить с соседями , но Алексей соображал плохо и пил молча. Мужичек выпил свою стопку и исчез. Можно было успокоиться, но вечер был переломан, водка больше не шла. - Пошли, однако, - предложил Алексей Григорию, но тот увлекся разговором с соседями по столику и уходить не спешил. -Брось, брат, давай еще 'по капэлыночке', ребята вот хорошие, давай чокнемся. Чокнулись. Выпили. Заели 'тресоцькой'. Оживились. Беседа снова потекла по прежнему руслу. Григорий, пьянея, чаще стал трогать рукой то место, где был карман с получкой, проверяя на месте ли деньги, а потом расстегнул фуфайку и стал просто лазить рукой в карман. Мужички посмеивались: 'Че, кассу проверяшь?' Выходили из забегаловки около одиннадцати. Первые дни весны на севере - еще зима и хотя водка грела, ветерок проникал под фуфайки, а в рукавицах рукам было уютнее. Братья, слегка пошатываясь, брели по темным закоулкам к своему бараку. Оставалось пройти мимо сараев, войти в дверь, пройти по коридору и расстаться у дверей своих комнат, когда сзади неслышно подошли к ним два мужика: 'Че, кассу не потерял?' Братья повернулись. В руке у одного из мужиков блеснул нож. 'Не шебарши'- приставил он финку к горлу Григория: 'Попишу'. Из темноты вышел мужичек в макинтоше: - Ну, погуляли? Пора и расчет вести. Деньги давай. 'Не шебарши', снова повторил грабитель. Второй подошел к Григорию сзади, рука его скользнула за фуфайку Григория и деньги поменяли место жительства. -А ты, че стоишь? - спросил Алексея мужичек в макинтоше. - Так нет у меня денег... Не получал я... Брат вот получил, а я не успел- касса закрылась. - Сам пошарь, обратился мужичок к одному из подельников. - А мать твою!- заорал Алексей, срывая рукавицы с рук. 'Ищи'- швырнул рукавицы на снег. 'Ищи, сука!' снова заорал он и поднял руки. Финка второго была, по прежнему на горле Григория. Мужик ловко проверил и вывернул карманы Алексея- денег не было. -Нет ничего,- доложил мужик - может, и правда не успел. -Ладно, ответил мужичок в пальто, подошел к Алексею и треснул его кулаком в лицо. Молния сверкнула в глазах Алексея и рассыпалась на снег мелкими искрами. - Это тебе, сука, чтоб водку на пальто благородных людей не проливал. Исчезли они тихо, также как появились. Алексей, утирая рукой кровавые сопли, поднял рукавицы, одел их на руки и стал уже рукавицами размазывать кровь по лицу. - Крепко он тебя, - посочувствовал Григорий. - Да хрен с ним, деньги жалко. Ладно, пошли. - Если бы не нож... - Да ладно, пошли. Уже в коридоре барака, когда каждый стоял у двери своей комнаты Григорий спросил: 'А ты, правда, что ли, в кассу опоздал?' - Ты че?- усмехнулся Алексей,- Мы же вместе в кассу стояли. Просто деньги в забегаловке я в рукавицу перепрятал. Не грусти, брат, до получки как - ни будь, дотянем. И шагнул через порог в свою комнату. На следующее утро, Андрей вышел из своего барака раньше обычного и направился не в контору как обычно, а к бараку с ? 6. Именно в шестом бараке и жила Липка. Робким Андрюха, закаленный и проверенный лесоповалом не был, и это была не первая в его жизни женщина, но он не совсем четко соображал, что тащило его по деревянному тротуару к этому бараку. Соседка Липки не была дурнушкой, но на фоне цветущей Липы меркла, и видимо, понимая это, сама отвела себе вторую роль. Поболтали ни о чем и уже втроем пошли в контору. Липка оказалась девушкой образованной, и уже через неделю, бойко щелкая костяшками счет, выписывала наряды на работы. Ссылки на лесоповал она благополучно избежала. Товарка ее оказалась парикмахером, и тоже осталась в Котласе. Теперь Андрюха и по вечерам забегал в шестой барак, но отношения дальше разговоров ни о чем, не шли. Да и бдительная товарка Липки держала обоих под прицелом цепких серых глаз. Где-то, через месяц сладостных мучений, Андрюха раздобыл бутылку вина и направился по обычному маршруту. В этот вечер Липка была одна. Разлили вино по стаканам, легкое опьянение чуточку сместило реакции, лицо Липки осветилось легким румянцем. Андрюха еще что-то лопотал, когда она встала, подошла к двери набросила крючок на кольцо и задула свет керосиновой лампы. Через несколько секунд, Андрюха почувствовал в своих руках гибкое податливое тело. Руки женщины нетерпеливо расстегивали пуговицы рубашки Андрея. Одежда полетела на пол, Андрюха прижался губами к ее глазам, губам, впадинке между грудей, рука скользнула вниз к влажной теплоте женщины, и потолок комнаты разверзся, открывая путь в бесконечный космос наслаждения. Теперь Андрюха жил не работой, он с чувственной дрожью ожидал каждого вечера, но Липка довольно быстро все урегулировала до одной- двух встреч в неделю, но какие это были встречи! После них Андрюха выжатый и пьяный не от вина, а от ощущений брел в свою берлогу, чтобы утром проснуться и снова перебрать в памяти все то, что было накануне, и это доставляло ему почти наркотическое наслаждение. В этот день Жуков сделал в своей комнате генеральную уборку, приоделся и пошел уже знакомой дорожкой. Липка была одна- она всегда отсылала соседку, когда должен был прийти Андрей, а он в этот вечер был настроен решительно. Липка встретила его на пороге, тонкие руки обвили шею Андрюхи, Липка прильнула к нему с такой неподдельной нежностью, что у Андрея перехватило дыхание. Через несколько минут, когда ошеломление влюбленности было удовлетворено, Андрюха выдавил из себя главное: -Липочка, перебирайся ко мне.- Андрюха был уверен, что принятое им решение обрадует Липку. Липка освободилась от его объятий и села на кровати. Брови ее изогнулись дугой, припухлые губки вытянулись в ниточку, голубые глаза превратились в льдинки. Немного помолчав, она ответила: - Знаешь, дроля, я ведь не для барака рождена. Мне с тобой хорошо, но что ты можешь для меня сделать? Менять комнату в одном бараке на комнату в другом... Ты уж извини. Не для этого я завербовалась, чтоб по баракам таскаться. Вода из проруби, освежила бы Андрюху меньше, но скоро растерянность отступила, и жесткие складки лица, успевшие исчезнуть, проявились снова. Он не понял, а скорее почувствовал всю бесполезность любых, самых прекрасных и убедительных слов. Отношения Алексея и Клавдии замерли и остановились: оборвалась связующая нить. Они не ссорились, но комната стала для Алексея серой, а еда безвкусной. 'Трудовые будни' еще не стали праздниками, и ненормируемый рабочий день выматывал все силы. Алексей еще не до конца оправившийся от болезни приходил домой вымотанный настолько, что не всегда мог поужинать- лишь бы быстрее добраться до койки. Вода разлива отступала, оставляя озерца и острова, на которых торопилась вырасти, отцвести и рассеять семена трава- природа спешила, используя тепло короткого северного лета. Солнце грело и растапливало усталость и неустроенность долгой зимы, над городом высоко поплыли стаи перелетных птиц. Все двигалось, все наполнялось новой энергией наступившей весны. Алексей увидел Липку в конторе, куда зашел разобраться с закрытием нарядов. Эффектная женщина ему понравилась, он даже языком прищелкнул. В деловой беседе выяснилось, что она еще и не глупа. Ей тоже приглянулся начальник биржи. Подтянутый, не высокий, но стройный в чистой рубашке и, стараниями Клавы, модном костюме, с кудрями темных тронутых сединой волос мужчина был уверен в движениях и нетороплив в словах, и даже небольшая хромота не портила впечатления, а наоборот придавала ему какую-то таинственность: он прихрамывал, но инвалидом не казался. Жизнь уже научила его принимать решения и отвечать за них, и это чувствовалось в его манере поведения, в интонации голоса. Казалось, это был надежный и крепкий мужик. Через неделю Жуков увидел Липку под руку с начальником биржи Алексеем Романенко. Каблучки туфелек звонко щелкали по деревянному тротуару. Липка вдруг поскользнулась, ее попутчик ловко подхватил ее, и она прильнула к нему точно также как и к Жукову. Рябь в глазах Жукова прошла не сразу, а когда прошла парочка уже свернула и исчезла из поля зрения Андрея. 'Похотливая, вербованная сучка, - взбешенно подумал Жуков.- И этот кобель- жена, четверо детей, а туда же!' Жуков ненавидел их обоих, сгорая от оскорбления и ревности. Ненависть жуткой волной поднималась от ног к верху, замораживая сердце, вызывая озноб, отравляя сознание и поднимая дыбом волосы на голове, но через минуту панцирь льда слетал от такой же необузданной нежности к любимой женщине и всепрощения. Несколько дней Андрюха был между любовью и ненавистью. Трезвость расчетливого хладнокровия наступил вдруг, словно перед глазами рухнула черная завеса, но теперь Жуков был непредсказуем. Слухи по Хвостику распространялись быстро, и уже через пару недель было известно, что Романенко ушел от своей старой и собирается переезжать со своей новой в другую квартиру. Для Жукова это стало болезнью и наслаждением: он мог часами, спрятавшись, наблюдать за окнами Липки и получал почти сексуальное наслаждение, когда свет в ее окне сначала гас, а потом вновь зажигался и из барака, не спеша и уже не таясь, выходил Алексей. Андрей как побитый пес выслеживал их, когда они выходили на прогулки, ходили в магазин, на почту... Ему казалось, что она не с начальником биржи, а с ним идет по досчатому настилу тротуара, не с Романенко, а с ним уединяется в своей комнате... Клава совсем поизносилась: перелицованное пальто приобретало вид половой тряпки, а так хотелось нового. Все деньги уходили на детей, но кое- как Синичка отложила немного денег и пошла в недавно открытое ателье по пошиву верхней одежды. Ничего подходящего там не оказалось, и Клава попросила знакомую закройщицу сообщить ей, если появится хороший драп. За хлопотами она почти забыла об этой просьбе, когда вечером знакомая при случайной встрече сказала: ' Ой, Клав, я ж чуть не забыла, завезли несколько штук трофейного драпа. Так ты поторопись, а то заказов много...' На следующий день Клава в предвкушении обновки пришла в ателье в приподнятом настроении. Подождала своей очереди: -У вас, говорят, драп появился хороший. Мне бы пальто заказать. Незнакомая приемщица смерила Синичку взглядом: - Была ткань. Хорошая, но мало. Придется ждать, пока еще привезут. Вчера уже в конце дня начальник биржи своей жене пальто из последнего заказал. - Какой жене?- удивилась Клава. - Своей жене. Вместе они приходили. Имя у нее еще какое-то деревянное ни то Ива, ни то Липа. Сердце Синички остановилось. Лицо приемщицы поплыло, но Клава удержалась на ногах. Держась за стену, вышла она из помещения. Несколько глубоких вдохов и свежий воздух вернул сознание, но глаза затуманили горькие потоки слез. Клава не плакала. Плечи ее не вздрагивали, дыхание было ровным, но слезинки быстро проточили морщинки на щеках, запечатлев на лице невысказанную обиду и печаль. Синичка еще больше замкнулась в себе, чисто механически хлопотала по хозяйству и все оставшееся от забот время углублялась в библейские истории настолько, что это помогало ей не замечать измены мужа и не сойти с ума. Почему-то как никогда часто стала ей сниться Валерия- единственная их дочь, которая так и не смогла выжить в лагерных условиях и осталась в безымянной могилке шестого поселка. Алексей еще трижды надеялся на рождение дочки, но тщетно: рождались сыновья- продолжатели рода и фамилии. Клава все реже выходила из комнаты, может быть, боясь насмешек товарок, а может быть просто не хотела ни с кем делиться этой вечной и щемящей болью. Алексей ночевал дома все реже: все его раздражало даже дети, он стал на них раздраженно покрикивать, чего раньше никогда не было. Постепенно Синичка стала усыхать как березка с подрубленными корнями. Напомнили о себе и бревна и ледяная вода, из которой их приходилось таскать- как-то Клава закашлялась и на белом ситце платка проявились первые капли крови. Когда это повторилось несколько раз, Синичка пошла в больницу. Микстура, выписанная врачами, помогла, но врач настоятельно рекомендовал поменять климат. Эта мысль накрепко засела в усталом мозгу Клавы, и когда Алексей остался ночевать дома, Синичка рассказала ему о рекомендации врача. - Дура!- взбесился Алексей, -хочешь меня от Липки увезти? А кто тебя выпустит отсюда, ты не подумала? Кто тебе разрешит покинуть место поселения? Передохнем здесь! Алексей тут же ушел и больше уже не возвращался. В местном клубе шел трофейный фильм 'Гибель Титаника' Жуков купил билет и вошел в зал за полминуты до того как в зале погас свет. Он сумел сесть прямо позади ненавистно-любимой женщины. Липка положила головку прозрачно- солнечных волос на плече соседа, Жуков наклонился вперед , почувствовал запах ее волос, ее тела, и не выдержав, чуть коснулся ее шеи. Женщина, вероятно решив, что мешает сидящему сзади, выпрямилась и поудобнее устроилась в зрительском кресле. На экране громадный корпус 'Титаника' накренился и готовился к погружению в пучину океана. Несгибаемый капитан с мостика отдавал последние распоряжения. Пассажиры рвались к шлюпкам, срывались с борта в ледяную воду океана, оркестр продолжал играть... Капитан приказал смазать машины корабля маслом. -Машинного масла нет, сэр- ответили ему. -Смазывайте сливочным- приказал капитан... И в это время напряженную тишину зрительного зала взорвал крик: -Включите свет, я человека убил! В зале включили свет. Липка сидела в кресле. На бледном лице застыло удивление. Оно было красиво это лицо, совершенно не изуродованное ударом. Сзади из раскроенного черепа через почти прозрачные волосы по позвоночнику текла и запекалась алая струйка крови. Жуков, все еще держа в руке топор, сжимал голову руками и раскачивался в кресле за спиной прекрасной покойницы. Топор нелепо раскачивался вместе с его головой, и блики света отражались от тщательно заточенного лезвия. Появились ненужные уже врачи и милиция. Милиционер вынул из руки Жукова топор, помог ему подняться. Покойную уложили на носилки. Жуков не рыдал, но плечи его опустились, руки сами ушли за спину, и он обреченно нес залитое слезами лицо за носилками в неизвестность двадцатипятилетнего заключения. Через месяц скитаний по знакомым Алексей вернулся в семью. Он просто пришел после работы, молча разделся, умылся и присел за стол. Синичка также молча, поставила перед мужем чашку с супом и хлеб. Праздника не получилось. А в 1946 году Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 YI-45г Алексея наградили медалью 'За доблестный труд в Великой Отечественной войне' В удостоверении за ? 0095719 написано, ' от имени Президиума Верховного Совета СССР медаль вручена 7 июня 1946 года Пред. Котл. Горисполкома Анисимовым', то есть через год после Указа. Чудо в том, что она вообще была вручена раскулаченному. Сначала были слухи. Слухи о том, что скоро спецпереселенцам (читать 'кулакам') будет амнистия, и их начнут снимать со спецучета. Об этом шептались, но громко это не произносили: страх уже навсегда поселился в подсознании кулаков, они уже привыкли к постоянному присутствию в их жизни сексотов, а потому были осторожны и взвешены в словах, помня, что язык может довести не только до Киева, но и обратно до шестого поселка. Собрались у Григория по какому-то незначительному поводу. Не выдержал Григорий: -Ну, что Алешка,- скоро домой? -А где он, дом-то- мы семнадцать лет тут лес валим . Куда ехать -то. Где нас ждут? - А поедем обратно, в Бургскую область. -Ага, возьмем обрезы и будем хутор свой отбивать у новых владельцев... - Николаю с Марией надо написать, что там и как, уж потом решим,- вмешалась Мария,- что мы тут? А там хоть какая-то родня будет, помогут. Сестра все-таки ваша. Надо ехать. -Ага, помогли уже раз, последний тулуп содрали. Никуда я не поеду! Мне и тут не плохо. -Конечно,- снова влезла Мария,- ты же здесь в начальники выбился, а Гришке все равно где мантулить. Пусть остаются, Гриш, а мы, как только разрешат - уедем. -Ага, как только... Ждите. На следующее утро Мария написала Николаю письмо, не очень рассчитывая на ответ. Ответ, однако, пришел. Председатель колхоза обещал помочь и с работой и с жильем. Мария с радостью показала письмо Клаве. Пришло и официальное подтверждение: директор сорок шестого завода Некрашевич вызвал к себе Алексея и вручил официальную бумагу о том, что ' гр Романенко А.И. На основании Постановления СНК и ЦИК СССР от 1.02.1930 г. в порядке раскулачивания высланный в 1930 г на спецпоселение в г Котлас, Архангельской области. снят с учета спецпоселения.' Это была свобода! Но радости Алексею она не принесла: нахлынули горестные размышления, как и главное где жить дальше. Оставаться не хотелось, но и возвращаться на место крушения молодости было жутковато- одно сознание того, что в родном доме рядом живут посторонние люди не принесло бы спокойствия. Григорий с семейством уехал. Накопленного имущества у брата было немного: все уместилось в несколько чемоданов. Алексей помог родственникам забраться в вагон, подождал, пока поезд тронется и побрел домой- снова рвались родовые связи: теперь Алексей оставался один в этом царстве ссыльных и завербованных. Народное хозяйство бурно восстанавливалось после изнурительной войны. По статистике неизменно росло народное благосостояние. Некрашевич выбирал участок на возвышенности и начал строить себе дом. Благо, рабочей силы и леса у директора заводы было достаточно, и это был уже не тридцать седьмой год. Что-то менялось в этой жизни. Негласно, без приказа, Алексей был прорабом на этой стройке, и ему это нравилось: он с удовольствием работал на этом строительстве все свободное от обязанностей начальника биржи время. Когда были уложены из лиственницы первые четыре венца сруба, фундамент, и вырисовались стены будущего дома Некрашевич сам приехал на стройку. Походили, посмотрели. - Ну, Алексей, что ты решил? Уезжаешь? Остаешься? - Не знаю. Вроде и привык тут, но все - равно чувствую себя ссыльным и не полноправным. Расконвоирован и с учета спецпоселения снят, а ссыльный... -Останешься- места много: рядом дом поставишь. Я помогу...Подумай. - Подумаю, пообещал Алексей. Дом достроили. Он получился светлым и снаружи и изнутри: стены, набранные из северной сосны, десятилетиями будут излучать тепло и легкий запах сосновой смолы, радовать жильцов светом окон и теплом стен. Снаружи дом с годами станет темно-серым, но это не сделает его мрачным. Он так и будет возвышаться над поселком, как возвышаются купола церквей в русских селах. Это был хороший дом. Зимой Клава простудилась и слегла. Слабое сердце синички начало давать перебои, и врачи снова порекомендовали ей сменить климат. Григорий приглашал к себе, но Клава, промерзшая на всю оставшуюся жизнь, хотела в тепло: она разыскала адрес сестры Евдокии и уже получила от нее несколько писем. Евдокия вышла замуж и переехала к мужу в Алма-Ату. Муж работал мастером на авиаремонтной базе ?45, семья жила не плохо и на первое время сестра обещала приютить семью Клавы. Оставалось убедить зависшего в неопределенности Алексея. -Смотри,- показывала она письма Алексею- там все растет, а яблок столько, что по ним ходят. Детей фруктами кормить будем. - И что я там буду делать? Яблоки собирать? Самолетам хвосты заносить на авиаремонтной базе? Лесов- то там нет, а другой прфессии у меня нет. На одних яблоках не проживешь. Так и не могла Синичка убедить мужа, но жить здесь она тоже не могла: занозой сидела под сердцем измена мужа, до помешательства хотелось к близким по линии отца, копившаяся годами усталость полярных зим давила на мозг, доводя до отчаяния. Последний аргумент нашелся сам: как-то за ужином синичка закашлялась и снова выплюнула в платочек алый сгусток крови. Лицо ее побледнело, она обессилено присела на кровать. Алексей посмотрел на жену и вздрогнул: исхудавшее ее лицо напоминало лик висевшей в углу иконы. На платочке расплывались новые алые пятна. Что-то очень важное лопнуло в сознании Алексея, какая-то натянутая до предела струна: он вспомнил как впервые увидел ее на собрании баптистов, как тащила она его почти безжизненного от столба позора, как вместе хоронили они единственную дочь, как выхаживала она его после тифа, как всю жизнь как квочка над цыплятами тряслась над детьми и никогда не впадала в уныние или истерику... Забытая нежность как пламя костра захлестнула Алексея, он подскочил к жене, обнял ее, прижал к груди, вся муть в его сознании осела, и он окончательно вернулся к жене и детям, вернулся в свою семью. -Все, - выдохнул он, - уезжаем к твоей сестре. Будем ходить ногами по яблокам, есть фрукты, будем отогревать твою маленькую замерзшую душу. Серега плыл. Теплая вода моря покачивала его на волне, приятно омывала тело, вызывала блаженство легкого опьянения. Где-то далеко шумел город, ближе галькой шуршала вода, чьи-то голоса сквозь пленку воды просачивались в уши, Сергей все дальше уплывал от берега. Вдали покачивался корабль, дельфины резвились, выпрыгивая из воды, и медленно врезались в голубую волну, едва не касаясь своими телами тела Сереги. Сергей попробовал, подобно дельфину, выбросить свое тело из воды и рассекая волну руками, дугой вошел в волну, ушел на несколько метров в темную глубину воды, выгнув спину двинулся вверх навстречу свету и воздуху, схватил открытым ртом воздух над поверхностью воды и открыл глаза. Через окно больничной палаты по глазам полосонул луч солнца, и Сергей окончательно пришел в себя. У кровати в белых накидках стояли Сашка, Лёка и Дальний родственник: -Ну, ты даешь , братуха, - Сашка положил руку на плече брата, - думали, что уже не довезем тебя: проснулись утром, а ты просто никакой- губы синие, глаза закатились... Но довезли. Теперь жить будешь. Радостно улыбался Лёка: -Дядь Сереж, я так испугался, так испугался, а теперь так рад, что вы живы, что все в порядке... - Так, это что тут за митинг?- вошла в палату медсестра. 'Ольга'- прочел на бейджике ее халата Сергей.- Так, заканчиваем и выходим. Больному покой нужен. Все-все, выходим, -проводила она до дверей посетителей,- а вы , больной, повернитесь,- наполнила сестра шприц. - И давно я тут?- спросил Сергей. - Сегодня шестой день. Самое страшное уже позади. А когда вас привезли было страшно- краше в гроб кладут. Но теперь все хорошо. Кстати, вот, возьмите- это ваше,- положила она на тумбочку что-то завернутое в чистую тряпицу.- Это вы в руке сжимали, когда вас к нам привезли.- И наклонившись шепотом: -'Это твое. Когда я тебя из купели вытащила, ты его в кулаке сжимал'...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"