С мерцающей звезды нисходит благодать,
И в полночь возвращается обратно.
Закрытых глаз таинственное братство
Зовет нас в игры странные играть.
"Иерофант", Борис Гребенщиков
Тинейджеры пялятся в телик,
Иван Максимыч спит.
Не поднялся еще он с постели -
На вахте, стервятник, сидит.
"Несколько мгновений в туманном-туманном утре Ивана Максимыча", Иван Шальной
Огромная ядовито-зелёная Луна висела как червивое переспелое яблоко над Ново-Кузякиным, и деревья склоняли ветви, не в силах выдержать её взгляда, и люди падали ниц там, куда она обращала свой взор.
Профессор семиотики Иван Максимыч спал, шумно втягивая ртом воздух в неосознанном стремлении продолжать существование, а затем по истечении времени выпускал его наружу. Лунный Заяц заглянул в грязное окно его захламленной квартиры и поднял очи вверх, всем своим видом демонстрируя неодобрение этому жилищу и его неопрятному хозяину. Лунный свет обозначил в темноте коротко постриженные седые волосы Ивана Максимыча и его худое небритое лицо, выражавшее снобистское презрение к собеседнику вне зависимости от ситуации, и профессор неожиданно для самого себя открыл воспалённые глаза. Иван Максимыч с хрустом потянулся, вдохнул вкусно пахнущий плесенью воздух, и, тихо матерясь, принялся выбираться из пропахшей потом скрипучей кровати, в которой мучили его странные и нелепые сны.
И тогда гигантская волна чего-то неведомого захлестнула его в первый раз. Дикая боль пронзила позвоночник профессора подобно раскалённому шампуру, губы его побелели, а лицо исказилось, становясь похожим на страшную гипсовую маску. Худое костлявое тело Ивана Максимыча с грохотом упало на немытый со времён заселения в этот дом пол, а душа, бестолково озираясь по сторонам, выскользнула через искривившийся рот, и увидел профессор сон.
* * *
А увидел Иван Максимыч, что стоит он посреди бескрайней равнины, усыпанной камнями вида весьма подозрительного и на козявки Лунного Зайца похожими довольно таки, и людей множество бродивших по этой равнине без какой-либо видимой цели, и людей, что лежали на холодной земле, устремив к небесам бессмысленный взор. Кровь омерзительно хлюпала под ногами, и Иван Максимыч со странным отчуждением подумал, что ботинки его теперь выглядят стильно весьма. Невысокий юноша в разодранной на груди куртке несколько секунд молча смотрел ему в лицо, словно надеясь там увидеть что-то вдохновляющее, а потом поднялся с испачканной кровью земли.
- Вы что здесь делаете? - резко спросил он, быстрыми шагами приближаясь к Ивану Максимычу.
- А чёрт его знает, - честно ответил тот. - А вы как?
- Уничтожаем друг друга по-маленьку, - с радостными глазами объяснил его новый знакомый. - И, как вы можете заметить, неплохо получается, - парень обвёл равнину рукой с гордостью отца, показывающего своим друзьям новорождённого. - У нас тут, извольте обратить внимание, война.
- И из за чего же, позвольте полюбопытствовать? - вяло отозвался Иван Максимыч.
Парень на мгновение напряг лоб, но морщины на его челе тут же разгладились.
- А на кой хрен мне это знать? Воюем и воюем, значится, вот уже второе столетие кажись. Ну или около того. Нам же больше и не надо теперь ничего, кроме победы этой. За каким ещё рожном нам причину искать, когда кроме войны и нету ничего ни внутри, ни вокруг?
Иван Максимыч непроизвольно отступил на шаг от юноши убедительного, и ощутил как под его ботинком хрустит чья-то кисть, словно печенье на пол оброненное.
- Вот так и живём, - с некоторой иронией в голосе подытожил его собеседник. - А теперь подними пистолет, чтоб я и тебя мог изничтожить, стервец, осуществив победу в мировом масштабе крошечную до незначительности, в моем же субьективном восприятии важную весьма и поисков причины не требующую, - отбарабанил он по-видимому заученную наизусть фразу и уставился на Ивана Максимыча с некоторой даже теплотой.
Довольно долгое время ничего не происходило, только два человека стояли и смотрели друг на друга посреди усеянной трупами равнины.
- Возьми пистолет. Всё равно тебе жить недолго осталось, старикан, так что чего уж там церемониться, хоть погибнешь ради цели благородной теперь, - медленно и членораздельно проговорил логичный молодой человек и зашёлся в приступе мучительного кашля. - Чёртовы газы! Эти ублюдки чувствуют, что приходят их последние дни и пытаются продлить агонию. Но поверьте, это ещё недолго будет продолжаться.
Судя по тому, как харкал кровью он сам, его собственные последние дни были уже не за горами, но это показалось Ивану Максимычу мелочным и совершенно несущественным. Дурак ты, дурак малолетний, что ж ты будешь делать, когда закончится агония их и получишь ты свою победу вожделенную? Не знаешь, сволочь? То-то же. Но не сказал он ему того, а вместо этого на негнущихся ногах подошёл профессор семиотики к распростёртому на земле телу и сомкнул тонкие пальцы на чёрной рукояти.
- Чего ты тут лежишь, гадина, в такой момент? - одними губами проговорил Иван Максимыч, с дикой ненавистью глядя на неподвижного мужчину.
А потом он начал оборачиваться, но медленно, слишком медленно, а сволочной мальчишка не церемонился больше и выпускал в него пули одну за другой. Жгучая боль пронзила бок Ивана Максимыча, губы его побелели, а лицо исказилось, становясь похожим на страшную гипсовую маску, и увидел он сон.
* * *
А увидел Иван Максимыч, что сидит он на деревянном стуле, ноги в блаженстве вытянув, и голова его свободна от мыслей докучливых, а тело расслаблено и готово к свершениям новым, и было это так несказанно здорово, что он чуть не заплакал от радости. Напротив же него за низким столом на изогнутых ножках расположился коренастый человек с плоским как блин лицом, и звали его Рудольф. Рудольф придвинул поближе к себе одну из обжигающе горячих чашек, распространявших по комнате ароматный пар.
- Ты пей, не стесняйся. Меня Рудольфом звать, если не понял ещё, - сказал Рудольф.
Иван Максимыч пожал плечами. Утруждать язык ему не хотелось.
- Это Пограничье, последний пост между реальностью и безумием. Дальше дорога в один конец. Ты зачем сюда пришёл-то, сынок, скажи, а? - неожиданно спросил Рудольф, наклоняясь совсем близко к его лицу и обдавая ароматом цветочного чая.
- Я и не приходил. Оно само как-то так, - ответил Иван Максимыч, ещё раз пожимая плечами с целью не до конца понятной ещё ему самому. - А вы кто таков будете, прошу прощения за любопытство?
- Я, сынок, алхимиком был в одна тыща... - Рудольф беззвучно шевелил губами, пытаясь вспомнить годы своей быстротечной жизни, но довольно скоро сдался и вновь устремил взор на собеседника. - Искал чёртов философский камень, а нашёл Истину на свою голову глупую и от алхимии лысую. Нашёл и сторожу её здесь теперь, аки змей какой пакостный. Никто не мог найти, все ошибались рано или поздно по глупости ли или самонадеянности, только я до конца дошёл. И зачем он мне сдался, этот конец? Зачем я их, старый дурак, обыгрывал?
- И от кого же ты её сторожишь? - вяло поинтересовался Иван Максимыч.
- От людей, сынок, ибо Истину знать человеку не положено. Ни к чему она ему, только мучение одно. Смысл же существования человеческого заключается в достижении того, чего достигнуть заведомо нельзя. Запомнил, в достижении. Так и запиши. И ему, и мне, мне мучение, - вдруг заорал Рудольф, страшно выкатывая глаза, хрипя и молотя кулаком по столу. - Никогда не доходи до конца пути... никогда не доходи, потому что оттуда нельзя свернуть. Нельзя свернуть, - заорал он неистово и ударил по столу кулаком изо всей своей дурной силы.
Кипяток из опрокинутой чашки брызнул прямо на Рудольфа, заставив его на некоторое время поумерить праведный гнев, изобразив однако же в лицах пантомиму занятную, но на бумаге увы не воспроизодимую.
- Рудольф, помоги мне вернуться домой. Помоги мне вернуться и больше никогда оттуда не уходить, - быстро затараторил Иван Максимыч, не давая безвинно пострадавшему и от Истины, и от собственноручно приготовленного чая алхимику опомниться.
- Помочь - это можно. Дурное дело оно вообще нехитрое, - задумчиво отметил Рудольф. - Только зачем? Ищи его сам, где хочешь и в чём хочешь - тогда может и найдёшь. А может и нет, но дурное дело оно, как известно, нехитрое, так что верю я в тебя.
- Сволочь ты, Рудольф, - честно ответил Иван Максимыч. - К тебе по-человечески, а ты, можно сказать...
- Может и так, может и так, - охотно согласился Рудольф, покачивая головой, как болванчик. - Только зачем? - произнёс он на прощание и растворился вместе с окружавшей его комнатой.
Поле, освещаемое лишь неярким лунным светом, простиралось теперь вокруг, и в этом свете Иван Максимыч увидел далеко впереди неясное мельтешение и решился следовать туда, потому что больше идти всё равно было некуда. Ветру, казалось, не понравилось эта идея - он сгустился и ударил Ивана Максимыча в лицо то ли просто из ненависти к живому существу, то ли пытаясь не пустить его вперёд.
- С-сука, - вяло выругался Иван Максимыч, слизывая языком кровь, стекавшую из неглубокого пореза на щеке.
У подножия холма, изгибая бескостные тела в странной пляске, танцевали тени. Их рты раскрывались, но ветер заглушал слова песни, и Иван Максимыч медленно побрёл к ним, прижимая не слишком чистый носовой платок к окровавленной щеке.
- Мы - Миринда новая, понтовая, лиловая, - кричало чудовищно худое существо, запрокидывая голову далеко назад и царапая ногтями впалую фиолетовую грудь.
- Ыыыы! Зацепило! - подхватывали остальные, извиваясь телами подобно червям, и крутя руками в воздухе.
Кто-то схватил Ивана Максимыча за рукав и потащил его в круг. Круглое фиолетовое лицо с широко раскрытыми глазами и распространяющим удушливую вонь ртом, оказалось совсем близко от него, и, не в силах больше сдерживать отвращение, Иван Максимыч без замаха ударил тварь кулаком в скулу, с близким к сексуальному удовольствием ощущая, как хрустят под его костяшками фиолетовые зубы. Ему кричали что-то вслед, ещё одна фиолетовая рука вцепилась в ворот куртки, но не задерживаясь более ни на миг, профессор бежал, и только ветер молча и жестоко бил его в лицо.
Давно остались позади последние фиолетовые преследователи, а он всё гнался за чем-то далёким и неведомым, находя в этой погоне смысл и цель существования. Это было сейчас очень важно, гораздо важнее, чем просто выжить - не останавливаться. Он бежал, и россыпи сюрреалистических созвездий молча кивали ему вслед. Может быть, это и есть истина, которую он потерял и забыл, истина, которую прятал от людей безумный алхимик Рудольф - не останавливаться? Не береги дыхание, не береги и не оставляй теперь на чёрный день больше никогда и ничего, потому что вот он пришёл и дня чернее уже не будет. "Время уже дышит мне в затылок, надо лишь чуть-чуть поднажать", - подумал Иван Максимыч, - "и тогда я добегу. Через сонмы миров, через долгие-долгие годы добегу домой. Не догоните. Я победил вас, кто бы вы ни были - я нашёл путь. Это Пограничье, и там, где властвует безумие, надо сражаться по его законам".
А потом на него нахлынуло в третий раз. Но никакого третьего сна Иван Максимыч уже не видел, а если и было с ним что-то такое, то это, согласитесь, уже его личное дело. Было - не было, кто ж их разберёт.
* * *
Огромная ядовито-зелёная Луна висела как червивое переспелое яблоко над Ново-Кузякиным, и деревья склоняли ветви, не в силах выдержать её взгляда, и люди падали ниц там, куда она обращала свой взор.
Иван Максимыч попытался нащупать на носу очки, и понял, что сам же и раздавил их, когда в припадке бессмысленно молотил ногами по земле. И тогда понял бедный, глупый Иван Максимович, что он победил, и не будут его больше мучить сны странные и разнообразные, а станет он отдыхать умом и душой, ходя каждодневно в институт своей то ли семиотики, то ли ещё какой гадости. И иные реальности теперь навсегда останутся для него полубессмысленным миражом, потому что прикинувшаяся Никой Ананка отняла у него все другие пути.
- Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? - спросил Иван Максимыч у пустоты, обливаясь слезами. Лунный заяц ничего не ответил, упиваясь своим безразличием.
Тогда, глядя прямо в глаза Лунному Зайцу, Иван Максимыч достал из порванного кармана чудом не выпавший во время бегства Люгер, борясь с тошнотой, засунул его поглубже в рот, осторожно потрогал ствол языком и нажал на курок.