- Крещается раба Божия Софья во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь!
Голос отца Иллариона звучал сипло из-за холода, царившего в церкви Ильи Пророка под Сосной. За узкими оконцами, забранными в свинцовые переплеты, трещал лютый мороз, предвестник скорого Крещения. Пробрался он и внутрь храма. Щеки и носы у тех, кто пришел в этот ранний час, чтобы окрестить девочку, ярко раскраснелись, теплое дыхание превращалось в облачка пара, взмывавшие вверх, под своды купола, и таявшие где-то далеко в его сумраке.
Девочку нарекли Софьей, как того захотела Марфа Семеновна. Она судорожно сжимала в муфте замерзшие руки, стоя плечом к плечу с Антипом Федоровичем позади кумовьев, - Федоса Овчины и Дарьи Захарьиной, давней подруги Марфы, - слушая священника, читавшего Символ Веры, осеняла себя крестом, отбивала поклоны Господу до земли, тихо произнося слова молитвы Отречения от Сатаны. "Отрицаеши ли ся от Сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?", - одними губами шептала она, повторяя за батюшкой. - Отреклся ли еси от сатаны?" И тут же неистово плевала на пол вместе с кумовьями, с яростью твердя: "Отрекохся!". А после, наблюдая, как отец Илларион погружает дитя в купель, едва не умирала от волнения при виде посиневшего детского личика. Господи, хоть бы не застудили ее чадо! Воду нагрели, но от церковного воздуха у взрослых сводило скулы, холод прокрался под теплые шубы, от стужи немели пальцы ног, несмотря на меховые сапоги и поршни. Что уж тогда говорить о голенькой, мокрой малышке, завернутой только в тонкую простыню?
От пронзительных криков новоиспеченной рабы Божией закладывало уши, и Марфа, внемля всей душой ее надрывному плачу, с нетерпением ждала конца обряда, чтобы вернуться домой в теплые стены горницы. Едва Софьюшку третий раз погрузили в купель, она кинулась помогать куму вытирать дитя насухо, оттеснив в сторону Дарью, и успокоилась только тогда, когда девочку завернули с ног до головы в меховую полость.
О крестинах договорились второпях и почти никого на них не позвали. Сильнее всего в миг священного таинства, женщина желала, чтобы Бог простер над ее девочкой свою благодатную длань, защитив ее невинную душу и тело от тлетворного дыхания зла. Марфе Семеновне было чего бояться, потому она и молилась столь неистово, с воодушевлением, веря в чудотворную силу крещения. Но даже сквозь утешительную благость молитв, на время вселявшую в сердце покой и умиротворение, в нем и ныне пробивались ростки страха, посеянные неделю назад. Мысли Марфы нет-нет, да возвращались к событиям, происходившим в их доме всю неделю, предшествуя крещению дочери...
...Сбитыми в колтуны, лошадиными гривами дело не обошлось. Когда вся Москва гудела от святочных гуляний, веселилась, на дом Колывановых обрушилась череда бед, одна хуже другой, словно кто-то проклял семью гостя.
Утром, спустя день после суматошной ночи, когда Марфа Семеновна подняла на ноги холопов, ища запропастившегося кота (никто из чадинцев так и не понял, зачем хозяйка его искала), пал любимый мерин Антипа Федоровича, на котором он ездил в Нарев. Спину несчастной скотины покрывали кровоточащие ссадины, пена капала со взмыленной морды, бока запали. Конь выглядел так, словно его гоняли галопом всю ночь, пока не загнали до смерти. Хозяин учинил холопам допрос, чтобы выяснить, кто брал коня без его ведома, но никто ничего не знал. Все спали. Избитый конюх, угодивший Антипу Федоровичу под горячую руку, божился, ползая у него в ногах, что вся сбруя на месте, висит так, как он ее и повесил вечером, а ворота конюшни хозяйка сама запирала на замок, и ключ прицепила на пояс, в общую связку.
Вскоре пришли новые беды.
К вечеру издохли еще трое лучших коней, а ночью кто-то закрыл все юшки в печи на кухне. Спавшие в подклети холопы едва не угорели от чада. Если бы не кухарка, очнувшаяся, чтобы попить воды, хозяева лишились бы половины домашних холопов. После этого несчастья обнаружилось, что в запасы муки, хранившейся в амбаре, подмешали золу, а в зерно насыпали толченый уголь.
В одном из подполов тиун нашел, разбитой вдребезги, половину стеклянной посуды, над которой купец дрожал всю дорогу. Там же, на доле, лежали, покромсанные на лоскутки, три рулона венецианской тафты, подготовленные для отправки в Кремль, ко двору государя. И в довершение всего, из лавки сбежал, торговавший там холоп, прихватив с собой скруток меха.
- Убью! - ревел, взбешенный Антип Федорович, проклиная смерда. Но прежде, чем убивать, его еще нужно было найти! От отчаянья, что все вдруг пошло наперекосяк в налаженном быту, он накинулся с обвинениями на жену, крича во все горло, что это она не доглядела за холопами и запустила хозяйство.
А Марфа Семеновна, сбившаяся с ног за последние дни, не знавшая, куда кидаться, чтобы заткнуть очередную прореху, разрываясь между подворьем, светелкой, поварней и каморой, где мирно спала приемная дочка, у которой прорезался первый зуб, винила во всем Василия и его дурной глаз. А как же иначе? Именно после его прихода пару дней назад на их головы посыпались неприятности, как горох из прохудившейся торбы.
Когда осатаневшая от злости, она ворвалась на подворье деверя, едва не кидаясь гадом ему в глаза, Василий Федорович, оцепеневший от странного поведения невестки, и слова ей не сказал. Лишь молча слушал, приоткрыв рот, да смотрел, как разъяренная мегера плюется проклятиями.
- Ты! Это ты во всем виноват! - в чем вина деверя, Марфа не удосужилась объяснить. - Мало тебе всего, мало. Так чтобы стало еще меньше. Жуй ты остаток века мякину(1). Чтоб все твои кони передохли! Чтоб от нового дома и следа не осталось. И чтобы ты год продавал локоть полотна, и не мог его продать. Соль тебе в твои поганые зенки.
Марфа старалась. Ибо первое, что требовалось сделать от сглаза - выговорить в лицо завистнику все, что о нем думаешь.
Плюнув под конец Василию под ноги, превратившемуся в соляной столб, она вскочила в сани и велела холопу-вознице отвезти ее в Заречье(1). Куда именно и зачем, она не объясняла, но в том не было нужды. Холоп дорогу знал.
Хозяйка опять ехала к ведьмаку.
***
В Заречье, на окраине Наливай-слободы(3), стояла притулившись к оврагу кузня, а возле нее покосившаяся изба, заросшая с трех сторон верболозом. В ней жил одинокий престарелый кузнец ВОйна.
Это прозвище он получил еще в молодые годы, когда ковал наемникам, жившим в слободе, палаши и наконечники пик. Чужеземцы едва пару слов могли связать по-русски, потому, обращаясь к кузнецу за новым оружием, жестами объясняли, что им нужно и часто повторяли "война, война".
Так он и стал ВОйной. А настоящего его имени уже никто не помнил.
Годы шли. Сил заниматься привычным ремеслом у старика не хватало. Чтобы прокормиться, он иногда брал себе учеников, собирал травы, готовя из них отвары, и творил заговоры от волосеня(4), испуга, сглаза, мужской немочи и бабьего бесплодия.
Марфа Колыванова в избе кузнеца бывала частой гостьей. Ездила в основном за отварами, помогающими понести, за оберегами для домашнего скота и на удачу.
- Чего ко мне повадилась? - доводилось ей слышать от знахаря. - Веришь в своего Бога - верь. Ему и молись, чтобы дал тебе приплод. А мои зёлки тебе не помогут без твердой веры в старых богов. Лучше бы обошла семь церквей и семь монастырей, прося святых о помощи, чем пить мои настои. Они для тебя, что простая вода. Толку мало.
- Так ходила и ездила по храмам, - жаловалась Марфа. - Но Бог не посылает ребеночка.
- Знать, так у тебя на роду написано, - как-то припечатал Война, но зелье все равно давал отчаявшейся бабе.
Она всегда платила щедро. Серебром или харчами. Кто от прибыли откажется?
Вот и в тот день, когда на дворе завьюжило и Марфа Семеновна переступила порог избы ВоЙны, он встретил ее опять неласково. Седой дедок даже не поднялся навстречу разодетой в меха купчихе, предпочтя остаться на колоде у коптящего очага, где помешивал над огнем кипевшую в горшке кашу.
- Ну, чего опять принесла нелегкая? Настоя боле не дам, не жди. Не стану травы напрасно переводить, их у меня и так мало. Может кому иному пригодятся, но только не тебе. Я уже все тебе летом сказал.
- Я по другому делу.
Марфа чувствовала закипающий в душе гнев на старого хрыча, которому она столько мужниного добра напрасно перетаскала, а он ей в ответ ныне травы поганой жалеет.
Выдать бы его целовальнику или попам, чтобы на дыбе руки выкрутили да шкуру спустили полосами на Болотной площади. Может быть, тогда с людьми научился бы разговаривать.
Справившись с минутной вспышкой злости, она все еще продолжала стоять на пороге, щурясь от выедавшего глаза дыма, окутавшего все пространство тесной избушки. Немного помолчав, собравшись с мыслями, она сбивчиво принялась рассказывать о напастях, свалившихся на их дом пару дней назад.
Кузнец, прежде сидевший с безразличным видом у своего котелка, лениво почесывая лохматую седую бороду и не зная, как отделаться на этот раз от настырной бабы, вдруг оживился. Серые, выцветшие от старости, глаза впились в Марфу, деревянная ложка застыла в воздухе (он так и не донес ее до горшка, чтобы опять помешать кашу). Знахарь, казалось, весь обратился в слух.
- Так, так, Марфа Семеновна, - молвил он, когда та закончила делиться домашними бедами. - Нежить у тебя в доме разгулялась. Видать, Суседка(5) разошелся. А может и еще кто.
У Марфы во рту пересохло. Суседка? Она не знала, что и сказать. Хотя после ночи, когда сама по себе раскачивалась детская колыбель и ветер гулял по каморе, в которой все окна были закрыты наглухо, она не могла не думать о том, о чем ныне ей вслух сказал кузнец.
- С чего это? Почему ты так думаешь? - спросила она, глуповато уставившись на Войну.
Марфа и верила в духов, оборотней, домашних нечистиков и прочую нежить, нет. Ее с детства учили, что если не видела что-то и не слышала, это еще не означает, что того быть на свете не может. Поэтому она исправно, как когда-то ее мать, а до нее бабка и прабабка, ставила в овине, хлевах, каморах, мыльне и закутках дома маленькие подношения для домашней нежити, чтобы их задобрить. Но до сего дня и в мыслях не могло возникнуть подозрения, что с кем-то из них на самом деле придется столкнуться.
- С чего так думаешь? - повторила она вопрос, видя, что старик задумался. - Я все делала для того, чтобы ублажить нечистых.
Война поднял на женщину глаза и хитровато улыбнулся.
- Все, да не все, раз кони дохнут и посуда сама бьется. Что-то в ваших палатах притягивает к себе домашних духов. И это Нечто пробудило их от спячки. Это то, чего до недавнего в доме не было. Вспоминай, что новое появилось? Ты говорила про люльку? Дитя в доме с каких пор?
- Пару дней как, - глухо выдохнула Марфа, чувствуя, что тошнотворный страх подступает к горлу.
Хуже смерти она боялась мысли, не дававшей покоя последние дни. Мысли о том, что появление девочки повлекло за собой череду неприятностей. Никогда, говорила она себе и тогда и теперь, стоя на пороге кузнеца. Дитя тут не причем. Виноват Василий. Он сглазил.
Но неумолимый рассудок подсказывал, что она не права. И зря накинулась на деверя. Причина действительно могла оказаться рядом среди ситцевых пеленок, такая сладкая, что замирала от восторга душа. Столь маленькая и уже настолько дорогая ее сердцу.
- Я хотел бы глянуть на дитя, - сказал Война, и, опять уставившись на огонь, добавил. - Само чадо не виновато, что нежить взбесилась. У детей душа чистая, как родник. Видно, Марфа, кто-то из твоих домашних нежить обидел или причинил вред по недомыслию, тем самым распалив их гнев и побудив к мести. Думай, Марфа. Суседка часто является людям в шкуре черного кота или лохматого пса.
Внутри у Марфы все оборвалось.
- Изведу всех котов, - подавленно пробормотала она, кусая почти до крови губы.
Она ведь так и не нашла Мурзика, хотя в памятную ночь и не сознавала до конца, зачем он ей понадобился. Мало ли, поцарапал. Разве впервой? Но она его упорно звала, заставила чадинцев перевернуть дом вверх дном, чтобы найти усатого паскудника.
И лишь сейчас Марфу осенило. Глубоко, в самых дальних закутках сознания, таился ответ, для чего ей был нужен кот. Она чувствовала, кем мог оказаться зверек, поэтому настойчиво его искала, чтобы извести. Вспомнила, что пихнула кота и он больно ударился о стену...
А потом от хоровода мыслей схватилась руками за голову и вдруг истерично хохотнула.
На подворье у них жило столько кошек - полосатых, черно-белых, рыжих. Их изо дня в день их пинали, на хвосты наступали, палками колотили, если удавалось поймать. Но кто же знал, что ее любимец, которого Марфа носила на руках, ласкала на коленях и обидела лишь раз в жизни, окажется мстительной безбожной тварью, при одной мысли о существовании которых волосы на затылке становились дыбом.
- Коты тут не виноваты, - вздохнул Война и опять принялся мешать свою кашу. - Они твари божьи, безобидные. От Суседки ты не избавишься ныне никак, да и от остальных тоже, уж не ведаю, кто там у вас еще балует. Но присмирить их можно, чтобы сидели тихо, как прежде. Позови попа, пусть помолится да освятит дом. Если не поможет поп - зови меня. Я не люблю связываться с нежитью, но коль станет совсем худо, придется вмешаться.
Марфа до конца еще не поверившая в реальность услышанного, потрясенно уставилась на старика. Надо же, сидит, кашу варит, спокойно разглагольствуя о том, чего на свете нормальный человек век не увидит, да еще с таким видом, словно для нее, несчастной, все это в порядке вещей и каждый день с нежитью приходится иметь дело. А у нее, у Марфы, меж тем, сказанное Войной в голове не укладывается. Как такое принять и переварить?
- Дитя крещеное? - неожиданно спросил знахарь.
- Не ведаю.
- Окрести. Так лучше. Чем быстрее окрестите, тем вам легче будет.
Священника она позвала, палаты и подворье освятили. И вот, окрестили уже и Софьюшку.
Выходя из храма с девочкой на руках, Марфа Семеновна радовалась, что отныне в ее доме все станет на свои места и никакая зараза больше не привяжется, но проснувшись утром следующего дня, взглянув на себя в зеркало, она закричала от ужаса. Волосы, ее чудесные длинные волосы цвета меда, которыми она гордилась с девичества, остриженными локонами валялись на подушке и перине, а то немного, что осталось на голове, сбилось в твердые колтуны, которые никакими гребнями не расчешешь. Давясь рыданиями, бедная Марфа, кинулась из спаленки, пока муж не проснулся и не застал ее в подобном виде. Сидя в одной из камор, закрывшись ото всех, она обливалась слезами, пока сенная девка, тоже ревевшая от страха и обиды за хозяйку, трясущимися руками обрезала остатки волос и надевала женщине повойник.
В тот же день, дождавшись, пока ничего не подозревающий Антип Федорович уедет из дома на Торжище, (он с супругой не перемолвился и словом с тех пор, как узнал, что она накинулась с проклятиями на Василия), Марфа Семеновна велела одному из холопов заложить сани и привезти из Наливай-слободы кузнеца Войну. Некоторых слуг, толпившихся в доме, она предусмотрительно отправила с разными поручениями в город. Те и рады были вырваться на волю из постылых палат, в которых в последние дни творилась чертовщина, чтобы потаскаться по торговым рядам, поглазеть на кулачные бои да покататься на санках с горок. А остальным, которых спровадить не получалось, пригрозила поркой кнутом, чтобы держали языки за зубами.
Когда холоп привез Войну, Марфа повела его в камору показать ему девочку.
- Что, поп не помог, раз меня кликнула? - спросил знахарь, разглядывая богатое убранство покоев женской половины, пока хозяйка дома вела его до нужной двери.
Вместо ответа Марфа Семеновна слегка приподняла повойник, показывая старику коротко остриженные волосы.
- Теперь ясно, отчего тебя, Марфа, проняло до нутра, - хмыкнул понимающе Война, а женщина едва опять не расплакалась.
Кормилицу с дитенком Марфа отправила на кухню чистить фасоль. В каморе никого, кроме спящей Софьи, не оказалось. Неподвижно висели пауки над колыбелькой, где-то в щели меж бревен тренькал сверчок. В комнатке было тепло и уютно.
Разом взмокший от духоты купеческих палат Война, скинул с плеч на лавку овчинный тулуп, мурмолку и рукавицы, и потерев немного руки одна об одну, приблизился к спящей девочке. Марфа, как коршун, пристально следила за каждым его движением, ни на шаг не отставая. Постояв немного над девочкой, старик приложил к ее грудке ладони и почти тотчас их резко отнял.
- У нее дар.
У Марфы рот открылся от удивления.
- Какой еще дар?
- Не ведаю, - покачал седой головой Война. - Но я его чую. Чую руками тепло, сильный жар. Мне ладони обожгло, как огнем. Что таращишься? Тебе все одно не понять и не почуять. Не дано, как многим. Только ведающим людям. Ныне знаю, отчего нежить взбаламутилась. Они пришли на это тепло точно так же, как человек, околевший от холода, тянется к свету костра. Их притягивает душа дитя и исходящий от нее невидимый огонь. В этом тепле нежить греется, кормится им, живет.
- Для чего им кормится-то? - ошалевшая от страха за дочку женщина вдруг кинулась к ней, принялась тормошить, поднимать распашонки, ища отметины или ранки на теле. Софьюшка проснулась и заплакала. Наблюдавший за Марфой Война вдруг фыркнул.
- Не ищи ничего. Не найдешь. Только дитя зря разбудила, дура. Нежить, она... - он умолк, подбирая нужные слова, чтобы доходчиво объяснить купчихе то, что она не понимала. - Они не мертвые, но и не живые. Раньше силу имели, а теперь слабыми совсем стали. Уже давно. С тех пор, когда люди отвернулись от старых богов и стали поклоняться новому. Они ищут человека с даром, как у твоей дочки. Им нужно его тепло, дух, чтобы опять почувствовать себя живыми, обрести силы. Особую душу ищут, ежели хочешь знать.
От речи старика на версту несло холодом полыньи и церковной анафемой. Но Марфу в тот миг куда сильнее волновало, чем грозило ее дочке то, что кузнец называл "даром".
Подхватив Софьюшку на руки, Марфа принялась ее успокаивать, меж делом поглядывая на топтавшегося уже на пороге одетого Войну.
- Как мне защитить девочку от бесов?
- Никак, - развел знахарь руками. - Они ей не навредят. Разве можно осквернить живительный источник из которого пьешь? А вот люди... Всегда найдутся те, кто захочет пригубить от спасительной чаши, использовать дар дитя по своему разумению. Но большинство будет просто бояться, не понимая его природы. А где тьма разума, страх - там и чернота мракобесия. Боль и смерть, - сморщенное от времени, посеченное морщинами лицо Войны стало суровым. - Дам совет. Если хочешь для девочки спокойной жизни, когда подрастет, отдай в монастырь трудницей, а после пусть примет постриг. Под защитой церкви она обретет покой и, как знать, возможно принесет немало пользы. Люди, подобные твоей дочери, случается, становятся святыми.
"Или мучениками", - угрюмо про себя добавила Марфа.
Такой жизни для Софьи она не хотела. Мечтала на свадьбе медку отведать и дожить до внуков.
- Нет.
В глазах Войны промелькнуло сочувствие. Марфа вряд ли отдавала себе отчет, что ее ожидало в будущем.
- Тогда тебе придется нелегко. Сама ведаешь, как люди зовут тех, кто не похож на них. Нужно научить дитя скрывать дар. Прятать ото всех, даже от самых близких. Разве тебе это по силам?
- Война, ты и не представляешь, как сильно я хотела ребеночка. И ныне, когда он у меня есть, неужто ты думаешь, что я не сумею дочку защитить?
Старик вздохнул, натянул на голову мурмолку и молвил напоследок перед тем, как выйти за порог каморы.
- Случается, ноша только на первых порах кажется посильной и легкой. Чем дольше путь, тем она тяжелее. Если почувствуешь, что нити судьбы ускользают из твоих рук и тяжесть, что ты добровольно взвалила себе на плечи, станет невмоготу, привози девочку ко мне. Я научу ее всему, что знаю. Подскажу, как делать, чтобы о ее даре никто не знал.
Как бы не так, подумала Марфа, глядя в спину старику, который уже прикрывал за собой двери. К тому времени, когда дитя подрастет, этот седой черт будет одной ногой в могиле. Она сама со всем справится.
(1) Отбросы, остаточная часть, получающаяся после молотьбы зерна, легкая шелуха.
(2) Замоскворечье
(3) Поселение иностранных наемников еще со времен Василия III
(4) Народное название кожной болезни. Инфекционный нарыв, преимущественно встречающийся на пальцах. Его, как и рожу, предпочитали заговаривать, а не лечить.
(5) Одно из имен Домового.