В тот майский день Бася мысленно возвращалась еще не раз. Впечатления, оставшиеся после столь знакового в ее скромной жизни события, преследовали юное сердечко еще долгое время, мешая крепкому сну, свойственному юности. Даже, спустя многие годы, будучи уже довольно не молодой женщиной, и живя далеко от родины, всякий раз, слыша звуки польской трембиты и цимбал, она, невольно мыслями возвращалась в прошлое, туда, где, верно, и поныне шумят на ветру старые сосны, ядовитым цветом пламенеют диковинные кусты уличных азалий, где, в воспоминаниях, все еще держит свой горн маленький трубач на шпиле купола. И если бы у нее спросили, чтобы она хотела поменять в прошлом, она бы не задумываясь, ответила, что ни за чтобы ее нога не ступила на порог того огромного, как античный мавзолей, дома, куда ее когда-то пригласили по просьбе подруги.
Большие, в два человеческих роста, а может и выше, створки дверей, украшенные на филенках латунными медальонами с изображением всадника, распахнулись перед гостями, как по волшебству. Бася не успела опомниться, как уж очутилась в просторной парадной. Два лакея, одетые в вишневые ливреи, склонились низко в поклоне. Справа от них, из лакейской, вышел пожилой мужчина важного вида, видимо дворецкий Яновских. Он так же поклонился пану Матэушу, пани Эльжбете и Басе, как это только что сделали служки, но менее подобострастно, и сказал:
- День добрый, панове. Позвольте мне проводить вас в салон. Пан граф и пани графиня ждут.
Лакеи ловко подхватили из рук женщин шляпки и пелерины, взяли черную фетровую шляпу пана Матэуша, и понесли их в чуланчик. Бася, неловкими движениями пальчиков, взбила слегка примявшиеся локоны, огладила складки батиста, и последовала за теткой, которая об руку с мужем уже торопливыми шажками, устремилась за дворецким.
Их вели сквозь анфиладу покоев, дальше и дальше, словно и конца им не было. О, какая красота и роскошь царили здесь! Басе, только и оставалось, что поворачивать голову в разные стороны, чтобы хоть немного задержать взгляд на интересных вещицах, что привлекали ее внимание, притом, не терять бдительность, следя за подолом пышной юбки. Не дай бог оступиться на выложенных деревянной мозаикой полах, и растянуться во весь рост, под насмешливыми взглядами прислуги. Любопытный взгляд выхватывал из проплывающих мимо глаз интерьеров хрустальное сияние огромных кованных люстр; большие вазы, расписанные пасторальными сценами, стоящие по углам одной из комнат; сияние и, еле слышное, тиканье множества напольных и, стоящих на тумбах, или украшавших собой полки каминов, часов. Стены были декорированы шпалерами всевозможных расцветок с набивным рисунком, понизу крепились темно коричневые панели. В каждой комнате встречалась расставленная мебель: французские канапе и столики на кривых позолоченных ножках, стулья с овальными спинками, пухлыми сиденьями, обтянутые шелком с розочками в стиле рококо. Эти сокровища остались от минувших эпох в идеальном, не тронутом, состоянии. Каждая деталь, каждый завиток, ниточка, как будто кричали: посмотрите на нас, полюбуйтесь, мы все так же хороши, как и прежде; мы были здесь задолго до вас, и будем продолжать стоять здесь, когда вас не станет.
Но даже при изобилии мебели, комнаты, казались нежилыми и необъятными. То были парадные покои особняка. Потолки, казалось, парили под небесами. Они настолько были высоки, что Басе приходилось закидывать голову назад, чтобы лучше видеть их росписи. Там, в недостижимой для нее дали, парили нимфы и лукавые купидоны; греческая Артемида неслась по облакам вслед за псами, преследовавшими, превратившегося в оленя, Актеона. Леда протягивала нежные руки к лебедям. Фавны, менады и дикие вакханки, сливались телами в безумном танце, под звуки свирелей и тамбуринов.
Они прошли через абсолютно белую комнату. Стены ее были обтянуты белоснежным шелком, на них крепились позолоченные бра. У одной стены стоял мраморный бюст мужчины, у противоположной - женщины. В углу находилась большая металлическая печь цилиндрической формы, на изогнутых ножках, походившая на самовар. Окна обрамляли атласные портьеры, тускло мерцавшие на складках серебром. Сказочно красивый мозаичный паркет устилал пушистый однотонный ковер, схожий со шкурой белого медведя. Он был так хорош, так притягателен, что, Бася не выдержала, и прикоснулась к нему, слегка погладив ладошкой. Дворецкий обернулся и удивленно приподнял брови.
- Панна?
Бася, пойманная с поличным, выпрямилась и ринулась догонять тетку и дядьку. Перед ними опять распахнулись двери и, дворецкий, царственным тоном, провозгласил.
- Пан Матэуш Бжезинский с женой пани Эльжетой, и племянницей панной Барбарой Беланович.
Бася, предусмотрительно прятавшаяся за широкую спину дядьки, украдкой выглянула из-за его плеча. О, боже, едва не воскликнула она, увидев, сколько людей собралось в гостиной, куда их пригласили войти. К Яновским приехали соседи их близлежащих имений. Никому из них не сиделось дома в праздничный день. Душа просила веселья, а где еще, как ни в фольварке Яновских, выпадала редкая возможность всласть наесться, попробовать дорогие вина из погреба пана Богуслова, которые далеко не каждый из находившихся в гостиной, мог себе позволить. К тому же, старый граф был неистощим на разного рода забавы. Нынче, пан обещался утроить музыкальный вечер, катание на лодках в Марысином пруду, стрельбу по мишеням на приз. Граф любил жить на широкую ногу, любил размах даже в мелочах, и потому редкие его наезды к себе в фольварок, особенно, когда он собирал у себя соседей, те считали событием великой важности, и после, когда разъезжались по домам, вспоминали еще долго.
Из кресла, стоявшего у окна, поднялся немолодой человек, лет шестидесяти, в горчичном сюртуке с черными отворотами. Сухопарый, высокий. Довольно густые для его возраста волосы, щедро усеянные сединой, он зачесывал назад, открывая высокий узкий лоб с глубокими залысинами. Тонкие губы растянулись в приветливой улыбке. Глаза же, серые, обрамленные частой сеточкой морщин, остались спокойными. Они, казалось, не выражали ни радости при виде вновь прибывших, ни сожаления о том, что он вынужден принимать этих персон в своем кругу. Не приди в голову настойчивая идея этой маленькой дурочке, дочери Соболевского, которая так была ему нужна, позвать в фольварок подружку, о них бы ни кто и не вспомнил. Не того уровня люди, чтоб быть с ними на короткой ноге. Бедный, как церковная мышь, шляхтич-однодворец, служивший ему много лет, и его злая, завистливая жонка, которую Богуслав недолюбливал. Молодой паненки, что когда-то Матэуш привез к себе в дом, он раннее не встречал. Лишь мельком видел на литургии в костеле в субботу. Зато был наслышан об унижении, по милости которой, подвергся пан Кшисек. На месте Матиевского, он, Багуслав, за ту оплеуху, голову свернул бы паршивке, заставил бы при быдле, что хохотало с такой радостью, лизать пыль с его сапог. А этот глупец каждый раз яростно кидается защищать ее имя, как только слышит, что об этой особе отзываются дурно.
-А мы уж вас заждались, пан Матэуш, - произнес Яновский, приблизившись к управляющему.
- Ежели опоздали, пан граф, то прошу милостиво нас простить,- ответил Бжезинский, слегка склонив голову. - Христос Воскрес!
- Во истину!
- Пани Эльжбета, - сказал граф Богуслав. Лицо его хранило непроницаемое выражение. - Рад нашей встрече. С той поры, когда мы последний раз виделись, вы все хорошеете, пани.
- Ну что вы, ясновельможный, то было два года назад. Окурат, на Рождество, - напомнила пани Эльжбета, премило улыбаясь, пока Богуслав Яновский целовал воздух возле ее руки. Знала бы она, что на самом деле сейчас думает о ней старый граф, улыбка вмиг слетела бы с ее губ. Пани Эльжбета, не искушённая в светской жизни, любой банальный комплимент на свой счет принимала за чистую монету. Она вручила растерянному графу Богуславу корзинку с пасхальными подарками, которую он, не зная, что с ней делать, передал в руки дворецкому.
Когда подошел черед Баси приветствовать хозяина дома, она осторожно выступила вперед, присев в легком книксене. Старый Яновский, подхватил ее ручку, удерживая за кончики пальцев, которые поднес к губам.
- Bonjour, monsieur le comte(Здравствуйте, господин граф - фр.),- проговорила она глухо, понимая, что от внезапно охватившего ее волнения, теряет голос.
- Bonjour, mademoiselle. Je suis heureux de vous de recevoir à la maison. Pour moi a été une surprise d'apprendre que vous et mademoiselle de Ioannina, la fille de mon ancien compagnon, êtes amies. En effet - le monde est petit (Здравствуйте, мадемуазель. Я рад вас принимать у себя дома. Для меня было сюрпризом узнать, что вы и мадемуазель Янина, дочь моего старого товарища, являетесь подругами. Действительно - мир тесен - фр.).
-Вы правы, пан граф, тесен. В жизни много совпадений,- подтвердила она.
Граф, стоявший ближе, чем полагалось по этикету, вызывал у Баси чувство неловкости. В какой-то короткий момент ей показалось, что он слишком пристально смотрит на нее, словно хочет проникнуть внутрь ее головы, чтобы прочитать самые затаённые мысли. Так и было. Он с нескрываемым интересом, беззастенчиво, разглядывал паненку, что посмела так дерзко и необдуманно подвергнуть честь шляхтича испытанию. 3абавно! Она прелестна. У него всегда была слабость к женской привлекательности. Теперь, когда она стояла совсем рядом, настороженная, очевидно ожидая какого-нибудь подвоха, он мог в мельчайших подробностях рассмотреть все прелести, вскружившие голову молодому Матиевскому, то, за что он так резко и грубо обсекал любого, кто имел неосторожность в его присутствии плохо отзываться о панне Беланович. Да, она прелестна, думал граф, не сводя с Баси глаз. Как бы не хотелось это признавать, но в душе он понимал пана Кшиштоффа и сочувствовал ему. Со временем, когда эта крошка утратит легкую неуклюжесть юности, станет женой и матерью, она станет еще краше. Это тот тип женщин, которые с возрастам, не только не теряют привлекательность, но с каждым годом становятся все лучше и лучше, как дорогое французское вино. Он мог на чем угодно поклясться, что это именно так. Потому что на своем веку знал не мало красавиц, которые дарили ему свои милости, которых он любил, которыми пользовался, но... Дожив до седых волос, из всех прекрасных лиц, он помнил только одно. Сердце верно хранило память ней, той единственной, неповторимой, что когда-то была для него всем. Femme fatale. И эта была такой же. Он это четко видел. Вон, как горделиво держит голову, как глазами в душу смотрит. Она еще молода, и не осознает пока всей своей силы и власти над мужчинами. Хотя, наверно, знает, что красива, но пользоваться не умеет. Уверенность в себе придет позже, и, боже храни, того, кто попадет под власть ее чар. Ибо эта красота не создана для созидания. В ней нет ничего, что принесет мужчине радость и покой в жизни. Она как ураган, созданный, чтоб нести разрушения. Тот, кому она достанется - несчастный человек. Благодарение богу, что ни один из его сыновей не встречал на своем пути таких женщин, и, возможно, никогда не встретит. Он не желал своим детям той боли и душевных ран, что пережил когда-то в пору молодости сам. Ни один родитель этого не захочет. О Михале беспокоится не придется, он благополучно женат вот уж три года. Любит, пусть и по-своему, жену. Беатрыся - не красавица - в жене это качество не играет роли, по его разумению - зато отлично понимает его сына и любит. И приданое богатое за ней дали, а это самое важное. Если б еще дети появились... Но об том пан Богуслав не хотел думать, не желая портить себе настроение нынче. Его сейчас намного больше волновал Станислав, его будущее, а заодно, и будущность их материального семейного благополучия. Как уговорить сына принять щедрое, весьма щедрое, при сложившихся ныне обстоятельствах, предложение, он не знал. Он голову сломал в поисках доводов, которые заставили бы этого упрямца и эгоиста посмотреть иначе на сложившуюся ситуацию, нежели так, как тот себе ее представлял. Жертвенный агнец! Придумал же сказать такое. Скорее осел упрямый. Ну, ничего, он найдет выход, придумает, что делать дальше с сыном. Только думать необходимо как можно быстрее, Соболевские уже приехали и ждут. Не стоит испытывать судьбу и их терпение на прочность. Если они уедут, не получив ответа, тогда все. Конец. От этой мысли пан Богуслав съежился, словно в душной гостиной, где толпилось столько людей в ожидании праздничного обеда, подул ледяной ветер. Намереваясь отвлечься от тягостных дум, он обратился к Бжезинскому, стоявшему подле него.
- Ох, пан Матэуш, не ожидал, - произнес наконец он, отводя взгляд от Баси. - Прятать от нас такой цветок - просто преступление с вашей стороны. Charmante, très charmante. Prenez ma modeste de la louange de ta beauté, ma chérie mademoiselle Barbara (Очаровательна, очень очаровательна. Примите мою скромную похвалу вашей красоте, милая мадемуазель Барбара).
Не дождавшись, что ему скажет Матэуш, граф под руку повел Басю вглубь покоя, где на диване сидела, укутанная в теплую шаль, женщина. Бжезинские тенью следовали за ними. Бледная, прозрачная, как у сардинок, кожа, особо выразительно подчёркивала болезненный вид, который бросался всякому в глаза, кто смотрел на пожилую пани. Знакомитесь, графиня Гелена Яновская, урожденная Паскевич, собственной персоной. Невзрачное лицо, вялые, слегка сжатые губы, большой нос и чересчур густые волосы, глядя на которые, Бася заподозрила, что хозяйка фольварка носит парик, явно свидетельствовали о вырождении древнего и могущественного магнатского рода, из которого она происходила. Тонкая и тщедушная, в чем только душа держится. Легким равнодушным кивком женщина поприветствовала пана Матэуша и пани Эльжбету, произнеся пару слов по-французски, в адрес последней. Словно нарочно, подумала Бася, зная, что тетка и половины не поняла из того, что ей сказала графиня. При виде Баси ее бескровное, сухое лицо, немного оживилось, в глазах появилось любопытство . Когда-то, верно, они имели глубокий синий оттенок, напомнивший девушке другие глаза, так похожие на эти , но с годами утратили свой блеск, и колер, и выцвели как октябрьское небо. Жена являлась полной противоположностью своему здоровому, физически крепкому мужу, вставшему напротив дивана, чтоб представить ей девушку.
- Вы уж извините меня, что я вот так, сидя, встречаю вас, - сказала она. - С утра нездоровится. Мигрень, знаете ли, и немного лихорадит.
- То от погоды, пани графиня,- отозвалась пани Эльжбета. - Пржежиебенне (простуда - польск.). Такое случается, когда резко холодает. Я, давече...
-Возможно, - перебила ее графиня Гелена, натянуто улыбнувшись. Разговоры о собственном здоровье не доставляли ей удовольствия, и она с тревогой подумала, что хорошо бы было, если б жена их directeur (управляющий- фр.) не стала развивать далее этой темы. Нос нестерпимо свербел, глаза слезились, а голова, ее бедная голова, раскалывалась от боли. Вернуться бы в свои покои, лечь в кровать и приложить к вискам примочки на травах, которые делала местная знахарка Стасенчиха, и кои так ей облегчали жизнь. Но нет, это никак не возможно. По крайней мере, теперь. Нужно сидеть здесь, в парадной гостиной, выслушивать всякий бред, и отвечать любезно в том же духе. А девица хороша, думала она, присматриваясь к Басе. Ничего не скажешь, даже у такого старого козла, как ее Богуслав, слюнки потекли. Фу! Какие все таки мужчины... О Господи! Недалек то час, когда нужда заставит думать о вечном, а он все по старинке волочится за каждой юбкой. Жаль, что при такой внешней миловидности эта юная особа дурной характер продемонстрировала. Очень жаль! Бедный Кшисек! Вторые сутки по поместью анекдот гуляет о том, как панна дала пощечину пану Матиевскому. Его имя не сходит с языка последнего лакея и поломойки. М-да!
Мечтая отделаться от настойчивого внимания пани Бжезинской, графиня сосредоточилась на очаровательном личике ее родни.
- Панна Барбара, по глазам вижу, что вы сгораете от нетерпения поздороваться с вашей amie (подруга - фр.). - Но для начала, я вас представлю les membres de la famille et de nos amis (членам семьи и нашим друзьям - фр.). Как хорошо, милочка, что вы свободно говорите по-французски. Иногда это облегчает взаимопонимание. Mon cher, ты позволишь? - она обратилась к пану Богуславу. Тот лишь улыбнулся, ничего не сказав, и передал Басю из своих рук в распоряжение жены, затем тут же ретировался, довольный, что избавился от докучливой обязанности знакомить мадемуазель с гостями. Пан Матэуш уразумев, что его ясонька находится в надежных руках, покинул свой пост бдительного сторожевого и, увлекая жену за собой, отправился перекинуться парой слов с одним из соседей , паном Вершиной, которого еще раньше заприметил в углу гостиной.
Сразу же, едва графиня поднялась на ноги, к ним, почти бегом, кинулась панна Соболевская, нетерпеливо ожидавшая, когда можно будет вклинится меж людьми, что находились подле Баси, и коротко с ней переговорить. Не без зависти, Бася отметила, как похорошела ее товарка, за то короткое время, что они не виделись. Раньше она бы только порадовалась цветущему виду Янечки, теперь же ее счастливое, румяное лицо вызвало в душе Баси лишь раздражения. Все части тела ее, которые раньше скрывало уродливое монастырское платье, обязательное для всех пансионерок, ныне оголились и выставились на обозрение, в границах приличия, разумеется. Золотом отливали уложенные в прическу светлые волосы. Шлейф духов окутал Басю, когда Янечка тесно прижалась к ней, заключив в свои объятия.
- Ты приехала, - с придыханием шепнула она на ухо Басе. - Я так рада, ma chérie (моя милая - фр.). Значит ли это, что ты больше не дуешься?!
- Нисколько,- искренне призналась Бася. - Я успела соскучится по своему Grillon (сверчок -фр.)
Это прозвище дали Янине девочки-однокашницы, за ее непрерывную, порой назойливую, болтовню по ночам, когда давно пора было спать, а панна Соболевская продолжала трещать, рассказывая панне Беланович истории из книг, которые ей довелось прочитать, будучи дома на вакациях. Ни чего удивительного не было в том, что и саму Басю не миновала участь получить прозвище. Ее называли L'épine, что означало Колючка, Шип, за несносный характер и острый язык.
- Я подойду к тебе позже,- прошептала Янина. - Представлю лично mon père (моему отцу - фр.). После обеда, когда все пойдут на прогулку, мы спрячемся где-нибудь, и сможем поговорить спокойно, без l'excès oreilles (лишних ушей - фр.) У меня есть новость, от которой ты упадешь в обморок.
Она заглянула Басе в глаза, и, видя как так та смущенно потупила взгляд, разочарованно воскликнула:
- Что такое? О! Неужели ты уже знаешь?!
- Ну что ты! Откуда мне знать, что за новость ты хочешь мне поведать,- едва шевеля губами, прошептала Бася, стараясь изобразить радостную улыбку.
- Ты знаешь, - погрозила ей пальцем Янечка. - Думаю, пан Матэуш все тебе рассказал. Но ты, все равно, должна это услышать от меня.
- Как скажешь, Grillon.
Чмокнув подружку напоследок в щеку, Янечка, легко, как мотылек, упорхнула в сторону, где собрался кружок девиц, подходящих друг другу по возрасту.
Бася осталась наедине с графиней. Ее терзала одна-единственная мысль, почему он, тот, кого рассчитывала встретить в этом доме одним из первых, до сих пор к ней не подошел. Она боялась этого момента, и все же, с нетерпение ждала. Ждала, томимая любопытством, чувствуя, что внутри ее, как тогда, в костёле, опять натягивается струна, заставляя мелко дрожать каждую частицу тела. Передвигаясь вслед за графиней Яновской, ей казалось, что она будто во сне. Мимо проплывали люди, говорили слова, она подходила к кому-то и тоже что-то говорила. Но людские силуэты сливались в безликую массу. Она даже толком никого не старалась запомнить, живя в предвкушении того самого момента, когда должна будет подать ему руку, отыскать среди сумбура, что творился у нее в голове, подходящие слова, если он о чем-нибудь ее спросит. О, только бы не покраснеть, как мак. И не огрызаться всякий раз, если ему придет желание подтрунивать. И чтобы Янины не оказалось поблизости. Боже, да где же он?!
Он был в гостиной. Бася быстро нашла его глазами. Стоял у большого камина, небрежно облокатясь о каменный выступ, и спокойно беседовал с неизменным и верным, как Санчо Панса, другом, Кшиштофом Матиевским. Ни один из них даже не взглянул в ее сторону, нарушая правила поведения, принятые в обществе. На правах хозяйского сына, он обязан был сам подойти к Бжезинским, когда они появились на пороге покоя, чтобы встретить гостей. Это элементарная вежливость. Так поступил Михал Яновский и его супруга Беатрыся, едва его матушка, пани Гелена, подала им знак приблизится. Старший из братьев, наследник майората и графской короны, внешне почти не отличался от младшего: те же светлые волосы, серо-голубые глаза, схожие линии носа и подбородка, одинаковый рост. Да и разница в возрасте меж ними была не заметна, два-три года, от силы. Но... будь они породистыми лошадями на скачках, ни одному человеку не пришло бы в голову поставить в забеге на пана Михала. Сила и властность, что буквально излучал Станислав, напрочь отсутствовали в его брате; черты были более мягкими и безвольными, как у женщины; двигался он рывками, будто всякий раз преодолевал препятствие. Под стать мужу была и жена. Бедная пани Батрыся. Скажешь ветру дунуть, и он унесет ее с глаз долой. Неимоверно худенькая, но, не лишенная при том грациозности, она, словно, пушинка, порхала вокруг Михала, бесконечно заглядывая ему в лицо, точно спрашивала разрешения на каждый свой вдох.
Пани Гелена, уставшая ждать, когда же ее le fils préféré (любимый сын -фр.) соизволит уделить толику своего внимания панне Беланович, которую она водила за собой уж битых полчаса, незаметно для окружающих и для самой Баси, поманила к себе пальчиком великовозрастного разгильдяя. Лениво он оттолкнулся плечом от выступа камина, перекинулся парой фраз с Матиевским, и последовал на молчаливый зов матери. Матиевский же остался там, где и стоял.
- Христос Воскрес, панна Барбара - воскликнул Станислав над Басиным ухом. Вздрогнув от неожиданности, она повернулась к нему, шурша по полу ворохом юбок.
Что за манера у мужчин этого семейства вплотную подходить к собеседнику? Ставить человека в неловкое положение. Бася отступила на шаг от Яновского и недовольно поморщилась.
- Воистину воскрес, - ворчливо ответила она.
Станислава от вида ее презрительно сложенных губок, аж перекосило. "Значит, так, панна Барбара!? Значит, нос от меня воротишь, точно в лепешку коровью наступила?" - сердито подумал он. Комплименты, что он подготовил заранее, собираясь заливаться соловьем, лишь бы только завоевать расположение этой черноглазой вилии, испарились, как только его глаза натолкнулись на стену их холода и пренебрежения. А он то, дурак, надеялся... Собственно, на что он надеялся, Станислав и сам не понимал толком. Может, рассчитывал найти в ее лице отклик, хоть слабый намек на волнение, которое подсказало бы, что он ей не безразличен. Возможно, искал искру в этих черных глазах, от одного взгляда которых его начинала бить дрожь, а сердце стучало с такой силой, что, казалось, выскочит из груди. Хоть на миг бы, вместо этой куклы ряженой, что стояла сейчас перед ним, вернулась бы та, другая, что была рядом с ним в костеле, чьё дыхание сливало с его воедино, что одним только ласковый взором дурманила и кружила его голову сильнее любого вина. Но ничего этого не было. Опять этот лед в глазах, как тогда, на дороге, да еще и гримасу скорчила, давая всем видом понять, как он ей не приятен. С Кшисеком она была иной. Держалась свободно, разговаривала. Он сам рассказывал. Да, правда, по физиономии съездила. Так поделом ему. Станислав почувствовал ревнивый укол в сердце. Почему она с ним так не может? Он знал про книгу, которую вчера Матиевский отправил на хутор, передав с лакеем, что возил приглашение и записку от панны Соболевской. Значит, то Кшисек ее поднял с дороги, и ничего не сказал. Друг, называется. Станислав, как последний глупец, обшарил в тот день каждый придорожный куст, каждую кочку, надеясь найти книгу, чтобы был повод вечером заехать к Бжезинским. Даже, думал взять другую книгу, первую попавшуюся, из домашней библиотеки, и все равно поехать, но Кшисек, так некстати, завел его в корчму под предлогом просушить одежду. А потом чарка за чаркой, и результат не заставил себя ждать. Пан Станислав Яновский к вечеру не мог без сторонней помощи сесть в седло. Какие уж там книги и паненки... Потому сегодня и заключил с другом договор, чтоб ни один из них первым не подошел к панне Беланович. Ударили по рукам, а там - как карта ляжет. Она должна сама выбрать одного из них. К кому первому подойдет, заговорит, тот и станет добиваться ее внимания. Проигравший отступится навсегда. Но, вышло так, что пани Гелена, позвала сына к себе. Ослушаться мать он не мог, да и не хотел, коль по правде. По всему выходило, что Станислав лукавил, заключая с Кшиштофом договор, зная заранее, что мать обязательно потребует его присутствия, о чем и не преминул сказать ему Матиевский. Раз так, значит, он, Кшиштофф, считает, что руки у него развязаны. Не то чтобы, Станислав переживал до этого момента, но толика сомнения все ж присутствовала. Матиевский всегда имел к дамам подход, умел им польстить, не скупясь на комплименты. Прекрасно танцевал, играл на гитаре и цымбалах. Трубадур Сокольского уезда -- так ни раз называл его в шутку Станислав. И вот сейчас, когда племянница пана Матэуша обдала его, Станислава, своим презрением, его уверенность в собственных силах дала сильный крен. Многочисленные таланты друга стали ему как кость, поперек горла, заставив волноваться. Если б можно было стереть это недовольное выражение с ее лица, если бы ее глаза хоть чуточку потеплели, у него отлегло бы от сердца. Он не стал бы говорить злых, обидных слов, что вот-вот, готовы были сорваться у него с языка. "Улыбнись же мне, скажи хоть одно приветливое слово, и я прощу тебе твое презрение ко мне", -хотелось Станиславу закричать. Но панна молчала, делая вид, что не замечает его. Смотрела в другую сторону, туда, где стоял пан Кшиштофф Матиевский.
Басе стало не по себе, как только увидела бледное лицо Станислава. Она не понимала, что могло его разозлить, потому и отвернулась, желая скрыть свое недоумение. Она ожидала, что же он дальше ей скажет, но Станислав произнес большей ей ни слова. Он повернулся к пани Яновской и с насмешкой спросил:
- А теперь, кажется, по традиции нужно поцеловаться? Не так ли, madame?
- Это лишнее, - сухо заметила она, - Довольно дурачится. Позволь представить тебе племянницу нашего directeur пана Бжезинского, панну Барбару Беланович. Панна Барбара, это мой младший сын пан Станислав Яновский...
Не дав матери договорить, Станислав смерил гордо стоявшую Басю, взглядом, исполненным презрения.
-Мадам, я знаю, кто это, - сказал он, чеканя каждое слово. - Вы столько раз сегодня называли это имя, что нужно, верно, глухим родится, чтоб его не услышать. Эта la jeune mademoiselle (юная мадемуазель - фр.) не нуждается в представлении. Слава о ее деяниях, опережает ветер.
Это был недвусмысленный намек на позорную пощечину. Пусть не воображает, со злостью думал Станислав, что он галантный рыцарь, как Матиевский. Он не станет метать бисер перед свиньями. Удар попал в самую точку. Слова прозвучали, пожалуй, резче, чем он того хотел. Но доставили ему нескрываемое удовольствие при виде впечатления, которое они произвели на девушку. Вишневые губы, о которых он мечтал бессонными ночами, больше не искажала презрительная насмешка. Бася вспыхнула, потом побелела. Рука, спокойно сжимавшая расшитый бисером кошель, потянулась бессознательно к пани Яновской, словно прося у той защиты. Графиня, понявшая моментально, что сегодня с сыном что-то не так, наклонилась к нему, легонько коснувшись кончиком веера рукава его серого сюртука.
-Ступай, - на ухо прошептала она, и, видя, что он все еще стоит на месте, добавила, прошипев сквозь зубы. - Болван. Панна Соболевская смотрит. Поди к ней.
И он ушел, удовлетворенный, что наконец-то уязвил самоуверенную застенковую (от слова застенок - поселение, хутор в польском языке.) дикарку. Теперь они на равных.
-Не обижайтесь на моего сына, панна Барбара,- вскользь обронила графиня, увлекая Басю за собой. - Он иногда бывает не сдержан на словах, но у него доброе сердце. Что-то или кто-то его огорчил, потому он и был так резок с вами. Уверяю вас, вы здесь не при чем.
Нет, она ни сколько не обиделась. Не успела. Потому что, готова была сквозь землю провалится от стыда и унижения. Не ждала, совсем не ждала, что Станислав так холодно и грубо выскажется в присутствии матери. Это война, пронеслась в голове догадка... Месть за купание в речке. Ну, так добре ж, пан. Теперь ее очередь. Она найдет способ уколоть его побольнее, стереть самодовольное выражение с его лица этого хлыща, одетого по последней столичной моде. Это ведь даже интересно, кто кого одолеет.
Людям свойственно совершать ошибки. Особенно, в пору юности, когда нет ни опыта, ни особого ума, ни жизненной мудрости. Когда простые истины кажутся сложными, а порывы эмоций туманят разум, заставляя поступать в разрез с велением сердца. Можно много раз ошибаться, и это ни как не отразится на размеренном течении жизни, но можно также ошибиться всего лишь раз, и эта ошибка перевернет будущее, коренным образом, повлияв на судьбу человека. Да храни нас бог, от таких вот роковых заблуждений, после который не возможно ничего исправить.