- Господи Иисусе Христе, Владыко живота и смерти, Ты рекл еси в святем Твоем Евангелии: бдите, не весте бо, когда приидет Сын Человеческий, в оньже час не мните, Сын Человеческий приидет...
Настасья, коленопреклоненная, стояла над обескровленным телом ратника, имени которого не ведала, но сочла своим долго прочитать отходную молитву, суеверно помня о том, что убитые по злому умыслу и не отпетые покойники, возвращаются назад нечистью поганой, бродят по земле душами неприкаянными, а на Духов день могут и заявится к обидчикам, чтоб те ответ перед ними держали. Не о литвинах она пеклась, ни о Людвиге, который стоял над ней, широко расставив ноги, заложив руки за спину, с презрительным интересом наблюдая, как трясутся у нее губы, как голос дрожит. Думала о себе, ибо вина ее в гибели ратника была не меньше, чем у его убийц, да о его душе, которая должна была найти покой и умиротворение. Понимала, что шляхтич не станет звать иерея, чтоб тот заупокойную службу читал. Потому сама вспомнила, чему ее мамки учили по требнику, и, сбиваясь едва ли не на каждом слове, путаясь, произносила молитву.
И хоть с ее губ срывались нужные слова, мысли ее были не о том. "Это все сон, страшный сон, морок,- думала Настасья. - Не может быть, что все на самом деле так страшно. Господи, дай мне сил проснуться, верни меня волей своей в отчий дом, отгони демонов, что нагоняют страх, лишают сил и крепости духовной".
Закончив с заупокойной, она подняла глаза на высокую фигуру мужчины, и поняла, что никуда ее демоны не делись, и что стоит перед ней один из них, сверкая злыми, алчными глазами.
- Все? - спросил он издевательски, - Благодарствую за труды, боярышня. Раз тебе так спокойнее будет, то быть по сему. Только по опыту знаю, что ни один еще не вернулся с того света ни оборотнем, ни духом.
Тень улыбки скользнула по сжатым губам, потянулась к ней рука, и Настасья вжала голову в плечи, думая, что он сейчас ее ударит, но шляхтич взял ее за плечо, помогая подняться с колен, увлекая за собой из залы. На пороге он встал и обратился к своим людям, что пили на лавках у стены. Заслышав его голос, пахолики вскочили со своих мест на ноги, готовые сиюминутно кинуться выполнять любой приказ. "Как те псы дворовые, что я видела недавно", - с презрением подумала Настасья. Да они и были таковыми, преданными, верными, готовыми руки лизать хозяину за редкую похвалу.
- Приберите тут. Московитов в погребе закройте, а того, что представился, в лес отнесите волкам для затравки. И Бирутэ кликните, чтоб прислужницам сказала пол почистить и беспорядок убрала.
Сказал это и повел ее опять вдоль темного коридора куда-то. В нишах, подобных бездонным провалам, мелькали силуэты. Слуги, затаившие, выжидающие, когда минет буря, прятались по углам от хозяйского глаза, боясь подвернуться ему под горячую руку. Не приучены они были вмешиваться в его дела, зная, что он скор на расправу, ежели что не по нем.
Настасья плохо различала путь в потемках, но инстинктом чувствовала, что Людвиг ведет ее той самой дорогой, которой приволок в пиршественный зал. Вот уже и дверь, с коваными накладками перед ней распахнулась, звонко лязгнув на запоре клямкой.
- Не пойду, - схватилась она за деревянные косяки руками, но сил у нее было, как у комара. Людвиг молча разжал ее пальцы, и впихнул в комнату. Вынув ключ из затвора, он бросил его на пол, на соломенный настил.
Покой, в котором она уже была, в этот раз показался Настасье совсем иным. Намного шире и длиннее, и на стенах висели дивной красоты тканые ковры, переливаясь золотом и серебром, кидаясь в глаза яркостью красок. На полотнищах скакали всадники, рогатые кони ластились о ноги длинноволосых дев, войско шло в поход на неведомого врага. Глядя на странные тканые картины, Настасья сама себе удивилась, как не заметила их раньше. Посреди комнаты стоял красивый большой стул с высокой спинкой, украшенный тонкой резьбой и позолотой. На такой и князю не зазорно было бы сесть. Над очагом, украшенным пёстрым гербом, висел деревянный легкий щит, под которым крест-накрест крепились скобами два тонких и длинных меча.
Видя ее невольно обращенный взгляд на убранство спальни, Людвиг с неожиданной гордостью сказал:
- Это гобелены из цехов в Брюгге, - пояснил он, указывая рукой на один из ковров.
Ни одно из неведомых ей слов ни о чем не говорило, она и подавно не знала, что где-то в иных землях есть город во Фландрии, в котором ткут прекрасные "гобелены". Настасья спрятала глаза за опущенными веками, забившись в самый дальний угол покоя, там, где горел очаг, чтоб оказаться как можно дальше от шляхтича, желая слиться с холодной каменной стеной, стать дымом в дымоходе, чтоб скрыться от его глаз. Ноги ее погрузились в мягкую шерсть. Голова убитого медведя, чья шкура была разостлана перед камином, мертвым оскалом вызверилась на перепуганную девушку, глядя пустыми, ничего не выражающими глазницами так же, как смотрел рассевшийся на стуле с высокой спинкой мужчина. Он налил в один кубок хмельного мёда (крепкий напиток из мёда и воды, с добавление хмеля. Употреблялся на Руси и у восточно-славянских народов до распространения водки), а другой, полный, подал Настасье. Она покачала головой. Не хватало ей еще мёд пить за здравие, после всего ужаса, на который она нагляделась.
В очаге треснуло еловое полено, подняв вверх столб искорок. Настасья, как стояла у стены, в углу, так и сползла по ней на пол, на шкуру. Резкий звук и вспышка окончательно подкосили ее самообладание, заставив забыть и о гордости, и о достоинстве.
- Не трясись, будто осиновый лист. Я тебе мёда предложил лишь затем, чтоб краску вернуть на лицо, и чтоб успокоилась немного. А то краше в гроб кладут, - заметил, медленно потягивая из кубка напиток, Людвиг.
Глаза его были прикрыты черными ресницами, которые отбрасывали на высокие скулы длинные тени, но исподволь он внимательно наблюдал за каждым движением Настасьи, испуганно жавшейся возле каменной стены. Ему словно доставляло несказанное удовольствие сидеть в расслабленной позе, делая вид, что ничего его больше не свете не волнует, кроме тишины, царившей в комнате, кубка пьянящего меда, и ее, застывшей в ожидании свой участи. Так делал обычно кот, который хотел растянуть удовольствие, наиграться с мышью, чтоб после ее съесть. И это сравнение, посетившее голову Настасьи, совсем уж ей не нравилось.
-Вот смотрю я на тебя, Настасья Даниловна, и думаю: вроде и по нраву я тебе пришелся, и жизнь тебе спас, и слова худого ты от меня не слышала, а смотришь сейчас на меня, как на зверя, - заговорил опять литвин. Голос его вдруг стал мягким, а лицо опять переменилось, на него набежала тень усталости.
"Сколько ж у тебя ликов, которые ты так быстро меняешь", - подумала Настасья, настороженно наблюдая за Людвигом. У того проступили в уголках рта резкие морщинки, залегла синева под глазами, сделав их выражение грустным. Но так было не долго. Словно опомнившись от каких-то своих невеселых дум, Людвиг встрепенулся, выпрямил спину, выражение печали мгновенно исчезло с его лица, уступив место презрительной усмешке.
- Ты и есть зверь, - тихо проговорила Настасья, не сумев сдержать злости, вырвавшейся таки наружу из-под гнета страха. - Человека на тот свет спровадил, меня хитростью в свою усадьбу заманил. Едва чести не лишил...
На последних словах она густо покраснела от смущения, ибо, что ни говори, силой шляхтич ее в свои покои не тащил. Сама потеряла голову от его близости, что показалась ей приятнее любого вина.
Брови Людвига удивленно взметнулись, он оторвался от высокой спинки стула, насмешливо поглядывая в ее сторону.
- И в чем же мое зверство? В том, что ратник мне удавку на шею накинул по приказу Епифана, который догадался, что не выйдет у него моих людей перепить и пересидеть, чтоб под покровом ночи покинуть маёнтак?! По твоему, это мне стоило бездыханному в зале валятся? А что до твоей чести, боярышня, так она, пока еще, при тебе. Ты же сама, Настасья, как воск таяла в моих руках, пока я сдуру не ляпнул про замужество. Вспомни, какими глазами на меня глядела, которые нынче в пол опускаешь. Или тебе память изменяет?
Настасья насупилась. Так и хотелось наговорить ему обидных слов, чтоб стереть самодовольное выражение с лица, но сдержалась, помня, что в прошлый раз, выложив, как на духу, грязные сплетни, что передавали боярышням служки обоза, схлопотала пощечину. Видно в больное место попала, раз его так озлобила.
- Чего ты хочешь?
- Тебя. Женой моей чтобы стала.
- Зачем я тебе? - вырвался у нее тяжелый вздох. - Неужто, своих девок в Литве мало? По договору, что ваш князь с нашим заключили, девицы из свиты княжны Елены не могут замуж за литвинов выйти. Вернуться должны через год в Москву.
- Любой договор, как и закон, можно обойти с выгодной стороны, - послышался равнодушный ответ.
- Если тебе награда нужна, или выкуп, требуй у моего отца. Он все отдаст, чтоб ни попросил. Да, я уж о том говорила в монастырском саду.
Людвиг пружинисто вскочил со стула, в мгновение ока оказавшись у притихшей Настасьи. Склонился над ней столь близко, что она уловила сладкий запах мёда, исходивший от его порывистого дыхания.
- Вот как? И земли отдаст, что за тобой в приданом числятся? И челядь? А может, он мне положение при дворе княжеском предоставит? Нет, милая, такое только за женой дают. За богатой и родовитой.
Настасья, хоть и с ненавистью на него глядела, и едва ли ни смерти желая, но столь откровенное признание, что ни красота ее, а приданное стали лакомым куском для шляхтича литвинского, неожиданной болью отозвалось в груди. Тут уж ни гордыня родовая возмутилась, а женское самолюбие получило удар. Ведь она слыла красавицей. О том ей не раз говорили мамки и матушка, читала она немое обожание в глазах окольничего Федотова, и других мужчин, которых, проходя по улочкам Москвы, встречала не раз. Да и зеркальце серебряное, что батюшка ей подарил, отражало черты, которым могли б позавидовать многие знатные девицы и замужние боярыни на Московии.
- Коль станет известно батюшке моему, каким способом я мужниной женой стала, так не только почета не дождешься, но и в землю тебя закопают, на которую ты заришься, шляхтич, - с придыханием выпалила она, яростно сверкая глазами, - Поверь, у нас, Ярославских, руки долгие. И до Литвы дотянуться смогут. Возвыситься хочешь? Гляди, пан, чтобы в петле твоя шея не оказалась. Одно скажу тебе. Замуж за тебя не пойду.
Людвиг в ответ на яростную вспышку боярышни, что глядела на него своими удивительными малахитовыми глазами, только восхищенно расхохотался. Надо же, зубки вздумала показать! И откуда только эта храбрость в тонком, слабом женском теле, что еще недавно тряслось от страха при виде крови. Эту бессильную ярость он много раз видел в походах на приграничные с Московией земли, в коротких, но диких по своей жестокости битвах, где враг, поверженный, смертельно раненый, даже на последнем издыхании, тянулся в его груди слабеющей рукой, чтоб поразить в сердце. Несокрушимый русский дух, как видно, пылал и в ее маленьком сердце, оттого и почувствовал он в этот миг к ней невольное уважение.
- На все воля божья, Настасья, - вкрадчиво сказал он, внезапно целуя ее руку, и улыбнувшись, когда она выхватила ее из его пальцев, свирепо, до красноты, потерев о ткань сарафана, - Волка ноги кормят. Если я не попробую что-то предпринять в своей жизни, то так и не узнаю, что из этого выйдет. У тебя выбора, милая, нет. Сама понимать должна, что после всего случившегося, я только своей женой тебя отсюда могу выпустить. Семья твоя тебя, может, и примет назад, только позора не оберется. И будет тебе одна дорога - в монастырь. Хочешь ли этого?
Черницей Настасья становиться не хотела. Не по нраву была для нее размеренная, скучная жизнь в монастырских стенах, где между литургиями и бесконечными постами терялся бег времени. В семнадцать годков у нее только жизнь начиналась, и не для того она в Литву поехала, чтоб после себя заживо похоронить в священной темнице. За стенами обители жизнь кипела, полная своих радостей и горестей, худая или добрая, но все же жизнь, а в душным каменных кельях, как в могилах, все было тихо и спокойно. Мирская суета не тревожила души и умы невест Господних, и мимолетно представив себя в черном одеянии, с остриженными волосами, занятую бесконечным чтением псалмов, она не смогла не содрогнуться. Что угодно, только не монастырь.
Сама не заметила, что мысли ее и настроение, меняясь в голове, невольно отражались и на лице. И эти отголоски переживаний, читал, как в открытой книге, шляхтич, с любопытством наблюдая за внутренней борьбой женской души.
Не переставала она изумляться и тому, что Людвиг имел над ней власть. Когда он был настолько близко, как сейчас, пытливо заглядывая ей в глаза, когда она чувствовала на щеках его дыхание, она почти забывала и о его коварной натуре, и о жестокости, и об обманчивости его внешнего вида. Сама не понимала отчего, но ее тянуло к нему, как мотылька притягивал свет горящей свечи. И всем умом понимала, что плохо ей будет, потому что это не любовь, а нечто иное, не богам дарованное, а от беса рожденное. Но совладать с собой не могла. Больно уж манили ее искорки золотистые в прозрачных глазах, слишком шелковистыми на вид казались мягкие волны черных волос, спадающие на затененные щетиной худощавые щеки, и губы, вкус которых еще сохранился на ее губах, не давали ни на минутку покоя ее сердцу.
Желая избавиться от наваждения, Настасья закрыла глаза, чтоб не видеть его, чтоб избавится от других темных глаз, что глядели на нее опять из дальнего угла спальни, озаренные золотистым светом. Шероховатое тепло ладоней коснулось ее лица, медленно начало двигаться по шее, вернулось к волосам, стянув с головы атласную девичью ленту, расшитую разноцветным бисером, что успела одеть ей Палаша, когда заплетала косу. Прядь за прядью, и вот уж не коса, а распущенные волосы падали ей на плечи, прикрывая руки и грудь густым, блестящим плащом. Такое имел право делать только муж в брачную ночь после свадебного пира, но она не смела и слова сказать против шляхтичу, язык прилип к небу, а во рту у Настасьи пересохло от страшного напряжения.
- Открой глаза, - еле слышно попросил Людвиг. И она открыла их, ибо устала бояться и противится. Осторожно распахнула веки, и увидела прямо над собой Людвига, его напряженное лицо. Он подхватил ее на руки легко, как пушинку, и понес на ложе.
- Отпусти меня,- взмолилась она, даже не надеясь, что слова возымеют над ним действие. - Ты же не нехристь басурманский. Ведь в одного бога верим. Что же ты творишь?
Он лишь повернул к ней голову, расплываясь в медленной, призывной улыбке, от которой у Настасьи затрепетало что-то в низу живота, но ничего не сказал.
Падала на пол с легким шорохом одежа, и она не удержалась, хоть и стыд и затопил ее с головы до ног, чтоб не посмотреть на мужчину, который совсем нескромно раздевался у нее на глазах. Освещенный огнем очага и догорающими свечами, он показался ей невероятно большим и сильным. Уже обнаженный по пояс, с очерченными четко контурами мышц на плечах, с длиной крепкой шеей и тонкой талией. Светлую кожу золотило пламя, играя на темных волосах красноватыми бликами, и Настасья, заворожённая открывшимся ей зрелищем дикой первозданной мужской красы, поняла, что пропала. Не христианин стоял перед ней, ибо те привыкли даже по ночам таить свои тела под исподними рубахами, смущаясь своей наготы. То был человек, подобный древним языческим богам, мощным и открытым природе человеческой, не знавшим жалости, стыда и страха. Как никогда до селе, Настасья почувствовала, какая она маленькая и слабая по сравнению с животной мощью, которую излучал фигура Людвига.
Отвернувшись, она обратила очи к образу Спасителя, который, как ей хотелось думать, помог ей в прошлый раз, отворотил неизбежное. Но проследив глазами за ее взглядом, Людвиг подошел к иконе, и накинул на золотой оклад ткань рушника, окаймлявшего ее в обеих сторон, пряча, от застывшей в ужасе при виде подобного богохульства девушки, растрескавшийся старинный лик.
- Не так уж он и всесилен, - прозвучал в тишине голос. Поддавшись дуновению дыхания литвина, погас и огонек лампадки. Оплыли и потухли свечи в бронзовом канделябре, комната погрузилась в еще больший мрак, который немного рассеивало догорающее пламя в очаге.
Из глубины дома донеслись пронзительные звуки рожка и гуслей, послышались взрывы мужского хохота, женский визг и звон оружия. Это перепившие через меру пахолики шляхтича, выполнив его поручения, вернулись в усадьбу и праздновали свое возвращение в родные края, поднимали наполненные до краев вином кубки во здравие хозяина и прославляли своего покровителя - Перуна. Бог мог быть где угодно в этот час, но только не в этом темном каменном доме, из углов и щелей которого выползали зловещие тени, наполняя его и без того тягостную обстановку еще большим мраком.
Не было бога и в сумраке спального покоя. Он исчез, спрятанный под плотной завесой, уступая на время место другим богам, имевшим силу над людскими страстями.
Под злое завывание ветра за стенами дома, бросающего в окна охапки снега, гудящего в дымоходах очагов; под тёплые сполохи жаркого огня, тлеющего в камине; под резкие переливы литвинских рожков и мягкое звучание гуслей в пиршественном зале рождалось на свет единение тел.
Он склонялся над ней, легко целуя в шею, закидывая ее голову назад, которую держал обеими руками, чтоб не отворачивала лицо, дотрагиваясь губами до мочки ушей, цепляя изредка спутанными локонами застежки жемчужных серёг, неспешно зарываясь лицом в светлый ворох волос, разметавшихся по меховому покрывалу. Шепотом произносил слова на чужеземном языке, которых Настасья не понимала, но их странная нежность ласкала ей слух, так же как и сильные руки, которые доводили ее обнаженное тело до исступления. "Мeae deliciae..., mei amore..." (моя милая, любимая - латынь).
Свернувшись калачиком под меховым покрывалом, уткнувшись лицом в расслабленное плечо, на котором в тусклом свете догорающего пламени в топке очага, виделся красный рубец от недавно затянувшейся раны, Настасья не могла поверить, что случившееся только что с ней, произошло на самом деле. Не могла она, воспитанная в строгости и богобоязненности, та, которую учили, что близость с мужчиной не несет ничего приятного, а тем более не благословленная в церкви, чувствовать, как раз за разом на нее накатывают волны греховной радости. Что каждое движение, прикосновение его к ее телу могут принести только сладость непередаваемой неги и переполнять ее душу восторгом. Спящий Людвиг уже не казался ей исчадием ада. Сон, принесший, как видно, его душе, умиротворение, смягчил жёсткую линию челюсти; расслабились в мягком изгибе выразительные губы; на высоком чистом лбу выступили крошечные бисеринки пота, придавая коже серебристый отблеск. Взмокшие волосы перемешались с ее прямыми, длинными волосами, закрутившись в тугие спирали. Во сне он выглядел беззащитным и уязвимым, как красивое дитя.
Взгляд Настасьи упал на висевшие над очагом мечи. Осторожно приподнявшись на локте, она разглядывала холодную сталь, тускло мерцавшую над камином. Ах, была бы она как Суламифь, отважная и безжалостная, взяла бы в руки клинок и взмахом руки поразила врага. Но она не могла. Вспомнила, что в погребе связанные по рукам и ногам, сидят ее ратники, а в глубине усадебного дома, верно, плачут и трясутся от страха ее прислужницы. Их жизни зависели от ее рассудительности и самообладания. Придется придумать нечто иное, чтоб вырваться из железной хватки шляхтича, который даже во сне не желая с ней расставаться, зажал меж пальцами прядь ее волос. "На каждого Самсона найдется своя Далила", - решила Настасья, глядя как спокойно, умиротворенно вздымается грудь Людвига. Может не сразу, но она изыщет надежный способ избавиться от него, даже если придется наступить на горло собственной гордости, прикинуться ласковой и слабой, научиться притворять, чтоб усыпить его бдительность.
Вздохнув, она тихонько легла назад под покрывало, прижавшись к горячему телу, чтоб спастись от холода зимней ночи.