Объяснение безумию


                             Дриме с благодарностью

***

Покорны и тихи,
от света в никуда,
рождаются стихи,
горьки, как лебеда.

Парсеками времен 
без отдыха и сна
они скользят в затон,
в котором нету дна. 


Ели

Великаны в зеленом каракуле,
серебрящимися эполетами
вас увешал февраль-генерал.
Никогда не сгибались, не плакали,
лишь весной становились поэтами,
поле битвы сменяя на бал.

Из-под сизых папах неуверенно
или, может, совсем без внимания
созерцаете, ели, вы нас.
Столь разлаписто, грозно, рассеянно,
что проходит привычная мания
к детским играм! Проходит на раз.



***
                                                            
                                     памяти В. Г.


Толпа есть зависть о бессчетных головах.
Не подходи к ней, если стоишь хоть чего-то.
В затвор забейся, если ты совсем другой!
Иначе быть тебе растерзанным, зарытым
живьем в бетон - двумя, тремя, пятью,
десятком, сотнею 'коллег', 'единоверцев',
что мимикрируют, сольются в некий миг
в стальной топор,  в удавку,  в тихий газ
тебе, глупышка, предназначенный для мести.
За что? За то, что среди них ты был,
осмелившись на них быть непохожим.


***

О как же несчастлив ты, князь Синодал!
Поэт тебя черту в игрушки отдал.

К невесте своей, словно мартовский кот,
спешил ты, а вышло все наоборот.

Финита! Осмеян ты будешь в веках,
с наколкою 'Томочка' на кулаках...


***

Сыплются, сыплются блестки,
меланхоличны, спокойны.
Голову, будто собака,
на голубой подоконник

я положу и уставлюсь
в эту порочную бездну
с нагроможденьем балконов,
неразберихой подъездов.

Алою кровью из вены
хочется вымазать стекла,
чтоб изменить ненадолго
все, что скомкалось, поблекло.

Но оживишь ли проклятый,
если не может, не хочет?
Камень, Медузой зачатый,
пей, осушай ее очи...

Киев


***

Рентгеновский снимок, а не человек,
о всем недостигнутом я не жалею.
Не буду в почете, не съезжу в Квебек,
на месте под солнцем живот не погрею.

Ну что ж, и не нужно. Не стоит блажить.
Сегодня лишь миг, бесконечно лишь завтра.
Я с детства пытался по небу ходить,
и нет к остальному большого азарта.


***

Лужи - просто царские!
Но зато зима.
Снег полки гусарские 
двинул на дома.

Кони хлопьевидные,
сабли, кивера.
Гибнут... Не обидно им?
Нет.  Звучит 'Ура'!.


***
                                                                                      
...чистый голос трубы над замерзшим Днепром,
слышный мне одному в недоломаных 'коссах'...

Как струя серебра на сверкающий хром,
как олень, уносящийся в белых торосах,
как тропа, пропетлявшая вдаль по тайге,
как сорвавшийся крик в необъятном пространстве,
как клубок, размотавшийся в буйной пурге -

доли вечной гармонии в непостоянстве,
как на кратком свидании, переплелись,
возвращаясь на полузабытые круги,
и похитили взгляд, и подбросили ввысь,
увлекли за предел, как крылатые струги!



***
                      Н.

Ты трогательно красива,
но только подводит фон -
Аленушка Васнецова,
посаженная в притон.

Ты слушаешь, да не слышишь,
как силится из пруда
тебя пробудить мой голос,
ранимая, как слюда.

Вокруг  тебя шабаш плоти,
но ты ни душа, ни плоть.
Тебе невдомек, как больно
к такой прикоснуться хоть!


***

'И лицо поколения будет собачьим'
Ветхий Завет


И лицо поколения стало
не собачьим - скорей, павианьим.
Скалозубым, бесстыжим, безмозглым.
Днем и ночью с лиан верещат:
- Джунгли все восхищаются нами!
Джунгли все восхищаются нами!
И сплошное творят непотребство
на зловещий и хмурый закат.


***

Зачем, Господь, волнуешь Ты
случайно сломанную ветку?
Велишь ей жить, велишь цвести,
вонзаешь в воду, как в розетку?

Она пытается, но нет,
ей все никак не удается
срастить порушенный хребет.
Она походит на уродца,

которому в потемках рай,
а на свету хандра, досада.
В ее молитвах - 'Доломай'...
Но Твой ответ один: 'Не надо'!   


***

Татьянин день. Весенний ветер!
Сырой асфальт, московский гул.
Февраль, безумный, словно дети,
в слезах каких-то потонул.

Звенят трамваи бестолково,
машины жалобно гудят...
Теперь бы мне найти подкову
или взглянуть на звездопад.

2001 год


***

Мы беседуем с тобой, Андрэа,
за красивым столиком в буфетной
о твоей Италии, о грустной
и моей сеньоре Украине.
Ковшиком ладонь приставив к уху,
слушает нас желтая Москва,
стряхивая краткие одежды,
обнажая голубое сердце,
в кофе сладкой капая слезой...

Вот и вся история, дружище.
Не проточат жаркая олива 
или тополь каменное море,
не родят романтиков зеленых,
не взбегут они по новым сходням,
не взметнут, амико, паруса.

2001-2010.


***

Междуцарствие... погодная Хованщина,
то, что звалось раньше 'черная весна'.
Высота склонилась ласково, как женщина,
что в тебя была когда-то влюблена.

И давным-давно простил уже измену ей,
а вернуть еще мечтаешь до сих пор...
Нет, остынь, не фантазируй!.. Путь промеренный
башмаками меряй дальше!  Будь нескор,

расстояние вычерпывая скучное
от столба и до соседнего столба.
То в столбняк впадая, то шепча беззвучное
объяснение безумию: 'судьба'...


***

Теплый жемчуг облаков
нежен.
Больше нет земных оков,
Боже!

Рдеет, персиковый весь,
запад.
Даже ладана в нем есть
запах.

Тут вечерню в Твою честь
служат.
И, не в силах глаз отвесть,
тужат...



Песня

                                 'Бродяга к Байкалу подходит, 
                                 рыбацкую лодку берет
                                 и грустную песню заводит,
                                 о родине что-то поет...'


От презренья этих мест усталый,
зная, что, как кур в ощип, попал,
словно изумруды и опалы,
я ищу в крови моей Байкал.

Ты Байкал, Байкал, река родная!
Для чего ты выплеснул меня
в даль такую, обо мне не зная,
суд скоропалительный чиня?

Привиденья ветер твой и омуль,
мудрено понять, зачем порой
ты взываешь к существу другому,
что прижукнулось во тьме немой.

То зародыш - вовсе не бродяга,
но и он на лодке хочет плыть,
и вопит к тебе его отвага,
хоть придется ей бесславно сгнить.