Пророчество о яблонях в цвету
К ней
Неуловимо прекрасна и неизбывно нежна,
как ты мечтою была, так ты мечтой и осталась.
Знаю тебя - ты та девушка, что молодой умерла,
фата-моргана из старого фильма.
Ясно теперь мне, что нет у тебя прототипов,
и никогда воедино не слить,
словно художнику на полотне,
штрих за мазком, от которых так екало сердце,
в твой незабвенный портрет.
Хоть порою присутствие было
так очевидно твое,
колыхался покров,
под которым ты вечно скрывалась...
Имя за именем ты примеряла,
как карнавальную маску,
страну за страной,
город за городом,
тысячелетье за тысячелетьем.
Губы чужие тебя целовали,
кто-то за плечи тебя увлекал,
звал своей деткой, голубкой, женой,
трогал, владел,
наигравшись, ронял,
словно бесценную статую, наземь...
Только меня ты не замечала,
и никогда ни за что не менялись
правила этой жестокой игры.
Пророчество о яблонях в цвету
Было тогда мне лет семнадцать,
когда мне Творец показал
образ всей моей будущей жизни,
не вдаваясь, конечно, в лишние поясненья.
Перед призывом в армию
я на заводе работал, как многие,
чтоб содержательнее провести
дни, оставшиеся до прыжка в никуда.
Как-то отправили нас на общественные работы
в парк, новый парк, который едва успели разбить
на месте яблоневого сада.
Через сад этот, благоухающий трелями соловьев,
часто ходил я, с самого детства еще,
то вслед за матерью по делам, то в больницу...
Бетонные плиты уже уложили.
А сверху на них
валялись в трагических позах
цветущие яблони, срубленные кое-как,
наспех, наваленные друг на дружку.
Их накрахмаленными лепестками
были дорожки усеяны, и ветерок
переносил их, как пени, с места на место...
Эти упреки и стоны я слышал, когда помогал
таскать отверделые трупы деревьев,
напоминавшие спрутов гигантских,
вынутых из морозилки.
И были покрыты уроды
белым, белейшим и невесомым,
тем, что давало им смысл и счастье,
чем они так несчастливо с людьми поделились,
что потеряло любой человеческий смысл.
Минули годы. И я разгадал
тайну пророчества яблонь цветущих.
Вот, что гласит она: 'Будешь и ты,
так же, как мы, срублен в самом цвету.
И украдут 90-е юность,
и осмеют твое прошлое люди,
ластиком грубым сотрет его кто-то,
и новый век над тобой наглумится,
как над чудовищем, запертым в клетку,
и бесполезно раздует по свету
белый, белейший, совсем невесомый,
суть твою, твой человеческий смысл'.
Соль земли
Древние лица с острова Пасхи
ловят ноздрями веянье бриза,
не выражая малейших эмоций,
как самураи перед сеппуку.
Что под гримасою безразличья?
Чем достигается добродетель
долготерпенья анахоретов,
по чьей-то воле (не по своей же)
сей караул безмолвно несущих?
Может быть, сдвинь их с прытью профана -
и катастрофа вдруг разразится!
Так вот и люди многие в мире,
словно титаны, выносят такое,
что большинству едва ли под силу.
Натиск невидимый их заставляет
сморщиться вдруг и охнуть под прессом!
И невдомек никому, что за тяжесть,
горы и тонны, армады и своды
их донимают, сводят в могилу.
Все остальные только статисты,
трутни, туристы... Но это понятно
станет тогда лишь, когда сиротливо
эхо над островом разнесется,
где ни единого изваянья
больше не будет...
Маленькая Натали
Уже каштаны проржавели,
как будто баржи на мели.
Твои лучи ороговели,
о, маленькая Натали!
Теперь то фарс, то оперетта,
то коньячок, то 'Лаки Страйк',
то с парапета Интернета
соскок на велик или байк.
Но я ищу свою пропажу.
И иногда наедине,
когда твое предплечье глажу,
вдруг нахожу на самом дне.
В ответ, отпрянув изумленно
и киловольты пропустив
сквозь приоткрывшееся лоно,
спешишь ты юркнуть в коллектив!
Космический мусор
Стишки - стишата - стишочки -
статейки - квазипоэзия - проза -
настырная злобная неугомонная белиберда -
какофония -
космический мусор...
Бип-бип:
продирается мой звездолет.
Они
Что тебе снится вновь?
Что ты снова преступник.
За тобою погоня,
ты вне закона,
твои растопырки в бурых пятнах,
совесть не чище...
От кого, задыхаясь, бежишь?
От 'них'!
Кто же 'они'?
Те, кто присвоили право
судить, выносить приговор,
убивать, клеймить и свистать дружным хором.
Их много,
в этом их правота и всегдашняя сила.
И они победят тебя,
знаю.
Одной поэтессе
Горек удел твой, о, дочка Сафо и Минотавра!
Ночи их страстной плодами я потрясен.
Рогом отец наградил тебя - вешать охапки из лавра.
Мать же скупа оказалась, и просто бодается он...
***
Два-три столетия,
две-три недели
или два-три дня -
какая, в сущности,
разница
для часового
в анабиозе -
сфинкса?
Первый вопрос: что есть слава?
Второй: что такое величие?
На третий,
и самый главный вопрос,
ответит Альфа,
ответит Омега:
зачем?
***
Караваны кораблей
с парусами-облаками
родились не на земле,
были созданы богами!
Им борта сгибал Гермес,
Парки им соткали снасти,
выбирал на мачты лес
Аполлон - учитель страсти.
Только мрачный Посейдон
не ходил гулять на верфи.
Со дна бездны ловит он
легких теней быстрый серфинг!
***
Маугли возвращается к людям,
покидает уютные добрые джунгли.
Доброго Балу,
мудрого Каа,
молнию в траурном шелке - Багиру,
мать и отца,
верных ласковых братьев,
шкуру Шер-Хана,
ушастого Хатхи.
Кончено детство!
Не оборачивайся, Лягушонок.
Там, за твоею спиною, лианы,
словно случайно, слагаются в знаки,
символы старой покинутой веры...
Вот и опушка,
чуть ниже селенье.
Сядь же на корточки, вымолви Слово:
- Мы с тобой одной крови!..
И слушай:
дымом запахло.
Ни звука в ответ.
***
Заката кровоподтек -
рубцы и хоругви печали...
Сверчка умудряет шесток
и непобедимые дали...
Вот там. И вот там. И вот там
единоначалие смысла!
Я вижу, и я не отдам
Твои бесконечные числа!
Наваждение прохлады
Ларисе Титовой
23 июля 2010 года
Представь, что ты лежишь на синем льду -
от стужи синем, звонком и упругом,
и ласково ворчат 'хау ду ю ду'
тебе медведи за Полярным кругом.
У них коктейли в лапах с молоком,
само собой, холодненьким, в кристаллах...
И тело обвевает ветерком,
и лижет пятки, разрезвившись в скалах,
студеный вал морской. О, красота,
блаженство, нега-мега-наслажденье!
Уже ты вся покой и доброта,
сама нирвана, сон, изнеможенье...
Москву - долой! в помойное ведро,
со всем, что в ней (естественно, на время).
Смотри: кругом мороза серебро,
едва-едва щекочет солнце темя,
такое слабое, что только плюнь,
оно потухнет... В кружева сплошные,
стуча зубами, убрался июль.
На стеклах папоротник. Ледяные
взметнулись горы. Чешет детвора
на санках с них, скрипят, визжат полозья.
Ух! Молодцы! Еще! Давно пора!
На нартах чукчи скачут. Морда козья
жаре грозит повсюду. Эскимо
и крем-брюле прям с потолка - нам в руки!
Заиндевели стены и трюмо.
В прихожей раздались родные звуки:
тебя пришли поздравить с Рождеством.
О, merry Christmas!.. Шпицберген, Аляска,
сорвавшись с места, врезались в твой дом.
Вертись скорей, снежинок свистопляска!
Портьеры хлопают на сквозняке,
пингвины рядом весело танцуют!
И ты балдеешь с ними налегке,
тебе лицо кропят и чем-то дуют...
***
"У лукоморья дуб зеленый
сидит медвед на дубе том"...
Великий-могучий свалился в бурьян,
заеденный мошками, как богатырь,
которого шваль в кабаке напоила.
Уперли доспехи с него и кафтан,
дерюгу одели, всучили костыль,
пошли псу под хвост красотища и сила!
Куда ж он теперь? На прощанье взмахнул
треухом дырявым и за-аголосил
размазанное, бесшабашное что-то...
Был молодец, воин! Да с горя в загул
пустился, казну с балалайкой спустил.
Опять же Иуды... Да ну их в болото!