1
След твоих озлобленных слов,
деточка, моя деточка,
испытывал на прочность любовь,
дочка, отцовскую... доченька.
Ночью в слезах просыпаюсь я вновь,
тяну из сердца заточку я,
ломаю по рукоять - и кровь,
как смерть! но слегка отсрочена.
Если правда на мне вина,
почему ни на дюйм прощения -
на него ж право есть у всех,
ледяною сколько стена
простоит еще без значения,
что замаливаю мой грех?
2
След твоих озлобленных слов -
поэтическая метафора.
Это мир современный таков:
испаряется, словно камфора,
вдруг "отсталое" престарелых отцов,
нафталинит, нашептывает "пора",
что казалось прочным, как древний зов,
и взамен твое - для меня мура.
Шрам на шраме отсюда и вразнобой
жест на жесте в любых попытках
разогнать пред лицом туман.
А когда-то ведь мы с тобой,
словно блики в игре на плитках,
лишь добро зазывали в наш стан...
3
Деточка моя, деточка,
апогей твоего рождения,
был в провинции, как сказал Паскаль,
лишь беспомощной точкой зрения,
что пытается отыскать
счастье истины в наваждении
и промахивается, лия в стакан
водку методом от забвения
тех неповторимых минут, и лжет,
цель размазывая рывками,
укрывая грядущий день.
Рядом родственники. И тот,
кто тебя ожидал годами.
Возле, а не в глухом Нигде.
4
Испытывал на прочность любовь,
вероятно, каждый - глупцы мы
и животных горше, когда на зов
откликаемся грубый, теряя зримый
образ в хаосе вечных снов,
принимая за весны зимы,
кабаки души за семейный кров,
прикипая к тоске, чей мнимый
крик бунтует, хрипит и жжет
настоящее, точно тряпки,
что скопились на чердаке.
А тогда является кот,
керосинку схвативший в лапки,
и дружки его невдалеке.
5
Дочка, отцовскую, доченька,
нежность чем докажу?
Снова, как слышишь, строчки я
вычурные твержу.
Видно, увяз в них очень,
лучшего не скажу.
Левиафаном проглоченный,
в полном Нигде сижу.
И невдомек: на ненависть
зачем уповаешь ты,
тыщи каких отмерились
верст, когда разуверились
мы у гнилой черты,
как дураки ощерились?
6
Ночью в слезах просыпаюсь я вновь.
Та или тот является
в тапках, изъеденных тленом шагов:
мира исход продолжается.
Можно считать безобразных слонов -
здоровым каждый на миг притворяется -
ищет в твоем подсознании кров.
Сном это не называется.
А самые жуткие - о тебе,
когда, подбежав, обнимаешь:
и снова отец я, ты дочь!
Так просто... В полузабытьи, оробев,
назад не хочу, понимаешь,
в новый, который не больше, чем ночь?
7
Тяну из сердца заточку я,
длиннющую, как наважденье.
Память требует: душу на бочку!
совесть - волкам на съедение!
Я режиссер, что монтирует срочно
фильма косое движение.
Вырезать все, что нескладно, порочно,
править дурное решение...
Во многих кадрах мелькаешь ты,
сияешь, то нападаешь.
И ни аза не меняется.
А те, что взирают на нас с высоты,
которых помочь умоляешь,
в процесс ни один не вмешается...
8
Ломаю по рукоять - и кровь
оттенка самозабвения
венозных весенних, снося покров
гордыни и самомнения,
несется к гибели в очередной,
потом мелеет, смиряется,
но не рубцуется в снег и зной.
С тобой такое случается?
Быть может, когда за столом напоказ
рукой лицо заслоняешь,
чтоб уразумел я степень презрения,
колет тебя, словно Кая, в глаз
ледышка... ты ледостав ощущаешь.
Что ж, вот тебе благословение.
9
Как смерть! Но слегка отсрочена.
Таким оказалось твое явление
в судьбе неказистой отцовской, доча.
Наглее станешь, надменнее
в мой адрес и в репликах сточнее,
как все твое поколение,
запутанное, задроченное -
не первое и не последнее.
Конечно, я защищал бы дитя,
как было - от булинга - в школе.
Но ты желаешь быть старше меня.
Назад лет семнадцать, малютку крестя,
священник ни слова о соли
отцовства не вымолвил, густо шутя...
10
Если правда на мне вина -
значит, тяжкая... несомненно.
Если эти дрова наломала она -
значит, переступил я надменно
через что-то такое легко, как луна
голенищем сомнамбулы стены
перешагивает, значит, явно скудна
масса серая, вымерзли вены.
Значит, долго оторван я был
от единственного измеренья,
что считается правильным здесь
и которое я на свой лад, но любил,
конфликтуя с ним до посиненья,
принимая гремучую смесь.
11
Почему ни на дюйм прощенья?
Если б мог я тебя перенести,
как носил на плече в младенчестве, звенья
заржавелого времени запустив
и звенеть и качаться, чтоб время
уступило, на лучшие пяди пути,
что мы прожили будто бы дремля,
а тебе напевая: "скорее расти",
в то чудное и хрупкое, коему
нет начала, есть только финал,
где танцуешь в цветочной обертке
вместо платья... где строим мы -
разве ты не постигла б, как мал,
как в прощенье нуждается век наш короткий?!
12
На него ж право есть у всех -
на короткий век либо долгий,
что одно и то же, как плач и смех,
восхваленье и кривотолки.
Я варился в бульоне "великих вех",
слитый в зев безымянной Волги,
или Роны, Днепра, или прочих рек,
что дарованы нам убогим.
Я горбатый, как диплодок,
трилобиты на термопарах
и на лампах телики грезятся,
я беспечный советский ездок;
кто там прыгает в моих фарах?
Хромосомы, что больше не делятся?
13
Ледяною сколько стена
ни звалась бы, а ей придется,
загримасничав, застонав,
вдруг обмякнуть и расколоться.
По губам потечет слюна,
очи выцветут в два болотца,
и царица Савская, на
жестко посланная, заткнется.
Он суров, но он есть закон.
И закон духовный особенно.
Он веками веков исчисляется.
Мне так жаль, что твой краткий трон -
как Шекспир в переводе Гоблина,
не смешной и уже шатается...
14
Простоит еще без значения
тот болван или этот болван.
Тормошить будет птичка печенье
у подножия. Выберет план
для безмозглого селфи явление
двух туристов-туристок. Баньян
из бутылок утратит сплетение
веток пластиковых в ураган...
Это будущее для тебя.
Так что право твое поколение,
вероятно, динамя отцов,
матерей, ничего не любя,
не привязываясь, на колени
становясь пред толпой наглецов.
15
Что замаливаю мой грех?
Напрасная трата нервов.
Богу тоже не до потех:
Он ведь Агнец духа, не жернов.
Он трагедия - не успех.
Постановка Софокла в баре.
Он распяться только успел
да помочь неразумной твари.
Я просто поблизости буду,
доченька моя, доча,
пусть отталкиваешь меня,
типа душного и зануду,
что решают не вслух, а молча,
куклу в мокрых потемках обняв...
11- 13.10.2024.