Повела Борьяна Явана вверх по лестнице деревянной. Всю дорогу она молчала и на вопросы его не отвечала,. И пришли они вскоре в немаленькие палаты, отделаные деревом, ценившимся в пекле превыше злата, где резьба мастеровитая в глаза бросалася, самых лучших канонов: пальмочки там всякие, стволики, кусты, цветами увитые... И никаких тебе змей нигде, никаких драконов... Глядит Яван - а цветы не просто так были разложены или в вазы поставлены, а росли прямо из земли, из почвы чернозёмной. Живые, значит, цветы, не декоративные, как всё прочее в этом мире дегенеративном. Стены так просто сплошь ими были покрыты. И углы... А пол плитами гладкими был выложен.
Яваха от прилива чувств позитивных даже присвистнул, до того по душе ему в той светлице пришлось. Истинный был там оазис.
- Вот так да! - сказал Ваня. - Чья это горница чудесная? Как словно лето на белом свете!
- Это спаленка моя, Ванечка, - отвечает ему Борьяна. - Что, нравится?
- Тоже скажешь, нравится! Да я просто балдею - не врубаюсь, где я!
- Это ладно.
- И что же, Борьян, цветы в самом деле настоящие? Или подделка адская? А то светило это ваше жарит да печёт, а жизни-то не даёт.
- Не сумлевайся, Ванюша, - дарит ему Бяша лыбу. - И цветы у меня живые, и лучи света золотые. Где я живу - всё истое!
Походил Яван по светёлке, побродил, листочки пощупал, цветочки понюхал, головою покачал и далее вещал:
- Чудеса! Дивные чудеса! Много чего я в пекле повидал поразительного, а, оказывается, самое простое и есть самое удивительное. Как же это тебе удалось, Борьяна?
- А вот не скажу! - та в разгад не даётся. - Долго объяснять да рассказывать... Черти насилием дела заворачивают да своеволием, а я могу ласкою да доброволием.
Глядит Яван - чуть поодаль большущая стоит кровать. Он туда - шасть, занавеску отдёрнул и чует - ложе, как магнит, так прилечь на него и манит. Ну, Ванька в него и бухнулся. И ложе завлекательное его прияло и словно на волнах неги его закачало.
- Иди сюда, Бяша! - позвал невесту Яван. - Скажу кой-чего... Ты мне нужна.
- Ага! - та в ответ улыбается. - Знаю, какого рожна я тебе нужна! Фигушки тебе, макушки, дорогой Яванушка! Не для того я тебя сюда привела, чтобы в кроватке мягкой нам друг дружкою забавляться!
- А для чего же тогда?
- А ты, Ваня, с кровати-то слезь да поклон мне отвесь и попроси душу мою и тело! Тогда будет другое дело...
Ну, Ваня, недолго думая, на ложе перекувырнулся и хотел уже встать, да тут покрывало он сдёрнул, а под ним глядь - на пуховых подушках куча мягких игрушек возлегает. И зайчата тут, и бельчата, медвежонок в обнимку с тигрёнком, а щенок лежит с поросёнком - и ещё какие-то неведомые зверушки, на вид смешные и забавные.
Ваньше даже смешно стало.
- Ба-а! - оборачивается он к смущённой Борьяне. - Ты это что же - с игрушками почиваешь?
- Ну и сплю! А что? Я ведь незамужняя ещё девица - мне и с игрушками неплохо спится.
- Да не, ничё, всё ладом. Только... не во гнев тебе будет сказано, Борьянушка - а только Ужавл мне сказывал, что ты-де трёхтысячелетие уже справила. А возраст этот, мягко говоря, почтенный, и с игрушками не вяжется он совершенно. Или он, пёс, наврал?
- Что, Вань, хочешь сказать, будто старушка стара и на погост ей пора? Ха-ха-ха! Не боись, Ванюшка - я далеко ещё не старушка. А, по-вашему ежели считать, так мне и вовсе лет восемнадцать, так что ты меня будешь постарше.
- А-а-а, - протянул Яваха, с кровати вставая, - тогда понятно. Тогда я спокоен.
И он медленно к невесте своей подошёл и, взявши за плечи, в глаза ей посмотрел, да сурово этак, против своего обыкновения - видать, серьёзным было то мгновение.
- Милая моя Бяша, - тихим голосом он сказал, - вот покинешь ты чертовскую эту цитадель - а ведь у нас на белом свете вечной жизни и в помине нету. Так что...
Не дала Борьяна Явану договорить. Ладошкою рот она ему прикрыла и сама за него договорила:
- Так что я осознанно выбор свой совершаю, дорогой Ваня! И из слепящего этого тупика добровольно на белый свет отбываю... Почему? А потому, что лучше со всеми бремя жизни нести, чем на особицу неправую жизнь вести. Хоть и долгую жизнь и балдёжную - а всё ж таки ложную.
Разжала Борьяна рот Явану, в глаза ему глянула да и спрашивает:
- Ну, Ванюша, понял теперь, что это у меня не блажь и не придурь, а осознанный выбор? Веришь ли ты своей невесте, что готова она уйти с тобой вместе?
И Яван Борьяне в очи её чёрные глянул приветливо, улыбнулся едва заметно и таким удостоил её ответом:
- Верю! Ещё как верю!
Рассмеялась княжна тогда заливисто, и смех её серебристый звонким колокольчиком там раскатился.
- Тогда вот что, мил-дружочек Яванушка, - энергично она сказала, - давай-ка теперь повенчаемся! И давай представим, что тут не пекло, а белый свет!
Сказав это, потупила она сверкающие свои очи и добавила тихим голосом, не как обычно отчаянно, а задумчиво и немного печально:
- Вряд ли мы живыми отсель уйдём, Ваня... А если суждено погибнуть нам смертушкой лютою, то хочу я умереть не пекельной девою, а женою твоею.
Не стал Яван сразу отвечать, ибо иногда ведь лучше и помолчать. А и чего тут скажешь! Он и сам прекрасно понимал, в какой змеиный ров забурился, и какой осиный рой им разворошился.
Погладил он ладонью громадной по головке Борьяниной и по фигуре её ладной и сказал:
- Не печалуйся, Бяша - победа будет наша!
И уверенность ей внушил моментально. Встрепенулась Борьяна, духом воспрянула, от Явановой груди отвянула и в сторону прянула. Нарвала затем со стены цветочков и принялась плести из них веночки.
- Надо, Ваня, поспешать, - заметила она, улыбаясь. - А то случай какой ещё разлучит нас с тобою...
Быстро и споро под такие разговоры сплела она два веночка, а затем к Явану подошла походочкой горделивой и один венок с поклоном ему вручила. Ну а тот тоже невесте в пояс поклонился и взором горящим на неё воззрился. А Борьяна тут, словно вспомнив что-то важное, к ложу завернула, край занавески отвернула, игрушки из-под одеяла вытащила и на подушках их рассадила.
- Вот, Ваня, - сказала она, смеясь, - и свидетели наши! Народ надёжный, не подкачают - все дружки Бяшины!
Забавно было видеть это Явану. Едва утерпел он, чтобы не расхохотаться, когда узрел, как дружки Бяшины на них пялятся.
А Борьяна уж тут как тут. Слева от жениха она встала, за руку его взяла, к груди венок приложила и Явану знаками показала, чтобы он так же сделал.
И начали они творить свадебный обряд. Борьяна станом подтянулась, ласково улыбнулась, глазищи распахнула и певучим голосом протянула:
- Венчаются Ра сын Яван по прозвищу Говяда, богатырь могучий, изо всех наилучший, которого Корова Небесная волшебным образом родила на великие и славные дела - и Ра донья Борьяна, из пекельного выходица клана, но по матушке своей, чистой и святой, человек простой!
Повернула Борьяна к жениху головку свою и точно взглядом в небесные его очи окунулася, потом лучезарно улыбнулася, руку пуще прежнего ему сжала, чтоб, наверное, он не убежал, и далее продолжала:
- Мы, жених и невеста, не сходя с сего места, по доброй своей воле, будто в поле-раздолье, словно на горе могучей, под кудрявою тучею, али близ синего моря, с буйным ветром споря, перед матушкой Землёй, перед всей своей роднёй, озарённые светлыми Ра лучами - торжественно обещаем: вено обручения, супружеского соединения, и детушек порождения с Отцом нашим Ра заключить, и в ознаменование сего события веночки живые от сердец наших ретивых на головушки возложить!
Повернулись Яван направо, а Борьяна налево, венки красочные на головы своей половине возложили, как надо их поправили, а потом за руки взялись и посолонь медленно закружились.
Борьяна сквозь смех, то и дело на неё накатываемый, пропела мужу своему женино обещание:
- Я, бывшая чертовка Борьяна, обещаю мужа своего дорогого Явана любить, жалеть и уважать, злыми словами его не обижать, детишек ему, даст Бог, нарожать, в добрых делах ему помогать, от худых отвращать, не пилить его, не корить, попусту не трещать, в порядке дом содержать! И пусть будет наша с Яваном семья лучшая самая! Ура! Ура! Ура-а-а!
Ну и Ваня в свой черёд не подкачал, и тоже жене пообещал:
- А я обещаю жёнушку свою Борьяну любить крепко, верно, постоянно, нести факел любви сквозь года, не бить её никогда, жалеть её, ласкать, за волосы не таскать, обеспечивать семью пропитанием, детишкам дать воспитание! Обещаю не гулять на стороне внаглую и не искать истину в ковше браги! И пусть будет жизнь наша как полная чаша! Ура! Ура! Ура-а-а!
Подхватил Яван жену свою на руки и по светлице с ней закружился. И всё ближе к ложу роскошному да ближе - как бы этак невзначай... Борьяна, само собой, визжит, хохочет, из Явановых рук вроде вырваться хочет, да только куда ж тут вырвешься: чай, таперича она жена, а жена подчиняться мужу должна. Вот Яван напоследок её крутанул да на постельку с размаху и киданул. На всех этих Бяшиных свидетелей.
И только Борьяна мягкого ложа телом своим крепким коснулася, как вдруг что-то за пределами терема как ухнет! Звук раздался - ну оглушающий! Аж стены в опочивальне задрожали и хрусталь зазвенел.
И что ещё там за дело?
Кинулись молодожёны к окошку, в него глянули, смотрят - а над пирамидой Двавловой сноп света яркого полыхает. Гул неумолчный, рёв, шум, крики оттуда понеслися. Ну вся округа по-над озером как днём осветилась, и чего-то там явно замутилось.
Стало нашим новобрачным как-то не до забав. Да и как тут позабавишься, когда вокруг враги лютые невесть что замышляют.
- Это что ещё за иллюминация такая, жёнушка дорогая? - обратился к Борьяне Яван.
А та и сама недоумевает:
- Бог его знает... по расписанию вроде торжеств не намечается...
- Тогда давай полетим да поглядим... Возьмём шапки-невидимки и...
Что ж, Борьяна ему в сём намерении не чинит препятствий и желание туда полететь выказывает. Быстро они светлицу тогда покинули, наружу вышли, на летульчики воссели, шапки-невидимки надели и в разведку полетели.
А особо далеко лететь им и не пришлось, поскольку сиё шумное действо на той стороне Двавловой пирамиды творилось. Вот что там было: сам воздух над озером гладким светился и струился призрачным маревом, а где-то наверху, в небесах, сновали шары красочные, которые то и дело с треском разрывалися, после чего вся округа световыми снопами освещалася и брызгами сияющими осыпалася. И было видно, как внизу, перед лестницей пирамидной, стояла, выстроенная четырёхугольником, большая сановных чертей когорта, облачённая в одежды золочёные и посохами оснащённая. А посерёдке верхней площадки обретался сам Двавл в том же своём одеянии, в котором он был и при Ване. Стоял в ореоле сияния властительный князь-предстоятель и руки вверх воздевал. И как бы по его велению совершалось всё это светобурление. Остальные же черти, в такт сопровождавшей их шабаш бравурной музыке, пели хором хвалебный гимн.
Текст чертячьей оратории был таким:
О Световор,
великий грозный царь!
Перед тобой
трепещет всяка тварь!
Ты беспощадный,
Мудрый,
и могучий!
Из всех чертей
ты самый наилучший!
Ты бога умалил,
себя возвыся!
Ты процветаешь
в бездне горней выси!
Мы преклоняемся
пред дерзостью твоей!
О величайший
из космических царей!
И покуда Яван с Борьяною, будучи незримыми в своих шапках, пирамиду огибали и над чертячьими певчими круги совершали, те с большим чувством глотки драли - гимны образу хищному орали. Пару куплетов отвязная сия банда ещё спела и прям совсем озверела. Такой градус ярости в окаянной толпище поднялся, что прекратили черти хвалебное славословие и завопили что-то нечленораздельное, топая ногами свирепо и ударяя посохами о землю.
А Двавл руками быстро взмахнул, и прямо из его ладоней две ослепительные молнии, сопровождаемые раскатистым грохотом, шарахнули вдруг над толпою.
Всё там и стихло.
Тогда тёмный князь руки опустил, свору воров горящим взором обвёл и загремел невообразимым голосом:
- Кто есть Ра?
Сначала была тишина. Слышалось только, как вся когорта побольше воздуху в грудные мехи набирала. А потом она слаженно грянула:
- Дура-а-а-а-ак!!!
- Рах! - воскликнул тогда Двавл не тише прежнего, а собравшиеся ему отвечали грубо и рассерженно:
- Крах! Крах! Крах!
- Рам!
- Хам! Хам! Хам!
- Руш!
- Круш! Круш! Круш!
- Раг!
- Враг! Враг! Враг!
- Добро!
- Фу-у - дерьмо!
- Зло!
- О-о-о-о-о!!!
Тогда жрец-стервец крутанул правой рукою пред собою, и всё это чертячье воинство мигом перестроилось: стало огромным кругом и, притопывая да посохами стуча, попёрли эти сволоча́ влево кружить, не переставая дурными голосами свою хрень ворожить.
- Не любить! - сызнова заорал негодяй Двавл.
- А пугать!!! - чертей в ответ взорвало.
- Не лелеять!
- А терзать!!!
И продолжали вельможи чертячьи уже сами не менее дурными, чем прежде, голосами:
Брать!
Рвать!
Воровать!
Устрашая -
Загонять!
Ужас и тоску нести!
Жертвы - борзостью пасти!
Власть - хвать!
Обладать!
В наслажденьи -
Пребывать!
Лицемерье и насилье -
Наши основные силы!
Мы на горе прочим
Мир их раскурочим!
Ха-Ха-Ха!
Да-а-а-а-а!
Завоюем!
Обоврём!
Райских -
В порошок сотрём!
Потому что черти
Неподвластны смерти!
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
Бей!
Дави!
Души!
Круши!
Не жалей чужой души!
Световор!
О, наш кумир!
Мы устроим
Страшный пир!
Ы-ы-р!
Хы-ы-р!
В-ы-ы-р!
Б-ы-ы-р!..
А-а-э-э-э-ы-ы-ы-ы-ы-р-р-р!!!
Кто там ведает по Ра?!
Сокрушить его пора!
Да!
Да!
Да-да-да-да-да-да-да!!!
Растоптать и развенчать!
Обуздать и растерзать!
Хвать!
Хвать!
Хвать! Хвать! Хвать! Хвать!
И все они, как один, перекинув посохи в левые руки, правыми стали совершать хватательные движения, не переставая топать ногами и странно раскачиваясь. Двавл же опять им знак подал, после чего вся когорта в прежний четырёхугольник перестроилась и своего предводителя слушать настроилась.
А тот страдальчески-восторженное выражение на роже скорчил и, воздев кверху руки, истерическим голосом завопил:
- Восхвалим же, велеможные черти, нашего могучего Чёрного Царя, отца нашего строгого и заступника, величайшего за черту зла переступника!
- Хвала! Хвала! Хвала! - рявкнули в унисон сотни лужёных глоток.
А Двавл паутину брехни продолжал ткать:
- О наш величайший, из жестоких жесточайший, из наисильных сильнейший, из наимудрых мудрейший Царь, Воролада славного государь! Мы, презренные твои холопы, представляем собою под пятою твоею песок! Головы покорные пред мощью великой мы склоняем, и колени свои хилые пред силой твоей преклоняем!
И он на одно колено поспешно встал, а голову сокрушённо на грудь свесил, после чего, прижав руки к груди, троекратный поклон воображаемому царю отвесил. То же самое сделали и его подручные, застыв затем в позе скрюченной. Яван же с Борьяною, взявшись за руки, буквально над самыми головами у царепоклонников пролетели, и увидел Ваня, к своему изумлению, что черти - поголовно все! - совсем не ёрничали, не предавались глумлению, не притворялись, а всамделишне владыке своему покорялись. Плакали даже в экстазе рабском, рыдали, выли, рычали и стонали.
Ну а пуще всех сам Двавл убивался, униженней униженного в жалкой позе изгибаясь и обильными слезами умываясь.
Надоело это зрелище Ване лицезреть. Ухватил он за локоток свою новобрачную и потянул её подале от этого камлания.
Отлетели они на середину озера, где услышать их не представлялось возможным, и Яваха Борьяну спросил:
- Что это за нерадение братец твой учинил?
А та шапку-невидимку с головы снимает и очами аж полыхает.
- А тут, Ванюша, Двавла-то нету! - Ваню ответом она ошарашивает.
- Как нету? А этот?..
- А это, Ваня, не Двавл. Это тень его - голая играмма. А он сам где-то в другом месте обретается. Я-то вижу, что это навьё, а его банде и невдомёк... Ума не приложу, где этот прохиндей прячется! Чую я, замыслил он что-то неладное.
Зато Яваха в догадке своей не сомневался.
- А он в пирамиде своей скрывается. Зуб даю - он тама!
- Ты так считаешь? Ох и жуткое это место, Ванечка! Бр-р-р! Мрак!
- Да? А я, Борьяна, не далее как вчера там у Двавла гостевал. И душемолку, и многое другое повидал.
- Ах! Неужели ты не боялся, когда там обретался?
- А-а! - Яваха рукой махнул. - Чего зря бояться? У нас ведь так: хоть боись - а дерись!
Тут Борьяна к Явану вдруг потянулась, к богатырской его груди прильнула, обняла его и даже всплакнула.
- О, Яван! - воскликнула она. - Какой ты у меня смелый!
Обрадовался наш витязь, что воительница горделивая так понежнела и порешил он обтяпать одно дело.
- Раз так, - сказал он, жёнушку по волосам поглаживая, - раз ты мне доверяешь, то тогда, Бяша, компанию мне составь. Айда за мною!
- Это куда же, Ваня?
- А к братцу твоему на свидание. Вот шапки-невидимки нам и пригодятся!
Борьяна сначала от его плана в ужас пришла, отговаривать мужа стала, но потом всё ж артачиться перестала и согласилась составить ему компанию.
Сказано - сделано. Вот шапки свои волшебные они надели и к пирамиде, невдалеке темневшей, полетели, не забыв за руки взяться, чтобы не потеряться. Вскоре под самую глазастую вершину они опустились и перед сумрачным проёмом очутились. Ткнулись они в проём - да не тут-то было! - как словно стена впереди оказалась незримая.
Притянула Борьяна к себе Явана и в самое ухо ему зашептала:
- Это, Ваня, силовая защита. Но я знаю слова тайные и сейчас кусочек её растворить попытаюсь...
И начала заклинания какие-то, шепча, наговаривать, поводя руками.
И минуты даже не прошло, как стена впереди пропала, и прояснело перед ними видимое пространство. Яван туда глядь - а там два истукана стоят и красными глазами вокруг озираются.
Яван с Борьяною неслышно под вершину сошли, летульчики в темноту оттолкнули и на цыпках босых ног - топ-топ-топ - к самому входу между стражей прокрались, потом по лесенке вверх поднялись и вот какую узрели картину. Там Двавл, скотина хитрая, за золотым столом посиживал, а вокруг ещё дюжина чертей сидела и на вожака глядела.
- Так вот, господа элитный контингент, - возвестил чёртов псевдоинтеллигент, - с полной ответственностью вам заявляю, что сложившиеся обстоятельства толкают нас к неминуемой фатальности. Скажу вам откровенно, господа: время сейчас дорого, и опаздывать нам нельзя. Ежели мы, не дай Световор, оплошаем, то нужный миг, может быть и единственный, навсегда потеряем.
Собравшиеся от Двавловых слов взволновались, вперёд подались, в креслах заёрзали, но перебивать главного идеиста не стали и чинопочтительно промолчали. Яван же чертячью компанию оглядел и, к своему удивлению, затейника Обалдавла среди них приметил. Прочие же рожи ему оказались незнакомы - никого из них он ранее не видал.
А князь-предстоятель меж тем далее излагал:
- Как все мы знаем, господа начальство, движение мироздания волнообразно и, с этим принципом сообразно, настал черёд нам, не в грубой силе успех полагающих, а тонким расчётом цели достигающих, к кормилу власти ныне пробраться и с противниками нашими разобраться. И мы - члены тайного ордена Великой Черчи - это непременно сделаем!
'Ба-а! Да это никак заговор?!' - догадался Яван.
А Двавл паузу короткую устроил, затвердел лицом и оглядел подельников своих этаким молодцом.
- Мы Чёрного Царя сокрушим в ближайшие три дня!!! - прошипел он яростно, после чего вперёд наклонился, за стол руками схватился, скрючился весь, сжался, сгорбился, чем и в самом деле огромной кобре уподобился. Очи же его округлившиеся чуть из орбит не вывалились, красным пламенем они полыхнули и две тонкие молнии метнули.
Тут уж черти не выдержали, с мест они повскакивали, руками замахали и восторженно заорали:
- Слава Двавлу!
- Слава!
- Дождались!
- Долой Чёрного Царя!
- Долой козла старого!
- Даёшь свару!
- Браво!
Двавл же на эти выкрики отреагировал снисходительно. Ухмыльнулся он, в кресло откинулся, шквал ора переждал и поучительно продолжал:
- Благодарю вас, друзья, за оказанное доверие! И хочу вас заверить, что расчёты мои на сей раз безошибочны. Хотя риск, конечно, тоже есть... Зато представьте себе, какая нас ждёт честь! Честь и хвала!.. К ангелам Чёрного Царя! К богу ретрограда! Новый мудрый вождь, новый порядок - вот наша будущая награда!
По чертям сызнова волна восторга прошла. Остервенело они стали рукоплескать, Двавла слащаво восхвалять, а Чёрного Царя бесславить. А через время малое, хвалами насладившись сполна, тёмный князь руку поднял и к тишине призвал. Ну а когда тишина наступила, он пальцем на чёрта кряжистого указал и по имени его назвал:
- Зараза́вл!
Тот с места степенно поднялся и рявкнул:
- Слушаю тебя, друже Двавл!
- Ты моим повелением назначаешься главным на важное идейное направление. Противостоять единому и к единству стремящемуся многообразию - вот что будет твоей задачей. Пускай у нас не как у бога всё существует, а по-другому принципиально. Борись за наше, за разное - эгоистическое многообразное. Запомни: разнообразие и безобразие - такова наших дел должна быть оказия. Пусть вокруг вражду и безысходность твари ощущают, а о единстве и мечтать пусть не чают. Разделяя же и распрею умы заражая, лишь мы едины меж собою будем и оттого великие блага себе добудем... Задание моё ясно?
- Так точно, великий князь!
- Прекрасно... А теперь слушай ты, Борова́р!
И огромный чёрт из кресла своего восстал.
- Твоё задание важно будет не менее. Разжигать соперничество и вражду - полезнейшее для нас умение. Пусть же существа заражённые, с единым суетой разделённые, дерутся и сражаются очумело. Божественного покоя чтоб не было нигде! Вражда и борьба же - везде! Пусть всё и вся, нами с тобой одураченные, чуждое лишь видят, пусть непохожее на себя ненавидят, гробят его, бьют и калечат - тогда силой, в борьбе ярой тварями утраченной, мы навеки себя обеспечим... Надеюсь, ты меня понял, Боровар?
- О, да!
Тогда Двавл руки на груди скрестил и следующее имя возвестил:
- Мой Формови́л!
Статный и красивый чёрт быстро с места поднялся.
- Я весь ваш, великий княже! - он гаркнул.
- И на тебе лежит задание архиважное - самое важное, возможно даже. Ты, Формовил, отвечаешь за создание тварной формы, ибо жизнь в форме для мира - норма. А раз так, то для нас пусть будут формы создаваемы лёгкие, прекрасные, не гнетущие, к блаженной жизни ведущие. На прочих же тварей мы тяжкие вериги оков навалим. Ха-ха-ха!
И Двавл перешёл к стихотворному изложению своего идейного бреда:
- Пускай всё корчится в страдании потуг! Пускай в теснине нами данной формы вселенский дух не возгорался бы, а тух! О, это тонкое и хитрое уменье, как в светлом духе вызвать помутненье и нам на службу силу бога подчинить!.. Надеюсь, в силах ты сю бяку учинить?
- Всепреданнейше вам готов служить!
- Ну что ж, я рад, я очень рад... Теперь я к частному перехожу порядку... Ты, друже Изуве́р!
Восточного вида чёрт с места своего плавно поднялся и раскосыми глазами заулыбался.
- Я весь внимание, душа нашей компании! - изящно он поклонился и на Двавла воззрился.
- Твоя задача - жизнь крутить по кругу в системе нашей упряжи упругой. Чтобы всё двигалось, менялось и крутилось, но возвращаться на круги свои стремилось. Пусть всё навроде как бы улучшается, - но бег по кругу тварей не кончается. Пусть воля мировой волны замкнётся, и хищной морды пасть в свой хвост вопьётся. Ничто не до́лжно развиваться в вере, а только и единственно из веры... Ты меня понял, хитроумный Изувер?
- Конечно, князь! Нам Световор - пример!
Двавл усмехнулся, простёр вперёд десницу и его перст уже в следующего исполнителя впился:
- Цивилиза́вл!
Роскошно одетый полноватый чёрт уже навытяжку перед ним стоял.
- Ну, друг мой, очередь дошла и до людей - живой бурливой нивы нашей сей. На ниве той, в сердцах и головах, ты будешь сеять наши семена. Пусть люди слабые изнеженности служат, а с матерью природой пусть не дружат. Пускай суровых сил они боятся и в закутах от лиха хоронятся. Никто не должен силу брать у Ра - у ближнего её лишь до́лжно воровать: губить его, теснить, кромсать, терзать, - и повсеместно всё живое убивать. Быть независимым и в выборе свободным никто чтоб не мечтал из земнородных! Ха-ха! Мы им оставим лишь один открытый путь - и глупых овнов в нашем стаде не убудет... Задачу эту понял, предстоятель?
- О, безусловно! Готов её я повторить дословно!
Покивал Двавл довольно и следующего приспешника на ноги поднял:
- Мой милый Обалда́вл!
И Ванькин знакомец уже в струнку стоял.
- Твой невесомый, призрачный удел - борьба невидимых для грубых глаз идей, которые, хотя подобны теням, на самом деле сил переплетенье. Старайся, ушлый Обалдавл, мой друг удалый, чтобы погрязли люди в тине вязкой нави. Ты должен приобщить их к сей отраве! Пусть силы духа, время золотое отравленные тратят на пустое, и всё бы ими понималося превратно: с ног на башке стояло бы обратно. Да, это впрямь великое уменье - к пустому обратить людское рвенье. Пускай, презренные, от навьих чар балдеют и, охмурённые, к распаду тяготеют. Уж такова их жалкая уча́сть - ведь навью порченному суждено упасть... Да здравствуют проявленные грёзы! Пускай не будет средь людей тверёзых! Их доля - быть для нас навозом, чтоб дать цвести прекрасным дивным розам. Те ж розы есть соцветия достойных, вкусивших сласть плодов благопристойных... Ну что, мой юный прыткий Обалдавл - посильную задачу я задал?
- Хотелось бы считать - весьма возможно, - ответствовал проныра осторожно. - Одно тебе, великий идеист, скажу: я силы все, её решая, приложу!
- Сиё стремление весьма, весьма похвально... Приступим же к другим заданьям эпохальным. Итак, Жела́вл, мой преданный властитель, нестойких душ искусный искуситель - ты далее идёшь!
Вскочивший с места чёрт был из себя весьма женоподобный, какой-то хилый, вялый, томный, с усмешечкой на хитрой тонкой морде.
- Великий князь - мои глаза и уши готовы видеть и готовы слушать! - проворковал он, кривляясь лицом, выглядя притом отъявленным подлецом.
- Так внемли моему заданью! - отчеканил стальным тоном Двавл. - Людей, Желавл, ты подчиняй желаньям. Чтоб наши принципы всецело соблюсти, их нужно в нужном курсе повести. Широкою дорогою - во ад! И чтоб обманутый доволен был и рад. Ха-ха! Желаний жала пусть вопьются в душу, и даже умный будет нам послушен. Пускай стремятся люди к власти, к манкой славе, к блаженствам всяким и подобной же отраве. И пусть довлеет шкурный интерес! Тогда нам обеспечен перевес... Да, вот ещё чего запомни. Чтобы сиё задание исполнить, везде и всюду избегай любви. Ведь любящий - бездумно отдаёт, он может исковеркать чертограммы; желающий же только лишь берёт - в желанье страстном нет любви и грамма... Я подчеркну - заданье непростое, и тонкое, мой дорогой властитель, но я надеюсь, дело по плечу, - на то ты и зовёшься Искуситель.
А чёрт в ответ учтиво усмехнулся и лбом колен в поклончике коснулся, после чего воскликнул, разогнувшись:
- Я, княже, наставленья не забуду! Желаемое - я всегда добуду!
И Двавл в свою очередь тоже усмехнулся, туда-сюда повернулся, довольство своё показал и на грозного вельможу перстом указал: