Сергеевич А.. Датский синдром или Достучаться до небес

А. Королев

Датский синдром

или

Достучаться до небес.

Мы подлетали к Копенгагену. С высоты виднелся островок, на который с большой земли приходил мост, широкой дорогой продолжался через остров и неожиданно обрывался. Выше, в один шаг через небольшой пролив уже лежал другой город. Очевидно, там была Швеция.

На таможне не было никаких вопросов. С улыбкой нам пожелали всего хорошего. Водитель нашего такси - представительского мерседеса, тоже улыбался. - "Good morning, gentlemen." Так, с самого начала я почувствовал себя джентльменом.

В отеле служила, как мне казалось, типичная скандинавка, и у нее тоже не было никаких вопросов. Наш ваучер - по нашим меркам бумажка, распечатанная на принтере, не озадачивал никого вопросом мы это или не мы. И хотя это были мы, мы уже автоматически чувствовали себя мошенниками из-за явной безнаказанности за то, что мы могли бы сделать, если бы это были не мы. И эта неготовность к свободе лишила меня самооценки джентльмена, быть может уже до самого конца.

Номер оказался мансардным - наружная стена, наклонная, с уютными окнами, смотрящими на внутренний дворик и противоположные крыши с такими же мансардными окнами. Здесь можно было бы почувствовать себя Карлсоном, который живет на крыше, но это была бы уже совсем другая сказка другой страны.

Окна были деревянными, так же и двери, и вообще за все путешествие я не видел ничего пластмассового, кроме лего, в этой стране.

Был поздний вечер, в отеле уже не кормили и мы вышли, чтобы найти место подкрепиться и прогуляться по городу. На перекрестке за углом мы нашли турецкую забегаловку, заказали непонятно чего и, съев огромную тарелку мясного, ошалевшие после перелета, побрели по улицам. Тогда мы еще ничего не понимали. Особенно я. Что я здесь делаю. Здесь я был только благодаря Володе.

Мы вышли на большую улицу. Дошли до вокзала, подмечая всякие мелочи - спускавшиеся из окон ремонтируемых зданий сетчатые проводы, уходящие в баки для строительного мусора, странные афиши с надписью Bodies и изображением человека с содранной кожей.

Володя сказал: я слышал про это, это выставка частей человеческого тела, которую запретили во многих странах. Я спросил почему. Оказывается, части тела были настоящими.

Володя и я - мы два ровесника, у которых пока много общего - работа, ирония и неуемная любовь к свободе в ее высшем выражении. Различие между нами сейчас лишь в том, что он тощий, а я полный, он хотел поехать, а я согласился поехать, остальное еще не проявилось.

Дошли до площади, потоптались перед ратушей, где пели песни какие-то краснокожие индейцы и сновали толпы зевак. Углубляться в центр по главной пешеходной улице, вытекающей из площади, мы не стали. Завтра утром надо забирать машину и двигаться в Эсбъерг.

Утром за завтраком я обратил внимание на компанию немцев, в которой выделялись две пары пожилых даунов с нормальными женщинами-опекунами. Компаньоны оживленно общались, будто обсуждая планы на день.

Мы забрали машину из арендной конторы опять по ваучеру, и опять никто не спросил у нас никаких документов. Мы ехали навстречу нашей авантюре. Путь пролегал от крайней западной к крайней восточной точке побережья на полуострове Ютланд, что занимало каких-то четыре сотни километров - день пути.

По пути туда никаких значительных остановок и заездов не планировалось. Вечером мы должны быть в Эсбъерге.

Ландшафт был довольно однообразным, состоящим из равнин и перелесков, перемежаемых полями ветровых генераторов. По сторонам время от времени возникали свороты к усадьбам, ограды которых начинались чуть не у дороги, хотя сами усадьбы виднелись достаточно глубоко. Прямо у въездов стояли лотки с картофелем или клубникой собственного урожая. На некоторых въездах красовались надписи "Nye kartofeler". Очевидно проезжие активно пользовались местными продуктами.

Странная вещь, страна так похожая на Англию - островная, располагающаяся в сутках плавания от последней, заславшая туда викингов, прекрасно владеющая английским языком, одна из единичных оставшихся в мире конституционных монархий, - не приняла на вооружение ни слово "потато", ни "оранж", а говорит "картофель" и "апельсин", как мы, и не имеет почти никаких колоний.

Не успев оглянуться, мы оказались на центральном острове датского архипелага. Столица острова - Оденс, располагалась в его центральной части, являлась серединой пути и родиной сказочника Андерсена. Сюда мы заехали с целью перекусить и вкратце ознакомиться с достопримечательностями. Как выяснилось несколько позже, рос и учился Андерсен в городке на западном побережье острова, о чем гласила табличка на одном из домов этого чудесного городка, куда мы тоже ненадолго заскочили.

Эти прибрежные городки действительно чудесны своими ратушами, центральными площадями с расходящимися от них узкими извилистыми улочками и, конечно же, набережными с причалами полными яхт, старинными складами и биржами с большими круглыми часами над входом.

Впереди нас ждало потрясение переезда с острова на Ютланд по двум вантовым мостам высотой в несколько десятков метров. Мы летели над морем несколько километров пути и далеко внизу большие паромы казались бумажными корабликами. Это построила страна в пять миллионов жителей.

По дороге мы примечали, куда заедем на обратном пути - Колдинг, Биллунд, Ольборг, в котором мы не побывали, а зря.

В дороге по Дании не вполне осознаешь, в каком времени находишься потому что, не имея собственного автопрома, эта страна стимулирует поддержание старых автомобилей большими налогами на новые. И по дорогам движутся в одном ряду мерседесы богатых людей, вольво и саабы шестидесятых годов, гоночные марки семидесятых и так далее. Время здесь не останавливалось, а наслаивалось одно на другое, не стирая прошлое.

В этом сказочном пространственно-временном континууме мы въехали в Эсбъерг - продукт освоения конца девятнадцатого века. Один из самых молодых городов прямо в центре имеет кладбище своих основателей - десяти-пятнадцати семей, поставивших здесь изначально протестантскую церковь. Поэтому он напоминает какое-то американское поселение с прямыми взаимно перпендикулярными улицами.

По дороге мы встретили грузовик или вернее открытый автобус, перевозивший по-видимому студентов, окончивших учебный год или вроде того, из которого нам махали и гудели в дудки и размахивали флажками и шариками девчонки в академических колпачках. В кузове у них звенело пустыми пивными банками и бутылками. Вскоре показалось и здание учебного заведения. Городок в сорок тысяч жителей оказался университетским, что абсолютно нормально всюду, кроме России.

Непосредственная близость соленого моря чувствовалась по жесткости ветра на щеках, знакомому мне с детства запаху рыбоперерабатывающего завода и ярко выраженной ржавости рельсов железной дороги, видных с перрона Эсбъергского вокзала.

С присущей нам предусмотрительностью, сначала мы разведали наше место назначения, проследовав в промышленную зону, а затем сразу направились на манившее нас, как железо магнит, близлежащее побережье, постояли у странных бетонных сидячих фигур, побродили по берегу в холодной морской воде по щиколотку, вернулись, заселились в отель, в котором идентификация наших личностей также никого не интересовала, поужинали и легли спать. Завтра нас ждало главное.

III

Нас встретил Майкл Мэдсен. Не угрюмый американский актер, играющий бандитов с роковым прищуром, а полный энтузиазма датчанин, с юмором и явно лишенный какой-либо замороченности. Позже я видел фрагменты его выступления на конференции, где он живенько оперировал карикатурами инженеров, чешущих голову при решении сложных технических задач. Здесь он был кем-то вроде начальника производственно-технического отдела по-нашему.

Он весьма свободно, как и все скандинавы, разговаривал на английском. This is your agenda. Он ознакомил нас с планом нашего двухдневного пребывания. Сегодня мы знакомимся с работой предприятия - офиса и производства. Завтра лезем на трубу с высотником, а вечером - барбекю, связанное с выходом всего предприятия в отпуск и подведением итогов года.

После прогулки по офису и общих переговоров с руководством тут же за круглым столом мы все вместе употребили ланч, состоявший из тостов и жареной рыбы, которые мы по привычке стали складывать в бутерброд, но когда увидели, что они едят этот smorbrod как раздельный сэндвич ножом и вилкой, стали делать также.

Затем Мэдсен завел нас в свою епархию. "Как я работаю? Нам нужно поставить трубу, ну скажем в Новой Зеландии. Я беру географический атлас Британского королевского общества и смотрю, ветровой район такой-то, температуры такие-то, геология такая-то. И вот - забиваю в программу климатические данные, диаметр трубы, - проект готов." На наших глазах на экран выскочил готовый проект стальной дымовой трубы.

Наконец он добил нас. "А хотите на русском языке?" И на наших изумленных глазах проект конвертировался в записку на русском языке.

"Где вы сейчас проектируете?" - "В Эквадоре".

Мы с Володей переглянулись и практически в унисон пробормотали "Nye kartofeler". Эту шутку Мэдсен уже не понял. "Русский юмор" сказали мы. Оказывается, секрет прост, они очень хорошо умеют делать одно дело - стальные дымовые трубы во всем, мать его, мире.

"А вот сейчас мы покажем эквадорский проект", Мэдсен не унимался. Зашла женщина с чертежами и показала нам металлические стволы, встраиваемые в огромную железобетонную трубу, где то за пятнадцать тысяч километров оттуда.

Володя стал вчитываться в проект, пытаясь разобрать методику европейского стандарта. Через пятнадцать минут он изрек сакраментальную фразу "Они не учитывают собственные колебания". Все попытки объяснить еще в течение часа, что у конструкции самонесущей трубы кроме вынужденных колебаний есть еще и собственные, ни к чему не привели. Все увещевания привели к одному - Мэдсен стал для нас классиком, он изрек: "Я уже не сомневаюсь, что собственные колебания существуют. Но, тем не менее, это (показал он на трубу, стоящую за окном) работает. Она стоит. It's simple. Just a beam". "Все просто. Защемленная балка". При этом он показал, будто бьет по защемленному концу и он болтается. "Ба-ла-лэ-э-м".

Nye kartofeler. Вот он секрет - пока мы ищем собственные колебания, они ищут вынужденные. Или нет, они ищут просто колебания, а мы всякие разные колебания. Загадочная русская душа.

В это время проектировщица, позволившая нам хотя бы через проект дымовой трубы коснуться далекого тропического Эквадора, выехала на дорогу на велосипеде, и через окно виделось, как она крутит от нас педали. На часах было около трех.

В производственных цехах было, как и всюду, из динамиков орал Курт Кобейн, на дверцах ящиков висели плакаты с голыми бабами, мастер выглядел так будто это Женька Тараканов из восьмого цеха. Непонятно было только, почему он по-русски не разговаривал. Сварщики тоже были как родные.

Вечером у нас было важное мероприятие. "Где у вас тут можно посмотреть футбол?" Наши в этот день играли полуфинал чемпионата Европы, редчайший случай, который мы пропустить не могли.

Насколько мы поняли, на центральной площади было главное злачное место вроде спортбара, вход в которое Мэдсену после женитьбы и рождения ребенка был заказан.

После возвращения в гостиницу мы быстренько собрались и направились туда. Мы перекусили, и еще через час был опущен большой экран, на котором транслировался матч. Наши проигрывали и проиграли, поэтому на протяжении матча мы нередко матерились и не скупились в выражениях, пользуясь нерусскоязычностью аудитории. И только трое, сидящие поодаль и имеющие вид причастных к испанской диаспоре, с опаской поглядывали на нас.

После полуторачасового позора экран был поднят. Начался вечер в полном смысле этого слова. Мы по русской привычке пошли к барной стойке выпить с горя, и водка, рюмка за рюмкой, стала падать в наши желудки.

В это время на небольшую сцену вышли ребята с гитарами, один датчанин и еще один датчанин с азиатской внешностью, и стали исполнять Эрика Клэптона и Криса Ри так, будто они и есть Эрик Клэптон и Крис Ри. На то время я подрабатывал и дополнительно преподавал в филиале университета в одном уральском городке таких же масштабов. Я представил себе такое же там и сам с собой рассмеялся.

Когда в очередной раз я спустился в туалет, то столкнулся там с Эриком Клэптоном. Очевидно он отлучился, по той же причине, что и я, оставив раскосого Криса Ри на сцене. Покуда мы параллельно стояли у писсуаров - встретились взглядами. Он мгновенно убрал глаза, и я всем нутром ощутил, сколько агрессии во мне и в моем взгляде. Когда я вернулся назад, то осознал, что здесь больше никто не напряжен так, как я. Все это время мы пили с невероятным напряжением преступников, задумавших дело, или наоборот - жертв преступления, желающих отомстить. Окружающие это замечали и чувствовали дискомфорт.

Правда, вернувшись, я обнаружил, что Володя уже нашел компанию. Из-за приличного подпития в дальнейшем менялись то компании, то столики неоднократно.

Были девушки, одна из которых сказала мне, подсмеиваясь: "Nice bag". Все это время я был с сумочкой на ремне, в которой были паспорта, деньги, ключи от машины. Я не мог позволить себе оставить все это в гостинице - вдруг сопрут. Кроме нас никому здесь этот страх ведом не был. Никто в Европе не знал, что такое барсетка и зачем она нужна.

Был Боб из Австралии, который объяснил нам, что занимается продажами запорной арматуры и что все присутствующие здесь дамы - шлюхи. Попросил перевести по-русски, а потом остаток вечера показывал пальцем то на одну, то на другую и говорил "Ты - бляд. И ты бляд". Они не понимали, хлопали глазами, от этого ему было очень весело. И нам поначалу тоже. Позже, когда девушки кончились, он стал проделывать это с парнями. Володя объяснял, что он тоже Боб, не смотря на мои увещевания о том, что Боб это сокращение Роберта.

Был Элвис из Америки, но по происхождению поляк, который сказал: "Я сразу понял. Вы из России. Я услышал на футболе бляд и все такое. Вы, ребята, кем работаете?" - "Мы, типа, учителя". Мы не знали, как сказать "преподаватели". А профессора сказать язык не поворачивался. Пи аш ди.

"Да, классно", - сказал он. "Хорошо оплачиваемая профессия. Я тоже учусь на учителя". Мы с Володей только переглянулись. Я еще раз вспомнил уральский городок. Элвис похлопал нас по плечу. Всех забавляла наша многозначительная напряженность. А нас забавляли их зеркальные истины.

"Как бы его позабавило, если бы я ему руку сломал за его фамильярность" - подумал я. И тут же подумал "Какие все-таки мы злые, они-то ведь не со зла".

Венцом общения оказался Ларс, который очень плохо говорил по-английски, что свидетельствовало об очень приличной для среднего датчанина недалекости его образования и ума. Что нас объединяло, это абсолютно одинаковое состояния опьянения.

"Я карпентер, столяр. И я знаю, что как только я родился здесь, чтобы со мной не случилось, чем бы я ни заболел, меня будут лечить. Я живу хорошо. Я карпентер. Меня только беспокоит, что у нас иногда стали похищать и убивать детей".

А я разливался ему о том, что в общем мы теперь примерно одно и то же. Смотрим одни и те же фильмы, читаем одни и те же книги, одно гавно. Но он, по-моему, вообще не понимал ни одной глубокой мысли из тех, которые я пытался заплетающимся языком до него донести. И снова повторял: "Я карпентер" и так далее.

Володя уже в апогее мероприятия подошел к тем трем смуглым испановидным парням, и когда они съежились от надвигающейся угрозы, изрек: "Congratulations". Мы так до конца и не узнали, были они испанцами или нет, да и они похоже были на все согласны, лишь бы не били. Фаза заказа драки, правда, была пройдена, наступила не менее рьяная и непредсказуемая фаза русского благородства и братания. Я помню, как дома на родине я случайно попал в одну компанию, где две пьяные бабы при мне пытались, перемежая действие отборной матершиной, одна отдать, а другая из чисто русского благородства не принять обратно пятьсот рублей долга. В конце концов, пятьсот рублей были выброшены с восьмого этажа в снежную зиму через форточку. Иногда непонятно что хуже - наша любовь или наша ненависть.

Уже позже я вычитал, что Эсбъерг, кроме того что университетский городок, оказывается еще и городок датских нефтяников, отправляющихся на вахту на платформы в открытое море. А на тот момент я чувствовал себя в пьяном Ноевом ковчеге, где каждой твари по паре, и думал, что вся Дания такая. И еще - пьяной Алисой в зазеркалье, которая в беспамятстве оказывалась то на одном, то на другом месте вокруг стола с бутылками и стаканами.

Как мы добрались до гостиницы, не помню. Завтра нас ждало типичное похмельное утро.

"Лучше бы я умер вчера", - изрек я фразу из избитого анекдота, стоя в монтажном поясе перед тридцатиметровой самонесущей стальной трубой диаметром максимум в метр. Для тех, кто не понимает, самонесущая означает тростинка колеблемая ветром, и держащаяся за землю только развитой корневой системой фундамента c анкерными болтами. Наша задача - подняться внутри трубы по вертикальной лесенке со страховкой на верхнюю площадку и обследовать по пути ее сварные швы и прочее.

Смешно стало только сутки спустя когда выяснилось, что Володя, который поднимался впереди как самый опытный из нас двоих, а спускался последним, оказывается, боялся, что если я, впервые и с похмелья подымающийся в альпинистском снаряжении, сорвусь и застряну обессилевший в этой проклятой трубе как Винни-Пух переевший в гостях у кролика, то он, Володя, уже не выберется из трубы никогда. А тогда действительно обессилевший после подъема я стоял на высоте тридцати метров над Эсбъергом и меня мутило. Эффект усиливался тем, что Володя с нашим двухметровым белобрысым сопровождающим решили пошутить и раскачивали трубу с амплитудой в полметра. И тут я крикнул: "Сейчас я заблюю весь Эсбъерг отсюда", - шутка прекратилась.

С высоты птичьего полета был виден весь распластанный городок, особенно выделялось футуристическое здание мусоросжигательного завода из черного стекла. Все жили здесь в своих домах, поэтому городок был площадной. При этом ни в одном городке я ни разу не встретил двух одинаковых домов. Два местных архитектора выстроили Эсбъерг, решая задачи уникальности фасадов и планировок настолько простыми и одновременно неизбитыми средствами, что иногда слезы наворачивались на глаза. Ведь архитектура - это зеркало души народа.

После спуска свежевыработанный адреналин очистил печень от остатков токсинов. Мэдсен свозил нас в свою мастерскую по ремонту подержанных автомобилей, по дороге купил нам "аппельсин" - сок для наших иссушенных похмельем глоток. Это вроде хобби, одну машину из горы старого металлолома он с напарником восстанавливает за двести - двести пятьдесят рабочих часов. "И время то они здесь измеряют часами, а не годами, как мы", - подумал я. Вывез нас на причальную заводь, полную яхт. У него тоже была лодка, за четыре-пять дней он доплывал на ней до Англии. Нормальный работяга и викинг. It's simple. Just a beam

С обеда начиналось корпоративное барбекю. Глава предприятия - Андерс Педерсен вместе с руководством и их женами вышел из актового помещения после объявления сотрудникам итогов производственного года и перед выходом всей фирмы в отпуск на месяц. Вот так, берут и уходят все отдыхать. Nye kartofeler.

На столах стояло пиво, сосиски на гриле, все как одна семья угощались и непринужденно общались. Жена Андерса любезно пообщалась с Володей, она узнала его по международной конференции. "А вы чем занимаетесь?" - любезно спросила она меня. "Security", - коротко пошутил я. Кажется, на этот раз мою шутку поняли.

Нам посоветовали обязательно съездить на белый пляж недалеко отсюда. "Только как заедете, езжайте направо, а не налево. Слева отдыхают немцы, это нелицеприятное зрелище", намекая на непомерную толщину большинства последних. Среди датчан я действительно не заметил ни одного полного мужчины, все поджарые, как говорил мой старый знакомый - все из породы гончих псов.

Барбекю закончилось, мы распрощались и отправились на то самое побережье.

Оставив машину на въезде, мы перебрались через огромную дюну и увидели бескрайнюю прибрежную полосу из белого мелкого-мелкого кварцевого песка. Было прохладно, рассредоточено на берегу стояли автомобили, люди просто бродили по берегу, разбивали палатки. Таков отдых на берегу Северного моря.

Мы тоже сели в песок, час просто сидели и смотрели на море. Если бы герои фильма "Достучаться до небес" существовали, то они стремились бы именно сюда. Большинство немцев ехали сюда на датский Ютланд, потому что только здесь такое побережье, на котором стоило бы умереть. Собственно сюда они (герои) и ехали. И какая же представлялась теперь трагедия в том, что два умирающих дойча, существуя всего в нескольких сотнях километров, за всю жизнь не удосужились побывать на этом море. Может быть, часть дойчев действительно ездит сюда умирать и их грузят на плоты и поджигают как доисторических героев-варваров, отталкивая в накатывающие волны?

Волны как на памятной мне Балтике мерно накатывали одна за другой на берег. Я спросил Володю: "Не хочешь здесь умереть?" Он упал набок и в шутку забился в конвульсии как герой Тиля Швайгера. Нет, он еще не хотел умереть. Очевидно, этого захотел я. Но мне было не до шуток, хоть я и улыбался...

...Мне тоже волосы трепал соленый ветер,

И ноги вязли в зыбкие пески,

И с морем были мы близки

Как никогда ни с кем на целом свете.

Мы были вместе в дни смурные,

Когда пустынны берега,

Когда дожди или снега,

А волны пены бьют седые,

Иссиня-черная пучина

Пророчит сотней голосов,

И к ней твоих ответных слов

Не слышно в громе исполина.

И это шумное общенье

Ветров, воды, земли, огня

Лучей светила и - меня

Стучится в Небо в исступленье.

И, кажется, что разойдется

Меж нами древняя стена,

И моря сильная волна

Из тверди в Небеса вольется...

Стихает шум, молчит стихия,

И слышен чуть заметный плеск,

Мы достучались до Небес,

А, вы, стучитесь все живые.

Мне тоже волосы трепал соленый ветер,

И ноги вязли в зыбкие пески,

И с морем были мы близки

Как никогда ни с кем на целом свете

Мы не поехали в Ольборг - северную точку Ютланда. Позже я прочитал, что там встречаются два моря и на границе их встречи рождается пенная полоса взаимных ударов волн. Умирать надо было там, где заканчивается один мир и начинается другой. И миры волн сталкиваются при этом так же, как это происходит с мирами в душе человека. До сих пор жалею, что не был там. А может это и к лучшему.

Мы хотели где-нибудь здесь пообедать, но мест в тамошних кафе не оказалось, о чем нам очень любезно сообщали, поэтому мы вернулись, поужинали в гостинице и легли спать. Завтра нас ждала дорога обратно.

Сначала в Биллунд. Была суббота и туда мы попали вместе со всеми родителями и детьми Дании. Подъезжая к Биллунду мы наблюдали, как приземляются полноформатные аэробусы в его аэропорту, аэропорту городка в несколько десятков тысяч жителей.

Родина лего, как и всего, что сделано в этой стране, работала на всемирность своего бренда. Чтобы создавать мировые бренды и превозносить свою родину надо быть истинно гражданином всей планеты. Как не морским бродягам наилучшим образом отвечать этим условиям? Сделать игрушечный кубик монтируемым и создать из этого индустрию.

Именно в парке лего мы увидели, кто живет в Дании, статистика здесь была на виду. Рядовые обыватели, инвалиды-родители, инвалиды-дети, смешанные браки с чернокожими, азиатками, турки со своими размалеванными девицами или женами. Причем мне казалось, что все датчане со смуглыми и раскосыми женами выглядели значительно счастливее. Здесь был настоящий Ноев ковчег.

Когда мы прибыли в Колдинг, во мне из-за этого калейдоскопа событий и мест произошла путаница, и я полностью ассоциировал его с Эльсинором. Это место показалось мне одним из красивейших на земле. На взгорье с зеленотравным склоном стоял прекрасный средневековый замок, от которого спускались узкие каменные улочки на центральную площадь с ратушей.

Когда-то замок частично разрушился, обрушилось одно крыло, которое было оригинально восстановлено деревянными конструкциями и фасадными панелями, не скрывающими, а подчеркивающими границу разрушения. Мы проходили во внутренний двор с фонтаном через кованые ворота. По витой каменной лестнице, держась за узлы вертикальной веревки, поднимались на башню замка. Моросил мелкий дождь. Вода лежала на железных отливах парапетов слоем в пол пальца толщиной, не стекая с них. Поверхность парапетов, находящаяся на уровне глаз была идеально горизонтальной. "Как это сделано?", - подумал я, хотя знал как это делается.

На меня нахлынули ассоциации. И падение дома Ашеров Эдгара По, и Вальтер Скотт, и Гамлет. До сих пор не могу отделаться от ощущения, что вся история с Гамлетом должна была произойти в Колдинге - заштатном пограничном городишке, а не Эльсиноре - королевской резиденции. Я живо представлял, как сухопутно прибывает Гамлет из своего дальнего путешествия через границу на Ютланде. И как здесь в Колдинге развиваются все дальнейшие страсти его уже недолгой жизни.

Проследовав по живописному спуску, мы услышали стройное пение женских голосов, доносящееся с площади по коридорам узких улочек. Три девушки с гитарами на подиуме весьма гармонично пели на манер АББы. Перед самой площадью по левую сторону стоял домик, сохранившийся аж с четырнадцатого века. За семь веков изрядно покосившийся, с маленькими-маленькими окошками и живым двориком, на котором располагались маленькие грядки с зеленью и огурцами, он реально отправил нас в мир сказок Андерсена. Все это напоминало хорошее театральное представление под открытым небом.

Покинув большую театральную площадку Колдинга, оставшуюся часть пути до Копенгагена мы были задумчивы. Каждый из нас думал о своем, заражаясь одной и той же болезнью. Мы даже пропустили кайф от повторного полета по мосту над морем.

"Ты ощущал всеохватывающую гордость за свою родину будучи за границей?", - спросил я Володю, на которого вопрос произвел впечатление риторического.

"А я ощущал только в одном случае", - сказал я, не дождавшись ответа. "Когда говорил с тобой на русском в их присутствии. Я чувствовал себя особенным. А других причин нет".

"Нет у нас ничего кроме языка", - отрезал Володя.

Но иногда и этого достаточно. Ни один язык не имеет столько оттенков и возможного благородства изложения как русский. Как-то я взял Эдгара По в оригинале и ужаснулся, как это плохо написано. Я, с детства читавший прекрасные переводы и зачарованный "Человеком толпы", "Низвержением в Мальстрем", "Человеком в красной маске" и другими произведениями понял, что все это чудо свершилось благодаря переработке в наш удивительный живописательный язык. Насколько убоже звучит название "Праздник, который всегда с тобой" на английском. И одновременно понимаю Хемингуея, восхищавшегося Достоевским и не понимавшим как можно так плохо писать. Как вообще Достоевского можно перевести хорошо. Язык - это последнее, что можно отобрать у народа, и единственное и достаточное чтобы идентифицировать его. Именно поэтому я бегу оттуда где наступают на русский язык. Там мне не место. Хотя и там при всем желании не могут отвязаться от него, он продолжает упорно объединять постсоветское пространство.

И ни один язык не дает столько возможностей для взаимного непонимания, сколько дает их русский. Мы так часто не понимаем другу друга. Ни в одной стране мира ты не услышишь столько раз о том, что "я думал, что ты это сказал" или "я думал, что ты это имеешь в виду" или "а! Так ты это хотел что ли?". Мы так любим выдать желаемое за действительное, что беседа двух таких субъектов приводит к непереводимой игре фраз, и язык стал трансформироваться с нами в этом направлении. Пусть кто-нибудь тщательно разберется в таких речевых оборотах, как "Да нет", "Ты это делал? Нет, не делал". Нигде отрицание отрицания не дает отрицание, кроме как у нас, а это уже незыблемое речевое правило.

В Копенгагене за рулем был я, хотя Володя не очень приветствовал это. Здесь на дороге одно правило - не помешать велосипедисту и пешеходу. После того как загорится красный свет светофора маневр заканчивают все автомобили, находящиеся на перекрестке в пределах пешеходного и велосипедного переходов. Это нормально, но только не у нас. У нас никто не будет ждать, когда ты закончишь маневр. Когда загорелся красный, и я со свойственной привычкой сразу остановился, обходящие меня пешеходы смотрели на меня как на инопланетянина.

Мы настолько измотались, что в номере я долго не мог заснуть, все смотрел по телевизору какие-то фильмы на английском языке, отключился я окончательно в другой реальности. Завтра - в Эльсинор.

Эльсинор удивил портретом Ивана Грозного в королевских покоях крепости, который оказывается сватался к датской принцессе, и еще тем, что сама крепость стоит за углом небольшой промышленной базы Siemens. На этом месте несколько человек спрашивало нас, где замок - мышь умудрялась заслонить перспективу слона.

Крепость стояла на берегу пролива, от ее пологой каменной набережной рукой подать был виден Эльсинбор - шведский антипод. Туда-сюда непрерывно между ними ходил большой белый паром.

Мы сидели на огромных валунах набережной, и я думал: "Откуда Шекспир - актер театра знал и живописал резиденцию датских королей? Откуда эти познания о сказаниях о принце Амледе?" Так о Гамлете мог писать только Гамлет, живший в таком же замке только в тысяче километров отсюда. Эльсинор - это очередная театральная площадка, за которую зацепился автор великой трагедии. Все эти пьесы писал истинный гражданин мира, для которого душа человеческая в любом месте едина. Глубоко личные переживания он вливал в героев разных стран и времен. Я не верю, что это был актер театра и мещанин родом из провинциального городишки на Эвоне. Каждый пишет о том, что знает, а Шекспир не написал ни одной пьесы, ни одного сонета о самом театре, который должен был быть ему так дорог.

И еще я думал:

Во время то я должен был родиться,

Оно зовет меня из забытья,

В мечтаньях видится, ночами снится,

В нем я живу, в нем мое "я".

В тех днях - суровых, но правдивых,

Средь нищеты, чумы, огня,

Я вижу на старинных нивах

Свое зерно - меня.

Когда мы бродили по подземельям Эльсинорского замка, в одном из каменных мешков в самом конце световым пятном заставляла приблизиться, чтобы разобрать, инсталляция пыток иракцев в американских застенках. Вот такой засунутый в самое невидное место в самом известном месте протест против страны, единственно допущенной в закрытый импорт Дании с Кока-Колой и Мальборо.

После возвращения мы сдали свой дизельный пежо, ознаменовав завершение поездок. Завтра начинались последние дни в Копенгагене.

VII

Утро начиналось с обалденной датской сдобы и чашечки кофе прямо во дворике отеля. Как и в самый первый день за соседним столиком сидели уже знакомые дауны лет сорока не меньше. Было их четверо, один из них седоватый и невзрачный скорее был просто олигофреном, разбиты они были по парам. С каждой парой занималась опекунша их возраста. Они кушали, у каждого была сумочка, у некоторых фотоаппараты - в общем, настоящие немецкие туристы. По очереди они задавали своей опекунше какие-то вопросы, она им спокойно рассказывала. Я так долго и пристально наблюдал за ними, что невольно стал воспринимать их как обычных нормальных людей, да они и были таковыми, таковыми их делала человеческая жизнь.

Сначала довольно бесцельно мы пошли тем же путем что и в первую прогулку по Копенгагену и, вновь увидев рекламный щит Bodies, направились туда.

Пугало не то, что как в позабытом фильме "Hellraiser" стояли целые ряды тел с содранной кожей и их срезы в самых неожиданных местах, облитые органическим стеклом. Пугало то, что эти лица и тела без кожи были абсолютно одинаковы, и одно лицо было не отличить от другого. Весь наш фенотип, оказывается, находится в самом верхнем слое эпидермиса. Иногда мне кажется, что наши рядовые души без тел выглядят так, как эти тела без кожи. Неразличимы и неприглядны.

После этого казуса нас ждала настоящая сказка с принцами и принцессами, состоявшаяся опять-таки, благодаря Володе, которому в обязательном порядке понадобилось посетить знаменитый парк Тиволи. Ничего не предвещало особенностей, мы прошли весь типичный набор развлекательных парков, и уже было направились к выходу, но Володю настолько насторожило появление красной ковровой дорожки от выхода к концертному залу и выстроившегося по сторонам от нее народа, что он буквально силой задержал меня в этой толпе, покуда что-либо не произойдет.

Действительно, спустя некоторое время стали появляться пары - дамы в вечерних платьях и мужчины преимущественно в парадных военных мундирах. Особенный ажиотаж и аплодисменты заслужило появление одного молодого человека в военной форме с красивой брюнеткой под руку. Затем появилась пожилая и невероятно приятная дама, которая медленно плыла по ковровой дорожке и обворожительно улыбалась каждому стоящему повдоль в живом коридоре. Ажиотаж достиг апогея. Служители парка в белых перчатках очень вежливо просили посторониться тех, кто мог помешать проходящим, т.е. приближался на расстояние ближе вытянутой руки. Дураку становилось понятным, что это была сама королева Дании. Вот так, я мог протянуть руку и дотронуться до королевы, а если бы Володя перескочил через дорожку и я сфотографировал его, то получилась бы картинка в стиле Фореста Гампа - это я, Володенька, из Мухосранска Великорусского тут стою с королевой Дании.

Вечером того же дня я достал книгу о Дании на русском, купленную мной в Эльсиноре, по фотографиям и пояснениям которой стало понятным, что мы видели двух кронпринцев, королеву Маргрет, и отличников военной службы. Этот день был в Дании чем-то вроде дня защитника отечества.

После Тиволи мы умудрились проследовать на стадион, на котором проходил военный парад, и там уже издалека мы еще раз увидели королеву, обходящую строй и по-королевски опять же пожимающую руки военным.

Вот так некоторым гражданам отдельных стран можно прикоснуться к символу и истории своей страны в одном лице. Мы уничтожили свою монархию, и как все страны, которые это сделали, по-моему потеряли свое лицо, национальное самоопределение. Этого не понять тем, кто не почувствовал тоже, что и я, стоя рядом с матерью своего народа. Я почувствовал себя сиротой. И теперь мы так похожи на Америку - парадоксальную общность непонятно чем объединяемую кроме налоговой инспекции и двух океанов.

Напоследок мы оказались в очередном замке, где прочитали в одном из залов о том, что царь российский Петр N1 посещал Копенгаген, проживая в доме на такой-то улице, после отбытия которого дом оказался в таком состоянии, что его пришлось даже перестроить, а за постой он так и не заплатил. Очередное напоминание о том, кто мы, в очередной раз отрезвило нас.

Закончили день мы посещением ботанического сада, в котором Володя проявил неожиданные глубокие познания в ботанике и цветоводстве, ознакомив меня с семейством ирисовых и проч.

Завтра получилось совсем другим.

VIII

Ранним утром только-только можно застать остатки неприглядного после бурной ночи Копенгагена - горы мусора вывозимые из центральных пешеходных улиц. Залог тамошней чистоты в неустанной уборке. Мы вышли на улицу и в раздумье стояли на тротуаре. На скамье неподалеку сидел турок и, бешено вращая глазами, громко отчитывал измученную проститутку. "Заткнись ты!", - рявкнул я. Пока он соображал, что произошло, мы уже ушли далеко вперед.

Сегодня мы отправились в сторону Нюхавна. Запомнилось здание старинной биржи с башней в виде лапы орла - Нюхавн явно зарождался под масонским влиянием. Через некоторое время мы вышли к основанию канала всем построением до боли напоминающим основание канала у Казанского собора в Петербурге. Только по сторонам канала здесь было невероятное количество зонтиков расположенных друг за другом в подвалах пивных. День был солнечный, мы выпили пива, поочередно сходили в прохладную глубину подвала нашей пивной, - сначала я. Когда настала очередь Володи, я сидел под зонтом и внимательно наблюдал как он, небритый и тощий, с сутулостью потасканного леопарда готового к прыжку пробирался сначала в ту сторону, а потом - обратно. Когда он вернулся, я сказал ему: "Сразу видно, что идет русский. Ты идешь и озираешься по сторонам так, будто тебя заказали несколько месяцев назад, но по чистой случайности ты еще жив. Посмотри вокруг, никто не ждет так ежеминутной опасности, как мы с тобой". Володя ухмыльнулся.

Мы спустились на дощатый причал и сели на речной трамвайчик, который покатил нас по каналу в открытое море. Страна, которая лечит каждого Ларса бесплатно, не могла позволить себе облицевать камнем стены канала, поэтому большая часть до сих пор укреплена деревянными щитами. Дальше был непривычный выход сразу в открытое море. Однако впереди был остров, заменяющий отсутствие противоположного невского берега, на котором стояло нечто вроде Петропавловской крепости. Место это было одинокое и заброшенное, крепость не функционировала. Затем мы направились на обратную сторону к знаменитой Русалочке, где мы сошли на берег.

Хотя Русалочка и очень знаменита, но довольно неприглядна и в месте-то каком-то, в которое не будь ее, никто бы и не пошел.

Но об Андерсене я задумался не тогда, а когда побывал в главном Лютеранском храме Копенгагена, так напомнившем мне Исаакиевский собор. В кратчайший период Дания стала протестантской страной, в прямом смысле выкинувшей в окна всех служителей и почитателей католицизма. Это была общая воля народа. Что заставило их так беспощадно искоренить католицизм?

Протестантизм - результат глубокого осознания того факта, что человек - венец творения Божия, а не пушечное мясо или расходное средство в решении высших задач. Он, человек, и есть высшая задача творения. И именно здесь родился величайший гуманист всех времен и народов - Андерсен. Вы читали настоящие неадаптированные сказки Андерсена? Это трудно назвать сказками. Однажды жена перед сном пересказала мне "Девочку со спичками". Я, взрослый мужик, не мог уснуть всю ночь. Это мистерии для взрослых, иногда повергающие в ужас от происходящего. Несчастный брошенный человек - герой этих мистерий. Андерсен - это датский Достоевский, оперировавший другими средствами выражения. Продукт глубочайшего протестантизма.

Любовь к ближнему - вот о чем постоянно напоминает протестантизм другим христианам, которые нередко на деле отделяют это понятие от любви к Богу.

Напротив, через квартал с некоторым укором на улицу выглядывал православный собор Александра Невского.

Вечером мы посетили Hard Rock cafe, а по возвращении к гостинице подумали о том, что никогда не заглядывали на соседнюю параллельную улочку. Только завернув туда, мы сразу столкнулись с чернокожим в шубе, прямо как из кинофильма с наркоторговцами и сутенерами. Чернокожий приглашал нас рукой в неизвестном направлении, вроде "Иди сюда. Покажу что-то". Эта неизвестность нас никак не привлекла, и мы быстро ретировались. Чтобы увидеть другую сторону жизни иногда надо просто побывать на соседней улице. Жаль, но зачастую это многим сделать так и не удается.

Завтра был последний день.

На этот раз мы, не отворачивая, проследовали по главной пешеходной улице, минули университет Копенгагена, в котором трудились Спиноза, Нильс Бор и другие изображенные на барельефах будто вросших в этот древний университет как вечные матросы летучего голландца в свой корабль. Преодолев затяжной древний центр с бесчисленными магазинчиками, кафе и пивными, мы вступили в Амалиенборг - действующую современную королевскую резиденцию. Свободно погуляли по двору этого жилища королевы.

Старый королевский дворец, в котором мы побывали ранее, впечатлил нас больше, особенно противоположной береговой полосой, на которой стояло здание датской оперы с огромным выдающимся бетонным козырьком и ступенями, спускавшимися прямо к воде. Для посещения оперы необходимо было воспользоваться средствами водного транспорта. И хотя царь Петр начинал в том же стиле, сейчас в Питере не сохранилось таких ситуаций.

Петр Первый стал для нас тем, кем стал для своего народа Ататюрк. Он сделал все, чтобы сделать Россию европейской страной, имея в составе диковатый полуазиатский народ. И Санкт-Петербург у него удался не хуже чем Копенгаген, но каково же упорство в копировании чужой человеческой души. Какова глубина масонского начала этого сооружения. И вот уже не только в Петербурге, но в самом Копенгагене мы живем бок о бок с теми же турками, и все чувствуем себя как дома. Не химера ли это висящая на спине европейской цивилизации - Турция и Россия, наступающие ногой в Европу, второй отталкиваясь из Азии. Современная европейская цивилизация - это настоящий Ноев ковчег, в котором собрались представители всех цивилизаций, но всем ли есть место в этом ковчеге?

Я обожаю Петербург, но это скорее похоже на лучшую возможность реализации болезни выдать желаемое за действительное.

Мой питерский пассаж, -

Он страсти не имеет,

Он создан не для вас -

Любителей огня,

Он создан не для вас -

Шаблонных ротозеев,

Он создан для меня,

И только для меня.

Мой питерский пассаж, -

Он холоден и мрачен,

Он создан изо льда

Строптивейшей реки,

Он пьян, и как всегда,

Он по-кабацки злачен,

Но что поделать раз

Мы чрез вино близки.

Мой питерский пассаж, -

Гнилой самоубийца,

Он должен умереть

И мучиться в аду.

Над ним, как над больным,

Склонились чьи-то лица

С заботою лжецов,

Почуявших беду.

Мой питерский пассаж,

Возьму свою гитару

И тихо пропою

Поминки по тебе,

А после соберу

По дому стеклотару,

И снова пропаду

В неистовой гульбе.

Мой питерский пассаж,

Неведомо мне время,

Я больше не живу

Сомненьями ума,

Я больше не живу

Для будущих мгновений,

Во мне живет твоя

Заразная чума.

Мой питерский пассаж,

Я - на мосту, который

Словно Дамоклов меч,

Свисает над Невой,

Душа моя горит

От внутренних раздоров.

Что, питерский пассаж,

Ты делаешь со мной?

Спустившись вдоль берега канала, мы вышли к казармам гарнизона королевской конной гвардии. В красных мундирах и высоких шапках наподобие британцев они отрабатывали строй с лошадями, парни и девушки наравне.

На холме поодаль за казармами высилась старая ветряная мельница, ставшая символом завершения нашего путешествия. Здесь мы встретили олицетворение нашей сказки, но бороться с ветряными мельницами у нас уже не было никаких сил.

Главной ветряной мельницей в моем сознании представился патриотизм. Какой-то непреложной истиной проявилось для меня то, что безапелляционный патриотизм может основываться только на глубокой ограниченности.

"Володя, ведь патриотизм нужен?", - глубокомысленно произнес я, развалившись на скамеечке между розовых кустов и греясь на солнышке.

"Вроде как нужен"

"Чтобы беречь свою родину?"

"Наверное".

"А должна ли родина беречь нас?"

Нашу родину можно пытаться откровенно и перманентно любить только, если ты ничего кроме нее в этой жизни не видел. Не видел, что такое настоящая любовь. Мы готовы любить кого угодно за тридевять земель, но ни один наш даун за всю историю нашей страны не был вывезен государством за границу, чтобы показать ему мир. Ему - отсталому бесполезному человеку. Семейная женщина у них уже после обеда крутит педали с работы домой, и это закон. Вот что такое любовь. И вот что рождает любовь к родине.

Я далек от того, чтобы идеализировать Их. Среди них есть эти злобные парни - Андерсы Брейвики и прочие, которые готовы убить пол мира, расстрелять, взорвать, растерзать. Но они ненавидят не своих, они ненавидят чужих, тех кого они считают чужими, в том числе и Нас. Мы же ненавидим Нас самих, другу друга, любого и не хотим видеть другу друга ни в своей, ни в другой стране. А они там друг друга любят, даже умственно отсталого, и многие и многие из них любят и чужих - съездите в Биллунд в субботу. Вот в чем разница, разница между Нами и Ними.

Так кто же мы? И кто настоящий зверь? И не самое ли страшное безумие - поедать себе подобных? Мы боимся другу друга, и весь мир дивится тому, что это написано на наших лицах. По статистике 90% россиян верующие - во что мы верим?

Завтра - назад.

Словно по мановению волшебной палочки появился все тот же водитель белоснежного мерседеса - "Gentlemen". Какие к черту джентльмены. It's simple, just a beam.

Мы поднялись в воздух над Копенгагеном. Уже знакомый мост внизу приходил на остров, продолжался дорогой и внезапно обрывался. Я уже знал, что на этом месте дорога скрывалась в туннель, по другую сторону пролива в конце туннеля стоял шведский Мальме.

Что можно сказать. Мы были джентльменами, правда очень недолго. Побывали на море, сидя на берегу которого, можно достучаться до небес. Видели где и как любят Человека. Нам улыбалась датская королева. Почувствовали, что такое безвременье и как это может быть. Коротко это называется сказкой, сказкой, после которой мы уже никогда не будем прежними.

Я где-то вычитал, что побывав в том или другом необычном месте этого прекрасного мира, у человека возникает синдром имени этого места. У Володи, например, на тот момент уже был Лондонский синдром. А вся эта история - история болезни под названием Датский синдром. Это болезнь раздвоения личности, когда ты не можешь любить родное потому что видел лучшее, и понимаешь, что это лучшее потому лучшее, что любит свое родное. Ты не можешь любить, но не любя осознаешь, что уподобляешься тому, что не любишь. И ты должен либо полюбить как ребенок, не взирая ни на что, либо вычеркнуть себя из отечества и общества. Но мы же люди, и эта болезнь вместо того, чтобы закончиться вместе с выбором, который мы можем сделать, развивается из-за наших метаний то туда то сюда. От дикой ненависти к безоговорочной, но непостоянной любви, и потому еще более страшной, чем ненависть. Это синдром понимания кто ты на самом деле, и что это ты тот самый русский, который, зная в чем беда, все глубже и глубже лезет в трясину, из которой уже и так не выбраться.

Наша симптоматика начнется с мимолетного, но отчетливого желания, чтобы самолет разбился во время посадки на родине, а затем будет все интенсивнее проявляться после встречи с нашими пограничниками, уборщицей в первом Шереметьево, мешавшей нам угрюмо пить коньяк, искаженными злобой лицами соотечественников в стране, где "завтра" в пространственно-временном континууме не существует.

Завтра...

Как говорят у нас то ли в шутку то ли всерьез: "Где я и где завтра?"

Nye kartofeler.

Оставить комментарий © Copyright Сергеевич А. (korolev@sc74.ru) Размещен: 13/03/2013, изменен: 14/01/2015. 51k. Статистика. Очерк: Проза Русские острова Скачать FB2		Ваша оценка:

Сергеевич А. : другие произведения.

Датский синдром или Достучаться до небес