Дорогой Д., это даже не проба пера. Это я так, на стекло дышу...
У неё был непропорционально большой рот и слишком длинная шея. Над её верхней губой золотился нежный пушок, она имела неправильный прикус, а когда волновалась, то часто сбивалась, краснела и начинала мило заикаться. До сих пор помню, как Натэлла Сергеевна входила в наш первый "В", хлопала в ладоши, и произносила своим успокоительным грудным контральто: "Друзья, прекрасен наш союз!" И класс умолкал.
Она не была красива, в обычном классическом понимании этого слова, эта слишком высокая, слишком тонкая, улыбчивая женщина, словно сошедшая со старинного дагеротипа. Вообще, в ней ни на йоту не было ничего советского: даже на первомайской демонстрации она умудрялась выглядеть, как инородное тело, словно Нину Арбенину по ошибке запихнули в коммунальную квартиру.
От неё всегда пахло чудными духами. Даже моя строгая мать признавала за ней наличие стиля и первоклассного вкуса.
"Чтобы одна женщина такое признала за другой... Оставьте, Бога ради! Вы верно шутите?!"
Во всей ей внешности было что-то чужеземное, противное этому времени и строю. Ей очень подошли бы изящный экипаж на рессорах и широкополая шляпа со вздыбленным газом. Её длинные узкие кисти так удачно могли бы облегать перчатки тонкой кожи и на бархатных пуговицах... Но она была простой сельской учительницей начальных классов в самое паршивое для Империи время - 80-е годы прошлого века. У нас же она преподавала русский язык и литературу и, по совместительству, была классным руководителем.
Она несла в себе тайну, которую не скрыть в маленьком посёлке, тайну неудачного замужества, и мы в тайне жалели её, а открыто - обожали. Не только потому, что Натэлла Сергеевна была нашей первой учительницей, хотя и этот факт придавал ей в наших глазах какой-то дополнительный ореол. В первой северо-енисейской школе было немало первых учителей, которых мы незаслуженно ненавидели и жестоко, как и все дети, изводили. Натэлла Сергеевна в каждом из нас видела в первую очередь личность. Для маленького человека это очень важно.
Она была очень щедра. Однажды, помню, принесла в класс целый мешок раковин и всевозможных сушённых морских тварей, и всё раздала школьникам. Для нас, никогда не видевших моря, это было настоящим чудом. И потом я ещё долго хранил на вате, в серебристой коробочке из-под отцовской бритвы, золотистую тонкую морскую иглу.
Она первой привила мне любовь к искусству, организовав самодельный кукольный театр и позволив мне солировать в нём. Не забыть до сих пор те гордость и восторг, которые рождал во мне, второкласснике, смех самой взыскательной, детсадовской публики. Мы ставили кустарную инсценировку "Колобка", я же исполнял одновременно и роль Бабки и главного героя. Несносная сварливая Бабка срывала, без ложной скромности, самые бешенные аплодисменты. Это был мой первый успех... Не помню были ли у неё дети. Кажется, всю свою любовь она тратила на нас, её учеников, без остатка.
Натэлла Сергеевна не была красива, но её ум, такт, и доброта, наделяли её таким бронебойным обаянием, что перед ним спасовала бы и немецкая супергаубица "Берта". Уверен, она нравилась мужчинам. За сотни километров от цивилизации, эта молодая женщина оставалась для всех живым напоминанием о существовании других, удивительных миров.
Когда наша учительница уходила от нас, девчонки рыдали. Я сам внутренне плакал, но это были невидимые миру слёзы. Перескакивая через пятый, мы переходили в шестой класс, и меня уже ждали другие города, другие классные комнаты. Другие учителя. Теперь я понимаю, что это и был конец детства.