- Сергей Львович, вас беспокоит Варвара Федоровна...
-А, здравствуйте, теть Варь! - живо откликнулся он, сразу узнав ее неторопливый, начальственно-солидный голос. Она лет сорок прослужила в высоких уреждениях, да плюс волевой, независимый характер, - все это выработало в ней гордую, независимую осанку и официально-строгий голос, сохранившийся до сих пор (лет семьдесят пять ей, сейчас, наверно). Сергей Львович и сам уже был "дядя", под пятьдесят, но как-то издавна повелось по домашней привычке: теть Варь да теть Варь, - три десятка лет назад отец с матерью поселились в новом доме, оказались соседями тети Вари и быстро подружились. И хотя она, впитавшая этикет солидных контор (где шестиде сятилетний мудрец обращался к юнцу: Иван Иванович, Сергей Львович...), чувствовавшая, может быть, диссонанс в панибратски-домашнем "теть Варь" и своими рассказами словно бы намекавшая на это: кто-то к ней пришел: "Варвара Федоровна", или она звонит: "Сергей Львович, это Варвара Федоровна", - он все-таки не мог перейти с простого, доброго, домашне-уважи тельного: теть Варь, - на чуждо-официальный.
- Сергей Львович, когда к вам можно зайти? - продолжала она неторопливо, обстоятельно. - Я хотела посоветоваться с вами по одному делу.
- Теть Варь, давайте я сам как-нибудь к вам забегу. Что вы будете так далеко ехать, лезть на четвертый этаж?.. А о чем вы хотели поговорить?
- Я написала письмо в газету: что вы взялись трепать имя Сталина? Он один что ли виноват? - Она говорила строго, следовательским, обвинитель ным голосом. - Своих у нас проблем мало?.. - И, помолчав, спокойно закончила: - Я хотела, чтобы вы посмотрели и перепечатали.
- Хорошо, я зайду, - после паузы сказал он.
Письмо в защиту Сталина! О чем тут можно говорить? После такой информации о нем и его делах! Разные "защитительные" речи ему время от времени приходилось читать в газетах, слышать по телевидению. Но о побу
дительных причинах этих выступлений он почти не задумывался - так, чудаки какие-то. Но тетя Варя! С ее ужасной биографией - как же можно?!
В тридцать седьмом ее мужа арестовали - и сгинул, словно не было человека. После реабилитации, в пятьдесят шестом году, Варваре Федоровне со старой матерью дали хорошую двухкомнатную квартиру, на одной площадке с отцом и матерью Сергея Львовича. Его мать была очень общительная, гостеприимная. Варвара Федоровна частенько заходила (по праздникам со своей матерью, старушкой древней, тоже сохранившей независимый, прямодушный гордый характер - "в дочку") на пироги, чай, иногда что-нибудь поострее.
Тогда было время приоткрытия страшных довоенных тайн и бурного реагирования на это. Именно об этом она больше всего и могла рассказывать: у кого чего болит, тот о том и говорит. Когда Сергей Львович, в субботу или воскресенье, приходил к родителям, Варвара Федоровна, обрадованная свежему собеседнику, сразу же вступала с ним в разговор: что нового, как же дальше будет?.. Человек впечатлительный и эмоциональный, Сергей Львович воспринимал жизнь не столько головой, абстрактно-математически, но больше сердцем, и подолгу хранил в душе не подробности событий, а произведенные ими впечатления, вызванные ими эмоции: радостные или горько-трагические.
Довоенные эпизоды Сергею Львовичу помнились меньше. Может быть, потому, что Варвара Федоровна рассказывала о них спокойно, официально -равнодушно: даже самое страшное может за долгие годы устояться, перегореть, вытесниться другими впечатлениями. Последние же события затраги вали ее сильнее, волновали, возмущали, она говорила о них обстоятельно, гневно и осуждающе.
Однажды ей сообщили, что на стадионе работает дворником некто Некрасин, бывший надзиратель тюрьмы, негодяй, который изощренно издевался над родственниками арестованных. Она специально поехала. Нашла его на трибунах - он выметал мусор из-под скамеек. Стройный когда-то, бездушный красавец превратился в обрюзгшего, потрепанного и грязного старика.
- Ну что, выслужился? Метлой машешь? - с ненавистью сказала она.
Он ничего не ответил, но, наверно, понял, о чем она говорит.
В пятьдесят восьмом, в мае, Варвара Федоровна встретила на остановке троллейбуса давнюю, еще довоенную знакомую, Фаину Ивановну. В молодости они немного общались, то на танцах встречались, на пляже, имели общих знакомых. Фаина работала буфетчицей в тюрьме. К тому времени, когда мужа Варвары Федоровны арестовали, они уже не поддерживали никаких отношений, редко виделись и только здоровались. А тут вдруг, после почти двадцати лет, Фаина Ивановна, издалека увидев Варвару Федоровну, первая пошла ей навстречу, сердечно поздоровалась и каким-то неуверенно -
виноватым голосом спросила:
- Варь, а про Аркадия Яковлевича ничего не слышно?
- Почему? Реабилитироовали!
- Варь, я так долго молчала...
И рассказала...
В декабре тридцать восьмого года она получила телеграмму из Ленинска: умер брат. Отпросилась на три дня и поехала. Когда собралась в обратную дорогу, начались сильные метели. Немного на лошадях, а больше пешком, еле-еле добралась до Сталинграда, лишь на шестой день. Прибежала утром на работу, а ей: "Давай быстрей, арестованные орут: "Курить!"
- Я открыла буфет. Уже в конце рабочего дня, стоит мужчина с бородой, опухшими глазами. Я с трудом узнала Аркадия Яковлевича. Он дождался, когда все уйдут, купил три пачки папирос, молча потоптался и ушел. Я собиралась домой, наводила порядок. Смотрю, на прилавке папиросная коробка, он забыл ее. Я быстро взяла, хотела в ящик бросить. Но тут почувствовала, что пачка пустая. Раскрыла, в ней записка: "Очень прошу передать моей семье, что я здесь, пусть добиваются свидания..." Варя, я побоялась отдать... и порвала...
Варвара Федоровна стояла, словна оглушенная.
- Фая, как же ты могла?! И зачем ты мне теперь это говоришь?..
На следующий день к вечеру Сергей Львович подходил к дому, в котором за четырнадцать лет был великое множество раз, пока были живы мать с отцом. Поднялся на второй этаж и в волнении остановился. Первая справа - такая знакомая дверь. Кто теперь за нею живет?
Надавил кнопку звонка на противоположной, через площадку, квартиры слева. Дверь широко распахнулась, в проеме предстала крупная фигура. Солидный голос:
- Проходите, Сергей Львович! Да не надо, не разувайтесь.
- Нет, не буду топтать... Ну, как вы поживаете, теть Варь?
Теперь она обитала одна в своей двухкомнатной квартире - мать умерла в прошлом году. Сергей Львович видел ее последний раз лет шесть назад, но уважительно помнил очень хорошо, почтенную старушку, спокойную, независимую, иногда гордостроптивую (видимо, гены прямоты, независимости были заложены в их наследственном комплексе). Ощущение строптивости, может быть, усиливалось тем, что она немного недослышивала, и потому очень громко переспрашивала, спорила, возражала. Ее споры с дочерью было интересно слушать, два кремневых характера, сшибаясь, высекали феерические словесные искры.
Они присели к столу, Варвара Федоровна держала в руках несколько листков, вырванных из тетради.
- Сергей Львович, я вот что хотела. Чтобы вы прочли это и перепечатали на машинке.
На листках крупным размашистым почерком было написано:
"Несмотря на гласность, я сомневаюсь, что мое высказывание появится в печати, но сказать обо всем, что накипело за это время, я все-таки решила. Последнее время у вас появилось желание копаться в прошлом. Зачем все это делается? Хотите найти себе оправдание? Хорошо. Пусть Сталин был плохим, а где же вы тогда все были?
Но это в прошлом, а в настоящее время (после смерти Сталина) и Хрущев, и Брежнев творили, что хотели, а вы не только молчали, вы аплодирова ли, хваля все их дела - и кукурузу, и целину, и уничтожение лошадей, и изъятие коров у колхозников... Это вы восхваляли нового писателя, наградив его Ленинской премией и сделав героем Малой земли и целины, и после этого твердите о культе. Если при Сталине и был культ, так он все-таки приносил пользу - и коллективизация, и индустриализация, и Днепрогэс, и тракторные заводы, и война, которой руководил он, - все это было в его время, а первопроходцам всегда и тяжело, и могут быть ошибки. Так почему же вы простили осужденным преступникам в связи с Победой и не хотите простить Сталину? А в войну тысячи солдат и офицеров погибли со словами "За Сталина, за Родину!". А Сталин опирался на вас. Значит, и вы помогали творить эти ошибки, а людей, которые чинили расправу над невинными жертвами, до сих пор боготворите, считаете их заслуженными ветеранами госбезопаснос ти, выплачивая им большие пенсии за выслугу...
Считаю, что имя Сталина нужно восстановить, он много сделал хорошего, это не секрет. Война кончилась, после такой разрухи был неурожай два года, и все-таки быстро наладили жизнь, все появилось в магазинах. Теперь же все "перевыполняется", а в магазинах очень плохо с продуктами. Это через 70 лет Советской власти! Открыли магазины коопторга, где цены по карману только тем, кто имеет большую зарплату или нечестно живет, а пенсионеры лишь могут смотреть, но не покупать. Вот о чем нужно не только говорить, а кричать и не сваливать на культ. При культе и в магазинах все было, вплоть до черной икры, и цены на продукты снижались каждый год. А если вы считаете Сталина жестоким, с этим я согласна. Кто бы из вас не выкупил родного сына из плена?!
Очень хотела бы, чтобы мое письмо прочитали все и высказали свое мнение".
Сергей Львович надолго задумался, теребя пальцами скатерть.
- Теть Варь, сейчас в газеты, на телевидение, в журналы присылают сотни таких таких писем, на них уже и не реагируют... Да и что тут выяснять? Все уже ясно.
- Как это ясно?! Шельмуют все прошлое, и никто не осмеливается возразить.
- Да осме-е-ливаются... - протянул он. И не выдержал: - Но за что его защищать?
Она выпрямилась и словно бы с высоты своего удивления, презрения взглянула на него и почти басом протянула:
- Как же за что? Под его руководством преодолели страшный голод и разруху, построили колхозы, заводы и электростанции, освоили Север и Сибирь... Нищее государство превратили в великую державу. А победа над страшным фашизмом! Когда он обратился к народу: "Братья и сестры! (Голос ее дрогнул). К вам обращаюсь, друзья мои..." Люди останавливались возле репродукторов и плакали. - Казалось, она и сама сейчас заплачет, но пересилила себя и твердо продолжала: - Мой брат погиб с именем Сталина. И тысячи таких. Хотя бы ради этого хранили уважение. А когда объявили победу, вся страна плакала - и мужчины, и женщины, у всех слезы по щекам...
Сергей Львович был несколько придавлен этим потоком восторга. Но в нем помимо его воли начинало бушевать неудержимое несогласие, возражение. Сколько раз ему говорили: не спорь ты со стариками! Все равно их не переубедишь, только обидишь, расстроишь. Зачем тебе это надо? Но он обо всем забывал, когда видел насилие над истиной - сознательно-лукавое или от заблуждения, исходящее от пожилого ли, молодого, от влиятельного начальника или совсем никого, - не имело никакого значения, раз неправда - словно охотничий зов безрассудно кидал его в атаку.
- Как же молчать, когда столько ошибок совершено, кровавых ошибок?
- Мы шли непроторенной дорогой...
- А разве неминуемы были такие жертвы?
- Лес рубят - щепки летят.
- Хорошие щепки - человеческие головы.
- А что, все были святые? Не было жуликов, бандитов, вредителей? Если кто-то перегибал, нарушал закон, то Сталин должен за всех отвечать? Откуда он мог про все знать?
- Как же?..
- Мы сами съедали друг друга. Авдеевна говорит: в колхозе не успевали доносы писать один на другого. - Она задумалась, что-то вспоминая. - Авдеевна рассказывала: у ней сосед был. Купил в колхозе поросенка. Через три месяца приходит участковый милиционер: "Иван Федорович, к нам поступил сигнал, что ты украл с фермы поросенка". - "Да вы что?! Я купил в колхозе. Уже три месяца кормлю, и все видят. У меня и квитанция есть. Вот смотрите: уплатил деньги, вот подписи председателя и бухгалтера, вот печать". Милиционер задумался: "Все верно, но... велели разобраться... Слушай, да сдай ты его ради Христа, пока греха не случилось". Сосед так и сделал... Что, Сталин заставлял писать всякие кляузы?
- Конечно. Создал условия...
- Ну да-а... Если ты порядочный, то не будешь делать этого. При Брежневе разложили всю страну - он один виноват? А все кругом дураки? Ни один
министр, ни один академик, ни член Политбюро - почему никто не возразил? А теперь все в стороне. Гнать надо таких.
- Но Брежнев - не Сталин.
- Разумеется! При Сталине все было. Не успела война кончиться, отменили карточки, каждый год происходило снижение цен. А теперь посадили на талоны... На девятнадцатом съезде Сталин обещал в шестидесятом году бесплатный хлеб. А Хрущев совсем без хлеба оставил. По спискам, и только черный. У хлебного магазина девочка: "Хочу булку". А булочку только во сне видели. Но теперь он хо-о-роший. Мужик с колхозной грядки, как Авдеевна говорит. А Брежнев - вообще цирк. Я тебе не рассказывала анекдот? Приехала к нам Индира Ганди. Брежнев читает приветствие: "Уважаемая госпожа Тэччер!" Ему подсказывают: "Не Тэччер, а Индира Ганди, Леонид Ильич". Он опять: "Уважаемая госпожа Тэччер". - "Леонид Ильич, не Тэччер, а Ганди! Индира Ганди!" Он: "Я вижу, что Ганди. Но тут написано: "Тэччер".
- Теть Варь, это совсем другой вопрос, - с досадой сказал он.
- Ну, так и не сваливайте все на Сталина. Сами-то вы что сделали хорошего? Читал интервью с внуком Сталина? Где эта газета?.. Прошло тридцать пять лет после смерти Сталина, а что же вы не наладили жизнь? Стало еще хуже. Прилавки пустые. Ребенку конфетку не купишь, больному лекарство не найдешь. Старики обнищали, дети голодные. Отстали во всем, с протянутой рукой идем на поклон к капиталисту. Как дожили? Кто виноват? При Сталине не было ни мафии, ни проституции, ни наркомании. Такие жестоко сти, такое разложение! Сейчас ни только сажать - стрелять надо. Поднять бы на месяц Сталина, он бы навел порядок.
- Это мы знаем! Кованые сапоги топали каждую ночь по ступенькам.
- Было плохое, но было много и хорошего. А у кого все хорошо? Не надо перечеркивать прошлое. Я тебе сейчас прочитаю. - Она взяла со стола сборничек "Человек и закон", быстро стала листать. На столе лежало еще несколько газет, какая-то книжка, словно она готовилась к спору. - Вот: "И литератор, и любой человек, который берется писать о прошлом, должен терпеливо исследовать доводы той и другой стороны и в своих оценках руководстоваться любовью к Родине, быть гражданином своего Отечества. Русская литература, например, всегда отличалась от литератур других стран тем, что ставила жгучие, самые животрепещущие вопросы своего времени, принимала близко к сердцу то, что происходило в России, чем жил русский народ. Но при этом! - она возвысила голос, - она никогда не мазала дегтем своего прошлого, что уже было достигнуто обществом на всех предшеству ющих этапах его исторического развития. И этим традициям - изменять - нельзя!"
- А кто это написал?
- Ректор духовной академии, протоиерей Сорокин.
- Ну вот, стреляли, стреляли попов, а теперь не надо вспоминать.
- Но надо и хорошее помнить, - в сердцах воскликнула она. - Сталин через ссылки и тюрьмы прошел - он плохой. Умер, у него всего богатства - подшитые валенки да солдатская кровать. А нынешние хапают... Патриотизм такой воспитал - на танки и пушки бросались. А теперь в страхе живем: там жертвы были, а тут банды бесконечные. Вся страна рыдала, когда он умер. А эти передохнут - ни одной слезинки не будет. Плохо ли, хорошо, мы свое дело сделали, а теперь вы не заболтайте перестройку.
Сергей Львович чувствовал, как смертельно он устал, и Варвара Федоровна, хотя говорила уверенно и жестко, он видел - на грани возбуждения, взрыва.
Зачем спорить, когда нет ни единой точки соприкосновения? - вспомнил он слова Белинского. Зачем ему надо ей доказывать? Ну и пусть живет со своими убеждениями, может быть, ей страшно их потерять...
- Теть Варь, это бесполезный разговор.
- Значит, не надо начинать, не надо было чернить Сталина. Потому что ничего святого у нас уже не осталось... А что я тебя даже чаем не угостила, - свернула она спор.
- Да не надо.
- Сиди, сиди, я сейчас. - Она тяжело поднялась, медленно пошла, крупная, полная, чуть сгорбленная, руки у нее подрагивали.
Чиркнула спичка на кухне, загудел газ, зазвенели чайные чашечки.
- А как вы там живете?
- Нормально...
- Сын вернулся из армии?
- Да, отслужил. На втором курсе начал учиться.
- Ничего учится?
- Неплохо. За год подзабыл, сейчас сидит, занимается.
- Сын у вас хороший. Спокойный, вежливый... Я днем печенье домашнее пекла, - сказала она, ставя на стол большое блюдо с розовым, пышным, посыпанным сахаром печеньем. Обернулась, взяла из шкафа длинную коробку с шоколадными конфетами. - Дочка из Москвы прислала, я знаю, вы любите сладкое.
Они мирно беседовали, вспоминали маму, отца, ее мать; над головой уютно светил абажур, было тихо, спокойно, приятно.
Но какой-то бес противоречия снова стал его бередить, дергать.
- Теть Варь... вот к концу тридцатых годов жизнь стала налаживаться, и сытно стали жить, и веселее, как говорил Сталин. Почему же это произошло и зачем началось?
Он чувствовал, что не нужен этот разговор, но не в силах был сдержаться - и себя распалял, и ей бередил раны, втягивал в воспоминания. А втянуться было нетрудно, потому что это такие больные вещи. И сам он потом много дней жил в горячке мысленного спора с ней, нетерпеливых возражений, доказательств...
Рассказ Варвары Федоровны
Я была в декретном отпуске, в воскресенье утром шла с рынка, недалеко уже от дома - навстречу женщина, подняла воротник пальто, обходила меня стороной, уже разминулись.
Я воскликнула:
- Аня! - Это была жена адвоката Семена Стахорского. Она остановилась, посмотрела на меня со страхом:
- Ой, Варя, ты первая, кто меня окликнул. Никто теперь меня не узнает.
Она и без того была несимпатичная, а тут - худая, черная, страшная.
- А что случилось? - спросила я.
- Ты знаешь, Семена арестовали две недели назад. Пришли ночью... Меня на работу нигде не берут, даже уборщицей, из квартиры выселяют. Как жить дальше - не знаю.
- Аня, ты напиши жалобу, все уладится...
- Завтра пойду в горком - в последнюю инстанцию. Если не помогут, отравлю и себя и ребенка...