- Кто её знает... Вот у меня мальчишкой на голове лишаи были. Вся голова. Приехала к нам тётка из другого района. "Это что такое у Пашки?.. Я вылечу. Три зори схожу с ним вечерние - и всё снимет".
Вечером взяла меня за руку, вышли на темную улицу. Но нужен свет! На столбе около парка фонарь висел, чуть светил. Нет, надо жилой свет. А где его взять? У всех ставни закрыты плотно. Ходили, ходили по улице - у дьякона, наконец, двухэтажный дом, и сверху их окон на улицу яркий свет. Стали мы под окнами, она пошептала что-то, поскребла мне по голове. Вернулись домой, а через несколько дней начали сходить у меня лишаи. А энти ребятишки, у дьякона, шесть человек их было, все шелудивые стали.
Как это объяснить? Ведь не всякий свет ей был нужен, а особый...
Мать ко мне на фронт приходила. Задремал я в землянке и слышу шаги... "Это мать пришла, знаю её ходьбу." Разговаривал с ней. Ну, ясно видел и слышал.
Командир потом говорит: "С кем ты, Курсеков, разговаривал во сне?"
Но вот что самое непонятное: крышу у меня ракрывали - я никогда забыть не могу.
В три часа ночи слышу, кто-то по потолку: топ-топ, топ-топ...
Встал. Вышел в коридор. Ходит кто-то по чердаку. Потом такой звук: жжж - доски отрывает и бросает во двор на снег. Мороз был сильный. Гвозди визжат, когда доски отрываешь. Прямо ясно слышу. Новая крыша, только покрыл.
А из коридора лестница и лаз в потолке на чердак. Я взял топор, постучал по лестнице, кричу: "Кто там лазит?" Оттуда - смех, как будто сдерживаются и никак не могут удержаться - прыскают в ладони, шепчутся.
И опять - жжж. И доска во двор упала.
Я зашел в дом, смотрю в окно на двор, где доски бы должны лежать - нет ничего. Но по крыше ходят. Я опять вышел в коридор, опять крикнул. А подниматься по лестнице боюсь. И выходить из хаты - на улице уже никого.
Зашел в комнату, сел за стол и сижу. Четыре часа пробило. Меня дрожь колотит. Слышу - стихло наверху.
Подождал еще немного. Вышел потихоньку в коридор. По лестнице стал подниматься, а сам отклоняюсь вбок. У меня дверца лаза чуть в стороне от лестницы, думаю: если бросят что-нибудь - мимо пролетит. Поднялся, слушаю - тихо. Но поднять дверцу боюсь.
Опять спустился вниз. Сел за стол. Пять часов пробило. Потом шесть. Сижу как дурак, и спать не могу. Наконец, рассвело. Я потихоньку вышел на крыльцо, у меня валенки были с толстой подошвой - не слышно.
Идет по улице сосед. Я говорю: Степан, подойди сюда... Рассказываю ему всё. Зашли в коридор. Он лезет первый, я за ним.
Поднимает крышку. "Кто здесь?" Поднялись. Никого. И крыша целая.
Вот как это объяснить? Я же ясно слышал!
У нас тут живет молодой монах, заканчивает семинарию. Проныра - поп, английский язык изучает. Говорит: "Это у вас фантазия..."
1
У племянника вода лилась с потолка. На полу на кухне лужа - утром обнаружил. Ночью слышал - течёт. А потолок целый, мокрого пятна нет. Откуда же вода? У меня мать говорила: это кто-то подстраивает. Нечистая какая-то сила. А я: какая же нечистая, если у нас икона.
Бабка, 90 лет, ведьма, умирала. Ей хотели крестик надеть - она срывала. Тогда крестик надели на проволоку. Она рвала, всю шею в кровь исцарапала... Так и умерла.
Эти истории мне рассказывал сорок лет назад житель Камышина Павел Федорович Курсеков. Среднего роста, худощавый, ему было более шестидесяти лет, но крепкий, живой. Он всю жизнь, как с войны вернулся, проработал продавцом в магазине - общительный, разговорчивый - громкоговоритель; голос жесткий, тенористый, музыкальный. Балагур, болтун, все его знают, называют Павликом. Ходит в церковь, больше для времяпрепровождения - красиво, торжественно, много народу.
Но всех попов осуждает, матерится. Его ругают:
- Не богохульствуй...
В войну он получил особое ранение, не способен был жить с женщиной. Кажется, совсем не женился.
Живет один в большом доме, во дворе еще два домика. В одном монашки жили, еще с довойны, как квартиранты, но после войны не брал с них.
Потихоньку все умерли, одна осталась. Ей девяносто лет, еле ползает. Запусте ние в доме. Но никто чтоб не убирал - только Павел Федорович.
- Что ж делать, - иду убирать. Полы помою. Она следит: не так! Воды много льешь, что-то подмочишь. "Да совсем не лью, тряпку хорошо выжал, только влажная..." Свои шесть комнат мою, дом содержу в чистоте. А ей всё не так. Но как на нее обижаться - из ума уже выжила. Молчишь, терпишь. Только выйдешь за порог - выматюкаешься.
Ей в прошлом году кто-то прислал пятьдесят рублей - откуда-то из Крыма, вроде бы какой-то церковный служитель. Мол, не отдавайте иконы и разные церконые вещи, мы собираем для храма...
У меня в Москве брат. Хренов барин. Десять раз помоет, всё ему не так. Жена за ним, как нянька. Подать, убрать. А самой тоже уже - под шестьдесят.
Страшно любит лечиться. Ногу подвернул - всех замучил. Примочки. Бинтует. В тазу парит. Раз сидит и не знает, какую ногу бинтовать, говорит: Лен, а какая у меня нога болит?
Ко мне приезжали. Стол вот так выдвинем. Тряпка ему грязная - не надо вытирать тряпкой посуду. Не так сготовил. Говорю: ну, сделай сам.
Стал варить манную кашу. Взял и намочил крупу. Сварил комок. Я говорю:кто же мочит манку? Он: я забыл.
У меня был кот. Привередливый. Балованный кот. В прошлом году сдох. Я аж плакал... Брат отдал ему свою кашу. Да разве он будет это жрать?
На праздники гадали. Играли в рапс или "Наполеона". Хохота сколько было.Ставят на пол зеркало, воду, хлеб, горку зерна, прячут в него кольцо. Запускают сюда кур. В темноте надо выбрать курицу - какую схватишь. Одна поклюет и сядет спокойно отдыхать. А другая - и так, и этак, как сатана, и зерно клюнет, и в зеркало глянет, - такой и муж будет, вертлявый. Если пьет воду - значит, будет пьяница.
Был кривой петух, ему в драке выбили глаз. Одна в темноте и схватила его - сколько смеху было!
2
ЗАПЕЧАТАННЫЕ РУБЛИ
Рассказ бабушки Ефросиньи
А случилось это очень давно. Проживала тогда в нашем селе старушка. Была она без роду и племени, и люди называли ее просто Бобылиха.
Слыла она в народе вроде как монашка, обмывала и даже отпевала покойни ков, тем и кормилась. Но вот в одночасье умерла она и сама. Обществом похоронили её, а на пустую избушку наложили цепок. И в ней уже никто не селился.
И вот начали люди по ночам замечать, как по ночам из её окошечка мерцает слабый огонек. Много шло толков среди добрых людей. Одни говорили, что это сама Бобылиха выходит из могилы, заходит ночью в свою избушку и читает псалмы.
Но другие уверяли, что ровно в полночь в этот домик приходит старичок странник, зажигает лампадку и молится.
Однажды, как раз на троицын день, собрались бабы на лавочке, грызли семечки и завели разговор про этот самый ночной огонек в избушке. Тут к ним подошел пузатый лабазник, торговец зерном, по случаю праздника был он навеселе. Разгладив свою широкую бороду, он потянулся в грудной карман и, вынув из него серебряный рубль, спросил:
- Кто из вас пойдет в Бобылихину хату и расскажет, кто засвечивает там огонек, тот получит вот этот рубль. - И, подмигнув, лабазник подбросил его с щелчка кверху. Сидевшие бабы переглянулись и молчали.
- Мне давай сто рублей - я не пойду, - твердо заявила в малиновом полушалке молодуха. Все хором поддержали её:
- Ни-и, ни за какие деньги.
- А вот идет Семен, может, он пойдет? - предложила сидевшая в стороне старушка.
Высокий худой мужик, шагая по дороге, тоже покачивался. Лабазник окликнул его, а когда тот подошел, объяснил ему свое условие. Семен поглядел на деньги и говорит:
- Ладно!
Так вот, бери рубль, а завтра нам расскажешь, что там увидел.
Получив серебряник, Семён повернулся и зашагал к бобылихиной хижине.
Семен был батрак, хозяйства у него никакого не водилось, жена года два как умерла, и жил он в своем углу один.
А время шло к вечеру. Солнце опустилось за дальней рощей, и только медный крест на высокой церкви еще горел в его последних лучах.
Место, куда направлялся Семен, было не так далеко, и скоро он оказался перед покосившейся на одну сторону избенкой. Откинув с двери цепок, он вошел в нежилую, сумрачную комнату. Не надеясь на худые карманы, Семен зажал рубль в кулаке. Слева, недалеко от порога, стояла большая русская печь, а дальше за нею виднелась деревянная кровать. В переднем углу висела на медном цепке небольшая лампадка.Семен, много не раздумывая, сразу зашел за печку и стал здесь ждать. Вот и заря смеркла, и огоньки по домам поредели, а еще погодя немного, все село погрузилось во мрак.
3
В доме висела жуткая тишина, и Семена взяла робость. Но страсть завладеть рублем пересилила страх.
Вдруг отворилась дверь, и кто-то вошел в дом. Семен затаил дыхание, стал вглядываться. Но рассмотреть вошедшего не мог, только слышал, как тот прошел вглубь горницы и чиркнул спичку. Легкое пламя озарило на минуту темь: человек стоял к печке спиною. Вот он протянул руку с огоньком к лампадке и зажег ее, затем, опустясь на колени, принялся молиться.
Прошло, как показалось Семену, очень много времени, и вот гость поднялся с пола, затушил растворяющий терпкий запах фитилек, повернулся и направился к выходу. Но дойдя до печки, где таился Семен, он остановился и произнес:
- А ну, добрый человек, выходи, я посмотрю на тебя.
Семен крепко перепугался, но из-за печки вышел и увидел перед собой худенького старичка с клиновидной, седенькой бородкой. Его благодушный вид ободрил Семена, и он упокоился.
- Ну говори, как ты попал сюда, - сказал старичок.
Семен всё объяснил.
- Так, так. Значит, тебе дали серебряный рубль, чтобы ты подсмотрел, кто приходит зажигать огонек? Выходит, ты самый смелый на селе человек. Ну что ж, раз это так, и я тебе за это дам серебряный рубль. Где у тебя деньги?
Семен разжал кулак, на ладони сверкнула монета. Старичок неторопясь порылся в карманах и положил сверху еще один рубль.
- Теперь накрой его второй ладоью и так иди до самого дома. А у калитки разожмешь руки.
Семен поблагодарил и поскорее вышел из хаты. Шел он осторожно, боясь в темноте упасть, и только уже в воротах потряс руками. Послышался легкий звон. Он захотел посмотреть на свое богатство. Но сколько ни силился разжать ладони, они никак не раскрывались, словно срослись.
И Семен враз понял, в какую беду он попал. С трудом растворил калитку, вошел в дом и, присев к столу, горько заплакал.
А утром возле его ворот уже толпились сердобольные люди. Они ахали, всплескивали руками. А Семен, понуря голову, в какой уже раз рассказывал им случившуюся с ним историю. И много еще лет ходил этот со сросшимися ладонями человек под окнами, позвякивая рублями, и люди выносили ему Христово подаяние.
А в народе твердо шел слух, что старичок этот, так строго обошедшийся с Семеном, был никто иной, как сам Николай Угодник.
ОПАСНЫЙ ПОПУТЧИК
Долгими зимними вечерами приходил к нам развлечь нас побасками - потешными или страшными - словоохотливый наш сосед дед Михей. Мы слушали его с большим интересом и удовольствием, а он время от времени прерывал рассказ, чтобы вынюхать понюшку табачка и этим еще больше разжечь наше нетерпение.
А начинал он всегда такими словами:
- Слушайте! Раскажу я вам еще одну быль: как в молодости я проучил колдуна-попутчика.
4
Было это летом, как раз на Петров день. Мы тогда с женой и ребятишками косили в лугах, верстах в двадцати от дома. А старики оставались в селе домовничать.
И вот пропорол бык годовалому жеребенку брюхо. Пришлось тут же собираться в село, к конскому врачу за помощью.
Запряг я сивого моштака в тележку и выехал. Солнце перевалило уже заполдень и нужно было хорошо погонять, чтобы к вечеру доехать до места. Дорога была накатанная, и мерин бежал споро, не меняя ногу. Солнце закатилось, начало быстро темнеть. До села оставалось верст семь, когда я стал спускаться в глубокую, глухую балку, заросшую кустарником и высокой травой. Тут я заметил, как конь начал косить назад ушами. Я оглянулся и увидел на задке незнако мого человека. Когда он на мой возглас повернул голову, я отметил, как сильно блестят унего глаза.
Вдруг моштак рванулся вперед и полетел сломя голову вниз под крутой уклон. Как я еще не вывалился из тарантаса и удержал в руках вожжи, не знаю. И только когда дорога пошла в гору, конь, тяжело дыша, задержал бег. Я оглянулся: на задке уже никого не было Но тут я содрогнулся от дьвольского хохота, раздавшегося из темноты. Что это был за попутчик, который так крепко напугал и коня, и меня, не знаю.
Добрался я до дома уже поздно. Стариков будить не стал. Распахнув ворота, въехал во двор, около конюшни выпряг сивого и, дав ему просохнуть, напоил и задал овса.
Утром я рассказал отцу о случае в балке. Он посоветовал мне, когда буду ехать назад, взять с собой оставшуюся еще от деда шомполку и зарядить ее металлической пуговицей от старой шинели, потому что это был не иначе, как колдун, а дробь их не берет.
Я достал винтовку из чулана и зарядил так, как посоветовал отец. И двинулся в обратный путь. По времени было видно, что я балку проеду засветло, и потому моштака особенно не гнал. Но так случилось, уже перед балкой я заметил, что под тарантасом не гремит ведерко с мазутом и лагунчиком (палка с намотанной на конце тряпкой - для смазки колес). Слез, посмотрел, так и есть: веревка перетерлась, и ведерко где-то упало в пыль. Пришлось разворачиваться и ехать назад. Версты за две нашел ведро, привязал покрепче под телегой, и теперь в балку спускался поздней зарею.
Ружье лежало у меня на коленях, а я нет-нет, да и посмотрю назад. И тут заметил словно выросшего из земли здоровенного мужчину. Ухватившись за края тарантаса, он легко вскочил на задок, оборотясь ко мне широкой спиною. Я медлить не стал, выстрелил в него. Лошадь, напуганная грохотом, шарахнулась в сторону, но я, натянув вожжи, задержал её. А когда оглянулся, на задке уже никого не было. Только откуда-то из темноты послышался злобный голос:
- Ага, догадался! - и жуткий смех.
После этого кто бы ночью ни проезжал через эту балку, лошадей уже никто не пугал. Так я отучил колдуна- попутчика от баловства.
* * *
5
В ГОСТЯХ У ДЬЯВОЛА
Говорят, под Новый год
Черти путают народ.
Из народной песни
Эту поучительную повесть я слышал в раннем детстве из уст своей матушки.
- Нахвалили нам люди, - рассказывала она, - что в Беспутном нет чеботарей и что мы там озолотимся. Село это на Волге было ниже Капустинки. И вот морозным осенним днем мы с отцом погрузились на небольшой пароход и поехали пытать счастья. Вдоль берега уже шел жидкий, похожий на сало, ледок, и пароход, шумно шлепая колесами, подвалил к небольшой деревянной конторке.
Квартира нам попалась на широкой улице. Это была старая, уже похилившая ся на бок хибарка, с камышовой крышей и мазаными глиной стенами. Как только в селе узнали, что приехал сапожник, понесли нам разную починку. Жили здесь небогато и больше платили за работу не деньгами, а кто чем богат. У нас появилась всякая крестьянская снедь. А один мужик привез нам воз дубовых дров. Село стояло на луговой стороне, и потому люди здесь отапливались больше камышом. Деревушка была до того бедной, что даже не имела своей церкви. И люди по большим праздникам ходили молиться за три версты в село Комаровка. Отца это больше всего опечалило, потому что он считал себя христианином. А тут как раз приблжалось рождество.
Я настряпала всего и даже купила бутылку водки, хотя знакомства еще ни с кем не имели. И под праздник отец настоял идти в комаровскую церковь. Я надела свои красные сафьяновые сапожки на теплой стельке, голову покрыла пуховой шалью, спадавшей концами на плюшевую жакетку. А он обул лаковые сапоги с голенищами в гармошку и накинул на себя почти новенький саксакчатый полушубок.
Мы отправились вместе с еще несколькими сельчанами. Дорога шла берегом Волги, кругом высокой, плотной стеной стоял камыш, шурша под ветром желтыми султанами. Погода была ясная и немного морозная. Снега почти не было, и мы быстро продвигались вперед.
Солнце уже было на закате, когда мы подошли к небольшой пятиглавой церквушке. В ней шла служба. Народу было много и мы с трудом протискались к алтарю. В воздухе висел терпкий дым ладана, смешанный с запахом восковых свечей. Стройные молодые голоса пели, как херувимы. А дьякон, потрясая кадилом, басом выводил аллилуйя. Многие стояли на коленях и, шепча молитвы, истово крестились.
Но вот служба закончилась, и народ повалил к выходу. Мы с отцом подождали немного и уже свободно сошли с паперти. И почти до конца села шли под перезвон колоколов. Ночь была светлая, месяц нырял под набегающие тучки, создавая в воздухе переменчивые тени.
Никого из сельчан на дороге уже не было, и, надеясь кого-нибудь догнать, мы прибавили шагу. Камыши словно подошли ближе к дороге и казались еще гуще. Отец первый нарушил молчание:
- Вот, жена, придем домой - и чокнуться будет не с кем.
Только он так проговорил, слышим, кто-то нас догоняет. Мы оглянулись и увидели высокого мужчину, одетого в суконный, стянутый в талии, зипун и в караку
6
левой шапке-кучме на голове. Он сильно запыхался и порывисто дышал.
- Уф, наконец догнал вас, - сказал он. - Пока помолился - и попутчиков никого не оказалось.