За три дня до праздника "День танкистов" неожиданно вспомнили, что нужно бы написать очерк о бывшем танкисте. Литсотрудник Саша Лавровский срочно позвонил в райвоенкомат. Ему дали несколько фамилий с наиболее героическими биографиями. Выбор его пал на Николая Прокофьевича Жданова, живущего ближе всех от райцентра.
- Хорошо, - согласился зам. редактора Сисикин, - жми в военкомат и просмотри его личную карточку.
Саша ознакомился с армейской карточкой Жданова и выписал кое-какие данные: старший лейтенант запаса... с первых дней участник Великой Отечественной войны, командир танка "Т-34"... награжден орденами "Красной звезды", Славы II и III степеней... О, настоящий герой. Кандидатура вполне подходящая. В настоящее время он работает трактористом в совхозе "Ударник".
Вечером автобусом Саша должен был поехать в совхоз, за вечерним чаем провести приятную беседу с героем, а утром вернуться в редакцию с материалом для очерка.
Приготовившись к поездке, Саша на всякий случай позвонил в контору совхоза. Ему ответили, что Жданов еще утром уехал в какой-то колхоз покупать хлеб и что вернется только вечером, а может быть, и завтра утром.
Это рушило все планы. Сисикин нервно говорил, что все равно надо бы поехать, в крайнем случае можно будет поговорить с его родными и с начальством.
Все-таки поездку отложили.
Утром Саша связался с конторой. Жданова не было. Через два часа позвонил снова: все еще не вернулся. Это было уже настоящим бедствием. Газета была полностью сверстана, только на второй полосе пустовало место для очерка Лавровского.
Он снова соединился с военкоматом и попросил срочно назвать бывшего танкиста, проживающего в райцентре. Дали шлифовшика из РТС Ивана Терентьевича Овчинникова. Саша позвонил в мастерскую и спросил, как работает Овчинников.
- Замечательно, - ответил начальник мастерской. - Ежедневно выполняет норму на 130 - 140 процентов.
- Садись в машину, - сказал Сисикин, - через час чтоб - кровь из носа - был в редакции.
"Газик" влетел на просторный двор ремонтной мастерской и остановился около больших дверей здания. Хлопнув дверцей, Лавровский зашагал ко входу в мастерс кую, за ним, готовя на ходу фотоаппарат, семенил шофер Тимофей.
В одном из цехов им показали на Овчинникова. У станка стоял маленького роста коренастый, нескладный мужчина. Лавровский представился, сказал, что в цехе темновато фотографироваться, давайте выйдем на улицу, там и поговорим - и, взяв Овчинникова под руку, повел к выходу. От неожиданного напора бывший танкист слегка растерялся. Саша объяснил, в чем дело.
Они поставили его около своей машины - вроде бы возле какой-то техники. Щеки его были покрыты белесой щетиной, это немного испортит снимок. Но ниче
го, решил Саша, отретушируем. Тимовей щелкал фотоаппаратом, Овчинников неуклюже поворачивался и растерянно посматривал на корреспондентов маленькми глазками.
- В каком году вы попали на фронт? - спросил Саша.
- В сорок первом, в сентябре.
- А сколько же вам тогда было лет?
- Семнадцать... Я добровольцем...
- Вы уже работали тогда?
- Да, на военном заводе в Астрахани. Наш возраст под бронь не попал. Меня вызвали в райком и предложили добровольцем...
- А потом? Давайте быстренько.
- На другой день нас отвезли под Астрахань, в курортное местечко Тинаки, где формировалась часть, оттуда направили на Харьков. До Харькова не дошли, бросили на Ворошиловград. Здесь приняли первый бой. Я был токарем, поэтому меня записали в танковую часть.
- Так, первый бой. Давайте подробней.
- Нам приказали взять возвышенность. Мы двинули в эту - тогда были лобовые атаки. Немец как ударил сверху из пушек, мы откатились назад. Нас опять в атаку. Как отступим - восемь-десять танков на месте остается. Потом отошли к станции Лозовая. Здесь в ночь на десятое мая нам зачитали приказ: всеобщее наступление. Ночью пошли на Харьков: танки и пехота. Двенадцать километров не дошли, нам говорят: немец отступил, его нет в Харькове. А он обошел нас и закрыл Донец., и мы очутились в кольце. Но сначала никто не знал этого. Сидим в селе Лобачи, приходит командир полка. Здоровый мужик. Подошел. Руки назад. Мы встали.
- Садитесь, садитесь. - Он одной рукой машет, а другую за спиной держит. - Вы знаете, где мы находимся? - Вытаскивает руку из-за спины, а в руке из хворостинки кольцо. - Вот где.
И приказал гнать танки в лесок, на заправку.
- Там стоят цистерны с горючим. Будем прорывать кольцо.
Овчинников замолчал и выжидательно посмотрел на Сашу.
- Продолжайте, продолжайте.
- Подъехали мы к леску. Много народу и танки стоят. "Куда гоните?" - кричат нам. "Заправляться". Они смеются. Кругом окопы нарыты, а на земляных валах сидят ребята, окунают сухари в котелки с чем-то и едят. "Наливайте масла, садитесь с нами", - говорят. В цистерне оказалось подсолнечное масло.
- Почему? - с любопытством спросил Саша.
- Кто его знает, перепутали... Сидим мы, не знаем, что делать. Приходит какой-то человек, приказывает всем идти в балку, будем, говорит, прорывать кольцо. Пошли в балку, там тыща людей. Человек говорит: "Сейчас первым пустим обоз, а за ним людей". Он дал ракету. Мы только поднялись из балки, а немец из пушек и пулеметов нам навстречу как долбанул и сверху начал бомбить. Только фланги успели скрыться, а середина осталась лежать. Отступили в хутор. А здесь народу - все рода войск. Посреди улицы стоит самолет, что-то у него поломалось, летчик сумел посадить. Мы подошли, помогли летчику вытащить пушку и пулемет, вырыли возле хаты яму. Пушку с пулеметом облили маслом и закопали в яме. Летчик приказал деду: "Если наши придут - скажешь, а немцам не говори".
Немец все сжимает кольцо и сверху бомбит. Летчик говорит: "Как немцы будут идти, так я подожгу самолет".
Смотрим, наш кукурузник летит и опустился. Летчик говорит: "Пойду догово
рюсь с летчиком, перелечу с ним через Донец". В это время подходят к самолету три генерала. Один нам говорит: "Как только прилетим к нашим, пришлем танковый прорыв", - и полез в самолет. Самолет одноместный, других привязали за шасси. И улетели.
- А летчик?
- Летчик остался. Через год мы с ним встретились в плену.
- В плену?!
- Да....
- А когда же вы в плен попали?
- А в этот раз. Мы ночевали в деревне. Ночью ворвались немцы с собаками, стреляют, кричат, и погнали нас.
- И долго вы были в плену?
- До сорок пятого года. Нас освободили американцы.
- А награды у вас есть какие? - спросил Саша, с ужасом чувствуя, что и эта тема ускользает. Может быть, умолчать о плене, рассказать об одном из боев, за который он получил награду.
- Наград не было, - ответил Овчинников.
- Так... А в плену где вы были? - вяло спросил Саша.
- Сначала нас привезли в Польшу, в город Кельц. Там кто выдержит семь недель карантину - поедет в Германию, на работу. В сентябре привезли, а за зиму умерло с голоду и от дизентерии сто восемьдесят тыщ человек. - Овчинников откашлялся, понизил голос и продолжал вяло, глухо. - Кормили: утром три картошки, на бед гороховый суп, вечером чай и двести граммов хлеба. Повидло давали, сухое, а в нем червячки. Спали на цементном полу. Немец с нас все поснимал, как пригнали. Прижмемся друг к другу, утром проснешься - по этот бок мертвый и по этот бок мертвый. На тележке вывозили трупы. Нагрузим доверху, а двое сверху лягут, руки-ноги растопырят и держат, а двадцать пять человек тащат за город. Оттуда приносили кору, варили баланду. От голода почти не могли ходить. Во дворе около стены полежишь на солнышке, потом поднимешься - мутит, голова кружится. В барак три ступеньки было, никто на ногах не поднимался, на четвереньках вползали. В уборной присел - и сам не встанешь... Потом нам на левой руке поставили штампы: кузнец - первый номер, слесарь второй, токарь третий - по специальностям - и повезли в Нюрнберг. Две недели пробыли там... - он отвернулся, замолчал.
- А потом?
- Потом приехал купец, старичок, отобрал токарей, слесарей, сварщиков и повезли - тоже в Германию - в город Цвиккау, на паровозо-ремонтный завод. Шестьсот человек жило в лагере около завода. "Кто будет разговаривать с немецкими женщинами или рабочими - в концентрационный лагерь". Когда союзники стали подходить - целые лагеря расстреливали. Три года мы там жили. Тот летчик тоже попал к нам. Он две недели не дожил до освобождения: около столовой была яма, куда выбрасывали отходы, он полез в нее, и часовой его затрелил.
Над городом стали американские самолеты летать. Листовки бросали, бомбили. Нас загнали в подвалы, три дня сидели. Потом слышим, около входа остановился танк. Один говорит: "Я пойду посмотрю". Выглянул. Смотрит: звезда на танке. А у американцев тоже звезды были. Он как выскочит на улицу, кричит: "Наши!" Американцы, негры, тоже вылезли из танка. Хватают, целуют. Один здоровый негр как уцепил меня, сжал, чуть не раздавил. Двинулись мы к заводу. Часовые, немцы, с той стороны заперли железные ворота и не открывают. Танк выстрелил - не открывают. Тогда он развернулся и задом как толкнет.
Из Цвиккау американцы доставили нас в Пирну, где был наш пересылочный пункт. Отсюда нас кого куда. Я попал в танковую часть, мы первыми вошли в Прагу, потом служил в Вене, до сорок седьмого года. Здесь меня снова приняли в комсомол. В сорок седьмом демобили зовался.
- Та-ак... А, может быть, в лагере был человек, который объединял людей, организовал какую-нибудь подпольную группу?..
- Был. Командир подводной лодки, его звали Аксёненко Сергей. Он агитировал, чтоб никто не бежал, чтоб немцам не шли наперекор. Агитационную работу вел, чтоб выжить. Всё равно ничего не сделаешь, а наши должны были скоро придти. Он знал немецкий язык, его немцы хотели и поваром поставить, и полицейским, а он отказался, был сварщиком. Когда нас освободили, он взял команду на себя, организовал охрану лагеря. В других лагерях напились, их ночью эсэсовцы порезали...
Саша чувствовал, что всё это не то, ничего не подходит для героического праздника. Может быть, сделать статью о трудовых подвигах бывшего танкиста?!
- А вы здесь давно работаете?
- С пятьдесят четвертого года. Когда я демобилизовался, вернулся в Астрахань. Женился. А жена у меня отсюда родом. Мы переехали.
- Работаете вы хорошо, я знаю. У вас какие-нибудь трудовые награды есть?
- Нету...
- А грамоты, премии?
- Премии давали сколько раз, деньги. И грамоты. Щас я, значит, борюсь за звание коммунистического труда. Вот. В партию приняли.
- Давно?
- Да скоро год.
- Ну, хорошо, большое вам спасибо, до свиданья.
Гости сели в "газик" и помчались в редакцию. Овчинников стоял посреди просторного двора мастерской, маленький, нескладный, смотрел им вслед и, очевидно, чувствовал себя неловко от того, что не оправдал надежд газеты.
Когда Лавровский сообщил кое-какие данные из биографии шлифовщика, зам.редактора Сисикин в отчаянии взвизгнул:
- Нет, не то! Звони в "Ударник", спроси, как сейчас работает Жданов и сделай небольшую корреспонденцию.
Саша позвонил. В конторе была только учетчица. Она сказала, что ничего не знает, знает только, что он хорошо работает, всё лето держал переходящий вымпел. Саша выжал из нее еще кое-какие данные, прибавил к ним выписки из военной карточки Жданова, разбавил всё это фантазией и написал. Газета вышла с полосой, полностью посвященной танкистам. На ней была крупная ТАССовская статья с фотографией, стихотворение Симонова "Танк" и корреспонденция Лавровского "В труде, как в бою".
Все сошло отлично. Но чем больше проходило времени с того дня, тем растеряннее и виноватее чувствовал он себя. Перед его глазами постоянно стояла неловкая фигурка на просторном дворе мастерской. "Бедный русский человек, - с чувством думал Саша. - Кто, как не он, выдюживший такие страдания - и победивший! достоин большого полотна. А мы гоняемся в ложных поисках какой-то кричащей героичности... А ведь выжить в эти ужасах и есть героизм."
И Саша собирался взяться за большое полотно и все время откладывал, потому что постоянно закручивали какие-то срочные дела: доярка Иванова победила в соревновании, кузнец Потапов изготовил какую-то сложную деталь... А то - это ведь не совсем то, да, немного не то...
ЛИСИЧКИНЫ СЛЕДЫ
Бежала лисичка по полю. Дело было осенью. Видит, пасутся на жнивье гуси, собирают оставшиеся колоски и зернышки. Подкралась она, схватила одного зеваку и быстренько потащила в лесопосадку.
Понравилась плутовке гусятинка, и решила она поселиться в лесополосе, чтобы каждый день лакомится птицей.
Но гуси перестали ходить на жнивье, паслись возле села. А появляться там лиса не решалась - боялась собак.
Прошло несколько дней, голод прибавил хищнице смелости. Глубокой ночью по первому снежку мягко подкралась она к крайнему двору, и тут в нос ей ударил такой сладкий запах, что она аж зажмурилась от удовольствия. Курятинка! Покрутилась кумушка возле катуха - нет нигде дырки. Запрыгнула на крышу, нашла место, где солома помягче, и стала разгребать ее.
...Хозяин двора, дед Филимон, просыпался на зорьке. А в этот раз его еще раньше что-то подтолкнуло с кровати. Сунул он ноги в валенки, на плечи тулуп, в руку свою дубовую палку-помощницу - и на баз. Слышит: в курятнике переполох, кыркают и кудахчат куры, хлопают крыльями.
Дед Филимон ринулся туда, а дверь за собой прикрыл. И сразу увидел гостью.
Лиса, только что деловито расправлявшаяся с наседками, заметалась по курятнику. Дед изловчился и по голове воровку своей тяжелой палкой хвать! Она сразу и откинула хвост, задрыгала ногами.
Дед Филимон вернулся в дом, закурил самокрутку и, успокоившись немного, рассказал жене про оказию. Когда они вместе вошли в курятник, разбойница как лежала, вытянув ноги, так и лежит. Взял дед ее за хвост, в другую руку задушенную курицу и понес все за село, бросил в яр.
Из соседнего двора вышел его дружок, дедушка Агеев. Рассказал дед Филимон, как неожиданно лису убил, а дедушка Агеев спрашивает:
- Ну, а шкурку-то снял с нее? Хороший воротник будет.
- Да нет, - ответил дед Филимон. - Если хочешь, иди сыми.
Дедушка Агеев пошел в дом, отыскал нож поострее, и отправились они туда, где бросил дед Филимон лисицу и курицу. Подошли - и глазам своим не верят: ни лисы, ни курицы.Только аккуратные следы по свежему снежку через ярок на ту сторону, к лесопосадке.