Корнев Павел Николаевич : другие произведения.

Сиятельный & Бессердечный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.43*49  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этом мире средние века были не тёмными, а кровавыми. В этом мире люди всякий раз замирали от ужаса, когда небосвод затмевали крылья падших. В этом мире наука вернула человечеству свободу, и от океана до океана раскинулась Вторая Империя, империя людей. Воды морей бороздят боевые пароходы, на запасных путях ждут своего часа бронепоезда, а в небесах парят армейские дирижабли, но всё же равновесие висит буквально на волоске. Эпоха Пара уходит, эра Всеблагого Электричества только-только берёт разбег, поэтому даже самая малость способна низвергнуть мир в пучину хаоса. И как знать, не станет ли такой "малостью" Леопольд Орсо, детектив-констебль полиции метрополии? Он принадлежит к новой элите империи - сиятельным, но доставшийся от предков талант слишком мрачен, чтобы уповать на долгую спокойную жизнь. Леопольд наделён даром воплощать в реальность чужие страхи, а страх - вещь несравненно более опасная, нежели шестиствольные пулемёты, ранцевые огнемёты и орды выходцев из преисподней все вместе взятые. Купить "Сиятельного", Купить "Бессердечного", Электронный текст "Сиятельного", Электронный текст "Бессердечного", Аудиоверсия "Сиятельного"
  
Буктрейлер в стиле немого кино
  
  Сердце я вырежу сам, сердце отдам тебе!
  Филипп Август.бэнд. Ли Тэн
  
  
  
Часть первая
  
Падший. Титановый клинок и сила воображения
  
  
  
1
  
   Рождённый ползать летать не может? Воистину так!
  Люди просто не созданы для полётов. Любой полёт обречён закончиться падением, и чем выше взлетаешь, тем плачевней последствия. Вспомнить, к примеру, падших...
  
   Я открыл глаза, сразу зажмурился, но поздно - клок подёрнутого серой дымкой неба уже завертелся-закружился, создавая иллюзию, будто распластался на сброшенном в бурное море спасательном плоту. При одной только мысли о необходимости подняться на ноги сделалось дурно, и, смалодушничав, я остался валяться посреди смягчившей падение кучи мусора.
  Осторожно наполнил воздухом лёгкие, но даже так рёбра немедленно пронзила острая боль. Впрочем, неприятные ощущения вскоре стихли, и стало ясно, что посчастливилось отделаться ушибом спины. Ни обломков кирпича, ни осколков бутылок по счастью среди принявшего меня в свои объятия хлама не оказалось.
   Это радовало. Не особо, учитывая обстоятельства падения, но всё же радовало.
   И я вновь открыл глаза.
  Мрачные стены домов возвышались со всех сторон глухим колодцем, над ними маячило серое небо, недоброе и хмурое, как и всё вокруг. Неожиданно тени ещё больше сгустились, и над крышами проплыло брюхо армейского дирижабля с квадратами наглухо задраенных оружейных люков. Мелькнули хвостовые стабилизаторы и киль, сверкнули солнечными отблесками ствольные блоки гатлингов, и вот уже воздушное судно скрылось из виду, будто его и не было вовсе.
   Неважно! Вывалился я вовсе не из гондолы этого летающего монстра, нет - в недолгий полёт меня отправили из щерившегося осколками окна на втором этаже.
  Хотя, если начистоту, отправили - это громко сказано.
   - Леопольд! - эхом прокатился по двору далёкий крик. Гулкий топот, и миг спустя уже ближе: - Лео! Проклятье, где ты?!
  В арке мелькнули отблески электрического фонаря; яркий луч пробежался по стенам, вильнул в мою стону и сразу погас. А только глаза начали вновь привыкать к темноте, во двор ступил невысокий констебль в форменном плаще и фуражке, чья крупнокалиберная лупара недобро щерилась дульными срезами счетверённых стволов.
  - Убери! - потребовал я, досадливо морщась.
  Рамон Миро мгновенье промедлил, потом всё же передвинул ружьё на сгиб локтя левой руки.
  - Ты в порядке? - спросил он, настороженно озираясь по сторонам.
  - Буду, - ответил я односложно, но ёмко.
  - Точно? - засомневался черноволосый крепыш и протянул свободную руку, но я раздражённо откинул её в сторону. Самостоятельно перевалился на бок и даже успел приподняться на одном локте, когда наверху раздался звон битого стекла.
  В щерившемся осколками оконном проёме возник круглолицый господин средних лет в сером костюме-тройке и столь же неброском котелке. Он рукоятью трости вышиб из рамы ещё одну стекляшку, затем посмотрел на меня, и его физиономия приобрела выражение крайнего неодобрения.
  - Где суккуб, Лео? - спросил инспектор Уайт. - Где эта дрянь?
  Я повернул голову сначала в одну сторону, затем в другую, оглядев таким образом помойку, в которой валялся, и невесело усмехнулся:
  - Ну... здесь её точно нет, инспектор.
  - Детектив-констебль Орсо! - отчеканил Роберт Уайт, давая понять, что шутки сейчас совершенно неуместны. - Отвечайте немедленно, где эта тварь!
  - Не знаю, - сознался я тогда. - Просто... На самом деле мало что помню, после того, как меня выкинули из окна.
  - Чрезвычайно прискорбное обстоятельство, - поморщился инспектор и скрылся из виду.
  Я повалился обратно на спину и обречённо вздохнул, потом взглянул на Рамона и спросил:
  - Ну чего ты пялишься?
  Констебль неопределённо хмыкнул и отвернулся. На его невозмутимом, красноватого оттенка лице не отразилось ни тени эмоции, но меня показное безразличие в заблуждение ввести не смогло - разочарование сослуживца ощущалось буквально физически.
  Плевать! Ещё начальника успокаивать...
  Я уселся посреди мусора, и сразу накатило головокружения, а потом хлопнула дверь чёрного хода, и на высоком крыльце показался инспектор Уайт.
   - Лео, - необычно мягко произнёс он, с брезгливой гримасой оглядывая тёмный двор. - Лео, какого дьявола тут стряслось?
  Спешить с ответом я не стал. Сначала поднялся на ноги и за обрезиненный шнур подтянул к себе раздвоенный на конце телескопический электрощуп, после неопределённо пожал плечами.
  - Роковое стечение обстоятельств, - заявил, когда затянувшаяся пауза стала совсем уж неприлично-длинной.
  - Вот как? - хмыкнул инспектор, и его серые глаза выцвели, потеряв остатки и без того блеклых красок.
   Сиятельный Роберт Уайт обладал чрезвычайно полезным в нашей работе талантом - он чуял ложь. Не знал наверняка, когда ему лгут, но подобно обученной ищейке легко чувствовал сознательное намеренье собеседника ввести его в заблуждение. Очень, очень удобный талант достался ему от замаранных кровью падших родителей...
   Именно поэтому я даже не стал пытаться юлить и просто поднял руку с электрощупом.
   - Слабая искра, - сообщил инспектору.
   - Да неужели? - озадачился Роберт Уайт.
   В этот момент к нам присоединились два констебля в форменных прорезиненных плащах и с новомодными самозарядными карабинами наизготовку. Коробчатые магазины нелепо торчали вверх, но понимающих людей это обстоятельство нисколько не смущало; в условиях скоротечных перестрелок укороченная винтовка Мадсена-Бьярнова зарекомендовала себя с самой лучшей стороны.
   - Проблемы с электрической банкой, думаю, - предположил я, не обращая внимания на скептические взгляды коллег.
   - С головой у тебя проблемы, Лео! - немедленно выдал рыжий констебль.
   - Джимми, ты не прав! - вступился за меня парень с коричневыми от жевательного табака зубами, но тут же уточнил: - Просто руки у человека кривые.
   Рыжий с довольным видом хохотнул:
  - Билли, дружище! Одно другого вовсе не исключает!
   - А ведь ты совершенно прав, Джимми! В нашем случае одно другое скорее дополняет!
  Я не обиделся; Джимми и Билли - известные хохмачи, им только дай позубоскалить. Но инспектор ждал объяснений, поэтому мысль ткнуть электрощупом залившегося лающим смехом Билли показалась мне удачной вдвойне.
  Так и сделал.
  Сверкнула ослепительная искра, констебль резво отскочил и потёр грудь.
  - Совсем спятил? - оскалился он.
  - Забудь! - отмахнулся я и повернулся к инспектору. - Говорю же, разряд слабый!
  Инфернальные создания чрезвычайно чувствительны к электричеству, но подобный удар совершенно точно не смог бы оглушить ни суккуба, ни любого другого выходца из преисподней.
  Роберт Уайт спустился по лестнице, повесил трость на руку и принялся неспешно набивать трубку крепким оттоманским табаком.
  - Мог бы с утра не бульварные газетёнки почитывать, а заряд проверить! - укорил он меня.
  - Да на три раза проверил! Всё работало!
  - Ну-ка дай, - потребовал тогда инспектор, забрал вытащенную мной из кармана электрическую банку и осмотрел шильдик на донце. - "Электрические машины Депре"? - прочитал он и возмутился: - Лео, где ты откопал эту рухлядь?!
  Я ответил чистую правду:
  - Получил на складе.
  - Проклятье! - выругался инспектор, в сердцах оборвал провода и зашвырнул электрическую банку в кучу мусора. - Лео, мы выслеживали эту тварь две недели! Две недели! И всё впустую из-за этого барахла!
  - Но...
  - Молчи! - потребовал Роберт Уайт и принялся раскуривать трубку - Рамон! - повысил он голос после нескольких глубоких затяжек. - У тебя в лупаре электрическая банка чьего производства?
  Ружьё с короткими счетверёнными стволами десятого калибра на мануфактуре Хейма и в самом деле снабдили электрическим воспламенителем патронов, поэтому констебль отчитался без запинки, лишь мельком глянул на разборный приклад:
  - "Электрического света Эдисона", инспектор!
  - Вот видишь, Лео? - укорил меня начальник. - Запомни на будущее: только "Электрический свет Эдисона" и ничего кроме, да простит меня Тесла! Ты понял?
  - Понял.
  - И кстати, чего ради ты сунулся внутрь, не дожидаясь остальных?
  - Дверь была открыта. Решил разведать обстановку.
  - Ну и как, разведал? - нахмурился инспектор, раздражённо передёрнул плечами и зашагал со двора. - Идёмте! - позвал он нас, но сразу остановился и охлопал себя по карманам: - Джимми, где мои перчатки?
  - Не знаю, инспектор, - ответил констебль и ткнул в бок напарника. - Билли, где перчатки инспектора?
  - А причём здесь Билли? - огрызнулся тот, озираясь по сторонам.
  - Забудьте! - одёрнул их Роберт Уайт и скрылся в арке.
  Джимми и Билли смерили меня недобрыми взглядами и поспешили за начальником; я потёр поясницу и поплёлся следом, а Рамон Миро молча зашагал рядом, приноравливаясь к моему неровному шагу.
  Надо сказать, для каталонца констебль был удивительным молчуном. Впрочем, каталонцем он являлся лишь по отцу, мать его происходила из аборигенов Нового Света; не иначе темпераментом Рамон пошёл в свою краснокожую родню.
  Вот и когда из-под ног у нас выскочила перепуганная крыса, он лишь наподдал ей носком сапога и спокойно отправился дальше. Я переступил через наваленную в проходе кучу мусора и пригнул голову, чтобы не зацепить головой заросший сажей потолок арки.
  Быть высоким далеко не столь увлекательно, как полагают иные завистливые коротышки, что есть - то есть.
  Глухой двор сменился другим, столь же грязным и неприглядным, из него мы попали в безлюдный переулок и остановились в ожидании дальнейших распоряжений инспектора. А тот без всякой спешки выбил о стену дома курительную трубку, выудил из жилетного кармана серебряные часы и в глубокой задумчивости поджал губы.
  Пользуясь моментом, я отряхнул от остатков мусора прорезиненный плащ, затем сложил телескопический электрощуп и достал из нагрудного кармана очки с круглыми линзами, выточенными из затёмнённого стекла. Нацепил их на нос и только тогда окончательно почувствовал себя в своей тарелке.
  В отличие от инспектора я не любил привлекать внимание обывателей выцветшими до противоестественной светлости глазами. А ещё терпеть не мог смотреть собеседнику в глаза. Да и людей не особо жаловал, если уж на то пошло.
  Люди меня обыкновенно раздражали своей бестолковостью.
  - Возвращаемся в Ящик! - решил тут Роберт Уайт и, помахивая тростью - неровно и даже нервно, - зашагал к ближайшей станции подземки.
  
  Новый Вавилон - удивительный город! Жизнь не замирает в нём ни днём, ни ночью, а прекрасное и ужасное столь тесно сплетаются воедино, что сходу и не отличить одно от другого. И никаких стыков, никаких острых граней, одни лишь оттенки и смазанные полутона.
  Старинные дворцы, чья мраморная облицовка давно потемнела из-за наросшей на стенах сажи, соседствуют с новостройками, пока ещё чистенькими, но типовыми и от того ущербными изначально. Проспекты, широкие в центре, непонятным образом теряются в переплетениях кривых улочек окраин. Вековые деревья императорского парка шелестят густой листвой, но листья эти сплошь и рядом чахлые и жёлтые из-за постоянно смога. Лазурная вода гавани накатывает на берег масляными разводами, а бескрайнее небо постоянно затянуто клубами дыма из заводских труб.
  И так везде и во всём. Даже гранит площадей красноватый не в силу природных расцветок камня, а из-за намертво въевшейся в него крови падших...
  Новый Вавилон столица Второй Империи; одновременно и сердце государства и язва, разъедающая его изнутри.
  
  Узенькая улочка с покрытыми копотью стенами домов и редкими квадратами мутных окон вывела нас к перекрёстку, и впереди замаячили фабричные трубы, высоченные и увенчанные длинными клубами дыма. На наше счастье сегодня ветер сносил выбросы в сторону, и воздух в пригороде был не столь задымлён как обычно.
  Вскоре трущобы остались позади, улица расширилась, и стали попадаться курившиеся зловонием промышленных стоков решётки ливневой канализации. Тогда дорога пошла под уклон, а через пару кварталов и вовсе уткнулась в набережную Ярдена. Серебристую ширь воды там сковывал перекинувшийся с одного берега на другой железнодорожный мост; неповоротливые буксиры и баржи казались на фоне его опор игрушечными корабликами, да и дрейфовавший к порту грузовой дирижабль размерами в сравнении не поражал.
  - Поспешим! - поторопил нас инспектор.
  Я приложил ко лбу ладонь, заметил медленно ползшую в нашу сторону полоску дыма и прибавил шаг, поспешая за остальными.
  Под стук набоек по брусчатке набережной мы прошествовали к железнодорожной станции и беспрепятственно прошли за ограду, сходу миновав билетные кассы с их нескончаемыми очередями. На платформе оказалось не протолкнуться от работников окрестных фабрик, но дорогу вооружённому до зубов отряду освобождали без лишних понуканий.
  Послышался мощный гудок, под навес вкатилась окутанная клубами белого пара махина паровоза, и помещение моментально заполонил вырывавшийся из его трубы дым; залязгал металл, заскрипели тормоза. Поезд остановился, пассажиры хлынули на перрон, тесня подступающий им на смену рабочий люд, что торопился после ночной смены домой.
  Инспектор толкаться с чернью не намеревался и решительно шагнул в вагон первого класса, зашли вслед за начальником и мы. На входе Роберт Уайт тростью отодвинул с дороги опешившего от подобного обхождения кондуктора и с невозмутимым видом уселся у окна. Остальным занимать сидячие места не полагалось, но и так служителя подземки едва не хватил удар, а почтенная публика косилась на нас с едва сдерживаемым возмущением.
  Раздалось два коротких гудка, вагон вздрогнул, и за окнами, понемногу ускоряя свой бег, замелькали столбы и унылые заборы. Вскоре пути нырнули в тоннель, и поезд помчался под землёй, оставив сутолоку улиц со всеми их лихачами-извозчиками и ротозеями-пешеходами где-то далеко-далеко наверху. Теперь состав летел на всех парах, нас нещадно раскачивало, и приходилось не только цепляться за поручень, но и крепко стискивать спинку ближайшего сиденья.
  Через несколько минут паровоз замедлил ход и под оглушительный гудок выкатился из тоннеля к перрону подземной станции, освещённой лишь неровным огнём газовых рожков. Кто-то вышел, кто-то зашёл, и мы помчались дальше.
  Подземка - это вещь! Ни паровики, ни даже новомодные самоходные коляски с ней сравниться не могут. Вот только дымом несёт - дышать невозможно...
  Через три станции мы покинули поезд и поднялись на улицу. Громада штаб-квартиры полиции высилась на противоположной стороне площади, но инспектор лишь досадливо глянул на мраморные колонны портика и зашагал в противоположном направлении.
  - Надо промочить горло, - пробурчал он, спиной почуяв наши вопросительные взгляды.
  Возражать никто не стал.
  Да и с чего бы? После столь оглушительного фиаско возвращаться в Ньютон-маркт - или "Ящик", как с лёгкой руки неизвестного жулика повсеместно называли полицейскую штаб-квартиру, - не хотелось совершенно. Тем более - мне.
  
  Промочить горло отправились в "Винт Архимеда" - небольшое питейное заведение, отличавшееся огромным выбором фламандского пива и преимущественно полицейской аудиторией.
  - Покупайте утренний выпуск! - надрывал у его дверей осипшее горло парнишка с толстенной стопкой газет. - Напряжённость в Иудейском море! Очередной демарш Александрии! Покупайте! Только в субботнем номере! Раскол в рядах Всеблагого Электричества! Тесла против Эдисона! Большая статья!
  Роберт Уайт кинул мальчонке монету в десять сантимов, забрал выпуск "Атлантического телеграфа" и прошёл в бар.
  - Привет, Алмер! - поздоровался он с тучным хозяином за стойкой и уселся на своё неизменное место у окна. - Как обычно.
  Толстый фламандец выставил перед инспектором графинчик с красным портвейном, после налил по кружке светлого Джимми и Билли, и те уединились в дальнем углу с выпивкой, тарелкой хлеба и нарезанным на ломтики острым свиным паштетом.
  Когда Рамон Миро отошёл со стакан белого вина, которое пил изрядно разбавленным содовой, я уселся на высокий стул и облокотился о стойку.
  - Лимонад? - вздохнул владелец заведения.
  - Лимонад, - подтвердил я, без особого интереса разглядывая батарею пивных бутылок с цветастыми этикетками и пробками, прикрученными к горлышкам прочным шпагатом, а то и дополнительно залитыми сургучом.
  - Ох, мне эта мода! - покачал головой Алмер. - Скоро пиво с лимонадом пить начнут!
  - Вот уж даром не надо, - усмехнулся я в ответ.
  - Начнут, помяни моё слово! - уверенно заявил владелец заведения и отправился на ледник. Вскоре он вернулся и выставил передо мной запотевший кувшин с лимонадом, в котором весело позвякивали кусочки льда.
  Я наполнил высокий стакан, сделал несколько глотков и кивнул:
  - Отлично!
  Алмер воспринял похвалу как должное и принялся протирать полотенцем одну из пивных кружек.
  - Не припомню, чтобы ты когда-нибудь заказывал выпивку, - произнёс он, не прекращая своего занятия.
  - Всё верно, не заказывал, - подтвердил я.
  - Удивительно.
  - Прочему же? Обычное дело, как по мне.
  - Для помешанного на морали механиста - да, - с усмешкой произнёс фламандец, - но проще встретить благочестивую шлюху, чем непьющего констебля.
  - Если выпью, начинаются проблемы со сном, - объяснил я своё непринятие алкоголя, не особо покривив при этом душой.
  Владелец заведения гулко расхохотался:
  - Скольких твоих коллег смутила бы подобная мелочь?
  Я только плечами пожал, не собираясь оспаривать это утверждение. Если начистоту - и сам знавал людей, помешать напиться которым мог лишь выстрел в голову, желательно крупным калибром.
  Впрочем, общение с подвыпившими сослуживцами не вызывало у меня ровным счётом никакого отторжения, ведь пьяные зачастую даже более честны в своих суждениях и открыты. Раз алкоголь позволяет людям хоть на время позабыть о собственных страхах, кто я такой, чтобы их осуждать?
  Взяв кувшин с лимонадом, я соскользнул со стула, намереваясь присоединиться к Рамону, но меня вдруг окликнул листавший газету инспектор.
  - Леопольд! - произнёс он, отрываясь о чтения. - Не составишь мне компанию?
  Проклятье! Этого ещё только не хватало!
  Я мысленно выругался, без особой спешки подошёл к столу и уселся напротив начальника, а когда наполнил лимонадом стакан, Роберт Уайт повертел пальцами у себя перед лицом и попросил:
  - Сними очки, пожалуйста.
  Выполнив распоряжение, я подышал на чёрные круглые линзы, протёр их льняной тряпочкой и отложил на край стола. Затем отпил лимонада и перевёл взгляд на пришпиленный к стене чертёж винта Архимеда, один из многих.
  - Ты ведь никогда не смотришь людям в глаза, Лео? - неожиданно спросил инспектор. - Так?
  - Как правило - не смотрю, - подтвердил я и отвернулся от пожелтевшего рисунка к собеседнику. Оценил покрой пошитого на заказ костюма, идеальную причёску, затейливый рисунок шёлкового шейного платка.
  В глаза смотреть не стал.
  Меж бровей инспектора залегла тяжёлая морщина, он отпил креплёного красного вина, промокнул узкие бледные губы салфеткой и только после этого негромко произнёс:
  - Я знаю о твоём таланте, сиятельный. Наверное, нелегко видеть в глазах людей один лишь страх?
  - Приятного мало, - подтвердил я. - Посмотреть в глаза - всё равно что забраться человеку в душу. Предпочитаю... сохранять дистанцию.
  - Со мной у тебя такой номер не пройдёт.
  - Сохранить дистанцию? - пошутил я.
  - Залезть в душу, - на полном серьёзе ответил Роберт Уайт, потёр подбородок и задумчиво промолвил: - Предполагалось, твой талант будет несколько более полезен в нашей работе...
  Более полезен? Слова эти меня откровенно покоробили.
  Нет, мой талант мог и в самом деле приносить больше пользы в работе, вот только я терпеть не мог копаться в чужих страхах, позволять им забираться в собственную голову и воплощаться в жизнь. Пусть это и давалось без особого труда, но всякий раз в итоге чувствовал себя извалявшимся в грязи.
  Впрочем, не о моей тонкой душевной организации речь ...
  - Инспектор! - встрепенулся я. - С суккубом...
  - Послушай меня, Леопольд! - стукнул Роберт пальцами по краю стола, призывая к молчанию. - Не в суккубе дело! Просто ты не справляешься! Не вытягиваешь! Не умеешь и не хочешь работать с людьми, а в нашей работе это залог успеха. Зачем ты вообще пошёл служить в полицию? Тебе бы библиотекарем работать!
  - Надо же как-то оплачивать счета, - привычно отделался я полуправдой.
  Если инспектор и уловил недосказанность, то заострять на этом внимания не стал.
  - Но ладно люди! - поморщился он, переходя к главному. - Город набит жульём, будто бочка селёдкой, и аресты воров, грабителей и убийц давно сделались обыденностью. Сепаратисты и анархо-христиане, вся эта беспокойная братия тоже мало кого интересуют. И даже за поимку египетского агента главный инспектор мне разве что руку пожмёт. А вот инфернальные твари - это серьёзно! Такие дела попадают на первые полосы газет. Мы выслеживали суккуба две недели, Лео. На две недели забросили все остальные дела! И всё пошло прахом. Из-за тебя.
  Оправдываться было, по меньшей мере, глупо, поэтому я молча уставился в стакан и побренчал плававшими в лимонаде кусочками льда.
  - Совпадение, подумал я! - продолжил инспектор разнос. - Простое совпадение! Но читаю газету и понимаю: нет, не совпадение. Решительно, Лео, от тебя сплошные неприятности.
  - В смысле? - озадачился я, сбитый с толку неожиданным поворотом.
  Роберт Уайт передвинул через стол утренний выпуск "Атлантического телеграфа" и подсказал:
  - Светская хроника.
  Я взглянул на указанный заголовок, страдальчески сморщился, но всё же прочитал всю статью целиком и только после этого выдохнул:
  - Вот зараза...
  Роберт Уайт забрал газету, встряхнул, расправляя, и прочитал:
  - "Известный столичный поэт Альберт Брандт в разговоре с нашим корреспондентом упомянул, что по просьбе своего хорошего друга, виконта Круса, написал стихотворное посвящение его возлюбленной, сиятельной Елизавете-Марии Н." - Инспектор припечатал газету ладонью к столу и ожог меня гневным взглядом. - Ну, виконт Крус, как думаешь, что сделает с тобой после прочтения этой заметки отец сиятельной Елизаветы-Марии Н.?
  - Погодите! - вскинулся я. - Вы всё не так поняли!
  - Разве? - скептически скривился инспектор. - Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о ком идёт речь. Светлоокая, рыжеволосая Елизавета-Мария Н.! Ты много знаешь таких? Я - только одну! И это дочь главного инспектора Нальца! Проклятье! Старик застал падших! Поговаривают, он был вымазан в их крови с головы до ног! И сейчас он изо всех сил хлопочет, чтобы выдать свою ненаглядную доченьку за племянника министра юстиции. Если партия расстроится из-за вот этой заметки...
  - Всё не так...
  - Всё так! - нахмурился Роберт Уайт. - Если партия расстроится, старик вызовет тебя на дуэль и убьёт. Для него это не впервой. И знаешь, Лео, он будет в своём праве. - Инспектор допил портвейн и откинулся на спинку стула. - Лично я с превеликим удовольствием умыл бы руки, вот только на моей карьере этот инцидент скажется самым прискорбным образом.
  - Это простое совпадение, - упрямо повторил я. - Никакого отношения...
  - Перестань! - рявкнул начальник. - Оправданиями ничего не изменить. К полудню о твоём романе с дочерью главного инспектора будут знать даже полотёры. Старик и слушать ничего не станет!
  - Я могу...
  - Ничего ты не можешь, - отрезал инспектор, но сразу прищёлкнул пальцами. - Нет, можешь! Исчезни на неделю, а лучше две. Оружие сдай, на службу не выходи. Потом решим, как быть.
  Это "решим, как быть" не понравилось мне категорически, но любая попытка переубедить начальника была изначально обречена на провал. Для себя он уже всё решил. Рот заполонила неприятная кислинка, глаза защипало от несправедливости бытия.
  Альберт! Какая же ты сволочь! Ну кто тебя за язык только тянул?
  - Исчезни, - приказал инспектор и отгородился от меня газетой.
  Я спешить с выполнением этого распоряжения не стал, очень уж неприятно было ощущать себя побитой собакой. В жалкой попытке сохранить последние крохи достоинства сначала допил лимонад и только потом поднялся из-за стола и снял с вешалки прорезиненный плащ.
  - Алмер, запиши на мой счёт, - попросил владельца заведения.
  - Уже, - подтвердил ушлый фламандец, который знал даты выплаты жалования рядовому составу полиции ничуть не хуже нашего кассира.
  На прощанье махнув всем рукой, я вышел на улицу и глянул в небо, по которому плыли то ли куцые облака, то ли обрывки дыма из фабричных труб, и обречённо выругался. Затем привычным движением нацепил на нос тёмные очки и зашагал в сторону Ньютон-Маркта.
  Сдам оружие, заодно и переоденусь.
  Хоть в отличие от обычных констеблей мне как детективу-констеблю и не было нужды выходить на службу в форменном мундире, я этой привилегий обычно не злоупотреблял. На чистку и починку личной одежды средства не выделялись, а лишних денег у виконта Круса давно уже не водилось.
  В карманах виконта Круса гулял ветер, дом был перезаложен на три раза, и лишь унаследованный от деда по материнской линии фонд позволял смотреть в будущее с осторожным оптимизмом.
  Почему с осторожным? Да просто нынешний распорядитель фонда, мой дядя граф Косице, вовсе не горел желанием расставаться с двадцатью тысячами франков годового дохода и всячески затягивал процедуру вступления в права наследования. Двадцать один год мне исполнился ещё в прошлом месяце, но поверенные за это время даже не составили реестра активов, не говоря уже о передаточных ведомостях. И сколько эта запутанная процедура ещё протянется - совершенно непонятно. Не думаю, что дядя доведёт дело до судебных тяжб, но остальных "прелестей" раздела наследства точно не избежать.
  С другой стороны - что мне деньги? Мне бы головы не лишиться...
  
  
  
2
  
  В Ньютон-Маркт - занимавшее целый квартал здание полицейской штаб-квартиры - я прошёл с задов, через служебный вход. Пропустил броневик, что под размеренные хлопки порохового двигателя выехал из ворот гаража и неспешно покатил по переулку, огляделся по сторонам и взбежал на крыльцо. Уверенно распахнул дверь, на ходу кивнул сонному караульному и пустынными коридорами прошёл в оружейную комнату.
  Там вручил сержанту электрощуп и достал из кармана электрическую банку, завёрнутую в утренний номер "Атлантического телеграфа". Смятую газету выкинул в мусорное ведро, увесистый накопитель передал смотрителю арсенала.
  - Электрощуп одна штука, - сделал тот отметку в журнале регистрации, - электрическая банка Эдисона одна штука... - И сразу встрепенулся: - А вторая где? Производства Депре?
  - Пиши в безвозвратные потери.
  - Это ещё с какой стати?
  - Все вопросы к инспектору Уайту.
  - Ладно, разберёмся, - нахмурился сержант и вновь макнул в чернильницу железное перо.
  Я отошёл к столу в дальнем углу и выложил на него две снаряжённые обоймы, потом вытащил из кобуры Рот-Штайр и за выступавшую из титановой ствольной коробки головку до упора отвёл затвор. Тот встал на задержку, тогда нажал кнопку выброса патронов, собрал вылетевшие на стол боеприпасы в пустую обойму и вернулся к сержанту.
  - Самозарядный пистолет Рот-Штайр, модель восемнадцать-семьдесят четыре, одна штука, - монотонно пробурчал тот, - патроны калибра восемь миллиметров тридцать штук. Всё?
  - Всё, - подтвердил я и отправился в раздевалку, где в это время не оказалось ни одной живой души.
  Оно и понятно - самый разгар смены, нашим ещё до самого вечера улицу топтать.
  Я отпер шкафчик и с определённой долей облегчения избавился от плаща, мундира и сапог. Переоделся в светлый полотняный костюм и лёгкие штиблеты, повязал шейный платок, перед зеркалом пригладил расчёской волосы. Напоследок придирчиво оглядел своё отражение и надел тёмные очки.
  К чёрту! К чёрту все переживания! Надо жить настоящим.
  Переложив из мундира керосиновую зажигалку и складной нож с титановым клинком, я немного поколебался, но всё же прицепил на пояс кобуру с Цербером, пистолетом плоским и компактным, а в карман пиджака сунул запасную кассету на три десятимиллиметровых патрона.
  Стволами в этом образчике оружейного гения Теслы выступали закреплённые в съёмном блоке гильзы, поэтому кучностью Цербер отличался, прямо скажем, чудовищной, зато накоротке был просто незаменим. Благодаря наличию электрического воспламенителя порохового заряда и алюминиевой оболочке пуль, он позволял уверенно поражать и малефиков и выходцев из преисподней. Обычное оружие в силу конструктивных особенностей на это годилось мало: за долгие века нечисть сумела обрести неуязвимость к железу, меди и даже свинцу, а опытные заклинатели гасили искру пробитого капсюля и выводили из строя сложный ударно-спусковой механизм самозарядного оружия буквально одним щелчком пальца. Да и переклинившие револьверы в подобных обстоятельствах редкостью вовсе не являлись.
  Другое дело Цербер! Электрическая банка и полное отсутствие подвижных деталей не оставляли шансов предотвратить выстрел ни малефику, ни инфернальному созданию. К тому же против килограммового Рот-Штайра он почти ничего не весил.
  Я взял с верхней полки шкафчика светло-серый котелок, запер дверцу и вышел из раздевалки. Вышел - и немедленно наткнулся на незнакомого седоусого сержанта, которого сопровождали два дежурных констебля.
  - Детектив-констебль Орсо, - сходу заявил сержант, - следуйте за мной! Вас желает видеть главный инспектор.
  Сердце едва не выпрыгнуло из груди, и я сделал глубокий вздох в не очень удачной попытке успокоиться.
  Опытный служака уловил эту непонятную заминку и озадаченно уточнил:
  - Вы идёте, детектив-констебль?
  - Разумеется! - Я не без труда выдавил из себя кислую улыбку и уже уверенней повторил: - Разумеется!
  Сержант кивнул и направился к лестнице, а вот констебли сначала пропустили меня вперёд и лишь после этого двинулись следом, заставив столь бесхитростным манёвром выбросить из головы мысль о бегстве, паническую и постыдную.
  Успокойся!
  Ты ведь ожидал этого? Ведь ожидал?
  Да, чёрт побери, ожидал! Ожидал, но не так скоро. Старик, вероятно, дьявольски зол, если отправил кого-то караулить моё возвращение.
  
  Сиятельный Фридрих Нальц был стар, но не дряхл. Семь десятков лет не ослабили его, а напротив - закалили; главный инспектор походил на крепкое сосновое корневище. И глаза... глубоко-запавшие глаза светились в полумраке двумя злыми огоньками, ровно отблески свечи в прорезях морщинистого тыквенного фонаря.
  Удивительное долголетие, просто поразительное. Большинство тех, кого окропила кровь падших, давно покинули этот мир, ведь случилась ночь титановых ножей пятьдесят три года назад - в декабре тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года от Кары Небесной или, как теперь принято говорить, новой эры, двадцать четвёртого числа.
  Несмотря на преклонные года, сиятельный Нальц не только руководил полицией метрополии, но и состоял в дюжие клубов и благотворительных обществ, а каждое утро, демонстрируя просто поразительную работоспособность, начинал с изучения свежей прессы. Вот и сейчас на его столе возвышалась целая стопка газет, но хозяин кабинета ожидаемо остановил свой выбор именно на "Атлантическом телеграфе".
  Проклятье! Ну кто просил Альберта распускать свой длинный язык!
  При моём появлении Фридрих Нальц оторвался от газеты и растянул губы в некоем подобии улыбки.
  - Виконт Крус! Не имел чести лично знать вас раньше...
  Я в ответ лишь склонил голову.
  Старик поправил обшлаг чёрного мундира, из которого торчало сухонькое запястье - ровно объеденная падальщиками кость, - и спросил:
  - Вы знакомы с моей дочерью, виконт?
  - Был представлен на осеннем балу, - ответил я, обмирая от ужаса.
  В кабинете враз стало жарко и душно. И дело было вовсе не в камине - его сегодня не топили, - горячий воздух волнами расходился от сидевшего за столом старика. Так проявлялся талант, а мне вовсе не хотелось становиться целью его приложения. Пару лет назад довелось лицезреть ссохшуюся мумию, оставшуюся от покушавшегося на главного инспектора анархиста, и от вида заживо запечённого человека потом мутило до конца дня.
  Не хочу...
  - Были представлены на балу - и только? - уточнил сиятельный Нальц, никак внешне не выказывая клокотавшей в нём ярости.
  - И только, - подтвердил я, старательно не смотря на собеседника.
  Смотреть на него было просто-напросто страшно.
  Но тут старик вдруг рассмеялся, смял газету и кинул её в корзину для бумаг:
  - Знаете, виконт, я вам верю. Безоговорочно, - удивил меня главный инспектор неожиданным заявлением. - Просто я слишком хорошо знаю свою дочь. Елизавета-Мария никогда бы не связалась с подобным... - Он брезгливо поморщился и откинулся на спинку высокого кресла. - Неважно! Важно, что с подачи болтливого рифмоплёта пойдут слухи. А этого я так оставить не могу...
  - Главный инспектор! - попытался я оправдаться. - Речь идёт о другой Елизавете-Марии! Не о вашей дочери! Это простое совпадение!
  Но Фридрих Нальц только покачал головой, и до меня вновь долетело дуновение призрачного жара.
  - Виконт! Я могу представить вас в роли тайного воздыхатели, но никак не в роли героя-любовника, - с холодной безжалостностью отрезал старик. - Не опускайтесь до столь откровенной лжи.
  - Мою невесту зовут Елизавета-Мария Никли, она из Ирландии. Её родители приходятся роднёй бабушке по материнской линии. Я собирался представить её на завтрашнем балу.
  Главный инспектор задумался, будто решая сложную шараду, потом кивнул.
  - Это было бы неплохо, - произнёс он медленно и отстранённо, но сразу яростно сверкнул глазами: - Только учтите, виконт, если притащите с собой какую-нибудь дешёвую актриску и опозорите мою дочь, я лично уничтожу вас, лично! Я заставлю кровь закипеть в жилах и сварю вас заживо!
  - Уверяю, главный инспектор, до этого не дойдёт!
  - Если стихотворное посвящение и в самом деле предназначено моей дочери, лучше сознайтесь прямо здесь и сейчас, - продолжил сиятельный Нальц уже абсолютно спокойно. - В этом случае мне придётся вызвать вас на дуэль, но хоть умрёте с достоинством. И не столь мучительно...
  - Не стоит...
  - Можете, разумеется, скрыться, но не советую, не советую. Очень не советую.
  - Даже и в мыслях не было!
  - Сгиньте с глаз моих, - проскрипел тогда хозяин кабинета, заканчивая аудиенцию.
  Я незамедлительно выскочил в приёмную, и воздух там показался просто ледяным. По спине немедленно заструился холодный пот, я кое-как успокоил сбившееся дыхание и спустился на первый этаж, но прежде чем успел распахнуть входную дверь, меня окликнули.
  - Детектив-констебль!
  Вздрогнув от неожиданности, я обернулся к дежурному, который выбрался из-за конторки с каким-то конвертом в руке.
  - Вам корреспонденция! - сообщил констебль.
  Я забрал непонятное послание, кивнул:
  - Благодарю, - и вышел в отгороженный от улицы колоннадой портика двор, где подсобные рабочие без особого успеха пытались смыть наросшую за зиму копоть с белого мрамора статуи Фемиды. Там опустился на одну из расставленных кругом скамей и внимательно изучил конверт плотной бумаги с указанием одного лишь моего имени, без адреса, почтовых марок и упоминания отправителя. После этого достал из кармана складной нож, вспорол им клапан и вытряхнул на ладонь лаконичное приглашение посетить банкирский дом Витштейна для обсуждения вопроса о вступлении в права наследования.
  Я перечитал письмо два раза и недоумённо нахмурился. Поверенный за прошедший месяц так и не сумел добиться от дяди никаких бумаг по отходящему мне фонду, с чего бы тому форсировать события по собственной инициативе? И какое отношение к наследству имеет банкирский дом Витштейна? Род Косице иудеев никогда особо не жаловал.
  Оттянув рукав пиджака, я взглянул на массивный хронометр, новомодный - наручный, и решил, что успею посетить банковский дом, прежде чем тот закроется на обеденный перерыв. А не успею - ничего страшного, подожду. Никаких неотложных дел на сегодня запланировано не было.
  Сунув конверт в карман пиджака, я вышел со двора полицейской штаб-квартиры и без лишней спешки зашагал по Ньютонстраат в направлении площади Ома.
  Для середины апреля денёк выдался на редкость знойным, и зависшее над крышами домов солнце вовсю прожаривало город, будто брошенный на сковородку стейк. Даже клубившиеся на горизонте тучки не могли гарантировать скорого наступления вечерней прохлады; скорее всего, их просто развеет над океаном.
  Прячась от духоты, я свернул на тенистую аллею платанов и уже минут через пять вышел к площади Ома. Там заскочил на заднюю площадку нещадно дымившего паровика, расплатился с кондуктором и едва успел ухватиться за поручень, когда на повороте железные колёса звякнули на стыках рельс и вагон ощутимо качнуло.
  За окнами с черепашьей скоростью проплывали здания, в открытую дверь то и дело врывались клубы дыма, и тогда нестерпимо щипало глаза. О скоростях подземки не приходилось даже мечтать; да я и не мечтал - от ближайшей станции подземной железной дороги до иудейского квартала пришлось бы пробираться по узеньким запутанным улочкам старого города никак не меньше четверти часа.
  И какой смысл?
  Понемногу город начал меняться. Многоэтажные новостройки остались позади, вдоль сузившейся дороги теперь теснились обветшалые доходные дома и конторские здания с покатыми крышами. Между ними - узенькие сырые переулочки. А паровик всё катил себе и катил.
  Извозчики посматривали на набившихся в вагон пассажиров с нескрываемым пренебрежением, лошади чихали и трясли головами, когда их накрывал шлейф стелившегося за вагоном дыма. Несколько раз нас обгоняли самоходные коляски с шофёрами в гогглах на пол-лица, кожаных тужурках и крагах. Коляски сразу уносились вдаль, но по улице ещё долго разносилось громкое стрекотание пороховых двигателей.
  На проспекте Менделеева я выскочил из паровика и свернул в проход меж двух домов, обшарпанных и неухоженных, с узенькими окошками на уровне второго этажа. Немного поплутал по задворкам и вскоре вышел на широкую улицу, ближайшее строение которой щеголяло свежей табличкой:
  "ул. Михельсона".
  Первые этажи солидных каменных особняков занимали магазины и лавки, но все витрины были закрыты глухими ставнями, словно на дворе стояла глухая ночь. Более того - одна из самых оживлённых торговых улиц иудейского района сейчас просто вымерла. Прошёл целый квартал, а на глаза не попалось ни одной живой души!
  Лишь на углу рядом с цирюльней неподвижно замерла длинная фигура в чёрном долгополом сюртуке и столь же мрачной шляпе.
  Скользнув взглядом по бесстрастному лицу, обрамлённому пейсами и бородой, я поднялся на крыльцо выстроенного наособицу трёхэтажного здания с солидной вывеской "Банкирский дом Витштейна" и потянул на себя дверную ручку.
  Та не поддалась. Толкнул - так тоже заперто.
  Тогда я несколько раз стукнул молоточком по железной пластине, выждал пару минут и вновь потянулся за колотушкой, но вдруг замер, поражённый неожиданной догадкой.
  Суббота! - хлопнул себя ладонью по лбу. - Сегодня суббота!
  Шаббат!
  В нашем просвещенном и насквозь прагматичном обществе косо смотрели на любые проявления религиозных воззрений и без жалости искореняли весь этот мистицизм, но ортодоксальные иудеи стойко сносили беспрестанные нападки механистов. Впрочем, до претворения угроз в жизнь дело обычно не доходило: финансовая состоятельность общины позволяла своевременно смазывать нужные колёса государственного аппарата, и разговоры о погромах оставались всего лишь разговорами.
  Пусть наука целиком и полностью вытеснила религию из жизни общества, но власть предержащие обладали здоровым прагматизмом и свято блюли принцип "кесарю кесарево". Деньги - это кровь империи, всё остальное вторично.
  Я достал из кармана жестянку с леденцами и закинул в рот первый попавшийся.
  Итак, сегодня суббота; сегодня банкирский дом закрыт и завтра тоже. Воскресенье - официальный выходной.
  Досадно.
  В этот момент через перекрёсток со скрипом прокатила крытая повозка. Возница в надвинутой на глаза кепке подогнал ломовозов к цирюльне, и долговязый иудей поспешил открыть ворота заднего двора. А стоило только телеге скрыться в проезде, столь же торопливо их закрыл.
  Очень интересно.
  Я озадаченно огляделся по сторонам, затем утопил кнопку наручного хронометра, запуская отсчёт времени, и закинул в рот очередной леденец.
  Подождём...
  
  Телега выкатила на улицу через двадцать минуту, и тянули её теперь ломовозы точно не столь легко как раньше, а на брусчатке позади оставался явственный пыльный след. Долговязый иудей прикрыл ворота и начал возиться, отпирая входную дверь цирюльни, но ключ никак не желал проворачиваться в замке. Цирюльнику даже пришлось стянуть плотные брезентовые перчатки и зажать их под мышкой.
  Тогда я отправил в рот очередной леденец, сунул жестянку в боковой карман пиджака и зашагал через дорогу.
  - Уважаемый! - окрикнул иудея, встав посреди проезжей части.
  Долговязый обернулся, окинул меня обеспокоенным взглядом и просипел:
  - Закрыто!
  - И не надо! Где здесь станция подземки?
  - Там, - махнул долговязый вдоль улицы левой рукой; правую, синевшую старой татуировкой, он как бы ненароком сунул в карман сюртука.
  Я слегка склонил голову и прикоснулся к котелку кончики пальцы.
  - Благодарю, - улыбнулся и зашагал в указанном направлении, не став просить об уточнении маршрута.
  Никакой необходимости в этом не было.
  
  
  
3
  
  Роберт Уайт отыскался в "Винте Архимеда"; судя по распущенному шейному платку, одним графинчиком портвейна дело явно не ограничилось, но настроение у инспектора от выпитого нисколько не улучшилось.
  Есть такие люди - они прекрасно понимают, что пить не вправе, но пьют и оттого не чувствуют облегчения от алкоголя и лишь ещё больше мрачнеют. Роберт точно был из их числа, поэтому, прежде чем начальник успел открыть рот и прогнать меня взашей, я решительно уселся напротив и без промедления заявил:
  - Готовится ограбление банка.
  - Я велел тебе проваливать, - пробурчал инспектор, ожидаемо пропуская мои слова мимо ушей.
  - Я выполнил ваше распоряжение, - напомнил я, снял тёмные очки и, сделав над собой определённое усилие, посмотрел собеседнику в глаза. - Инспектор, ограбление банка - это серьёзно.
  - Да ну? - скептически поморщился Роберт Уайт, но моя уверенность его всё же зацепила. Налившиеся свечением глаза потускнели и вновь стали бесцветно-серыми. - Рассказывай! - махнул он рукой.
  - Думаю, готовится подкоп под банкирский дом Витштейна.
  - Думаешь? С чего бы это тебя осенило?
  Я в двух словах описал увиденное в иудейском квартале, а когда инспектор впал в глубокую задумчивость, осмысливая услышанное, обернулся и подозвал подавальщицу. Время было обеденное, и теперь хозяину помогало несколько шустрых девиц.
  - Суббота... - пробормотал Роберт Уайт. - Ортодоксальному иудею нельзя работать в субботу, так? Но ведь он и не работал? Или открыть, закрыть ворота - это уже работа? А если там просто делают ремонт?
  - Чтоб иудей привлёк рабочих со стороны? - фыркнул я, наполняя стакан из выставленного на стол кувшина с лимонадом. - Да его потом заклюют! Нет, думаю, этот иудей не из общины.
  - Опять думаешь, - скривился Уайт.
  - Татуировка, - напомнил я. - На правой кисти у него была наколота змея. Или длинная рыба, точно не разобрал.
  - И что с того?
  - Ортодоксальный иудей никогда не пометит себя татуировкой. "И царапин по умершим не делайте на теле вашем, и наколотой надписи не делайте на себе".
  Инспектор уставился на меня с нескрываемым удивлением.
  - Ты так хорошо разбираешься в Торе?
  - Нет, просто разбираюсь в татуировках.
  - Даже если это так, откуда уверенность, что целью является банк?
  - А какие варианты? С одной стороны бакалейная лавка, с другой - мастерская сапожника. Банк точно напротив.
  Роберт Уайт допил портвейн и гаркнул во всю глотку, перекрывая царивший в заведении гомон:
  - Джимми!
  Рыжий поспешно поднялся из-за углового стола и подошёл к нам.
  - Да, инспектор? - тягуче произнёс он, оправляя мундир. Был констебль в лёгком подпитии, но на ногах держался уверенно и не шатался.
  - Садись! - приказал ему Роберт Уайт и спросил: - Никто не болтал в последнее время о налёте на банк?
  - Нет, тишина, - мотнул головой констебль после недолгих раздумий.
  - А что скажешь о высоком сутулом иудее с татуировкой то ли угря, то ли змеи на правой кисти?
  На этот раз Джимми ответил без запинки:
  - Ури Кац по прозвищу Вьюн. Получил пять лет каменоломен за взлом кассы, мог уже освободиться.
  - Вот как? - удивился инспектор и приказал: - Разузнай о нём, Джимми. И хватит пить, похоже, у нас появились планы на вечер...
  Я воспользовался паузой и принялся хлебать томатный суп, соленный и горячий.
  
   На место выехали, когда город уже окутали сумерки, тихие и незаметные словно вражеские лазутчики. Пока разъездной экипаж катил по Ньютонстраат, вдоль дороги сияли электрические фонари, но стоило только свернуть с неё, как враз сгустился мрак. Теперь темень кое-как разгонял лишь скудный свет газовых ламп, которые к этому времени уже заканчивали разжигать брёдшие с лестницами от столба к столбу фонарщики. Потом пропали и они. В тёмных закоулках старых районов безвластно царствовала Никта, разве что над дверями питейных заведений моргали одинокие фонари, да из щелей рассохшихся ставень изредка пробивались тусклые лучики света.
   Правил экипажем Джимми; он запалил керосиновую лампу, но та не столько освещала дорогу, сколько обозначала нас в ночной тьме. Иначе запросто могли столкнуться с кем-нибудь или стоптать вывалившегося под копыта лошадей пьяницу. Имелись у нас, разумеется, и электрические фонари, но использовать их было равносильно крику во всю глотку, что по улице катит полицейский наряд.
  Ни к чему это. Тем более, что экипаж внешне не отличался от частных повозок, сам Джимми сменил мундир на вышарканные брюки и клетчатый пиджак, а все остальные укрылись от нескромных взглядов внутри.
   Роберт Уайт сидел на лавке прямой как штык, лишь беспрестанно бегавшие по верхней крышке электрического фонаря пальцы выдавали его беспокойство. Рамон упёр незаряженную пока ещё лупару прикладом в пол, опёрся на неё и клевал носом. Билли же придерживал отставленные к стенке самозарядные карабины, свой и приятеля, и размеренно пережёвывал табачную жвачку. От этого его и без того скуластое лицо с широкой прорезью лягушачьего рта порой превращалось в совсем уж гротескную маску.
   Я достал из кармана жестянку и закинул в рот леденец; оказался мятный.
  - Испортишь зубы, - ухмыльнулся Билли, непривычно спокойный, словно опившийся опиумной настойки невротик.
  - На свои посмотри, - скривился я.
  Избавить от коричневатого табачного оттенка не мог никакой зубной порошок, но иного выбора любителям этой немудрёной забавы не оставалось с тех самых пор, как производство патентованной каучуковой жевательной резинки встало из-за нехватки сырья. И ожидать улучшения ситуации с поставками каучука в ближайшее время не приходилось: плантации Цейлона и Зюйд-Индии не могли удовлетворить всех потребностей, а о возобновлении торговли с ацтеками даже речи не шло. Более того - если в Иудейском море начнётся очередная заварушка, торговые суда и вовсе придётся направлять вокруг Африки. Военные флоты Великого Египта и Оттоманской империи способны перекрыть и Красное море и Персидский пролив, и даже преимущество в воздухе не позволит организовать полноценное конвоирование торгового флота, поскольку в первую очередь дирижабли потребуются для поддержки наших крепостей на севере Аравийского острова.
  Билли в ответ на моё замечание лишь усмехнулся, приоткрыл шторку и сплюнул на улицу. Рамон глянул ему через плечо, встрепенулся, прогоняя сонливость, и переломил стволы лупары. Затем вытащил из бандольеры солидный патрон со свинцовой пулей в алюминиевой рубашке и отработанным движением сунул его в один из патронников.
  Для задержания обычных грабителей столь мощного оружия не требовалось, но ещё неизвестно, с кем доведётся повстречаться на тёмных улочках нашего беспокойного города. А пятьдесят грамм чистой смерти успокоят даже демона; ненадолго, но успокоят.
  Главными недостатками четырёхствольного монстра, произведённого на оружейной мануфактуре Хейма, была сильная отдача и немалый вес. Во всём нашем отряде лишь Рамон не испытывал затруднений при обращении с этой махиной.
  Тут раздался условленный стук в стенку и сразу погасли отблески керосиновой лампы; Рамон зарядил последний патрон и поспешно защёлкнуть стволы.
  - Подъезжаем? - уточнил он.
  - Подъезжаем, - подтвердил инспектор и, откинув полу плаща, проверил, легко ли выходит из кобуры шестизарядная Гидра.
  Старший брат Цербера напоминал многоствольный револьвер и помимо чрезвычайной устойчивости к чарам малефиков и потустороннему воздействию инфернальных созданий - электричество сильнее магии! - отличался громоздкостью и крайне трудоёмким процессом перезарядки, посему особой популярностью среди полицейских не пользовался. Я и сам полагал, что инженерам "Оружейных заводов Тесла" стоило остановиться на трёхзарядном Цербере.
  Экипаж начал замедлять бег, и тогда инспектор скомандовал Билли:
  - На выход. Ты на Михельсона.
  Констебль распахнул дверцу, передал Джимми второй карабин и спрыгнул на брусчатку, в один момент растворясь в ночной тьме. Рыжий убрал винтовку на колени, потушил керосиновую лампу и натянул поводья, ещё больше сдерживая бег лошадей.
  Сунув тёмные очки в нагрудный карман, я расстегнул хлястик кобуры, вытащил Рот-Штайр и, оттянув головку затвора, дослал патрон. А когда экипаж повернул на перекрёстке, оставляя позади цирюльню, первым соскочил с подножки и метнулся к воротам. В один миг перевалился через них, сдвинул щеколду и приоткрыл, запуская в переулок инспектора Уайта и Рамона Миро.
  Джимми направил карету к соседнему дому и остался сидеть на козлах с карабином в руках; роль караульного его всецело устраивала.
  - Сюда! - позвал я за собой инспектора, настороженно шагая по переулку, и тот немедленно шикнул на меня.
  - Не шумим!
  Электрический фонарь он не включил, и до задворок цирюльни пришлось пробираться в кромешной тьме. К счастью на заднем дворе темень сгустилась уже не столь беспросветная, поэтому отыскать дверь чёрного хода удалось, не нашумев разбросанным тут и там хламом.
  - Только тихо! - предупредил Роберт Уайт, когда я убрал пистолет в кобуру и просунул в щель между полотном и косяком прихваченный с собой ломик.
  Я осторожно надавил, дверь едва слышно хрустнула и приоткрылась. Рамон с лупарой наизготовку первым перешагнул через порог, инспектор сунулся следом и поспешно щёлкнул выключателем фонаря.
  Яркий луч пробежался по задней комнате цирюльни - никого.
  - Лео, проверь зал и стой здесь, - распорядился Роберт Уайт. - Рамон, мы на второй этаж. И ти-и-ихо!
  Отложив ломик на буфет, я взял пистолет двумя руками и двинулся по коридору, стараясь по возможности не скрипеть рассохшимися половицами. Заглянул за занавеску, оглядел силуэты двух пустых кресел - чисто! - и вернулся в заднюю комнату дожидаться возвращения со второго этажа сослуживцев.
  - Пусто, - отчитался, когда инспектор спустился из жилых помещений наверху.
  - У нас тоже никого, - проворчал Роберт Уайт. - Надеюсь, ты не сбил нас с панталыку...
  - Они, должно быть, в подвале! - возразил я.
  - Давайте отыщем лестницу, - решил инспектор и высветил выходившие в прихожую двери.
  За одной оказалась уборная, а вот вторая привела нас в комнату со штабелями мешков, туго-набитых и пыльных. Они занимали едва ли не всё помещение целиком, свободным оставался лишь узкий проход у стены.
  Я разложил нож, с тихим щелчком зафиксировал складной клинок и аккуратно вспорол плотную ткань; посыпалась земля.
  - В яблочко! - выдохнул я тогда, не скрывая облегчения.
  - В подвал! - оживился инспектор. - Прихватим их на горячем!
  Мы осторожно пробрались по проходу к тёмному провалу в полу и окружили его, не зная толком, как быть дальше. Недолго думая, инспектор толкнул Рамона в плечо и указал на пол.
  - Давай!
  Констебль опустился на колени, отложил лупару на запылённые доски и заглянул вниз.
  - Свет горит, - почти сразу сообщил он нам.
  - Только тихо! Не спугните их! - азартно выдохнул Роберт Уайт, окончательно позабыв обо всех сомнениях на мой счёт.
  Ну в самом деле - оставлять свет на ночь в подвале цирюльни добропорядочному иудею совершенно не с руки.
  - Пошли! Пошли! - скомандовал инспектор. - Быстрее!
  Рамон скатился вниз первым, я без промедления метнулся следом, хоть обычно подвалы и не жаловал. Пугали они меня, до неуютного озноба, до мурашек на спине и дрожи в коленях пугали.
  Но куда деваться?
  Ходу!
  Едва не наступая на пятки констеблю, я сбежал в небольшую каморку, чуть ли не наполовину наваленную огромной кучей земли. Здесь же валялись обломки разобранной кладки одной из стен, а немного дальше, за столом в круге света от висевшей под потолком "летучей мыши" сидел долговязый иудей, чью плешивую макушку больше не скрывала чёрная шляпа.
  Заслышав шум шагов, он отставил кружку и обернулся, но при виде направленных на него стволов лупары обмер и совершать глупостей не стал.
  - Руки! - шепнул Рамон, иудей повиновался.
  Я обогнул кучу натасканной в подвал земли, шагнул через перевёрнутую тележку и присел рядом с проломом в разобранной стене. Осторожно заглянул в усиленный деревянными распорками лаз, там - одна лишь темень.
  - Чисто, - сообщил Рамону.
  - Инспектор! - позвал тот начальника, не открывая от задержанного ни пристального взгляда, ни ружья.
  Роберт Уайт без лишней спешки спустился в подвал, подошёл к столу и взял лежавший на нём странного вида пистолет. Изогнутой рукоятью и открытым курком задняя часть непонятного оружия напоминала револьвер, в то время как компоновка передней копировала Маузер К66 с той одной лишь разницей, что здесь магазин был отъёмным.
  - Бергман номер пять! - объявил Роберт Уайт и многозначительно добавил: - Совсем новенький.
  Он повертел оружие в руках и как бы невзначай направил ствол на задержанного.
  - Кто в подкопе? - спросил инспектор, большим пальцем играясь со спицей курка.
  Долговязый иудей шумно сглотнул и поспешно ответил:
  - Никого.
  - Двое? Трое? - уточнил Роберт, и глаза его стали белее мела и прозрачнее родниковой воды.
  - Никого! - вновь соврал задержанный.
  Инспектор небрежным движением сдёрнул с него сначала один накладной пейс, затем другой и с нескрываемой печалью в голосе произнёс:
  - Зачем ты лжёшь мне, Ури?
  Иудей задрожал, но оказался не в силах оторвать взгляд от глаз сиятельного. Он попытался отвернуть голову, не сумел и этого и как-то сразу весь поник.
  - Двое, - признал злоумышленник.
  - Вооружены?
  - Да.
  - Рамон, присмотри за ним, - приказал тогда Уайт констеблю.
  - На колени! - немедленно распорядился констебль. - Руки на затылок, пальцы сцепить!
  Инспектор Уайт удовлетворённо кивнул, положил пистолет на стол и подошёл ко мне.
  - Что у тебя, Лео?
  Я глянул в темень пролома и невольно поёжился:
  - Кротовья норма. - Потом спросил: - Инспектор, вызовем Джимми и Билли?
  - Разберёмся сами, - отрезал начальник, выкрутил регулятор электрического фонаря на полную мощность и достал из кобуры Гидру. - Вперёд! - приказал он, когда яркий луч скользнул по дощатым распоркам и упёрся в земляную стену.
  Я с тяжёлым вздохом забрался в лаз, согнулся там в три погибели и с пистолетом в руке начал продвигаться вперёд. Инспектор пытался освещать дорогу, но ничего толкового из этого не выходило, поскольку луч то и дело упирался мне в спину.
  Не выдержав, я обернулся и попросил:
  - Дайте! - после, уже с фонарём подобрался к месту, где лаз уходил в сторону и обнаружил, что грабителям там попалась старая каменная кладка, они не сумели пробиться напрямик и были вынуждены забирать правее.
  Ничего удивительного - Новому Вавилону без малого две тысячи лет; здесь история, где ни копни. И хоть постройки повсеместно разбирались для нового строительства, фундаменты попросту уходили под землю, и над ними возводились всё новые и новые здания.
  Не город, а мечта археолога. Но вот делать в таких условиях подкоп - затея гиблая. Теперь понятно, откуда взялось такое неимоверное количество выбранного грунта.
  Я вплотную подобрался к повороту и облизнул пересохшие губы.
  Было страшно. Даже очень. В темноте запросто могли притаиться грабители с пистолетами наизготовку или даже...
  - Лео! - дёрнул меня инспектор.
  Окрик стряхнул накатившее оцепенение, и оно сменилось раздражением и досадой; будто меня за чем-то неприглядным застали.
  Терпеть подвалы не могу!
  И наперекор дурным предчувствиям, я шагнул за поворот. Шагнул в полуприсяди, с высоко поднятым над головой фонарём и заранее вскинутым пистолетом, но дальше оказался очередной коридор, проложенный вдоль каменой стены.
  - Это дурно пахнет, инспектор, - прошептал я,
  Уайт меня словно не услышал.
  - Шевелись! - прошипел только в спину.
  Пригнув голову, чтобы не стукнуться макушкой об укреплявшую потолок доску, я возобновил движение, подобрался к следующему повороту и настороженно выглянул из-за угла, но ничего подозрительного не заметил и спокойно сделал очередной шаг. Сделал - и нога сразу подвернулась на вывороченном из старой кладки камне; едва не упал.
  Как оказалось, здесь грабителям посчастливилось отыскать в злополучной стене прореху, и они расширили её в надежде срезать путь через заброшенное подземелье. А тяжеленные камни в отличие от грунта выволочь наружу поленились и попросту раскидали их кругом.
  Тут я заколебался. История у иудейского квартала была не самая безоблачная, взломщики запросто могли наткнуться на чумное захоронение, а то и что похуже.
  - Быстрее! - вновь заторопил меня инспектор.
  Он был всерьёз намерен перекрыть утреннее фиаско поимкой опасной шайки, поэтому ничего не оставалось кроме как повиноваться приказу и лезть в прореху частично-разобранной стены. За ней - тёмный коридор. Не лаз, именно коридор.
  - Осторожней, - предупредил я инспектора, тихонько ступая по неровному полу, засыпанному землёй вперемешку с обломками камней.
  Облегчая себе труд, бандиты раскидали здесь выбранный грунт, и теперь мои туфли при каждом шаге глубоко погружались в рыхлую массу.
  Выдохнув беззвучное проклятие, я отправился на поиски злоумышленников, но вскоре остановился на развилке.
  - Направо? - обернулся посоветоваться с начальником.
  На полу было изрядно натоптано, и если налево уходила лишь одна цепочка следов и она же возвращалась обратно, то в противоположном направлении была протоптана самая настоящая тропинка.
  Инспектор протиснулся ко мне, посмотрел на пол и подтвердил.
  - Направо!
  Освещая дорогу электрическим фонарём, я двинулся дальше. Роберт Уайт шумно сопел позади, и оставалось лишь уповать на то, что стволы Гидры опущены к полу, а не нацелены мне в поясницу.
  Неровный пол, лёгкий спуск - но не делать же замечание начальнику?
  - Быстрее! - вновь заторопился инспектор.
  Я отвлёкся на его нервный шёпот и немедленно приложился макушкой о каменный выступ потолка.
  - Дьявол! - прошипел, опускаясь на корточки от неожиданности и боли.
  Раздосадованный начальник забрал фонарь и, не дожидаясь меня, решительно зашагал по коридору.
  - Стойте! - выдохнул я ему в спину, отыскал сбитую ударом шляпу и поспешил следом, но прежде чем успел нагнать, Роберт Уайт уже ворвался в зал с каменными колоннами, подпиравшими высокий потолок.
  - Ури? - послышался недоумённый возглас. - Какого ляда ты сюда припёрся?
  Инспектор вскинул руку с Гидрой, беря на прицел застигнутого врасплох злоумышленника, и скомандовал:
  - Руки вверх! Бросай оружие!
  В ответ раздался явственный щелчок взведённого курка; и раздался он в противоположном углу, у инспектора за спиной!
  - Сам бросай! - сипло выдохнул второй грабитель, выступая из-за каменной колонны.
  Его напарник вмиг воодушевился и выхватил карманный Кольт.
  - Съел, легавый? - оскалился он.
  Инспектора к подобному повороту оказался не готов и замер в замешательстве, а вот я колебаться не стал.
  Выступил из коридора, крикнул:
  - Полиция! - и для пущего эффекта пальнул в потолок.
  В ответ хлопнула пара выстрелов; Роберт Уайт осел на кучу щебня с простреленной грудью, детектив-констебль Орсо выронил дымящийся пистолет и мешком повалился на пол. Во лбу у него зияла чёрная дыра, он умер мгновенно. А вот инспектор скрёб ногами по камням и никак не желал подыхать. Кровь пузырилась на его губах, и всё же упрямец собрался с силами и приподнял руку с пистолетом.
  Тогда я прострелил ему голову. Просто вскинул Рот-Штайр, прицелился и потянул спуск. Будто на стрельбище.
  - Дерьмо, - выдохнул инспектор Уайт.
  - Дерьмо, - подтвердил я, вытащил из кармана жестянку с леденцами и дрожащей рукой отправил в рот первую попавшуюся конфету.
  Роберт осветил куче щебня с грабителем, который после смерти вновь стал самим собой, затем перевёл луч фонаря на его подельника. Смерть вернула истинный облик и ему.
  - Как?! Как ты это сделал? - потребовал ответа инспектор, машинально ощупывая собственную грудь, совершенно невредимую. - Как ты заставил их убить друг друга?
  Я пожал плечами, вроде как беспечно.
  - Они боялись. Боялись налёта полиции, боялись обвала, боялись удара в спину от ненадёжных подельников. Я просто воспользовался их страхами, заставил их видеть то, чего нет. Это мой талант, вы же знаете.
  - Но я тоже это видел! - рявкнул Роберт Уайт, с шумом переводя неровное дыхание. - Проклятье! Я видел как ты застрелил меня! Ты! Меня!
  - Страх есть в каждом, - спокойно подтвердил я. - Неужели вы никогда не задумывались о возможном ранении ли даже гибели? Уверен, вы опасаетесь этого, как и все остальные. Издержки профессии.
  - Хочешь сказать, будто способен менять силой мысли саму реальность?
  - Скорее, силой воображения. У меня чрезвычайно живое воображение. - Я посмотрел на подстреленного грабителя и покачал головой. - И нет, для изменения реальности моих сил недостаточно. Я лишь слегка перелицевал её, только и всего.
  О том, каким именно образом чужие страхи питают мой талант, говорить не стал. В противном случае разговор мог зайти слишком далеко; обвинение в чёрной магии - это серьёзно даже для сиятельного.
  Инспектор только покачал головой и убрал пистолет в кобуру. Я последовал его примеру и спросил:
  - Что теперь?
  - Не знаю, - ответил Роберт Уайт и осветил подземный зал. - Не вижу пролома в банк.
  - Возможно, его ещё не выкопали?
  - Или он не здесь, - решил инспектор и позвал меня за собой: - Идём! Эту падаль отправим в морг утром.
  Оставив мертвецов на залитом кровью полу, мы вернулись к развилке и зашагали по второму коридору. Вскоре Роберт Уильям замедлил шаг и поднял фонарь, направляя яркий луч в чёрный зев пустого дверного проёма. Тьма сразу попряталась по углам небольшого зала с высоким куполом потолка, и мы увидели ряды запыленных скамей, каменных и отшлифованных лишь сверху.
  - Проверь! - приказал инспектор.
  После недавнего инцидента желания лезть напролом у него изрядно поубавилось.
  Прежде чем шагнуть внутрь, я на всякий случай вытащил из кобуры Рот-Штайр, но оружие не понадобилось: в небольшом помещении никого не оказалось, как не оказалось и другого выхода.
  Тупик.
  Тупик - да, но что это за помещение?
  - Странно... - пробормотал я, возвращая пистолет в кобуру.
  - Что там у тебя? - Инспектор протиснулся мимо меня и повертел фонарём из стороны в стороны. - Похоже на заброшенную часовню, - объявил он и решил: - Давние дела.
  - Похоже на то, - кивнул я, соглашаясь. - Посветите туда, будьте любезны! - попросил начальника, указав в дальний конец помещения, где по моим предложениям некогда находился алтарь.
  Роберт Уайт небрежно мазнул лучом фонаря по дальней стене и направился на выход.
  - Идём! - позвал он, но я не смог даже слова вымолвить, будто паралич разбил.
  Да паралич и разбил. Ведь со стены на меня взирал падший.
  Прямо здесь и сейчас он смотрел на меня, и его бездонные глаза вмещали в себе всю тьму, злобу и несправедливость этого мира; всю - и немного сверху.
  Впрочем, немного ли?
  Не уверен...
  
  Сознание вернулось хлёсткой пощёчиной.
  - Детектив-констебль! - прорвался в забытье рык инспектора. - Очнитесь немедленно!
  Я жадно глотнул воздуха и отполз к ближайшей скамье, там уселся на пол, прислонясь к ней спиной, и стиснул ладонями виски в жалкой попытке не дать взорваться многострадальной голове.
  - Что с тобой, Лео? - Роберт Уайт опустился на корточки и потормошил меня за плечо. - Что случилось?!
  - Падший, - выдохнул я. - Там...
  Инспектор обернулся к дальней стене, затем уставился на меня с нескрываемым раздражением.
  - Ты бредишь, Лео? - язвительно поинтересовался он. - Это просто статуя!
  - Вовсе нет! Это падший, говорю вам!
  Роберт Уайт озадаченно хмыкнул и снова осветил стену.
  - Это статуя, - заявил он после недолгой заминки, но уже не столь уверенно. - Странная статуя...
  Изваяние и в самом деле поражало своей неправильностью. Она была проработана до мельчайших деталей, буквально до каждой ворсинки, волоска, складки мраморной кожи, - но только выше пояса. Ноги скрывались в стене, более того - их не вмуровали, они просто сплавилось с кладкой в единое целое, словно падший рвался на волю и лишь самую малость не успел освободиться из каменного плена.
  - Разве вы не чувствуете, инспектор? - спросил я, переборол слабость и опёрся о скамью. Поднялся с пола и повторил вопрос: - Разве вы не чувствуете?
  На падшего лишний раз старался не смотреть. Если на чистоту старался не смотреть вовсе. Падший, пусть даже и в каменном обличье, давил ощущением беспредельного могущества и острой чуждости этому миру. Каждая черта каменного лица поражала своим совершенством, но все вместе они сливались в нечто столь идеальное, что ничего человеческого в застывшей маске не оставалось вовсе.
  Идеал без малейшего изъяна.
  Мёртвый идеал.
  И этот идеал подавлял.
  - Не чувствую что? - не на шутку разозлился Роберт Уайт. - Ты бредишь, Лео!
  - Вы же сиятельный! Вы не можете этого не ощущать!
  Инспектор ожёг меня гневным взглядом, подступил к статуе и решительно приложил ладонь к каменной груди. Я невольно проследил за ним взглядом и сам не заметил, как моим вниманием вновь завладело мраморное изваяние; завладело целиком и полностью. Падший увеличился в размерах, заполоняя собой всё помещение, его раскинутые в разные стороны каменные крылья засветились изнутри янтарным сиянием, но в часовне от этого стало лишь темнее. И глаза... чёрные глаза больше не были мертвы, их заполонила беспредельная тьма. Тьма и нечто ещё.
  Нечто вроде презрительного недоумения.
  Чужая воля невидимой рукой вновь придавила к полу, забралась в голову, порывом призрачного ветра переворошила воспоминания. Я попробовал перебраться к выходу, но руки и ноги окончательно отнялись, и уж не знаю, чем бы всё это закончилось, если б не хлопнул перегоревший фонарь. Задымилась проводка, помещение заполонил запах горелой резины, и эта едкая вонь помогла совладать с жутким наваждением, сбросить оцепенение и вывалиться в коридор.
  Роберт Уайт выскочил следом, ухватил за плечо, вздёрнул на ноги, локтем придавил к стене.
  - Что за дьявол?! - прорычал инспектор, брызжа слюной.
  - Это падший! - выкрикнул я, отодрал от себя руку начальника и потихоньку, по стеночке продолжил отодвигаться от жуткой часовни. - Не знаю, как его обратили в камень, но это самый настоящий падший! Надо сообщить властям. Надо завалить подземелье, пока он не вырвался на волю!
  - Остынь! - одёрнул меня инспектор. - Даже если это так, сколько десятилетий он пылится здесь? Сколько веков? Ему не освободиться, Лео! Никак не освободиться.
  - Я могу вернуть его к жизни. А если могу я, сможет кто-нибудь ещё!
  Роберт Уайт даже отступил на шаг назад.
  - Ты рехнулся! - заявил он.
  - Нет! - уверил я начальника. - Это всё мой талант, моё клятое воображение! Мне достаточно просто представить его свободным! Понимаете? Достаточно вообразить это, и он вырвется на волю! Освободить его просто, слишком просто. Надо завалить часовню!
  - Что ты несёшь?! - Инспектор вновь подступил ко мне и резко встряхнул за плечи. - Ты всегда говорил о страхе! О том, что именно чужие страхи питают твой талант и придают ему силу!
  - Падший и есть сама сила! Чистая, ничем не замутнённая сила!
  Инфернальные создания являлись воплотившейся в материальном мире энергией. Они щедро делились своей властью с присягнувшими им смертными и походили на генераторы, только производили не электричество, а смерть, горе и разрушения.
  И если малефики были вынуждены расплачиваться с выходцами из преисподней собственной душой и чужими жизнями, то мой талант позволял использовать силу потусторонних созданий напрямую, ведь страх и смертный ужас шагали с ними рука об руку.
  Но падший был слишком силён. Падший подавлял своим неземным величием и яростным ураганом выметал из головы все образы кроме собственного. Я был для него лишь инструментом, способным взломать проклятие и обратить каменную твердь в живую плоть; безвольной отмычкой, только и всего.
  Участие в столь противоестественной метаморфозе неминуемо выжжет мне разум, только с чего бы печалиться по этому поводу падшему? Инструментам свойственно ломаться, не так ли?
  Но Роберту Уайту мои уверения убедительными не показались.
  - Хватит! - приказал он.
  - Нет, не хватит, инспектор! - забыв про субординацию, придвинулся я к собеседнику. - Инфернальные создания делятся своей силой с малефиками, правильно? А падшие? Разве они не повелевали силами, выходящими за границы человеческого понимания? Проклятье! Да вспомните, что они сотворили с Аравийским полуостровом! Они попросту оторвали от него изрядный кусок и зашвырнули через полмира в Атлантический океан! Им потребовался день, чтобы создать Атлантиду, один лишь день!
  - Всё это чушь собачья! - отрезал Роберт Уайт и оттолкнул меня обратно к стене. - Я сам во всём разберусь, понял? Никому ни слова. Ни Джимми, ни Билли, ни Рамону. Ни одной живой душе, ты понял меня, Лео? Это приказ!
  - Слушаюсь, - согласился я хранить молчание, но без всякой охоты.
  - Тогда идём.
  Роберт Уайт отправился на выход, я поплёлся следом и спросил:
  - Сердце билось? Инспектор, вы чувствовали биение его сердца? Ведь чувствовали, так?
  Инспектор с обречённым вздохом остановился и посмотрел на ладонь, которую прикладывал к каменной груди.
  - Билось! - подтвердил вдруг он. - Оно билось, Лео. Но будь добр, держи язык за зубами. Хорошо?
  - Хорошо, - сдался я, не став вступать с начальником в бессмысленные пререкания. - Только разберитесь с этим.
  - Уж поверь, разберусь, - пообещал Роберт Уайт.
  И я ему поверил - разберётся. Инспектор своего не упустит, не такой человек.
  
   Когда выбрались из лаза в подвал цирюльни, Рамон Миро с оружием наизготовку стоял у противоположной стены, контролируя одновременно и пролом, и задержанного.
   - Что у вас стряслось?! - взволнованно спросил он, опуская лупару. - Я слышал выстрелы!
   - Ничего не случилось, - спокойно ответил инспектор и взял лежавший на столе пистолет. - Ровным счётом ничего, - повторил он и выстрелил в затылок стоявшего на коленях иудея.
   Ури неуклюже завалился набок, и по щеке его, пятная засыпной пол, заструилась тоненькая струйка крови. Тогда Роберт Уайт кинул пистолет обратно и в очередной раз выдохнул:
   - Ничего!
   - Что за дьявол? - изумился Рамон. - Инспектор, что происходит?!
   Уайт ухватил констебля под руку и потянул того к лестнице.
   - Рамон! - наставительно произнёс он. - У тебя проблемы со слухом? Разве ты не слышал меня? Ничего не происходило и не происходит! Ничего! Тебя здесь вообще не было, Рамон. Оставь это мне.
   - Как же так?.. - Констебль попытался было обернуться к застреленному иудею, но инспектор удержал его на месте и вновь подтолкнул на выход.
   - Я сам обо всём позабочусь, - объявил он. - Идите! И пришлите сюда Джимми!
   И мы пошли. Молча поднялись из подвала, поплутали в безмолвии пустых комнат, и только в глухом мраке заднего двора констебль решился выразить терзавшие его сомнения:
   - Инспектор решил обчистить банк? - напрямую спросил он.
   - Нет, - со смешком отверг я это предположение, но поскольку сослуживец явно ожидал чего-то более конкретного, отделался полуправдой: - Понимаешь, Рамон, возникли определённого рода сложности, и патрон принял их... так скажем, слишком близко к сердцу.
   - Да ну? - с неприкрытым подозрением уставился на меня крепыш, заподозрив обман.
   - Именно так, - подтвердил я. - До хранилища грабители добраться не успели, не переживай.
   - Да мне-то что? Инспектору видней, - передёрнул Рамон плечами и отправился на поиски Джимми.
   Я кивнул и двинулся следом.
  Тебе - ничего, и мне - ничего.
  Наше дело маленькое, пусть у начальства голова болит.
  О, как наивен я был...
  
  
4
  
  В обратный путь нам с Рамоном пришлось отправиться своим ходом. Констебль оставил лупару в служебном экипаже и шагал налегке, но шагал при этом с такой мрачной сосредоточенностью, словно волок на себе тяжкий груз. Не приходилось сомневаться, что его мучили сомнения по поводу обоснованности приказа инспектора, но обсуждать - и осуждать! - распоряжения начальства крепыш не собирался.
  Я - тоже.
  Если Рамона гнели сомнения от недостатка информации, то мне, напротив, было известно слишком много. А то, что во многих знаниях многие горести, умные люди подметили уже давно.
  Мне было не ничуть менее тошно, поэтому и шли - молча.
  После Леонардо-да-Винчи-плац констебль свернул налево и потопал под горку к Маленькой Каталонии; я двинулся в противоположном направлении и по обвивавшей склон холма дороге начал подниматься на Кальварию. Плотная городская застройка вскоре осталась позади и вдоль дороги потянулись высоченные заборы, за которыми скрывались от нескромных взглядов особняки вышедших в отставку армейских офицеров, дипломатов и министерских чиновников.
  Город давно окружил Кальварию со всех сторон, но вверх отчего-то никак не забирался, если не считать возведённой на самой вершине за несколько лет до свержения падших ажурной железной башни в двести два метра высотой. В ночное время та светилась сигнальными огнями, а молнии зачастую били в неё не только в грозу, но даже с ясного неба.
  Когда Гюстав Эйфель увидел это ржавое чудовище, то загорелся идеей превзойти его и неведомо каким чудом не только получил монаршее одобрение, но и продавил проект в городском совете Лютеции. Впрочем, надо отдать должное его таланту архитектора - новая трёхсот метровая башня, судя по открыткам, смотрелась куда элегантней своего прообраза.
  Частично возвышавшийся над западной окраиной города холм застроили только четверть века назад, тогда один из участков и достался моему деду. Не графу Косице, который за всю свою жизнь и палец о палец не ударил, а полковнику императорской армии в отставке Петру Орсо, деду со стороны отца.
  Наш участок располагался на отшибе; с двух сторон он обрывался крутым склоном, с третьей шелестела листьями небольшая рощица. Уж не знаю, намерено дед выбрал столь уединённое место или нет, но соседи нам обыкновенно не докучали. Никто не докучал, если начистоту; даже налоговые инспектора обходили стороной.
  По крайней мере, последние тринадцать лет...
  
  Когда впереди зашумел быстрый ручей, я свернул на обочину к сложенной из камней пирамидке и взял из неё верхний булыжник. После этого поднялся на крутой мостик и со всего маху швырнул тяжеленный камень в мерцавшие недобрым светом глаза, стоило только раздаться внизу негромкому рычанию.
  Рык немедленно стих, огоньки погасли.
  Понятия не имею, что за тварь обитала внизу, но подобного обращения она не выносила.
  По уму стоило решить этот вопрос раз и навсегда, только вот жившие в округе отставники давно растеряли былое влияние, и в муниципалитете все их жалобы обычно пропускали мимо ушей. Никто из клерков не горел желанием самолично гоняться в ночи за неизвестной тварью, и даже те из местных обитателей, кто любил прихвастнуть своими африканскими сафари, ограничивались лишь обещаниями расчехлить ружья.
  Всё верно: ещё неизвестно, кто на кого будет охотиться.
  К тому же неведомая тварь никому особо не докучала. По крайней мере, именно к такому мнению склонялся казначей общины, после ознакомления с расценками профессиональных истребителей домашних крыс, бездомных собак и прочих урбанистических тварей.
  За мостом дорога начала понемногу закручиваться к вершине холма, и уже через пару поворотов показался каменный забор, над которым чернели голые ветви деревьев.
  Мне - туда.
  Масляный фонарь у калитки как обычно не горел, но и так на воротах был вполне различим чёрный квадрат с диагональным алым крестом - карантинный знак аггельской чумы, выцветший и облупившийся.
  Не став дёргать шнурок звонка, я сдвинул с замочной скважины железную накладку и собственным ключом отпер замок. Распахнул калитку, под скрип ржавых петель захлопнул её за собой и направился к темневшей в ночи громаде трёхэтажного особняка напрямик через мёртвый сад.
  Вздымались кругом к небу сухие деревья, тянулись в стороны скрюченные ветки с чёрными листьями, торчала из земли серыми ломкими копьями засохшая трава.
  Впрочем, особняк казался столь же мёртвым, как и сад. Не светились окна, из труб не шёл дым, не было слышно ни единого звука. Когда мне было пять лет, одной недоброй ночью сюда пришла смерть - все умерли, выжили только я и отец. Хотя насчёт отца полной уверенности не было; в нём что-то надломилось и перегорело. Он больше не мог подолгу оставаться на одном месте, нигде не задерживался, не позволял себе обрасти вещами и привязанностями. Он будто акула пребывал в вечном движении, равняя между собой понятия "неподвижность" и "смерть".
  И когда сегодня инспектор спросил, на кой чёрт мне понадобилось поступать на службу в полицию, я был откровенен с ним не до конца. Нет, счета и в самом деле требовали оплаты, но истинной причиной стало стремление отыскать тех, кто проклял это место и всех его обитателей. И сделал это столь изощрённо, что проклятие продолжало убивать на протяжении вот уже шестнадцати лет.
  Проклятие...
  Я вздохнул и запрокинул голову к небу, на котором безучастными стекляшками светились тусклые крапинки звёзды. Проклятие привычно укололо затылок неуютным холодком, сдавило сердце, пробежалось по спине, но - впустую, не причинив никакого вреда.
  Почему? Не знаю. Сколько ни ломал над этим голову, так и не разобрался. И выяснить, кто навлёк на наш дом эту беду, тоже не удалось; не помог даже доступ к полицейскому архиву, который получил со званием детектив-констебля. Просто не оказалось в протоколах расследования никаких зацепок; да и следствия как такового не велось.
  Аггельская чума и дело с концом.
  И я отступил; у меня не было лишнего времени ворошить прошлое. Я просто дожидался совершеннолетия, успокаивая себя тем, что семейные деньги позволят забросить службу и посвятить себя поиску истины.
  Но не знаю, уже не знаю...
  Передёрнув плечами, я поднялся на крыльцо и распахнул незапертую дверь. Кинул котелок на полку в прихожей, и тут в тёмном коридоре мелькнул огонёк керосиновой лампы.
  - Всё в порядке, виконт? - поинтересовался худощавый мужчина средних лет в старомодном сюртуке.
  - В полном, Теодор, - усмехнулся я. - Лучше не бывает.
  Теодор Барнс был дворецким. Он служил роду Косице всю свою жизнь, как до того моим предкам служили его отец и дед. Я помнил дворецкого с тех самых пор, с каких помнил самого себя.
  - Вам что-нибудь понадобится?
  - Нет, благодарю, - качнул я головой, но сразу прищёлкнул пальцами и поправился: - Нет, постой! Подготовь комнату на третьем этаже, у нас будут гости. Гость...
  Теодор был потомственным дворецким; он умел держать удар как никто другой и обычно не позволял себе проявления сильных эмоций, но сейчас проняло и его.
  - Что, простите? - переспросил Барнс, не сумев скрыть изумления. - Но как же так...
  Я успокаивающе похлопал слугу по плечу, легкомысленно бросил:
  - Положись на меня, - и отправился в спальню.
  Там сразу зажёг газовый рожок, затем разделся, убрал пиджак, брюки и сорочку в платяной шкаф, разрядил Рот-Штайр. А вот Цербер разряжать не стал и положил его к снятому хронометру на прикроватную тумбочку.
  Потом запалил ночник, проверил, заперты ли ставни, и лишь после этого погасил газовое освещение.
  Смешно?
  Не знаю, не знаю.
  Жизнь научила меня не игнорировать свои страхи, сколь надуманными бы они ни казались.
  Ночник должен гореть, ставни быть запертыми, а пистолет лежать на прикроватной тумбочке.
  Точка.
  
  Утро прокралось в спальню беспокойным солнечным лучиком, что отыскал прореху в рассохшихся ставнях и принялся светить в глаза.
  Я перевернулся на другой бок, но сразу взял себя в руки и вопреки обыкновению разлёживаться в постели не стал. Прошлёпал по холодному полу босыми ступнями, одно за другим распахнул окна и на всякий случай придирчиво осмотрел толстенные доски ставен на предмет свежих царапин.
  Но нет - новых не появилось.
  Утренняя свежесть заполонила комнату как-то очень уж резво; я отошёл накинуть халат, после вернулся к выходившему на восточную сторону окну. С пригорка открывался неописуемый вид на старые районы города, на все эти островерхие крыши, золочёные башенки, дворцы и сады. Много дальше маячила серость фабричных окраин; там тянулись к небу многочисленные трубы, а в тучах исторгаемого ими дыма неторопливо плыли грузовые дирижабли.
  Говорят, раньше в ясную погоду с вершины Кальварии был виден океан, но ясные дни в Новом Вавилоне встречались реже, чем жемчужины в сточных ямах. Дым, гарь и смог накатывали на город со всех сторон.
  Плевать! - я передёрнул плечами и отошёл к тумбочке. Защёлкнул на запястье браслет хронометра и принялся одеваться, а в голове, будто заевшая грампластинка, крутилось:
  Воскресенье. Воскресенье. Воскресенье!
  Бал!
  В четыре часа пополудни начнётся бал, и если на нём что-то пойдёт не так...
  Но об этом не хотелось даже думать.
  Усилием воли я заставил себя позабыть о дурных предчувствиях и отправился в ванную.
  - Комната готова? - спросил у попавшегося на обратном пути Теодора.
  - Готова, виконт, - подтвердил дворецкий и оправил чёрные как смоль бакенбарды. - Какие вести из Нового Света?
  - Всё по-прежнему, - сообщил я. - Хьюстон в осаде, по всей линии фронта идут позиционные бои.
  - Ацтеки никак не угомонятся, да? - покачал головой Теодор и предложил: - Хотите осмотреть гостевую комнату?
  - Это лишнее, - отказался я и спустился на первый этаж.
  Живот подводило от голода, но завтракать дома я обыкновения не имел и по выходным захаживал в итальянскую таверну неподалёку, где мне был открыт кредит. А сегодня привычный распорядок дня полетел в тартарары, и оставалось лишь глотать слюну в ожидании вечернего приёма.
  Я досадливо глянул на хронометр, и тут в прихожей звякнул колокольчик.
  - О! - многозначительно произнёс дворецкий, не отстававший от меня ни на шаг.
  Известие о прибытии гостя попросту выбило его из колеи. Впрочем, меня это обстоятельство нервировало несказанно больше. Во многих знаниях, многие горести, - всё верно.
  Тем не менее, я своей растерянности выказывать не стал.
  - Оставь это мне, Теодор, - отослал слугу, вышел из дома и поспешил к воротам. На ходу нацепил на нос очки - и круглые затемнённые окуляры враз вернули уверенность в себе.
  Сомнения оставили меня; я решительно распахнул дверь и улыбнулся молодой девушке с огненно-рыжими волосами, правильными чертами симпатичного округлого лица и бесцветно-светлыми глазами сиятельной. Фигуру гостьи скрывал длинный плащ, но я и так знал, что сложением она могла дать фору самой Афродите. Стройные бёдра, осиная талия, высокая грудь...
  - Елизавета-Мария! - со всем возможным радушием улыбнулся я, прогоняя вставшее перед глазами видение. - Словами не передать, как меня радует, что вы сочли возможным принять приглашение...
  - Леопольд, вы были чрезвычайно убедительны, - легко рассмеялась девушка, передавая объёмный дорожный саквояж. - Вы просто не оставили мне выбора!
  - Надеюсь, не нарушил ваших планов...
  - Нисколько, уверяю вас!
  Блеснули в улыбке белоснежные зубы, и с некоторой долей отстранения я решил, что лишь тонкие бледные губы не позволяют причислить Елизавету-Марию к писаным красавицам. Но заострять на этом внимание не стал и поспешно отступил в сторону, запуская гостью внутрь:
  - Проходите, прошу вас!
  Девушка ступила за ограду, окинула взглядом мёртвый сад и не удержалась от озадаченного возгласа:
  - Миленько...
  Солнечным утром чёрные деревья выглядели далеко не столь зловеще, нежели глухой ночью, но всё же я счёл нужным поправить гостью:
  - Оригинально. Непривычно. Вызывающе. Но никак не миленько.
  Елизавета-Мария бросила на меня внимательный взгляд и медленно кивнула:
  - Как скажете, Леопольд.
  Мы поднялись на крыльцо и прошли в дом, там я передал саквояж дворецкому и представил его гостье.
  - Это Теодор, по всем вопросам обращайся к нему. К сожалению, мне придётся отлучиться по делам.
  - К вашим услугам, госпожа, - торжественно объявил слуга, принимая у гостьи плащ.
  Елизавета-Мария благосклонно улыбнулась в ответ, сняла шляпку, тряхнула тяжёлой копной волос.
  - Леопольд, неужели ты собираешься вот так сразу бросить меня одну? - проворковала она. - Мы могли бы...
  Я нервно сглотнул и поспешил взять ситуацию под контроль. А точнее взял под руку девушку и провёл её в гостиную.
  - Бал в четыре, - напомнил там гостье. - Надо забрать у портного костюм. А твоё вечернее платье...
  - Не беспокойся об этом, дорогой, - ответила девушка и остановилась напротив камина, где её внимание привлекла висевшая на стене сабля.
  - "Капитану Орсо за личную доблесть. Зюйд-Индия, 30 октября 1837 года от К.Н.", - пригляделась Елизавета-Мария к выгравированной на клинке надписи. - Это оружие твоего отца? - повернулась она ко мне.
  - Деда, - покачал я головой. - Он отличился при штурме Батавии. Получил тогда чин капитана и наследное дворянство.
  - Ах да! - сообразила девушка. - Тринадцатый год от основания Второй Империи! Сорок лет назад, большой срок.
  - В отставку дед вышел в полковничьем звании. Этот дом выстроил он...
  Но история особняка Елизавету-Марию не заинтересовала, она как завороженная продолжала рассматривать саблю, и в светящихся девичьих глазах колыхалось при этом нечто на редкость неуместное.
  - Кровь, - прошептала она. - Эта сабля собрала богатую жатву...
  - Дед был лучшим саблистом полка, - сообщил я, потом стряхнул невесть с чего вернувшуюся было неуверенность и произнёс: - Теодор покажет тебе комнату. Я буду к обеду.
  - Как скажешь, Леопольд, - кивнула девушка и неожиданно спросила: - Сабля заточена?
  - Заточена, - вздохнул я и отвернулся к дворецкому, который стоял в дверях и наблюдал за нами с нескрываемым изумлением. - Теодор! - повысил голос, привлекая внимание отвыкшего за последние годы от гостей слуги.
  Тот вздрогнул, поднял саквояж и попросил девушку:
  - Следуйте за мной, госпожа.
  Елизавета-Мария отправилась в гостевую комнату; на лестнице она слегка приподняла юбку платья, и вышло это на редкость элегантно.
  У меня аж сердце стиснуло. Накатил озноб; странная смесь вожделения, облегчения, страха и презрения заполонила душу, но предаваться самобичеванию я не стал, схватил с полки котелок и опрометью выскочил из дома.
  Пока шагал до ворот, перед глазами маячила ржавая макушка башни на вершине холма. Сейчас, когда вздымавшийся к небу ржавый перст, не сиял в темноте навигационными огнями, он вызывал смешанные чувства: поражал ветхостью и одновременно давил мощью. Будто нечто забытое, нечто совсем из другой эпохи. А прошлого или будущего - даже не скажу...
  Казалсь, давно должен был привыкнуть к этому виду, но нет - всякий раз мурашки по спине бегут.
  Когда распахнул калитку, под ноги выпал всунутый в щель конверт, без марок и надписей. Я озадаченно оглядел пустынную дорогу, поднял его и выщелкнул титановый клинок складного ножа. Вспорол клапан, ознакомился с лаконичным посланием и обречённо выругался.
  Инспектор Уайт назначил встречу на полдень, а я вовсе не был уверен, что успею к этому времени освободиться. И более того - что хочу видеть сегодня инспектора в принципе.
  Я вновь выругался, на этот раз уже в голос, и зашагал под горку. Переходя через мост, не удержался, чтобы не глянуть вниз, но там никого не оказалась, лишь журчала прыгавшая по камням вода.
  
  От портного я вышел уже во взятом напрокат костюме-тройке, нестерпимо модном и столь же нестерпимо броском, и абсолютно пустым бумажником. Денег не осталось даже на обед, но испортить настроение это обстоятельство уже не могло.
  Если вечером что-то пойдёт не так, безденежье будет меньшей из моих проблем. Точнее - проблемой это уже не будет.
  Ну в самом деле - зачем мертвецу деньги?
  К тому же ещё оставался инспектор. Какого дьявола ему понадобилось от меня в выходной?!
  Переложив в левую руку пакет со старым костюмом, я побренчал мелочью, ссыпал блестящие монетки обратно в карман и зашагал к набережной Ярдена. Но там воскресным утром оказалось не протолкнуться от праздношатающихся горожан, и очень скоро мне надоело ловить на себе заинтересованные взгляды нарядных барышень, их ничуть не менее расфуфыренных кавалеров и уличных торговцев. Тогда свернул на бульвар де Карта, и вновь прогадал: обычно тихую улочку запрудила разношёрстная публика, печальная и тихая. И только вопли раздававшего листовки пацана разносились над толпой, как разлетаются над пустынным берегом крики чаек.
  - Полировочная машина на шесть ножей! Патентованная конструкция! - верещал чумазый паренёк, рассовывая прохожим рекламу. - Просто крутите ручку! Блеск обеспечен! Просто как никогда!
  Я взял мятый листок и придержал мальчишку:
  - Что за манифестация? - спросил у него.
  - Дирижера какого-то там хоронят, - легкомысленно ответил тот. - Потерял палочку любимую и в петлю, чудик, полез.
  На нас начали оглядываться, но пацана это нисколько не смутило.
  - Струной удавился, дурик, - продолжил он и резко выкинул вверх большой палец. - Голова - чпок!
  - Понятно, - кивнул я и зашагал прочь.
  Сзади нагнал крик:
  - Паровой утюг! Домашним хозяйкам в помощь! Гладьте быстро!
  И сразу тихий гул почтенной публики, что медленно шествовала к императорскому театру, перекрыла яростная свара сцепившихся за территорию мальцов.
  В этом весь Новый Вавилон: чужая смерть здесь не стоит даже минуты тишины.
  Ничего не стоит, если на то пошло.
  И никогда не стоила.
  Выкинув рекламную листовку в первую попавшуюся урну, я свернул на соседнюю улицу, взглянул на хронометр и прибавил шаг.
  Императорский оперный театр скрылся из виду, и вскоре дугой выгнувшаяся улица привела меня к замощённой брусчаткой площади, посреди которой стоял засиженный голубями памятник великой троице - Амперу, Ому и Вольте.
  А вот лекторий Всеблагого Электричества, рвавшийся к небу двумя стальными мачтами, пернатые вредители облетали стороной. И немудрено - вокруг огромных медных шаров, что венчали изящные конструкции, трепетали короны электрических разрядов. Они то и дело вспыхивали ослепительными искрами, и тогда над площадью всякий раз разносился явственный щелчок, но испуганно втягивали головы в плечи лишь приезжие провинциалы, а расположившиеся на открытых верандах многочисленных кафе горожане даже не отрывались от газет.
  Огромная катушка Николы Тесла должна была потреблять просто чудовищную прорву энергии, и с какой целью учёные мужи день за днём, месяц за месяцем транжирят электричество на демонстрацию собственного величия, всегда оставалось для меня загадкой. Но стоило только пройти за ограду лектория и ощутить гул разлитого в воздухе напряжения, как столь щедрый расход электричества в один миг перестал казаться напрасной показухой. Теперь, когда рукотворные молнии сверкали прямо над головой, я в полной мере ощутил могущество науки.
  Безмерную мощь - вот что на деле олицетворяло творение Николы Теслы.
  Мощь и безопасность.
  Клокотавшая вокруг энергия могла разорвать в клочья и развеять в прах любое инфернальное создание. Любой, путь даже самый могущественный демон за пару секунд сгорит здесь в благодатном огне электрических разрядов; не просто низвергнется в преисподнюю со слегка подпаленной шкурой, а окажется уничтожен раз и навсегда.
  От электричества нет защиты, электричество сильнее магии!
  Брусчатка под ногами слегка подрагивала, сотрясаясь в такт мощному паровому генератору в подземельях лектория, и эта дрожь странным образом придала уверенности. Я снял с головы котелок, прошёл внутрь комплекса и окинул взглядом залитое ярким электрическим светом помещение. От входа инспектор на глаза не попался, пришлось под звуки доносившейся из тарелок громкоговорителей лекции отправиться на поиски невесть что позабывшего здесь начальника.
  Тот отыскался в западном крыле комплекса. Небрежно закинув ногу на ногу, Роберт Уайт откинулся на спинку деревянной скамьи и с отрешённым видом разглядывал батальное полотно "Великий Максвелл побивает падшего". Я решил инспектора от его раздумий не отвлекать, молча уселся рядом и прислушался к лекции.
  - Мы с вами живём в удивительное время, время перемен! - разносилось из слегка похрипывавших динамиков. - Старый мир корчится в судорогах, уходит эпоха пара, наступает эра электричества! Но, как явление на свет человека происходит в муках, так и родовые схватки прогресса перетряхивают действительность, порождая конфликты. Величайшие умы нашего времени Никола Тесла и Томас Эдисон диспутируют по поводу путей развития электричества, но не уподобляйтесь охочим до сенсаций газетчикам, что смакуют непонятные обывателю термины. В спорах рожается истина! Помните! Постоянный ток или переменный - неважно, это в любом случае электричество! Всеблагое Электричество! Знание в чистом виде!
  Тут инспектор повернулся ко мне и спросил:
  - Ты ведь знаешь историю Максвелла, Леопольд?
  - Кто не слышал о великом Максвелле и его демоне! - удивился я.
  - О его падшем, - поправил меня начальник. - Максвелл заставил служить себе падшего.
  - И что с того?
  - С того, что я не хочу всю жизнь прозябать в безызвестности! - яростно сверкнул глазами Роберт Уайт. - Я не хочу следующие четверть века рвать жилы лишь затем, чтобы в итоге просто стать старшим инспектором. И это в лучшем случае! Это если не обскачет по протекции какой-нибудь молокосос! А теперь появился шанс разорвать этот замкнутый круг, понимаешь?
  - Боюсь, нет, - отстранёно произнёс я в ответ.
  Но я понимал, я всё понимал. И понимание это угнездилось в грудине колючим обломком льда. Мне не хотелось слышать то, что собирался сказать инспектор дальше.
  Инспектора это, впрочем, нисколько не волновало.
  - Тот падший в подземелье, - медленно произнёс он, разглядывая правую ладонь, - он был настоящим, ты всё верно сказал. Я почувствовал его сердцебиение, почувствовал биение сердца мраморного изваяния!
  - И что с того?
  - Если он освободится... - прошептал Роберт Уайт, но сразу поправился: - Если ты освободишь его, мы получим такую власть, о которой и мечтать не могли!
  - Нет! Он просто испепелит нас на месте! - возразил я, не став уверять собеседника, будто не сумею вырвать падшего из каменного плена.
  Роберт Уайт только рассмеялся.
  - Падшие давно растеряли своё могущество, - легкомысленно заявил он. - Это первую тысячу лет они властвовали безраздельно, но чем дальше, тем больше теряли свою ярость. Падшие перестали быть карой небесной и заигрались во властителей. Кто-то возомнил себя миродержцем, кто-то сделался затворником. В итоге они превратились лишь в тень былых себя. Наши отцы и деды в ночь титановых ножей залили их кровью всю Атлантиду и полмира в придачу, так неужели ты думаешь, будто мы не справимся с одним-единственным падшим?
  - Справимся - что дальше? - поморщился я. - Совладаем мы с падшим, подчиним его себе, думаете, как отнесутся к этому остальные? А я скажу! Императрица велит живьём содрать с нас кожу, четвертовать и поджарить на медленном огне, а это, говорят, крайне неприятная процедура!
  - Рад видеть, что ты сохранил чувство юмора, Лео, - недобро глянул на меня инспектор своими бесцветными глазами. - Насчёт этой старой клячи можешь не беспокоиться, она всего лишь вдова императора, а кронпринцесса - вечно больная девчонка. Людям нужна сильная рука! Старая аристократия веками лизала пятки падшим, они повинуются - это у них в крови.
  Я этой уверенности начальника не разделял. Когда шестнадцать лет назад после смерти императора родной брат покойного заикнулся о своих претензиях на трон, то и его и всех его близких родственников в одночасье скосил пришедший из Африки грипп. Мало кто сомневался, что к столь внезапной кончине приложила руку её императорское величество.
  И ведь он был её деверем! А мы? Мы с инспектором просто прах под её ногами!
  Поэтому я со всей возможной уверенностью произнёс:
  - Старая аристократия давно лишилась влияния.
  - Именно поэтому они поддержат нас! - с фанатичной уверенностью выдал в ответ Роберт Уайт. - Я не такой идиот, чтобы затевать открытый мятеж, но силы даже одного падшего хватит, чтобы изменить расстановку сил!
  - Мне это не нравится, - честно признал я.
  - Мне тоже, - покладисто кивнул инспектор. - Но такой шанс упускать нельзя. - Он покачал головой и вновь уставился на раскрытую ладонь. - Я чувствовал, как бьётся его сердце. Его обратили в камень, но не смогли убить. Я чувствовал его силу, прикоснулся к ней...
  - Если правая рука искушает тебя, отруби её, - отстранённо произнёс я, глядя на Максвелла, который обуздывал падшего электрической плетью; во все стороны летели брызги огня и обрывки белоснежного пера. - Падший искушает вас, инспектор.
  - Прикуси язык! - резко бросил Роберт Уайт. - Я неспроста назначил встречу именно здесь! Мой разум свободен, никакие чары не достанут нас в этом месте!
  - Как скажете.
  - Так ты поможешь или нет?
  - Не нравится мне это, - упрямо повторил я.
  - Предпочтёшь прозябать на двадцать тысяч годовой ренты, когда мог бы вознестись на самый верх?
  - Возносятся на небо, - хмыкнул я. - Но мы ведь не верим в эти сказки? Зато нам достоверно известно о существовании ада. Вот туда и отправимся, если вы не образумитесь.
  - Чушь! - оборвал меня инспектор. - Так, да или нет?
  - Мне надо подумать.
  - Прими правильное решение, - скривился Роберт Уайт, поднялся со скамьи и зашагал на выход; трость подрагивала в его руке, словно хвост рассерженного кота.
  Я прихватил оставленную им газету и на ватных ногах поплёлся следом. Вышел за ворота лектория, в будке на углу купил газированной воды с малиновым сиропом, залпом выдул стакан и только тогда немного пришёл в себя.
  Сказать, что неожиданное предложение начальника выбило из колеи, - не сказать ничего. На самом деле оно напугало, и напугало буквально до икоты, ведь это были вовсе не пустые фантазии, нет - Роберт Уайт имел обыкновение добиваться своего. При этом вряд ли он мог придумать затею безумней, нежели вернуть к жизни падшего и заставить служить себе. Даже обращённый в каменную статую тот подавлял своей мощью, а когда она выплеснется наружу...
  Я передернул плечами и прошёл в кафе, на вывеске которого помаргивали неровным светом полсотни электрических лампочек. Кафе так и называлось - "Лампа".
  Внутри оказалось не протолкнуться от адептов Всеблагого Электричества; механисты обедали, листали толстенные научные альманахи и до хрипоты спорили, обсуждая последние научные веянья, но мне удалось приткнуться в относительно тихом уголке, под уютным и не таким уж ярким торшером.
  Впрочем, место было тихим лишь относительно.
  Яблочков! Ладыгин! Тесла! Эдисон!
  Амперы, вольты, генераторы, цепи, разряды!
  Электричество!!!
  Я совсем уже собрался поискать какое-нибудь более спокойное заведение, но тут к столику подошёл официант.
  - Порцию мороженого, - попросил я, вовремя вспомнив о пустом бумажнике.
  - Что-нибудь ещё?
  - Нет, спасибо, - отказался я, загораживаясь газетой.
  Как на грех передовица красовалась фотографией худощавой старушки с двумя засвеченными пятнами глаз - фотоплёнка оказалась неспособна выдержать взгляд её императорского величества императрицы Виктории.
  Я поёжился. Милая тётушка без колебаний скормит своим охотничьим псам то, что останется от меня после допросов. Именно так всё и закончится, сомнений в этом не было ни малейших. И это если не сожрёт душу падший!
  Надо ли говорить, что всерьёз предложение инспектора я не рассматривал и рассматривать не собирался? Просто надо было решить, как отказать начальнику и не нажить при этом смертельного врага.
  Сообщить в третий департамент или напрямую в императорскую контрразведку?
  Я знавал немало людей, которые до глубины души презирали шпиков и даже заявляли об этом во всеуслышание, но ради своих шкурных интересов при малейшей возможности строчили кляузы на коллег и знакомых, вот только сам доносить не собирался.
  Донос подобен бумерангу аборигенов Зюйд-Индии; опомниться не успеешь, как вернётся и долбанёт по голове. Слово против слова, и кому в итоге поверят: инспектору или детективу-констеблю? Нет, расклад был точно не в мою пользу.
  - Ваш заказ! - объявил официант и выставил на стол вазочку с мороженым. Отходить от стола он не спешил.
  Я выгреб из кармана пару монет по пятьдесят сантимов и углубился в чтение, желая хоть немного отвлечься от невесёлых раздумий.
  Не вышло.
  Императрица Виктория завершила визит в восстановленную после зимнего наводнения Лютецию и вернулась в Новый Вавилон? На посадочной площадке бабушку встречала её императорское высочество кронпринцесса Анна? Грядёт пятнадцатилетний юбилей наследницы престола?
  А мне-то что с того?
  Меня сейчас волновали лишь просьба инспектора и... бал.
  Я зачерпнул десертной ложечкой немного ванильного мороженого и кивнул.
  Да, бал!
  Проблемы стоит решать по мере их значимости. А если главный инспектор Нальц поджарит некоего детектива-констебля на медленном огне, намеренье Роберта Уайта втравить того в неприятности уже не будет иметь решительно никакого значения.
  Я должен дать ответ инспектору?
  Проклятье! Для этого мне надо пережить сегодняшний вечер!
  Взглянув на часы, я отложил газету, в два счёта расправился с десертом и поднялся из-за стола. Подхватил пакет со старым костюмом и с облегчением покинул слишком шумное заведение.
  Амперы, вольты, люмены...
  Тьфу!
  
  На извозчика пришлось занять у Рамона Миро; благо тот в такой малости отказывать сослуживцу не стал, только с усмешкой поинтересовался:
  - Интересно, ты за год покроешь рентой все долги или не хватит?
  - Уж десятку для тебя как-нибудь выкрою, - ответил я, пряча в бумажник пару мятых банкнот. О том, что долгов с процентами накопилось уже без малого тридцать тысяч франков, говорить не стал.
  - С аванса, - напомнил констебль.
  - С аванса, - подтвердил я и отправился на поиски экипажа, приличествовавшего выходу в свет.
  Доход от наследственного фонда за первые полтора года целиком и полностью уйдёт на возврат долгов, поэтому перспектива лишиться жалованья детектива-констебля вгоняла в самую натуральную депрессию. Но не идти же из-за этого на поводу у инспектора! Жизнь дороже...
  
  Домой я прикатил в открытой коляске, не роскошной, но вполне соответствующей случаю. Ливрея извозчика и вовсе оказалась изукрашена блестящими галунами почище генеральского мундира.
  - Жди здесь, - велел я ему, отпер калитку и прошёл в дом. А там - присвистнул от удивления, застав Елизавету-Марию в вечернем платье из розового атласа с драпировкой тюлем, бисером и стразами.
   - Пора? - поинтересовалась девушка, примеряя у зеркала шляпку. Миниатюрный ридикюль дожидался своего часа на полке.
   - Пора, - подтвердил я.
   Гостья подступила ко мне и взяла под руку.
   - Тогда идём!
   Я сдвинул очки на самый кончик переносицы и посмотрел на девушку поверх тёмных стёкол. За время моего отсутствия она нанесла на лицо неброский макияж, и теперь накрашенные помадой губы больше не казались блеклыми и узкими.
   - Что-то не так, Леопольд? - обворожительно улыбнулась Елизавета-Мария, без всякого сомнения довольная произведённым эффектом.
   - Ты просто очаровательна, - ответил я, возвращая очки на место.
   Мы спустились с крыльца и через мёртвый чёрный сад зашагали к воротам.
   - Как романтично! - неожиданно рассмеялась девушка и сорвала с цветника почерневшую гвоздику, мёртвую как и всё вокруг. Изящные пальчики ловко обломили хрупкий стебель и вставили цветок в петлицу моего пиджака. - Вот так гораздо лучше!
   Я обречённо вздохнул и попросил:
   - Не делай так больше.
   - Почему?
   - Новые цветы уже не вырастут.
   - О, Лео! - покачала головой моя гостья. - Ты тоже ценишь красоту мёртвых цветов? Мы с тобой так схожи...
   Я распахнул калитку, помог девушке забраться в коляску и, лишь когда тронулись с места, возразил:
   - Дело не в этом. Просто я помню эти цветы ещё живыми. Ценны связанные с ними воспоминания, а не их, как ты выразилась, красота...
   - Надо ценить то, что имеешь, а не смотреть в прошлое, - укорила меня Елизавета-Мария. - Советую жить сегодняшним днём, дорогой...
   - Как скажешь.
   - Или это дом накладывает на тебя свой отпечаток? - продолжила ворковать девушка. - Твой дворецкий тоже странный. Просто поразительное самообладание, никогда такого не встречала.
   - Старая школа, - вновь отделался я парой слов, не желая говорить о Теодоре.
   - Тебя что-то беспокоит, Леопольд? - присмотрелась ко мне Елизавета-Мария.
   - А сама как думаешь? - мрачно глянул я на неё сквозь тёмные стекла очков.
   Девушка только беззаботно рассмеялась.
   - Всё будет хорошо!
   - Будем надеяться, - хмыкнул я и о просьбе инспектора распространяться не стал.
   О просьбе инспектора не хотелось даже думать, не то что озвучивать её вслух.
   Вскоре узенькие улочки старых районов остались позади, и колёса перестали подпрыгивать на неровной брусчатке, но на смену тряске пришёл затянувший улицы смог. Из-за дыма с фабричных окраин запершило в горле, и Елизавета-Мария замолчала, прикрыв лицо надушенным платочком.
   Легче стало, лишь когда коляска повернула на Ньютонстраат, и впереди замаячила громада полицейской штаб-квартиры. К центральному входу выстроилась целая вереница экипажей; извозчики высаживали пассажиров и сразу отъезжали, поэтому я условился с возницей, где именно станет нас встречать он после окончания приёма, соскочил на тротуар и протянул руку спутнице. А когда та спустилась с подножки, задавил последние крохи сомнений и повёл Елизавету-Марию к распахнутым настежь дверям Ньютон-Маркта.
   Сорочка на спине взмокла от пота, во рту пересохло, в висках постукивали молоточки приближающейся головной боли, но я лишь улыбался и невозмутимо поглядывал по сторонам. Пригласительное стоявшему в дверях распорядителю и вовсе протянул с видом крайней беспечности; просто передал прямоугольник мелованной бумаги и отправился прямиком в зал, где обычно проводились собрания личного состава.
   Сейчас оттуда доносились отголоски музыка, и Елизавета-Мария легко подстроила шаг под ритм весёлой мелодии. Мне о подобной грациозности не приходилось даже мечтать, поэтому я просто шагал по коридору и раскланивался с коллегами, что время от времени попадались навстречу. Ни с кем не разговаривал, разве что задерживался на секунду перекинуться парой ничего не значащих фраз.
   Главный инспектор повстречался уже на входе в зал. Старикан был занят беседой с высоким толстяком и рыхлым юношей в бесстыдно-дорогом костюме, но при моём приближении сразу оставил министра юстиции и его племянника и заступил на дорогу.
   - Виконт! - расплылся он в улыбке. - Представите меня своей спутнице?
   Я нервно сглотнул и через силу улыбнулся:
   - Главный инспектор, моя невеста Елизавета-Мария Никли, сиятельная. Елизавета-Мария, руководитель полиции метрополии, главный инспектор Нальц.
   - Виконт! - рассмеялся Фридрих Нальц, и в его глазах мелькнули отблески бесцветного пламени. - Не стоит так официально! Сегодня здесь собрались друзья и единомышленники. Никаких званий!
   - Как скажете... Фридрих, - слегка склонил я голову.
   - Проходите же! Проходите! - разрешил тогда главный инспектор и вернулся к прерванной беседе, а я повёл Елизавету-Марию в зал.
   - Это встречи с ним ты так панически боялся? - шепнула она мне.
   - Боялся? Я? С чего ты это взяла?
   Тогда девушка привстала на цыпочки и тихонько выдохнула в ухо:
   - От тебя пахло страхом, Лео. И пахнет до сих пор. Почему?
   - Ничего удивительного, - непринуждённо улыбнулся я. - Один излишне болтливый приятель поставил меня в чертовски неудобное положение, а я терпеть не могу находиться в центре всеобщего внимания.
   - Как скажешь, - лукаво улыбнулась Елизавета-Мария, не став больше настаивать на своём.
   Я только передёрнул плечами и направил девушку к фуршетным столам у дальней стены.
   - Не собираешься танцевать? - удивилась Елизавета-Мария. - Послушай, какая музыка!
   - Нет слуха. Медведь на ухо наступил, - отделался я поговоркой, которую нередко слышал от отца.
   - Ты просто...
   - И пообедать не успел.
   - Это аргумент! - рассмеялась девушка.
   В итоге, прежде чем у столов началось форменное столпотворение, я успел расправиться с десятком канопе, а потом просто фланировал по залу с бокалом содовой. Елизавета-Мария ограничилась стаканом вишнёвого сока.
   - Точь-в-точь как кровь, - сообщила она мне.
   - Только кислый.
   - Я имела в виду цвет.
   - Артериальная ярче, венозная темнее.
   - Ты невыносим!
   - Нервы, - вздохнул я и, поскольку Елизавета-Мария давно находилась в центре всеобщего внимания, начал представлять девушку сослуживцам. И всё бы ничего, но тут появился инспектор Уайт.
   - Леопольд! - как ни в чём ни бывало улыбнулся он. - Позволь я украду на пару танцев твоё сокровище!
   - Разумеется, инспектор! - разрешил я без малейших колебаний.
  Танцевать сегодня в любом случае не собирался.
   В этот момент оркестр на импровизированной сцене заиграл новую мелодию, Роберт и Елизавета-Мария присоединиться к танцующим парочкам, а я вновь направился к фуршетным столам, старательно обходя при этом изредка мелькавшие в толпе знакомые лица.
  Пустое! Спрятаться не получились.
   - А она красивая, - раздалось вдруг за спиной. - И говорят, немного похожа на меня.
   Я резко обернулся и оказался лицом к лицу с дочерью главного инспектора. Елизавета-Мария Нальц заметно превосходила ростом мою спутницу, поэтому наши глаза были едва ли не на одном уровне. Мои - бесцветно светлые, и её - светло-серые с ослепительными оранжевыми искорками. В такие глаза хотелось смотреть до бесконечности.
   - Мало кто может сравниться с вашей красотой, сиятельная, - ответил я неуклюжим комплиментом и, не совладав с искушением, стянул тёмные очки
   По слухам талантом сиятельной Нальц было умение завораживать людей взглядом, но меня это сейчас нисколько не волновало.
  - А вы льстец, виконт! - покачала головой дочь главного инспектора.
   - Возможно и льстец, - пожал я плечами, - но это не тот случай. И раз уж выпала возможность, хочу принести самые искренние извинения за прискорбный инцидент с газетой. Поверьте, я и понятия не имел, что поэты столь несдержанны на язык.
   Дочь главного инспектора только рассмеялась.
   - Пустое! - заявила она, накрутив на палец рыжеватый локон. - Мне даже лестно было ощутить себя героиней светских сплетен. Да и папенька так забавно гневался...
   Забавно? Вот уж не думаю.
   Я кисло улыбнулся:
   - Рад, что всё разрешилось.
   - Уверена, завтра все и думать забудут об этом недоразумении, - легкомысленно заметила девушка и полюбопытствовала: - Виконт, вы и вправду знакомы с Альбертом Брандтом? Его называют самым загадочным поэтом современности! Как вы познакомились?
   - Дело было в... - я запнулся, не сумел отвести взгляд от завораживающих девичьих глаз и неожиданно для себя самого ответил чистую правду, - в Афинах, если память мне не изменяет...
   - В Афинах?
   Давление в висках сделалось невыносимым, и я подтвердил:
   - Да, - но сразу нашёл в себе силы поправиться: - Или в Ангоре, точно не помню. Альберт попал в сложное положение, и я оказал ему небольшую услугу. С тех пор мы общаемся.
   - Как интересно! - охнула дочь главного инспектора. - Вы много путешествовали?
   Вместо ответа я предложил:
   - Елизавета-Мария, позвольте рассказать вам об этом за танцем? Полагаю, теперь это не вызовет ненужных кривотолков... - И обмер от собственной смелости в ожидании ответа.
   - Разумеется, виконт!
   Мы присоединились к кружащимся в вальсе парам, я начал вести девушку и сразу понял, что танцует Елизавета-Мария куда лучше меня и, дабы окончательно не ударить в грязь лицом, следует отвлечь партнёршу разговором.
   И не наступить на ногу. Только бы не наступить ей на ногу...
   - Мама умерла, когда мне было пять, - сообщил я девушке, - отца это просто подкосило.
   - Мне очень жаль...
   - Не припомню, чтобы мы с тех пор задерживались где-нибудь дольше, чем на полгода.
   - Наверное, объехали всю империю?
   - Нет, не всю, - рассмеялся я, смехом маскируя нервозность. - Но повидать довелось немало.
   - И где понравилось больше всего?
   Я ответил без колебаний:
  - Новый Вавилон - сердце империи
  Соображениями, что он же и разъедающая империю язва, делиться не стал
   - А ваш друг Альберт? - поинтересовалась Елизавета-Мария. - Он и в самом деле такой странный, как о нём говорят?
   - Не более странный, чем остальная богема, - заметил я с многозначительным видом. - Слышали о дирижёре, который наложил на себя руки из-за потерянной палочки?
   - Да, просто ужас!
   В этот момент музыка смолкла, и мне пришлось отступить от девушки.
   - Приятно было познакомиться, виконт, - улыбнулась на прощание Елизавета-Мария и лёгкой танцующей походкой зашагала прочь.
  Взгляд удивительных глаз прекратил дурманить сознание, и я выдавил из себя:
   - Мне тоже. Мне тоже...
  Во рту пересохло, нестерпимо захотелось промочить горло, но прежде чем успел дойти до фуршетных столов, меня перехватил Роберт Уайт.
   - Ты подумал над моим предложением? - спросил начальник.
   - Нет.
   - Ещё не подумал?
   - Нет, инспектор, - покачал я головой и надел тёмные очки. - Я не буду этого делать.
   - Как скажешь, - неожиданно покладисто пожал плечами Роберт Уайт и пытаться переубедить меня не стал. - Но давай поговорим завтра на свежую голову. Пообещай, что подумаешь об этом.
   - Подумаю, - пообещал я.
   - На службу не выходи, сам тебя навещу, - предупредил инспектор, отсалютовал бокалом и отправился восвояси.
   Проклятье! Последняя ремарка угодила прямиком в мою ахиллесову пяту. Если инспектор не передумает насчёт отстранения от службы, аванса мне не видать как собственных ушей. А ведь он точно не передумает...
   Я вновь беззвучно выругался, и тут кто-то взял меня под локоть.
   - Леопольд, с тобой всё в порядке? - спросила Елизавета-Мария, моя Елизавета-Мария.
   - Да.
   - Ты дышишь, словно загнанная лошадь.
   - Здесь душно, - сказал я, рассеянно оглядываясь по сторонам. - Давай выйдем на свежий воздух.
  Девушка после танцев нисколько не запыхалась, даже синяя жилка на шее не стала чаще биться, а вот мне было откровенно нехорошо. Сердце постукивало как-то очень уж неровно.
  - Решил улизнуть с этого праздника жизни?
   - Неплохая идея, не находишь?
   - Если ты уже закончил...
   - Да, можно уходить.
   Мы направились на выход, но в дверях нас вновь перехватил главный инспектор.
   - Сиятельная, - улыбнулся жуткий старик, - позвольте на пару слов вашего кавалера...
   Мы с Фридрихом Нальцем отошли к распахнутому окну, и там главный инспектор какое-то время молча смотрел на россыпь освещавших вечер электрических фонарей.
   - Я впечатлён, виконт, - произнёс он какое-то время спустя. - Вы крайне изворотливый молодой человек.
   - Благодарю...
   - Но! - неожиданно резко обернулся главный инспектор, и меня будто кипятком с головы до ног обдало. - Впредь держитесь от моей дочери подальше! Зарубите это себе на носу!
   - В подобном предупреждении нет никакой необходимости, - уверил я собеседника, с трудом удержавшись, чтобы не сделать шаг назад.
   - Вот и замечательно ... - отстранённо промолвил старик. Глаза его постепенно потускнели, он несколько раз кивнул, словно соглашаясь с собственными мыслями, и вернулся в бальную залу.
   Я проводил его пристальным взглядом, затем протянул руку приблизившейся Елизавете-Марии и вместе с ней отправился на выход.
   - Чего он от тебя хотел? - поинтересовалась девушка, когда мы вышли на улицу.
   - Если не вдаваться в подробности, - усмехнулся я, - главный инспектор сообщил, что мне с тобой повезло.
   - С этим не поспоришь! - рассмеялась Елизавета-Мария, искренне и заливисто.
   Я вытер выступившую на лбу испарину и повёл девушку по залитому электрическим светом тротуару, на ходу высматривая дожидавшегося нас извозчика. Вместе с сумерками нахлынула и неуютная прохладца, и Елизавета-Мария зябко куталась в невесомую накидку.
   - Задержишься у меня на пару дней? - спросил я, подсаживая девушку в коляску.
  Вопрос развеселил девушку, и она вновь рассмеялась:
   - Разумеется, дорогой. Я вся в твоём распоряжении.
   - Вот и замечательно.
   Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Будущее по-прежнему напрягало своей неопределённостью, и хоть теперь уже не приходилось опасаться гнева главного инспектора, угроза лишиться души пугала ничуть не меньше.
   Механисты могут сколько угодно распинаться о Всеблагом Электричестве и протирать штаны в библиотеках, пытаясь обрести некое сакральное знание, но я не был столь наивен. Преисподняя существует, в этом сомневаться не приходилось, и мне вовсе не хотелось стать одним из её обитателей. Пока же всё к этому и шло.
   И потеря жалованья на этом фоне уже как-то даже не расстраивала.
   Некоторые вещи за деньги не купишь.
  
  
   Домой добрались, когда на город уже накатила ночь. Среди домов она казалась глухой и непроглядно-чёрной, но с холма хорошо было видно, сколь неоднородны на деле её владения. Часть Нового Вавилона и вправду капитулировала без боя и до утра погрузилась во мрак, но другие районы желтели неровным светом газовых фонарей, а над центром серебрились отсветы эклектических ламп. И везде, на всех высотках помаргивали точки навигационных огней.
   - Потрясающее место, - сказала Елизавета-Мария, опершись на мою руку и выбираясь из коляски. - Отсюда хорошо видна мимолётность бытия.
   Я ничего на это замечание не ответил и завёл девушку в дом. Там перепоручил гостью встретившему нас дворецкому, сам поднялся в спальню и с облегчением развязал шейный платок.
   Вот и кончился этот безумный день. Вот и кончился...
   Аккуратно сложив пиджак, жилетку и брюки, я убрал их в пакет и поставил у двери, чтобы прямо с утра отнести портному. Затем избавился от сорочки и, встав напротив ростового зеркала, скептически оглядел своё отражение.
   Первое, что бросалось в глаза - худой. Худой и долговязый, словно оглобля.
  Пересчитать рёбра проблемы не представляло совершенно.
   Нескладный? Нет, просто худой. И хоть папа не переставал твердить, что "были бы кости, а мясо нарастёт", в это пока совершенно не верилось. Худой - и точка.
   Да и в остальном не красавец. Слишком резкие черты лица, излишне длинный нос; неровные зубы тоже привлекательности не добавляли.
   А в целом ничего особенного, заурядный молодой человек двадцати одного года от роду. Впрочем, нет - не заурядный. Был бы заурядный, если б не глаза.
  Пронзительный взгляд выцветше-светлых глаз сиятельного пугал подчас даже меня самого.
   Никто не может пожаловать титул сиятельного. Сиятельным можно родиться, сиятельным можно стать. Точнее - можно было стать. Все падшие давно уничтожены, и никто больше не сумеет окропить себя их проклятой кровью.
   Но все ли они уничтожены на самом деле? Я вспомнил о подземной часовне в иудейском квартале, и настроение вмиг скисло, словно молоко на жаре. Казалось бы - куда ещё хуже, но наивно полагать, будто достиг самого дна. Адская бездна бездонна.
   Инспектор с меня точно не слезет...
   - Вот это да! - присвистнули вдруг за спиной.
   Я обернулся к застывшей в дверях Елизавете-Марии и досадливо поморщился.
   Проклятье! Раньше запирать спальню никакой необходимости не было...
   А девушка уже ступила в комнату ничуть не смущённая тем, что я стою перед зеркалом в одних лишь трусах.
   - Пустой крест! - ошарашенно прошептала она, и тонкие пальчики скользнули вдоль моего позвоночника. - Во всю спину. Больно было накалывать?
   - Уйди, - попросил я, но тщетно.
   Елизавета-Мария отступила к зеркалу и оценивающе взглянула на меня спереди.
   - Звезда Соломона на сердце, рыба с правой стороны, - продолжила она перечислять татуировки, - на шее цепь, на руке... - Она пригляделась к надписи, что на несколько раз обвивала правый бицепс, но не сумела разобрать мелких буковок. - Это латынь? - спросила тогда.
   - "Pater Noster", - подсказал я, и девушка невольно отступила на шаг.
   - Леопольд, да ты полон сюрпризов! - покачала головой Елизавета-Мария. - Но ради адского пламеня, зачем? С какой целью ты изукрасил себя почище египетского моряка?
   - Папа не всегда объяснял мотивы своих поступков, - спокойно ответил я и взял брошенный на кровать халат.
   - Оригинально, - озадачилась девушка. - Неужели никогда его об этом не спрашивал?
   - Он не желал об этом говорить.
   - Ты не спорил?
   - Это было бы не слишком умно с моей стороны.
   - Удивительно! - покачала головой девушка, потом откинула с лица рыжий локон и с задумчивой улыбкой произнесла: - Но знаешь, для симметрии не хватает чего-то на левой руке.
   - У папы были на неё какие-то планы, - подтвердил я, затягивая пояс халата. - А теперь, если ты не против, я собираюсь лечь спать.
   Елизавета-Мария приблизилась и шепнула:
   - Мне остаться?
   - Нет! - отрезал я излишне резко, но извиняться не стал. - Не надо.
   - Не сегодня, - согласилась девушка и, наконец, оставила меня в покое.
   Я запер дверь, разжёг ночник и проверил все ставни. Затем потушил газовые рожки и улёгся в кровать. Начал мысленно перебирать события сегодняшнего дня, попытался восстановить в памяти лицо дочери главного инспектора, но от её образа остались лишь оранжевые искры в серых глазах, да лёгкий аромат духов. И голос.
   Под чарующие звуки этого голоса я и провалился в на редкость беспокойный сон.

  
5
  
   Спал плохо. Постоянно просыпался из-за шорохов и скрипов, некоторое время спустя опять забывался в полудрёме, но вскоре просыпался вновь. Сон и явь перетекали друг в друга столь плавно и незаметно, что зачастую даже не было уверенности, в каком именно состоянии пребываю.
  Именно поэтому, в очередной раз проснувшись и обнаружив на табурете в тёмном углу незнакомого господина, я этому обстоятельству нисколько не удивился. Пусть дверь спальни была и заперта изнутри, а ставни надёжно закрывали окна, но дерево и железо, увы, способны остановить далеко не всех.
   - Господин Орсо, - с нескрываемой укоризной произнёс некто в костюме средней руки лавочника или небогатого клерка, - вам бы стоило с большим пониманием отнестись к просьбе инспектора Уайта. Вы многим обязаны ему. К тому же инспектор не забывает своих друзей. Джимми и Билли с ним не один год, он вытащил их из такой дыры, что и подумать страшно. Пойдёт в гору инспектор, пойдёте в гору вы. Его успехи, ваши успехи...
   - Идите к чёрту! - с выражением выругался я и перевернулся на другой бок.
   - Очень невежливо, господин Орсо, отворачиваться, когда с вами разговаривают! - оскорбился незваный гость и, вскочив с табурета, начал расхаживать из угла в угол. - Инспектор в любом случае добьётся своего. Вы это знаете, и он это знает. Так к чему всё усложнять? Зачем доводить дело до крайностей? Укротить падшего, уподобиться самому Максвеллу, это ли не захватывающее приключение?! Подумайте об этом!
   - Максвелл плохо кончил, - пробормотал я себе под нос и натянул на голову одеяло.
   - Инспектор так этого не оставит! - сорвался на крик незнакомец, а потом оглушительно хлопнуло, разлетелись по комнате раскиданные безделушки, распахнулись наружу ставни с выломанными запорами.
   Я уселся на кровати и поковырял мизинцем в левом ухе, но звенеть в нём от этого меньше не стало.
  Проклятие, как же это некстати!
  В дверь заколотили, я отбросил одеяло и отпер засов, тогда в спальню ворвалась Елизавета-Мария в одной лишь ночной сорочке, зато с тяжёленным подсвечником в руке.
  - Что стряслось? - выкрикнула она, заметив учинённый незваным гостем разгром.
  - Меня посетила Мара, - усмехнулся я, накинув халат. - Мара, только и всего.
  - Простой кошмар? - с изумлением уставилась на меня девушка. - Это всё из-за обычного ночного кошмара?
  - Не совсем обычного, но в целом - да, - подтвердил я и многозначительно откашлялся.
  Елизавета-Мария повернулась к прибежавшему на шум дворецкому, опустила взгляд на своё полупрозрачное одеяние, но ничуть этому не смутилась и покинула мою спальню без какой-либо спешки и с непоколебимым чувством собственного достоинства.
  - Придётся вставлять окна, Теодор, - вздохнул я тогда.
  - Ничего страшного, виконт, - успокоил меня слуга. - С прошлого раза осталось достаточно стёкол.
  - И приберись тут, - попросил я, осторожно вышагивая меж валявшихся на полу безделушек. Быстро собрал в охапку одежду и отправился приводить себя в порядок в ванную комнату.
  Там посмотрелся в зеркало и, надо сказать, отражение не порадовало. Капилляры белков полопались, и обычно бесцветное сияние глаз сейчас заметно отсвечивало красным.
  Впрочем, - нестрашно. Тёмные очки созданы будто специально для таких случаев.
  Взяв с полки щётку и жестянку зубного порошка, я избавился от неприятного привкуса во рту, прямо в ванной комнате оделся и вернулся к наводившему в спальне порядок дворецкому уже при полном параде.
  - Сегодня на службу мне не надо, только отнесу костюм и вернусь, - сообщил ему, взял валявшийся у стены бумажный пакет и зашагал к лестнице, но Елизавета-Мария перехватила меня на полпути.
  - В доме есть хоть что-нибудь съестное? - выглянула она из своей комнаты, на этот раз приличия ради кутаясь в длинный халат.
  - Попробую это организовать, - пообещал я, совершенно не представляя, где взять деньги на покупку провизии.
  - Пойти с тобой?
  - Не стоит, - отмахнулся я и сбежал на первый этаж. Дошёл до ворот, обернулся и невесело усмехнулся, глядя на мрачный особняк.
  В проклятии был один несомненный плюс: несмотря на три заклада и кучу просроченных платежей, никому из кредиторов и в голову не приходило отобрать у меня за долги дом. А кого такая мысль посещала...
  Что ж аггельская чума - не та болезнь, которую можно вылечить парой таблеток аспирина.
  
  До портного добирался пешком; денег не хватало не только на подземку, но даже на паровик. Впрочем, торопиться было некуда, поэтому я без всякой спешки прошёлся по знакомым улочкам, прикидывая, кто из моих немногочисленных приятелей согласится ссудить на неопределённое время хотя бы две-три десятки.
  На ум приходил только Альберт Брандт, но видеть его хотелось в последнюю очередь.
  Вернув костюм, я встал на крыльце ателье, достал жестянку с леденцами и отправил в рот малиновый.
  - Ужасная катастрофа в Лютеции! - заголосил вдруг вывернувший из-за угла мальчонка, размахивая свежей газетой. - Погиб знаменитый Сантос-Дюмон! Крушение аэроплана! Взрыв порохового двигателя! Ужасная катастрофа в Лютеции!
  Мальчишка орал так заразительно, что заваляйся в карманах хоть пара медяков, купил бы газету из чистого любопытства, но из бумажника пришлось выгрести всё подчистую, поэтому я отвернулся и зашагал по улице.
  Ужасная катастрофа? Ха! Ужасней моего финансового кризиса придумать катастрофу просто невозможно!
  Где раздобыть денег? Где?!
  Неожиданно я вспомнил о давешнем приглашении в банкирский дом Витштейна и прищёлкнул пальцами.
  Точно! Сегодня понедельник, банк работает, а где банк, там и деньги. Вот, туда и отправлюсь.
  Но тут сидевший на лавочке господин опустил газету и улыбнулся, заметив моё неподдельное изумление.
  - Присаживайся, Леопольд, - предложил инспектор Уайт. - Надеюсь, у тебя было достаточно времени обдумать моё предложение?
  Я встал напротив начальника и кивнул:
  - Достаточно. Я не стану этого делать.
  Роберт Уайт и бровью не повёл.
  - Могу поинтересоваться, по какой причине? - только спросил он, услышав отказ.
  - Не хочу, чтобы эта тварь сожрала мою душу.
  - Не беспокойся, у тебя всё получится.
  - Получится? В падшем силы как в ста тоннах динамита! Я и близко к нему не подойду!
  - Ты упускаешь шанс хоть чего-то достичь в своей никчёмной жизни!
  - Извините, инспектор. Без меня.
  И не желая больше выслушивать никаких доводов, я развернулся и зашагал в обратном направлении.
  Роберт Уайт останавливать меня не стал. Он и с места не сдвинулся, так и остался сидеть на лавочке. Но спину жгла его снисходительная улыбка, и от этой улыбки на душе сделалось как-то совсем нехорошо.
  В банк я не пошёл, отправился прямиком домой. Но опоздал...
  
  Предчувствия не подвели - стоило только пройти за ограду, и в глаза сразу бросилась оставленная нараспашку дверь.
  А ведь Теодор подобной небрежности себе никогда не позволял!
  Достав из кармана Цербер, я уже на бегу сдвинул предохранитель и взлетел на крыльцо. Заскочил в дом, и сразу из-под ноги вылетела винтовочная гильза, ударилась о плинтус, закрутилась на месте.
  - Дерьмо! - в сердцах выругался я, встав над телом дворецкого, во лбу которого чернело засохшей кровью аккуратное пулевое отверстие. Поднял брошенную на грудь Теодора визитную карточку, прочитал лаконичное послание на обратной стороне и вновь не удержался от ругательства.
  "Ты знаешь где" - гласила надпись на визитке инспектора Уайта, и ничего больше на ней не было, но больше ничего писать и не требовалось.
  Я знал где. И ещё я знал, что инспектор не оставит меня в покое, пока не добьётся своего.
  Обратиться в третий департамент?
  При одной только мысли об этом у меня вырвался нервный смешок.
  Не вариант. Хорошо бы, но не вариант.
  Отбросив смятую визитку, я посмотрел на дворецкого и покачал головой.
  - Ладно, Теодор, - вздохнул, хрустнув костяшками пальцев, - давай начнём всё с начала. - И я заставил себя увидеть то, что лежит на полу в действительности, а не в моём подменившем собой реальность воображении.
  И сразу облик дворецкого начал меняться и терять человеческое обличье. Тронутая тлением кожа туго обтянула острые скулы, пустые глазницы провалились, губы натянулись полосками серой кожи и обнажили неровные жёлтые зубы, а волосы увенчали череп неровными серыми клочьями. И лишь дыра во лбу не изменилась никак. Пулевое отверстие было здесь и сейчас.
  Неожиданно торчавшая из рукава кисть дрогнула, скрюченные пальцы скребнули по дубовому паркету, ноги засучили по полу начищенными ботинками, и тогда я одёрнул неупокоенного:
  - Терпение, Теодор! Терпение!
  Ту ночь, когда в доме поселилось проклятие, дворецкий не пережил. Но и умер он не до конца. Теодор был человеком чести, его чувство долга оказалось сильнее смерти, и это сыграло с ним злую шутку - все эти годы он оставался заперт в собственном мёртвом теле, будто в камере смертников. Старуха с косой могла придти за ним в любой из дней, но медлила, то ли намереваясь извести обманувшего её наглеца ожиданием, то ли не зная, с какой стороны подступиться к эдакому упрямцу. А я...
  Я слишком хорошо помнил Теодора живым, чтобы позволить ему пребывать в образе бессловесной нежити. Мне ведь не требовалось воскрешать покойника, достаточно было просто представить его живым и добавить к этим воспоминаниям самую малость силы.
  Откуда ей взяться, если мой талант черпал силу в страхах?
  Из страхов, откуда ещё. И дело было даже не в том, что сам я до дрожи боялся одиночества пустого особняка, куда больше помогал запредельный ужас смерти.
  Не мой - Теодора. Он боялся возродиться, ведь дарованный мной эрзац жизни, неминуемо обречён был завершиться новой смертью. Мгновения агонии одинаково ужасны и для живых, и для тех, кто живым себя только мнит. Неважно, с какой высоты падать, если под тобой бездонная пропасть.
  На этом страхе и смертном ужас я и сыграл. А стоило только эмоциям обернуться малой толикой реальности, как Теодор ухватился за мои воспоминания, натянул их на себя будто личину, и судорожно засучил ногами, когда забилось сердце и задёргалось корёжимое противоестественным возвращением из царства смерти тело.
  Я почувствовал лёгкое головокружение и прислонился к стене; в глазах сразу прояснилось и стих звон в ушах. Мёртвый дворецкий не нуждался в поддержке постоянно, у него хватало с избытком собственной силы. Чувство долга не дало ему сойти в могилу, оно же билось потусторонним близнецом сердца, а от меня требовалось лишь придать первоначальный импульс, воплотить эту силу в форму запечатлённых в памяти образов, только и всего. Для человека со столь живым воображением это несложно.
  Не Христос и Лазарь, а всего-навсего сиятельный с непростым талантом и его застрявший между жизнью и смертью слуга.
  - Благодарю, виконт, - выдохнул Теодор, уверено поднялся на ноги и сообщил: - Они забрали вашу гостью.
  - Кто приходил? - спросил я, заранее зная ответ.
  - Двое парней, рыжий и шатен. Шатен жевал табак.
  - Понятно, - вздохнул я и поднялся в спальню.
  Джимми и Билли сильно пожалеют, что сунулись ко мне домой. Неважно, кто их прикончит - я или проклятие; в любом случае эту ночь им не пережить. И вряд ли об этом не знал инспектор, когда отправлял их за Елизаветой-Марией.
   В спальне я достал из тумбочки Рот-Штайр и до упора оттянул головку затвора; миг спустя тот вернулся на место, с сочным металлическим клацаньем дослав патрон. Пристроив кобуру с пистолетом на пояс, я нацепил помочи, без которых рисковал оказаться со спущенными штанами, проверил Цербер в кармане пиджака и спустился на первый этаж.
  - И не забудь прибраться в спальне, - напомнил дворецкому, поправлявшему перед зеркалом бакенбарды.
  - Ни в коем случае, виконт, - кивнул Теодор со столь невозмутимым видом, словно это не он валялся пять минут назад на полу с дырой в голове.
  Впрочем, пробившая лоб пуля - не самое худшее, что ему довелось пережить, точнее - не пережить. Аггельская чума убивала не столь милосердно, как пятнадцать грамм свинца и меди.
  
  
6
  
  До иудейского квартала я добирался пешком. Шел без лишней спешки, заранее обдумывая свои дальнейшие действия, снова и снова подбирая слова и аргументы, которые помогли бы разрешить дело без кровопролития. Но надежды на подобный исход, если начистоту, уже не оставалось.
  Инспектор Уайт никогда не останавливался на полпути, а я не собирался идти у него на поводу и ставить на кон чужой игры собственную душу.
  Елизавета-Мария?
  О да, инспектор прекрасно знал, как зацепить человека за живое. Но он совершил большую ошибку, решив, что вот так запросто сумеет заставить меня плясать под свою дудку.
  И я через полу пиджака нащупал кобуру с пистолетом.
  Еще посмотрим, кто кого. Еще посмотрим...
  
  Цирюльня ожидаемо встретила меня запертой дверью. Я постоял на крыльце, наблюдая за повседневной жизнью местных обитателей, затем приоткрыл ворота и настороженно шагнул в узкий проезд между домами. Там снял темные очки и прислушался, но ничего определенного помимо доносившегося с улицы гомона не уловил.
  Стало страшно. Страшно и очень одиноко.
  Но ненадолго - тяжесть вытащенного из кобуры "Рот-Штейра" позволила взять себя в руки и вернуть уверенность в собственных силах.
  Я нужен инспектору, а вот он мне - нет.
  Маленькое такое преимущество.
  На заднем дворе никого не оказалось. С пистолетом в руке я подступил к распахнутой настежь двери цирюльни и заглянул в комнату. Там - никого.
  Наугад закинул в рот леденец, тот оказался лимонным. Единственный лимонный на всю жестянку; такое вот везение.
  "Кислятина..." - поморщился я и осторожно переступил через порог.
  Стараясь не шуметь, добрался до спуска в подвал и замер рядом, не решаясь двинуться дальше.
  "Ты знаешь, где", - гласила записка. Я и в самом деле знал; знал, но никак не мог заставить себя сделать следующий шаг.
  Если мне и суждено умереть не своей смертью, это случится в подвале.
  Откуда такая уверенность? Простое предположение. Не зря же я терпеть не могу эти темные норы...
  Впрочем, внизу меня ждала Елизавета-Мария, а значит, о страхах можно было позабыть.
  Вперед!
  Я вытер носовым платком вспотевшее лицо и начал спускаться по лестнице, никак не пытаясь скрыть свое появления. Без толку - сослуживцев в любом случае врасплох не застать, нечего даже пытаться.
  И точно - только шагнул в освещенный парой керосиновых ламп подвал, сразу раздался окрик:
  - Руки! - и Джимми выступил из темного угла с карабином наизготовку.
  Билли вынырнул откуда-то с другой стороны и потребовал:
  - Пистолет! На пол! Немедленно!
  Я пропустил их распоряжения мимо ушей.
  - Где девушка? - спросил, продолжая держать "Рот-Штейр" в опущенной руке.
  Джимми закашлялся, сплюнул под ноги мокроту и прошипел:
  - Если ты немедленно не уберешь ствол...
  - Стой! - одернул его напарник, на круглом лице которого играла непонятная полуулыбка-полуухмылка. - Стой, Джимми! Не торопись. И ты, Лео, не нарывайся. Давай начнем все сначала.
  Билли казался слишком уж невозмутимым для ситуации, в которой оказался; это сбивало с толку и мешало сосредоточиться. А вот его рыжий приятель, напротив, накрутил себя до предела.
  - Да в аду я его видел! - выругался он. - Если дернется, сразу продырявлю!
  - И что тебе на это скажет инспектор? - с усмешкой полюбопытствовал я.
  - Скажу, что с простреленной ногой ты станешь более сговорчивым! - послышалось тут от провала в стене, а миг спустя из сгустившегося там мрака выступил инспектор Уайт. Елизавету-Марию он вел перед собой, для верности прижимая стволы "Гидры" к девичьей голове. - Не дури, Лео. Брось пистолет. Мы просто поговорим.
  - Дорогая, с тобой все в порядке? - спросил я, игнорируя инспектора.
  - Могло быть и лучше, - многозначительно произнесла Елизавета-Мария, теребя пояс халата, в котором ее вытащили из дома. - Но ты легко можешь все исправить...
  - Хватит болтать! - оборвал девушку Джимми, чихнул, мотнул головой и потребовал: - Ствол! На пол! Быстро!
  - Инспектор, - попытался я апеллировать к голосу разума. - Предлагаю разойтись по-хорошему. Вы не станете принуждать меня освободить падшего, я не расскажу о вас руководству. Хотите - уволюсь. Просто разойдемся, как в море корабли.
  - Нет, Лео, - лишь рассмеялся в ответ Роберт Уайт. - Я свой шанс не упущу!
  Вся его невозмутимость оказалась насквозь напускной, на деле он накрутил себя почище Джимми, который места себе не находил и мог сорваться в любую секунду. Билли на их фоне казался достигшим просветления отшельником.
  Да что с ним не так? Его уже должно корежить от аггельской чумы!
  - Вы одержимы! - вновь обратился я к инспектору. - Падший забрался к вам в голову! Он вертит вами как хочет, разве это непонятно?
  - Леопольд, - лишь улыбнулся в ответ начальник, - приказать Джимми прострелить тебе ногу?
  - Давно пора! - с довольным видом осклабился рыжий констебль.
  - Знаешь, в чем твоя проблема, Джимми? - вздохнул я тогда, дождался недоуменного хмыканья и сообщил: - В том, что ты уже мертв. И Билли мертв. Зря вы сунулись ко мне домой!
  - Не вынуждай меня, Лео, - с угрозой произнес Роберт Уайт. - Лучше не вынуждай...
  Я повернулся к нему и оскалился:
  - Это вы, Роберт, вынуждаете меня. Я ведь вполне могу вообразить вашу безвременную кончину!
  - Чушь! - фыркнул инспектор. - Я не боюсь смерти! Что меня по-настоящему пугает, так это безвестность! Твой талант бессилен причинить мне вред. Ты ничего не можешь, Лео! Ничего!
  - Ничего не могу? - переспросил я. - О нет, инспектор! Я могу вообразить, что сейчас глубокая ночь.
  - И этим ты решил напугать меня?
  - Не вас. И не напугать. Джимми, Билли, вы слышите? Уже ночь. Глубокая ночь!
  Рыжий констебль немедленно зашелся в надсадном кашле, оперся на стену, а потом и вовсе сполз по ней на пол, но вот Билли будто не расслышал моих слов, он с недоумением уставился на приятеля и спросил:
  - Джимми, ты чего? Джимми!
  - Чувствуете, как разгорается внутри пламя? - подстегнул я проклятие. - Оно прожигает вас насквозь и рвется на волю!
  Джимми с ужасом уставился на свои ладони - те засветились изнутри алым сиянием, словно констебль накрыл ими мощный электрический фонарь, и на коже начали стремительно набухать яркие бубны ожогов. Не только на руках, но и на шее и лице. Рыжий забился в страшных судорогах и принялся кататься по полу в приступе падучей, а потом воссиял ослепительным светом и обмяк. На утоптанной земле распласталось запеченное изнутри тело.
  Но это не я убил его, вовсе нет. Внутренности констебля пожрало проклятие. Мое воображение лишь слегка подстегнуло костлявую клячу, и без того уже мчавшуюся прямиком в ад.
  Билли оказался крепким орешком. Он присел рядом с приятелем, удостоверился в его смерти, потом как-то заторможенно поднялся с колен и вдруг вскинул карабин.
  - Ах ты...
  Грохнул выстрел, голова Билли расплескалась кровавыми брызгами, и констебль как подкошенный рухнул рядом с мертвым сослуживцем.
  - Чертов морфинист! - выругался инспектор Уайт и направил дымившуюся "Гидру" уже не на Елизавету-Марию, а на меня. - Брось пистолет, Лео! Или, клянусь, продырявлю тебе колено!
  Морфий! Ну конечно же! Спокойствие констебля и его невосприимчивость к страху вызвал наркотик! Да он даже боли не чувствовал!
  - Брось немедленно! - вновь выкрикнул Роберт, и стало ясно, что при малейшем промедлении он попросту выстрелит мне в ногу.
  Я положил "Рот-Штейр" на пол, медленно отодвинул его носком туфли и напомнил:
  - Еще можно разойтись по-хорошему...
  - Раз уж я пожертвовал своими людьми, - помертвевшим голосом промолвил Роберт и встряхнул левой рукой, резким движением раскладывая зажатую в ней наваху, - подумай, что я сотворю с твоей невестой. А дабы не затягивать этот балаган, я начну считать. И когда досчитаю до трех, или услышу от тебя правильный ответ, или...
  - Заканчивай. Я разрешаю, - поморщился я и мотнул головой, прогоняя из нее образ девушки, миловидной и хрупкой.
  - Что? - опешил инспектор, когда по его запястью прошлись изящные пальчики Елизаветы-Марии.
  Отсеченная когтями кисть вместе с пистолетом шлепнулась на пол, Роберт Уайт попытался отстраниться от суккуба и даже успел замахнуться ножом, но инфернальное создание неуловимым глазу движением вновь приникло к нему и резко - снизу-вверх! - вспороло от паха до горла, будто выпотрошило снулую рыбу.
  Хлынула кровь, инспектор рухнул на колени, и суккуб скользнула к нему за спину. Стиснула длинными пальцами шею, так что острые когти проткнули кожу, и капля за каплей начала выдавливать из жертвы остатки жизни.
  Я не отвернулся и досмотрел до конца. Это ведь я убил инспектора. Я и никто иной.
  Было ли мне его жаль?
  Не знаю. Мы живем в жестоком мире, главный принцип которого - убей или умри. Милосердие? Милосердие для слабых...
  Тут суккуб оставила истерзанное тело в покое и легкой, танцующей походкой направилась ко мне. От милой Елизаветы-Марии не осталось и следа: лицо удлинилось и сделалось белоснежно-бледным, глаза запали и горели багряными огнями преисподней, а тонкие губы больше не скрывали заполнявшие рот острые иглы зубов. Забрызганный кровью халат при каждом шаге распахивался, тогда становились видны обтянутые кожей ребра и некрупные груди с черными бугорками сосков. По-прежнему изящными остались лишь тоненькие пальчики, только теперь их венчали длинные ногти неприятно-стального цвета.
  Стального - это если без налипшей крови...
  - Проваливай! - скомандовал я инфернальной твари, кинул на стол снятый пиджак и принялся закатывать рукава сорочки. - Ты свободна! Убирайся в преисподнюю!
  - Мой милый Лео, - тихонько рассмеялась суккуб и слизнула с верхней губы капельку крови длинным, раздвоенным на конце языком, - разве ты больше не нуждаешься в моих услугах? Поверь, я многому могу тебя научить...
  - В ад! - сорвался я на крик. - Ты не можешь нарушить договор!
  - Глупо, - покачало головой потустороннее создание. - Ты так безнадежно влюблен в свою Елизавету-Марию, так грезишь ею, но она никогда не будет твоей. А я буду. Просто представь меня...
  - Убирайся! - резко бросил я и с многозначительным видом разложил нож.
  Инфернальная тварь при виде титанового клинка подалась назад, но сразу взяла себя в руки и напомнила:
  - Лео, ты не можешь причинить мне вреда. Не забывай, у нас договор...
  - И в мыслях не было, - оскалился я, подхватил одну из керосиновых ламп и поспешил к пролому в дальней стене. - Проваливай! - крикнул я, прежде чем склонить голову и юркнуть в лаз.
  Не стоило связываться с суккубом, но если начистоту, у меня просто не оставалось иного выбора, кроме как пойти с ней на сделку. Я действительно был столь безнадежно глуп, что вознамерился произвести впечатление на дочь главного инспектора, и обратился за помощью к знакомому поэту, а тот растрепал о моем секрете всему городу.
  Всплыви правда наружу, Фридрих фон Нальц меня бы на медленном огне поджарил!
  И я нашел выход. С моим талантом потусторонние создания - как мягкая глина, из них можно вылепить что угодно, вот я и вылепил из суккуба миловидную девицу, свою невесту; просто опередил инспектора и предложил заключить сделку. Но теперь все зашло слишком далеко...
  - Ты будешь скучать обо мне, Лео! - послышался за спиной серебристый смех.
  Я ничего не ответил. Дошел до развилки и повернул к подземной часовне. Там поставил "летучую мышь" на одну из каменных скамей и с трудом сдержал дрожь, когда неровные отблески замелькали на каменном изваянии падшего.
  Изваянии? Вот уж нет...
  Наполовину утопленное в стену крылатое создание нависло надо мной, придавило своим мертвым величием, принялось медленно, но неотвратимо прорываться в реальность из бездны, куда его заточили годы и годы назад. Белоснежный мрамор засветился изнутри и начал оборачиваться плотью, крылья прорезались мельчайшими ворсинками ровных рядов серебряных перьев, грудь вздрогнула, словно силясь сделать вздох.
  Тогда я поспешно опустил взгляд к полу и до крови закусил губу, очищая разум от ментального воздействия заточенного в камне создания. К счастью, падший не успел толком вцепиться в мое сознание, и его сияние понемногу угасло.
  Когда в часовне вновь сгустились тени, едва-едва разгоняемые тусклым светом керосиновой лампы, я подступил к изваянию вплотную, приложил ладонь к каменной груди и уловил - да, уловил! - редкие удары сердца.
  С каждым таким толчком в голову все сильнее и сильнее вонзался клинок чужой воли; падший стремительным цунами легко сносил все мои блоки, требуя безотлагательного освобождения из каменного плена. Но сейчас в этом уже не было нужды, мне и самому хотелось стать тем ключом, что отомкнет ему дверь в нашу реальность.
  Я с упоением грезил о величии тех, чьи крылья некогда закрывали небосвод, затмевали солнце и превращали день в ночь от горизонта и до горизонта. Мечтал об их могуществе и власти. Жаждал уподобиться им...
  О да!
  В голову вонзались раскаленные иглы боли, отголоски чуждого людям величия едва не сбивали с ног сокрушительным прибоем, всякое сокращение сердца отзывалось в приложенной к мраморной груди руке ударом кузнечного молота.
  И падший пробудился! Его сознание еще только рвалось из неведомой бездны, а тело уже начало сбрасывать каменные оковы. От левой ладони по изваянию распространилось невыносимое свечение, и запущенная моим воображением метаморфоза начала превращать белоснежный мрамор в обжигающую лютым жаром плоть.
  Статуя задрожала, по стенам, полу и потолку побежала паутина трещин; сомкнутые веки дрогнули, готовясь явить ужасающий взгляд падшего создания, но я не стал дожидаться этого, отдернул от статуи горевшую огнем ладонь и ударил ножом.
  Ударил, и узкий титановый клинок легко вошел меж ребер!
  Пол под ногами заходил ходуном, трещины начали расширяться, с потолка посыпалась каменная крошка. Падший забился в агонии, из пореза на пальцы хлынула кипящая кровь, она обжигающим пламенем потекла по руке, но я продолжал и продолжал расширять разрез, кромсать своим оружием податливую плоть.
  Падшие неуязвимы, о да! Медь, бронза, серебро, обсидиан, закаленная сталь и свинец не способны причинить им никакого вреда. Но титан...
  Титан не был известен падшим, они не имели защиты от выкованных из него клинков! В чистом виде титан получили в самом конце их затянувшегося владычества, а тогда ученые уже не спешили делиться своими открытиями с бессмертными повелителями.
  Ночь титановых ножей пережить им было не суждено...
  И я вновь ударил острым клинком. А потом еще и еще.
  По рукам текла едкая кровь - и не кровь даже, а ничем не замутненная сила! - причиняя невыносимую боль и обжигая кожу; нож выскользнул из онемевших пальцев, но ничто уже не могло остановить меня. Я просунул в ужасную рану обе ладони, нащупал судорожно бившееся сердце и одним рывком вырвал его из грудины. Падший содрогнулся, его метаморфоза оборвалась, не достигнув конца, и тело в один миг обратилось в прах.
  С потолка посыпались камни; я бросился наутек, а стоило только выскочить в коридор, как позади страшно ухнуло и воздух заволокло облако пыли. Стискивая лучившееся ясным светом сердце, я припустил по выкопанному грабителями лазу, но, по счастью, обвалилась лишь часовня, а дальше своды выдержали и лишь местами осыпались тонкими струйками песка.
  И все же медлить я не стал и в подвал едва не ли не вывалился. Меньше всего хотелось оказаться погребенным под грудой камней с опалявшим ладони сердцем, которое продолжало, продолжало и продолжало колотиться, сводя своей неправильностью с ума.
  - Вот уж даром не надо, - пробормотал я и вдруг остолбенел, заметив караулившее меня у выхода инфернальное создание.
  Суккуб оторвалась от пересчета банкнот, вытащенных из кожаного бумажника инспектора, и лукаво улыбнулась:
  - Лео, мальчик мой, чему ты удивляешься? У нас ведь договор, разве нет? Неужели ты и в самом деле надеялся избавиться от своей второй половинки столь... просто? Брось, мы с тобой еще повеселимся! Отчаянно повеселимся, даже не сомневайся!
  
  
  
  
Часть вторая
  
МУЗА. ВСЕБЛАГОЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО И ЦЕЛЬНОАЛЮМИНИЕВАЯ ОБОЛОЧКА
  
  
1
  
  Все счастливы одинаково, каждый несчастлив по-своему.
  Так ведь говорят, да?
  Что ж, ничего удивительного. Мечты обывателя донельзя эфемерны: достаток, любовь, долголетие. Власть.
  Страхи - другое дело. Как правило, люди прекрасно знают, чего именно они боятся. И это не банальные вещи, одинаковые для всех. Нет, в каждом из нас сокрыт свой собственный, уникальный изъян.
  Лично я с детства терпеть не мог подвалы, особенно погреб-ледник отцовского особняка.
  Холод, темень и кучи грязновато-серого льда вокруг. Пламя керосиновой лампы даже не пытается разогнать тьму; оно впустую трепещет за стеклом, словно пойманный в плен огненный мотылек, и со всех сторон подступают недобрые тени. А на входе - дверь, толстенная и неподъемная, вся заиндевевшая изнутри.
  Через такую сколько ни кричи, сколько ни надрывай глотку, помощи не дозовешься, и сейчас меня так и подмывало ее захлопнуть. И даже не просто захлопнуть, а навесить замок, забить гвоздями и навалить сверху что-нибудь неподъемное.
  Засыпной сейф? Да, сейф бы сгодился...
  Елизавета-Мария спиной почувствовала мой задумчивый взгляд и обернулась.
  - Лео! - нахмурилась девушка и укоризненно покачала головой. - Ты ведь не думаешь, будто меня удержит какая-то дверь?
  И в самом деле - уповать на дубовые доски и холодное железо было бы с моей стороны по меньшей мере наивно. Я обреченно вздохнул и начал спускаться по затянутым изморозью ступеням. В одной руке мерцала тусклым огоньком керосиновая лампа, в другой светилась стеклянная банка с притертой крышкой, и хоть тьму они особо не разгоняли, пойти в подвал вовсе без огня я и помыслить не мог. Страшно.
  - Лео! - поторопила меня девушка, убрав коробку со свежей провизией в самый дальний угол. - Чего ты медлишь?
  - Иду я! Иду! - раздраженно отозвался я и наконец ступил на каменный пол.
  Вдоль стен всюду высились груды ледяного крошева, которое не размораживали полтора десятка лет, и царящий внизу холод легко проникал под пиджак, заставляя трястись в обжигающе-нервном ознобе. А вот Елизавета-Мария в своем легоньком домашнем платьице от мороза, казалось, нисколько не страдала.
  - Как там? - спросил я суккуба неожиданно даже для самого себя.
  - Холодно, - ответила девушка, но сразу обернулась и уточнила: - Там - это где? Что ты имеешь в виду, Лео?
  - В аду. Там - это в аду, - выдавил я из себя нервный смешок вконец онемевшими губами.
  Суккуб рассмеялась.
  - Мальчик мой, - покачала она головой, вытирая выступившие в уголках глаз слезы. - Попробуй объяснить муравью, что такое Вселенная! Рассказать рыбе о космосе! Добейся от них понимания и тогда приходи ко мне и задавай вопросы о преисподней. Не обижайся, но человеческий мозг просто неспособен вместить в себя подобное знание. Всему свое время, прими это как данность.
  Я оскорбился и не удержался от недоброй ухмылки:
  - Наверное, неприятно оказаться запертым в теле муравья?
  Елизавета-Мария подумала, потом кивнула.
  - Это налагает определенные ограничения, - подтвердила она.
  - Так, быть может, ты и сама теперь не в состоянии осмыслить, что же такое преисподняя? - продолжил я, нисколько не скрывая злорадства. - Воплощение в этом мире не лишило падших сверхъестественной сути, одним лишь своим присутствием они меняли законы реальности, а ты... Ты теперь всего лишь человек.
  - Тебе не удастся разозлить меня, - улыбнулась суккуб, разгадав немудреную хитрость. - Лео, дорогой! Я не нарушу договор и не причиню тебе вреда. Никогда.
  - Никогда - это очень долго, - хмыкнул я. - Почему бы тебе не убраться в преисподнюю прямо сейчас?
  - Фи, - скривилась Елизавета-Мария, - возвращаться без достойных трофеев - это моветон, мой дорогой.
  - Пока ты со мной, ты не охотишься на людей. Договор...
  - И в мыслях не было, - уверила меня суккуб. - Зачем рисковать, позволяя тебе соскочить с крючка? Душа сиятельного с лихвой компенсирует любое ожидание.
  Я скрипнул зубами от бессильной злости.
  - К тому же, - придвинулась ко мне девушка почти вплотную, - не думаю, что ожидание будет столь уж долгим.
  - Посмотрим! - оскалился я в ответ и поставил на пол банку, сквозь заиндевевшее стекло которой лучился ясный свет.
  Удары размеренно бившегося сердца падшего перестали болью отдаваться в горевших огнем руках, но только я начал разгребать в стороны острые холодные осколки, и пальцы враз потеряли всякую чувствительность. Тем не менее, пришлось основательно углубиться в слежавшуюся кучу мерзлого крошева, прежде чем поставить в нее банку и присыпать ее сверху обломками льда.
  Елизавета-Мария откинула со лба рыжую челку и предупредила:
  - Поскольку мы не можем нанять повара, мне придется готовить самой...
  - Пресытилась человечиной? - огрызнулся я, наполнил ведерко битым льдом и направился к лестнице.
  - Надо пользоваться моментом, - пожала плечами Елизавета-Мария и рассмеялась: - Расширяй кругозор, Лео, пока у тебя еще есть такая возможность! На ценности твоей души это скажется самым положительным образом...
  Я остановился на верхней ступени, намереваясь съязвить, но ничего толкового в голову не пришло, поэтому просто махнул рукой и покинул подвал. Очки немедленно запотели; снял их и сунул в нагрудный карман.
  Девушка выбралась следом, сжимая в руках бумажный пакет, и попросила:
  - Не опаздывай на ужин.
  - Надеюсь, ты не все деньги потратила на провизию? - спросил я, опуская дверь подвала на место.
  - А даже если и так? Ты требовал не трогать бумажник мертвеца, разве нет?
  - Я передумал.
  - Посмотри на секретере, - подсказала тогда Елизавета-Мария.
  В вазочке на верхней полке обнаружилась пара мятых двадцаток и новенькая десятка; я негнущимися пальцами запихнул их в портмоне, ушел в уборную и, заткнув деревянной пробкой слив, опорожнил в раковину ведерко льда. Затем снял пиджак, закатал рукава сорочки и оценивающе оглядел руки. На коже от запястий и до локтей проступили алые бубны аггельской чумы. Сияли они ничуть не тусклее огонька керосиновой лампы, а жгли и того хуже.
  Проклятье!
  В свое время аггельская чума выкосила едва ли не половину первого поколения сиятельных, и вряд ли во всей империи кому-то довелось пережить ее приступ дважды!
  Включив воду, я сунул обожженные кровью падшего пальцы под тугую струю и с облегчением перевел дух. Потом опустил руки в ледяное крошево и постоял так какое-то время, чувствуя, как жжение сменяется ломотой в костях.
  Хорошо!
  На ходу раскатывая рукава, я поднялся в спальню, достал из тумбочки табельный "Рот-Штейр" и прицепил кобуру с оружием на пояс. Таскать с собой лишнюю тяжесть не хотелось, но по всем писаным и неписаным правилам пистолет следовало сдать в оружейную комнату еще позавчера, поэтому чем раньше сделаю это, тем лучше.
  - Загляну в бакалейную лавку, - предупредил я дворецкого, спустившись в прихожую, - покупки пришлю с посыльным.
  - Как скажете, виконт, - кивнул Теодор.
  Просто кивнул, принимая услышанное к сведенью, - и все.
  Если честно, иногда мне становилось от него не по себе. Ни живой, ни мертвый - чем Теодор занимал свои дни? Почему до сих пор не покинул этот мир? Держит его здесь данное моим родителям слово или всему виной не чувство долга, а банальный страх смерти?
  Я покачал головой, достал жестянку и отправил в рот мятный леденец.
  В этот момент с кухни вышла Елизавета-Мария; она заметила жестянку со сладостями и поинтересовалась:
  - Позволишь, Лео?
  - Угощайся.
  Девушка сунула в рот конфету, покатала ее языком, с удивлением признала:
  - Вкусно, - и тут же расплылась в ехидной улыбке: - А есть со вкусом крови?
  - Проклятье! - в голос выругался я, выскочил на улицу и с грохотом захлопнул за собой дверь. У ворот выгреб из почтового ящика толстенную стопку корреспонденции, преимущественно счетов, рассовал конверты по карманам и спустился в итальянский квартал. Зашел в бакалейную лавку на окраине, оставил хозяину список покупок и деньги, потом навестил местного кондитера, а после пропахшего корицей магазинчика направился к двухэтажному особняку с новенькой вывеской "Колониальные товары" на фасаде.
  Толкнув дверь, я под мелодичный перезвон колокольчика переступил через порог и поприветствовал долговязого черноволосого парня за прилавком.
  - Доброе утро, Антонио!
  - Господин Орсо! - обрадовался жуликоватого вида приказчик, вытер ладонь о некогда белый фартук и перегнулся через прилавок. - Давненько не заглядывали!
  Я пожал протянутую руку и полюбопытствовал:
  - Как торговля?
  Антонио только беспечно улыбнулся в ответ.
  И в самом деле, жаловаться на недостаток покупателей владельцам магазинчика не приходилось: товары из обоих Индии, южноафриканских колоний и Нового Света пользовались неослабевающим спросом.
  - Какой сорт чая посоветуешь? - спросил я, в задумчивости рассматривая стоящие на полках стеклянные банки со специями, солью, сахаром, кофейными зернами и листовым чаем.
  - Опять чай? - неодобрительно поморщился Антонио и достал из-под прилавка бутыль с граппой. - По маленькой?
  - Благодарю, - отказался я.
  Приказчик наполнил рюмку, влил в себя виноградную водку и тряхнул головой. Не без сожаления спрятал бутылку под прилавок и вздохнул:
  - Леопольд, ты будто из Лондона приехал! Чай, чай и только чай! Попробуй кофе!
  - Кофе вредно для сердца, и зубы от него темнеют. Об этом во всех газетах пишут.
  - Ерунда! - возмутился Антонио. - Ты будто не итальянец!
  - Антонио, - вздохнул я, - ты же знаешь, я не итальянец.
  - Хватит заливать! Лео, посмотри на себя! Да мы с тобой похожи, как братья!
  Определенное сходство между нами и в самом деле просматривалось, но факт оставался фактом - итальянцев среди моих предков не было. Просто дед при пожаловании дворянства решил, что Петр Орсо звучит благозвучней, нежели Петр Медведь, а впоследствии русский офицер Императорской армии взял в жены ирландку, и на свет появился Борис Орсо, мой отец.
  Впрочем, родня по материнской линии происходила из старого аристократического рода, ведшего свое начало с первых дней поднятия Атлантиды, а, значит, римлян в семейной родословной хватало с избытком.
  - Да хотя бы и братья! - рассмеялся я. - Мне нужен чай! И даже не предлагай изыски из Поднебесной, сгодится обычный черный.
  К чаю меня пристрастил дед; отец предпочитал водку.
  - Черный чай? - вздохнул Антонио и в глубочайшей задумчивости поскреб курчавый затылок. - Возьми высокогорный цейлонский. Или кенийский. Лучше даже кенийский - не исключено, что это - последний урожай.
  - Египет? - догадался я.
  - Да, если начнется война, убирать урожай будет некому, - вздохнул Антонио, выставил передо мной две банки и снял притертые крышки, предлагая насладиться ароматом.
  - Цейлонский, - выбрал я некоторое время спустя. - Как обычно.
  Приказчик поставил на одну чашу весов увесистую гирьку, на другую пристроил бумажный пакет и принялся наполнять его весовым чаем.
  - Четыре с половиной франка, - объявил Антонио цену, отложив мерную ложку.
  - Это за сколько? - уточнил я.
  - За фунт.
  - За фунт? Антонио, в каком времени ты живешь? Унции, дюймы, пинты! Все это - прошлый век! Поверь мне, имперские единицы измерения гораздо более удобны.
  - Да ну их! - отмахнулся приказчик. - Не хочу забивать голову мудреными расчетами! Мой дед взвешивал в фунтах, мой отец взвешивал в фунтах, и я, Антонио...
  - Постой! Разве на банке цена указана не за килограмм? - перебил я собеседника. - Девять с половиной франков за килограмм развесного чая, разве нет?
  - Брось, Лео! Это слишком сложно для меня!
  - Что ты, Антонио! На самом деле все очень просто. Длина экватора сорок тысяч километров, таким образом, один метр - это...
  - А почему именно сорок тысяч?
  - Почему бы и нет? Главное - стандарт.
  - Леопольд, - обреченно вздохнул Антонио, - хватит морочить мне голову! Скажи прямо: чего ты хочешь?
  Фунт развесного чая стоил не четыре с половиной франка, а всего лишь четыре франка и двадцать сантимов, но мелочиться с моей стороны было просто некрасиво, поэтому я не стал указывать на неточность расчетов, лишь попросил:
  - Будь добр, взвесь полкило.
  Приказчик закатил глаза, пробормотал под нос неразборчивое проклятие и, заменив одну гирьку на другую, досыпал в пакет мерную ложку чая.
  - Доволен? - спросил он, уравновесив стрелки.
  - С меня четыре семьдесят пять, правильно?
  - Да!
  С улыбкой я кинул на прилавок десятифранковую банкноту, а когда Антонио начал выбирать из кассы сдачу, тихонько спросил:
  - Ничего больше не предложишь?
  Приказчик стрельнул по мне внимательным взглядом и так же тихо уточнил:
  - Сколько?
  - Одну.
  Тогда Антонио выложил перед собой пластинку в простом бумажном фантике без рисунка и быстро прикрыл ее пятифранковой монетой. Я небрежно смахнул сдачу в карман и предупредил:
  - Чай передай через Марио, он будет отправлять посыльного.
  - Договорились. Удачи, Леопольд!
  - Хорошего дня, Антонио.
  Выйдя на улицу, я сдвинул дужку темных очков на самый кончик носа и внимательно огляделся по сторонам. Не заметил ничего подозрительного, освободил от фантика коричневую пластинку и сунул ее в рот.
  Блаженство! Чистое, ничем не замутненное блаженство!
  Проклятье, как же мало требуется человеку для счастья!
  Всего-то несколько граммов шоколада! Да, шоколада. Контрабандного лакомства, за торговлю которым с недавних пор грозил крупный штраф, а то и тюремное заключение.
  В самом шоколаде не было ровным счетом ничего противозаконного, но волею судеб какао-деревья произрастали исключительно на территориях, подконтрольных ацтекам, а всякая торговля с этими кровожадными дикарями была прервана сразу после возобновления боевых действий в Техасе. В Старом Свете шоколадные деревья культивировали в субэкваториальной Африке, а ввоз произведенных в Великом Египте кондитерских и табачных изделий находился под запретом уже второй десяток лет.
  Какое-то время я простоял, наслаждаясь вкусом лакомства, потом сбросил оцепенение и зашагал к ближайшей остановке паровика. Экономия экономией, но если всюду ходить пешком, разоришься подошвы латать и каблуки прибивать. Обувь не казенная.
  
  
2
  
  Ближайшая к итальянскому кварталу ветка паровиков повторяла очертания фабричной окраины; в безветренную погоду дым там стелился по земле непроглядным пологом, заставляя то и дело перхать в бесплодных попытках прочистить саднящую глотку и протирать слезящиеся глаза. Вот и сегодня улицу затянуло серое марево; заводские строения терялись в нем, словно в тумане, и только высоченные трубы маячили где-то вверху наподобие мачт затонувших на мелководье кораблей. Вдоль рельсов тянулись склады и пакгаузы, и лишь когда мы под перестук стальных колес вывернули к реке, на смену им пришли жилые дома.
  Сразу после моста Броуна паровик резко замедлил ход и дальше пополз со скоростью неторопливой улитки.
  Оно и немудрено - всякий большой город отличается беспорядочным, если не сказать хаотичным, уличным движением, и Новый Вавилон в этом плане исключением вовсе не был. Кареты с заносчивыми извозчиками и бестолковые пешеходы, неповоротливые телеги и стремительные самоходные коляски, верховые и велосипедисты заполоняли улицы, сновали из стороны в сторону и наседали друг на друга, создавая заторы там, где ничто не предвещало их появления.
  Вот и сейчас, когда выведенный из себя непредвиденной задержкой вагоновожатый потянул ручку под потолком и округу огласил раскатистый гудок, трусившая рядом коняга испуганно шарахнулась от паровика и сцепилась телегой с соседним экипажем. Извозчик от души стеганул клячу хлыстом, ее хозяин подобного отношения не стерпел и ответил ударом кнута.
  Завязалась свара, к затору направилась пара конных констеблей.
  Я с тоской оглядел закупоривший транспортную артерию "тромб" и соскочил на мостовую, решив пройти остаток пути пешком. Обогнул паровик, прошел перед парой запряженных в экипаж лошадей и зашагал по тротуару, проталкиваясь через толпу зевак. На глаза попался проходной двор, я поднырнул под веревки, провисшие от тяжести мокрого белья, и вскоре вышел на боковую улочку, безлюдную и спокойную.
  Безлюдную и спокойную? Как бы не так!
  - Дядь, купи часы! - окликнул меня малец, бросив рыться в куче мусора.
  Я молча прошел мимо.
  - Дешево отдам! - поспешил следом попрошайка, размахивая ремешком с наручными часами.
  - Не интересует, - коротко бросил я, не замедляя шага.
  Мошенничество с часами, коим жулики стали промышлять сразу после изобретения карманных часов, получило свое второе рождение одновременно с появлением моды на часы наручные, и рассчитывать поймать кого-нибудь на столь древнюю уловку мог лишь недалекий голодранец.
  - Серебряные! - и не подумал отстать чумазый мальчишка, придерживая великоватую кепку, на бегу съезжавшую то на глаза, то на затылок.
  - Отстань! - приказал я, и сразу навстречу из подворотни выдвинулось две тени.
  - Грубишь, дядя! - укорил меня ломающимся голосом юноша внушительных размеров, мясистый и широкоплечий.
  - Нехорошо, - поддержал его парень не столь крепкий, но явно куда более сообразительный, ибо свои слова он подкрепил помахиванием увесистой палки. - А еще в очках...
  Вытянув руку, я поймал за ворот мельтешившего под ногами мальчишку и пинком под зад отправил его к подельникам. Тот даже взвизгнуть от удивления не успел, только всплеснул руками и растянулся в грязи.
  - Ах ты гад! - выругался здоровяк, но вмиг заткнулся, стоило возникнуть в моей руке служебному свистку. - Оп-па...
  Резкий свист промчался по переулку, и малолетних жуликов будто ветром сдуло.
  Не стал задерживаться на глухой улочке и я; полицейских местные обитатели не жаловали, и какой-нибудь доброхот запросто мог выплеснуть из окна таз мыльной воды или высыпать мусорное ведро. Да и не стоило лишний раз искушать судьбу - иные малолетние звереныши ткнут тебя в спину ножом с той же легкостью, с которой их папаши высасывают за обедом кружку пива.
  Новый Вавилон - жестокий город.
  Мне это было известно не понаслышке.
  
  Не забывая оборачиваться и поглядывать по сторонам, я прошел пару кварталов и при первой же возможности вернулся на оживленный бульвар, а уже с него свернул в неприметный проход меж домами с выгоревшими на солнце стенами. Извилистая узенькая улочка постоянно петляла, то огибая отгороженные высокими заборами дворики, то ныряя в арки, и временами становилась сущей тропкой, но в итоге привела меня в район, заселенный выходцами из Греции и Южных Балкан.
  У расположенных на первых этажах магазинчиков и таверн прямо на дороге стояли рассохшиеся табуреты, кое-где к ним были придвинуты бочки и раскладные столики. Изредка навстречу попадались домохозяйки, по обыкновению, увешанные кучей малолетних детишек, тут и там прятались в тени от полуденного зноя седовласые старики.
  В остальном же район словно вымер. Пылились пустые столики под выгоревшими навесами, дожидались наступления вечера убранные к стенам стулья, темнели закрытыми ставнями окна. Большинство здешних заведений распахивали свои двери только с наступлением вечера и работали всю ночь напролет до последнего клиента. Большинство, но не все.
  Кабаре "Прелестная вакханка" пряталось на узенькой набережной безымянного канала, и за столиками под тентом увеселительного заведения расположилось несколько богемного вида господ. Одни с нарочито скучающим видом дымили сигаретами и пили черный крепкий кофе; другие, несмотря на столь ранний час, отдали предпочтение абсенту.
  Деятели искусств, что с них взять! Богема!
  А вот сидевший на корточках у соседнего здания худощавый китаец никакого отношения к творческому цеху не имел, орудиями его труда были не кисти и краски, но кулаки и дубинка.
  Я его знал, костолом работал на господина Чана, ростовщика.
  При моем появлении китаец поднялся на ноги и, на ходу охлопывая матерчатую кепку, без особой спешки потопал навстречу. Не доходя пары шагов, нахлобучил на голову изрядно потрепанный головной убор и без малейшего акцента произнес:
  - Господин Чан хочет получить свои деньги.
  - Он их получит, - уверил я костолома.
  - Время вышло.
  - Возникли сложности. Скоро господин Чан получит все до последнего сантима.
  - Терпение господина Чана не безгранично, - предупредил головорез, издевательски-небрежно поклонился и зашагал по набережной.
  Я проследил за ним взглядом и покачал головой.
  Влезть в долги к китайскому ростовщику было первостатейной глупостью, но откуда мне было знать, что дорогой дядюшка станет цепляться за мою часть семейного фонда с таким отчаянным упорством?
  Раздраженно передернув плечами, я прошел меж столами и распахнул дверь кабаре. Обернувшаяся поломойка округлила от изумления глаза; я приложил к губам указательный палец и потребовал:
  - Ни звука.
  Неопределенного возраста дамочка в застиранном халате послушно кивнула и вернулась к прерванному занятию; вышибала неуверенно помялся, но, по здравом размышлении, решил в разборки сиятельных не вмешиваться и скрылся в задней комнате.
  Я спокойно поднялся по широкой лестнице с резными балясинами на второй этаж, прошел до конца коридора и без стука распахнул дверь сдаваемых внаем апартаментов.
  В комнате царил густой полумрак и витали клубы ароматного дыма. Все окна были задернуты плотными шторами, и лишь краешек одного приоткрыли таким образом, что неяркий свет падал на книгу в руке импозантного господина лет тридцати с песочного цвета усами и аккуратной бородкой, а шкафы и рабочий стол в дальнем углу терялись в тенях.
  Хозяин апартаментов при моем появлении оторвался от трубки стоявшего на полу кальяна и на одном дыхании хорошо поставленным баритоном произнес:
  - Леопольд, друг мой, всецело разделяю твое раздражение, но позволь...
  Ничего ему позволять я не собирался.
  - Лучше заткнись! - потребовал я, обрывая объяснения на полуслове.
  - Это крайне невежливо с твоей стороны! - разыграл обиду Альберт Брандт, талантливый поэт, мой хороший друг и конченый подонок. - Леопольд, твои действия...
  Я швырнул в него попавшуюся под руку подушку и повторил:
  - Хватит! - потом улегся на оттоманку и уставился в потолок. - Когда ты так говоришь, мне хочется проколоть себе барабанные перепонки.
  Поэт заливисто рассмеялся, откашлялся и произнес уже своим обычным голосом, хрипловатым и слегка надсаженным:
  - Все время забываю, что у тебя нет слуха. - Глаза его потускнели и перестали сиять в полумраке апартаментов двумя болотными огоньками.
  Альберт был талантлив не только в стихосложении; когда он начинал декламировать свои вирши, впечатлительные дамочки впадали в экстаз от одних только звуков его чарующего голоса. Так проявлялся его истинный талант, талант сиятельного.
  При желании поэт мог переубедить даже падшего.
  - У меня нет слуха, а у тебя нет совести, Альберт, - заявил я, устраиваясь поудобней. - Ты подлец. Подлец и бесчестный человек. Знаешь, почему я не подошел и не протянул руку? Просто боюсь не сдержаться и двинуть тебе по морде!
  И, надо сказать, мое заявление было преувеличением лишь отчасти. Я действительно был на приятеля очень и очень зол. Просто старался этого не показывать, пряча обиду за излишне резкими словами.
  - Ты как всегда сгущаешь краски, Леопольд, - укорил меня поэт, поднялся с дивана и затянул пояс восточного халата.
  - В самом деле? - опешил я, выдернул из-под головы вторую подушку и швырнул ее в поэта. - Да меня из-за твоего длинного языка чуть не поджарили!
  Альбер ленивым движением отбил подушку в сторону и задернул штору, окончательно погрузив апартаменты в полумрак. Затем подошел к бару и налил себе вина.
  - Я, право, не предвидел особых осложнений, - пожал он плечами. - И в самом деле, Лео! С тобой ведь не случилось ничего плохого, так?
  - Не случилось ничего плохого? - возмутился я, не без труда переборов желание отвесить приятелю пару оплеух. - Альберт, тебя просто попросили написать стихи! Какого дьявола ты растрепал об этом газетчику?! Ты ведь прекрасно знал, что отец моей симпатии не оставит огласку без последствий!
  Поэт вернулся на диван и спокойно развалился с бокалом вина среди многочисленных подушек.
  - Твоей симпатии, Лео? Я не ослышался? - хмыкнул он. - А сиятельная Елизавета-Мария фон Нальц знала о твоих чувствах? Нет? Ты вообще планировал объясниться или намеревался отправить мои стихи анонимным посланием?
  Я промолчал, ведь именно так и намеревался поступить.
  Мое молчание оказалось красноречивей любых слов, и поэт взмахнул рукой, едва не расплескав вино на пол.
  - Леопольд! Пойми, ты не должен скрывать свои чувства. Не должен позволять своей стеснительности...
  - Да какая, к дьяволу, стеснительность! - взорвался я. - Альберт, у нее через месяц свадьба с племянником министра юстиции! Что мне оставалось делать?
  - Брось, Лео! Ты любишь ее?
  - Люблю!
  - Так расскажи ей об этом. Борись за свою любовь!
  - Ничего ты не понимаешь...
  Альберт отпил вина и спросил:
  - Сколько ты тянул с этим? Полгода?
  - Около того. - Я развалился на оттоманке и вновь уставился в потолок. - Никак не подворачивался подходящий случай. А ты все испортил. Ты даже не представляешь, в какие неприятности меня втравил.
  - Обвинять других в собственных бедах - это естественная защитная реакция психики, но если ты выберешь этот путь, то никогда не преодолеешь собственных слабостей, - выдал поэт как по писаному. - Леопольд, я хорошо тебя знаю, понимаю, сколь непросто тебе сходиться с людьми. Да, я поступил неправильно, решив подтолкнуть тебя, но мои намеренья были чисты! Тебе стоило бы давным-давно набраться смелости и рассказать о своих чувствах!
  - Так, значит, это я сам во всем виноват?
  - А кто же еще? - удивился Альберт.
  - Ну ты и гад! - выругался я. - Бессовестный подонок!
  - Скажи честно: ты бы решился заговорить с ней о своих чувствах, не подтолкни я тебя к этому?
  - Ты мой психиатр? - окрысился я.
  - Я просто хотел помочь!
  - Не делай так больше. То, о чем мы разговариваем, только нас и касается. Ты решил вылечить мигрень усекновением головы, понимаешь? Что если я донесу о пасквилях на ее императорское величество, встревоженный твоим пристрастием к алкоголю? На каторге тебе точно придется расстаться с этой пагубной привычкой!
  - Я подумаю об этом, - пообещал поэт, как-то подозрительно быстро капитулируя перед моими доводами. Обычно он не упускал возможности поспорить, но сегодня выглядел непривычно рассеянным; казалось, его мысли витают где-то далеко-далеко.
  Альберт приник к мундштуку кальяна, обессиленно упал на подушку и выпустил к потолку длинную струю ароматного дыма, который и без того настоящим облаком плавал под потолком.
  - Слишком много дыма, - пожаловался я. - На улице дым, здесь дым...
  Вопреки обыкновению мой приятель никак на это заявление не отреагировал, он какое-то время молча лежал на диване, а потом вдруг приподнялся на одном локте и спросил:
  - Не желаешь отведать лимонного сорбета?
  - Не откажусь, - решил я, хоть и заподозрил в этом невинном на первый взгляд предложении некий скрытый подвох.
  Альберт дернул шнурок звонка, вызывая прислугу, и вновь приник к трубке кальяна. В мою сторону он не смотрел и лишь загадочно улыбался, явно лелея в уме какую-то гадость.
  Когда пару минут спустя скрипнула дверь и я обернулся, то испуганно вздрогнул при виде скользнувшей в комнату тени. Но не успел еще сдернуть с носа очки, как бесплотная фигура отступила в сторону от светившей ей в спину электрической лампочки и обернулась невысокой стройной девушкой, черноволосой и миловидной.
  - Господин, - склонилась та над оттоманкой и протянула мне небольшой деревянный поднос с хрустальным кувшинчиком и высоким бокалом.
  - Благодарю, - отозвался я после секундного замешательства и принял угощение.
  Девушка, оставляя за собой шлейф тонкого цветочного аромата, прошествовала к дивану поэта, там грациозно развернулась, и на фоне занавешенного окна четко высветился классический профиль с аккуратным носиком и высоким лбом. А вот очертания фигуры так и остались скрыты длиннополым одеянием.
  - Альберт, дорогой, что-нибудь еще? - чарующим голосом поинтересовалась девушка.
  - Нет, любовь моя, - ответил поэт и взмахом руки отпустил свою новую пассию, - можешь идти...
  Та, легонько покачивая бедрами, вышла в коридор.
  - Красавица, да? - мечтательно улыбнулся поэт. - Ты бы слышал только, как она поет! А как движется в танце! Настоящее сокровище!
  Я наполнил мутным напитком высокий бокал и спросил:
  - И где же ты откопал эдакое сокровище?
  В коридоре послышался заливистый смех.
  - Моя родина - Геликон! - вновь заглянула к нам девушка. - Это в Беотии, очаровательное место! Вам стоит непременно съездить туда, таких видов...
  - Кира! - шикнул на подругу поэт; та осеклась и поспешно прикрыла дверь.
  Я отпил лимонного сорбета и кивнул:
  - Отлично.
  - Специально для тебя попросил сделать без водки, - сообщил Альберт и вздохнул. - Ну и как тебе чертовка? Мой свет в оконце...
  - Друг мой, - покачал я головой, - тебе пора остепениться. Непостоянство в связях до добра не доводит.
  - Что ты в этом понимаешь! - возмутился поэт. - Женщины любят меня, что я могу с этим поделать?
  - Это проблема, да, - кивнул я и уселся на оттоманке. - Одна из воздыхательниц, помнится, даже хотела тебя съесть.
  Альберт неуютно поежился.
  - Глухая ведьма! - выругался он и уселся на диване. - Та безумная рагана едва не прикончила меня, Лео. Как же назывался бордель...
  - "Афины", - подсказал я, поднялся на ноги и перешел к письменному столу поэта.
  Вопреки обыкновению, рабочих записей, черновиков и набросков на нем не оказалось, и даже корзина для бумаг была совершенно пуста, только на дне ее темнел рыхлый пепел. Я потянул носом воздух и решил, что клубы дыма витают в апартаментах не только из-за кальяна, а возможно, и не столько из-за него.
  Пахло горелой бумагой, и этого не мог скрыть даже тяжелый аромат душистого табака.
  - Кстати, Леопольд, - встрепенулся вдруг поэт, - каким ветром тебя занесло тогда в бордель? Сколько тебе было, пятнадцать?
  - Четырнадцать.
  - Не рановато для похода по шлюхам?
  - Искал отца, - сообщил я, открывая буфет. В баре обнаружилось несколько бутылок крепкого алкоголя - ром, водка, кальвадос и абсент. Вина не было вовсе.
  - Искал отца? - удивился поэт. - Правда?
  - Да.
  - С какой стати?
  - Боялся, как бы он не наделал глупостей, - ответил я и приоткрыл штору. Под окном обнаружилось пять пустых бутылок. А еще показалось вдруг, что мебель стоит не на своих местах.
  - Что ты ищешь? - удивился Альберт, вновь наполняя свой бокал.
  - Уже ничего, - ответил я и допил сорбет.
  Поэт сделал несколько жадных глотков и спросил:
  - Скучаешь по нему?
  - По отцу? - озадачился я, застигнутый неожиданным вопросом врасплох. - С ним было беспокойно, - произнес немного погодя, - но да - я скучаю по нему.
  После смерти мамы отец сорвался в безумный забег длиной в десять лет. Мы нечасто задерживались на одном месте дольше полугода, но никогда не покидали Новый Вавилон, словно этот город затягивал нас в свой гигантский водоворот.
  От кого он хотел убежать? От прошлого? Или от самого себя и своих страхов?
  Не знаю. Тогда я об этом не задумывался.
  - Сложно было вернуться в дом, пустовавший столько лет? - спросил Альберт, задумчиво глядя куда-то в дальний угол. Его бокал опустел, но он этого, казалось, даже не заметил. - Начать новую жизнь...
  - Альберт! - одернул я друга. - Какая муха тебя укусила?
  - Я в порядке! - отмахнулся тот, убрал бокал на пол и сцепил пальцы. - Это все весна, будь она неладна. Жара. Солнце. Дни все длиннее, светает раньше, темнеет позже. Я как в тюрьме здесь! Если бы не Кира, давно бы свихнулся...
  Благодаря одному из милых наследственных заболеваний сиятельных Альберт не переносил прямых солнечных лучей, но творческих личностей сложно представить покидающими собственную постель на рассвете даже под угрозой расстрела. Поэтому я напомнил:
  - Вся ночь в твоем распоряжении.
  - Ночь, да, - кивнул Альберт, но как-то неуверенно. - Извини, Леопольд. Это все весенняя хандра.
  Я в этом сомневался.
  - Ты сжег рукописи и вылакал все вино, что было в буфете. Поправь меня, если ошибаюсь, но ты всегда пишешь, когда пьешь.
  - Я пытался! - вскинулся Альберт. Передернул плечами, закутался в халат и повторил: - Я пытался! Все эти дни я пытался... Просто ничего не идет в голову! Муза покинула меня...
  - Вздор!
  - Вздор, - кивнул поэт и провел пальцем по шраму, выглядывавшему из-под короткой рыжеватой бородки. - И тем не менее это так. Чувствую себя полной бездарностью. И все из-за сущего пустяка! Это глупо, это ужасно глупо...
  Я переставил стул от письменного стола к дивану, уселся на него и потребовал:
  - Рассказывай.
  - Ты не поверишь. Решишь, будто я умом тронулся.
  - У меня богатое воображение.
  Альберт помялся, затем поднял левую руку с искривленным мизинцем и спросил:
  - Ничего не замечаешь?
  Я покачал головой.
  - Нет, - но сразу поправился: - Кольцо!
  - Перстень, - уточнил поэт. - Перстень студенческого братства.
  - Потерял?
  - Потерял? - скривился Альберт. - Лео, посмотри на мой палец! Мне сломали его в день вступления в братство! Мизинец сросся криво, чтобы снять перстень, пришлось бы снова его ломать. Проклятье! Да я даже заложить эту побрякушку не мог, когда помирал с похмелья без сантима в кошельке!
  - И ты не помнишь, куда его дел?
  - Разумеется, не помню! Пару дней назад проснулся, а его нет. Перерыл здесь все вверх дном три раза. Три раза, Лео! Сдвинул всю мебель, заглянул во все щели! И ничего. Попросил поискать Киру; не нашла ни она, ни служанки.
  - Ну еще бы, в такой-то темнотище!
  - Не держи меня за идиота, Лео!
  - Думаешь, его украли?
  - Как? Как это могли сделать, не отрезав пальца?
  - Перстень ценный?
  - Студенческий перстень? Шутишь? Ему красная цена - пять франков.
  - И чем же он так важен для тебя? - спросил я, ничего не понимая. - С чего ты взбеленился?
  Альберт недобро глянул в ответ, повалился спиной на подушки и замолчал.
  - Этот перстень вручили мне в шестнадцать лет, через пару часов я первый и последний раз дрался на дуэли. Там мне сломали мизинец и подправили физиономию, - ответил поэт после долгой паузы и прикоснулся к прочертившему левую щеку шраму. - А вечером того же дня я лишился невинности с дочкой врача, к которому пришел перевязать раны! Адово семя! Когда я написал свою первую поэму, перстень был у меня на пальце, это даже серьезней дочки врача! Я носил его половину жизни, понимаешь, Лео? Я не могу без него. Не могу больше сочинять без него, просто не могу.
  - Это пройдет.
  - Я будто пальца лишился!
  - Не самая большая утрата.
  - Убирайся!
  Альберт швырнул в меня подушкой, но я был начеку и легко уклонился. Подушка угодила в тубу с зонтами и с грохотом опрокинула ее набок.
  - Будь я проклят! - выдохнул поэт.
  - Прогуляемся вечером? - предложил я, желая отвлечь приятеля от его тяжких раздумий.
  - Не хочу, - отказался Альберт и попросил: - Будешь уходить, позови Киру, - но сразу приподнялся на локте. - Стой, Лео! Ты ведь полицейский, так найди его!
  - Ты пьян, друг мой, - вздохнул я, забрал стоявшую у дивана полупустую бутылку вина и унес ее в буфет. - Найми частного сыщика.
  - Довериться этим проходимцам? Да они меня с потрохами газетчикам продадут!
  - Побудешь в моей шкуре.
  - Для пользы дела - легко, - фыркнул Альберт. - Но ты представляешь, сколько сыщик запросит в случае успеха? Я буду у него в руках!
  - Договорись с солидным агентством.
  - Все они одинаковые, - отмахнулся поэт и неожиданно трезво заметил: - К тому же, нет ничего проще, чем найти похожий перстень в ломбарде, а мне не нужен чужой перстень. Мне нужен тот самый. Вот так, Лео. Ты поможешь мне?
  Я посмотрел на скорбную физиономию приятеля и сдался.
  - Хорошо, но сейчас мне надо на службу. Зайду вечером и осмотрюсь.
  - Ты настоящий друг, Лео! С утра было так тошно, хоть в петлю лезь, а поговорил с тобой, и от сердца отлегло! - Альберт приник к кальяну, но сразу встрепенулся и напомнил: - Только не забудь прислать Киру! Она меня успокаивает.
  - Теперь это так называется?
  - Не будь вульгарным. Ее любовь - все, что у меня осталось...
  - Ну-ну, - хмыкнул я и вышел за дверь.
  Кира обнаружилась на первом этаже. Девица внимательно гляделась в ручное зеркало и тихонько напевала незнакомую мелодию.
  - Альберт звал тебя, - сообщил я, надевая котелок.
  - Вот так всегда! - рассмеялась девушка. - Не отпускает от себя ни на минуту!
  - Это же хорошо, нет? - хмыкнул я и вышел на улицу, не дожидаясь ответа.
  Новая подруга поэта вызывала у меня непонятное раздражение.
  
  
3
  
  Здание штаб-квартиры полиции подавляло. Своей покатой крышей с каменными водосливами оно уверенно возвышалось над окрестными домами, заставляя чувствовать себя винтиком огромного механизма государственного аппарата. По сути, Ньютон-Маркт занимал целый квартал и представлял собой самый настоящий лабиринт лестниц, внутренних двориков, коридоров и рабочих помещений. А еще - тесных камер, сырых допросных и подземных казематов для отъявленных рецидивистов.
  Если меня арестуют за двойное убийство и связь с демоном, то запрут именно там, в самом глубоком и темном подземелье, какое только сыщется.
  Не хотелось бы...
  - Свежий номер "Столичных известий"! Покупайте "Столичные известия"! - заверещал пацан, чья тележка раскачивалась на неровной мостовой. - Столкновения на Аравийском острове! Гарнизон Константинополя поднят по тревоге! Покупайте газету! Александрия и Тегеран ведут переговоры о военном союзе! Имперский флот отправил дополнительные корабли в Иудейское море! - Парнишка заметил мой интерес и немедленно потребовал: - Господин, купите газету!
  Я отмахнулся и перешел через дорогу к Ньютон-Маркт. Внутри что-то противно подрагивало, но решимость крепла с каждым шагом.
  Они ничего не знают. Они ничего не знают. Они ничего не знают.
  И тут же предательское: пока ничего не знают...
  На входе никто не обратил на меня никакого внимания. Я спокойно миновал пропускной пункт и поднялся на третий этаж, и вот уже там, у кабинета инспектора Уайта, скучал канцелярский клерк в сером форменном сюртуке, накрахмаленной сорочке и узком галстуке.
  - Детектив-констебль Орсо? - встрепенулся он при моем появлении и протянул какой-то листок. - Вас вызывает старший инспектор Моран. Распишитесь.
  При себе у посыльного оказалась переносная чернильница и ручка с железным пером; пришлось ставить закорючку.
  - Знаете, куда идти? - спросил тогда клерк.
  - Нет, - покачал я головой. - А старший инспектор Моран, он по какой части?
  В полиции метрополии было никак не меньше двух дюжин старших инспекторов, и о господине Моране мне раньше слышать не доводилось. Главой сыскной полиции являлся Морис Ле Брен, и если кто и должен был проводить следствие по поводу исчезновения Роберта Уайта, так это он.
  Или дело вовсе не в моем злосчастном начальнике? Сегодня ведь только понедельник, инспектора могли и не хватиться.
  Клерк глянул на меня как-то странно и принялся убирать письменные принадлежности в планшет, но ответить все же соизволил:
  - Старший инспектор Моран служит в Третьем департаменте.
  В Третьем департаменте?!
  От столь неприятного известия я невольно переменился в лице; посыльный даже смягчился и предложил:
  - Детектив-констебль, вас проводить?
  - Да, будьте так добры, - кивнул я и двинулся вслед за клерком, ломая голову над причиной вызова в Третий департамент, сотрудники которого занимались не только выявлением шпионов, религиозных фанатиков и малефиков, но и выведением на чистую воду своих запятнавших честь мундира коллег.
  Мне не хотелось оказаться причисленным ни к одной из этих категорий, поэтому шагал я за провожатым в откровенно расстроенных чувствах.
  А жизнь продолжалась; бегали взъерошенные письмоводители, курили в своих закутках сыщики, толпились у раздевалок освободившиеся после ночной смены констебли, вышагивали в раскорячку скованные кандалами арестанты. В кабинетах стрекотали печатные машинки, хлопали двери, кто-то истошно вопил в запертой камере.
  Все было как всегда. Все как всегда - и в то же время все было не так.
  Я шел в Третий департамент, и это откровенно пугало.
  Клерка мои нравственные страдания нисколько не занимали, и он уверенно шагал по бесконечным коридорам, иногда сворачивая на лестницы и открытые галереи. Некоторое время спустя мы очутились в дальнем крыле Ньютон-Маркт, и там очередная лестница уткнулась в запертую дверь, перед которой несли службу сотрудник в штатском и два констебля с самозарядными карабинами наперевес.
  - Детектив-констебль Орсо, - представил меня провожатый и отправился восвояси.
  Дежурный раскрыл лежавший на столе журнал, отыскал нужную строчку и разрешил:
  - Проходите, констебль. Седьмой кабинет.
  Я постарался не выказывать собственной растерянности и отправился на поиски старшего инспектора. И хоть нумерация помещений оказалась на редкость путаной, просить помощи у сотрудников Третьего департамента я не решался. С важным видом раскланивался со встречными и уверенно шагал дальше.
  Наконец, в глухом закутке на глаза попалась дверь с неровно прикрученной латунной семеркой.
  - Войдите! - послышалось в ответ на мой осторожный стук.
  Я шагнул внутрь и враз растерял всю свою показную невозмутимость.
  За письменным столом сидел господин средних лет с худым и бледным лицом потомственного аристократа. Напомаженные волосы, высокие, круто заломленные брови и тонкие губы придавали ему сходства с театральным артистом, но взгляд серых холодных глаз не оставлял ни малейших сомнений в профессиональной принадлежности мнимого декадента.
  Его я не знал. Другое дело - тучный крепыш в гостевом кресле под портретом Исаака Ньютона! Старший инспектор Морис Ле Брен возглавлял сыскную полицию, и хоть на фоне утонченной внешности хозяина кабинета он со своим налитым кровью лицом и глубокими залысинами казался безыскусным уличным задирой, недооценивать шефа не стоило. Хватка у него была поистине бульдожьей.
  - Детектив-констебль Орсо, - представился я, поборов неуверенность. - Вызывали?
  - Присаживайтесь, констебль, - указал хозяин кабинета на свободный стул у стены и вернулся к прерванному разговору: - Морис, при всем уважении, не могу согласиться с такой расстановкой приоритетов. Колонии Нового Света всегда отличались изрядным вольнодумством, и зараза сепаратизма не обошла их стороной, но это дело будущего. Пока ацтеки пытаются отрезать их от залива и рвутся в Калифорнию, никто о независимости даже не заикнется.
  - Полагаешь, Бастиан, в обозримом будущем ацтеки никуда не денутся? - подхватил его мысль Ле Брен.
  - Именно! - подтвердил франт.
  - Говорят, не так давно в Теночтитлане была принесена в жертву тысяча невольников. Готовится большое наступление...
  Бастиан Моран безучастно пожал плечами:
  - Пока это лишь слухи.
  - Но если не Новый Свет, что тогда? - поинтересовался старший инспектор. - Русские?
  - Русские? - рассеянно переспросил хозяин кабинета и достал из верхнего ящика стола пачку "Честерфилда". Он закурил, откинулся на спинку стула и выдохнул дым к потолку. - Русские как пиявки. Они всегда хотят чего-то еще. Их провинция раскинулась от Черного и Балтийского морей до Восточного океана, а они требуют для себя каких-то особых преференций! Русские опасны, но сейчас у них связаны руки.
  - Поднебесная?
  - И Япония, - кивнул Бастиан Моран. - Сначала потеря Кореи и Манчжурии, теперь угроза Транссибирской магистрали. Самое смешное, нам еще придется им помогать!
  Ле Брен вытащил из кармана мундштук из слоновой кости и принялся вертеть его меж пальцев.
  - Тогда кто? - спросил он наконец. - Кто вызывает наибольшие опасения? Грезящие о былом имперском величии англичане? Сближающаяся с Австро-Венгрией Германия? Наши ненадежные индийские вассалы? Только не говори о Франции, настроения в Париже известны мне не понаслышке, уверяю: дальше разговоров дело не зайдет. Мы, французы, за последние годы изрядно обленились.
  Хозяин кабинета передвинул пачку сигарет собеседнику.
  - Угощайтесь, Морис.
  - Благодарю, не стоит, - отказался глава сыскной полиции. - Семейный врач твердит, что кашель у меня - от чрезмерного курения, приходится ограничивать себя.
  - Вздор! - фыркнул Бастиан Моран, но настаивать не стал и кинул пачку в верхний ящик стола. - Что же касается твоего вопроса, скажу прямо: больше всего меня беспокоит активность египетской агентуры.
  - Серьезно? - не удержался Ле Брен от скептического смешка. - Шпионы? Я полагал, газетчики делают из мухи слона.
  - Отнюдь. За последний месяц объем дипломатической почты в египетском посольстве вырос на порядок. Второй секретарь известен своими пышными приемами, на них бывает весь свет Нового Вавилона, а ведь этот господин связан с египетской разведкой. Все это неспроста.
  - Не знаю, не знаю...
  - Уверяю тебя, Морис, все очень серьезно. Александрия и Тегеран ведут переговоры о военном союзе, их цель - контроль над Босфором и Гибралтаром. Угроза наступления на Константинополь реальна как никогда. После досадного поражения русских на Дальнем Востоке Персия всерьез вознамерилась расширить свои владения за счет их закавказских территорий. Да и насчет Индии у них вполне определенные планы.
  Морис Ле Брен вскинул руки:
  - Не буду спорить, мой дорогой Бастиан. Не буду спорить. Это ваш хлеб. И все же... - глава сыскной полиции подался вперед, - не стоит переоценивать внешнюю угрозу и забывать о врагах внутренних!
  - А никто и не забывает о них, Морис. Никто не забывает, - улыбнулся хозяин кабинета и вдруг повернулся ко мне: - Мы не сильно задерживаем вас, констебль?
  Вопрос был задан тоном жестким и холодным, но я даже не моргнул и лаконично, по-военному четко ответил:
  - Никак нет, старший инспектор.
  - В разгар рабочего дня у вас нет никаких неотложных дел? - удивился Бастиан Моран, затевая непонятную игру.
  - Никаких, - подтвердил я и счел необходимым пояснить: - Инспектор Уайт предоставил мне свободное время до конца недели.
  - Вас послушать, так это поощрение! - съязвил Морис Ле Брен.
  Я промолчал.
  - Вас ведь отстранили, так? - нахмурился глава сыскной полиции, когда понял, что ответа на не высказанный напрямую вопрос он не дождется.
  - Подобная формулировка не звучала, - возразил я.
  - Но инспектор Уайт не желал вас видеть? - уточнил Бастиан Моран.
  - Не желал, - подтвердил я и приготовился поведать о допущенном проступке, но хозяин кабинета сумел меня удивить.
  - А где, кстати, сам инспектор? - спросил он.
  - Инспектор Уайт? - переспросил я.
  - Кто же еще! - вспылил Морис Ле Брен. - Где Уайт? И снимите уже ваши окуляры! Что вы прячете глаза, будто нашкодивший студиозус?!
  Я выполнил распоряжение, облизнул пересохшие губы и осторожно произнес:
  - Разве инспектор не вышел на службу?
  - Не вышел, - подтвердил Бастиан Моран. - Вам что-нибудь об этом известно?
  - Нет, - уверил я руководство и встрепенулся: - А почему инспектором заинтересовался Третий отдел? С ним все в порядке?
  Глава сыскной полиции пропустил эту реплику мимо ушей и продолжил расспросы:
  - Когда вы последний раз видели инспектора Уайта?
  - Когда видел инспектора? - переспросил я, собираясь с мыслями. - В субботу, на обеде в "Винте Архимеда"... Хотя нет, постойте! Мы разговаривали на воскресном балу!
  - И только?
  - Да. А что?
  Бастиан Моран вновь закурил и хмыкнул, выпуская дым:
  - Больше ничего не хотите нам рассказать?
  - Боюсь, не понимаю вас, старший инспектор, - ответил я.
  Тогда Морис Ле Брен поднялся из кресла и навис надо мной с угрожающим выражением лица.
  - Что вам известно о Банкирском доме Витштейна? - прорычал он.
  Я открыл рот, не сумел подобрать нужных слов и промолчал.
  - Констебль?! - нахмурился глава сыскной полицию. - Вы язык проглотили?
  - Никак нет, - ответил я и перевел взгляд с окна на портрет Исаака Ньютона. - Насколько мне известно, Банкирский дом Витштейна находится в иудейском квартале.
  - И это все, что вам известно?
  - В целом - да...
  Бастиан Моран покачал головой и затушил сигарету о дно хрустальной пепельницы, заполненной окурками уже на половину.
  - Констебль, ничего не хотите рассказать о подкопе под банк? - спросил он, глядя на меня своими серыми холодными глазами.
  - О подкопе? - выдохнул я, сотрясаясь в ознобе. - Ах, о подкопе! Так дело в этом...
  - Отвечайте на вопрос, констебль! - рыкнул Морис Ле Брен, встав у меня за спиной. - Что вы от нас скрываете?
  - Я? Ничего! Но инспектор Уайт...
  - Рассказывайте! - потребовал хозяин кабинета. - Немедленно!
  И я рассказал. Но рассказал, разумеется, лишь о подкопе и приказе инспектора держать язык за зубами; о вчерашней бойне распространяться не стал.
  - Занятная история, - задумчиво хмыкнул Бастиан Моран и откинулся на спинку кресла.
  - И поведение инспектора не показалось вам подозрительным? - насел на меня Ле Брен. - Почему вы не сообщили об этом инциденте? Это же прямое нарушение протокола, констебль! Было убито три человека!
  - Морис, Морис, не стоит горячиться. Приказ есть приказ, - неожиданно поддержал меня хозяин кабинета. - Детектив-констебль Орсо, как думаете, почему вы здесь?
  - Понятия не имею, - откровенно признался я и вновь отвернулся к окну, хоть там и не было ровным счетом ничего интересного.
  Бастиан Моран проследил за моим взглядом и улыбнулся:
  - Не имеете понятия? А если немного подумать?
  - Был налет на банк? - предположил я, и в самом деле теряясь в догадках.
  - И?
  - Инспектор Уайт упустил грабителей? Или... - Я сделал тщательно выверенную паузу и вскочил со стула. - С инспектором все в порядке?!
  Ле Брен положил ладонь мне на плечо и легко усадил обратно.
  - А вас с ним не было? - спросил он, заглядывая в глаза.
  - Нет! - воскликнул я. - С инспектором все в порядке?
  Глава сыскной полиции какое-то время буравил меня пристальным взглядом, потом сообщил:
  - Инспектор убит. Вместе с ним погибли два констебля.
  - Проклятье!
  Бастиан Моран подался вперед и потребовал ответа:
  - Почему инспектор не взял вас на задержание?
  - Инспектор... - облизнул я пересохшие губы, - инспектор был зол на меня...
  - Из-за упущенного суккуба? - продемонстрировал хозяин кабинета свою осведомленность и вновь откинулся на спинку кресла. - Почему же тогда он не взял констебля Миро? Он ведь не был зол на него? Или был?
  - Понятия не имею.
  - Ваша информированность, констебль, носит крайне ограниченный характер, - многозначительно заметил старший инспектор и нацелил указательный палец на Ле Брена. - И, кстати, мой дорогой Морис, нейтрализация инфернальных созданий находится в компетенции Третьего департамента. С какой стати инспектор Уайт тратил рабочее время на поиски этой твари?
  - Я не так хорошо его знал... - промямлил глава сыскной полиции, сообразил, что начал оправдываться, и хлопнул ладонью по столу. - Отличный вопрос, Бастиан! Хотел бы я иметь на него ответ! Констебль, какого дьявола инспектор не сообщил о суккубе в Третий департамент?!
  - И о беспокойном утопленнике три месяца назад, - добавил Бастиан Моран, явно наслаждаясь произведенным эффектом. - А полгода назад при задержании был застрелен начинающий малефик и развеян полтергейст. И это я только мельком пролистал список его дел.
  - Констебль! - грозно глянул на меня Ле Брен. - Что все это значит? Извольте отвечать!
  - Я просто выполнял приказы, - коротко промолвил я, решив валить все на покойника, тем более, что и в самом деле просто выполнял распоряжения инспектора.
  Морис Ле Брен достал носовой платок и протер вспотевшее лицо.
  - Ну хоть предположения какие-нибудь есть? - вздохнул он потом. - Должны же вы были это обсуждать!
  - Полагаю, инспектор хотел таким образом привлечь к себе внимание руководства.
  Бастиан Моран мрачно усмехнулся:
  - Остается лишь сожалеть о том, что это не удалось ему при жизни.
  - Предлагаю сосредоточиться на главном, - заявил тогда глава сыскной полиции, спеша поскорее закрыть неприятную тему, и принялся выпытывать у меня подробности неудачной попытки захватить суккуба, обнаружения подкопа и последовавших за этим событий. Я уверенно отвечал на все каверзные вопросы, но когда они пошли по второму кругу, не выдержал и возмутился:
  - Позвольте! Но при чем здесь вообще суккуб? Ведь инспектор караулил грабителей!
  - На самом деле, констебль, это мы от вас хотели узнать, какую роль в случившемся играет суккуб. - Бастиан Моран распахнул лежавшую на столе папку и сообщил: - Коронер уверен, что инспектора Уайта убил выходец из преисподней!
  - Таких совпадений не бывает! - веско добавил Морис Ле Брен.
  - Не может быть...
  - Смотрите сами!
  Я подошел к столу и развернул к себе папку с фотоснимками места преступления. Двое застреленных грабителей, мертвый иудей с накладными пейсами, обугленный Джимми, Билли с дырой в затылке, истерзанное тело Роберта Уайта.
  - Этого просто не может быть, - заявил я, стараясь не переигрывать. - Не понимаю, как такое могло произойти! Просто не понимаю...
  - Пока неясно, завладела тварь табельным оружием инспектора и застрелила одного из констеблей сама или же поработила его сознание и заставила убить подчиненного, - с важным видом произнес глава сыскной полиции. - Лучше посмотрите, что стряслось со вторым констеблем! Он будто сгорел изнутри!
  - Полагаю, это некая разновидность проклятия, - предположил Бастиан Моран и глянул на меня с хитрым прищуром. - Есть какие-нибудь соображения по этому поводу, констебль?
  - Нет, - ответил я, возможно, самую малость поспешней, чем следовало, но никто на это внимания уже не обратил.
  - Вы отстраняетесь от службы до окончания следствия! Город без особого дозволения не покидайте, - объявил Морис Ле Брен и раздраженно махнул рукой: - А теперь скройтесь с глаз моих!
  - Слушаюсь, - кивнул я и выскочил за дверь. На ходу вытер покрывшееся испариной лицо и поспешил на выход.
  На улице я обернулся, окинул взглядом мрачную громаду штаб-квартиры полиции и зябко поежился, припоминая подробности допроса. И хоть пояс по-прежнему оттягивала кобура с табельным пистолетом, решил заглянуть в арсенал как-нибудь в другой раз.
  "К черту!" - только махнул я рукой и отправился в "Винт Архимеда".
  
  Рамон Миро сидел за стойкой, пил белое вино и листал газету. В мою сторону он не взглянул, сделал вид, будто не заметил. А вот набившиеся в питейное заведение констебли враз умолкли, ясно давая понять, что известие о гибели инспектора уже успело облететь весь Ньютон-Маркт.
  Не обращая внимания на изнывавших от любопытства коллег, я уселся рядом с напарником и попросил хозяина бара:
  - Алмер, принеси лимонада, будь добр.
  Толстый фламандец посмотрел на меня с нескрываемым сомнением, пришлось достать бумажник и припечатать к потемневшим доскам стойки последнюю пятифранковую монету. Алмер стряхнул ее в карман фартука и только после этого отправился на ледник.
  - Рамон, будь добр, оторвись на минуту от газеты, - попросил я тогда напарника, наперед зная, что крепыш лишь делает вид, будто увлечен чтением, а на деле просто пытается столь немудреным способом оттянуть неприятный разговор.
  Иначе и быть не могло - статья "Атлантического телеграфа", в которую вперился глазами констебль, была посвящена похоронам известного дирижера, а мало что раздражало моего сослуживца сильнее светской хроники.
  Рамон с обреченным вздохом отложил газету и развернулся ко мне.
  - Да, Лео?
  Я взял у вернувшегося с ледника фламандца кувшина лимонада, наполнил свой бокал и только после этого, осторожно подбирая слова, произнес:
  - Рамон, если ты, вопреки приказу инспектора, решил доложить начальству о подкопе, почему сначала не предупредил меня? Я попал в дурацкое положение, знаешь ли.
  Вместо ответа констебль передвинул мне газету. Я поначалу не понял, какое отношение к нам имеет самоубийство дирижера, потом обратил внимание на соседний заголовок и беззвучно выругался.
  "Происшествие в иудейском квартале!" - гласила шапка расположенной снизу статьи.
  Ну что за невезение?!
  История вышла - банальней не придумаешь. Закрытая несколько дней кряду цирюльня насторожила соседей, они решили проверить хозяина, наткнулись на полный трупов подвал и вызывали полицию.
  - Думал, ты читаешь газеты, - укорил меня Рамон.
  - Только не сегодня, - поморщился я. - Проклятье! Меня чуть наизнанку не вывернули!
  - Пытался юлить?
  - Пытался, а то как же!
  - И чем все закончилось?
  - Отстранили до окончания расследования.
  Рамон покачал головой.
  - Выходит, мне еще повезло, - усмехнулся он. - Я-то Ле Брену сразу все рассказал.
  - Ле Брену? - удивился я. - Он тебя допрашивал?
  - А тебя разве нет?
  - Был там еще один, - мотнул я головой, не желая вдаваться в подробности.
  В этот момент часы начали отбивать двенадцать, Рамон Миро с досадой глянул на них, соскользнул с высокого стула и в пару глотков допил вино.
  - Пора на смену, - сообщил он, застегивая медные пуговицы мундира.
  - И куда тебя отрядили?
  - Улицы патрулировать, куда еще? - хмыкнул констебль, надел фуражку и поправил ее, ухватив за козырек.
  - Будь другом, пройдись по ломбардам, - попросил я тогда. - Поспрашивай об одной безделице, возможно, ее оставляли в заклад.
  - И что мне с того?
  - Десять франков лишними точно не будут, так?
  - Двадцать.
  - Да там красная цена пятерка, а тебе все равно без дела по улице слоняться!
  - Хорошо, - согласился констебль, - поспрашиваю. Что за безделица?
  - Ничего особенного, перстень студенческого братства Мюнхенского университета.
  - Прямо сейчас и займусь, - пообещал Рамон.
  - Газету оставишь? - спросил я, отпив лимонада.
  - Забирай, - разрешил констебль и вышел на улицу.
  С окончанием пересменки свободных мест в баре изрядно прибавилось, поэтому я взял номер "Атлантического телеграфа" и перенес кувшин на столик у окна.
  Солнце на улице припекало не на шутку, тени жались к домам, словно перепуганные дворняги к ногам хозяина, а врывавшийся в открытое окно ветер хоть и шевелил занавески, но скорее дразнил мнимым обещанием прохлады, нежели мог прогнать накатившую на город жару. Выходить на улицу не хотелось.
  Я вновь наполнил стакан лимонадом и задумался, не заказать ли обед, но вовремя вспомнил о пустом кошельке и решил потерпеть до ужина, который взялась готовить Елизавета-Мария.
  Отпил лимонада и начал разобрать прихваченную с собой из дома корреспонденцию, но та особым разнообразием не отличалась. Сплошь счета, требования оплаты, извещения о превышении кредита и уведомления о наличии просроченных платежей.
  Франки, франки, одни франки у всех на уме!
  Золотой телец давно уже поработил наш мир, и низвергнуть этого кумира было не под силу ни социалистам, ни анархистам. Деньги нужны всем, и я исключением вовсе не являлся.
  Настроение испортилось окончательно, я без разбору отправил бумаги в мусорное ведро, в пару глотков осушил стакан лимонада и отправился домой.
  
  

4

Скука - это страшно. Скука день за днем, вечер за вечером выматывает человека, подтачивает его душу, лишает вкуса к жизни.
В детстве я часами сидел на подоконнике и в подзорную трубу разглядывал с высоты холма городские крыши. Не самое увлекательное занятие для ребенка четырех-пяти лет, но для меня тогда была важна любая возможность хоть чем-то себя занять: понаблюдать за работой повара, погонять по саду наглых галок, поиграть со своим вымышленным другом в шахматы или даже разобрать механизм сломанного будильника.
Отец вечно пропадал в городе, мама тяжело болела, слуги хлопотали по дому, а до книг из библиотеки я тогда еще не дорос, мог только выискивать редкие картинки да перелистывать любимый мамин томик "Приключений Алисы в Стране Чудес" с иллюстрациями Джона Тенниела.
До пяти лет я был предоставлен самому себе и при этом заперт на территории усадьбы. Немудрено, что я знал каждый закуток в доме, каждый куст в саду. Я придумывал сотни способов развлечься, но надолго они занять меня не могли. И тогда приходила скука. Иной раз она допекала так, что хотелось выть волком.
Позже я считал те годы самыми счастливыми в своей жизни.
Почему вспомнил об этом сейчас?
Всему виной был старший инспектор Моран. После общения с ним захотелось запереться в библиотеке и носа на улицу не казать. Пару недель не попадаться никому на глаза, не привлекать ничьего внимания; дождаться, пока улягутся круги на воде.
Не вышло.
Когда вернулся домой, Елизавета-Мария сидела на нижней ступеньке крыльца и один за другим обламывала хрупкие черные лепестки сорванной в цветнике астры.
- Тебе письмо, - сообщила она, не отрываясь от своего занятия.
Я достал из вскрытого конверта послание на дорогой плотной бумаге и удивленно хмыкнул. Дядя приглашал в гости.
Что это вдруг на него нашло?
Елизавета-Мария с прищуром посмотрела на меня и спросила:
- Поехать с тобой?
- Нет, - отказал я. - И не порть цветы.
- Черные мертвые цветы. Они и вправду нравятся тебе?
- Не нравится беспорядок.
Девушка поднялась со ступеньки и поправила мой шейный платок.
- Представь меня дяде, и он сразу станет покладистей. Перед моим очарованием ему не устоять...
- Нет.
Разговор совершенно точно предстоял не из легких, и меньше всего хотелось вконец разругаться с родней из-за какой-нибудь неподобающей выходки суккуба.
- Мне скучно! - пожаловалась Елизавета-Мария.
- Почитай прессу, - предложил я, сунув девушке прихваченную с собой из бара газету. - В аду такого нет.
Та поджала губы, но скандала устраивать не стала.
- Накрывать на стол? - лишь спросила, откладывая газету в сторону.
Я задумался, не выпить ли перед дорогой чаю, но дядя большую часть времени проводил в загородном имении, а путь туда был вовсе не близкий. В итоге решил не терять время попусту и покачал головой.
- Сначала дела.
- Не задерживайся, на ужин будет рагу, - предупредила девушка и с придыханием добавила: - Острое, как огонь!
- Ничего не могу обещать, - сухо ответил я и зашагал к калитке.
Всякий раз, когда суккуб говорила о еде, у меня возникало нехорошее чувство, будто она откармливает меня на убой.
Глупости? Хорошо бы, если так.
Уговор уговором, но либо я избавлюсь от нее, либо она заполучит мою душу.
Третьего не дано.
Центральный вокзал Нового Вавилона по праву считался городом в городе. Главное здание с высоким стеклянным куполом, административные корпуса, пешеходные мосты, котельные, бессчетные развязки, переходы и запасные пути, сторожки, ряды однотипных пакгаузов и склады с углем занимали территорию, сопоставимую с площадью целого района. И если Новый Вавилон временами представлялся мне адским котлом, в котором плавились люди со всего света, то Центральный вокзал был его точкой кипения.
Купив билет первого класса - благо, Альберт Брандт, у которого пришлось занять на проезд, торопить с возвратом долга обыкновения не имел, я ссыпал сдачу в портмоне, отыскал табло с расписанием и отправился к выходу на нужную платформу. Бистро поманило ароматом свежей выпечки и кофе, но я удержал себя в руках и прошел мимо. Поезд должен был подойти с минуты на минуту, а меньше всего мне хотелось опоздать и провести в этом бедламе лишние полчаса. И без того голова кругом идет.
С отцом мы часто приходили сюда; он встречался с нужными людьми, я глазел из зала ожидания на поезда и поедал профитроли в том самом бистро, мимо которого сейчас столь спешно прошагал. Удивительно, но раньше здешнее столпотворение меня нисколько не раздражало, а теперь готов на стену лезть, лишь бы оказаться подальше от этой беспрестанно гомонящей толпы.
Но на платформе людей меньше не стало. В дальнем конце перрона и вовсе царила сутолока почище, чем перед кассами синематографа в день премьеры; громоздились горы тюков и прочей поклажи, бегали дети, кто-то плакал навзрыд. Пассажиры на той стороне были сплошь в поношенной и залатанной одежке; загорелые, чумазые, склочные. Хвостовые вагоны третьего класса обычно набивались под завязку, и узенькие лавочки вдоль бортов могли приютить лишь малую толику путешественников.
Ближе к середине платформы такой толкотни не было в помине, публика там подобралась куда более степенная и респектабельная. Господа в котелках, черных визитках, отутюженных полосатых брюках и лакированных штиблетах стояли вокруг урн, курили и вели неспешные беседы о театральных премьерах, ценах на зерно и судьбах мира. Дам среди этой категории пассажиров не было вовсе.
Поездка на деревянных скамьях с удобными спинками представлялась мне вполне разумным компромиссом в плане соотношения комфорта и цены, и я бы непременно купил билет второго класса, кабы не навязчивые попутчики. Все эти страховые агенты и коммивояжеры страсть как любили поговорить, а мне вовсе не хотелось заработать мигрень, выслушивая бесконечные благоглупости и отпуская не меньшие банальности в ответ. Уж лучше немного переплатить.
Я продемонстрировал вахтеру билет первого класса и прошел через загородки к мягким сиденьям, на которых разместилось всего шесть пассажиров.
Аристократ в сопровождении то ли дочери, то ли молодой жены, усатый военный в пехотном мундире с саблей на боку, важного вида инженер в форменной тужурке с золочеными молотками и штангенциркулями на петлицах и семейная пара - худощавый выходец из Нового Света и его смешливая супруга. Все они смерили меня внимательными взглядами, и все как один сочли непригодным для светской беседы. Дело ограничилось вежливыми кивками, и, надо сказать, это обстоятельство меня более чем устроило.
Я не любил и не искал новых знакомств. И людей тоже... не любил.
По дальнему пути прогрохотал окутанный черным дымом грузовой состав с однотипными, различавшимися лишь цифровыми комбинациями вагонами, вслед за ним промчался почтовый экспресс, а потом - минута в минуту - к перрону подъехал наш поезд.
Пассажиры третьего класса немедленно придвинулись к самому краю платформы и столь же синхронно отпрянули назад, когда раздался протяжный гудок и ноги им обдало клубами белого пара. Коммивояжеры и командировочные клерки без лишней спешки принялись тушить сигареты и выбивать трубки, мои же попутчики стали отдавать распоряжения носильщикам, и я первым прошел в гостеприимно распахнутые двери, занял место наособицу, снял котелок и небрежно откинулся на мягкую спинку.
В отличие от вагонов второго класса, разделенных на купе по шесть мест каждое, пульмановский вагон представлял собой просторный салон с картинами на стенах, комфортабельными мягкими креслами и диванами. Здесь же имелись отдельные комнаты для пассажиров, путешествующих на значительные расстояния, но среди нас таковыми оказалась лишь семейная пара.
Вскоре прозвучали два коротких гудка и поезд плавно, без единого рывка тронулся в путь. Состав выкатил из-под застекленного купола вокзала, и колеса затеяли веселый перестук на стыках рельс. За окнами проносились запасные пути и бесконечные ряды пакгаузов; стюарды начали разносить прохладительные напитки, я отвлекся взять ситро, а когда вновь взглянул в окно, вокзал уже остался позади. Поезд проехал по железнодорожному мосту и теперь катил напрямик через фабричную окраину.
Куда ни взгляни - одни лишь серые заборы и колючая проволока, мрачные громады цехов и закопченные трубы с клубами вонючего дыма. На боковых путях время от времени попадались паровозы с двумя-тремя товарными вагонами, но пассажирский состав имел приоритетное право движения, и мы мчались вперед без остановок. Лишь когда бесконечные заводы остались позади, поезд понемногу замедлил бег и остановился на открытой платформе Западного вокзала, обветшалого и неухоженного.
На этой станции в вагон первого класса никто не подсел.
Затем поезд помчался вдоль ограды императорского парка, быстро миновал чахлую зелень замученных смогом деревьев и въехал в царство складов и контор, из-за которых время от времени проглядывала серебристая гладь Ярдена. Дальше железнодорожная ветка была проложена напрямик через жилую окраину, и перестук колес начал отражаться от стен с обвалившейся побелкой и квадратами мутных стекол.
Понемногу дома расступились, состав вырвался из города на сельский простор и стал неуклонно набирать скорость, разгоняясь на прямом участке путей. Поначалу за окнами проносились поселки, потом их сменили небольшие фермы, сады, выпасы и луга, разделенные невысокими оградами, а где и попросту межами. На горизонте маячили рощицы фруктовых деревьев, изредка попадались небольшие болотца с проблесками чистой воды меж высоких зарослей камыша да тянулись среди осоки ленты обмелевших ручьев. Разгуливали вдоль железнодорожных путей коровы, мелькали белые точки овец.
Будто в другом мире очутился. Патентованная пастораль.
Паровоз начал замедлять бег, когда с обеих сторон железной дороги раскинулось поле, желтевшее цветками кормовой люцерны. Раздался пронзительный гудок, заскрипели тормоза, вагон качнуло, и поезд остановился на крохотной станции, состоявшей из пары административных зданий и угольного склада.
Я поднялся с кресла, и остальные пассажиры с неприкрытым удивлением уставились на чудака, вознамерившегося сойти в эдаком захолустье. Меня это нисколько не задело; я с видом гордым и независимым прошествовал на выход, пересек пустой перрон, миновал закрытые билетные кассы и только на улице позволил себе тоскливый вздох.
Прислать коляску дядя не удосужился.
Плевать! Три километра - не такое уж великое расстояние.
И я зашагал к родовому имению по проселочной дороге, в пыли которой выискивали зернышки и жучков пестрые несушки.
Зависшее над макушкой солнце ощутимо припекало, уже через полсотни шагов я развязал шейный платок и расстегнул ворот сорочки, но особого облегчения это не принесло. Тогда, наплевав на правила приличия, я снял пиджак и закинул его на плечо. Кобура "Рот-Штейра" вызывающе оттягивала пояс, но дорога была пуста, и вид пистолета никого смутить не мог.
Да если бы и смутил - мне-то что с того?
От ярко-желтых цветков люцерны рябило в глазах, прогретое солнцем поле благоухало удивительными ароматами, и дышалось загородным воздухом на удивление легко. Стрекотали кузнечики, стремительно шныряли по придорожной траве перепуганные ящерицы, порхали жаворонки, изредка по дороге скользила тень кружившего в вышине коршуна.
И кругом, куда ни взгляни, - синее-синее небо! Никакого смога и дыма, одна только чистота небесной лазури.
Хорошо? Хорошо, даже очень.
Но мне как истинно городскому жителю сделалось слегка не по себе. Не из-за страха заплутать в полях - единственная дорога вела прямиком к семейному имению. Сбивала с толку бескрайность открытого пространства.
Я к такому не привык. Единственный раз я покидал Новый Вавилон в возрасте пяти лет отроду, когда мама нанесла визит вежливости в родовое гнездо. Встреча с бабушкой не задалась - та искренне считала брак мамы мезальянсом и относилась к вновь обретенным родственникам соответственно, поэтому больше мы не ездили туда ни до смерти старой графини, ни тем более после.
Далеко-далеко впереди маячила оливковая роща, я взглянул на хронометр и ускорил шаг. Некоторое время спустя из-за деревьев показалась крыша дома арендаторов, из одинокой трубы к небу там поднималась жиденькая струйка дыма. В придорожных кустах бренчали колокольчиками овцы, издалека доносилось коровье мычанье, за оградой лениво побрехивал цепной пес.
После фермы дорога обогнула заросший тиной пруд и потянулась по опушке тенистой дубравы, а там уже и усадьба показалась. За высокой оградой зеленел ухоженный сад, над деревьями возвышался знакомый по фотоснимкам трехэтажный особняк, над ним же...
У меня просто дыхание от обиды и несправедливости перехватило.
Позади дома граф установил причальную вышку, и сейчас там слегка покачивался в воздухе притянутый к земле канатами дирижабль! Белая громада полужесткого корпуса, вместительная гондола, рули управления, надпись "Сиракузы" поперек всего борта. Летательный аппарат не поражал размерами, как армейские цеппелины, но вполне подходил для полетов на континент.
Личный дирижабль, подумать только!
И дядя при этом жмется из-за двадцати тысяч годового дохода! Да содержание одной только этой игрушки обходится ему несравненно дороже!
Я снял очки и промокнул платком вспотевшее лицо.
Зависть - это плохо. Я знал это, наверное, лучше кого бы то ни было, но при взгляде на собственные туфли, запыленные и поношенные, меня просто затрясло от злости. Пришлось даже постоять в тени дубравы и заставить себя унять раздражение, сделав несколько глубоких вдохов.
Потом я застегнул жилетку, надел пиджак, повязал шейный платок и направился к воротам имения собранным и внешне невозмутимым. Но внутри все так и клокотало...
Сторожа о грядущем визите племянника граф в известность поставить не забыл, поэтому представляться не пришлось. Загоревший до черноты старик в соломенной шляпе загодя вышел навстречу и предупредительно распахнул калитку; я небрежно кивнул ему и зашагал по тенистой аллее. У конюшни на глаза попалось запряженное парой вороных ландо, и во мне вновь колыхнулась злость.
Неужели так сложно было прислать за мной экипаж? Я ведь не напрашивался, меня пригласили!
Впрочем, уже неважно.
Я спокойно поднялся на крыльцо особняка и утопил кнопку электрического звонка. Слуг граф вышколил на совесть - не успело еще отзвучать в доме металлическое дребезжанье, а дверь уже открыл краснощекий молодчик в слишком узкой в плечах ливрее цветов рода Косице - сером и зеленом; без обычных галунов и броского шитья она своим строгим видом скорее напоминала мундир.
- Проходите, вас ожидают, - чопорно произнес лакей и слегка поклонился, но без малейшего подобострастия.
Я убрал котелок на полку для шляп и, остро ощущая свою чуждость богатой обстановке - еще эти пыльные туфли! - направился в гостиную, где меня встретил постаревший Теодор Барнс.
Сходство с моим дворецким было просто разительным; лишь морщины в уголках рта да ранняя седина позволили не выказать замешательства и снисходительно улыбнуться:
- Филипп! Вы с братом просто одно лицо! Рад видеть вас в добром здравии!
- Вы очень добры, - сухо ответил дворецкий дяди и продолжил: - Граф ожидает вас в кабинете.
Я двинулся к лестнице; дворецкий остановил меня и распахнул дверь, за которой обнаружилась клеть подъемника.
- Граф распорядился оборудовать дом по последнему слову техники, - сообщил Филипп с едва уловимой ноткой снисходительности.
На мой взгляд перестройка комнат в шахту лифта была вызвана исключительно стремлением дяди блеснуть собственной оригинальностью, но я придержал это мнение при себе и молча прошел внутрь. Филипп ступил следом и передвинул рычаг переключателя с цифры один сразу на тройку. Где-то внизу раздалось урчание механизмов, размеренно зафыркал паровой привод, и клеть почти без рывков вознеслась на верхний этаж. Там дворецкий распахнул створку, выпуская меня в коридор, сам шагнул следом и без стука распахнул дверь напротив.
- Прошу.
- Благодарю, - небрежно кивнул я и прошел в рабочий кабинет дяди.
Граф Косице обернулся и указал на меня своему собеседнику.
- Господин Левинсон, это тот самый молодой человек, о котором мы с вами говорили.
- Рад знакомству, - обаятельно улыбнулся полноватый иудей и представился: - Я имею честь быть управляющим столичного отделения банкирского дома Витштейна и младшим партнером предприятия. Мы писали вам на прошлой неделе.
Я пожал протянутую руку и выжидающе взглянул на дядю; смысл происходящего от меня ускользал.
Граф перехватил мой озадаченный взгляд, но с объяснениями спешить не стал и предложил:
- Вина?
- Нет, благодарю, - решительно отказался я, несмотря на пересохшее после прогулки по солнцепеку горло.
- Если не возражаете, граф, - мягко произнес банкир, беря инициативу в свои руки, - я предпочел бы сразу перейти к делу. Путь был неблизкий, а время, как известно, - деньги.
Господин Левинсон был пухловат, с вьющимися темными волосами, крупным носом и умными черными глазами, но ни заурядная внешность, ни мягкий тон меня в заблуждение не ввели. Он требовал - именно требовал! - у графа открыть карты, и это еще больше запутывало ситуацию.
О чем должен пойти разговор, если не о наследстве? А если о наследстве, то какое отношение к нему имеет Банкирский дом Витштейна?
Насколько мне было известно, род Косице иудеев никогда особо не жаловал.
Графа требование гостя откровенным образом смутило. Открытое лицо с волевым подбородком словно распалось на отдельные куски, и моему дражайшему дядюшке пришлось приложить определенные усилия, дабы вернуть себе невозмутимость.
- Для начала позвольте ознакомить вас с одним небезынтересным документом, - предложил он, подошел к столу и утопил кнопку на его краю. В коридоре раздалось и сразу стихло металлическое дребезжание звонка, а миг спустя входная дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул лакей, крепостью сложения ничуть не уступавший парню на входе.
- Пусть Филипп принесет бумаги, - распорядился дядя.
Слуга кивнул и скрылся в коридоре; тогда граф обернулся к нам и предупредил:
- Придется немного подождать.
Я решил дать отдых усталым ногам, опустился в свободное кресло и окинул взглядом обстановку кабинета, как по мне - чрезмерно броскую и эклектичную.
Если нелепая помпезность золоченного телефонного аппарата, чрезмерная сложность циферблата часов на каминной полке и громоздкость диктофона для записи голоса на восковые валики еще хоть как-то гармонировали друг с другом, то полный латный доспех и порубленный щит с фамильным гербом и перекрещенными мечами смотрелись на их фоне самым настоящим атавизмом. Новомодные семейные фотографии на стене соседствовали со старинными портретами предков, а стопка деловых газет и ворох телеграфных распечаток валялись на журнальном столике рядом с огромным, едва ли не в половину стены аквариумом.
Либо дядя был крайне разносторонней личностью, либо он просто не знал, чем себя занять, и хватался за все подряд.
Держи я пари, поставил бы на последнее.
Граф Косице кисло глянул на меня, затем обернулся к доставшему карманные часы банкиру и предложил:
- Господин Левинсон, если вы ограничены во времени, пожалуйста, можете начинать...
Иудей раскрыл кожаную папку для бумаг и достал из нее пару пожелтевших листков.
- Шестнадцать лет назад графиня Косице, урожденная Виктория де Мирт, передала нам на хранение ряд ювелирных украшений. Согласно обнародованному после ее смерти завещанию их наследовала ее дочь, сиятельная Диана Орсо. Она этим правом не воспользовалась, более того - до недавнего времени числилась пропавшей без вести. Только в конце прошлого месяца был надлежащим образом зарегистрирован факт ее смерти, а наследником обозначен присутствующий здесь Леопольд Орсо, сиятельный.
Банкир выжидающе посмотрел на меня, я кивнул.
Папа в свое время официальным делопроизводством себя утруждать не стал, поэтому мне пришлось изрядно побегать по инстанциям, оформляя все необходимые документы; без свидетельства о смерти нечего было даже и заикаться о вступлении в права наследования.
- К сожалению, поверенный его светлости смог сообщить нам лишь место вашей работы, виконт, - продолжил банкир. - Мы оставили сообщение, но прежде чем вы связались с нами, поступило предложение о сегодняшней встрече.
Я вновь кивнул, на это раз - с плохо скрываемым разочарованием, ведь драгоценности покойной бабушки решить всех моих финансовых проблем не могли.
В этот момент в кабинет прошел дворецкий; граф забрал у него папку для бумаг, мельком просмотрел и с самодовольной улыбкой протянул банкиру.
- Господин Левинсон, думаю, вам будет небезынтересно с этим ознакомиться.
Иудей достал из жилетного кармашка пенсне на цепочке, вставил его в глаз и принялся знакомиться с документами.
- Это меняет дело, - протянул он некоторое время спустя.
- Вне всякого сомнения! - ухмыльнулся граф Косице, забирая папку обратно.
Не спрашивая разрешения, я выхватил бумаги и самым натуральным образом опешил - поверх жиденькой стопочки документов лежало свидетельство о смерти Леопольда Орсо.
Свидетельство о моей смерти, оформленное пятнадцать лет назад? Этого просто не может быть!
- Что это за ерунда? - озвучил я мысль, бившуюся в голове перепуганной птахой.
Граф забрал документы и холодно произнес:
- Это свидетельство о смерти моего племянника, сиятельного Леопольда Орсо.
- Это грязная фальшивка!
- Нет, молодой человек, скорее, мы имеем дело с удивительным по своей наглости случаем самозванства, - возразил дядя.
- Вы же знаете меня!
- Когда объявился мой пропавший десять лет назад племянник, я обрадовался. Я не стал вдаваться в детали! Но ваши финансовые притязания заставили меня взглянуть на ситуацию по-иному. Проведенное расследование показало, что вы не можете быть тем, за кого себя выдаете.
- Прекратите ломать комедию!
Но граф даже слушать ничего не стал.
- Филипп, проводи молодого человека на выход, - ледяным тоном потребовал он.
- Постойте! - воскликнул я, но без толку - дворецкий вцепился в плечо, словно клещ, и потянул из кабинета. Вырываться я посчитал ниже своего достоинства, поэтому просто указал на аквариум:
- Филипп, взгляни на рыб.
Дворецкий машинально проследил за моим жестом, и его хватка незамедлительно ослабла.
- Мы в пруду, Филипп. На самом дне, среди водорослей и рыб. Чувствуешь, как заканчивается воздух? Легкие горят огнем, но нельзя сделать вдох - кругом вода...
Слуга побелел, словно мел, и опрометью выскочил из кабинета. Я покрутил головой, хрустнув шейными позвонками, а когда прошла ломота в глазах, предупредил дядю, уже занесшего ладонь над кнопкой звонка.
- Не стоит, граф. Подумайте о своих дочерях. Вам еще их замуж выдавать...
Но, как часто бывает, когда пытаешься играть на страхах плохо знакомого человека, эффект от моих слов вышел прямо противоположный. При упоминании дочерей граф Косице резко опустил ладонь, и в коридоре раздался отзвук электрического звонка.
- Лучше уйди сам! - рявкнул дядя.
Меня подобное завершение нашей беседы никоим образом не устраивало, поэтому я развернулся к входной двери и расстегнул пиджак, а когда в кабинет вломилось сразу двое лакеев, просто откинул полу с левой стороны и улыбнулся:
- Оставьте нас, господа...
Мой талант позволял обращать против людей их собственные страхи, но сейчас я решил целиком и полностью положиться на благоразумие вызванных графом слуг.
И в самом деле - мало что так быстро пробуждает в людях здравый смысл, как кобура с самозарядным пистолетом на поясе оппонента.
Лакеи переглянулись и медленно отступили обратно за порог, а я перевел взгляд на дядю и покачал головой:
- Ну и чего вы этим добились?
Граф задохнулся от бешенства и потребовал:
- Покиньте мой дом! Немедленно!
- Не раньше, чем вы объяснитесь! - оскалился я в ответ.
- Вы требуете объяснений? - презрительно сощурился граф Косице. - А кто, собственно, вы такой, чтобы настаивать на объяснениях? Мой племянник, Леопольд Орсо, мертв. Вы всего лишь самозванец!
- Думаете, меня остановит эта фальшивка?
- Фальшивка? Докажите!
- Доказать, что я - это я? Это уже какие-то "Приключения Алисы в Стране Чудес"! И я точно знаю, кто из нас не в своем уме!
- Покиньте мой дом, - уже спокойней повторил граф, вновь обретя уверенность в себе.
Я оценивающе взглянул на него, решил, что нам и в самом деле больше не о чем разговаривать, и принялся застегивать пиджак.
- Еще увидимся, - пообещал я, направляясь на выход.
И тут же засобирался банкир.
- Леопольд! Уделите мне минуту вашего времени...
- Господин Левинсон! - повысил голос граф Косице. - Я - единственный законный распорядитель имущества семьи. Если вы передадите драгоценности моей родительницы этому самозванцу, придется подать на вас в суд. Это вам ясно?
- О, дорогой граф, не утруждайте себя подобными предупреждениями, наши юристы разбираются в законах не хуже вашего поверенного, - беспечно улыбнулся банкир и поторопил меня: - Не будем впустую тратить время, его и без того потрачено предостаточно...
Мы покинули кабинет, прошли мимо взвинченных лакеев и спустились на первый этаж по лестнице, а там нас встретил Филипп с зеленовато-белым лицом свежего утопленника. От его пристального взгляда заломил затылок, но я лишь дружелюбно улыбнулся дворецкому, взял с полки котелок и вышел на улицу.
- Позвольте подвезти вас, - предложил господин Левинсон, проследовав за мной.
Я ожидал подобного предложения с самого начала, поэтому сразу ответил согласием.
Банкир приказал кучеру сложить верх ландо, затем с любопытством поинтересовался:
- Возможно, мой вопрос покажется вам бестактным, Леопольд, но что случилось с бедным дворецким?
- Ничего страшного, - улыбнулся я, - бедняге просто показалось, будто он утонул.
- И вы можете поступить так с любым?
- Нет, господин Левинсон. Разумеется, нет.
- Просто Исаак, если не возражаете.
- Нет, Исаак, ни с кем-то другим этот фокус бы не прошел.
- Позвольте узнать почему?
- Филипп в детстве чуть не утонул в пруду, его едва откачали. Об этом мне рассказал его брат-близнец. Подобное происшествие не могло не наложить на человека свой отпечаток. Я просто воспользовался этим знанием, только и всего. Таков мой талант.
- Ах, вот оно что! - заулыбался банкир. - Графу, так понимаю, вы тоже пытались наступить на больную мозоль?
- К сожалению, неудачно, - поморщился я и вслед за собеседником забрался в ландо.
Мы уселись друг напротив друга, кучер встряхнул поводьями, и экипаж тронулся с места. Рессоры мягко скрадывали неровности проселочной дороги, толстые каучуковые колеса легко перекатывались через камни и ямы, тряска почти не ощущалась.
- Содовой? - предложил банкир, открывая дорожный ящик.
- Не откажусь.
Господин Левинсон достал сифон, наполнил стакан искрящейся на солнце водой и протянул мне.
- Мы возвращаемся в город, - сообщил после этого банкир. - Составите мне компанию или сойдете у станции?
Я сделал несколько глотков, смывая неприятный привкус, закинул в рот мятный леденец и без обиняков заявил:
- Это зависит от предмета вашего интереса ко мне, Исаак.
- Видите ли, виконт, - мягко улыбнулся банкир, - я оказался в чрезвычайно щекотливой ситуации. В обычных обстоятельствах уже к концу дня вы получили бы драгоценности вашей усопшей бабушки, но свидетельство о смерти - вашей смерти! - связало мне руки. Граф пригрозил судебным иском и, надо сказать, у него имеются для этого все основания.
- И что теперь делать?
- Вам придется аннулировать свидетельство о смерти через суд. К сожалению, процесс может затянуться на долгие годы.
- Проклятье! - не удержался я. - И все из-за какой-то фальшивки!
- Вряд ли есть способ доказать, что документ был оформлен задним числом.
Я кивнул.
Согласно имперскому уложению о без вести пропавших, признать человека умершим можно уже через год после исчезновения, поэтому у дяди было предостаточно времени, чтобы получить злосчастное свидетельство на абсолютно законных основаниях. И пусть заблаговременно он этого сделать не удосужился, реальных доказательств допущенных злоупотреблений мне не найти.
- Леопольд, кто-то знал вас до... - Исаак запнулся, но все же продолжил, - того трагического происшествия?
- Нет, - качнул я головой. - Графа и графиню взорвали анархисты; это случилось незадолго до того, как нас... прокляли. Все слуги погибли в ту самую ночь, а отец скончался шесть лет назад. Я и вернулся только после этого...
- Родственники с его стороны?
- Никого не осталось, - уверил я собеседника. - Только дядя, чтобы его...
- На поддержку графа вам рассчитывать не приходится, - мягко улыбнулся иудей.
Я поморщился и вновь поинтересовался:
- Исаак, какой у вас ко мне интерес?
- Можете сказать, сколько у вас накопилось долгов? - удивил меня банкир неожиданным вопросом. - Точная сумма не имеет значения, важен порядок цифр.
- Тридцать или сорок тысяч, - ответил я, поскольку не видел в этом особого секрета. - Точно не больше сорока.
- За шесть лет накопить столько долгов? - с уважением посмотрел на меня господин Левинсон. - Да у вас талант!
Я только рассмеялся.
- Большая часть этой суммы досталась мне от отца, да и процентов за эти годы набежало немало.
- Это делает вам честь, но вы могли отказаться нести ответственность по его обязательствам.
- Не мог. Папа имел обыкновение занимать под мое наследство, а его партнеры, - я вздохнул, - не из тех, кто мирится с потерей подобных сумм.
- И вы заложили дом, который ничего не стоит из-за карантина, с условием выплаты основного долга и процентов после получения контроля над семейным фондом?
- Именно.
- А поскольку в прошлом месяце вам исполнился двадцать один год, кредиторы начинают проявлять нетерпение?
Я кивнул.
- Думаете, - задумчиво произнес банкир, - как они отреагируют, когда граф выставит вас самозванцем на основании имеющегося у него свидетельства о смерти?
- Как отреагируют? Нервно! - ухмыльнулся я, вспомнил о китайском ростовщике и поморщился. - У меня, впрочем, тоже седых волос прибавится...
Господин Левинсон откинулся на спинку скамьи и какое-то время отстраненно наблюдал за ярко-желтым полем люцерны, по которому резкие порывы ветра гнали темно-зеленые волны.
- Если банкирский дом выкупит ваши долги, - произнес он некоторое время спустя, - скажем, по десять сантимов за франк, как вы отнесетесь к этому?
- Думаю, - рассмеялся я, - нам с вами есть что обсудить!
Читать дальше

Оценка: 7.43*49  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"