Освенцим, Бабий Яр, Катынь - и далее везде. 

Сбрось рвань в чужой крови и зябни. 
Молись и кайся - всё равно 
не смоешь жгучее пятно, 
когда на коже штамп - Едвабне. 

Едва б не удалось ксендзам 
смирить взъярившуюся паству. 
Увы ! Озлоблен был и храм 
и потакал самоуправству. 

Чем ни подлее и похабней 
была разбойничья орда 
с войной пришедшая туда, 
тем чутче слушались в Едвабне. 

Едва б не смог ленивый мир 
пресечь в зародыше заразу, 
но долго, нагулявши жир, 
внимал нацистскому экстазу. 

Где б нужно было неослабней 
крепить единство и восстать, 
задумав зло, собралась рать, 
чтоб показать себя в Едвабне. 

Едва ли злобный пир ворон
потом свершился бы в Варшаве,
когда бы мир в единой славе 
был доброй волею сплочён. 


САТАНИНСКАЯ ОПЕКА

Голос мой резок, натужен и зычен, 
скудный словарь не весьма поэтичен. 
Я - не Орфей, не Ронсар и не Фет, 
не аналитик, не жрец, не политик - 
так и сказал басовито мой критик. 
Я бы молчал, да волнует сюжет. 

Вижу, как в землях давнишних колоний 
правят без совести и церемоний 
клики, что любят играться с огнём. 
Бестии рядятся в Наполеоны 
и неустанно ведут легионы 
в гущу сражений, под пушечный гром. 

Где-то свирепствуют милитаристы, 
где-то бесчинства творят террористы. 
Дерзкий и полный задора эмир, 
вслед Чингис-ханам и вслед Тамерланам, 
с бешеной спесью, в усердии рьяном 
тщится разрушить колеблемый мир. 

И недоумки в великих державах, 
полных снарядов, и свежих, и ржавых, 
ищут, кому б их скорей навязать, 
в скверных расчётах неистово силясь, 
чтобы все выскочки перебесились, 
сдуру набросившись ратью на рать. 

Не разобрать, кто вредней и подлее 
меж снаряжающих в бой Бармалея. 
Трудно сказать, кто сильней виноват 
Дрожь беспрестанно проходит по жилам, 
стоит услышать, что диким гориллам 
щедрый радетель суёт термояд. 

Может быть сделает сам себе хуже, 
может быть залпы пальнут по нему же, 
но доброхот не жалеет свинца 
и ободряет любого прохвоста, 
кто хоть сегодня в повтор Холокоста 
вгонит весь мир и дожжёт до конца. 

Вот и кидаются мысли в опрометь, 
и не могу свой покой экономить. 
Хочется высказать главную суть, 
чтобы озвучились разум и совесть... 
А - для примера - короткая повесть, 
чтобы наставить кого-то на путь. 

*** 

Помню, как осенью, в пятидесятых, 
я, в свой черёд, очутился в солдатах, 
а, поначалу, попал в эшелон. 
Чуть ли не месяц нас всех, новобранцев, 
ставших в дороге толпой оборванцев, 
вёз по Сибири телячий вагон. 

Убыль случилась в незыблемой силе: 
вдруг сокращенье в войсках объявили. 
Для укрепленья восточных границ 
я, распростившись с учительским делом, 
двинулся в путь к забайкальским пределам, 
прочь от задорных очей учениц. 

Сил не жалея, трепля себе нервы, 
все военкомы шерстили резервы 
и генералам достались в презент 
стаи не свыкшихся с русским туземцев, 
уйма лет десять не призванных немцев 
и побывавший в судах контингент. 

Чтоб не вступать в нежеланные свары, 
я взгромоздился в вагоне на нары 
и созерцал через щели пейзаж. 
Самые бойкие сгрудились к печке, 
а по углам, при узлах, как овечки, 
сбились любимцы мамаш и папаш. 

Прочно устроившись около входа, 
кодла возглавила массу народа; 
сев у буржуйки, как возле костра, 
мчалась за пойлом на всех полустанках 
и кейфовала до вечера в пьянках. 
Резались в карты - кипела игра. 

Нагло и зло, при содействии брани, 
шваль не гнушалась сбиранием дани. 
Рвали с салаг всё, что шло на обмен. 
Всё распродав, удалые подростки 
шли штурмовать на вокзалах киоски 
и не смущались незнанием цен. 

Как-то однажды, с эскортом конвойных, 
вздумав приструнить юнцов беспокойных, 
впрыгнул в вагон боевой капитан, 
громко грозя: "Продырявлю вам шкуру !" 
"Будешь кричать - реквизируем дуру !" - 
так намекнули ему про наган. 

Был между прочих в той шайке бывалой 
крепкий, как бык, и решительный малый: 
грудь - будто щит и внушительный лоб. 
С ним неразлучно, как паж его личный, 
всюду крутился парнишка обычный: 
пудель - не пудель, холоп - не холоп. 

Крупный крепыш и к попойкам и к картам 
дни напролёт обращался с азартом, 
только игре не способствовал хмель. 
Долго играли ни шатко ни валко, 
и невзначай началась перепалка. 
Вспыхнула драка, пошла канитель. 

Тощий дружок подсказал выпивохе, 
кто заподозрен в нечестном подвохе. 
Увалень стукнул ножом по трубе. 
Враг затаился за жаркой буржуйкой. 
Дым повалил из расщелины струйкой, 
Чёрная гарь поплыла по губе. 

Крепко схлестнувшись в сражении яром, 
сыпали парни удар за ударом, 
сажей и жаром окуталась печь. 
Острые лезвия кованой стали 
в чёрном железе трубы застревали - 
так, что их было никак не извлечь. 

Стоикий противник был явно трезвее, 
перемещался правей и левее; 
не нападал - защищал рубежи, 
а подстрекатель, возжаждавший крови, 
был начеку и держал наготове, 
вместо застрявших, другие ножи. 

Я уж подумал, что век будут вздорить. 
Нет ! Додрались ( И сдружились !) вдругорядь. 
Это сраженье крепыш проиграл: 
пал, к сожалению друга-стервозы, 
не от ножа - от проглоченной дозы, 
будто сражённый в бою наповал. 

*** 

Время идёт. Притупляется память 
и, для сохранности, хочет обрамить, 
тщится осмыслить былой эпизод. 
Злобный пособник был схожим - хоть сверьте - 
с нынешней сворой, торгующей смертью 
с тем же коварством, что их же убьёт. 

В дальних пустынях теперь в изобилье 
мчатся несущие страх эскадрильи, 
у побережий - разбойничий флот, 
танки ползут по песчаным равнинам, 
воздух насыщен отравным зарином. 
Мир - в содроганье от подлых щедрот. 


БАЛЛАДА О НОВОЙ СВОБОДЕ 

Мы рвёмся из оков, а на свободе чахнем. 
Привыкли к каторге и к ласке палачей, 
но, к счастью, подобрел и дал нам волю Яхве. 
Ура, курбан-байрам! Прощай, шахсей-вахсей! 
В особой радости банкир и фарисей. 
Совсем особая досталась нам свобода, 
из тех о ком твердят: в семье не без урода. 
При плотной талии и очень много ест 
и слишком много пьёт, отнюдь не только воду. 
В верхах - сплошной восторг, на площади - протест. 

Одеть Свободу препоручено Арахне 
в сверхпаутинный шёлк из тех, что побелей. 
При виде декольте невольный зритель ахнет 
от полунаготы без хитростных затей. 
Полюбопытничай, кому она милей, 
столь откровенная языческого рода 
Свобода-фурия, Свобода-непогода. 
Под скипетром её бесстыднейший грабь-трест. 
Она профукала и пашни и заводы. 
В верхах - сплошной восторг, на площади - протест. 

Её частенько посылают всюду на хрен. 
Неблагодарная натура у людей! 
Им померещилось, что их Свобода пахнет 
как серая зола под горкою углей, 
как студень из костей, как взрывчатый трофей. 
Свободе этакой весьма любезна шкода, 
катастрофически опасная метода, 
не обезвредив, прятать жгучее в асбест. 
В устах властителей обильная крем-сода. 
В верхах - сплошной восторг, на площади - протест. 

О светоносная зарница с небосвода, 
неиссякаемая Вера! Воевода 
и вдохновительница предпарнасских мест! 
Все ждут, что скажут трубадуры и рапсоды. 
Сзывай оркестры звонких лютен и челест! 

В верхах - сплошной восторг, на площади - протест. 



ДЛИНА И КРАТКОСТЬ 
Сонет 

Один большой мудрец, рифмач и критикан, 
уверенный в себе насмешливый звоночек, 
расхваливал размер - октаву, восемь строчек, 
а в формах подлинней усматривал изъян. 

Вот так он и кропал, счастливый бонвиван, 
возрадовав своих голубушек и квочек 
сишками на подбор - что пирсинг на пупочек, 
и пыжился притом, как нимбом осиян. 

А для меня порой и эпопеи кратки, 
стихи в одну строку - бессовестно длинны, 
они ж - не пятаки, не бисер, не блины. 

В них исповедь души, молитвы и загадки, 
и нужен здравый смысл в мистическом остатке, 
и запах свежих роз, и капля белены. 

СУД НАД ТАРКОВСКИМ 
Сонет 

Чем критики сильны ? Убойностью сравнений. 
Цитируя двоих, высвечивают хлам. 
Когда за образец берётся Мандельштам, 
Тарковский перед ним - Увы ! - уже не гений. 

Вот критик изучил пяток стихотворений: 
то просто плагиат, то схожесть здесь и там. 
Плюс Заболоцкий тут обобран. Стыд и срам ! 
Тарковский - пустоцвет, поэт без озарений. 

А критик-то и сам заядлый стихоплёт, 
причастный к волшебству чудесных вдохновений, 
и, крепко поругав кого-то, низведёт 

с высокого столбца почётных предпочтений, 
зато уж сам себя продвинет там вперёд. 
Прости и не взыщи, оплёванный Арсений ! 

(Мавродиев дружок по части светотеней). 


ВСПЫЛЬЧИВОСТЬ И ОТХОДЧИВОСТЬ. 

Народ у нас хоть вспыльчив, но отходчив, 
почтителен, послушен и не зол. 
Художник Репин, спец в таких вопросах, 
наглядное свидетельство привёл: 
Иван Васильевич схватил свой посох 
и чуть вспылил, всю мочь сосредоточив, - 
а сын, не мешкав, скоро отошёл. 


Патентованные строки. 
(Иронические стихи). 

"Если ворог не сдаётся...", 
если грозен супостат, 
не дадим уйти назад - 
сыщем доброе болотце. 

Пусть попьёт на дне колодца ! 
Край на омуты богат. 
Полетит шрапнельный град - 
успокоиться придётся. 

Путь неправедный - коварен. 
Мы избрали столбовой. 
Звёзды светят над Москвой. 
Свод над нами лучезарен. 

Заявись к нам злой казарин, 
забунтуй какой-то свой - 
не расстался с головой, 
будь за это благодарен. 

Пусть в пылу своих атак, 
волю давши командирам 
и отточенным секирам, 
враг попрёт на наш бивак ! 

Он нарвётся на тумак 
и возжаждет кончить миром 
с полюбовным общим пиром. 
Да наврял ли выйдет так ! 

Крепко стукнет наш кулак. 
Тем, кому не в радость сдаться, - 
будет баня и прохладца, 
а поверх - наш гордый стяг. 

"Сдайся, враг, замри и ляг !" 
Пой псалмы и, помня святцы, 
шагом марш колонной с плаца 
в обустроенный Гулаг ! 


Переводчики 

Когда Господь Адама создавал, 
материалом для творца служила глина, 
хоть глина - не металл и не кристалл, 
но Бог огонь с небес Адаму в грудь водвинул. 
Тот день и стал началом всех начал. 

Понятно, речь не о привычном веществе, 
которое всегда использует горшечник. 
Есть тайна в первозданном веществе. 
Не важен ни объём, ни вес, ни поперечник, 
А важно то, что вылепят в Москве. 

И подражатель, видя идеал, 
решил из серебра сготовить статуэтку, 
составил из частей, отшлифовал, 
снабдил верёвочками, как марионетку, 
и, всех забавя, не просил похвал. 

Другой ваятель тоже взял металл, 
но с превосходством формовал его, как глину, 
и ситным тёр, и ситцем обметал 
и нахлобучил на Адама шлем Мамбрина. 
Увы ! А жизни кукле не придал. 

Металла он не смог бы оживить. 
Ведь тот - не глина, ибо суть его - иная. 
Чтоб двигался, необходима нить 
и чудо - чтобы пел, как дар Валдая. 
Где в глине - радость, там в металле - рыдь. 

Родная речь - глоток озона в грудь, 
живой материал для творчества поэта. 
Чужой язык, тяжёлый, будто ртуть, 
мертвит всю ткань переведённого сонета, 
и верх искусства жизнь в него вдохнуть. 

Искусство - отрицанье ремесла. 
В нём нет простора для любых застывших красок. 
Оно - как плеск летучего весла. 
Не нужно сдерживать огня искристых плясок, 
И ни к чему Пегасу удила. 


Век Перевода
(Трактат о рыцарях словесности, взалкавших громкой сверхизвестности).

1
Бывает, что и славный мэтр в поэзии
вдруг бред несёт, как после злой контузии.
К примеру, всюду знаемый мудрец
всерьёз означил "Веком Перевода"
век с меткою семнадцатого года,
когда с царя слетел его венец, -
двадцатый век - уж минувшее, к счастью,
столетие кровавого ненастья.
Я перебрал большую стопку книг,
как будто щупал оголённый провод.
Весьма серьёзным оказался повод,
чтоб я поглубже в это дело вник:
в своих конвульсиях и беспокойности
век стал ясней при всей его нестройности.

2
Век стал ясней при всей его нестройности,
и подоплёка не осталась в тайности.
Отнюдь не Анненский, не Сологуб
создали пёструю раскраску века.
Не их труды - увы ! - святая Мекка,
куда тот век влачил свой полутруп.
Его зловредность, дикость и свирепость
увязывать с поэзией - нелепость.
Двадцатый век не стоит добрых слов:
не благороден, не на то нацелен.
И в списках тех, кто был тогда расстрелян
стоит одним из первых Гумилёв.
В условиях диктаторской пристрастности
поэзия тогда жила в опасности.

3
Поэзия тогда жила в опасности -
как при потопе на прибрежной местности.
Но ей вменялось пенье громких од
в честь слаdной власти и о верных целях:
над трупами на пристанях и мелях,
под залпы удалых расстрельных рот.
И бард из лучших, в разуменье здравом,
назвал двадцатый "Веком-Волкодавом".
И Бунин бросил свой родной очаг,
сказав другим, чтоб грелись "Гайаватой".
Набор оставшихся был небогатый:
Маршак, Шенгели, Брюсов, Пастернак...
Последнему - в конце его служения -
достались лишь тычки и оскорбления.

4
Достались лишь тычки и оскорбления -
так оценили подлинного гения.
При нём возросший хор его коллег
переводил бесчисленных туземцев,
французов, англичан, испанцев, немцев.
Все списки контролировал Генсек.
Куда указывал большой политик,
туда и брёл внимательный пиитик.
Когда не мог сыскать оригинал,
предписанный полученным заказом,
талантливый поэт, придумав, разом,
его собственноручно сочинял.
Труд переводчиков был сходен качеством
с лихим циркачеством и ковроткачеством.

5
С лихим циркачеством и ковроткачеством
теперь в поэзии расстались начисто.
Тогда поэты строили страну,
стремясь объединить её народы.
Политики с единого захода
потом пустили весь ковчег ко дну.
Как ни старался братец-переводчик,
у практиков был свой особый почерк.
Суть бытия - извечный ПЕРЕВОД,
но он в ином, не в стихотворном смысле.
Делец доход, не то расход исчисля
со счёта на другой переведёт.
Не переводчики - знаменье времени.
Поэты из иного рода-племени.

6
Поэты из иного рода-племени.
У них сердца пылают жарче пламени.
Им нужен ВЕКОВЕЧНЫЙ город-сад -
обман мечты, виденье идеала.
А рать поверивших старьё ломала
и строила взамен голодный ад.
Я появился в год Голодомора,
а рос под пенье, полное задора.
Мотив (без текста), улетев в эфир,
рождал грома безудержных оваций,
стал гимном всех Объединённых Наций,
вне конкуренции сплотив весь мир.
На авторов потом у нас притопнули.
Поэта после в каталажке шлёпнули.

7
Поэта после в каталажке шлёпнули,
лишь песню пощадили, не прихлопнули.
Творился непрерывный ПЕРЕВОД
живой разумной человечьей массы
в мешки костей и месиво из мяса -
и пухли кладбища от тех щедрот.
А взводы переводчиков-поэтиков
тогда, взамен лирических сонетиков,
копировали дьявольский призыв:
повыше вздёрнуть знатных и богатых -
и без числа ни в чём не виноватых
пошло на смерть под ухарский мотив.
Убийцам выдавали индульгенции
задорные певцы великой Франции.

8
Задорные певцы великой Франции
взбодрили лютый натиск интервенции.
В уже давным давно прошедший год
по всей России лютовали санкюлоты,
пока не съели их морозы да болота,
а, вместо всяких выспренных свобод,
в угаре мародёрского азарта,
они несли имперские штандарты...
А век спустя готов был переход
с тех гимнов на любой из иностранных.
Велением тиранов окаянных
Европа дважды к нам гнала свой сброд.
Двадцатый век предстал сплошным побоищем,
где всё смердит пожарищем и гноищем.

9
Где всё смердит пожарищем и гноищем,
пора всерьёз поразмышлять о стоящем:
идёт неукротимый ПЕРЕВОД -
людских рядов, и вер, и рас, и классов;
всех жизненных ресурсов и запасов -
подземных руд, лесов, земель и вод.
Всё близится вселенская Голгофа.
Уже не за горами катастрофа.
Пора свершить всемирный поворот.
Пора сосредоточить общий разум
и дать отпор жирующим пролазам,
чтоб весь наш мир не вывели в расход.
Пора уже готовиться к последствиям.
Но жизнь идёт и не должна стать бедствием !

10
Но жизнь идёт и не должна стать бедствием.
Поэты-полиглоты ! Я - с приветствием !
Вы, право, заслужили свой почёт.
Пусть ценят вас, как яйценосных квочек.
И пусть за труд имеет переводчик
и пенистый бокал и бутерброд,
но помнит, что всегда получит клизму
за проповедь разврата и цинизма !
Трансляторы - не вывеска времён.
Хороший переводчик - не икона;
отнюдь не богоравная персона,
что смотрит на портретах со знамён.
Прекрасный батальон интерпретаторов -
лишь толмачи действительных ораторов.


Неоднозначность 

Подчас, когда нечаянно случится 
услышать звонкое словцо КОСА, 
представятся девичьи лица, 
девичья прелесть, юность и краса. 
Но, может быть, настала косовица - 
на лезвиях жемчужная роса ? 
Не то решило море расступиться, 
и вдаль бежит сухая полоса ? 

Уж если верить россказням, так, вроде, 
все чтут литературный ПЕРЕВОД, 
но чаще просто стрелки, при заводе, 
в часах переставляют взад-вперёд. 
А сколько есть бездельников в народе - 
любой, что хочет, зря переведёт. 
Сижу в мечтах при всякой непогоде: 
а вдруг мне кто-то денежек пришлёт. 

Не разберусь: то врач, не то астролог, 
не космонавт, так, верно, астроном, 
когда представится как ВЕНЕРОЛОГ 
какой-нибудь досужий дуролом. 
Не то он - развлекатель балаболок, 
не то с оккультным знанием знаком. 
Не то заразу вытравит, как щёлок, 
не то впустую треплет языком. 

Когда ДВУЗНАЧНЫ и АМБИВАЛЕНТНЫ, 
слова вполне способны обмануть. 
Послушаешь, и в некие моменты 
в речах не сразу разберёшь, в чём суть. 
Так, в непогожий вечер, в водах Бренты 
не видно дна. В глазах одна лишь муть. 
А у скалистых берегов Тарента 
лодчонка может носом в камень ткнуть. 


Глупая песенка 

Писал заумные сонеты, 
сцеплял их в виде эпопей. 
Мог быть произведён в поэты, 
будь хоть немного поглупей. 
Но не гонялся я за славой 
и не хотел вступать в ряды, 
где ходят строем: левой-правой, 
туды-сюды, туды-сюды. 

Выбрал киску и дружу, 
с ней единодушно. 
С киской - ясно и ежу - 
никогда не скучно. 

Большой поэт сказал когда-то: 
"Поэзия - о Господи, прости ! - 
должна быть малость глуповата 
и скучных мерехлюндий не плести". 
Ту мысль продлила поэтесса 
из тех, что не сидят молчком: 
"Но пусть поэт не тешит беса 
и сам не будет дурачком". 

Так что я обычно нем. 
Распевать не в дело 
мадригалов и поэм 
киска не велела. 

Как мне велит, мяуча, Mуза, 
так я, послушный ей, молчу. 
Внимаю, как декану вуза, 
как Маяковский - Ильичу. 
Но о любом давнишнем строе 
мне рассуждать разрешено: 
там, кто злодеи, кто герои, 
не разберёшься всё равно. 

Размышляю о вождях, 
а напарница мурлычет. 
Прошлый страх уже не страх, 
убыль прежняя - не вычет. 

У нас был раньше Царь-Надёжа. 
Народ пошёл к нему с мольбой, 
а Царь решился стать построже 
и встретил подданных пальбой. 
Как знать, а был бы хлюпик куцый, 
посправедливей да добрей, 
так жил бы впредь без революций, 
без Февралей и Октябрей. 

Говорят, что царский взор 
расцветал в балете. 
Выступал бы как танцор - 
не погибли б дети. 

Был вождь - с Кавказа, из абреков. 
Жил в ссылках, знал тюремный ад. 
Как жёстче править, раскумекав, 
страну загнал он в каземат. 
Страша свой край и Заграницу, 
победный, лживый полубог, 
он влез в славнейшую гробницу, 
да ненадолго в ней залёг. 

Лицедей, что всех терзал 
увлекался драмой. 
Он смотрел на мир, как в зал 
с оркестровой ямой. 

Не один достигший власти 
государственный глава 
видит в ней так много сласти, 
будто важный пост - халва. 
А разинувшие пасти 
претенденты на посты 
разрываются на части - 
аж готовы сесть в Кресты. 

Лучше б кисонек любили, 
славных да изящных, 
чем спешить, в крови да в мыле, 
бултыхнуться в ящик. 

Я же с кисонькой моей 
днюю неразлучно. 
С нею всюду веселей 
и жизнь благополучна. 

 
Другой барабан 

If a man does not keep pace with his companions, perhaps 
it is because he hears a different drummer. Let him step to 
the music which he hears however measured and far away. 
Henry David Thoreau 
Если человек не шагает в ногу со своими товарищами, 
это может означать то, что он слышит другие барабаны. 
И пусть он следует за музыкой, которая ему слышится - 
как бы она ни звучала и из какой бы дали ни доносилась. 
Генри Дэвид Торо (Перевёл Аркадий Красильщиков) 

Тот, кто в стальной системе 
выищет ржавый изъян, 
тот не шагает в ногу со всеми, 
слышит другой барабан. 

Смелый в любом тандеме, 
плюнув на слёзы и писк, 
взвалит на душу тяжкое бремя, 
первым решится на риск. 

Мне ли хвалить в поэме 
каторгу и балаган ? 
Кто не шагает в ногу со всеми, 
слышит другой барабан. 

Трубы гудели в Риме. 
Гамбург звенел от фанфар. 
Злобная воля сплочённых ими 
вылилась в Бабий Яр. 

Мне не указчик племя, 
Мне - не заказчик тиран. 
Тот, кто не ходит в ногу со всеми, 
слышит другой барабан. 

Звонко вела гармошка. 
Весело вторил баян. 
Мне улыбалась тропка-дорожка 
в солнечный край Магадан. 

Тот, кто погиб во имя 
самых безумных химер, 
внемлет теперь со всеми святыми 
музыке ангельских сфер. 

Шумно во всей Вселенной. 
Грозы в десятках стран. 
Громом грохочет попеременно 
тот и иной барабан. 

Слышу тот бой - всеобщий. 
Слышу - и внятный не всем. 
Сердце, раздвоившись, вечно ропщет, 
рвётся сквозь клеточки схем. 

Если лжецы с майданов 
сеют недобрый трезвон, 
значит, что стоит, пожёстче глянув, 
заставить их чтить закон. 

Тот, кто забрался выше, 
взявшись за пряник и кнут, 
пусть разглядит и ясней расслышит, 
чьи барабаны там бьют. 
. 
Чем ни наполнись время, 
кто-то - и трезв, и пьян - 
голос подъемлет вразрез со всеми, 
слышит другой барабан. 


Великий Светоч 

На полдороге между кладбищем и моргом 
меня взбодрил приток нежданных сил. 
Мой скорбный путь мне Светоч озарил. 
Душа исполнилась надеждой и восторгом. 

Мой Светоч - как подсолнух в поле сорго. 
Комета в вышине - и ярче всех светил. 
Колосс среди немалых воротил - 
непререкаем, как директор торга. 

Мне скажут - невидаль, всего лишь только бард, 
Простой чиновник, маленький редактор. 
Неправда - Богатырь, ведущий арьергард. 

Исправный Пахарь, оседлавший трактор. 
Бегун, ведущий многолюдный старт. 
Факир, тасующий и вымыслы и факты. 
--- 
Он упоительный и славный остроумец, 
великий мастер шуток и острот. 
От них острее острого живот 
у начитавшихся старух и юниц. 

Он мчится в бой, как яростный сасунец, 
бросает дротики во вражеский оплот. 
И подлый враг позиции сдаёт... 
Вот так разил врага прославленный уржумец ! 

Пришёл к редактору зануда-переводчик - 
в неловких виршах иностранный дух. 
"Нет, друг, шалишь ! Отравой нас не потчуй ! 

Поди подалей прочь, переводи старух..". 
Как мило сказано ! Нельзя.придумать кротче. 
Притом спасён отечественный слух. 

--- 
Когда бы я был вхож в большие туалеты, 
я б эту шутку там на стенках начертал, 
и пусть начальники, хотя бы раз в квартал, 
твердят её там вслух, как древние заветы. 

Пусть помнят наизусть - как нежные сонеты. 
Пусть возглашают, как начало всех начал... 
Тлетворный дух к нам тёк и проникал, 
А тут, гляди, ему уж ходу нету. 

Когда-то нагло впёрся к нам француз, 
ярился в драке, и пожёг столицу. 
Потом вещал про святость братских уз. 

Но нам их подлая повадка - не годится. 
Вольтер, Золя, Дюма и Лаперуз ! - 
Подите прочь. Отвратны ваши лица. 
--- 
Давным-давно, ещё в двадцатом веке, 
халдеи-змеи звали Барда в хоровод, 
но не прельстился Бард на жалкий агарот 
и не продался за презренный шекель. 

Есть гордость в этом славном человеке. 
И гнусная задумка - не пройдёт. 
Он зорко смотрит, что там за народ 
пытается прильнуть к родимой Мекке. 

Он не польстится на заморский бутерброд. 
Он неподкупен, и сменить такого некем. 
И мудрость из него безудержная прёт. 

Куда там древнему заумному Сенеке. 
Он продолжает исторический поход 
из нибелунгов - из варягов в греки. 
--- 
Надёжный страж родной литературы. 
её непререкаемый швейцар. 
Он твёрдо ведает, где мёд, где скипидар. 
Он не допустит нечитабельной халтуры. 

Защитник ископаемой культуры, 
владелец лиры, полной дивных чар, 
отнюдь не дуролом, совсем не Дуремар 
из безыдейной и всеядной профессуры. 

Решай - заиорданец или пскович 
спасёт от скверны исстрадавшийся народ ? 
Ни физик Сахаров, ни счётчик Канторович - 

никто из них на помощь не придёт. 
нам нужен богатырь - Алёша-свет Попович. 
Он здесь Уже пришёл и шествует вперёд. 

--- 
Ему не требуется муть обоснований. 
Он знает истину и в принципах упрям. 
Не нужно размышлять. Наставит мудрый храм. 
И храм протягивает дружеские длани. 

Не нужно споров и безбожной брани. 
Он всё решает без раздумия и сам. 
И что не по сердцу ему - то просто хлам, 
что б ни писалось в Ведах и в Коране. 

Но поручи ему, он радостно подправит 
И все Евангелья и Жития Святых. 
Всё то, что там понаписали даве - 

искажено, да так что невпродых. 
Свои да Наши подвизались в Славе. 
а весь их подвиг переписан на чужих. 

--- 
А буде надобно - наш Бард заменит струны. 
Кажденье чуждому - безумно и грешно. 
Скудеет голова - скудеет и гумно. 
Не грех восстановить и вновь исполнить руны. 

И пусть опять воздвигнутся Перуны, 
казалось бы, забытые давно. 
И кровь пришельцев разольётся, как вино. 
И славно повернёт неверная Фортуна. 

Изменятся напевы звучных лир. 
Воспрянут разные страдальцы-бедолаги. 
И бард Балдеенко придёт на братский пир. 

Прольёт счастливую слезу Шипягин. 
Григорий Гладышев пальнёт, как из мортир, 
стихами, полными шипучей браги. 
--- 
Какою славною он кажется особой. 
Каким красавцем он слывёт у дам. 
Вишневский перед ним - гиппопотам, 
И все остроты у Вишневского - не сдоба. 

Но вот поди ж ты, потревожь-попробуй 
красавца Барда посторонний хам, 
когда Он время отдаёт стихам... 
Как благородна поэтическая злоба ! 

Он создаёт великие шедевры. 
Он славится во всех концах Земли. 
Он получает радужные евро 

и негустые, но приятные рубли. 
Высокий взлёт ! И да не будет прерван ! 
Архангелы - и те - его превознесли. 
--- 
Как скромен Бард - герой в старинном вкусе. 
Он тихо держится в кругу своих друзей 
Не ищет славы. Хоть глазей, хоть не глазей, 
он прячет светлый лик - и стать и прыть - в бурнусе. 

Но в гневный мир выходит он не труся. 
И пусть настырнее, коварней и дерзей 
полезут на него хоть полчища гусей, 
он просто съест с пером воинственного гуся. 

Вернись назад утраченное царство.! 
В каком почёте будет гордый Бард 
за одоление враждебного коварства, 

за верность и за ревностный азарт. 
Ему к лицу сиятельное барство 
и аксельбанты, и сверкание кокард. 
--- 
Приснилось мне, что я, как губернатор 
вручаю Барду драгоценный знак, 
и лично приколол награду на пиджак. 
Потом, пристыженный и будто виноватый, 

проснулся и мечтал с утра и до заката: 
"Подвинься, Бродский ! Не мешайся, Пастернак ! 
Вот новый истинный и пламенный мастак, 
достойный славного венца лауреата !". 

Ему к лицу что фрак, что позумент. 
И сам Поэт, и труд его отличен. 
Не жаль ни золота, ни ярких лент 

за то, что он красив и так патриотичен. 
Теперь вот нужен новый президент. 
Будь мудрой, о судьба ! Пускай Его покличут. 
--- 
Всё время думаю о горестных часах, 
боюсь грядущего, страшусь кондрашки. 
Последние часы на свете очень тяжки. 
Сегодня жив, а завтра - только прах. 

Никто не выручит, ни Будда, ни Аллах. 
Глотаю чёрный дым - последние затяжки. 
Съедаю под конец немного манной кашки, 
потом, небось, тощать на райских овощах. 

На небе облака - курчавые барашки. 
Последние лучи коснулись впалых вежд. 
Уйду из жизни, как беглец из каталажки, 

От тела отлечу, как призрак, без одежд. 
Лишь ты Великий Бард, прекрасный Балалашкин, - 
моя утеха и надежда из надежд. 

Примечание. Вышеприведённые стишки - плод разыгравшейся фантазии. 
Никакого отношения к реальным ситуациям и лицам не имеют. Все возможные 
совпадения с действительностью - чисто случайны. Приведённый образ - 
вымышлен, в лучшем случае в нём собраны черты разных характеров из 
художественной литературы, фильмов и дурных снов. 


Белый мрамор 

Живу на зависть королю. 
В душе лелею слово AMOR. 
Причина в том, что я люблю 
лишь вас, хотя вы - белый мрамор. 

В любой связи, когда пою, 
и что бы ни сказал в поэме: 
Ich liebe Sie and I love you, 
Я вас люблю еt je vous aime. 

Молчу на многих языках, 
твержу в душе лишь слово AMOR. 
Служу за совесть и за страх. 
лишь вам, хотя вы - белый мрамор. 

Лишь вами дышит каждый стих. 
Моя упрямая программа: 
Ich liebe Sie, ich liebe dich. - 
и в том комедия и драма. 

Сиять восторгом ? Лезть в петлю ? 
Как мне вас вывести из храма ? 
С какой я стати вас люблю, 
хотя вы - только белый мрамор ? 

Какое выдать суперфлю, 
какою удивить вас новью ? 
Ужели вас не оживлю 
моей безмерною любовью ? 

Вы - воплощённая мечта, 
запечатлённое мгновенье, 
восторженное умиленье, 
таинственная красота 

Никем не скована в Отчизне, 
не прячась в затаённой мгле, 
вы - постоянный светоч жизни 
в любой понятливой земле. 

Не в том вопрос, каков язык. 
На всех наречиях упрямо 
я буду славить, как привык, 
лишь вас, хотя вы - только мрамор. 


Фабрика чудес 

Наставление с небес: 
"Размножайтесь и плодитесь !" - 
иллюстрировал нам Зевс 
и коверкала Билитис. 

Много времени спустя 
дорогую божью искру 
раздувал смешной толстяк, 
заводной датчанин Бидструп. 

Грех услышать и не внять, 
пренебречь святым заветом. 
Понимая благодать, 
мы успели в деле этом. 

Тот - любитель Марсельез, 
а другой - евангелишек.. 
Все на фабрике чудес 
размножают ребятишек. 

Как твердит любой конгресс, 
как вещает уйма книжек: 
Все на фабрику чудес, 
на поделку ребятишек ! 

Хочешь - вырасти принцесс, 
хочешь - храбрых Янов Жижек. 
С дивной фабрики чудес 
вышла уйма всяких Гришек: 

Вот Отрепьев, царь - не царь, 
лживый по макушку, 
тот, чей пепел вбил пушкарь 
в крепостную пушку. 

Вот Распутин, поп-распоп 
с сатанинским взглядом. 
Тот, кого сводили в гроб 
нехорошим ядом. 

Вот Потёмкин - полон сил, 
с удалым размахом. 
Он кусачих тварей бил 
шапкой Мономаха. 

Но и это - не комфорт. 
Мы возносим славу 
ребятишкам - первый сорт 
по уму и нраву. 

Вот Котовский, и с лица 
и верхом - картинка. 
Жаль, сразили молодца 
за чужую жинку. 

Нам по нраву результат 
и процесс работы. 
Пользы - больше во сто крат, 
чем ни больше пота. 

Нынче ценят лёгкий вес. 
Норовят избыть излишек. 
Всех на фабрике чудес 
превратим в худышек. 

Без ножей, без игл и фрез 
грациозим всех малышек. 
Хоть в костюме, хоть топлес, 
терпсихорим пышек. 

Устраняем лишний стресс - 
элегантим до подмышек. 
Из дебелых догаресс 
обратим в Марину Мнишек. 

Этот умник, тот балбес - 
весь букет умишек - 
все на фабрике чудес 
делают детишек. 

В ком-то жара - с ДнепроГЭС, 
в ком-то чуть дровишек. 
Все на фабрике чудес 
делают детишек 

Тот резов, как мелкий бес, 
тот из тихих мышек - 
все на фабрике чудес 
делают детишек. 

Тот залез под мерседес 
и бензином дышит. 
То ли фабрика чудес 
с деланьем детишек ! 

Кто-то лечит свой абсцесс 
или дрожь нервишек. 
Мчи на фабрику чудес, 
делай там детишек ! 

Блажь - пиявки, дрянь - компресс, 
Вздор - накладка льдышек. 
То ли фабрика чудес 
с деланьем детишек ? 

Кто-то ищет интерес, 
любит звон рублишек. 
То ли фабрика чудес 
с деланьем детишек ? 

Кто-то лез, иной долез 
до чужих кубышек. 
То ли фабрика чудес 
с деланьем детишек ? 

Кто-то в погреб мчал да в лес 
от дозорных вышек, 
а на фабрике чудес 
делали детишек. 

Исторический процесс 
предначертан свыше, 
То ли правит некий Крез 
с россыпью картишек ? 

Кто-то двигает прогресс 
то быстрей, то тише. 
Мчим на Марс, багрим Лох-Несс 
по раскладу фишек. 

Смерть с косой наперевес 
каркает всё лише, 
и подчас звучит окрест 
стук гробовых крышек. 

Раздувая свой оркестр, 
жрут планету войны. 
Даже фабрика чудес 
не живёт спокойно. 

Род людской давно б исчез, 
добрых слов не слыша, 
Если б с фабрики чудес 
не несли детишек 

А вдобавок, лишь Собес - 
утешенье для плутишек, 
кто на фабрике чудес 
не клепал детишек 


Музы. 

Была война, но музы не молчали, 
хотя тряслась встревоженная твердь. 
Они бледнели в гневе и печали 
и проклинали сумрачную смерть. 

Была война, но музы, не бахвалясь, 
одолевали ужасы и страх. 
И песни, что в те годы создавались, 
сильней крепили мужество в сердцах. 

Рычала злость, но песни побеждали, 
крепился торжествующий союз 
поэзии и выкованной стали, 
победного оружия и муз. 

В годину бедствий музы понимали, 
что свет и справедливость победят. 
Певцы-бойцы стоят на пьедестале 
среди героев, фронтовых солдат. 

Всегда и всюду, в годы роковые, 
честнейшие среди питомцев муз 
противились господству тирании 
и первыми рвались из рабских уз 

В листках и перед толпами на стогнах, 
презревши лесть и властный произвол, 
отвергнув ложь иезуитской догмы, 
звучал свободный песенный глагол. 

Сегодня музы бродят где-то сбоку. 
Накинули цветные кимоно. 
Поют шансоны, сочиняют хокку. 
Внимание на кайф устремлено. 

Поэты эа забавкой возле бражки 
всесветно демонстрируют интим 
и без стеснения, спустив подтяжки, 
кичатся правоверием своим. 

На эту притягательную тему 
немало можно всякого напеть. 
Когда-нибудь напишутся поэмы, 
где снова зазвенят и сталь, и медь. 


Иные миры 

Мне приснились иные миры 
за отрогами дальней горы. 
Паровоз распускает пары 
и везёт меня прочь, за бугры. 
Я уехал из тёмной норы, 
из холодной моей конуры, 
от моей бесконечной хандры, 
из квартала, где узки дворы 
и тесно для забав детворы, 
где проблемы бывали остры 
и глазницы частенько мокры. 
Я от слежки устал, от муштры... 
Ну, а кто-то вострил топоры, 
и таких подцепляли багры. 
Там шпионы бывали шустры, 
трибуналы на сроки щедры, 
и ссылали с Днепра и Куры 
в развесёлый район Ангары. 
Там воители были храбры, 
но не им расстилались ковры. 
Там салагам снимали вихры, 
да и в бой тех салаг - на смотры. 
Там учители были мудры, 
там правители были хитры. 
Там в верхах не кончались пиры, 
а провинции снились жиры. 
Для кого-то пеклись осетры 
насыпались подносы икры, 
кто-то ел ветчину и сыры, 
кто-то слышал: "Уж будьте добры ..." - 
и негромкий щелчок кобуры 
под звенящие струны домбры. 
Даже автор Макара Чудры 
спел немало гнуснейшей муры. 
Там царили дымы от махры, 
от дублёнок шёл запах мездры. 
Там и книги бросали в костры... 
Я упорно терпел до поры 
и отправился в тартарары, 
в вертоград дорогой мне сестры. 
Здесь и птицы и парки пестры. 
Здесь не любят нечестной игры. 
Здесь виднее, где правда, где ложь, 
кто и чем здесь и там был хорош. 
Только правда повсюду - не сплошь. 
Мне и там и в гостях невтепёж - 
от себя же нигде не уйдёшь. 

Стихотворение задумано и исполнено как упражнение 
в рифмовке. Никакого отношения к реальной жизни, 
истории, географии, социологии и философии не имеет. 


Белые Храмы 

Вершится судьба. Убегает вода. 
Мелеют и старятся реки. 
Редеют леса, и горят города, 
но суть сохранится навеки. 
И память твердит: сбереги, не забудь 
исконную вящую суть. 

Свергаются царства, колеблется кров, 
но крепко, светло и упрямо 
красуются с видных высоких холмов 
прекрасные Белые Храмы. 
Старинные храмы на самом юру - 
как рыцарский строй на смотру. 

В давно отшумевший двенадцатый век, 
как, впрочем, и раньше намного, 
где вниз, а где вверх по течению рек 
дружины пускались в дорогу. 
На юге шумела разбойная степь. 
Слабела державная крепь. 

В степном Приднепровье основа тряслась, 
Страна ожидала дерзаний. 
Далёко смотревший воинственный князь 
протягивал к Суздалю длани. 
Греховное дело земле пропадать. 
Там крылась земля-благодать. 

В суровые чащи мещёрской земли, 
к становищам веси и мери, 
в языческий край киевляне несли 
рассказ о евангельской вере. 
С дружиною вместе шёл греческий поп. 
За ратником шёл хлебороб. 

Над Клязьмой на левом её берегу, 
на самой возвышенной круче 
во славу Руси и на ужас врагу 
поставили город могучий. 
Враждебным угрозам спокойно внемля 
вставали твердыни кремля. 

В нём гордые храмы вверху вознеслись 
по образу греческих храмин, 
держа куполами небесную высь 
и край осеняя крестами. 
Старинные храмы над кручей холмов - 
со звонами колоколов. 

Созвали умельцев из солнечных стран, 
годами трудились на славу. 
Учились искусству бывалых армян 
и зодчих грузинской державы. 
Ценили и щедро дарили друзей 
И с тем становились сильней. 

Бессмертные фрески глядятся со стен - 
работы Андрея Рублёва. 
И души людей забираются в плен 
звучащего в храминах слова. 
Приди и суровый свой дух растрави 
евангельским словом любви ! 

В тех храмах князья получали венцы 
из благостных дланей священства, 
и там же князья и святые отцы 
покоясь, вкушают блаженство. 
Ни злобный насильник, ни жадный кощей 
не лёг меж блаженных мощей. 

Столичная гордость была и ушла. 
Затих и смирился Владимир, 
но слава его и чиста и светла, 
и светится доброе имя. 
А храмы стоят белоснежной стеной 
под солнцем, и в стужу и в зной. 

Им были противны и чужды на слух 
и наглость и льстивые речи. 
Они укрепили исконный наш дух, 
и не был наш край онемечен, 
хотя испытал и жестокий полон 
и дерзость враждебных племён. 

Владимир не метит на власть над землёй, 
ни в море, ни в волнах эфира. 
Он твёрдо стоит за вселенский покой 
и славит глашатаев мира. 
В веках он гремел и на время притих 
в венце куполов золотых. 

Внизу по дорогам, вперёд и назад, 
снуют караваны в Рязань и на Муром, 
а белые храмы, как птицы, летят 
под небом и светлым, и хмурым. 
Паренье их в небе не знает конца 
и греет людские сердца. 

Бессмертен великий библейский завет. 
С ним рядом, за стенами церкви 
числа переменам в учениях нет, 
и царства вставали и меркли. 
Любой прогремевший закон и режим 
потом обращается в дым. 

Я помню, стоял в разорении храм, 
ободран, захламлен, обижен, 
и только - спасибо музейным рукам, - 
что не был он взорван, а выжил. 
И как ни старалась неправая власть. 
задумка сломать не далась. 

Когда над страной полыхала война, 
властитель очнулся от бреда. 
Храм ожил. И, верою подкреплена, 
скорее явилась Победа. 
Под звуки со звонниц яснее слышны 
и горе и счастье страны. 

Могучие храмы глядят на простор, 
на выросший город, на дали лесные, 
под ними цветущий весной косогор, 
за ними страна - молодая Россия. 
И как далеко ни закидывай взгляд, 
а Белые Храмы - летят. 

--- 
Открытое небо, широк кругозор. 
Безмерно святое богатство. 
Но часто у храма сквалыжник и вор 
и наглый ханжа копошатся. 
Чинуша повсюду сажает печать, 
чтоб выгоды к лапам прибрать. 

Бывает, что злобный дурной лицемер, 
елейно гнусавя с любого амвона, 
твердит о вреде от неправильных вер 
и учит надёжней крепить оборону. 
На деле же часто встревоженный глас 
волнуется лишь из-за касс. 

Как много озлобленных бедами лиц, 
несчастная гневная нищая паства. 
А пастырь выносит ушат небылиц, 
порочит и рушит всемирное братство. 
Настырный учитель по внешности - свят, 
а сам лишь раздраю рад. 

И часто травит оголтелое зверьё 
достойных пастырей, которых здесь немало. 
Безумный мракобес берётся за дубьё, 
чтоб въявь Нагорная опять не прозвучала, 
и криком бередя спокойное житьё, 
по кровлям скачет вороньё. 

Читаю газеты, беру альманах - 
там тот же посев и кривая запашка. 
Убитые мальчики в мрачных глазах. 
В статейках - дурная замашка. 
Не светочи веры ! Вещают имамы, 
предавшие Белые Храмы. 


ШИРОКОСТЬ И УЗКОСТЬ. 
(О национальных идеях). 

Где узкость, а где-то широкость, 
как тусклость и как ясноокость. 
Присущие людям душевные свойства, 
с их помощью судим о смысле геройства, 
насколько ущербны и как хороши 
иные молебны и крики души. 
Оценки любой из ста тысяч вещей, 
хоть рудный забой, хоть таёжный ручей. 
С их помощью смерим дела и предметы 
в любой полусфере привычной планеты. 
Расставивши циркуль, пришьём к Индигирке 
четыре четырки и две растопырки; 
и взглядом оценим, насколько широк, 
любого тайменя в реке Оленёк; 
и точно проверим повсюду, где будем, 
что свойственней зверям, что подлинным людям. 

Как щука и стерлядь - не редкость в Тунгусках, 
так в горлах и в жерлах - Широкость и Узкость. 
Широкость и Узкость встречались Балканах, 
там кручи и спуски в зияющих ранах. 
Широкость и Узкость сражались в Карпатах, 
лишь разные хустки на мёртвых солдатах. 
Широкость и Узкость - в войне на Кавказе, 
там смертники бьются в дремучем экстазе. 
Широкость и Узкость - в борьбе на Востоке: 
запружены устья, кровавы истоки. 
Широкость и Узкость - в скелетах и в тушах, 
и в плазменных сгустках, и в трепетных душах. 
Широкость и Узкость, как Смелость и Страх, 
в душе, как в кутузке, всегда не в ладах. 
Как речь и молчанье, как яркость и тусклость, 
дерутся в сознанье Широкость и Узкость. 
Широкость, услыша отчаянность зова, 
дать помощь и крышу всечасно готова. 
Зато испокон и особо не тужась, 
жестокий канон сформулирует Узость. 
Не Узость, так Узкость. Хоть как назови - 
им вряд ли по вкусу заветы Любви. 
Весь мир недоумков вопит исступлённо, 
добыв из подсумков нациста патроны. 
Железною цепью окована прусскость. 
Широкою степью взлелеяна русскость. 
Порой доброта - лишь простой светлячок, 
а злоба крута и вонзает клинок. 
Широкость души не спасёт после дела, 
что выели вши, расползаясь по телу. 
Тупая турецкость гнала миллионы, 
и старость, и детскость, не строя в колонны. 
А после советскость людей мордовала 
в загонах простецких у лесоповала. 
Подобна турецкой немецкая Узкость. 
Жестокие средства взгревали там чувства. 
И тут узколобость не знала предела, 
животная злобность во всю порадела. 
Для узкости - вечность загробной Вальхаллы. 
Для русскости - млечность Живого Астрала, 
Астрала затронувших Космос фантазий 
о Мире без стонущих Африк и Азий. 
И будет от правды одна лишь утруска, 
когда уравняешь немецкость и русскость. 
Агрессия в прусскости произрастала, 
а Лучшая Русскость звала к идеалу. 
чтоб мало-помалу по жёстким каменьям 
добраться до счастья иным поколеньям. 
И, кажется, русскость сама разберётся, 
где гадко, где вкусно ей пить из колодца. 
Знавала немецкость и польскость знавала, 
прощупала шведскость, прочла "Калевалу", 
дралась в половецком ковыльном раздолье, 
сумела угреться в залесском Ополье. 
Набралась из Святцев упрямости древней, 
решив не остаться деревня-деревней. 
и в чистых молитвах, в броне из металла 
в бесчисленных битвах себя отстояла 
Заморской хитринкой досыта припудрясь, 
рассталась с холстинкой, впитала премудрость. 
Захочет, как кочет, зальётся трубой. 
Захочет, с кем хочет, займётся гульбой. 
Но всех, что наскочат с несытой губой, 
в болотах замочит за наглый разбой. 

Хоть лет ей немало, она - не старуха. 
Уж ей-то хватало широкости духа. 
В Широкости духа есть Нежность и Чуткость. 
Пусть гордо и сухо общается Узкость. 
Широкость искрится разумной надеждой, 
а узкость - тупица, невежда невеждой. 
В них равная рьяность, и целую вечность 
дерутся Гуманность и Бесчеловечность. 


Наваждение 

Не то нетрезв, не то сошёл с ума 
в экранной тесноте компьютерного зала. 
Смотрю на плоские поверхности квартала - 
передо мной глазастые дома. 

Реальность - как стеклянная тюрьма 
для замкнутого там в окошках идеала. 
Мне повсеместным наваждением предстала 
лишь ты одна, везде - лишь ты сама. 

Не помешался - наконец-то я прозрел. 
Дошёл до точки. Обнаружил свой предел. 
Одушевилось и означилось пространство. 

В нём надо мной царит одно лишь божество 
восторгов, трепета, страстей, непостоянства. 
Ты - высший смысл и воплощение всего. 

Пчела и Роза 

Пчела, запойная зазноба, 
вошла в заветную черту. 
И роза, верная до гроба, 
вверяет ей свою мечту: 

"Приди ко мне. Прильни ко рту. 
Терзай меня. Изведай. Пробуй. 
Заполни жизнью пустоту. 
Войди в заветную утробу". 

Потом пчела, отведав мёда, 
уйдёт с добытою пыльцой. 
Летит вразвалку и с ленцой 

Ей светит полная свобода. 
И с простоватой хитрецой 
смеётся добрая природа. 


Лыбедь 

Уж тысяча и больше лет, 
считая по любому стилю, 
как нашу Лыбедь окрестили, 
но этой речки больше нет! 

А я застал её живой, 
когда невзмученная влага 
струилась снизу по оврагам 
бальзамом в городской настрой. 

Мальчишки лезли в неудобь 
среди садов и огородов, 
и тьма гусей мутила воду, 
утюжа лыбедскую топь. 

Сюда, на Лыбедь, как на зов 
сходились местные хозяйки 
стирать рубахи да фуфайки, 
платки и простыни с плотов. 

И местный Майков, с давних пор 
сдружившийся с конём крылатым, 
скача Ильинскою Покатой, 
гляделся в лыбедский простор. 

Сестрица киевской реки, 
владимирская невеличка, 
свою лелеяла отличку, 
свои суглинки и пески. 

Над речкой древний монастырь, 
везде известный как Княгинин, 
и с ним как будто выше в чине 
была речная даль и ширь. 

Вблизи Никитская гора, 
до неба взмеченная церковь, 
и легкокрылый ангел сверху 
светлей речного серебра. 

С той горки детский мой порыв 
сносил меня зимой на санках, 
и жизнь что скатерть-самобранка 
стелилась с лыбедской горы. 

А прерывался санный след 
уже за наледью, за речкой. 
Теперь поди туда со свечкой. 
Ищи-свищи, а речки нет! 

Её упрятали в трубу, 
гле ни волнения, ни зыби, 
где нет житья траве и рыбе, 
в реке ж - ни щепки на горбу. 

Её упрятали в трубу. 
Среди посада речка Лыбедь 
сама себе несла погибель 
круша мостки и городьбу. 

Она живая, но в гробу, 
никем не слышимая Лыбедь, 
течёт в стесненье и в обиде, 
клянёт несчастную судьбу. 

Её упрятали в трубу. 
Теперь от света на отшибе, 
в подземном склепе, речка Лыбедь 
ведёт незримую борьбу. 

Точа железо и бетон, 
река, стеснённая под гнётом, 
и днём и ночью рвёт тенёта 
и зыблет злую крепь препон. 

Вода сбирается из туч, 
скопляется со снегом в зиму. 
Теченье неостановимо, 
в какой тюрьме его ни мучь. 

Реке не в новость тяжкий плен. 
Любой зимой ледовый панцирь 
держал её струю под глянцем 
несокрушимых крыш да стен. 

А по весне, набравшись сил, 
поток, бурливый и бедовый, 
точил ослабшие оковы, 
сметал, разламывал, сносил. 

Теперь надёжнее забор, 
теперь куда мощнее цепи. 
Десятилетиями в трепет 
вгоняют весь речной напор. 

Грозятся сделать магистраль, 
чтоб пролегла над всей долиной. 
Но там закопан ход былинный 
из древней в новую печаль. 

Надёжен сделанный расчёт, 
намётки плана конструктивны, 
но знаю: в будущем наивный 
поток все крепи разнесёт. 

 
Сыктывкар

Сыктывкар ! Сыктывкар ! 
Каждый луч - как выстрел. 
Усть-Сысольский загар - 
самый золотистый. 

Так не расщедрится 
добрый Магадан, 
тёплая столица 
вольных колымчан ! 

Сыктывкар ! Нарьян-Мар ! - 
Где до Вас курортам ! 
Не заморский кошмар, 
а похлеще сортом. 

Слышу звуки Рая 
в шелесте осин. 
Солнечность такая - 
Южный Сахалин ! 

Сыктывкар ! Сыктывкар ! 
Счастья нет на свете. 
Без твоих чудных чар 
скучно на планете. 

Разве есть в Парижах 
лучший небосклон ? 
Дай мне свежий рыжик. 
Ешь свой шампиньон ! 

Видно мне уже нигде 
крепче не напиться, 
ни в какой Кзыл-Орде, 
Варне или Ницце. 

Наварили зелья. 
Пили через край. 
Русское веселье - 
заземлённый рай. 

Таганрог ! Таганрог ! 
Город-детонатор. 
Это здесь занемог 
русский император. 

Слёг - и вот кончина. 
Голову подшабрь. 
Не с того ли хлынул 
дерзостный Декабрь ? 

Петербург ! Ленинград ! - 
Ты всегда на стыке ! 
Петербург ! Петроград ! 
Ты такой великий ! 

Сваи вбили прочно 
в здешний топкий грунт. 
Врос в сырую почву 
наш бессрочный бунт. 

Оймякон ! Салехард ! - 
символы державы. 
Отчего я не бард, 
не пою им славу ? 

Далеко на Север 
бесконечно тёк, 
тая в этом чреве 
русский ручеёк. 

Ярославль, Кострома - 
древние святыни. 
в снеговых закромах - 
будто на перине. 

Всяких Вед мудрее 
наш святой пример. 
Гадит, ересь сея, 
пришлый изувер. 

В сорока сороках 
городов державных 
голосят на стенах 
наши Ярославны. 

Дальняя Камчатка, 
гейзер да вулкан. 
Там всё лезет в схватку 
Тихий Океан. 

Сталинград, Волгоград, 
городок Царицын. 
Не один супостат 
здесь хлебнул водицы. 

Наседали долго 
Запад и Восток. 
Не сдалась им Волга. 
Всем был дан урок. 

От кого нам урон, 
ведомо от веку. 
Мы заезжих княжён 
побросали в реку. 

Не позарься, немец, 
из-за синих вод. 
Не бунтуй, туземец ! 
Будет укорот. 

Нам карать - не впервой. 
Расставляйте цели. 
Вологодский конвой - 
Пли ! - в кого велели. 

Славный мой Владимир ! 
Колыбель скорбей. 
При любом режиме 
кормишь голубей. 

Наши вишни - как мёд. 
Храмы белоснежны. 
Богомолен народ. 
Счастье - безмятежно. 

В нашем новом Риме 
с неба льёт хорал. 
Дорогой Владимир ! 
Славен твой Централ. 


Сыктывкар ! Сыктывкар ! 
Ты такой красивый. 
Сыктывкар ! Сыктывкар ! 
Ты такой счастливый. 

Постскриптум. 
Счёл своим долгом привести самый яркий отзыв на это стихотворение, отзыв полный 
истинной государственной мудрости и доброжелательства. 

Эпиграмма 
Вадима Забабашкина 

"Сыктывкар! Сыктывкар! 
Счастья нет на свете...". 
В. Корман 


Ты окинь Россию взором - 
и просвета не найти. 
То ли Корман, то ли ворон 
сыктывкаркает в Сети. 


Тёплый ноябрь 

Все чувства обернулись по погоде 
спокойного сухого ноября. 
Сквозь ветви тихо цедится заря, 
и сердце бьётся в унисон природе. 

Прибрежные ракиты не велИки. 
Деревья так ажурны и тонкИ. 
Их тени, будто сети, из рекИ 
вытягивают солнечные блики. 

Для ноября не надобны гуаши. 
Он создан для офортов и гравюр. 
Ноябрьский лес -не пасмурен, не хмур. 
В ажурности ветвей он даже краше. 

Есть тихая укромная Россия 
прибрежных рощ и полноводных рек. 
У них по осени неспешный бег. 
О них не скажешь - дикая стихия. 

Всё думаю, на Колокше, на Пекше, 
в краю лесов и ягодных болот 
в красе земли счастливее народ. 
Мне там и осенью милей и легче. 

В красе земли - красивее народ 


Тишина 

На зимнем поле даль ясна. 
Охапки снега на бурьяне. 
Колейный след, где утром сани 
везли солому от гумна. 

На светлом небе пелена, 
но сквозь неплотность лёгкой ткани, 
пригорки белые румяня, 
прорвалась алая волна. 

Вдали избёнки, риги, бани. 
В домах - все краски на экране, 
в тепле там музыка слышна. 

А здесь, у поля, на поляне 
беззвучна каждая сосна 
и нерушима тишина. 

Торжественная тишина! 


Зима 

Ах ты, зимушка-зима, 
снегопад и вьюга! 
Ты свела меня с ума, 
лютая подруга. 

На тебе широкий плат, 
пуховое платье. 
У тебя суровый взгляд, 
страстные объятья. 

Обоймёшь и обожжёшь 
ледяным дыханьем. 
На душе при встрече дрожь, 
грусть при расставанье. 

Если ясно да мороз, 
не в твоём ли солнце 
в миллиардах жарких доз 
изотопный стронций? 

Грязь да слякоть допекли, 
а с тобой их нет уж. 
На ланиты всей земли 
ты наводишь ретушь. 

Одинока ты, зима! 
Врозь с весной и летом. 
Осень вон - и ты сама. 
Вам не петь квартетом. 

Как умчишься ты весной 
на своих салазках, 
все прощаются с тобой 
в масленичных плясках. 

Твёрдо верю в твой возврат. 
Я дождусь прихода. 
Вьюга, наледь, снегопад - 
русская погода. 

Ах ты, зимушка зима, 
белая округа! 
Не в твоих ли теремах 
мой законный угол? 

Полечу в чужую даль, 
не тая опаски. 
Унесу в душе печаль 
о студёной ласке. 

Есть в тебе манящий клад. 
То твоя заслуга, 
что меня к тебе назад 
вечно тянет с юга. 


Осень у стен Новодевичьего монастыря 

Не тревожен, как богатырь, 
будто в зеркале - над водой, 
Новодевичий монастырь 
охраняет святой покой. 

Новодевичий монастырь, 
разукрашенный в лепоту, - 
твердокаменный поводырь 
в покаяние и в мечту. 

Протянувшийся ввысь и вширь 
вертоградом из небылиц 
Новодевичий монастырь 
привечает пролётных птиц. 

В причитаньях их верениц 
как пропетый для нас псалтырь. 
Не с твоих ли он стен-страниц, 
Новодевичий монастырь? 

Над Москвою в осенний день 
в аромате ветров имбирь. 
Ты багрянцем себя одень, 
Новодевичий монастырь! 


Покров на Нерли 

Здесь мирный уголок Владимирской земли, 
на берегу, в нешумном отдаленье 
от жаркого её сердцебиенья, 
храм Покрова, стоящий на Нерли. 

Владимирские церкви вдалеке, 
в горящем золоте и в стройности могучей. 
Над ним простёрлась боголюбовская круча, 
а храм ныряет лебедем в реке. 

Здесь давняя естественная грань 
лесной Мешёры с суздальским Опольем, 
покой, краса и полное приволье 
и в нынешние дни, и в дедовскую рань. 

В иных местах тревоги и шумы, 
а этот храм в любое лихолетье 
меняет луговые разноцветья 
на белоснежные искрения зимы. 

В нехитром камне воплотилась филигрань 
пленительного древнего искусства. 
И припадающие плачут и смеются, 
смиряя боль, забывши гнев и брань. 

Здесь сказочное зеркало Руси, 
и в плеске вод - святая подоплёка. 
Вокруг страна - и близко и далёко. 
Господь её помилуй и спаси. 

Я ДВОИЧЕН, СИММЕТРИЧЕН 

Я двоичен, симметричен, 
вечно противоречив, 
провоцирую физичек 
на лирический мотив. 
Руки, ноги - честь по чести, 
то есть, всё ещё на месте. 
Сам спокойно не стою. 
Не держусь за постоянство 
обретённого пространства. 
Норовлю попасть в струю. 
Сплю в зелёных лопухах, 
а душа - в шальных мечтах, 
в будущем да в прошлом. 
В настоящем - тольно плоть 
и живёт себе роскошно, 
раскрошив сухой ломоть. 

Я двоичен, симметричен, 
на лугу - гора горой. 
Возле дочек и сестричек 
выступаю, как герой. 
Всё насквозь распознаю, 
веря смётке и чутью. 
У меня четыре глаза, 
два стеклянных, два простых. 
Правый видит каждый штрих, 
левый млеет от экстаза. 
А ушей - всего лишь пара, 
два природные радара. 
Если ухнет дядя-слон, 
как показывает опыт, 
не нарушит сладкий сон. 
Ни чему ни гром, ни топот. 

Я двоичен, симметричен, 
не прозаик, не поэт, 
я пишу про рыб и птичек, 
а про заек - смысла нет. 
Уж давно не вижу стаек 
этих самых братцев-заек. 
То ли вывелись, бедняги, 
то ли я не следопыт. 
Киселём и кашей сыт, 
пьян настойкой из бодяги. 
Преизрядно окосев, 
сам не заяц и не лев. 
Если лев, то только сбоку, 
а с другого боку - прав. 
Без изъянов и пороков 
скомпанованный состав. 

Я двоичен, симметричен, 
что ни думай - польза есть. 
У меня в натуре ситчик, 
у меня в натуре жесть. 
Шёл по разным галсам, 
гнулся, не ломался. 
Был бы слишком жёсток - 
обкарнали бы рога, 
Не пускался бы в бега - 
был бы дальше сослан. 
Благо, так, а не иначе 
сочетанье разных качеств. 
Приходилось быть и грубым, 
сколько раз, не с теми сев, 
я давал кому-то в зубы. 
Что за злая штука гнев! 

Я двоичен, симметричен, 
то есть двойствен и не прост. 
где-то вёл себя как пинчер, 
где-то был как певчий дрозд. 
Я не спорил с грозным веком - 
был обычным человеком. 
Хвастал тёмным чубом - 
стал плешив и сед. 
За десятки лет 
обломались зубы. 
Забирался в темень бездны - 
вышел вон полужелезным. 
Из меня творили робот, 
чтобы слушал и служил, 
приучить хотели, чтобы 
надрывался свыше из сил. 

Я двоичен, симметричен, 
нынче выжали, как гроздь. 
Выдав пригоршню петличек, 
обглодали будто кость. 
Ино дело дружба, 
ино дело служба. 
Вот ведь выпала добыча - 
замечательный центон. 
Помещаю на фронтон 
разрисованный кирпичик. 
Изо всякой дичи 
компаную спичи. 
Что цветёт, что скисло? 
В чём прямая цель? 
Бросить канитель, 
выжать больше смысла. 

Я двоичен, симметричен, 
не из нынешних времён, 
не из жёваных затычек, 
не из яростных племён. 
Не хочу задраться 
из-за кляксы в святцах. 
Я за этих и за тех, 
чтобы все сдружились. 
Для того и жилист, 
чтобы был успех. 
Если доконают, 
будет речь иная. 
Стану прям и однобок, 
потеряю симметричность, 
исчерпаю срок, 
испарюсь как личность. 

Я двоичен, симметричен, 
пара крепких кулаков - 
не на крошек-невеличек, 
не на хлипких сопляков. 
Всыпал бы на славу 
левакам и правым. 
Я за то, чтоб победил 
при любой затее 
тот, кто почестнее 
да из добрых сил. 
На слуху словесный хлам, 
а душа напополам. 
Постоянный выбор 
в мареве огней: 
за какою глыбой 
краше и теплей? 


Трактат о шутовстве 

В недавние и дальние эпохи 
среди любой народной суеты 
в забаву всем кривлялись скоморохи, 
насмешники, придурки и шуты. 

И нынче всюду их кордебалеты, 
потешки и чудные антраша. 
Во всю звучат скабрёзные куплеты 
про всё про то, в чём вязнет их душа. 

Им нравится мельканье на эстраде, 
их шуточки заполнили эфир, 
кто с подковыркою, кто денег ради 
смущают люд и будоражат мир. 

Среди шутов немало стрекулистов, 
язвительных придирчивых писак, 
любителей поддразнивать министров 
за кражи, за мздоимство и бардак. 

Такое в них, в писаках, донкихотство, 
такой ехидный бесшабашный нрав - 
и главам государства достаётся. 
Поди-попробуй, разберись, кто прав. 

Какие-то зловредные особы 
своим кривляньем осквернили храм. 
На этот раз сыскались судьи, чтобы 
ударить тем сквернавкам по мозгам. 

Заслуженный приятель из охраны 
недоуменно задаёт вопрос: 
"А не пора ли завинтить все краны 
и всем шутам нещадно стукнуть в нос ?" 

Чудак не слазал в древние анналы, 
не ведает об опыте царей. 
Империя потехи обожала 
и часто привечала штукарей. 

Шуты толпой теснились возле трона; 
могли, при случае, дразнить вельмож, 
копируя их речи и поклоны. 
Иной бывал в опочивальню вхож. 

Бывало, не сумняшася ничтоже, 
шуты без страха проявляли прыть: 
предерзко кукарекали без дрожи, 
могли польстить, могли и уязвить. 

Иной готов был вынести мытарства, 
но не терпел в правителях парши. 
Прислушавшись, владыка государства 
мог выказать величие души. 

Не раз-не два случались перепалки. 
Бывало, после дерзкого словца, 
шут долго бегал от царёвой палки, 
спасая зад и лепоту лица. 

Шутам не полагались аксельбанты 
за службу языком и костяком, 
но самый ушлый за свои таланты 
закончил век касимовским царьком. 

Учёный шут, творец забавных басен, 
был принят в императорской семье. 
но часто тех, чей юмор был опасен, 
тащили в суд и к пыточной скамье. 

(А нынче пёстрый хор таких орясин 
разросся в целый шумный легион. 
Их суемудрый кавардак потрясен, 
и никого - почти - не гонят вон). 

Уверенные в правоте и силе, 
цари в порфире были как в броне, 
своих шутов терпели и любили 
и относились лучше, чем к родне. 

И наша власть - любой её приспешник - 
пока стоит надёжно на посту, 
смеясь глядят на то, как пересмешник 
бросает инвективы в пустоту. 

Шуты у нас предерзки и отважны. 
Не дай бог, дрогнет правящая рать 
и станет чувствовать себя неважно ! - 
Тогда иным шутам несдобровать 

Коряги 

Без конца, без края 
даль кривых дорог - 
сумрачность сырая, 
зуд ночных тревог. 

В быстрине и в ряске - 
как когда - плывёт, 
содрогаясь в тряске, 
наш непрочный плот. 

Ожиданье света. 
Радость на заре, 
как заблещет лето 
жаром в серебре. 

Петли да изгибы, 
долгий зыбкий путь. 
В речке плещут рыбы - 
тем не утонуть. 

А речное ложе - 
лёжбище коряг. 
Кое-где, тревожа, 
виден грозный знак. 

Дыбистые глыбы, 
где б наш плот ни плыл, - 
не того пошиба 
что текучий ил. 

Не спеши напрасно. 
Сдуру не рискни. 
Помни, как опасны 
спрятанные пни ! 

Но, сорвавшись с цепки, 
кто-то входит в раж: 
вверх всплывают щепки, 
кряж стучит о кряж. 

И по всем пределам 
вечный звон кругом 
по безмерно смелым... 
Мы ж пока плывём ! 
 
Бермуда 

Бермуда 

Бывает, планета с планетой сойдутся 
и глянут с небес в суету многолюдства - 
так грустно им станет, что очи сожмутся, 
смотря на безумное наше занудство. 
Бывает, в нас мысли и чувства мятутся 
от зрелища бедствия или беспутства. 
Случается, стулья под нами трясутся 
и, кажется, всюду одно лишь паскудство, 
и нужно бежать от бесчинств и бессудства 
туда, где лишь нежные песенки льются, 
хотя ненадолго - в края без распутства, 
где нет безрассудства и нет близолюдства, 
куда ни менялы, ни воры не прутся, 
где только природа, где только искусство... 
Но чаще от скуки, как деньги найдутся, 
мы едем развлечься в любое бермудство. 

Завидуют Куба, Ямайка, Барбуда 
тому, как гостей завлекает Бермуда. 
Лишь несколько чаек летят как эскорт, 
следя, как уходит плавучий курорт. 
Растаяли флаги над Бостонским портом, 
скрывается низенький берег за бортом. 
Норвежский корабль - пребольшой теплоход 
вторгается в гладь Атлантических вод. 
И следом другой теплоход на Багамы 
сперва на Бермуду плывёт, а не прямо. 
Приветственно плещет седой океан, 
и солнце пронзает лучами туман. 
Плывут больше тысячи душ для обслуги 
двух тысяч, пустившихся в путь на досуге. 
Для этого дела сполна оснащён 
весь лайнер в сто тысяч регистровых тонн. 
Одиннадцать палуб. Кругом рестораны: 
омлеты, сыры, шашлыки, круассаны. 
Влезай, угостившись обильной едой 
в бассейн с подогретой морскою водой, 
Плещись, под немолчные песни артистов, 
весь день забавляющих сытых туристов. 
Здесь люди всех наций и всех колеров, 
кто бел, кто от яркого солнца багров. 
Немало особ в выдающемся теле, 
таких, что в бассейне вмещаются еле. 
Тут есть игротеки. Напитков - полно. 
Тут можно часами торчать в казино. 
С вниманием к людям, привычным к уюту, 
прилежный слуга убирает каюту. 
Уборщик-постельщик, забавя ребёнка, 
легко превращает салфетку в зайчёнка. 
Устанешь от шума - ступай на балкон: 
любуйся буйками, смотри в небосклон. 
Но как-то пустынно в Бермудском районе. 
Здесь нет ни китов, ни акульей погони. 
Припомнил, как ездил полвека назад 
по сказочной трассе Ростов - Ленинград. 
Сравнивши два рейса во всём поподробней, 
решил, что Бермудский мне - нынче - удобней. 
То солнце, то дождик, то ласковый штиль. 
Вода не вода, а зелёный ковыль. 
Гляжу то на воду, то в карту, как школьник. 
В мозгу - будто гвоздь - роковой треугольник. 
Вокруг закруглённый разглаженный мир - 
не сыщешь к чему приложить транспортир. 
Но вот вдалеке долгожданное чудо: 
жемчужной цепочкой предстала Бермуда. 
Чреда островов растянулась дугой. 
Причалил наш лайнер и следом - другой. 
Вот вышел на берег и после проверки 
я мог осмотреть и ощупать кронверки 
твердыни, давно превращённой в музей. 
Здесь любят туристов. Ходи и глазей ! 
Там пальмы стояли. Там бегали куры. 
В харчевнях шипели над жаром шампуры. 
Там в лавках была благодатная тень, 
но жаль - продавалась одна дребедень. 
Товар представал в антикварном обличье, 
но подлинны были лишь пёрышки птичьи, 
ракушки, да горсточки медных монет, 
хотя и забавен был каждый предмет. 
Но мне, как любому гуляке без денег, 
без разницы, что там, букет или веник. 
Я с внучкой пошёл искупаться на пляж - 
нас даром впустил расщедрившийся страж. 
Будь счастлив, приятель, что нам так любезно 
позволил поплавать меж скал безвозмездно, 
и я на Бермуде в тот час вспоминал 
Азовские пляжи и хмурый Байкал... 

Бермуда вблизи оказалась с изъяном - 
разросшимся рифом над мёртвым вулканом. 
Там ширь океана без края и дна, 
но эта вода для питья не годна. 
Там нет ни ручья, ни реки, ни колодца, 
и пресная влага лишь с неба там льётся. 
Бермудец, однако, с надеждой в груди 
всецело привык уповать на дожди. 
И точно ! Тем вечером щедро и бодро 
вдруг хлынуло с неба в цистерны и вёдра. 
Тот ливень хлестал до отъезда два дня, 
как будто Бермуда крестила меня,
впустивши в свою суверенную сферу, 
велением божьим в Бермудскую веру. 
 

Милена Душановна Семиз 

Всё думаю, куда вокруг ни гляну, 
в каком мы удалении от звёзд, 
знакомых нам по прессе и экрану, 
доступных, лишь как лягут на погост. 

Мы многих вспоминаем благодарно. 
Они для нас - как светочи во мгле, 
а в памяти почти что легендарны, 
как будто жизнь вели не на Земле. 

Такая странная метаморфоза: 
лишь только как они от нас уйдут, 
мы вовсе без препон несём им розы. 
Наступит смерть - меняется статут. 

Немногие, что были к звёздам близки, 
в глазах других сияньем звёзд светясь, 
заносятся в особенные списки - 
скрепляющих космическую связь... 

... 

В провинции, старинной и почтенной, 
считающейся смирным уголком, 
как помнится, я с яркою Миленой 
по счастью и несчастью был знаком... 

В тридцатых, у "Крестов", тоски не пряча, 
среди смятенных ангелиц без риз, 
несли для заключённых передачи 
Ахматова с Миленою Семиз. 

Наталья Дмитриевна, мать Милены, 
просила Анну, чтобы та в стихах 
сказала про бедняг, стучавших в стены, 
откуда полз по Ленинграду страх. 

Мы встретились спустя четыре года... 
Лишь чудом пережив блокадный ад, 
Милена не могла забыть невзгоды, 
постигшие её и Ленинград. 

(Когда одной олимпиадой позже 
взбесившийся партийный генерал, 
взревев, как зверь, взял в руки кнут и вожжи, 
я тоже про Ахматову узнал). 

... 

Милена промолчала мне об Анне, 
в глаза судьбы глядевшей лишь в упор. 
Не говорила об отце Душане, 
слависте, пережившем Беломор. 

(Душан не угодил Карагеоргам. 
Был смелым, как юнак, не блюдолиз. 
В ответ хвастливым принцевым восторгам, 
сказал: "А я горжусь, что я Семиз !" 

Он жил в России, не забыв отчизны. 
Писал о Сербии. Скучал по ней, 
и был под подозреньем вплоть до тризны, 
перетерпев немало горьких дней). 

Милена не твердила об осаде, 
обстрелах и о тысячах смертей, 
об одичалом и жестоком стаде, 
залезшем к нам, чтоб убивать людей. 

И то сказать, чего ей было ради 
стращать при несвихнувшемся уме 
мальца с тоской, возникшею во взгляде, 
когда отец погиб на Колыме. 

К чему была бы слишком откровенна 
со мной, когда я был почти дитя. 
(Зато Дувакин выспросил Милену 
потом, десятилетия спустя)... 

... 

Милену вспоминают в Эрмитаже 
и славят город Мышкин и Москва. 
Про всякие недолгие вояжи 
за давностью уже молчит молва. 

Блокадниц поначалу ждал Владимир, 
встревоженный бедою городок. 
Он в первый год войны на вид как вымер. 
Кто старше - стали в строй и за станок. 

У нас, в старинной княжеской столице, 
с жильём был кризис в этот тяжкий год. 
Милене с матерью пришлось ютиться 
в надвратной церкви Золотых Ворот. 

Зато Милене предложили дело 
на зависть недругов и всех друзей: 
заняться тем, что знала и умела - 
позвали в краеведческий музей. 

Там и сейчас с почтением хранятся 
шедевры мастерства былых времён, 
почти неисчислимые богатства: 
картины, утварь, тысячи икон. 

Там, в закромах Успенского собора 
стояли полные добра лари. 
Витые лестницы вели на хоры. 
и в куполах светились фонари. 

Хранители той попранной святыни 
любовно силились её сберечь 
до той поры, когда, тряхнув твердыни, 
народ спугнёт невежд с могучих плеч. 

Искусствоведов под огромным сводом 
всё время удручало, что краса 
давно не посещается народом - 
там не звучат живые голоса. 

... 

Я летом, с парою друзей по школе, 
пришёл под храм - искать подземный ход - 
и вдруг нежданно, как по Божьей воле, 
раскрались створки храмовых ворот. 

Нас пригласили в мир рублёвских фресок, 
в дивящий антураж библейских сцен, 
совсем не схожих с духом лёгких пьесок, 
здесь возникал в душе другой рефрен. 

Мы стали в храме частыми гостями, 
всегда готовыми во всём помочь, 
и, не дыша, внимали мудрой даме 
под пышной гривой - чёрной, будто ночь. 

Она была как гость из прошлой эры. 
Мне - десять, а Милене - тридцать два. 
Но оттого лишь только больше веры 
внушали мне Миленины слова. 

Мы услыхали о старинных книгах, 
про пышные священные тома, 
о кнутьях, кандалах и о веригах, 
о тонкостях иконного письма. 

Мы поняли, чем лекторша немало, 
особенно любовно дорожит, 
когда из свёртка бережно достала 
шесть куколок из нильских пирамид. 

Милена твёрдо знала, что нам надо 
и что важней изо всего, что есть. 
Она нам "Одиссею" с "Илиадой" 
дала с собою, приказав прочесть. 

Но сорок третий вывел на развилку. 
Пришлось проститься и отдать поклон. 
Милена ехала в отцову ссылку. 
Собор был верующим возвращён... 

... 

Дальнейший путь Милены всем известен. 
Она в любом кругу, где б ни была, 
всегда царила на центральном месте, 
окружена почётом и смела. 

Преподавала, мастерила кукол, 
воссоздала неповторимый мир, 
где будто кот-мурлыка убаюкал 
дворянский быт, барокко и ампир. 

Душевно благородней и богаче, 
чем многие, брала их дух в полон. 
Сергей Аверинцев с её подачи 
и с помощью её был окрещён... 

... 

Я выучился в славной строгой школе 
у знающих предмет учителей, 
добрейших и прекрасных в этой роли. 
Идут года: они мне всё милей. 


Моховая, 9, - 1950 год.

Провинциальный шкет, знакомый с кочегаркой,
я с детства, как гурман в печёночный паштет,
влюбился в Бомарше. Его авторитет
был для меня важней картофеля со шкваркой.

Пугавшего дружка я попросил: "Не каркай !
Решение моё - не дурь, не блажь, не бред.
Мне нужен изо всех лишь этот факультет.
Там знаются с Гюго, Вийоном и Петраркой".

Но схватка у дверей была в столице жаркой.
Под благостную сень спешил весь прыткий цвет.
Там видели трамплин для будущих побед
и юноша-поэт и правдолюб с цыгаркой.

Армянка из Баку там спорила с аджаркой. 
Как Дягилев возил в Европу свой балет, 
в Москву прислал гонцов любой крутой хребет. 
Игарка в эти дни там встретилась с Камбаркой. 

Стромынка собрала за чаем и за чаркой
для споров вплоть до драк и дружеских бесед
и книжников, как я, и хлопцев из газет,
тонувших там во лжи, что стала слишком маркой.

Ах, что за разговор, и смелый, и свободный,
там всюду затевал красавец Лев Колодный.
В студенты в этот год он так и не попал,

но был упорен, твёрд. Он рвался в журналисты.
Он пел и танцевал и выступал речисто.
Увы ! А я не мог скопировать тот шквал...

Экзамен. Взял билет. Две милых трясогузки,
придя вперёд меня, щебечут по-французски.
Питомицы спецшкол !   Им ставят высший балл.

Тут я, им вслед, бубня, пошёл, как на разведку -
и даже получил хорошую отметку.
Но в конкурсной борьбе бесспорно проиграл.

Хотелось одолеть причину неудачи, 
явиться через год и быть сильней при сдаче, 
годок пожить в Москве как тайный нелегал, 

заняться в ней пока любой работой сходной, 
как бодро предлагал ребятам Лев Колодный. 
Увы ! Не так-то был я ловок и удал. 

Спустя немало лет, очухавшись нескоро, 
я вспоминал процесс сурового отбора - 
кого в три шеи вон, кого позвать на бал. 

...

Страда прошла. Я там не солоно хлебал.
Растрёпанной толпе девиц и мальчуганов,
взволнованной в связи с крущением их планов,
хотелось разрядить оставшийся запал.

Сыскался молодец, мудрец и зубоскал,
белёсый паренёк из Грозного - Русанов,
да, кстати, тёзка мой. Так он, на списки глянув,
клубочек всех причин иначе размотал:

"Почтенный факультет, достойный всяких хвал,
изволит набирать, хоть умных, хоть болванов,
детей партийных бонз из всяких бантустанов,
чтобы напечь вождям усердных подпевал.

Навряд ли тут пройдёт какой-нибудь нахал,
чужак-космополит из скверных интриганов,
такой, кому невпрок урок, что выдал Жданов.
Но не пойму в чём я, казачий сын, сплошал...

Меж тем уж много лет, как точат свой кинжал,
лелея в сердце месть, враги из всяких кланов,
чтоб резать нас, славян, стадами, как баранов,
за то, что их в войну, прогнали вон из скал.

Сам Шолохов сейчас обязан мне помочь.
Писатель должен знать, какие журналисты
нужны, чтобы писать по делу и без свиста".

Жаль, помню я не всё. Конечно, не точь-в-точь.
Фантазией считал все байки о Кавказе.
Но всё сбылось, как в том русановском рассказе.

Тогда я из Москвы скорей удрапал прочь,
и после, ставши в строй солдат в глухой глубинке,
там встретил одного знакомца по Стромынке.

Он был пошутковать и выступить охоч -
остро, не попусту, не с бухты да барахты,
за что он, что ни день, был гостем гауптвахты.

Русановский следок исчез, как искра в ночь.
И мрак не совладал лишь только с неугодным,
не сдавшимся в боях упорным Львом Колодным.

(А Шолохов надел на рот и уши скотч.
Русанов зря писал и требовал подмоги.
Колодный бился сам - и выиграл в итоге.

Никто его не смог в обочину сволочь.
Он - бескорыстно ! - мыл писательские ноги
и выставил его пред нами в белой тоге)...


Мари Лопатина* 

Швейцария - волшебный край, 
где, будто в схватке, ад и рай 
сплетают тесные объятья, 
не то играючись, как братья, 
не то как лютые враги, 
отвергнувшие все торги. 
Для взгляда там с высоких гор 
открыт орлиный кругозор. 
Там отзвук передряг былинных 
царит в ущельях и долинах. 
Там закалялись, как в огне, 
в уже далёкой старине 
вольнолюбивые швейцарцы, 
поклонники Бертольда Шварца. 

Сюда, кто в гости, кто транзитом 
спешат с обдуманным визитом 
по сотням самых разных трасс 
и скороход, и верхолаз: 
спецы с намерением твёрдым 
обзавестись своим рекордом. 
Здесь место встречи мудрецов. 
Здесь пристань всяких беглецов. 
Здесь любо ловким толстосумам, 
ведя подсчёт добытым суммам, 
взглянуть, как грозен и могуч 
суровый край альпийских круч, 
где многоцветные пейзажи 
затмят любые вернисажи. 

И горец, за гостями следом, 
не остаётся домоседом. 
Он улыбается в усы, 
клепая точные часы. 
Он хвастается перед миром 
отменнейшим швейцарским сыром. 
На сверку каждая страна 
во всём с Швейцарией сходна 
в любви к изысканным товарам 
и представительным швейцарам. 
Так, если явится нужда, 
швейцарец едет хоть куда. 
Швейцарские гвардейцы ярки. 
Ничем не хуже и швейцарки. 

Там, возле озера Леман, 
когда сойдёт ночной туман, 
как бирюза в заре шафранной, 
синеет небо над Лозанной. 
В Монтрё береговой откос 
горит костром пунцовых роз. 
Над озером в смешенье стаек 
мелькают крылья белых чаек. 
Дворцы в индиговой волне 
дрожат в зеркальной глубине. 
Среди садовых изобилий 
бесчисленная россыпь лилий. 

Там подают гостям курорта 
питьё особенного сорта. 
На прилегающей земле 
прославилось вино "шатле". 
В зелёном невеликом Эгле 
дома разбросаны, как кегли. 
Куда ни глянь сквозь палисад - 
повсюду зреет виноград. 
У Эгля есть в России тёзка - 
связующая нас бороздка. 
В углу, вблизи Монтрё, расцвёл 
свой местный маленький Орёл - 
гнездовье домовитых мамок. 
Там на горе есть старый замок, 
хоть не восславлен и не клят, 
но он Шильонскому собрат. 

Тот замок, стоя в отдаленье, 
укрывшись за зелёной сенью, 
влечёт всех местных пострелят 
для бойких игр во всё подряд - 
в каникулы, в конце недели - 
в индейцев и в Вильгельма Телля, 
в охотников на коз в горах, 
в пиратов, рыщущих в морях, 
в ковбоев, в трапперов, в скаутов, 
в гигантов, в гномов, в лилипутов. 
Там принцы, забираясь в лес, 
искали дремлющих принцесс. 
Там Золушка стремглав бежала 
полубосая ночью с бала. 
Там разыграли не одну 
в веках гремевшую войну. 
Бамбук стучал взамен булата, 
фольгой поблескивали латы. 
(Хоть посейчас, как век назад, 
весь этот край лишь мирный сад). 

И как-то раз увидел парк 
ребячий суд над Жанной д'Арк. 
Ватага "рыцарей" сначала 
мечами вдосталь постучала. 
Пред всею детскою гурьбой 
воинственно и неустанно 
смелей других сражалась Жанна, 
но после череды измен 
"враги" девчонку взяли в плен. 
А следом мрачные "прелаты", 
крича, что Жанна виновата, 
произнесли ей приговор: 
за святотатство - на костёр. 

Роль Жанны выпала Мари, 
что от зари и до зари, 
с ущербом для колен и платьев, 
старалась не отстать от братьев. 
В боях она, как мальчуган, 
бросалась на "английский" стан... 
Её к колонне привязали. 

Как статуя на пьедестале, 
она стояла над костром 
под гулкий барабанный гром. 
Но сыроватые поленья 
не занялись в одно мгновенье. 
Костёр - не кафельная печь, 
его в минуту не разжечь. 
И хворост только тлел вначале. 
Мальцы, остывши, заскучали, 
теряя к делу интерес. 
Тут кто-то поманил их в лес, 
придумав новую забаву: 
не то игру, не то облаву 
на юркнувшего хомяка. 
И вот уж нет у костерка 
ни одного из всей массовки, 
чтоб с жертвы снять её верёвки. 

Меж тем поднялся ветерок 
и кверху белый дым потёк. 
Между поленьев язычками 
забилось хиленькое пламя. 
Огонь пока ещё не зол, 
но начинает тлеть подол. 
В лицо пахнуло едким чадом - 
и ни единой твари рядом ! 
Мари объял жестокий страх. 
Бессильная в своих мольбах, 
она могла скончаться в путах, 
в огне и в муках самых лютых, 
но вырвалась всему назло. 
Тогда ей сильно повезло... 

Ей снились с этих пор до смерти 
огонь и пекельные черти. 
Она была безмерно рада, 
сумевши вырваться из ада. 
Увы ! Ей было невдомёк, 
как цепок адский огонёк, 
не ведала, что адский дым, 
ожёгший нас, неистребим. 
Жаль ! Сколько было лет Мари, 
когда лечила волдыри 
и злополучные ожоги, 
не помню... Важны лишь итоги. 

Историю о дне том клятом 
узнал я в школе, в сорок пятом, 
из уст Мари. Её рассказ 
с волненьем слушал целый класс, 
хоть эпизод был прост и краток. 

Тогда ей шёл седьмой десяток. 
Она в течение двух лет 
нам вталкивала свой предмет: 
своё бесценное наследство - 
родной язык, знакомый с детства. 
С тех самых пор я стал знаком - 
чуть-чуть - с французским языком. 

О жизни этой героини 
я мало знаю и поныне. 
Её родной успешный внук 
спустя лет сорок как-то вдруг 
мне встретился неподалёку. 
Был случай вставить лыко в строку, 
но я - увы ! - не слишком смел, 
найти подхода не сумел. 
На суетное любопытство 
внук мог не в шутку рассердиться. 
Придётся сократить рассказ 
до горстки самых общих фраз. 

Семья Мари не процветала 
и не имела капитала, 
так наделить богатством дочь 
ей было попросту невмочь. 
В девице не нуждались банки, 
зато годилась в гувернантки. 
Как повзрослела, ремесло 
её в Россию занесло. 
Пустилась в дальний путь, а там уж 
потом успешно вышла замуж - 
навек, на русские хлеба. 
Такая выпала судьба... 

Такая выпала суьба: 
неслыханный в отчизне куцей 
размах трёх русских революций, 
вошедшие и в явь и сны 
две грозных мировых войны, 
потом гражданская..., разруха, 
провинциальная житуха - 
отнюдь не танго, не тустеп, 
года инфляции и НЭП. 
Вожди с охапками амбиций, 
крутая схватка оппозиций, 
экономический подъём, 
похожий на всеобщий слом 
традиций, верований, быта... 
Жилось тревожно и несыто. 

Педагогическую рать 
учили, как ей излагать 
для тех, что истовы и юны 
трагический завет Коммуны. 
Для жаждущих журчал родник 
прославленных французских книг. 
Читали, глядя в словари, 
была при деле и Мари. 
Бич русских городов и весей - 
волна безудержных репрессий - 
не скоро к ней подобралась... 
Но ад дымил и множил мразь. 

Огромный аппарат надзорный 
следил за каждой мыслью вздорной, 
смотрел открыто и тайком 
за каждым пришлым чужаком. 
Неисчислимые барбосы 
строчили без конца доносы, 
и, с попущения небес, 
тяжёлый беспощадный пресс 
давил в неукротимой гонке, 
подмазав кровью шестерёнки, 
всё новые слои людей 
во имя дьявольских затей. 
Боясь заржаветь от простоев 
система не терпела сбоев. 

Мари узнал я в первый раз, 
как был зачислен в пятый класс. 
Невзрачная мужская школа 
гляделась сумрачно и голо, 
кадетским корпусам подстать. 
Она сказала: "Смирно ! Встать !" - 
призвав к военной дисциплине, 
а мы стояли, рот разиня. 
Нам было странно и смешно, 
как будто в чаплинском кино. 
Мари была седой и старой, 
нервозной, слабенькой, поджарой. 
Полвека провела в стране, 
а речь вела, на диво мне, 
хотя уверенно и зычно, 
неслыханно косноязычно. 
Точь-в-точь подбитый воробей, 
свалившийся среди зыбей. 
Трагикомичная персона, 
не пава, даже не ворона. 

Но это был лишь первый шок, 
а дальше следовал урок. 
Привыкли. Взялись за ученье. 
Зубрили трудные спряженья, 
проникли в странности фонем, 
дивились множеству морфем. 
Совместно, в столкновенье мнений 
вникали в смысл стихотворений. 
Как ни сложна чужая речь, 
Мари умела нас увлечь. 
А мы удвоили вниманье, 
ценя её воспоминанья: 
про вековечные снега 
и про альпийские луга 
её пленительной отчизны. 
Но вслед звучали укоризны... 

Но вслед звучали укоризны 
стране, где обрела приют, 
где зимний холод слишком лют, 
где посреди дороги хляби 
и тряска на любом ухабе, 
где пьянство и безбожный мат, 
а быт убог и небогат, 
где собираются подружки 
бить вшей в причёсках дружка дружке, 
где пол в танцульках под ногой 
покрыт подсолнечной лузгой. 
Кляла и называла дурью 
нечистоту и бескультурье. 
Поразвязала язычок. 
Он был язвителен и строг. 

Во всём её словесном фарше 
приятель мой - годами старше - 
услышал подрывной мотив 
и подстрекательский призыв. 
Он во владимирской печати - 
не мне судить, насколько кстати - 
потом, премного лет спустя, 
как легковерное дитя, 
приветствовал борцов с врагами, 
заткнувших пасть зловредной даме. 
Фамилия дружка - Леснов. 
Он не терпел полутонов 
и, веря в ор с высоких горок, 
не допускал недоговорок. 
Он возмущённо, сгоряча 
рубил наотмашь и сплеча. 

Другой знакомец, чуть моложе, 
сказал мне, не скрывая дрожи, 
что углядел в июньский день 
старуху, бледную, как тень, 
знакомую ему фигуру. 
Её вели в прокуратуру. 
Любой малец в таких местах 
испытывал животный страх. 
Там многих "именем народа" 
лишали жизни и свободы. 
Там был на всех особый взгляд: 
попался - значит, супостат. 
В те годы кто отца, кто брата 
навек терял там без возврата. 
Для нас двоих у той двери 
терялся всякий след Мари. 

Судьба коварна и лукава. 
От инквизиторской расправы 
за всё - за правду и за ложь - 
как ни пытайся - не уйдёшь. 

Прощай, Мари ! Adieu, Мари ! 
Судьбы не побороть. 
Но ты, как ранний луч зари, 
вошла мне в кровь и плоть. 

Когда лихой авторитет 
гнал истину взашей, 
то ты у нас лапшу клевет 
сбивала прочь с ушей. 

Алло, Мари ! Bonjour, Мари ! 
К чему рыдать и ныть. 
Тебя терзали упыри, 
но правды не убить ! 

Когда из каждого угла 
звучал вороний карк, 
для нас на деле ты была 
святою Жанной д'Арк. 

Тебя не радовал, Мари, 
абрек, пугавший мир, 
хоть и сменил он газыри 
на вышитый мундир. 

Спокойно спи, не зная гроз, 
и внуков не кори 
в цветении любимых роз 
под птичьи попурри. 

Твой дух был мощен, как вулкан, 
с живым огнём внутри. 
Ты стала гордостью двух стран, 
отважная Мари ! 


Примечание. 
*Лопатина Мария Георгиевна 
Родилась 1870 (1879), г.Эгль, Швейцария. Педагог. 
Арестована 19 июня 1946 г. 
Приговор: 5 лет лишения свободы. 

Источник: Книга памяти Владимирской обл.