Механик Олег : другие произведения.

Осколок белого бумеранга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Кажется, что выхода нет и ты в тупике. Тебе подсунули неправильную жизнь, тебя подкинули в этот враждебный и злобный мир. С самого детства всё не так, всё серо посредственно, нет никаких предпосылок, что что-то изменится. Серость в тебе, серость вокруг. Всё идёт по накатанной, серый колобок жизни катится через школу, ПТУ и закатывается в ворота военкомата. Служба в военной части, перевод в одну из горячих точек. Бах! Взрыв противопехотной мины делает тебя инвалидом. Здесь на жизни неудачника нужно ставить жирный крест. Ты бы наверное счёл полоумным человека, который сказал бы тебе, что с этого самого момента твоя жизнь только начинается и в ней скоро случится великая дружба, неповторимая любовь и множество интересных приключений. Ты создашь свой бизнес, о котором не мог и мечтать, будешь жить в Барвихе, станешь управляющим большой сети столичных кафе. Твоей невестой будет самая красивая и самая умная девчонка, которая на минуточку студентка МГУ. Как это возможно? Всё изменит одна встреча. Однажды ты столкнёшься со своим зеркальным отражением. Этот человек похож на тебя с точностью до наоборот. Он такой же инвалид, но его судьба, темперамент, жизненные установки зеркально отличаются от твоих. Этот человек научит тебя любить жизнь и радоваться каждому отпущенному тебе дню. Он научит тебя просить так, чтобы тебе не отказывали, он научит тебя ничего и никогда не бояться и относиться к этой жизни как к игре. Этот человек даст тебе понять, что ты не одинок. Даже когда его вдруг не станет, у тебя уже никогда не будет чувства одиночества, потому, что теперь он всегда с тобой, он в тебе. Однажды ты поймёшь, что из двадцати восьми лет ты жил только последние два года. Но за эти годы ты надышался жизнью так, что даже теперь, когда в свои двадцать восемь снова оказываешься на смертном одре, то уже ни о чём не жалеешь. Ты готов принять свою участь, и благодаришь Бога за то, что он дал тебе в этой жизни всё дружбу, любимое дело и любовь. Единственное, что может заставить тебя пожалеть об уходе и попытаться зацепиться за эту жизнь, это внезапно вернувшийся из долгого путешествия белый бумеранг. Реальная история про дружбу, любовь и веру в себя!
  ОСКОЛОК БЕЛОГО БУМЕРАНГА
  Пролог
   Голубь снова здесь. Я уже перестал ему удивляться. Он прилетает каждый день в одно и то же время, словно по расписанию. Белый-белый, без единой помарки в виде пятнышка, или серого пёрышка. Он крупный, просто невероятно большой. Может мне это кажется, но там внизу я не видел таких. Что он делает здесь на двенадцатом этаже каждый вечер перед закатом? Почему именно здесь, в окне моей палаты? Моя кровать расположена вдоль огромного окна, так что я могу подолгу внимательно разглядывать его, любоваться красотой грациозной белой птицы.
  По моей просьбе медсестра оставляет жалюзи открытыми. Вид отсюда просто отпадный. Всё свободное время я любуюсь бескрайней, залитой солнечным светом берёзовой рощей и красивыми кучевыми облаками, проплывающими над моей головой в бездонном небе. Эта картина, лучшее, что может показать мне этот мир, прощаясь со мной. Две картины ‒ роща и этот голубь.
  Свободное время. Ха! Звучит довольно странно, применительно к человеку, в прямом смысле слова прикованного к постели. Сейчас я похож на муху, запутавшуюся в паутине. Хитрый паук сделал всё, чтобы лишить меня возможности выпутаться. Он сплёл паутину из трубочек капельниц и тонюсеньких проводов, которые пиявками присосались к моей груди. Кончики паутины соединяют меня с насосами, аппаратами, мониторами, которые непрерывно попискивают, строят какие-то графики, таблицы, диаграммы. Машины выводят формулу, благодаря которой безошибочно определяют, сколько мне ещё осталось.
  Голубь шумно цокает лапками по жести подоконника и беспрестанно крутит маленькой головкой с крошечными глазками, словно высматривая меня через двойное стекло.
  "Хватит здесь валяться, пора лететь"! - Маленькая головка, кивает в сторону, приглашая меня с собой.
  Потерпи, дружок, осталось немного. Теперь я могу назвать точный срок, когда присоединюсь к тебе. Это будет послезавтра, в день, когда мне назначена операция.
  Арцер, меня будет оперировать сам Арцер. Этого светилу, выдающегося кардиохирурга, Михалыч выписал аж из Гамбурга. Этот последний отчаянный рывок всё, что может сделать для меня так и не случившийся тесть. Он прекрасно знает, что мои шансы ничтожны, как знает это и сам профессор. Только Женька не знает. Она просто не хочет этого знать.
  Крохотный шарик от подшипника, диаметром три миллиметра, застрявший в стенке аорты в какой-то момент начал своё путешествие по моей кровеносной системе. Он как в метро пересел с красной ветки на синюю, и путешествовал от станции к станции, пока не добрался до одного из выходов, в моём случае до клапана. Так что без операции, мои шансы равны нулю, а с операцией, в лучшем случае, одному проценту.
  Этот крохотный кусочек металла ставит жирную точку, подытоживая мою третью и последнюю жизнь. Да да третью. Этой жизни дал старт тот же самый шарик, который там, в вагоне метро, на скорости тысячи километров в час, как в масло вошёл в мою спину и застрял в стенке аорты.
  Что касается второй жизни, то она началась на горной тропе, в тот самый момент, когда я услышал металлический щелчок под сапогом.
   Звучит как парадокс, но эти страшные, на первый взгляд события, которые по природе своей должны ставить крест на жизни, делали её более живой и заставляли течь по другому руслу. Живая жизнь это не тавтология. Например, свою первую жизнь я не назвал бы живой, хотя только в той первой жизни я был полноценным (в общем понимании) человеком. На самом деле, тогда и только тогда я был настоящим инвалидом. Только позднее я стал понимать, насколько сильным недугом я страдал. Та инвалидность была гораздо хуже увечий, полученных мной позднее. Как раз эти увечья, эта реальная инвалидность заставила меня посмотреть на свою жизнь с другой, оборотной стороны. Благодаря взрыву в горах я познакомился с Длинным, который перевернул всё моё представление об этом мире. "Благодаря взрыву" ‒ звучит вроде бы страшно, но это на самом деле так.
  Следующий взрыв в вагоне метро послужил началом нашего короткого романа с Женькой и других по- настоящему интересных событий, ради которых и стоит жить на этом свете.
  Все три жизни я попытался вложить в объём одного канцелярского блокнота. Это удивительно, но вошло всё. Мелкие каракули, утрамбованные в сто страниц, описывают весь мой путь от начала и до конца. Негусто для трёх жизней? Может быть. Может быть получилось коротко, (это уж насколько позволил мой блокнот), но зато ярко и интересно.
  Мелко исписанные страницы блокнота, хрустят, топорщатся, не дают ему закрыться. Теперь это не простая канцелярская принадлежность. В этой, небольшой книжице с малиновой обложкой из искусственной кожи, вся моя история. Я взвешиваю блокнот на ладони. Кажется, он стал даже легче, из плотного кирпича превратился в распушённый веер. Все три жизни, которые я тщательно трамбовал сюда всю ночь, оказались совершенно невесомыми. Надеюсь, что они станут такими же лёгкими в разборе и понимании. Ведь это всё, что я оставлю после себя.
  К концу изложения этого труда, я понял, что две страницы так и остались незаполненными. Наверное, это слишком много для тех двух дней, которые мне отпущены, но что есть, то есть. В последнее время я начал понимать, что ничего не происходит просто так, значит, мне будет, чем заполнить эту пустоту.
  Я подмигиваю голубю. Мне показалось, что он мне ответил. В его остроносом профиле есть что то родное, знакомое. Он напоминает мне одного очень дорогого мне человека.
  Пришло время лететь. Голубь встрепенулся и сорвался с подоконника, часто махая крыльями.
  "Не сегодня, значит не сегодня! Моё дело предложить! Пока ты тут определяешься, я к своим!".
  Я провожаю глазами белое, бликующее на красном закатном солнце пятнышко, пока оно не исчезает в зените. Интересно, куда он улетает каждый раз, ну уж точно не на землю.
  В который раз открываю блокнот и перечитываю строки, которыми закончил свою историю.
  "Но всему приходит конец. Маленький шарик, словно планета совершившая путь в своей галактике, заканчивает своё путешествие. Вместе с его путешествием заканчивается и моё.
  Вы не поверите, но я нисколько не расстроен. Я рад, что "У МЕНЯ ЭТО БЫЛО" и благодарю Бога, за то, что дал мне почувствовать и насладиться этим. Когда ты удовлетворён, когда ты полной грудью вдохнул жизни, ты не будешь просить, чтобы она повторилась, ведь ты уже получил всё, чего хотел".
  Часть первая
  1
  Описание первой жизни будет коротким. Два, от силы три листа. Я не намерен тратить на него много драгоценных страниц блокнота. Они сейчас ничто иное, как моё время. Ограничусь минимумом, который необходим для общего понимания, без подробностей, в которые мне не хочется вдаваться, тем более вспоминать их во всех красках. Да какие там краски, сплошная серость.
   Вы когда-нибудь смотрели скучный чёрно-белый фильм, где отвратительная картинка соседствует с мёртвым сюжетом? Может быть Вы читали толстую неинтересную книгу, типа "Теории марксизма-ленинизма", которую всякий раз хочется захлопнуть, но нельзя, потому что завтра экзамен. Ты клюёшь носом, но всё равно без разбору глотаешь чёрные выбитые свинцом догмы. Примерно такое же серое чтиво представляла собой вся моя сознательная жизнь вплоть до двадцати пяти лет. Серые кадры, серые дни, желтеющие страницы, никому не нужной книги.
  Я родился в каменном пыльном мешке небольшого города. Мои родители всю жизнь проработали на огромном сером заводе, которому отдавали не только своё здоровье, но всю энергию, молодые годы и любовь. Любви на нас сестрой критически не хватало. С раннего детства я был предоставлен сам себе. С точно такими же беспризорниками мы играли в футбол рваным резиновым мячом, протирали штаны в беседках и на ступенях подъездов, лазили по чердакам и подвалам. Наверное, уже тогда многие из нас подсознательно готовились стать потенциальными бомжами и учились находить себе тёплые места для ночлежек.
  Основной закон, по которому я жил и который был впитан мной с молоком матери, был "Не выделяться...". Этот закон в моей голове подмял все остальные законы. Чтобы не выделяться из нашей компании, в недрах которой я чувствовал себя довольно уютно, я нарушал школьную дисциплину, прогуливал уроки, вместе со всеми издевался над слабыми одноклассниками. Вместе со всеми уже с четвёртого класса начал курить, а в седьмом уже выпивать. Ни в коем случае нельзя было выпадать из обоймы, для этого нельзя было тянуть руку на уроках, даже когда знаешь ответ, нельзя получать хорошие отметки, нельзя читать книги, нельзя заниматься спортом, нельзя дружить с лохами и девчонками. Ещё нельзя было слушать родителей, поэтому круглыми сутками мы пропадали на улице.
  Мать с отцом злились на мою низкую успеваемость и плохое поведение и так искренно удивлялись "В кого он у нас такой...", словно ожидали, что улица может привить мне какие-то высокие манеры и ценности в жизни. Улица не оправдывала их ожиданий, она была так себе педагогом.
  Ещё тогда в раннем детстве я чувствовал себя подкидышем. Иногда, проснувшись утром, и слушая, как шепчутся на кухне родители, мне казалось, что они скрывают от меня какую-то тайну. Всё на самом деле не так, и они не мои родители, и мир вокруг совсем не такой, каким описывают его они и учителя, и я оказался чужим в этом мире. Я заброшен в этот мир, поэтому он враждебен ко мне, как ко всему чужому. Сбившись в стаю таких же чужаков, мы вынуждены были отбиваться от нападок этого мира.
  Серый колобок моей жизни катился с пологой горки целых двадцать лет, пока не закатился прямиком в ворота военкомата.
  В армии я оказался в своей тарелке. Там было полно таких же чужаков, выплюнутых миром.
  Именно там, в армии произошёл изгиб, искривление моего достаточно ясного пути, прямо ведущему меня по следующим маршрутам: неудачная женитьба, тюрьма, алкоголизм, безработица, еще раз тюрьма и так далее до самого конца. Но что-то уже тогда подкорректировало вектор моего пути, изменив маршрут и убрав из него такие остановки, как женитьба и тюрьма, но оставив при этом пьянство и безработицу.
  Я много раз анализировал, что заставило меня написать заявление о переводе в часть, которая направлялась в одну из кавказских республик для устранения локального конфликта. Тогда я в числе немногих выделился из серой массы, что было абсолютно мне не свойственно. Поэтому, много раз вспоминая этот момент, я задавал себе вопрос "ПОЧЕМУ?". Раньше я объяснял это явление умопомрачением, явившимся на фоне выпитой накануне палёной водки. Только сейчас я могу уверенно сказать, что это было.
  Пока я дрожащей рукой выводил каракули заявления, где то за тысячи километров кто-то ковырял сапёрной лопаткой окаменевший грунт возле узенькой козьей тропы. Этот кто-то бережно вложил зелёную баночку цилиндрической формы в выкопанное отверстие и аккуратно присыпал землёй. Потом, убедившись, что сюрприз замаскирован надёжно и обязательно дождётся своего получателя, он улыбнулся, сел на велосипед и поехал вниз, в сторону горного села. Получатель же, тем временем, ставил точку в расписке о получении.
  А потом в расхлябанном гремящем эшелоне я помчался навстречу своему первому повороту в судьбе, который ждал меня за кавказским хребтом.
  Когда в грязных окнах вагона перестали мелькать берёзки, и поезд всё чаще стал пропадать в тёмных тоннелях и ущельях, у многих из нас стали сжиматься сердца. Было какое-то предчувствие, что не все из нас смогут вырваться назад из-за этих страшных каменных отрогов. Потом поезд дошёл до своей конечной точки, узловой станции на берегу моря. Мы выгрузились из вагонов, и, стоя на перекличке, осторожно вдыхали этот чуждый воздух, в котором витал запах смерти. Потом нас загрузили в тентованные "Уралы" и повезли по пыльному серпантину в горы, где разбросали по постам.
  Я не буду вдаваться в подробности двух месяцев моей службы там, ведь история совсем не про это. Позволю себе ограничиться несколькими словами для описания всего того, что там видел и в чём принимал прямое и косвенное участие: пьянство, мародёрство, трусость, воровство, жестокость, случайные нелепые смерти. Много случайных нелепых смертей. Даже имея в основном негативный жизненный опыт, я не мог себе представить более забытого Богом места, чем то, где находился.
  Ещё раз повторюсь, что не хочу описывать события, которые увидел там, хотя они и заслуживают описания в отдельной книге, сюжет которой был бы очень мрачным, в отличие от этой. Вы скажете, что-то и здесь не особо весело. Но прошу Вас набраться терпения и вместе со мной пережить те мрачные события, которые предшествовали основной истории.
  2
  Перейду сразу к тому дню, когда случился первый поворот. Утро этого августовского дня началось с выкуренного на троих косячка с ароматной горной травой; продолжилось распитием чёрного молодого вина и бурным весельем. Гудел весь пост, включая караульных и командира офицера. Это было обычным делом там, в глуши, в кольце скалистых гор, при одном взгляде на которые уже срывало крышу. Мы находились в горах уже полгода, и такие гулянки были обычным нашим досугом.
  В этот день дозы лёгкого наркотика и вина, смешавшись в моём организме в идеальных пропорциях, приподняли моё настроение на небывалую высоту. Помню заваленный огрызками трофейного мяса и заставленный бутылями с вином стол под навесом из маскировочной сети; помню, как мы до коликов ржали над анекдотами, которые очень эмоционально рассказывал пацан, по кличке Белый; помню, как расставляли на склоне горы пустые бутыли и пластиковые вёдра, а потом расстреливали их из автоматов. Эта забава была непременным атрибутом, которым обычно заканчивалась каждая пьянка.
  Я с удовольствием высаживал очередной рожок в красное пластмассовое ведро, которое прыгало и каталось по выжженной солнцем траве, словно убегая от попадающих в него пуль.
  Вдруг, я увидел её. Вспоминая это в очередной раз, я снова вижу её отчётливо, так же как тогда. Она стояла, не шевелясь, на каменистом выступе горы и смотрела в нашу сторону. Белая козочка, словно из сказки про семерых козлят, находилась примерно в двухстах метрах от нас выше по горе, у подножья которой мы расстреливали свои мишени. Я пристегнул новый рожок, вскинул автомат и прицелился. Странно, но голова козы, которую я видел теперь, через прорезь прицельной планки не шевелилась. Мне стало казаться, что она смотрит прямо на меня. Я не мог видеть её глаз, но ясно чувствовал этот взгляд, и он мешал мне выстрелить.
  ‒ Ты куда целишь, Санька, ‒ услышал я пьяный голос старшины Димы Борзенкова. Этот крик заставил мой палец на курке дёрнуться, и я дал длинную очередь. Когда известковая пыль, поднятая пулями, осела, на выступе никого не оказалось.
  ‒Там коза была, белая! - заорал я. - Я её ранил!
  Дима выхватил снайперскую винтовку СВД у Белого и в прицел стал разглядывать выступ и кустистые окрестности.
  ‒ Нет там ничего, ‒ говорил он, не отрываясь от прицела. - Ты точно её видел?
  ‒ Так же как тебя. Она смотрела прямо на меня! - возбуждённо орал я Борзенкову.
  ‒ Значит не попал... ‒ пожал плечами старшина.
  ‒ Да как не попал, я в неё целый рожок высадил! - продолжал возмущаться я.
  ‒ Видишь, Санька, и на старуху бывает проруха! ‒ Борзенков, снисходительно ухмыляясь, похлопал меня по плечу, зная, что этим самым может меня только раззадорить.
  ‒ Если я её притащу, блок "винстона" подгонишь? - Я, азартно улыбаясь, протянул старшине руку.
  Лишь только наши ладони расцепились, я закинул автомат за спину и побежал к подножью горы.
  ‒ Санька, а с чего ты взял, что это была коза, а не козёл? - засмеялся мне вдогонку Борзенков.
  ‒ Потому что коза, - крикнул я, не оборачиваясь, так как уже начал забираться в гору, продираясь через колючие кусты.
  Уже потом я много раз думал о том, с чего я действительно взял, что это была именно коза. Позже, раскладывая эту ситуацию по полочкам, я стал сомневаться, что там вообще что-то было. Такая ясная картинка просто сказочной козы могла быть вызвана галлюцинацией после травки.
  Только теперь, снова вспоминая этот случай, я точно знаю, что она там была; что это была белая козочка, и смотрела она именно на меня.
  Я бодро скакал вверх, отталкиваясь широко расставленными ногами, обутыми в берцы от кочек и выступов. Путаясь в колючем терновнике, я вскидывал голову вверх, выглядывая тот выступ, на который должен был ориентироваться, и продолжал приближаться к точке, которой наверняка не было на минной карте, но которая чётко была отпечатана на карте моей жизни.
  Продравшись сквозь очередной кустарник я увидел узенькую извилистую тропинку, которая, извиваясь словно желтый уж, вела вверх, уходя левее того места, куда я хотел попасть. Я решил быстрее взобраться по ней до нужной высоты, а там снова прорываться через кусты.
  Я отчётливо помню, как летел вверх по этой тропинке, как слаженно, словно две мощные пружины работали мои ноги. Они мягко отталкивались от жёлтого грунта, подбрасывая меня вверх, они отлично выполняли свою последнюю работу. Я помню, как моя правая нога, наступив на небольшой бугорок, провалилась вниз, и я ощутил мягкий металлический хруст, словно раздавил слизняка, внутренности которого состоят из проволоки. Я оттолкнулся, чтобы переместить вес на левую ногу, но толчок получился такой силы, что меня на два метра подбросило вверх.
  "Ни хрена себе, как Хон Гиль Дон", пролетело у меня в голове, прежде чем моё тело с размаху завалилось в колючки. Оттолкнувшись спиной от пружинящего куста, я тут же попытался встать на ноги, но они, почему то изогнулись подо мной, словно ватные и я снова упал на спину. Я почувствовал странную вибрацию, словно моё тело было пустой жестяной трубой, по которой со всего маху ударили железным прутом. Только когда в ушах сильно зазвенело, и небо надо мной стало раскачиваться, словно вода в полном ведре, я понял, что произошло нечто непоправимое. Я стал орать, но не услышал своего голоса. А потом всё провалилось, и дальше помню лишь обрывки. Мне показалось, что я погружаюсь на дно огромного чана, наполненного белой жидкостью, похожей на молоко. Чем глубже я погружался, тем невесомей становилось моё тело, и ослепляющий белый свет заливал изнутри глаза.
  Две пары рук, погрузившись в чан, нащупали моё тело и рывками вытаскивали его на поверхность. Вынырнув, я увидел бледные лица Борзенкова и лейтенанта Володина, который размашисто хлестал меня по щекам и орал: "Сашка...Санёк, очнись! Слышишь? Не отключайся! Мы тебя вытащим!"
  Я снова ощутил во всём теле вибрацию, которая переходила в покалывание. Так бывает, когда в затёкшую руку, или ногу возвращается кровообращение и покалывание переходит в нестерпимую боль. Подобное состояние я начал ощущать во всём теле. Нахлынувшая волна дикой боли снова погрузила меня в чан с молоком. Моё сознание всё глубже и глубже погружалось в белое небытие. Оно пыталось добраться до самого дна, туда откуда его невозможно будет достать.
  Снова кто-то заудил меня, зацепил сетями словно рыбу и тащил наверх. Вынырнув на поверхность в очередной раз, я услышал громкий шум винтов. Надо мной склонились несколько лиц, на этот раз все незнакомые.
  ‒ Давайте ещё пять кубиков промедола и грузим ‒ орал один, пытаясь перекричать шум винтов; второй тут же за чем-то побежал, а третий склонившись над нижней частью моего тела, делал там какие-то манипуляции. Когда у первого в руке оказался шприц тюбик, он уверенным движением, распахнул ворот кителя, схватил меня за подбородок, отворачивая голову в сторону, и сделал укол в шею.
  Я снова попытался погрузиться в тёплое молоко, но сделанные инъекции не позволяли мне уйти далеко, и я плавал где то на поверхности, слыша отрывистые голоса и непрекращающийся шум винтов. Молоко уже не давало такого успокоения, оно начинало кипеть и окрашиваться в красный цвет. Я стал приходить в себя и тут же отключаться от нестерпимой боли. Наверное, я каждую минуту приходил в себя и каждую минуту терял сознание.
  Я возвращался и уходил десятки раз, и в моих глазах, словно чередующиеся кадры, проносились какие-то лица, каждое из которых упорно вглядывалось в мои глаза, серый фюзеляж вертолёта, чья-то рука с наколкой на запястье "за ВДВ", придерживающая стойку капельницы. Потом я выключился видимо надолго и когда очнулся, тут же зажмурил глаза от ослепляющего света прожектора. Над моей головой огромной тенью нависло круглое мясистое лицо в зелёном колпаке.
  ‒ Иваныч, он оклемался, ‒ сказало лицо кому-то хриплым басом.
  ‒ Ну чё теперь делать, придётся так. - Отвечал другой более высокий голос. ‒ Он весь промедолом обколот, его сейчас ничего не возьмёт.
  ‒ Ну держись браток, ‒ сказала огромная голова и нависла надо мной крепко ухватив за плечи.
  Я услышал звук электрического мотора. Такой звук издаёт дрель, включенная на самых высоких оборотах. Резкая, дикая, непереносимая боль вместе с металлической вибрацией заставила меня изогнуться дугой. Я орал и пытался вырваться из цепких рук огромного санитара, но тот навалился на меня, всем телом придавив к столу. Эта изощрённая пытка продолжалась вечность, и ей не видно было конца. Мат вместе со слюнями вырывался из моей сорванной гортани, а огромный санитар материл меня в ответ. Самое страшное во всём этом, что я не терял сознание. Я не мог провалиться, не мог найти дверь, в которую вошёл, чтобы выскочить через неё наружу. Мне нужен был спасительный чан с тёплым молоком, но я никак не мог до него добраться.
  Мне кажется, что я выключился только тогда, когда просто не осталось сил кричать и бороться. На этот раз это было впадение в долгое чёрное беспамятство, из которого я возвращался лишь частично в моменты, когда меня куда то везли, перекладывали, меняли повязки. Тогда я словно смотрел на себя со стороны. Наверное, моя душа тогда частично покинула тело. Она, видимо, готова была выпорхнуть наружу, но за что-то там зацепилась.
  3
  Я стал приходить в себя уже в серой палате военного госпиталя, куда меня привезли после реанимации. Возвращение в реальность было ничем не легче уже перенесенного кошмара, потому что мне пришлось осознать, что я молодой инвалид; осознать, что мне больше никогда не стать полноценным, никогда не вернуться к прошлой жизни, никогда не быть счастливым.
  Меня ужасно мучили фантомные боли. Мои ноги, которых уже не было, всё же продолжали болеть. Я стонал круглые сутки, не давая уснуть соседям по палате.
  Ночами я бредил, мне снилось, что я в лунном свете хожу по ночному городу. Гуляю по родному двору на двух своих ногах. Мешала ходить только тупая боль и хлюпанье в сапогах. Когда я смотрел вниз на свои ноги, почему то обутые в кирзовые сапоги, я видел, что при каждом шаге через верх голенищ хлещет кровь.
   Следователь особист, который навестил меня один раз, чтобы подписать нехитрый протокол рассказал, что я нарвался на противопехотную мину с пружинным механизмом, которая при нажатии на неё выпрыгивает вверх на полметра. Такие мины ещё с Афгана прозвали "Лягухами".
  Больше всего этого следователя поразил один факт, которым он поделился со мной. Во- первых, место для закладки мины было довольно странным. Заросшая, никуда не ведущая тропинка в горах использовалась, скорее всего, раньше местными жителями, которые ходили по ней в лес, для заготовки дров. В простонародье такие тропы назывались "козьими". Следователь, а так же все его коллеги недоумевали, кому и зачем понадобилось закладывать мину в таком месте. Второй недоступный обычному сознанию факт заключался в том, что после случая со мной на место прислали целый взвод сапёров, который прочесал не только эту тропу, а весь пригорок и окрестности поста в периметре двух километров.
  ‒ Как ты думаешь, сколько мин там ещё было обнаружено? - спросил он меня, с видом учителя, задающего школьнику интересную задачку.
  ‒ Не могу знать! - отвечал я по армейской привычке, косясь на его капитанские погоны.
  ‒ Ни од-ной! - произнёс он по слогам и выдержал театральную паузу, глядя на меня в упор маленькими серыми глазками. Я не совсем понимал смысла его слов, которые он произнёс с видом выносимого приговора, поэтому пожал плечами.
  ‒ Как ты умудрился наткнуться на мину, установленную хрен знает кем, хрен знает, в каком месте?
  ‒ Наверное, это была моя мина, ‒ почему то ответил я, горько улыбнувшись. Только спустя много лет, я понял смысл слов, сказанных мной следователю, а тогда сам удивлялся этой фразе, внезапно вылетевшей из моего рта. Удивился и следователь, который недоумённо пожал плечами.
   Странно, но в этом мрачном заведении с его серыми стенами, хмурым персоналом и спёртым воздухом, постоянно балансируя на грани жизни и смерти из-за загноения ран и прицепившейся в довесок ко всему пневмонии, я в первый раз поймал то состояние, в котором жил последние два года.
  Это ощущение внутреннего подъёма, восторга независимо от мрачных обстоятельств. Ощущение того, что каждый твой день может быть последним, ощущение интереса и любви ко всему, что тебя окружает. Когда боли меня отпускали, я много улыбался, смотрел в окно, (прямо как сейчас), шутил с соседями по палате.
  ‒ А ты молодец, не сдаёшься, уважаю! - сказал мне как-то казах с овальным лицом по имени Нариман. Ему прострелил колено сослуживец, уставший терпеть его издевательства. Теперь Нариман ждал, когда его комиссуют, и он вернётся на Родину героем. Мы все должны были вернуться героями, и некоторые даже искренно уверовали в это.
  Я не понимал причину восхищения мной этого казаха. В тот момент мне казалось, что всё очевидно и просто, и я не мог понять, как может быть по-другому. Когда тебе больно ты кричишь, плачешь, когда боли нет, ты улыбаешься. Я ни с кем не воюю, чтобы сдаваться; я просто живу.
  Но по мере того, как мои раны затягивались и крепчало здоровье, это чувство начинало пропадать и к моменту моей выписки сошло на нет. Его сменила, депрессия, апатия и злость. Злость на себя, что оказался таким неудачником; злость на окружающих за то, что они здоровы и полноценны; злость на весь этот враждебный мир, который так неумело пытался от меня избавиться.
  4
  В начале ноября, с первыми заморозками я вернулся домой. Меня доставили как посылку. Сопровождающий меня молодой лейтенантик весело отрапортовал родителям, что груз доставлен в целости и сохранности, и намекнул, что в честь возвращения героя можно закатить небольшую пирушку. Растрогавшийся отец, который не мог сдержать слёз при виде меня, пригласил лейтенанта к столу.
  Мать долго растерянно стояла в коридоре, прежде чем подойти ко мне. Сначала она обнимала меня осторожно, словно кого-то чужого, но потом всё-таки зарыдала и прижалась к моему худенькому телу, восседавшему в дешёвой коляске, которая явилась последним подарком, привезённым мной из армии.
  Я позвонил двум закадычным друзьям Жеке и Максу и пригласил их на торжество. Застолье больше напоминало поминки: мать постоянно рыдала, глаза отца тоже блестели под линзами очков; Жека и Макс молча пили и пялились на меня, словно видели в первый раз.
  Напившийся лейтенант ещё больше нагнетал обстановку, рассказывая страшные кровавые истории, которых он наслушался и насмотрелся в госпитале, к которому был приписан. Смачно закусывая водку солёными груздями и жареной картошкой, он рассказывал про пулевые ранения, ампутации, загноения, газовую гангрену, перитонит. Все его истории описывали длительные мучения пациента, и имели один конец.
  ‒ В общем ещё один двухсотый, ‒ говорил он набитым ртом, обращаясь к отцу,‒ так что, папаша, Вам ещё повезло! Отец, которого не меньше всех остальных напрягали мрачные рассказы лейтенанта, пытался направить ход беседы в другое русло, но неугомонный офицер, раз за разом начинал новую кровавую байку.
  Тем временем мы через стол переглядывались с друзьями. Наверное, они думали, как теперь вести себя со мной, а я думал о том, останется ли наша дружба такой же крепкой, какой была раньше.
  Дружба сохранилась, как мне казалось на первый взгляд. Жека и Макс исправно навещали меня каждый день. Приносили пиво, новые видеокассеты и мы сидели и болтали, пялясь в телик, точно так же, как это было раньше.
  Но далеко не всё могло быть как раньше. Это я понял, когда друзья стали вытаскивать меня на улицу. Мы гуляли по привычным местам, нашему двору, скверу, за моим домом, школьной площадке. Они шли, а я катился рядом с ними на своей коляске, крутя руками велосипедные колёса.
  Вроде всё было прекрасно, но один нюанс заставлял напрягаться всех троих. Вид человека в коляске привлекал обитателей улицы. К нам бесконечно подходили старые знакомые и все задавали один и тот же вопрос.
  "Сашка, что случилось?"
  На этот вопрос я отвечал одинаково:
  "В армии получилось, на Кавказе. Долго рассказывать" - Таким образом, я уклонялся от дополнительных вопросов.
   Мои друзья, как и я, тяготились постоянным вниманием к моей персоне, тем более, что они на этих прогулках выглядели, как молодая пара, которая катает коляску с ребёнком. Теперь изменилась и вся концепция наших прогулок. Раньше мы вальяжно вышагивали по двору, чтобы показать себя пацанам, привлечь внимание девчонок, найти себе развлечений на вечер. Сейчас всё было в точности до наоборот. Мы не хотели никого видеть. Я комплексовал из-за своего теперешнего состояния; они комплексовали от того, что находясь со мной, тоже становились как бы немного неполноценными. Ввиду этих причин мы практически перестали гулять вместе. Я делал это один рано утром и вечером, когда уже темнело. Тем более я уже научился самостоятельно спускаться на коляске по ступенькам и мог гулять один без посторонней помощи. Труднее всего, было забраться на крыльцо, на лестничный пролёт до лифта, или перескочить через бордюр. Молодость и жажда быть самостоятельным заставили меня изловчиться и применить все силы, изобретательность и сноровку, которые во мне были на тот момент.
  Пандусов ни на крыльце, ни в подъезде не было, поэтому я придумал свой способ подъёма. Я подъезжал сбоку к высокому краю крыльца, слазил с коляски, закидывал её на крыльцо, а потом, подтянувшись на руках, залазил сам. Затем, из положения полулёжа я открывал дверь в подъезд и заползал туда, волоча за собой коляску. В подъезде было проще, там были перила, уцепившись за которые, я словно обезьяна по лиане очень быстро забирался на пролёт, где был лифт. Сложность заключалась лишь в том, что приходилось тащить за собой эту чёртову коляску. Иногда, мне везло, и моё возвращение домой совпадало с возвращением кого-то из соседей мужчин. Они охотно помогали мне миновать многих трудностей подъёма. Честно говоря, я не очень любил, когда мне кто-то помогал, поэтому, в конце концов, стал высматривать, чтобы во время моего возвращения никого из соседей не было в поле зрения.
  Со временем, Жека и Макс стали заходить ко мне всё реже. Еле заметный дискомфорт в наших отношениях, постепенно увеличивался. Наше общение с некоторых пор перестало быть полноценным. Что могло быть между нами, кроме пустых разговоров за банкой пива. Даже в этих разговорах мы избегали основной темы, которая так трогала и объединяла нас раньше. Мы не могли разговаривать про девчонок, обсуждать своих новых знакомых, строить планы, делиться откровениями о сексуальных похождениях. Точнее, они-то могли и делали это поначалу с удовольствием, пока не заметили, что эта тема сильно меня напрягает. Конечно, они были полноценными молодыми пацанами в самом соку, а я несчастный инвалид у которого до армии было всего две девчонки. ДВЕ! И на этом можно было ставить точку. После посиделок со мной, они бежали к своим пассиям, а я оставался один в своей коляске перед пустым столом.
  Иногда скрытое напряжение между нами выливалось в откровенные перепалки. Так, во время очередной пьянки, Макс закурив, протянул мне пачку, забыв, что я завязал.
  Да! Я, заядлый курильщик, бросил курить в один из самых тяжёлых периодов моей жизни. Это случилось в госпитале, когда у меня обнаружилась тяжёлая степень пневмонии. Во время болезни, я не мог курить априори, а после меня как отрезало. К сигаретам больше не тянуло, а начинать курить с чистого листа уже не хотелось.
  ‒ А ты чё, здоровье бережёшь? - улыбнулся пьяный Макс, когда я отклонил его руку с протянутой пачкой.
  ‒ А почему тебе кажется странным, что я берегу здоровье? - я направил на него обжигающий взгляд. На самом деле, я заводился очень редко, но в этот момент, почему то вспыхнул, как сухой порох.
  ‒ Да ладно, я так... проехали... ‒ Поняв, что сморозил что-то не то, Макс сразу же пошёл на попятную.
  ‒ Нет, ты скажи, что удивительного в том, что я берегу своё здоровье? - продолжал закипать я.
  ‒ Да успокойся ты Сань, чё завёлся-то? Я просто...
  ‒ Ты просто хотел сказать на хрена оно тебе. Быстрее сдохнешь, меньше будешь мучиться, так что ли? - Я говорил громко, с ненавистью оттопыривая нижнюю губу.
  ‒ Да ничего я не хотел сказать... ‒ Макс не мог выдержать моего взгляда и опустил глаза вниз.
  ‒ Нет, ты хотел сказать... ты хотел сказать, посмотри на меня. Я курю, бухаю, трахаю девчонок и при этом здоров как бык. А ты даже курить не можешь, за что ты цепляешься?
  Макс уже давно замолк, понуро глядя на пустую банку из-под пива. Жека тоже сидел, молча, ошарашенный моим внезапным срывом. Но я уже не мог остановиться и один продолжал этот диалог.
  ‒ Да я берегу... берегу своё здоровье; берегу то, что у меня осталось. Я научился ценить то, что пока у меня есть, но знаю, что в любую минуту могут отнять. Я ценю свою жизнь, хоть она и кажется вам никчёмной. Надо будет, я и пить скоро завяжу! - Я распалялся всё сильнее, обрушивая свой гнев ещё и на Жеку, испуганно забившегося в угол.
  ‒ Какое право вы имеете на то, чтобы называть мою жизнь никчёмной? Вы, которые не видели ничего, кроме детского сада и этого двора? Только я в отличие от вас могу ценить то, что у меня есть...
  И так далее, в таком же духе ещё минут пятнадцать. А может полчаса. Я даже не помню, как испарились из-за стола Жека и Макс, и в комнате появилась мать.
  ‒ Саш, ты чего так разошёлся? Может хватит уже так пить? Так ведь скоро у тебя друзей не останется.
  ‒ А у меня их и не было, ‒ бурчал я, уронив голову на стол.
  5
  Через какое-то время визиты Жеки и Макса плавно сошли на нет, и я остался один. Так даже лучше, думал я. Надоело это лицемерие с моей и с их стороны. Я практически замкнулся в себе: смотрел телевизор, много читал, в одиночестве катался на коляске по сумеречному пустому двору.
  С родителями я почти не контактировал, как и раньше. Мы просто обитали в одной квартире, но находились в разных мирах. У отца обнаружилась онкология, когда я был ещё в армии, и все заботы матери были сосредоточены на его лечении. По понятным причинам я ничем не мог помочь родителям, но, слава Богу, не висел на них дополнительной обузой, благодаря пособию по инвалидности. Этих денег мне вполне хватало на еду книги и пиво.
   Фантомные боли постепенно сходили на нет, я постепенно свыкался со своим одиночеством и даже стал находить в нём свои прелести. Жизнь пошла по новому спокойному руслу. Время словно остановилось, застыло на одном месте. Я жил своей жизнью по одному распорядку. В одно и то же время просыпался и засыпал, в одно и то же время ел, смотрел телевизор, читал. Я не знал, что такое понедельники и пятницы, забыл, что такое, выходные и праздники. Я смирился со своим спокойным существованием, размеренным течением жизни, так что и не заметил, что прошло четыре года!
  Четыре года, как один день. Из этих четырёх лет я не вспомню ни одного особенного дня. Единственное, что накопилось у меня за эти годы, это горы прочтённых книжек. Сотни, тысячи чужих историй интересных и скучных, романтических и циничных. Всё они переплетались, жили своей жизнью в моей голове, заслоняя собой серую действительность. Четыре года как четыре оборота огромного колеса, внутри которого монотонно крутятся ещё триста шестьдесят пять маленьких абсолютно одинаковых колёсиков. Такой жизнью можно жить очень долго, можно прожить так до конца, даже не подозревая, что можно по-другому. Вся эта другая активная, полная приключений, любви, интриг жизнь была в книгах, которые я читал запоем. Может быть я и мечтал о ней, но для человека в моём состоянии это было сродни мечтам о райских кущах, или о жизни на Марсе.
  Однажды, зимним вечером я как обычно прогуливался в сквере возле дома. Зима выдалась снежной, и было не так много прочищенных тропинок, по которым могла проехать моя коляска. С одной из таких узких тропинок меня стащило в сугроб. Я пытался крутить колёсами взад и вперёд, но мои усилия были тщетны. Был поздний вечер, вокруг не было ни души, и я рисковал замёрзнуть в двух шагах от своего подъезда. Почти завалившись на бок, нервно дёргая колёса и громко матерясь, я заметил, как сзади блеснул свет фар и протяжно свистнули тормоза. Где то рядом в снегу захрумкали быстрые шаги, и чьи-то крепкие руки схватили меня под мышки и вместе с коляской поставили на тропинку.
  ‒ Не падай, боец! - Вслед за звонким уверенным голосом передо мной появился широко улыбающийся краснолицый человек лет сорока. На нём была утеплённая джинсовая куртка и рыжая шапка с лисьим хвостом, болтающимся сзади. От незнакомца крепко пахло свежевыпитым, несмотря на то, что он был за рулём.
  ‒ Антон! - он стянул замшевую перчатку и протянул мне руку с большой золотой печаткой на среднем пальце.
  ‒ Саша, ‒ я ответил на рукопожатие и ощутил твёрдую ладонь, крепко сжимающую мою руку.
  ‒ Как тебя угораздило? Где то участвовал? - спросил "лисий хвост", кивая на мои культи в зашитых снизу спортивных штанах.
  ‒ В горах, ‒ я махнул рукой, показывая, что мне неприятен этот разговор.
  ‒ Да ладно ты не отмораживайся, я сам афганец, так, что мы свои люди. - Антон хлопнул меня по плечу. - Чё один бродишь, не скучно?
  ‒ Нет, я привык, ‒ улыбнулся я в ответ на добродушную улыбку Антона.
  ‒ Э... ты завязывай, привык. Жизнь ещё не закончена. Давай к нам в ассоциацию. - Антон присел передо мной на корточки, протянул пачку "Мальборо", а когда я отказался, закурил сам.
  ‒ Мы в "Строяке" по четвергам собираемся. Наше время с шести до десяти вечера. У нас ребята с Чечни с Афгана, короче все, кто пороха нюхнул.
  ‒ И что Вы там делаете? - спросил я.
  ‒ За жизнь говорим, музыку слушаем, кино смотрим, выпиваем иногда, организационные вопросы решаем. Ты приходи, посмотришь, там тебя никто не съест. Всё веселее будет, новых друзей найдёшь, может и с работой подсобим.
  ‒ Я подумаю, ‒ улыбнулся я.
  ‒ Чё тут думать, завтра четверг, вот и приходи. Тут ведь недалеко. Придёшь, а то я могу подвезти.
  Мне нравились добродушие и напор этого весёлого человека, внезапно появившегося в ночи, и я пообещал, что приду. Не обращая внимание на мой активный протест, он докатил мою коляску до подъезда, помог подняться на крыльцо и, попрощавшись, побежал к машине. Я смотрел вслед болтающемуся рыжему хвосту и мысль о том, что я всё-таки не один согревала меня изнутри лучше любого алкоголя.
  6
  У крыльца дворца культуры "Строитель" в простонародье называемого "Строяком" не было пандуса. Я минут двадцать растерянно катался вдоль длинных ступеней, объезжал вокруг квадратную серую коробку дворца, соображая как преодолеть этот подъём. Наконец поняв, что задача для меня невыполнима, уже собирался возвращаться домой, но компания из трёх человек, заметив меня, притормозила у крыльца.
  ‒ Ты не в Ассоциацию, браток? - спросил один.
  ‒ Да, хотел...подняться не могу.
  Парни дружно подхватили меня вместе с коляской, подняли на крыльцо, и, преодолев двойные массивные двери, затащили в фойе.
  ‒ Это с нами, новый член Ассоциации, сказал один, показывая небольшую карточку пожилой вахтёрше. Двое других парней предъявили ей такие же карточки.
  ‒ А его пропуск? - сказала женщина, нестрого, а больше для соблюдения формальности.
  ‒ Антону скажем, он выпишет, ‒ ответил за меня один из парней, самый приземистый из всей троицы, тот, который первым окликнул меня на улице. Они покатили мою коляску вдоль длинного пустого фойе.
  ‒ Спасибо мужики, дальше я сам, ‒ сказал я своим случайным помощникам.
  ‒ Куда сам, ‒ приземистый продолжал быстро катить коляску, держась за спинку. - Нам на второй этаж, там ещё два пролёта.
  ‒ Ты как о нас узнал? - расспрашивал он меня на ходу.
  ‒ Антон пригласил, ‒ ответил я.
  ‒ Тяжело так одному ходить, ты бы попросил, что ли кого... А если бы нас не встретил, что тогда? - кряхтел приземистый вместе с друзьями поднимая меня по очередной лестнице.
  ‒ Да я уже привык один. Дома с крыльца и на крыльцо поднимаюсь, там один пролёт до лифта. Но там хотя бы перила есть, а здесь...
  ‒ Длинный вон тоже один приходит, тот как-то поднимается. - Сказал один из парней.
  ‒ Длинный другое дело, это десантура. - Сказал приземистый, а потом, как бы оправдываясь, чтобы сгладить неловкость улыбнулся, повернувшись ко мне.
  ‒ Ты же не десантура?
  ‒ Нет ответил я - улыбкой показывая, что меня это нисколько не задевает.
  ‒ Ну вот, познакомишься с ним, он тебе покажет. Вы ещё на небоскрёбы с ним подниматься будете.
   Я не совсем понимал, кто такой Длинный и зачем мне его навыки, тем более, что небоскребов, выше девятиэтажного дома в нашем городишке не было.
  Тем временем мы заходили в большой прямоугольный холл, по размерам точно такой же, как на первом этаже. Здесь было шумно. По центру зала располагалось три биллиардных стола, вокруг которых ходили парни с киями, попеременно звонко щёлкая по шарам. Рядом со столами, а так же по периметру зала стояли скрепленные секциями по пять штук откидные стулья, на которых сидели парни, кто с дымящейся сигаретой, кто с банкой пива. Кто-то громко комментировал игру, кто-то, склонившись к товарищу, рассказывал байку или анекдот. Некоторые парни просто стояли кучками, то тут, то там и тоже весело беседовали. Над залом стояло плотное облако дыма. В бильярд играли двое на двое, поэтому большое количество людей с киями походило на дружину с копьями. В зале было прохладно из-за открытых настежь окон, поэтому парни были как есть в расстёгнутых дублёнках и пуховиках, в заломленных на затылок меховых и вязанных шапках.
  Сопровождающие меня парни влились в толпу, обходили всех, по очереди здороваясь и щедро обнимаясь.
  ‒ Это новый член Ассоциации - показал на меня приземистый. - Мы ещё и не познакомились, только добраться помогли.
  ‒ Саша, ‒ я первым взял на себя инициативу, протянув руку приземистому.
  ‒ Киря, ‒ ответил он, крепко пожав мою.
  "Ванька... Миха... Димон... Стёпа... Олег..." - парни по очереди подходили и здоровались со мной, кто просто пожимая руку, а кто отбивая пять и обнимаясь, как со старым знакомым. Потом от кого-то из них последовал вопрос, на который я так не любил отвечать.
  ‒ В Абхазии, миротворческий батальон. На "лягуху" нарвался. - На этот раз я вышел далеко за рамки своего стандартного ответа.
  Парни качали, головами, кто-то делал скупые комментарии типа "Да, не повезло", а кто-то перебирал все случаи, связанные с подрывом на минах. "У нас точно так же Степаныча размотало...".
  Когда первый интерес к моей персоне был удовлетворён, парни вернулись к своим занятиям, продолжили катать шары, болтать и пить пиво.
  Киря, который в этот день оказался моим ангелом-хранителем, не стал оставлять меня в растерянном одиночестве.
  ‒ Пойдём, я тебя к Антону провожу, - он покатил коляску вдоль столов, в дальний угол холла, где вдоль стены за длинными столами, установленными в ряд и накрытыми, красным кумачом, сидели и суетились люди. Киря подкатил коляску к одному из столов, за которым сидел мой недавний знакомый.
  ‒ Тоха, принимай пополнение, сказал Киря, первым поздоровавшись с Антоном.
  ‒ О, Санёк, молодец, что пришёл! Ну как тут тебе? - Лицо Антона, снова было красным и от него разило неизменным перегаром. Серый пиджак со звёздочкой на левом лацкане был натянут поверх синего свитера с высоким горлом.
  ‒ Мы его чуть было не потеряли. Смотрим, возле крыльца стоит, подняться не может. Ладно мы с пацанами заходили как раз, - Киря хлопал меня по плечу, как драгоценную находку.
  ‒ А я и не подумал! - Антон хлопнул себя по лбу. - Я тебе свой телефон дам, лично встречу по звонку, или, если ровно к шести будешь подходить, тебя по любому кто-нибудь зацепит. Я тебя сейчас с парнями познакомлю! - Антон встал из-за стола и громко хлопнул в ладоши. - Пацаны, минуточку внимания! - сказал он зычным командным голосом.
  Парни у бильярда обернулись; сидящие привстали со своих мест.
  ‒ В нашем полку прибыло! Новый боец, зовут Саша, прошу любить и жаловать!
  "А мы уже познакомились" ‒ послышалось из зала.
  ‒ А...ну и отлично! Кто ещё не знаком, подтягивайтесь сюда. - Антон снова сел, наклонившись, пошарил где-то сзади себя и достал початую бутылку водки. - Давай, мы с тобой сейчас поближе познакомимся. Кирюха, присоединяйся. Два стакана притарань только.
  После первой дозы выпитого стало веселей, и неловкость от присутствия в обществе незнакомых людей быстро пропала. Антон рассказывал про "Ассоциацию": про то, как организовал общество пять лет назад, как выбивал место под собрания в этом дворце, как организовывал сарафанное радио, чтобы собрать людей. Он гордо хвалился тем, что численность членов общества за эти годы выросла с десяти до двухсот человек. Из его речи я понял, что Ассоциация существует на взносы её членов.
  ‒ По две сотки в месяц деньги небольшие, а здесь и место тёплое для встреч, и праздники банкеты за наш счёт, - говорил Антон, прикуривая очередную сигарету. От выпитого его лицо приобрело цвет свежесваренного рака. - Тебе, как инвалиду полтос. Потянешь?
  ‒ Потяну, ‒ согласился я, разомлев от нескольких рюмок водки, выпитых без закуски. Тем временем за стол присаживались новые парни, знакомились со мной, расспрашивали, где служил, говорили с Антоном о каких то текущих делах.
  Наблюдая за приходящими и уходящими парнями, слушая их с Антоном разговоры, я никак не мог понять, чем же всё-таки занимается эта организация и какие преследует цели. Все разговоры сводились к тому, что кому то нужно помочь "Седой попал в больницу с язвой", "Саше Климову нужно оплатить адвоката", "Слава Палецкий просит помочь с поручительством на кредит". Все визитёры, чего-то просили у Антона, кто за других, кто за себя. Он никому не отказывал, но и решений никаких не принимал, занося все просьбы в толстый блокнот.
  ‒ На следующем совете обсудим ‒ стандартно отвечал он, рассмотрев очередную просьбу.
  ‒ А вот и Длинный нарисовался, ‒ широко улыбнулся Антон, увидев кого-то в зале. - С ним Вы точно общий язык найдёте.
  Я повернулся, следя за взглядом Антона, и увидел человека, видимо только что появившегося в зале, но тут же вызвавшего здесь оживление. К нему подходили, обнимали, отбивали пять, уже издалека махали руками. Этот человек по всей видимости был здесь популярен.
  Теперь я понял, почему Киря и Антон в разговоре со мной упоминали именно его. Он был такой же, как и я. Его ноги, как и мои заканчивались чуть ниже коленных чашечек, и он так же как и я приехал сюда на инвалидной коляске. Правда его коляска выглядела гораздо дороже моей. Её колёса были гораздо толще, спинка имела анатомическую форму, а подлокотники были отделаны мягкой кожей. Поздоровавшись со всеми в зале, он поехал в наш угол. Антон выскочил из-за стола и долго жал ему руку.
  ‒ Вот, познакомься - кивнул он в мою сторону, не отпуская руки колясочника. - Наш новый боец, Сашка зовут.
  ‒ Слава, ‒ протянул мне руку колясочник, ‒ а так зови Длинным. Я больше привык. - Его рукопожатие было коротким, жёстким и сухим.
  
  7
  
   Какое то время, мы молча изучали друг друга, как два иностранца, которые встретились на чужбине. Он смотрел на меня, чуть наклонив голову и прищурив глаза. Еле заметная улыбка изгибала правый кончик его пухлых губ. Его глаза были вытянутые и раскосые, как у монгола, хотя внешность была вполне славянская. Тёмные нестриженные волосы до плеч, длинный прямой словно забрало шлема нос. Наверное, раньше его прозвище было вполне оправдано, судя по жилистым длинным рукам и вытянутым пальцам, но сейчас если бы он оказался в положении стоя, то вряд ли был бы выше самого мелкого из присутствующих здесь. Ну что ж, Длинный так Длинный.
  ‒ Длинный, ты ему расскажи, как ты сюда попадаешь...‒ сказал подошедший Киря, который был уже хорошо навеселе, ‒ смотрим, катается вдоль крылечка, пороги обивает, а попасть не может.
  ‒ Значит так хотел попасть, ‒ высокомерно, как мне показалось, ухмыльнулся Длинный.
  ‒ Попал, как видишь...‒ хмыкнул я в ответ на его выпад.
  Он, ухмыльнувшись, пожал плечами, и как будто потерял ко мне интерес, тут же заговорив с Кирей.
  Весь остаток вечера я молчал и ловил себя на том, что постоянно наблюдаю за Длинным. Это было что-то навроде, если ты на вечеринке постоянно стреляешь глазами в понравившуюся тебе девушку, сидящую напротив. Определённо, Длинный почти с первого взгляда вызвал у меня симпатию. Он был очень уверен в себе. Можно сказать даже так, что более уверенных в себе людей я до этого и не встречал. Он вёл себя, как знаменитый актёр, как президент, который чувствует, что всё внимание приковано только лишь к нему. Говорил неторопливо, делая большие паузы между фразами, зная, что в этот момент никто не перебьёт и даже напротив, усилится тишина напряжённого ожидания. Он рассказывал анекдоты. смешные истории из его армейской, жизни, сыпал библейскими и ещё какими-то мудрыми притчами. Он не начинал разговор сам, а цеплялся за чью-нибудь фразу, рассказ или спор. Когда он вступал в игру, тут уж ему не было равных, и с этого момента уже говорил только он. Со времени прибытия Длинного, вокруг стола Антона собралась большая компания. Парни подсаживались ближе, принося свои стулья, выставляя на стол банки с пивом, а кто-то притащил бутылку водки.
  В какой-то момент Киря и долговязый парень в тельняшке по имени Вано затеяли спор о футболе. Судя по всему, Киря болел за "Зенит", а его оппонент за "Спартак". Они обсуждали последние матчи, игроков, судейство, положения команд в турнирных таблицах, в общем те вещи, о которых я не имел представления, так как никогда не увлекался футболом.
   Спорщики, яростно перекрикивая друг друга, доказывали, что клуб, за который они болеют самый лучший и именно он выйдет в финал "Лиги чемпионов". Я наблюдал за Длинным, который переводил азартный взгляд с Кири на Вано и обратно. Он неизменно улыбался, и по его лицу было заметно, что ему есть что сказать. Я не сразу заметил, что в левой руке он перебирает чёрные бусины чёток. В щёлках его узких глаз мерцал хищный взгляд кошки, которая наблюдает за вознёй двух мышат. Эта кошка вдоволь налюбуется последней игрой своих жертв, перед тем, как насадить их одного за другим на острый коготь, резким уверенным движением.
  Мне не терпелось узнать, какие аргументы он готовит сейчас в своей голове. Наверняка уйдёт куда-нибудь в историю футбола, будет сыпать датами, количеством мячей, фамилиями игроков, точными цифрами статистики, которыми очень любят жонглировать такие вот всезнайки.
  Спор уже подходил к концу, а Длинный так и не встал на сторону ни одного из оппонентов.
  ‒ Длинный, разбей - сказал Киря, крепко ухватив ладонь Вано, будто боялся что тот вырвет руку и убежит. - Если "Зенит" выйдет - с тебя упаковка "Баварии".
  ‒ Все слышали? - кричал Вано, призывая как можно больше свидетелей. - Пацаны, через неделю Киря всех нас угостит классным немецким пивом. Длинный разбивай!
  Тут Длинный сделал то, чего я от него никак не мог ожидать. Он отвернулся от скрещенных в споре рук и пробурчал.
  ‒ Да ну вас...сами разбирайтесь. Меня эта ла̀жа не интересует.
  ‒ Не понял! - Киря привстал, продолжая сжимать руку Вано. - Это ты футбол ла̀жей называешь?
  Длинный снова повернулся к спорщикам, и начал говорить, глядя на Кирю в упор.
  ‒ Это я не футбол лажей назвал. Весь Ваш бесконечный спор за футбол, это лажа. Я уже больше трёх лет вас знаю, а вы всё об одном и том же спорите. Вам самим-то не надоело?
  Теперь все, кто даже не был занят в этом разговоре, отвлеклись от своих дел и стали прислушиваться. В зале повисла тишина.
  ‒ А чё начинается то? - лицо Вано быстро наливалось краской. Он выдернул свою жилистую руку из ладони Кири и агрессивно вытянул шею.
  ‒ Да, мы любим футбол, обсуждаем наши любимые команды. И чё здесь такого? За три года много чего поменялось, игроки все обновились, где здесь "одно и то же"?
  Длинный отреагировал на агрессивный выпад спокойно. Он нисколько не изменился в лице и отвечал негромко, медленно, делая большие паузы между фразами.
  ‒ Ты прав, Вано! За три года много чего изменилось. Президент у нас поменялся, телефоны появились с сенсорами и камерами, китайцы человека в космос запустили. В этих Ваших клубах уже по два раза главные тренеры сменились. Основная масса игроков тоже поменялась. Только у Вас, парни, ничего не меняется. Вы, как испорченные патефоны из года в год крутите одну и ту же пластинку "Зенит чемпион!". - Последнюю фразу он пропищал, издевательски искривив губы.
  Бомба взорвалась! Со всех сторон в Длинного полетели претензии, упрёки и даже ругательства. Почти все из присутствующих включились в эту полемику. Даже по лицам тех парней, которые молчали, я видел, что они не разделяют точки зрения Длинного.
  ‒ Ты футбол не трожь, я за него любого порву... - орал Вано.
  ‒ Длинный, ты берега то не путай. Футбол это святое... - вторил ему Киря.
  ‒Э...браток, тебя чё то не в ту степь понесло ‒ более спокойно, но всё же с осуждением разводил руками Антон.
  Все остальные смешки и злые выкрики в зале были обращены не к Длинному, а больше друг к другу.
  "Совсем рамсы попутал..."
  "Он наверное фигурное катание смотрит..."
  "Да ну его, умника, вечно чё то из себя строит, уже до футбола добрался...".
  Я понятное дело молчал. Первой причиной было то, что я был здесь человек новый. Во-вторых, я и сам принадлежал к тому меньшинству, которое равнодушно относилось к футболу. Я уставился на пальцы Длинного, неторопливо перебирающие чёрные бусины чёток и в этот момент в моей голове был лишь один вопрос:
  Зачем он сейчас настроил против себя бо̀льшую часть своих товарищей. Он что не знал, что своим выпадом может их обидеть? Конечно же знал. Тогда зачем?
   Я продолжал наблюдать за Длинным, который продолжал хранить молчание в ответ на всё больше распалявшихся соратников по клубу. Ответ пришёл сам собой:
  Это представление! И разыграл его Длинный для одного единственного зрителя. Для меня.
  Странно, я знал этого человека не больше часа, но уже чувствовал, что он будет делать дальше. Я был уверен, что ему есть, что ответить, но он не спешит отвечать. Он выжидает время, он смакует этот свой уже готовый ответ, он ждёт самого подходящего момента. Этим ответом, он, безусловно, должен обезоружить всех парней, находящихся в этом зале.
  ‒ Мужики, что с Вами? - Длинный наконец прервал молчание. Он недоуменно улыбался, по очереди глядя на парней, столпившихся вокруг. - Вы на меня набросились, как будто я матерей ваших оскорбил. Про какой футбол Вы мне здесь орёте? Я что, сказал хоть одно слово за футбол? Вано, дружище, скажи мне, речь была о футболе? - он резко повернулся на коляске и теперь в упор смотрел на Вано, который сразу же заметно растерялся.
  ‒ А про что мы говорили? Мы с Кирей спорили про футбол...
  ‒ Ваш спор был не за футбол! - Длинный вдруг повысил голос и выставил вперёд руку с чётками. - Ваш спор был за "Зенит" и "Спартак". Я лишь сказал, что это меня не интересует...
  ‒ Что это ла̀жа...‒ поправил его Вано.
  ‒ Да, я сказал, что это ла̀жа! Но разве я сказал, что футбол это лажа? Вано, ты слышал, чтобы я говорил, что футбол это лажа? - Длинный продолжал, не отрываясь сверлить взглядом Вано.
  ‒ Нет, ты сказал...
  ‒ Про что был разговор, Вано? - в голосе Длинного явно чувствовались металлические нотки. Он не стал дожидаться, пока оппонент что-то ответит и продолжил. - Разговор был про эти два клуба. Разговор был про Вас. Я сказал, что Вы застряли на одном месте, что Вы ведёте один и тот же спор. Вы спорите за два клуба, которые поочерёдно меняют друг друга в турнирных таблицах, в которых больше половины игроков составляют легионеры. Мужики, Вы как будто болеете за две отечественные машины. За шестёрку и девятку. У одной под капотом движок от "БМВ", а у другой от "Мэрса", а вы продолжаете орать: "Шоха лучше, девятка круче". Я Вас просто хочу спросить, за что Вы болеете. За отечественный автопром? Так там половина запчастей импортных, а они всё равно ехать не могут.
  Теперь Длинный по очереди смотрел на всех собравшихся, но парни молча отводили глаза. Им было нечего ответить. Решился только Антон, ему как командиру, нужно было отвечать за себя и за свой оплошавший отряд.
  ‒ Слава, ну ты же понимаешь, какими бы они не были, всё равно они наши, родные...
  ‒ А я что, против? Просто мне это не интересно. Мне не интересна эта возня, которую у нас зовут высшей лигой. Разговор был не про футбол и даже не про эти клубы. Двое спорили, я отказался разбить, сказав, что мне это неинтересно. За что Вы на меня накинулись всем гуртом?
  ‒ Ладно, извини, братишка, запара вышла! - Вано первым потянул Длинному руку. Тот враз изменился в лице и, добродушно улыбнувшись, встретил рукопожатие.
  Прозвучало ещё несколько "Извини", и ещё несколько поверженных в споре пожали Длинному руку. Да, всё произошло точно так, как я и предполагал.
  Потом выпили мировую, и обстановка заметно разрядилась. Парни снова разбрелись в разные стороны: кто-то вернулся к бильярду, кто-то остался за столом, некоторые снова сбились в привычные небольшие кучки, стоящие тут и там. В помещении воцарился привычный гвалт. Инцидент был исчерпан и тут же забыт.
  Длинный заметно опьянел, много смеялся и, как ни в чём не бывало, общался со своими недавними соперниками по спору Кирей, Вано и Антоном. Я всё время находился в этой компании, но в разговоры почти не вступал. Я вообще не любитель полить воду. А моя небольшая косноязычность не позволяла мне раскрепоститься в беседе полностью, тем более с незнакомыми людьми. Мне нужно было долго собираться, чтобы что-то сказать, я всё время боялся, что меня не будут слушать, или прервут. В результате, начиная рассказывать какую-нибудь историю, я часто сбивался и даже забывал, с чего начинал и куда иду. Поэтому я больше предпочитал молчать и наблюдать.
  Я не вникал в смысл слов Длинного, который говорил без умолку, между глотками пива из банки, прикуриванием очередной сигареты, или залихватским закидыванием стопки. Я смотрел за его уверенной позой (в инвалидном кресле он смотрелся, как босс, восседающий на троне) и за его чёткими жестами. Каждая фраза находила отражение в движении его правой руки. Он словно дирижёр, плавными движениями пальцев, управлял ходом своей речи. В тот момент мне была не важна суть того, что он говорит, меня больше занимало то, как он это делает. Когда ты наблюдаешь за быстрым грациозным потоком горной реки, тебя завораживает сама красота этой бурлящей, облизывающей камни, пенящейся воды и тебя не интересует, откуда и куда она стремится.
  Казалось, что он полностью поглощён беседой и совсем меня не замечает, но я постоянно ловил на себе его горящий взгляд.
  В какой-то момент меня осенило. Я понял, что, несмотря на всю его уверенность и общительность, он остаётся таким же одиноким, как и я. Мы с ним здесь словно инопланетяне. Он отличается от меня только тем, что знает язык людей, но каким бы приятным не было общение, после этого вечера нам нужно возвращаться на свою планету. Земляне останутся здесь. Они молодые и здоровые. Кто-то пойдёт к жене, кто-то к любовнице, кто-то будет искать новую подружку в ночном клубе. У кого-то назначена встреча с партнёром по бизнесу, а кому-то завтра рано вставать на работу.
  Все эти проблемы могут касаться только землян, но не нас, людей с другой планеты, поэтому, в конце вечера мы с Длинным оказались вдвоём бок о бок катящимися по широкому мраморному холлу.
  ‒ А ты правда по лестнице не умеешь подниматься? - спросил Длинный, повернувшись ко мне.
  ‒ Смотря по какой, - пожал я плечами. - Дома из подъезда и в подъезд сам. Но там я приловчился, да и за перила цепляюсь в подъезде. А тут это крыльцо и ничего больше...
  ‒ В следующий раз я тебя научу, ‒ говорил Длинный осторожно, но быстро скатывая коляску со ступенек.
  ‒ Владеешь секретной техникой? - шутил я, пытаясь успеть за Длинным.
  ‒ Владею... - он уже встречал меня внизу в пролёте, развернув коляску ко мне. - Не такая уж она секретная и сложная. Странно, что ты ей ещё не владеешь. Но рано или поздно тебе всё равно придётся её освоить. Без этого нам никуда.
  Спуск с обледеневшей лестницы крыльца дался мне тяжелее всего. Длинному пришлось долго дожидаться меня внизу. Как только я спустился, он спросил:
  ‒ Санька, а ты где живёшь?
  Я показал на свою девятиэтажку, которая серой коробкой возвышалась вдалеке.
  ‒ А я здесь на КПД живу, тут недалеко от "Строяка". - Длинный махнул рукой в кожаной перчатке, указывая направление. - Если есть желание, можем завтра встретиться. Поболтаем, сходим куда-нибудь...за одно научишься на лестницы взлетать.
  Я с радостью согласился. Давно уже мне никто не предлагал, куда-нибудь сходить. Это было что-то из той, забытой жизни.
  8
   Встретиться договорились там же, возле крыльца "Строяка" в двенадцать часов.
  Длинный опоздал на десять минут. Мне пришлось ждать его, ёжась от колючего ветра, который пронизывал меня насквозь. Замерзая, крутя головой, гадая, с какой стороны появится Длинный, я поймал себя на мысли, что давно уже так никого не ждал. Последний раз это было ещё в той жизни, когда я ещё ходил на свидания. Девчонки часто опаздывали, когда знали, что ты на них залип и никуда не денешься.
  Тот, кого ожидают, всегда представляет наибольшую ценность, нежели ждущий. Тот, кто может позволить себе опаздывать на встречу на десять и более минут, уверен, что его будут ждать. Ждущий будет нервничать, ругаться про себя, возможно даже проклинать, но при этом будет продолжать ждать. Он будет ждать пятнадцать минут, час, два часа; он будет ждать, пока не стемнеет; пока на улице не останется ни одного прохожего, пока не перестанут ходить автобусы. Чем дольше он ждёт, тем больше ему хочется, чтобы объект его ожидания наконец-то появился на горизонте.
  Радость от того, что Длинный всё таки появился, затмила во мне подымающуюся волну негодования. Я улыбнулся, когда увидел его на другой стороне улицы, подкатывающегося на своей коляске к пешеходному переходу. Сначала он показался мне совсем не таким как вчера. Гораздо более неуверенным и одиноким. Он катился по переходу с сосредоточенно серьёзным лицом, а вокруг него, словно река обтекающая мёртвый валун шли, куда-то спешащие люди. Был самый час пик, разгар рабочего дня. Кто-то шёл на обед, кто-то спешил на работу, на встречу с партнёром, на вторую пару, на смену, на вахту, на торжественный приём. Пешеходы спешили, нервничали, сбивались в кучу, огибая неожиданное препятствие, представляющее собой калеку, который не спеша катился по зебре в своей коляске. Водители, надолго застрявшие на переходе, ясно по чьей вине с трудом сдерживались, чтобы не надавить на сигнал, придав ускорение этому колясочнику, которому понятно некуда спешить, так он ещё других держит.
  И всё-таки Длинный оставался тем Длинным, которого я узнал вчера. Даже там, на переходе среди снующих людей, он продолжал оставаться невозмутимо спокойным. Он был весь в себе, он гнул свою линию, и ему было наплевать, что о нём скажут, или подумают другие. Он ехал гораздо медленнее, чем мог, тем самым создавая собой препятствие, обращая на себя внимание. Весь его вид говорил : "Даже не пытайтесь делать вид, что меня здесь нет, и Вы меня не замечаете. Я заставлю Вас меня увидеть".
  Подкатившись ко мне, он небрежно протянул руку прямо в перчатке.
  ‒ Да не снимай, давай по-зимнему...‒ упредил он мой позыв снять свою перчатку. - Ну чё, куда рванём? - Он снова испытывающее заглядывал мне в глаза, словно учитель, задающий школьнику вопрос на засыпку.
  Я пожал плечами, растерянно улыбаясь. В самом деле, я не мог представить, куда могут "рвануть" два колясочника.
  ‒ Может выпьем, а то у меня после вчерашнего башка трещит, - сказал он, не дождавшись от меня вразумительных предложений.
  ‒ Так вроде рано ещё, ‒ робко улыбнулся я.
  ‒ А тебе что на работу нужно, или за руль? У тебя какой-то особый распорядок? - сверлил меня глазами новый знакомый.
  ‒ Да нет...ну ладно, пойдём...‒ я растерянно крутил головой не в силах выдержать его изучающий взгляд.
  ‒ Хм...странный ты, ‒ бросил Длинный, и, развернувшись, поехал вперёд вдоль улицы, давая понять, что я должен следовать за ним. Он ехал быстро, ловко объезжая серые глыбы наколотого льда, так что мне с трудом удавалось за ним поспевать.
  На светофоре, когда моей коляске удалось сравняться с его, я повернулся к нему и спросил:
  ‒ Почему странный?
  ‒ Так просто...сначала ты почему то решил, что ещё рано для выпивки, а когда я тебе сказал то, что ты и без меня прекрасно знал, вдруг согласился.
  ‒ А ты, я смотрю, любишь цепляться к словам, ‒ бросил я с раздражением, куда то в сторону от Длинного.
   "Тоже мне, умник нашёлся. Ещё одного наставника не хватало, который будет меня жизни учить". ‒ Мне вдруг захотелось развернуться и поехать прочь.
  ‒ Ещё как люблю!
  Этот ответ заставил меня повернуться к Длинному, и я увидел его простодушно улыбающееся лицо. Его пухлые губы растянулись в стороны, обнажая верхний ряд крупных зубов, а глаза сузились в маленькие щёлочки. Его улыбка была поистине доброй и заразительной, и я не мог не улыбнуться в ответ.
  ‒ Я ко всему люблю цепляться: к словам, к поступкам и даже к внешнему виду, ‒ продолжал он, так же улыбаясь. - Так что извини, браток, такая уж у меня натура.
  Я промолчал, ещё раз улыбнувшись, мол "извинения приняты".
  Про себя я вдруг отметил, что, наверное, в первый раз так мгновенно меняю гнев на милость. Обычно, чтобы снять моё раздражение по поводу чего-то требовались часы, а тут...или это всё-таки заслуга нового знакомого?
  Мы и не заметили, что за этим разговором пропустили свой светофор и теперь остались одни на перекрёстке. Снова дождавшись зелёного, мы продолжили путь теперь уже бок о бок.
  Как правило, всевозможные бары и закусочные располагаются на цокольных этажах помещений. Но Длинный, словно нарочно выбрал заведение, войти в которое можно было, только преодолев высокое крыльцо с неудобными короткими и крутыми ступенями.
  ‒ В "Пирожковую"? - удивлённо спросил я, глядя на выцветшую, ещё с советских времён вывеску.
  ‒ А что, приличная забегаловка. Тебя здесь что-то смущает? - Длинный наверняка понимал, что во всём этом меня смущает только два обстоятельства - крыльцо и отсутствие перил.
  ‒ Да нет, всё нормально, пошли, ‒ я сделал короткий жест, указывая Длинному направление в сторону крыльца. Мне сильно захотелось посмотреть, что он будет делать. Как преодолеет этот подъём самоуверенный безногий десантник.
  Длинный зачем то стал оглядываться по сторонам, но в этот момент взвизгнула пружина, придерживающая дверь, и из бара вышли три красномордых мужика. Они о чём-то весело спорили и их расстёгнутые пуховики говорили о том, что они крепко повысили температуру, так что холод им теперь не страшен. Когда мужики были ещё на половине крыльца, Длинный прокричал, словно встречая старых знакомых.
  ‒ О, пацаны, вы как раз во время. Подсобите-ка взлететь, а то нам с братишкой похмелиться нужно.
  ‒ Какой базар... ‒ мужики со скоростью урагана, одного за другим вознесли нас на крыльцо и даже придержали двери, чтобы мы смогли заехать в бар.
  ‒ Спасибо мужики! - Отблагодарив нежданных помощников, Длинный уверенно покатился в бар. Я последовал за ним.
  В прокуренном помещении больше пахло перегаром, чем самим пивом. На сером бетонном полу в два ряда располагались высокие круглые стойки, большая часть из которых была занята стоящими вокруг любителями дневного аперитива. Проплывая мимо высоких столиков, ловя на себе взгляды пьяных мужиков, я думал, что здесь нет места не только инвалидам, вроде нас, но даже коротышкам. Длинный направился в конец зала, где располагалась барная стойка.
  ‒ О, Славик пришёл, - улыбнулся восседающий за стойкой круглолицый мужичок в белом фартуке и колпаке. - Тебе как обычно? Ты ещё с другом...
  ‒ Да, дядя Паша, тащи мой столик, ‒ сказал Длинный, поприветствовав бармена крепким рукопожатием.
  Мужичок быстро вытащил из подсобки небольшой пластмассовый столик и поставил его по другую сторону стойки.
  ‒ Нам по пивку, дядь Саш, и фисташек... ‒ распорядился Длинный и махнул мне рукой, приглашая к столу.
  ‒ Я смотрю, у тебя везде связи, ‒ улыбался я, продолжая оглядывать пивную и толпящихся за стойками посетителей.
  ‒ Сейчас без этого никуда! Нам с тобой тем более... ‒ серьёзно отреагировал на мою шутку Длинный, кивнув дяде Паше, который поставил перед нами две огромные кружки с пенистым янтарного цвета пивом.
  Пиво оказалось вкусным, и после двух больших глотков я сразу повеселел. Длинный довольно улыбался, смакуя пиво, над его губами образовались белые усики из пены.
  ‒ Так вот значит, какой у тебя метод подыматься по лестницам? А я то думал, ты мне чудеса эквилибристики продемонстрируешь. - Я ехидно улыбался, чувствуя внизу живота тёплый прилив хмеля.
  ‒ Да, это мой метод, а разве он плох? - Длинный улыбнулся мне в ответ.
  ‒ Слишком уж он прост...
  ‒ А ты ищешь сложных путей? - удивился Длинный. Он закурил, положив на стол пачку "Мальборо".
  ‒ Просто я...я хочу...‒ я, как это часто бывало не мог сформулировать мысль и жевал слова. Я взял фисташку и крутил её между пальцами. - Как тебе сказать... я стремлюсь к тому, чтобы делать всё самому, без чьей либо помощи.
  ‒ Почему? - улыбка на лице Длинного сменилась недоумением.
  ‒ Мне кажется так правильнее. Не хочется быть для кого-то обузой...
  Длинный вдруг наклонился ко мне через стол.
  ‒ Сашка, что ты несёшь? - он смотрел на меня в упор и в этот раз в его глазах сверкнул агрессивный огонёк. - Этот путь тупиковый. Он приведёт тебя в никуда.
  ‒ Зато он правильный...
  ‒ В чём?! В чём его правильность? Ты что, пытаешься облегчить кому-то жизнь? Ты как будто стесняешься, тебе стыдно за то, что ты есть на свете. Да я уверен, не будь ты сейчас инвалидом, ты вёл бы себя точно так же. "Не просить, не выставляться, не выпендриваться" ‒ вот все твои принципы. Знаешь что, да ты просто закомплексованный человек. И твои комплексы не отсюда - Длинный сделал жест, указывающий туда, где должны были быть мои ноги. - Они вот отсюда - он едва не прикоснулся пальцем к моему лбу.
  В этот момент я не знал, что ему ответить, ведь всё, что он говорил, было сущей правдой, которую я боялся сказать себе сам.
  Длинный в несколько больших глотков осушил свою кружку и повернулся к бармену.
  ‒ Дядь Паш, принеси нам ещё по одной.
  Когда бармен поставил перед нами две полные кружки, Длинный виновато улыбаясь, взял его за руку.
  ‒ Только я щас на мели...
  ‒ Да какие вопросы, Славка, отдашь, когда сможешь, ‒ махнул рукой добродушный мужичок, и его пышные усы приподнялись от улыбки.
  Когда бармен отошёл от стола, Длинный сделал открытый жест двумя руками и ухмыльнулся, "вот, мол, как-то так".
  ‒ У меня есть с собой деньги, ты чё не спросил? - сказал я тихо, чтобы не услышал бармен.
  ‒ У меня тоже есть, ‒ улыбался Длинный, видя насколько поразил меня его ответ.
  ‒ Тогда зачем...‒ во мне снова закипало возмущение, грозящее вылиться в фразу: "Мы что, нищие? Побираемся?".
  ‒ Да отдам я в следующий раз. Чё ты так напрягся? Просто хотел человеку приятно сделать...
  ‒ Приятно?!
  ‒ А ты как думал? - Длинный откинулся на своём кресле, и я увидел, как он снова перебирает между пальцами чёрные бусины чёток. - Человек так устроен. Ему нравится помогать другим, нравится ощущать себя полезным кому-то. В конце концов, это ощущение превосходства, над тем, кому ты помогаешь. Прося о чём-то человека, на самом деле ты делаешь ему одолжение. Ты приносишь ему удовольствие. Даже в библии сказано: "Просите и дано Вам будет...".
  ‒ Так ты прямо благодетель? - попытался я перевернуть в шутку этот монолог нового товарища.
  Длинный не ответил на мою улыбку, теперь он был серьёзен, как учитель, дошедший до главной части своего урока.
  ‒ Можно сказать и так, ‒ он глотнул пива, отчего снова обзавёлся симпатичными белыми усиками над верхней губой. - Я люблю делать людям хорошо и приношу им удовольствие в силу своих возможностей. А ты, я смотрю, скупой человек.
  ‒ Почему? - я почувствовал, что на моём лице сейчас виноватая улыбка.
  ‒ Потому что отказывая людям в просьбе, ты лишаешь их того удовольствия, которое мог бы им доставить.
  ‒ Да ну тебя...у меня сейчас мозг взорвётся. Ты всё с ног на голову перевернул. - я отпил пива и отодвинул кружку в сторону. - Чё-то когда я кого-нибудь о чём-то прошу, чаще всего вижу недовольные лица.
  ‒ Значит не умеешь просить...- Длинный прикурил сигарету и небрежно бросил зажигалку на стол.
  ‒ Что значит, не умею? Нужен какой-то талант? - сказал я с сарказмом.
  ‒ Это же просто, как дважды два...Если ты просишь и тебе отказывают, значит просто не правильно просишь. Не умеешь просить. Что здесь непонятного?
  ‒ Да всё здесь непонятно! - я махнул рукой в ответ на слова Длинного, словно он несёт полную чушь.
  Тот зачем-то покатился к ближайшей стойке, где весёлая троица шумно распивала водку под абажуром накрывшего их табачного дыма.
  Он о чём-то негромко разговаривал с ними, так что я не мог расслышать. Я только видел извивающуюся на тонкой длинной шее его небольшую голову в кожаной кепке и лица мужиков, которые заулыбались и закивали головами в ответ на его слова. Один из них засуетился, производя, какие-то манипуляции на столе, а потом сунул что-то в руку Длинному. Когда тот развернулся и поехал в мою сторону, я увидел в его руке пластиковый стаканчик.
  ‒ Ну вот, ‒ Длинный поставил стаканчик на стол. - А то пиво без водки - деньги на ветер. Извини, тебе просить не стал. Надо будет, сам попросишь.
  ‒ Да мне и не надо, а если понадобится, могу и купить.
  ‒ Твоя гордость тебя погубит, ‒ Длинный выпил из стаканчика залпом и долго морщился, пытаясь расколупать фисташку, потом отбросил её в сторону и сделал несколько глотков пива. - Думаешь, мне так этой палёнки захотелось - прохрипел он, продолжая морщиться.
  ‒ Я уже не знаю, что и думать...‒ пожал я плечами.
  ‒ Я просто привёл тебе наглядный пример. Как ты думаешь, насколько ценят мужики этот напиток?
  ‒ Думаю, что очень высоко...‒ ответил я.
  ‒ Очень! Тем не менее, они с радостью поделились со мной своим пойлом. Как думаешь, почему?
   Теперь Длинный говорил жарко, душевно, наклонясь ко мне через стол. Видимо доза крепкого алкоголя возымела на него своё действие. Он не стал дожидаться моего ответа и продолжил.
  ‒ Потому что я дал им шанс; предоставил им возможность ощутить себя великодушными. Благодаря мне они чувствуют, что кому-то могут помочь, кому то ещё нужны здесь. Благодаря мне они хоть на минуточку стали увереннее, повысили свою самооценку. Да они получили больше кайфа, чем от этих ста грамм.
  Я невольно посмотрел на мужиков, пытаясь найти подтверждение словам Длинного, но по ним не особо было заметно, что они находятся на вершине эйфории. Один из них как раз разливал водку. Видимо энергии, которой дал им Длинный не хватало для полного кайфа. Я улыбнулся, но Длинный продолжал развивать свою теорию.
  ‒ Поверь мне, Санька, люди хотят быть кому то нужными, они нуждаются в том, чтобы у них просили о чём то и готовы выполнять эти просьбы. Главное уметь правильно просить, и это тоже наука. Просто нужно один раз это понять и всё твоё мироощущение изменится.
   Длинный впивался в меня взглядом. Я чувствовал, как эти серо-зелёные глаза сверлят во мне отверстия, пробираются в черепную коробку и копошатся в мозгах. Не выдержав его пристального взгляда, я перевёл глаза на кружку с пивом.
  ‒ Слава, я тебя слушаю, и мне кажется, что передо мной какой-то психолог, или философ, я не знаю...‒ я снова вскинул глаза с кружки на Длинного, лицо которого снова размякло в улыбке.
  ‒ Ты меня ещё под травкой не слышал. В армии пацаны со мной курить боялись. Я им так мозги прополаскивал, что они от меня на четвереньках уползали. Да чё там пацаны...Я иногда сам себя боюсь. Бывает так загонишься, что страшно становится. - Всё это он говорил уже смеясь. Я тоже засмеялся, мы подняли кружки с остатками пива и звонко чокнулись.
  ‒ Ну ты мне расскажешь, как просить так, чтобы тебе не отказывали? - спросил я улыбаясь.
  ‒ Зачем рассказывать, я тебя научу, покажу на практике. Только делать будешь всё сам, иначе не научишься. Договорились?
  ‒ Ну не знаю... попробую...‒ я пожал плечами.
  Длинный вдруг опять стал серьёзным.
  ‒ Чего ты не знаешь? Санька, чё ты ведёшь себя как девчонка. Стесняешься чего то, даже вон...в глаза не можешь смотреть. Подумай, после того, что ты пережил и что сейчас собой представляешь, есть ли на этом свете вещи, которых тебе стоит бояться?
  От этих его слов я вдруг ощутил толчок. Там, внутри меня, что-то сдвинулось, и я это ясно почувствовал. Какая-то мощная волна словно приподнимала моё тело над креслом, а в горле, почему то появился комок.
  ‒ Да, Слава, наверное ты прав! - сказал я, проглотив комок. - Раньше я думал, что человек прошедший войну, или переживший какую-то жуткую историю не должен бояться ничего, по крайней мере, в каких-то бытовых ситуациях. На самом деле страхов стало ещё больше. Ты прав это комплексы. Я...‒ новый комок в горле не давал мне говорить и я выдержал долгую паузу, сделав несколько глубоких вдохов, чтобы преодолеть накатившую вдруг волну. - Я чувствую себя неполноценным, ненужным. Как мусор, который только портит окружающий вид и мешается под ногами...
  Длинный наклонился ко мне и взял меня за руку. Его ладонь, лежащая на моём запястье, была горячей, и я почувствовал, как это тепло растекается по всему телу.
  ‒ Смотри мне в глаза, ‒ он чуть сжал мою руку, и я поднял взгляд, в котором всё расплывалось от накативших слёз.
  На этот раз он смотрел на меня в упор, и я не мог выдержать и секунды этого взгляда, постоянно отводя глаза в сторону. Меня словно било током прямо в голову, так что я начал слегка трястись.
  ‒ Ты не мусор, брат! Запомни, ты не мусор! - Его пальцы всё сильнее сжимали моё запястье. - То, что ты думаешь о себе, не есть ты. Твои мысли - это мусор. От них тебе нужно избавиться. Это как фантомные боли. У тебя болит то, чего давно нет, а может быть, и не было никогда. Ты не мусор, и я тебе это докажу. - Его глаза снова, словно крючками притянули мой взгляд, и теперь я смотрел прямо в его огромные чёрные зрачки.
  ‒ Я покажу тебе, как снова почувствовать себя человеком, лишь бы ты сам этого хотел. Ты этого хочешь?
  Я видел только эти чёрные зрачки и его голос, звучал прямо у меня в голове.
  ‒ Да - ответил я.
  ‒ Ну тогда поехали! - он убрал свою руку и я снова оказался в прежнем мире, как будто пробудился от глубокого сна. Я нашёл себя всё в той же прокуренной пивнушке, наполненной дымом, матом и звоном бокалов. Передо мной сидел всё тот же Длинный, который весело улыбался.
  ‒ Куда? - спросил я.
  ‒ Погуляем, по городу пошаримся, или ты весь день собрался здесь сидеть?
  ‒ А... ну поехали! - обрадовался я, чувствуя прилив новых сил.
  9
  Длинный попрощался с дядей Пашей и уверенно направил колёса своей коляски к выходу. Я радостно покатился за ним, огибая стойки и пьяных мужиков. Я чувствовал себя участником какого-то формирования, группы, отряда, может быть банды, предводитель которой ехал впереди.
  ‒ Договорись с кем-нибудь, чтобы нас с крыльца сбросили, - не оборачиваясь, отдал приказ новый командир.
  Я остановился и стал приглядываться к мужикам за стойками, выбирая наиболее подходящих. Один забулдыжка за крайней стойкой сам нуждался в чьей то помощи, двое других рядом были слишком молодые, в спортивных костюмах, больше походящие на наркоманов. Ещё одна увлечённая пьяным разговором четвёрка была слишком уж возрастная. Наилучшим вариантом оставались те мужики, у которых Длинный взял водку, и я уже собирался ехать к ним.
  Дверь отворилась, и в бар один за другим вошли три человека. Все трое мордастые, пузатые, все как один важные и с недовольными лицами. Они прошли мимо Длинного, даже не обратив на него внимания.
  "Эти точно не вариант" - подумал было я, но Длинный обернувшись подмигнул мне и сделал знак, кивнув головой в их сторону.
  Настал момент истины. Мужики двигались в мою сторону, а Длинный наблюдал, как я справлюсь с заданием. Один мордоворот с кожаной барсеткой под мышкой уже прошёл мимо, не удостоив меня даже взглядом, и я развернул коляску, перекрыв часть пути двум другим.
  ‒ Мужики, Вы нам не поможете? - мой голос прозвучал слишком жалостливо, словно ребёнок о чём-то спрашивал взрослого дядьку. Дядька удостоил меня высокомерным взглядом маленьких глазок, теряющихся на большом щекастом лице.
  ‒ Слыш, друг, вообще нет ничего. Нам самим только на пиво... ‒ он продолжил свой путь, обогнув мою коляску.
  ‒ Нет, я хотел попросить...‒ Но он даже не повернулся. Третий, увидев неожиданное препятствие и осознав возможные проблемы, сразу же прибавил ходу и проскочил меня на полной скорости.
  ‒ Эй братва! - звонкий голос Длинного заставил обернуться всех троих. - Мужики, если Вам не западло, спустите нас с крыльца - громко сказал он, прижав руку к груди.
  Мужики резко изменились в лицах и словно опомнившись, направились к нам.
  ‒ Какой разговор...
  ‒ Базара нет...
  ‒ Так бы сразу и сказали...
  Они говорили наперебой, открывая двери и стаскивая наши коляски с крыльца.
  
  ‒ Как ты это делаешь? - спросил я Длинного, когда мы снова остались вдвоём на заснеженном тротуаре.
  ‒ Ну теперь-то ты понял, что просто не умеешь просить? - улыбался Длинный.
  ‒ Да, но в чём фишка?
  ‒ Главное, что ты понял, это уже полдела. Дальше только практика и немного теории. Ну что, куда теперь рванём?
  Я пожал плечами, в очередной раз, отдавая право выбора новому товарищу.
  ‒ Может в центр поедем? Ты давно там был? - спросил Длинный, натягивая перчатки, и наглухо застёгивая пуховик.
  Раньше этот вопрос показался бы мне смешным, но в тот момент я испытал небольшое потрясение.
  Давно ли я не был в центре? Как давно я не был в центре? Да ни разу! В этой жизни ни разу. В этой жизни я не бывал ни в центре, ни в других районах кроме своего. Самые длинные путешествия, которые я совершал за последние четыре года, были кругосветки вокруг двора и моей девятиэтажки. Теперь мне незачем и не с кем было ездить в центр , или в любой другой район. Там меня никто не ждал.
  ‒ Давно, ‒ коротко ответил я. По ухмылке Длинного было заметно, что он понял причину моего замешательства.
  ‒ Там сейчас всё по-другому: бульвар новый построили, колесо обозрения, карусели разные. ЦУМ вообще не узнаешь. Там столько новых магазинов открылось и кинотеатр большой. В кино хочешь сходить?
  ‒ На счёт каруселей в такую погоду не знаю, а вот в кино можно...‒ улыбнулся я. - А на чём добираться будем?
  ‒ На тачке, на чём же ещё...
  Я снова с сомнением отнёсся к предложению Длинного. Какому таксисту нужно тащить двух колясочников. Это ж нужно помочь им сесть в салон, сложить коляски и положить их в багажник, а по приезду проделать эту же работу в обратном порядке. Я уже сталкивался с этой проблемой, когда было нужно ехать на осмотр в больницу. Таксисты и частные извозчики не то что бы явно отказывались везти инвалида, они просто не останавливались. Приходилось загодя заказывать машину по телефону, предупреждая с какой проблемой столкнётся водитель, и платить по высокому тарифу. Но, не смотря на все мои сомнения, что-то мне снова подсказывало, что Длинный способен решить эту проблему.
  Он устремился вперёд вдоль дороги, и я с радостным возбуждением последовал за своим командиром. Мы проехали около двухсот метров до небольшой площади, рядом с которой возвышалось громадное серое здание гостиницы "Космос". Здесь сбоку от длинного крыльца гостиницы стояло около десятка машин. Скорее всего, это были частники, которые предпочитали не кружить по городу в поисках пассажиров, вхолостую сжигая бензин, а тихо и мирно стоять, дожидаясь дорогих клиентов у гостиницы. Длинный чуть сбавил ход, давая мне возможность поравняться с ним. Не останавливаясь, продолжая двигаться к веренице машин, он повернулся ко мне и начал инструктировать.
  ‒ Смотри, Сашка! Наша задача попасть из точки "А" в точку "Б". Деньги у нас есть, вот машины, которые могут нас довезти. Вся сложность только в том, что мы не совсем обычные пассажиры...
  ‒ Да и таксисты здесь не обычные...‒ перебил я Длинного.
  ‒ Да, контингент довольно не простой. Они лишний раз пальцем о палец не ударят, а тут надо еще с нами возиться. Но в этом весь интерес и сложность задачи. Нужно просто сделать так, чтобы они согласились нас подвезти. Справишься?
  ‒ Не зн...постараюсь! - быстро поправился я, уже уяснив, что Длинный ненавидит выражение "Не знаю".
  ‒ Ну, тогда выбирай любого и вперёд. Я пока здесь буду. - Длинный остановился ближе к хвосту вереницы машин.
  Я медленно неуверенно стал продвигаться, высматривая наиболее подходящую машину. Через минуту поняв, что бесполезно выбирать подходящий вариант между "Девятками", "Волгами" и "Шестёрками", я решил положиться на интуицию, которая подсказывала мне, что удача может улыбнуться из-за двери кремового цвета старой "Волги". Я поехал прямо к ней, на ходу соображая, что буду говорить. А чё тут думать, нужно говорить как есть. Придав себе уверенности, я нажал на кнопку никелированной ручки и открыл дверь. В лицо мне ударила тёплая волна, пахнущая свежей хвоёй. Водитель, лежащий на откинутом сидении, резко приподнялся, испуганный внезапным вторжением. Я увидел недовольное заспанное лицо мужичка средних лет. Красные глаза, под хмуро нависшими бровями, долго изучали меня, и было заметно, что их хозяин спросонья никак не может сообразить кто, или что перед ним находится.
  ‒ Здравствуйте! Нам с другом нужно до ЦУМа доехать. Подбросите? Деньги есть. - Я показал свёрнутые в трубочку бумажные купюры в доказательство своих слов.
  Мужик наконец-то понял, кто перед ним, и теперь кряхтел и переводил глаза с меня на лобовое стекло, соображая, что ответить. Я сразу же понял, что он хочет отказать, но не знает, как сделать это помягче.
  ‒ Да я б с удовольствием, дружище...только сейчас клиента жду. Вот-вот выйти должен, мне его в микрорайон надо везти. Так что, ты уж извини...
  Я кисло улыбнулся и собирался уже закрыть дверь, как вдруг увидел, что к машине со всей прыти приближается Длинный. Он оттеснил меня от двери и сам просунул голову в салон.
  ‒ Братан, ну чё тебе стоит пятнадцать минут туда-сюда скататься. Помоги, будь человеком. Кроме тебя некому, веришь нет? Нам срочно надо...
  Из-за двери я не мог видеть лиц Длинного и таксиста, но явно чувствовал, как первый своим напором и темпераментом пробил брешь в неуверенной позиции второго.
  ‒ Да мне что жалко думаешь? Я просто клиента ждал... Ладно, пацаны, давайте только по быстрому. - услышал я ответ таксиста.
  ‒ Конечно быстро...какой базар? Ты нам подсоби чутка...
  В очередной раз, Длинный явил мне чудо. Таксист стремительно преображался в моих глазах. Из заспанного, недовольного брюзги он превратился в добродушного парня, который активно суетясь, помогал нам пересесть с колясок в машину, а потом аккуратно складывал их, консультируясь у Длинного, как сделать правильно, чтобы не сломать. По дороге он рассказывал, что сам едва не попал в Афган и про своего лучшего друга, который вернулся оттуда, но словил пулю здесь, буквально год назад. Возле ЦУМа он помог нам выгрузиться и долго жал руки.
  ‒ Вы не отчаивайтесь, парни...Главное, что живы остались.
  Когда он, попрощавшись, направился к машине, я окликнул его.
  ‒ Деньги то...мы же не расплатились, ‒ я достал из кармана смятую трубочку.
  Он махнул рукой, и в его блестящих глазах я увидел, что сейчас деньги отошли на второй план. Сейчас он получил нечто большее. Он помог, сделал доброе дело, благодаря которому сегодня ночью ляжет в постель с приятным согревающим душу чувством. В этот момент я стал понимать, о чём говорил мне Длинный там в баре.
  ЦУМ был уже совсем не тем, каким я его помнил в той жизни. Он стал совершенно новым. На центральной лестнице появились пандусы, благодаря которым мы попали вовнутрь, преодолев огромные стеклянные двери, которые вращались, вызывая во мне ассоциации с гигантской мясорубкой. В глянцевых полах огромных проходов всё отражалось словно в зеркале. По бокам проходов тянулись стеклянные витрины многочисленных магазинов. Вместо лестницы этажи соединял тихо урчащий новенький эскалатор. Это было неузнаваемое преображение. Я не мог понять, как всё это могло возникнуть на месте грязно-серого унылого помещения с пустыми прилавками и вечно недовольными продавцами. Жизнь изменилась. Она засияла новыми красками, она набирала обороты как сверкающая рождественская карусель. Вот только это была не моя жизнь. Моя жизнь осталась там, в серой холодной пустыне. Но, я бы отдал всё, чтобы вернуться сейчас в эту серую пустыню, где я был полноценным человеком.
   Я думал обо всём этом, глядя на своё отражение в сверкающих витринах, наблюдая с неспешно едущего эскалатора за пёстрыми толпами людей, суетящихся внизу. Несмотря на все грустные мысли, этот новый, открывшийся мне мир побуждал во мне желание жить.
  Мы заезжали в каждый магазин, рассматривали витрины, катались вдоль стеллажей и стоек с одеждой, примеряли, шарфы, шапки, перчатки, зачем-то рассматривали ботинки, крутя их в руках и пробуя на изгиб упругую подошву. Я делал это с удовольствием, как будто возвращаясь в ту жизнь, где это было необходимо. Продавщицы нас не замечали. Мы были словно невидимки среди массы явно обозримых и живых покупателей. Лишь иногда, рассматривая очередную вещь, я ловил на себе взгляд, украдкой брошенный какой-либо из продавщиц. Наверное, они думали, что мы хотим что-то украсть. Другой причины нашего появления в магазинах модной одежды они не могли усмотреть.
  Вдоволь нагулявшись по магазинам, мы пообедали в пельменной, которая находилась здесь же на втором этаже. Следующим мероприятием в нашей развлекательной программе стал поход в кино. Кинотеатры тоже изменились с того момента, когда я последний раз их посещал. Всё было по другому начиная от кассы, в которой можно было выбирать место, на экране монитора, до вестибюля в котором нещадно пахло жаренной кукурузой и стояло множество игровых автоматов. В большом зале были мягкие кресла с большими подлокотниками, в которых были предусмотрены отверстия под напитки. Мы купили билеты на места с краю, чтобы было удобней пересесть со своих кресел в стационарные и два огромных ведра попкорна. Мы не вдавались в изучение содержания фильма, на который собрались. Это не было важным. Главной целью было само мероприятие, когда то казавшееся будничным, а теперь приобретшее ценность из-за того что ты занимаешься как бы одним делом с нормальными полноценными людьми. Вроде и дело то плёвое: просмотр кино, но всё-таки дело.
  Фильм оказался не очень. Ужасы были совсем не ужасными, а больше мерзкими, вызывающими тошноту. Поэтому, прикончив свои вёдра с попкорном, мы единогласно решили покинуть зал. Сегодня, хоть на один день мы вернулись в полноценную жизнь и просто не могли растрачивать этот день зря.
  9
  Когда, преодолев стеклянные мясорубки, мы выкатились из ЦУМа, на улице было уже темно. Город сверкал разноцветными огнями. Здания городской администрации и думы переливались играющей иллюминацией. По центральной улице огромным потоком двигались машины, то и дело сигналя и мигая красными лампочками стоп-сигналов. Мимо крыльца ЦУМа с которого мы любовались видом вечернего города то и дело протекали разношёрстные кучки галдящей молодёжи. Они шли тусоваться, у них всё было впереди. Здесь была жизнь. Бурлящая, словно горная река, она придавала энергии, и трудно было не забыться и не унестись вместе с её быстрым течением.
  Прямо через дорогу от нас находилось большое прямоугольное здание танцзала. Оно тоже стало неузнаваемым из-за новой отделки и подсветки, благодаря которой стало казаться золотистым.
  ‒ Сегодня дискотека, видишь молодняк идёт? - мечтательно сказал Длинный.
  Да, с этим местом у меня было связано много приятных воспоминаний. Весёлое беззаботное времяпрепровождение, пьянки, танцы до упада, флирт и знакомство с девчонками. Но всё это случилось в той жизни, где здание танцзала было грязно-серого цвета, на этих улицах не было светящихся гирлянд и в одежде людей очень редко встречались яркие цвета. Я поймал себя на том, что просто нахожусь в параллельной реальности. Мне хотелось погрузиться в эту новую реальность, изучать её подобно человеку, попавшему на другую планету.
  ‒ Может быть сходим? - произнёс я и сам удивился своему предложению.
  ‒ В танцзал? Ты уверен? - Длинный удивлённо уставился на меня.
  Я снова чуть было не сказал "не знаю", но опять же благодаря Длинному, вслух произнёс:
  ‒ А чё, гулять, так гулять...
  ‒ Заметь, не я это предложил! - сказал Длинный начав спуск с крыльца магазина.
  Мы двигались в весёлом бурлящем потоке, который нёс нас по узкой дорожке, ведущей к крыльцу танцзала. Я утопал в весёлых голосах парней и девчонок, запахе алкоголя, сигарет и духов, цоканье длинных каблуков; в ярких нарядах, коротких юбках, и мне хотелось как можно дольше плыть в этом весёлом и энергичном потоке. Я и не заметил, как весёлая волна забросила нас на невысокое крыльцо, открыла перед нами тяжёлые двери и занесла в вестибюль. Всё это казалось волшебством, происходящим самим по себе, и лишь потом я осознал, что и здесь не обошлось без участия Длинного. В широком вестибюле поток расщеплялся и превращался в огромный водоворот людей, которые снимали верхнюю одежду, стояли в очереди в кассу, ждали и встречали друзей. Я чувствовал себя маленьким ребёнком, который путается у взрослых в ногах и осознавал, что мне нравится быть частью этого весёлого гвалта. Длинный уверенно двигался вперёд, филигранно огибая суетящихся людей, и я едва поспевал за ним. Мне приходилось продираться через частоколы ног и заросли суетящихся тел. Меня замечали , только когда я наезжал кому-нибудь на ногу, или нечаянно толкал под коленку. Каждое такое столкновение заканчивалось одинаково. Возмущенный, ищущий виновника внезапного болевого ощущения взгляд, сменялся сначала на растерянный, а потом по мере сил пытался стать добродушным. Находясь в этой бурлящей толпе, я чувствовал себя невидимкой, которого можно ощутить только тактильно, когда он отдавит кому-нибудь ногу. В отличие от меня Длинный не хотел быть невидимкой и не был им. Я видел, как он всё время что-то говорил людям рядом, весело кричал кому-то сбоку, уверенно дёргал за рукава загораживающих ему дорогу, чтобы те отошли в сторону. Он вёл себя так уверенно, как будто у него было две ноги. Он вёл себя так уверенно, как будто у него было четыре ноги!!!
  Преодолев вслед за Длинным очередной проход, в котором поток был самым бурлящим и интенсивным из-за того, что сжимался до узкой струйки, я, наконец-то, оказался в самом помещении танцзала.
  Мы прокатились вдоль стенки, нашли более-менее свободное место и заняли наблюдательные позиции. А какие ещё позиции мы могли занимать?
  Здесь всё изменилось. Изменилась музыка, которая с моего последнего здесь пребывания повысила свой градус и темп; изменилось звучание этой самой музыки, которая нещадно лилась теперь со всех сторон из огромных колонок, расставленных по углам. Жалкое перемигивание цветных фонариков и отблески зайчиков от стеклянных шаров сменили яркие вспышки стробоскопов, которые рвали движения танцующих на мелкие части. Сами движения тоже изменились, из стационарных они превратились в более амплетудные и объёмные. Теперь танцующие не стояли на одном месте, а стремились отхватить себе как можно больше территории. Если раньше танцы больше уходили в ноги, то теперь стало много движений руками. А главное, изменились сами танцующие. Зелёные слаксы и треники пацанов сменились на обтягивающие джинсы; лосины и ботфорты девчонок, сменились на разноцветные юбки карандаши, блестящие кофты на откровенные блузки; волосы парней стали длиннее, а у девчонок наоборот короче. Кроме внешних признаков изменились они сами. Смотря на извивающихся в танце людей, я осознавал, что это совершенно другие люди, танцующие в другом месте, под другую музыку. Что это? Прошло всего пять лет! Как всё могло так кардинально поменяться? Куда делись все те люди, которых я знал? Как будто огромная волна в один момент смыла их с этого танцпола. Эта же волна принесла им на смену этих новых. Неужели все те, которых я знал растворились бесследно? Нет если даже они и остались, то подобно нам с Длинным смотрят откуда-то со стороны на тех, кто танцует. Мы, уцелевшие в огромном урагане, которые вернувшись домой обнаружили, что здесь живёт совсем другая цивилизация.
  Длинный прервал мои размышления, толкнув меня в бок.
  ‒ Ну чё, идём танцевать?
  Я смотрел на его улыбающуюся физиономию и не мог понять, шутит ли он, или говорит серьёзно.
  ‒ Танцевать?!
  ‒ А то? Ты меня зачем в танцзал затащил?
  Длинный не стал продолжать дискуссию. Он выехал на паркет, отчаянно врубился в разношёрстную толпу и исчез в густом лесу танцующих. Я понял, что у меня нет другого выхода и немного помешкав, как перед прыжком с вышки, задержав дыхание, выкатился на паркет. И снова я очутился в окружении ног. Ноги были в чулочках, в джинсах, стройные и полноватые, в кроссовках и в туфлях на шпильках. Ноги сгибались, двигались, перемещались, бежали. Они пропадали и снова появлялись в свете стробоскопов. Где то в гуще этих ног, переплетающихся как лианы, я увидел голову Длинного в кожаной кепке и устремился к нему. Я чувствовал как бёдра и ноги толкают меня с разных сторон, и видел, как эти ноги расступаются передо мной, как деревья в волшебном лесу.
   Длинный запрокинув голову назад, кружился на своей коляске прямо в центре зала. Я в первый раз слышал мелодию, которая играла, но видел, что Длинный просто кайфует. Его глаза были закрыты, а по лицу ползла блаженная улыбка. Вокруг него образовалось много пространства. Это был большой круг, в центре которого он плавно вращался. Я заметил, что этот круг отличается от всех тех, что я видел раньше, когда ещё полноценным человеком ходил на дискотеки. Этот круг был неправильным. Раньше в разгаре танца по кругу ходил цветок, или какой-нибудь предмет. Человек, которому он доставался выходил в центр круга и танцевал там. Это было несколько минут славы, а может быть позора. В любом случае в эти несколько минут ты чувствовал, что находишься в центре внимания. Здесь же всё было по-другому. Большинство танцоров, находящихся по периметру круга были повёрнуты к Длинному спиной. Они не смотрели на него. Они отошли от него подальше, словно от чумного. Я был вторым человеком, оказавшимся в этом круге. В отличие от Длинного, я просто замер на месте. Я не хотел танцевать, не хотел кружиться как Длинный. Эти спины образовали собой щит, отгораживающий меня от музыки и веселья. В звенящей тишине я видел инвалида в коляске, который блаженно улыбаясь раскручивается вокруг своей оси. Да, Длинный был таким же невидимкой как и я. Только он не хотел понимать того, что он невидимка. Он был как то привидение из голливудского фильма, которое пыталось обратить на себя внимание. Я ощущал себя таким же привидением, но в отличие от Длинного хотел и старался быть незаметным.
  Я развернулся и стал пробираться назад. Как же я хотел в этот момент быть тем привидением, которое проходит сквозь людей и стены, пронзает любую материю, оставаясь незамеченным. Но я оставался недопривидением и недоневидимкой, поэтому из толпы танцующих мне удалось выбраться, натолкнувшись на добрый десяток человек. Снова оказавшись у стены, наблюдая за волнующейся в такт музыке огромной пёстрой массой, я понимал, что больше не хочу здесь находиться.
  Длинный появился, только после двух длинных треков, когда наконец-то заиграл медляк. Он выглядел раскрасневшимся и счастливым.
  ‒ А ты чё не пошёл? - спросил он меня, дыша взахлёб, как после кросса.
  ‒Так... не хочется!
  Я не стал признаваться Длинному, что был там с ним.
  ‒ Может пойдём? - спросил я его.
  ‒ А чего так? - В горящих глазах Длинного отражались вспышки стробоскопов. - Я бы ещё потанцевал. Ну... если хочешь, пошли.
  Когда мы выкатились на широкое крыльцо, Длинный закурил.
  ‒ Санька, а ты чё загрустил? - спросил он меня.
  ‒ Не...тебе показалось, ‒ я не мог ответить ничего вразумительного и с трудом пытался натянуть улыбку.
  ‒ Снова почувствовал себя мусором? - он улыбнулся и ткнул меня кулаком в плечо. - Гони от себя эти мысли. Это самое страшное, что может быть. Ты ещё покажешь им всем, что ты не отброс, не мусор...‒ при этих словах Длинный зачем-то показал на двери танцзала. - Но они этого не будут понимать до тех пор, пока ты сам этого не поймёшь!
  Мне было приятно слышать эти слова, они согревали и бодрили меня лучше алкоголя. В этот момент я решил, что хочу стать таким как Длинный. Я хочу так же как он радоваться жизни и не бояться косых взглядов, хочу так же кружиться в танце, закрыв глаза, чтобы мне было плевать, что в этот момент происходит вокруг.
  Я улыбнулся и крепко сжал его руку.
  ‒ Я буду стараться, Слава. Ты меня научишь? Обещаешь?
  ‒ Я тебе покажу дорогу, идти то всё равно тебе. - он улыбнулся в ответ, не отпуская моей руки. - Да... и называй меня Длинным, мне это больше нравится. Ну что, на сегодня хватит? Едем домой...
  На небольшой парковке возле танцзала стояла всего одна машина. Это была "десятка" с наглухо затонированными окнами. Машина была заведена и вздрагивала от пульсирующих звуков усиленных сабвуфером.
  ‒ Ну что, вперёд! - скомандовал Длинный, давая понять, что в этот раз моя очередь договариваться.
  ‒ Сла...Длинный, ты мне скажи, как ты это делаешь?
  ‒ Что?
  ‒ Как тебе удаётся просить так, чтобы тебе не отказали?
  Длинный взял меня за плечи и развернул вместе с коляской к себе.
  ‒ Смотри, Саня. - Он, сощурившись, впился в меня взглядом. - Есть одно волшебное слово, которое я говорю при встрече с новым человеком, или когда нужно что-нибудь попросить. - Тон Длинного внезапно стал вкрадчивым и таинственным.
  ‒ И что это за слово? - спросил я так же осторожно и вкрадчиво.
  Длинный сделал паузу, зачем то, оглянулся по сторонам и наклонив лицо, почти вплотную ко мне произнёс вкрадчивым шёпотом:
  ‒ КЫС-КЫС-КЫС...
  ‒ Чё?! - Я не мог поверить своим ушам. Ну да, конечно, Длинный меня развёл. Какие к чертям могут быть волшебные слова. Мне скоро уже тридцать лет будет, а я до сих пор в сказки верю.
  ‒ КЫС-КЫС-КЫС ‒ снова прошептал Длинный.
  ‒ Длинный, я думал ты серьёзно, а ты приколоться решил...
  ‒ А я серьёзно... ‒ На лице Длинного на самом деле не было и тени усмешки.
  ‒ Да ну, ерунда какая-то! Я что должен подойти к человеку и сказать ему: "кыс-кыс...привет!" ‒ смеялся я.
  ‒ Нет, ты говоришь это про себя. Просто, перед тем, как обратиться к человеку, скажи про себя "кыс-кыс-кыс".
  ‒ И чё дальше? Нет, ты на самом деле прикалываешься? - Я не мог поверить, что Длинный говорит это на полном серьёзе.
  ‒ Ты спросил, я ответил. - Махнул рукой Длинный. - Зачем спрашивать, когда не хочешь слушать того, что тебе говорят? - он снова достал сигарету и прикурил.
  ‒ Просто...это как-то...
  ‒ Как? Глупо что ли? Ну да, может быть. Только я так делаю. Ты спросил как, и я тебе ответил...
  ‒ И это всё? Весь секрет?
  ‒ Это всё! Хочешь, прислушивайся, хочешь, нет. Санька, только давай уже быстрее, а то мы тут околеем.
  На самом деле неподвижно сидеть под зимним ветром было очень холодно.
  Я, пожав плечами, начал осторожно скатывать коляску с крыльца. Преодолевая последнюю ступеньку, я услышал голос Длинного:
  ‒ Главное, произнеси это чётко!
  "Что он несёт? - подумал я. - Как можно произнести что-то чётко про себя".
   Тем не менее, я решил сделать всё так, как сказал Длинный, скорее всего, просто для того, чтобы поставить галочку. "Я сделал точно так, как ты сказал и чего?".
  Я осторожно потянул на себя перламутровую ручку, выкрашенную в цвет кузова. Дверь не поддалась, он была заблокирована. Тёмное зеркальное стекло начало медленно опускаться и моё отражение сменилось широким розовощёким лицом молодого парня. Глаза парня выражали недоумение, а весь его рот был вымазан губной помадой.
  "Кыс-кыс-кыс!"
   Я заметил, что на соседнем сидении находится белокурая девчонка, которая откинулась на спинку, положенную почти горизонтально.
  "Кыс-кыс-кыс! Блин, везёт же мне!"
  Парень продолжал смотреть на меня, а я на него.
  "Кыс-кыс-кыс!"
  ‒ Слушай, браток! Ты конечно извини, что не вовремя. Просто мы тут с корешем замёрзли совсем, а нам до КПД доехать надо. Ты не переживай, деньги у нас есть. - Я улыбнулся и провёл пальцем вокруг губ. - У тебя это...ты б вытер.
  Паренёк посмотрел в зеркало заднего вида и, улыбнувшись, повернулся к своей подружке. Я услышал звонкий короткий хохоток.
  ‒ До КПД? - он повернулся ко мне, вытирая ладони губы, точнее размазывая то, что на них было. Выражение его лица говорило "знаешь, не очень-то хочется". Немного подумав, он хлопнул левой рукой по баранке и снова повернулся к подружке:
  - Ну что, Мариша, поможем пацанам, а то замёрзнут!
   Такой поворот был настолько неожиданным, что я растёкся в широкой улыбке и, повернувшись к крыльцу, где темнел одинокий силуэт Длинного замахал ему обеими руками.
  Мы попросили высадить нас на месте нашей утренней встречи у Строяка. Парень и девчонка дружно помогли нам выбраться из машины и сесть в коляски. От денег они отказывались с таким же упорством, с каким я их предлагал.
  ‒ Ну что, получилось? - спросил меня Длинный, когда "десятка", на прощание свистнув колёсами, укатила в ночь.
  ‒ Получилось! Слушай, Длинный, а ведь это работает!
  На самом деле я не был уверен, что в этой ситуации сработало именно волшебное слово, которым поделился со мной Длинный, но в одном я был уверен на сто процентов: что-то сдвинулось с мёртвой точки; что-то так долго стоящее на месте закрутилось, и теперь будет только набирать обороты. Моё душевное состояние можно было сравнить только с моментами, когда я впервые делал что-то прорывное: впервые прокатился на велосипеде, впервые почувствовал себя самостоятельно плывущим в море; впервые почувствовал любовь к женщине.
  ‒ Ну чё, может быть тогда ко мне махнём, отметим это дело? - спросил Длинный.
  Я категорично замотал головой.
  ‒ Нет! Уже ночь, меня и так уже родители потеряли. Они уже отвыкли от моих поздних загулов...
  ‒ Пусть привыкают! - улыбался Длинный, ‒ жизнь только начинается!
  10
   Коляска плавно плыла, словно парила в воздухе. Я летел по пустынной вымершей улице в направлении дома и впервые за много лет чувствовал себя счастливым. Одна мысль не могла уложиться в моей голове:
  "Неужели я знаю Длинного чуть больше суток? Этого не может быть! Я знал его всю свою жизнь, а встретил только вчера".
  Мать встретила меня на лестничной площадке. Она была в ночной сорочке, и лицо её было бледным и сердитым.
  ‒ Ты где бродишь? - она обшаривала меня строгим взглядом, будто пытаясь найти на мне следы преступления. Опять я ощутил себя в той жизни, когда она вот так же ждала меня ночами, выглядывая в окно с лестничной площадки. Тогда моё долгое отсутствие не сулило ничего, кроме неприятностей. С моим образом жизни я запросто мог очутиться в милиции или в морге. И сейчас я ждал той фразы, которую она произносила, встречая меня вот так же на лестничной клетке.
  ‒ Я уже собиралась в милицию, в морг звонить. Ты что нас в могилу загнать хочешь?
  Ну да, всё было так же, как и тогда. Точно те же слова и эмоции. Неужели я возвращаюсь? Но куда?
  "Кыс-кыс-кыс!".
  ‒ Мам...ну прости, что так вышло. - Я положил ладонь на её сухое жилистое запястье. Она с удивлением опустила глаза, будто увидела на своей руке что-то невероятное, неестественное. Всё дело в том, что я с младенческого возраста не имел с ней тактильных контактов, будь-то прикосновения, или объятия. А сейчас это получилось так естественно и просто, что я сам удивился этому своему действию.
  ‒ Я сегодня нашёл друга! Настоящего друга! - Я смотрел ей в глаза и видел, как в них мгновенно растапливается вековой лёд.
  ‒ Саша! - кончики её губ задрожали, а глаза заблестели. - Друг это хорошо, но мы же с отцом так волнуемся...
  ‒ Я больше так не буду! - улыбнулся я. - Мам, пошли домой!
  Потом мы долго сидели на нашей маленькой кухне, чашку за чашкой пили чай и я рассказывал ей про всё: про Ассоциацию, про Длинного, про ЦУМ, про дискотеку... Никогда ещё в своей жизни я не был таким откровенным и открытым, как в эту ночь. Никогда ещё я не видел, глаз матери такими тёплыми и любящими.
  Мы разошлись уже под утро. Мать ушла спать, а я сидел в своей комнате и смотрел в окно. Там на улице шёл сильный снег. Крупные хлопья кусками ваты тяжело падали на деревья и на землю, густым слоем покрывали подоконник. Слушая шорох падающего снега, я ощущал тысячи мягких прикосновений. Кто-то там говорил, что он любит меня, что теперь всё будет по-другому. Кто-то расстилал передо мной огромный белый лист, которым закрывал, всё старое и серое. Теперь всё заново. Уже завтра я сделаю свои первые шаги в новой жизни, оставлю первые следы на этом незапятнанном чистом листе.
  Я уснул, когда рассвело, и вся комната окрасилась в нежно голубой цвет. Уже через два часа проснулся радостный и бодрый. Наконец-то он настал, этот новый день!
  Мы встретились в двенадцать на том же месте у "Строяка". Длинный снова опоздал минут на пять, но на этот раз это меня нисколько не разозлило. Снега за ночь навалило столько, что колёса наших колясок утопали в сугробах. Биение моего сердца заметно участилось, когда мой друг снова протянул мне руку в перчатке. Мой старый родной друг, которого я знаю уже больше суток, приветливо улыбался мне, и его скуластое лицо было розовым от лёгкого морозца.
  ‒ Ну чё, куда сегодня рванём? - Задал он мне дежурный вопрос.
  ‒ Рванёшь тут пожалуй...с меня семь потов сошло, пока до сюда добрался.
  ‒ Да уж, навалило, будь здоров! - Длинный перчаткой счищал комки налипшего снега с колеса.
  ‒ Сейчас на санях нужно ездить, - улыбнулся я.
  ‒ А что, это идея! - Длинный похлопал в ладоши, стряхивая с перчаток снег. - Горки помнишь на реке?
  Я понял, что он говорит про высокий берег реки, который зимой превращался в крутую экстремальную горку. В той жизни мы с друзьями часто ездили туда в поисках острых ощущений.
  ‒ А как же, мы часто там с пацанами катались...
  ‒ Сейчас там пункт проката сделали. Сани у них крутые, управляемые, с рулём. Поедем, вспомним детство?
  Мой ум тут же попытался найти, где подвох, в этой прекрасной перспективе, и он его быстро нашёл.
  ‒ Всё это здорово! Вот только как мы будем подниматься в гору, когда скатимся. Помнится мне, это и в хорошее время было тяжело...
  ‒ Дружище, а как насчёт моего метода? - Длинный похлопал меня по плечу.
  Рыжий паренёк из проката долго и тщательно подбирал нам сани. Он крутил сидения, дёргал за поручни, поверяя их на прочность, осматривал лыжи, крутил рулём, проверяя люфт. Наконец, выбрав, по его мнению, самые надёжные, он сам пошёл с нами на спуск, где помог пересесть из колясок в сани.
  ‒ Ну как, пацаны? Вы нормально? - спросил он, когда мы оказались верхом на санях на краю высокого склона.
  ‒ Всё пучком, спасибо, браток! - весело сказал Длинный.
  Я смотрел вниз с высокого обрыва и ощущал лёгкий мандраж. Биение сердца набирало обороты по мере того, как я видел стремительно летящих вниз парней на санках. Они с визгами и криками катились вниз по проторённой в снегу узенькой дорожке, и их полёт заканчивался снежным взрывом, когда сани врезались в сугроб.
  ‒ Ну чё, парни, кто первый? - услышал я за спиной голос рыжего.
  ‒ Он поедет! - Длинный, улыбаясь, показывал на меня. - Сашка у нас всегда с ходу во все тяжкие...
  Мне ничего не оставалось делать, как пытаться растянуть в улыбке обескровленные страхом губы.
  Мои сани, подталкиваемые сзади рыжим, подъехали к отправной точке. Передо мной, а точнее подо мной было двести метров извилистой дорожки уходящей вниз под острым углом. Я подумал, что уже давно не ощущал этот настоящий не надуманный страх перед опасностью. Это было не так как раньше, когда я ни минуты не мешкая нырял, прыгал, катился с любой кручи. Теперь я стал ограниченным в действиях, и это конечно усиливало во мне страх перед всеми грозящими опасностями крутого спуска. Но выбор уже сделан, и я хотел, чтобы это быстрее началось, потому что с каждой секундой чувствовал это парализующее воздействие, которое оказывал на меня страх.
  ‒ Готов? - голос рыжего за спиной прозвучал как пушечный залп.
   ‒ Да!
  Я почувствовал лёгкий толчок в спину. Сани клюнули носом и начали набирать скорость. Теперь я видел только проносящиеся мимо меня снежные края узкой тропинки. Всё моё внимание было сосредоточено на передней лыже, которую я пытался держать с помощью руля ровно по центру тропинки. Скорость увеличивалась, и мне было всё сложнее контролировать положение руля. Я подлетел на высоком бугре и едва удержал сани, норовящие завалиться на бок. Чувство страха сменило желание выжить, уцелеть. Уже внизу, на горизонтальной поверхности реки я не заметил лёгкого поворота тропинки, и лыжа ткнулась в обочину. Меня выбросило из саней, и я, кувыркнувшись через голову, ухнулся спиной в сугроб.
   Этот короткий полёт по ощущениям был точно таким же, как и тот на горной тропе, когда я наступил на железную лягушку. Тогда взрывная волна нещадно с корнем вырвала меня из прошлой серой жизни и выбросила в пустоту. Этот полёт возвращал меня назад. Я падал в жизнь! Жизнь была мягкой, словно толстая перина, и я почувствовал её бодрящий поцелуй, который белой пудрой обсыпал мне лицо. Я лежал в сугробе, раскинув руки, и громко хохотал. Снег таял, растекаясь по лицу чистыми слезами, а я всё продолжал смеяться, глядя в серое небо.
   Надо мной склонились двое розовощёких пацанов в цветастых вязаных шапках.
  ‒ Ты в порядке? - спросил один.
  ‒ В полном, парни! В полном порядке! - Я продолжал улыбаться и не делал никаких попыток встать. Да и к чему были эти бесполезные попытки.
  Парни молча, словно по команде, схватили меня под руки, натужно кряхтя приподняли и потащили в гору.
  ‒ Мишка, сани его и наши возьми! - крикнул один из них кому-то сзади.
  Я крепко обнимал шеи парней, которые с упорством ломовых лошадей тащили меня наверх. Оглядываясь вокруг, я не мог поверить, что это всё происходит со мной. Ещё два дня назад я сидел в четырёх стенах и не видел ни малейшей возможности их раздвинуть. И вот я весь мокрый от снега, возбуждённый, весёлый взлетаю вверх по горе. Вокруг весёлый гомон, крики мат и куча народу. Я стал частью этой кучи, частью процесса. Я занят общим с ними делом, и неважно, что это дело бесцельное, неорганизованное и суетливое. Даже из под утеплённых болоньевых курток, я чувствовал жар, который издавали тела изнурённых, запыхавшихся парней.
  ‒ Ещё поедешь? - спросил меня один, повернувшись ко мне раскрасневшимся лицом, по которому ручьями катился пот.
  ‒ Поеду! - уверенно ответил я.
  Парни усадили меня на сани и подкатили к хвосту короткой очереди из пяти или шести человек, желающих скатиться с горы.
  ‒ Пацаны, может пропустите нас! - крикнул один из моих сопровождающих. Люди в очереди повернулись и растерянно смотрели, не сразу понимая, о чём идёт речь, но я тут же закричал:
  ‒ Всё нормально, ребята. Я как все в очереди постою! Мне не западло, ‒ и засмеялся. Парни в очереди улыбаясь кивали головами "мол всё нормально".
  ‒ Но если пропустите, мы вам только спасибо скажем!
  Это был голос Длинного. Я и не заметил, как он оказался рядом. За спинкой его саней стоял улыбающийся худощавый паренёк.
  "Какой вопрос...проходите парни..." ‒ очередь в момент расступилась перед нами.
  ‒ Спасибо, парни! Мы вас там дождёмся! Всё равно ведь вам нас наверх переть!
  Длинный был в своём репертуаре. Он даже здесь не забывал о своём методе, продолжая облагодетельствовать стоящих вокруг людей просьбами. Он знал, что теперь они будут наперебой стремиться попасть в команду, поднимающих нас наверх.
  ‒ Давай теперь ты первый! Хочу посмотреть, как ты улетишь в сугроб! - Я задорно похлопал друга по плечу.
  ‒ А я не падаю с саней в отличие от некоторых! - Заносчиво произнёс Длинный.
  ‒ Вот и посмотрим!
  Я наблюдал, как сани Длинного летят вниз по извилистой тропинке. Он управлял санями, как будто делал это всю свою жизнь, уверенно маневрируя на сложных участках. Длинный делал уверенно всё, за что бы ни брался.
  Ещё десять раз нас уносили вниз сани, а наверх поднимали парни, добровольно ставшие нашими слугами на этой горе. Это с самого начала были одни и те же пацаны. Они ни кому не пожелали уступать свою работу, хотя желающие всегда находились. Они каждый раз вырастали передо мной уже через секунду, когда я оказывался внизу. Неизменные слуги Длинного так же не оставляли его ни на минуту.
  ‒ Ну всё, пацаны! Сейчас сдаём сани и в блинную. Я угощаю! - сказал Длинный после очередного подъёма.
  Мы завалились в кафе большой компанией, в которой кроме двух инвалидов было четверо измождённых, до нитки мокрых от пота несовершеннолетних пацанов. Длинный по-хозяйски дал распоряжения молоденькой официантке, чтобы она принесла всем по две порции блинов с мясом и самовар чаю. Давно уже я не чувствовал себя таким замёрзшим и голодным. Только сейчас я понял, какое это счастье попасть в тепло, когда ты промерз и вкусно поесть, когда ты голоден. Мы все набросились на еду и не произносили ни звука, кроме чавканья и швырканья чаем из стаканов, пока наши тарелки не опустели.
  ‒ А вы это...на войне? - спросил розовощёкий парнишка из моей команды, метнув короткий взгляд ниже моего пояса.
  ‒ На войне! - ответил я, зачем-то виновато улыбнувшись.
  ‒ А где? На какой войне? - Продолжал допрос любопытный паренёк.
  ‒ На войне с самим собой!
  Неожиданная фраза Длинного ввела всех в недоумение.
  ‒ А разве...разве такое может быть на войне с самим собой? - Паренёк робко улыбался, надеясь, что Длинный опровергнет свою неудачную шутку.
  ‒ Война с самим собой самая жестокая, самая тяжёлая, самая долгая и самая кровопролитная. На ней можно потерять не только ноги, но и жизнь. Можно конечно не воевать, но тогда ты остаёшься проигравшим. Тогда ты потеряешь что-то большее чем ноги. Ты потеряешь самого себя.
  Парни растерянно смотрели на Длинного. Они не понимали, о чём он говорит. Я тоже не понимал, произнесённых им слов, но уже точно знал, что запомню их навсегда, точно так же, как их запомнят эти пацаны.
  Мы покинули кафе, когда на улице стояли голубоватые уютные сумерки
  ‒ Ну, пока, парни! Спасибо за помощь! - Длинный, а вслед за ним и я крепко пожали руки нашим добровольным помощникам.
  "Не за что...приезжайте ещё, покатаемся..." - говорили наперебой счастливые пацаны. Когда мы провожали глазами удаляющуюся от нас весёлую компанию, я думал насколько правильными были слова Длинного, о том, что люди бывают счастливы, когда могут оказать помощь, почувствовать себя необходимыми. Как же это всё гениально и просто. Есть две половинки. Одна из них нуждается в помощи, другая нуждается в том, чтобы быть нужным, востребованным. Нужно только лишь соединить эти две половинки с помощью просьбы. Оказывается, просьба это тоже доброе дело. Это озарение, которое открылось, благодаря Длинному теперь взорвалось во мне словно бомба, и теперь я желал только действовать.
  11
  ‒ Куда рванём? - на этот раз уже я спросил Длинного.
  ‒ Поехали ко мне! Покажу тебе свою берлогу и угощу кое чем. - предложил он в ответ и я с радостью согласился. Мне не хотелось расставаться с ним никогда.
  Теперь нам снова нужно было вернуться на район к "Строяку" и мы ехали вдоль дороги в поисках машины. В субботний день дорога была почти пустой. Только изредка мимо нас проносились машины, но из за наваливших сугробов мы не могли подъехать вплотную к обочине, чтобы попытаться их остановить. Впереди я увидел остановку, и моргающий поворотником отъезжающий автобус.
  ‒ Поехали! - заорал я Длинному и со всей мочи начал крутить колёса в направлении остановки. Автобус отъезжал неспешно, как отчаливающий от пристани огромный пароход. Я несколько раз махнул рукой коренастому водителю в свитере "Boys", который выкручивал огромную как штурвал баранку вправо.
  "Кыс-кыс-кыс! Ну давай"
  Проехав ещё немного вперёд, я снова замахал обеими руками, и увидел, что водитель остановил движение и автобус замер с вывернутыми колёсами.
  ‒ Славка, догоняй! - заорал я ехавшему сзади Длинному, и ещё сильнее припустил к остановке.
  Двери с приятным шипением разъехались в разные стороны, словно приглашая нас быстрее очутиться в тёплом салоне.
  "Кыс-кыс-кыс!"
  ‒ Парни помогите! - крикнул я сходу парням со спортивными сумками, стоящим напротив дверей. Парни выскочили и со скоростью урагана затащили в салон сначала меня, а потом Длинного. Люди в хвосте автобуса расступились, чтобы освободить нам место.
  "Спасибо...спасибо...спасибо" - я благодарил каждого с кем встречался взглядом. Они приветливо улыбались в ответ: парни и девчонки, пожилая женщина и кавказец в огромной кепке. Я улыбался в ответ им всем и не прятал своего взгляда. Я больше не хотел быть невидимкой. Как я давно не ездил в автобусах. Я переводил взгляд с окна, где проносились знакомые пейзажи, на Длинного, умиротворённо восседающего на своём троне; осматривал новый салон с никелированными поручнями и мягкими удобными сидениями, вглядывался в лица пассажиров. Несмотря на выходной день автобус был полным. Меня переполнял восторг оттого, что я тоже куда-то спешу вместе со всеми этими, людьми; у меня тоже есть свои заботы; я тоже один из пассажиров; я такой же пассажир, как и все здесь сидящие и у меня есть своё место в этой жизни.
  На остановке нам нужно было только подъехать поближе к дверям, чтобы нас без лишних вопросов бережно выгрузили. Всё оказалось так просто, а я почему-то боялся ездить на автобусах.
  
  Жилище Длинного оказалось не так уж близко к "Строяку". Мы долго пробирались по узким неудобным тропинкам в старых дворах с хрущёвскими домами, потом проехали под страшной аркой из труб тепломагистрали и оказались на узкой дороге уходящей вниз под большим уклоном. По обеим сторонам дорожки неуклюже возвышались серые двухэтажные бараки. В этих местах я бывал только один раз, когда мы с моим другой Мишкой искали машину времени. Почему она должна была находиться именно здесь, я уже не помню. Кажется, Мишка увидел это место на карте, которую сам же и нарисовал. Никакой машины мы конечно не нашли. А может всё-таки нашли? Вот же он я в будущем. Мы переместились на пятнадцать лет вперёд. Только почему то вокруг всё осталось таким же как и тогда серым и убогим, лишь я слегка трансформировался и вместо ног приобрёл шикарные колёса и вместо Мишки рядом со мной мой лучший друг по прозвищу Длинный.
  За бараками был пустырь, часть которого была занята гаражным кооперативом. Длинный уверенно направился туда по неочищенной от снега дороге. Я уставший и взмокший от пота уже с трудом проворачивал колёса своей коляски в вязком снегу.
  Проехав между двумя гаражными блоками до противоположного края, мы очутились у зелёных ворот большого гаража с кирпичной надстройкой сверху. Длинный выудил из внутреннего кармана куртки массивный трубчатый ключ и воткнул его в небольшое отверстие в калитке.
  ‒ Вот мы и дома, ‒ сказал он, провернув ключ в замке и распахивая калитку, обитую изнутри шпоном.
  ‒ Ты здесь живёшь? В гараже? - спросил я удивлённо.
  ‒ А чем не жилище? Сейчас зайдёшь сам всё увидишь, - кряхтел Длинный вытаскивая удерживающие штыри сверху и снизу, чтобы открыть ворота. Наконец одна створка ворот распахнулась, и перед моим взором возникло небольшое помещение, стены которого были обшиты вагонкой. Вдоль стен были прибиты полки, на которых плотными рядами стояли банки с солениями. Посередине находился пологий скат из досок с верёвочными перилами по бокам. Я сразу понял, что это был самодельный пандус для подъёма наверх.
  ‒ Ты заходи, не стесняйся, ‒ Длинный пропустил меня вперёд, а сам заехал следом, включил свет и закрыл ворота.
  ‒ Это мой бункер. Здесь лет десять можно прожить, не выходя на улицу. Жратвы полно, вон соленья, картоха, тушёнки пять коробок, даже лапша китайская есть. - Длинный по хозяйски катался по периметру гаража, хвастаясь своими запасами. Действительно, помещение в двадцать квадратных метров больше походило на продуктовый склад. Мешки с картошкой, капустой и прочими овощами, занимали всю заднюю часть. Под полками с соленьями стояли коробки с тушёнкой и китайской лапшой.
  ‒ А отопление есть? - спросил я, ёжась от холода и обнимая себя руками.
  ‒ А как же? Там наверху масленые обогреватели. Здесь если чё тоже есть, но включаю только в сильный мороз, чтобы овощи не сгнили.
  Длинный жестом пригласил меня продолжить осмотр и, цепляясь за верёвки, в три маха преодолел пандус и оказался наверху. Я последовал за ним. Оказавшись на втором этаже, я удивился, насколько домашней была обстановка здесь. Все четыре стены были завешаны пёстрыми коврами. Один пушистый с длинным ворсом лежал на полу. Небольшой, аккуратно застеленный диван располагался у дальней стенки. Напротив него на тумбочке стоял телевизор. К одной из стен прислонился шкаф без ножек, верхняя полка которого была заставлена книгами.
  ‒ А что, вполне можно жить! - восхищённо сказал я.
  ‒ Чего не жить? Все удобства имеются. Там внизу даже туалет есть. - Длинный ловко перепрыгнул с кресла на диван. - Чё стоишь, как неродной? Снимай куртку, садись! - скомандовал он.
  Я последовал его примеру и перебрался на диван. Длинный щёлкнул пультом, включая телевизор. Экран загорелся, и помещение наполнилось писклявыми голосами героев мультсериала. Я ощутил домашний уют.
  ‒ Если чё и музло имеется, - Длинный показал на магнитолу с большими колонками, стоящую сверху на шкафу.
  ‒ Ты уже давно здесь? - я тактично пытался подобраться к вопросу, почему Длинный живёт в гараже.
  ‒ Два года. Раньше мы с батей вдвоём жили. Мамка убежала, когда я ещё пацаном был. Теперь он под старость лет себе невесту нашёл. Я жить с ними не захотел, тем более хата однокомнатная, вот сюда и переехал. Но это всё мне батя сделал. - Длинный сделал отрывистый жест, показывая на помещение. - Сначала было непривычно, а теперь я не представляю где можно ещё жить, как не здесь.
  ‒ И не страшно? - спросил я.
  ‒ Во-первых, я здесь всех знаю; во-вторых, хозяин соседнего гаража наш участковый; а в-третьих, в этой жизни я уже ничего не боюсь.
  Длинный засунул руку за диван и достал оттуда небольшой свёрток, сделанный из пожелтевшей газеты. Он аккуратно развернул засохшую бумагу, в которой оказалась небольшая горсточка бурой травы.
  ‒ Давно у меня лежит, всё случая не было попробовать. Мне ведь одному нельзя. - Он снова полез за диван и достал оттуда пачку папирос.
  ‒ Шмальнём по чуть-чуть? - он хитро прищурился, доставая папиросу.
  ‒ Даже не знаю...‒ я снова произнёс нелюбимую фразу Длинного и решил тут же себя поправить.
  ‒ Просто...я не любитель этого. Ржёшь с неё как дурак, и дурь всякая в башку лезет. Да и неприятностей от неё много. Я ведь после этой травы на воздух взлетел.
  ‒ Сегодня ты никуда не взлетишь, это я тебе гарантирую. Но что я тебе точно могу обещать, так это вынос мозга в моём исполнении.
   Длинный с силой дунул в папиросу, из которой пулей вылетело всё её содержимое, а затем, высыпав травку в ладонь, сосредоточенно наполнял ею пустую папироску. Он делал поступательные движения, аккуратно нагребая траву в полую бумажную трубочку. После каждого такого движения он ставил папиросу вертикально и встряхивал её, ударяя мундштуком по запястью. Его взгляд был сосредоточен, как у врача, наполняющего шприц дорогостоящей вакциной.
  ‒ Ты и без неё умеешь мозги промывать, ‒ усмехнулся я, не отрывая глаз от завораживающих манипуляций Длинного.
  ‒ С ней будет совсем другое дело, ты главное приготовься.
   Длинный уже наполнил папироску до краёв и продолжал аккуратно массировать её большим и указательным пальцем, плотно утрамбовывая бурую начинку. Потом он как конфетку закрутил оставшийся кончик папиросной бумаги и засунув всю папиросу в рот, словно облизывая леденец, протащил её между своих пухлых губ.
  ‒ Ну что, готов? - скорее всего формально спросил Длинный, потому что даже не смотрел на мою реакцию, а запаливал кончик папиросы от зажигалки.
  Он глубоко затянулся и выдохнул облачко дыма, которое показалось мне зелёным. Я снова почувствовал этот запах, который не спутаешь ни с чем. Этот запах, чем-то напоминающий жареные семечки раньше мне нравился. Но сейчас он напомнил мне о событиях произошедших там, на горном посту и этим вызвал во мне страх. Я мгновенно оказался там, в маленькой палатке в кругу парней одетых в камуфляжную форму. Я во всех красках увидел перед собой лицо Белого, раскуривающего точно такую же папироску. Всё было точно таким же: те же радостные от перепоя лица, тот же уставленный бутылками стол. Разница была лишь только в том, что теперь я знал, чем это закончится.
  Мои размышления прервал Длинный, протягивающий мне папиросу. Я, держа мундштук на небольшом расстоянии от вытянутых в трубочку губ, осторожно втянул в себя порцию сладкого дыма. Уже на выдохе я почувствовал, что страх ушёл, и ему на смену пришла приятная расслабленность. В один момент свет жёлтой лампочки, стал ярче, и всё вокруг приобрело четкие цвета и очертания, словно в телевизоре подкрутили тумблер яркости. Лицо Длинного приобрело правильные черты. Он стал неестественно красивым, будто хорошо прорисованный герой комикса. Я наблюдал за его жестами, и они казались мне взвешенными и правильными. Он, хитро улыбнувшись, взял у меня папиросу и глубоко затянулся. Я смотрел, как из его рта ползёт прозрачная змейка дыма. Змейка извивалась и заплеталась в кольца, она становилась всё длиннее и объёмнее, и её росту не было конца. Длинный продолжал выдыхать дым, чуть вытянув вниз верхнюю губу, словно играл на флейте. Я заворожено наблюдал за дымом, струящимся из его рта, а что-то толкало меня в плечо. Я увидел, что это его рука, протягивающая мне папиросу. На этот раз я затянулся ещё осторожнее. Зелье было очень сильным, судя по преображению внешнего мира вокруг.
  ‒ Ты как? - Длинный два раза щёлкнул пальцами перед моими глазами, как психиатр, проверяющий реакцию пациента.
  ‒ Нормально! - Я услышал свой голос откуда-то со стороны, и он показался мне ужасно смешным. Я прыснул и засмеялся. Длинный тоже засмеялся, глядя на меня как на полоумного. Отсмеявшись, он отобрал у меня папиросу, сделал ещё две глубоких затяжки и, поплевав на пальцы, аккуратно затушил её как свечку.
  ‒ Пожалуй хватит!
  ‒ Это точно!
  Я, улыбаясь, озирался вокруг. Мир стал весёлым. На коврах весело резвились нарисованные медведи и олени, шкаф улыбался мне огромной щербатой пастью, в которой вместо зубов были разноцветные обложки книг; холодильник весело пританцовывал, брякая дверцей. Все предметы вокруг плавно пульсировали, словно я очутился в гигантском аквариуме. В телевизоре кот Джерри никак не мог достать противного мышонка. Я наблюдал за этой весёлой погоней и смеялся взахлёб, как ребёнок.
  Длинный присоединился ко мне, и мы ржали вдвоём, тыча друг друга локтями, будто видели этот мультик в первый раз.
  Наблюдения за злоключениями кота вдруг натолкнули меня на вопрос, который я уже давно хотел задать Длинному.
  ‒ Слушай, Длинный, а откуда взялось это "Кыс-кыс-кыс". - Я снова хохотнул.
  Длинный повернулся ко мне с довольной улыбкой. Весь его вид говорил, что он ждал этого вопроса. Точнее он ждал любого вопроса, чтобы начать. Он ждал и наконец-то дождался. Моё внимание замерло на его огромных чёрных зрачках, которые засасывали меня, как две огромные воронки.
  ‒ Это давняя история. Мне лет шесть было. Мои родители тогда только в этот район переехали. Для меня в то время оказаться на новом месте было всё равно, что сейчас очутиться в Китае или в Африке. Я и так рос зашуганным и боялся всего вокруг так ещё и эта смена окружающей обстановки. На меня как будто весь мир тогда ополчился. Мне было страшно везде: дома я боялся тараканов, в садике пацанов, которые меня гоняли. Один раз вышел во двор, так и там сразу встретил одного жердяя. Тот мне с ходу заявляет, мол ты новенький и если хочешь гулять во дворе, принеси мне бутерброд с колбасой. Я вернулся домой, якобы за бутербродом, но так оттуда и не вышел. Теперь я боялся выходить даже во двор. Однажды утром мать повела меня в садик. Спускаемся мы с лестницы, вижу на нижней площадке кот сидит. Он такой огромный мне тогда показался, да ещё и чёрный. Я увидел этого кота и встал как вкопанный. Мать говорит, ты чего, мол, а меня сдвинуть с места не может. А кот этот уставился на меня своими огромными глазищами, и я чувствую, что он сейчас нападёт. Тут я заорал. У меня такая истерика была, что все соседи из квартир повылазили. Чё там было, бабки орут, мать орёт, я ору, а кот стоит и смотрит, как ни в чём не бывало. Вдруг одна женщина подходит ко мне (это тётя Нюра была, я потом с ней очень сильно дружил) и говорит, ты чего, мол, так испугался. Кошки, они не любят, когда их боятся, их это только злит. Ты ему скажи "кыс-кыс-кыс" и иди своей дорогой. Он тебя ни за что не тронет. Это, говорит, заклинание такое.
  Ну я успокоился, сказал это "кыс-кыс..." и мы спокойно с матерью мимо этого кота прошли, он нас только взглядом проводил. Он бы конечно и так не напал, но тогда я был уверен, что это заклинание сработало. После этого случая я стал везде это заклинание использовать ( тётя Нюра ведь не сказала, что оно для кошек). Только говорил я его про себя. Знаешь, не было такого случая, чтобы оно не сработало. Я мгновенно наладил отношения со всеми пацанами и в садике и во дворе, и даже тараканы меня перестали пугать. Самое главное, что тогда произошло, я перестал бояться людей. Я тянулся ко всем подряд, использовал любую возможность, чтобы с кем-нибудь познакомиться. У меня всегда была куча друзей, да я и до сих пор дефицита в общении не испытываю.
  12
  Я вынырнул на поверхность, только когда Длинный сделал паузу. Всё время его рассказа я был им, этим маленьким запуганным пацаном. Я отчётливо слышал крики и улюлюканье дворовых детей, видел розовощекого толстяка, слышал его злой раздваивающийся эхом голос: "принеси мне бутерброд..."; видел огромные зелёные глаза кота, его пугающие сверкающие зрачки и оскал маленьких клыков.
  Только с окончанием рассказа, картинка в моих глазах поменялась, и я снова увидел огромные зрачки Длинного, его растянутые в улыбке пухлые губы.
  ‒ Ты чё завис? - спросил он меня.
  ‒ Да так...какое-то волшебство получается. Волшебное слово тебе соседка тогда сказала. Ни за что бы не поверил, если бы сам не убедился... - говоря всё это я вот-вот готов был сорваться на хохот. С одной стороны, я говорил то, что думаю, а с другой вся нелепость этого суждения для меня двадцатипятилетнего человека была очевидна, и я не мог быть серьёзным, проговаривая всё это вслух.
  ‒ В том то и дело, что волшебная...- Длинный стал серьёзным и моя улыбка в мгновение сошла на нет. В этот момент я чувствовал себя его зеркальным отражением. - А знаешь в чём волшебство?
  Длинный держал паузу, гипнотизируя меня своим взглядом, а я заворожено ждал, когда он продолжит. Я ждал кульминации, разоблачения фокуса.
  ‒ Произнося это, пусть даже про себя, ты не можешь оставаться полностью серьёзным. В момент, когда ты говоришь "кыс-кыс-кыс" ты начинаешь играть. Эта фраза позволяет тебе переключиться, выйти за рамки.
  Длинный снова замолчал, а его последняя фраза эхом продолжала биться в моей черепной коробке. "Выйти за рамки...выйти за рамки...ыйти... а... амки". Я продолжал хранить молчание, уставившись на своё отражение, а оно, так и не дождавшись от меня вербальной реакции продолжило свои рассуждения.
  ‒ Есть два варианта восприятия одной и той же реальности. В первом варианте есть ты со всеми своими недостатками, комплексами, неудачами и прочим дерьмом которым ты облеплен как снежный ком. Всё, что может произойти в результате любого твоего действия, происходит именно с тобой. Именно ты будешь страдать в случае поражения; именно над тобой будут смеяться в случае неудачи; именно ты можешь быть травмирован, или даже погибнешь...
  Колечко из сомкнутых пальцев Длинного поступательно двигалось на уровне моего носа, и я поймал себя на том, что хочу скопировать это его движение. Мои губы двигались в такт движениям губ Длинного, ведь я стал его отражением. Всё пространство маленького помещения было затоплено его голосом, и я плавал где-то на дне.
  ‒ Во втором варианте ты просто играешь. Здесь ты тоже присутствуешь, только в качестве кукловода. Куклой же является всё то, что ты из себя представляешь на данный момент. Ты во что играл в детстве?
  Я не сразу понял, что это вопрос и адресован он мне и продолжал пялиться в своё отражение.
  ‒ Отомри! - колечко из пальцев изогнулось и разорвалось со звонким щелчком. - Ты во что играл в детстве?
  ‒ Я? Не в кукол...‒ раздалось откуда-то изнутри меня.
  ‒ Ясно, что не в кукол. В солдатиков, или в машинки?
  ‒ В солдатиков...‒ передо мной тут же возник зелёный ковёр, на котором стройными рядами расставлены разноцветные вооружённые человечки, сделанные из пластика.
  ‒ Хорошенько вспомни себя, когда ты играл в солдатиков. Испытывал ли ты что-нибудь, кроме интереса и азарта; может быть, ты нервничал, или трясся от страха перед важной битвой? - Пальцы в колечке были направлены прямо в мой левый глаз и теперь походили на маленький клювик.
  ‒ Ну это же совсем другое дело. Нельзя...невозможно сравнивать игру в солдатиков и реальную жизнь. - Я снова услышал свой голос будто со стороны.
  ‒ А я не сравниваю, я так живу...‒ Зрачки Длинного снова встретились с моими, и теперь не давали им ускользнуть, удерживая их словно магнитом.
  ‒ Просто ещё тогда, в детстве, я нашёл лазейку, с помощью которой мог выбираться из серой комнаты, оставляя там свою личность со всеми её комплексами и страхами. Когда я произносил "кыс-кыс..." я становился другим. Я становился игроком, который просто управляет солдатиком. Пусть этот солдатик не самый большой, не самый красивый и сделан он из хренового пластика, это не важно. Важно то, что этот солдатик мой самый любимый, поэтому в этой игре он победит.
  ‒ Почему? - Я уже давно не управлял своим голосом, который неожиданно для меня задал этот вопрос.
  Длинный выставил вперёд нижнюю челюсть и зашипел, словно удав из мультика про Маугли.
  ‒ Потому, что эта моя игра. Если даже он проиграет, то это будет только моё желание...
  ‒ Ты всегда играешь, даже сейчас? - голос изнутри задавал вопросы, которые я если бы даже смог сформулировать, то вряд ли решился задать.
  ‒ Нет, я не играю, когда я один...
  ‒ Но ты сейчас не один! - удивился и возмутился мой голос.
  ‒ С тобой я чувствую себя единым целым. Ты как моё отражение в зеркале...
  Длинный как будто читал мои мысли, и от этого мне становилось немного не по себе. Мне ужасно хотелось проглотить комок, образовавшийся в горле, но там как будто всё пересохло.
  ‒ Дай попить, у тебя есть что-нибудь? - Я наконец то завладел голосом, который внезапно осип.
  Длинный одним прыжком очутился в коляске и уже через секунду был возле холодильника. Он достал оттуда пластиковую бутылку с газировкой и швырнул мне. Я был ещё в состоянии транса, поэтому не смог среагировать на стремительно приближающийся к моему лицу вращающийся предмет. Всё что я успел сделать, это выкинуть вперёд обе руки. Бутылка, отскочив от них, упала рядом на диван.
  ‒ Что ты, брат, совсем мышей не ловишь. Чему вас там в мабуте учили? - засмеялся Длинный. Он снова запрыгнул на диван, щелчком выбил из пачки "Беломора" папиросу и подхватил её пухлыми губами.
  Несколько глотков ледяной воды разлились по моему телу божественным нектаром, словно я неделю скитался по пустыне. Я почувствовал бодрость и силы, чтобы продолжать дискуссию.
  ‒ А как это с тобой случилось? - я похлопал по подлокотнику коляски Длинного, чтобы было понятно, о чём вопрос. Действительно, только сейчас я обнаружил, что ничего не знаю о происхождении его инвалидности. Если про мой случай он хотя бы знал, что это была мина, то его случай был мне совсем неизвестен. Но даже не это меня интересовало больше всего. С помощью этого вопроса я хотел подобраться к другому: "объясни мне, почему так получилось, если всё это твоя игра? Неужели ты этого хотел?".
  ‒ Я не очень люблю вспоминать эту историю, но если тебе так интересно...‒ Длинный пыхтел папиросой, которую не вынимал из уголка рта. - Нашу колонну чехи обложили, когда мы по мосту через горное ущелье ехали. Шансов не было никаких. Всё по классической схеме, первую и последнюю машину из граников подорвали, все остальные оказались заблокированы. Было два Урала, Шишига, две бээмпэхи и бэрдээм. Я был на броне бэрдээма. Лупили безбожно, всех пацанов вокруг меня сдуло. Мост узкий, навесной, так что с машины никуда не денешься. Тут я подумал, что если прыгнуть вниз, есть хоть какой-то шанс. Высота была метров двадцать, этого бы хватило, чтобы в лепёшку разбиться. Но там внизу речушка горная была, узкая, как муравьиная струя. У меня был один шанс из тысячи попасть в этот поток. Он бы хоть как то смягчил удар, да и вода всяко лучше, чем острые камни. На раздумье было не больше трёх секунд. Пацанов вокруг поубивало, а граники уже прицельно стали бить. Ну я броник скинул и сиганул прямо с брони солдатиком. Дальше чё было не помню, сколько был в отключке тоже не помню. Когда очнулся, понял, что меня течением вниз тащит. Сопротивляться, или к берегу плыть было бесполезно, оставалось только держаться на плову и хватать ртом воздух. Не знаю, сколько километров я так проплыл, но говорят, что все тридцать вёрст с гаком. Короче удалось мне зацепиться за какую-то корягу, когда русло снова сузилось. Ещё несколько часов я в обнимку с этой корягой пробыл. Сил больше не на что не было, да и вода ледяная. Зима же была. В общем чувствую, такое приятное блаженство наступает, ну как будто засыпаешь дома на мягкой перине. Я уже забываться стал, когда голоса услышал. Оказывается, на той стороне аул был, и меня оттуда заметили. В общем, мужики перебрались через речку и меня выудили. Так что повезло мне в один день аж два раза. - На последней фразе Длинный улыбнулся в первый раз за весь рассказ.
  "Повезло? А ты с формулировкой не погорячился?" ‒ этот вопрос я не стал задавать вслух, но Длинный наверное мог прочитать его в моих глазах.
  ‒ А что с ногами? - спросил я уже вслух.
  ‒ Многочисленные переломы, да ещё и переохлаждение, я ведь больше четырёх часов в холодной воде пробултыхался. На третий день угроза гангрены появилась, поэтому решили ампутировать...‒ Длинный прикурил ещё одну папиросу.
  Мне не хотелось ставить его в неловкое положение вопросом, который крутился у меня на языке, но что-то мне подсказывало, что Длинный снова вывернется. Сделав несколько больших глотков воды, я всё же решился:
  ‒ И всё-таки в тот раз ты проиграл...почему? Ведь это твоя игра! - Как я ни старался, вопрос получился с издёвкой.
  ‒ С чего ты взял, что я тогда проиграл? Знаешь, сколько человек двигалось в той колонне? - Длинный выдержал паузу, во время которой у меня почему то зазвенело в ушах. - Сорок восемь, включая двух офицеров. Разведвзвод, сапёры и сопровождение. - Он чеканил слова, словно маршал отдающий распоряжения. - А сколько осталось в живых знаешь?
  Указательный палец, поднятый вертикально, оказался прямо на уровне моих глаз.
  ‒ Один... ‒ Снова повисла пауза, во время которой Длинный продолжал сверлить меня колючим взглядом. - Я оказался единственным выжившим из всех...и ты считаешь это проигрышем?
  Здесь любой мой аргумент выглядел бы глупо, и я просто промолчал и согласно кивнул головой. Длинный же продолжал, и теперь моё внимание сосредоточилось на плавном движении его пухлых губ.
  ‒ Выжил я как раз благодаря тому, что вовремя переключился. Когда ты становишься игроком, то можешь наблюдать ситуацию со стороны. Ты знаешь, сколько у тебя есть времени на принятие решения, пусть это даже доли секунд; ты можешь видеть варианты развития событий и выбирать из них наиболее правильный. Это совсем не то, когда ты находишься внутри. Представь себе: кругом грохот, стрельба, мат; твой товарищ лежит рядом на броне с перебитой артерией из которой во все стороны хлещет кровь. Все остальные попадали вниз после первой же очереди. Пули как горох стучат вокруг тебя по броне. Сможешь ли ты здраво мыслить в такой ситуации? В лучшем случае инстинкт самосохранения подскажет тебе, что нужно слазить с брони и оставаться на этом узком мосту. Твои мозги парализованные паникой и страхом вряд ли сообразят, что каждая лишняя секунда, проведённая на мосту под прицельным огнём это гарантированная смерть. Никто не принял решение прыгнуть вниз. Они все остались лежать там на мосту.
  Моё воображение подстёгнутое лёгким наркотиком живописно нарисовало картину кровавой расправы на мосту. Мой нос уловил запах пороха, страха и смерти, а во рту появился металлический привкус крови.
  ‒ Извини, я был не прав! Это победа! - я похлопал Длинного по плечу, но его как будто не устраивали снисходительные нотки в моём голосе.
  ‒ Ты же не это имел в виду. Ты сейчас думаешь: можно ли считать такой результат победой? - Длинный провёл рукой по своим культям. - Может быть, лучше было остаться там на мосту?
  Я замотал головой, но Длинный продолжал.
  ‒ Уверен, что ты думаешь именно так. Знаешь, что я тебе скажу, братишка. У меня никогда даже мыслей таких не было, кроме, может быть, небольшого сожаления. Я сохранил самое ценное, что имел. Тогда я сохранил жизнь своего любимого солдатика. Пусть он немного покоцаный, зато он есть.
  ‒ Да-а, если бы не было этого солдатика, то не было бы и тебя, - кисло ухмыльнулся я.
  ‒ Я бы никуда не делся, просто пришлось бы взять другого солдатика...
  Эти слова Длинного снова вогнали меня в ступор. Они показались мне сущим бредом, и я даже хотел пропустить их мимо ушей, но вдруг снова услышал свой голос, который сегодня действовал помимо моей воли.
   ‒ Его просто некому будет взять, ведь не станет главного...все эти методы, волшебные слова, лазейки, солдатики это порождение твоего мозга и они умрут вместе с ним.
  ‒ Понимаешь, я чувствую, что есть что-то выше, чем просто серая масса в моей черепной коробке. Это "что-то" управляет всем, в том числе и моими мозгами. Оно в нужный момент может включать их на полную мощность, или наоборот отключать, когда они не нужны. Я чувствую, что это "что-то" не просто моё тело. Оно не ограничивается плотью. Это нечто большее. - Длинный похлопал себя по груди открытой ладонью. - Если не будет всего этого, то я всё равно останусь, потому что я не это...
  В моей голове сильно пульсировало, будто там закипала густая каша. Я схватил бутылку и снова сделал несколько больших глотков, словно вода могла остудить мои мозги.
  ‒ Знаешь, Длинный, тебе точно нельзя курить...‒ сказал я, медленно качая головой.
  Длинный замолчал. Его взгляд давил на мои зрачки, которые вот-вот должны были провалиться в черепную коробку. Вдруг он громко хрюкнул носом, и захохотал. Я тут же подхватил его смех. Теперь всё встало на свои места. Он просто гнал пургу, издевался надо мной, а я дурак и уши развесил. Он тыкал мне кулаком в плечо, приговаривая:
  ‒ Как тебе вынос мозга? Я же тебя предупреждал!
  ‒ Да уж...а я думал ты это серьёзно...мне даже страшно за тебя стало. - отвечал я, продолжая смеяться.
  ‒ Ты не ошибся! Я это серьёзно...‒ Длинный в момент перестал смеяться.
  ‒ Опять начинаешь? - робко хихикал я, надеясь, что это вторая часть розыгрыша.
  ‒ Нет, это правда серьёзно! Я действительно так считаю...Жалко, что ты меня не понимаешь. - глаза Длинного ещё слезящиеся от смеха снова заарканили мой взгляд.
  ‒ Слушай, Длинный, я перестал понимать, когда ты прикалываешься, а когда говоришь серьёзно. - Я услышал жалобные нотки в своём же голосе.
  ‒ Ты думаешь, я могу шутить такими вещами?
  ‒ Просто я не понимаю...
  ‒ Во-от - перебил Длинный снова наклонившись ко мне. - Ты просто не понимаешь. Когда не понимаешь можно, или не согласиться, или поверить. И выбирать тебе. - Длинный замолчал и наклонил голову на бок, прожигая меня взглядом. Он чего-то ждал.
  ‒ Я бы хотел поверить, но как? - я глупо ухмыльнулся.
  ‒ "Как?" это неправильный вопрос. Правильный вопрос - "зачем?". Если ты ответишь на этот вопрос, тебе останется только одно - поверить. Если хочешь, я тебе помогу. Ты же сам просил научить тебя, как находить общий язык с людьми. Если хочешь научиться чему-то от меня, тебе нужно верить в то, что я говорю, пусть это даже кажется тебе нелепицей. Когда тётя Тоня сказала мне эту фразу "кыс-кыс", я не думал что это за ерунда и почему она должна работать. Я просто произнёс эту белеберду, потому что мне нечего было терять. Ты, наверное, поступил точно так же. Убедился, что работает?
  ‒ Работает! - я утвердительно кивнул.
  ‒ Вот видишь? Тебе всего один раз нужно было перешагнуть через недоверие, и ты сразу получил результат. Всё потому, что ты сразу же стал действовать. Ты не сомневался, не искал доказательств, а просто пошёл и сделал. Такие вещи очень трудно описать словами. Но это не значит, что их нет.
  Вдруг Длинный потянулся, раскинув руки в стороны. - Может поедим? Я чё то проголодался. Ты как?
  Я с радостью согласился.
  Второй раз за эти сутки я был голоден, как волк. В этой жизни со мной такого ещё не было. Я заново вспоминал чувство голода, чувство жажды. Во мне проснулась жажда жизни. Я со свистом всасывал в себя дымящуюся лапшу, это царское блюдо, приготовленное великим кулинаром Длинным за каких-нибудь пять минут. Он был тоже полностью поглощён процессом еды, и я мог слышать только его чавканье рядом. В этот момент я почувствовал себя счастливым. Как приятно было находиться в тёплом светлом помещении, когда снаружи глубокая ночь, дикий холод и валит снег. Как прекрасно ощущать, что рядом с тобой сидит твой друг, человек полностью созвучный тебе, с которым вы совпадаете, как две половинки случайно разорванной денежной купюры.
  Я доел всё до последней макаронины и допил из пластикового контейнера остатки тёплой жижи, вкуснее которой не было на свете.
  ‒ Это ещё не всё, ‒ сказал Длинный, закончив есть. Он добрался до холодильника, из которого достал коробку с вафельным тортом, облитым шоколадной глазурью. Я закатил глаза и замычал в предвкушении.
  ‒ Десерт это самый кайф, ‒ упоительно мычал Длинный распечатывая коробку.
  Наевшись, мы отвалились на спинку дивана и уставились в телевизор, где шла очередная серия бразильского сериала. Какое-то время мы увлечённо вникали в интриги бразильских донов и сеньор, словно смотрели этот сериал с самого начала. Я оторвался от телевизора, только когда закончилась очередная серия.
  ‒ Утро скоро, я наверное домой пойду.
  ‒ Ночуй здесь, места ведь полно, ‒ сказал Длинный.
  Я замялся. По сути, дома меня сегодня не ждали. Перед уходом я предупредил мать, что возможно вернусь поздно, или утром. После нашего откровенного разговора она отнеслась к этому спокойно. Меня интересовала лишь одна деталь.
  ‒ А как ты моешься?
  ‒ Там внизу умывальник есть на стене.
  ‒ Это понятно, а полностью...душ там...ванна...
  ‒ Там за шторкой джакузи стоит, ты не заметил, когда заходил? - сказал Длинный будничным тоном.
  ‒ Джакузи?!
  Наверное мои глаза вылезли из орбит, потому что Длинный вдруг захохотал.
  ‒ Ага, джакузи...а ещё есть сауна и бассейн - он продолжал заливаться. - Братан, а ты ничего не попутал? Здесь тебе не пятизвёздочный отель.
  Посмеявшись за компанию с Длинным, я всё же решил продолжить тему.
  ‒ А как же ты моешься?
  ‒ Как и все белые люди...я в баню хожу. Тут недалеко как раз, на Энергетиков. Среда и суббота мои дни. Прихожу в определённое время, там своя компания, мужики всегда ждут. Напарят, да ещё и пивом напоят. Если хочешь, в следующий раз вместе пойдём.
  ‒ Конечно пойдём! - радостно отозвался я.
  Спать не хотелось, и мы продолжали болтать на разные темы. В основном говорил как всегда Длинный. Он рассказывал смешные истории из армейской жизни и травил анекдоты, а я с упоением слушал его, то и дело покатываясь от смеха. Мне казалось, что он может говорить бесконечно, не прерываясь на еду и сон, а я могу бесконечно слушать его. Потом он включил магнитолу, где одна за другой крутились песни группы Роксэт.
  Мне показалось немного странным, что он слушает какую-то лирическую муру, уж очень это на него не походило. Длинному больше подходил тяжёлый рок, его байки могли прекрасно ложиться на баллады "Металлики".
  Было заметно, что женский голос, льющийся из магнитолы, цепляет Длинного. В его глазах появился грустный блеск. Видимо, чтобы прогнать накатившую волну, он спросил меня:
  ‒ Саня, а ты мне свою историю собираешься рассказывать? Я долго ждал из вежливости, думал ты сам начнёшь...нет же. Приходится из тебя клещами тянуть.
  ‒ Да чё тянуть. Надо, значит расскажу...хотя я тоже не люблю это всё ворошить.
  Настала моя очередь изливать подробности кровавой драмы. За всё время моего рассказа Длинный ни разу меня не перебил, он слушал внимательно и в его глазах я видел отражающуюся боль.
  Уже заканчивая рассказ, по появившемуся блеску в его глазах я вдруг понял, что его что-то осенило.
  ‒ Саня, а тебе не кажется, что наши истории похожи? - спросил он, когда я закончил.
  Я пожал плечами и сделал недоумённую гримасу.
  ‒ Похожи? В чём тут схожесть? Я вообще не вижу ничего общего. У тебя всё правильно было, ты пострадал в бою, наверное и награду получил. А я так...по своей глупости.
  ‒ Точно...- Длинный выставил перед собой указательный палец. - Я просто неправильно выразился. Они не похожи...в смысле они похожи, только с точностью до наоборот. Это словно зеркальное отражение. Понимаешь?
  Конечно же, я ничего не понимал и готовил свои мозги к очередному штурму.
  ‒ Ну смотри, ‒ Длинный взял в руку чётки, до сих пор висевшие на запястье.
  ‒ Я получил ранение в бою, а ты в мирной обстановке, когда ничто не предвещало беды. - большой палец перекатил по нитке пластиковую фасолину. - У меня были все шансы погибнуть, но я чудом выжил, а у тебя были все шансы обойти эту мину, но ты пошёл именно в это место. - Вторая фасолина с щелчком переместилась к первой. - Я убегал от смерти, а ты её искал, пусть даже неосознанно. Я каким-то чудом увернулся от тысяч пуль, а ты этим же чудом нарвался на одну единственную мину во всех окрестностях.
  Клац!
  Третья фасолина переместившись к остальным, словно костяшка счёт подбила итог. Я продолжал пялиться на руку с чётками и не мог оторвать от неё глаз.
  ‒ Я не искал смерти, это точно...может быть я хотел другой жизни, но не смерти. - пробормотал я, продолжая пялиться на палец Длинного.
  ‒ Смерть это начало другой жизни. Ты этого хотел, и ты получил, разве не так? Твоя жизнь кардинально поменялась после взрыва этой мины.
  ‒ Но я не хотел, чтобы так...‒ Я сказал эту фразу с таким отчаяньем, словно действительно обращался к тому, кто вершит мою судьбу.
  ‒ Именно так не хотел, но всё-таки хотел и просил этого. Видимо, по- другому было никак. - Длинный улыбнулся и пожал плечами, как продавец, которому пытаются вернуть товар, а он говорит, мол, другого не держим.
  ‒ Наверное, там лучше знают, что и как делать. - он поднял палец вертикально вверх. - Оттуда лучше видно.
  ‒ Длинный, а ты в Бога веришь? - Этот вопрос родился спонтанно, в ответ на его фразу.
  ‒ Я не сомневаюсь в его существовании, он с самого детства со мной рядом. Наверное, с тех самых пор, когда я стал говорить "кыс-кыс". Может быть это не тот Бог, о котором все говорят, которого рисуют на иконах. Я не знаю, как он выглядит. Я его никогда не видел, а только чувствую его присутствие.
  В моей голове вертелся следующий вопрос, и он уже готов был сорваться с языка, но я вовремя его удержал. Я решил закончить разговор на этой ноте.
  ‒ Ладно, может поспим немного, а то наверное на улице уже светает, ‒ я протяжно зевнул.
  Длинный достал из дивана аккуратный рулон, который раскатившись, превратился в постель с белой натянутой на матрас простынью, мягкой подушкой и одеялом. Он настоял на том, чтобы я спал на этой постели, а сам устроился на широком кресле, которое стояло рядом.
  Уже проваливаясь в сон, я вдруг услышал его голос:
  ‒ Мне эта коза в твоём рассказе понравилась. Я её как сейчас представляю. Интересно, откуда она там взялась...белая...в горах...
  Уже через минуту он захрапел, а я наоборот потерял сон.
  Она смотрела на меня своими огромными чёрными глазами. Я видел, как чуть дрожат её оттопыренные ушки под аккуратными острыми пирамидками рогов, как от порыва ветра шевелится белоснежная шерсть на её длинной вытянутой шее.
  Часть вторая
  1
  После той ночи в гараже мы уже никогда не расставались с Длинным. Теперь мы всюду были вместе, словно сиамские близнецы. Тогда мне казалось, что никакая сила не сможет оторвать нас друг от друга. Он был моим зеркальным отражением, настолько он был похож и в то же время противоположен мне. Целыми днями мы колесили по городу в поисках новых знакомств и приключений. Мы побывали во всех барах, кафе и закусочных. Мы посещали все крупные и мелкие мероприятия, которые были в нашем небольшом городе. Мы ходили в кино, театры, на концерты приезжих знаменитостей, посещали футбольные и хоккейные матчи, презентации, митинги, открытые собрания. Словом мы принимали участие во всех событиях, которые происходили в нашем городе. Весь фокус заключался в том, что мы не тратили ни одной копейки своих денег. Это было наше кредо. Нет, мы не были попрошайками. Мы не ощущали себя жалкими бродягами, которые умоляют, чтобы их бесплатно подвезли на такси, пропустили без билета на концерт, накормили в ресторане или кафе. Напротив, мы чувствовали себя теми, кого почитают за радость встретить, накормить и облагодетельствовать. Мы пользовались безотказным методом, внушённым мне Длинным в самом начале нашего знакомства. Этот метод научил меня зажигать себя изнутри, и этого внутреннего пожара было достаточно, чтобы поджигать других. Это было волшебство, и я чувствовал себя волшебником, человеком, который вдруг обнаружил в себе сказочный дар. Это чувство великой силы удваивалось, так как мы были вместе и в тот момент нам было по плечу всё, что бы мы не задумали.
  Теперь нас везде узнавали. Мы стали своеобразной визитной карточкой любого мероприятия. К тому времени мы с Длинным решили одеваться одинаково. Мы купили одинаковые белые олимпийки, расшитые лэйблами "Adidas", одинаковые синие шарфы, бардовые вязаные шапки с помпонами, и ярко красные пуховики. Люди, которые не были с нами знакомы, а просто видели нас мелькающими тут и там, наверное, думали, что мы два брата близнеца, которые получили родовую травму. Это никак не мешало, а только усиливало эффект, который мы производили. Тренер одной из команд, за которую мы болели, однажды подошёл к нам и выдал бесплатные абонементы на игры команды на весь год.
  ‒ Спасибо вам парни, что прихо̀дите. - улыбчивый небольшого роста седой человек жарко пожимал нам руки. - Мои пацаны уже вас знают. Говорят, вон, опять братья пришли. Держите, - он протянул нам две глянцевые бумажки, ‒ вы нам удачу прино̀сите.
  Тогда я чуть было не зарыдал. Слёзы счастья готовы были брызнуть из моих глаз. Мог лия подумать ещё два месяца назад, чтобы кто-то сказал, что я приношу удачу?
  На одном из матчей мы умудрились дать интервью местной телекомпании.
  Молодая миниатюрная корреспонденточка на высоченных каблуках, заскочила по лестнице на третий ряд трибуны, где мы всегда сидели с Длинным. Она спросила, не будем ли мы против, если у нас возьмут интервью. Длинный без раздумий сказал, что мы только за.
  Напротив нас установили камеру с огромным объективом, журналистка кратко объяснила нам, что в камеру смотреть не нужно, дала команду и приступила.
  ‒ На финале кубка губернатора, как собственно и на всех играх клуба "Газовик" присутствуют постоянные болельщики. Это братья... ‒ она повернулась к нам и сунула жёлтую подушку микрофона между нашими головами.
  ‒ Мы не братья! - уверенно сказал Длинный. - Мы больше чем братья. Мы единое целое, мы тоже небольшая команда.
  Было заметно, что журналистка немного удивлена, такому повороту, но она быстро нашлась и весело протараторила:
  ‒ Вот что значит командный дух! Приятно смотреть, когда участники команды похожи друг на друга, как две капли воды. Говорят, что вы посещаете все матчи клуба. Это правда?
  ‒ По крайней мере, за эти два месяца, не пропустили не одного. - ответил Длинный.
  ‒ Скажите, а у вас есть самый любимый игрок?
  ‒ Конечно Кудряшов, вратарь, ‒ снова выпалил Длинный, но журналистка, увидев, что я тоже потянулся к микрофону, перевела его на меня.
  ‒ А мне ещё Епифанцев нравится и Жук...да вообще все ребята классные, даже не знаю, как здесь лучшего выделить.
  ‒ Какие будут прогнозы на игру? - Журналистка снова сунула микрофон между нами, словно мы должны были ответить хором. На этот раз я промолчал, дав сказать Длинному.
  ‒ Восемь два в нашу пользу, ‒ уверенно сказал он.
  Короткое интервью закончилось и журналисты поблагодарив нас спустились вниз.
  ‒ Завтра мы проснёмся знаменитыми! - Длинный похлопал меня по плечу.
  Он болел жарко, темпераментно. Его звонкий голос всегда выделялся на фоне общего гула.
  "Давай, давай пацаны...пошли вперёд! Мещеряков мазила...На Козлова пасуй...закройте пятого, ну чё вы телитесь..."
  Когда наша команда забивала гол, он неистово орал и подпрыгивал на своём сидении так, что резонанс расходился на весь ряд. Пропущенные голы вызывали у Длинного не меньше эмоций, и в этот момент зал прорезали несколько матерных выражений. Я постепенно заражался темпераментом друга и с каждым матчем мой голос становился всё сильнее и громче.
  Однажды, в перерыве между таймами, когда мы раскупорили жестяные банки с холодным пивом и сделали по первому смачному глотку, я спросил у Длинного:
  ‒ А помнишь ту нашу первую встречу там в "Строяке"? Ты тогда ещё наехал на Кирю и Вано, за то, что они такие ярые болельщики...
  ‒ Ну, помню...и чё?
  ‒ Я смотрю, что тебя не меньше их игра затягивает. Что бы ты им сейчас сказал?
  ‒ Да тоже самое...
  ‒ Почему? - я сделал удивлённый вид, хотя предвидел этот ответ Длинного и знал, что он как всегда выкрутится.
  ‒ Ты слышал о чём я тогда с ними говорил? Они болеют за что-то неосязаемое, нереальное. Сидят перед телевизором и страдают за какой-то клуб, в котором больше легионеров, чем наших игроков. Они болеют за марку, за бренд, понимаешь?
  ‒ Какая разница за что? Они болеют точно так же, как и мы с тобой...
  ‒ Нет не так же. Смотри, Саня, здесь всё настоящее. Этот зал - Длинный похлопал по пластиковой спинке сидения - эта команда, ‒ он показал на пока ещё пустое поле внизу, ‒ все эти люди...‒ Он сделал небрежный жест в зал.
  ‒ Пусть всё это простое, маленькое и не имеет такого громкого имени, но оно настоящее. Они настоящие и мы тоже. Мы можем влиять на них своими криками эмоциями, мы с ними в одной связке, и они чувствуют нас. - Он снова показывал на невидимую команду на поле. - А Киря и Вано, они болеют за пустоту, обсуждают её, тратят на это время.
  ‒ Ну это не совсем пустота...‒ возразил я.
  ‒ Пустотой я считаю всё то, на что ты не можешь конкретно повлиять. Всё то, что кажут по телику, все эти новости, события, все эти склоки больших людей и звёзд - это для меня пустота. Она меня никак не касается, и я с ней нигде не пересекаюсь. Я не собираюсь тратить ни одну секунду своего времени на эту пустоту. Вон уже парни вышли! - Он вдруг резко переключился и влился в общий хор болельщиков, кричащих речовку.
  2
  Со временем у нас сложилось две категории мероприятий. Одни, такие как бары, театры, биллиардные и прочие тусовки мы посещали стихийно. Вторая категория мероприятий относилась к плановым. Так во вторник и в субботу мы ходили в баню, каждый четверг мы посещали собрания "Ассоциации", так же в определённые числа месяца мы ходили на игры нашей команды по минифутболу.
  В моей жизни теперь не осталось места для одиночества, уныния и скуки. Жили мы теперь в гараже у Длинного. Мои родители не были против. Для них я словно женился, или просто переехал в другое место, как самостоятельный полноценный человек. Недуг отца беспокоил его всё больше и мать наверное была рада избавиться хоть от одной обузы.
  В Ассоциации с некоторых пор мы стали самыми популярными и самыми уважаемыми после Антона людьми. Нет, наверное правильнее сказать, что мы были самыми, а Антон шёл сразу же после нас.
  Нас любили не только за внешний вид двух бодрых всегда улыбчивых колясочников, одетых в одинаковые олимпийки, похожих на миникоманду, или отряд потому что везде были неразлучны; не за весёлые байки и анекдоты, которые бесконечно рожал Длинный и которых наверное было миллион в его загашнике. Любовь участников "Ассоциации" была вполне заслужена той практической пользой, которую мы стали ей приносить.
   Однажды Антон вызвал нас к себе. Отдельного кабинета у него не было, и когда он хотел устроить приём тет-а-тет, то просто поднимал вверх ладонь, если кто-нибудь посторонний пытался подойти к столу накрытому красным кумачом. Этот его знак означал, что его сейчас не нужно беспокоить. Завсегдатаи быстро понимали, когда у Антона идёт приём, по ограниченному числу обычно из двух-трёх человек, сидящих за столом. В обычное время, к столу было просто так не подойти, из-за кучкующихся вокруг него людей.
  Антон поставил на стол три гранёных стакана и расплескал в них водки из початой бутылки. Это было стандартное начало серьёзного разговора.
  ‒ Тоша, а что-нибудь кроме водки у тебя есть? Коньячок, например, а то меня в последнее время что-то воротит...‒ Длинный шутливо поморщился.
  ‒ Откуда, Славка! Мы элитные напитки не употребляем, как некоторые знаменитости, которых уже по телику показывают. - Антон звякнул своим стаканом об мой и об стакан Длинного, который пока ещё стоял на столе. Длинный всё-таки подхватил свой стакан и мы хором выпили, а потом так же хором понюхали запястья рук и тут же устремили их к единственной закуске, лежащей на столе. Шоколадка мгновенно сломалась на несколько частей и исчезла в наших руках, сбросив на стол свои блестящие одежды.
  ‒ У меня к Вам предложение, пацаны! - Антон по очереди заглянул нам в глаза. Его щёки и нос начали приобретать розовый румянец.
  ‒ Вы сейчас парни известные, полгорода вас знает. Там где можно и где нельзя засветились, вон даже по ящику вас показали. Может мы вашу известность, или как его там называют...имидж, используем для благих целей? Ассоциации поможем, да и сами заработаем. - При этих словах Антон почему то оглянулся по сторонам.
  ‒ И как интересно, ты собираешься использовать наш имидж? - Длинный катал по столу пустой стакан, чётки болтались на запястье его руки.
  Антон опёрся на локти, наклонился к центру стола и начал говорить тихо и вкрадчиво.
  ‒ Кто сейчас в городе знает, что такое Ассоциация? Это просто слово, которое никому ничего не говорит. А за этим словом все эти парни, которых жизнь не особо-то балует. - Антон согнул руку в локте, показывая большим пальцем себе за спину. Все они незаменимы в военных условиях. А здесь на гражданке они никто, мусор. Они и постоять то за себя по большому счёту не умеют. Поэтому мы и сбиваемся в кучи. Здесь ведь мы не только с депрессией боремся и с афганским синдромом, хотя этого в нас во всех выше крыши. Здесь мы ещё пытаемся помочь. Кому деньги на операцию, кому за кредит поручимся, за кого перед начальством похадатайствуем, а кому и ссуду дадим на ремонт, или дачный участок. Денег всегда не хватает, а рекламщик из меня никакой....- Антон кисло улыбнулся, выдержал паузу и снова по очереди одарил нас взглядом маленьких горящих глазок.
  ‒ Я вот как вчера вас в телике увидел, меня словно молния ударила. Я подумал, что люди будут лучше, лояльнее относиться к Ассоциации, если они будут видеть её воочию. Нашей организации нужны яркие представители с которыми бы она ассоциировалась.
  ‒ То есть ты предлагаешь, чтобы Ассоциация ассоциировалась с нами? - хмыкнул Длинный. - Звучит как тавтология.
  ‒ По хрену, как это звучит. - Антон трясущейся от возбуждения рукой налил по второй. Звякнув стаканами, мы снова выпили, Антон и Длинный тут же закурили, а я вынужден был долго нюхать рукав своей олимпийки.
  ‒ Вы молодые, вас знают, с вами приятнее будет вести диалог. Тем более...Антон замешкался, не зная как деликатнее выразить свою мысль. ‒...никому не нужно будет объяснять, что вы в то же время являетесь жертвами войны. Ваш внешний вид будет говорить всё, о тех, кого вы представляете.
  ‒ Я себя жертвой не считаю - категорично буркнул Длинный, туша сигарету в пепельнице.
  ‒ Я тоже! - эхом отозвался я.
  ‒ Да это всё образно, парни! Ну какие же вы жертвы. Честно говоря, вы не больше инвалиды, чем большая часть этого города, да чё там города, страны. Нам нужен яркий образ, так сказать, знамя, и лучших людей для этой роли, чем вы, я себе даже не представляю.
  ‒ Что ты нам предлагаешь? Бегать с шапкой и просить деньги на помощь Ассоциации? ‒ спросил Длинный.
  ‒ Ну зачем ты так, Слава, ‒ поморщился Антон. Неужели ты думаешь, что я настолько вас, не уважаю, чтобы предложить вам такое? Никаких шапок...мы не попрошайки, а представители солидной организации (во всяком случае, так мы должны про неё говорить). Купим вам новые "комки", ты свою медаль нацепишь, и будете уа-ще красаучиками - он попытался спарадировать грузинский акцент.
  ‒ Тоха, давай ближе к делу! - костяшки чёток Длинного защёлкали словно счёты. - Что эти красавчики должны делать?
  ‒ Ничего сложного, предосудительного и криминального. Мы будем собирать деньги в фонд Ассоциации.
  - А у Ассоциации есть свой фонд? - Длинный наклонил голову на бок.
  ‒ Пока нет, но если вы согласитесь, то прямо сейчас и учредим. - Антон пожал плечами, словно речь шла о пустяковом деле.
  ‒ Погоди, Тоха, фонд дело серьёзное. Там бумаги нужны заверенные, бухгалтерия всякая, ревизии. Его же нужно юридически регистрировать. - По скорости, с которой Длинный перебирал костяшками чёток, я понял, что дело его заинтересовало.
  ‒ Никакого официоза! - Антон категорично стукнул ребром ладони по столу. - Я уже в эти игры наигрался. Была у меня фирма своя, от которой эти ублюдочные инспекции за год оставили рожки да ножки. Одни за другими ходили, пожарники, налоговая, менты...один круг сделают и на второй заходят. Так и ходили, пока я не плюнул и не прикрыл лавочку. Не-ет, ребята, второй раз на грабли наступать не будем. Всё будет неофициально.
  ‒ Кто же тебе даст неофициально? - грустно хмыкнул Длинный.
  ‒ Вот здесь, парни, нужно включать творческое мышление. - Антон поднял указательный палец вверх. ‒ Всё будет зависеть от того кто будет просить, а главное как!
  ‒ Ещё один вопрос забыл: у кого? - щёлкнул импровизированными счётами Длинный.
  ‒ У кого? У директоров, у владельцев предприятий, магазинов, лавочек, у тех, кто непосредственно находится у кассы. Это, что касается последнего вопроса. На первые два мы должны ответить с вами вместе. - Теперь Антон впился глазами в Длинного. В этих переговорах он был ключевым звеном.
  ‒ В целом предложение заманчивое, ‒ почти не шевеля губами мурлыкал Длинный. - Тем более что-что, а просить мы умеем. Правда, Саня? - он пихнул меня локтём в бок. Я радостно кивнул, воодушевлённый тем, что хоть каким-то образом участвую в этом деловом разговоре.
  ‒ Нужно только сразу прояснить некоторые моменты! - Теперь уже Длинный опёрся на локти, нависая над столом, и в упор глядя на Антона. - На каких условиях мы будем работать?
  ‒ Пока ещё не ясно, о чём говорить, но думаю, это должен быть фиксированный процент от суммы, которую вы будете класть в кассу. Скажем, десять процентов вас устроит?
  ‒Да-а, сложно рассуждать о том, чего пока нет. - Длинный дёргал себя за волосы на макушке, словно пробовал их на прочность. - Давай пока остановимся на этом, а там видно будет.
  ‒ Ну что по рукам? - оживился Антон, протягивая широкую пятерню Длинному.
  Тот встретил рукопожатие, но одновременно поднял указательный палец левой руки вверх, давая понять, что договор ещё не заключён.
  ‒ Ещё один момент! - он говорил, не отпуская руки Антона и глядя ему прямо в глаза. - Этот фонд...это ведь не ширма для того, чтобы просто загрести бобла?
  Лицо Антона стремительно приобретало красный оттенок, пока не слилось с кумачом.
  ‒ Да ты чё, Длинный, крысу во мне увидел? Да я ради этих вот пацанов...‒ он с силой выдернул свою руку, разорвав рукопожатие, и обиженно уставился в сторону.
  ‒ Ладно, братан, извини! - Длинный потрепал Антона за плечо. - Не хотел тебя обидеть. Просто хотел прояснить всё до конца.
  Антон снова повернулся к нам и резко выдохнул, словно в момент хотел избавиться от обиды.
  ‒ Принято! - он снова пожал руку Длинному, а следом за ним, мне. - Всё будет у вас на виду. Вы соучредители, поэтому за вами контроль и участие в распределении.
  ‒ А куда будем распределять? - Произнёс я, решив вставить свои пять копеек в этот разговор.
  ‒ Пока ещё рано об этом говорить. Как говорится "были б гроши". Там будет видно. Я думаю, пока у нас ничего конкретного не появится, им тоже говорить не стоит. - Антон снова ткнул большим пальцем за спину, где парни весело пили пиво и катали шары. Все они даже не подозревали, что в этот момент за кумачовым столом происходит важное событие. Этим событием было подписание договора об учреждении фонда Ассоциации. Договор был устным и вместо подписей на нём были крепкие трёхсторонние рукопожатия, а вместо печати громкий звон стаканов и залихватски запрокинутые назад головы.
  3
  После заключения договора всё наше свободное время было посвящено новому делу. Мы вгрызлись в него, как молодые волчата вгрызаются в плоть телёнка на своей первой охоте. Это было настоящее дело, наша первая с Длинным охота, которая должна была показать, на что мы способны. Вернувшись в гараж, этим же вечером мы стали внимательно изучать толстый адресный справочник, который дал нам Антон. Я даже представить себе не мог, сколько в этом городе различных больших и малых предприятий, заводов, фирм, магазинов, ателье и прочих потенциальных источников прибыли. Я с упоением листал жёлтые страницы справочника, словно читал интереснейшую книгу, в которой есть неоднозначный ответ, как разбогатеть в короткий срок. Фабрики, аптеки, ателье, парикмахерские, на страницах этой книги представлялись сундуками с несметными сокровищами.
  Длинный принялся подчёркивать красным фломастером самые лакомые, по его мнению места, которые мы должны будем посетить в первую очередь.
  ‒ Абсолют, кафе, улица Профсоюзная дом восемь, ‒ мычал он, словно сигару сжимая между зубов красный колпачок и заключал в аккуратный овал очередное название.
  - Анко-ор, предприятие...что за предприятие? Челюскинцев пятнадцать... А-азимут - автосервис...это тема.
  Мне вспомнилось, что когда то точно так же с друзьями мы играли в монополию. С таким же азартом мы корпели над разрисованным ватманом, кидая кубики, двигая пластиковые фишки и пересчитывая самодельные бумажные купюры.
  Только на букву "А" с лёгкой руки Длинного оказались обведены в кружок пятнадцать предприятий.
  ‒ Завтра начнём звонить всем подряд! - он интенсивно тёр ладони, словно хотел раздобыть огонь.
  Теперь мы стали настоящими бизнесменами. Массивный, похожий на пульт от телевизора телефон "Nokia", лежал рядом с Длинным на диване. Антон проявил чудеса щедрости. Телефон был подарком новым партнёрам.
  ‒ Только сильно не увлекайтесь, тут плата за связь бешеная. Сейчас там почти косарь лежит, но надолго этого не хватит...‒ Эту короткую инструкцию от Антона Длинный получил вместе с вручаемым ему телефоном.
  Возбуждённые предвкушением великих дел, мы легли спать только под утро. Проснувшись спозаранку и наспех позавтракав чаем и бутербродами, мы никак не могли дождаться девяти часов, чтобы начать звонить. Роль звонящего Длинный конечно же взял на себя.
  ‒ Сначала посмотришь, подучишься, а потом уже сам будешь звонить, ‒ как бы успокаивал он меня, хотя я не очень то и рвался в бой.
  Вопреки нашим ожиданиям, первые несколько звонков оказались неудачными. Красноречивое вступление, в которое Длинный пытался вложить как можно больше темперамента, не оставляло отклика у людей на той стороне провода. Его внимательно выслушивали, а потом вежливо и сухо отказывали. Отказ мотивировался нехваткой времени для встречи, или средств для пожертвований. К пятому набираемому номеру наш с Длинным запал стал сходить на нет. Эйфория стала сменяться разочарованием.
  ‒ А ты не забываешь своё "кыс-кыс"? - шёпотом спросил я его, когда он настороженно слушал гудки в телефоне.
  ‒ Мне кажется, что по телефону это не работает, ‒ поморщился он, а потом словно ошпаренный нажал на отбой.
  ‒ Ты чего? - спросил я.
  Длинный громко щёлкнул пальцами и швырнул телефон на диван.
  ‒ Молодец, Саня, на мысль меня навёл. Так мы только всех клиентов распугаем. Нужно ехать прямо к ним, без подготовки. Будем сваливаться как снег на голову, чтобы у них времени для маневра не было.
  Он снова схватил телефон и стал выжимать тугие кнопки, отвечающие жалобным писком на каждое нажатие.
  ‒ Алло, Тоха, привет! - бодро выпалил он, и я представил, как где то на другом краю города, сидя на взъерошенной кровати, протирает глаза, разбуженный внезапным звонком Антон.
  ‒ Ты комки достал? Ну и что, что только вечером договорились? Уже десять утра Антоха! Просыпайся, работать надо!
  Наверное, Антон спросонья не мог понять, кто кого принял на работу и мычал в трубку что-то невразумительное, потому что Длинный время от времени поглядывал на меня, пожимал плечами и улыбался, словно слушает бред сумасшедшего.
  ‒ Слушай, Антон, чего тут планировать? Мы уже всё распланировали...никаких предварительных звонков, будем заявляться без предупреждения. Сейчас нам нужны красивые комки и твоя машина
  ...а как ты думал мы будем с места на место перемещаться? На такси много не наездишь, да и все деньги, которых мы кстати ещё не заработали придётся таксистам отдавать
  ...так мы и не заработаем никогда, если ты до десяти будешь в кровати валяться. Давай, ищи камуфляж
  ...куда завезти? Гаражный кооператив "Салют" на Одесской, как приедешь, я тебя встречу. Да, Антон, найди ещё карту города...чем больше и подробнее, тем лучше.
  Отдав Антону последние распоряжения, Длинный отложил трубку и схватил справочник. Я придвинулся к нему, и мы снова углубились в изучение увлекательной книги с жёлтыми страницами.
  Антон появился в гараже только вечером. Он долго изучал наше жилище, заглядывая в каждый угол, поднимая занавески, расспрашивая о содержимом коробок на антресолях и поражаясь уютом обустроенной наверху комнаты.
  ‒ Да это бункер, пацаны, настоящий бункер! Тут полезной площади больше, чем в моей хате. Эх мне бы такой, я б тут же сбежал от своей бензопилы.
  Пушистый рыжий хвост на шапке и впрямь делал Антона похожим на лису, которая, забравшись в амбар, ищет, чем поживиться. Длинный встретил компаньона сухо. Он не был доволен тем, что Антон появился так поздно. К этому времени весь предварительный план уже был составлен. Нам не хватало только карты, на которой мы хотели помечать маршруты наших передвижений, чтобы не терять времени, катаясь по городу впустую.
  Длинный сразу же перешёл к делу. Он выхватил карту у Антона и стал раскладывать её на журнальном столике. Антон, которому не предложили даже присесть, по-сиротски приютился на подлокотнике кресла.
  ‒ Не ожидал, парни, что вы так рьяно за работу возьмётесь.
  ‒ А ты что думал, мы целый месяц будем планы строить? Завтра в девять будь здесь на колёсах. - Длинный мычал, не поднимая глаз от карты, на которой что-то помечал фломастером, колпачок от которого зажал во рту, словно мундштук сигареты.
  ‒ Чувствую, парни, мы с вами кашу сварим...‒ я снова почувствовал неизменный запах перегара, исходящего от Антона.
  ‒ Сва-арим, если спать долго не будешь. Ты комки достал? ‒ Длинный отвлёкся от карты и метнул взгляд на Антона, который тут же вскочил и принёс оставленный им внизу на антресолях объёмный свёрток.
  ‒ Отлично! - сказал Длинный, разворачивая серый в крупное пятно китель. - Саня, ты шить умеешь?
  ‒ Когда был духом, только этим и занимался! - бодро ответил я.
  ‒ Вот тогда подошьёшь нам штаны. Нам с тобой такие длинные не нужны. - Эта шутка прозвучала из уст Длинного немного грустно.
  Антон ушёл, даже не попив чаю, которого ему никто и не предложил. Я заметил, что Длинный ведёт себя, как руководитель всей операции. По сути, он им и являлся. Мы были на работе, где нет места лишним словам, чаепитиям и прочей ерунде. Мне нравился этот боевой настрой. Было похоже, что мы готовимся к решающему бою, который наступит завтра.
  Теперь карта была сплошь изрисована красным маркером. Это был план предстоящих сражений.
  4
  Первой в нашем списке, то есть в списке Длинного значилась большая мебельная фабрика, хорошо известная в нашем городе. Сначала я выразил свои сомнения по поводу этого выбора.
  ‒ Может не стоит начинать с таких монстров? Нужно, наверное, потренироваться на чём-нибудь, что попроще и поменьше.
  ‒ Мы не будем тренироваться! - ответил Длинный. - Будем сразу же работать. Если у нас всё получится там, ‒ он ткнул пальцем в место на карте, где фломастером был нарисован большой квадрат, изображающий фабрику, ‒ то потом будет получаться везде. Лучше сразу же начинать с самого трудного варианта.
  Я поражался железной логике Длинного. Он вёл себя так, словно имел за плечами многолетний опыт руководства каким-нибудь бизнесом.
  
  Антон подвёз нас к самому крыльцу проходной с распашными стеклянными дверями.
  ‒ Может быть всё таки с вами пойти? - весь его вид говорил, что вопрос был задан формально и ответ на него давно известен.
  ‒ Нет, ты будешь лишним, ‒ отрезал Длинный. - Твоё дело закинуть нас на крыльцо, открыть перед нами двери, закрыть их за нами и ждать в машине.
  Антон одного за другим просунул нас за стеклянные двери проходной и исчез. Мы были словно два подкидыша, оказавшиеся в огромном, отделанном мрамором холе с мягкой мебелью вдоль стен и стеклянной кабинкой бюро пропусков.
  Длинный уверенно направился на штурм кабинки.
  ‒ Извините, пожалуйста, а как нам попасть к директору? - Широко улыбаясь, спросил он симпатичную женщину средних лет за стеклом.
  ‒ Ого! Вот так с ходу прям таки к директору. - Наверное она приняла Длинного за какого-то шалуна недомерка, но разглядев его получше вдруг изменила тон.
  ‒ А вы по какому вопросу? Он вообще-то по записи принимает.
  ‒ Мы из ассоциации воинов-интернационалистов. - Это название в устах Длинного прогремело как организация объединённых наций, потому что женщина тут же схватила трубку и стала кому то набирать.
  ‒ Свет, тут к Сергею Петровичу пришли...говорят организация воинов интернационалистов...не говорят...нет не назначали. - она посмотрела на Длинного и тот в подтверждение помотал головой. В абсолютной тишине было слышно, как из трубки пищит чей то недовольный голос. Лицо женщины осунулось и теперь она смотрела на Длинного с состраданием, продолжая сжимать в руке трубку.
  ‒ Но они инвалиды - сказала она почти шёпотом.
  Длинный внезапно вклинился в этот разговор и уверенным голосом громко произнёс:
  ‒ Да да, пусть кого-нибудь пришлют, чтобы нас проводили. У вас ведь лифта нет?
  Посторонний человек, глядя на эту ситуацию, подумал бы, что этот простофиля не только не понимает, что его здесь никто не ждёт, а ещё думает, что за ним отправят эскорт. Но я уже давно знал Длинного, чтобы так не думать. Это была часть его тактики; тактики которая не давала сбоев.
  ‒ Они говорят, что...‒ стало заметно, что женщина с трубкой совсем растерялась. - Я сейчас сама подойду.
  Она попросила, чтобы мы подождали, выскочила из кабинки и исчезла за дверью находившейся сбоку.
  Мы остались вдвоём перед блестящим турникетом, чем-то напоминающем мне маленькую карусель.
  ‒ Кажется нас хотят продинамить, ‒ уныло сказал я.
  ‒ Не продинамят! - Уверенно подмигнул мне Длинный. - Во первых...- он щёлкнул по блестящей золотистой медали, висящей на левом нагрудном кармане камуфляжной куртки. - И во-вторых, волшебное слово. Ты не забыл?
  Теперь я был почти уверен в успехе нашего предприятия.
  Женщина вернулась в сопровождении молодого паренька в свитере и джинсах.
  ‒ Вот это Сергей! - она представила парня, словно тот пришёл на приём к нам. - Он поможет вам подняться и покажет, где приёмная.
  Судя по тому, как волновался паренёк и с какой осторожностью помогал подняться каждому из нас на два лестничных пролёта, мы казались ему очень важными птицами. Ну да новые камуфляжные куртки и голубые тельняшки под ними выглядели на таких как мы лучше любых дорогих костюмов. В огромной приёмной с кожаной мебелью длинноногая секретарша сказала, что нам придётся немного подождать, так как Сергей Петрович сейчас занят. Мы не отказались от предложенного кофе.
   Пока секретарша, цокая по паркету каблуками, бегала от чайника к шкафчику с кофе и принадлежностями, я смотрел на её идеальные ножки и с грустью думал, что у меня никогда в жизни не будет такой женщины. Длинный тем временем деловито листал глянцевый журнал, взятый им с журнального столика.
  Мы не успели сделать даже по глотку ароматного кофе из маленьких чашек, поставленных перед нами на столик обходительной секретаршей, как дверь кабинета открылась и оттуда вышли трое мужчин в костюмах. Первые двое кивнули нам головами и прошли мимо на выход а последний, седой симпатичный мужчина небольшого роста, полнозубо улыбаясь протянул руку сначала мне, а потом Длинному.
  ‒ Сергей Петрович, директор - представился он.
  Его рукопожатие было крепким и в то же время мягким, оно в отличие от мягкотелой внешности говорило о нём, как о сильном мужике, тёртом калаче.
  ‒ Пойдёмте в кабинет! - он открыл дверь, пропуская нас вперёд. - Светочка, кофе туда принеси.
  Кабинет был большой, прямоугольный, с длинным, как взлётная полоса столом для совещаний, который упирался в стоящий поперёк стол самого директора.
  ‒ Вам удобнее на стул, или как? - спросил директор, заходя вслед за нами.
  ‒ Нет, спасибо, мы всегда со своими, ‒ пошутил Длинный.
  Директор не знал, как реагировать на эту шутку, поэтому сделал вид, что не услышал её. Он отодвинул в сторону два стула рядом со своим столом, приглашая нас занять освободившиеся места. Усевшись в огромное кожаное кресло, он сложил руки перед собой в замок и молча кивнул, мол говорите, зачем пришли.
  ‒ Сергей Петрович, Вам наверное уже передали, что мы представляем ассоциацию воинов интернационалистов? - важно вступил Длинный.
  ‒ Да, мне передали, - улыбнувшись, кивнул директор, а потом тут же закусил губу переменив выражение лица на скорбное. - Да-а, наше государство только и может пацанов на войну отправлять, а потом крутитесь, как хотите. Я ведь не понаслышке знаю, у меня племянник в Чечне погиб.
  ‒ Значит, мы зашли к тому человеку! Думаю, мы найдём с вами общий язык, - улыбнулся Длинный и приступил к делу. - Сейчас в нашей организации сто шестьдесят человек. В основном к нам приходят люди, нуждающиеся в практической помощи. Наверное, сами знаете, война редко обходится без травм и увечий. И психологические травмы порой гораздо страшнее, чем телесные.
  Наблюдая за Длинным, я отметил, что он хорошо подготовился к разговору и ведёт себя, как руководитель Ассоциации.
  ‒ Вот мы травмированные, наиболее пострадавшие от войны люди и собираемся вместе. Есть, конечно, те, для кого поход на войну обошёлся без последствий, и слава Богу. Такие к нам и не пойдут. Мы собираемся не от хорошей жизни. - На этом месте Длинный тяжело вздохнул. ‒ Сейчас организация существует на взносы самих членов, которые порой каждую копейку считают, ведь мы по большому счёту все безработные. Но мы вынуждены скидываться вдесятером, чтобы помочь одному. Ну вы понимаете, что все деньги, которые мы собираем, уходят на решение наиболее срочных и наболевших вопросов самих участников. У кого-то родители болеют, кто-то сам в операции нуждается, кому то ремонт нужен, кому-то на гараж не хватает и так далее. Кроме всего этого мы должны оплачивать аренду помещения, которое снимаем под штаб, а она растёт как на дрожжах.
  Директор слушал молча, понятливо кивая головой почти на каждую фразу Длинного, но в его серых металлических глазах читалось: "переходи к главному".
  ‒ Из-за постоянной нехватки средств мы приняли решение создать свой фонд...фонд Ассоциации. Мы хотим попросить помощи у людей, которые понимают нашу проблему, которые поверят нам и не пожалеют поделиться малой каплей своих средств, с теми, кто в них действительно нуждается.
  Длинный действовал филигранно и безошибочно. Директор поставлен в безвыходное положение, после этих двух фраз "понимают" и "не пожалеют". О том, что он не понаслышке понимает нашу проблему, он уже сказал до этого. Если понимаешь проблему, вряд ли сможешь пожалеть средств, хотя бы для её частичного решения.
  ‒ Суть вопроса мне ясна. - По металлу, появившемуся в тоне директора, стало понятно, что он "включил директора". - Теоретически мы можем вам помочь, и я двумя руками за...‒ При этой фразе он положил обе руки на грудь, прикрывая позолоченную булавку на шикарном фиолетовом галстуке. - Только я не один и в решении таких вопросов должен заручиться согласием учредителей. Для этого мне нужно знать точную сумму, о которой идёт речь, так же потребуются все документы вашего общества, и зарегистрированного фонда. Вы же должны понимать, что такие операции строго проверяются нашими фискальными органами.
  Я следил за движением тоненьких синих губ директора, слушал его густой баритон, раздающийся эхом в пустоте огромного кабинета и чувствовал, как он сжимает свои челюсти, затягивает петлю, не оставляет нам и малейшего шанса выйти из этого кабинета победителями.
  ‒ Разумеется, мы предоставим все требуемые документы. Сейчас мы их с собой не взяли. Главным для нас было ваше согласие, думаю, мы его получили. - Длинный вдруг протянул через стол правую руку . Директору пришлось привстать, чтобы дотянуться до его руки из-за широченного стола.
  ‒ Можно конечно поступить проще! - сказал Длинный после рукопожатия. - Нам же не нужно каких-то баснословных сумм. Фонд добровольный и подразумевает, что вкладывают в него, кто сколько может. Если вы поделитесь хоть небольшой суммой, которую вам не жалко, тогда вы просто поучаствуете, лично, как человек. Тогда вам не нужно будет это с кем-то согласовывать, да и лишней бюрократии мы тоже избежим.
  Директор молча смотрел на взлётную полосу покрытую зелёным сукном. За время небольшой паузы, которая затянувшись могла показаться неловкой ему нужно было принять взвешенное решение. Конечно, была большая доля вероятности, что перед ним сидят обыкновенные аферисты, но это сходу проверить нельзя. В любом случае, то решение, которое предложил Длинный, было проще и оно полностью закрывало вопрос. Не нужно собирать совещаний, афишировать переводы в сомнительные фонды, которые могут вызвать множество вопросов у учредителей.
  "Кыс-кыс-кыс!" ‒ я мысленно помогал принять ему решение.
  ‒ Знаете ребята, если по такому варианту, я могу помочь совсем немногим. - Он пожал плечами, мол извините.
  ‒ Мы будем рады любой помощи. - радостно выпалил Длинный, словно уже получил огромную сумму.
  ‒ Ну тогда...‒ Директор кряхтя полез под стол, откуда раздался металлический скрежет поворачиваемого в замке ключа. Он открывал сейф.
  ‒ Вот всё чем могу, парни. - Он положил на стол тонкую пачку зелёных купюр. Здесь двадцать тысяч.
  "Двадцать тысяч!" ‒ от неожиданности я чуть не упал с коляски, но Длинный вёл себя абсолютно хладнокровно.
  Он протянул руку директору, которому снова пришлось привстать, чтобы встретить рукопожатие.
  ‒ Большое вам спасибо Сергей Петрович! Вы хороший человек и сейчас сделали доброе дело, а добрые дела, они всегда возвращаются. Впрочем, как и злые...
  5
  Восторгу Антона не было границ. Казалось, что рыжий хвост на его шапке вот-вот завиляет от радости.
  ‒ Молодцы, парни! Получилось! Я же говорил, что всё получится! Говорил? - Он ждал подтверждения своим словам. Развернувшись на водительском сидении, он по очереди трепал нас за щёки и плечи своей широкой лапой, словно ощупывал, всё ли у нас на месте.
  ‒ Говорил, говорил...‒ улыбался Длинный. - Куда бы мы без тебя...
  Антон не понимал, или не хотел слышать сарказма Длинного и продолжал радоваться.
  ‒ Парни, да мы с вами таких дел наворочаем, вы просто не представляете!
  ‒ Ладно, Тоха, хорош праздновать. У нас ещё куча дел на сегодня. Сейчас едем на Профсоюзную двадцать восемь. - Длинный перешёл на сухой командирский тон.
  ‒ А чего там?
  ‒ Увидишь...
  Все последующие четыре визита, которые мы нанесли в этот день прошли так же удачно, как и первый. Добродушная краснощёкая пышечка, директор стоматологической клиники отвалила нам десятку, в двух кафе мы получили от хозяек по пять тысяч, а высокий сухощавый главный инженер хлебозавода отвалил нам аж пятнадцать. Это была братская кровь, оказалось, что он сам прошёл Афган, правда служил там в роте обеспечения.
  Вёл переговоры только Длинный, а я был при нём молчаливым антуражем, дополнительной декорацией, предназначавшейся для усиления эффекта, который мы производили своим появлением. Длинный нигде не повторялся. С каждым новым человеком, в новой ситуации и обстановке он вёл себя по- разному. Оказывается, у него не было единой заготовки, заученного текста, какими пользуются обычные торгаши. Ему было интересно адоптироваться, находить общий язык с каждым новым собеседником. А мне было интересно наблюдать за Длинным. Это всё что я на тот момент мог делать.
  Лишь одна фраза повторялась Длинным при каждом разговоре. Он произносил её в разное время своего монолога, но чаще всего ближе к его завершению. Эта фраза была ключевой, она выводила разговор на финишную прямую и переключала собеседников на конкретные практические действия. Звучала она в основном так:
  "Мы хотим попросить помощи у людей, которые понимают нашу проблему, которые поверят нам и не пожалеют поделиться малой каплей своих средств, с теми, кто в них действительно нуждается".
  Это было идеальное сочетание слов, формула, выведенная Длинным, которая позволяла нам получать максимум отдачи от каждой встречи. Может быть, и без этой формулы наши просьбы находили бы отклик, но я знаю, что такого эффекта уж точно не было бы, как и без мантры "кыс-кыс-кыс", которую я неустанно повторял про себя.
  За две недели кропотливой работы мы побывали более чем в тридцати местах и заработали для фонда около четырёхсот тысяч рублей. Сорок тысяч, оговоренные десять процентов, мы поделили между собой. Поначалу мы с Антоном настаивали, чтобы Длинный забирал себе большую часть, но он пресёк эти разговоры одной фразой: "Сказал, делим всё поровну, и разговор окончен".
  В моём кармане за каких то две недели оказалась сумма в тринадцать тысяч. Таких денег за это время я не смог бы заработать, если бы даже был полностью здоровым человеком с приличным образованием. И всё это происходило благодаря одному человеку - моему другу, который был скромным только в одном случае, - когда нужно было делить деньги и славу.
  В последние два наших визита на кирпичный завод и пиццерию мне довелось лично вести переговоры. Я упросил об этом Длинного, потому что начинал чувствовать свою ущербность. Несмотря на то, что в эти разы всё происходило неуверенно и скомкано, результат в обоих случаях был положительным. Я понял, что это случилось только благодаря формуле Длинного, которую я заучил как мантру.
  Успешное двухнедельное турне мы решили отпраздновать втроём в небольшом кафе с названием "Русь". Мы весело болтали, запивая пивом шашлыки, под аккомпанемент кавказского исполнителя, поющего в основном репертуар "Ласкового мая".
  ‒ Я хочу выпить за своего друга! - Я с трудом удерживал на весу огромный бокал, наполненный пивом. - За моего талантливого друга.
  ‒ За нашего...‒ попытался поправить меня Антон.
  ‒ Не перебивай, ‒ я метнул на него ревнивый взгляд. - Ты даже не представляешь насколько он талантливый. Да он, наверное, и сам не знает. Ему бы сейчас большим бизнесом рулить, а он тут с таким отребьем как мы ошивается.
  ‒ Ну это ты зря! - улыбался Длинный звякая своей кружкой об мою. - Я парни ничем не лучше вас. Антоха себе цену знает, а вот ты Саня себя просто недооцениваешь.
  ‒ Это точно! - Антон так сильно кивнул головой, что, казалось, она у него сейчас отвалится, и упадёт в кружку с пивом.
  ‒ Нет, Длинный, здесь ты меня не убедишь. В том, как ты общаешься с людьми, как ты говоришь, как ты умеешь убеждать, тебе нет равных. Так говорить я уж точно не буду никогда.
  Длинный поморщился, словно услышал сущую нелепицу.
  ‒ Никогда не говори "никогда", Саня. Тебе мешает только одно, твоя неуверенность, которой, кстати, стало гораздо меньше, с момента нашего с тобой знакомства. Говорить, разговаривать это простейшая функция, которую осваивает каждый человек. Некоторые вон на трёх-четырёх языках уверенно болтают. Важно не то, как ты говоришь, важно о чём. Наших последних клиентов между прочим ты обработал и довольно успешно.
  ‒ Это я у тебя учусь...‒ я растерянно улыбнулся. - Но всё-таки, я считаю, что с этим талантом нужно родиться...
  ‒ Посмотри на тёлок за соседним столиком, ‒ вдруг перебил меня Длинный.
  Я повернул голову и увидел, двух молодых девчонок, которые наклонившись, друг к другу через стол о чём-то задушевно болтали. Мой взгляд прилип к скрещенным под столом двум парам стройных ножек в чулках и волна неутолимого желания, словно разряд тока пробежала от головы до копчика.
  ‒ Ты не туда пялишься, ‒ оборвал мои грёзы Длинный. - Послушай, о чём они говорят.
  ‒ Ничего не слышно! - Действительно, голос кавказского певца не давал разобрать, о чём говорят девчонки, были слышны только интонации и обрывочные фразы, словно две птички пели на перебой.
  ‒ А тут и слышать не надо! Я вижу, что разговор там ни о чём. Это пустое сотрясание воздуха. Так собаки тявкают, или курицы кудахчут. Кроме эмоций там нет ничего. А в тебе, Саня, я вижу содержание. Ты не пустышка и даже то немногое, что ты говоришь, всегда чего-то весит. Твои несколько слов важнее, чем трели этих куриц. - Во время этой фразы Длинный почему то зыркнул на Антона. ‒ Главное, чтобы ты не зажимался, но это со временем пройдёт, поверь мне, дружище. - Он снова поднял свой бокал.
  6
  Длинный не любил Антона. Сначала я думал, что мне это кажется, но со временем убедился, что это так. В разговоре он часто пытался поддеть командира, и весь его вид при общении с ним выдавал его раздражение, которое трудно чем-то прикрыть. Поначалу я относился к Антону нейтрально и даже испытывал к нему тёплые чувства, ведь благодаря ему я попал в Ассоциацию и познакомился с Длинным. Со временем, благодаря влиянию Длинного, я тоже стал относиться к нему с неприязнью и опаской. Нет, мы никогда не проговаривали своего отношения к Антону вслух. Ни Длинный ни я в разговорах между собой не разу не говорили о нём в негативном ключе. Нам уже много о чём не нужно было говорить вслух. Мы чувствовали друг друга на уровне интуиции, как сиамские близнецы, как волчата из одного помёта.
  За следующие две недели работы, мы принесли фонду триста пятнадцать тысяч рублей за вычетом наших тридцати пяти тысяч, взятых себе как проценты. Теперь можно было говорить, что мы обошли все более менее значимые организации в этом городе. Конечно, мы пропускали мимо внимания сапожные мастерские, булочные и маленькие ларьки. Длинный говорил, что от них много не поимеешь, только наездишься.
  Итак, за один месяц мы пропахали весь город, прошли его по кругу и заработали довольно прилично, чтобы искать что-то мелкое в дебрях. Из пятидесяти восьми организаций, нам не отказали ни в одной. Вопрос стоял только в размере пожертвований. Теперь провалом считалось только та ситуация, когда у руководителей почти не было налички, и они отдавали небольшие деньги, коими теперь у нас считались суммы менее пяти тысяч. Рекорд в нижней планке побил директор автосервиса, который наскрёб нам по карманам триста пятьдесят рублей. Но и в этом случае выражение нашей благодарности и рукопожатия были такими же горячими как везде. Что касается самой большой суммы, то её мы получили на хладокомбинате, где энергичный директор, очень крупный мужчина, устроил экстренное совещание, на котором собрал деньги со всех подчинённых. Тогда мы унесли в клюве тридцать восемь тысяч рублей.
  Переговоры теперь мы вели по очереди. Я упрашивал Длинного, чтобы он предоставил эту функцию полностью мне, на что он деланно обиделся, сказав, что я эгоист и хочу лишить его работы и удовольствия.
  Но всё хорошее заканчивается. Закончились все красные точки, отмеченные нами на карте в первый день работы. Сражение было выиграно вчистую, и теперь возникал вопрос: "А что же дальше?".
  ‒ Ну и что дальше? - Я только что проглотил пятьдесят грамм ледяной водки и хрустнул крепким солёным огурцом. Мы снова сидели втроём всё в том же кафе "Русь", с тем же приподнятым настроением, в котором пребывали весь этот месяц.
  ‒ Как что? - Антон чуть не подавился куском жареного мяса. - Работаем дальше в этом же духе.
  ‒ В этом же не получится, ‒ вздохнул Длинный. - Золотая жила иссякла, все доходные места мы обошли. Город то не резиновый.
  ‒ Ну и что? Нужно ещё искать. Этих по второму кругу будем обходить. Да и что у нас свет клином на этом городе сошёлся? Поедем вон в Ё-бург. - Раскрасневшееся лицо Антона излучало жар, как инфракрасный обогреватель. Он не хотел мириться с мыслью, что всё идёт на спад, к завершению. Ему хотелось ещё, как маленькому ребёнку, опустошившему коробку шоколадных конфет, но продолжающему шарить жадным взглядом по комнате, в поисках ещё одной такой же.
  ‒ В Ё-бурге есть свои ассоциации. Не хотелось бы пересекаться с этими ребятами. Тебе дети лейтенанта Шмидта о чём-нибудь говорят? Ты "Золотого телёнка" читал? - Улыбался Длинный высокомерно глядя на Антона.
  ‒ Да ладно тебе нагнетать - тот раздражённо махнул рукой. - Да и здесь ещё можно много мест найти и по второму кругу...
  ‒ По какому кругу? Ты чё, хочешь каждые две недели к людям заявляться? А тебе не кажется, что это будет похоже на рэкет? У всех этих парней всё это ещё свежо в голове. Я не хочу, чтобы меня вместе с этой коляской с лестницы спустили! - Длинный закипел очень резко, неожиданно для меня, а в особенности для Антона, но выпустив пар, продолжил уже спокойнее.
  ‒ А на счёт того, чтобы ещё кого-то найти...Антон, здесь мы сделали всё, что могли. Если найдёшь ещё кого-то, пожалуйста, вперёд...
  ‒ Ну и что ты предлагаешь? - Антон уставился в тарелку с недоеденным мясом.
  ‒ Так этим вопросом Саня и начал наш разговор, ‒ улыбнулся Длинный. - Что я предлагаю? На этом фронте перерыв минимум на один месяц.
  ‒ И что прикажешь делать этот месяц? - Антон чиркал зажигалкой, которая не хотела давать огня.
  ‒ То, что мы и до этого делали. Наслаждаться жизнью. Мы с Саньком уже три футбола пропустили, в бане уже забыли когда были, да и полно ещё развлечений в этом городе. Тем более деньги теперь есть...‒ Длинный, обхватив меня рукой, крепко сжал моё плечо. - Весна вон пришла, а мы и не заметили. Радуйся жизни, Тоша, она ведь такая короткая!
  Действительно, яркие тёплые лучи молодого солнца проникали в маленькую щель между плотными шторами и падали прямо в центр нашего стола. Антон понуро курил, и дым от его сигареты, как змея за лиану, зацеплялся за солнечный луч и долго неподвижно висел в нём.
  ‒ А тебе нужно подумать, куда деньги распределять. Мы же для этого их собирали. Как надумаешь, зови нас. Будем согласовывать...
  
   В распределении средств фонда мы участвовали втроём. В первую очередь решили помочь тем, у кого проблемы со здоровьем и не хватает денег на срочные операции. В основном это были не сами участники, а их родители, дети, или жёны, но здесь мы естественно не делали никакого разделения. В итоге сумма в четыреста тридцать тысяч разлетелась мгновенно. Мы пытались никого не обидеть, с боем вырывая у Антона часть средств на очередного участника. Тот злился, обвинял в нас в неразумном транжирстве и сетовал, что таких как мы вообще подпускать к деньгам нельзя. Наверное, тогда он в первый раз пожалел, что взял нас в соучредители, а не просто предложил больший процент с прибыли, которую мы приносили в фонд.
  ‒ Пацаны, вы ведёте себя неадекватно! - шипел он, после очередного спора, в котором Длинный выбил сто тысяч на шунтирование сосудов для отца Сашки Фёдорова. - Вы раскидываетесь такими суммами, как будто у нас миллионы в распоряжении. Сейчас весь фонд разбазарим на эти таблетки, уколы и операции.
  ‒ Так здоровье это основное, Антон. Его не будет и ничего уже больше не надо тогда. Хорошо, вон у тебя его полно. - Длинный покосился на раскрасневшееся в пылу спора лицо Антона.
  ‒ Да ладно тебе! У меня, между прочим диабет. Лекарства тоже в немалую сумму обходятся, но я же не прошу чтобы...
  ‒ А ты и не должен просить, Антон! У тебя на это зарплата есть. - Длинный разговаривал с председателем, как воспитатель детского сада, объясняющий ребёнку что хорошо, а что плохо.
  ‒ Дело не в этом, парни. Нам ведь ещё много других вопросов нужно решать с арендой, ремонтом, новую мебель сюда хотели купить, стол биллиардный...
  ‒ Вопросы нужно решать по степени их сложности. Сейчас основные закроем с операциями, ссудами и перейдём к этим...‒ спокойно рассудил Длинный.
  ‒ Слава, когда мы к ним перейдём уже ничего не останется...
  ‒ Значит эти вопросы будут ждать следующего раза, когда деньги появятся.
  В результате горячего спора, продолжавшегося до глубокой ночи, ещё двести тысяч было выделено на гашение ссуд за жильё трём семьям, остальное решили оставить как резерв.
  7
  Так наш плотный график внезапно освободился. В нём появилось множество окон для посещения футбола, бань, концертов и прочих мероприятий. Тотальное напряжение последнего месяца сменилось полным расслаблением, и я даже не знал, что из этого лучше. Мы чаще стали налегать на выпивку и травку, наш график совсем сбился, превратившись больше в ночной. Засыпали мы, как правило под утро, а просыпались далеко за полдень, благо, что окон в нашем бункере не было и дневной свет никак не влиял на наш глубокий сон. Я заметил, что начинаю терять форму, ту остроту восприятия жизни, которую приобрёл после знакомства с Длинным и которая до сих пор только набирала обороты.
  ‒ Всё-таки плохо без работы! - Я пялился в потолок, обшитый шпоном и пускал дым вертикальной струёй вверх. В очередной раз мы засиделись за пивом до утра, и проснувшись, не могли понять который сейчас час и стоит ли вообще вставать.
  ‒ А мне нормально, я по этому поводу не страдаю. - столбик дыма выпущенный изо рта Длинного, оказался плотнее и выше моего.
  ‒ Я какой-то разбитый в последнее время. Вся эта расслабуха на меня плохо действует. - простонал я вытягивая руки вверх. - Работа, она как-то дисциплинирует, да и вообще, я лично кайф получаю...
  ‒ Я тоже получаю, только от новой работы. Я уже себя достаточно знаю, Саня. Когда достигну в чём-то хороших результатов, теряю к этому всяческий интерес.
  ‒ Ну, тут ведь не только о своём интересе надо думать, а ещё и о деле. Мы взяли на себя ответственность помогать пацанам. Они нами довольны и теперь будут ждать дальнейших действий.
  ‒ В том то всё и дело, что они будут ждать, и чем больше мы будем приносить в фонд, тем меньше они будут довольны.
  ‒ Но почему? - удивился я ответу Длинного.
  ‒ Да потому, что природа человека такая. Ты думаешь, что им помогаешь? Да мы это для себя делаем. Выигрывают в этой истории только три человека: ты, я и наш друг Тоха. - Имя Антона Длинный словно выплюнул, оттопырив нижнюю губу.
  ‒ Длинный, я чё то тебя не понимаю. Мы же вместе были на совещаниях, всё поделено по чесноку.
  ‒ А я не говорю, что кто-то кого-то обманывает. Я говорю о тех, кто в этой ситуации находится в выигрышной позиции. Ты помнишь, о чём мы с тобой разговаривали в тот первый день в баре? Тогда я убеждал тебя, что выигрывает всегда тот, кто даёт, что прося кого-то об услуге, ты делаешь ему одолжение. Помнишь, как тебя это возмущало тогда?
  ‒ Ну да, было дело. ‒ Ответил я, не до конца понимая, куда ведёт Длинный.
  ‒ Ты изменил своё мнение после того разговора?
  ‒ Конечно, и я тебе об этом говорил.
  ‒ Так что же тебе не понятно в этой ситуации? Здесь мы являемся дающими. Мы оказываем помощь этим парням, соответственно находимся перед ними в выигрышной ситуации. В этом случае мы приобретаем больше, чем они, понимаешь?
  ‒ Понимаю, но что из этого следует?
  ‒ А из этого следует, что мы с тобою никакие не благодетели, Саня. Мы совершили взаимовыгодную сделку. Парни получили средства, мы получили удовольствие и лишний довесок в копилку самоуважения. Только их эта сделка ослабила, а нас сделала сильнее. Вот и всё сальдо баланса.
  Я в очередной раз понял, что мне не совладать с логикой Длинного. Она, извиваясь, как змея, всегда приползала в пункт назначения, намеченный заранее.
  Убедившись, что я снова на лопатках, Длинный лихо, словно на лошадь вскочил на свою коляску, сунул в рот зубную щётку и покатил вниз к умывальнику.
  ‒ А вывод из вшего этого такой. - Его голос, искажённый воткнутой в рот щёткой громыхал уже снизу. - Дыши шпокойно, Шашка, мы никому ничего не должны.
  В этот же день за завтраком, который, как правило, проходил у нас в обеденное время, Длинный придумал, как развеять мою хандру.
  ‒ Завтра с утречка в Ялуторовск на аэродром поедем. Там Женька наш инструктором работает. Ну тот, который белобрысый, заикается и в бильярд лучше всех играет.
  Я в недоумении поднял голову с набитым ртом, в котором кусок батона болтался в питьевом йогурте.
  ‒ Жа -щем, ‒ только и смог произнести я, чтобы удержать пищу во рту.
  ‒ В десантуру будем тебя посвящать. Сделаешь свой первый прыжок. Лучше поздно, чем никогда.
  Я сделал огромное усилие, проглотив огромный комок пищи словно удав кролика.
  ‒ А как? - я посмотрел себе ниже живота.
  ‒ Очень просто, с инструктором. Женька сам тебя подстрахует. - Длинный старательно, слой за слоем намазывал масло на батон.
  ‒ Ну ты как? Или ссышь?
  ‒ Вот ещё, ‒ я заносчиво хмыкнул. - Давно мечтал, только думал, что в таком состоянии уже не прыгнуть. Но если это возможно, я только за.
  Женька, которому мы полдня дозванивались на базу, был очень рад и сказал, что всё устроит, только приезжать нужно пораньше, пока нет ветра.
  В Ялуторовск мы прикатили ещё затемно на такси. Заспанный Женька встретил нас и проводил в свою небольшую каморку.
  ‒ Где-нибудь через час отчалим, пока парни борт подготовят. Оба прыгать будете? - Женька наливал в стеклянные стаканы кипяток из чайника.
  ‒ Оба! - ответил Длинный и ткнул пальцем в меня. - Он в первый раз.
  ‒ Ну и н-ничё страшного, я сам с С-сашкой пойду. - улыбнулся Женя и потрепал меня за плечо.
  Непроходящая улыбка, словно растянутая проволока застыла на моём лице. До прибытия на аэродром я догадывался, что мне будет страшно, но я не мог подозревать, что страх овладеет мной так рано, ещё до посадки в самолёт.
  Пропеллер Антошки ( так ласково назвал маленький самолёт Женя) издавал монотонный булькающий звук, и немного подрагивал, словно его бил озноб. Наверное Антошке передавалась моя внутренняя дрожь, которая по мере приближения к самолёту становилась сильнее. Мы вчетвером загрузились в небольшой салон, похожий изнутри на продолговатую бочку с отверстиями по бокам. "Ни окон ни дверей, полна горница людей" - зачем то всплыла в моей голове старая детская загадка. Окон здесь было целых шесть и они равномерно располагались по обоим бортам и было две овальных двери, одна в кабину пилотов и вторая для нас, искателей приключений.
   Всё равно салатовый цвет в который был окрашен салон делал его похожим на перезрелый огурец. Сидения, больше похожие на лавки тоже располагались по бортам. Так мы и уселись друг напротив друга. Я с Женькой на одной лавке, а Длинный и ещё один инструктор Руслан напротив. На взлёте самолёт затрясло и заболтало из стороны в сторону, так что мои руки просто срослись с поручнями, в которые я вцепился мёртвой хваткой.
  "Как бы меня отдирать от них не пришлось" ‒ подумал я, когда схлынула паника, вызванная взлётом. Антошку продолжало трясти и мотать из стороны в сторону, словно мы ехали по ухабистой дороге. Длинный и татарин Руслан пялились на меня в упор, как на девочку, в первый раз пришедшую на танцы. Глаза обоих щурились и выдавали улыбки, скрытые под обрезом шлемов. Они наверняка видели страх застывший в моих глазах.
  "Вот только не надо мне рассказывать, что тебе в первый раз было нисколечки не страшно" ‒ посылал я мысленный упрёк Длинному, который синхронно со мной подпрыгивал на лавке, держась за поручни.
  Летели мы, по моим ощущениям, целую вечность. Устав от монотонного гула и вибрации, издаваемой Антошкой, я думал о том, чтобы всё быстрее уже началось и закончилось.
  Вдруг наверху вспыхнув замигала красная лампочка, бросая на наши лица тревожные отблески.
  - П-приехали - сказал Женька. - Ну чё, готов? - он похлопал меня по плечу.
  Я молча кивнул, наблюдая за Русланом, который подойдя к двери, одну за другой снимал щеколды. Дверь открылась, раздался хлопок, и нас как ледяной водой обдало напором холодного воздуха. Ну вот и началось. Я чувствовал, как намокли мои ладони, вцепившиеся в поручни. Длинный не отводил от меня смеющегося взгляда.
  ‒ Ну чё, п-пошли! - услышал я крик Женьки заглушаемый шумом винтов и ветра.
  ‒ Пошли! - Крикнул я в ответ, и, преодолев оцепенение, отпустил руки от поручней. Женька один за другим подёргал опоясывающие меня широкие ремни, потом подхватил под мышки и ловко развернулся, так что я оказался лицом у распахнутой двери. Я увидел ровные расчерченные как на карте контуры зелёных лесов, бурых полей, перечёркнутых ровными хордами дорог. Прямо под нами находился тёмно синий квадрат. "Странно, а почему озеро квадратное?" - подумалось мне. Я чувствовал, как Женька производит какие-то манипуляции, пристёгивая меня к себе.
  ‒ Очки надень!
  Я опустил со лба огромные пластиковые очки и прекрасный вид немного помутнел.
  ‒ Готов?
  Теперь я держался за поручни по обеим сторонам двери, словно застрявший на подножке троллейбуса пассажир мешающий пройти задним. Нужно только разжать ладони и всё тут же изменится. Мир уже точно не будет таким как прежде после этого шага в бездну. Из оцепенения меня вывели слова Длинного прозвучавшие в голове.
  " Разве есть что-то в этом мире, чего тебе стоит бояться?"
  Ну да! Я отпустил поручни. Синий квадрат помчался мне на встречу.
  А-а-а! - я захлебнулся криком, который поток воздуха забил мне в глотку. Все мои внутренности сжались в комок и подобрались к самому горлу. Резкий рывок, и огромная пёстрая полусфера закачалась под нами из стороны в сторону. Женька что-то кричал над моим ухом, тыкал мне под нос кулак с оттопыренным большим пальцем, а я зачарованно смотрел вокруг себя и вниз. Что-то такое могло случиться со мной в моих снах, где я часто вот так парил над землёй, но реальность превосходила все ночные грёзы. Никогда ещё я не видел всё так далеко, глубоко и в таком объёме. Мой взгляд не встречал границ в виде иллюминаторов или окон, он был свободен вместе со мной. Он летел от одного края сферы, к другому, он утопал в огромном голубом озере, где кусками ваты летали облака, устремлялся за пикирующим птичьим клином и возвращался к ровным границам полей.
  Всё становится ясным и понятным, когда смотришь на это с высоты пятисот метров. Лес уже не представляется таким страшным и дремучим и видно, откуда и куда идут сплетённые в паутину дороги. В огромной панораме вдруг появился маленький белый купол. Я всматривался в крошечную точку под куполом пытаясь разглядеть моего лучшего друга.
  Длинный и Руслан уже ждали внизу, когда мы словно в море окунулись в колыхающуюся траву. Я почувствовал как ноги Женьки встретились с травой, сделали два плавных толчка, и упёршись в землю затормозили наше движение. Руслан, подскочивший сбоку, тут же помог мне отстегнуться. Пока парни собирали парашюты мы с Длинным сидели на меже и довольно щерились, глядя на небо.
  ‒ Ну что, поздравляю. Теперь ты тоже гвардеец. - Пихнул меня в бок Длинный.
  ‒ Спасибо! Спасибо тебе! Это было круто...‒ я не мог передать словами нахлынувшие эмоции. Лошадиная доза адреналина не давала мне удержаться на месте. Я смеялся, крутил головой в разные стороны и ёрзал не находя себе места. Мне не хватало ног, чтобы прыгать выше головы.
  ‒ Это надо отметить! С тебя причитается! - Радовался Длинный, наблюдая за моим экстазом.
  ‒ Обязательно!
  8
  Алкоголь не брал. По силе воздействия он намного уступал тому наркотику, которым в переизбытке была насыщена моя кровь. Он не мог быть сильнее этого воздействия и не мог ослабить его остроту, поэтому сегодня оказался бесполезным. До вечера мы просидели вчетвером с нашими инструкторами в маленькой каморке, одну за другой раскупоривая бутылки водки. Закусывали подогретой на плитке тушёнкой. Всё как там, в армии, в полевых условиях, когда слаще этих разваренных волокон мяса в желатиновом бульоне ничего не было.
  По случаю своего посвящения в десантники я раскошелился на щедрую поляну. Я искренно праздновал и поднимал тосты вместе со всеми, но для меня это было конечно не посвящение в десантники, но посвящение в нечто большее. Я чувствовал, что раз за разом всё больше постигаю глубину, которую открывает мне Длинный.
  В бункер вернулись ближе к ночи. Спать не хотелось, пить тоже, но праздник не должен был заканчиваться, и чтобы он не проходил при пустом столе, Длинный достал недокуренную нами в прошлый раз папироску.
  Несколько глубоких затяжек зелья подарили приятную расслабленность и как обычно перевели ход наших мыслей в философское русло. На экране поочерёдно мелькали красивые личики и аппетитные части тел девчонок из группы "Стрелки".
  "Ты бросил меня, ты бросил меня..." - поочерёдно причитали они томными голосами. Я смотрел клип, и в который раз ощущал накативший прилив желания, который должен был смениться отливом безысходности. Каждый день, проведённый с Длинным, добавлял мне уверенности и в какое-то время я забывался и ощущал себя полноценным. Это ощущение вместе с уверенностью пробуждали во мне основной инстинкт, казавшийся давно похороненным. Этот инстинкт играл со мной злую шутку. Ослепляя меня, он как бы говорил: "Ты лучший и все девчонки будут твоими. Начинай действовать". Но после этой тёплой волны следовал ледяной ковш, который обрушивало на меня сознание. Оно твердило: "Ты неполноценный и никогда им не станешь. Забудь про женский пол. Если не веришь, посмотри вниз и сразу всё поймёшь. Вот ЭТО твоя реальность!"
  ‒ Чего завис, Саня? - голос Длинного отвлёк мой внутренний взгляд от наблюдения за борьбой сознания и инстинкта.
  ‒ Длинный, а тебе бабу не охота? - Услышав свой голос со стороны я понял, что травка всё таки пробила брешь в моей сегодняшней броне.
  ‒ Нет! - отрезал Длинный. Мне показалось, что он хочет закрыть тему.
  ‒ А меня в последнее время будто прорвало. Я думаю, неужели у меня не будет никогда...хотя бы не таких, а вообще. - Я мотнул головой на девчонок в телевизоре.
  Длинный ничего не ответил. Он молчал, а значит, его трогала эта тема, не могла не трогать.
  ‒ Я уже и забыл про всё это, но сейчас...почему-то...иногда начинает казаться, что всё ещё возможно.
  ‒ А чего же тут невозможного. Сейчас позвоним и привезут тебе на выбор каких хочешь. Деньги у нас есть, да и ты заслужил сегодня. - Длинный говорил устало, медленно, пытаясь напялить улыбку.
  ‒ Нет, в том то всё и дело, что я не хочу так. За деньги, или из жалости это не то. Хочется быть мужиком завоевателем, мужиком которого хотят, понимаешь?
  ‒ Хочешь быть мужиком, Саня, будь им. Всё в твоих руках. - Длинный вяло чиркал спичкой, пытаясь прикурить папироску.
  ‒ Дело как раз не в руках, а в ногах. - Тяжело выдохнул я.
  ‒ Саня, это всё детские сопли. Если хочешь быть мужиком ‒ будь им. Да просто найди его в себе, и все они будут твоими...‒ Длинный махнул тяжёлой рукой на телевизор.
  ‒ Ну а чё же ты сам? - я развернулся, глядя на профиль друга, который вдруг превратился в ястреба.
  ‒ Не хочу! В этой жизни я закрыл вопрос с женщинами. Один раз я очень плохо поступил с одной из них. Вот это - он показал на свои культи, ‒ расплата за ту мерзость, которую я совершил. Это и не только... Я же тебе говорил, сколько времени проторчал в ледяной воде. Там всё умерло, Сашка. - Ястреб продолжал смотреть в телевизор. Рука с дымящейся папиросой между пальцев резко взмыла вверх, упреждая мои возражения. - Не говори ничего. Я сказал, что для себя закрыл эту тему. Её просто нет, как и того, что находится у меня ниже пояса. Как я живу с этим... то есть без этого? Да нормально живу, как видишь. Только это не значит, что и тебе нужно так же. Голова ястреба медленно повернулась ко мне. Его глаза блестели. - Я тебе желаю, чтобы у тебя всё было. Да я просто уверен, что будет. Я тебя женю, вот увидишь.
  После этих слов, сказанных на подъёме Длинный превратился в себя, и, бодро перепрыгнув с дивана в коляску, подъехал к шкафу и включил магнитолу. Заиграл неизменный "Roxette".
  "Почему у этой группы нет ни одной весёлой композиции? Они бы сейчас очень пригодились. Зря я вообще эту тему затеял". - Думал я, глядя на Длинного, замершего там, возле шкафа и откинувшего голову с папироской во рту назад.
  "Spending my time,
  Watching the days go by..." - мелодичный грустный голос переносил меня на пять лет назад, туда, где эта песня звучала из каждой подворотни. Наверное, туда же уносился и Длинный, который начал говорить, не поднимая запрокинутой головы. По небольшому красивому лирическому вступлению в духе Длинного я понял о чём будет рассказ. Он мягко издалека подходил к тому поступку названному им "мерзким", тому поступку, который по его мнению повлиял на его дальнейшую жизнь.
  Я ожидал услышать от Длинного страшное, леденящее кровь, признание, но история показалась мне вполне обыденной и житейской и чего-то тянущего в ней на смертный грех я не замечал. Я бы не узрел в этой истории ничего страшного, если бы её рассказал кто-то другой.
  9
  Он увидел её на дискотеке в танцзале и сразу же потерял голову. Дерзкая красивая и неприступная, она была центровой среди своих подружек. Поначалу она не воспринимала Длинного всерьёз и относилась к нему играючи, как к очередному ухажёру. Она просто не знала, что уже попала в капкан, в паутину к человеку-пауку, который всегда добивается желаемого. Этот человек был не в меру энергичен и напорист, а так же он знал одно волшебное слово. В общем немного конфет, несколько букетиков, два похода в кино, бутылочка шампанского, и она уже в постели у Длинного, а после, как это часто бывает градус влюблённости пылкого ухажёра стал стремительно понижаться. И всё бы было как обычно, когда отношения постепенно сводятся на нет, и охотник начинает поиски новой добычи, но девчонка оказалась необычная. Теперь уже влюбилась она и так страстно, что не собиралась никому отдавать возлюбленного. Длинный оценил эти её чувства, но со своими уже не мог ничего поделать. Он оставил её, как бы про запас, на будущее, а сам продолжал крутить романы с другими девчонками, благо недостатка в них у него никогда не было. Она стала ему, словно верная жена, которая ждёт мужа из бесконечных командировок и длилось это почти два года. Он не смог расставить все точки над "и" тогда в самом начале, и ощущал, что несёт на себе обузу.
  ‒ Я ещё зелёным тогда был и не усвоил одного правила, которое сейчас неукоснительно соблюдаю. Оно гласит о том, что если тебе что-то не по душе, нужно обрывать это сразу в самом начале, и чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше. Нужно уметь говорить "нет", как бы тяжело это тебе не давалось. Это будет всяко легче, чем последствия. Запомни, Саня, один раз поленишься, или струсишь, чтобы сказать "нет", можешь упустить шанс, бесцельно потратить годы жизни или потерять что-то дорогое. Научись говорить это короткое но трудное слово и пусть оно будет вторым заклинанием после "кыс-кыс". Они как два полюса, одно даёт плюс, другое минус, но вместе приводят к балансу. Тогда я не знал этого слова, и очень об этом жалею.
   Как сейчас помню ту нашу встречу. Это было после обычного секса у меня дома. Она сидела на кровати, вся раскрасневшаяся, с растрёпанными волосами, красивая до чёртиков, но ненужная, использованная в очередной раз. Она медленно застёгивала на груди белую в горошек блузку и смотрела на меня. Я курил и бегал глазами из стороны в сторону. Мне хотелось, чтобы она ушла. А она всё сидела. Рука застыла на последней пуговке, и я понял, что она сейчас что-то скажет. Что-то важное, но очень для меня неприятное.
  "Слава, я вчера у доктора была...". Дальше можно было уже не договаривать, да я уже ничего и не слышал. Меня словно обухом по башке хватили, сидел как во сне, слушал её, кивал, лепетал что-то; на прощанье поцеловал в щёчку, сказал, что выкрутимся и что-нибудь придумаем.
  На самом деле я уже всё придумал. Я просто вычеркнул её из своей жизни. Выдрал листок из блокнота, скомкал и выбросил в мусорное ведро. Мне было параллельно, что было на нём написано. Я перестал отвечать на её звонки, не приходил на места наших встреч, не открывал дверь, когда она приходила и по-воровски выглядывал в глазок, когда она часами дожидалась меня в подъезде. Проходили дни, недели, она продолжала звонить, через друзей добивалась встречи, но я виртуозно её избегал.
  В мой день рождения мы шли ко мне праздновать весёлой пьяной компанией. Мы с друзьями недавно сняли двух отпадных тёлок, и вечер обещал быть классным. Вдруг я увидел её. Она сидела на лавочке у подъезда и на коленях у неё была какая-то коробка, наверное подарок. Она уже давно всё поняла, но продолжала ждать меня и надеяться. Так собака ждёт своего хозяина. Тогда я просто прошёл мимо...
  На этом рассказ Длинного прервался. Острый кадык на его шее задёргался, словно ему в горло попал огромный комок, который он силится проглотить. Посидев молча с запрокинутой на спинку коляски головой и с закрытыми глазами, он продолжил, не изменяя своей позы.
  ‒ Я прошёл мимо, словно это было пустое место, но я не мог не видеть её глаз. Они не обвиняли, они продолжали надеяться...- снова пауза, и кадык ходит как поршень, пытающийся вытолкнуть наружу слёзы.
  ‒ Я забыл о ней тут же, как только закрылась дверь подъезда и не вспоминал около месяца, пока ко мне не заявилась её подружка. Она рассказала о том, что Аня замкнулась, перестала ухаживать за собой, перестала общаться, перестала учиться. Ещё Аня долго пыталась спровоцировать выкидыш и ей это удалось. И ещё, она сказала, что Аня бросила учёбу в институте и уехала в свой маленький город на севере. Она не пришла просить, чтобы я вернулся к её подружке. Она пришла просто рассказать. Она пришла посмотреть в мои глаза, посмотреть в них с презрением. Она хотела, чтобы я знал и помнил и у неё это получилось. Я осознал всё, но было уже поздно. Тогда уже я точно понимал, что запустил ЧЁРНЫЙ БУМЕРАНГ.
  10
  Длинный поднял голову, огляделся, словно только что вышел из транса и стал хлопать по карманам олимпийки в поисках папирос.
  ‒ Бумеранг? - я уцепился за последнее, сказанное Длинным слово. Какой бумеранг?
  Длинный потянулся, с хрустом наклонил голову сначала к одному плечу, потом к другому, затем очень глубоко затянулся и долго задержал дым в себе, так что на выдохе он стал почти прозрачным.
  ‒ Бумеранг, это моя теория, моё личное мироощущение, ‒ грустно улыбнулся он.
  ‒ Рассказывай! - жадно просил я, зная, что снова буду погружён в эту чёрную бездну, в нутро этого человека, каждый раз отдёргивающего передо мной занавеску, за которой обнаруживается очередная ступень.
  ‒ Бумеранг, Саня, это такая изогнутая деревянная штука, которая издревле использовалась как оружие. Геометрия бумеранга устроена так, что он, при правильном броске, возвращается в ту точку, с которой был запущен...
  
  Я прекрасно знал, что такое бумеранги, но решил не перебивать друга.
  ‒ Не могу точно вспомнить, когда я увидел эту картинку. Может во сне, а может по накурке привиделось. Короче стою я где то в поле. Травка на нём неестественно зелёного цвета и вся такая ровненькая, как на поле для гольфа. День хороший солнечный, я в самом центре поля, а вокруг ни души. Рядом со мной большой такой ящик, ну как в цирке у иллюзионистов бывают весь блестящими звёздочками обклеенный. Открываю я его крышку, а он полный бумерангов. И бумеранги в нём двух цветов чёрные и белые. Чёрных гораздо больше, чем белых, они там в основной массе. Я беру один чёрный, взвешиваю его в руке. А он такой приятный на ощупь, весь гладкий, глянцевый, красивый. Я размахиваюсь и со всей дури швыряю его вдаль. - Длинный сделал движение рукой из-за спины, похожее на замах. - Он летит, классно быстро со свистом рассекая воздух, и в одну секунду уходит в точку. Я беру второй, швыряю и вижу, что не нужно делать усилий, он почти сам выпархивает из твоих рук и словно не ты ему придаёшь энергии, а он тебе, такое бодрящее чувство возникает после броска. Ну я беру третий, четвёртый, пятый, швыряю их один за другим. Они уходят кучно в небо, в одну точку. И все чёрные, ну потому, что их больше, их найти легче и с виду они красивее. Думаю, дай-ка один белый запущу. Поковырялся в груде чёрных вытащил один белый. А он тяжёлый, какой то неказистый с виду, весь шершавый, что и руку не мудрено при броске содрать. Подумал я и отложил его в сторону, а сам ещё несколько чёрных запустил, ну тянет меня к ним, понимаешь? Наконец всё таки решаю кинуть белый. Пытаюсь сделать это так же легко, как с чёрными, но у меня не получается. Он к ногам падает. Тут уже сила нужна. Ну, думаю, попробую последний раз, напрягаюсь и что есть мочи швыряю. Полетел, но не так быстро и далеко, завис где-то там в небе. Смотрю, он болтается там, как живой. Пригляделся, а это голубь белый. Он возвращается и на плечо мне садится. Вот это чудо, только успеваю подумать я, как вдруг огромная чёрная стая пикирует с неба прямо на меня. Вороны врезаются как пули в голову в живот в плечи, разбивают лицо сбивают с ног. Я лежу и чувствую, что убит, а сверху на меня падает маленькое белое пёрышко.
  Картина, нарисованная Длинным, оказалась настолько яркой, что в конце меня начала бить дрожь. Лицо горело, словно от оплеух полученных от крыльев чёрных птиц, а во рту появился смрадный привкус.
  ‒ Не знаю точно, когда я это увидел, но это было давно, ещё до тех событий и эта картинка всегда была со мной и остаётся по сей день. Я знаю, что такое чёрный бумеранг. Не сомневайся, он всегда тебя найдёт.
  Теперь я понял, что имел в виду Длинный. Единственное, что было мне не ясно это то, почему он увязывает тот случай с брошенной подругой и свою травму. Мне казалось, что эти ситуации неравнозначные. Я почувствовал, что пришло время всё прояснить, и, пару раз громко крякнув, чтобы прочистить горло, приступил к вопросам.
  ‒ Длинный, объясни мне одну вещь. По твоей теории все плохие поступки возвращаются к нам в виде бумеранга. Но как я понимаю, ответ должен быть равнозначным. Почему ты решил, что пострадал именно из-за того случая с Аней. Может что-то было ещё посерьёзнее. Ты же на войне был. Может ты там кого-нибудь убил?
  ‒ Конечно убил! - Длинный развёл руками, как будто речь шла об элементарной вещи. - Убил и не одного, а по меньшей мере двоих, или троих.
  ‒ Тогда это логичнее вписывается...
  ‒ Не логичнее! - перебил меня Длинный. - Я был на войне...был солдатом и действовал по приказу. Я не ощущал своей вины, когда стрелял в этих людей. Я просто убивал врагов, да и только.
  ‒ А почему ты думаешь, что всё зависит только от твоих чувств и ощущений. Ты может и не ощущал вины, но по факту могло быть по другому. Там тоже люди и...
  ‒ Если я не ощущал вины, значит, и не совершал ничего предосудительного. Есть большая разница между поступками, которые ты совершаешь непреднамеренно и осознанным злом. Убивая врага, я просто делал свою работу. У меня не было к нему ничего личного, я должен был его просто ликвидировать, убрать, как солдата вражеской армии. Я не хотел причинить ему лишней боли, не разрывал его изнутри на мелкие кусочки, не топтал и не унижал его так, как это сделал тогда с Анькой. Знаешь, я бы хотел, чтобы она увидела меня сейчас в таком виде. Может быть, ей стало бы немного легче. Я надеюсь, что у неё всё наладилось. - Длинный внимательно разглядывал свою руку, перебирающую чётки.
  Магнитола щёлкнула, включая реверс, и опять заиграло "Spending my time". Только сейчас я понял, что за всё время рассказа Длинного, играла одна эта песня. Она что одна на всей кассете?
  ‒ Эта песня...‒ Длинный, грустно улыбнулся, словно услышав мой немой вопрос, ‒ она играла тогда на дискотеке. Она была любимой у Аньки, я ей даже кассету с этой группой подарил...Знаешь, я её тогда не любил...а теперь люблю.
  Я не понимал, о чём конкретно говорит Длинный, об Ане или об этой песне, но всё-таки решил вывести его из ступора.
   ‒ Давай лучше чаю попьём!
  ‒ А давай! - он звонко хлопнул по ляжкам, словно очнулся от страшного сна.
  Одним чаем дело не ограничилось. Анаша пробудила в нас тот звериный аппетит, который только разыгрывается по мере поглощения пищи. Мы давились толсто нарезанными шматами охотничьей колбасы, поедая её вместе со шкурой, с упоением хрустели солёными огурчиками, откусывали от разрезанного вдоль и измазанного майонезом батона, запивали это всё до безобразия сладким чаем. Деликатесы чередовались, ходили по кругу; подъеденное дорезалось, пока не заканчивалось вовсе. Мне казалось, что желудком является всё, что находится ниже моей шеи до самого низа живота. Я превратился в огромный желудок. Судя по набитым щекам, измазанному майонезом и усыпанного крошками рту Длинного, он тоже на полчаса превратился в огромный желудок. Иногда мы глядели друг на друга и прыскали от смеха, прикрывая ладонями рты, чтобы их содержимое густой кашей не вывалилось наружу. Мы не насытились, а просто сказали себе "хватит", когда на маленьком журнальном столике, застеленном газетами, не осталось ничего, кроме белых крошек. Длинный шариком катнулся на спинку дивана и закурил.
  ‒ Вот это кайф. Ради этого стоит жить...‒ томно мычал он, выпуская клубы дыма изо рта и носа.
  Я протяжно зевнул, рискуя вывихнуть челюсть.
  ‒ Эй не спать! - крикнул Длинный. - Мы ещё с вами не закончили дорогой друг.
  ‒ Что не закончили? - Я делал вид, что не понимаю, о чём говорит Длинный. На самом деле я знал, что этот разговор не закончен, и ждал, когда он доберётся до меня. - Может завтра уже? - промычал я, не закрывая зевающего рта.
  Длинный полез за подлокотник и достал оттуда, недокуренную папиросу, прикурил от своей и протянул мне.
  ‒ На, это чтобы тебе не спалось и лучше думалось.
  Я всё ещё делал вид, что не понимаю, чего от меня хочет Длинный, но на всякий случай сделал несколько глубоких затяжек. Когда я передавал папиросу назад, мне показалось, что моя рука утончилась и вытянулась в запястье, как карамельная палочка.
  "Вот так торкнуло" - голос во мне прозвучал басисто и медленно, снова на зажёванной магнитофонной кассете.
  ‒ Твоя очередь рассказывать! - Лазерные прицелы зрачков Длинного добрались до моих глаз, как я не пытался их спрятать, и теперь проникали дальше, буравя мой мозг тоненькими красными лучиками.
  ‒ Что я должен рассказать? - Спросил за меня чей-то голос.
  ‒ Почему ты потерял ноги?
  ‒ Я же тебе говорил. Это была противопехотная мина...
  ‒ Я не спросил тебя как? Почему ты потерял ноги? Как ты думаешь? Ты ведь это знаешь. Это будет первое, что придёт тебе в голову.
   Голос Длинного шептал, шелестел, как змеиная чешуя, он проникал мне в уши и ноздри и копался в моих мозгах. Острая лопата звякала, ударяясь о мёрзлый слой. И вдруг...Я увидел всё...
  11
  "...ну слушай, Петька анекдот. Идут по пустыне три негра: русский, татарин и киргиз".
  Вся наша банда взрывается хохотом, после рассказанного мной свежего анекдота. Белобрысый Жека всегда смеётся одинаково, растирая маленькими кулачками нос. Макс ржёт заразительнее всех. Его смех всегда начинается с громкого визга, и потом он протяжно хохочет - "А-ха-а-ха-а-ха-а" - словно завывает какая-то баба. Этот смех взрывает даже тех, кто смеяться и не собирался. Вован хихикает отрывисто и как-то неестественно. Мне кажется, что он не понял юмора и просто смеётся за компанию. Димон, тот вообще согнулся и присел, словно смех вызвал спазм в его животе. Теперь голая худая коленка высунулась из рваной дыры на его триколях.
  Наши велики костром валяются в траве, рядом с детской площадкой с железным каркасом ракеты и маленькой вечно скрипящей каруселью. Вокруг всё белое. Нет, это не зима, просто всё усыпано тополиным пухом. Лето, разгар школьных каникул и мы как обычно маемся бездельем, придумывая каких бы проблем наскрести на свои пятые точки. Жека, нагнувшись так, что половина белой жопы показалась из под безразмерных шорт, сделанных видимо из батиных джинс, пытается поджечь пух. Вспышка и огненные ручейки растекаются по всей детской площадке.
  ‒ Жека, хорош газ тратить! Чем потом прикуривать будем? - стонет Димон.
  ‒ У меня ещё спички есть, - пищит тонким голоском Жека.
  ‒ Так и поджигал бы от спичек!
  ‒ Так прикольнее.
   Пацан в белой панамке тащится на велике по аллее вдоль серого панельного дома. Заметив нас, он останавливается припадая на правую ногу, потом отталкивается и развернувшись едет назад. Пацан совершил непростительную ошибку. Проедь он просто мимо, мы могли бы не обратить внимание, но сейчас словно по команде, мы вскакиваем и разбираем свои велики.
  ‒ Давай быстрее, пацаны! Он не местный с Площади, или с Пентагона. - кричит Димон, оседлывая свою "Каму".
  ‒ Вы видели, у него там катафот полно! - это уже я ору, разгоняясь на "Уральце" без рамы.
  ‒ Какие катафоты, я щас с ним великом махнусь. - кряхтит Вован, плетясь позади, под рамой своего огромного "Урала".
  Мы с Димоном отрываемся от всех и уже огибаем дом, за который юркнул чужак.
  ‒ Вон он! - Я показываю пальцем на мелькающую в кустах белую футболку. Пацан пересекал небольшой сквер, засаженный кустами акации. Он едет по единственной бетонной дорожке, которая вся в пузырях и трещинах, так, что сильно и не разгонишься. Чтобы его догнать, нужно наддать, объезжая огромные трещины по траве, рискуя перелететь через руль. Димон на своей "Каме" вырывается вперёд. Моему "Уральцу" далеко до "Камы", да ещё и цепь проскальзывает, поэтому я начинаю отставать.
  ‒ Димон, жми его к мосту! - истошно воплю я, понимая, что если чужаку отрезать путь направо во дворы, он окажется в ловушке, так как слева находится виадук.
  Димон проделывает всё чётко. Свистя и улюлюкая, он продирается через кустистый парк, отрезая чужаку путь. Тот вынужден свернуть направо, и едет вдоль насыпи моста, по дороге, которая вот-вот упрётся в железку. Теперь ему не уйти. Я, прыгая через кочки, выезжаю к насыпи, справа едет сделавший небольшой крюк Димон. Спина чужака мелькает не более, чем в ста метрах от меня, так что я вижу овальное пятнышко пота, выступившее на его футболке. Вот он притормаживает, понимая, что загнан в ловушку. Нет, чё он делает? Я вижу, как он изо всех сил штурмует пологий склон, ведущий на мост. Об этом мы не подумали. По мосту он попадёт прямо в Пентагон, а это уже не наша территория. Остаётся одно, нагнать его на мосту. Я с пробуксовкой медленно забираюсь по пыльному грунтовому склону. Меня обгоняет Димон, а сзади уже слышится лязганье великов остальных пацанов. Когда я взбираюсь на горб моста, Димон уже достаточно далеко. Я вижу, что чужаку не удалось далеко уехать и есть все шансы его догнать хотя бы на середине моста. Разгоняясь по пешеходной дорожке идущей сбоку моста, я начинаю свистеть и улюлюкать. Пацаны сзади и Димон подхватывают боевой клич. Теперь мы как стая индейцев, пустившаяся в погоню за бледнолицым. Вдруг пацан, или устав от погони, или испугавшись нашего свиста, останавливается и перекидывает велик, через грязно серый железный отбойник.
  "Чё он творит?". Мы наддаем скорости и визга! Охота в финальной стадии. Стая почти настигла добычу. Я вижу, как он вскакивает на велик, и несётся прямо поперёк проезжей части. Он хочет добраться до разделительной полосы. А потом пересечь ещё две полосы и он окажется на другой стороне. Это очень плохая идея потому что...
  Я замираю, застыв как вкопанный, там впереди замирает Димон. Сзади слышится бряканье падающих великов и мат пацанов.
  "Бля-я!"
  Огромный камаз с оранжевым кузовом находится на том месте, где только что был пацан. Свист тормозов я услышу позднее.
  " Что это? Что произошло? Куда пропал пацан?" - Я вижу какой то предмет, корявую каракатицу, которая подпрыгнув несколько раз замирает, прислонившись к отбойнику. Приглядевшись, я вижу, что это смятое словно пережёванное и выплюнутое великаном велосипедное колесо.
  Димон врезается в меня на всей скорости, вырывая из оцепенения.
  ‒ Шухер! Быстрее валим отсюда! - орёт он, и, не дожидаясь моей реакции, отталкивает меня локтём и несётся в обратном направлении.
  ‒ Ва-алим! - кричит он застывшим пацанам и те, словно отмерев, по команде кидаются за ним. Я еду последним и с трудом пытаюсь разогнаться, так как ноги, крутящие педали, становятся ватными.
  ‒ Мой друг, который ехал впереди видел всё. Пацан попал прямо под переднее колесо камаза. Его просто размазало по асфальту. Сначала мы умотали куда глаза глядят аж за три квартала. Через час, отдышавшись и придя в себя, решили вернуться. Любопытство взяло верх. Мы стояли снизу под насыпью и смотрели на скопление машин и суетящихся людей там на мосту. Громкие визги сирены, мигающие маячки и огромная прорва машин. Я ещё ни разу не видел, чтобы на мосту скапливалось столько машин, тогда ведь ещё не было пробок. Тогда я не мог поверить, что всё это наших рук дело. Димон предложил подняться и посмотреть поближе. "Мы уже типа не при делах" говорил он, и в его голосе не было сожаления, или вины, он просто немного вибрировал от страха. Парни оставили велики внизу и поползли на насыпь, а я остался. Может я был самым впечатлительным из них, но тогда просто не смог сдвинуться с места. Они вернулись через пятнадцать минут оживлённые с выпученными глазами и наперебой рассказывали об увиденном. Они словно хотели поделиться впечатлениями от американского фильма, на который им удалось попасть в отличие от меня.
  ‒ Он просто в лепёшку! ‒ кричал Женька.
  ‒У него нога отдельно сбоку лежит ‒ пытался перекричать его Вован.
  Никто из них даже не подумал, что этот пацан, размазанный по дороге, наших рук дело. А я думал об этом постоянно. Мне кажется, что после этого случая краски жизни немного потускнели, я стал больше тревожиться впадать в депрессию и думать о смерти. Нет не о самоубийстве, а о возможности своей физической смерти и это меня сильно тревожило. А тогда я решился подняться на мост только на следующий день вечером. Всё равно меня тянуло туда, как преступника тянет на место преступления. Огромное бурое пятно так и осталось на дороге, как его не пытались смыть из пожарного шланга. А ещё я увидел катафоту. Она лежала в пыли у бордюра, переливаясь и поблёскивая в лучах солнца. Тогда я подумал, что из-за этого несчастного кусочка стекла мы загнали пацана прямо в лапы смерти.
  
  12
  
  Первое, что я увидел, когда очнулся это большой палец Длинного, двигающий одну за другой бусинки чёток. Щёлк-щёлк-щёлк, словно продавщица подводит итог покупкам, щёлкая костяшками счёт. Я не мог понять, что это было? Либо я просто был погружён в нарисованную мной картину, либо рассказывал её Длинному. На какое-то время я выпал из реальности, перенёсся из нашего бункера в свой старый двор, переместился на пятнадцать лет назад.
  ‒ Грустная история! - Эта фраза Длинного, говорила о том, что я всё таки рассказал эту историю вслух.
  ‒ А почему она?
  ‒ Что она?
  ‒ Почему именно эта история? Я спросил тебя, почему ты потерял ноги, и ты привёл эту историю. Почему?
  ‒ Да потому что это первое, что пришло мне в голову...сам же сказал...
  ‒ Ну значит всё так и есть. Это самый правильный и точный ответ на вопрос. Щёлк-щёлк-щёлк - клацнули бусинки. - Теперь ты знаешь причину и поверь, от этого будет только легче. Ты заплатил по счетам. - Щёлк-щёлк-щёлк. - Вы в полном расчете с этим пацаном.
  Длинный вытянул обе руки вверх, а потом развёл их в стороны и снова соединил у себя на коленях.
  ‒ Ну, раз всё теперь ясно, можно забыться здоровым богатырским сном. - простонал он, широко улыбнувшись.
  Но теперь уже я не хотел спать. Я знал, что не усну, пока не получу ответ на свой следующий вопрос, а за ним будет ещё один и ещё...скорее всего я не усну никогда, пока со мной рядом этот человек.
  ‒ Погоди со сном, дружище! - Я положил руку ему на запястье. - Всё таки я не совсем догоняю...что то не сходится в твоей теории про бумеранги. Да, допустим в моей ситуации всё чётко: есть причина и есть следствие. Но если следовать этому правилу у нас бо̀льшая половина человечества должна быть безрукая и безногая. Вот хотя бы эти мои дружки, они все сейчас в полном порядке. Димон так тот вообще крупным бизнесом рулит и о той истории забыл на следующий же день.
  ‒ Эх, дружище! Да если бы всё в этой жизни было так очевидно. - Длинный оттолкнулся от моего плеча и сделал оборот на коляске вокруг своей оси, словно элегантный танцор исполнил пируэт. - Если бы каждый точно знал, что за воровство потеряет правую руку, за ложь левую, за убийство и предательство обе ноги, преступлений жестокости и подлости было бы гораздо меньше. Их было бы меньше во внешних проявлениях, но это не значит, что люди стали бы другими. Все пороки сидели бы глубоко внутри и это только из страха. Это похоже на цивилизованное общество, где все отношения регулируются законом. Чем жёстче законы, тем правильнее и послушнее общество. Но законы не делают людей лучше, они под страхом кары заставляют их скрывать пороки, и чем неотвратимее наказание, тем меньше будет проявлений этих самых пороков. Но люди от этого не становятся лучше, или хуже, они перестают быть собой. Они надевают маски. И вот если наступит какая-то форс-мажорная ситуация, типа бедствия, или войны, где законы перестают действовать, вот тогда они снимут свои маски. И это будет страшно. Я был на войне и видел людей без масок, думаю, что и ты повидал их тоже.
  ‒ Судя по твоим словам, этот закон...бумеранга, применим только к тебе, или ко мне, все остальные могут жить, спокойно творя подлости и не ждать возмездия.
  ‒ Ты всё правильно понял, Саня. Этот закон применим к небольшой категории людей. К избранным счастливчикам, коими мы с тобой являемся!
  ‒ И в чём же наше счастье?
  ‒ А в том, что нам открылся этот закон. Мы его знаем и видим его очевидность. Если его не знают все остальные, не значит, что его нет. Для них он проявляется не столь явно, и тем хуже для них. Они будут страдать, даже не зная, отчего им всё это. Не обязательно потерять ногу, чтобы быть несчастным. Можно терять веру, любовь, по капельке утрачивать радость. Можно стать несчастным, будучи при этом абсолютно здоровым. Можно жить до ста лет пребывая в аду, при этом создавая внешнее впечатление, что всё хорошо.
  Голос Длинного сорвался, осип, он схватил со столика стакан с недопитым чаем и сделал глоток.
  ‒ Не ищи доказательств этого закона, обобщая весь житейский опыт. Не распространяй его на всю Одессу. Просто знай, что он есть, знай его механику и живи по нему.
  ‒ И что я получу? - Я просто не мог не задать этот шкурный вопрос, рвущийся наружу.
  ‒ КРЫЛЬЯ! Саня, ты получишь крылья! Ты ощутишь свободу, лёгкость, у тебя не станет долгов. Знаешь, как в Библии написано: "И остави нам долги наши, так же, как и мы оставляем должникам нашим...". Там именно про это говорится.
  ‒ Не знал, что ты читаешь Библию! Ты вроде говорил, что в какого-то другого Бога веришь?
  ‒ Я просто сказал, что представляю его немного по-другому...Я знаю, что он есть, что он один, но каждый из нас видит его по-своему. И от этого видения многое зависит. Мне кажется Саня, что это неважно, пусть он будет казаться разным для мусульман, там христиан, или буддистов, главное чтобы мы правильно понимали его законы. Эти законы одни и в Коране и в Библии и в Талмуде. Много лишнего, наверное, в этих книгах, ведь переписывали их всё таки люди, но суть главное едино. Вот я тебе про бумеранги рассказывал, а это тоже самое, что и эти "долги" про которые там говорится. Чтобы стать свободным, нужно стремиться к балансу.
  Наверное, в моих вытаращенных глазах Длинный снова увидел недоумение, потому что вдруг выдохнул и улыбнулся.
  ‒ Хочешь, объясню на житейском примере? Моя мать была бухгалтером, и даже дома вела учёт всяким там расходам и доходам. Была у неё такая толстая тетрадь, в которую она всё записывала. Я часто листал эту тетрадь, где каждая страница была разлинована на две колонки. В обеих колонках столбиками были записаны цифры. На мой вопрос о том, что значат все эти цифры, он ответила, что в левой колонке она записывает всё, что мы должны потратить в этом месяце на продукты, электричество и прочие покупки, а в правой, всё то что мы должны получить. Это их с отцом зарплата, пять рублей, которые сосед занимал и так далее. То есть в левой колонке были наши долги, а в правой колонке то, что должны нам. Снизу под этими колонками подводилась черта, и там стояла всего одна цифра. Она была или слева или справа. Если цифра находилась слева, это означало, что по итогу остаёмся должны мы, а если справа, то наоборот должны нам. Идеальный вариант, как объясняла мне мать, это когда внизу нет цифр, или стоят нули. Это значит, что баланс сошёлся...- Длинный вздохнул и стал серьёзным.
  ‒ Она была хорошим бухгалтером, но в её жизни баланс так и не сошёлся.
  ‒ А твой баланс...он сошёлся? - выложил я очередной появившийся в моей голове вопрос.
  ‒ Нет, Саня, не сошёлся, но я всегда стремлюсь делать так, чтобы он был минимальным. Пока живёшь активной жизнью сложно не копить долгов, да и скучно как-то, главное знать меру и грань.
  ‒ А совсем без долгов нельзя?
  ‒ Наверное, можно, только это не жизнь будет. Знаешь, не ошибается тот, кто ничего не делает, а ничего не делать скучновато. Чем больше шевелишься, чем активнее действуешь, тем больше ошибок совершаешь. Главное, чтобы они не были слишком большими, ну и не копились.
  ‒ И как же сделать так, чтобы они не копились? - Я чувствовал себя любопытным трёхгодовалым малышом, который живёт одними вопросами.
  ‒ А никак. За тебя их спишут, и ты это почувствуешь. Просто, когда будешь жить по закону, будешь понимать, за что получаешь очередной пинок под зад. Всё будет просто, как в той бухгалтерской тетрадке.
  ‒ А если...
  Длинный не позволил моему очередному вопросу сорваться с языка.
  ‒ Саня, дружище, давай поспим немного. Сейчас всё выговорим с тобой, на потом ничего не останется.
  Я расстилал свою лежанку с радостной мыслью:
  "Нет, дружище, мы с тобой никогда не наговоримся!".
  13
  Я чувствовал те изменения, которые происходили со мной после наших ночных посиделок. Они были не явными, и я даже не мог понять, что конкретно изменилось. Изменялось как будто всё и сразу и в лучшую сторону. Теперь я уже не ожидал неприятностей и подвохов от жизни. Впереди было лето. Оно только наступало, тёплое, солнечное, длинное, разноцветное и ароматное, оно набирало силу и цвет, и нельзя было даже вообразить, что оно может когда-нибудь кончиться.
  Мы ценили каждый день этого лета и проводили их бесшабашно и весело. Мы просыпались, когда придётся, завтракали, если придётся и покидали бункер, направляясь, куда придётся. Уже в дороге придумывалось, куда мы сегодня направимся. Длинный говорил, что не интересно что-то планировать заранее, что спонтанная идея, родившаяся в настоящий момент, гораздо живее и ярче. Он говорил, что нужно жить сегодняшним днём и даже продуктов покупал только на день вперёд.
  ‒ До завтра ещё дожить надо, чтобы просто так деньги тратить. - ворчал он, когда мы в очередной раз выходили из магазина.
  ‒ Чё же ты тушняк и макароны ящиками хранишь на несколько лет вперёд? - пытался я его поддеть, зная, что всё равно выкрутится.
  ‒ Это стратегический запас на случай ядерной войны. Ни чё ты, дурик, не понимаешь...‒ отшучивался он.
  Каждый день новое место, каждый день новые впечатления, каждый день новые знакомства. Это было нашим девизом. Трудно вспомнить все места в этом городе, где мы побывали, проще было найти те серые дыры, куда мы с моим другом не сунули свои носы тем летом. Мы не пропускали ни одного футбольного матча, и нас знал каждый уважающий себя фанат в этом городе, мы были на всех без разбора концертах, которые проходили в городе летом. Мы шли на всех будь то Басков, Киркоров, или группа Ронетки, мы проникали в городскую филармонию, на стадион и в драмтеатр и всюду абсолютно бесплатно. Волшебное "Кыс-кыс-кыс" никто не отменял. Мы ходили на турниры по дзюдо, самбо, боксу значимые и не значимые, нам было всё одно, городские это соревнования, федеральные или уровня состязания спортивных школ. Нас тянуло на любое шумное весёлое сборище. Мы бывали на всех ярмарках, распродажах, во всех торговых центрах, на рынках. Нам было интересно находиться среди людской массы, которая питала нас своей энергией. Не было дня, чтобы мы не обзавелись очередными хорошими знакомыми. Мы знали, что пухлый армянин по имени Вардан, всегда накормит нас шашлыком из молодой баранины, если мы появимся на Ленинском рынке, что весёлые айзеры Керим, Ильшат и Алишер, наберут нам полный пакет овощей и фруктов, если мы придём в овощной на Привозе; седая и интеллигентная бабуля Любовь Михайловна скажет нам "мальчишки, только быстро", если мы появимся на входе Филармонии, а другая бабушка по имени Елизавета Матвеевна, всегда пропустит нас в Драмтеатр, а если будет не её смена, то это сделает Анна Борисовна. Красномордый Воха в своей неизменной жёлтой бейсболке всегда придержит нам наши места на трибунах на третьем ряду с краю, если будет интересный матч.
  И конечно же бары и закусочные. Они все были к нашим услугам. В Пирожковой дядя Паша всегда вытащит из подсобки наш пластиковый столик и нальёт по огромной кружке неразведённого пива; в "Нептуне", молоденький и худой как велосипед бармен Илья, выскочит из-за стойки, поможет нам усесться на высокие стулья и в первую очередь как всегда нальёт по высокому стакану "Кровавой Мэри"; в "Кристалле" Арарат фирменно звонко щёлкнет длинными пальцами, и прокатит по длинной стойке два пухлых стакана с вискарём. В "Сибирских зорях" усатый в белом фартуке Миша и его блинчики, в "Мимино" долма от Дато, в "Руси" жгучая брюнетка Жанночка, от которой не уйдёшь голодным, в "Востоке" Маринка, или Инга, в "Колосе" Степан, в пельменной на Республике Елизавета Фёдоровна с её фирменным соусом.
  Город стал для нас уютным домом, в стенах которого комфортно и не страшно, доброй заботливой мамкой, которая никогда не оставит своё чадо голодным и не ухоженным, любимой женщиной, которая щедро делится с тобой своими прелестями, каждый раз открывая новую интимную часть.
  Мы возвращались в своё логово за полночь, для того чтобы забыться на несколько часов и, едва продрав глаза, снова нырять в пучину города.
  Наш график был свободным и спонтанным, и всё-таки было в нём несколько обязательных пунктов. Вторник, суббота - баня, четверг - Ассоциация, в среду с утра я ходил домой к своим. Мать говорила, что я стал совсем как беспризорник, но по ней было видно, что она видит по мне, что всё хорошо как никогда. Мало того, что я не висел у них на шее, а ещё нет-нет да и подкидывал деньжонок, ещё тех, что остались после работы с Фондом. Ложкой дёгтя был недуг отца, но здесь, как говорила мать "мы прекрасно справляемся...".
  Периодически нас доставал Антон. В промежутках между собраниями Ассоциации, где он вцеплялся в нас мёртвой хваткой, он пытался названивать на телефон, который сам же нам подогнал. К его несчастью мы никогда не брали его с собой и очень редко заряжали. Антон говорил, что пора работать, он требовал от нас активной деятельности, он пытался нас укорять и давить на нашу сознательность, ноя о том, что мы заваливаем так успешно начатое дело. Длинный отмахивался и кормил его завтраками, мол старых клиентов обходить ещё рано и нужно выждать ещё хотя бы месяц. На самом деле Длинному было неинтересно. Он признавался мне, что не любит жёстких графиков, режимов, расписаний, повторяющихся мероприятий. "Повтор - это начало конца" - не уставал говорить он. Ему всегда хотелось чего-то нового, ему не нравилась проторенная дорога, он предпочитал продираться через дебри. Распознав в нём эту черту, находчивый Антон всё таки придумал, как пробудить интерес Длинного к работе. Он предложил нам съездить с ним в Ё-бург. Там его сослуживец был при каких-то непонятных делах, но, по словам Антона, обещал посодействовать тому, чтобы мы смогли заработать для фонда на чужой территории. Обещания были непонятные, расплывчатые, тем более пересказанные Антоном, поэтому затея представлялась не больше, чем авантюрной, но именно это и взбодрило моего друга. Немного поломавшись перед Антоном для виду, в конце концов, он согласился поехать.
  ‒ Командировочные, гостишка и хавчик с тебя, - сказал он Антону, которому не хватало только его рыжего лисьего хвостика, для того, чтобы он завилял.
  14
  В Ё-бург ехали на электричке, которая преодолевала расстояние в три сотни километров более восьми часов, кланяясь каждому столбу и пеньку в лесу. Поселились недалеко от вокзала, в какой-то замызганной общаге, видимо оставленной на каникулы студентами и теперь сдаваемой под гостиницу. Так называемый трёхместный номер больше походил на тюремную камеру. Три кровати вдоль обшарпанных выкрашенных в синий цвет стен, стол, на трёх с половиной ножках и тумбочка, на которой когда-то стоял телевизор, составляли все удобства номера. Кухня с загаженной плитой и загаженный туалет были отдельно на другой стороне узкого коридора, застеленного дубовым рваным линолеумом. И слава богу!
  ‒ Тоха, я смотрю ты несильно заморочился с расходами на командировку. - Смеялся Длинный, раскачиваясь на скрипучих пружинах кровати, на которую лихо запрыгнул с коляски. - Мне даже страшно вообразить, чем ты нас собираешься кормить.
  ‒ Ладно тебе, Славик! Чем тебе комната не нравится? И в худших условиях бывали, вполне себе спартанская обстановка. - Антон безнадёжно пытался открыть залепленное ещё на зиму окно. - А на счёт хавки: хотите бичпакетов заварим, я с собой взял да и кипятильник есть. Можно кафеху поблизости поискать, только не на вокзале, тут всё в три дорога.
  ‒ Нет, Тоха, бичпакеты ты сам жри. Мы их дома наелись. Стоило ради них триста вёрст пилить. - Длинный словно ребёнок прыгал на пружинистой кровати, так, что она в любой момент была готова слететь с душек и сложиться как раскладушка. - И кафе надо искать не по принципу, что подешевле, а что вкуснее и безопаснее для здоровья. Антон, я скажу, ты так себе продюсер.
  ‒ Да уж, блядь, не Барри Алибасов. - шипел Антон под мой хохот. - Да и вы не группа "На-на".
  ‒ Нет мы не группа "На-На" мы группа "Дай-Дай" и у нас есть свой райдер. - Длинный взлетал до самого потолка под жалобный скрип кровати.
  ‒ Это что ещё за хренотень? - нахмурился Антон. - Слава перестань мебель портить!
  ‒ Это такой перечень требований, который артист предъявляет, когда едет на гастроли. К примеру, говорит, жить буду только в пятизвёздочных отелях и жрать только в ресторанах где есть повар итальянец.
  ‒ Хорошо, парни! Будете зарабатывать как те звёзды, тогда в любой ресторан, какой захотите, а пока...
  ‒ Ну, тогда ведь мы и продюсера другого найдём. - Длинный наконец упал на спину и тут же задымил папиросой.
  ‒ Зря ты так, Слава! Я к вам со всей душой, а ты меня всё подъебнуть хочешь. - Антон свинтил крышку с недопитой им в электричке бутылки русской, сделал несколько глотков, и, поперхнувшись, долго занюхивал локтём.
  ‒ Всё Антон, больше не буду! - Длинный сомкнул ладони, словно фараон на фреске. - Я не знал, что у тебя такая ранимая психика. Ну правда...хорош обижаться. - Кричал он отвернувшемуся к грязному окну Антону.
  ‒ Обижается знаешь кто? - Антон повернулся, и на лице у него уже сияла улыбка, разбуженная ударившими в голову парами алкоголя.
  ‒ Вот это правильно! Ну, мы жрать то идём, или как?
  
  Встреча с приятелем Антона состоялась этим же вечером в центре города. Местом встречи была назначена рюмочная, находящаяся в подвальном помещении старого, но очень надёжно построенного здания в центре города.
  Антон помог нам спуститься по невероятно крутым и высоким ступеням в подвал, где за массивной деревянной дверью нас ожидало небольшое квадратное помещение, в котором дым стоял столбом. Мы расположились за липким от вековой грязи деревянным столом недалеко от входа, а после уже осмотрели всё помещение бара. Здесь было пять столов вместе с нашим, три из которых были заняты шумными пьяными компаниями. Контингент был что-то между уже не уголовники, но ещё не бомжи. Веселящиеся издавали столько шума, словно их было не пятнадцать, а сто пятьдесят человек. Баба в грязном синем переднике болтающаяся между столами видимо была официанткой.
  ‒ Что желаете, мальчики? - спросила она хриплым басом.
  ‒ Бутылку водки, четыре пива и...закусить есть чего? - спросил Антон.
  ‒ Пельмени есть, чебуреки...‒ пробасила тётка.
  ‒ Не надо ничего, ‒ сказал Антон, посмотрев на наши сморщенные лица. - Томатный сок есть? Вот его графинчик принеси, красавица.
  ‒ Вроде город большой, красивый, а ты нас всё по каким-то гадюшникам таскаешь, ‒ пробурчал Длинный, глядя вслед удаляющейся красавице.
  ‒ Слава, не начинай, ‒ Антон погрозил Длинному пальцем, и тут же оживился, глядя в сторону входа. - Какие люди!
  Коренастый мужичёк в спортивном костюме красного с белым оттенков, с короткостриженной крупной седой головой, крепко сидящей на короткой бычей шее, развязанной танцующей походкой подплывал к нашему столу.
  ‒ Чижик, сколько лет, сколько зим! - прогрохотал он густым баритоном и обхватил Антона длинными как у орангутанга ручищами. Пока однополчане, тискали друг друга в объятиях хлопая по спинам, словно пытаясь выбить из товарища вековую пыль, Длинный заговорщицки улыбаясь толкал меня в бок.
  ‒ Чижик! - он ухмылялся, стреляя глазами в Антона.
  Потом мужик поздоровался с нами. Рукопожатия были настолько крепкими, словно он хотел проверить, сможет ли с одного раза вывихнуть нам запястья и сломать лучевые кости. Наши кости оказались крепкими, но такое агрессивное приветствие меня почему-то напрягало, судя по раскрасневшемуся лицу Длинного, его тоже.
  А дальше началось. Битый час за нашим столом можно было слышать только баритон мужика, назвавшего себя Иваном. Сначала он вспоминал, видимо самые яркие моменты службы в Афгане. Антону в этих воспоминаниях отводилась довольно незначительная роль, но при каждом упоминании о нём Иван снисходительно хлопал друга по загривку. Потом пошёл рассказ о трудной обстановке, сложившейся в городе. Иван, не забывая каждые пять минут наполнять стопки, рассказывал про беспредел уходящих девяностых, про тех кого завалили, или следовало бы, так же про тех кого посадили, кто уже отсидел, и про тех, с кем сидел он сам . Оказывается, его бурные приключения не ограничивались одной службой. Впечатления последних десяти лет по яркости затмевали Афган. Слушая Ивана, я ощущал себя студентом, прослушивающим краткий вводный курс по новейшей истории криминального мира Ё-бурга. Уралмашевские, малышевские, пионеры, сортировщики, Кирпичи, Батоны, Ёжики, смешивались и наводили сумбур в голове. Вместе с сумбуром росла тревога и неприятное ощущение, что мы попали куда-то не туда. Судя по печальному виду Длинного таращившегося в пустую кружку из под пива он был тоже не в восторге от встречи. Мы ждали, когда Иван перейдёт к делу, но он продолжал одну за другой рожать кровавые истории.
  В один из редких моментов, когда Иван закончив одну историю, набирал в лёгкие воздуха чтобы на получасовом выдохе рассказывать очередную, Длинный решил вбить клин в это непрерывное повествование.
  ‒ Это всё очень интересно! - он добродушно улыбнулся Ивану, который словно пробудился ото сна, услышав посторонний голос. - Дело в том, что у нас не так много времени. Мы тоже со своими парнями сегодня встретиться хотели, поэтому, можно услышать, в чём суть дела?
  ‒ Дела? - удивился Иван, словно мы притащились за триста километров только для того, чтобы выпить водки с хорошим человеком и послушать его байки. - А, ну да...
  Чтобы перейти от болтовни к делу, Ивану потребовалось выпить и закурить, только после этого он смог начать.
  Судя по туманному, витиеватому изложению сути вопроса, практика давалась Ивану гораздо хуже, чем теория. Всё же со временем мы поняли, о чём идёт речь. Во времена своей бурной деятельности, ещё до своей отсидки и до развала банды, большую часть которой была потеряна убитыми, Иван имел довольно обширную клиентскую базу. Эта база содержала список жирных клиентов, цеховиков, торговцев, банкиров, которых они нещадно доили в девяностые. К настоящему моменту база значительно исхудала, и от неё остались ножки да рожки. Кто-то из клиентов обанкротился, кто-то просто ушёл с рынка, не выдержав дефолта, кто-то погиб, или даже сел. В эти времена не было страховки ни от каких превратностей судьбы. Итак из всей базы остались всего трое. Эти трое оказались самыми живучими и сейчас из цеховиков превратились в руководителей довольно таки крупных и успешных бизнесов. Вот этих троих Иван и хотел пощипать по старой дружбе. Дело в том, что он не мог заявиться к ним как в старые добрые времена. Девяностые закончились, малиновые пиджаки уже не в моде, да и от всей страшной банды остался он один. Сейчас он хотел предстать перед ними в новом амплуа, как учредитель фонда воинов-интернационалистов.
  ‒ А мы тебе для чего нужны? Как бесплатная декорация? Для этой цели можно было и в Ё-бурге кучу инвалидов найти. - Строгим тоном и прямым взглядом в глаза Ивану, Длинный выровнял чаши весов. Теперь Иван перестал быть хозяином, единственным актёром в театре.
  ‒ Ну чё вы так то, пацаны? - Иван растерянно поглядел на Антона, а тот робко пожал плечами. - Антон мне вас как деловых представил, сказал, что вы чёрта лысого разговорите. Это не вы декорацией у меня будете, а я у вас. Я буду просто прикрытием вам. Кто его знает, вдруг они с кем-то связаны из интернационалистов здесь. Времени то много прошло, а союзы здесь очень серьёзные. Если чё, от вас мокрое место могут оставить, за то, что на чужую территорию залезли. А я такие вещи на раз просекаю. Клиенты жирные, велись всегда хорошо, мы с них можем прилично откусить. Если всё получается, делим пятьдесят на пятьдесят и вы быстро под моим контролем убираетесь из города.
  ‒ Чё то у меня появилось желание сделать это прямо сейчас, ‒ поморщился Длинный.
  Иван снова уставился на Антона. "Кого ты притащил?" ‒ читалось в его взгляде.
  ‒ Парни, вы чего боитесь? Не ссыте, я вас в обиду не дам. Вон Антоха меня знает!
  ‒ Мы с братом ничего не боимся! - Длинный закинул руку мне на плечо. - Просто не нравится сама постановка. Зачем мы нужны, если там будешь ты. Опять же зачем нужен ты, если там будем мы. Давай так...мы пойдём вдвоём, нам даже Антон не нужен. С тебя адреса клиентов. В случае выигрыша тридцать процентов твои. Согласен?
  Длинный протянул руку через стол. Иван, на удивление быстро встретил рукопожатие. Хотя, чему тут удивляться. "Кыс-кыс" - всегда работало безотказно.
  15
  Основная часть вопроса была решена. Иван сказал, что завтра с утра заедет за нами в общагу (у него в отличии от Антона не повернулся язык назвать этот гадюшник гостиницей).
  Однополчане остались в баре, продолжая отмечать встречу, а мы с Длинным решили прогуляться по городу, благо находились в самом его центре. Мы выперлись на огромный проспект Ленина и катались по нему, глазея по сторонам. Город действительно был не чета нашему, большой, живой, многолюдный, с широченными улицами и дополнительными трамвайными путями. Пройдя весь проспект с верху до низу мы спустились на покрытую брусчаткой набережную. Я тоскливо вздыхал провожая глазами, то и дело проходящих мимо красивых девчонок в обтягивающих стройные ножки брюках, или миниюбках. Длинный, с виду не страдавший подобной паранойей, смотрел сквозь толстые прутья кованной ограды на плывущие по реке катера, доедая эскимо с которым я покончил гораздо раньше него.
  Мне не давало покоя предстоящее дело, на которое мы подписались, и я решил ещё раз поговорить об этом с Длинным.
  ‒ Может откажемся, пока не поздно? Чё то мне этот гусь не понравился. Не хочется для какого-то бандоса деньги зарабатывать. Да и опасно это всё. Тут интернационалисты очень серьёзные, небось видел в криминальных новостях.
  ‒ Этот гусь ничем не лучше нашего Чижика. С ним-то мы работали и совесть нас не мучила.
  Я не сразу понял, о каком Чижике, говорит Длинный, и улыбнулся, когда наконец-то дошло.
  ‒ А на счёт денег , так мы для себя работаем и ни для кого больше. Если попутно с этого получат Антоха, Ванька этот и кое-кто из наших пацанов, не вижу в этом ничего плохого. Что касается риска...так это для меня основной мотив, чтобы жизнь острее чувствовать. Вот ты как себя ощущал после того, как с парашютом прыгнул?
  Я поднял к верху большой палец.
  ‒ Вот, а я никак...Для меня это был опыт повторённый в двадцатый раз. Здесь есть что-то новое, город хотя бы, люди будут новые. Я бы и риском это не назвал, но хоть немного взбодрит. А ты, Санёк, очкуешь что ли?
  ‒ Не очкую, но немного волнуюсь за завтрашний день, да и тип этот из головы не выходит.
  ‒ Забей Саня! Никогда не думай сегодня о том, что будет завтра, а приняв решение, забудь о других вариантах. - Длинный сказал эту фразу выразительно с апломбом, словно его речь снимали на камеру, для показа по телику. В сущности, так оно и было. Он знал, что сейчас я пишу всё это на свою плёнку, которую буду периодически просматривать в течение всей своей жизни.
  Первым нашим клиентом оказался директор большой сети кондитерских. Мы добрались до его кабинета точно тем же проверенным способом, как и делали это у себя в городе, не прибегая к помощи Ивана.
  Сухощавый, по простецки одетый в серый пиджак и джинсы директор совсем не смотрелся на огромном кресле, отделанном белой кожей. Казалось, что случайный человек просто присел на трон большого господина пока того нет на месте. Он недоверчиво обшаривал нас розовыми острыми глазками. На своём веку этот пожилой мужик повидал много всяких ходоков, среди которых были и такие как наш давешний знакомый Иван. Он выставил вперёд маленький пальчик одетый в обручальное кольцо, мол подождите, я сейчас, а потом этим же пальчиком нажал на красную кнопку большого аппарата на столе.
  ‒ Светочка, я освобожусь минут через десять. Пусть ко мне Любовь Ивановна и Сидоров зайдут!
  ‒ Хорошо, Михаил Петрович! - ответил аппарат приятным женским голоском.
  Оценивая тактичность директора, намекающего на то, что у нас совсем немного времени, а так же его напряжённость и усталый взгляд, я был почти уверен, что мы близки к провалу.
   Длинный тоже понял намёк директора и пошёл по самому короткому пути.
  ‒ Михаил Петрович, я вижу, что вы человек занятой, поэтому перейдём сразу к делу. Буду откровенным, мы пришли просить у вас денег.
  Длинный замолчал и, как бы извиняясь, развёл руками. Я был обескуражен таким вступлением. Мне показалось, что мой друг намеренно нарывается на отказ и досрочное завершение разговора. Опять мне показалось.
  Каменное лицо директора вдруг ожило и потекло в улыбке, обнаруживающей симпатичные ямочки на его щеках.
  ‒ Вот так вот значит? Признаюсь, так ещё никто не начинал, хотя очень многие приходят сюда именно с этой целью. Ну что ж, спасибо за откровенность и за экономию времени от ненужных прелюдий. - директор ещё раз хмыкнул и хитро посмотрел на Длинного, словно прицениваясь к нему.
  ‒ Давайте я отплачу вам за откровенность откровенным вопросом. А с какой стати я должен давать вам денег?
  ‒ Ну раз уж мы начали откровенный разговор, то и продолжим в том же духе. Объективных причин почти нет. Во-первых: вы нас впервые видите, а то, что мы в инвалидных колясках не даёт нам права попрошайничать в высоких кабинетах. Во-вторых: мы не из вашего города, а представляем маленькое сообщество ветеранов из Тюмени, коих в Ё-бурге достаточное количество.
  ‒ Эко вас занесло, парни. Да уж точно, говорите так, что прямо не за что зацепиться, ну всё равно уже заинтриговали. - Директор положил голову на кулаки, чуть подавшись вперёд, а Длинный тем временем продолжил.
  ‒ Как я сказал организация небольшая всего сто шестьдесят человек. Совсем недавно решили создать фонд для помощи парням, которые нуждаются больше всего. В Тюмени собрали больше трёхсот тысяч, и почти все деньги ушли на помощь со здоровьем и на решение жилищных вопросов. Там мы обошли почти сто организаций. Помогали кто как мог, но живые конторы к сожалению закончились поэтому заехали в соседний город. А почему бы и нет?
  Длинный говорил короткими предложениями, без эмоциональной окраски, словно рапортовал.
  ‒ Фонд нигде не зарегистрирован, учредительных и отчётных документов нет. - Он продолжал усиленно топить, наше предприятие, на что директор тяжело вздохнул и развел руками, мол, на что же вы надеетесь?
  ‒ Вот прямо так, на честном слове и держитесь? И дают? - сощурившись ухмылялся он на Длинного.
  ‒ Кто-то даёт, кто-то нет, но мы и не обижаемся. - Здесь Длинный намеренно слукавил, ведь нам ещё никто не отказывал.
  ‒ А на счёт честного слова, то это в нашем деле самая лучшая расписка. Зачем давать деньги тем, кому не веришь, пусть они даже кипу бумаг тебе с красивыми печатями предъявят. Ведь всё же здесь написано. - Длинный сделал козочку из пальцев и поднёс её к своим глазам. В нашем городе нам поверили, в нашей организации нам тоже верят. На этом и стоим и только поэтому и работаем. Поверьте, для нас с братом деньги не главное. На жизнь нам и так хватает, а с этого фонда мы имеем только небольшой процент с вырученных денег. Всё остальное распределяется на парней. Хотя это уже слова, в которые вы можете верить, или нет.
  Аппарат на столе заверещал приятно ненавязчиво.
  ‒ Да, Света.
  ‒ Михаил Петрович, тут к вам пришли, как договаривались.
  ‒ Пусть ждут. Принеси нам...‒ он щёлкнул пальцами и обратился к нам. - Кофе, чай?
  Мы хором ответили, что будем кофе.
  ‒ Три чашечки кофе. - Директор, кивнул аппарату, улыбнулся и внимательно посмотрел на меня, а потом снова перевёл взгляд на Длинного.
  ‒ Знаете, что парни? Может это конечно маркетинговый ход, но ваша откровенность меня подкупила. Признаться вам я на девяносто процентов знал результат этой встречи, ещё до того как вы здесь появились. Но сейчас я поменял решение. Если я вас правильно понимаю, вы просите поделиться суммой, которую мне не жалко?
  ‒ Абсолютно точно! - Длинный кивнул головой.
  Директор подошёл к шкафу, достал оттуда большой чёрный портфель и поставил его на стол. Щёлкнув позолоченной пряжкой, он открыл портфель и извлёк из него кожаное портмоне. В этот момент в кабинет залетела Света, словно школьница маленькая и одетая так же в белую блузку и чёрную юбку ниже колен. В руках у неё был поднос с кофе и булочками. Михаил Петрович подождал, пока секретарь расставит чашки и выйдет из кабинета и только потом продолжил манипуляции с портмоне. Он достал оттуда пачку денег и отсчитал несколько красных купюр.
  ‒ Не хочется позорить имя, а тем более город...- он протянул Длинному пачку. - Думаю пятидесяти будет достаточно.
  ‒ Более чем! - восторженно ответил Длинный.
  Я вам верю, парни, и хочу, чтобы всё у вас получилось. - Он улыбнулся, и глаза у него стали тёплыми и блестящими.
  ‒ А сейчас давайте кофе попьём. Вот пробуйте наши булочки, между прочим фирменный рецепт.
  Мы ещё битые полчаса сидели в кабинете директора. Длинный так искусно льстил булочкам, что директор распорядился, чтобы Света принесла ещё. Длинный предложил директору открыть в нашем городе филиал, на что тот обещал серьёзно подумать.
  ‒ Если что, обращайтесь. Сделаем всё, что в наших силах. Мы уже более- менее всех знаем и конкурентов ваших, которые честно сказать и не конкуренты и с поставщиками хорошими можем свести, и клиентуру вам подгоним. - Заливался Длинный, поедая пятую подряд булочку.
  Мы попрощались очень тепло. Директор открыл нам двери и пожал руки сначала мне, потом Длинному.
  ‒ Спасибо Вам! - говорили мы по очереди.
  ‒ Это Вам спасибо, парни. Нет ничего лучше, чем приподнятое с утра настроение.
  Когда, мы словно две важные персоны вальяжно катились на выход, в приёмной не было ни одного свободного стула. Этим утром мы оказались для директора важнее, чем все его подчинённые и повседневные заботы.
  Внедорожник "Сузуки" тупой мордой упирался прямо в крыльцо проходной. Широкие приветливые лица Антона и Ивана светились, бросая оранжевые блики на лобовое стекло.
  ‒ Они бы нас ещё почётным караулом у проходной встречали, ‒ недовольно прошипел Длинный, с трудом открывая тяжёлые стеклянные двери.
  Антон выпрыгнул из машины и неуклюже поскакал нам навстречу.
  ‒ Сейчас молчи, я сам всё скажу, ‒ процедил Длинный сквозь зубы, не поворачивая головы, когда мы пересекали тамбур.
  В машине воняло жареными семечками, и весь пол под передними сидениями и между ними, был усыпан белой кожурой. Парни видимо утомились нас ждать.
  ‒ Ну чё, как сработали? - протарахтел Иван, повернув к нам опухшее лицо. Наверное, такой же вопрос он задавал раньше в лихие годы, когда встречал пацанов с очередного налёта.
  ‒ Удачно! - улыбнулся Длинный. - Двадцатка как с куста.
  Я вовремя остановился, чтобы не посмотреть на друга с удивлением. Для меня было неожиданностью, что он решил занизить размеры выручки.
  ‒ Двадцать, всего? - скривил губы Иван. - Слабовато!
  ‒ Всего?! - удивлённо спросил Длинный. Для нас это очень даже ничего. Судя по довольному лицу Антона, он тоже считал, что двадцать это очень даже ничего.
  16
  Следующим пунктом нашего маршрута оказалось бюро ритуальных услуг. Серое мрачное здание находилось прямо в центре большого парка, раскинутого на месте старого городского кладбища. Название конторы, выгравированное на огромной мраморной плите, и три чёрных катафалка перед входом создавали гнетущее впечатление. Иван начал настаивать на том, чтобы идти вместе с нами.
  ‒ Публика здесь сложная. Заведует всем цыган, человек тяжёлый, но понятливый. Я его хорошо знаю, в девяностых часто пересекались. Он тогда ещё просто смотрящим на кладбище был.
  Я догадывался, по каким делам Иван пересекался с этим цыганом, и от этого желания идти на встречу не становилось больше.
  ‒ Это ясно, что публика сложная. Да и мы не простые. Иван, давай действовать, как договаривались. Или мы работаем без тебя, или ты работаешь без нас. - Длинный сказал, как отрубил и Ивану оставалось только согласиться.
  В похоронном бюро не было приёмной. Был огромный холл и три кабинета с резными дверями на которых висели позолоченные таблички "Отдел заказов", "Бухгалтерия", "Директор". По стенам холла располагалось несколько кожаных пуфиков, а в центре бил небольшой фонтан, чаша которого была исполнена из белого мрамора, в тон плитам, которыми был покрыт пол.
  ‒ Фонтанчик, очень миленько, ‒ пропел Длинный первым пересекая пустой холл. - Ну, что, заказывать нам никого не надо, хотя я бы подумал на счёт двух клиентов ‒ сказал он, проезжая мимо первой двери, ‒ ...до бухгалтерии пока дело не дошло...вот сюда. ‒ Длинный три раза стукнув, уверенно открыл массивную дверь.
  ‒ Можно?
  Тучный небольшой человек в очках, восседающий за большим столом, совсем не походил на цыгана. Может быть только огромный золотой перстень на указательном пальце, массивные золотые часы и чёрные глаза могли указать его принадлежность к этой нации. Всё равно в моих глазах цыгане представлялись лихими угонщиками лошадей, и я сдержал улыбку мысленно подставив мужика в этот шаблон.
  Директор представился Михаилом.
  ‒ Просто Мыхаил, отчества не надо! - он панибратски махнул рукой после рукопожатия.
  ‒Вы в отделе заказов были, парни, или сразу ко мне?
  ‒ Нет, Михаил, у нас разговор лично к вам.
  На этот раз Длинный снова поменял стратегию. Видимо он учёл что горячий темперамент цыгана нуждается в шикарной прелюдии и выдавал эту прелюдию долго и очень эмоционально. Он начал с войны, куда нас пацанов бросило тупое правительство во главе с алкашом президентом и закончил тем, что искалеченным не только физически, но и морально пацанам просто некуда податься, в лучшем случае в бандиты. Далее пошёл стандартный блок, в котором Длинный рассказал об организации и о фонде. Развязка была, как обычно неожиданной.
  ‒ Мы уже всех обошли: заводы, фабрики, лавочки, пекарни, кафе. Были где только можно, но сюда даже не думали соваться. А сейчас просто дело престижа. Я с пацанами даже поспорил. Что, говорю они не люди что ли? Наверное понимают, что это такое, оказаться беспомощным в наше время. Друг другу они вон как помогают, и нам думаю немного не пожалеют, сколько не жалко.
  Судя по невозмутимому виду и полуприкрытым глазам за толщею стёкол очков, Михаила очень трудно было пронять. Сочувствие и сантименты давно уже спрятались под бронёй, которая с каждым годом становилась всё толще. Но эта последняя фраза Длинного заставила глаза цыгана приоткрыться чуть больше.
  ‒ Сколько не жалко? Это наше фирмэнное... Придумай сыбе другое! - Из под мясистых разъехавшихся губ показались два крупных прокуренных зуба. Толстый палец с перстнем заходил из стороны в сторону, журя опрометчивого собеседника.
  Длинный молитвенно сложил ладони перед грудью и улыбнулся.
  ‒ Поспорил говоришь? Значит от меня хочэш получить и от парнэй за спор?
  ‒ Всё что от тебя возьму, парням отдам, а за то что проспорили с них вычту. - засмеялся Длинный.
  В конце концов Михаил дал нам десять тысяч. Мы покинули его кабинет в хорошем настроении, не задумываясь много это, или мало. Цыган просто пошарил в своём бумажнике и отдал нам всё, что в нём было. Я думаю, что если бы было больше - он дал бы больше, а если бы бумажник был пустым, мы рисковали уйти ни с чем. Но нам с Длинным всегда везло.
  В этот раз Длинный, не скрывая, озвучил нашим продюсерам всю полученную сумму. По удивлённому взгляду, который метнул Иван было видно, что он не ожидал, что мы выйдем от цыгана хоть с какой-то добычей.
  Третьим и последним пунктом нашего гастрольного турне оказалась непонятно чем занимающаяся контора под названием "Олимп". Контора находилась на третьем этаже огромного офисного здания. Ивану пришлось сопровождать нас почти до самых дверей. Ещё в дороге, на вопрос Длинного, чем занимается фирма, Иван помычав ответил, что точно не знает.
  ‒ Да это и не важно, по факту это помойка, ‒ пояснил он.
  ‒ Помойка? Это что значит? - спросил Длинный.
  ‒ Бобло левое там обналичивают. Это тоже вид бизнеса и довольно прибыльный.
  ‒ Понятно, контора "Рога и копыта".
  ‒ Не, кажется они "Олимп" сейчас называются.
  Длинный не счёл нужным объяснять, что это была фраза из "Золотого телёнка", а просто кивнул головой и украдкой улыбнулся мне.
  На двери к которой притащил нас Иван, оказалась совсем другая табличка.
  ‒ О-О-О Па-рус! - Иван долго вглядывался в название, словно ища в нём скрытый смысл. - Странно должен был быть "Олимп", - бормотал он себе под нос.
  ‒ Ладно, раз уж мы здесь, то в любом случае зайдём, а там посмотрим, может это и есть бывший "Олимп". Сам же говоришь, что контора мутная, могли и название поменять. - Негромко обозначил план дальнейших действий Длинный. Он распорядился, чтобы Иван не мелькал своим огромным торсом в узком коридоре, а подождал нас в холле у лифта, и стукнул в дверь своим фирменным тук-тук-тук.
  Фирма оказалась другой. По смеси ароматов духов, ударивших в нос прямо с порога, можно было, не глядя догадаться, что коллектив здесь женский.
  Мы оказались в цветнике. Боже, как давно я не находился в женском обществе. Их было пять: женщина средних лет и четыре молоденьких девчонки. Все сидели за отдельными столами. Женщина сидела лицом к двери, а девчонки наоборот лицом к женщине. Было похоже, что мы попали в аудиторию женского лицея. Преподавательница настороженно смотрела поверх очков, как мы закатываемся в офис, а девушки, увидев её удивление, тоже стали разворачиваться на своих стульях. Такое количество женского внимания за раз было для меня явной передозировкой и я смущённо прятал глаза. Но непоколебимый Длинный уверенно бросился в атаку. Он пробрался к столу преподавательницы и спросил, что она знает про фирму под названием "Олимп".
  Женщине это название абсолютно ни о чём не говорило. Оказывается, что она хозяйка фирмы и уже год снимает этот офис.
  ‒ Вот те раз! - Длинный в расстройстве хлопнул себя по ляжкам. - Триста километров зря отпахали.
  "Это что-то новенькое" ‒ подумал я и с интересом стал ожидать, что мой друг исполнит на этот раз.
  На этот раз Длинный начал врать. Была ли это новая стратегия, или просто влияние женского общества, но врал он бессовестно и нагло.
  По его словам мы уже давно водим крепкую дружбу с Семёном Соломоновичем, директором фирмы "Олимп" (имя Длинный естественно выдумал на ходу). Кто мы такие? Здесь была единственная правдивая составляющая про Ассоциацию и фонд помощи. Семён Соломонович был нам не только хорошим другом, но и надёжным помощником, регулярно участвующим в пополнении фонда. Он не только щедро вкладывался в фонд, но и живо интересовался, куда тратятся деньги, поэтому часто приезжал к нам в гости. Благодаря этим визитам и нашим связям (а нас в нашем городе хорошо знают), он даже расширил свой бизнес и создал филиал. Какой у него был бизнес? М-м-м, Семён Соломонович занимался инвалидными колясками и прочими предметами для ухода за инвалидами. Последние полгода он очень редко выходил на связь, офис в нашем городе закрылся. Вот мы забеспокоились, сами понимаете это наш основной кормилец, и поехали сюда. А тут...
  Женщина очень живо реагировала на рассказ Длинного. Она участливо кивала и не отводила от него взгляда немигающих глаз увеличенных толстыми стёклами очков. "КЫС-КЫС-КЫС" - я был уверен, что Длинный не скупится на волшебное слово.
  Девчонки усиленно стучали клавиатурой, зыркая на нас украдкой из-за экранов мониторов. У меня срывало голову от этих длинных ресниц, огромных глаз, напомаженных губок, сладкого цветочного запаха. Мне захотелось рычать как зверю. Всё это было рядом и в тоже время не досягаемо, как локоть, который не укусишь. Я всегда с сомнением относился к необходимости кусать эти самые локти, но есть то, что вдруг очень хочется укусить. Ты понимаешь, что это не возможно. Хотя...В последнее время я всё меньше верил в невозможное.
  Женщина директор, предложила нам чаю и теперь суетилась у куллера, наливая в чайник воды. И её ножки обтянутые чёрными брюками были сейчас для меня самым лучшим зрелищем, картиной, на которую я мог бы смотреть бесконечно.
  ‒ А что телефона он не оставил? Может быть в городском справочнике эту фирму поискать? - говорила она, в попытке оказать хоть какую то практическую помощь.
  ‒ Мобильный в последнее время отключен, или недоступен. - тяжело вздохнул Длинный.
  Во время чаепития Длинный продолжал говорить, выдавливая из сентиментального директора слезу и заставляя румяниться нежную кожу на щёчках молоденьких красоток. В первый раз я поймал себя на том, что мне безразлично, с каким результатом пройдёт эта встреча. Я не знал, что я хочу. Я хотел оставаться здесь и в тоже время хотел убежать не в силах выносить эти пытки. Я пытался отвлечь своё внимание, притягиваемое как магнитом женским полом, сосредоточенно размешивая сахар в чашке с уже остывшим чаем.
  Но мой друг всегда доводил дело до победного конца. Отвлечённый душевными муками я упустил тот момент, когда женщина перевела разговор в практическое русло.
  ‒...к сожалению пока могу помочь только этим, ‒ она говорила тихо, наклоняясь над столом к Длинному.
  ‒ Да что вы, Тамара Ивановна...Можно просто? Тамара, не нужно было, мы ведь не за этим сюда...мы думали Соломон Семёнович здесь...
  Я с ужасом заметил, что Длинный поменял местами имя и отчество воображаемого спонсора, но Тамара, никак не отреагировала на этот ляп.
  ‒ Не отказывайтесь, Вячеслав! Вам...вашему фонду лишним не будет, хоть и не много. Она уже шуршала в сумочке и передавала, что то под столом Длинному.
  ‒ Большое спасибо, Тамара! - Длинный положил ладонь на грудь. - Спасибо, что поверили! Мы ведь вам даже никаких документов не показали.
  ‒ Все документы я в ваших глазах прочитала. Они в полном порядке!
  17
  Домой в Тюмень ехали раздельно. Мы с Длинным на электричке, а Антона великодушно решил подвести Иван. Точнее он готов был подвезти всех троих, да мы с Длинным отказались. Антон тоже не стал возражать такому повороту, после нашей последней беседы, состоявшейся накануне.
   Когда мы вернулись в нашу общагу, после торжественного фуршета, состоявшегося всё в той же занюханной пивнушке, Антон между делом посетовал, что дескать заработали мы немного.
  ‒ Да, смотались в такую даль ради каких-то двадцати кусков. - Он вытянулся на кровати, закинув руки за голову.
  Длинный присвистнул и уселся, подпрыгнув на жёстких пружинах.
  ‒ Каких-то?! Тоха, а ты ничего не попутал?
  ‒ Ладно, Слава не заводись. Это я так...
  Но было поздно, так как Слава уже завёлся.
  ‒ Во-первых эти какие-то двадцать кусков мы заработали за один день. Как тебе это? Во-вторых: могло быть гораздо больше, если бы не огромные комиссионные, которые заломил твой приятель.
  ‒ Вообще-то он нам своих клиентов подогнал и прикрывал.
  ‒ Знаешь, прикрытия то никакого не было, да и не нужно оно нам было. Мы ведь честно говорили кто мы и откуда. Они могли либо дать, либо отказаться. Мы же не банда залётных рекетиров, чтобы нас нужно было прикрывать. А что касается клиентов, то твой дружок нам самых сложных подсунул, с которых бы сам ничего не получил, хотя бы во главе батальона к ним подкатил. Сам посуди , они его прекрасно знали ещё по девяностым. Директор кондитерской его бы в любом амплуа с лестницы спустил. Не зря же я настаивал, чтобы его рядом с нами даже на дух не было. Когда он притащил нас к цыгану, я вообще охренел. И признайся, что это была счастливая случайность и наша заслуга, что он хоть чего-то дал, а не забрал последнее, что было бы, кстати логичнее. После цыгана я вообще думал, что он нас в ментовку притащит. Мы же только туда ещё за деньгами не ходили. Но он притащил нас в левый офис. С таким же успехом мы могли в любой другой офис заскочить. Заметь, с таким же успехом!
  ‒ И в третьих...‒ Длинный не спеша прикурил папиросу и шумно выдохнул дым. - Не двадцать а шестьдесят...
  ‒ Чё-ё?! - Антон сел на кровати. - Вы чё, парни, бабки зашкерили?
  ‒ Если бы зашкерили, стали бы тебе говорить. Не зашкерили, а сохранили бо̀льшую их часть для фонда. - Длинный продолжал говорить спокойно, не реагируя на всполох Антона. - Мы посчитали...я посчитал, что это будет справедливо.
  ‒ Справедливо? Пацанов накалывать? Да я между прочим с ним в Афгане кровь проливал! - Антон не на шутку разошёлся. Он вскочил с кровати и пробежал от окна к двери и обратно. - Да вы понимаете, что вы наделали? Вы слово нарушили, договор. Это серьёзный косяк!
  ‒ Ну, если серьёзный косяк, можешь прямо сейчас пойти и вломить нас своему другу. - Длинный на контрасте с Антоном выглядел абсолютно спокойно.
  ‒ Я уже не знаю что делать! Вы меня поставили в безвыходное положение. М-м-м...- Антон сел на кровать и замычал, обхватив руками голову.
  ‒ Тоха, а чё случилось то? Твоё положение совсем не безвыходное. Говорю же, если считаешь это правильным, можешь прямо сейчас идти к своему другу и сказать, как было дело. Ты же не знал с тебя-то какой спрос? - Длинный утешал Антона, как маленького, орущего навзрыд ребёнка. - Может быть ты и прав, если вы на самом деле вместе кровь проливали, если в бою друг друга прикрывали...а если нет? Ну были вы там вместе, ну хлебнули...Понимаю, братство и все дела. Но сам посуди, Антон, уже двадцать лет прошло. Вы эти двадцать лет всё время были вместе?
  ‒ Какая разница, вместе не вместе, братство не братство, вы договор нарушили, бабки зажали...‒ продолжал стонать Антон.
  Длинный словно не слышал этих слов и спокойно продолжал:
  ‒ Двадцать лет вы жили разными жизнями и встречались только по праздникам. У него своя поляна, у тебя своя. Наверняка, когда у тебя были серьёзные проблемы, ты решал их сам, даже не вспоминая о своём друге, а ему тем более было не до тебя.
  ‒ Откуда ты знаешь, как мы жили эти двадцать лет? - раздражённо выкрикнул Антон. - Мы между прочим часто виделись и помогали...
  ‒ Настоящие друзья всегда рядом и триста километров этому не препятствие. - Длинный продолжал невозмутимо, словно глядя на скрюченного на кровати Антона читал всю его судьбу. Он не обиделся даже на то, что Антон выкрикнул "Да пошёл ты на хуй, малолетка! Будешь ты моих друзей обсуждать!" и продолжал, как ни в чём не бывало.
  ‒ Я не обсуждаю, а говорю то, что вижу. Ну раз он тебе друг, то конечно иди к нему. Мы с Саней тебе не друзья, а просто товарищи, партнёры по общему делу. Деньги мы сберегли не для себя, а для этого дела. Мы посчитали, что твоему другу будет этого слишком много за ту работу, которую он сделал. Решать тебе, Антон, ведь от общей суммы зависит и твоя премия...
  Последний аргумент вдруг поколебал Антона, и он перестал быть таким категоричным.
  ‒ Просто, Слава, это как-то некрасиво получается!
  ‒ Согласен, Антон! Не очень красиво, но перед тобой факты и выбор. Ты должен сделать его прямо сейчас! - Теперь Длинный насадил на крючок своего взгляда красные глазки Антона и начал подсекать, натягивая леску.
  В итоге, Антон решил промолчать, но сделать вид, что он сильно обижен и расстроен, поэтому домой мы ехали разным транспортом.
   В вагоне было душно и полно народу, поэтому всю дорогу мы ехали в тамбуре, слушая бесконечный стук раздвижных дверей, вдыхая дым сотен сигарет разного качества и марок, ловя на себе тонны разномастных взглядов. В этом маленьком восьмичасовом аду на колёсах нас спасала бутылка конька, которую мы взяли в дорогу. Сначала я предложил взять упаковку пива, но дальновидный Длинный смекнул, что от пива нам будет часто хотеться в туалет, что в нашем положении и так не очень удобно, а в электричке уж совсем.
  Коньяк приятно обжигал горло и грел желудок. Был один минус, от коньяка нас бросало в жар, а на улице и без того было больше тридцати, но это было только по началу. Со временем температуры снаружи и внутри выровнялись и мы чувствовали себя более, чем комфортно. Длинный часто заговаривал с выходившими покурить, и даже пытался помочь бабулям, затягивая наверх их тяжёлые сумки во время остановок. На одной станции в наш вагон залетел целый табор цыган. Стало очень шумно и прочие пассажиры в массовом порядке пытались эвакуироваться в другие вагоны. Но цыгане тоже не сидели на месте, а толпами бродили по поезду.
  ‒ Дай конфету! - заорал на меня, еле стоящий на кривых ножках малолетний чернявый карапуз, проходивший мимо вместе с мамкой, одетой в шикарную зелёную юбку. Я отломил кусок шоколадки, которой закусывал коньяк и дал его пацану. Тот сходу запихал шоколад в рот и побежал дальше.
  ‒ У них первое слово наверное не "мама", а "дай" ‒ посмеялся я.
  ‒ Кто бы мог подумать, что мы сможем сказать это слово их барону. И что он даст? - улыбнулся Длинный.
  ‒ Тебе невозможно не дать. В этом смысле ты гений. Слушай, Длинный, а почему ты не занимаешься бизнесом? Уверен, что ты преуспеешь в любом деле.
  ‒ Так мы отчасти этим и занимаемся, Саня. Куча бизнесов строится на том, чтобы просто обирать людей, не давая ничего взамен, а мы ещё и даём. Так что это полноценный бизнес и даже прибыль есть.
  ‒ Нет, я имел в виду что-нибудь настоящее. Например, торговать мебелью, или шмотками, продуктами на крайний случай. Или кафе можно было открыть, у тебя...у нас от клиентов точно отбоя не будет. Вариантов много...
  ‒ Знаешь, как то не хочется ввязываться во что-то серьёзное. Фразу слышал "Мы в ответе за тех, кого приручили...". Это Экзюпери "Маленький принц". Начиная серьёзное дело, нужно брать на себя ответственность, и чем крупнее будет становиться это дело, тем больше будет эта ответственность. А чем больше ответственности, тем меньше свободы. Я хочу быть свободным, Саня! Вот возьми хотя бы этот фонд. Сначала вроде бы интересно, да и заработок неплохой, потом уже вроде ты должен...не опускать планку, работать больше, лучше. Пацаны тоже чего то от тебя ждут, Антоха этот... в общем ты всем становишься должен. В какое-то время дело, если оно даже твоё, начинает тобой управлять. Ты думаешь, я его создал и если чё в любое время закрою. Но дело растёт, как из маленького ребёнка вдруг вырастает огромный мужик, который если чё и отцу по лбу может засветить. В какой-то момент ты почувствуешь, что уже давно не хозяин этого дела , а раб.
  ‒ А я бы всё-таки хотел сделать что-то большое, что останется после меня...‒ мечтательно говорил я, наблюдая за мелькающими в зелёнке столбами.
  ‒ А вот это уже мания величия, Саня. Она знаешь скольких людей несчастными сделала? Я допускаю, что человек, чем-то страстно увлекается, что-то знает лучше, чем другие. Тогда он может усилить это, воплотить свои знания в деле. У тебя есть такие увлечения? В чём ты разбираешься лучше всего?
  Вопрос друга снова загнал меня в ловушку. Я действительно мало в чём разбирался. А уж досконально, так и вовсе. Я не интересовался, машинами, самолётами, кораблями. Новинки и достижения технического прогресса меня вообще не трогали. Спорт меня тоже обходил стороной, я и футбол то стал смотреть только вместе с Длинным. В еде я не разбирался, был абсолютно неприхотливым. Так что гурман и ценитель яств из меня тоже так себе. Глядя на проносящиеся мимо столбики, я пытался разглядеть хоть один, который привлечёт моё внимание но...
  Может быть фильмы? Фильмы я любил, но опять же мои вкусы редко совпадали со вкусами большинства. Это я понял ещё в детстве, когда мог по десять раз ходить на кино, к которому другие пацаны оставались равнодушны. Да я может быть сейчас и сам не пошёл бы на "Танцора диско", но тогда просто выбора не было. Фильмы! А какой бизнес можно основывать на любви к кино, если ты не продюсер и не знаменитый режиссёр. Видеокассеты что ли продавать?
  Книги? Книги я люблю, почему бы и нет!
  ‒ Я бы мог книги продавать. А что? Открыли бы вместе книжный магазин...- я сказал это просто, как вариант, чтобы было чем ответить на вопрос друга.
  ‒ Книги? Ты серьёзно? - Длинный улыбнулся и уставился на меня как психиатр на душевнобольного. - По мне это самый неудачный вариант бизнеса, который вообще можно придумать.
  ‒ Почему?
   ‒ Сейчас никто не читает, и спрос на книги будет крайне маленьким. Заметь, у нас в городе один книжный и тот не бывает полным народа. Библиотеки и те все позакрывались. Чем ты сможешь привлечь клиентов в свой магазин? У тебя будут какие-то особенные книги, или они будут в два раза дешевле, чем везде, но где же ты их тогда будешь брать? Ты сам то, я смотрю не больно читаешь.
  ‒ Раньше я много читал. Вообще с детства к книжкам трепет испытывал. Потом только, школа, компания, а там как-то западло читать было. Но всё равно дома украдкой читал. Правда всё такое простенькое Дюму там Стивенсона, Ильфа и Петрова. Не то что ты Шопенгауэров да Толстых.
  ‒ Всё равно, идея не очень. В бизнесе нужно иметь уникальность, а какую уникальность можно придумать в простом книжном магазине. - Длинный глотнул из горла, наполовину приконченной бутылки и сморщившись протянул её мне, словно поскорее хотел избавиться.
  ‒ Да это так, не идея даже, а просто мысли вслух...‒ я махнул рукой, мол, не бери в голову, и сделал маленький глоток.
  ‒ Хотя-я, всё гениальное просто! Может не зря тебе такая мысль в голову залетела. Ты её обдумай, развей, может что-нибудь толковое в этом направлении в голову придёт. - Видимо Длинному пришёлся в пору глоток забористого пойла, раз он так внезапно подобрел к моей идее.
  ‒ А чё думать, если ты всё равно бизнесом заниматься не хочешь? Одному мне тоже не интересно.
  ‒ Саня, никогда не становись зависимым от мнения и желаний другого человека, пусть это даже твой лучший друг. Делай то, что тебе нравится.
  ‒ А если я хочу делать это со своим лучшим другом?
  ‒ Тогда сделай всё, чтобы твой лучший друг заразился твоей идеей.
  Мне снова было хорошо. Мягкое постукивание колёс, приятное укачивание, тепло в животе от очередной порции коньяка, мелькание зелени в окнах и всё это залито доверху солнцем. В эпицентре этого свечения мой друг, от одного взгляда на которого мне становится хорошо, надёжно и уютно. Мне ничего не нужно, только всегда находиться рядом с ним и как губка впитывать его слова. Только один раздражитель доставал меня в последнее время всё больше и больше. И даже там в тамбуре я отвлекался от беседы с Длинным, когда какая-нибудь девица в короткой юбке, или в обтягивающих ляжки лосинах томно выпускала тоненькие струйки дыма из пухлых губок. Меня тянуло, как магнитом к этим ножкам губкам, интригующим разрезам на майках, или расстёгнутым рубашкам обнажающим часть заветных и недосягаемых бугорков. Я чувствовал непреодолимую тягу и в тоже время опасность этого притяжения. Мне хотелось, чтобы у меня совсем не было этого желания. Чтобы я относился к этому равнодушно, как это получается у Длинного (если это не его сила воли конечно). Зачем мне это, без ног? Почему у меня не забрали это вместе с ногами? Я так и думал, что забрали, но оно появилось только недавно, одновременно с Длинным.
  Он конечно же всё видел, мой прозорливый друг, и в очередной раз когда я пуская слюни косился на фигуристую мадам, толкнул меня в бок. И подмигнул.
  ‒ Бабу тебе надо, Саня!
  Я махнул рукой и тут же попытался перевести разговор на другую тему.
  Часть третья
  1
  Лето пролетало весело, упоительно, беззаботно, но как-то очень быстро.
  Я пытался уцепиться за каждый день, он ускользал от меня, тогда я придерживал за подол вечер, но он, скидывая платье превращался в ночь, с которой мне не хотелось засыпать. Наш режим был всё тем же - никакого режима. Планы оставались неизменными - никаких планов. Мы так же бродили, ездили, катались по городу и окрестностям в поисках новых приключений. Футбол, парк, набережная, колесо обозрений, "Космос", "Драмтеатр", День города, рок-фестиваль, тусовка байкеров и лысый Петюня, "Мимино" и Вардан, дядя Паша и ледяное пиво, Жанночка из Руси, Миша из "Сибирских зорь", и так по кругу снова и снова. С каждым днём становилось всё сложнее сделать выбор, куда ещё направиться, но идти было нужно и тусоваться до ночи, потому, что жизнь короткая и она одна. Потому что я только начал смотреть фильм под названием жизнь, понимая, что пропустил больше половины и теперь не хотел отвлекаться ни на одну секунду.
   Лето, так же как и всё хорошее безудержно катилось к закату, но мы всё-таки ярко отметили его финал.
   В конце августа я Длинный и наш новый друг Баха поехали в Казахстан. С Бахой мы познакомились благодаря небольшому конфликту, произошедшему в бане. Мы увидели этого угловатого азиата впервые, в то время, как совершали очередной сеанс помывки. Он зашёл в парную, когда Сашка, местный завсегдатай, хлестал меня двумя огромными берёзовыми вениками. Моя очередь только подошла, и я занял место на верхнем полке, после Длинного, который как раз перебрался на полок ниже. Сашка был настоящим фанатом, знатоком бани. Когда он находился в парилке, всё должно было быть по его. Он сам запаривал веники, ставил по углам ветки засохшей вонючей полыни, заваривал в тазике листья мяты или хрена, и брызгал в топку из маленького ковшика, до тех пор, пока по его мнению в парилке не становилось хорошо. Его "хорошо" не всегда было хорошим для остальных. Кто то скрючившись, как краб вперёд ногами выползал из парилки, кто-то зажимал уши, как в лютый мороз, а кто-то наоборот покряхтывал и, размазывая пот по груди, повторял за Саней его "хорошо". Таким любителем лютого жара был Длинный. Мне казалось, что если бы смена пацанов по традиции не должна была эвакуировать нас из парилки, он сидел бы там часами. Мне, не такому выносливому, как мой друг, часто приходилось терпеть, пока хоть кто-нибудь из нашей смены не соберётся выходить. Сменой мы прозвали парней, которые заходили в баню вместе с нами и помогали нам забраться на полки. Как правило это были Сашка и крепкий седовласый мужик Анатолий, но иногда смена менялась. Мы не испытывали дискомфорта, так как большинство банщиков всегда готово было нам помочь спуститься, или подняться на полки, налить воды в шайки, потереть спину и даже сделать хороший массаж.
  Сашка только начал свою экзекуцию и бил вениками еще плавно и мягко, больше размахивая и разгоняя жар над моей спиной. Дверь приоткрылась и вместе с лучом дневного света в парилке материализовался квадратный узкоглазый азиат, по внешнему виду не отличавшийся ничем от тех, которых я знал раньше. От жа̀ра, ударившего в скуластое лицо, оно сморщилось, от чего глаза превратились в узкие амбразуры. Он растерянно вглядывался в полумрак, где куча мокрых от пота мужиков лупила себя ветками от деревьев. По всей видимости, азиат был в бане в первый раз и пока что пребывал в состоянии лёгкого шока. Огромные трусы парашюты, разрисованные мелкими зверюшками свисали ниже колена.
  ‒ Трусы сними! - пробасил с нижней полки молодой парень, которого из-за наколотой на плече свастики за глаза прозвали фашистом.
  Азиат продолжал морщиться и осторожно вдыхать воздух приоткрытым ртом. Он словно не слышал адресованного ему обращения.
  ‒ Трусы сними, тебе говорю! - уже громче пробасил фашист.
  Квадратная скуластая башня повернулась и направила амбразуры на фашиста.
  ‒ Не могу, вера не позволяет. - сказал азиат тихо но отчётливо и членораздельно.
  ‒ Слышь ты, мне по хер твоя вера. Ты в нашей бане находишься, так что скидай шкеды. - продолжал наезжать фашист.
  Азиат насупился и стоял молча, широко расставив короткие кривые ноги.
  ‒ Чё ты к нему пристал? - за шлепками веников я услышал спокойный голос Длинного.
  ‒ В нашу баню все ходят без трусов. Хочет, пусть у себя в ауле хоть в халате ходит...
  ‒ А где это написано, что нужно без трусов? Я думал мы их сами снимаем, для того чтобы нам же лучше было. Если вера не позволяет нехай будет в трусах.
  ‒ Пусть он в своём ауле, или в мечети в трусах ходит, а здесь не хер! - не унимался фашист, таращась в упор на азиата, который молчал и смотрел непонятно куда, так как глаза скрывали узкие амбразуры век.
  ‒ Во-первых он сейчас не в твоём ауле, во вторых - мы тоже не в церкви. Здесь никого кресты или полумесяца не заставляют одевать или наоборот снимать. Если по вере что-то там не положено, давай это уважать. Тебе вот тоже за твой крестик никто не предъявляет. Могли бы сказать, езжай к себе в Германию или в Латвию...
  Длинный как всегда был на высоте. Он не оставил шансов фашисту, который ещё бормотал что-то невнятное, а потом махнул рукой со словами "Да идите на..." и хлопнув дверью выскочил из парилки. Азиат продолжал невозмутимо стоять, не меняя позы, и по его торсу ручьями стекал грязный пот. Он подошёл к нам уже в раздевалке, где мы пили пиво, замотанные в полотенца.
  ‒ Меня Бахыт зовут - сказал он и по очереди пожал нам руки.
  Баха, как с ходу окрестил его Длинный, оказался весёлым открытым парнем. Он прекрасно разговаривал по-русски, хоть по его словам совсем недавно приехал из Киргизии.
  ‒ У меня мать учитель русского, ‒ ответил он на мой вопрос о своём отличном произношении. Как и все его соотечественники в Тюмень он приехал за заработком. Что это был за заработок, он не говорил, да мы и не спрашивали. Жил, как и многие на съёмной квартире, где на каждый квадрат приходилось по соседу. Общался Баха тоже в основном с людьми своей диаспоры. В бане он оказался случайно. Он искал своего земляка, который по слухам работал здесь истопником. Земляка он не обнаружил, но раз уж оказался здесь, решил испытать на своей шкуре пресловутую русскую баню. Вот и испытал во всей красе. И жар почувствовал и жаркий темперамент некоторых банщиков.
  ‒ Ты не обижайся на него...‒ говорил Длинный про наезд фашиста. - Он пацан нормальный, только клинит немного. Не думай, он не такой, каким представляется. Вы ещё подружитесь.
  ‒ Посмотрим, ‒ Баха недовольно поморщился и тут же просиял. - Спасибо тебе, что вступился...
  ‒ Да забей! - махнул рукой Длинный.
  ‒ Парни, а вы что после бани делаете? Я вас угостить хочу...
  Длинный сказал Бахе, чтобы тот не заморачивался и не тратился, потому что угощения тут и так завались. Он показал ему на стол уставленный кружками с пивом, и разваленной на газете вяленой воблой. Но Баха обещал нам что-то восточное экзотическое. Мы догадывались, что это может быть, поэтому согласились провести этот вечер с новым знакомым.
  2
  Вечер на самом деле получился в духе и стиле востока. Мы направились в единственную в городе чайхану, где у Бахи уже были свои знакомые. Горячо расцеловав парня схожей наружности, встретившего нас у входа, он попросил его организовать место на открытой веранде, чтобы рядом было поменьше народа. Нурлан, так звали официанта, проводил нас на полупустую деревянную веранду, решётчатые стены которой плотно обвивал дикий виноград. Он посадил нас за столик в дальнем углу и успокоил, что в любом случае, нас никто не побеспокоит, потому что здесь все свои. Баха заказал большой чайник зелёного чая с жасмином и большую чашку плова, только его он попросил принести попозже. Как только официант удалился, Баха сразу же достал гвоздь программы, который был уже в готовом виде в плотно забитой папиросе, кончик которой был закручен как фантик на конфете. К тому моменту, как запах жареных семечек полностью выветрился с веранды, перестав возбуждать аппетит и любопытство соседей через два стола, все условные барьеры между нами и киргизом были снесены. Баха оказался прикольным парнем, приятным собеседником. Он был эрудированным, обладал хорошим чувством юмора и в отличие от большинства, умел держать баланс, когда человек говорит сам примерно то же время, что и слушает собеседника. Он рассказывал смешные восточные анекдоты, там где нужно включая акцент. Анекдоты всегда случались в тему, так он их и преподносил. "Кстати на эту тему есть анекдот. Приходит значит бабай...". Ещё он постоянно цитировал Омара Хаяма, четверостишья которого беспрестанно вставлял в свою речь. Вечер был упоительным, как в той песне. Я наслаждался сладким дымом, вкусным жирным пловом и наблюдением за беседой двух интересных людей. Вместе они составляли прекрасный баланс: один говорил, второй внимательно слушал, потом начинал говорить другой и так дальше по очереди. Один я как обычно был сторонним наблюдателем. У меня не было в запасе не интересных историй ни анекдотов, стихов я тоже не знал, а если б и знал, вряд ли мог их так филигранно как Баха вставить в свою речь. Была у меня одна интересная история, но участник её сидел сейчас рядом и рассказать её у него получалось явно лучше.
  Мы разошлись почти за полночь, когда Нурлан виновато сообщил нам, что чайхана закрывается.
  ‒ Было очень приятно с вами познакомиться, ребята! - говорил Баха, долго удерживая руку каждого из нас между своих сложенных лодочкой ладоней. - Когда в следующий раз встретимся?
  Длинный сказал, что в субботу мы снова будем в бане, на что Баха заявил, что русской бани с него хватило. Он предложил встретиться в этой же чайхане через два дня в восемь вечера, и мы охотно согласились.
  ‒ Классный парень! - сказал я, когда мы не спеша направлялись в сторону дома. Хоть и накрапывал мелкий дождик на улице было свежо и тепло, поэтому мы решили прогуляться до бункера на своих колёсах.
  ‒ Да интересный. - по интонации друга, было заметно, что его что-то смущает. - Такой продвинутый он и русским хорошо владеет, а по его словам всё где-то в пехоте у них ходит.
  ‒ Ну он ведь только приехал.
  ‒ Да, может быть не успел ещё подняться...может быть...может быть... - Длинный говорил медленно, будто вот-вот заснёт. Что-то его беспокоило, о чём-то он задумался уже тогда.
  
  Наши с Бахой встречи стали регулярными и почти ежедневными. Как правило, это был ужин всё в той же чайхане. Разговоры как всегда касались общего мироустройства и носили больше философский характер. Я как всегда больше наблюдал слушал и пытался впитывать, хотя и не думал, что это когда-нибудь мне пригодится. Как наблюдатель я чувствовал, что темы для беспредметных разговоров не бесконечны и скоро эти разговоры могут перерасти в деловые. И это случилось в один из последних дней лета.
  В очередной непринуждённой беседе Баха сообщил, что через три дня едет в Казахстан по делам, встретиться с каким-то там своим знакомым.
  ‒ Если хотите, можем вместе съездить. - предложил он. ‒ Алма-Ата не город а сказка. В горы сходим, плов настоящий поедим...
  ‒ Ну да, нам только по горам и лазить, ‒ улыбнулся Длинный.
  ‒ На тачке доедем почти да самой верхушки, дальше на канатной дороге. На Медео посмотрите, красота неописуемая. Воздухом горным подышите, восток посмотрите...были когда-нибудь?
  ‒ Не совсем на востоке, но с восточным темпераментом точно знакомы. - ответил Длинный.
  Киргиз улыбнулся и, лизнув указательный палец, аккуратно смазал слюной неправильно тлеющий кончик папиросы.
  ‒ Поедем?
  Меня заинтриговало предложение Бахи, и я ждал что скажет Длинный. Когда мы вместе, последнее слово всегда за ним. Он как раз сделал глубокую затяжку и передал папиросу мне.
  ‒ А что тебе больше не с кем съездить? ‒ просипел он выдыхая прозрачный дым. Мы же народ тяжёлый по клубам с нами не позажигаешь, да и красавиц восточных сложнее будет снять.
  ‒ С красавицами никаких проблем не будет. Если хотите, организую в лучшем виде. - Баха довольно улыбался, слегка прибалдев от первой затяжки. - Но я туда вообще-то не ради тёлок еду.
  Он опёрся локтями о стол и без того узкие глаза превратились в глубокие прорези под бровями.
   ‒ Есть возможность заработать!
  После этих слов мне сразу всё стало ясно. Как будто в тёмной комнате включили свет и предметы, казавшиеся в сумерках серыми непонятными и размытыми, приобрели свои реальные очертания. Мне вдруг стало понятно, почему киргиз нас так обхаживал и почему теперь зовёт с собой. В характере предлагаемой им работы я даже не сомневался. Быть может причиной такого просветления стал лёгкий конопляный дурман, но Длинный, судя по его виду, тоже всё понял.
  ‒ И каким же образом можно заработать в туристической поездке в Казахстан? - Хитрая улыбка и пьяный взгляд Длинного говорили о том, что он сейчас на вершине блаженства. Тем не менее, это не могло затуманить его голову. - Если только какие-то восточные сладости оттуда привезти.
  ‒ Люблю понятливых людей.- Киргиз полез обниматься через стол, но в этот раз Длинный повёл плечом подобно скромной девушке и объятия не удались.
  ‒ Слушай, Баха, ты нам наркодилерами предлагаешь стать? - Длинный выпрямился в кресле, но кривая ухмылка продолжала сохраняться на его лице.
  ‒ Ты чё, брат? - зашипел Баха и оглянулся по сторонам. - Какими нар...дилерами? Просто привезти немного товара. Точно такого же, - он выставил перед собой почти докуренную папиросу. Ты считаешь, что это наркотик?
  ‒ Не важно, как я считаю, важно как считает наше государство. А оно за эти игрушки приличный срок может впаять.
  ‒ Слушайте, парни, это абсолютно безопасно. Маршрут продуман и отработан, и вероятность попасться минимальная. Вам же никто не предлагает распространять, продавать, просто привезти и получить свои деньги. Если не хотите, не надо, можете просто так со мной съездить. Предложение остаётся в силе. - Речь Бахи постепенно набирала темп, так что к концу фразы он почти тараторил.
  ‒ Не, просто так уже точно не получится, если мы будем знать, что ты едешь заряженный...
  ‒ Ну ладно парни, я правда не хотел вас напрягать. Не хотите как хотите. Давайте эту тему закроем. - протараторил Баха.
  ‒ И сколько ты хотел привезти с нашей помощью?- вопрос Длинного ошарашил не только Баху, но и меня.
  ‒ Ну...если бы вы согласились. Совсем понемногу. По полкило на брата.
  ‒ Ага а на двух братьев килограмм. Это не немного...‒ Длинный выщелкнул из пачки папиросу и прикурил. ‒ И сколько мы получим?
  ‒ Ради вас могу договориться по полтиннику на нос. Другие эту работу делают гораздо дешевле.
  ‒ Это неважно! Мы всё равно ничего не повезём! - Голос прозвучал жёстко твёрдо и категорично. Голос был негромкий, но уверенный. Самое странное, что Длинный молчал. Этот голос был моим.
  Баха растерянно направил амбразуры на меня, а потом перевёл их на Длинного. Тот положил горячую ладонь мне на запястье, мол подожди, успокойся, я знаю что делаю.
  ‒ Ну а если...допустим мы бы поехали. Что это за маршрут? - спросил Длинный.
  ‒ Отсюда автобусом до Костаная, там самолётом до Алма-аты. Обратно уже автобусом до Астаны, а из Астаны есть автобус до Тюмени.
  ‒ То есть границу мы пересекаем на автобусе?
  ‒ Ну да это самый безопасный вариант...
  ‒ И как проходить таможню? - продолжал Длинный свой допрос.
  ‒ Да какая разница, вы ведь всё равно не поедете. - Баха дрожащей рукой пытался разлить чай по пиалам. Этот разговор мгновенно протрезвил его и меня. Один только Длинный похоже не трезвел.
  ‒ Может и поедем...нужно подумать. А чтобы было о чём думать, мы должны подробно знать детали всей операции.
  
  3
  
  До бункера добирались молча. В такси ни я не Длинный не проронили не единого слова. Я был шокирован поведением друга и надеялся, что его слова про возможность поездки были неудачной шуткой, вызванной дурной травкой. Я хранил молчание, в надежде, что мозги Длинного проветрятся от травки и тогда он поймёт, что зря не послал киргиза на три буквы прямо там в чайхане.
  Но Длинный так и не протрезвел, а может быть он и не был пьяным.
  ‒ Чё такой смурной, Саня! - он весело запрыгнул на диван и щёлкнул пультом телевизора, по экрану которого тут же пронеслась стайка тампонов.
  ‒ Я не понимаю, за каким хреном ты сказал ему, что мы будем думать.
  ‒ Ну мы же в любом случае будем думать. Наша мозговая активность не прекратится после встречи с Бахой. Тут я не соврал. - Улыбался он, щёлкая каналами на пульте.
  ‒ Просто ты дал ему повод думать, что мы можем согласиться.
  ‒ Знаешь, Саня, я тебе честно скажу...если бы я был один, я бы согласился сразу же. Ты мой друг, и я уважаю твоё мнение, поэтому взял время, чтобы подумать.
  ‒ Ты бы согласился перевозить наркоту? - я вглядывался в глаза друга, пытаясь обнаружить в них признаки зарождающегося безумия. Но глаза Длинного хранили безмятежность, да и всматриваться в них было чревато.
  ‒ Ну во-первых я не считаю это прямо такой уж убийственной наркотой. Всё таки в этом я с Бахой согласен. Это наркота не хуже, чем водка или пиво, может быть посильнее чем кофе, или сигареты. Это ведь всё тоже наркота, если разобраться.
  ‒ Ты же сам сказал, что главное то, как к этому относится закон. Нас загребут, а этот киргиз просто умоет руки.
  ‒ Могут загрести. Риск конечно есть. Но мне, Саша, этого риска в последнее время не хватает, как сладкого чего то или остренького. Слишком всё пресно стало.
  ‒ А мне вот всего хватает. Я только жить начал, и вроде же всё у нас классно получается, без этой наркоты. Сам вспомни свою теорию про бумеранги. Сейчас ты собираешься запустить чёрный.
  ‒ Хочешь не хочешь, ты их периодически запускаешь. Вот хотя бы когда куришь эту же травку. Это часть жизни. Смысл в том, чтобы не переборщить с этими бумерангами, не запускать тяжёлые и большие...
  ‒ Может в том вся и беда, что сознательно запуская чёрный бумеранг, ты не можешь определить, насколько он будет большим.
  Длинный восхищённо посмотрел на меня и потрепал за плечо.
  ‒ Хорошо сказал, Саня. И наверное правильно сказал. Только беда ещё в том, что ты знаешь, но всё равно хочется чего-то запрещённого. Иногда хочется поиграть с этой жизнью, ну как с котёнком. Ты его задираешь, злишь, дёргаешь за ушки и шерсть, а он тебя царапает маленькими коготками. Тебе интересно злить это маленькое существо и царапины небольшие и заживают быстро.
  ‒ Да, лишь бы ты в темноте не перепутал котёнка с бешенной собакой, которую дёргаешь за обрубок хвоста.
  Длинный повторил свой удивлённый взгляд.
  ‒ Слушай, Саня, за тобой сегодня хоть записывай. Два раза сказал и всё не в бровь а в глаз. Я на лопатках, сдаюсь. Завтра позвоню киргизу и скажу что не едем.
  ‒ Ага, сначала распечатал конфетку, тряс ей, пока слюни изо рта не потекли, а сейчас хочешь в карман убрать? Нет уж, едем.
  4
  Сразу же за Курганом дорога закончилась. Старенький автобус "Манн" не успевая выбраться из одной ямы, тут же попадал в другую. Амортизаторов будто вовсе не было, так жёстко громыхал кузов, долбясь об мосты на ухабах. Народ подпрыгивал равномерно тряся безвольно болтающимися головами. Квадратный череп Бахи свесился набок и болтался, нависая над проходом. Мне казалось, что вот-вот хорошо тряханёт и голова киргиза покатится по проходу, как сорванный с бахчи арбуз. Спали похоже все пассажиры кроме меня, Длинного и водителя, который лежал на баранке поворачивая её всем телом. Вправо влево, вправо влево...бум-бум, опять влетели в яму. Наверное можно было и не крутить рулём, от этого частота подскоков автобуса вряд ли бы уменьшилась. Казалось, что после Кургана кончилась не только дорога, а Россия, современная цивилизация. Мы попали в каменный век, а автобус превратился в гремящую железную телегу. Я ощутил всю прелесть езды верхом. Наверное, наши предки испытывали те же ударные нагрузки на спину, когда на лошадях преодолевали большие расстояния. Может быть у пассажиров, большую часть которых составляли казахи, ещё не переродился ген степных акынов, только это могло объяснять, как можно спать при такой тряске.
  Автобус остановился где-то посреди всеобъемлющей черноты. Свет в салоне зажёгся и водитель прогундосил, что впереди таможенный пост, а здесь можно сходить в туалет. Все проснулись как по команде и суетясь двинулись к выходу. Баха помог нам с Длинным спуститься. Я огляделся вокруг. "Дышать темно" - вот про что была эта поговорка. Где то там в чёрном поле белел деревянный туалет, куда направились несколько женщин, видимо самых смелых. Мы не стали искушать судьбу, а пристроившись к шеренге мужиков, спиной к дороге, лицом в чёрный мрак, сделали своё дело.
  На таможенном посту нам объявили, что мы должны выйти и идти на пункт досмотра, оставив все вещи в автобусе. Расхлябанная кучка пассажиров неспешно переместилась в одноэтажное здание, где вытянулась в стройную очередь на паспортный контроль. Уже через пятнадцать минут мы снова уселись в автобус. Проверка на удивление заняла совсем немного времени. - ‒ Это ещё не всё, там дальше казахский пост, ‒ проинформировал нас Баха.
  Казахский пост казался намного современнее, чище и больше, словно мы очутились в настоящей загранице. Здание досмотра было в два раза больше, оно пахло свежим ремонтом, и было отделано плиткой и пластиковыми панелями. Таможенник в светло зелёной фуражке чем то напоминал вьетконговца из американского фильма, но несмотря на суровый вид азиатского воина, был достаточно вежлив и обходителен. Наблюдая за тем, как таможенник внимательно вглядывается в лица впередистоящих, спрашивает не везут ли они что-нибудь запрещённое, я немного заволновался, представив, что я уже заряжен опасным грузом. В мыслях я прокручивал, как это будет происходить на обратном пути. Моя тревога схлынула сразу после прохождения досмотра. Нет, если всё будет точно так же бояться абсолютно нечего.
  Кусочек цивилизации закончился, как только автобус выехал за решётчатые раздвижные ворота поста. Мы снова провалились в чёрный бескрайний космос, где наш корабль трясло от бесконечных столкновений с пролетающими метеоритами. Ещё несколько часов пути вдоль бескрайней степи, а может и поперёк степи, учитывая дикую тряску, и мы наконец очутились в Костанае.
  Когда автобус прощально мигнул красными габаритами, я тоскливо огляделся, и мне показалось, что нас выбросили прямо в степи. Слава богу, ночная мгла начала рассеиваться и вдалеке, как хребты неведомых гор показались чёрные каскады хрущёвок. Звенящая тишина подхватывала наши голоса и усиливала их, транслируя на несколько километров. Вокруг не было ни души, не было слышно ни пения птиц ни лая собак. Всё словно вымерло. Мы были одни в этом городе, я, мой друг и киргиз, заманивший нас в Зазеркалье. Баха сказал, что нам нужно ехать в аэропорт, а для этого нужно дождаться, пока на дороге появится хоть кто-то живой.
  ‒ Я уже сомневаюсь в этом! - Длинный поёжился от утреннего холода. - Шесть часов утра, а тихо как в Ленинской библиотеке.
  Но первые лучи солнца всё изменили. Мрачное Зазеркалье превратилось в небольшой зелёный городок, по пустынной дороге нехотя потащились машины. Баха почти сразу остановил "шестёрку" и мордастый водитель, оказавшийся чистым славянином домчал нас до аэропорта. Здесь тоже было пустынно и тихо.
  ‒ Аэропорт точно действующий? - Длинный с сомнением вслушивался в тишину, в которую была погружена небольшая площадь перед бежевым зданием с надписью "Аэропорт".
  ‒ Да, только он ночью не работает.- Сказал Баха. Сейчас дождёмся открытия.
  Последний раз я летал на самолёте ещё в прошлой жизни, но всё-таки этот аэропорт в моём понимании больше смахивал на автовокзал.
  Я понял, что сравнение оказалось абсолютно верным после того как появившаяся в восемь утра единственная работница, объявила нам, что самолёт полетит вечером. Просто вечером, когда точно она пока не знает, всё зависит от того, как будут продаваться билеты. Я бы не удивился, если бы узнал, что эта тётка будет ещё и стюардессой, хотя, что-то мне подсказывало, что стюардесс там вообще не будет.
  ‒ Если сегодня улетим, это уже хорошо! - Попытался взбодрить нас Баха. - Бывает, что несколько дней ждут. Надо только время до вечера как-то убить. Кассирша не уточнила, что нужно понимать под словом "вечер", поэтому мы решили, что у нас есть время по крайней мере до четырёх часов. Дождавшись небольшого автобуса, который привёз работников в аэропорт, мы попросили водителя отвезти нас в город.
  Это была однодневная экскурсия в прошлое. Я смотрел на не знавшие ремонта здания драмтеатра, дворца культуры, старую городскую площадь с памятником Ленину и высохшим городским фонтаном, разбитые заросшие аллеи запущенного парка и вспоминал своё детство, где всё было точно таким же. Город казался пустым. Где все его жители? Наверное большинство из них нашло машину времени, перенёсшую их лет на тридцать вперёд. Для этого нужно было, как минимум купить билет на автобус, который унесёт тебя в любом направлении, лишь бы подальше отсюда. Жить здесь, наверное, было бы скучно, но оказаться туристом, попавшим в прошлый век было довольно интересно.
  Мы поели в кафе, попили пива в парке, вдоволь набродились по наводящим ностальгические воспоминания советским улицам и вернулись в аэропорт. Самолёт на нашу удачу улетел, но случилось это ближе к ночи. Досмотр оказался серьёзным, как в настоящем аэропорту. Наши сумки просветили рентгеном, а нас пропустили через рамку металлоискателя, после чего тщательно ощупали. Скуластый мужик в белых перчатках, извинился и осмотрел наши коляски щупая спинку и подлокотники. Теперь я понял, почему в обратную дорогу мы должны ехать автобусом.
  5
  Алма-Ата оказалась другой. Это была современность, а может даже будущее по сравнению с Тюменью. Огромный, напоминающий большого спрута аэропорт, щетинился щупальцами кишок - переходов внутри и запутывался в верёвках эстакад снаружи. Кругом кишели разномастные толпы народа, подавляющее большинство которого имело азиатскую наружность, но огромное количество её разновидностей от китайцев до монголов. Пробиваясь на выход в бурлящем людском потоке, я начинал понимать, куда делись все жители Костаная.
  Гостиницу Баха нашёл шикарную. Она называлась "Астана" и была в самом центре города на улице Тимирязева. Номер мы сняли большой двухместный. Одна комната была квадратной и большой, в ней размещалась двуспальная кровать. Во второй был кожаный, правда местами протёртый и прожжённый сигаретами диван, холодильник и телевизор. Длинный сразу застолбил для нас комнату с теликом диваном и холодильником. Баха слабо сопротивлялся, говоря, что в соседней комнате есть большая кровать, на что Длинный сказал, что нам много места не надо, в крайнем случае, поместимся на диване валетом.
  Была уже ночь, но спать не хотелось. Наши организмы, приученные к вольному режиму, в отличие от Бахиного, требовали еды и выпивки. Мы плотно поужинали в ресторане, который находился через дорогу от гостиницы и только после этого под уговоры уставшего Бахи согласились идти спать.
   В последнее время мы с Длинным просыпались ближе к обеду, поэтому Бахе пришлось долго нас расталкивать. Завтрак в гостинице был включён в сумму брони, и спонсор, взявший все расходы на время нашего тура, не хотел лишних трат. Недовольно бурча, мы всё же встали, спустились на завтрак, без аппетита поели. После завтрака мы тут же отправились по туристическому маршруту, специально разработанному нашим киргизским гидом. Баха сказал, что у нас всего два дня, и завтра вечером мы уже отчаливаем, поэтому график должен быть очень плотным. Первым делом мы отправились на Медео . Налюбовавшись видами горных хребтов и высокогорного катка, со смотровой площадки, куда доехали на такси, мы сели на канатную дорогу, которая с черепашьей скоростью повезла нас ещё выше в горы. Квадратная кабинка тащилась по натянутым между мачтами канатам то плавно, то рывками, болтаясь из стороны в сторону от порывов ветра . Погода была чудесная солнечная и безоблачная, как раз самое то для горных прогулок.
  Я смотрел через обшарпанное стекло на проплывающие под нами зелёные массивы, впадины, высохшие каньоны, и фоном слушал беспрерывную болтовню Бахи, который рассказывал, наверное вычитанную где-то и заученную историю знаменитого катка. Мне была не очень интересна сухая, содержащая точные цифры годов строительства, сумм вложений, километров трасс, квадратных метров стадионов, числа побед, количества золотых медалей и посетителей хроника, наверняка перевранная нашим хитрым восточным гидом, поэтому, я пытался приглушить громкость и сосредоточиться на созерцании. В какой-то момент, оторвавшись, от завораживающего вида ущелья, словно зелёным мхом покрытого высокими ёлками, я бросил взгляд на Длинного. Он тоскливо смотрел, куда-то правее квадратной головы сидящего напротив Бахи. Там на ярком солнце блестел высокий хребет, покрытый вечным снегом. Он походил на спину огромного белого медведя, хищника, греющего спину под ярким солнцем. Длинный тоже не слушал Баху, он выключил звук. В его глазах отражался только этот хребет, наверное, точно такой же, как множество увиденных там. Теперь и мой взгляд приковался к горам, и я на несколько секунд окунулся в ту чёрную тоску, в то время, когда я мечтал увидеть, хотя бы кусочек равнины среди этих бесконечных бугров и наростов. Мне вспомнилось, как я задыхался, чувствуя себя погружённым в километровую выдолбленную в граните яму, с рваными краями. Как мой взгляд невольно искал пути выхода, хотя бы одну щель, по которой можно было выбраться из той ловушки. Выход нашёлся сам по себе. Чёрная птица, грохоча огромными винтами, утащила меня наверх.
  Кабинка притащила нас на верхнюю отметку, где был только шквалистый ветер, обалденный вид на весь горный массив с белой чашей стадиона и шикарный ресторан. Время было уже послеобеденное и мы намекнули гиду, что не прочь подкрепиться. Цены в ресторане были видимо запредельными, о чём говорили выпученные глаза Бахи, которыми он уставился в меню. Первый раз я увидел, что эти амбразуры могут раздвигаться настолько широко. Всё же скрипя зубами Бахе пришлось заказать шашлык из баранины и по отдельной просьбе Длинного два бокала молодого вина. Сам Баха от вина отказался, по его лицу и так было заметно, что этой ночью он не уснёт.
  
  С Медео мы уехали, когда уже смеркалось. Баха скомандовал таксисту везти нас на Кок Тобе. Это был тоже горный массив, только уже в самом городе. Здесь были смотровые площадки, парк развлечений и канатная дорога. Спустился вечер, кругом горели фонари и болтался весёлый праздный народ. Мы снова прокатились в неспешной кабинке фуникулёра, которая на этот раз порхала над светящимся городом. Зрелище сверху было не только завораживающим, но и весёлым, праздничным. Этот вид ничем не мог омрачить наше с другом настроение. Из парка мы поехали в ресторан под названием "Достархан". Там Баха предложил нам поужинать. Судя по бесконечным звонкам и переговорам которые он вёл по мобильному телефону, в этом ресторане должна была состояться встреча Бахи с продавцом. Мы не задавали киргизу лишних вопросов, вообще не хотелось думать, зачем мы здесь. Я полностью усвоил урок своего друга, что находясь здесь и сейчас нужно жить проблемами этого момента. В этот момент мне хотелось быть весёлым, в этот момент мне хотелось есть. Мне хотелось ещё чего то, чего в ресторане было в избытке. Это что-то наполняло его сладким запахом, оно, извиваясь, танцевало в центре зала, пёстро рассыпалось по столикам, блестело бриллиантами выглядывающими из раскосых створок. Как я любил восточных женщин. Я понимал это только сейчас, наблюдая их в таком изобилии и во всей своей красе.
  Пока мы млели от коньяка, бешбармака и восточных песен, исполняемых по очереди то парнем в тюбетейке, то девицей в длинном серебристом платье, Баха метался от нашего столика к другому, неподалёку, где сидели два луноликих парня. Он несколько минут сидел со своими знакомыми, одетыми в одинаковые спортивные костюмы, потом возвращался к нам, чтобы налить коньяка и спросить всё ли в порядке, и снова уходил туда. Баха суетился. В отличие от нас он был уже на работе. Парни, судя по всему, соотечественники Бахи изредка косились на нас и, нечаянно встретившись глазами, приветливо улыбались.
  ‒ Здесь они ему товар передадут! - предположил Длинный. Я поднял рюмку, приглашая его выпить. Он понял и охотно встретил мой жест. Сегодня никакой работы. Мы на отдыхе. В какой-то момент за столом киргизов появились две девчонки. Миниатюрные, скуластые, симпатичные, одетые как куколки в цветастые блузки, узкие юбки и туфли на огромной платформе, напоминающие копыта. Теперь мой взгляд примагнитился к тому столу. Девчонки весело щебетали, звонко хихикали и курили тонкие сигареты. Я мечтал, чтобы эти восточные куколки сидели рядом, чтобы смеялись над нашими шутками, чтобы освещали этот стол блеском своих раскосых глазок, чтобы наполнили всё вокруг цветочным ароматом. Вдруг, словно кто-то сверху услышал мои молитвы, потому что Баха, подойдя к нам и наклонившись над столиком, сказал, что к нам просятся две дамы. Мы ответили, что не против, и уже через мгновение, моя мечта воплотилась в реальность. В нескольких сантиметрах от меня находился приятный хрупкий локоток, гладкая ножка, закинутая сверху на другую, иссиня чёрные прямые блестящие волосики спадающие на миниатюрные плечики, разведённые тушью до невероятной длины разрезы в которых сверкали чёрные глаза. Я смотрел только на неё и слышал только её голос. В этот момент всё вокруг пропало, провалилось в бездну. Во всей вселенной осталась только маленькая восточная куколка с белой прозрачной кожей, маленьким треугольным носиком, тонкой извивистой ниточкой алых губ. Она представилась именем Амина, как назвалась вторая, я не слышал, да я её и не видел. Мне нужна была только эта куколка пахнущая новизной и чем-то ароматным, цветочным. "Интересно, а это её настоящее имя? - подумалось мне. Я слышал, что проститутки обычно называют себя другими именами. О том, что это были проститутки, у меня не было даже сомнений. Ну и что, мне было абсолютно всё равно. Может это даже к лучшему.
  6
  Щёлк - Баха вставил карточку в щель над выключателем и в комнате загорелся свет.
  ‒ Заходите девчонки, будьте как дома...
  На маленький столик ставятся конфеты, тарелки с виноградом и фруктами, бутылка коньяка.
  Щёлк - бутылка ополовинена, всё в дыму и запахе жареных семечек. Мой голос рассказывает что то смешное, Амина постоянно смеётся. Голос не останавливается, добавляет смешных историй, голос сыплет афоризмами и анекдотами, он добивает куколку, которая ужимается, задыхается от хохота, падает на кровать, и сучит кукольными ножками поднятыми кверху.
  "Кыс-кыс-кыс". Это случится сегодня. Я уже готов. Нужно просто как-то решить...
  ‒ Мы пойдём вниз в бар, нам пива захотелось...‒ Я вижу весёлое лицо киргиза.
  ‒ Как все пойдёте? - Я недоуменно смотрю на пересаживающегося в коляску Длинного и вставшую с кресла подружку Амины.
  ‒ Да, все пойдём, погуляем часик, а может и больше...‒ Подмигнул мне мой друг.
  Неужели он не хочет этого? Я не верю, что не хочет...
  ‒ Длинный, а ты? Оставайтесь...‒ я показываю на соседнюю комнату.
  ‒ Говорю же, мы пива хотим. Давайте тут, не скучайте...
  Мы остаёмся одни. Она ужимается как ребёнок хихикает, лицо круглое и белое, как у гейши из японских фильмов. Я тянусь к её блузке, расстёгиваю несколько пуговок, пальцами раздвигаю таинственный занавес. Маленькие бугорки с белой прозрачной как пергамент кожей с просвечивающимися голубыми ниточками прожилок маленькие точками сосочки. Щупаю один бугорок, он как маленький круглый мячик, мягкий и тёплый. У меня же внизу всё твердеет выпрямляется, растёт, тянется к белому солнцу. Я пытаюсь приблизится к ней губами, осекаюсь, проститутки в губы не целуются. Она улыбается, мол молодец, понятливый, гладит ширинку, за которой всё в полной боевой готовности. "Кыс-кыс-кыс", она целует меня в шею, тёплый лепесток пускает по моему телу ток. Нужно что-то делать, это же не в первый раз. Нужно повалить её на спину, сорвать блузку, скинуть юбку, снять трусики, а потом...А что потом? Перекатиться на спину и снимать ушитые штаны со своих обрубков? Она конечно зажмурит глаза будто ничего не видит, она уже сейчас с закрытыми глазами. Она не хочет этого видеть....Нет я так не могу.
  ‒ Подожди! - Я отодвигаюсь, продолжая обнимать её за плечо. - Давай лучше выпьем.
  ‒ Что-то не так? - спрашивает она.
  ‒ Всё так...со мной немного не так. Скажи, а вам за калек повышенную таксу платят?
  ‒ Да ну тебя, ‒ она скидывает мою руку с плеча. - Я такому калеке как ты даром готова дать. Ты ещё калек не видел, у которых там пусто. - она ткнула пальцем, показывая мне ниже пояса. - А у тебя там в полном порядке и не только там.
  ‒ Ладно не обижайся! - я снова приобнял её за плечо. - Просто что-то накатило вдруг. Может в следующий раз? - Волна возбуждения ушла, будто её и не бывало.
  ‒ В следующий? Ты же завтра в Россию умотаешь.
  ‒ Всё-то ты знаешь. Ну, приеду ещё раз, если ты позовешь, или ты приезжай. Ты мне правда понравилась.
  ‒ Ага! А ты меня с распростёртыми объятиями встретишь, с моей то репутацией.
  ‒ Да какая репутация? Знаешь, я к этому ровно дышу. Конечно, всё это не очень хорошо и нужно просто во время завязать, как с куревом или бухлом. На тебе же клейма никто не выжигал. Так что ты ещё найдёшь себе нормального мужика.
  ‒ Твоими бы словами...‒ куколка щелкнула зажигалкой и задымила сигаретой палочкой. - Клеймо есть...я сама клеймо. Здесь про таких, как мы всё знают. Слухи впереди меня идут. Я изгой, отброс общества, инвалид похуже тебя. Мне даже домой в деревню путь отрезан, слухи и туда дошли. Мать украдкой от семьи приезжает, только ей я ещё нужна, единственному человеку на всей земле....- Амина бросила окурок в рюмку с недопитым коньяком.
  ‒ Земля не ограничивается только этим городом и твоей деревней. Есть много других городов, в конце концов другие страны. Езжай в Россию...
  ‒ К тебе? - она засмеялась, а из наполненных доверху створок потекли чёрные ручейки.
  ‒ Приезжай ко мне! Вместе что-нибудь придумаем...‒ Наверное, последняя моя фраза прозвучала неуверенно, потому что она снова засмеялась сквозь слёзы.
  ‒ Смотри, возьму и приеду...
  ‒ Амина, дай мне свой телефон, я тебе звонить буду...‒ я перевёл разговор в практическое русло. Неизвестно как насчёт приездов и встреч, но звонить я точно буду.
  ‒ Не могу, этот телефон сутенёрский. У меня электронная почта есть. - Она взяла с тумбочки гостиничный блокнот и ручку и нарисовала на нём несколько непонятных каракулей.
  ‒ Это что ещё такое? - я недоуменно вглядывался в латинские буквы.
  ‒ Если у тебя будет доступ в интернет, можешь создать себе почтовый ящик и писать с него на этот адрес. Это несложно.
  ‒ Да, сложнее с интернетом. Но у нас в городе есть интернет-кафе, так что я попробую...нет точно напишу.
  ‒ Можно я тебя обниму, ты правда такой хороший. - Я крепко прижал к себе это маленькое хрупкое тело и жадно втянул носом аромат, идущий от её волос.
  Баха и Длинный вернулись через час, как и обещали. На молчаливые вопросы, как мол всё прошло, я поднял вверх большой палец. Прощаясь с Аминой, я долго вглядывался в её лицо, пытаясь сохранить в памяти маленький треугольный носик, натянутую на скулах прозрачную кожу, по детски смотрящие добрые глаза этой восточной куколки.
  Баха уже уснул, а мы всё сидели в своей комнате и молча пялились в телевизор.
  ‒ Знаешь, Длинный, у нас с ней ничего не было.
  ‒ Как не было, ты чего? Ну ты даёшь, мы же всё для этого сделали. Я с Бахой договаривался.
  ‒ Так это всё ты? - теперь я понял, что проститутки появились по просьбе Длинного.
  ‒ Спасибо тебе, конечно, но ты не думай, всё было классно. Мне показалось, что я даже влюбился. Всё было слишком уж через чур, поэтому и не смог.
  ‒ Не понимаю я тебя дружище!
  ‒ Я и сам себя не понимаю...наверное не судьба.
  ‒ Значит просто не время. Всё ещё будет Санька. Зуб даю, что я тебя женю!
  7
  Завтрак проспали, поэтому пришлось сразу же пообедать в ресторане рядом. Баха был через чур серьёзным и собранным и всем своим видом показывал, что наш отпуск закончен. По возвращении в номер он достал из-под кровати чёрный полиэтиленовый мешок и начал инструктаж. В мешке находилось восемь небольших пакетиков, запаянных сверху тройными швами. Пакетики были квадратные и пухлые.
  ‒ Грамм двести один, тяжёлая травка, или утрамбовали так? ‒ сказал Длинный подбрасывая пакетик на ладони. Баха отобрал у него пакетик, сказав, что товар лучше лишний раз не трогать, так как он герметично запаян. Киргиз предложил вшить пакеты в обрез наших штанов снизу.
  ‒ Это самое надежное место. Если даже будут обыскивать, вряд ли полезут туда...
  Наверное киргиз имел в виду, что прощупывать наши культи будет тяжело психологически, но что-то мне подсказывало, если уж будет обыск, то специально обученных этому людей вряд ли удержат какие то морально этические соображения. Но всё-таки этот вариант представлялся наименьшим злом, поэтому согласились на него. Баха тут же приступил к портняжной работе. Мы с Длинным сняли штаны и сидели на кровати в трусах, пока киргиз умело распарывал зашитый низ брючин, вкладывал туда по два пакета и замётывал всё двойными швами. Не прошло и пятнадцати минут, как всё было готово.
  ‒ Прошу примерить! - Баха тонкогубо улыбался.
  Надевая штаны, я почувствовал, что они оказались короче. Груз упирался в мои культи, так что пояс оказался ниже, и было ощущение, что брюки наполовину спущены.
   ‒ Как в штаны навалил, ‒ подтвердил мои ощущения Длинный.
  Баха разглаживал пакеты снизу, трамбовал их содержимое и сантиметр за сантиметром подтягивал к верху брюки сначала Длинного, а потом мои. Со стороны могло показаться, что с нами работает профессиональный массажист. Поочерёдно гладя наши коленки, проверяя не будут ли выделяться или шуршать пакеты, киргиз рассказывал нам про маршрут.
   ‒ В шестнадцать часов мы должны быть на автовокзале, откуда отправляемся автобусом до Астаны. В десять часов утра автобус прибывает на автовокзал Астаны, откуда в двенадцать часов отходит автобус в Тюмень. В десять вечера мы должны оказаться на таможне. Что бы ни случилось, мы должны пройти казахский пост до двенадцати часов, потому что до этого времени там будет окно.
  ‒ Что за окно? - спросил Длинный.
  ‒ На досмотре в это время будут свои люди, после двенадцати часов они сменятся. - пояснил Баха.
  ‒ Ни фига себе! Так это вы им ещё отстёгиваете? - удивился Длинный.
  ‒ А ты как думал? Тут всё серьёзно.
  ‒ А чё же мы тогда заморачиваемся, ‒ Длинный показал на обрез ног, где были замурованы пакеты. Можно просто так везти.
  ‒ Это на казахской стороне будет окно, а на Российской его нет.
  ‒ Чё же вы не позаботились?
  ‒ Мы не волшебники. На вашей стороне (киргиз почему-то не считал нашу сторону своей) досматривают не так серьёзно. Обычно казахи жестят, поэтому после них, кажется уже и смотреть нечего.
  Закончив быстрый инструктаж, Баха предложил выдвигаться на автовокзал.
  ‒ Лучше приехать пораньше, чем опоздать.
  Автобус походил на белоснежный лайнер. Комфортный, высокий с затонированными стёклами. Дорога до Астаны тоже оказалась шикарной, и лайнер плыл плавно, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Такая качка действовала на нас умиротворяющее и мы с Длинным почти всю дорогу спали поочерёдно сваливаясь головами друг другу на плечи. В Астану приехали вовремя. Билеты у Бахи уже были ‒ купил заранее. Два оставшихся часа мы скоротали в небольшом кафе, где поели дунганской самодельной лапши и напились зелёного чая.
  ‒ Ну, ребята с богом, ‒ сказал Баха, когда автобус с табличкой Астана-Тюмень подъехал к платформе. Это был точно такой же огромный лайнер, только перламутрового цвета. Эту часть пути я уже не спал. Глядя в окно на проплывающие мимо выгоревшие степные ковыли, я думал о предстоящей операции. В первый раз мне приходилось быть в роли контрабандиста, да ещё какого. Что там будет неизвестно, если бы всё было просто и абсолютно безопасно, Баха управлялся бы своими силами, ведь на нас он тоже здорово потратился. Нет, мы ему нужны, именно такие, инвалиды, которые одним своим видом должны рассеивать бдительность таможенников. А если это их только насторожит? Может они наоборот решат тщательно осмотреть двух инвалидов, которые зачем-то путешествуют по Казахским степям в сопровождении киргиза. Разве Баха имел опыт провоза наркоты с инвалидами, такими как мы? Конечно нет, и сейчас он не спит и волнуется. Я посмотрел на напряженную смуглую шею и плоский не касающийся подголовника затылок киргиза.
   Из нашей компании не беспокоился только Длинный. Он мирно посапывал, и его лицо с открытым ртом, из которого свисала тоненькая ниточка слюны, болталось рядом с моим плечом. Я наклонил его голову к себе и подвернул плечо, так чтобы голове друга было мягче. Я смотрел на Длинного и успокаивался, потом переводил взгляд на бегущую за окном степь и снова начинал волноваться. Когда волнение начинало зашкаливать, я снова смотрел на мирно храпящего Длинного.
  "Ты прав, дружище, разве есть на этом свете вещи, которых нам стоит с тобой бояться. Хотя всё-таки одна есть, её-то я и боюсь. Я боюсь тебя потерять. Боюсь, что если что-то случится, нас могут с тобой разлучить, разорвать единую плоть, которой мы прикипели друг к другу. Тогда я снова останусь один на всём белом свете. Я не хочу даже думать об этом. А знаешь, почему я боюсь? Потому что мы с тобой запустили чёрные бумеранги, точнее собираемся это сделать. Вдруг они в этот раз пойдут по кратчайшей траектории и уже через несколько минут вернутся, чтобы ударить нас по лобешникам. Может быть ещё не поздно всё остановить?"
  Но автобус неутомимо скакал по кочкам, значит скоро граница. Уже поздно! Тогда нужно думать только о том, чтобы прорваться. Нужно успокоиться, волнение очень заметно для намётанного глаза. Я придумал, как себя успокоить. Если нас даже возьмут с поличным на этом посту, я буду просить, чтобы мы отбывали срок вместе, в одной колонии. Они не смогут нам отказать, мы же всё-таки инвалиды. А тогда не страшно! Тогда пусть идёт как идёт, пусть будет что будет. Тревога мгновенно растаяла, расщепилась в свете догорающего солнца, которое теперь палило степь красным огнём.
  
  8
  
  К границе подъехали, когда солнце уже зашло, и степь окрасилась в нежно голубой свет. Автобус остановился.
  ‒ Выходим без вещей! Скомандовал водитель.
  Сейчас всё происходило с точностью до наоборот, чем тремя днями раньше. Нам предстояло пройти через два сита. Одно большое красивое с модной отделкой и с погранцами, похожими на вьетконговцев, а второе попроще и поменьше. В прошлый раз мы просачивались через сита с той стороны, а теперь с обратной. Мы изменили свои конфигурации, приобрели неправильные формы, и теперь есть опасность не просеяться. Тогда мы окажемся на тоненькой сеточке сита.
  Очередь шла быстро, и Длинный каждый раз, подкручивая колёса коляски на пару оборотов, подмигивал мне, мол, не волнуйся, всё будет хорошо. А я уже и не волновался. Тревога была, но она сидела очень глубоко, незаметно для постороннего глаза и была скорее даже приятной, схоже той, когда ты сдаёшь экзамены и знаешь что готов к ним на три четверти. Одну четвертую я всегда оставлял на удачу, так было интереснее сдавать.
  Первым в очереди стоял Длинный, за ним я, а замыкал нашу тройку Баха.
  Длинный подкатывается к стойке. Погранец, оценивает его внешний вид, смотрит на меня, объединяет нас взглядом, улыбается. Щёлк, щёлк, - клацает штамп, Длинный исчезает за турникетом. Добродушная улыбка, прищур раскосых глаз, щёлк-щёлк, турникет, рамка металлоискателя, или рентгена (уж сильно широкая), расставивший словно эсэсовец ноги в берцах пограничник в берете, кивок головы "Проходим". Всё! Одно сито пройдено.
  Садимся в автобус, проезжаем двести метров, пока не упираемся в шлагбаум второго сита. Шлагбаум открывается, раздвигаются решётчатые ворота с круглым знаком кирпич. Остановка.
  - Выходим без вещей!
  Снова очередь. На этот раз всё наше родное, ещё советское. Узкий коридор, крашенный зелёным пол. Информационные стенды на стенах. Никаких излишеств. Чуть дальше раздаются знакомые щелчки, это уже наш погранец штампует паспорта. Очередь движется быстро, как конвейер. Щёлк-щёлк-щёлк. Никакого турникета и металлоискателя, просто погранец с собакой на выходе. ПРОСТО...ПОГРАНЕЦ...С СОБАКОЙ!!!
  Собака! Она же натаскана на то, чтобы искать наркотики! Я поворачиваюсь к Бахе и вижу его побледневшую рожу. Назад пути нет, очередь двигается неумолимо и перед нами всего три человека. Длинный тоже поворачивает голову, он ищет взглядом Баху, но не может найти, потому что киргиз просто напросто отводит взгляд. Наверное, Длинный хотел сказать ему, чтобы он встал впереди нас и попытался отвлечь парня с собакой, но было поздно. Очередь подошла, а Баха растворился где-то сзади. Я вижу красное веснушчатое лицо под зелёной фуражкой, наклонившееся к паспорту Длинного. Лицо несколько раз переводит взгляд с паспорта на самого Длинного, штампует последнюю страничку. Моя очередь. Я смотрю на веснушчатого, и мне кажется, что время остановилось. Я начинаю считать веснушки, начиная со скул. Раз, два, три, четыре, пять...Сейчас там впереди раздастся тихий скулёж, а потом сдавленное рычание и грубый голос: Что у вас здесь?
  Щёлк, щёлк. - паспорт у меня в руках. Я поднимаю глаза и не вижу не Длинного ни собачника. Да вон же он! Длинный уже за стеклянной дверью, машет мне, чтобы я проезжал быстрее. Я выкатываюсь из двери и, на радостях, лечу вниз со ступеньки крыльца. Коляска заваливается на бок, но мужик, появившийся рядом, подхватывает меня под руки и не даёт упасть.
  ‒ Ты нормально?
  ‒ Большое спасибо, всё хорошо! - я жму руку усатому мужику и даю понять, что дальше сам.
  ‒ Пошли быстрее в автобус - говорит мне Длинный.
  ‒ А куда он делся, ‒ шепчу я, задыхаясь от радости и устремляясь за другом.
  ‒ Я его очень сильно попросил, чтобы он отошёл покурить...‒ говорит Длинный, не оборачиваясь.
  ‒ Когда ты успел?
  ‒ У меня много времени было, пока в очереди стоял. Ты же помнишь наше волшебное слово?
  У дверей автобуса Длинный остановился и закурил.
  ‒ Слава богу пронесло, я думал пиздец нам пришёл, когда эту псину увидел. - я говорил негромко, стараясь чтобы мои эмоции не заметили пассажиры автобуса.
  ‒ Пацаны, вы как! Я вообще не понял чё произошло! - смуглые ладони киргиза упали нам на плечи. Длинный повёл своим плечом, брезгливо скидывая с себя руку Бахи. Он ничего не сказал, просто отвернулся и сделал несколько глубоких затяжек.
  ‒ Чё он? - Баха повернул башню, и амбразуры нацелились на меня. - Пацаны, я же ничего не мог сделать. Первый раз вижу, что тут с собакой...
  ‒ Ладно, не ори! Пошли в автобус, ‒ Длинный щелчком отправил огонёк папиросы в темноту.
  9
  Самое бы время поспать, но уже не хотелось. После поста снова началась турбулентность порождённая бездорожьем. В этот раз на кочках трясло не так сильно, но внутренности периодически подскакивали, вместе с ними подскакивали мои эмоции. Всё получилось. Мы живы, здоровы, а главное свободны и возвращаемся назад. Больше никаких приключений, никаких киргизов и даже Антона с его авантюрами. Отныне мы запускаем только белые бумеранги. Я всё таки уговорю Длинного и мы займёмся бизнесом. Будем продавать книжки, он же сам сказал, что здесь нужна оригинальность. С ним я уверен, будет и уникальность и оригинальность, надо только чуть поднапрячься и подумать. Длинный тоже не спал. Он был увлечён поеданием вяленой колбасы, одним из легальных деликатесов, вывозимых нами из Казахстана. Он вгрызался зубами в вязкие конские жилы и растягивая их как резину довольно мычал.
  ‒ Хочешь? - он сунул мне лоток с нарезанной тонкими овальными шматами кониной. Я взял один кусок, зубами оторвал от него ароматный жирный ломтик и долго держал его под языком в надежде, что тот растает.
  ‒ М-м-м- вкуснятина, ещё бы сто грамм.
  ‒ Какой вопрос? ‒ Длинный расстегнул молнию спортивной сумки, нашего на двоих багажа и из груды сменного белья извлёк бутылку коньяка. Это был второй и последний деликатес. Зачем тащить эту тяжесть домой, куда-то в будущее, когда праздник происходит прямо здесь и сейчас.
  ‒ Стаканы надо, ‒ прошептал я другу, пока тот зубами сдирал обёртку с крышки бутылки. Я уже было наклонился к переднему сидению, чтобы потрепать за плечо Баху и спросить у него про стаканы, но Длинный резко одёрнул меня и, сморщившись, помотал головой. Я всё понял. Длинный не хотел приглашать на наш праздник киргиза, который делал вид что спит и ещё ни разу не повернул к нам головы за всё время пути от поста.
  Коньяк приятно обжигал живот и растекался по телу, снимая напряжение, а колбаса, словно соска, вставленная в рот младенцу, заставляла закатывать глаза и мычать от удовольствия. Длинный вспомнил похабный анекдот, в котором фигурировала армейская часть, проверяющий генерал, ну и тот конь, часть которого мы сейчас поедали. Финал заставил меня откинуться на спинку и громким хохотом развернуть в свою сторону несколько голов. За этим анекдотом последовал другой, снова про генерала, и снова я ржал, и снова недовольно ворочались головы на креслах. Только голова Бахи невозмутимо лежала на подголовнике. Неужели действительно уснул?
  Длинный травил очередной анекдот, когда нас здорово качнуло, а потом тряхануло так, что я завалился на друга. Коньяк из бутылки фонтаном плеснулся вверх.
  ‒ Ты чё творишь бля!
  Я почувствовал огромную силу, которой меня притягивает к другу, словно он превратился в магнит. В свою очередь Длинного стало тянуть в сторону прохода. Послышался мат шофёра, визг женщины, ещё один толчок, я выдавил Длинного с его сидения и мы оба полетели к противоположному борту автобуса.
  ‒ Бля-я-я!
  Скрежет металла, грохот падающих тел, отрывистые крики, визги, пикирующие с верхних полок огромные клетчатые баулы, вколачивают, трамбуют всех в одну сторону. С последним упавшим баулом воцаряется тишина, которая через несколько секунд взорвётся криками и стоном. Я зажат между тяжёлым баулом спереди и чем-то твёрдым сзади. Это твёрдое давит мне на рёбра с такой силой, что они вот-вот хрустнут. Я выворачиваюсь и вижу, что я упёрся в локоть Длинного. Вижу его заголённый худой живот, выпирающие рёбра, задранную к верху олимпийку, но не вижу головы.
  ‒ Длинный, Слава! - Я хватаю его за руку, тереблю за твёрдый но тёплый живот. Тёплый значит живой. Где-то внизу, освобождаясь из под чьей-то коленки, показывается голова друга.
  ‒ Живой? - Кричу я.
  ‒ Дай руку, он мне щас шею сломает! - орёт Длинный.
  Я хватаю его за руку и пытаюсь изо всех сил подтянуть его к себе. Получается. Длинный выпутывается из клубка рук и ног, оказавшихся под ним людей. Мы, извиваясь как ужи, ползём в конец автобуса, мы ищем свободное место. Сейчас у нас есть преимущество, нет лишних заплетающихся, абсолютно непригодных в этом положении конечностей. Над нами квадратные окна, через которые сейчас можно увидеть только чёрное небо. Сваленный в кучу народ суетится, толкается и чем активнее движения, тем хуже становится ситуация. Они пытаются высвободиться, калеча себя и невольных соседей, вывихивают руки, давят, душат.
  Я вижу красную с белым олимпийку Бахи. Он лежит сверху шевелящейся кучи, придавленный клетчатым баулом.
  ‒ Баха! - ору я, но Длинный меня одёргивает.
  ‒ Не ори! Не создавай лишней паники.
  Голова киргиза дёргается, крутится, он пытается понять, откуда его позвали. Значит живой и не в самом худшем положении.
  Сверху грохочет, в окнах бледнеют чьи то лица.
  ‒ Зажмурься! - орёт Длинный, и тут же хлопок и дождь из мелких стеклянных крошек сыплется на нас сверху. Хлоп-хлоп-хлоп, одно за другим лопаются стёкла.
  Кто-то сверху кричит:
  ‒ Ребята спокойно! Не паникуйте и не двигайтесь без нужды. Автобус лежит на боку, он не горит и не взорвётся. Мы сейчас вас вытащим, главное сохраняйте спокойствие. Трое мужчин спускаются через разбитые окна, аккуратно слазят вниз и начинают осторожно распутывать клубки.
  ‒ Ребята, выходить будем через водительское окно все по очереди. Сначала вытащим передних и дальше, главное оставайтесь на местах.
  Где то сильно орёт ребёнок.
  ‒ Детей передавайте сюда! - слышится всё тот же уверенный голос.
  Нам оставалось только ждать, любуясь звёздным небом, окаймлённым рваными рамами разбитых окон.
  Получилось так, что нас доставали последними.
  ‒ Парни вы в порядке? - Светил нам в лица фонариком бородатый мужик.
  ‒ А что уже приехали? - попытался пошутить Длинный, делая вид, что он только что проснулся.
  Со стороны автобус походил на огромного убитого зверя, с простреленными боками и вытащенными потрохами. Он просто съехал с дороги и завалился в кювет. Причина была не ясна, но окружающие нас бывшие пассажиры, медики и спасатели в большинстве своём склонялись к версии, что водитель уснул за рулём. Мы ещё битых два часа сидели на линялой траве, глядя на суету медиков, зачем то приехавших пожарных, ментов, спасателей подсвечиваемую отблесками синих проблесковых маячков. Травмированных было много, но серьёзных повреждений похоже не было. Баха сломал руку. Насколько серьёзной была травма мы так и не поняли, потому что встреча с киргизом оказалась очень короткой.
  ‒ Я с друзьями! - мы узнали голос киргиза, когда нас ещё только вытащили из автобуса. Он стоял в толпе пассажиров видимо нуждающихся в помощи у машины скорой. Торс Бахи был оголён, а к правой руке наскоро бинтами была примотана шина.
  ‒ Баха! - Длинный махнул киргизу рукой, показывая что мы здесь, живы и здоровы.
  Баха вырвался из удерживающих его рук медика и стал продираться к нам через толпу.
  ‒ Пацаны, вы в порядке? - сказал он подойдя к нам.
  ‒ Мы да...а ты как? - спросил Длинный.
  ‒ Руку блядь сломал. Сейчас на скорой в Курган повезут, говорят операция нужна, а то неправильно срастётся.
  ‒ Ну езжай если надо. Как приедешь в Тюмень позвонишь, телефон наш знаешь.
  ‒ Да...‒ Баха отмахнулся от медички, которая кричала, чтобы он шёл к машине и не держал остальных. - Парни вы товар пока спрячьте и не трогайте ничего.
  ‒ Как скажешь начальник! - Длинный поднёс ладонь к виску. Ты главное выздоравливай.
  10
  Баху увёз серый Уазик, а мы ещё долго сидели на траве, сначала ожидая пока отыщутся наши коляски, а потом попутного транспорта, на который рассаживали тех, кто отказался от помощи и хочет уже ехать домой.
  Большинство попутных машин ехало только до Кургана, но нам с Длинным, как и большинству терпеливо ожидающих пассажиров повезло. Подогнали автобус дублёр, который должен был доставить нас до Тюмени. Дублёр конечно уступал оригиналу, и оказался маленьким ржавым тупоносым Кавзиком. Но сейчас мы были рады и этому выродку отечественного автопрома, который воняя бензином и гремя железом, доделал то, что не смог сделать его немецкий предшественник.
  Домой мы вернулись уже под вечер следующего дня. Здесь всё изменилось. Лето кончилось, похолодало, небо затянуло тучами, и непрерывно моросил дождь. На улицах было настолько сыро и грязно, словно дождь шёл с самого нашего отъезда и не прекращался ни на минуту.
  Весь мир снаружи и внутри внезапно погрузился во мрак. Дома, куда я заскочил вместе с Длинным сразу с автовокзала меня ждали такие же пасмурные новости. Три дня назад у отца случился инсульт, и теперь он не вставал с кровати. В ночь, когда всё произошло, мать вызвала скорую, отца увезли в больницу и сделали томограмму. Диагноз, а точнее приговор гласил, что отцу осталось жить не больше месяца, из-за множественных метастаз, которые словно щупальца осьминога пробрались в его мозг. Выписали гору таблеток и кучу уколов и всё это для того, чтобы чуть задержать то, что безвозвратно уходило.
   Отец смотрел на меня мутными глазами и медленно водил головой, лежащей на подушке. Застывшие зрачки перемещались вместе с движениями головы, они не фокусировались ни на чём. Он не узнал меня и уже никогда не узнает. Мать казалась спокойной, она уже не плакала. Наверное, все слёзы она выревела два дня назад. Теперь её серое лицо изображало смирение. Она смирилась с тем, что скоро останется совсем одна. Я был не в счёт, я всегда был не в счёт.
  ‒ Мама, если нужно я останусь и буду помогать, ‒ сказал я, не отрывая глаз от застывшего на подушке профиля отца.
  ‒ Да я пока справляюсь, ‒ услышал я из-за спины её тихий обречённый голос. - Наверное, чуть позже ты всё равно понадобишься.
  Я понял, что она имеет в виду.
  ‒ Да, конечно, я буду приходить каждый день, а когда станет необходимо, перееду совсем.
  В этот вечер мы вернулись в наш бункер, который стал для меня ещё милее при мысли о том, что скоро мне придётся съехать отсюда на неопределённое время. Первым делом мы распороли штаны и вывалили на столик весь опасный груз.
  Длинный взял два пакетика и как бы жонглируя, несколько раз перебросил их из руки в руку.
  ‒ Стоило из-за этого так рисковать? - задавал он вопрос непонятно кому.
  ‒ Ну ты же хотел подёргать котёнка за шёрстку. Как ощущения? - грустно улыбнулся я.
  ‒ Знаешь, ожидал большего. Ещё этот осадочек неприятный...из-за Бахи. После этого случая с собакой на посту я вообще пожалел, что мы ему помогали...слушай, а вот этот гораздо тяжелей, хотя объём одинаковый. - Длинный держал два пакета на ладонях, словно взвешивал их на весах.
  ‒ Может больше утрамбовали, или отсырела, ‒ я пожал плечами, не придавая значения этому наблюдению друга.
  Его лицо вдруг стало озадаченным. Он положил пакеты на стол и быстро спустился на первый этаж по самодельному пандусу. Оттуда вернулся с маленькими канцелярскими ножницами в руке.
  ‒ Ты чё вскрыть хочешь? - насторожился я, но Длинный уже уверенно схватил пакет и среза̀л с него узкую полоску с запаечным швом.
  ‒ Мы осторожно, никто и не заметит, потом так же запаяем...‒ мычал он, плавно работая ножницами. Из открытого пакетика он достал щепотку бурой травы и поднёс её к носу.
  ‒ Это чё? Чё за фигня! Полынь какая-то. - Длинный неприятно поморщился и сунул щепотку мне под нос. Я почувствовал отчётливый резкий запах полыни, той травки, которую так любил ставить по углам парилки Серёга.
  ‒ Длинный, мы с тобой полынь из Казахстана контрабандой везли - засмеялся было я, но тут же осёкся, видя вытаращенные глаза друга, который продолжал копошиться в пакете. Он что-то нащупал там внутри, что-то, что ему очень не понравилось, и теперь он медленно вытаскивал руку вместе с этим, словно боялся увидеть и подтвердить свои плохие предчувствия. Указательный и средний палец держали за уголок крохотный прозрачный пакетик, внутри которого было что-то белое.
  ‒ Вот какую полынь мы везли - сказал он похолодевшим и высохшим голосом.
  ‒ Это чё, герыч? - сдавленно прошептал я.
  ‒ Он самый! - Длинный выпустил пакетик из руки и тот мягко плюхнулся на стол.
  Мы так и замерли, молча уставившись в одну точку в центре стола. Малюсенький пакетик два на два сантиметра, наполненный белым, похожим на стиральный порошком. Как нам сейчас хотелось, чтобы он исчез, растворился, оказался галлюцинацией. Мы пытались сжечь его своими взглядами, испепелить, но он невредимый лежал по самому центру стола, как неоспоримый факт, страшный итог. Теперь я ясно увидел размер запущенного нами бумеранга. Он был намного больше среднего кривой как сабля и иссиня чёрный.
  ‒ Он там один? - я прервал тишину осипшим голосом.
  Длинный ожил и снова запустил руку в пакет с полынью.
  ‒ Один, ‒ он потряс головой, и в его глазах прочиталось секундное облегчение, которое пропало, когда он перевёл взгляд на три больших пакета.
  Мы вскрыли все. Итог оказался страшным. Мы провезли через границу четыре пакета белого порошка.
  ‒ Грамм десять каждый, ‒ грустно констатировал Длинный, подбрасывая пакетик на ладони. Сорок грамм...это же минимум десятка. Представляешь Саня, десять лет на казённых харчах.
  ‒ Да меня не харчи больше беспокоят, ‒ сморщился я. - Это же смерть! Представляешь, сколько эта наркота может людей погубить, может не сразу, а постепенно. Может кто-то попробует в первый раз и подсядет именно из этого пакетика, который попал сюда благодаря нам. А мы с тобой будем радоваться пятидесяти кускам как ни в чём не бывало.
  Длинный продолжал угрюмо играть с пакетиками, поочерёдно вытаскивая их из кучки, щупая пальцами, подбрасывая на ладони. Дым от папиросы в уголке его рта змейками выползал из ноздрей, поднимался, полз по лицу, выедал слезящиеся глаза. Он долго молчал, о чём-то думая, либо не знал, что мне ответить, либо решал, что делать дальше. Наконец папироса, нещадно вдавленная в лакированную поверхность стола, испустила прощальный дымок.
  ‒ Ты был прав тогда, Саша! Зря я тебя не послушал. Невозможно оценить размер бумеранга, который запускаешь. Лишь только его цвет...его ты знаешь точно. Реальный масштаб виден только в полёте. - Он держал пузатый пакетик прямо перед глазами, словно пытался всмотреться и оценить каждую белую крупинку из миллиона.
  ‒ Это был не котёнок...я перепутал...‒ он мычит себе под нос, озирается, что-то ищет глазами на столе, не находит; быстро подкатывает коляску к тумбочке, откуда берёт массивную хрустальную вазу, которую мы иногда используем как пепельницу. Он ставит её на стол. Сейчас ваза чисто вымыта.
  ‒ Я перепутал...‒ он снова мечется по комнате в поисках чего-то. - Не подумал...
  Хватает с дивана газету, скручивает, мнёт её в руках, отрывает куски бумаги, комками бросает её в вазу.
  ‒ Это был не котёнок... ‒ Он чиркает зажигалкой и по чёрным комкам ползёт синенький огонёк, который через секунду превращается в оранжевое пламя.
  ‒ Ты был прав, Саня! Это был не котёнок...мы дёргали за обрубок хвоста бешеную собаку. - Он хватает один пакетик, поднимает его на уровень глаз, держит двумя руками. Я вижу отражение жёлтых огоньков в каждом его зрачке.
  ‒ Но что сделано, то сделано Саня...- он продолжает смотреть на пакетик, словно обращается к нему. - Мы уже разозлили эту псину, осталось посмотреть на её оскал.
  Руки Длинного расходятся в стороны, растягивая уголки пакета. Тот увеличивается в размерах, ползёт, растягивается, и наконец, рвётся на две части. Белый порошок высыпается в огонь.
  ПУФФ! Яркая вспышка. В детстве мы бросали в костёр порошок магния, украденный на уроках химии. Горсть порошка, соприкасаясь с пламенем, превращалась в красный огненный шар. Мы рисковали быть пойманными на краже порошка, рисковали получить ожоги, но тогда, по нашему мнению это стоило того. ПУФФ, тёплый огненный шар, который живёт меньше секунды. ПУФФ - это всё ради чего стоило рисковать.
  ‒ Бля-я, ‒ это всё, что я могу произнести.
  Длинный хватает второй пакет, он снова рвётся в его руках.
  ПУФФ!
  ‒ Бля-я!
  Третий...
  ПУФФ!
  Четвёртый...
  Всё кончено. Огонь, ненадолго одурманенный и возбуждённый непривычным топливом, быстро угасает. Наверное, его начинает ломать, он просит ещё, иначе грозится затухнуть. Больше нет. На столе остаются только четыре больших пакета с соломой, а это уже пустышка, она не нужна этому огню.
  Голубое облако ровным слоем повисло над нами. Щипало глаза, пахло гарью, а мы с Длинным смотрели на чёрный пепел на дне вазы, словно пытались определить последствия сделанного шага.
  ‒ Что дальше? - спросил я, заглядывая в слезящиеся от дыма глаза друга.
  ‒ Не знаю. - он виновато улыбнулся и пожал плечами. - Не знаю что дальше, мне важно то, что происходит сейчас. А сейчас я просто попытался сделать так, чтобы бумеранг не улетел слишком далеко.
  ‒ Ты всё правильно сделал. Мы бы просто не смогли с этим жить. Вопрос сейчас в том, долго ли мы проживём без этого? - я грустно улыбнулся.
  Длинный понял, о чём я говорю и положил мне руку на плечо.
  ‒ Знаешь, Саня, мне за себя не страшно, но дело не в этом. Благодаря мне эта каша заварилась и я обещаю тебе, что сделаю всё для того, чтобы мы с тобой пожили ещё. - Тепло от его взгляда и улыбки, от его руки лежащей на моём плече мгновенно согрело меня и уничтожило внутренний озноб.
  ‒ Что бы там дальше не случилось, ты должен знать, что всё сделал правильно, - ответил я другу. ‒ Других вариантов для нас с тобой не было, потому что мы те счастливчики, которые не понаслышке знают про закон бумеранга. И потом: разве есть на этом свете вещи, которых нам с тобой стоит бояться!
  ‒ Я тебе больше скажу, дружище, нет такой силы, которая смогла бы нас убить. Если только мы сами этого не захотим. - Длинный обхватил мой затылок и вдавился своим высоким холодным лбом в мой.
  11
  Этой ночью мы снова не спали. Ели лапшу и тушёнку, курили травку из НЗ Длинного, который никак не переводился и конечно же болтали. Мы говорили обо всём на свете, о футболе, вкусной еде, о девчонках (здесь больше Длинный рассказывал о своих былых подвигах), о родителях, о жизни. Только одну тему мы обходили стороной. Мы ни словом не обмолвились о том, что случилось с нами накануне и о том, что нам делать дальше. Это было в будущем, а мы хотели жить настоящим.
  Будущее превратилось в настоящее уже в шесть часов утра. Мы только собрались спать, и я уже раскинул матрас на диване, когда с тумбочки под телевизором заверещала сухая трель телефонного звонка. Это был Баха. Он возбуждённо кричал в трубку о том, что сбежал из больницы и только сейчас добрался до Тюмени.
  ‒ Ну что же, мы рады за тебя...‒ равнодушно ответил Длинный.
  Моё сонное состояние тут же улетучилось. Теперь я внимательно смотрел на Длинного , который застыл с телефоном в руках, слушая то, что говорит ему киргиз. Я безуспешно пытался вслушаться в тихое бормотанье, раздающееся из маленькой коробочки, которую прислонил к уху мой друг. В этой серой коробочке находился дьявол, который что-то шептал ему, что-то предлагал, куда-то звал, назначал встречу.
  ‒ У нас плохие новости, Баха, - произнёс Длинный, и сейчас я чётко слышал гробовое молчание на той стороне.
  ‒ Мы потеряли товар, его нет...
  Ещё одна пауза, а потом я отчётливо услышал крик киргиза в трубке.
  ‒ Как потеряли? Вы чё охуели?
  ‒ Там же стекло везде было, окна разбитые, да ещё бутылка с кониной прямо рядом с нами разлетелась. Мы по всему этому ползали сам понимаешь на чём. Заметили уже когда в автобусе назад ехали. Всё штаны внизу протёрты в решето. Наверное где то там в автобусе всё и осталось. Жалко даже, что в холостую съездили. Баха, скажи, а нам хотя бы за дорогу заплатят? Мы же не специально...
  Я невольно улыбнулся. Длинный был в своём репертуаре.
  Из трубки пульсирующими толчками вырывался мат, так что Длинный даже отстранил её от уха, держа на расстоянии в согнутой руке.
  ‒ Заплатить? Да с вас шкуру живьём сдерут за такие фокусы. Ты даже не шути со мной, слышь ты! Мы ведь не посмотрим, что ты инвалид и всё такое... Давай, Длинный, скажи что пошутил и тащи быстрее товар. Мне сейчас не до юмора. - Теперь я чётко слышал громкий голос киргиза, в котором почему то появился ярко выраженный акцент.
  ‒ Да какие тут шутки! Ты же сам к нам подходил возле автобуса. Чё не видел, что штаны внизу разорваны? Мы что по-твоему должны были вместо того чтобы себя спасать печься об этом товаре? Да было бы из-за чего! Какая-то конопля!
  ‒ Там не конопля была, и ты это знаешь! - прокричал голос из трубки.
  ‒ Что? Как не конопля? А что? - Длинный изобразил растерянность в голосе.
  ‒ Я тебе сказал, ты знаешь. Лучше не злите меня парни. Давайте так, через два часа в восемь утра я жду вас в чайхане. Приедете туда с товаром и будем в расчёте. Если нет - пеняйте на себя!
  ‒ Баха, а ты сейчас нам угрожал, или мне показалось! - голос Длинного не потерял ни капли уверенности и спокойствия.
  ‒ Вы просто не представляете, с кем вы собрались играть! Жду через два часа!
  Голос киргиза оборвался, и его сменили протяжные гудки.
  ‒ Знаем, прекрасно знаем, ‒ Длинный продолжал отвечать уже молчаливой трубке. - Мы заигрываем с бешеной собакой.
  12
  Дальше жизнь пошла своей чередой. Мы договорились раз и навсегда выкинуть из памяти киргиза и всю казахскую историю. Оказывается очень просто избавиться от навязчивых мыслей. Для этого необходимо одно лишь условие: ты ничего не должен бояться в этой жизни. Если быть ещё точнее: ты просто не должен бояться смерти. Вот и всё.
  Мы продолжали активно кататься по разным мероприятиям, как это было летом, с той лишь разницей, что я больше времени теперь проводил дома. Каждый вечер мы заезжали с Длинным ко мне домой (точнее в мой старый дом). Жизнь отца стремительно шла на убыль. Он почти не ел и уже с трудом принимал таблетки. Я ставил ему уколы, так как делал это лучше матери. В основном это всё чем я мог помочь, кроме моральной поддержки матери, которой с каждым днём требовалось всё больше. Неумолимо приближалось то время, когда я должен был вернуться домой. Нужно было только решить, когда это время настанет сегодня, или завтра. Каждый день я откладывал это решение, пока Длинный не принял его за меня.
  ‒ Саня, тебе, наверное нужно домой пока вернуться. - сказал он мне после очередного нашего визита к родителям. - Отца твоего вот-вот не станет, нужно последние дни вместе провести, да и мать нужно поддержать...
  ‒ Давай со мной...поживёшь у меня, мать только рада будет, она тебя любит.
  ‒ Я знаю, ‒ улыбнулся Длинный. - Только это тот крест, который вам нужно пронести вместе со своей матерью. Так будет правильней. Иногда горе нужно испить до дна. Оно бывает полезно, как терпкое вино.
  Мой друг как всегда был прав. Я согласился вернуться домой завтра с утра. Но сегодня нужен был не забываемый вечер. Мы живём только сегодня!
  
  Я изъявил жгучее желание напиться, и Длинный с удовольствием меня поддержал. Начали с "Пирожковой". Дяде Мише пришлось раскошелиться на четыре кружки пива и большой жирный кусок копчёной рыбы, названия которой он никак не мог вспомнить. Мы с другом тоже оказались слабыми знатоками в рыбьем деле, но белое сладковатое мясо просто таяло во рту, а самые вкусные места возле копчёной кожицы жадно выгрызались, высасывались и вылизывались нами, так что на большой тарелке остались одни крупные кости и чешуя.
  ‒ Такой вкусной рыбы я ещё не ел! - приговаривал Длинный, вытирая салфеткой масляные губы и поднося к ним кружку с очередной порцией пива. После "Пирожковой" прокатились прямо по нашей любимой улице "Республики" до центра города, где заскочили в бар "Нептун". В "Нептуне" задержались надолго до позднего вечера. Пили водку, закусывали тонко нарезанной и обрызганной лимонным соком нельмой (бармен Илья знал название рыбы); долго болтали с дамами, сидящими рядом за стойкой. Две симпатичные женщины среднего возраста с удовольствием познакомились с нами и с большим интересом слушали бесконечные анекдоты Длинного. Я уже достаточно опьянел и уверенно и недвусмысленно пялился на пышную брюнетку, назвавшую себя Жанной. Она часто отводила свои ярко подведённые зелёные как у кошки глаза, но так же часто возвращалась взглядом ко мне.
  "Кыс-кыс-кыс".
  Сейчас я был абсолютно уверен, что этим же вечером смогу взять эту женщину, если только захочу. Но этот вечер был не про любовные утехи. Для меня он был про расставание с другом, пусть даже короткое и временное, но расставание. Мы уже восемь месяцев были неразлучны, как сиамские близнецы и за всё это время ни капли не надоели друг другу и ни разу не поссорились. За всё это время я ни разу не подумал о своём друге плохо и ни разу в тайне не злился на него, чтобы с нами не случалось, думаю что с его стороны было тоже самое. Всё это время наше притяжение только возрастало и сейчас даже недолгое расставание означало болезненный разрыв, расчленение единой живой плоти, намертво спаянной сросшейся сплетённой миллионами нервных окончаний. Я не мог разменять этот прощальный вечер на ночь любовных утех. Пусть у меня их почти не было в жизни, пусть меня притягивало и манило к ним как к мощнейшему магниту, но именно сейчас я не мог поддаться этой страсти, потому что чувствовал, что есть что-то гораздо важнее. Нужно было срочно вырывать себя из объятий соблазна, поэтому к удивлению Длинного и наверное дам, я напомнил ему, что нам нужно спешить на какую-то встречу не пойми с кем.
  Друг, понимающий меня с полуслова тут же мне подыграл. Мы попросили Илью помочь пересесть нам в коляски, извинившись, попрощались с дамами и покинули бар.
  Домой решили добираться на своих колёсах, чтобы слегка придавивший нас хмель немного улетучился, ведь впереди была ещё целая ночь.
  ќќНам был не страшен дождь, который набирал обороты и из лёгкой мороси внезапно превратился в тяжёлый крупный ливень. Колёса наших колясок утопали в лужах, а мы в одну минуту промокли насквозь.
  ‒ Может, всё-таки тачку поймаем? - я пытался перекричать шум дождя.
  ‒ Уже не так далеко осталось! - Длинный уверенно и сосредоточенно крутил колёса своей коляски. - Уже всё равно промокли, Саня. А мокрым дождя бояться не пристало!
  В свете уличного фонаря я увидел его профиль. Ястреб целенаправленно летел вперёд, не реагируя на потоки холодной воды обрушивающейся сверху и порывы ветра, превращающие эту воду в струю направленную прямо в лицо. С клюва ястреба каплями стекала вода, но глаза бесстрашно смотрели вперёд.
  Наконец-то добравшись до бункера, мы отжали и развесили сушиться одежду, растёрлись полотенцами и прямо так в трусах уселись на наш любимый диван.
  ‒ Как после бани! - улыбнулся Длинный.
  Действительно, я ощущал блаженство, сродни тому, которое испытываешь после парной. Тело было невесомым и лёгким, а главное оно было сухим и находилось в тепле.
  Длинный, словно что-то вспомнив, вскочил на коляску, подъехал к шкафу и включил магнитолу. Снова заиграл теперь уже любимый "Roxete". Возвращаясь назад, он захватил с тумбочки под телевизором телефон. Включил, посмотрел пропущенные вызовы. Снова звонил Баха, три пропущенных. Так было каждый день с момента нашего последнего с ним разговора. Стандартно по три звонка в течении дня. Ещё был пропущенный от Антона. Тот тоже периодически названивал и беспокоился, куда мы пропали и почему не ходим на собрания Ассоциации.
  ‒ Мы в небольшом отпуске были. Сейчас вот отдохнули и со свежими силами готовы включиться в работу по распределению средств фонда. Так что, Чижик, жди нас на следующее собрание.
  Этот разговор между Длинным и Антоном состоялся неделю назад, и сегодня как раз был день следующего собрания, на которое мы по понятным причинам не попали.
  Длинный нырнул за подлокотник дивана и снова достал свой НЗ, завёрнутый в клетчатый листок.
  ‒ Последняя! - сказал он, наполнив папироску на две трети. - Всё когда-то кончается. - Он грустно улыбнулся и чиркнул зажигалкой.
  Когда мы в очередной раз поплыли, растворились в пахнущем семечками дыму, я снова услышал свой голос.
  ‒ Как мне всё это нравится! Этот наш бункер, эти ночи, наши разговоры...мне нравится, когда мы с тобой вместе. Длинный, мне почему-то страшно. Вот вроде знаю, что это всё только на время, но всё равно. Мы ведь с тобой всегда и везде вместе, а сейчас я останусь один. Я даже не представляю, как это, остаться одному.
  ‒ Саня, запомни одну вещь. Ты теперь никогда не будешь один. Какое-то время ты просто побудешь с отцом и матерью, им сейчас очень нужна твоя поддержка.
  ‒ Да я это всё понимаю...просто такое ощущение, что что-то заканчивается. Будто мы достигли какого то этапа, прошли какой-то уровень в компьютерной игре. Мне кажется, что как только я выйду из этого бункера, мир перевернётся и больше никогда не станет таким как раньше. Я боюсь того, что когда вернусь, всё может быть по-другому, не так как сейчас, а я полюбил это "здесь и сейчас".
  ‒ Всё рано или поздно заканчивается, это закон жизни. Там где заканчивается одно, тут же начинается другое, и это другое всегда будет на уровень выше. Не бойся перемен, Саня, они всегда только к лучшему. Не бойся остаться один, потому что ты уже никогда не будешь один. Теперь я всегда с тобой и ты от меня не избавишься даже при всём твоём желании.
  ‒ Это уж точно! - мой голос заметно повеселел, взбодрился. - Знаешь, что я заметил, дружище? За всё то время, что мы с тобой вместе мы повстречали уйму людей, с кем-то просто познакомились, с кем то подружились, кому то помогли и даже стали необходимыми, вон как Чижику или парням с Ассоциации. Но все эти люди проходят сквозь нас и просто исчезают. Вокруг нет никого. Мы одни во всей этой вселенной, что бы мы ни делали.
  ‒ Ты ошибся, дружище! Ты хотел сказать "мы не одни..." и здесь ты прав. Теперь чтобы мы не делали, где бы ни были и чтобы ни случилось мы будем вместе. - В руке Длинного снова появились чётки.
  Клац-клац, костяшки счёт подбили итог.
  13
  Отец умер через пять дней после моего возвращения домой. Все эти дни я провёл рядом с его кроватью. Тогда я поразился, насколько живуча человеческая плоть. Разум и сознание давно уже покинули этот организм, он уже неделю ничего не ел и не пил, но всё ещё оставался живым. Сердце продолжало биться, словно замирающая стрелка в часах с севшими батарейками. Его удары не чувствовались даже когда я клал руку на чуть тёплую потвердевшую грудь, пульс уже не прощупывался, а дыхание было настолько медленным, что казалось, что между вдохом и выдохом проходит целая вечность.
  Что сейчас чувствует этот человек, думал я, вглядываясь в профиль отца с заострёнными чертами лица. Может быть сейчас где то внутри затухающего мозга демонстрируется красочный фильм, в котором неизвестный режиссёр собрал все лучшие мгновения его жизни? А может там вообще ничего нет. Может дом давно уже опустел, а отец давно уже в другом месте. Может он в волшебной стране, которая плавает в облаках, а может где-то появился на свет крохотным орущим комочком. Но тогда зачем это всё? Зачем это тело так долго сопротивляется, если в нём никогда уже не будет жизни?
  Последний вдох отец сделал ближе к пяти часам утра, и так больше не выдохнул.
  Тут же началась суета, хлопоты на счёт похорон, визиты дяди и двух тёток, коллег, ритуальных агентов и прочих дальних родственников и знакомых. Последний вдох человека покинувшего этот мир дал толчок брожению тут же появившемуся здесь.
  Я не мог принимать активного участия в этом брожении и по большей мере просто путался под ногами.
  Вся эта суета, брожение, внезапное оживление в доме прекратились сразу же после похорон. В маленькой квартире снова воцарилась тишина. Сейчас я не мог покинуть мать, которая только в этот момент почувствовала опустошение и то и дело заливалась слезами, сидя за столом напротив портрета отца в чёрной рамке. Я пытался утешить её, успокоить как мог, но в один момент почувствовал, что просто не существую для неё сейчас. Она была одна во всей этой вселенной, точнее она была вдвоём с отцом.
  Ещё одно непонятное явление приключилось со мной, когда на второй день мы приехали на кладбище. За всё время от смерти отца до похорон я не проронил ни единой слезинки. У меня не было ни малейшего порыва, чтобы лить слёзы, а давить из себя что-то неестественное я не умел. На кладбище я вдруг зарыдал. Просто, ни с того ни с сего, слёзы ручьями полились из моих глаз, а спазмы стали перехватывать горло, так, что мой рёв стал всем заметен, несмотря на мокрое от непрекращающегося дождя лицо.
  Это длилось долго пять, может десять минут, наверное, из меня вытекло целое ведро жидкости, на удивление всем, кто находился на кладбище. Самое странное, что это началось внезапно, не от грусти и мыслей об отце, а просто так. Словно кто-то внутри меня открыл кран. Нет это конечно была грусть и горе, которое изливалось из меня кубометрами, но я бы не мог сказать, что в тот момент я горевал конкретно по отцу. Эта грусть была более масштабной, вселенской. Что-то в этом мире кончилось раз и навсегда, и он больше никогда не будет таким как раньше.
  14
  Снег шёл всю ночь и продолжает валить крупными тяжёлыми хлопьями. Рановато, ведь ещё только середина октября. Конечно этот белый покров временный на день два. Он будет ещё несколько раз таять и выпадать снова пока по-настоящему не установится зимняя погода, но сейчас всё-таки чувствуется эта свежесть, обновление, чистота. Мир стал светлее. Я, наконец -то вырвался на свободу и еду к другу. Комки мокрого снега налипают на колёса коляски, делают их тяжёлыми квадратными, неповоротливыми. Я и сам уже стал походить на снеговика, и только изредка снимаю шапку, чтобы сбросить с неё огромные белые наросты. Откуда ж его так много. Теплотрасса чёрным удавом ползёт вдоль побелевшей обочины и поднимается дугой над узкой дорогой ведущей между гаражных блоков. Я уже близко. Интересно, он на месте, или куда-то отошёл? За все десять дней нам не удалось не только встретиться, но и связаться. Я обещал Длинному, что в любом случае буду находить время, чтобы вырваться к нему, но вот, так и не получилось. Не страшно, зато теперь я снова свободен. Мать успокоилась, она находит полную гармонию наедине с собой и портретом отца. Теперь всё вернётся на свои места, и мы с тобой, дружище, снова ввяжемся в очередную головокружительную авантюру. Осталось преодолеть ещё один блок и сразу за тем поворотом появится наш родной бункер. Машин с утра проехало совсем мало, потому что узкая колея едва заметна. Я сильно устал, просто измотался. Мне нужно согреться, просохнуть, отдохнуть на нашем любимом диване и, конечно же, поделиться с другом планами, которых накопилась целая гора.
  Что-то изменилось. Это я понимаю, выехав за поворот и бросив взгляд на наш бункер. Что-то с ним не так. Я застываю на повороте, не в силах двинуться дальше. Ворота распахнуты настежь. Точнее, это не ворота, а то, что от них осталось. Изогнутые куски рваного металла, криво висящие на погнутых петлях. Вместо деревянной обшивки угольная чернота. В небольшом окошке на втором этаже, там, где находится наша комната, нет стекла. Оно окантовано чёрным, словно выбитый глаз над которым кустится смолянистая бровь. По обеим сторонам ворот присыпанные снегом серые кучи, через дорогу ещё одна большая куча. Я понял что это! Это всё что осталось от внутренностей нашего жилища. Оторванная боковина нашего дивана сиротливо лежит возле дороги. Бункера больше нет. Он сгорел. Всё что сейчас находится передо мной это чёрный остов, обгоревший труп. Его сожгли, потом распороли брюхо, выбили глаза и вытащенные потроха раскидали вокруг. Я шевелю плечами, головой, и с меня сходит целая лавина снега. Меня засыпало, превратило в сугроб, пока я оставался на одном месте. Онемевшей рукой снимаю с лица толстый слой белой пудры. Пытаюсь провернуть колёса, но они стоят как вкопанные. Они не хотят, им не нужно туда. Всё сгорело! А где же тогда Длинный?!
  ‒ Дли-инный!!! - ору я, и этот крик подбрасывает меня вверх, придаёт силы, колёса коляски с буксом прокручиваясь прокладывают путь к бункеру.
  ‒ Дли-инный!!! - я кричу в пустоту чёрного проёма, но пустота, проглотившая мой голос, не возвращает даже эха.
  Я вглядываюсь в эту чёрную пустоту, словно смотрю в зев беззубого чудовища.
  На другом конце гаражного блока открыты ворота. Там кто-то есть. Мужик в огромных валенках вышел и смотрит в мою сторону. Он услышал мой крик и очень осторожно медленно идёт в моём направлении. Приглядывается, останавливается, идёт снова, встаёт ,не доходя до меня нескольких метров.
  ‒ Вот те раз! - говорит мужик и зачем-то снимает шапку. - А мне сказали, что ты там сгорел...похоронили тебя. А ты оказывается...‒ Он щурит глаза, всматриваясь в моё присыпанное снегом лицо.
  ‒ Кто сгорел? Кого похоронили? - Мой голос дрожит, потому что я знаю ответ на этот вопрос.
  ‒ Так это ты или не ты? - Мужик делает ещё два шага ко мне и ещё больше щурит глаза.
  ‒ Не я! Это не я! Когда это случилось?
  ‒ Четыре дня назад, в ночь с субботы на воскресенье. Тут говорят здорово полыхало, всё изнутри выгорело. Так это наверное твой друг или...А я подумал...просто похожи...‒ Мужик стоящий неподвижно тоже начинает окрашиваться в белый цвет.
  ‒ Пожарные пока точно не сказали, толи электропроводку замкнуло, толи обогреватель какой он включил. Может выпимши был, в общем, точно не знаю. Тут и милиция была, но говорят несчастный случай. Вон Толька то участковый его сосед. - Он показывает на рыжие ворота соседнего гаража.
  ‒ А про него что говорят? Где его нашли? - я слышу свой спокойный голос и сам поражаюсь своему же хладнокровию, будто смотрю на это всё со стороны. Вот он мой самый страшный кошмар, он сбылся, воплотился в реальности, а я стою себе спокойно на месте и слушаю какого-то сопливого мужика. Всё и так понятно.
  ‒ Там же нашли, на втором этаже. Да от него говорят ничего и не осталось. Тебе бы лучше с Толей поговорить, он лучше знает, как что было, он же в этой...в милиции работает. У меня где-то его телефон был, если хочешь.
  ‒ Не надо! - я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и рывками проворачиваю колёса. Не надо! Мне уже всё ясно.
  Всё ясно! Всё кончено! Я отчаянно тараню снег, сплёвываю стекающую в рот горькую талую воду. Всё ясно! Я знаю человека, который может точно рассказать, как всё было. Этот человек Баха. Господи, как же я не догадался? Его ни в коем случае нельзя было оставлять одного. Он ведь тоже знал и специально отправлял меня к матери. Он отводил от меня удар.
  "Я сделаю всё, чтобы мы с тобой ещё пожили" ‒ я слышу его голос так отчётливо, будто на мне наушники.
  ‒ Нет, дружище, ты не прав. Мы должны были умереть вдвоём! Скажи, как мне теперь одному?
  ‒ Саня, запомни одну вещь. Ты теперь никогда не будешь один, ‒ снова отвечает мне голос из невидимых наушников.
  ‒ Точно, вот только с киргизом рассчитаюсь, и мы с тобой воссоединимся.
  Я продолжаю рыча продираться сквозь снежную бурю, проезжаю под изогнувшимся удавом, пересекаю пустую дорогу, поднимаюсь вверх, вдоль улицы Одесской. Я куда-то целенаправленно двигаюсь, словно имею чёткую цель. Во мне нет отчаянья, апатии или горечи, осознания того, что я потерял самое лучшее, что у меня было в жизни. Мои силы словно удвоились.
  "Куда теперь, в ментовку? А что там? Что я скажу, чем они помогут? Может к Антону? Точно! Нужно найти Антона, у него есть связи, он поможет. Мы вычислим этого киргиза и всю его шайку".
  ‒ Это так не работает, ты же знаешь. Ты не можешь вернуть чужой бумеранг. Можешь, правда запустить свой, но и вернётся он опять же к тебе.
  ‒ Что мне делать Длинный? - я останавливаюсь, тяжело дышу и размазываю талый снег по лицу.
  ‒ Забыть всё и жить дальше!
  ‒ Я не могу так!!! - крик вырывается из меня со слезами, меня бьёт судорога, и я начинаю громко в голос рыдать. Бабушка в синем пальто останавливается и смотрит на меня, не решаясь подойти.
  ‒ Сможешь, Саня! Тем более ты не один! Не забыл?
  Я через силу улыбаюсь и делаю бабуле жест, мол, со мной всё в порядке.
  ‒ Я вытираю слёзы, сморкаюсь в перчатку и уверенно двигаюсь вперёд. Я еду домой. Пытаюсь вспомнить его в то утро, когда я уходил, и мы виделись в последний раз. Он смеётся, хлопает меня по плечу. О чём мы говорили? Я его о чём-то спросил...точно, спросил.
  ‒ Я всё хочу тебя спросить, но забываю. А почему Длинный? Откуда взялось это прозвище?
  Он хлопает меня по плечу, обнажает крупные белые зубы, из блестящих глаз тёплое свечение.
  ‒Да неважно это. Потом расскажу, когда вернёшься. - Он смущённо улыбается, словно скрывает что-то до поры до времени, какой-то сюрприз, о котором пока рано говорить.
   Не доезжая до перекрёстка, останавливаюсь, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и еду в обратном направлении. Рыча, прокладываю себе дорогу, снова вниз по Одесской, проползаю под удавом. Продираюсь между серыми стенами гаражных блоков, возвращаюсь к бункеру. Подкатываюсь к куче мусора возле ворот, сгребаю с неё снег, начинаю копаться. Что-то должно здесь быть. Я не могу вот так уйти и не оставить что-то от тебя.
  Обгоревшие тряпки, обугленные доски, битые тарелки, оплавленный кусок магнитолы, дверца шкафа, стёкла, дверная ручка, снова стёкла. Вот, нашёл! Из чёрной горки золы я достаю чётки. Они абсолютно целые, не обугленные, и даже скрепляющая их нить осталась невредимой. Я надеваю чётки на ладонь правой руки, большим пальцем двигаю чёрные бусины.
  КЛАЦ - КЛАЦ!
  Часть четвёртая
  1
  ‒ А почему Длинный? Откуда у тебя это погоняло?
  ‒ Долгая история, Саня, как-нибудь потом расскажу. Ты давай, не соскакивай с темы. Организуешь мне точку?
  ‒ Думаешь это так просто, переход на Арбате? Знаешь, сколько там одно место стоит? Чего тебе в метро не работается?
  ‒ Надоело, Саня! Хочется чего-то нового, свеженького. Там всё одно и тоже повторяется, а повтор это начало конца.
  ‒ Не живётся же тебе спокойно. Ты у меня один из лучших там был. Кем я тебя заменю? А эта твоя авантюра ещё не понятно будет работать, или нет.
  ‒ Это не авантюра, а золотая мечта. Не беспокойся, будет работать и ещё как. Подшей карманы, если дырявые.
  ‒ Длинный, всё не так просто, нужно пока подумать. Я буду думать, а ты пока поработай ещё в метро.
  ‒ Чё тут думать, Саня. Давай так, или да, или нет. Если "нет" я домой поеду, мать уже сто лет не видел. Ели "да", начинаем прямо сейчас. С тебя переговоры на счёт точки в переходе, маленький столик и книги по списку. На раскачку день два и выходим. Да, или нет?
  "КЫС-КЫС-КЫС"
  Я вытягиваю перед собой руку с расправленной ладонью. Секундная пауза и шершавая клешня Сани впивается в мою ладонь, больно защемив кожу безымянного пальца основанием огромной золотой печатки.
   ‒ Умеешь ты уговаривать, Длинный. Всё-таки жалко, что ты из метро уходишь. Там к тебе уже привыкли все, полюбили...
   ‒ Это уже в прошлом Саня, проехали. Давай , завтра решай на счёт точки, а я так и быть отработаю последний день.
  ‒ Лады! - Потрескавшиеся сухие губы Сани растягиваются как меха гармошки, оголяют осколки зубов и золотые коронки. Он треплет моё плечо здоровой медвежьей лапой; прощается; мягкой пружинистой походкой идёт к двери. - Спокойной ночи, пацаны, до завтра!
  Здесь нас трое на десять квадратов вытянутой прямоугольной комнатушки. По целых три квадрата на одно рыло, это здесь большая роскошь. Я, Лось и Ивашка живём в таких царских условиях, потому, что работаем лучше всех, приносим в контору большую часть прибыли. Если отбросить ложную скромность, в последнее время львиную долю конторе Сани приношу я. Лосю и Ивашке далеко до моих показателей. Это я попросил поселить нас здесь втроём, только потому, что с этими парнями есть о чём поговорить. Добродушный Лось обладает чувством юмора и самоиронии, а рыжий Ивашка это вообще огонь, наш местный фейерверк. Ивашка - человек праздник. Вы никогда не застанете его врасплох, так, чтобы на его конопатой физиономии не было улыбки. Да все парни в конторе подобрались неплохие, только большинство из них любит бухнуть вечером, да и дымят много. Мы втроём придерживаемся здорового образа жизни, за это и заслужили роскошные апартаменты, принадлежавшие раньше самому Сане, который с недавних времён перебрался в отдельную квартиру. Конечно, если бы не мои заслуги не жировать бы нам на трёх метрах каждому в самом центре Москвы. Эта коммуналка на Киевской издавна служит базой, местом дислокации инвалидов всех мастей, собранных со всех концов страны. Уже десятки лет из этого полуподвального помещения каждое утро десантируются десятки людей на колясках и костылях. Они угрюмо спускаются в недра столицы в поисках насущного хлеба. Здесь задерживаются и остаются самые лучшие, те, кто способен приносить стабильную прибыль конторе. Я стал лучшим из лучших. Погоняло Длинный широко известно в здешних кругах, а моя весёлая физиономия уже примелькалась на кольцевой и синей ветке, и часто вызывает ответную улыбку завсегдатаев.
  В столице я уже четыре месяца. Все эти четыре промозглых месяца, каждое утро я спускаюсь в метро на станции Киевская. Каждое утро я вместе с толпами суетящихся людей превращаюсь в пищу, которой ненасытный мегаполис набивает свой желудок. Меня спрессовывают в огромную плотную массу, пережёвывают массивными дверями станции метрополитена, сглатывают турникетами, переваривают в огромном вестибюле и расщеплённого, превращённого в кровяное тельце, вместе с остальными тромбоцитами и эритроцитами направляют по огромной артерии эскалатора в кровеносную систему, внутри которой я болтаюсь до позднего вечера. Уже ближе к полуночи, нерасщеплённые остатки меня через длинную прямую кишку попадают на свободу, где я с удовольствием вдыхаю тяжёлый, придавленный выхлопными газами воздух. Тяжело, но мне это нравится. Я пошёл на это добровольно. Мне нравится перевариваться расщепляться вместе с толпой, превращаться в частичку, маленький джоуль энергии, питающей этот мегаполис. Если бы мне не нравилось всё это, я давно бы уже вернулся домой. Если бы мне не захотелось быть среди людей, я бы не уехал из дома.
  Решение родилось на развалинах нашего бункера, в тот самый момент, когда я поднял с земли чётки. Оно уже сидело во мне, когда я крутил колёса коляски направляясь домой. Я не задумывался о его природе, и о том, что раньше мне это никогда не пришло бы в голову. Я думал только о том, как добраться до Москвы. Что я буду там делать, я пока не знал, но почему то был уверен, что должен оказаться именно там.
   Мне помог Антон. После долгих бесполезных уговоров остаться он всё же позвонил своему корешу, который в свою очередь вышел на моего будущего работодателя. Всё оказалось просто. Меня пообещали встретить на Казанском вокзале и прямо оттуда препроводить на место будущего жительства и работы. Какое там будет жилище и что за работа, меня абсолютно не интересовало. С недавних пор я перестал чего-то бояться в этой жизни, включая возможные трудности.
   ‒ Зря ты, Саня едешь. Ничего там хорошего нет, многие просто уезжают и пропадают с концами. Здесь у тебя мать всё-таки, да и заработать можно, как раньше. По базе снова можно пройтись, заглянуть к старым знакомым...
  ‒ Нет, Тоха, не уговаривай. Я уже всё решил! Хочется больше жизни, движухи столичной. Теперь я нигде не пропаду. - я грустно улыбнулся и увидел в маленьких глазках удивление. Антон не ожидал услышать эти слова от меня. Интонация, уверенность, улыбка, всё это было свойственно совершенно другому человеку, образ которого на несколько секунд появился перед его глазами, а потом тут же растаял.
  Странно, но в разговоре со мной Антон ни разу не упомянул про Длинного. Всё время нашего разговора, он не касался этого имени, обходил его стороной. В какой-то момент меня посетила странная мысль: "А может и не было ничего? Не было Длинного, наших с ним вечеров, приключений, ночных разговоров. Может быть Длинный это плод моего воспалённого воображения, галлюцинация, преследовавшая меня больше чем полгода?".
  Только в самом конце разговора, Антон положил мне руку на плечо и с грустью выдохнул: "Жалко...жалко, что так случилось. Хороший был парень".
  И это всё! Со стороны можно было и не понять, о ком он говорит. А что он вообще знал и откуда. Какая у него была информация на счёт того, что случилось там, в бункере? Интересовался ли он обстоятельствами смерти человека, который ещё недавно был его товарищем и деловым партнёром? Скорее всего нет. А зачем? Может немного огорчился, по поводу потери хорошего источника прибыли. Но источник высох, и бесполезно тратить энергию и силы на установление причин, нужно сосредоточиться на поиске нового. Я и сам не хотел вникать в эти обстоятельства, но по другой причине. Я хотел, чтобы Длинный оставался живым.
   Я не стал, презрительно скривив губы говорить лисьему хвосту "А ты знаешь, где его похоронили? Ты хотя бы поинтересовался, есть ли у него родственники, нуждаются ли они в деньгах? А ты не хочешь выделить денег на памятник?". Я не заводил этот разговор по одной простой причине. Я и сам не хотел знать, где его могила. Я просто не хотел верить в её существование. Уже прощаясь, я сказал, чтобы часть моей доли он потратил на памятник. Потратит или нет, это не важно, скинется ли сам, соберёт с парней, возьмёт из фонда, это тоже не важно. Всё, что показалось бы мне самым важным ещё три дня назад, теперь было абсолютно безразлично.
  2
  Москва оказалась суровой, но не страшной. Работа была тяжёлой, но нехитрой. Вся её суть заключалась в следующем: нужно заскочить в вагон метро и на протяжении его следования от одной станции к другой впаривать пассажирам китайскую бутафорию. Сначала Саня предложил мне просто просить милостыню. Наденем, говорит, на тебя комок, навешаем орденов, картонку с жалобной надписью в руки, шапку на колено и вперёд. Вообще ничего делать не надо. Знай, мол, катайся по вагонам и слушай звон сыплющихся в шапку монет. Меня этот вариант сразу же не устроил, не то, чтобы милостыню западло собирать, (да по хрену мне было), просто хотелось чего то поинтересней. Продажа это всё-таки какой никакой контакт, а контактировать с людьми я умею. Ведь я же Длинный, и этим сказано всё.
  Благодаря моим усилиям, у незадачливых пассажиров кольцевой и синей веток метро стали появляться суперщётки, яйцерезки, волшебные ножи, чудоручки и ещё огромное множество китайской ерунды, которую я беззастенчиво сбывал, опустошая в день по два огромных баула. Саня не мог нарадоваться и ставил меня в пример остальным горе менеджерам. Я находил подход ко всем, и к клеркам, угрюмо уткнувшимся в гаджеты, и к весёлым студентам и к пенсионерам. Нужно было только поймать взгляд, уцепиться за него. А потом дело техники: "КЫС-КЫС-КЫС". Главное не напрягать людей, не пугать их криком "УВАЖАЕМЫЕ ПАССАЖИРЫ! ПРЕДЛАГАЕМ ВАШЕМУ ВНИМАНИЮ...". Эти лозунги заставляют их отворачиваться, прятаться за газетами, электронными книжками, гаджетами. Нет, я не был бы Длинным, если бы не изобрёл свой подход.
  Я пробирался по вагону молча. Я искал свободные глаза. Они всегда есть. Есть хотя бы один не играющий, не читающий, не погружённый в мысли о плане продаж, или очередном отчёте, а просто наблюдающий, глазеющий по сторонам. Такими часто бывают приезжие, командировочные. Так вот, я встречался с таким взглядом, цеплял его, хитро улыбался, обязательно ожидая ответной улыбки. Потом доставал очередную китайскую хрень и как ни в чём не бывало начинал демонстрировать её преимущества. Я показывал и объяснял, как старому приятелю
  ‒ Смотри...просто два раза встряхнул, раз-два... Пишешь вот так, чё хочешь. Вуаля! Через три секунды всё пропало! Прикольно же? Всего сотня! - Я говорю задорно, через смех, чтобы меня было слышно остальным. И еще, конечно же
  "КЫС-КЫС-КЫС".
  Минимум один покупатель у меня уже есть, но вероятнее всего к покупке подключится ещё несколько человек, стоящих поблизости.
  Работа весёлая, непыльная; работа, которую мне удаётся делать лучше других, от которой я получаю удовольствие. Мне нравится эта игра, этот обмен энергией, эти положительные эмоции, которые я получаю при контакте с каждым человеком. Мне нравится находить подход, читать очередного визави, подбирать к нему ключики и получать желаемый результат. Мне нравится, что всё получается и с каждым разом лучше и лучше. Конечно, случаются и негативные моменты. Бывает, что стараются не заметить; бывает отталкивают, грубят; бывает, что какой-нибудь пьяный быдляк пытается унизить тебя словами, мол не пристало ветерану заниматься такой хуйнёй. Да всякое бывает, и в отношениях с коллегами тоже не всегда гладко. Кто-то завидует, кто-то строит козни, кто-то просто мешает, пристаёт с тупыми разговорами, навязывается в друзья, открыто агрессирует, выходит на конфликт. Всего этого здесь тоже завались, вот только мне по фиг. Я привык игнорировать эти моменты, не замечать их, будто их и нет. С тех пор, как я стал Длинным, многое во мне изменилось. Я стал легче, увереннее в себе, а главное, я по настоящему перестал бояться и научился радоваться жизни. В предыдущей жизни я думал, что уже стал таким вот уверенным, жизнерадостным и бесстрашным, но по сравнению с тем, что происходит со мной сейчас, это были только цветочки на фоне огромных спелых сочных ягод, которые вдруг появились в этой моей третьей жизни.
  Мне повезло родиться в третий раз. Для этого снова пришлось умереть. Того Сашки, неуверенного в себе неудачника больше нет. Он достиг определённого уровня, до которого только мог добраться и исчез. Я оставил его где-то там в кучке пепла возле разоренного выгоревшего бункера. Я обменял его на чётки. Я уничтожил его, безжалостно стёр из памяти, от него осталась только его мать, которой я по мере сил пытаюсь помогать и исправно перевожу деньги. Я наслаждаюсь этой новой жизнью, и мне постоянно хочется новых ощущений. Работа в метро стала пройденным этапом, решённой задачей. Сейчас я хочу решать новую, более сложную задачу, перейти на новый уровень. Отчасти это связано с мечтой безвременно ушедшего Сашки, которую я напоследок пообещал ему исполнить. Всё своё свободное время, вечер и половину ночи я предаюсь своей единственной страсти, привычке по масштабам затмившей все вредные и полезные привычки вместе взятые. Я глотаю книги, прочитываю их одну за другой. Читаю всё, что попадает под руку от развивающей литературы до беллетристики, от классики, до философских трактатов. Любовь к книгам проснулась во мне подобно любви к женщинам. Перелистывая очередную страницу, я словно снимаю деталь одежды с красотки, приоткрываю ещё одну интимную часть её тела. Мне не всегда всё понятно в заморочках о сотворении мира Шопенгауэра, в философских раскладах Толстого и Достоевского, я путаюсь в изящной паутине, которую сплетает Ницше. Я не понимаю, ( может просто не дано), что хочет сказать та или иная великая голова, мне просто нравится то, что она эта голова со мной делает. Мне нравится интимный процесс, секс, длящийся столько, сколько занимает объём очередной книги; случающиеся иногда оргазмы в виде открытий и прозрений.
  Один квадратный метр из трёх положенных мне, я делю с книгами. Я выстроил их стопкой в изголовье моей кровати. Они словно вавилонская башня нависают над моей головой, кирпич за кирпичом образуют стену, отгораживающую меня от соседей.
  Всё началось с моей первой прогулки по Старому Арбату, где я наткнулся на книжный развал. Здесь за копейки продавали старые книги. Я с жадностью перебирал выцветшие обложки, листал пожелтевшие страницы. В первый же свой визит я набрал тяжёлую стопку из восьми книг, которую кое-как дотащил до дома. С тех пор я стал регулярным посетителем этой лавки. Наведываясь туда раз от разу, я заметил некоторые особенности, которые положил в основу будущей задачи. Во-первых: народу вокруг лавки всегда было не протолкнуться. Это означало, что потенциальные покупатели книг всё же есть. Большое количество людей испытывает точно такую же страсть к книгам как и я; многим они заменяют учителей, друзей, партнёров по сексу. Значит та идея о магазине, озвученная мною Длинному в предыдущей жизни была не такой уж и никудышной. Во-вторых: я заметил, что продавцы, коими были постоянно меняющиеся молодые парни и девчонки, совершенно не интересовались тем, что они продают. Они постоянно залипали в телефонах и брали в руки очередную книгу, только когда её нужно было продать. Они, конечно же, не читали, тем более какое-то старьё, от которого можно ещё и заразу подхватить. Люди брали то, что уже знали, те книги в ценности и содержании которых они не сомневались. Они не хотели терять время и деньги на что-то новое и неизвестное, тем более, что посоветовать тут некому. Решение будущей задачи нарисовалось само по себе. Есть клиенты, желающие купить, есть товар, достойный того, чтобы быть проданным. Ценность этого товара не ясна, она заложена внутри. Новая книга, это кот в мешке. Есть вероятность заплатить деньги и вытащить на свет облезлое страшилище. Что если появится такой человек, которому можно доверить свой выбор; человек который сможет объективно посоветовать купить ту или иную книгу; человек, в компетенции которого трудно усомниться; человек, который может убедить любого в чём угодно. Такой человек может в разы повысить продажи, а главное, он сможет повысить в глазах покупателя ценность той или иной книги, тем самым увеличив рентабельность предприятия. Осталось только найти такого человека. Впрочем, что его искать, он же здесь. Этот человек Длинный.
  3
  ‒ Здравствуйте! Вас что-нибудь конкретное интересует? Могу подсказать.
  ‒ Нет, я вообще-то так, посмотреть только...
  ‒ Смотреть не запрещается. Можете даже в руки взять, открыть, понюхать.
  ‒ Понюхать? Ха , ха, ха!
  ‒ Вы зря смеётесь. Вот например Джек Лондон "Белый клык". Возьмите, откройте...понюхайте...да что вы боитесь? Что чувствуете?
  ‒ Не знаю...ничего
  ‒ Ничего? Не может быть! У вас случайно насморка нет? Это невозможно не почувствовать. Ну, ещё раз, посильнее вдыхайте.
  ‒ Вы, наверное, издеваетесь.
  ‒ Я, нисколько! Запах гор, снега, свежая хвоя, дымок от костра, оленьи шкуры. Знаете запах оленьих шкур?
  ‒ Издеваетесь! Я думала вы серьёзно...
  ‒ Серьёзнее некуда. Вот "Остров сокровищ" Стивенсона. Там отчётливый запах моря на каждой странице, откроете, и на вас повеет солёным бризом. "Мастер и Маргарита" здесь запах свечного воска, фиалок. Возьмите, попробуйте!
  ‒ Верю, верю. Вы всё это сами прочитали?
  ‒ Да, могу ответить за каждую книгу.
  ‒ Что значит ответить?
  ‒ Ну как пацаны, которые отвечают за базар. Я могу рассказать про каждую, обосновать её цену. Все цены здесь я назначаю сам, в не зависимости от того за какую стоимость мне досталась книга. Я могу объяснить, например, почему вот эта стоит восемьсот, а та триста.
  ‒ Сколько? Восемьсот? Да это же дороже, чем в магазине!
  ‒ Эта дороже, а вон ту могу отдать за пятьдесят. Это уж точно дешевле, чем в магазине, дешевле даже того, что я за неё заплатил.
  ‒ И как вы их оцениваете? По каким критериям.
  ‒ По одному: по впечатлению от прочитанного, по полученным эмоциям.
  ‒ А почему вы думаете, что вашему мнению и оценке можно доверять?
  ‒ А вы попробуйте, купите у меня какую-нибудь книгу. Если посчитаете, что я был не прав, вернёте назад. Но если честно, ещё никто не вернул, наоборот приходят за новыми.
  ‒ Очень интересно! А вот эта, что у вас в руках, сколько она стоит?
  ‒ Пока ещё не знаю, я ведь только начал её читать. Если честно, пока много бы я за неё не попросил. Ну так что, будете покупать?
  ‒ Я вообще-то не за книгой в переход спустилась.
  ‒ Да? А зачем же? Я думал, что люди спускаются в переход только за моими книгами, ну и ещё чтобы послушать скрипача. Правда, хорошо играет? Я ведь здесь целыми днями и не надоедает. Вот что значит профессионал. Вы когда-нибудь слышали игру дилетанта? Невозможно и минуты вынести. Вывод: все настоящие таланты скрываются под землёй.
  ‒ Это уж точно! Вообще-то я здесь время убивала. От одного типа нужно было скрыться, вот я здесь и торчу.
  ‒ Время не нужно убивать, цените каждую секунду жизни. Вот и сейчас лучше с пользой его провести.
  ‒ Ладно, уговорили! Возьму только ради интереса, уж больно вы заинтриговали. Только совсем маленькую и читалась чтобы легко. Я если честно, так себе читатель.
  ‒ Вот возьмите "Маленький принц" за тыщу рублей.
  ‒ Сколько? А вы её не переоцениваете? Сказку за штуку?
  ‒ Возьмите, не пожалеете. Не читали?
  ‒ Нет.
  ‒ Тогда точно не пожалеете. Может быть вернётесь и скажете, что мало за неё отдали...
  ‒ Ага и ещё тыщу доплачу! ‒ Она снова хохочет, достаёт из кармана пальто кучу смятых купюр, выуживает из них одну зелёную, протягивает мне. Маленькая, весёлая, румяная, сияющая. От её улыбки переход заливает солнечным светом. Откуда она здесь такая. Молоденькая лет двадцати, в коротком пальтишке, лёгком цветастом шарфике, облегающих тонкие голени кожаных сапожках. Кукольное личико, затерянное в снопе волнистых каштановых волос. Тонкий едва уловимый цветочный запах. Я бы с удовольствием читал эту книжку, вдыхал её запах, любовался красотой строчек, наслаждался шелестом переворачиваемых страниц. Но кто же продаст эту книгу такому как я? Она очень дорогая. Она невероятно шикарная. Свежая, светящаяся, не помятая ранней побудкой, не посеревшая от ежедневной суеты, она не могла приехать сюда на метро. Люди, выпростанные из переполненного вагона, так не выглядят. Как она вообще здесь оказалась? Сразу заметно, что в это подземелье она попала случайно. Точно, она же сказала, что просто от кого-то здесь прячется. Куколка из высшего общества спустилась под землю и встретила там крота. Нет, крот слепой, а я безногий, зато с крыльями. Она встретилась с ястребом. Стоп, а что ястреб делает под землёй? Чё-то я загнался, запутался в своих мыслях. Она уже отошла и продолжает стоять, прислонившись к выложенной плиткой стене. Что ты делаешь, куколка? Знаешь сколько на этой стене грязи? Не дай бог тебе замараться. Вообще, зря ты сюда спускаешься. Здесь ты можешь заразиться злобой, унынием, апатией. У тебя ведь совсем нет иммунитета. Ты не можешь, как я или тот скрипач в рваных джинсах радоваться жизни, каждый день, видя всё это. Для тебя это страшное болото, которое, кстати, может засосать; для нас с ним цветущий луг, где можно собирать прекрасные букеты. Чуешь разницу? А вообще, такие как ты не должны попадать сюда, мы не должны пересекаться. Такие встречи не сулят ничего хорошего. Они отвлекают, выбивают из колеи, побуждают болотного кулика, вспомнить, что он птица, расправить крылья, взлететь, приподняться над болотной топью. Они могут заставить его на мгновение поверить, что он ястреб. Ты же наоборот, рискуешь опьянеть, увязнуть, остаться в этом болоте.
  ‒ Молодой человек, здравствуйте! Помните меня? ‒ Дама в очках и зелёной шляпке с полями, обрывает мой мысленный монолог, адресованный красотке.
  ‒ Да, да, здравствуйте! ‒ Я растерянно улыбаюсь.
  "Соберись, сосредоточься на работе! Перестань бесконечно стрелять глазами в эту, прижавшуюся к стене девчушку. Она уж точно не про тебя, что бы ты там себе не возомнил. Да, поглядывает и улыбается. А что ей ещё делать? В этом переходе она знает только одного человека. Ей нужно просто переждать время, а ты её смущаешь и беспардонно пялишься в упор. Ну вот, наконец-то, открыла книжку, делает вид, что читает.
  ‒ Я у вас купила "Мастера и Маргариту", помните? Говорила вам что уже читала, а вы посоветовали ещё раз прочитать.
  ‒ Да, помню...ну и как? Совсем другие ощущения, правда?
  ‒ Не то слово, я же последний раз читала ещё в молодости. Сейчас же она предстала передо мной совсем в ином свете. Более глубокая, романтичная, более философская.
  ‒ Пройдёт время, прочитайте ещё раз, а потом ещё, лишним точно не будет. ‒ Я улыбаюсь даме и бросаю взгляд на стену. Она всё ещё там.
  ‒ Может ещё что-нибудь порекомендуете?
  ‒ "Мартина Идена" читали?
  ‒ Вы знаете, тоже читала, но опять же в юности и даже не помню, про что там...
  ‒ Обязательно прочитайте ещё раз. Давайте повторим этот опыт, возможно, тогда вы просто потеряли время, раз даже вспомнить не можете.
  ‒ Давайте! Сколько это будет стоить?
  ‒ Дорого! За неё я попрошу восемьсот...
  ‒ По крайней мере дешевле, чем за мастера...
  ‒ Не намного, хотя...это же моё мнение. Вам она может показаться дороже.
  Пока дама ещё что-то рассказывает, смеётся, достаёт из сумки кошелёк, а из кошелька деньги, я смотрю на неё. Нет это просто наваждение. Она тоже один раз зыркнула, сверкнула бриллиантами над раскрытой книжкой, прищурилась. Я сквозь толстую обложку вижу её белозубую улыбку и маленькие ямочки на нежных розовых щёчках. "Даже не думай!"
  Еще два человека толкутся над прилавком, перебирают книги, листают. Эти новые, пришли в первый раз. Впрочем, у моего прилавка никогда не бывает пусто.
  Ей кто-то позвонил. Она недовольно кричит в трубку и отключается. Отстранилась от стены, оглянулась. Сейчас уйдёт, осталось решить в какую сторону. Решилась, в последний раз находит мой умоляющий взгляд, улыбается, машет ручкой и семенит к выходу. Я провожаю глазами эти плавно двигающиеся бёдра. Она идёт пружинисто, легко весело, словно пританцовывает. Раз-два-три ча-ча-ча...Исчезает в проёме. Солнце зашло.
  4
  Зачем она здесь появилась? Иногда мне кажется, что я абсолютно счастлив, и в этой жизни мне всего хватает, но именно в такие моменты, ощущаю себя абсолютно обделённым. Это пройдёт. Очередная вспышка, словно схваченный при взгляде на сварку зайчик будет мешать спать какое то время, но скоро сойдёт на нет.
   Моя идея на счёт книжной лавки сработала. Саня нисколько не пожалел и теперь уже не называет эту затею авантюрой. Плохо ли, когда купленные за бесценок старые книги продаются дороже, чем новые в книжном магазине.
  ‒ Длинный, как ты это делаешь? ‒ не устаёт спрашивать Саня. Я отмалчиваюсь, мол, секрет фирмы. На самом деле, я даже при желании не смог бы объяснить ему как. Ему проще понять, как китайская безделушка, ценность которой стремится к нулю, может продаваться за двести рублей, а не как продавать книги, которые он считает абсолютно бесполезным товаром и барахлом.
  А как же я это всё-таки делаю? Да очень просто.
  Во-первых: все книги, которые лежат передо мной на прилавке, я действительно прочитал, что могу легко доказать;
  во-вторых: существует маленький маркетинговый ход. В какое бы время меня не застал клиент, я всё время держу в руках книгу. В перерывах между продажами я постоянно читаю. Я не только создаю впечатление любителя литературы, я и есть её страстный поклонник. Я не профессор филологии, фонтанирующий умными цитатами и изречениями; я простой человек, как и все здесь под землёй; человек, который может на простом языке рассказать, о чём та, или иная книга; человек, который может упростить сюжет и пересказать его, как никто другой.
  В-третьих: это не совсем магазин, не очередная торговая точка. Это больше игра, викторина, квест для взрослых, чаще всего одиноких людей, объединённых одной страстью. Здесь такие люди могут не только выслушивать чужое мнение, но и высказывать своё. Очень часто я признаю свою неправоту, иногда возвращаю часть денег за ту или иную книгу, если кто-то из клиентов настаивает. Если честно, меня редко убеждают чьи-то аргументы, и поражения в дискуссиях я терплю намеренно. Это тоже часть маркетинговой стратегии. Не надо задирать нос. Некоторым людям очень важно продемонстрировать свою правоту, показать, что они умнее тебя. Сдайся один раз и заполучишь лояльного клиента. Теперь у меня много постоянных покупателей, и их количество всё растёт, благодаря сарафанному радио.
   Есть ещё четвёртый фактор, который вступает в силу, если по какой то причине не сработали три первых. "КЫС‒КЫС‒КЫС".
  Волшебное слово никто не отменял.
  Прибыль довольно неплохая. Я продаю по двадцать, а иногда и по тридцать книжек за один день. Учитывая среднюю цену в пятьсот рублей, средняя дневная выручка составляет не меньше десяти тысяч. Я не знаю, сколько Саня платит за аренду точки своим дружкам бандитам, но всё равно должно оставаться прилично, учитывая высокую рентабельность нашего предприятия. Меня Саня не обижает, но это опять же моё субъективное мнение. А если объективно, Саня не может меня не обидеть, тогда он обидит себя. Главное, что мне хватает, могу даже похвастаться, что сейчас я в финансовом плане чувствую себя лучше, чем когда-либо. Наше предприятие длится уже полтора месяца, Саня рад и довольно потирает руки. Наверное, он молится, чтобы это занятие мне снова не надоело, ведь он уже заметил за мной такой грешок. Мне пока что не надоело, тем более что это одна из моих мечт и любимое дело. Хотя иногда ночью нет-нет и прилетит в голову мыслишка, что пора бы уже заморочиться новой мечтой.
  5
  Она появилась снова через день. Я почему-то и не сомневался, что она вернётся.
  ‒ Привет!
  Звонкий голосок, который я узнаю среди миллиона других, отрывает меня от чтения. Сегодня она в белом лёгком плащике, из-под которого торчит чёрная в красную клетку юбка ниже колен. На ножках новенькие кожаные ботинки с широким круглым носком и высоким голенищем. Похожи на берцы, которые мы носили в армии, только более изящные. Скошенный на бок белый берет, плотно сидит на каштановых кудрях. Ярко алые губы приоткрылись, обнажая крупные белые зубы.
  ‒ Привет! ‒ я улыбаюсь, щурюсь от яркого солнца.
  ‒ Я прочитала эту сказку. Оказывается она классная и вообще не детская. Почему я раньше ничего про неё не знала? Ведь она всё время на слуху.
  ‒ Мы часто лезем куда-то в дебри, ищем новое, модное. А это доброе, мудрое и старое лежит под носом и остаётся незамеченным. И правда странно, что многие считают эту книгу детской. Дети, естественно не могут догнать её смысла, поэтому тоже не в восторге.
  ‒ Вот благодаря таким как вы, мы и замечаем то, что находится у нас под носом. Спасибо за рекомендацию. ‒ От этой улыбки по всему телу бегут мурашки.
  ‒ А может на ты перейдём? Я вроде не старичок ещё...
  ‒ Согласна! Что читаешь?
  Вот так вот просто...раз... и она уже перескочила на дружеский тон. Я немного теряюсь от такой скорости развития событий.
  ‒ Я? ‒ "Дай бог вспомнить, что я читаю" ‒ Пелевина " Чапаев и пустота".
  ‒ Ну и как?
  ‒ Пока не совсем понимаю, но нравится.
  ‒ Как это? ‒ задиристо звенит её голосок. ‒ Не может нравиться то, чего не понимаешь...
  Я не могу долго смотреть в её глаза. Там бездна, от взгляда в которую замирает сердце. Так же когда то я боялся подолгу задерживаться на взгляде Длинного.
  ‒ Может...ещё как может. Ты чувствуешь, что это хорошо, просто пока не можешь догнать. Это как слушать песню на иностранном языке. Тебе нравится музыка, голос исполнителя, хорошо бы ещё знать, про что он там поёт...
  ‒ Песня это совсем другое дело. Там главное музыка и исполнение, а в книжках, главное смысл, сюжет.
  ‒ Здесь исполнение не менее важно. Стиль, слог, манера изложения, всё это так же прекрасно как хорошая музыка. Голос тоже важен.
  ‒ Голос? ‒ девочка округляет сверкающие глаза. Серые, с разноцветными зрачками. Везёт же мне на серые.
  ‒ Да, голос. Я когда читаю, всегда слышу голос. Не в диалогах героев, там множество разных голосов, а в общем повествовании. Тут они разные бывают. Иногда слышится глубокий бас, умудрённого опытом человека, иногда резвый баритон, молодой, бодрый жизнерадостный, очень часто, копирующий кого-то тенор, которых по моему, больше всего.
  ‒ А ты философ! ‒ она смеётся мне, как старому приятелю. Вот уж кто может в одно мгновение забраться в душу. Не успеешь опомниться, а она уже там копошится. Ну откуда ты такая взялась?
  ‒ Ну да... бывает... иногда хочется поумничать. Поживёшь с моё, может поймешь...‒ я пытаюсь оказаться с ней на одной волне.
  ‒ Ой, тоже мне старик нашёлся! ‒ она склоняет голову на бок, смотрит оценивает, улыбается, сияет ямочками.
  ‒ А ты снова здесь прячешься? От кого?
  ‒ С чего ты взял? Может специально пришла книгу купить...‒ снова хитрая улыбка. Ямочки, как солнечные лучики.
  ‒ Ага, рассказывай...снова убиваешь время?
   "Убиваешь время, а заодно и меня".
  ‒ Отчасти ты прав...
  ‒ Так от кого всё-таки прячешься?
  Наш диалог внезапно обрывается визитом постоянного покупателя, мужичка средних лет. Я извиняюсь перед незнакомкой и отвлекаюсь на него. Делаю вид, что внимательно слушаю его рассказ о впечатлениях, после прочитанной по моей рекомендации книги, а сам не могу оторвать от неё глаз.
  ‒ Да...извините Алексей, прослушал последнюю фразу...
  ‒ Я говорю, вы ещё что-нибудь из Набокова читали? Может есть?
  ‒ Нет, не читал, соответственно нет и на прилавке.
  Он продолжает пытать меня расспросами; за ним пристроились ещё двое, ожидающие своей очереди. Пока обслуживаю этих, подойдут ещё, потом ещё и ещё и так до бесконечности.... Как я их сегодня ненавижу. Они воруют у меня, может быть последние минуты счастья. За эти три дня мой мозг переориентировался, он нашёл новое определение этой субстанции.
  Она отошла в сторонку, стоит, засунув руки в карманы плаща, посматривает в мою сторону, иногда озирается. Вот возьмёт, и уйдёт вот так, не прощаясь.
  ‒ Алексей, извините пожалуйста...‒ я перебиваю бесконечный монолог мужика. ‒ Мне нужно прерваться на полчасика, может чуть больше. Просто встреча очень важная. Вы тоже, извините, я пока закрыт ‒ обращаюсь я к двум женщинам в очереди.
  Что я делаю? Сейчас она подумает, что я что-то там себе возомнил. Ну и пусть думает, что хочет.
  Я выезжаю из-за прилавка и подкатываюсь к ней.
  ‒ Может постоим вот здесь в сторонке? А то уже, честно говоря, работа достала...‒ Я говорю глупости, да и вид у меня глупый. Интересно, а она уже видела меня всего? Я же раньше был за прилавком. Вот он момент истины.
  ‒ А что у тебя случилось...с ногами?
  Она задаёт этот вопрос спокойно, обыденным тоном, словно спрашивает о чём-то незначительном. "Что у тебя с работой? Что у тебя с пропиской? Что у тебя с настроением?"
  Почему то именно ей мне хочется рассказать всё. Я коротко рассказываю ей историю своей травмы. Потом, понимая, что время ещё есть и она не исчезла, добавляю ещё некоторые детали. Она остаётся на месте, участливо кивает, задаёт вопросы. В её глазах и сострадание и участие и интерес. Время остановилась, и пока оно замерло, я могу рассказать ей всё. Я должен. Мой рассказ льётся как невыплаканные слёзы, обрастает эмоциями, подробностями. Я начинаю рассказывать про Длинного, я говорю, говорю, говорю. Стою на краю пропасти, зачарованно смотрю вниз и продолжаю говорить.
  Сколько прошло времени, час или два?
   Люди, которые толкались у лавки в надежде меня дождаться всё же ушли. Вихрастый скрипач играет что-то душевное, скрипичный футляр полон мятых купюр. Она всё ещё здесь. Её глаза блестят.
  Зачем тебе всё это? Просто развернись и уйди. Рви сейчас, не давай этой нити стать толще. Дальше будет хуже.
  ‒ Ты извини, что-то я заболтался. Тебя отвлекаю, да и самому работать надо...‒ я стараюсь больше не смотреть ей в глаза. Хватит... кружится голова. Ещё немного и я свалюсь в пропасть.
  ‒ Нисколько не отвлекаешь. Мне очень интересно! Знаешь, очень редко приходится говорить с настоящими людьми.
  ‒ А ты в основном с роботами разговариваешь?
  ‒ Да если бы с роботами. В основном со шкафами, туалетными наборами, сейфами, витринами, и ещё разной пластиковой шушарой, которая только думает про себя, что живая. Я уже давно людей то не видела ни дома, ни в универе. До этого в Канаде в колледже училась, там тоже, одни дубы и пластиковые стаканы. Ты даже не представляешь, какое счастье видеть настоящих людей. Вот таких как в этом переходе, пусть иногда злых, пьяных, грязных, но настоящих. Ты знаешь, я сегодня на метро в первый раз прокатилась. Это для меня круче любого европейского аттракциона. Мой отец владелец сети кафе "Евгения", может слышал?
  ‒ Нет...
  ‒ Странно, да они же здесь на каждом углу. И в большинстве крупных городов тоже есть, вроде бы даже в твоей этой Тюмени...
  ‒ В Тюмени не встречал, а Москву я хорошо только под землёй знаю. То, что там, наверху я и не вижу. Если бы встретил такое красивое название, конечно бы запомнил.
  ‒ Это в честь меня названо, будем знакомы! ‒ она протягивает мне белую ручку, с тонкой золотой паутинкой на запястье. Я беру эту ручку бережно, как что-то драгоценное. Холодная, гладкая, мягкая, живая, недостижимая...
  ‒ Женя? Красиво! Тебе идёт это имя. ‒ я стараюсь подольше удерживать маленькую добычу в своей руке, но она похоже и не собирается вырываться. ‒ Я Саша, но больше меня знают здесь под именем Длинный.
  ‒ Хочешь, чтобы я называла тебя кличкой?
  ‒ Это не кличка...это стало моим именем. Мне нравится, когда меня так называют.
  ‒ Ну, хорошо. Приятно познакомиться, Саша ‒Длинный.
  ‒ Женя, ты мне так и не сказала, от кого здесь прячешься?
  ‒ От шкафов, от кого же ещё! От дубовой мебели. ‒ её щёчки вспыхнули, глаза загорелись. ‒ Я уже и раньше не могла продохнуть из-за этой охраны. В Канаде было как-то поспокойнее, но на отца недавно покушались, машину пытались взорвать. Бомба не сработала, её потом нашли под днищем. Сейчас у нас целая дивизия этих шкафов. Ходишь как под конвоем. Они и ведут себя так, будто конвоиры, туда нельзя, сюда по инструкции не положено, да ещё и пялятся. Иногда слышу, как между собой меня обсуждают и ржут. Ну ладно, думаю, теперь моя очередь смеяться пришла. Теперь я с ними в интересную игру играю. Называется она "Побег от конвоя". Я в ней преуспела, уже не знаю на каком уровне. Меня конечно находят. Если быстро найдут ‒ отделаются лёгким испугом, подольше проищут ‒ схлопочут выговор, а если совсем долго ‒ будут уволены. Вот сегодня, похоже, два шкафа окажутся на помойке.
  ‒ И не жалко?
  ‒ А чё их жалеть? Дерева в России завались. Это даже в Канаде все знают.
  ‒ Но ведь тебя тогда тоже накажут. И ты не сможешь...‒ (может ты и не захочешь) ‒ ...не сможешь больше сюда прийти. Знаешь, я очень хочу ещё раз с тобой встретиться. Ты говоришь, что тебе не достаёт общения с настоящими людьми, а мне вот хочется побыть с такими как ты неземными волшебными. Если ты конечно захочешь ещё встретиться. ‒ Хочу произнести "КЫС‒КЫС..." но останавливаюсь. Нет всё должно быть по честному.
  ‒ Хочу! ‒ огоньки в зрачках накаляются. В следующий раз мы с тобой на метро покатаемся. Хорошо?
  ‒ А когда? ‒ наверное, в моём голосе слышится мольба.
  ‒ Когда смогу в очередной раз свалить. Это с каждым разом становится всё сложнее. Они уже знают бо̀льшую часть моих приёмов и ловушек. Сегодня я, например, вообще из универа сбежала. Между парами поменялись одеждой с подружкой. Я мимо них прошла, они даже в ус не дуют. Так что в следующий раз будет сложнее, но я обязательно вырвусь. Саша, а у тебя есть телефон?
  ‒ Нет, он мне не нужен...был не нужен...‒ продолжил я уже с сожалением.
  ‒ Жалко...ну ладно не беда. Ты же каждый день здесь?
  ‒ Да, с утра до позднего вечера, а сейчас может и до ночи буду...
  ‒ Ну тогда жди, скоро увидимся. Я тебе сегодня весь план продаж провалила, на вот возьми.
  Она достаёт из кармана ворох мятых бумажек.
  ‒ Не ты что? Убери, а то обижусь.
  ‒ Ну, не хочешь как хочешь! Моё дело предложить, ‒ улыбается она. ‒ Тогда до встречи?
  ‒ До встречи!
  6
  Всё снова перевернулось с ног на голову. Жизнь в очередной раз сделала крутой поворот, опять её занесло и она болтается на краю пропасти. Снова нужно решать, падать, или оставаться. Не долго продолжалась моя свобода, когда я превратился в Длинного. Теперь я не могу не думать о ней. Не могу читать, болтать с парнями, не улыбаюсь на шутки Ивашки, не понимаю, что мне пытается втолковать Саня. Я ничего не слышу и не вижу. По вечерам лежу на кровати слепо уставясь в книгу. Днями, вожу глазами из одного конца перехода в другой. Я ищу её. С клиентами стал вял, растерян, иногда даже зол на них. Часто извиняюсь, говорю что захворал, а сам продолжаю озираться. Откуда она появится, справа, или слева? Откуда она пришла в прошлый раз? А если она вообще не придёт? Что я вдруг о себе возомнил? Размечтался, калека несчастный. Ну и придёт она, и что дальше? Поиграется с тобой, приучит к себе, а потом поймёт, что дальше тупик. И останешься ты снова один как брошенная собака. Нет, даже лучше, если она не появится. Два три дня и я обо всём забуду. Яркое сновидение со временем потускнеет в памяти и жизнь возвратиться в привычное русло. Разве мне плохо одному? Да и не один я, мы же с тобой вместе, Длинный.
  Этим выводом каждый раз всё заканчивалось, но уже через минуту всё начиналось сначала, и я снова искал её глазами.
  Она появилась на пятый день, через девяносто восемь часов. Я не узнал её, хотя неустанно выискивал в потоке людей.
  ‒ Привет Саша! Ну вот я и пришла!
  Она в пёстрой тряпичной курточке, в ярко жёлтой шапке с огромным помпоном, в таком же жёлтом шарфе. Не мудрено, что я её не узнал. Нет, непростительно! Я должен был узнать её в любом обличии. В очередной раз меня застали врасплох, но я рад! О боже, как я рад! Сердце колотит изнутри в ушные перепонки: БУМ‒БУМ‒БУМ.
  ‒ Привет, Женя! ‒ я улыбаюсь утреннему солнышку, после четырёх дней кромешной тьмы.
  ‒ Снова умотала! ‒ она с азартом рассказывает, как уговорила охранника зайти с ней в ГУМ, а там снова устроила трюк с переодеванием в магазине.
  ‒ Пришлось купить всю эту хрень! ‒ Она показывает на шапку, шарф и пальто. ‒ Причём за бешенные бабки купила у девчонки, которая тоже в примерочную зашла. Она конечно охренела от моего предложения, долго мялась, но деньги оказались нужней. Свою одежду я ей оставила, а сама в её наряде из примерочной вышла. Шапку на шары натянула, шарф до носа намотала и порскнула мимо шкафчика, он даже глазом не повёл.
  Глаза маленькой грешницы горят, под тоненькими подведёнными губами острые зубки. Хищница! Неужели она всё это делает ради меня? Нет...конечно же нет, ради азарта. Она авантюристка, которых ещё поискать надо, ну и пусть...
  ‒ Так что вот! Я здесь, как и обещала! Придётся тебе отгул брать!‒ Энергия распирает её, заставляет подпрыгивать на месте, парить в сантиметре от грязного пола. Я тоже парю, боюсь отпустить колёса коляски, чтобы не взлететь под потолок.
  ‒ Я сейчас! ‒с пробуксом срываюсь с места, подкатываюсь к скрипачу, врезаюсь в него, едва не сбив с ног, заставляю прервать игру. Плевать, с утра всё равно нет никого.
  ‒ Петя, Петюня, выручай! Мне отлучиться вот так вот нужно. Скажи Михалычу, что у меня живот прихватило. (Михалыч, наш охранник. Он периодически спускается в переход, чтобы собрать выручку, ну, и заодно проследить всё ли в порядке). ‒ Прилавок я пологом накрою, просто смотри, чтобы никто не лазил. Хорошо?
  Петя пожимает плечами, мол надо, значит иди.
  Полдня мы проболтались в метро. Сначала ездили по кольцевой, где выскакивали на каждой станции, чтобы посмотреть архитектуру. Женя была в восторге от строгости и величественности Сталинского ампира.
  ‒ В Европе и в Америке метро не такое. Там всё так серо и обыденно. Здесь просто праздник какой-то. Видно, что не для быдла сделано, а для людей! ‒ она перекрикивала толпу, вцепившись мне в руку.
  ‒ В то время народ не считали быдлом. Тогда он и был "его величеством". Новые станции, уже не такие красивые. ‒ отвечал я ей с видом знатока.
  Мы в очередной раз забирались в вагон, и, мерно покачиваясь в толпе, улыбались друг другу. Крылья за моей спиной не давали мне покоя, им было тяжело в смятом виде, они хотели расправиться. Она могла долго смотреть на меня в упор, не отводя глаз, я же очень часто опускал свои. Ну, неужели ты не понимаешь, что для меня всё это серьёзно? Или понимаешь? Тогда зачем?
  Когда кольцевая была исследована полностью, мы покатились по красной ветке сначала вглубь, а потом наружу кольца в сторону Юго-Западной. Всё так же выпрыгивали на каждой станции, обходили всё вокруг, смотрели на панно, мемориальные таблички, обелиски, статуи и снова ныряли в вагон. Она бесконечно что-то говорила, при этом касаясь меня, или держа за руку. Я ничего не слышал, а только улыбался ей и смотрел. Я смотрел на огонь, который гипнотизировал меня словно мотылька. Мне хотелось приближаться к этому пламени, слиться с ним, я был уверен, что оно меня спалит дотла. Ну и пусть, я был готов.
  ‒ Я проголодалась! Ты хочешь есть? ‒ сказала она, когда мы в очередной раз вышли на Университете.
  ‒ Я вообще то не привык есть днём, обычно хорошо завтракаю. А потом ужинаю. Но сегодня, если честно, жрать как волк хочу.
  ‒ Я тоже! Но для этого надо наверх подыматься. В метро же нет ресторанов?
  ‒ Нет...а жалко! Если бы здесь было всё необходимое для жизни, я бы и не поднимался. ‒ Я грустно улыбнулся, рассматривая шикарную огромную люстру под белым бетонным сводом.
  ‒ Почему? Там тоже хорошо! Мне здесь очень понравилось, но всё таки хочется туда. Это как контраст после горячего хочется в холодное. Ты в сауне был когда-нибудь?
  ‒ Нет, зато я был в русской бане. Принцип тот же самый. Знаешь? Мне кажется, что в этом городе не для всех есть место там, наверху.
  ‒ Может быть! Но кто определяет, где чьё место?
  ‒ Те, кто наверху и определяют. Они наиболее сильные и успешные, им и карты в руки.
  ‒ Нет! Если те, кто находятся внизу, решили, что здесь их место, получается, что определяют и они тоже. С чего ты решил, что твоё место здесь? ‒ сейчас она серьёзна. Она сверлит меня взглядом, как когда то это делал Длинный.
  ‒ Я просто не был там, а здесь мне всё нравится. ‒ я грустно улыбаюсь.
  ‒ Я тебя приглашаю! ‒ она протягивает мне свою маленькую белую ручку.
  
  Наверху всё точно так же гудит вибрирует, гремит. Вместо вагонов стройными рядами ползут машины, вместо бетонных сводов, хмурый небосвод, на котором нет даже намёка на проблеск большой люстры. Такое ощущение, что мы просто поднялись на уровень повыше, второй этаж. Там над этими серыми облаками есть ещё уровень, и так далее, до бесконечности.
  Женя поймала огромное такси представительского класса. Длинный "Лексус" с огромной надписью "Дипломат" вальяжно плыл в потоке мелких рыбёшек, периодически шарахаясь от акул, проносящихся мимо, под визг сирен и мигание синих огоньков.
  ‒ Ты какую кухню предпочитаешь Итальянскую, Грузинскую, может Китайскую? ‒ спрашивает Женя, которая сидит на кожаном сидении, подобрав под себя ноги и опираясь локтём на моё плечо.
  ‒ Издеваешься? ‒ я улыбаюсь, а сам не могу надышаться свежестью исходящего от неё аромата.
  ‒ Слушай, а ты суши ел когда-нибудь?
  ‒ Неа!
  ‒ Извините. А вы не подскажете какой-нибудь японский ресторан по дороге? ‒ обращается она уже к водителю.
  В ресторане под названием "Тануки" царит полумрак. Мы сидим за квадратным столиком. Я расположился на диване, а Женя на массивном деревянном стуле напротив. Официант с намёком на японские корни принёс меню. По виду он скорее напоминает казаха, но мне-то откуда знать, как выглядят японцы, я ведь не был в Японии. Женя ругается непонятными словами, тыча в меню. Из всего сказанного мне понятно только одно словосочетание: "И чайник зелёного чая с жасмином". Где то я уже слышал такое. Ах да, это было в чайхане, в предыдущей жизни.
  Официант поставил перед нами деревянные подставки на которых было что то, похожее на рулон белой бумаги.
  "Что вот это и есть суши?" Женя смотрела на меня, хитро улыбаясь. Она хотела посмотреть, что я буду делать. Я решил ей подыграть. Сделав жест рукой в сторону её подставки, мол угощайся, взял в руки небольшой рулон. Он оказался тёплым, даже горячим. Ну, значит, точно нужно есть. Я поднёс его к носу. Пахнет чем-то невкусным, похоже на хлорку.
  Вдруг Женя засмеялась, развернула рулон и стала вытирать им руки.
  Я оценил её издёвку, подняв верх большой палец, а потом тоже протёр руки горячим полотенцем.
  Спустя пару минут, официант начал расставлять на столе части очередной головоломки. Квадратные тарелки, справа палочки на деревянной подставке, чёрная, жидкость, в маленькой плошке, как серная кислота на опытах по химии, ещё какой-то комочек противного зелёного цвета на деревянной подставке. Теперь главная задача. В центре стола оказывается огромное квадратное блюдо с разноцветными кругляшами. На вид эти кругляши, жидкость в плошках, зелёная субстанция были не более съедобны, чем горячие полотенца. Женя деловито схватила палочки, ловко зажала их между пальцев правой руки и ухватила их кончиками один из кругляшей. Обмакнув его в серную кислоту и смазав зелёным дерьмом, отправила в рот. Замычала от удовольствия, прикрыв глаза и улыбаясь набитым ртом. Ещё раз замычала уже в адрес меня, мол, чё сидишь, делай как я.
  Палочки никак не хотели вставляться между пальцев, а потом не хотели смыкаться, чтобы заудить один из кругляшей.
  ‒ Нет, ты вот так! Она сама вставила мне палочки между пальцев и показала, короткое движение, которое нужно делать большим и указательным пальцем для захвата. Ага, получилось, я понёс тяжёлый кругляш над столом и в момент, когда он был над плошкой с кислотой, захват ослаб и кругляш плюхнулся прямо в плошку. Брызги кислоты попали мне на лицо. Я тихо ругался под хохот Жени и вытирал салфеткой лоб.
  Ах ты так? Я пальцами выудил из плошки кругляш и засунул его в рот.
  М‒м‒м, оказывается очень вкусно.
  Я беру следующий из тарелки уже рукой, по очереди обмакиваю его в коричневую жидкость, потом в зелёное и снова запихиваю в рот.
  ‒ Вку-а-ти-а ‒ говорю уже набитым ртом.
  Женя укоризненно качает головой.
  ‒ Эх видели бы тебя сейчас самураи!
  ‒ Слава богу, их здесь нет. Кстати, рекомендую. Пальцами гораздо быстрее и практичнее. Не бойся, мы же не в Японии.
  Женя хмыкает, прищуривается, оценивая моё предложение, потом бросает палочки, хватает кругляш рукой, обмакивает в кислоту и отправляет в рот.
  ‒ ...ак и ...авда...уснее! ‒ она прикрывает набитый рот маленькой ручкой с красивым маникюром.
  7
  Следующим пунктом нашей экскурсии был Парк Горького. Мы бродили по огромным аллеям, любуясь начавшей зеленеть травой, оживающими липами и фонтаном, ещё не отошедшим от зимней спячки. Я рассказывал Жене смешные истории из моей первой жизни, про нелепые казусы происходившие в школе, про прогулы, срывы уроков, вечерние шатания по дворам и прочие истории которые я не стал бы рассказывать никому другому. Раньше всё это казалось мне серым прошлым, фрагментами жизни неудачника, которые не стоит вспоминать, но Жене всё это было невероятно интересно. Она росла в другом мире, на противоположном полюсе. Она заливисто хохотала над моими байками, а я вдохновлённый её реакцией вспоминал новые.
  ‒ А теперь ты чё нибудь расскажи про школу, или колледж. ‒ спросил я, когда Женю отпустил очередной приступ хохота.
  ‒ А чё там рассказывать. Вообще ничего интересного, особенно на фоне твоих анекдотов. Нет, ну это же нарочно не придумаешь, взять и намазать доску парафином. Мне кажется, в этой вашей школе всё делалось для того, чтобы получались такие вот анекдоты. Соревнования между классами, конкурсы там всякие, дежурства, учителя прикольные, как на подбор. Мои знакомые ни за что бы не поверили, что учитель русского языка говорит "понеденник" вместо "понедельник", а историк подрабатывает физруком, или наоборот...
  Она говорила про мою школу так, словно я был из далёкой дикой африканской страны. Я и не ожидал, что мои истории окажутся настолько колоритными. Я болтал и чувствовал, что меня слушают, что я интересен. Я пробуждаю интерес у красивой, самодостаточной, молодой девчонки. Это ли не чудо? Иногда я украдкой пощипывал себя, чтобы проверить, не сон ли всё это? Ну не может же сон длиться так долго? Неужели скоро снова настанет лето? Ещё год назад я чувствовал это цветение и набухание почек и знал, что впереди только одно хорошее. Рядом был мой лучший друг и четыре тёплых месяца впереди. Всё закончилось промозглой осенью, чтобы по весне начаться с удвоенной силой. Впереди только лето, а об осени я даже не хочу и думать.
  Я хватаю её руку и прижимаю к своей щеке. Такая тёплая, гладкая, от неё идёт ток и мурашками разбегается по моему телу. Я подношу ладонь к губам, втягиваю ноздрями приятный аромат молодого тела, нежно целую. Она водит рукой по моей вязанной шапочке.
  ‒ Женя, я...я боюсь...боюсь к тебе привыкнуть. Мне кажется...я влюбился. Только не говори ничего... ‒ мой голос в очередной раз отделился от меня и стал самостоятельным. ‒ Я понимаю, что у нас нет будущего, но ничего не могу с собой поделать. Я не могу жить в сладком обмане. Лучше оборвать всё прямо сейчас...Боже, что я несу...
  Она молчит и продолжает гладить мою шапочку. Молчит, значит согласна с тем, что впереди тупик. Ей просто нечего мне сказать.
  Я отрываюсь от её ладошки и заглядываю ей в глаза. Из них льётся тепло, так несвойственное молодым красоткам. Боже, за что мне всё это. Нет, я не буду ныть как размазня. В ухе вдруг включается голос Длинного.
  "Чего испугался, братан? Всё при тебе, главное действуй. Твоя мечта на расстоянии вытянутой руки. Разве есть вещи на этом свете, которых нам стоит бояться?".
  ‒ Женя, я хочу увидеть тебя завтра, а потом послезавтра. Я хочу видеть тебя каждый день! Знаешь, мне всё равно, что будет там дальше, но сейчас мне хочется быть рядом.
  ‒ А в чём вопрос? Завтра встретимся. Думай, чем будешь развлекать даму. Может в кино сходим? ‒ как ни в чём не бывало весело щебечет она.
  ‒ Идея! Точно пойдём в кино! ‒ я чувствую, что начинаю взлетать. ‒ У нас и сегодня ещё полно времени.
  На самом деле, уже начинает смеркаться, и по периметру парка зажглись жёлтые круглые фонари. Всё говорит о том, что наше сегодня подходит к концу, но теперь я спокоен. Мне только что подарили надежду. Мне подарили завтрашний день.
  Я прогнал сентиментальное настроение и снова пустился в весёлые воспоминания. Тем временем мы подошли к набережной Москвы реки. Решили поужинать в одном из множества маленьких аквариумов слепленных из витражных стёкол. Я уже забыл, когда у меня в последний раз было столько приёмов пищи в один день. И ведь влазит же куда-то. Пили кофе с невероятно вкусными булочками, смеялись, шутили. Я расплатился сам, что, кстати, сделал и в японском ресторане, не смотря на возражения Жени. Ну и что, что я в один день потратил свой месячный заработок, сейчас есть что-то важнее, чем эти мятые бумажки.
  ‒ Мне кажется, что сегодня два человека могут лишиться работы, ‒ сказала она, когда мы направлялись к метро.
  ‒ Кто эти двое? ‒ поинтересовался я.
  ‒ Ты и мой охранник.
  ‒ Точно! Может я буду твоим охранником? Уж от меня ты не убежишь...
  ‒ Я поговорю с отцом...
  ‒ Смеёшься?
  Она промолчала, но было видно, что у неё появилась какая-то мысль.
  8
  И вот мы снова в вагоне. Час пик люди стоят стеной, плотно прижимаясь друг к другу. Мы отвоевали себе небольшую нишу возле дверей. Я улыбаюсь и смотрю ей в глаза, она трогает указательным пальцем кончик моего носа. В блестящих глазах какая-то мысль. Что-то засело там в её голове. День закончился, мы едем назад. Меня ждёт злой Сашка, её разъярённый отец. Кто знает, может после таких выкрутасов, её вообще из дома не выпустят, а может, не дай бог, опять отправят заграницу. О чём она сейчас думает? Жёлтый помпончик трясётся в такт движению, уголки губ приподняты в улыбке и эти глаза. Сейчас они смотрят сквозь меня. Может она уже жалеет, что связалась со мной? Ведь ситуация безвыходная, кругом тупик. И всё это касается только меня, ей-то это зачем? Каждый должен находится на своём уровне, такие как я внизу под землёй, она там наверху. Верхние и нижние никогда не должны пересекаться, иначе случится катастрофа. Я продолжаю смотреть на неё, и мои губы трясутся. Знала бы ты, как я хочу тебя обнять. Но это невозможно. Я даже не знаю, что должно произойти, чтобы мы были вместе.
  "Станция Парк Культуры!" ‒ произносит важный женский голос.
  ‒ Мы же вроде на парке сели, ‒ пожимает плечами Женя.
  ‒ Нет, мы сели на Октябрьской, тебе показалось, потому что в парке были. ‒ улыбаюсь я.
  Народ наваливает, уплотняется, пытается смять, снести нашу нишу, но мы пытаемся держать оборону. Женя прижалась ногами к моим коленям. Как мне хочется тебя обнять.
  "Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Киевская"
  На Киевской нам нужно выходить. То есть уже сейчас нужно начинать продираться сквозь плотный поток. Я оглядываюсь: крупный мужик в кожанке держится за поручень, сложив огромный локоть на плечо Жени. Два парня в спортивных шапках о чём-то оживлённо спорят. Тётка в очках что-то читает в телефоне. Как можно сосредоточиться в такой давке. Чёрные глаза с невероятно огромными зрачками мелькнули поверх серой беретки тётки . Девчонка с платком на голове на миг встречается со мной взглядом и быстро отводит глаза. Мне хватает этого мгновения. Я вижу в этих глазах отрешённость человека, шагнувшего за край. Она быстро водит губами. С кем она разговаривает? Я не вижу рядом с ней собеседника. Она читает молитву. Она молится! Движения синих губ становятся быстрее. Это уже не внутренний голос, не шёпот, она говорит вслух, и её слова отчётливо раздаются в вагоне. Мужик в очках поворачивает голову и в недоумении хмуро смотрит на соседку.
  ‒ А-а-а а-г-а-р!
  Я хватаю Женю в охапку и разворачиваю её к дверям.
  ‒ Ты что? ‒ она изгибается в моих объятьях. Я должен сжать её как можно крепче, чтобы она опустилась вниз, полностью оказалась за моей спиной. Я обволакиваю её всю, заключаю в кокон.‒ Саша, ты что делаешь?
  ‒ Ложи‒и‒ись! ‒ ору я и ещё крепче прижимаю к себе Женьку. Волна уже летит, она нависла над нами, как тогда в Сочи, во время шторма. Я повернулся к ней спиной, утопил ладони в мелких камнях и жду, когда она в очередной раз шарахнет меня по спине, закрутит, выбросит на берег, раскатает по крупной гальке, а потом будет тащить назад по мокрым гладким камням. Она засосёт меня в море на съедение второй волне, которая уже подоспела и готова проглотить меня, раскрутить словно в центрифуге, вывихивая суставы и с размаху шарахнуть о камни.
  Вот она! Обдаёт жаром, подбрасывает, вминает в двери, которые растягиваются и выгибаются, словно кто-то огромный надувает вагон как шарик. Нас впечатывает в нижнюю часть дверей.
  ТУММ‒С‒С‒З‒З‒З‒ы‒ы‒ы... ‒ наступившая вдруг тишина перерастает в нарастающий звон. Удар в спину, словно что-то тяжёлое падает на меня с высоты пяти метров. Дыхание сбивается и всё замирает. Мне нужно вырубиться улететь подальше, как тогда во время взрыва в горах. Нужно упасть в чан с тёплым молоком и быстрее добираться до дна, потому что здесь снаружи нет ничего хорошего. А как же Женя? Я разлепляю зажмуренные глаза и первое, что перед ними появляется, это лицо Жени. Её глаза выпучены в них стоит ужас.
  ‒ Женя ты цела? ‒ ору я, но не слышу своего голоса, только этот противный звон, который давит на перепонки. Она шевелит побелевшими губами, видимо что то говорит, но я не слышу. Она жива, в сознании и это уже хорошо. Вонючий едкий дым падает на нас чёрным облаком. Чувствую нервные толчки со всех сторон, движение, панику. Сейчас все, кто остался в живых будут продираться к выходу, запутываться в живые клубки, давить, душить друг друга лишь, бы вырваться из этой мясорубки. Двери с нашей стороны раздуты, порваны. Изгибающиеся волнами прорезиненные края образуют внизу треугольное отверстие. Нужно срочно туда, это всего лишь в метре справа от нас. Мужик в кожанке лежит рядом преграждая дорогу к спасительному отверстию. Спокойное лицо мирно спящего человека повёрнуто ко мне. Можно подумать, что он действительно уснул, но неестественно бледное лицо и тоненькая струйка крови стекающая из уха, говорят, что это не так. Я освобождаю одну руку, хватаю мужика за бритый подбородок, трясу. Никакой реакции.
  ‒ За мной! ‒ я пытаюсь вложить все силы в этот немой крик, адресованный Жене, хватаю её за плечи, делаю рывок, перекатываюсь через мужика. Ещё один рывок, немой крик и я выдёргиваю Женьку, зажатую между турникетом и чьей-то одетой в джинсы ногой, проношу её над собой и опускаю на пол возле треугольного отверстия. Извиваясь ужом, отталкиваюсь руками от пола, задом просачиваюсь в отверстие; повисаю, ухватясь руками за изогнутый край двери. Подтягиваюсь, хватаю Женьку за рукав пальто, с силой дёргаю.
  ‒ Ле-езь!
  Она не слышит, не понимает, что нужно делать! Отрешённый взгляд говорит о том, что она сейчас в состоянии шока. Делаю усилие и с диким рёвом подтягиваюсь выше. Хватаю жёлтый помпон и сдёргиваю с неё шапку. Беру в руку толстый пучок жёстких каштановых волос и с силой дёргаю его на себя. Она кричит от боли, это я вижу по её открытому рту и выпученным глазам.
  Если чувствуешь боль, это хорошо. Продолжая держать её за волосы, снова проскальзываю в отверстие. Теперь я снова болтаюсь, одной рукой держась за искорёженную дверь, а второй за Женькины волосы. Я тяну ещё сильнее. Боль заставляет её ползти за моей рукой. Вот её голова уже в отверстии, ещё немного и она просовывает между дверей плечи. Я делаю ещё один рывок, чтобы не оставить ей возможности остаться торчащей из вагона. Она ползёт, съезжает на меня. Всё, теперь можно отпускать руки.
  Короткий полёт, и я приземляюсь словно на подушку. Странно, подо мной нет ничего кроме бетонных шпал, но боль от удара не ощущается. Я вообще не чувствую спины. Женька летит на меня сверху, и я принимаю её на вытянутые руки. Она лёгкая словно пушинка, я сгибаю руки чтобы самортизировать падение, сделать его как можно мягче. Она оказывается на мне сверху. Уронила голову мне на грудь, уткнулась словно в подол матери, она хочет спрятаться от всего этого ужаса. Я чувствую вибрацию в теле, накатывающую слабость. Я могу вырубиться в любую секунду, но теперь уже можно, ведь главное сделано. Хотя нет! Сквозь накатывающую на глаза пелену, вижу чьи то болтающиеся сверху ноги. Люди будут спускаться, они будут падать прямо на нас, на неё. Я снова делаю усилие, чтобы вырвать себя из накатывающей дремоты. Трясу её за плечи, она поднимает голову.
  ‒ Пойдём! ‒ ору беззвучно и рукой показываю направление за её спиной. Она ещё вялая и не понимает, что от неё хотят. Объяснять некогда, вот-вот сверху свалится чьё-нибудь тело. Скидываю её с себя, снова хватаю, на этот раз за отвороты пальто, пытаюсь приподнять. Она нехотя садится, словно разбуженная от глубокого сна. Я ужом ползу вперёд волоча её за собой. Наконец то она понимает, что от неё хотят и на корячках ползёт вслед за мной. Ещё пару метров и достаточно. Я снова падаю на онемевшую спину и притягиваю её к себе. Теперь я могу её обнять, заслужил. А что, всего несколько минут назад я страстно желал это сделать. Вуаля! Желания исполняются, причём находят самый короткий путь. Она снова уткнулась мне в грудь, я засыпаю, пытаюсь как можно дольше удержать объятия. Теперь можно и в чан с тёплым молоком. Женька, айда со мной!
  9
  То, что это больница я понял сразу же, едва открыв глаза. Серый потолок, стойка капельницы, пищание монитора, суетливо проносящийся человек в белом халате.
  "Опять! Ну и везёт же мне!" ‒ первое, что приходит в голову. Кровати стоят плотно с интервалом не больше метра. На каждой люди с забинтованными головами, руками, ногами. Вытяжки растягивающие переломанные конечности, резкий запах спирта, крови, ещё чего то больничного. Стоны, крики, командирский бас, отдающий распоряжения.
  ‒ Лариса, третьему срочно вентиляцию подключай! Почему ещё не сделано?
  ‒ Иван Петрович, у меня же не десять рук. Вы посмотрите сколько их. Это кошмар какой-то. ‒ сердито пищит женский голос.
  Помещение просторное большое, но набито людьми под завязку. Такого я не видел даже в военном госпитале. Судя по разговорам снующих между кроватями врачей, понимаю, что в основном аврал вызван взрывом в метро.
  ‒ Двадцать пять человек сразу насмерть, семеро по дороге и в больницах, у нас только двое. ‒ шепчет женский голос.
  ‒ Ой-ой-ой, какой ужас! Уже официально передали, что теракт. Террористка среди погибших. Неймётся им...‒ тихо отвечает второй.
  А что же в этот раз со мной? Чувствую тупую боль в груди при каждом вдохе. Боль нарастает на пике вдоха, а на выдохе становится потише, но перемещается в область спины. Да, что-то со спиной и грудью, больше особо и болеть нечему. В горле огромная кишка, в носу трубки, всё это мешает естественно дышать, заставляет принимать навязанный ритм. Хочется пить. Приподнимаю голову, мычу в адрес медсестры, которая возится с капельницей соседа.
  ‒ Очнулся? ‒ улыбается молоденькая белобрысая девчонка и тут же убегает.
   Возвращается уже с врачом. Двухметровый гигант с крупными чертами лица и удлиняющим его мясистым подбородком изучающее смотрит на меня.
  ‒ Дышать сам будешь? ‒ спрашивает он меня густым басом.
  Я утвердительно трясу головой и он тут же хватает загубник и тянет из меня толстую трубку. Противно, словно из твоего горла выползает змея. Он передаёт склизкую гадину сестре и уже с улыбкой говорит.
  ‒ А мы ждём не дождёмся, когда очнёшься. С тобой следователь сильно хотел познакомиться.
  ‒ Чем же я так заинтересовал следователя? ‒ слова даются мне тяжело, словно я переворачиваю тяжёлые валуны.
  ‒ Там целая история. Тебя же сначала чуть за террориста не приняли. Ну это ещё там в метро, когда нашли. Не знаю, что там было, говорят вроде ты орал что-то перед взрывом.
  ‒ А сейчас уже не принимают? ‒ сиплю я, думая про себя, что только этого мне ещё и не хватало.
  ‒ Нет! Во-первых нашли её быстро. На ней остатки пояса со взрывчаткой были. Во-вторых: за тебя девчонка заступилась, с которой тебя вытащили. Говорит, что ты её спас.
  От этих слов громилы меня подбрасывает на кушетке. Я пытаюсь приподняться на локтях, но острая боль в груди заставляет меня упасть назад, сморщиться и выгнуться дугой.
  ‒ Ты куда собрался? С ума сошёл? ‒ врач прижимает моё плечо своей огромной лапой. Тебе, братец резкие движения противопоказаны. Даже волноваться нельзя.
  Сейчас меня меньше всего интересует, почему мне нельзя двигаться и волноваться. Мне хочется получить ответ на один вопрос.
  ‒ С ней всё в порядке? Где она?
  ‒ Ну, братец, этого я не знаю, но судя по разговорам жива и здорова, раз говорила, что спас ты её. Может и были какие травмы, но кто же знает, в какую больницу она попала? А кто она тебе?
  Кто она мне? Кто она мне! Мне бы самому кто-нибудь ответил на этот вопрос.
  ‒ Да так, просто рядом ехали.
  Теперь настало время поинтересоваться своей судьбой.
  ‒ А со мной что?
  ‒ А с тобой всё непросто. Ты где ноги то потерял? ‒ зачем -то спрашивает доктор.
  ‒ В армии на Кавказе. Противопехотная мина...‒ хриплю я.
  ‒ Ну и везёт же тебе! ‒ по тону доктора невозможно понять, говорит ли он серьёзно, или это сарказм.
  ‒ Просто человек-бомба. А ещё говорят в одну воронку не попадает...У меня для тебя две новости: хорошая и не очень. Хорошая это то, что тебе сильно повезло. Мне показали фото твоей коляски. Видел бы ты, что от неё осталось. Не знаю как, но часть удара она приняла на себя. Часть взяли стоящие рядом с тобой люди. Она же совсем рядом с тобой стояла,так?
  ‒ Да, я её увидел в последний момент, поэтому и заорал.
  ‒ А как ты её опознал.
  ‒ Не знаю...предчувствие какое-то...да и молиться она начала...
  ‒ Как минимум двоих твоё предчувствие спасло. Тебя и ту девчонку.
  Врач наклоняется ко мне и продолжает уже вкрадчивым тоном.
  ‒ Людей по всему вагону разметало. Сотни осколочных ранений...некоторых вообще в решето...у тебя всего одно, несмотря что в зоне поражения находился. Одно, но зато какое. Шарик у тебя там ма-ленький маленький от подшипника. Вошёл в спину, чуть выше поясницы, застрял в мягких тканях в непосредственной близости от аорты. Доставать его очень опасно, а оставить, значит обречь тебя остаток жизни сидеть на пороховой бочке.
  ‒ Почему? ‒ хриплю я.
  ‒ Потому что неизвестно, как поведёт себя в организме это инородное тело. По томограмме чётко нельзя определить место положения шарика, тем более предсказать, как он будет себя вести. Если он находится в стенке аорты, то в любой момент может попасть в кровеносную систему. Тогда, сам понимаешь какая вероятность будет летального исхода.
  ‒ А почему его не достать?
  ‒ Потребуется очень сложная операция. В наших условиях это точно невозможно. Нужен профессиональный кардиохирург, и то вероятность неудачного исхода останется высокой. Нужно просто взвесить риски. Если они равноценны, стоит ли вообще делать эту операцию? Есть ещё один вариант, просто подождать и через время посмотреть, как будет развиваться ситуация. В любом случае, я противник взгляда через розовые очки и всегда всё говорю как есть. Ты мужик, тем более воин, поэтому должен меня понять. Это может случиться в любое мгновение.
  Я понимаю, что имеет ввиду доктор, говоря "Это". Это может случиться в любое мгновение. А что собственно нового сказал мне этот доктор. Я и раньше знал, что это может случиться в любую секунду. Да я уже несколько лет живу с этим чувством, и оно мне никак не мешало, а наоборот делает ощущение от жизни ярче. Сейчас, когда врач озвучил мне то, что я и без него знаю с меня спадает дрёма, куда-то уходит боль, вид серой палаты и этих страдальцев вокруг перестаёт меня печалить. Мне просто некогда грустить, некогда обращать внимание на мелочи. Нужно сосредоточиться на главном. Успеть бы увидеть её хотя бы ещё раз.
  ‒ Я понимаю! ‒ отвечаю я доктору. ‒ наверное вы правы. Поживём увидим...а может быть и не успеем...
  Доктор добродушно улыбается увидев мою весёлую реакцию на страшное известие.
  ‒ Доктор, я так понимаю, что я теперь без коляски? ‒ спрашиваю я, чтобы сменить тему.
  ‒ От неё ничего не осталось, даже колёса разорвало. Это у следователя узнаешь.
  ‒ А я получается вообще без вещей? ‒ я осознаю, что лежу абсолютно голый под белой простынью.
  ‒ О вещах тебе рано пока думать, ты ещё полежишь здесь, а за это время, может найдём что-нибудь. Мы весь окровавленный хлам разрезаем и чаще всего выбрасываем. С тобой только одна вещичка была, её мы не выбросили.
  ‒ Какая? ‒ не могу сообразить я.
  ‒ Чётки чёрные круглыми бусинами твои?
  ‒ Мои! ‒ радостно хриплю я, а резкий укол в области груди напоминает мне о том, что волноваться нельзя.
  ‒ Принесите мне их, пожалуйста!
  10
  На утро следующего дня меня перевели из реанимации в общую палату. Здесь койки стояли ещё теснее и плотность народа на один квадратный метр была в два раза выше. В палате стоял спёртый тяжёлый запах и было душно. Меня приткнули возле самой двери, так, что моя кровать загораживала проход, и входящим приходилось чуть отодвигать её, чтобы протиснуться в палату. Здесь не было ни минуты покоя. Постоянная суета, туда-сюда снующие сёстры и санитарки, бесконечный поток посетителей. Мне поневоле приходилось встречать и провожать всех. "Ну и что? ‒ успокаивал я себя ‒ ты же любишь эти столпотворения, поэтому наслаждайся".
  Следователь, пришедший тем же вечером, долго и подробно расспрашивал меня о том, как выглядела террористка, куда она смотрела, что говорила и так далее. Я не мог удовлетворить всё его любопытство, потому, что на самом деле помнил немного. Зато он удовлетворил моё, продемонстрировав несколько цветных фотографий, сделанных на месте происшествия. Вагон походил на кощунственным способом вскрытую консервную банку. В раздутом боку на месте дверей зияла огромная рваная дыра. Внутри вагона всё походило на фарш, в котором смолоты рыжие сидения, блестящие турникеты, чья то одежда. Женский белый сапог лежащий на полу резал глаза. На нескольких фотографиях была одна обшивка внутри и снаружи изрешечённая отверстиями разных калибров и формы. Рассматривая эти снимки я всё больше поражался, как нам вообще удалось выжить.
  ‒ А нас как нашли? ‒ спросил я следователя, возвращая ему фотографии.
  ‒ Я там не был, но говорят, что вы были с другой стороны. Там тоже двери разорвало и кто-то оттуда эвакуировался. Вы вдоль вагона чуть подальше лежали, ты и девчонка эта сверху. Спасатели сначала долго недоумевали, почему ноги оборвало, а крови нет. Потом, когда врубились, им почему то пришло в голову, что ты и есть террорист. Не знаю, что там было, только эта девчонка говорят их таким матом обложила. Орала, чтобы тебя быстрее доставляли в больницу, что ты её спас и так далее. Кстати, вы знакомы с ней, или просто ехали рядом?
  ‒ А это имеет какое-то отношение к следствию? ‒ загадочно улыбнулся я.
  ‒ Нет, никакого. Обыкновенное любопытство! ‒ добродушно улыбнулся молодой паренёк.
  ‒ Скажите, товарищ следователь, а я похож на человека, у которого в знакомых есть молодая красивая девушка?
  ‒ А почему нет? ‒ следователь поджал губы, словно не понимая "а почему в самом деле нет?"
  Вот так, в очередной раз всё перевернулось. Этот мир уже столько раз переворачивался особенно в последние полтора года, что я относился к очередному перевороту уже более спокойно, чем раньше. Какой он, очередной, или уже последний? Снова я оказываюсь подвешенным между жизнью и смертью. Безусловно, каждый такой переворот приближает меня к смерти и каждый раз появляется что-то, точнее кто-то, ради кого мне хочется ещё задержаться в этой жизни.
  Я лежал в душной палате, принимал горькие таблетки, подставлял зад под уколы, которые скорее всего были дешёвыми и ловил на себе растерянные взгляды персонала и сочувственные реплики сопалатников. У меня не было ни медицинской страховки ни документов. Жил я в Москве нелегально, по большому счёту даже точного адреса не знал. Соответственно я не мог найти Саню, к которому на сохранность отдал свой паспорт. Фактически я был бомжом, и моё пребывание в Московской больнице было под большим вопросом. Доктор, регулярно навещавший меня сетовал, почему я до сих пор не нашёл родственников, а я всё кормил его завтраками. Поначалу я надеялся, что Женя меня всё-таки найдёт, а уж через неё я смогу выйти и на Саню. Через пять дней моего пребывания в больнице я стал понимать, что меня никто не найдёт. Даже при сильном желании почти невозможно найти человека, которого знаешь только по имени. Из основных примет этого человека, это отсутствие обеих ног. Это уже что-то, но сколько по всей Москве этих безногих инвалидов. И вообще, Женька не могла быть уверена, что я остался жив. Возможно, она успокоится на мысли, что меня уже нет.
  Что же дальше? Этот вопрос всё громче и громче звучал в моей голове с каждым лишним часом, проведённым в тесной палате. Мне нужно было найти что-нибудь из одежды и главное инвалидную коляску. Всё это могло мне понадобиться уже очень скоро, поэтому на неопределённое время я занял свою голову раздумьями когда, в чём и на чём мне отсюда выбираться.
  11
  На шестой день случилось чудо. В нашу палату ворвались два молодых санитара, которые схватили мою кушетку, выволокли её из палаты, покатили по широкому коридору с зелёными стенами, в самый его конец, и затащили в помещение, соседствующее с кабинетом на котором была табличка "Ординаторская". Помещение было небольшим, но ослепляло своей девственной белизной. Здесь стоял лёгкий запах дезинфицирующих средств и свежего белья. Санитары осторожно перегрузили меня на высоченную широкую кровать застеленную белоснежным бельём. Кровать имела несколько изгибов, в голове, спине и ногах, которые регулировались с помощью нажатия кнопок расположенных на боковине.
  ‒ Так удобно? ‒ спросил санитар, нажимая одну из кнопок, после чего спинка приподнялась с лёгким жужжанием.
  ‒ Ну да, ‒ ответил я, пожав плечами. ‒ А что вообще происходит?
  ‒ Это вы у доктора спрашивайте! ‒ санитары вышли, аккуратно прикрыв дверь из белого пластика. Я огляделся. В углу белый шкаф со стеклянными дверцами, справа белая же тумбочка. Прямо перед кроватью на подставке огромный телевизор с плоским экраном. Большое окно плотно завешано белыми жалюзи, свет льётся из маленьких круглых светильников разбросанных по потолку в шахматном порядке.
  Что это? Неужели меня всё-таки решили оперировать? Но на какие шиши. Да и не похоже это помещение на операционную. Больше напоминает домашнюю обстановку если бы не переизбыток белого цвета.
  Вошёл всё тот же огромный врач в неизменно белоснежном наглаженном халате.
  ‒ Ну как? ‒ улыбаясь спрашивает он.
  ‒ Я даже и не представлял, что в этой больнице может находиться такое помещение. Я из восемнадцатого века переместился в двадцать первый. А что происходит?
  ‒ Мне и самому интересно! Родственник у тебя нашёлся и какой...Сверху распоряжение поступило срочно в ВИП палату тебя перевести, а ты говоришь нет у тебя никого. Прибедняешься? ‒ врач хитро улыбается.
  ‒ Интересно было бы посмотреть на этого родственника, ‒ я улыбаюсь в ответ на улыбку доктора.
  ‒ Скоро посмотришь! ‒ доктор многозначительно трясёт головой. А пока, лечись, ешь, смотри телик. ‒ Он берёт с тумбочки пульт, кладёт рядом со мной, и, попрощавшись, выходит из палаты.
  
  Только теперь я осознал, как давно не находился в таких комфортных условиях. Матрас был мягким, постель чистая, телик показывал красочные картинки, а на ужин мне принесли вкуснейшие блинчики с творогом и сметаной. Нет, в этом месте я задержусь как можно дольше.
  Я понимал, что это какая-то ошибка, но не спешил убеждать в этом доктора. Когда ещё мне удастся полежать в таком шикарном месте. Тут пока разберутся, глядишь, день другой пройдёт.
  Таинственный родственник появился на следующее утро. Сначала в палату зашёл доктор вместе с широкоплечим мужиком в белом халате, накинутом поверх спортивного костюма. Мужик просверлил меня взглядом чёрных глаз, словно сделал несколько снимков, не понятно чему кивнул головой и быстро вышел. Доктор вышел вслед за ним, оставив меня лежать в полном недоумении. Через минуту в палату зашёл ещё один мужик. Этот был среднего возраста, очкастый длинноносый с подёрнутой сединой лохматой шевелюрой. Мужик тоже был в халате под которым был оранжевый джемпер и синие в стрелочку брюки. Его чёрные ботинки блестели, будто их только что сняли с витрины.
  ‒ Вы Александр? ‒ спросил мужик и обаятельно улыбнулся, обнажив широкие зубы. На его щеках появились до боли знакомые ямочки.
  ‒ Да...‒ я кивнул, с трудом сгибая напряжённую шею.
  ‒ Будем знакомы. Меня зовут Михаил Иванович! ‒ мужик протянул мне руку. Его ладонь оказалась нежной мягкой, и я почувствовал запах духов исходящий от него. Он оглянулся, нашёл глазами мягкий стул, придвинул поближе к кровати, сел, сложил ногу на ногу.
  ‒ В первую очередь хочу сказать тебе спасибо! ‒ он с мягкой улыбкой положил руку мне на запястье.
  "Вот это поворот!".
  ‒ За что? ‒ спрашиваю я, слепив на лице гримасу недоумения.
  ‒ За дочь мою! Женя моя дочь, она всё мне рассказала.
  "Вот оно что? Значит она меня всё таки нашла! Но как?" ‒ сердце заколотилось, и в груди опять сильно закололо. "Что же мне теперь и порадоваться как следует нельзя?".
  ‒ Ваша дочь? ‒ произношу я, не в силах скрывать радостную улыбку.
  ‒ Да, она просила найти вас...тебя. Можно на ты?
  ‒ Да...да...конечно! ‒ в горле першит, я прокашливаюсь, невольно хватаясь за грудь.
  ‒ Болит? Я разговаривал с врачом, ‒ он качает головой. ‒ Можно подключить кардиохирурга, у меня есть хороший, хотя доктор говорит...
  ‒ Не надо Михаил...
  ‒ Иванович...
  ‒ Не надо, Михаил Иванович. Пока не надо, может обойдётся...
  ‒ Ты говори не стесняйся, может тебе помощь какая нужна? ‒ он улыбаясь заглядывает мне в глаза.
  Всё понятно! Сейчас предложит денег, а потом скажет, мол понимаешь, дружище, Женя не твоего поля ягода и всё в таком роде.
  ‒ Нет, ничего не надо, ‒ отвечаю я потускневшим голосом.
  ‒ Скромный? Это похвально. Только вот скромность хороша до определённого момента. С ней тоже не стоит перебарщивать.
  ‒ Знаю! Не такой уж я и скромный...просто у вас ничего не хочу просить. ‒ я смотрю вниз на его начищенный ботинок, из которого торчит длинный серый носок обтягивающий сухую узкую голень.
  ‒ Это почему же? ‒ он пытается поймать мой блуждающий взгляд.
  ‒ Я знаю, что вы мне предложите взамен. ‒ Теперь я смотрю в упор в его серые широко расставленные глаза.
  ‒ Интересно! ‒ он оживляется, снова эта широкая улыбка, от которой нельзя не растаять. ‒ И что же? Расскажи, а то я и сам не знаю.
  ‒ Да нет...это я так...просто. Не надо мне ничего. ‒ Я машу рукой, мол ерунда это всё. В самом деле, вдруг он просто от души хотел что-то предложить без заднего намёка.
  Он пожимает плечами, складывает скрещивает пальцы рук на тощем колене. Из под обреза белого халата выставляются массивные часы с позолоченным браслетом.
  ‒ Странный ты. Хороший парень, но странный. То, что хороший, знаю точно. Моя дочь не может ошибаться. Она мне за три дня все уши о тебе прожужжала. Может в другой раз и не послушал бы её, тем более в последнее время она совсем у меня от рук отбилась. Но в этой ситуации... Что бы там ни было, я вечный должник человека, который сохранил жизнь моей дочери. ‒ его глаза блестят.
  ‒ Знаешь что Саша, у меня к тебе есть предложение.
  Он делает паузу, изучая мою реакцию. Конечно я растерян. Хоть предложение ещё и не озвучено но само предложение "предложения" в мой адрес звучит подозрительно и странно.
  ‒ Я предлагаю тебе после выписки переехать ко мне. Дом у меня большой, там целая резиденция. Место для тебя есть, со всеми условиями. Думаю они будут не хуже, чем были у тебя до этого. Если честно, это просьба Женьки. Она мне много рассказывала про твои мытарства. Пора уже наверное осесть. Я немного сомневался, но сейчас вот посмотрел на тебя, услышал пару твоих фраз и могу уверенно сделать тебе это предложение.
  В горле пересохло, я хватаю графин, наливаю в стакан воды, рука предательски дрожит.
  ‒ А в каком качестве я к вам перееду. В смысле...условия...что я должен делать?
  ‒ Пока ничего...сначала переедешь, обживёшься, а там видно будет.
  ‒ То есть прямо так, взять и переехать.
  ‒ Вот прямо так. У тебя говорят одежды нет, я куплю что-нибудь, только размер скажи. И коляску куплю.
  ‒ Я то согласен, ‒ улыбаюсь я ‒ чё тут думать. А вы хорошо подумали? Если это просто минутная прихоть вашего ребёнка, что вы будете делать потом, если ей надоест со мной играться? Я ведь пока только на роль игрушки могу подойти, или предмета для развлечения.
  Опять этот мой язык, который без моего разрешения несёт всякую чушь. Ну куда он лезет, и этот голос, который снова мне не подвластен. Соглашаться нужно без всяких вопросов. Бери пока дают. Используй любой шанс побыть с Женей поближе.
  ‒ Ты плохо о ней думаешь, ‒ обижается Михалыч. ‒ Женя не из легкомысленных баловней. Она умеет дружить. Знал бы ты, как она за тебя просила. Понимаю, что роль бесплатного приложения звучит несколько унизительно для нормального мужика, коим ты являешься. Но со временем мы что-нибудь для тебя найдём. Не волнуйся, без работы не останешься. Если уж на то пошло, переделаю газонокосилку на ручное управление и будешь всё лето кататься и косить газон. Чем тебе не работа? Устраивает?
  ‒ Ещё как! ‒ мне не удаётся скрыть в голосе восторг, но иголка в груди неумолимо напоминает о себе, и о том, что всё имеет свои границы.
  Часть пятая
  1
  Вот так, спустя полгода после моего приезда в Москву я стал жителем посёлка Барвиха, что находится на Рублёвском шоссе. Резиденция у Михалыча оказалась шикарной. Её площадь занимала около двух гектаров. В периметре высокого забора из красного кирпича, который внешне напоминал кремлёвскую стену, было множество построек, два бассейна и даже пруд, по размерам не уступающий озерцу в котором мы пацанами купались в Тюмени. Большой трёхэтажный хозяйский дом всё из того же красного кирпича располагался в центре территории. Три гостевых дома, здания тоже солидные, но одноэтажные были хаотично разбросаны по площади. Я не понимал, зачем Михалычу столько гостевых домов, тем более, что все они на день моего приезда пустовали. Комнату в одном из этих домов мне и выделили. В комнате было всё: телик, холодильник наполненный продуктами, овальный столик с компьютером, огромный шкаф для белья и даже книжный шкаф, правда, пока пустой. Квадратная кровать показалась мне слишком гигантской и поначалу я даже терялся на огромном усланном белой простынёй матрасе и сиротливо ютился где то в его углу. Напротив моей комнаты находилась большая кухня с плитой, гарнитуром и круглым обеденным столом. Она тоже была в моём распоряжении, хотя Михалыч сразу же заявил, что обедать я теперь буду вместе с семьёй. Благо семья оказалась небольшой: сам Михалыч, его молодая жена и Женя. Охраны в периметре было просто тьма. Резиденция оказалась напичкана мужиками в строгих костюмах и в униформе. Охрана стояла постами на выходах, коих оказалось два, так же всегда присутствовала в хозяйском доме, где для неё была специально отведённая комната. Парни в чёрной униформе безустанно курсировали вдоль периметра, и на них можно было наткнуться в любое время в любой части резиденции. Ещё меня поразило большое количество саун. Большая сауна с шикарным бассейном находилась в хозяйском доме, небольшие сауны были в каждом из гостевых домов, в том числе и в моём, а так же было одно специализированное помещение, где находились спортзал, биллиардная, боулинг, ну и естественно сауна. Здание этого спортзала имело круглую форму и белый фасад, чем сильно выделялось в периметре. Обитатели резиденции называли это место "Лужниками".
  Я оказался в другом мире, абсолютно новом для меня. Вся предыдущая жизнь снова оказалась за бортом, как только я на машине Михалыча въехал в раздвигающиеся ворота. Теперь я старательно изучал и вникал в эту новую жизнь, с любопытством младенца суя нос в каждую дыру. Я сразу прогнал от себя мысль, что нахожусь не на своём месте. В этот раз мне пригодилась школа Длинного, о котором я вспоминал каждый раз, когда передвигал бусины чёток, неизменно болтающихся на моём правом запястье. "Не лишай людей удовольствия помочь тебе" ‒ эти слова друга делали меня увереннее в себе и я пускался в очередную разведку по периметру, изучая каждый квадратный метр, периодически донимая охрану и прислугу расспросами. Ни те не другие не знали, как себя со мной вести, но относились с почтением. Раз я здесь, то наверное человек не маленький. Я решил воспользоваться этим временем, пока Михалыч официально не определил меня на службу. С того момента мой статус перед остальной обслугой естественно пошатнётся и со мной начнут разговаривать иначе. Словом мне нравилась эта небольшая планета, куда меня случайно занесло. В последнее время я влюбился в жизнь, и эта любовь росла во мне с каждым днём, с каждым уколом в груди, напоминавшем, что всё конечно.
  Но все эти новые ощущения были только приятным фоном для ярких переживаний, предметом которых являлась Женя.
  Она выбежала на лужайку, когда Михалыч в первый раз провожал меня по периметру резиденции.
  Маленькая, в чёрном спортивном костюме, облегающем стройную фигурку, она вприпрыжку шла к нам на встречу.
  ‒ Ну вот, привёз твоего друга, как и обещал! ‒ сказал Михалыч и первый полез обниматься с дочерью.
  Поцеловав отца, она подошла ко мне, улыбнулась, на секунду растерялась, а потом, наклонившись, поцеловала в щёку.
  ‒ Привет! Как доехали?
  ‒ Всё отлично! ‒ поцелуй грел, жёг мою щёку и я пытался удержать в себе это ощущение как можно дольше.
  Мы болтали о чём-то неважном, растерянные как малые дети в присутствии взрослого, который внимательно нас изучал.
  За обедом я в первый раз увидел жену Михалыча. Это была настоящая красавица, достойная украшать обложку любого журнала. А может и украшала, мне-то откуда было знать. Яркая брюнетка с длинными шелковистыми волосами, в лёгком трикотажном платье с огромным треугольным разрезом, демонстрирующем холёное аппетитное бедро.
  ‒ Мариана! ‒ она улыбнулась мне припухшими губами, и, чиркнув взглядом, перевела его на Михалыча. Она была гораздо моложе его, скорее подходила в подруги Женьке. Что ж, это привилегия богатых, менять женщин. Брать только новые модели, а устаревшие безжалостно выбрасывать на свалку.
  2
  Первый мой обед в кругу новой семьи определил тон и настроение всех последующих обедов и ужинов. Всё дело в том, что я был настолько вдохновлён встречей с Женькой, что во мне пробудилось сразу же несколько личин. Длинный диктовал, что и как нужно делать. В основном это были установки типа "не парься" и "будь собой", а голос, который снова действовал без разрешения, какого-то чёрта начал выдавать похабные анекдоты. Итак я жрал, не соблюдая правил этикета, да ещё и рассказывал матерные байки набитым ртом.
  Это произвело взрывной эффект, наверное потому, что внесло оживление за этим столом. В финале самого первого анекдота про шкодливого официанта Михалыч громко захохотал, откинувшись на спинку стула, Женя тоже заливалась, прикрывая рот салфеткой. Одна Мариана, находившаяся в шоке от происходящего, сначала глупо улыбалась, а потом, пару раз хмыкнув, закатилась вместе со всеми.
  Я являл собой целый набор факторов возбуждающих здоровую психику: непонятно откуда появившийся субъект, грызёт кусок мяса надетый на вилку, как на шампур, да ещё и травит матерные анекдоты. Просто театр абсурда. Но это было то, чего все ждали. Я принёс оживление, улыбки, смех в это некогда заскучавшее семейство. За один час, я ураганом врубился в эту семью, стал почти своим, а главное преодолел свои внутренние барьеры, перед нахождением в чужом обществе. Спасибо тебе, Длинный.
  Теперь я стал гвоздём семейных посиделок. От меня ждали очередного прикола, который я легко выдавал, сам от себя не ожидая. Я обнаружил в себе ключик от кладовки, с несметным количеством историй подходящим к любой жизненной ситуации от смешных до невероятно уморных. Наши застолья стали затяжными, и никто не хотел их прерывать. Михалыч правда признался, что теперь выпивает в два раза больше за обедом, но потом поправился сказав, что чувствует себя при этом гораздо лучше. Ещё я заметил, что Михалыч и Женька почти перестали пользоваться столовыми ножами.
  Каждый вечер Женя приходила ко мне. Мы пили кофе, болтали и не могли наболтаться. Расходились как правило под утро. Мы изучали, исследовали друг друга, как обитатели разных планет. Так было в прошлой жизни в разговорах с Длинным, только теперь его роль играл я. Да, я присвоил себе его обаяние, умение внушать, умение взглядом сверлить в мозгу маленькие дырочки, а потом пускать по ним ток. Женька это кстати тоже умела. Мы могли воспламенить друг друга. Я не знаю, как относился Михалыч к нашим посиделкам. Видел ли он в этом что-то опасное? Скорее всего нет. На этот счёт , он не воспринимал меня в серьёз. Пока я не знал, воспринимает ли всерьёз мои чувства к ней Женька. Она ведь знала о них, этого нельзя скрыть. Но мне было неважно это, ведь главное, что я научился сам воспринимать себя всерьёз. Теперь мне уже ничто не казалось невозможным.
  3
  Та уверенная раскованность с которой я держал себя в этом доме и которая удивляла меня самого, была по достоинству оценена хозяином. Я чувствовал, что Михалыч просто влюбился в меня за месяц моего пребывания здесь. При одном моём появлении на его лице появлялась, улыбка, копия Женькиной, он трепал меня за плечо и спрашивал что-то вроде как дела, или как спалось. Как правило этими фразами наше общение не ограничивалось . Он уделял мне столько времени, сколько мог себе позволить бизнесмен, самостоятельно ведущий свои дела, иногда даже воровал ночные часы, которые предназначались только Женьке.
  В один из жарких июльских дней после завтрака он позвал меня к себе в кабинет.
  Я ловко перепрыгнул из коляски в пухлое обтянутое кожей кресло, в котором, как в болоте стал вязнуть мой зад. Михалыч уселся на огромный трон с длинной спинкой, которая автоматически отгибалась назад при малейшем на неё давлении. В первый раз между нами оказался не обеденный стол, а зеркальная поверхность дубовой столешницы, в которой я рассматривал своё довольное отражение.
  ‒ Как тебе у нас живётся, Саша? ‒ Михалыч положил сомкнутые в замок пальцы на лакированную поверхность.
  ‒ Отлично, Иван Михалыч, ‒ улыбнулся я, не понимая сути предстоящего разговора. Может быть, он всё-таки решил поделиться опасениями на счёт меня и Женьки. Уж не слишком ли мы много проводим времени вместе?
  ‒ Ну, вот и хорошо! Думаю, ты не пожалел, что переехал.
  ‒ Нисколечки. Нет ещё одного такого места, где можно было бы нести всякую чушь, не рискуя получить за это в зубы.
  ‒ Твои шутки это не чушь. Они мне нравятся. Всё это только говорит о живости твоего ума. Ты ещё не представляешь сколько настоящей чепухи я выслушиваю в течении дня. Кстати, об этом и речь. У меня один сотрудник совсем зажрался. Как говорят в кругах откуда ты сам недавно : "Нюх потерял". Впрочем, это нормальное явление. Человек, сидящий на одном месте много лет, часто теряет нюх. Таких людей нужно менять, какие бы ранние заслуги за ними не числились. Как это не жестоко звучит, но это жизнь...это бизнес. Я и сам, честно говоря, уже не тот, что раньше. Заменил бы себя с радостью, но не кем. На моём месте нужен особый нюх, нюх хозяина, собственника. Этот нюх должен чувствовать тухлятину раньше того, как она начнёт смердить. Я немного прошляпил, в итоге пришлось не вежливо предложить человеку уйти, а грубо послать его на хуй. Жалко, ведь мы с ним больше десяти лет проработали. Но, как я уже говорил, это бизнес. К чему я веду? ‒ он ответил на немой вопрос нарисовавшийся в моих глазах.
  ‒ У меня освободилось место управляющего в одном из кафе. Хочешь попробовать?
  ‒ Попробовать что?
  ‒ Поработать управляющим в моём кафе. ‒ Михалыч снял очки, небрежно бросил их на стол, прищурился, наклонив ко мне голову.
  ‒ С удовольствием! ‒ уверенно ответил я. В этот раз на раздумья мне не потребовалось и доли секунды. Живём ведь один раз, почему бы не попробовать, то, что тебе предлагают, даже если это то, в чём ты абсолютно не разбираешься.
  4
  Кафе находилось в Отрадном. Водитель Михалыча подкатил громоздкого японского бычка к крыльцу небольшой пристройки на первом этаже многоэтажного дома. Мы вошли в стеклянные двери, над которыми красовалась вывеска с выведенным крупными жёлтыми буквами названием "ЕВГЕНИЯ". Я увидел большой зал с круглыми столиками, застеленными тёмно синими скатертями. Столиков было около двадцати, большинство из них пустовало. Только за несколькими находились посетители. У стены находилась пустая барная стойка, справа от неё вход в служебное помещение. На первый взгляд обыкновенная кафешка, каких я повидал уйму будучи ещё в Тюмени.
  ‒ Вот, смотри, что называется, чем богаты. ‒ Михалыч окинул рукой помещение. Сейчас он был в строгом светло-синем костюме с круглым позолоченным значком на лацкане пиджака. ‒ Это кафе быстрого питания, так называемый фастфуд. Что-то отдалённо напоминающее "Макдональдс", но только совсем отдалённо. На самом деле сеть появилась пятнадцать лет назад, когда на всю Москву было два "Макдональдса", а сейчас их пруд пруди. Но мы с ними и не конкурируем, у нас немного другая концепция. Сюда приходят, чтобы позавтракать, пообедать, недорого поужинать. Основная ставка делается на дешёвые обеды. Как видишь, с завтраками совсем беда. Михалыч чуть заметно кивнул на столик с посетителями. ‒ Десять часов утра, а народу никого.
  Из подсобки вышла белокурая дама лет тридцати, в брючном костюме.
  ‒ Здравствуйте Иван Михайлович. ‒ У дамы оказалась очень красивая белозубая улыбка.
  ‒ Доброе утро Татьяна! Это Татьяна Семёновна, наш зав производством. ‒ улыбнулся Михалыч. ‒ А это Александр, он будет исполнять обязанности управляющего. ‒ На этот раз улыбка дамы была рассеянной, а в округлившихся глазах читалось удивление.
  ‒ Очень приятно!
  ‒ Александр, без опыта работы, но человек проверенный и надёжный, поэтому прошу вас помочь ему адоптироваться как можно быстрее. Ну что мы здесь встали? Пойдёмте уже, а то последних клиентов распугаем.
  Мы зашли в подсобное помещение с узким коридором, по обеим сторонам которого находились двери со стальной обшивкой.
  ‒ Это пекарня, варочный цех, здесь делают основные блюда...‒ Татьяна по очереди открывала двери, демонстрируя содержание цехов. В небольших помещениях суетились люди в белых халатах и брючных костюмах, в колпаках и в фартуках. Люди на мгновенье замирали, когда открывалась дверь, но уже через секунду, словно отмерев по команде, продолжали прерванные манипуляции. Мы бегло прошлись по всем цехам, и зашли в небольшой кабинет с двумя столами, расположенными друг напротив друга.
  ‒ Вот это ваш с Татьяной кабинет! ‒ объявил Михалыч и жестом пригласил меня войти первым.
  ‒ Вот сюда, ‒ улыбчивая Татьяна показала, где находится мой стол.
  ‒ Отлично улыбнулся я, подъезжая к фигурной столешнице, на которой не было ничего, кроме монитора компьютера. ‒ Мне даже стула не нужно, по высоте, как раз подходит. Мне трудно будет потерять своё место, оно всегда при мне. Так что вы от меня так просто не избавитесь ‒ сказал я улыбнувшись и вызвал дружный смех Михалыча и Татьяны.
  Дальше было не до шуток, потому что Михалыч стал вводить меня в курс дела. Теперь он сыпал непонятными для меня терминами, с таким видом, что уж такую азбуку я должен знать. Он говорил что то про коньюктуру, сегмент рынка, какую-то воронку продаж, маржинальность. Нагрузив мой поплывший было мозг терминами, он всё-таки начал переводить на понятный язык то, что только что говорил. Вот так бы и сразу. Всё оказалось проще пареной репы. За пятнадцать минут я понял и ситуацию и задачи, которые ставились передо мной как перед управляющим. Оказывается, кафе в Отрадном была самая убыточная точка из пяти действующих и Михалыч уже не раз серьёзно подумывал его прикрыть. Сейчас он был как никогда близко к этому решению. Предыдущий управляющий мало того, что забил на свою работу, так ещё имел сговор с несколькими поставщиками, у которых закупал продукты по завышенной цене. К большому оттоку клиентов, который случился из за появившегося неподалёку кафе, добавилась ещё высокая себестоимость продуктов. В общем точка была на грани краха. И такую вот работёнку удружил мне добрый Михалыч. Если рассудить здраво, такую работу вряд ли возьмёт на себя профессионал, съевший в этом бизнесе кучу собак без соли, а что говорить о новичке, который в свои неполные тридцать лет не имеет никакого понятия о бизнесе.
  Но Михалыч знал, что он делает. Такой тёртый калач обладал достаточной мудростью, чтобы понимать, что из такой задницы эту точку может вытащить только тот человек, который и понятия не имеет, что такое настоящая задница. Этот человек должен быть невинен как младенец, делающий свои первые шаги и не имеющий понятия о том, как устроен этот жестокий мир.
  Задача была ясна как день. Нужно было вытащить кафе. Сроки ‒ два, от силы три месяца.
  ‒ Справишься? ‒ он трепал меня за плечо, а Татьяна тем временем криво ухмылялась за его спиной.
  Моё лицо пылало. Мой мозг был возбуждён. Ему поставлена тяжёлая серьёзная задача, и он ждёт, когда ему дадут отмашку, чтобы ринуться в бой.
  ‒ Справлюсь! ‒ при этих своих словах я увидел, как вытянулось лицо Татьяны. В самом деле нужно быть полным идиотом, чтобы утвердительно отвечать на такие вопросы.
   "Постараюсь...всё зависит от того, как...время покажет" ‒ такие ответы ещё куда ни шло, но так категорично утверждать может только камикадзе. За такой ответ тебя подтянут по полной программе. В случае провала, эту твою браваду вспомнят словами "Ты же говорил?; а как на счёт того, пацан сказал-пацан сделал?". Да такую чушь не скажет даже заядлый показушник и брехун.
  Всё это титрами пробегало в глазах Татьяны. Но Михалычу такой ответ понравился.
  ‒ Я и не сомневаюсь! ‒ он крепко пожал мою руку.
  5
  Вот так вот мой друг Длинный. Мог ли ты подумать, что уже через полгода, как тебя не станет, я буду жить в Барвихе и работать управляющим в кафе? Знаешь, в последнее время сбывается всё о чём я только успеваю подумать. Иногда мне даже страшно от этой скорости, с которой всё происходит. Стоило мне сильно захотеть быть рядом с девушкой, которую я полюбил, как я оказываюсь в их доме. Я мечтаю о большом деле, и вот я уже принят на хорошую должность. Есть ещё одна мечта, и ты знаешь, о чём я говорю. Мне остаётся только ждать, когда она будет исполнена. Ты скажешь, чего я тогда боюсь? Я боюсь не успеть, мой друг. Эта иголка в груди очень часто напоминает о себе. Нет, эта внезапно появляющаяся острая боль не вгоняет меня в отчаянье, а наоборот пришпоривает, заставляет бежать быстрее, как наездник, подгоняет лошадь, не позволяя ей расслабиться.
  Я сдержал обещание, которое дал Михалычу. У меня получилось, а иначе не могло и быть. Уже через полтора месяца после начала моей работы наша точка по прибыли выровнялась с предпоследней в рейтинге, а через два обогнала её оставив на последнем месте. На минуточку, та точка находится на Краснопресненской набережной.
  Для того чтобы сдержать это обещание мне пришлось всего лишь все эти два месяца торчать в ресторане с утра до ночи, забыть про сон, нормальное питание, и даже на время забывать о Женьке. Но игра была интересной, и она уж точно стоила свеч. Я должен был выигрывать, чтобы перейти на следующий уровень, а за ним на следующий и так до тех пор пока не появится серая башня с заточённой в ней красавицей в белой фате.
  Как я это сделал? Да очень просто! На самом деле моя задача состояла в том, чтобы выявить проблему, которая ведёт нашу точку к краху. Эта огромная как чёрная дыра проблема, оказалась совокупностью более мелких проблем, которые в свою очередь состояли из ещё более мелких. Чтобы добраться до сердцевины большой матрёшки, нужно шаг за шагом открывать её промежуточные части, доставая более мелкую часть из более крупной. Короче. Я разбивал большую задачу на малые части. Их становилось всё больше и больше, они множились как кролики, но каждая из этих мелких задач была посильна для решения.
  В первую очередь я решил объехать все пять точек нашей сети. Я сказал Михалычу, что хочу познакомиться со всеми управляющими и попросил его, чтобы он ездил со мной и присутствовал на этих встречах. Когда тебя представляет сам хозяин, легче войти в доверие и сразу получить ответы на вопросы, которые тебя интересует. На самом деле, мне не столько хотелось знакомства с директорами других точек, сколько узнать о внутреннем устройстве бизнеса, об их насущных проблемах, о том, как они их решают, за счёт чего сильнейшие держатся впереди и почему слабые отстают. И ещё тысячи мелких деталей, которые могли оказаться важными: расположение точек, количество персонала, внутренняя дисциплина, корпоративные правила, поставщики продуктов и услуг и так далее. Мне нужно было собрать все крупные и мелкие детали, нюансы не только успешных точек, но и отстающих, сравнить всё это с тем, что происходит у меня и сделать выводы.
  Первый вывод был сделан на третий день, когда я наконец объехал всех, и собрал всю информацию. Вывод гласил о том, что в первую очередь нужно уволить Татьяну. Душевные разговоры с успешными менеджерами открыли мне истину, что заместитель играет одну из ключевых ролей. Логика была очень простой: если по каким-то причинам предприятие скатилось в задницу, то в этом пятьдесят на пятьдесят процентов виноваты как управляющий, так и его зам. Вряд ли заместитель не в курсе махинаций, которые проводит его начальник, обычно он активный их участник. Вряд ли этот заместитель рьяно кинется играть по новым правилам с новым руководителем. Старые правила для него были много интереснее. Поэтому уволить было самым простым решением, о котором я незамедлительно сообщил Татьяне.
  Мотивы увольнения были на поверхности, поэтому Татьяна даже не удивилась, когда я озвучил ей своё решение. Она не удивилась, но её милая улыбка превратилась в хищный оскал. Миловидная блондинка превратилась в белую крысу. Она плевалась, материлась, извергала проклятия в мою сторону. Она сделала всё, чтобы уйти не оставив никакой необходимой информации и оборвать полезные контакты. Благо, что все самые полезные контакты я уже приобрёл. В моей, пока ещё новой записной книжке на первой же странице были вписаны телефоны пятерых управляющих нашей сети. Сколько бы Татьяна не выпускала яда, она понимала, что её положение безвыходно, что вряд ли стоит жаловаться хозяину на человека, которого он привёл за руку. Поэтому она ушла, не отработав положенных дней и сославшись на плохое самочувствие.
  6
  Итак, моей первой практикой в руководстве стало увольнение сотрудника. Мне бы надо было срочно искать человека на место Татьяны, но я решил первое время обходиться без заместителя. Так я быстрее вникну во внутреннюю кухню, подумалось мне.
  Второе решение, принятое мной, вытекало из первого. В первую очередь нужно было разгребать всё, что наворотило прошлое руководство. Рыба гниёт с головы. Днями и ночами я лопатил бумаги бывшего директора и Татьяны. Беда была ещё в том, что я совершенно не знал, как работать с компьютером. Благо, нашёлся молодой парень, официант, который хорошо разбирался в этом деле. Я освободил его от основной работы, и он целыми днями сидел со мной, показывая на какие кнопки тыкать, чтобы открыть тот, или иной документ.
  В документах Татьяны я сразу же нарыл явный подвох. Оказывается все закупки производились у одного поставщика. У ОДНОГО! Всё от муки, яиц, мяса, крупы и молока до посуды, салфеток, униформы и мебели поставляла одна единственная фирма под названием "Престиж". Эта фирма оказалась очень многопрофильной, потому, что помимо всех поставок, занималась ещё ремонтом фасада и обустройством территории перед входом.
  В первый же вечер, после сделанного мной открытия, я спросил у Михалыча, когда он в последний раз проверял своих сотрудников. Оказывается, матёрый волк потерял свою хватку. Уже пять лет он никого не проверял и не вникал в суть вещей, происходивших на его предприятиях. А ведь он был прав в том, что потерял нюх. Вопрос был задан деликатно, как бы невзначай. Я не стал раскрывать Михалычу все детали, чтобы не навлечь тотальную проверку на остальные точки. У меня была пока другая задача. Неделя понадобилась мне на то, чтобы найти новых поставщиков. В чём-то мне помогли коллеги управляющие, но основную работу я проделал сам. Точнее я проделал её при помощи официанта Паши, который открыл для меня кладезь возможностей. Я уже слышал, что такое интернет, но раньше это было для меня не больше, чем модное слово, и я не представлял, какие чудеса он может творить. Оказывается с его помощью можно найти кого угодно и что угодно, да хоть чёрта лысого. С экрана монитора на меня вываливались кучи фирм, предлагающих разномастную продукцию. Оставалось их только сортировать по местоположению, ценам и ассортименту, что я и делал. Похожую работу мы делали с Длинным, когда искали подходящие фирмы по телефонному справочнику. Как давно это было! Как недавно это было! Всего лишь год назад.
  После сортировки я начал обзвон по длинному списку отобранных. При обзвоне из списка отвалились ещё добрых три четверти. В итоге круг сузился до пяти фирм, с которыми я решил поработать изначально. Если что, на очереди список, в котором ещё добрый десяток. С поставщиками всё решилось. Вместо одной фирмы шесть, вместо ежемесячных миллиона двухсот тысяч рублей на закупку, семьсот пятьдесят тысяч. Это уже что-то, но не всё.
  Следующие решения касались дисциплины, качества обслуживания, приготовления продуктов и так далее. Я изучал информацию, касающуюся внутреннего распорядка, должностные инструкции, прейскуранты, меню, рецепты, рекламные листовки, сравнивал всё это с подобными вещами у коллег; искал похожую информацию в интернете, общался с персоналом, словом искал идеальную формулу. Я пытался добиться идеала в сервисе, для этого заказал для всех сотрудников новую униформу. Дешёвое рваньё, закупленное Татьяной у всемогущей фирмы быстро изнашивалось, поэтому большая часть сотрудников, включая официантов, ходила в своём домашнем, что, разумеется, не добавляло нам плюсов. У Михалыча не было никаких строгих корпоративных требований на счёт униформы, поэтому я подобрал её сам. Когда то будучи ещё в Тюмени мы с Длинным были завсегдатаями ресторана "Восток" в котором официанты носили бардовые жилетки и фартуки. Я заказал у нового поставщика комплект точно такой же униформы. Быть может, это была просто ностальгия, и при виде этой униформы мне становилось теплее, словно со мной рядом снова был Длинный.
  В кафе одного из коллег по сети я усмотрел, что возле входа посетителей встречает улыбающаяся девушка и сопровождает их в зал. Мне пришлась по душе эта идея, и я решил внедрить её у себя. Если уж девушка у входа, то она должна быть магнитом. Она должна быть красивой, энергичной и улыбчивой, она должна светиться. Среди официанток такой не было, но я обнаружил её среди работников. Это, как ни странно была посудомойка по имени Мария. Симпатичная всегда весёлая и румяная хохлушка с удовольствием встретила моё предложение. Первые несколько дней я сидел за столиком недалеко от входа и наблюдал за работой Марии. Я корректировал каждое её действие, делал замечания если мне что то не нравилось, менял и оттачивал текст приветственной речи, пытался всеми силами избавить эту речь от Машкиного гэканья. В результате, всё получилось очень даже неплохо.
  Ещё одной проблемой, которую я выявил, оказалось, что наш ресторан находился во дворе, в ста метрах от оживлённой улицы, на которой неподалёку располагалось недавно открытое кафе. Это кафе, по мнению Михалыча, оттянуло у нас добрую половину клиентов. Мне не оставалось ничего, как на несколько дней стать завсегдатаем этого кафе.
  Теперь я завтракал, обедал и ужинал в кафе с громким названием "Виктория". Мне нужно было определить, чем ещё кроме выгодного местоположения эта Вика опережает мою Женю. Оказалось, что ничем. Здесь было дороже, и ничуть не вкуснее. Действующий ассортимент у нас уже был больше, а я планировал его увеличить. Сервис был никаким, помещение убогим и убиралось оно гораздо реже, чем требуется. В обеденное время кафе кишело народом, здесь были заняты все столики, и народ иногда ждал места. Меня это очень удивило, ведь в это же время, в ста метрах отсюда, находилось кафе с более вкусным и недорогим бизнес-ланчем, треть столиков в котором была свободна.
  Нужно было срочно исправлять это недоразумение, и я нашёл путь к его исправлению.
  Ещё один день я провёл на лужайке, с которой хорошо просматривались подходы к кафе. Лавочек поблизости не было, благо у меня под задницей всегда есть своя.
   Я моментально оценил обстановку: в ста метрах справа техникум, ещё чуть дальше большое офисное здание, ещё дальше минимаркет, за которым снова офисы фирмы и так далее. Но те уже ближе к центру, там тоже есть кафе и рестораны. Нас интересует квадрат примерно двести на двести метров. Слева по этой же улице Декабристов высокое офисное здание (вот оно золотое дно). Если даже в нём есть своя столовая, на всех обитателей её точно не хватит. Чуть дальше банк, школа, это уже не наши клиенты, но нам хватило бы и этого муравейника. Прямо в мою сторону, большое Шоссе, тут ловить нечего, кроме остановки, где нет-нет да и могут оказаться потенциальные клиенты. Позади на той стороне улицы, уже наша территория, но она закрыта, ограничена двумя домами образующими букву "Г". Чуть левее в тридцати метрах выход из метро. Вот это точно жила, но опять же основная масса приезжающих тянется к большой магистрали, где располагается наш конкурент. Первые выводы были неутешительными. Нам приходится рассчитывать только на постоянных клиентов. От случайного прохожего, который вдруг захотел перекусить, мы закрыты лесом домов. Потоки студентов и служащих, спешащих на обед, равномерно расходились вправо и влево по улице Декабристов. Какая-то часть подхватывалась "Викторией" нам же доставались только жалкие крохи из случайно забредших посетителей. И эти крохи мы теряли из-за низкого сервиса и цен, завышенных вследствие коррумпированности старого руководства.
  В том же офисном здании, представлявшимся мне основным источником пока что упущенного дохода было рекламное агентство.
  "ЛИСТОВКИ, ПЛАКАТЫ, БАННЕРЫ" гласил один из рекламных щитов, коими, словно ёлка был обвешен фасад многоэтажки. Я добрался до агентства, преодолев все препятствия в виде высокого крыльца без пандуса, тяжёлых дверей, и тугодума секретаря. Уроки Длинного не прошли даром, и для меня не существовало таких мест и бытовых ситуаций, где я мог чувствовать себя ущербнее, чем полноценный человек.
  Миловидная девушка и молодой паренёк мгновенно поняли, что от них требуется.
  ‒ Без проблем. Всё можно изготовить и смонтировать за пять рабочих дней, ‒ улыбался парень, жонглируя ручкой. ‒ Есть только некоторые проблемы, с которыми обычно сталкиваются наши клиенты.
  ‒ Какие проблемы? ‒ поинтересовался я.
  ‒ Дорожники, перфекты, менты, конкуренты...‒ это ещё неполный список тех, кто может выказать своё неудовольствие. А за неудовольствием к примеру ментов или дорожников, сами знаете, что стоит.
  ‒ Никита, приступайте к работе! Проблемы клиентов вас не должны парить, ‒ я вальяжно клацнул чётками.
  Этим же вечером после ужина я уединился с Михалычем и сказал, что мне потребуется его помощь.
  ‒ Всё уладим Саша, по этому поводу можешь не беспокоиться. ‒ Таким был его ответ. А другого я и не ожидал.
  7
  Спустя неделю после этих событий, в районах, прилегающих к кафе "Евгения" тут и там можно было увидеть рекламные щиты на ножках. Жёлтые штендеры ( так по научному окрестил эти конструкции Никита) расположились в пятидесяти метрах от выхода из метро, напротив крыльца офисного здания и колледжа, и на лужайке возле автобусной остановки. Надписи на щитах гласили, что совсем неподалёку отсюда (ниже шли расстояние и схема прохода, в зависимости от местоположения щита) находится уютное заведение с добрым названием "Евгения", где каждый, кто проголодался может получить недорогие завтрак обед и ужин. На сколько недорогие? Это можно было прочитать ниже, где была приведена стоимость и состав стандартного бизнес-ланча и завтрака. По этим критериям завсегдатай таких заведений мог определить насколько это дёшево, или наоборот дорого.
  В этот день я надел новый костюм, который в единственный выходной купил в ЦУМЕ опираясь на помощь Жени. Костюм оказался по стилю и материалу копией того, который был на Михалыче в наш первый визит в ресторан. Цвет был серый с металлическим отливом. Он по мнению Жени очень идёт к моим глазам, а её мнение я не могу не учитывать. Под костюмом была новая белая сорочка и светло-серый галстук. Это был торжественный день. Сегодня должно либо свершиться либо нет. Сегодня будет видно, перейду я на следующий уровень игры, или останусь на старом. Женя тоже изъявляла желание быть здесь, но я её отговорил. В этот день, как никогда я должен был сосредоточен на работе.
  ДА!ДА!ДА! Четыре жёлтых таблички произвели эффект разорвавшейся бомбы. Ещё с утра я думал, что операция провалена, но в обед зал просто ломился от посетителей. Официанты, повара, пекари, посудомойки, все стояли на головах. Все, включая, управляющего в новом костюме обливались потом, со свешенным на бок языком. Неожиданный наплыв взбудоражил весь наш небольшой коллектив, вызвал много сумбура и суеты. А сколько нервных клеток сгорело у каждого в этот день, и больше всех наверное у меня. Это был первое настоящее сражение на этом поприще. Всё что было до, просто подготовка. К концу дня, подсчитывая количество клиентов и объём выручки, я понял, что сражение выиграно вчистую. Враг на голову разбит. Нет я не считал врагом конкурирующее с нами кафе "Виктория". Здесь моими врагами были неуверенность, некомпетентность, незнание деталей и нюансов бизнеса. Все они были повержены окончательно в этот день.
  С этого дня, дела нашего предприятия значительно пошли в гору. Заполняемость приближалась к ста процентам днём и к шестидесяти по утрам и вечерам. По признанию Михалыча, таких показателей в этой точке никогда и не было. Я расширил штат, набрал новых работников и теперь мог уже спокойно подыскивать себе зама.
  Конечно в этой истории не обошлось без пострадавших. Обиженная "Вика" не заставила ждать с ответом. На третий день оказалось, что два наших щита пропали, а два других забрызганы краской. Я ожидал такого поворота, поэтому этим же днём все четыре щита стояли на своих местах как новенькие. Точнее они и были новенькими. Я просто сразу же заказал двойной комплект на случай порчи, утери, конфискации и так далее. Два испорченных щита мы отдали на реставрацию, а следом заказали ещё четыре новых, это так, на всякий случай. Этот случай не заставил себя ждать. На следующий день, все четыре щита снова были залиты краской. Пришлось жаловаться Михалычу. Тот в первую очередь забил стрелку директору "Виктории". Грузный осетин по имени Аслан отказывался, говоря, мол моя ничего не знает, какие такие щиты, ещё что-то про то, что мужчины так не поступают, они сначала договариваются. Это уже был упрёк Михалычу, который в двух словах объяснил заносчивому осетину, что он в этом городе тоже мужчина не из последних. В результате встречи атаки на щиты прекратились, и жизнь постепенно вошла в своё русло. У "Евгении" это русло значительно расширилось, а вот у "Виктории" изрядно подсохло, обмелело. Но что же тут поделаешь? Бизнес есть бизнес. ( представляешь, Длинный, какими фразами я теперь бросаюсь?)
  8
  А что же с Женей? На целый месяц я выбросил её из головы, и этому могло быть только одно оправдание. Я должен был забыть про всё и про неё в том числе, чтобы сосредоточиться и качественно сделать работу. Всё что я теперь делал, включая эту работу, было только ради одного человека. Без этого человека, маячившего на горизонте, словно недостижимая цель, всё было бы бессмысленно. Только благодаря этому человеку у меня всё так получалось. Этим человеком стала для меня она. Эта маленькая кудрявая девчонка с лучезарными ямочками на щеках. Я жертвовал нашими встречами и ночными разговорами, для того, чтобы когда-нибудь, может быть, если чудеса на этом свете случаются, мы могли никогда не расставаться.
  Это всё мои мысли. Но я не мог знать, о чём тогда думала Женя. Обижалась она на пропавшее вдруг внимание, или ей было всё равно? Привлекал я её хоть на капельку, как парень? Хоть на секунду она рассматривала возможность быть со мною, как с мужчиной? Ведь у неё наверняка были другие достойные кандидаты, их просто не могло не быть у симпатичной самодостаточной девчонки, да ещё из такой семьи. Глупо думать, что лучший кандидат для неё это калека, недавно подобранный на улице. Да, может быть, она обязана ему жизнью, но стоит ли ради этого ломать саму эту жизнь. Она его не бросит, будет поддерживать с ним отношения, разве этого мало. Для неё может нет, а для меня да. И мне с ней предстояло в этом объясниться. Это и было следующим этапом.
   Теперь, когда дела в ресторане более-менее наладились, я решил возобновить наши вечерние посиделки. Женька встретила мою идею с радостью, словно давно этого ждала. Она снова приходила, и мы болтали до утра, благо ночи были короткие. Я приходил на работу невыспанный, много тупил, но всё же где то ближе к обеду собирал себя в кучу. На этом этапе мне пришлось пожертвовать своим сном. Его почти не стало. Ночью меня бодрили наши разговоры, а днём новая интересная и перспективная работа. Ещё меня бодрила иголка, которая неумолимо и всё чаще вонзалась мне в грудь. Может быть она напоминала мне, что нужно хоть немного спать, но я расценивал эти уколы, как к призывы к бдительности к бодрствованию. Время игры ограничено, песок тонкой струйкой бежит в перевёрнутой стеклянной колбе. Я чувствую, как безвозвратно падают песчинки и это придаёт мне энергии и сил.
  Мне был необходим этот разговор именно сейчас, чтобы быть уверенным, что я двигаюсь в правильном направлении. Но я не знал, как подступиться к этой теме. Мы привыкли доверчиво болтать как брат и сестра. Что, если Женьку вполне устраивает такое общение и моя попытка перейти на более интимные темы её только оттолкнёт? Страхи конечно были, и их становилось всё больше, как это и бывает всегда, когда бездействуешь и думаешь. Нужно было срочно брать себя в руки и идти Ва-Банк.
  ‒ Женя, ты помнишь наш разговор там в Парке Горького?
  Она смотрит на меня, не понимая, к чему я клоню. Было весело, я рассказывал про свой первый прыжок с парашютом, она вспоминала свой. Оказывается, она в свои годы тоже умудрилась прыгнуть. Я похвалил её, восхищаясь её отвагой, и углубился в детали, рассказывая как у меня тряслась каждая поджилка, когда открылся десантный люк. Она смеялась и говорила, что где-то вычитала, что оказывается женщины внутренне гораздо отважней мужчин. Им мешают проявится только стереотипы и излишняя показуха и напористость с которой мужики отвоёвывают себе место на пьедестале. Я соглашался с ней приводя в пример амазонок, Жанну Д Арк и других отважных женщин. Она говорила, что мужики с каждым поколением становятся слабее, когда женщины, напротив, набирают силу. Она не на шутку разошлась, говоря о том, что мужики стали женственными и фальшивыми. Потом она поправилась, сказав, что меня в виду не имеет, и что я один из немногих настоящих, практически последний из Могикан. Это было самое подходящее место, чтобы мне наконец то вступить и откровенно рубануть, то, что я вынашивал всё это время. Я ждал этого момента, точно определился с тем, что он настанет именно этим вечером, и он настал. Более подходящего может и не подвернуться. Вот здесь я сделал глубокий вдох, отпустил поручни и шагнул в пустоту.
  9
  ‒ Женя, ты помнишь наш разговор там в Парке Горького?
  ‒ Что-то припоминаю, это же было в тот день, когда...‒ Она была растеряна, она не могла не помнить, то, что я ей говорил.
  ‒ Тогда я сказал, что влюбился в тебя, и это была вторая наша встреча. Сейчас я знаю тебя уже два с половиной месяца и не могу сказать, что влюбился. Я люблю тебя, и не знаю что с этим делать. В любом случае я должен признаться тебе в этом честно.
  Она застыла на диване, как была, скрестив в позе лотоса ноги в обтягивающих розовых трико, держа перед собой маленького плюшевого медведя. Этот медведь был всегда с ней, когда она находилась дома. С ним она ложилась и просыпалась с ним, наверное, делилась тем, что не могла доверить никому на свете. Вот и сейчас она тискает, мнёт в руках этого медведя и молчит. Сначала молчит смущённо, потом изучающее, вот она уже молчит вызывающе, глядя на меня горящими глазами.
  Скажи уже хоть что-нибудь. Я сейчас не смогу выдержать и выкачусь из этой комнаты на хрен! Я понимаю, что я мечтаю о невозможном, но лучше сейчас обрубить все концы. Только сделай это и сделай по возможности деликатно, чтобы потом не расстраиваться самой. Я знаю, ты сможешь!
  ‒ Саша, ты наверное этих своих книжек перечитал. У тебя в голове передоз этих литературных переживаний. ‒ Она говорит тихо и спокойно, а её голос отдаётся эхом в моей черепной коробке. ‒ Так нельзя...так никто не делает?
  ‒ Как? ‒ я не понимаю, о чём она сейчас.
  Она снова смотрит на меня, её щёки пылают и странная улыбка притаилась в уголках рта.
  ‒ Много слов, Саша! Слова только всё портят. Вспомни о чём мы только что говорили.
  ‒ О чём...‒ во рту пересохло, голос осип. Неужели...
  Она берёт мою напряжённую руку, сжимающую чётки и тянет её в свою сторону. Колёса моей коляски начинают плавное вращение, пока не врезаются в диван, где она сидит. Она берёт мои щёки в ладони, притягивает меня к себе и наклоняется сама, всё ближе и ближе. Я закрываю глаза, чувствую, как горят её ладони на моих щеках, а потом.... Моих губ касается что-то мягкое тёплое, чуть влажное. Это прикосновение запускает электрический разряд, который проходит от темечка вниз по позвоночнику до самого копчика. Где то внутри взрывается бомба, и осколки в виде мурашек разлетаются по всему телу. Прикосновение становится крепче, приятная ароматная мякоть вжимается в мои губы. Они отвечают, шевелятся, танцуют, извиваются, проникают всё глубже. Нижняя губа ощущает твердь зубов, язык ползёт глубже, ласкает гладкие резцы, волнистое нёбо. Он натыкается на упругий кончик её языка, который юрко заигрывает с моим.
  Я открываю глаза. Цветные зрачки в каких то сантиметрах от моих глаз, смотрят в упор, искрятся, жгут. Я вижу каждую пору на её коже, маленькую родинку возле носа, чувствую этот запах. Запах, ароматнее и вкуснее которого нет. Запах её кожи, запах её тела, её души, её запах.
  Мы отрываемся и смотрим друг на друга. Её губы красные и влажные, глаза продолжают гореть. Мы снова притягиваемся, теперь уже надолго. Так будет продолжаться до утра. Только тишина и лёгкое причмокивание. Только наши поцелуи и пение утренних соловьёв.
  В этот день на работе меня не было. Присутствовала только оболочка, овощ в инвалидном кресле, который ничего не понимает и не слышит, что ему говорят. Как на зло случилось много забот связанных с производством, разгрузка новой мебели, которую нужно было принять у поставщика, решение вопросов с дополнительным ассортиментом, да ещё введение в курс нового зама, который явился не раньше, не позже, а именно сегодня. Я собирал в себе остатки рассудка, которого хватало только на постоянные извинения и оправдания. Я говорил всем, что приболел, что это грипп. На самом деле вирус, поразивший меня, оказался гораздо мощнее гриппа. Теперь я не мог не думать о ней. Я считал секунды, когда наконец-то мы можем встретиться снова.
  Ещё одна ночь поцелуев и ещё один день, проведенный моей оболочкой на работе. Я знал, что так не может долго продолжаться. Она это тоже знала. Нам нужна была кульминация, только после неё каждый из нас смог бы выдохнуть и хоть немного, но успокоиться.
  ‒ Я хочу задать тебе один вопрос. Обещай, что не обидишься. ‒ я шепчу тихо, нежно чуть касаясь губами её подбородка. ‒ Я ведь у тебя не первый?
  Она виновато крутит головой.
  ‒ А ты не жалеешь, что я такой? Скажи только честно!
  Она ничего не говорит. Она опрокидывает меня на диван и расстёгивает пряжку на ремне.
  Это случилось! Вулкан, много лет, копивший силу, клокочущий изнутри от переизбытка не выданной энергии наконец то извергся. Огненная лава, так долго ждавшая своего часа, вырвалась на свободу и с шипением и жаром понеслась вниз, сметая всё на своём пути. Мы всю ночь тонули в этих кипящем огненном потоке, который был нескончаем.
  ‒ Ну, я у тебя смотрю тоже не первая. ‒ Она просто светится после этого ночного купания в лаве.
  ‒ Ты у меня первая и последняя! ‒ я утыкаюсь подбородком в её мягкую грудь.
  ‒ Давай давай, рассказывай. ‒ смеётся она.
  Её смех куда то удаляется, я крепче вжимаюсь носом в её грудь, вдыхаю её аромат и улетаю. Я хочу остаться вот так вот лежать с тобой вечно. Усталость этих дней берёт своё и мы засыпаем прижавшись друг к другу, не смотря на солнечные лучи, назойливо проникающие сквозь занавески.
  10
  В этот же день Михалыч узнал о наших с Женей отношениях. Лично он нас конечно не застал, но был добрый десяток косвенных причин по которым можно было обо всём догадаться. Начиная с того, что я прогулял работу, а Женьку кое как уволокли в институт к третьей паре, и заканчивая тем, что любопытная Мариана давно уже обо всём догадывалась, но сейчас молчать для неё уже не было смысла.
   За ужином Михалыч угрюмо молчал, только в самом его начале справившись о моём здоровье. Когда я сказал, что мне уже лучше, он криво ухмыльнулся, глядя в тарелку. Я понял, что разговора не избежать, и что он, скорее всего, состоится сегодня. Я не ошибся.
  Михалыч позвал меня к себе в кабинет и я, бросив печальный взгляд на Женьку, поплёлся за ним на вялых колёсах.
  ‒ Будешь? ‒ он ткнул пальцем в огромную бутыль виски "Джек Дениэлс", закреплённую в никелированной подставке, которая стояла на полу справа от стола.
  Я пожал плечами, мол, не откажусь. Наклонив бутыль, он плеснул из неё в два гранёных стаканчика, которые ловко удерживал в одной ладони. Он поставил стаканы на стол и небрежно катнул мне один. Стакан, прокатившись по гладкой поверхности, остановился в трёх сантиметрах от края стола. Отличный глазомер. Не зря же он играет в гольф. Подняли стаканы. Михалыч молча выпил. В гробовой тишине я слышал, как жидкость с причмокиванием проливается в его горло. Пришлось и мне глотнуть, не дожидаясь его приглашения. Терпкий напиток обжёг глотку. В нос ударил запах жжёной карамели.
  Ещё немного посидели в тишине, в ожидании бодрящего эффекта от напитка.
  ‒ Ну-с, кто начнёт? ‒ прерывает молчание Михалыч.
  ‒ Давайте я начну...‒ предлагаю я, понимая, что сейчас бесполезно включать дурочку.
  Михалыч делает приглашающий жест ладонью, мол, валяй.
  ‒ Иван Михалыч, гхэ...гхэ...‒ я прочищаю осипшее горло. ‒ Дело в том, что мы с вашей дочерью...мы любим друг друга...я хотел попросить у вас её руки.
  Он упёр подбородок в ладошку и смотрит на меня, как будто только что услышал интересную историю и ждёт её продолжения. Но продолжения не будет, я всё сказал. Он продолжает молчать и неловкая пауза затягивается.
  ‒ Вот так вот значит, прямо в лоб не виляя. ‒ его глубокий голос наконец-то нарушает тишину. ‒ Что ж, это похвально...только вот одна неувязочка меня смущает...
  Я смотрю на него в недоумении.
  ‒ Женька рассказывала мне, как вы с ней познакомились. Знаешь, что её в тебе зацепило? Ты постоянно читал, ты был с головой погружён в эти литературные страсти. Тебе было всё равно, что творится вокруг, что ты в полной жопе, ведь душой ты был там. Я понимаю, что многие привычки и штампы поведения ты взял из этих книжек. И сейчас вот эти красивые слова. Но если уж брать все эти романы за эталон, там ведь совсем другая последовательность действий. Сначала просят руки, потом, если ответ положительный, свадьба, а уж потом и секс. Тебе не кажется, что ты перепутал последовательность?
  ‒ Иван Михалыч, я адекватный, современный человек. Мне конечно бы хотелось, чтобы как в романах...Если вы считаете, что нужно было начать с этого, то извините. Сейчас уже ничего не вернёшь. ‒ я понуро опускаю голову.
  ‒ Я не идиот, Саша, и не с Марса сюда прилетел. Я тоже был когда-то простым студентом и тоже неоднократно влюблялся. Знаешь, Саша, сколько раз я был женат? Четыре! ‒ он выставил вперёд пятерню с загнутым большим пальцем. И все эти четыре раза случались спонтанно. Здесь не было ничего здравого и практического. Да, да и с Марианной то же...Там где есть влюблённость, разум отсутствует. Я не жалею ни об одном этом разе, тем более, что в результате третьего появилась Женька. Каждый раз это был опыт. А опыт, как тебе известно "сын ошибок трудных". Все ошибки я находил позднее, когда спадала эта пелена пылкой влюблённости, а она обязательно спадёт, ты уж мне поверь.
  Он выставляет вперёд указательный палец, пресекая этим жестом мои возражения.
  ‒ Всё это нормально, и я не какой-то старый сноб. Люди встречаются, влюбляются, изучают друг друга, притираются. Эту последовательность нельзя нарушить, хотя надо бы включить голову. Я калач, тёртый ещё в девяностые, многое повидавший, знающий цену ошибок всё равно не могу их избежать. Вся наша жизнь соткана из ошибок и опыта. Я вас понимаю и не подумай, что считаю тебя сколько нибудь ущербным в физическом, или моральном плане. Ты парень, отличный, каких ещё поискать надо. И всё вроде бы сходится. Всё, если бы это не касалось моей дочери. Здесь я не могу быть объективным.
  Михалыч снова наполняет стаканы и так же виртуозно запускает один через стол. Он выпивает свою порцию в два глотка, и только дождавшись, когда я сделаю тоже самое, продолжает.
  ‒ Знаешь, Саша, я каждый раз корил себя, понимая, что совершил очередную ошибку . Каждый раз говорил, ну неужели нужно было сразу же пускаться во все тяжкие. Можно же просто любить без всяких этих штампов. Можно просто проверять крепость отношений временем. А цена моих ошибок была слишком высокой. Это каждый раз делёж. После каждого развода я скатываюсь вниз на несколько ступеней, но всё равно продолжаю наступать на одни и те же грабли. В вашем случае цена ошибки не будет высокой с материальной точки зрения. Но если смотреть с моральной, когда речь идёт о моей дочери я не хочу, чтобы она страдала. Ни секунды, понимаешь? Что случилось, то случилось и я вас за это не виню. Это твоё предложение, которое ты мне озвучил...пусть это будет протокол о намерениях.
  ‒ Это как? ‒ спрашиваю я, совсем потеряв нить логики Михалыча.
  ‒ Ну, предположим, что у тебя есть некие планы и они мне известны, только и всего. Я, как старший товарищ твои планы одобряю, но как отец человека, которого эти планы тоже касаются, предлагаю тебе подумать. Чтобы хорошо подумать, нужно задать себе несколько простых вопросов. Круг этих вопросов для каждого разный, хотя в общем они похожи. Знаешь, как я жалею, что когда то сам себе не ответил на эти вопросы. Но я тебе помогу. Я не только сформулирую эти вопросы, но возможно помогу тебе ответить на некоторые из них. Ты согласен?
  ‒ Не совсем понимаю о чём вы говорите, но раз вы настаиваете, то...
  ‒ Настаиваю! По-другому никак, Саша. Сейчас на кону судьба моей единственной дочери.
  ‒ Согласен! ‒ говорю я, утвердительно кивнув головой.
  Он наливает ещё по одному стакану.
  ‒ По последней. Голова должна быть светлой, но не напряжённой. ‒ он подмигивает и выпивает свою порцию. Я делаю маленький глоток.
  ‒ Итак, первый вопрос, который бы я задал себе, принимая такое решение: Действительно ли я люблю этого человека настолько сильно, чтобы решиться на такой шаг? Может быть я просто ослеплён страстью? Может у меня ещё недостаточно опыта и этот человек первый кто подвернулся под руку, и не отказал? Саша, ты не обижайся, но в твоём случае это актуально. Женька, молодая девчонка, она влюбилась в тебя, и в это я верю. Ты необычный, не такой как все, и наверное чем то цепляешь её как мужчина. Но если говорить о тебе, согласись, что сейчас у тебя не так уж много опыта в этих делах.
  ‒ Его вообще нет, да и раньше, до всего этого было немного.
  ‒ Вот! ‒ Михалыч поднимает вверх указательный палец. ‒ А ты парень интересный и как показывает опыт перспективный. Ты себя недооцениваешь, и бабы ещё будут на тебя вешаться, уж поверь старику.
  ‒ Иван Михалыч, вы сейчас шутите? ‒ я криво улыбаюсь. ‒ пусть даже это и так, пусть у меня мало опыта и я голодный, как волк, но в своей любви к Жене я уверен на сто процентов. Я не знаю, как вам это доказать, но если вы меня сейчас выкинете из дома, если запретите с ней встречаться, если даже она меня и не любит и выйдет за другого, это ничего не изменит.
  ‒ Мне не надо ничего доказывать. Ты должен доказать это только себе лично.
  Ну, допустим...ответ более чем убедительный. Второй вопрос:
  Состоятелен ли я, как мужчина? Крепко ли я стою на своих ногах, чтобы заводить семью ( я думаю ты должен понимать, что это аллегория). Не буду ли я чувствовать себя зависимым, слабым человеком для такого семейства?
  Это безжалостная правда, которую я так боялся услышать от Михалыча всё таки прозвучала, пусть даже в форме вопроса.
  Я наблюдаю за своим размытым отражением в полированной столешнице и собираюсь с духом и с мыслями.
  ‒ Иван Михалыч, я понимаю, что менее достойного кандидата в мужья для своей дочери вы не могли и представить, но сейчас я чувствую в себе подъём и готов сделать всё, для того, чтобы...
  ‒ Тихо, тихо...ты прямо закипел. ‒ перебивает меня Михалыч. ‒ Успокойся, Саша, я не хотел задеть твоё достоинство. Главное, что оно у тебя на месте. Я ведь тоже не какой-нибудь аристократ голубых кровей. Родители мои простые работяги. Я и сам начинал с инженеров, а потом и вовсе грузчиком на рынке был, когда вся промышленность пиздой накрылась. Из грузчиков поднялся в продавцы, там, глядишь дошло до своей палатки. Дальше больше, знакомства, связи в торгашах, в бандитах, в ментах. Да, Саша, без этого никуда ни тогда, ни сейчас... Вот как-то дорос до этой сети, уже десять лет почиваю на лаврах, спокойно дрейфую, хотя, как видишь, успокаиваться нельзя. Я до сорока лет не имел нормального дохода, всегда приходилось концы с концами сводить. И вдруг раз! Шагнул на очередную ступень, переступил порог и на меня вдруг посыпалось. И знаешь, радости то никакой уже нет. Я как будто знал, что так и должно быть, просто день за днём, год за годом тянул эту лямку и ждал своего часа. Этот вопрос больше провокационный и я знал, что ты на него ответишь. Как раз с этим вопросом я тебе и помогу. У меня на счёт тебя есть кое какие планы.
  ‒ Спасибо! ‒ я снова расцветаю. " Неужели всё может получиться?"
  ‒ Есть ещё третий вопрос, и он самый сложный. ‒ Михалыч кладёт локти на стол, снимает, очки, рассматривает их, словно видит в первый раз.
  "Ещё один?" ‒ я снова напрягаюсь, не представляя, какие ещё могут быть вопросы.
  ‒ Если бы я был на твоём месте, то задал бы себе ещё один вопрос: а честно ли будет, по отношению к моей будущей жене, если я скрываю от неё реальное состояние своего здоровья. Ведь я не открыл ей все карты? А что будет с ней, если вдруг всё закончится? ‒ Он снова надевает очки и его взгляд становится жёстким, холодным.
  ‒ Вы сейчас про этот осколок? ‒ спрашиваю я.
  ‒ Я сейчас про этот шарик в стенке твоей аорты. Не знаю, о чём вы говорили с доктором, но мне он расписал всё подробно.
  ‒ И что же он вам рассказал? ‒ мой голос снова начинает садиться.
  ‒ А то, что ты не жилец! Ты уж извини меня за прямоту, но у нас такой разговор. У тебя мало времени, а может и вовсе нет. Год, два, от силы три...
  ‒ Три года это очень много! Это просто шикарно, учитывая то, что я и живу то всего полтора!
  Я вижу, как вытягивается лицо Михалыча.
  ‒ Всё что было до этого не жизнь. Все те двадцать с лишним лет я бы без сожаления выкинул в помойку. Моя жизнь началась после знакомства с одним очень хорошим человеком. К сожалению он погиб, но за то небольшое время пока мы были с ним, он научил меня многому. Он научил меня жить, научил любить и уважать себя. Только теперь я знаю, что год настоящей жизни это много. Это больше чем двадцать или тридцать лет серого прозябания, которое и жизнью то назвать нельзя.
  ‒ Хорошие, правильные слова, и я согласен с ними на сто процентов. Слова не по годам мудрого и свободного мужика. ‒ Михалыч снова снимает очки, словно без них может глубже заглянуть в мою душу.
  ‒ Снова неувязка. Эта правильная позиция и она хороша для свободного человека, но никак не для того, кто хочет вступить в союз с женщиной, которая его любит. Как ты ей это всё собираешься объяснить? Скажешь, мы с тобой проживём один год, но какой. О‒го‒го! А что потом? А потом, ты уж как-нибудь сама.
  ‒ Зачем вообще что-то говорить, зачем об этом думать, ведь ещё не факт...
  ‒ Не факт, но большая вероятность. Согласись, это не честно. Ладно бы речь шла о постороннем человеке, но это моя дочь.
  ‒ Что вы от меня хотите? ‒ я растерянно пожимаю плечами.
  ‒ Хочу, чтобы ты ответил на этот вопрос. Хочу, чтобы ты убедил меня и себя в первую очередь, что поступаешь правильно.
  ‒ Хорошо, я отвечу. ‒ я смотрю на свою правую руку. Большой палец плавно двигает бусины чёток щёлк-щёлк-щёлк....
  ‒ Что изменится в её отношении ко мне, если я расскажу всё как есть. Думаю, что ничего, но это её очень расстроит. Самым правильным в этой ситуации просто пропасть прямо сейчас. Только так можно избежать её страданий. Вы этот ответ хотели от меня услышать?
  ‒ Нет, этот ответ мне не нравится. Но я не знаю правильный он, или нет. У тебя есть ещё варианты?
  ‒ Если лечь в больницу прямо сейчас, есть большая вероятность не выйти оттуда. Тогда я потеряю даже то время, которое у меня есть.
  ‒ Это тоже верно. Риск есть, даже если за операцию возьмётся высококлассный хирург. Я уже консультировался по этому поводу. Видишь, Саша, твоё здоровье заботит меня больше, чем тебя самого. Пойми, что я не вру, когда говорю, что у меня на тебя большие планы и я был бы даже рад, что всё так сходится, если бы не эта проблема. Этот вопрос, с ответом на который я тебе не могу помочь.
  ‒ Предлагаю оставить его открытым. Вы же сами признались, что перед браком не задавали себе вообще никаких вопросов, сейчас же мы вместе ответили на два из трёх. Этот результат гораздо лучше, чем ничего. А этот третий? На него не мне отвечать. Говорить об этом Жене, я тоже не вижу смысла.
  ‒ Предлагаю компромисс ‒ Михалыч наклоняется ко мне, через стол. Сейчас мы похожи на двух политиков, которые решают вопрос о сепаратном мире и разделе территорий. ‒ Обещай мне, что каждые три месяца будешь проходить полное обследование. Результаты будем отдавать моему знакомому профессору, он в свою очередь сделает выводы. Это тебя ни к чему не обязывает, но у тебя будут по крайней мере открыты глаза. А для того, чтобы у тебя был хоть какой-то стимул, свадьбу я разрешу играть не раньше, чем через год. Договорились? ‒ он протягивает руку над столом, и я тут же встречаю её своей, не успев забросить чётки на запястье. Так они и остаются зажатыми в тисках крепкого рукопожатия.
  11
  Слушай, Длинный, ты сейчас просто офонареешь. Я женюсь. Женюсь на девушке, о которой мог только мечтать. Только сейчас я понимаю, что ты сдержал своё обещание. Помнишь там в Казахстане ты сказал, что поженишь меня. Вот случилось, и поверь, тут не обошлось без твоего участия. Дата свадьбы уже назначена. До неё ровно год и этот год будет самым счастливым. Я не хочу торопить время, пусть оно длится подольше, тянется, мягко обволакивает меня своим неспешным течением. Ты знаешь, я научился его останавливать. Иногда, когда мы вместе с Женькой, я могу сделать так, чтобы одна секунда длилась как вечность. Я могу оставаться в счастливом мгновении сколько захочу, пока не наслажусь им вдоволь. Спросишь, почему я не останусь там навсегда? Нельзя. Тогда мгновение утратит свою ценность. Я просто могу прочувствовать его испить до дна, не оставляя ни капли. Но потом всё равно нужно двигаться дальше; делать шаг к следующему мгновению, а каждый шаг приближает меня...ты прекрасно знаешь к чему. Жалко, что я не могу научить этому Женьку. Она пока не знает, что такое ценить каждую отпущенную тебе секунду. Она всё время куда то торопится, с нетерпением ждёт нашей свадьбы. А чего её ждать? Свадьба это формальность, торжество для посторонних. Наше торжество уже состоялось и происходит каждый день. Что касается всего остального, здесь наоборот всё крутится и развивается очень стремительно. Я не знаю, что со мной происходит. Иногда мне кажется, что я управляю сверхзвуковым истребителем. С такой скоростью всё идёт на подъём, что меня просто вдавливает в спинку штурманского кресла. Голова стала варить с той же сверхзвуковой скоростью. Я уже не вижу проблем, которые не мог бы решить. Теперь мне нравятся сложные задачи, и я с нетерпением жду появления очередной.
  Последней моей задачей было поднять показатели ещё двух отстающих точек нашей сети. Михалыч сделал меня негласным кризисным менеджером и теперь я решаю проблемы касающиеся сети в целом. Я решил задачу всего за один месяц. Она оказалась несложной и её алгоритм был мне уже известен. Смена руководства, поставщиков, улучшение сервиса и разведка по конкурентам дали мгновенный прирост в двадцать процентов.
   Были конечно и некоторые сложности по большей части связанные с конкурентами. Пару раз на меня, точнее на наши точки натравливали проверки. Комиссии из надзорных органов сваливались без предупреждения, как снег на голову. В такой теме, как наша не бывает без недочётов, поэтому, проверяющему всегда есть за что зацепиться. Можно залезть в холодильники и обнаружить там недопустимое товарное соседство, можно найти грязь за плитой в варочном цехе, или пыль на нижней части обеденного стола. И это самое безобидное, что можно нарыть. Все дьяволята кроются в документации, лицензиях, разрешениях, договорах. Опытные проверяющие вмиг откопают все нестыковки в датах, просроченные документы, или неподписанные договора. В общем, каждая такая проверка не сулит ничего хорошего и влечёт за собой реальную опасность закрытия точки.
  
  12
  
  В первый раз проверка нагрянула в точку на Печатниках, которую я недавно вытащил из кризисной ямы. Меня как раз не было на месте и мне позвонил управляющий по имени Иван.
  ‒ Александр Дмитриевич, у нас проверка!
  Страшная новость, произнесённая вибрирующим от волнения голосом, заставила меня сорваться из ресторана, где мы непринуждённо обедали с Женькой.
  Я смог прилететь на точку только через час. Летел я конечно только в своих мыслях, которые торопили меня как можно быстрее оказаться на месте. В реальности же, мы с моим водителем ползли в огромной пробке, забившей МКАД. Увещевания по телефону, чтобы Иван не допускал проверяющих до моего приезда, ничего не дали, и я приехал уже к шапошному разбору. Нас разгромили по всем статьям в пух и прах. Нарушения были найдены везде, где их только можно было обнаружить. Женщина с лоснящимся от толстого слоя крема лицом и ярко накрашенными губами, довольно заполняла протокол, а её коллега, худой очкастый мужик, стоял у неё за спиной.
  ‒ Здрасьте! ‒ радостно крикнул я, закатываясь в кабинет, словно увидел старых знакомых.
  ‒ Здравствуйте! ‒ дама подняла глаза от бумаги и посмотрев на меня поверх очков невольно улыбнулась в ответ. Мужик тоже растерянно заулыбался.
  ‒ Я директор, Александр Дмитриевич! ‒ я бодро подкатился к женщине и протянул руку сначала ей, а потом её коллеге. Они представились в ответ.
   ‒ Ну что? Нашли чего- нибудь интересненького?
  ‒ Да уж, нашли и столько, что придётся вашу точку прикрыть. ‒ авторитетно проскрипела дама, назвавшаяся Ириной Михайловной.
  ‒ Во как? ‒ я удивлённо помотал головой, при этом не переставая улыбаться даме.
  ‒ Да, всё достаточно серьёзно, вот сами посмотрите, это только с первого взгляда. Если покопать, уверена, что там ещё столько же можно нарыть. ‒ она сунула мне от руки исписанный лист, где размашистым почерком был намалёван перечень выявленных у нас недостатков. Перечень был пронумерован и содержал аж тринадцать пунктов.
  ‒ Отсутствие маркировки, грязь на вентиляции, отсутствие графика дежурств, нарушение товарного соседства...‒ бурчал я, вслух перечитывая небрежно накаляканные строки.
  ‒ И что, это тянет прям таки на закрытие точки?
  ‒ Безусловно! ‒ женщина отводила от меня глаза, чтобы не заразиться улыбкой, которая ни к селу ни к городу, продолжала сохраняться на моей невозмутимой физиономии. ‒ Нарушения очень серьёзные и учитывая общую ситуацию и поступившие жалобы, мы вынуждены будем принять это решение.
  ‒ А решение вы принимаете здесь и сейчас?
  ‒ Да, ‒ женщина утвердительно качнула крупной квадратной головой.
  ‒ Ваня, выйди на минутку, ‒ обратился я к молодому управляющему, который правильно среагировав, тут же выскочил за дверь.
  ‒ Вот только не нужно нам ничего предлагать! ‒ женщина в предупредительном жесте подняла к верху толстый короткий пальчик, который как копьё венчал наконечник из наклеенного маникюра.
  ‒ А я вам ничего не собираюсь предлагать. Просто поговорить хотел.
  ‒ Поговорить, это пожалуйста. Если вы не против я буду заполнять протокол, пока мы говорим. ‒ женщина попыталась опустить голову к бумаге.
  ‒ Нет уж, Ирина Михайловна, давайте сначала поговорим, а то, как то невежливо с вашей стороны получается. Вы не волнуйтесь, я у вас много времени не отниму. Поговорим, а потом будете делать всё, что вам заблагорассудится.
  ‒ Ну хорошо, я вас слушаю! ‒ она всё таки подняла голову и уставилась на меня поверх своих очков.
  "КЫС‒КЫС‒КЫС"
  ‒Ирина Михайловна, я очень рад, что вы сегодня пришли. Да, да, на самом деле рад. Я здесь человек новый, а вы указали на те недостатки, которых я может быть долгое время ещё бы не заметил. Будьте уверены, что я всё это исправлю в ближайшее время. Видите ли, я солдат, воин, а солдаты свои обещания держат. Вы мне верите? ‒ я заглядывал ей в глаза, пытаясь пробить ледяную корку.
  ‒ Александр Дмитриевич, я то вам может быть и верю, но мы здесь всё таки на государевой работе. ‒ Её голос стал заметно мягче.
  ‒ Ну мы то с вами знаем, что вы здесь не по воле государя! ‒ я протянул к ней руку и чуть коснулся её запястья.
  ‒ А по чьей же? Мы выезжаем только по команде сверху.
  ‒ Команда командой, но вы же знаете, что сейчас исполняете чью то другую волю, не государеву...
  ‒ Не понимаю, о чём вы говорите! ‒ она пожимает плечами.
  ‒ Понимаете, Ирина Михайловна! И я понимаю, что вы, просто заложник ситуации. Сегодня у вас установка закрыть, а завтра придёт установка открыть. Но здесь уже будут разборки, кто так неправомерно принял решение закрыть действующее предприятие. Кто будет компенсировать потери? И снова вы оказываетесь заложником ситуации. Поверьте, что так оно и будет. Ведь есть же и другие люди, которые без стука могут входить в кабинеты.
  "КЫС‒КЫС‒КЫС"
  ‒ Как то вы говорите, Александр Дмитриевич, я ничего не понимаю.- теперь она уже растерянно переводит взгляд с меня на протокол и обратно.
  ‒ Я предлагаю вот что. Давайте мы учтём все эти ваши замечания, но закрывать ничего не будем. Это достойный компромисс, честно-честно. Вы же мне ещё спасибо скажете! Думаю, что Антон Павлович тоже со мной согласится. ‒ Я перевожу взгляд на мужичка, который до сих пор не произнёс ни слова. "КЫС-КЫС-КЫС".
  Мужик глуповато улыбаясь, переводит взгляд на свою хозяйку, мол я то что, она тут всё решает.
  Женщина глубоко вздыхает и качает головой так, словно ей только что сделали предложение руки и сердца.
  ‒ Александр Дмитриевич, вы поймите, что мы не можем...
  ‒ Я понимаю, что у вас есть соответствующая установка, но клянусь вам, что будет лучше, если вы её выполните только частично, ‒ я снова касаюсь её запястья. ‒ Давайте вы нас оштрафуете, сделаете выговор и всё такое. В общем, делайте свою работу, как положено, только не закрывайте точку. "КЫС-КЫС-КЫС"!
  ‒ Обещайте, что в течении месяца, все недочёты будут устранены. ‒ Ирина вдруг включает строгую училку, сверля меня маленькими глазками над планкой очков.
  ‒ Можете даже не сомневаться, Ирина Михайловна! ‒ на этот раз я беру её руку обеими ладонями, словно пытаюсь согреть. ‒ И в нашей бескрайней благодарности можете тоже не сомневаться. ‒ эту фразу я произношу уже гораздо тише.
  
  Лиха беда начало. После первой проверки была вторая, третья, наезд бандитов, ментов, пожарников. Всё эти визиты каждый раз начинались одинаково и заканчивались тоже предсказуемо. Уроки моего друга не прошли даром, а с каждой практикой умение договариваться с кем бы то ни было оттачивалось, пока не стало филигранным словно острое лезвие.
  Все эти неприятные ситуации, случавшиеся попеременно, то с одной, то с другой точкой добавляли мне уверенности и лили воду на мою мельницу. Теперь Михалыч ясно видел во мне человека, который может решать проблемы, не прибегая к чьей бы то ни было помощи, а это, по его же словам дорогого стоит. Наш с ним очередной серьёзный разговор не заставил себя долго ждать. Утопая в мягком скрипучем кресле с пузатым бокалом коньяка в руках, я слушал хвалебные речи в свою сторону. Голос Михалыча отражался в огромном пространстве кабинета и бил меня по ушам. Неужели всё это происходит именно со мной? Он не переставал меня нахваливать, говорил, что очень долго искал такого человека и очень рад, что этот человек, то бишь я, скоро станет его зятем. В конце концов, он объявил мне, что намерен полностью отойти от дел и передать управление всей сетью в мои руки. Я пытался вяло возражать, мол, недостаточно опыта и всё такое, но это было только для приличия. Я был уверен, что у меня всё получится. Михалыч не сомневался в этой моей уверенности, поэтому тут же пресёк все возражения на корню. Итак, через полгода с начала моей трудовой деятельности (а это, кстати, была моя первая официальная работа) я стал директором сети ресторанов. Как вам такая карьера? Но я этому уже не удивлялся. После того, как меня полюбила Женька, я перестал удивляться чудесам, но принимал их почти ежедневно с великой радостью.
  13
  Три зимних месяца пролетели как один за утомительной но интересной работой. Теперь у меня в руках оказался карт-бланш в управлении всей сетью. Я мог лично строить планы и прорабатывать новую стратегию развития сети. Иногда, конечно приходилось советоваться с Михалычем, но теперь он был мне лишь советником, не настаивающим на своём авторитетном мнении. Я разработал централизованную систему снабжения и управления, что позволило сократить расходы на содержание лишнего управленческого персонала и свести на нет возможность коррупции. Я проработал общую для всех точек концепцию, правила и нормы поведения сотрудников. Здесь мне уже помогла Женька со своим творческим подходом. У нас в меню появилось много различных комплексов и наборов, которые могли продаваться со скидкой. Кстати это нововведение впоследствии стало хитом продаж. Сервис и доступные цены стали визитной карточкой нашей сети и её обороты уже за три месяца выросли на пятнадцать процентов. За эти три месяца мне не пришлось спать больше чем четыре часа за сутки и в эти недолгие часы включались ещё наши с Женькой свидания. Но игра точно стоила свеч. Я провернул работу, которая не по силам многим опытным предпринимателям в короткие сроки. Мне было куда торопиться. Иголка напоминала о себе каждое утро. Её укол говорил, что время ограничено и в это самое время нужно сделать несколько важных вещей. Нужно почувствовать себя крепко стоящим на своих ногах, как бы это странно не звучало в моей ситуации, а ещё нужно успеть отдать больше любви человеку, ради которого я всё это делаю.
   Напряжение работы закончилось так же внезапно, как и началось, словно закончилась лента на бобине со старой киноплёнкой. В один момент я вдруг осознал, что все важные задачи решены. Все промежуточные цели были достигнуты, поставленные планы оказались выполненными даже с лихвой. Интересная работа закончилась, а дальше была уже рутина, которую так не любил Длинный.
  ‒ Поехали завтра в город, развеемся, отдохнём, в кино сходим, в ресторан. ‒ правой рукой я сжимал оголённое плечико, а левой гладил непослушные кудри Женьки, которая лежала на моей груди, уткнувшись в неё сопящим носиком.
  ‒ Что это с тобой? ‒ она приподнялась, опираясь локтём на подушку. ‒ Ты что на работу завтра не пойдёшь?
  ‒ А что там делать? Всё идёт по плану, особых проблем нет. Менеджеры на местах . Если что, телефон всегда со мной.
  ‒ Странно, просто ты в последнее время практически ночуешь на работе, а тут вдруг раз и...
  ‒ Просто я довёл свою работу до необходимой точки, когда можно позволить ей самостоятельно плыть по течению. С этой минуты я хочу большую часть времени посвящать другой работе ‒ тебе.
  ‒ Ты сравниваешь меня с работой? ‒ она шутливо ухватила меня за нос.
  ‒ Ты, работа всей моей жизни! Моя работа, делать тебя счастливой каждый день, пока мы вместе.
  ‒ Что значит пока? ‒ насторожилась Женька, нависнув надо мной, так, что её кудри стали щекотать мне нос.
  ‒ Котёнок, ну не цепляйся к словам. Просто так говорится "пока мы вместе...пока мы рядом...пока смерть не разлучит нас" и всё такое...‒ я потянул её на себя и страстно впился в её губы. Она не должна заметить, что это была не оговорка.
  14
  Так получилось, что я нарушил нашу с Михалычем договорённость о регулярных обследованиях. В пылу работы я просто о ней забыл, но даже вспомнив о ней потом, постарался тут же забыть снова. Учащающуюся боль в груди я старался игнорировать, замещать её действиями, планами, практическими размышлениями. Благо поводов для отвлечений было много. Теперь мы с Женькой почти не расставались. Только несколько часов в день, когда она была в институте, я занимался работой, обзванивая точки и нанося периодические визиты. С института я, как правило забирал её (теперь у меня была служебная машина с водителем) и мы ехали обедать. Обедали всегда в разных местах, после чего болтались по городу в поисках насущных развлечений. Всё было в точности, как тогда с Длинным. Точно так же мы были только вдвоём в огромном городе, который исследовали, прочёсывали все его злачные и культурные места. Благо, что Москву можно прочёсывать до бесконечности. Музеи, театры, клубы, рестораны, выставки, концерты, фестивали, презентации, премьеры, анонсы, квартирники, модные показы и так далее, до бесконечности и всё в разных местах. Длинный был бы доволен тем, что здесь никогда не пойдёшь по второму кругу. Вот только на футбол и прочие соревнования мы не ходили. Женька этого не любила, но я не очень расстраивался, так как развлечений и без этого было полно. Мы ходили даже на каток, где она кружила около меня, в то время, как я скользил по льду на коляске. Она очень хорошо каталась на коньках. Миниатюрная, лёгкая, воздушная, грациозная, из неё могла получиться отличная фигуристка. Периодически мы вылетали за границу, в основном это была Европа, но один раз были даже в Китае. Я пользовался возможностью улучшить упущенные в школе знания по географии и расширить свой кругозор. Впрочем, люди везде одинаковые, может только и отличаются общим темпераментом. Наверное и в Китае и в Африке и в Германии есть такие же люди как я, как Женька, как Длинный , есть свои Антоны и Бахи. Возможно где-то там, на обратной стороне света происходит точно такая же история. Где-то такой же инвалид романтик, которого заставил поверить в жизнь другой инвалид, наконец то обретает своё счастье.
  И всё-таки, в какой бы точке мира мы не оказывались, мы были только вдвоём. Все эти страны, люди, знакомства были лишь декорацией, фоном на котором я видел только одного человека. Рыжеволосую вечно улыбающуюся куколку по имени Женя. Я знал, что она тоже во всех этих людях странах и событиях видит только меня. Я это точно знал. Когда то в последнюю нашу встречу с Длинным я сказал ему, что сколько бы мы с ним не заводили знакомств, контактов, сколько бы мы не помогали людям, сколько бы они не помогали нам, мы всё равно остаёмся с ним одни. Мы одиноки, но только вдвоём. Это такой странный, но очень приятный вид одиночества. Вот так же и теперь, вдвоём с Женькой, мы наслаждались своим одиночеством.
  15
  Приближалась дата нашей свадьбы. Я назначил её сам, отсчитав ровно год с момента нашего с Михалычем разговора. Уже за три месяца до назначенного срока, который выпадал на пятое сентября, мы подали заявление в ЗАГС. Это событие мы отмечали вдвоём (это была самая любимая наша компания) в ресторане Останкино.
  ‒ У меня есть для тебя подарок!
  ‒ Подарок? ‒ я удивлённо смотрю на неё, держа чуть ниже уровня глаз бокал с шпмпанским. Сегодня она прекрасна, как впрочем всегда. Это ярко красное платье, пошитое на заказ, идёт ей как никогда. Красный цвет платья, помады, красноватый отлив рыжих волос, всё это подчёркивает то пламя, которое горит в ней, не угасая ни на минуту.
  Она берёт сумочку, достаёт из неё большой голубоватого цвета конверт, протягивает мне над столом. На конверте странные иностранные надписи. Я распечатываю его, достаю оттуда сложенные листки плотной бумаги, разворачиваю и читаю. В шапке стоит непонятное название Оттобук. Ниже крупными золотистыми буквами надпись "СЕРТИФИКАТ".
  ‒ Сертификат на изготовление протезов нижних конечностей на имя Данилова Александра Владимировича... Это что? ‒ я смотрю то на Женьку, то на лист бумаги.
  ‒ Милый, я люблю тебя именно таким какой ты сейчас...какой ты есть. Я встретила тебя таким и полюбила. Просто мне иногда кажется, что ты был бы рад снова ощутить...
  Я хватаю её руку, подношу к губам, утыкаюсь в неё носом.
  ‒ Спасибо! ‒ шепчу прямо в руку.
  Я мог бы говорить, что-то вроде того "зачем, ведь это так дорого...я уже и так привык", но это было бы просто лживым сотрясанием воздуха. Женька смотрела прямо в меня, она угадала мою мечту, моё желание. В этой жизни я хочу успеть встать на свои ноги.
  ‒ Спасибо, моя дорогая, ты не представляешь, как я тебе благодарен.
  Весь июль мы с Женькой провели в Мюнхене, где и находилась клиника Оттобук, в которой мне изготавливали протезы. Точнее протезы уже были частично изготовлены к моменту нашего приезда, оставалось только примерить и подогнать прилегающие части. Но это были не все сложности. Самое сложное было привыкнуть, адоптироваться к новым конечностям, что и заняло наибольшую часть времени. Сначала приходилось целыми днями находиться в клинике и под наблюдением специалистов вставать на протезы и учиться делать свои первые шаги. Прошло почти десять лет, с того момента, когда я последний раз стоял на ногах. Моё тело уже успело подзабыть, что такое вертикальное положение и теперь его очень сложно было приучить к новым обстоятельствам. Хуже всего было с задницей, которая оказалась интеллектуальным объектом и постоянно искала место, куда бы ей приземлиться. Словом три дня я учился только вставать и садиться. Только на четвёртый день я начал делать первые шаги. Это было новое чувство по ощущениям перекрывающее прыжок с парашютом.
   Наверное, немногие могут похвастаться тем, что они помнят свои первые шаги в детстве. Быть может младенец испытывает те же чувства, но это было истинное блаженство и адреналин в одном флаконе. Я ощущал чувство парения, полёта, одновременно борющиеся с притяжением. По переменке побеждало то одно, то другое, но всё равно это был кайф. Я смеялся, когда мне удавалось сделать несколько шагов при поддержке Женьки и белокурой докторши немки, и хохотал, когда они не могли меня удержать во время очередной победы притяжения. Вскоре я научился ловить этот баланс, который помогает нам держаться вертикально. Само ощущение этого баланса явилось дополнительным открытием, кайфом, который конечно же пропадёт вместе с привычкой. Неделю я учился ходить в самой клинике, после чего меня стали выводить во двор, где был чудесный зелёный парк, всегда залитый солнечным светом. Мы бродили по аллеям в неизменной компании: я Женя и докторша, которая не желала отпускать меня ни на секунду, как бы я её не уговаривал. Только на десятый день нас отпустили на волю. Это означало, что мы можем гулять где заблагорассудится без сопровождения. Условие было одно: в пять часов вечера мы должны были возвращаться в клинику и давать подробный отчёт о наших похождениях. То, по каким местам Мюнхена мы бродили, интересовало врачей меньше всего. Они больше хотели знать о моих ощущениях. Не было ли где дискомфорта, или боли. Но разве мог я замечать какой-то дискомфорт, даже если он и был. Я снова стал человеком прямоходящим, и это чувство затмевало всю боль, всю усталость и весь дискомфорт. Можно смело говорить, что мы действительно обошли весь этот город. Мы передвигались только пешком и к вечеру больше уставала, как ни странно Женька. Я же, хотел компенсировать все эти годы, что провёл в обездвиженном состоянии, поэтому не чувствовал утомления.
  
  16
  
  В какой-то момент мы решили совмещать полезное с приятным. Постепенно наши прогулки переместились из зелёных парков и глянцевых улиц Мюнхена в его магазины, галереи и молы. Мы, как в глубокий омут ныряли в подвернувшийся вещевой магазин, где плавали в море качественных шмоток, выбирая, примеряя, оценивая, любуясь друг другом в новом образе. Мы накупили огромное количество шмоток: рубашки, джемперы, джинсы, куртки, ботинки для меня; платья, блузки, шляпки, кашне, туфли, сапоги для Женьки.
  Чтобы не таскаться по городу с горой пакетов, мы заказали доставку одежды прямо в нашу гостиницу. Вернувшись вечером в номер мы снова начинали примерку самых ярких и наиболее понравившихся деталей одежды. Такая примерка заканчивалась срыванием друг с друга новой в бирках и лэйблах одежды и страстным сексом.
  Теперь я мог носить брюки, которые не нужно было подрезать и ушивать. Я стал подолгу смотреться в зеркала, и иногда мне казалось, что я самый красивый и стильный человек на этой земле. Да, это было самолюбование, но это простительно для человека, который до этого не мог смотреть в зеркало без чувства сожаления. На улице мне казалось, что все обращают внимание на нашу пару. Молодой парень в стильной сорочке и джинсах, с огромным швейцарским хронометром на запястье левой руки, в блестящих ботинках Рейкер идущий в обнимку с рыжеволосой красоткой в алом брючном костюме и в лёгких в дырочку сапожках, не могли не привлекать внимание. Ничего, что этот парень прихрамывает и переваливается с ноги на ногу, как медведь, плевать. Этот парень сегодня заслужил звание самого лучшего. Он в тридцать лет встал на ноги, стал полноценным человеком. Конечно, за красочной завесой этой эйфории нет- нет пробегала холодная мысль, что всё это скоро войдёт в привычку, так же как и у этих спешащих мимо нас прохожих, которые даже не представляют, какое это счастье, ходить на своих двух.
  И ещё одно страстное желание просто как наваждение поселилось во мне, когда мы бродили по улицам Мюнхена. Это случилось, когда мы увидели пролетающую мимо нас кавалькаду байкеров на рычащих мотоциклах.
  ‒ Я хочу байк!
  Я произнёс это тоном ребёнка, увидевшего на витрине магазина понравившуюся ему игрушку. Но я ведь и был сейчас ребёнком, который только-только научился ходить и увидел мир в новых красках.
  ‒ Байк это страшно. Давай лучше машину тебе купим с ручным приводом.
   Женька в свою очередь превратилась в мамашу, пытающуюся отговорить малыша от ненужной и дорогой покупки. Тут мне в пору было закатить истерику, но я предпринял другой приём хорошо известный малышам манипуляторам.
  ‒ Не надо никакой машины, Женька! Теперь я понял ‒ байк это то, что мне нужно. Там же всё управление и так ручное. Ты представляешь как мы будем с тобой гонять. Я хочу тебя покатать. Тебе понравится.
  ‒ Я боюсь, мотоциклисты так часто разбиваются!
  ‒ Мы с тобой никогда не разобьёмся, поверь мне! ‒ я ещё крепче прижал Женьку к себе.
  У меня уже был опыт вождения мотоцикла. Это было в позапрошлой, или в поза-позапрошлой жизни (просто я уже сбился со счёта). Тогда мы с пацанами купили старенький мотоцикл Восход на троих. Это был ржавый хлам, старая убитая развалюха, у которой ломалось и отваливалось то одно, то другое. Мы потратили больше денег, чем заплатили за эту рухлядь на её ремонт. Мужики в гаражах с радостью встречали нас, когда видели, как мы ведём своего старого коня под уздцы. Это означало, что им сегодня опять перепадёт на бутылку другую водки за ремонт топливной системы, стартера, или очередной накрывшейся части этого неудачного механизма. Однако были те редкие дни, когда мотоцикл заводился и ездил. Это была поистине мистика, потому что мы точно знали, если Моцик (так мы его называли) завёлся прямо с утра, он будет без проблем заводиться и ездить целый день. Но это не означало, что он точно так же будет ездить завтра. На завтра он как правило не заводился и в нём обнаруживалась очередная поломка. В редкие дни, когда у Моцика было настроение, мы и гоняли по переменке. В основном по узким дворовым улочкам, или маленьким переулкам. На большие улицы выезжать было опасно, так как была вероятность быть схваченными ментами. Моцик то был безродный и у него не было документов. В те редкие моменты, когда мне удавалось оседлать Моцика, я ощущал эту звериную рычащую силу, которой можно управлять с помощью лёгкого поворота круглой рукоятки.
  В момент, когда я увидел байкеров, мне снова захотелось испытать это ощущение теперь уже на двоих с Женькой. Теперь я точно знал, что когда мы приедем домой у меня будет байк.
  17
  Так и случилось. Уже через неделю после возвращения в Россию я выкатил из салона BMW серебристого коня марки R1200. Конь был в сто десять раз мощнее своих собратьев и имел шесть скоростей. Два вечера я неспешно катался по нашей деревне, привыкая к своему жеребцу, мягко пришпоривая его чуть поддавая газа. Бумер был несравним с Моциком. В отличие от вечно больного, неказистого, да ещё и хитрого Моцика, он был поистине мощным, элегантным и умным. Он легко набирал скорость и почти без моей помощи входил в крутые виражи. К концу второго дня я стал ощущать себя одним целым с этим чудом немецкой техники, может быть благодаря тому, что и сам частично состоял из качественного немецкого железа.
  На третий день обкатки жеребца я уговорил Михалыча прокатиться со мной. Конечно мне нужна была Женька, но Михалыч категорически запретил катать свою дочь пока не будет уверен в том, что его ополоумевший зятёк умеет водить мотоцикл. С будущим тестем я не стал церемониться и пустил Бумера во все тяжкие. Я выехал на Рублёвское шоссе и дал газу, так что Бумер взвыв, чуть не вылетел из под нас. Набирая скорость, я чувствовал как объятия Михалыча становятся всё крепче. Он о чём-то причитал там сзади, но мне было не до этого. Мы летели по платной магистрали, и не было такой силы, которая могла бы остановить меня и моего Бумера. Не доезжая МКАда я сделал крутой разворот и помчался назад. Это было частичным помешательствам. С одной стороны я понимал, в какой панике находится этот немолодой человек вцепившийся в мою куртку и представлял, что ожидает меня по прибытии, но не мог ничего с собой поделать. В этот момент я не знал кто кем управляет я Бумером, или он мной. Наконец мы подкатились к раздвижным воротам нашей резиденции. Бумер вздрогнув замолк, а я сидел, боясь обернуться назад, ведь только сейчас ко мне вернулся рассудок.
  ‒ Ну ты и долбоёб, Сашка! ‒ услышал я за своей спиной. Обернувшись я увидел, как Михалыч соскочил с мотоцикла и пошатываясь идёт в сторону дома. На ходу он сорвал шлем и бросил его в сторону.
  ‒ Тебе, блядь, лечиться надо! Чтобы завтра этого мотоцикла здесь не было. Ладно тебе на себя по хуй, я то тут причём? ‒ Он говорил это не оборачиваясь всё увереннее направляясь к дому по грунтовой дорожке.
  ‒ Иван Михалыч, вы же сами хотели убедиться, что я умею ездить. Убедились? ‒ я улыбаясь ковылял вслед за будущим тестем.
  ‒ Убедился! Убедился что ты долбоёб!‒ он обернулся ко мне, и злоба и недовольство на его лице стали мгновенно таять при виде моей улыбки.
  ‒ Михал Иваныч, может по сто грамм тяпнем, а то вы чё то не на шутку разнервничались.
  ‒ А ты не думал, дурья твоя башка, что меня может инфаркт хватить?
  ‒ Да какой инфаркт, Иван Михалыч да на вас ещё...‒ я чуть не сказал "ездить нужно", но вовремя остановился. ‒ Да вы же здоровы как бык! Ну извините, если переборщил!
  Михалыч бурча направлялся через холл напрямик к своему кабинету, а это означало, что предложение выпить было принято.
  18
  Несмотря на фиаско, которое я потерпел в глазах Михалыча и его строжайший запрет катать Женьку, уже через два дня она сидела сзади и крепко обхватывала меня вокруг спины, в то время как Бумер, рыча тащил нас по МКаду, зигзагами виляя между плотных рядов машин. Теперь уже я лично отвозил и забирал её из института. Она тоже влюбилась в нашего Бумера и даже призналась, что в момент быстрой езды испытывает удовольствие сродни сексуальному. Это сказалось на наших занятиях любовью, которые стали более разнообразными и темпераментными. И здесь, получается, мой жеребец пришёлся впору. В один из августовских выходных мы решили рвануть в путешествие.
  ‒ Куда поедем? ‒ спросила Женька, усаживаясь сзади на Бумера.
  ‒ Куда-нибудь подальше! Куда глаза глядят!
  Глаза почему то глядели на юг и в итоге мы, вырвавшись на Рязанское шоссе помчались по трассе. Мы выехали из дома ещё затемно и встретили рассвет прямо в дороге. Я никогда не забуду этот рассвет. Красное солнце, едва появившись из-за светлеющего горизонта, расплескало золотистый свет по кукурузным полям, верхушкам деревьев. Красное золото бликовало на рябящей поверхности проносящейся мимо реки, ручейком ползло по дороге, растекалось по пластиковому стеклу шлема. Мы летели прямо на солнце. Пробудившиеся слепни и стрекозы очередями лупили по толстой коже косухи, разбивались о шлем, превращаясь в зелёные водянистые лепёшки.
  ‒ С добрым утром! ‒ орал я, солнцу, пытаясь перекричать Бумера и со свистом врезающийся в меня поток свежего утреннего воздуха.
  Женька прижавшись шлемом к моей спине, тоже что-то восторженно кричала. Всё сливалось воедино: восторг от полёта, энергия пробуждения всего живого и льющееся сверху золото. Солнце ещё не успело достаточно приподняться над горизонтом, как уже стало жарко. Переехав мостик через небольшой приток Оки, я свернул на первом же повороте и поехал по грунтовой дороге вдоль берега. Я хотел найти пляж, или место, где можно будет искупаться. Ехать долго не пришлось, и вскоре я пустил Бумера вниз с пологого склона к узкой песчаной полоске, которая тянулась вдоль берега.
  ‒ Искупаемся? ‒ предложил я Женьке, лишь только Бумер замолк.
  ‒ Не рано? Вода наверное ещё холодная...
  ‒ Я хочу сейчас, пока не жарко и нет ещё никого...
  ‒ Ну давай!
  Я любовался, как она снимает шлем, из под которого гроздями выпадают каштановые пряди. Её глаза искрились, горели на солнце.
  ‒ Давай голышом! ‒ я быстро скинул облепленную дохлыми слепнями косуху, футболку, немного пришлось повозиться с джинсами (протезы ещё не особо меня слушались), а потом уже и трусы и побежал к воде. Тут же вспомнилось это детское ощущение, когда заходишь в воду и ступнями ног ощущаешь её прохладу. Странно, но сейчас я поймал что то сродни тому забытому ощущению, хотя мои стальные ступни не могли ничего чувствовать.
  ‒ Тёплая! ‒ крикнул я Женьке, повернув к ней голову.
  Она на секунду застыла в недоумении, с наполовину снятой футболкой на поднятых руках, но потом продолжила раздеваться. Наверное хотела спросить о том, как я мог определить, что вода тёплая, но потом вдруг передумала. А я так и застыл, рискуя свернуть себе шею. Солнце превратило Женьку в позолоченную скульптуру с идеальными формами, она превратилась в одну из тех золотых девчонок, которые кружат хоровод вокруг фонтана Дружбы народов на ВДНХ.
  ‒ Что не веришь, что тёплая? Ну иди ко мне!
  Вода и вправду оказалась тёплой. Мы брызгались, ныряли, барахтались возле самого берега. Женька визжала, когда я хватал её в охапку и кидал в воду. Она была такая миниатюрная и такая бесконечно желанная, что в какой-то момент я не в силах удержаться схватил её на руки и потащил на берег к раскинувшимся неподалёку ивам. Спустя вечность, мы обнаружили себя лежащими в обнимку на примятой траве. Сверху словно полог над нами свисали ветки ив, и было так тихо, словно мы остались одни в этом мире.
  ‒ Мы с тобой как Адам и Ева в раю! ‒ мечтательно говорил я, глядя в просвечивающее сквозь ветки ив небо.
  ‒ Точно! Давай останемся в этом раю...‒ тихий шёпот щекотал моё ухо.
  ‒ Эх, если бы это было возможно! Если бы можно было остановить время. Но к сожалению, или к счастью, оно течёт, а с его течением изменяются и наши ощущения. Рай, или ад это ведь всё внутри нас...
  ‒ Если это так, почему мы навсегда не можем остаться в раю? ‒ тихо шептала Женька.
  ‒ Потому что рай неотделим от ада. Там, где есть рай должен быть и ад.
  ‒ Опять эта твоя философия, а ведь всё так хорошо начиналось, ‒ она нежно кусает меня за мочку уха.
  ‒ Ну ты представь, котёнок, что мы с тобой останемся здесь. Время остановится, солнце будет светить всё так же бесконечно, а мы будем заниматься любовью целую вечность, а потом ещё вечность, и так будет всегда...
  ‒ Ну и что? Я например ничего плохого в этом не вижу. ‒ я щекой чувствую её довольную мечтательную улыбку.
  ‒ Просто невозможно само то, что солнце стоит на одном месте, у меня стоит без перерыва на обед и сон, и ты тоже неутомима и всегда меня хочешь. Наверное, вся прелесть момента в том, что он когда-нибудь заканчивается и больше уже такого не будет. Будет другой, следующий и мы надеемся, что он будет ещё лучше. В этом и есть рай.
  ‒ Саша, мне кажется, что сейчас ты занимаешься любовью с моими мозгами... ‒ Она приподнялась на локотке и я увидел её покрасневшее от загара лицо, жадный блеск глаз и спутанные, ещё влажные волосы. ‒ Теперь я хочу есть!
  ‒ А я вот захотел ещё!
  Я снова притягиваю её к себе и страстно впиваюсь в эти вкусные, пахнущие мёдом губы.
  19
  Лето выдалось на редкость жарким. Стояла уже середина августа а светило неутомимо поджаривало всех нас, даже не думая сдаваться.
  Все предварительные приготовления к свадьбе были завершены. Ресторан был заказан, список гостей составлен и разослан, шикарное розоватого оттенка платье и кремовый смокинг висели, ожидая торжественного дня, когда им суждено покрасоваться в свете, единственный раз. Вся первая половина августа была наполнена приятной суетой. Я не слазил со своего Бумера, бесконечно мотаясь по магазинам, встречам с музыкантами, тамадой, по своим точкам, а так же по бесконечно появляющимся мелким вопросам. Михалыч, вдохновлённый моим примером, тоже заболел мотоциклами. Пока только заболел, потому что больше присматривался и приценивался к новым моделям, а на Бумера боялся даже сесть, хоть я ему неоднократно предлагал уроки вождения.
  Время неслось с бешеной скоростью, яркие солнечные дни мелькали, проносясь мимо, как дорожные столбики мимо колёс моего Бумера. Я был на пике. Наконец то всё стеклось, собралось в одной точке. Всё, о чём я мог только мечтать. Я любил, и был любим, я стал успешным предпринимателем, я встал на свои ноги, я оседлал своего Бумера. Мой любимый серебристый жеребец. Я летел на нём из ювелирного магазина, когда всё случилось. Помню, на удивление свободное движение по Садовому кольцу, я иду по крайнему левому ряду, обгоняя длинную вереницу машин. В кармане косухи коробочка с двумя обручальными кольцами. В голове одна мысль: а вдруг Женькино не подойдёт, у неё какой-то размер нестандартный, хоть и делал по её старому кольцу, но всё таки...
  Солнце до сих пор жарит, хоть уже вечер. Я целый день на ногах и мне хочется быстрее оказаться дома. Принять душ, пообедать вместе со своей любимой семьёй в саду, под прохладной сенью лип, а потом уединиться с Женькой, как это бывает каждый вечер с того самого дня...
  Впереди, рядом с отбойником появляется белая точка, которая несётся прямо на меня, стремительно разрастаясь в размерах. Вместе с белым разрастающимся пятном, в груди растёт боль, становящаяся нестерпимой. Я давлю на тормоз и Бумер встаёт на дыбы. Последнее, что я успеваю увидеть, опрокинувшееся перевернувшееся небо. Но перед этим я увидел ещё кое-что: маленькую с чёрными пуговками глаз и небольшими изогнутыми рожками мордочку белой козы.
  20
  Уже в который раз я открываю глаза и вижу вокруг себя больничные стены. Опять этот запах дезинфицирующих средств, чувство лёгкого дискомфорта в запястье, куда воткнута игла с капельницей, тонкие трубочки в носу, из за которых трудно дышать, знакомый протяжный писк. Одинокая небольшая палата, похожая на ту, откуда меня забирал в последний раз Михалыч.
  Что же на этот раз? Что случилось там на дороге? Мне тут же вспоминается, белое пятно и вставший на дыбы Бумер. Это была авария? Я осматриваю своё тело и не вижу никаких повреждений. Только вот протезов почему то нет. Что чёрт побери случилось? Рядом обнаруживаю сенсорный пульт, размещённый на стойке, прикреплённой к кровати. Среди обилия кнопок выбираю зелёную с надписью "Сестра" и давлю на неё. Сестра в белом брючном костюме, марлевой шапке и закрывающей пол лица маске тут же вырастает в дверях.
  Я пытаюсь приподнять голову, чтобы задать ей уточняющие вопросы по поводу моего здесь нахождения, но она, вытянув руки вперёд, скользит ко мне по кафелю.
  ‒ Нет нет, никаких движений. И постарайтесь пока не разговаривать. Сейчас я доктора позову. Убедившись, что я успокоился и не собираюсь буянить, она нажимает кнопку на этом же пульте. В ожидании доктора, она молча пикает кнопками прибора, который видимо с заданной скоростью пускает по моим венам какие-то лекарства.
  Почему здесь такая идеальная чистота! Это не похоже на травматологию. Но что тогда? Неужели это то, о чём я старался не думать в последнее время?
  Маленький, седой, но совсем не старый доктор, уже через минуту после своего появления, подтвердил все мои опасения. Сохраняя полное спокойствие, металлическим ровным голосом он зачитывал мне приговор. Я смотрел на его вытянутое в очках с золотистой оправой лицо, равномерно шевелящиеся губы, но не слышал, что он говорит. Мне было достаточно первых фраз, объясняющих, где и почему я оказался. Дальше всё что он говорит уже не важно. Важно другое...
  ‒ Сколько времени у меня осталось? ‒ говорю я, совсем, не обращая внимание на то, что доктор мне что-то объясняет.
   Он замирает с открытым ртом на одну секунду, а потом резко меняется в лице. Он словно сбросил бездушную маску и теперь довольно мило и тепло улыбается.
  ‒ Этим временем управляют другие инстанции, ‒ он направляет палец в белый потолок. ‒ Только там могут сказать сколько. А я могу только предполагать, ссылаясь на свой богатый опыт. Без операции очень мало.
  ‒ А с операцией?
  ‒ В случае удачной операции, можно дожить до глубокой старости. Бывали случаи, что осколки из сердца извлекали, и люди до сих пор живут.
  ‒ А какова вероятность благоприятного исхода?
  Я замечаю, что доктор мнётся, опасаясь отправить меня на тот свет раньше времени.
  ‒ Доктор, Вы говорите всё, как есть. Поверьте, мне не страшно, я был к этому готов. ‒ пытаюсь его успокоить.
  ‒ В наших условиях процент минимален. В Европе и Америке, процент чуть выше.
  ‒ Ну уж нет, если помирать, то здесь, на Родине, ‒ я пытаюсь улыбнуться.
  ‒ Ваш тесть рассматривает вариант операции за границей, только вот сама транспортировка, перелёт...
  ‒ Вот и правильно, нечего там рассматривать.
  Тесть, мой тесть. Мы ведь так и не успели... Ещё какие то несколько часов назад все мои мысли занимала подготовка к свадьбе, а сейчас...
  ‒ Он...они были здесь? ‒ у меня внезапно пропал голос, и эту фразу я произношу шёпотом.
  ‒ Да они в больнице со вчерашнего вечера. Только сюда никого не пускают, здесь карантин.
  ‒ Да бросьте вы, док. Вы же знаете, что это мои последние часы. Могу я это время провести с дорогими мне людьми?
  ‒ К счастью, а может быть, к сожалению, они так не думают, поэтому соблюдают все требования санитарной безопасности. Дорогие вам люди готовы пойти на всё, чтобы вас вытащить.
  ‒ Но мы-то с вами знаем, док, что это не под силу даже очень любящим людям. Если там так решили...‒ теперь уже я пытаюсь приподнять вверх палец, насколько позволяет примотанная к кровати рука.
  ‒ Хорошо, я постараюсь провести их в отделение. Что же касается наших с вами дел, операция планируется на среду, это через четыре дня. Дольше ждать нельзя, а к тому времени , я думаю, мы успеем подготовиться.
  ‒ Значит четыре дня? ‒ я грустно улыбаюсь и перевожу взгляд на белый потолок с маленькими жёлтыми кружочками светильников.
  21
  Я не отвожу от неё глаз с того самого момента, когда она вместе с Михалычем ворвалась в палату. Её красные от недосыпания глаза блестят, и она улыбается в ответ на мою улыбку. Она не знает, или не хочет знать. Вот Михалыч знает всё, и не может даже улыбнуться, ну хотя бы для вида. Он бледный, как мел сидит в углу палаты и водит вокруг отрешёнными глазами, прячущимися за запотевшими стёклами очков. Он наблюдает за нашей с Женькой беседой. Она пытается шутить, но это получается как то нескладно, невесело. Я улыбаюсь во весь рот, смеяться нельзя, а то ещё чего доброго загнусь прямо на глазах у своей любимой женщины. Она снова что-то рассказывает, болтает без умолку, видимо пытаясь этой болтовнёй заглушить подступающую боль, наваливающуюся черную тоску, а я не отвожу от неё зачарованных глаз. Я пытаюсь впитать в себя всю её, мою маленькую кудрявую невесту, так и не успевшую стать женой. А может это и к лучшему? Она останавливается на полуслове.
  ‒ Что? ‒ говорит как будто не расслышала моих слов, хотя я просто молчу и глупо улыбаюсь.
  ‒ Нет, я ничего не говорил...
  ‒ Ты просто так смотришь...
  ‒ Ты говори, говори...пожалуйста говори... ‒ я пытаюсь проглотить подкативший к горлу комок. Нет, мне нельзя сейчас раскисать ни перед Женькой, ни перед собой. Один процент ведь тоже никто не отменял. А если даже... Разве есть на этом свете вещи которых нам стоит бояться? Ведь получилось всё, о чём я не мог даже мечтать, когда был здоровым лбом двадцати лет от роду. Только сейчас я начал понимать, что какая-то добрая сила всегда была со мной с самого рождения. Это я не хотел её замечать, а ей приходилось делать всё, чтобы я наконец то стал счастливым. Если бы не вмешательство этой доброй силы, не было бы той мины на узкой горной тропе. Сейчас мне страшно даже подумать, что бы было, если бы я побежал по другой тропинке. Я бы никогда не встретился с Длинным и с Женькой. Ведь наверняка же был другой вариант без взрыва в горах, без наших с Длинным приключений, без второго взрыва, уже в метро. Наверняка этот запасной вариант был серым и скучным. Сейчас я просто не имею права грустить. Впадать в уныние, значит обижаться на то, что даёт мне добрая сила. Если нужно, исполнится один шанс, пусть даже из ста тысяч, а если нет, тогда...
  ‒ Котёнок, ты так сильно устала. Приляг ко мне сюда, на плечо...
  ‒ Нельзя наверное, ‒ растерянно говорит Женька, но всё равно тянется ко мне ложится, прижимается горячим ухом к моему плечу. Я слышу, как она вдруг всхлипнула.
  ‒ Эй ты чего! Давай ка без соплей. ‒ Я хочу обнять её, потеребить за маленький треугольный в конопушках носик, погладить её волосы, но мои руки намертво привязаны к кровати. Всё что я могу сделать, это зарыться носом в её пахнущие чем то сладким и домашним волосы.
  Какое то время, мы лежим вот так молча. Я останавливаю время как могу, заставляю его тянуться жвачкой, тугой резиной. Мне нужно надышаться этими волосами, как можно дольше побыть с ней. Михалыч продолжает сидеть в углу, не двигаясь, как неодушевлённый предмет. Скульптура в накинутом на плечи белом халате и больших очках из-под которых непрерывно стекают вниз под ворот сорочки две тоненькие струйки.
  Она так устала, что засыпает прямо здесь, на моём плече. Её мозг, который не хочет верить в то, что случилось непоправимое, переключается на спокойный безмятежный сон. Я слышу, как выравнивается и замедляется её дыхание, и она начинает тихонько посапывать. Непрошенные слёзы катятся по щекам. Наверное она сейчас в другой реальности, там где мы вместе и ничто не может нас разлучить. Может мне уснуть прямо сейчас и оказаться там вместе с ней. А может, я и так сплю, и всё это лишь сон? Сейчас я открою глаза и увижу полоску солнечного света, которая пробивается через щель в кремовых шторах в комнату, которая в последнее время, стала нашей общей. Я поверну голову и увижу её, так же посапывающую на моём плече, сладко потянусь и попытаюсь бесшумно встать и одеть протезы, чтобы приготовить ей завтрак, такой, как она любит, просто омлет, кофе и маленькую пухлую булочку намазанную джемом.
  Иголка больно втыкается мне в грудь. Я боюсь сделать резкий вдох. Только не сейчас, не когда она здесь. Этот укол говорит о том, что реальность именно здесь и сейчас и другой быть не может. Я нахожусь в палате, на моём плече лежит голова любимой девушки, а на стуле в углу сидит её отец, один из самых лучших людей на земле. Чего же я хочу ещё ждать лучше, чем эта реальность. Страшнее будет, если я вдруг проснусь в своей маленькой серой комнате, там в Тюмени, и пойму, что мне двадцать лет, а я абсолютно здоровый, но уже уставший от жизни балбес.
  Ворвавшаяся в палату сестра, нарушает наше тихое умиротворение. Она ругается на ничего не понимающую и хлопающую глазами ото сна Женьку, за то, что та нарушает санитарные нормы, забравшись с ногами на кровать тяжёлого пациента. Ещё она кричит, что вообще то, ей нужно проводить процедуры, а больному вообще-то нужен покой и она вообще-то здесь ответственная, поэтому просит посторонних незамедлительно покинуть палату. Наверное, в другой раз Михалыч с Женькой непременно нашли бы достойный ответ на такой агрессивный выпад, но сейчас они просто усталые, растерянные, ослабленные обрушившимся на них горем люди, поэтому могут только неуверенно извиняться. Я уговариваю их, чтобы они шли домой. Целу̀ю Женьку крепко крепко и обещаю, что завтра мы обязательно встретимся. До операции я точно дотяну, это теперь моя основная задача, но есть ещё одно дело, которое мне нужно успеть провернуть в эти четыре оставшихся дня.
  22
  По моей просьбе доктор принёс мне блокнот ежедневник с жёлтыми страницами и ручку. В этот блокнот я должен успеть изложить всё, что со мной произошло в моих нескольких жизнях. Я хочу поделиться этой сказкой не только с Женькой и Михалычем (они то уже всё это знают), но со всеми, кто сможет прочесть эти записи. Надеюсь, Женька сможет это опубликовать. Это будет моё наследство, всё что я могу оставить после себя. Может быть, история моей жизни спасёт кого-нибудь от отчаянья, а советы Длинного, которые я надеюсь вспомнить и изложить здесь, будут востребованы и найдут применение на практике. Они работают, это уж я знаю точно.
  Теперь я нашёл способ не только останавливать время, а ещё отматывать его назад. С помощью своих записей, я снова переживаю печальные и радостные моменты своей жизни; снова веду философские диспуты с Длинным; купаюсь в прохладной речке вместе с Женькой; лечу по трассе на своём Бумере; шагаю в пустоту из десантного люка; провожу совещание в ресторане; вместе с другом мчусь в автобусе по казахским степям в поисках приключений. Всё снова и снова, только теперь я могу посмотреть на всё это с другого угла. Теперь я могу видеть всю свою жизнь с высоты. Как тогда перед прыжком с парашютом я смотрю вниз и все неровности, ухабы и извилины превращаются в правильные фигуры и красивые узоры. Только сейчас, подводя итог можно сказать, что всё это было правильным. Это и было чудом! Это чудо, которое может ощутить человек, рождённый быть неудачником и жизнь которого начинает меняться становиться, счастливой правильной. И всё это благодаря взрыву на горной тропе. Это чудо, которое может увидеть со стороны только такой же заблудившийся и считающий себя ущербным и неправильным. Таким людям я хочу посвятить все эти записи. Если они это прочитают, то должны поверить, что чудо есть и оно где-то рядом.
  Сначала я старался изложить всё кратко и писал быстро и размашисто, не жалея страниц. Но многие события, диалоги, впечатления требовали от меня детальной расшифровки, глубокого анализа и занимали очень много места, поэтому вскоре я стал мельчить и экономить ограниченное пространство блокнота. Я и не заметил, как пролетели вечер и ночь.
  23
  Когда солнце заглянуло в огромное окно палаты, я уже заканчивал излагать свою историю. Блокнот почти закончился, в нём осталось всего две страницы. Это хорошо, значит произойдёт ещё что-то, о чём мне стоит рассказать.
  Я закончил вовремя, так как больше не смог бы писать ввиду кучи навалившихся вдруг обстоятельств. Сначала появилась сестра, и недовольно ворча, воткнула по капельнице в обе руки. Просто мне пришлось уговорить доктора, чтобы на ночь он меня отвязал, тем самым освободив от капельниц. Сам доктор, пришедший в палату вместе с каким то высоким мужиком, долго журил меня, за то, что я не спал всю ночь. Конечно, он не был провидцем, просто прямо над моей кроватью висела небольшая камера, да если бы её и не было, моё бодрствование можно было бы определить по показаниям многочисленных датчиков, подключенных к моему телу.
  Мужик оказался светилом в кардиохирургии и представился Виктором Моисеевичем. Оказывается, это он будет меня оперировать. Для этого он прервал свою практику в Гамбурге.
  Наша с Моисеевичем беседа была долгой. Он проводил мне ликбез по общему строению сердечнососудистой системы человека. В рамках этого курса он объяснял мне мой тяжёлый случай, а так же приводил примеры счастливого исцеления больных, подобных мне. По правде сказать, я не слышал оптимизма в голосе Моисеевича, да и сам он подтвердил общую версию о том, что процент удачного исхода минимален, но он в свою очередь сделает всё, чтобы с помощью моего случая поднять этот процент.
  ‒ В любом случае, ты должен быть готов ко всему! ‒ Сказал он мне прощаясь.
  Мог бы и не говорить, ведь я уже давно готов.
  Потом пришёл Михалыч, почему то один, без Женьки.
  ‒ Она немного задержится, ‒ ответил он на немой вопрос, нарисовавшийся в моих глазах.
  ‒ Может это и к лучшему, потому что я хотел поговорить с тобой наедине. Михалыч снял очки и протирал их кончиком полы халата. Он не мог скрыть своё волнение, которое выражалось в хаотичных движениях головы и рук. Белки его глаз были розовыми ‒ опять не спал всю ночь.
  ‒ Как же так, Саша, ‒ уголок его губ задрожал и он снова снял очки, чтобы смахнуть побежавшие из глаз слёзы. ‒ Ты уж прости меня за эту слабость, дай Бог всё будет хорошо.
  ‒ Бог даст всё будет, как и должно быть. Иван Михалыч, да вы не расстраивайтесь. Всё равно мы с вами кое-что успели. Надеюсь, что теперь будет легче удержать ваше предприятие на плову.
  ‒ Какое там предприятие, разве об этом сейчас речь? ‒ машет он рукой. ‒ Мне жалко...‒ его плечи дрожат, и он снова закрывает лицо. ‒ Мне жалко, если мы вдруг тебя потеряем именно сейчас. Обещай...обещай, что останешься...останешься с Женькой, со мной. Ты нам нужен...
  ‒ Не могу, Иван Михалыч. Вы же знаете, что от меня это не зависит...Мы же с вами были готовы к такому исходу. Хорошо, что свадьбу не успели... ‒ теперь уже срывается мой голос, и комок в горле не даёт договорить.
  ‒ Нет, Саня, она будет твоей женой в любом случае. Это её решение.
  Я смотрел в его красные усталые глаза и не мог понять, о чём он говорит.
  ‒ Она такая молодая, у неё вся жизнь впереди...
  ‒ Это её решение! ‒ повторяет Михалыч и в его голос возвращается свойственный ему металлический стержень. ‒ Тем более есть ещё одна причина.
  ‒ Я не понимаю...
  ‒ Саш, ты не волнуйся, тебе нельзя. ‒ Михалыч плавно берёт меня за плечи, не давая приподниматься на кровати. ‒ Давай мы её дождёмся, и тогда всё станет ясно.
  Я пожимаю плечами и улыбаюсь этому ставшему мне до боли родным старику.
  ‒ Я хочу тебе сказать, чтобы ты знал. Я встречал на своём пути очень много людей, но такого как ты...Ты же сам не знаешь себе цены.
  ‒ Теперь знаю ‒ я улыбаюсь ещё шире.
  ‒ Чтобы там не случилось, Сашка я...
  24
  В дверях появляется Женька. Всю палату заливает ярким солнечным светом. Сегодня она в макияже, который делает её немного старше, но ещё красивее. Кроме макияжа чувствуется ещё что-то несвойственное ей, то, что я не могу определить сразу. Точно, это же платье! Свадебное платье, розоватого оттенка, длинное до самого пола, то, что мы вместе с ней покупали в салоне. Что вообще происходит. Она подлетает к моей кушетке, склоняется надо мной, надолго прижимается губами к моим губам. Я чувствую её сладковатый цветочный аромат, который доводит меня до дрожи. Её губы отрываются от моих, отстраняются всего на сантиметр, и шепчут: "Я тебя люблю". Рыжие волосы, пологом свисают над моим лицом, полностью отгораживая нас от всего этого мира.
  ‒ Я тебя люблю! ‒ эхом отвечаю я.
  ‒ Обещай, что будешь удивляться, но не волноваться! ‒ продолжает шептать Женька.
  ‒ Это как? Разве это возможно?
  ‒ А ты постарайся. Тебе ведь нельзя волноваться.
  ‒ Я постараюсь.
  Когда полог из Женькиных волос поднимается, я вижу изменения, произошедшие в палате. Теперь в ней полно народа. Доктор стоит почему то держа в руках огромный букет. Ещё три медсестрички в белых халатах стоят вытянувшись рядком. Их улыбающиеся лица преисполнены торжественности. Дама средних лет с крашеными волосами и в ярко-синем платье стоит прямо перед кроватью, держа в руках красную папку. Дама несколько раз крякает, прочищая горло, и невероятно зычным голосом произносит слова, которые вряд ли слышали стены этой, или какой-либо другой больницы.
  ‒ Уважаемые дамы и господа. Сегодня мы присутствуем на приятном торжественном событии бракосочетания Петрова Александра и Легковой Евгении. В этот торжественный день...
  Я с трудом верю в происходящее. Что она делает? Что творит эта рыжая дурочка? Куда смотрит её отец?
  ‒ Евгения, согласны ли вы стать супругой Александра?
  Женька сидит рядом, справа от моей кровати и крепко держит меня за руку, словно боится, что я вырвусь и убегу.
  ‒ Да! ‒ Это уверенное громкое "Да" не оставляет никаких сомнений в том, что этот человек уверен в своём решении.
  ‒ Александр, согласны ли вы взять в жёны Евгению?
  Проглатываю подкативший к горлу комок, делаю глубокий вдох.
  ‒ Да!
  Да! Да! Да! Разве можно ответить как-то по-другому. Но как она решилась? Почему? Точно! Вдруг меня осенило. Какое сегодня число? Сегодня же пятнадцатое августа, день, когда мы должны были расписаться. Просто мы решили расписаться на две недели раньше свадьбы, когда было окно в загсе.
  ‒ В знак вашей любви обменяйтесь кольцами, пусть это будет...
  Прорвавшийся через плотную шеренгу гостей торжества Михалыч, подходит ко мне и суёт в руку маленькую красную коробочку. Ту самую, которую я вёз в кармане своей косухи, когда всё случилось. Я поднимаю выпуклую обитую красным бархатом крышку. Вот они, два наших колечка, сверкают белым ценным металлом. Её колечко увенчано пятью искрящимися камнями. Я достаю его первым, беру её руку и прежде всего, целую каждый маленький пальчик, затем нахожу нужный и плавным движением одеваю на него кольцо. Подошло, зря я боялся. Не могло не подойти. Ведь всё в этом мире сегодня за нас. И всегда было за нас.
  Она забирает у меня коробочку, сама достаёт оттуда моё кольцо и старательно напяливает на мой опухший палец. Стало немного маловато, но это временное явление в любом случае. В любом случае, оно будет со мной до конца.
  Раздаются дружные аплодисменты. Несмотря на немногочисленную публику, они звучат, как бурные овации.
  ‒ Горько! ‒ кричит Михалыч, откуда не возьмись появившимся у него густым басом.
  ‒ Горько! ‒ подхватывают гости, приглашённые на нашу необычную церемонию.
  Снова надо мной полог из рыжих волос и эти губы, слаще которых нет на всём белом свете. Мне хочется остановить мгновение. Только я и Женька и раскинувшийся вокруг нас красновато-огненный купол её рыжих волос.
  Церемония закончилась, и гости исчезли так же внезапно, как и появились. Остался один Михалыч, который занимает своё привычное место в уголке, пока мы с Женькой тихо шепчемся, прижавшись друг к другу.
  Всё, теперь мы муж и жена до конца.
  ‒ Спасибо...спасибо тебе за этот праздник! Но почему ты не дождалась пока я выйду из больницы. Свадьбу всё равно придётся переносить.
  ‒ Свадьба подождёт, а вот малыш с самого своего появления должен иметь полноценную семью.
  ‒ Малыш? ‒ я стараюсь успокоить дыхание, ‒ у нас будет малыш?
  ‒ Да!
  Я прижимаю её к себе, что есть силы, целую, жадно трусь носом о мягкую щёчку. Малыш! Наш малыш! Он где то там в ней, уже живой, уже дышит. Но как это получилось? Ведь мы же всегда предохранялись. Женька не хотела, чтобы до свадьбы. Точно, это случилось там, на диком пляже, под кроной ивы. Это случилось в то утро, когда мы летели на нашем бумере на горящее солнце. Тем утром, мы вместе запустили белый бумеранг, и теперь он возвращается.
  Эпилог
  Вот так! На этой радостной ноте я заканчиваю свои записи. Блокнот полностью исписан, и последняя написанная мной строчка оказывается в самой нижней части его последней страницы. Не зря я всё-таки экономил в нём место и оставил две страницы. Они предназначались именно для этого события. Без него моя история была бы неполной и имела бы печальный конец. Теперь же всё заканчивается хэппи эндом. А может не заканчивается? Теперь я уже не знаю. Появилось что-то ради чего мне стоило бы попросить шанс. Пусть он будет один из тысячи, из ста тысяч, но я прошу...прошу Бога, чтобы он дал мне этот шанс. Теперь я знаю, что Бог есть. Прав был Длинный, что он для каждого свой. Вот и у меня он свой, особенный, добрый и справедливый. Он как заботливый и строгий отец часто даёт ремня, но не забывает и похвалить, когда я наконец осознаю свои ошибки. Пусть он не так уж часто улыбается, но этой его улыбки стоит ждать годами.
  Операция назначена на завтрашнее утро. Осталось всего несколько часов. Уже поздний вечер, а спать не хочется, несмотря на то, что электронная машина автоматически впрыскивает в мои вены лёгкие дозы снотворного. Сегодня полнолуние, и помещение палаты ярко освещает ярко жёлтый небесный прожектор. Я попросил доктора не задёргивать жалюзи, потому что жду гостя. Сегодня он припоздал, но всё же прибыл. Белый голубь цокает коготками по подоконнику, курлычет, чистит перья. Я знаю, зачем ты прилетаешь, Длинный. Знаешь, до вчерашнего дня я готов был улететь вместе тобой. Кое-что поменялось, Длинный, я хочу остаться, по крайней мере, буду делать всё, чтобы задержаться здесь ещё. Ты уж меня прости, дружище, но в этот раз тебе придётся возвращаться одному.
  Блокнот? А что блокнот? Ну и что, что он исписан и в нём больше нет места. Можно завести другой блокнот, а когда закончится тот ‒ третий. Знаешь, дружище, так прекрасно начинать жизнь с чистого листа, особенно, когда ты знаешь, что вместе с тобой в эту новую жизнь переходят дорогие тебе люди.
  Когда-нибудь мы ещё окажемся в нашем бункере. Нас будет четверо: ты, я, Женька и твоя Аня. Ты врубишь свою старую магнитолу, будет играть Роксэт, а мы с Женькой будем танцевать, в белых облаках, образованных дымом твоей неизменной папиросы. Заметь, Длинный, теперь я буду на своих двоих...
  17.01.2020.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"