Корепанов Алексей Яковлевич : другие произведения.

Станция Солярис. Фантастическая повесть

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Но я твердо верил в то, что не прошло время жестоких чудес". Так говорится в романе Станислава Лема "Солярис". И время чудес действительно не прошло. Чудеса продолжаются, и те, кто находится на станции, летящей над океаном планеты Солярис, становятся их участниками.
  
  Алексей Корепанов. Станция Солярис
  
  Только для тех, кто читал 'Солярис' Станислава Лема.
  
  Но я твердо верил в то, что не прошло время жестоких чудес.
  С. Лем, 'Солярис'
  
  1
  День догорал. Очередной день, обычное звено в той цепочке, что тянется через зиму, весну, лето и осень и возвращается к своему началу. Но, в отличие от бездумного круговорота, уносит с собой целый год нашей жизни. Еще один год.
  Впрочем, день здесь был вовсе ни при чем. Просто неважное было у меня настроение. Вероятно, сказывалась усталость... даже нет - ощущение безысходности. День за днем, месяц за месяцем, год за годом биться над решением проблемы квадратуры круга. Ежедневно, с утра до вечера, пытаться определить точное значение заколдованного числа 'пи'...
  Найти хоть одну точку соприкосновения, отыскать хоть какую-то зацепку, уловить хоть что-то обнадеживающее в бесконечном потоке собранных за десятки лет сведений об остающемся непостижимым океане планеты Солярис.
  Временами я просто ненавидел свою работу. Сотни сотен тысяч фактических данных, просто неизмеримое количество видеозаписей, многолетняя деятельность людей, считавших себя специалистами в области соляристики - и я был в их числе! - и совершеннейшее бессилие создать хоть что-то, способное пусть даже в самом первом приближении объяснить явления, не влезающие в рамки обычных земных стандартов.
  Вообще никуда не влезающие.
  Космологический институт. Институт планетологии. Институт соляристики. Множество людей, посвятивших свою жизнь исследованию океана планеты Солярис и ни на шаг не приблизившихся к постижению истины, которая, скорее всего, просто непостижима.
  Да, я был одним из них.
  Впрочем, все это пустое. Так, обычные стенания наедине с самим собой.
  Просто я все-таки немного устал после трудовой недели, вновь не принесшей ничего нового, кроме очередного информационного пакета со Станции с данными наблюдений за явлениями, которых мы не в силах объяснить. Ни одного намека на просвет - мы бились головой в глухую стену тупика, и не было там никакого выхода.
  Я действительно немного устал...
  Я окончательно понял это, когда чуть не споткнулся на ровном бледно-розовом покрытии тротуара.
  Хватит, сказал я себе. День кончился, и кончилась рабочая неделя, и пора хоть на время забыть о своей лаборатории и вообще обо всем, связанном с соляристикой. Пусть соляристика немного отдохнет от меня, а я от нее. И в конце-то концов, что он мне, этот жидкий темный гигант, живущий своей непонятной жизнью где-то там, за пустынными безднами, за скоплениями космической пыли, бесконечно далеко от Земли?.. Он - там, в мире двух своих солнц, красного и голубого... ну, а я-то здесь, под нашим единственным и довольно-таки привлекательным светилом. И вовсе не обязательно сейчас думать о нем, а нужно думать о том, как завтра мы с Хари загрузим свои пожитки в ульдер и на все выходные махнем куда-нибудь подальше - на Атлантическое побережье или и вообще в Австралию, - чтобы вдоволь наплаваться и наныряться, и от души поразвлечься вэйвингом в теплом земном океане, совершенно не похожем, слава Всевышнему, на тот, иной океан.
  Вот так, Крис, сказал я себе. А теперь выпей чего-нибудь прохладного и стартуй в свой Четвертый пригород...
  'В наш Четвертый пригород, - поправился я. - В наш'.
  Оглядевшись, я зашагал к террасе шаровидного прозрачного ресторанчика, который мыльным пузырем прилепился к голубой стене ближайшего здания, прямо под висячим садом.
  Кресло услужливо раскрылось передо мной, словно большой цветок, я устроился в нем и принялся за прохладный висс. Бокал скользил в пальцах, как чудом уцелевшая после зимы сосулька, напиток приятно пощипывал язык, и душноватый летний вечер постепенно утрачивал налет уныния и безнадежности и превращался в нормальный вечер большого города - с пестрым многолюдьем на тротуарах, движущихся дорожках и у входов в ведущие на нижние уровни туннели, с бесконечными вереницами глидеров, черными каплями снующих по проспекту, с детворой, резвящейся у фонтанов, и непременными старушками, сидящими в креслах-качалках на лужайках под большими вращающимися зонтами-вентиляторами, вновь, как и в годы моего детства, вошедшими в моду этим летом. Солнце уже скрылось за домами, но продолжало мириадами бликов отражаться от стен одиноких небоскребов - реликтов каменного века, - тонкими иглами вонзавшихся в чуть потускневшее небо. Но эти солнечные брызги играли там, в вышине, а здесь, внизу, у подножий белых и голубых зданий, все начинало приобретать мягкий оттенок, расслабляющий и умиротворяющий, как и кисловатый висс.
  После второго бокала я, кажется, вновь пришел в состояние гармонии с собой и окружающим и направился к посадочной площадке ульдеров. Она была окружена деревьями, под ветвями которых тоже веселилась вездесущая ребятня и лениво бродили ухоженные псы с лоснящейся шерстью.
  Ульдер бесшумно взмыл в вечереющее небо и устремился вдогонку за красным шаром солнца, не успевшим еще погрузиться за гряду далеких холмов. Замелькали внизу городские кварталы - десятки зданий, подобных игрушкам, которые расставил какой-то великан, явившийся некогда с другой стороны небес. Потом их сменили сады, широкой полосой отделявшие город от пригородов. И глядя сквозь прозрачное днище ульдера на раскинувшееся подо мной зеленое море, я невольно представил себе другую картину - какой она видится из окна Станции или с вертолета: черно-бурые холмы ленивых волн и хлопья слизистой пены кровавого цвета во впадинах между этими уходящими за горизонт холмами...
  Последний информационный пакет, полученный со Станции, не содержал ничего нового. И приборы самой Станции, и приборы орбитального автоматического сателлоида Луна-247 - настоящего космического долгожителя, выведенного на орбиту еще до экспедиции Шеннона, - зафиксировали появление двух симметриад в море Гексалла, причем обе они возникли на месте быстренников. Был еще довольно мощный выброс позвоночника в атмосферу у Северного полюса - его зарегистрировала аппаратура сателлоида, Станция находилась слишком далеко оттуда. И это только за первый час отчетного периода. Всего же за отчетный период было отмечено около пяти тысяч возникших форм и почти столько же - исчезнувших.
  Как обычно...
  Самой большой бедой было то, что информация эта, по сути, не несла в себе никакой информации. Это была простая регистрация фактов, не более. Совершенно непонятных нам фактов. С таким же успехом (точнее, так же безуспешно) какой-нибудь муравей мог наблюдать за полетом над его муравейником наших ульдеров, не в силах определить, ни что они такое, ни зачем и почему появляются в небе, ни куда они летят.
  Ульдер, словно уловив, что я подумал о нем, ринулся вниз, на посадку, приближаясь к садам и уютным домам Четвертого пригорода. А я вдруг поймал себя на том, что за время полета ни разу не вспомнил о Хари, ждавшей меня в нашем доме с живой изгородью и скамейкой в саду.
  Я чувствовал себя свиньей, и поэтому, быстро шагая от посадочной площадки по тропинке, петлявшей среди кустов и деревьев, усиленно думал о Хари. Только о Хари.
  В отличие от меня Хари не была так загружена своей основной работой: две-три экскурсии в неделю по залам городского музея истории быта, где она числилась младшим специалистом, участие в составлении каталогов и описей, иногда - короткие отлучки на места проведения раскопок, куда-нибудь на землю древней Месопотамии или в глубинку Апеннинского 'сапога'. Я, кстати, всегда удивлялся тому, что археологи до сих пор еще умудрялись что-то находить - по-моему, вся планета уже сотни раз копана-перекопана чуть ли не до самой мантии.
  Тем не менее они копали и находили... чего не скажешь о нас, соляристах... Хотя нет, искать-то нам было нечего, наши объекты не скрывались под землей - а вот объяснить...
  Уже почти дойдя до первого коттеджа, я спохватился, что думаю совсем не о Хари, и, чертыхнувшись, отогнал назойливые мысли.
  Да, Хари не была слишком обременена музейными делами, и именно я сыграл в этом главную роль. То, что мне удалось настоять на своем, я считал большой своей заслугой - мне нужна была жена, которая не пропадала бы, как я, от зари до зари на работе, а встречала меня в доме, меня, страшно умного исследователя, иссушившего за день свои гениальные мозги построением десятка бесплодных гипотез.
  'Не знаем и не узнаем', - говорил какой-то древний ученый...
  Так вот, Хари вела все наше нехитрое хозяйство, любила повозиться в саду, а также посидеть в телекомнате - обязательно прямо на полу, подобрав под себя ноги; я не раз заставал ее там именно в такой позе. А еще она посещала какой-то местный женский клуб и, кроме того, довольно часто летала в Висбю проведать своих родителей. Слава богу, они у нее были живы и здоровы, но нас почти не навещали - что-то не сложились у меня с ними отношения. По-моему, они считали, что я слишком стар для нее, и что, вообще, их единственная дочь могла бы найти и кого-нибудь получше не вылезающего из института горе-исследователя, по уши увязшего в решении проблемы, которая не может быть решена в принципе.
  'Ignoramus et ignorabimus'...
  'Не знаем и не узнаем'.
  Да, родители Хари были живы, а вот мои...
  Отец погиб на Солярис вместе с основоположником соляристики Гезе при взрыве симметриады в том печально известном (впрочем, лишь соляристам) 'Извержении Ста Шести' на пересечении сорок второй параллели с восемьдесят девятым меридианом, а мама... Мама пережила его всего лишь на год с небольшим. Она гостила у подруги в Калате, когда там началась резня, устроенная приверженцами очередного мессии с Востока, объявившего священную войну иноверцам.
  У Хари было достаточно свободного времени, и она все чаще и настойчивее заводила разговоры о ребенке, но я совершенно не мог представить себя в роли отца. Во всяком случае, пока. Мне вполне хватало Хари. Да и она, на мой взгляд, была еще слишком молода для того, чтобы самой кого-то растить и воспитывать. Я считал, что нам хорошо вдвоем, и не нужен нам никто третий. Мне вполне хватало Хари... И еще того черного, невероятно могущественного исполина, который способен был стабилизировать орбиту планеты, неизвестно каким образом повлияв на метрику пространства-времени. Того уникального создания то ли Господа, то ли Природы, который игнорирует наше многолетнее присутствие на Солярис и все наши попытки вступить в контакт, и продолжает оставаться совершенно непостижимым для нас, считающих себя венцами творения. Или именно он и есть венец творения, и именно ради его появления и была создана Вселенная? Или даже ради таких, как он?
  Кто знает, сколько еще планет, подобных Солярис, населенных одним-единственным жителем, разбросано по разным галактикам... Что, если именно они, эти жители, и есть истинная, по-настоящему разумная раса Вселенной, ее соль и цель ее создания и существования?
  А мы? Кто же мы? Тупиковая ветвь, отбракованный, ни на что не годный материал, обреченный на прозябание и медленное угасание в своем космическом закутке?..
  И мы, сорняки мироздания, пытаемся постичь сверхразум, лежащий вне плоскости нашего примитивного мышления, плоскости в буквальном смысле. У нас плоское мышление. Он не выше нас; он - вне. И то, что мы делаем на Солярис вот уже несколько десятков лет, выглядит гораздо нелепей, чем выглядели бы потуги амебы привлечь внимание homo sapiens. Мы двумерны, мы - плоски, а он - в тысячах измерений сразу и просто не замечает и не может заметить нас, ничтожных амеб Вселенной...
  - Крис, ты собираешься пройти мимо?
  Низкий, чуть насмешливый голос Хари вернул меня к действительности. Я отмахнулся от своих навязчивых видений, подчас не дававших мне покоя даже во сне, и обнаружил, что уже миновал поворот на обсаженную липами аллею, ведущую к нашему дому, и направляюсь дальше, к пруду.
  Хари со своей обычной полуулыбкой смотрела на меня из-за неровно подстриженной живой изгороди; приведением этих быстро разраставшихся кустов в порядок занимался я сам, и получалось у меня, кажется, не очень. Я повернул назад, прошагал по аллее и, обогнув кустарник, подошел к Хари. Она стояла возле пышного куста желто-красных роз и держала в руке садовые ножницы. Легкое светлое платье контрастировало и в то же время как-то гармонично сочеталось с ее зачесанными назад темными волосами, серые глаза были теплыми от улыбки, и я подумал, что у меня очень красивая жена.
  - Привет, дорогая, - сказал я, обнял ее и поцеловал в ямочку возле уголка неплотно сомкнутых губ. А потом в губы.
  Она ответила на мой поцелуй, потом легонько оттолкнула меня и, чуть задыхаясь, произнесла с едва заметной укоризной:
  - Я старалась, рыхлила землю, а ты затоптал все, как медведь. Неужели так трудно было обойти?
  Я, продолжая держать руки у нее на плечах, растерянно обернулся и увидел глубокие отпечатки своих подошв. Погладил ее по волосам и поцеловал в кончик маленького, чуть вздернутого носа.
  - Прости, Хари. Загляделся на тебя и не видел ничего вокруг.
  - Крис, какой же ты неисправимый врунишка! - Она боднула меня головой в грудь. - Ты в себя смотришь, Крис, только в себя. И не меня ты видишь, а свои проблемы.
  Я приподнял пальцами ее подбородок, заглянул ей в лицо:
  - О чем ты, дорогая? Какие такие проблемы?
  Она показала глазами на темнеющее небо и слегка вздохнула:
  - Все те же, Крис. Квадратура круга. Ладно, пойдем ужинать. - Она выскользнула из-под моих рук и протянула мне ножницы. - Нет, сначала срежь несколько роз. Только осторожней, не сломай.
  Да, она была более чем достаточно наслышана от меня о квадратуре круга. И об удивительном числе 'пи', придуманном Господом для проверки наших способностей. И о том, что кто-то когда-то сказал: 'Не знаем и не узнаем', и это утверждение было столь же верно, как и другое, не менее древнее, - насчет путей Господних...
  ...За ужином мы беседовали о каких-то пустяках - вернее, даже не беседовали, а время от времени перебрасывались короткими фразами. Я думал о чем-то своем, не особенно разбирая, чем меня кормит Хари, и смотрел в распахнутое окно, выходящее в сад, где под яблоней стояло кресло-качалка. Хари сидела напротив меня и что-то пила - наверное, чай - из изящной фарфоровой старинной чашки; я когда-то даже заподозрил ее в том, что она стянула этот раритет из своего музея. А она, кажется, ответила, что чашку ей подарили. Я меланхолично жевал и и продолжал копаться в своих мыслях, что-то там такое анализировал и пытался объяснить - в общем, занимался обычным своим бесполезным делом и только насытившись, вспомнил, что завтра утром мы полетим к какой-нибудь большой воде.
  Хари уже не было за столом, она загружала посуду в мойку. На полукруглой настенной полочке искрилась мелкими золотинками дымчатая ваза со свежесрезанными желто-красными розами. Не знаю почему - может быть, от вкусной еды? - настроение мое слегка изменилось. Где-то в глубине забрезжила уверенность в том, что не все потеряно, что нужно терпеть и надеяться, и вновь и вновь анализировать данные, и строить новые и новые гипотезы, и проводить эксперименты - и стена когда-нибудь рухнет, не может не рухнуть. Или хотя бы даст трещину. Или и вообще - черт с ней, со стеной.
  - Значит, говоришь, на работе все в полном порядке, - сказал я, подходя к Хари и обнимая ее сзади за плечи. - Все черепки описаны, все древние табуретки пронумерованы.
   Хари на мгновение замерла под моими руками, потом аккуратно опустила в мойку фарфоровую чашку и закрыла крышку.
  - Я ничего не говорила о работе. Я говорила о клубе.
  - Ну, да, о клубе. - Я поцеловал ее в шею. - Конечно, о клубе. Когда завтра летим - в семь или раньше?
  Она полуобернулась ко мне, так, что я увидел ее профиль: вздернутый нос, пушок на щеке, маленькое аккуратное ухо, чуть прикрытое прядью волос. Ее волосы пахли приятно и знакомо.
  - А мы действительно куда-то летим, Крис?
  - Разумеется! Мы же с тобой уже говорили, Хари. Говорили или нет?
  - Да... Только я подумала... - Она вновь повернулась к мойке.
  - Что ты подумала? Что я забуду?
  Она молча наклонила голову. Я отпустил ее плечи и ровным голосом произнес:
  - Пусть у меня сегодня был не самый удачный день, но то, что касается нас с тобой - нас с тобой, Хари! - я еще в состоянии помнить.
  Она медленно повернулась и посмотрела на меня долгим непонятным взглядом.
  - А мне иногда кажется, что нет, Крис... Мне иногда кажется... Ладно. - Она коротко вздохнула.
  - Не хватало нам еще поссориться, - пробормотал я, ощущая привычное неудобство в душе.
  - Не хватало нам еще поссориться, - эхом откликнулась Хари. - Лучше пойдем посмотрим реал. Сегодня 'Возлюбленная', с Аэн Аэнис.
  По-моему, она видела этот реал уже раз десять. Или даже больше. Я тоже его смотрел, но не смог досидеть в телекомнате до конца.
  Конечно, я не был ни ценителем, ни знатоком и даже ни любителем. Хотя кое-что мне действительно нравилось. Например, почти все ранние реалы Коваджини. Но 'Возлюбленная' не входила в их число, и этот реал, на мой взгляд, не могла спасти даже по-своему блестящая игра восхитительной Аэн Аэнис.
  - Так как насчет завтра? - спросил я. - Мы летим или не летим? И куда мы летим?
  - Куда мы летим? Ты когда-то говорил, что к созвездию Девы, - с полуулыбкой ответила Хари. Лицо ее, впрочем, не выглядело веселым. - Земля вместе с Солнцем летит к созвездию Девы, если я правильно запомнила. Да, Крис?
  Я пожал плечами. Мне совсем не нравился наш разговор. И я был совершенно не в восторге от настроения Хари. А ведь вроде бы ничем ей не насолил... Может быть, ей просто надоело созерцать вечно мрачную физиономию человека, погруженного в свои проблемы? Тогда не в Австралию ей надо со мной, и не на Атлантическое побережье, а на все выходные - в Висбю, к отцу и матери. Без меня.
  - Ладно, Крис, не злись, - сказала Хари. - Тебе не идет злиться. Ты на самом деле хочешь куда-то полететь... со мной? Или это что-то вроде одолжения?
  Я почувствовал, как кровь прихлынула к вискам, и там застучали злые молоточки. Вот и опять из какой-то никчемной мелочи вызревала очередная размолвка.
  - В чем дело, Хари? - деревянным голосом спросил я. - Я тебя чем-то обидел?
  Она еще несколько мгновений смотрела на меня, потом уткнулась лицом мне в грудь, но тут же отстранилась, прежде чем я успел обнять ее.
  - Ладно, Крис... Обязательно полетим куда-нибудь. Утром придумаем. Нас ведь никто не подгоняет?
  - Утром так утром, - тем же деревянным голосом отозвался я. - Нет, конечно, если ты не хочешь, то...
  Хари не дала мне договорить, прижав ладонь к моим губам. Ладонь была гладкой и теплой.
  - Все, Крис. Не заводись. Не надо. Лучше пойдем смотреть 'Возлюбленную'.
  Мне не хотелось смотреть 'Возлюбленную', но я переборол себя и не стал возражать.
  А часто ли нам удается поступать именно так, как нам действительно хочется? По большому счету, как мне думается, вся наша жизнь состоит из малых и больших компромиссов; мы лавируем, мы по возможности стараемся не отклоняться слишком далеко в сторону от фарватера, и разные, подчас противоположно действующие силы все-таки, в конце концов, находят какое-то общее направление и несут нашу лодку дальше - до очередного непредвиденного поворота...
  Вслед за Хари я спустился вниз, в нашу телекомнату, уже заполненную разными эфемерными существами и подобиями существ. Кроме того, на всех четырех стенах-экранах то и дело сменялись всяческие виды, сцены и действия, сопровождаемые разнообразными приглушенными голосами, музыкой и другими звуками. Впрочем, все это немедленно исчезло и утихло, как только Хари, по обыкновению, устроилась на полу, на мягком ковре, и взяла в руки плоскую коробочку пульта. Я не успел еще как следует умоститься в кресле рядом с приоткрытой дверью, когда вокруг возник бесплотный, но чрезвычайно похожий на реальный, мир теледейства, и находившиеся сейчас за тридевять земель отсюда, в своей студии, актеры-персонажи ступили на наш ковер и начали свою игру, сразу полностью захватившую Хари, - я видел это по ее напряженной позе. Она едва заметно шевелила губами, вместе с призрачными участниками реала произнося те слова, которые слышала от них уже не раз.
  Это была игра, и игра совсем неплохая. Возможно, в иные времена и при иных обстоятельствах я бы тоже увлекся ею... если бы отец мой не был соляристом и не рассказывал мне, довольно посредственному школьнику, о далекой планете Солярис, покрытой странным океаном, - то ли океаном-йогом, то ли океаном-дебилом... Если бы не отец, я сейчас знал бы о Солярис ровным счетом столько же, сколько подавляющее большинство людей - то есть почти ничего. Впрочем, даже будучи соляристом, то бишь специалистом по планете Солярис и ее океану, я знал ненамного больше. Тоже почти ничего. Как и все мои коллеги по ремеслу. Мы ничего не знали. Ничего.
  'Ignoramus et ignorabimus'...
  С четверть часа я старался заставить себя смотреть реал и наслаждаться игрой Аэн Аэнис, но у меня, к сожалению, ничего не получалось. Меня не захватывала эта игра, я был полностью погружен в совсем другую игру, в которую вовлек нас, самонадеянных идиотов, единственный представитель придуманного нами класса Метаморфа. В разгар душераздирающей сцены, разыгрываемой в нашей телекомнате героями реала - кажется, действие происходило в конце второго тысячелетия от Рождества Христова, - я тихонько встал и выскользнул в коридор. Моя предосторожность, скорее всего, была излишней, потому что Хари всецело увлеклась этим талантливым представлением какой-то европейской студии и вряд ли заметила бы сейчас даже столкновение Земли с шальным астероидом или кометой. Честное слово, я искренне завидовал ей. В отличие от нее, я все никак не мог отвлечься от своих назойливых мыслей, и это меня совсем не радовало. Мне ли, психологу по специальности, было не знать, чем это грозит... но я ничего не мог с собой поделать...
  Пройдя через холл, в котором, благодаря стараниям Хари, прочно обосновалась разнообразная зеленая растительность, я вновь поднялся наверх и вышел на террасу, опоясывавшую наш коттедж. В саду неуклонно сгущались тени, откуда-то издалека доносилась едва слышная медленная музыка. В небе вестниками приближающейся ночи проступали робкие звезды.
  'Робкие!..'
  Я усмехнулся. Просто так привычнее, вполне в духе homo sapiens, продолжавшего, несмотря ни на что, считать себя венцом мироздания...
  Я устроился на табурете, сложил руки на перилах и опустил на них подбородок. Пахло цветами, во всем окружающем чувствовалась некая почти безмерная умиротворенность, и я подумал, что мне давно бы уже пора научиться отдыхать. Отбросить все мысли и просто растворяться в мире, сливаться с миром, полностью забыв о себе и своих проблемах. И еще я подумал, что мы когда-нибудь разгрызем этот орешек, непременно разгрызем, потому что головы наши устроены все же не так уж плохо, и вся наша история, начиная с канувших в небытие вполне разумных, по-своему, динозавров, - это процесс постоянного более или менее успешного разгрызания то тех, то других орехов.
  Нет, думал я, мы не сорняки Вселенной, не отбракованный материал. Отнюдь! У нас хватило ума на то, чтобы выжить в самых трудных условиях, и мы процветаем, мы идем все дальше и дальше, раздвигая горизонты... Нет, мы не сорняки Вселенной, мы - ее посев, и мы проросли и окрепли. Просто мы когда-то приняли собственные представления о Контакте за истину, и теперь нам трудно переступить через эти представления, оказавшиеся ложными при первой же проверке.
  Но ведь такое бывало уже не раз:
  Земля - центр мироздания, ярчайший бриллиант, сверкающий внутри хрустальных сфер девяти небес...
  В мире нет ничего, кроме движущейся материи...
  Световой барьер непреодолим...
  Все это не более чем предположения. Не подтвердившиеся предположения. Мир, оказывается, устроен совсем не так. Однако же, прошли через это - и двинулись дальше.
  'Мы пойдем мимо - и дальше...'
  Кто это сказал?
  Кажется, озаренный космическим сознанием мощный Уитмен.
  'Мимо - и дальше'.
  И так вот и идем все дальше и дальше, и будем идти до тех пор, пока существует Вселенная.
  Мы не сорняки, мы - грызуны. Вернее, разгрызатели. Разгрызать орехи - наше призвание. И потому Вселенная придумала именно нас. Именно нас...
  И хватит сидеть здесь, в институте, думал я, хватит ломать голову над результатами чужих экспериментов. Присоединиться к Гибаряну. Составить свою - именно свою! - программу, согласовать ее с Гибаряном, заручиться его поддержкой - оттуда, со Станции, - и самому отправиться на Солярис и попытаться вступить в диалог с ее могущественным обитателем класса Метаморфа.
  Я выбил пальцами дробь на перилах террасы, но тут же мои выросшие было крылья бессильно опустились.
  Хари.
  А как же Хари? Ведь ее-то на Станцию никто не пошлет - не тот профиль. И в качестве жены она со мной отправиться никак не сможет, при таком-то аховом финансировании исследований. Расстаться? Не на день, не на месяц - на годы...
  Заведет себе собаку? Заведет собаку. Или попугая... Или еще кого-нибудь...
  Что-то заныло внутри.
  Собственно, ничего нового я не измыслил. Подсознательно, подспудно все это давным-давно уже было во мне. А я все откладывал, тянул, обманывая себя, - из-за Хари.
  Что важнее, что, черт побери, самое главное? Какая чаша весов перевесит?
  Я не отвечал себе. Я просто еще до вопроса знал ответ.
  Там, где сияют два солнца - красное и голубое...
  Она поймет. Поймет, что в противном случае я когда-нибудь возненавижу ее - и все пойдет прахом... Она поймет. Должна понять.
  ...Не знаю, сколько я так сидел в неуклонно наступавшей темноте, погруженный в свои мысли.
  - Крис, что ты здесь делаешь? - раздался вдруг за моей спиной негромкий и, кажется, чуть встревоженный голос Хари.
  Я повернулся на своем табурете и обнял ее, прижавшись лицом к ее груди. Хари легонько погладила меня по голове, и у меня опять защемило сердце.
  - Ты обиделся на меня? Да, Крис?
  Я молча помотал головой. Я не обижался на нее - разве можно обижаться на любимого человека, с которым вскоре предстоит расстаться, и расстаться надолго?.. Может быть, именно в расставаниях и заключается наше спасение? От расставаний становятся крепче те незримые нити, что связывают людей...
  - Завтра мы полетим с тобой, Крис. Обязательно полетим на побережье.
  Да, мы обязательно полетим. В Австралию. А потом я полечу уже без тебя, Хари.
  Туда, где нет никаких Австралий.
  Хари продолжала говорить, но я почему-то не мог больше разобрать ни слова - ее голос становился все тише, словно она удалялась от меня.
  Руки мои внезапно потеряли опору и бессильно упали... Я почувствовал, что стремительно проваливаюсь в пустоту, как будто терраса нашего дома рухнула. Я поспешно открыл глаза, и в заполнившей все вокруг темноте успел заметить только далекое бледное пятно, неумолимо теряющее знакомые черты. Еще мгновение - и это пятно, в которое превратилось лицо Хари, исчезло. Я продолжал падать в никуда, не чувствуя собственного тела, - и тьма ворвалась в мое сознание, и начала заливать и гасить его, как дождь заливает костер...
  Что случи...
  
  2
  Все вокруг было каким-то странным и в то же время почему-то казалось вполне привычным, словно такое происходило уже не раз - и не только со мной. Я висел в пустоте, не ощущая своего тела, которого, возможно, просто не было, и меня, бесплотного, пронзал чей-то пристальный взгляд - не добрый и не злой, не торжествующий и не укоризненный. Совершенно ИНОЙ взгляд, не поддающийся никаким определениям. Я пытался укрыться от этого неподвижного взгляда, но у меня это не получалось и не могло получиться, поскольку я не знал, что же такое я сам - лишенная всего бесплотность и бесформенность, нечто, растворенное всюду - и нигде...
  Не было ни пространства, ни времени, но все-таки из ничего сотворился некий начальный миг. Светящаяся первоточка пронзила Тьму, и из Хаоса начал возникать мир...
  И появились тени. И исчез пристальный взгляд.
  Тени сгущались и расплывались, тени постепенно превращались во что-то знакомое. И издалека, становясь все более внятным, донесся голос:
  - Кельвин, ты слышишь меня? Ты меня слышишь, Кельвин?
  Невидимая карусель наконец замедлила ход. Окружающее почти перестало качаться и обрело относительную четкость линий. Ближайшая ко мне тень оказалась вовсе не тенью...
  Я довольно резко поднял голову и сел на кровати, ощутив легкое головокружение. У меня почему-то шумело в ушах, словно долетал из какой-то дальней дали шум прибоя. Океанского прибоя.
  Океанского!..
  Не веря своим глазам, я уставился на сидящего рядом с кроватью человека в черном свитере, растянутом у горла. Худощавое, иссеченное морщинами лицо с костистым носом, красные прожилки на скулах, короткие седые волосы, усталые, чуть слезящиеся покрасневшие глаза под густыми бровями.
  Этого человека я хорошо знал. Но он не должен был находиться здесь, он просто не мог быть здесь, потому что давным-давно был там, очень далеко отсюда, за пустынными безднами, за скоплением космической пыли, в мире двух солнц - красного и голубого... Он не мог ни с того ни с сего появиться здесь...
  Где - здесь?..
  Я медленно огляделся - голова продолжала кружиться, шум в ушах не прекращался, хотя как будто бы стал стихать - и слабыми пальцами ухватился за простыню, прикрывавшую меня до пояса. Шкафы... полки с книгами... два кресла... белые ящики с инструментами... микроскоп на полу... большой стол у окна...
  Окно...
  А за окном - уходящие к горизонту ряды черных волн. Они жирно блестели под низким красным солнцем, подернутым разводами грязного тумана.
  Мне показалось, что я брежу.
  - Кельвин, ты узнаешь меня? - подавшись ко мне, спросил человек, сидящий на металлическом стульчике возле моей кровати.
  Я оторвал взгляд от привычной картины багрового заката и перевел глаза на него. Он всматривался мне в лицо, и его острый кадык то и дело судорожно дергался вверх и вниз. Под глазами у него висели мешки, набрякшие бурые мешки, отчего вид у него был не очень здоровый.
  - Ну конечно, узнаю, - собравшись с силами, ответил я, чуть не подавился собственными словами и, резким звуком прочистив горло, повторил: - Конечно, узнаю, Снаут.
  Он облегченно вздохнул и, нагнувшись, положил на пол шприц, который до этого сжимал в кулаке.
  - Слава богу, Кельвин. Слава богу. Ты нас изрядно напугал. Пятые сутки...
  - Пятые сутки... - осмысливая услышанное, пробормотал я и посмотрел на свою руку. Сгиб локтя был усеян красными точками.
  - Да, - кивнул Снаут и, сцепив пальцы, сложил руки на животе. - Концентрат внутривенно и шок-уколы. Как учили. - Он усмехнулся и подтолкнул шприц носком ботинка, так что тот закатился под кровать.
  - Как учили, - механически повторил я и вновь посмотрел мимо него, в окно, за которым быстро угасал закат.
  Черная спина океана теряла в сумерках характерные детали, и можно было представить, что там, снаружи, за стенами Станции, простирается голое поле. Обыкновенное земное поле, упирающееся в березовую рощу. Или в сосновый лес.
  Голова у меня все еще слегка кружилась - вероятно, от слабости, - и я опять лег, поправив подушку. Меня не покидало ощущение, что все происходит в бреду.
  Снаут исподлобья глядел на меня.
  - Сейчас, - сказал я. - Вот только немного соберусь с мыслями. Сейчас, Снаут... - Я перевел дыхание. - Как ты догадался? Или это Сарториус?
  Снаут пожал плечами:
  - Твой видеофон не отвечал. Слишком долго не отвечал. Пришлось нанести тебе визит. - Он вновь скупо усмехнулся. - Без предварительной договоренности.
  Я держал себя в руках. Я очень крепко и надежно держал себя в руках. Я старался изо всех сил.
  - Сейчас, Снаут, - вновь произнес я и закрыл глаза. - Сейчас мы поговорим.
  Я все помнил. Я все прекрасно помнил. Тот разговор со Снаутом, несколько суток назад...
  Тогда от Снаута вновь пахло спиртным, и глаза у него были грустные и затуманенные. Он слишком часто пил... после всего того, что случилось с нами, и я еще подумал тогда, что это может для него плохо кончиться. Но я его не осуждал. Я и сам был бы не прочь напиться - до слез, до истерики, до беспамятства, - только знал, что это ничему не поможет и ничего не изменит. Опьянение неизбежно пройдет - и ты вновь окажешься лицом к лицу с тем же самым, ничуть не изменившимся миром.
  'Снаут, - сказал я ему в тот день, - я хочу, чтобы Хари вернулась'.
  Он долго, с какой-то болезненной гримасой смотрел на меня и молчал, и могло показаться, что он не расслышал или не понял моих слов. Его загорелый лоб больше уже не шелушился и блестел от пота, хотя кондиционер работал вполне исправно.
  - Хочу, чтобы она вернулась, - четко отделяя одно слово от другого, повторил я, склоняясь над его креслом.
  - А я не хочу, - наконец полузадушенно сказал он и вытер лоб рукавом черного свитера. - Не хочу ничьего возвращения. Неужели тебе мало, Кельвин?
  Он налил себе еще полбокала и залпом выпил. И закрыл лицо ладонью, словно отгораживаясь от меня.
  -Да, - кивнул я, - мне мало... Мало, Снаут! Ты выбрал самый легкий путь, но он же и самый пагубный. Хорошо, сиди и пей, и проклинай этого могущественного младенца, который не ведает, что творит, а я пойду к Сарториусу. Пусть еще раз снимет мою энцефалограмму в бодрствующем состоянии, только на этот раз я буду усиленно думать на вполне определенную тему. И если что-то действительно получится, вас с Сарториусом это никак не заденет. Это будет касаться только меня.
  - Прости меня, Кельвин, но ты дурак, - глухо сказал Снаут, не отрывая ладонь от лица. - Ты вновь лезешь в болото, из которого все мы только что еле выбрались. Наверное, ты просто мазохист, Кельвин. Больной психолог.
  Его плечи вдруг мелко затряслись. Кажется, он смеялся.
  - Мало того, что мы все здесь заразились от этого... младенца, - с неожиданным надрывом проговорил он, по-прежнему отгораживаясь от меня ладонью, - мало того, что мы все больны... Так нам еще присылают больного психолога!
  - Очень смешно, - процедил я. - Просто невероятно смешно.
  Снаут наконец опустил руку и перестал смеяться. И погрозил мне пальцем:
  - Пр-рекрати, Кельвин! Грешно искать от Контакта какую-то личную выгоду.
  - Ладно, - очень спокойно произнес я. - Не собираюсь вступать в дискуссию. Можешь смеяться здесь сколько угодно, а я сейчас же иду к Сарториусу. Надеюсь, у него еще не атрофировался интерес к научным экспериментам - мы же все-таки ученые, исследователи...
  - Ты дурак, Кельвин, - с грустью повторил Снаут. - Иди куда хочешь, уговаривай нашего Фауста, и делайте все, что вам в голову взбредет. Только не трогайте меня. Меня нельзя трогать руками, Кельвин, на мне и так живого места нет. Давай, выклянчивай у него новую... копию...
  - Снаут!
  Он сжался от моего окрика и вновь потянулся к бокалу. Сделал несколько громких глотков и неожиданно остро взглянул на меня:
  - Я против, Кельвин, но ты не обращай на меня внимания. Дерзай, пробуй, экспериментируй. Контакт - святое дело. Только без меня. С меня довольно. Я больше ничего не хочу... вообще ничего... Иди к Сарториусу, Кельвин. Но если сюда явятся чудовища... пеняй на себя. Все. Иди.
  Никакие слова не смогли бы переубедить меня. Я не нуждался в согласии Снаута. Я не нуждался ни в чьем согласии. Я должен был предпринять эту попытку, должен! Иначе мне оставалось, как некогда это сделал Севада, направить машину вглубь какого-нибудь подвернувшегося быстренника. То, что все эти дни и ночи - безысходные дни, одинокие ночи! - зрело во мне, должно было воплотиться в действие. Боль утраты не стихала, эта боль угрожала самому моему существованию. Дважды потерять... Дважды... Это было невыносимо.
  - Я попытаюсь, Снаут, - сказал я.
  Он только слабо кивнул в ответ. Я вышел и закрыл за собой дверь.
  По дороге к лаборатории я все-таки заглянул в библиотеку и связался с Сарториусом по видеофону. Он был не из тех людей, к кому можно заявиться в любое время дня и ночи, не договариваясь о встрече заранее.
  - Добрый день, - сказал я, когда на экране появилась узкая, склоненная немного набок голова Сарториуса с ежиком серых волос и большими синеватыми ушами.
  Сарториус молча кивнул и выжидающе вперил в меня взгляд холодных глаз с контактными линзами. Его длинная нижняя челюсть слегка пошевеливалась, словно он что-то перекатывал во рту.
  - Я хотел бы с вами поговорить, доктор Сарториус. Насчет одного эксперимента.
  Возможно, мне показалось, что его худое лицо на мгновение исказилось.
  Сарториус пожевал синеватыми тонкими губами и осведомился высоким носовым голосом:
  - Этот эксперимент есть в плане работ?
  - Нет, - ответил я. - Но эксперимент... - я сглотнул, - любопытный. Могу ли я прямо сейчас зайти к вам?
  Взгляд Сарториуса изменился, и я понял, что попал в цель - мои слова его явно заинтересовали. Он вновь молча кивнул и отключил свой видеофон.
  Поднявшись наверх, я вошел в светло-голубой зал лаборатории. Сарториус, одетый в свой обычный кремовый комбинезон, возился в дальнем углу у аппаратуры и не сделал ни одного движения мне навстречу. Просто поднял голову, убедился, что это я, и вновь перенес все внимание на обширный пульт управления своими сложными приборами, работавшими без замены уже не один год. Институт не собирался вбухивать средства в приобретение и переброску новой аппаратуры на Станцию, где занимаются безнадежным делом.
  Я направился к нему через зал, обогнул большой письменный стол с придвинутым к нему вращающимся креслом - и у меня внезапно пересохло во рту. На столе аккуратными стопками были разложены книги с многочисленными закладками и дискеты, а возле компьютера, в зеленом пластмассовом зажиме, лежала пачка листов бумаги, и мне было хорошо видно, ЧТО нарисовано разноцветными фломастерами на верхнем из них. Двухэтажный дом с разной величины окнами, деревья и солнце с загогулинами-лучами. Обычная картинка, созданная рукой ребенка. И детские каракули на том месте, где должно быть небо...
  Я невольно остановился, и Сарториус тут же покинул свой угол и зашагал ко мне, высокий, худой, похожий своей походкой на аиста.
  - Чем могу быть полезен? - слегка задыхаясь, осведомился он, опираясь одной рукой на стол, а другой как бы невзначай переложив верхнюю книгу из стопки на зажим с рисунками покинувшего его 'гостя'. - Что вы хотите мне сказать, доктор Кельвин?
  И я изложил ему свою идею. Честно говоря, мне не очень приятно было беседовать с ним на эту тему - гораздо легче я чувствовал бы себя со Снаутом, - но выбирать не приходилось: без помощи Сарториуса я вряд ли смог бы осуществить задуманное. Все-таки я был не физиком, а психологом.
  Сарториус слушал настороженно, его глаза под контактными линзами смотрели неприязненно и он, кажется, был готов в любой момент прервать меня, а то и указать на дверь, потому что слишком свежи и мучительны были воспоминания...
  И все-таки он выслушал меня до конца и заявил после долгого молчания, тяжело опустившись в кресло и словно переломившись в поясе:
  - Как ученый, как исследователь я не могу не поддержать вашу идею, доктор Кельвин. Возможно, это будет еще один шаг вперед.
  'А как человек я бы вам пожелал провалиться в преисподнюю со своими идеями', - мысленно продолжил я за него.
  - Спасибо, доктор Сарториус, - произнес я. - Готов прямо сейчас.
  Сарториус поднял голову и, кажется, хотел что-то сказать, но так и не сказал. Просто смотрел в окно, за которым распростерлась громада океана... Возможно, каким-то образом слушавшего наш разговор...
  А потом был эксперимент.
  Я сидел в кресле, и к моей голове, как совсем недавно, были прикреплены электроды. На этот раз Сарториус обошелся без напутственной речи. Глядя на меня с какой-то опаской, он молча включил аппаратуру - и я закрыл глаза и начал думать о Хари. Я старался как можно ярче воссоздать в памяти ее образ, я старался вспомнить мельчайшие подробности нашей короткой совместной жизни на Земле.
  'Верни мне Хари! - умолял я этого безбрежного сверхгениального младенца. - Прошу тебя, верни мне Хари... Тебе ведь ничего не стоит вновь проникнуть в мой мозг, в мою память и еще раз создать Хари, воплотить из пены... Мне больше ничего не нужно от тебя - только верни мне Хари...'
  - Сомневаюсь в успехе, - сказал Сарториус, когда я уже собирался покинуть лабораторию. - Он вряд ли будет повторяться, для него это пройденный этап. - Сарториус помолчал и, к моему удивлению, задумчиво добавил: - Что ему Гекуба?
  Заядлый технократ Сарториус цитировал Шекспира... Я покосился на стол. Зажим с детскими рисунками и каракулями теперь лежал в самом низу стопки, под книгами.
  ...И вновь пучки рентгеновских лучей, модулированных моей энцефалограммой, в течение трех суток вонзались в поверхность океана.
  Я не находил себе места, я метался из угла в угол в своей комнате, напряжение мое все нарастало и нарастало, и без снотворного я просто не мог заснуть по ночам. Просыпаясь, я с надеждой смотрел на кресло, стоявшее у окна, напротив кровати, - там в первый раз я увидел ее, освещенную красным светилом... Но в кресле никого не было...
  А потом... Что было потом?..
  Потом был город... Мое возвращение с работы... Наш дом... Ужин... Реал с Аэн Аэнис...
  Хари!
  Была Хари... Мы были вместе...
  Кажется, я застонал.
  - Кельвин! - осторожно позвал Снаут, и по стуку металлического стула по полу я понял, что кибернетик придвинулся к моей кровати.
  - Все в порядке, - сказал я, открыв глаза. - Контакт вновь состоялся, Снаут. Он понял меня, только понял по-своему...
  Снаут слегка вздрогнул и произнес сдавленным голосом:
  - Что это значит, Кельвин? Что значит 'по-своему'? Ты спал, спал почти пять суток. Никаких реакций... Это даже и не сон, а полная отключенность...
  - Да, это был не сон. Он создал для меня иную реальность, виртуальную реальность. Я жил там, Снаут, действительно жил, так же осязаемо и ощутимо, как живу здесь.
  Морщинистое лицо кибернетика стало озабоченным. Он, подобравшись, с тревогой смотрел, как я вновь сажусь на кровати, и пошевеливал сплетенными пальцами. Видно было, что он в любой момент готов пресечь какую-нибудь мою неожиданную выходку.
  - Все в порядке, - повторил я. - Ты же видишь, я вовсе не собираюсь искать перностал.
  Что-то во мне изо всех сил продолжало рваться наружу, что-то билось внутри, но запоры были прочными и непоколебимыми. Я все-таки чего-то достиг - и острый психоз или депрессия мне пока не грозили. Я все-таки чего-то достиг - и это вселяло надежду... Жаль, что Гибарян так и не успел узнать...
   - Расскажи поподробнее... если можешь, - тихо попросил Снаут.
  Я потянулся за брюками, встал и не спеша оделся. Меня слегка пошатывало, словно Станция попала в мощные атмосферные потоки. В комнате уже зажегся свет. Снаружи на окно навалилась непроницаемая темнота. Я пересек комнату неуверенными шагами попавшего в шторм свежеиспеченного моряка и опустился в кресло у окна. В то самое кресло... Снаут вместе со стулом развернулся ко мне, и я только сейчас заметил, что руки у него слегка дрожат. Он перехватил мой взгляд и еще крепче сцепил пальцы.
  - Он откликнулся, Снаут. Отключившись здесь, я оказался там, на Земле. В иной реальности, созданной в соответствии с моей энцефалограммой... с моим желанием. Я возвращался к себе домой, в Четвертый пригород. Решил выпить бокал висса...
  Снаут слушал меня очень внимательно, сосредоточенно сдвинув брови, но во взгляде его нет-нет да и мелькало недоверие. Однако по мере того, как я продолжал свой рассказ, его недоверие сменилось какой-то усталой заинтересованностью, и лицо кибернетика становилось все более хмурым. Слова давались мне нелегко, я вновь жил там, в подаренном океаном мире, который был теперь потерян для меня... но я продолжал держать себя в руках и почти не запинался.
  - Это его реакция на облучение, Снаут! Это продолжение Контакта.
  Снаут криво усмехнулся:
  - А если бы я не колол тебе концентрат? Или ты думаешь, что, даже умерев здесь, продолжал бы оставаться там? Это ведь уже что-то из области оккультизма, не так ли? Это иллюзия, Кельвин, не мне тебе объяснять - ты же психолог.
  - Это иная реальность, - упрямо сказал я. - Не менее реальная, чем эта. Не иллюзия, Снаут, - ре-аль-ность! Другое дело - как долго можно в ней находиться... и действительно, можно ли остаться там, даже умерев здесь?
  - Надеюсь, ты не думаешь это проверять? - мрачно спросил Снаут.
  Да, славная проблема: возможно ли функционирование сознания без носителя?.. Существует ли бытие души вне и без бытия тела? Или все-таки не моя психическая сущность находилась в созданном океаном - по моим же воспоминаниям - виртуальном мире, а этот мир находился во мне?
  У меня сейчас не было никакого желания ломать над этим голову. Тут начинались дебри... Я не был специалистом по оккультным наукам... но кто знает, как могут измениться наши воззрения, если Контакт будет продолжаться?
  И почему исчезла эта виртуальность, где я вновь был с Хари? Где была Хари... Из-за шок-уколов, с помощью которых Снаут пытался вырвать меня из мира навеянных океаном грез?
  Я почти наверняка знал, что дело в другом. Этот невероятно могущественный гигант, распростершийся внизу, под днищем Станции, словно в зеркале, отразил то, что я считал самым важным для себя. Там, в том мире, я постоянно думал о нем, этом самом важном, в первую очередь - именно о нем, и только потом - обо всем остальном, о Хари... Он показал мне меня, он проник в мою подлинную суть... Нет! Нет! Он исказил мою суть, потому что, конечно же, совсем другое было для меня главным.
  Хари... Только Хари...
  'Это действительно так?' - спросил я себя.
  И не дал себе ответа.
  - Значит, тебе все-таки удалось, - медленно произнес кибернетик. - Хоть на время, но удалось... Что ты думаешь делать дальше, Кельвин? Повторить?
  - Не знаю. Мне нужно немного отдышаться.
  Снаут долго смотрел на меня, потом опустил глаза и, по-прежнему не расцепляя пальцы, глухо проговорил:
  - Тебе не кажется, что нам нужно убираться отсюда? Вернуться на Землю и навсегда позабыть обо всем этом. - Он обвел взглядом комнату. - Ведь возможно же частичное стирание памяти? Без утраты профессиональных навыков. Выборочное. Проделывают у нас такое? А, Кельвин?
  - Нет, - ответил я, чувствуя, как что-то обрывается у меня внутри. - Я не собираюсь возвращаться на Землю и стирать память. Что тогда у меня останется?
  
  3
  Сутки спустя я, кажется, окончательно пришел в себя и поделился с Сарториусом результатами эксперимента. Мне очень не хотелось это делать - неприязнь к Сарториусу не проходила, - но молчать было бы нечестно по отношению к нему. В конце концов, из нас троих только он один занимался делом, ради которого мы находились на Солярис, и продолжал работать над выполнением программы. Снаут почти не выходил из своей кабины - он уже переселился из радиостанции - и, кажется, продолжал пить, а я... Я просто не знал, чем заняться, да и не хотелось мне ничем заниматься. Ответ на наш рапорт в институт еще не поступил, он и не мог прийти так быстро, и мы были предоставлены самим себе.
  Физик выслушал меня так же внимательно, как и Снаут, но, в отличие от Снаута, он во время моего рассказа не сидел на месте, а расхаживал по лаборатории, то засунув руки в карманы комбинезона, то потирая гладко выбритый костлявый подбородок и издавая какие-то невнятные звуки.
  Когда я замолчал, Сарториус резко повернулся, подошел ко мне и, глядя на меня сверху вниз сквозь льдинки контактных линз, торжественно провозгласил пронзительным голосом:
  - Доктор Кельвин! Поздравляю вас с успешно проведенным экспериментом. Он дал нам больше, чем десятки лет развития соляристики. Теперь мы знаем наверняка, что Контакт возможен - я не говорю уже о том, сколь радикальные изменения должна претерпеть наша парадигма в свете полученных вами данных о способности океана конструировать виртуальные миры. Вы провели великолепный эксперимент, коллега Кельвин!
  - Скорее, его провели вы, - заметил я.
  Сарториус выпятил челюсть:
  - Моя заслуга только в техническом обеспечении, доктор Кельвин. Идея ваша, и мозг-перципиент тоже ваш. Перед нами открывается широчайшее поле деятельности! - Он вновь начал вышагивать по залу своей походкой аиста. - Думаю, о сокращении финансирования исследований речь больше не пойдет. Более того, нам здесь будут нужны дополнительные кадры - объемы исследований должны возрасти на несколько порядков.
  Он расхаживал по лаборатории и все развивал и развивал свои грандиозные планы, совершенно, кажется, забыв о моем присутствии.
  Дождавшись, когда он воспарит на совсем уж седьмые небеса, я поднялся с кресла и сказал:
  - Позвольте вставить несколько слов, доктор Сарториус.
  - Конечно, коллега! - бросил он чуть ли не машинально.
  - А вот доктор Снаут считает, что нам нужно убираться отсюда восвояси. Свернуть исследования и вычеркнуть из памяти и Солярис, и океан. И думаю, вы знаете почему, доктор Сарториус.
  Он скрестил руки на груди, выпятил подбородок и возмущенно фыркнул:
  - Это всего лишь мнение доктора Снаута! Он вообще в последнее время... - Сарториус неопределенно повел рукой. - А работы здесь хватит надолго, очень надолго, и не только для нас с вами.
  Я понимал, что собираюсь сейчас сказать то, чего не следует говорить. Но я не мог простить Сарториусу его поведения во время того, первого, эксперимента с электроэнцефалографом, когда он смотрел на Хари, как на пустое место, и она, съежившаяся, несчастная, сидела на маленькой скамеечке у стены и притворялась, что читает книгу.
  - Доктор Сарториус, - медленно начал я, - а что, если в ходе наших дальнейших экспериментов к вам вернется ваш 'гость'? Вы хотели бы возвращения вашего 'гостя'?
  Сарториус заметно побледнел и судорожно втянул воздух приоткрытым ртом. Бледными стали даже его всегда синеватые губы. Он шагнул ко мне, и я подумал, что он собирается меня ударить. Или плюнуть в лицо. Но он тут же остановился и прошипел, сверля меня ледяным взглядом:
  - Это не ваше дело! Но я все-таки скажу вам: если этого требуют интересы исследований, я готов на все. На все! Тот, кто считает иначе, не имеет права называться ученым. Я был о вас гораздо лучшего мнения, доктор Кельвин!
  Он повернулся и ушел в угол, к своим аппаратам. Сел там спиной ко мне и принялся листать какие-то бумаги.
  - Простите, доктор Сарториус, я не хотел вас обидеть, - ощущая нечто похожее на раскаяние, сказал я.
  Он, разумеется, никак не отреагировал.
  В лаборатории делать мне больше было нечего... мне вообще было больше нечего делать на Станции - кроме продолжения эксперимента.
  Я должен был вернуть Хари - но как? На электроэнцефалограф уповать больше не приходилось, тут я был полностью на стороне Сарториуса: не следовало надеяться на повторение пройденного. Требовалось что-то другое...
  Пройдя по коридорам Станции, я остановился возле своей двери. И понял, что мне не хочется идти к себе, не хочется вновь замыкаться в своих воспоминаниях, мыслях, сомнениях и неоправданных надеждах. Что изменится от того, что я опять буду сидеть в своей кабине и бездумно смотреть в окно, на тяжелые волны, колышущиеся далеко внизу, под Станцией?.. Господи, если бы я был на его месте!.. Ну что ему стоит, этому вселенскому йогу, сделать так, чтобы вновь воплотились те дни!
  Кресло в красном свете взошедшего солнца, и в кресле...
  Я резко повернулся и направился к Снауту. Я просто не мог оставаться в одиночестве.
  - Да! - раздался в ответ на мой стук приглушенный голос кибернетика.
  Я толкнул дверь и вошел.
  Из-под опущенных заслонок в окно сочился голубой день, наполняя комнату бледным неестественным светом. Тут было очень много всякой всячины - несколько столов с компьютерами, составленные горкой стулья, лежащие под ними разноцветные дискеты, ящики с продуктами, разбросанные у стены раскрытые книги и еще какие-то предметы, грудами сваленные по всем углам. Снаут сидел в кресле у окна, закинув ногу на ногу и подпирая голову ладонью. На механическом шагающем столике перед ним поблескивал полупустой бокал с прозрачной жидкостью. Снаут был одет в сетчатую майку и светлые полотняные брюки с множеством карманов, и мне вдруг почудилось, что океан воссоздал момент нашей первой встречи.
  Боже, как давно это было!..
  Безусловно, Снаут тоже почувствовал что-то подобное, потому что, увидев меня, махнул рукой и произнес с нетрезвой усмешкой:
  - Это опять ты, Кельвин... Опять ко мне...
  Я опустился на ближайший свободный стул, отодвинул ногой дискеты и в упор взглянул на него:
  - Что ты будешь делать дальше, Снаут? Продолжать пить?
  Он неуверенно поднял руку и медленно поводил пальцем перед лицом:
  - Где это ты видел пьющих хорьков, Кельвин? Хорьки не пьют - они просто забиваются в свои норки и никого не трогают. И живут своими воспоминаниями. Ты понимаешь меня, Кельвин?
  Я промолчал. Он оказался пьянее, чем я предполагал, и бесполезно было говорить с человеком, находившимся в таком состоянии.
  Снаут потянулся к бокалу, поднес его к подрагивающим губам и сделал такой длинный глоток, что меня невольно передернуло.
  - Кельвин!.. - отдышавшись, но все еще мучительно кривясь, с надрывом проговорил он. - Господи, что ты знаешь, Кельвин? Крис... Ты ничего не знаешь. Ничего! - Он уставился в одну точку н начал медленно раскачиваться в кресле. - А ведь это ужасно, Крис... После того как ты мне сказал... У меня ведь тоже появилась надежда... - Снаут отставил бокал и закрыл лицо руками. - Это ужасно, Крис... Любить - и ненавидеть... Желать возвращения - и с ужасом ожидать его... Крис, ты просто не представляешь... Это позор моей жизни... но это и все, что было в моей жизни... Я сам придумал... ее... Ты молод и ни в чем не виноват... перед своей... по крайней мере, виноват не так, как я... Ты самый невинный из всех нас, Крис... Ты не ведал, что творил... А я ведал! Но если бы я знал... Если бы я знал! Да, для меня это было мучением, но я бы хотел вернуть ее... этот лоскут грязного белья... вернуть! Потому что это МОЙ лоскут, Крис! Мой... Зачем ты дал мне надежду?
  Его прорвало. Я знал, что, придя в себя, он будет раскаиваться в своем нетрезвом откровении. И, боже мой, я так и не имел никакого понятия, что же за 'гость', вернее, 'гостья', была у него... И с чего я взял, что его история менее трагична, чем моя?
  - Кельвин! - прохрипел Снаут, вновь судорожно хватая бокал. - Я не хочу жить! Понимаешь? Не хочу! - он глотнул и поперхнулся.
  - Да, возможно, я самый невинный из вас, - сказал я. - Поэтому готов продолжать роль подопытного кролика. Это в моих интересах.
  Снаут долго молчал. Потом поднял на меня глаза и проговорил слегка заплетающимся языком:
  - Ты психолог, Кельвин... Как ты думаешь, может быть, мы просто сошли здесь с ума? Не было никаких 'гостей', а были видения, у каждого свои - и только. Это был бред, Кельвин...
  - Это было. - Я вздохнул. - И именно вы с Сарториусом отняли ее у меня. Не спросив моего согласия.
  Бокал выпал из пальцев Снаута и покатился по полу. Кибернетик откинулся в кресле и воззрился на меня:
  - Так ты пришел меня судить, Кельвин? Помнится, я тебе говорил, что эта ситуация вне нашей морали. Нашей! - Он подчеркнул это слово. - Контакт и наша мораль вовсе не обязательно должны стыковаться. Как видишь, они и не состыковались. Если ты хотел сделать мне больно, то добился этого. Разговор можно считать оконченным.
  - Снаут, она должна вернуться, - с усилием выговорил я.
  - Скажи это не мне, - пробормотал Снаут. - Скажи ему...
  - Уже пытался! Старые трюки не проходят, нужно что-то еще.
  Снаут медленно покивал:
  - А вот насчет чего-то еще обращайся к доктору Сарториусу. Уж кто-кто, а он - последний рыцарь Контакта. Несгибаемый и непробиваемый.
  - Вряд ли он теперь захочет оказать мне помощь.
  - Почему? А-а, понимаю! - Снаут подался ко мне. - Ты и его обвинил. Да, Крис?
  - Нет. Просто спросил о том, о чем не стоило спрашивать.
  Снаут вновь покивал:
  - Ты психолог, Кельвин. Экспериментируешь... Ну-ну...
  Он помолчал и вдруг сказал:
  - Когда все это... началось, я запер роботов - мало ли что... В чьих руках они бы могли оказаться... И знаешь, я не намерен их выпускать, потому что сомневаюсь, в своем ли мы уме. Мы просто свихнулись здесь, Кельвин. И ты тоже свихнулся, хоть ты и психолог. Мы все сошли с ума.
  Он начал повторяться. Его глаза совсем помутнели.
  - Если это и безумие, Снаут, то я хочу оставаться безумным, - сказал я, встал и вышел из кабины.
  ...Погруженный в невеселые мысли, бродил я по коридорам Станции, поднимаясь и спускаясь по лестницам. И вдруг обнаружил, что стою перед белой дверью холодильной камеры. Я не мог бы сказать, почему ноги привели меня именно сюда. Без всякой определенной цели я, как и тогда, открыл эту тяжелую, толщиной в две ладони дверь, обитую по краям резиной, и заглянул в камеру.
  Все там было по-прежнему: из переплетения заснеженных труб свисали толстые сосульки; на полках вдоль стен и на полу громоздились покрытые снегом ящики, банки и упакованные в прозрачный пластик глыбы какого-то жира. Я вошел в камеру и отодвинул занавеску. На возвышении, покрытое серой тканью, лежало тело Гибаряна, моего бывшего научного руководителя.
  Я оцепенело уставился на эту ткань, из-под которой высовывалась голая ступня, знакомая ступня, с тонкой, как у младенца, кожей. Черная Афродита все еще находилась здесь, она не исчезла, как другие 'гости'! Почему? Тоже была... мертва?
  Я стоял в этой обители инея и льда, но мне не было холодно. Напротив, я почувствовал, что по вискам моим стекает пот. Мне очень не хотелось заглядывать под ткань, но я знал, что не уйду отсюда, не убедившись в правильности своего предположения. Я еще не осмыслил, в чем тут дело, но мне казалось чрезвычайно важным выяснить, каково состояние той, что по воле океана явилась к Гибаряну и не покинула его даже мертвого.
  Внутренне собравшись, я шагнул вперед, поднял край шуршащей льдистой ткани - и меня буквально пригвоздил к месту направленный мне в лицо взгляд блестящих выпуклых глаз с влажными огромными белками, разительно контрастирующими с темной кожей. Негритянка приподняла курчавую голову с большим приплюснутым носом и вывернутыми толстыми губами, подперла щеку мощной черной рукой и продолжала без всякого интереса смотреть на меня. Тело Гибаряна лежало, кажется, вплотную к ней, но я даже как-то не заметил его, вернее, не обращал на него внимания - взгляд мой был прикован к широкому круглому лицу 'гостьи'. Ее глаза были безучастными, но смотрели вполне осмысленно - с ней, несомненно, все было в полном порядке...
  Наверное, нужно было что-то сказать ей... спросить... но я не мог решиться нарушить тишину. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза, и у меня взмокла спина - а потом она протяжно и громко вздохнула, так что волосы мои зашевелились от этого вздоха, и опустила голову с иссиня-черными мелкими завитками на сгиб локтя. Закрыла глаза - и ее огромное тело замерло.
  Я выпустил покрывало из рук и попятился к двери, так и не посмотрев на Гибаряна. Меня охватило желание оказаться сейчас как можно дальше отсюда, от этой холодильной камеры, от Станции, от Солярис, забыть обо всем, как предлагал Снаут, и заняться каким-нибудь другим делом... А еще мне вдруг захотелось допить тот бокал, который, может быть, пока не успел допить Снаут.
  Выйдя в коридор я, как робот, зашагал прочь от холодильной камеры, и воздух казался мне густым и горячим. Через какое-то время я набрел на маленький холл с надувными креслами и зелеными растениями, вьющимися по стенам и даже, кажется, по потолку. Я сел в кресло, вытянул ноги и закрыл глаза, всей спиной чувствуя свою мокрую рубашку.
  Постепенно способность соображать вновь вернулась ко мне, и я, не в силах изгнать из памяти только что увиденное, вновь задал себе вопрос: почему эта черная Афродита не исчезла, как исчезли остальные? Значит ли это, что сверхразумному гиганту тоже присущи забывчивость и рассеянность? Или дело в том, что один из объектов воздействия - Гибарян - мертв, и присутствие 'гостя' его уже никак не может беспокоить?
  А если 'гость' не беспокоит - не стоит, так сказать, и возиться с его уничтожением, возвращением в родную стихию...
  'Гость', который не беспокоит свою невольную жертву, продолжает существовать...
  Я резко встал и уставился в стену, пронзенный внезапной отчетливой мыслью. От этой мысли похолодело в груди, однако я не собирался заталкивать ее в глубины сознания. Да, надежда была слишком слабой, но ведь была же! Была!
  Впрочем, очень часто надежды бывают обманчивы - это я успел узнать за свою жизнь.
  Расхаживая от кресла к креслу, я думал о том, что если решусь осуществить свой замысел, то ни в коем случае не буду сообщать о нем ни Снауту, ни Сарториусу. Если, конечно, решусь... Если...
  Но в глубине души я уже знал, что не смогу отказаться от этой тени надежды.
  
  4
  Почти сутки я собирался с духом, раздумывал, но все никак не мог дать себе окончательный ответ: да или нет? Я не покидал свою кабину, пытался что-то читать, просматривал какие-то дискеты, просто сидел у окна, механически жуя консервы и запивая их крепким кофе. Ни кибернетик, ни физик на связь со мной не выходили, и я тоже не собирался их беспокоить своими звонками или визитами. На исходе красного дня я сказал себе: 'Сейчас или никогда' - и отправился на ракетодром.
  Я отчетливо помнил, что вывел ракету, в которой находилась та... первая Хари, на стационарную орбиту вокруг планеты высотой около тысячи километров, и теперь, включив аппаратуру, первым делом ввел в компьютер необходимые параметры и поставил задачу определить местонахождение ракеты на данный момент.
  Стартовая площадка была пуста. Контейнер, доставивший меня на Станцию с борта ушедшего к Альфе Водолея 'Прометея', по-прежнему возвышался у дальней стены, там, куда я откатил его, готовя к запуску ракету... вернее, имитируя подготовку к запуску. Тогдашний мой ужас от увиденного, заставивший меня все-таки произвести запуск, теперь мог обратиться в свершившуюся надежду...
  Компьютер быстро выдал результат расчетов - и все задрожало у меня внутри. Ракета по-прежнему была на орбите, ничего с ней не случилось... Она находилась в зоне радиовидимости, и я мог прямо сейчас нащупать ее локатором и попытаться связаться с той, которая, возможно, до сих пор...
  Меня все еще продолжало трясти, когда я увидел светлую точку, медленно перемещавшуюся по экрану. Включив связь, я пригнулся к микрофону и сиплым голосом произнес:
  - Борт, это Станция Солярис, это Станция Солярис...
  Я сглотнул и продолжал:
  - Борт, отвечайте Станции... Отвечайте Станции...
  Ответом мне была тишина, которую нарушал только еле слышный непрерывный шорох. Я провел языком по пересохшим губам и повторил:
  - Борт, отвечайте Станции.
  Только едва уловимый шорох - и больше ничего...
  Надежда стремительно таяла, надежда испарялась, надежда сгорала, превращаясь в мертвый пепел разочарования - печальное содержимое погребальных урн, - но я был намерен идти до конца. Даже если путь заканчивается тупиком, ты должен наверняка знать, что там именно тупик... и искать другие пути!
  Я включил питание пульта дистанционного управления и, сверяясь с подсказками, появившимися на дисплее, согнулся над клавиатурой, приступив к работе по снятию ракеты с орбиты и ее возвращению сюда, на стартовую площадку. Я старался не думать о том, чем все это может закончиться.
  Поглощенный манипуляциями с клавишами, я не замечал ничего окружающего, и только выполнив последнюю операцию и откинувшись на спинку кресла, вдруг почувствовал на затылке чей-то взгляд. Это не очень приятное ощущение было таким отчетливым, что я, с силой оттолкнувшись подошвами от пола, резко развернулся вместе с креслом. И увидел Снаута.
  Снаут стоял на верхней ступени эскалатора, соединявшего ракетодром с нижними помещениями Станции. Он был все в той же сетчатой майке и заляпанных пятнами полотняных брюках и, кажется, трезв. Не сводя с меня хмурого взгляда, он сказал бесцветным голосом:
  - Я знал, что ты обязательно попробуешь и это. Продолжаешь свои эксперименты, Кельвин?
  Я молча развернул кресло в обратную сторону. Мне не хотелось с ним разговаривать - этот разговор был не нужен. По крайней мере, сейчас не нужен.
  Устроившись поудобнее, я положил руки на подлокотники кресла и закрыл глаза. И ощутил себя измотанным до предела. В запасе у меня оставалось около двух часов, и нужно было постараться хоть немного подремать. Никаких неприятных ощущений в затылке больше не возникало, и мне было все равно, продолжает ли Снаут оставаться на том же месте или вернулся в недра Станции. Меня это совершенно не волновало. Меня волновало другое...
  Не знаю, о чем я думал, и думал ли о чем-нибудь вообще. Я то и дело погружался в какой-то беспокойный полусон, наполненный расплывчатыми незнакомыми образами, потом, вздрагивая, на несколько секунд выныривал на поверхность, к яви, - и вновь проваливался в серый туман. Возникший вдруг словно ниоткуда Снаут, уже успевший переодеться в свой черный свитер, склонился надо мной и, неприятно улыбаясь, произнес:
  - А ведь ты проспал, Кельвин. Я немного подкорректировал траекторию спуска, и она уже упала... в океан.
  - Что?! - Я дернулся в кресле и в очередной раз очнулся.
  Никакого Снаута, конечно, рядом не было. Я обливался горячим потом, а пульс частил так, словно я не сидел в операторском кресле, а со всех ног куда-то бежал.
  Я бросил взгляд на часы: до расчетного времени посадки оставалось пятьдесят шесть минут. Ракета уже вошла в атмосферу над другим полушарием Солярис и начала постепенно догонять Станцию. Не знаю почему, я чувствовал страшный голод - вероятно, от постоянно подавляемого волнения и смутных опасений, грызущих меня изнутри подобно каким-нибудь термитам. Времени у меня было еще предостаточно и, поколебавшись немного, я решил спуститься вниз и перекусить.
  Сидя за столом на кухне, расположенной в конце нашего коридора, я уже доедал седьмой или восьмой бутерброд, запивая его холодным чаем, когда дверь открылась, и на пороге возник Снаут. Увидев меня, он поднял брови и, помедлив, протиснулся между холодильником и разделочным столом и оказался за моей спиной. Я слышал, как он гремит чайником, но не оборачивался.
  - Решил подкрепиться перед встречей? - спросил он, звякая ложкой в стакане. - Ну-ну...
  Его тон мне не нравился, но я продолжал молча жевать.
  - Кельвин, не делай этого, - тихо сказал он. - Даже если там действительно окажется... лучше тебе не будет. Поверь старому Хорьку.
  Я со стуком поставил стакан, поднялся и повернулся к нему. Он перестал размешивать сахар и глядел на меня с сожалением, как на неразумное дитя.
  - Доктор Снаут, я не нуждаюсь в советах, - ровным голосом произнес я. - Считайте мои действия научным экспериментом. Я включил его в свой рабочий план.
  - Это эксперимент на себе, - заметил Снаут, качая головой. - Как допотопные врачи.
  Я не собирался вступать с ним в дискуссию. Молча сполоснул свой стакан и вышел из кухни.
  Все оставшееся до посадки ракеты время я не мог усидеть на месте. Кругами ходил вокруг стартовой площадки, не слыша ничего, кроме бешеного стука крови в висках. За две минуты до момента 'ноль-ноль' я опустил защитный полутемный экран, сел и, упираясь локтями в пульт, обхватил ладонями горящие щеки.
  Заслонки в куполе с резким щелчком открылись, и сквозь серебристую воронку выбрасывателя ринулся вниз огненный столб, сопровождаемый громким гулом. Экран мгновенно стал непроницаемым для света. Пол у меня под ногами ощутимо дрогнул, так что я чуть не упал грудью на пульт, потом мелко завибрировал - реже, реже - и наконец успокоился. Гул и скрежет металла о металл стихли, сменившись размеренным негромким гудением компрессоров, отсасывавших дым и остатки ядовитых газов. Экран вновь прояснился, и я увидел вертикально стоящий посреди освещенной прожекторами стартовой площадки серый корпус ракеты, покрытый налетом гари.
  Прошло еще несколько минут - я уже не торопил время! - и экран автоматически поднялся, открывая мне доступ на стартовую площадку. Захватив приготовленный универсальный ключ и толкая перед собой трап, я на негнущихся ногах подошел к ракете. Руки у меня слегка дрожали, и я не сразу сумел насадить трансформирующийся цилиндр ключа на первый из болтов обшивки люка. Тонко взвыл мотор - и болт нехотя полез из своего гнезда.
  Когда последний, пятый, болт упал мне под ноги, я принялся за задвижки. Пришлось довольно долго повозиться, прежде чем они сдвинулись со своих мест. Теперь ничто не мешало мне открыть крышку люка, но я медлил. Мое тело словно онемело, я не мог поднять руки, а ноги мои просто приросли к закопченному металлу. Компрессоры уже смолкли, и на ракетодроме было очень тихо.
  Не знаю, сколько бы я простоял так, без движения, но вдруг раздался легкий скрежет - и крышка люка начала открываться, словно на нее нажимали изнутри...
  Хотя онемение тела не прошло, мне все же каким-то образом удалось спуститься по трапу и попятиться от ракеты. Под ногой загремел, откатываясь в сторону, болт, чуть не заставив меня подпрыгнуть. Впрочем, вряд ли бы мне удалось это сделать - страх вновь полностью парализовал меня. Страх перед тем, ЧТО должно было сейчас появиться в проеме люка.
  Крышка люка открылась еще шире и я, наконец, увидел, почему она движется. Ее толкала обыкновенная человеческая рука.
  - Крис, мы куда-то летим?
  Хари в синем, мешковато сидящем на ней цельном комбинезоне выскользнула из люка, простучала подошвами сапог по трапу и подлетела ко мне. Уткнулась лицом мне в грудь и смущенно сказала:
  - Я там, кажется, заснула. - Подняла голову, посмотрела на меня, и ее брови поползли вверх. - Что с тобой, Крис?
  Из меня словно выпустили воздух. Пошатнувшись, я медленно осел на еще теплое покрытие ракетодрома, прямо на угловатый универсальный ключ. Фигура Хари стала нечеткой, и все вокруг расплылось, словно я смотрел в расфокусированный бинокль.
  - Хари... - выдавил я из себя. - Хари...
  - Тебе плохо, Крис? - Ее ладонь легла мне на лоб. - Ты весь горишь!
  - Мне хорошо, Хари...
  ...Я почти не запомнил, как мы добрались до моей кабины. Кажется, я шел, обняв Хари за плечи, и она что-то спрашивала у меня, и я что-то отвечал... В душе моей крепла уверенность в том, что теперь у нас с ней все будет хорошо... не так, как в прошлый раз. И, разумеется, я не думал посвящать Хари в историю ее появления на Станции и вообще ни во что, и намеревался просить о том же и Снаута, и Сарториуса. Впрочем, вряд ли бы им пришло в голову что-то ей рассказывать. Я собирался познакомить ее с кибернетиком и физиком, не спрашивая их согласия. Да, она была созданием океана - но человеком. Человеком не в меньшей мере, чем я и они. Океан был истинным Творцом, и мне, пожалуй, следовало возносить благодарственные молитвы именно ему, а не Господу, какой бы кощунственной не казалась такая мысль...
  В комнате я помог Хари расстегнуть застежки комбинезона. Когда она предстала передо мной обнаженной - с небольшими холмиками грудей и трогательным темным пушком внизу живота, - у меня пересохло в горле. Ее тело было знакомо мне до мельчайших подробностей, родное тело...
  - Можешь принять душ, - сказал я, отодвигая шкаф, за которым находился вход в ванную комнату.
  Смущенно опустив глаза под моим взглядом и слегка покраснев, Хари покорно направилась туда, а я открыл шкаф и достал одно из двух одинаковых белых платьев с красными пуговицами, шов которого был аккуратно распорот ножницами. Потом подошел к столу и сел спиной к ванной комнате, так, чтобы меня можно было видеть оттуда. До рассвета было еще далеко, и темнота за окном скрывала Творца, способного создавать почти идеальные копии...
  Возвращение Хари могло свидетельствовать о том, что источник стабилизирующего поля находится именно в теле 'гостя', и таким образом, 'гость' независим от океана и может существовать на любом расстоянии от Солярис. Даже на Земле... К сожалению, это было вовсе не очевидно - возможно, источник все-таки располагался где-то в глубинах океана, просто орбита удаленностью в тысячу километров от поверхности планеты входила в сферу его досягаемости. Для проверки нужно было бы как минимум вывести... объект за пределы данной планетной системы. Я знал, что никогда не решусь на подобную проверку.
  Был и второй вопрос, на который я хотел бы получить ответ: на какой срок рассчитано существование 'гостя'? И есть ли вообще такой срок?..
  Мне стало неприятно от мысли, что я рассматриваю Хари как объект возможных исследований - и тут же мне в голову пришла другая мысль.
  Черная Афродита Гибаряна. Наверное, ее можно было бы отправить за границы планетной системы. И посмотреть, что из этого получится. А в случае успеха - даже переправить на Землю...
  Меня покоробило от собственных размышлений, отдающих цинизмом. Пожалуй, я всегда был о себе лучшего мнения.
  - Крис, о чем задумался?
  Я слегка вздрогнул и обернулся. Хари, обмотавшись полотенцем, стояла на пороге ванной комнаты. Ее мокрые волосы были взъерошены - видно было, что она вытирала их, но не расчесывала. Я встал из-за стола, подошел к ней и обнял за плечи. Она замерла под моими руками.
  - Что-то серьезное, Крис?
  - О чем ты?
  - Ну... моя болезнь... То, что у меня с памятью.
  Я должен был постоянно помнить, что эта Хари ничего не знает... в отличие от второй.
  - Нет, все уже позади, - сказал я. - Теперь ты в полном порядке. Память постепенно восстановится.
  Хари подняла ко мне лицо. В ее серых глазах отразился свет ламп.
  - Почему мы здесь, Крис?
  Я пригладил ее волосы.
  - Это моя работа. А ты здесь для того, чтобы я не скучал без тебя. Теперь ты будешь моей неизменной сопровождающей. Или даже ассистенткой. Хочешь быть моей ассистенткой?
  - Угу, - кивнула она. - А что нужно делать?
  - В данный момент - ложиться спать. - Я поцеловал ее в кончик носа. - Сейчас я приготовлю постель. А потом тоже ополоснусь.
  Я выпустил ее из объятий и начал раскладывать откидную кровать. Хари наблюдала за мной, прислонившись спиной к шкафу.
  - Ложись, - сказал я, раздеваясь. - Я сейчас.
  Она послушно подошла и села на кровать. И задумчиво проговорила, глядя в пол:
  - Что-то случилось со мной в ракете... Не помню... Мне было очень плохо...
  Я замер. Потом бросил рубашку на стул и привлек ее к себе.
  - Все прошло, Хари. Все прошло.
  Наши губы встретились. Она обхватила меня руками за шею и, откидываясь на спину, повлекла за собой...
  
  5
  Сердце сжалось от всепоглощающей безбрежной тоски, я рванулся и отчаянно закричал, стараясь освободиться от невидимых прочных пут, - и проснулся от собственного крика. Тут же на лоб мне легла прохладная ладонь.
  - Приснилось что-то нехорошее?
  Хари, привстав, с беспокойством смотрела на меня. В комнате было светло, за окном виднелось небо, сплошь затянутое грязно-серой облачной пеленой. Сейчас оно было очень похоже на земное.
  Я осторожно снял ее руку со лба, оторвал голову от мокрой подушки, сел на кровати и вытер простыней шею. Повернулся к Хари и провел кончиками пальцев по ее округлому гладкому плечу:
  - Пустяки. Затекшая рука может стать причиной кошмара. Наши сновидения - та же физиология, не более.
  В течение десяти последних лет я просыпался в одиночестве. Океан избавил меня от этого одиночества. Теперь мы были вдвоем, поистине неразлучные и неразрывные... Можно было даже считать это неким подобием симбиоза.
  - Мне всегда нравится, как ты рассуждаешь. - Хари вновь легла и закинула руки за голову. - Ты очень уверенно рассуждаешь. Прямо знаток всех истин на свете.
  По спине у меня побежали мурашки. Мне были знакомы эта интонация и этот чуть ироничный взгляд.
  - Без уверенности жить на свете трудновато, - сказал я, подавив смутный душевный трепет.
  Потом встал и, поцеловав Хари, направился в ванную.
  Стоя под прохладным душем, я с силой тер кожу, словно старался смыть с себя нечто липкое, не желающее отделяться от моего тела. Я с беспокойством понял, что настроение у меня вовсе не такое уж и приподнятое. Возможно, виной тому был бесформенный ночной кошмар. Чтобы искоренить ростки неприятного тяжелого чувства, я начал думать о том, чем же, собственно, буду заниматься, какое направление исследований разрабатывать. И тут мне в голову пришла одна неплохая, по-моему, мысль.
  Я продолжал обдумывать ее, бреясь перед зеркалом, в котором, кроме моего лица, отражалась часть комнаты с сидевшей на кровати Хари. Она уже успела вновь завернуться в длинное полосатое полотенце.
  Для воплощения этой идеи требовалась помощь Сарториуса, и я решил, что поделюсь с ним своими соображениями. Да и со Снаутом тоже.
  Хари сменила меня в ванной, а я принялся одеваться. Потом убрал постель и закрепил кровать на стене, стараясь побольше шуметь, чтобы эти звуки доносились до Хари. Когда она вернулась в комнату, я кивнул на приготовленное белое платье:
  - Надень вот это.
  У меня было готово объяснение насчет того, куда подевалась ее одежда, однако оно не понадобилось. Хари молча взяла платье, равнодушно взглянув на распоротый шов. Когда она оделась, я достал из ящика стола кусок медной проволоки - там, как и в других ящиках, лежало множество давно запримеченных мною разных нужных в хозяйстве предметов - и, проткнув ткань в нескольких местах, стянул шов. Хари приняла это как должное, словно именно так и нужно было 'застегивать' платья.
  Мы вышли в пустой коридор, и я повел Хари в сторону кухни. Но на полпути остановился и, пробормотав: 'Забыл! Подожди меня здесь, я сейчас', - быстро, почти бегом, вернулся в комнату. Вновь выдвинул тот же ящик стола, присел возле него на корточки и стал ждать.
  Я чувствовал себя садистом, но мне нужно было убедиться в том, что все осталось по-прежнему, и Хари все так же не может обходиться без меня. В глубине души тлела слабая надежда на то, что океан-Творец внес коррективы в свое создание - ну что ему стоило сделать это? В голове вдруг отчетливо прозвучал голос Снаута: 'Продолжаешь свои эксперименты, Кельвин?'
  По-другому я просто не мог. Мне нужна была полная ясность.
  Ждать пришлось недолго. Из-за неплотно закрытой двери донеслось приближающееся быстрое шлепанье босых ног - и Хари с искаженным лицом буквально влетела в кабину.
  - Я здесь, Хари, - уныло сказал я и встал. - Забыл одну нужную штуковину.
  Она резко остановилась, увидев меня. Лицо ее раскраснелось, грудь часто вздымалась. Спустя несколько мгновений взгляд ее стал осмысленным, и тут же в нем возник испуг. Хари неуверенно подошла ко мне и уткнулась лбом в мое плечо.
  - Крис... - срывающимся голосом невнятно произнесла она. - Что... что со мной? Я так испугалась... Что это?
  Я наклонился и поцеловал ее в висок, чувствуя себя Иудой Искариотом.
  - Ничего страшного.
  Она медленно подняла голову, посмотрела на меня расширившимися глазами, и я увидел в них два маленьких отражения своего лица - лица последнего негодяя.
  - Это все из-за болезни?.. Да?
  - Это нервы, Хари. Пойдем завтракать.
  Она продолжала в упор смотреть на меня.
  - Крис... ты спал, а я вспоминала. Пыталась... Не могу вспомнить, как я... как мы с тобой сюда... Давно?
  - Не очень, - ответил я, чувствуя, как деревенеет мое лицо.
  - А когда домой? Скоро?
  - Я работаю, Хари. Здесь очень много работы. Да и выбраться отсюда не так-то просто - ульдеры до Солярис пока не летают.
  - Но мы вернемся? - продолжала допытываться она.
  Это был хороший вопрос. Хотел бы я знать на него ответ.
  - Непременно вернемся, - чужим голосом произнес я.
  - Покажешь мне Землю в телескоп? Далеко до нее?
  Это становилось почти невыносимым.
  - Отсюда не видно ни Земли, ни Солнца, - сказал я. - Космическая пыль, целая туманность. А насчет 'далеко': в обычном пространстве - да; а при гиперпереходе - несколько месяцев на разгон до входа, плюс на торможение. Тут поблизости нет точек входа. Идем завтракать.
  ...И по пути на кухню, и за завтраком у меня не выходил из головы ее вопрос: 'Мы вернемся?' Мы. Я и она. Она...
  Если источник стабилизирующего поля был внешним, я обречен всю оставшуюся жизнь провести здесь, на Солярис. На Станции. Я стану пожизненным заключенным.
  Безусловно, на планете открывается широкое поле для исследований. Да, после нашего рапорта нужно ожидать новой вспышки интереса к океану, нашествия соляристов. Возможно, сюда направят даже специальную экспедицию, как это было во времена Шеннона. Десятки людей будут с любопытством разглядывать Хари. Сбежать с ней со Станции? Но куда? Под ядовитые небеса? И жить в скафандрах?..
  Впрочем, разве это главное? Главное - Станция превратится в мою тюрьму. Собственно, уже превратилась в мою тюрьму.
  Я мельком взглянул на Хари. Она с рассеянным видом вертела в руках чашку. Чашка была почти полной - Хари едва ли сделала два-три глотка. И бутерброды поглощал только я один.
  Я допил кофе - и вновь ко мне вернулась вчерашняя мысль. И теперь она уже не показалась мне такой отвратительной.
  'Гостья' Гибаряна...
  - Ты опять о чем-то думаешь, Крис, - сказала Хари. - Ты постоянно о чем-то думаешь.
  - Такая работа, - криво усмехнулся я.
  Я не любил, когда прерывали мои размышления. А размышлять я привык в одиночестве.
  Но выхода не было - приходилось настраиваться на постоянное присутствие постороннего. Постороннего - пусть даже это была моя жена, воссозданная из моей памяти всеблагим Творцом-океаном...
  - Прогуляемся по нашему дворцу, - сказал я. - А потом переговорю с коллегами.
  - А кто твои коллеги?
  - Доктор Снаут и доктор Сарториус.
  - Я их... знала?
  - Практически нет. Каждый из нас занимался своей программой, дел была куча, и на общение просто не оставалось времени.
  Ложь давалась мне все легче, я привыкал лгать. Какие еще неприятные перемены сулило мне будущее?
  Хари, повернувшись ко мне спиной, мыла посуду, а я смотрел на нее. Я любил ее, черт побери, я действительно любил ее и готов был благодарить океан за ее возвращение... воплощение... но какая-то горечь потихоньку копилась в душе, и кое-что я гнал прочь... а оно назойливо возвращалось...
  ...Я провел Хари по всем четырем ярусам Станции. Мы побывали в библиотеке и конференц-зале, на радиостанции и в аппаратной, в ремонтной мастерской, операторской и возле вертолетов. Хари молча следовала за мной и казалась слегка рассеянной. На обзорной площадке она долго смотрела на скользящие внизу маслянистые волны и вдруг тихо спросила:
  - А здесь есть хоть какая-то суша?
  - Есть, - ответил я. - Только совсем немного и не в этом районе.
  Потом мы вернулись в мою кабину и я, поколебавшись, позвонил Снауту.
  Он долго не отвечал, и я уже подумал, что он куда-то вышел, но тут экран видеофона осветился, и на нем возникло не очень приветливое лицо кибернетика.
  - Добрый день, Снаут, - сказал я. - Чем ты сейчас занят?
  Он с минуту молча смотрел на меня, словно не узнавая, потом пожевал губами и наконец ответил тусклым голосом:
  - Ничем особенным. Скажем, перечитываю Кафку. Хочешь зайти в гости? Или приглашаешь к себе? Дабы продемонстрировать, так сказать, результаты эксперимента. Он ведь оказался успешным, да?
  - Снаут, послушай... - начал было я, но он прервал меня:
  - Жди... те. Сейчас буду. Только извини, облачаться в парадную форму нет желания.
  Прежде чем я успел ответить, он отключился.
  - Какой-то он... неприветливый, твой Снаут, - с неудовольствием сказала Хари, с ногами забравшаяся в кресло у окна. - Он что, всегда такой?
  - Нет, - помолчав, ответил я, продолжая сидеть возле видеофона. - Озабочен проблемами, только и всего.
  Хари покивала, скептически поджав губы, и отвернулась к окну.
  Так, в тишине, мы просидели несколько минут.
  - А по-моему, он тебе просто завидует, - вдруг сказала она, поворачиваясь ко мне.
  Я удивленно посмотрел на нее:
  - Кто? Снаут? С чего ты взяла?
  Хари рассеянно провела пальцем по подлокотнику кресла и пожала плечами:
  - Да так... Он же говорил о каком-то твоем эксперименте. У тебя ведь что-то получилось, да?
  Я опустил глаза и молча кивнул, потому что у меня перехватило дыхание.
  - Ну вот. Он завидует, неужели ты...
  Раздался негромкий стук в дверь.
  - Входи, Снаут, - сипло сказал я.
  Хотя Снаут и заверял, что не собирается предстать перед нами в парадной форме, он все-таки сменил сетчатую майку на светлую, слегка помятую рубашку, а запятнанные полотняные штаны на коричневые, тоже слегка помятые брюки с широким поясом - такие были в моде лет пятнадцать, а то и двадцать назад. Остановившись на пороге, он кивнул мне, а потом подчеркнуто вежливо поклонился Хари, исподлобья глядевшей на него. Она ответила едва заметным кивком.
  - Это доктор Снаут, Хари, - сказал я и тут же вспомнил, что подобная сцена уже происходила совсем недавно. В библиотеке. С... другой Хари...
  Снаут, по-видимому, подумал о том же самом, потому что со странной усмешкой повторил те же, кажется, слова, которые сказал тогда:
  - Я малозаметный член экипажа... - И добавил: - И не только доктор Снаут, но еще и Аллан Снаут, или просто Аллан.
  - Проходи, Аллан, - сказал я.
  Снаут шагнул в комнату, развернул стоящий у стены стул и уселся на него задом наперед, сложив руки на его спинке. Я оказался между ним и Хари, которая по-прежнему сидела в кресле и теребила подол платья. Кажется, Снаут ей не понравился. Наше молчание начинало затягиваться.
  - Ты хочешь, чтобы я тебя поздравил? - наконец спросил Снаут, разглядывая свои руки.
  - А почему бы и нет?
  - Что ж, поздравляю, если тебе так хочется. Ты уже сообщил нашему доктору Сарториуса?
  - Еще нет. Но обязательно сообщу.
  - Ну-ну, - сказал Снаут, продолжая разглядывать собственные руки, словно он видел их впервые. Хари переводила взгляд с него на меня. - Позволь пожелать тебе дальнейших успехов.
  - Снаут, у меня есть одна идея, - торопливо произнес я. Мне не хотелось, чтобы он сейчас встал и молча ушел. - Еще одна попытка Контакта.
  Снаут поднял ладони и загородился от меня:
  - Нет-нет, я в этом не участвую. Не хочу, знаешь ли, вновь оказаться неправильно понятым. Зачем тебе Контакт, Кельвин? Зачем вообще нужен контакт горы и мыши? Слишком по-разному они видят мир, согласись.
  Хари взяла с подоконника какую-то книгу и начала с шелестом разворачивать цветные вкладыши. Это, конечно, было что-то из области соляристики.
  - Гора и мышь существуют в разных мирах, - продолжал Снаут, бросив на нее беглый взгляд. - В самодостаточных мирах. Так сказать, каждому свое.
  Я уже неплохо изучил его и поэтому молча ждал продолжения. Он вновь мельком взглянул на Хари, рассеянно рассматривавшую какие-то диаграммы, и сказал то, что я и рассчитывал услышать:
  - Впрочем, ладно. Давай свою идею. Надеюсь, речь не идет о тотальной бомбардировке или 'Пифагоровых штанах', которые можно начертать в небе с помощью какой-нибудь светящейся смеси?
  - Это мы оставим на потом, - ответил я. - Пока идея другая. Экспериментально установлено, что наша гора реагирует на воздействие. Я имею в виду энцефало...
  - Понял, понял, - не дал мне договорить Снаут. - Что дальше?
  - Это пока единственный известный нам канал. Почему бы не воспользоваться им для передачи как можно большего количества информации о человечестве? История, современность...
  Снаут некоторое время задумчиво барабанил пальцами по спинке стула. Потом медленно покивал:
  - И он все узнает и все поймет. Прочувствует и проникнется. И в ответ откроет нам свою душу и обучит манипуляциям с пространством-временем и прочим запредельным штучкам.
  - Не исключено.
  - Еще один фанатик Контакта, - пробормотал Снаут. - Опять ты пытаешься подойти с человеческими мерками, Кельвин. А ты не думаешь, что ему давно уже все о нас известно? Кажется, мы уже имели возможность убедиться...
  - Твои аргументы такие же непроверенные, как и мои, Снаут! По-моему, лучше все-таки действовать, чем сидеть сложа руки. Нужно провести эксперимент. Ничего не получится - что ж, будем думать о 'Пифагоровых штанах' или еще о чем-нибудь.
  - Эксперимент! - скривился Снаут. - Очередной эксперимент. Ну давай, Кельвин, экспериментируй. У тебя это довольно удачно получается. Тебя же не остановит мое отрицательное отношение к этому, верно? Ты ведь все равно будешь делать свое.
  - Я хотел узнать твое мнение.
  - А зачем тебе мое мнение, Кельвин? - Снаут тяжело поднялся со стула. - Договорись с Сарториусом - а он, конечно, не пройдет мимо такой идеи - и действуй. Иди в библиотеку, читай, освежай в памяти нашу историю - а потом Сарториус пропитает сии воды твоими знаниями. И приблизится к нам какая-нибудь симметриада и поведает человеческим голосом сногсшибательные истины.
  - Нужно действовать, - повторил я, пропуская мимо ушей его иронию.
  - Воистину, - кивнул Снаут. - А теперь позвольте вас покинуть. - Он перевел взгляд на Хари. - Там у меня, знаете ли, роботы стоят некормленые-непоенные. Буду рад видеть вас у себя в любое время. До встречи.
  Он вновь склонил голову, адресуясь к Хари, и Хари молча кивнула в ответ.
  Когда Снаут вышел, тихо прикрыв за собой дверь, она отложила книгу и уверенно сказала:
  - Ну конечно, он тебе завидует. Злится, что это не он придумал, а ты. Ты его не слушай, Крис. Поступай, как решил.
  Разумеется, я не стал ей объяснять, что дело тут вовсе не в зависти.
  - Поступай, как решил, - эхом пробормотал я и покосился на видеофон. - Что ж, пожалуй, так и сделаем. И начнем прямо сейчас - зачем откладывать в долгий ящик? Верно, Хари?
  Она с легким удивлением взглянула на меня и неуверенно пожала плечами:
  - Тебе виднее. Я же в этом не разбираюсь.
  - Прямо сейчас, прямо сейчас, - приговаривал я, разворачивая видеофон таким образом, чтобы в поле зрения Сарториуса, которому я намеревался позвонить, попал не только я, но и Хари. - Вот так...
  Сарториус включился сразу же, словно сидел у видеофона и ждал моего звонка. Я еще не успел ничего сказать, когда он увидел Хари. Я, конечно, не знаю, какой вид бывает у людей, столкнувшихся с привидением или с ожившим мертвецом, но, наверное, именно такой. Бледное лицо Сарториуса побелело еще больше, челюсть отвисла, глаза расширились, и даже сквозь контактные линзы было видно, что взгляд его полон изумления и страха... нет, это не совсем точное определение: Сарториус был просто потрясен. Через несколько мгновений кровь бросилась ему в лицо, и на лбу выступил обильный пот.
  - Добрый день, доктор Сарториус, - делая вид, что не замечаю его состояния, сказал я и передвинулся вместе со стулом чуть в сторону, чтобы заслонить от него Хари. Я не ожидал, что он испытает такой шок. - У меня к вам очередное интересное предложение.
  Он бессмысленно смотрел сквозь меня и шевелил тонкими губами, словно пытался что-то сказать. Или же шептал молитву. Казалось, он не слышит меня.
  - Доктор Сарториус! - повысил я голос, стараясь привлечь его внимание. - Давайте обсудим. Мне без вас не справиться, а эксперимент очень интересный.
  Я был уверен, что эти слова обязательно должны дойти до сознания Сарториуса. Так и оказалось. Доктор издал какой-то судорожный звук, похожий на всхлип, поджал губы и теперь уже смотрел именно на меня. Краска медленно исчезала с его лица, и оно приобретало обычную бледность.
  - Вам удалось, доктор Кельвин, - хрипло сказал он, откашлялся и ладонью вытер пот со лба. - Значит... процесс возобновился...
  - Тут дело в другом. Но не об этом сейчас разговор. Мы находимся здесь ради Контакта, не так ли? Предлагаю предпринять еще одну попытку, доктор Сарториус.
  Я повторил ему то, что уже говорил Снауту. Сарториус слушал меня все более внимательно, и видно было, что он справился с потрясением и пришел в себя. Во всяком случае, выглядел он теперь вполне обычно, хотя нет-нет да и пробегала по его лицу какая-то судорога.
  - Идея действительно интересная, - медленно сказал он, когда я замолчал. - Можете всецело рассчитывать на мою помощь, доктор Кельвин.
  - Тогда я прямо сейчас пойду в библиотеку, полистаю кое-что. А завтра проведем первый сеанс. Согласны?
  - Ваше предложение принимается, доктор Кельвин. Я поставлю вас в известность о том, в котором часу можно будет заняться вашей энцефалограммой. - Сарториус посмотрел на меня. Губы его все-таки слегка подрагивали.
  - Хорошо, - сказал я и нажал клавишу отбоя.
  В комнате наступила тишина. Ее тут же нарушил голос Хари:
  - Какие-то они все... Почему он так уставился на меня, Крис? Не узнал?
  Я повернулся к ней и подумал, что теперь в полной мере могу прочувствовать содержание выражения 'навеки вместе'. И другого: 'Скованные одной цепью'... И еще я подумал о детских сказках про джиннов, выпущенных из бутылки недальновидными людьми...
  - Наш доктор Сарториус так занят работой, что забывает, как выглядят другие. Только и всего, Хари. Пойдем-ка пороемся в книгах.
  
  6
  Мы с Хари просидели в библиотеке до самого вечера. Я показал ей, как играть в компьютерные игры - а их было великое множество, словно на Станцию прибывали не работать, а развлекаться, - и она с увлечением предалась этому бесполезному занятию, даже, кажется, забыв о моем присутствии. Впрочем, я не стал проверять, так ли это в действительности. Что я мог приобрести? Пять минут свободы? В обмен на истерику... Нет, до таких издевательств я еще не дошел. Я выбрал по картотеке десятка два книг, устроился в кресле у низкого столика, наискосок от Хари, не отрывавшей глаз от дисплея, и принялся их просматривать.
  Не знаю, кому когда-то пришла в голову идея тащить с Земли на Станцию, за тридевять земель, не только компактные дискеты, но и громоздкие книжные тома, но этот человек (или эти люди) явно был психологом. В сущности, книги являлись совершенно лишним грузом, все их содержание вполне могло уместиться на паре-тройке дискет - если подходить к делу чисто прагматически. Но они создавали привычный земной уют, который так важен для тех, кто годами оторван от родной планеты - говоря языком журналистов. Прав был Снаут, сказавший однажды, в одном из первых наших разговоров, что мы вовсе не хотим завоевывать космос - мы хотим только расширить Землю до его пределов...
  Все отобранные мною книги были солидными коллективными трудами, освещавшими разные аспекты развития человеческой цивилизации, обильно снабженными фотографиями, рисунками, схемами и картами. Я перелистывал страницу за страницей, проникаясь каким-то невольным благоговением и восхищением, словно со стороны, с космической высоты охватывая взглядом этот длинный нелегкий путь, и задавался теми же вопросами, которыми задавались многие другие, жившие на Земле до меня: кто мы? какова наша цель?.. и есть ли эта цель?..
  Мы до сих пор так и не стали единой семьей, думал я, нашу цивилизацию нельзя назвать планетарной. То тут, то там на нашем теле вдруг обнаруживаются все новые и новые язвы национальных и религиозных распрей. 'Нет ни эллина, ни иудея' - как бы не так! И плевать хотели на Библию почитатели Корана... Мы не достигли золотого века, и далеко не каждый день приносит нам радость. И хватает у нас и забот, и проблем, и добро, как во все времена, продолжает тяжелую схватку со злом, и не всегда, очень даже не всегда побеждает в этой борьбе. Да, мы достигли многого в сфере технического прогресса, но в общей своей массе человечество отнюдь не стало лучше, чем пять или десять веков назад. Вопреки мечтаниям романтиков-предков, мы продолжаем тесниться на Земле и не спешим выплескиваться в космические просторы, потому что человек рожден именно для жизни на Земле - в других мирах ему неуютно, и он стремится вернуться под родные небеса даже с самой распрекрасной планеты Галактики... Впрочем, такие планеты еще не открыты нами, да и вряд ли будут открыты в ближайшие столетия - опять же, вопреки надеждам праотцов, мы не рвемся исследовать Дальний Космос, хотя с овладением процессом гиперперехода это вполне технически осуществимо. Тем не менее экспедиции к другим мирам - вещь довольно редкая. Потому что мы - люди Земли, потому что мы в значительной степени уже удовлетворили свое любопытство и поняли, что нам не суждено, видимо, встретить себе подобных. Космос пуст, космос чужд человеку, и дальние миры не для нас. Только нам Господь дал разум, нам - и больше никому... кроме океана планеты Солярис...
  Кроме океана... Бесконечно чуждого нам...
  Или все-таки возможен Контакт?
  Буквы сливались у меня перед глазами. Земля была очень далеко, и я был страшно далеко от нее, и чувствовал здесь, рядом, вокруг, чужое присутствие. Присутствие океана.
  Я поднял глаза на Хари. Я видел ее профиль - такой знакомый и родной... Вздернутый нос... Она, закусив губу, сосредоточенно вела своих космических бойцов к победе в очередной звездной войне. Уничтожая врагов...
  Рядом со мной сидело порождение не поддающегося нашему познанию океана, и я вдруг подумал, что, может быть, океан пытался с помощью подобных созданий уничтожить нас, нежелательных пришельцев, дерзнувших нарушить плавный ход его вековых размышлений о сути мироздания... Мысль была совершенно нелепой - океан, наверное, мог бы с нами разделаться и не прибегая к таким ухищрениям; например, просто прихлопнуть Станцию симметриадой, - но мне на мгновение стало очень неуютно.
  Я закрыл книгу, положил ее на столик и взял было следующую, но в этот момент раздался протяжный сигнал видеофона, установленного на стенной полке позади моего кресла. Отложив книгу, я встал и подошел к аппарату.
  С экрана на меня вновь смотрел Сарториус. Он выглядел вроде бы как обычно, но я был бы никудышным психологом, если бы не понял, что это всего лишь маска.
  - Доктор Кельвин, я хотел бы задать вам один вопрос...
  Голос его подтвердил мою уверенность: он был тихим и слегка дрожащим, совсем непохожим на высокий пронзительный голос целеустремленного и непоколебимого доктора Сарториуса.
  - Слушаю, - сказал я. - Если смогу, отвечу.
  Кажется, я знал, о чем он хочет меня спросить.
  Сарториус молчал и смотрел мимо меня. Я оглянулся. Хари, полуобернувшись, наблюдала за нами. Лицо ее было не очень приветливым. Встретив мой взгляд, она опустила глаза и вновь повернулась к компьютеру.
  - Доктор Кельвин... - Сарториус сглотнул. - Как это получилось? Это важно. Я сказал вам в нашей недавней беседе, что процесс возобновился, но вы ответили, что дело в другом. В чем? Почему только с вами? Потому что именно ваша энцефалограмма избрана в качестве... м-м...
  - Тут действительно дело в другом, - ответил я, воспользовавшись его заминкой. - Дело в уже прекратившемся, судя по всему, процессе. - Я тщательно подбирал слова, ощущая спиной присутствие Хари. - Том самом, свидетелями... и участниками которого все мы недавно были. Я просто снял с орбиты ракету... которую сам же ранее и запустил.
  Трудно передать чувства, отразившиеся на лице Сарториуса после моих слов. Это был настоящий коктейль из недоумения, изумления, отвращения, разочарования и чего-то еще - если я правильно разобрался во всем этом.
  - Ах, вот оно что... - пробормотал Сарториус и сверкнул на меня ледышками своих линз. - А я уже было подумал... - Кажется, основным чувством, которое он сейчас испытывал, было все-таки, судя по интонации, разочарование. - Вот так вы решили, доктор Кельвин... Что ж, извините за беспокойство.
  Экран погас. Я повернулся и направился к своим книгам.
  - Чего они все? - рассеянно спросила Хари, не отрываясь от игры. - Как-то вы странно общаетесь.
  - Давай-ка без оценок, Хари, - довольно резко сказал я и вновь опустился в кресло.
  Она тут же бросила игру и замерла, опустив голову. Потом подошла ко мне, села на пол у моих ног, рядом со столиком, и положила голову мне на колени. И виновато сказала:
  - Прости, Крис. Я ужасно глупая. Вечно лезу не в свое дело, да?
  Она потерлась лбом о мои колени, и у меня заныло в груди. Я провел рукой по ее волосам - таким теплым, таким гладким... Господи, именно так говорила она мне... именно эти слова... там, у нас дома, на Земле...
  И все-таки благо или нет ее возвращение?..
  Она сидела у моих ног, я гладил ее волосы, и вновь шевельнулась в глубине сознания все та же страшненькая мысль. Черная Афродита Гибаряна. Ради нас с Хари. Ради Хари. Ради меня...
  ...А потом была ночь, и мы лежали рядом, и я целовал и ласкал ее, и она ласкала меня... Все было как десять лет назад, на Земле, и в полумраке можно было представить, что мы действительно на Земле, в нашей спальне. Но там, внизу, под днищем Станции, неслышно плескался океан, и какие-то невидимые, но ощутимые токи исходили оттуда, пронизывая мое тело, проникая в мой мозг, заставляя тревожно сжиматься сердце. Воздух был пропитан эманацией чего-то чужого, чуждого, и Хари тоже была частицей этого чужого и чуждого, и дыхание ее было отзвуком дыхания океана - инопланетного монстра, способного творить грозные, ужасные чудеса...
  Хари затихла, но я знал, что она не спит. В голове моей теснились клочья мыслей, я никак не мог упорядочить их, ухватить хотя бы одну, и мне не спалось. Хари лежала здесь, на этой узкой койке, бок о бок со мной, и мне внезапно остро захотелось побыть одному, чтобы разобраться в своих сумбурных, с привкусом отчаяния, мыслях. Но я был лишен такой роскоши, и мне не позволена была даже такая малость, как в одиночестве побродить по коридору или просто постоять у окна в холле, одному, не думая ни о чем. Просто постоять, но - одному... Одиночество сделалось для меня таким же недосягаемым, как край нашей расширяющейся Вселенной, и не дано мне было хоть когда-нибудь остаться наедине с самим собой, не ощущая рядом чужого присутствия.
  Сон, наконец, смиловавшись, снизошел на меня, но спал я плохо, то и дело просыпался и, кажется, то ли стонал, то ли плакал... И каждый раз, просыпаясь, я чувствовал прикосновение чужой руки, гладящей мой лоб. Я, полусонный, отбрасывал ее, вжимался в стенку, а она возвращалась и возвращалась - и эта постоянная опека раздражала и злила меня, и в каждом очередном обрывке сна я старался убежать от Хари. Я прятался в каких-то глухих закоулках, запирал за собой бесчисленные двери, метался по коридорам, спускался в заполненные мраком колодцы и, задыхаясь, выбирался из них, надеясь, что мне удалось, наконец, скрыться от преследования, - но Хари постоянно настигала меня, обнимала и начинала душить - и я вновь просыпался, хватая пересохшим ртом теплый безвкусный воздух...
  Когда я проснулся окончательно, в окно вливалось угрюмое красное утро. Красное солнце, распухшее и неприветливое, плавало в редкой пелене облаков. Голова у меня тупо ныла, во рту было сухо, как в пустыне. Хари рядом со мной не было. Я резко поднялся и тут же увидел ее. Она сидела на полу, обхватив руками колени, и исподлобья смотрела на меня. На ней вновь был мой бело-оранжевый полосатый халат.
  - Что?.. - сиплым голосом спросил я и потер виски.
  - Ты переутомился, Крис, - сказала Хари. - Тебе нельзя так много работать. Ты кричишь и дергаешься во сне, и чуть не сбросил меня на пол.
  - Наверное, все-таки сбросил, раз ты на полу, - пробормотал я, потянувшись к бутылке с прохладительным напитком. - Неправильный образ жизни, в этом все дело. А ведь тут, на нижнем ярусе, есть небольшой спортзал. Надо бы заняться. - Я сделал несколько жадных глотков, и мне стало легче.
  - Ты говорил во сне, что хочешь убежать от меня. Почему? Я не хочу... Не могу...
  Я похолодел. Вновь, как и в прошлый раз... Только тогда я гнал ее прочь от себя. Господи...
  Я внутренне собрался и начал говорить, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче:
  - Сны, как давно доказано, вовсе не отражают наших скрытых желаний. Это я тебе говорю как психолог. Да, была когда-то в ходу такая теория Фрейда. Абсолютно неверная, хотя иногда и срабатывавшая. Все очень просто объясняется, Хари: мне плохо спалось, мне было душно, хотелось разметаться, но на нашем тесноватом ложе... Вот я и хотел убежать, чтобы раскинуться привольно. Только и всего.
  Хари неуверенно улыбнулась и погрозила мне пальцем:
  - Ох, Крис! - И добавила жалобно: - Не могу без тебя...
  У меня по спине побежали мурашки. Я сполз с кровати, подошел к ней и положил руки ей на плечи. Нагнулся и поцеловал в кончик носа. Она схватила меня за уши, несколько раз несильно подергала и отпустила.
  - Иди в ванную, психолог. А потом я опять поиграю в библиотеке, хорошо?
  - Зачем в библиотеке? - Я кивнул на компьютер. - Играть можно и здесь. Ты будешь играть, а я буду ждать звонка доктора Сарториуса. А потом мы пойдем к нему.
  - И он опять будет пялиться на меня?
  - А разве плохо, когда мужчины пялятся на тебя?
  - Мне никто не нужен, - тихо сказала Хари. - Только ты.
  Я вновь поцеловал ее - сердце мое ныло, - разогнулся и посмотрел в окно. Поверхность океана была затянута густым красным туманом; он расстилался до самого горизонта и, медленно клубясь, поднимался все выше, залитый мрачными лучами красного солнца.
  Красный туман! Такой же красный туман... Я прилип к окну, всматриваясь в картину, которую никогда еще не видел здесь, на Солярис. Конечно же, сразу вспомнилась история с физиком Фехнером - членом экспедиции Шеннона, - ставшим первой жертвой океана. А 'Малый Апокриф' Равинтцера с рапортом пилота Бертона до сих пор лежал на моем столе. Я дословно помнил то, что писал по этому поводу в 'Апокрифе' Мессенджер: 'По моему мнению, то, что видел Бертон, было частью операции 'Человек', проводившейся этим липким чудовищем. Истинным источником всех образований, замеченных Бертоном, был Фехнер - его мозг в ходе какого-то непонятного для нас 'психического вскрытия'; в порядке эксперимента воспроизводились, реконструировались некоторые (вероятно, наиболее устойчивые) следы его памяти...'
  И вот вновь - такой же красный туман...
  - Ух, ты, как красиво! - сказала за моей спиной Хари.
  Да, в этом пейзаже была своя красота, но какая-то зловещая, грозная красота - во всяком случае, так мне показалось. Я все никак не мог оторваться от окна, глядя на поднимавшийся туман и вновь и вновь прокручивая в памяти события семидесятилетней давности, происшедшие с участниками первой соляристической экспедиции Шеннона...
  И после завтрака я продолжал думать о том же, расхаживая по комнате от стола к шкафам и обратно. Хари, вероятно, решила, что я размышляю над какой-то научной проблемой и не докучала вопросами. Впрочем, она вновь с головой ушла в мир компьютерных игр. Станция по-прежнему летела над полем тумана, и поле это казалось бесконечным. Туман больше не поднимался, в нем то тут, то там появлялись и исчезали завихрения, словно под его поверхностью неторопливо вращались лопасти гигантских винтов. Однако тех воронок, о которых говорил Бертон, я нигде не замечал.
  Задумавшись, я совершенно машинально прошел мимо шкафов и вместо того, чтобы повернуть назад, шагнул в открытую дверь кабины и побрел по коридору в сторону кухни. Не знаю, как далеко я бы ушел, но меня вернул к действительности голос Хари.
  - Крис! Где ты? - испуганно крикнула она из комнаты.
  Я остановился, очнувшись, и едва успел повернуться, как она вылетела в коридор и бросилась ко мне.
  - Я здесь, Хари, - угрюмо сказал я.
  Она сделала еще несколько все более медленных шагов и застыла посреди коридора, не сводя с меня какого-то полубессмысленного взгляда. Потом опустила голову и закрыла лицо ладонями. Я подошел к ней, и она глухо произнесла, не отнимая рук от лица:
  - Крис... Долго это будет продолжаться?
  - Ты о чем? - изобразил я непонимание. Неземная тяжесть давила мне на плечи.
  - О последствиях болезни... - Она открыла лицо. Глаза ее влажно блестели. - Почему меня перестали лечить, Крис?
  - Потому что ты не больна. - Я взял ее за руку и повел к двери кабины. - Пустяки, Хари. Это пройдет.
  - Когда?
  - Всему свое время, Хари. - Я ненавидел свою ложь. - Иди играй.
  Она вспыхнула и выдернула свою руку из моей.
  - Ты обращаешься со мной, как с ребенком. Я уже не маленькая, Крис!
  - Хари, не надо, не заводись. Давай не будем устраивать друг другу сцен.
  - Не будем, - коротко вздохнув, покорно сказала она и, войдя в комнату, вновь села за компьютер.
  Но играть не стала. Просто молча сидела, глядя на экран.
  Я не сделал к ней ни шага. Я не хотел разговоров. Я чувствовал, как в душе моей нарастает усталость.
  Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я вновь взглянул в окно. Завихрения уходили под ровный слой красного тумана, приобретая вид круглых углублений до ста, а то и больше метров в диаметре. Интересно, наблюдают ли за этим Снаут и Сарториус? Кстати, почему Сарториус до сих пор не звонит? Когда же он собирается, по его выражению, 'поставить меня в известность'? Когда же мы будем заниматься делом?
  Я взглянул на Хари - она все так же неподвижно сидела перед дисплеем, - подошел к видеофону и позвонил Снауту. Он не отозвался. Немного поколебавшись, я все-таки решил потревожить Сарториуса - однако и его видеофон не отвечал. Это меня слегка задело: согласился на эксперимент, а сам бродит неизвестно где. Возможно, торчит в каком-нибудь холле и пытливым взглядом буравит красный туман...
  Ладно, подумал я. Будем ждать. Хотя с его стороны это просто свинство - я должен что-то делать, а не маяться в своей кабине.
  Я взял с полки читаный-перечитаный том монографии Хьюга и Эгла 'История Солярис', сел спиной к Хари и начал его перелистывать.
  ...Терпения у меня хватило минут на сорок, не более. Положив книгу на пол, я встал со стула и повернулся к Хари. Она сидела, подперев голову руками; глаза ее были закрыты, но она тут же открыла их и мрачно взглянула на меня. Настроение у нее явно было не самым радужным. У меня тоже.
  Утро уже превратилось в красный день, пелена облаков почти полностью рассеялась, но туман и не думал исчезать. Углубления стали целыми котлованами, их края сужались ко дну, делаясь все более похожими на те воронкообразные отверстия, в которых Бертон искал пропавшего физика Фехнера. Но до поверхности океана они еще не добрались.
  Я вновь позвонил Снауту, и вновь безуспешно. Кибернетик либо крепко спал, либо занимался чем-то за пределами своей кабины. Сарториус тоже не отзывался. Меня начала охватывать злость, хотя для злости, в общем-то, не было оснований - ведь Сарториус не говорил, когда именно позвонит.
  - Пойдем-ка прогуляемся, Хари, - сказал я. - Поищем нашего чрезвычайно занятого доктора Сарториуса.
  - Ты мог бы предложить мне это и не таким тоном, - сердито отозвалась она. - Поласковей.
  - Я же просил тебя: давай обойдемся без сцен. Пора бы нам уже миновать этот этап.
  - Эх ты, психолог, - сказала Хари, вставая. - Знаток человеческих душ...
  - Прости. Это все потому, что я плохо спал.
  Хари подошла и в упор взглянула мне в лицо:
  - Нет. Это потому, что я тебе мешаю, Крис. Я же вижу, хоть я и не психолог.
  - Ну, что ты, Хари, - пробормотал я. - Просто я... просто у меня... - Я никак не мог подобрать слова.
  - Ладно, Крис. - Она грустно усмехнулась. - Не надо придумывать. Постараюсь быть незаметной.
  Она направилась к двери. Я, проглотив горький комок, последовал за ней.
  Не обменявшись ни единым словом, мы прошли по коридорам и поднялись на обзорную площадку. Там никого не было. Красный туман все так же застилал поверхность океана, он еще больше сгустился и напоминал кисель. Котлованы становились все шире и глубже, туман на их дне продолжал медленно вращаться, но пока не видно было там, в глубине, привычных буро-черных волн.
  Мы спустились на тот ярус, где находилась лаборатория Сарториуса. Во-первых, я хотел заглянуть на кухню - вдруг доктор сидит там, устроив для себя длительное пиршество? Во-вторых, за то время, что мы с Хари бродили по Станции, он мог вернуться в лабораторию.
  Кухонные столы просто поражали своей абсолютной пустотой, дверцы настенных шкафчиков были плотно закрыты. Казалось, здесь веками не ступала нога человека...
  Зато дверь в лабораторию была приоткрыта - это я увидел еще издалека. Мы подошли к ней, и я громко произнес:
  - Доктор Сарториус, это Кельвин. К вам можно? Я не дождался вашего звонка.
  Ответа не последовало. Взглянув на молча стоявшую рядом Хари, я открыл дверь еще шире и вошел во владения физика.
  Первое, что бросилось мне в глаза в этом светло-голубом зале - пустота на письменном столе. В этом смысле он почти не отличался от столов на кухне. С него исчезли стопки книг и дискеты, исчез зажим с детскими рисунками, и одиночество дисплея разделял только листок белой бумаги, аккуратно положенный в самый центр столешницы. Я почувствовал в этом какой-то подвох. Окинул взглядом лабораторию, убедился, что Сарториуса здесь нет и, ступая почему-то очень осторожно, чуть ли не на носках, начал приближаться к столу.
  Это была какая-то записка, всего два слова. Еще не дойдя до стола, еще ничего не прочитав, я ощутил смутную тревогу. Сразу же вспомнилась адресованная мне предсмертная записка Гибаряна, которую я нашел в его шкафу.
  Упираясь руками в столешницу, я вновь и вновь перечитывал два этих коротких слова. Нет, эта записка отличалась от записки Гибаряна. Та носила следа спешки и имела адресата. Эта не адресовалась никому и была написана крупными, ровными, словно по линейке, почти печатными буквами.
  Хари за моей спиной тихо охнула:
  - Как это, Крис?
  Я молчал и все перечитывал и перечитывал эти два слова:
  'Ухожу навсегда'.
  
  7
  Наш вертолет летел навстречу солнцу над бескрайним красным полем, совершая очередной, все более расширяющийся виток вокруг Станции. Очередной бесполезный виток. Снаут занимал место пилота, Хари я усадил в кресло рядом с ним, а сам устроился позади нее на откидном сиденье - хоть машина и была рассчитана только на двоих, конструкторы все же добавили на всякий случай одно дополнительное место. Мы были облачены в ярко-красные комбинезоны. Кислородные маски висели у нас на груди - в герметично закрытой кабине вертолета нормально дышалось и без масок. Снаут держал машину на высоте двадцати метров от красной клубящейся массы и осматривал пространство перед собой. Хари вела наблюдение по правому борту. Я старательно глядел в противоположную сторону. Время от времени вертолет нырял в гигантские воронки, пронизавшие-таки толщу тумана до черной, с кровавым оттенком, колышущейся поверхности океана, и мы всматривались в свои секторы с удвоенным вниманием. Но все было тщетно. Туман и волны - и больше ничего...
  Мы со Снаутом грубейшим образом нарушили инструкцию, покинув Станцию вместе и не оставив на ней ни одного человека. Но нам было не до инструкций - где-то там, в этом тумане, пропал доктор Сарториус, железный, несгибаемый и целеустремленный доктор Сарториус, способный регулярно бриться и чистить ботинки даже в такой ситуации, когда, по словам Снаута, на восьмерых оставалось только пятьсот килограммов кислорода...
  Обнаружив его записку, я, забыв о Хари, бросился разыскивать Снаута. Хари еле поспевала за мной. Я слышал за спиной ее прерывистое дыхание и, не оборачиваясь, быстро шагал к ремонтной мастерской, в надежде на то, что он возится там со своим кибернетическим хламом. В мастерской Снаута не оказалось, но, позвонив оттуда в его кабину, я, наконец, застал кибернетика на месте.
  - Сарториус, - коротко сказал я, поднеся к экрану записку.
  Снаут был трезв и хмур. Прочитав лаконичное безумное сообщение Сарториуса, он громко выругался и осекся, заметив Хари.
  - Идите в операторскую, я сейчас.
  Спустившись по лестнице, мы с Хари вошли в круглое помещение операторской. Буквально следом за нами туда ворвался Снаут в расстегнутой рубашке. Не глядя на нас, он устремился к пульту и начал с размаху тыкать в разноцветные клавиши чуть ли не всеми пальцами сразу.
  В течение нескольких секунд он выяснил, что в ангаре не хватает одного вертолета, и что этот вертолет - двухместный 'одуванчик' - стартовал с взлетной площадки еще ночью, почти пять часов назад, как свидетельствовало информационное табло.
  Затем Снаут ввел в действие программу торможения с последующим переводом Станции на обратный курс и остановкой в точке старта 'одуванчика'.
  - Теперь связь, - сказал он, не дожидаясь подтверждающего сигнала, и быстрым шагом направился к выходу из операторской, добавив на ходу: - Сукин сын!
  В помещении радиостанции мы с Хари вновь оказались в роли наблюдателей, потому что Снаут молниеносно проделал все сам: врубил связь и запустил локатор.
  Впрочем, все его манипуляции оказались напрасными: Сарториус на запросы не отвечал, а экран локатора оставался пустым. Еще раз выругавшись, Снаут бросил: 'К вертолетам!' - и мы поспешили на взлетную площадку. Вертолеты были более маневренными и быстрыми, чем сама Станция, и гораздо лучше подходили для экстренных поисков.
  И я, и Снаут прекрасно понимали, ЧТО в данной ситуации может означать отсутствие радиосвязи и девственно чистый экран локатора. И кислорода у Сарториуса должно было уже оставаться в обрез. Но мне, как, наверное, и Снауту, и в голову не приходило отказаться от попытки отыскать пропавшего физика. Даже если шансы наши были ничтожно малы. Даже если никаких шансов не было...
  Вглядываясь в плывущие под вертолетом завихрения красного тумана, я отчетливо представлял себе, как поступил Сарториус: взлетел, увел вертолет от Станции и, выключив двигатели, рухнул в океан. Я почти не сомневался в соответствии действительности этой рисовавшейся мне картины. А за то время, что мы провели в поисках, я, как мне думалось, определил и мотивы этого страшного поступка, которого никак нельзя было ожидать от Сарториуса. Скорее уж, так мог бы поступить я или Снаут, но только не он - железный и несгибаемый...
  Все дело было в 'госте' Сарториуса... и в Хари. В возвращенной мною Хари. Вероятно, Сарториус, как и я, и Снаут, тоже однажды избавился от своего 'существа F' подобным образом, заманив его в ракету и запустив в космический простор вокруг планеты. Увидев вчера Хари и поговорив со мной, когда мы с ней были в библиотеке, он понял, что тоже может вернуть своего 'гостя', чьи рисунки лежали у него на столе. Я не знал, чем он был для Сарториуса, хотя и догадывался... И вот тут-то он и оказался в той ужаснейшей ситуации, когда обязательно нужно делать выбор из двух исключающих друг друга возможностей, и каждая возможность по-своему нежелательна. Отказавшись от мысли вернуть 'гостя', он всю оставшуюся жизнь клял бы себя за то, что смалодушничал и не сделал то, что было буквально в его руках. А если бы он вернул 'гостя'... Неотвязный, никогда не взрослеющий маленький ребенок, постоянно путающийся под ногами, требующий внимания и мешающий - вот оно, главное! - без конца мешающий работать. И этим сказано все...
  Я невольно поежился. Не хотелось бы мне оказаться в шкуре Сарториуса... Хотя мне хватало и собственной шкуры. Очень неуютно мне было в собственной шкуре...
  Я повернулся к Хари. Она прижалась лбом к прозрачному колпаку кабины и внимательно смотрела вниз. Вертолет описывал широкую дугу, и солнце переместилось вправо, светя прямо ей в лицо. Оно уже опускалось к горизонту, словно его притягивал какой-то гигантский магнит, и до сумерек оставалось не так уж много времени. Ни одна попытка связаться с Сарториусом, которые периодически предпринимал Снаут, не увенчалась успехом. И теперь я был абсолютно уверен в том, что наши поиски не дадут желаемого результата: вертолет с телом доктора Сарториуса давно покоился в глубинах океана.
  Еще одна жертва океана... нет, не океана! Жертва собственного, совершенного когда-то действия... или бездействия... Или мысли... Никто никогда не узнает, какой 'островок памяти' существовал в мозгу доктора Сарториуса, 'островок', извлеченный оттуда и воплощенный в реальность Творцом-океаном, вселенским богом, почему-то избравшим местом своего обитания захолустную планету Солярис.
  Снаут направил вертолет в очередную широкую воронку и вдруг резко подался вперед, а потом на мгновение обернулся ко мне. Лицо его было бледным. Я приподнялся, заглядывая через приборную панель вниз, и увидел то, что уже видел он: у самой стены тумана покачивался на волнах светлый скафандр.
  - Спускайся! - выдохнул я.
  Снаут снижался очень осторожно, стараясь держаться подальше от красной клубящейся стены. Он, конечно же, помнил свидетельство Бертона из 'Малого Апокрифа' о том, что этот туман - очень липкая коллоидная взвесь. Когда порыв ветра бросил вертолет Бертона в эту взвесь, она затянула стекла, облепила винт, и машина чуть не упала в океан.
  Хари придвинулась к приборной панели, и по ее напряженной позе я понял, что она тоже неотрывно смотрит вниз.
  - Готовь лодку, Кельвин, - не оборачиваясь, скомандовал Снаут. - Слишком высокая волна, не сядем.
  Вертолет был оборудован поплавками для посадки на поверхность океана, но при таких волнах он в любой момент мог перевернуться и увлечь нас вместе с собой в черную глубину. Я поднялся с сиденья и, согнувшись, сделал два шага к хвостовому отсеку. Вытащил из-за баллонов с кислородом сложенную надувную лодку и вернулся на свое место.
  Перед вертолетом вздымалась клубящаяся красная стена. До поверхности океана было метров десять, не больше. Светлый скафандр продолжал качаться на волнах неподалеку от нашей машины. Снаут удерживал вертолет на одном месте и явно не собирался подлетать ближе.
  - Давай, Кельвин!
  Я развернул кресло Хари, так что она оказалась лицом к Снауту, и протиснулся к дверце, волоча за собой лодку. Хари, запрокинув голову, молча наблюдала за моими действиями. Приглушенно и ровно, на одной заунывной ноте, гудели двигатели.
  - Я сейчас вернусь, Хари, - сказал я, положив руку ей на плечо. - Ты все время будешь видеть меня.
  Я поправил заплечные баллоны, потянул за ручку, и когда дверца отъехала в сторону, сбросил вниз раскладную лестницу. Надвинул на лицо кислородную маску - то же самое сделал Снаут и, подчиняясь его жесту, Хари, - зажал под мышкой лодку и начал спускаться.
  Ветра почти не было, и мой спуск прошел без осложнений. Оказавшись над самой поверхностью океана, я, держась одной рукой за лестницу, другой нащупал клапан в мягкой, но прочной оранжевой оболочке и отпустил лодку. Она почти мгновенно наполнилась газом, действительно обретая форму лодки, и я шагнул в нее с лестницы. Сел и взялся за маленькие весла, закрепленные на обоих бортах. Сделал несколько гребков, поднял голову к вертолету и помахал рукой, показывая, что все в полном порядке. Такие вещи мне не раз приходилось проделывать на Земле, в период подготовки, и волны там были похлеще, не чета этим, полусонным и ленивым. Вертолет продолжал висеть на том же месте, поблескивая кругами стремительно вращавшихся винтов, словно прикрепленный к невидимой нити. Кроме гула его двигателей, не было слышно вокруг никаких других звуков. Снаут поднял руку в ответ, а Хари вжалась лицом в стекло и неотрывно глядела на меня, и я подумал, что она сейчас не выдержит и бросится следом за мной. Скрипнув зубами, я отвернулся от вертолета, застывшего на фоне темнеющего неба, и направил лодку к скафандру. Меня пробирал невольный озноб.
  Весла были не очень удобными, но все-таки, вовсю орудуя ими, я вскоре приблизился к цели и вытянул из узкого проема в борту буксирный конец. Лодка и скафандр соприкоснулись - красная стена была совсем рядом, - и я, стараясь унять дрожь в руках, с третьей попытки защелкнул крепления троса на локтевом сгибе скафандра, плавающего как бы 'на животе'. Потянул за трос и без особых усилий перевернул скафандр. Мне открылось стекло шлема - тусклое, в радужных разводах и каких-то темных пятнах. Сквозь него ничего не было видно. Я перевел взгляд на круглый металлический жетон, прикрепленный к нагрудному карману скафандра, с вдавленными сверху и снизу полукружиями слов. И все-таки вздрогнул, хотя и ожидал увидеть нечто подобное.
  Клубилась стена тумана, темнота медленно заливала далекое небо, отрешенно вздымались и опадали вялые волны, монотонно гудел вертолет...
  Сделав несколько безуспешных попыток, я наконец сумел отцепить порыжевший жетон. Потом снял зажимы буксирного конца с рукава скафандра и направил лодку назад, к лестнице. А светлый скафандр остался у красной стены тумана - плавучая гробница, день и ночь качавшаяся на волнах под чужими звездами. Вверх - вниз... Вверх - вниз... Вверх - вниз...
  Поднявшись на борт вертолета, я увидел, что глаза Хари полны слез. Однако она молчала, закусив губу и глядя, как я достаю жетон из кармана и протягиваю Снауту. Кибернетик, кажется, уже все понял. Он осторожно, двумя пальцами, взял металлический кругляш и медленно прочитал надпись вслух - сначала то, что было написано вверху, а потом остальное:
  - Карл Фехнер... Солярис... Первая экспедиция...
  Да, это был тот самый физик Фехнер из экспедиции Шеннона, поиски которого когда-то вел Бертон. Семь десятков лет минуло с той поры, и все эти годы тело Фехнера носило по волнам океана. Океан стал его могилой - а стоит ли тревожить мертвых и поднимать из могилы? Думаю, что нет.
  Снаут положил жетон на панель перед собой и сказал:
  - Отдадим родным... Если остались...
  Он понял меня. А вот Хари, конечно же, не поняла.
  - Это не доктор Сарториус? - Она с каким-то испугом посмотрела на жетон, потом обернулась ко мне. - Почему ты не забрал его, Крис? Кто такой Карл Фехнер?
  - Этот человек погиб семьдесят лет назад. Он должен остаться здесь.
  Губы ее приоткрылись, она хотела сказать еще что-то, но так и не сказала. Отвернулась и съежилась в кресле. Снаут потер жетон пальцем и устало произнес, глядя в пространство перед собой:
  - Темнеет. Будем возвращаться.
  Вид у него был подавленный. Я чувствовал себя не лучше.
  Последние его слова прозвучали полувопросительно, и вопрос этот был адресован мне.
  - Да, будем возвращаться, - кивнул я.
  - Завтра продолжим по очереди, - сказал Снаут. - Сначала я, потом вы.
  Я промолчал. Все было предельно ясно, но Снаут не решался объявить об этом вслух. Как и я.
  Вертолет взмыл в вечернее небо, развернулся хвостом к угасающему мрачному закату и по прямой устремился к Станции, повисшей над океаном где-то за линией горизонта. И только теперь я понял, что устал. Это была даже не физическая усталость, которую без труда можно снять, хорошенько выспавшись и постояв затем под контрастным душем, а совсем другая... Сарториус... Фехнер... Хари...
  Хари...
  Я отмахнулся от невеселых мыслей, закрыл глаза и попытался представить себе что-нибудь хорошее и успокаивающее. Мелкий летний дождь, тихий лес, клочки голубого неба, облака, неторопливо и беззаботно плывущие над верхушками деревьев... Поляна, коричневые шляпки грибов в густой траве... Песчаный берег узкой быстрой речушки, стайки мальков над волнистым песчаным дном, зелень кустов, опустивших длинные ветви в воду... Коршун, с ровным гулом парящий в далеком небе... Заброшенное сельское кладбище, тропинка, ведущая к заросшим лопухами и крапивой развалинам церкви... Дубовая рощица на холме за речной долиной, залитой солнцем, нашим родным привычным солнцем... И вокруг, отовсюду - монотонный гул...
  Сгущался над речной долиной красный туман, тянулся над болотцем, множеством клубящихся отростков подбирался к рощице на холме - и все тонуло в тумане, а он твердел, превращаясь в непробиваемую скорлупу, в красный лед, в котором навсегда застывало все живое... Гул катился, катился над кровавой долиной, и сзади, по пятам, тихо крался кто-то невидимый, дыша в затылок... моя собственная тень, от которой нельзя убежать...
  Сдавленный возглас Снаута вырвал меня из полудремы. Я открыл глаза и посмотрел на кибернетика, а потом туда, куда был направлен его взгляд. И сонливость в тот же миг слетела с меня. Потому что впереди, возвышаясь над полем тумана, виднелось нечто, очень смахивавшее на жилые строения. На земные жилые строения. Сумерки скрадывали детали, но видимость была еще вполне приемлемой для того, чтобы рассмотреть это очередное порождение океана. Я сразу же мысленно окрестил его 'городом' и, просунувшись между креслами Снаута и Хари, с любопытством разглядывал приближавшиеся соляристические формы. Таких я никогда не видел ранее - ни воочию, ни на мониторе компьютера после распаковки очередного информационного пакета. Для Снаута, судя по его виду, этот столь неожиданный здесь пейзаж тоже был в диковинку.
  - Надо осмотреть, - сказал я ему, будто он и сам не знал, что делать в таких случаях.
  Направляемый рукой Снаута вертолет поднялся выше и завис над 'городом'. Мы все прильнули к колпаку кабины и разглядывали диковинное образование, поднявшееся из тумана. Закат угасал, от 'строений' тянулись длинные густые черные тени, не позволяя разобрать все до мелочей. Однако многое нам все же удалось разглядеть с нашей высоты. Я хотел напомнить Снауту о видеокамере, но, подняв голову, увидел, что она уже работает.
  Распростершееся под вертолетом образование действительно очень напоминало земной город своими подобиями зданий, улиц, скверов, скамеек и навесов над круглыми столиками летних кафе. Там были и копии типичных загородных домов, и небольшие сады, и треугольные площадки для подзабытой уже игры в швейцарский теннис. Там было еще много всякого - и глаза мои разбегались, не в состоянии охватить каждый уголок и закоулок. Этот соляристический объект, протянувшийся, как я прикинул, на три с лишним километра с запада на восток и километров на пять с севера на юг, не был копией какого-то определенного земного города. Это был слепок отдельных кусочков разных городов и поселков - во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.
  Копии... Давным-давно, в первый и второй годы исследовательских работ на Солярис, океан иногда копировал части погружаемой в него аппаратуры... Но тут было другое. То, что я видел, больше подходило к рассказу того же Бертона о стене огромного здания, появление которой он наблюдал в одном из отверстий, пробуравивших красный туман. Ему тогда даже показалось, что в некоторых окнах что-то движется... Что-то - или кто-то?..
  Я похолодел от внезапного предположения, повернулся к Снауту, завороженно глядевшему на этот феномен, и сказал:
  - Кажется, я знаю, что это такое, Снаут. Давай попробуем сесть.
  Снаут, не отрываясь от стекла, не сразу ответил:
  - Я тоже догадываюсь, Кельвин. Стоит ли проверять?
  - Да, - не очень твердо произнес я. - Для полной уверенности и ясности. Мы должны знать наверняка.
  - Кто умножает познания, тот умножает скорбь, - медленно сказал кибернетик. - Пожалуй, Соломон был прав. По-моему, это как раз такой случай.
  - Мы должны знать наверняка, Снаут! - упрямо повторил я. - Если не хочешь, я пойду один.
  - Нет, со мной, - раздался напряженный голос Хари. - Я не отпущу тебя одного. Можешь злиться, можешь ругаться, но я пойду с тобой.
  Я даже не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше, в той, прежней, жизни, у нее было такое решительное выражение лица. Снаут издал какой-то неопределенный звук и повел вертолет на снижение.
  - Рискуешь, Кельвин, - сказал он спустя несколько секунд. - А вдруг все это внезапно развалится на части и уйдет в глубину? - По-моему, он цитировал показания Бертона.
  - Посмотрим, - отозвался я. - Думаю, такое не случится, и ты это знаешь, Снаут. Я зайду только в один дом. Только в один, любой. И все.
  Нельзя сказать, что мне не было страшно. Да, я боялся, но совсем не того, о чем говорил Снаут. Я боялся встречи с чужой памятью...
  Кровавый закат окончательно померк, и темнота сразу же сгустилась, словно только и ждала этого момента. Снаут включил носовой и нижний прожекторы, и в их сиянии стали отчетливо видны приближавшиеся крыши зданий. Кое-где в окнах горел свет - я мог поклясться, что раньше они были темными, - и мне стало совсем не по себе.
  - Садись вон там, у крыльца. - Я показал рукой на вымощенную подобием тускло блестящего булыжника широкую площадку перед двухэтажным домом - таких домов было много в нашем Четвертом пригороде. Слева от входной двери светилось занавешенное белыми шторами окно.
  Снаут молча кивнул и очень мягко, без толчка, посадил машину на камни.
  - Глушить двигатели не буду, - сказал он, пристально глядя на меня. - Ступай, Кельвин, удовлетвори свое любопытство. Поставь очередную точку над i. Только не задерживайся.
  Я вновь натянул кислородную маску и повернулся к Хари. Она уже была в маске. Я открыл дверцу, выдвинул короткий трап и осторожно спустился на подобие каменной мостовой. Опора под ногами казалась прочной, и вряд ли можно было ожидать, что она вдруг разверзнется черным провалом. Я подал руку Хари, и когда она очутилась рядом со мной, помахал Снауту, не сводившему с нас глаз. И медленно направился к крыльцу.
  Входная дверь была не заперта. Я толкнул ее и шагнул в неширокий коридор, освещенный квадратной плитой вмонтированного в потолок светильника. Там были еще две двери - слева от меня и впереди, в дальней стене, - и лестница, ведущая наверх. Все это: пол, стены, двери, лестница - было очень похоже на настоящее. Оставалось только гадать, откуда океан берет 'строительные материалы' и каким образом, с помощью каких процессов творит копии объектов, воссоздавая даже некоторые мелкие детали типа кружевных завитушек на лестничных перилах.
  А как он создает свои 'геометрические симфонии' - симметриады?.. Возможно, сотворить этот дом для него было так же легко, как для меня - оставить след своего пальца на мониторе компьютера.
  Мне очень не хотелось открывать дверь, ведущую в комнату с белыми шторами. Не то чтобы я боялся, просто мне было как-то неприятно, как-то не по себе... словно я собирался подсматривать, словно намеревался увидеть то, что не предназначалось для моих глаз...
  Но я знал, что не уйду отсюда, не удостоверясь.
  Медленно, как во сне, я начал приближаться к этой двери - и замер, услышав шаги за спиной. Только через несколько показавшихся бесконечными мгновений я понял, что это Хари. Обернувшись, я буквально наткнулся на ее пронзительный, недоуменный и растерянный взгляд. Я обеими руками оттянул от лица кислородную маску и успокаивающе сказал:
  - Все в порядке, Хари. Сейчас мы заглянем в эту комнату и сразу вернемся к Снауту.
  Недоумение не исчезло из ее глаз, но она неуверенно кивнула, словно говоря: 'Тебе виднее'.
  Я подошел вплотную к двери. Не торопясь открыл ее, хотя сердце мое бешено стучало, и остановился на пороге. В комнате было светло. Там стояли гнутые стулья, как на старинных картинах, стол и длинный диван у стены. Там было и много других предметов, но я не стал их рассматривать. Мой взгляд приковала к себе немолодая женщина в переливчатом черно-красном домашнем халате. Женщина сидела в уголке дивана, подперев голову рукой. На безымянном пальце блестело узкое золотое кольцо. Ее рыжеватые волосы были гладко зачесаны назад, а лицо казалось усталым и каким-то тусклым - возможно, из-за отсутствия косметики. Рядом с ней на диване лежали какие-то разноцветные лоскутки. Женщина безучастно смотрела на меня, и я сразу узнал этот взгляд: такой же взгляд встретил меня там, в холодильнике, где лежало тело Гибаряна...
  С десяток секунд мы смотрели друг на друга. Потом женщина закрыла глаза и, казалось, погрузилась в сон, продолжая подпирать голову рукой.
  Делать мне тут больше было нечего - я, словно Фома неверующий, удовлетворил свое любопытство. Попятившись, я наткнулся на стоявшую сзади Хари. Закрыл дверь и, взяв ее за руку, повел к выходу. Она безропотно подчинилась.
  Нельзя сказать, что я был совершенно ошеломлен увиденным. Я увидел именно то, что и предполагал увидеть - не по форме, конечно, а по содержанию. Это могла быть женщина, и мог быть мужчина. Или ребенок... Я был ошеломлен другим. Вне всякого сомнения, мы столкнулись с материализованными океаном 'островками памяти'. Но памяти не моей, и не Снаута, и не бедняги Сарториуса... Это, несомненно, была реконструкция следов памяти тех людей, которые исследовали Солярис гораздо раньше нас. Десятки лет назад. Тех людей, которые давным-давно покинули Солярис и вернулись на Землю... и многие из которых, скорее всего, уже вообще покинули наш мир... Участники экспедиции Шеннона... Участники экспедиции Гезе... Штробла... Севады...
  Они покинули Солярис, - но материализованные следы их памяти остались. Остались - и существовали уже десятки лет.
  А это значило, что Хари никуда не денется от меня... вернее, я никуда не денусь от Хари. До самой смерти. Моей смерти.
  Увидев, что мы вышли на крыльцо, Снаут с явным облегчением откинулся на спинку своего пилотского кресла и нетерпеливо махнул нам рукой. Как только я следом за Хари забрался в вертолет, он поднял машину над 'городом', освещая прожекторами подобия земных зданий. Видеокамера продолжала съемку.
  И все же я был слишком потрясен увиденным и своей догадкой, чтобы о чем-то говорить, и в ответ на его вопросительный взгляд ограничился кивком.
  - Значит, все та же операция, - медленно сказал он, окидывая взглядом проплывающий под нами 'город'.
  Я понял, что он имеет в виду операцию 'Человек', как назвал этот феномен Мессенджер. Океан не разрушил то, что сам же и создал много лет назад. И вновь у меня возник тот же вопрос: почему? Оставил как память? Просто забыл? Не счел нужным прилагать какие-то усилия для того, чтобы вернуть все в прежнее состояние? Полагал, что носители 'островков памяти' когда-нибудь вернутся сюда? Просто забавлялся?
  Вопрос был совершенно несостоятельным. Я упорно хотел видеть в океане Солярис разумное существо, внутренне хоть в чем-то подобное нам; этого желало мое сердце. Но разумом я понимал, что дело обстоит совсем не так...
  Но ведь он же все-таки откликнулся на мою мольбу, создав для меня иной мир!
  - Что это, Крис? Откуда здесь такой город? Кто в нем живет? - Глаза Хари были переполнены изумлением. - Почему ты не говорил, что здесь есть кто-то еще? Это другая Станция?
  - Да, - с трудом сказал я. - Это другая Станция. Я потом тебе все расскажу, только не сейчас. Сейчас я чертовски устал.
  
  8
  Мы продолжали поиски Сарториуса еще двое суток, и все это время Станция неподвижно висела над океаном в той точке, где она находилась, когда Сарториус покинул ее. Туман рассеялся утром голубого дня, после нашего совместного первого вылета, и вместе с ним исчез и 'город'. Вероятно, он погрузился в океанские глубины, и когда-нибудь вновь всплывет - там же или в другом месте. И в его зданиях по-прежнему будут находиться мужчины, женщины и дети - 'существа F', как когда-то назвал их Снаут. Бесстрастно ждущие тех, кто сохранил их в своих воспоминаниях...
  Мы с Хари закончили поиски вечером очередного красного дня и вернулись на Станцию.
  Снаут ждал нас на взлетной площадке.
  - Все, Кельвин, - сказал он, когда я выбрался из вертолета. - Прекращаем. Бесполезно.
  Я молчал.
  - Будем считать пропавшим без вести, - продолжал Снаут. - Я уже подготовил рапорт. Ты согласен?
  Я молча кивнул.
  А до этого был разговор с Хари, и мне пришлось дважды солгать ей. Да, ложь, ежедневная ложь, все увереннее становилась основой моих отношений с Хари...
  Она была потрясена и подавлена уходом Сарториуса, она хотела понять, что толкнуло его на этот шаг. Я тоже испытывал нечто похожее на шок, но старался держать себя в руках. Я просто не имел права окончательно раскисать, я должен был пытаться найти хоть какое-то решение - или же махнуть на все рукой и плыть по течению. Но любое течение раньше или позже обязательно кончается...
  - Почему, Крис? - спросила она, когда мы лежали в полумраке моей кабины. - Что здесь происходит?
  - Это срыв, - ответил я. - Психический надлом. Доктор Сарториус привык быть победителем, здесь же все его эксперименты заканчивались неудачей, а блестящие гипотезы разлетались в пух и прах. Солярис оказалась ему не по зубам... как и десяткам до него.
  - И что, эти десятки... тоже?
  - Нет, конечно. Хотя я уверен, что Севада, например, - именно так. Врезался в быстренник. Те десятки занимались этим преимущественно на Земле, где есть тысячи способов отвлечься. А Сарториус был здесь и постоянно думал об этом. Снаут нашел выход - не будем говорить, хороший или плохой, - но выход: он снимает напряжение алкоголем. А Сарториус, насколько мне известно, не притрагивался к спиртному.
  - А ты? - тихо спросила Хари. - Какой у тебя выход?
  - Я еще не дошел до такого состояния, чтобы искать выход. Я не такой одержимый, как Сарториус. А он сломался.
  Я надеялся, что мой голос звучит не очень фальшиво. И я не хотел громоздить одну ложь на другую и говорить ей то, что она надеялась услышать: выход - это она, Хари.
  - И в том, что произошло, - продолжал я, - есть немалая часть моей вины. Это я уже сказал вполне искренне. - Все-таки - профессиональный психолог... Я ведь видел, что он не в своей тарелке, но никаких мер не принял.
  - Тот ваш разговор в библиотеке... Ты его чем-то расстроил?
  - Да нет, - медленно ответил я. - Пожалуй, озадачил.
  - Но он ведь не из-за этого?..
  - Просто Солярис оказалась ему не по зубам, - повторил я.
  - Ты не мучайся, Крис. - Хари провела пальцем по моей щеке. - Ты не виноват. Кто мог знать, что все... так...
  Я едва удержался от стона. Я растворялся во лжи, я, прежний, просто переставал существовать.
  Хари больше ничего не говорила, и я уже начал проваливаться в тяжелый сон, когда вновь услышал ее голос.
  - Крис! - шепотом позвала она.
  - М-м-м... - сонно промычал я в ответ, надеясь избежать ее вопросов.
  Но Хари не терпелось узнать все до конца.
  - Крис, - повторила она чуть громче, - расскажи о той Станции. Женщина в комнате - кто она? Почему ты ей ничего не сказал? Какая-то странная женщина... А другие?
  - Я устал, Хари. Хочу спать.
  - Ладно. - Она коротко вздохнула. - Как-то странно. По-моему, ты от меня что-то скрываешь, Крис... Что-то не так...
  Я внутренне напрягся. Было противно продолжать лгать, но что еще мне оставалось делать?
  - Мне мало что известно, - начал я, обдумывая каждое слово. - Это закрытая тема. Снаут знает не больше меня. Был один проект, несколько лет назад...
  Я ронял и ронял в тишину слова, на ходу выдумывая подробности - к счастью, Хари не могла видеть в темноте мое лицо. Лицо лжеца. Я рассказывал о специально отобранной группе исследователей, которые якобы должны были проводить здесь довольно рискованные эксперименты с непредсказуемыми последствиями. Именно для них и был создан 'город'. Я ссылался на крайнюю скудость информации о деятельности этой группы. В основном, говорил я, приходится довольствоваться только слухами и кое-какими обмолвками руководства института. Ясно одно: эксперименты закончились плачевно, обернувшись против самих исследователей. Их организм претерпел какие-то радикальные изменения, делавшие опасным для человечества возвращение группы на Землю. Группа находится под контролем, но дальнейшая ее судьба пока под вопросом.
  - Повторяю: мне почти ничего неизвестно, - закончил я. - Но, возможно, когда-нибудь нас и просветят на этот счет.
  Не знаю, поверила или нет Хари в эту ложь, но после долгого молчания она произнесла только одно слово: 'Ужасно...'
  На следующий день, сменив кибернетика, вернувшегося ни с чем с поисков Сарториуса, я вел машину над океаном. Хари сидела рядом - моя неотвязная, неотступная тень. Еще на взлетной площадке Станции у меня мелькнула подленькая мысль: а что, если запрыгнуть в кабину и резко стартовать, оставив Хари? Что тогда? Она бросится следом за мной и упадет в океан? Потеряет сознание? Сойдет с ума? Попытается пуститься вдогонку на другой машине и, скорее всего, разобьет ее при взлете или утопит в океане, потому что не умеет водить вертолет? Или же примется крушить Станцию? А сил у нее хватит - при одном воспоминании о той выломанной двери в моей комнате, которую Снаут заменил во время моего пребывания в иной реальности, меня пробирал озноб.
  Нет уж, думал я. Не сейчас и не здесь. Может быть, на Земле. Если мы имеем дело с эндогенным источником поля. Хотя кто пустит Хари на Землю? Она - явление чисто соляристическое, и изучать это явление будут именно здесь, на Станции, и я буду непрерывно при сем присутствовать. И никогда уже мне не вырваться отсюда.
  Да, на Солярис непременно прибудут новые специалисты по Контакту, думал я, и Хари наравне с океаном превратится в объект их исследования...
  Именно тогда, подняв вертолет над взлетной площадкой, я понял, что начинаю ненавидеть Станцию, Солярис и океан, бесконечно чуждый нам океан, бесцеремонно вторгшийся туда, куда его не просили.
  Какие-то мгновения я пытался тешить себя мыслью о том, что, может быть, привыкну к своей ноше, как в старые времена калеки привыкали к горбу, а потом откуда-то из подсознания холодной змеей выскользнула другая мысль - такая же отвратительная, как змеи.
  'Мертвые хороши, когда они остаются в нашей памяти, а не воскресают...'
  Я чувствовал себя последним подлецом, но не мог изгнать эту ядовитую мысль. А память услужливо подсунула древнюю историю, еще в юности вычитанную в какой-то книге. Историю о том, как дочь одного правителя полюбила бедного юношу. Или же сын правителя полюбил бедную девушку, точно не помню, да это и не столь важно. Главное другое: правитель, разумеется, был против такого мезальянса и пытался убедить свою дочь отказаться от этой любви. Дочь, как это почти всегда бывает - и не только с дочерьми древних правителей, - не желала расставаться с возлюбленным, и тогда правитель приказал накрепко привязать молодую пару веревками друг к другу - лицом к лицу. И не развязывать. Прошло какое-то там количество дней, а, может быть, даже и месяцев - и пылкая любовь превратилась в то, во что и должна была неизбежно превратиться: во взаимные отвращение и ненависть. Тот правитель хорошо знал жизнь...
  Такие вот премерзкие мысли овладели мной, и я ничего не мог с ними поделать. А виновник этих мыслей - океан - расстилался под вертолетом, и мне до зуда в ладонях хотелось сбросить в черные волны десяток-другой контейнеров со сверхмощными зарядами... но не было у меня таких зарядов...
  Забыв о сидевшей рядом Хари, забыв о том, зачем, собственно, я совершаю этот полет над океаном, я погрузился в водоворот своих невеселых мыслей и в конце концов словно оказался на распутье, как герои старых сказок: две дороги были передо мной и следовало сделать выбор.
  Первая дорога - рассказать Хари все без утайки, открыть ей ее происхождение. И вновь стать ее убийцей. Повторится трагедия, разыгравшаяся здесь, на Станции, совсем недавно - вспышка и воздушная волна. Слабая волна - и все... Аннигиляция. Полное уничтожение...
  Нет, я не мог стать убийцей Хари!
  И была вторая дорога: определить, где все-таки находится источник стабилизирующего поля - в океане или... Если - 'или', то у меня все-таки оставалась надежда вернуться вместе с Хари на Землю. Ее не пустят на Землю? Это еще как сказать! Мы прорвемся, мы обязательно прорвемся. Даже если придется при подлете к Земле взять все управление на себя - то есть попросту захватить тот крейсер дальнего плавания, на котором мы будем возвращаться, - будь то 'Прометей' или 'Улисс', или любой другой...
  Я понимал, что обманываю себя, но мне очень хотелось верить, что такое возможно...
  А выяснить характер источника поля я мог с помощью черной Афродиты Гибаряна. Вернее, не с помощью, а использовав 'гостью' Гибаряна в качестве пробного шара.
  Да, она тоже может погибнуть, и это тоже будет убийством. Совершенным мною убийством. Но совсем иным убийством - так говорил я самому себе.
  Я понимал, что если 'гостья' Гибаряна не исчезнет даже на расстоянии миллиарда километров от Солярис, это еще не будет подтверждением эндогенного характера поля. Неопределенность все равно останется, я прекрасно это понимал. Но такой шаг - если я все-таки решусь на него - будет действием. Действием! А любое действие лучше безнадежного прозябания в ожидании неизвестно чего, каких-то гипотетических лучших времен, которые, быть может - и скорее всего! - так никогда и не наступят.
  И еще я думал о том, что трижды тридцать раз прав был мудрый Снаут, когда отговаривал меня от попыток вернуть Хари. Я не хотел признаться самому себе, что к ногам моим привязан камень... но сколько ни внушай себе, что ты свободен, камень от этого не исчезнет... Я любил Хари... и тяготился ее постоянным неотвязным присутствием... Я и она - мы были скручены одной веревкой, лицом друг к другу. Только Хари об этом ничего не знала, она пребывала в счастливом неведении. А я - знал.
  Как-то так получилось, что меня вдруг перестал заботить эксперимент, который мы собирались провести вместе с Сарториусом. В голове моей прочно засела мысль о черной Афродите, лежавшей в холодильной камере рядом с телом Гибаряна. Ее участь была сродни участи тех, что остались в 'городе', канувшем в океанские пучины, чтобы когда-нибудь вновь вынырнуть из них. У нее не было никакого будущего... вернее, только и было одно монотонное будущее - непрерывно повторяющееся настоящее, обреченное, возможно, на существование столь же длительное, сколь долго будет существовать океан. Для нее, взращенной океаном, ничего не менялось ни теперь, ни в далеких далях предстоящих времен.
  Так не все ли ей равно, думал я, исчезнуть сейчас или через тысячу тысяч лет? Возможно, она даже не ощущает течения времени...
  И все-таки я никак не мог решиться - не так-то просто преодолеть внутренние запреты, сломить себя и превратиться в совершенно другого человека. И даже уже в не совсем человека - если брать по большому счету. В тварь двуногую, прямоходящую, разумную, но - тварь...
  Я вернулся из этого бесполезного поискового полета совершенно измочаленным и разбитым, изведенным собственными змеями-мыслями. Они высосали из меня все душевные силы.
  - Бесполезно, - сказал Снаут, встретив нас на вертолетной площадке. - Будем считать пропавшим без вести.
  И я согласно кивнул.
  - Если надумаешь, заходи, - добавил Снаут и, взглянув на Хари, поправился: - Заходите. Выпьем за него. Ему это, конечно, вряд ли поможет, но вдруг? Вдруг этот, -Снаут тяжело мотнул головой в сторону ограждения, за которым темнел океан, и я только сейчас заметил, что он не совсем трезв, - покопается в наших желаниях и исторгнет раба божия Рэма Сарториуса из своих протухших недр. Или сотворит его копию - что ему стоит?
  - Снаут! - резко сказал я и, сжав кулаки, шагнул к нему.
  Снаут закрыл глаза и с силой выдохнул. И еще раз.
  - Да, это я зря, - пробормотал он. - Ты прав, Кельвин. Если слово становится делом... - Он не договорил. Повернулся и медленно, как слепой, направился к эскалатору, ведущему внутрь Станции.
  - Пойдем поужинаем, - немного успокоившись, предложил я Хари, хотя есть мне совершенно не хотелось. Мне ничего не хотелось.
  Наш ужин проходил в молчании. Я чувствовал себя безмерно уставшим, я был погружен в трясину одних и тех же не отпускавших меня мыслей и почти не обращал внимания на Хари. Она вяло ковырялась вилкой в омлете.
  Внезапно Хари отодвинула тарелку и подалась ко мне:
  - Крис, что же будет дальше?
  Я поднял голову и взглянул на нее. Вид у нее был унылый.
  - Ты о чем, Хари?
  - То, чем вы здесь занимаетесь... это очень важно? Вам обязательно нужно продолжать?
  - Это решать не нам... Но это моя работа, Хари. Ни меня, ни Снаута, ни Сарториуса сюда никто силком не тащил. Это моя работа.
  - Но ты же не собираешься сидеть здесь безвылазно целый год, а то и два?
  - Не знаю, - медленно ответил я. - Ничего не могу загадывать наперед, не от меня это зависит.
  Здесь я не лгал. Мои слова были чистой правдой.
  - А что ты тут делаешь, Крис? Может быть, ты мне и рассказывал, но я ничего не помню. Забыла... - Она виновато улыбнулась.
  Я положил ладонь на ее руку, скрытую гладкой тканью комбинезона.
  - Мы изучаем океан. Есть подозрение, что он разумнее всех нас, десяти с половиной миллиардов, вместе взятых.
  - Ну, об этом-то я знаю. Об этом все знают. Я имею в виду - есть ли какие-то конкретные результаты? Ты ведь и на Земле занимался тем же самым.
  - Да нет, не совсем тем же самым...
  Меня вдруг охватило странное подозрение. Она сидела напротив меня за столом в маленькой кухне, она - порождение того самого инопланетного монстра, что намного разумнее всех нас, вместе взятых, и интересовалась, добились ли мы чего-то в наших попытках установить Контакт... Я убрал свою руку и некоторое время напряженно смотрел на Хари, ничего не говоря. Ей, видимо, передалось это мое напряжение, потому что она с тревогой спросила:
  - Что случилось, Крис? Почему ты так смотришь? Я что-то не так?..
  'Идиот, - выругал я себя. - Ты идиот, Кельвин'.
  - Прости, может быть, я сую нос не в свое дело, - виновато сказала Хари, - но я действительно ничего не помню.
  - Нет-нет, все нормально. - Я потянулся за чаем и чуть не опрокинул чашку. - Я тебе ничего такого и не рассказывал. Потому что похвастаться до сих пор нечем. Мы с ним говорим на разных языках. Его язык пока не поддается расшифровке.
  Хари зябко повела плечами. Судя по ее виду, ей явно было не по себе.
  - Он здесь, вокруг... - полушепотом произнесла она. - Он все слышит и все видит, да?
  - Не знаю. - Мне тоже стало как-то неуютно. - Никто ничего не знает. И, боюсь, никогда не узнает. Пойдем спать, Хари. Что-то я не в форме.
  - Да, - сказала она, - пойдем. Только я лягу на полу.
  Я встрепенулся:
  - Это еще почему?
  - Чтобы не мешать тебе спать. Тебе нужно хорошо выспаться. А я мешаю тебе. Постоянно мешаю тебе. Может быть, мне лучше вернуться на Землю... и ждать тебя там?
  - Это невозможно, Хари, - выдавил я из себя, стараясь не встречаться с ней взглядом. - Пока невозможно...
  Как бы мне хотелось сказать ей, что мы вернемся вместе!..
  Добравшись до нашей кабины, я стянул комбинезон и помог раздеться Хари. Она направилась под душ, потом уступила место мне. Вернувшись в комнату, я обнаружил, что она вытащила из шкафа всю одежду и соорудила для себя ложе на полу, рядом с моей откидной койкой. Я бросил полотенце на спинку кресла и, не говоря ни слова, взял в охапку все ее сооружение и начал заталкивать обратно в шкаф. Потом повернулся к ней. Она стояла у стены, закутавшись в простыню, и исподлобья смотрела на меня.
  - Хочу, чтобы ты была рядом. Ложись.
  Она покусала губу и осталась стоять на месте.
  - Ложись, Хари, прошу тебя, - умоляюще сказал я. - Я без тебя не засну, и завтра у меня будет болеть голова, и я буду брюзжать. Ты хочешь слушать мое брюзжание?
  Хари молча подошла к кровати, легла и вжалась спиной в стену.
  - Вот и умница, - сказал я, выключил свет и лег рядом с ней.
  Мы лежали в тишине, и я не слышал ее дыхания, и тело ее было совершенно неподвижным - она боялась потревожить меня. Я повернулся к ней, просунул руку ей под голову, а другой рукой обнял за плечи - и тут же услышал прерывистый шепот:
  - Почему, Крис?.. Что-то не так... У нас опять что-то не так... Я чувствую... Почему?..
  Я привлек ее к себе, прикоснулся губами к ее нежной коже под мочкой уха.
  - Все хорошо, Хари. Все будет хорошо...
  Я уже не чувствовал угрызений совести от собственного вранья. Я никогда раньше даже и не подозревал, каков я на самом деле, какова моя истинная, глубинная сущность, ожидавшая своего часа, чтобы проявиться во всей своей неприглядности...
  
  9
  Словно какой-то внутренний толчок вынес меня на поверхность, избавив от липких глубин тревожных, путаных, темных снов. Эти сны не запомнились, но я чувствовал, что они не исчезли, а мутным осадком облепили душу, готовые повториться следующей ночью, когда я вновь засну... или даже наяву. Они были отвратительными, но настолько реальными, что казались явью - или именно они и были явью, а все остальное только казалось мне? Такие сны никогда не снились мне на Земле, даже когда было очень плохо и одиноко - в тот год, после смерти Хари.
  Я неподвижно лежал на спине, пытаясь разобраться, что же такое вытолкнуло меня из пучины сновидений. Окно было закрыто заслонками, и в комнате застыла темнота. Рукой я ощущал тело Хари. Если даже она и не спала, то ничем это не выдавала. Причина пробуждения наконец обрисовалась в моем сознании, и я, протянув руку, включил бледный настенный светильник у изголовья.
  Черная Афродита. Приступить к делу прямо сейчас, ночью, пока Снаут спит. Мне очень не хотелось, чтобы он застал меня за тем занятием, которому я намеревался посвятить оставшееся ночное время. И никакие моральные соображения уже не могли удержать меня от осуществления того, что я задумал.
  Хари лежала лицом к стене. Она по-прежнему не шевелилась, и мне стало не по себе. Сердце сбилось с ритма, в животе возник, исчез и опять возник неприятный холодок.
  - Хари! - Я легонько потряс ее за плечо, и она тут же повернулась ко мне.
  - Ты уже проснулся, Крис? Уже утро?
  Напряжение схлынуло, иссякли холодные струйки.
  - Ты спала, - с облегчением сказал я.
  - Так как-то... - В ее глазах, кажется, притаилась грусть. - Мысли всякие... Вспоминала... А может быть, и спала, не знаю. Будем вставать?
  Я сел на кровати и склонился над ней.
  - Выслушай меня, Хари. Выслушай внимательно, это очень важно. Я здесь работаю. Провожу эксперименты - это моя работа. Ты ведь хотела быть моей ассистенткой?
  - Да, - сказала она, глядя на меня с легким испугом. - Если у меня получится.
  - Получится, - пообещал я. - Ничего сложного. Так вот, сейчас я собираюсь - с твоей помощью, Хари, - провести еще один эксперимент. Мы занимаемся здесь необычным делом, и наши эксперименты могут показаться непосвященному необычными. Хотя ничего такого в них нет. Рядовая отработка гипотез. Твоя задача - просто выполнять мои указания и не задавать вопросов. Просто выполнять - и все. Ты готова помочь мне?
  - Н-не знаю... А что значит - 'необычные'?
  - Увидишь. Главное - выполняй мои распоряжения. Все необходимое я буду разъяснять тебе по ходу дела.
  - Это связано с... - Она повела глазами на окно.
  - Да. Здесь все с ним связано. Сейчас мы оденемся и пойдем.
  - Куда?
  - Куда надо, - отрезал я и встал. - К исходной точке проведения эксперимента. Я же сказал: никаких вопросов!
  - Прости, Крис. Ты так все это говоришь, что жутко становится. Боюсь, как бы я тебе чего-нибудь не напортила.
  - Не напортишь, если будешь делать все так, как я скажу. Ты справишься, Хари. В этом нет ничего сложного.
  Конечно, лучше было бы обойтись без нее - но это было невозможно... Я совершенно не представлял себе, какова будет ее реакция при виде черной Афродиты, но ломать голову над придумыванием каких-то более-менее убедительных объяснений было некогда. Никаких вопросов - и точка. Если все получится так, как я желаю, объяснения найдутся. Лишь бы вышло так, как я желаю!
  Хотя эксперимент мог дать определенный ответ на вопрос о характере стабилизирующего поля только в одном случае: если связь с ракетой прервется...
  Но другого выхода я не видел, и не мог сидеть сложа руки. Отказ от попыток что-то предпринять грозил закончиться для меня очень плачевно. Как минимум глубочайшей депрессией.
  - Вставай, я помогу тебе надеть комбинезон, - сказал я.
  - Мы опять куда-то полетим?
  - Нет. Почему ты так решила?
  - Ну... комбинезон.
  - Эксперимент будет проведен здесь, на Станции. А комбинезон просто для твоего удобства.
  - Крис, а куда подевалась вся моя одежда и обувь?
  Я замер, занеся ногу над штаниной, и чуть не потерял равновесие. Опустился на стул, спиной к Хари, и выдал очередную, заранее заготовленную ложь. Я стал машиной по производству неограниченного количества лжи. Генератором лжи.
  - Видишь ли, у нас тут случилась небольшая авария... Короткое замыкание, пожар... В общем, много всякого добра сгорело, и твоя одежда с обувью тоже. И не только твоя.
  Одевшись, мы вышли в коридор, и я повел Хари к холодильной камере. Наши шаги гулко звучали в тишине, и я вдруг остро ощутил, как одиноки мы здесь, на Станции, как одиноки на всей этой планете - любопытствующие беспомощные чужаки-муравьи, пытающиеся добиться того, что неизмеримо выше слабых муравьиных сил и вообще выходит за пределы примитивного муравьиного понимания.
  Перед тем как покинуть кабину, я, порывшись в ящиках стола, обнаружил еще один кусок проволоки и захватил его с собой. А по пути к холодильной камере заглянул на радиостанцию и взял один из миниатюрных микрофонов, которыми кто-то - наверное, Снаут - доверху наполнил стоявшую на полке банку из-под кофе.
  Чем меньшее расстояние отделяло меня от двери холодильника, тем больше я замедлял шаг. Мне ужасно не хотелось вновь заходить туда, а от мысли о том, что я собираюсь сделать, меня била дрожь. Стиснув зубы, внутренне сжавшись, я загнал свою совесть в дальний угол и запер ее там, и изо всех сил старался не обращать внимания на ее жалобный стон. Я во что бы то ни стало должен был сделать то, что задумал! Я был готов стать убийцей и еще раз подумал, как мало знаю себя истинного, свою истинную темную сущность, притаившуюся до поры под тонким слоем внешнего благообразия.
  Не доходя нескольких шагов до двери холодильной камеры, я повернул голову к молча идущей рядом Хари и остановился. Она тоже остановилась и нерешительно взглянула на меня, и в ее глазах я вновь увидел что-то похожее на испуг.
  - Ты практически ничего не знаешь о моей работе, - сказал я. - Ты практически ничего не знаешь о том, что делается здесь, на Станции. Ты и не обязана ничего знать, потому что просто сопровождаешь меня в этой экспедиции на Солярис. Но кое-что тебе знать все-таки необходимо. - Я перевел дух и продолжал, с расчетливостью закоренелого подлеца и неисправимого негодяя предлагая ей смесь из лжи и правды: - Там, в холодильнике, находится тело Левона Гибаряна. Ты ведь помнишь Гибаряна?
  Хари вздрогнула, глаза ее расширились.
  - Конечно, - нетвердым голосом ответила она. - Ты же с ним работал... Твой руководитель. Почему?..
  - Несчастный случай. У него вышел из строя клапан кислородной системы - там, за пределами Станции, - и он надышался ядовитых атмосферных газов. - Я повторял историю Фехнера и Каруччи. - Нашли его слишком поздно. Он там, мертвый.
  Я показал на белую дверь, и побледневшая Хари посмотрела туда, а потом перевела испуганный взгляд на меня. Она хотела что-то сказать, но я опередил ее:
  - Хари, мы ведь договорились: без вопросов! Вопросы будешь задавать потом, после проведения эксперимента. А сейчас просто делай то, что я тебе буду говорить.
  Я набрал в грудь побольше воздуха и приступил к главному:
  - Он там не один. Там его ассистентка. Живая. Она слишком много времени провела в том 'городе' - на второй Станции, где мы с тобой были... Не могла улететь оттуда, потому что Гибарян был уже мертв. В общем, у нее тоже... изменения... как у тех... Постарайся не обращать внимания. Твоя задача - помочь мне. И ей. То, что я буду делать - в ее интересах. Ты меня поняла?
  Хари неуверенно кивнула. Я видел, что ей хочется только одного - убежать отсюда. Но убежать без меня она не могла.
  - Подожди меня здесь, - сказал я, шагнул к двери и, повернув ручку, с усилием открыл ее. - Я быстро.
  В камере ничего не изменилось: те же заснеженные трубы с торчащими мутными сосульками, те же ящики и банки. Я оглянулся - Хари стояла в коридоре, в двух шагах от дверного проема, и не сводила с меня настороженного взгляда. Я успокаивающе показал открытую ладонь и, затаив дыхание, приподнял холодную несгибающуюся занавеску.
  На этот раз я воспринял увиденное гораздо спокойнее, словно царящий вокруг холод успел сковать и мою душу. Смерзшееся тело Гибаряна лежало на возвышении, и к нему прижималась огромная негритянка. Она, как и тогда, безучастно взглянула на меня, но теперь я не собирался стоять столбом. На душе у меня было довольно гадко, однако я не стал прислушиваться к своим ощущениям, а сразу приступил к делу. Еще в прошлый раз я заметил приставленную боком к стене под полками металлическую тележку с длинной ручкой - вероятно, когда-то именно на ней один из роботов перевез сюда с ракетодрома все эти банки и ящики. Переступая через упаковки, я добрался до тележки, взялся за ручку - и поспешно отдернул пальцы от холодного металла. Натянул на ладонь рукав своей легкой куртки, вновь ухватился за ручку и подкатил тележку к возвышению. На Хари я не смотрел, но чувствовал ее присутствие за спиной.
  Афродита никак не отреагировала на то, что я начал сдвигать занавеску, и камера заполнилась громким жестким шорохом. Она лежала в той же позе, придавив собственную руку тяжелой курчавой головой, и глаза ее вновь были закрыты. Я сказал себе, что, в конце-то концов, в ней нет ничего необычного; она была такой же, как Хари... Но, в отличие от того, как я воспринимал Хари, в ней я видел только 'существо F', порождение океана, не более. Это должно было облегчить мне выполнение задуманного.
  - Хари, - не оборачиваясь, позвал я. - Иди сюда.
  За дверью было тихо. Оглянувшись, я увидел, что Хари стоит на том же месте и во все глаза смотрит на 'гостью' Гибаряна.
  - Хари! - еще раз, уже громче, обратился я к ней. - Помоги мне.
  Она нерешительно переступила порог, сделала несколько шагов и вновь остановилась, не сводя глаз с Афродиты.
  - Хари! - почти выкрикнул я, стараясь привести ее в чувство. - Ты будешь помогать мне или нет? Если нет - выйди отсюда и жди меня в коридоре. Сам справлюсь.
  Мой довольно грубый тон возымел действие: Хари наконец подошла к тележке.
  - Помоги погрузить Гибаряна, а на нее не обращай внимания.
  Хари шевельнула белыми бескровными губами:
  - Как она... в таком холоде?..
  - Без вопросов, Хари! Я же тебе говорил, она не такой человек, как... - Я осекся. Я хотел сказать: 'Как мы с тобой'. - Давай быстрее, а то превратимся здесь в ледышки!
  На Гибаряне были промороженные серые брюки и светлая рубашка навыпуск с большими нагрудными карманами. Я обхватил его негнущиеся твердые ноги, обутые в разношенные плетеные туфли, и потянул на себя. Тело Гибаряна с хрустом поехало по ложу. Афродита встрепенулась и села, молча переводя взгляд с меня на удаляющийся от нее труп. Мне стало не по себе.
  - Держи за ноги! - резко сказал я остолбеневшей Хари, и, видя, что от нее не будет никакого толку, обхватил мертвеца поперек туловища и с шумом стащил на тележку.
  Высохшие глаза Гибаряна продолжали слепо смотреть в заиндевевший потолок. Негритянка все так же неподвижно сидела на своем возвышении и безучастно наблюдала за моими действиями. Хари по-прежнему изображала несчастную жену Лота в ее последней ипостаси.
  Кое-как устроив тело Гибаряна на тележке, я направился к полкам и вытащил засунутый между банками скомканный полупрозрачный пластиковый мешок. Расправил его и накрыл тело. Взялся за ручку и покатил тележку к двери, бросив неподвижной Хари:
  - Выходи, ассистентка!
  Мне не терпелось поскорее убраться из этого ледника.
  Хари, сорвавшись с места, выскочила в коридор, словно только и ждала мою команду. Мешок соскользнул с Гибаряна и упал на пол. Я лихорадочно пошарил глазами по камере, шагнул к занавеске и несколькими хорошими рывками выдернул ее из зажимов. Накинул на Гибаряна, которому и после смерти не давали покоя, и обратился к подавшейся в мою сторону Афродите. Мне надоела эта затянувшаяся возня, а молчание 'гостьи' начинало раздражать.
  - Мы забираем его, - сказал я, глядя в ее влажно блестящие, навыкате, глаза. - Ты меня понимаешь?
  Она слегка вытянула пухлые губы и негромко причмокнула, словно изображая поцелуй. И, чуть помедлив, неторопливо покивала - два раза.
  - Вот и хорошо. - Я с трудом подавил дрожь в голосе. - Можешь идти с нами. Пойдешь?
  Она еще раз кивнула, теперь уже без паузы.
  - Тогда идем.
  Я вновь надавил на ручку и перекатил тележку через низкий порог. Хари отступила к стене. Ее лицо цветом почти не отличалось от белой двери холодильной камеры.
  - Вперед, ассистентка, - сказал я ей и зашагал по коридору, толкая тележку перед собой.
  Сзади раздалось знакомое мягкое шлепанье босых ног. Я не стал оглядываться и только удалившись от холодильника метров на пятнадцать, подумал, что не закрыл дверь.
  Я остановился и повернулся. Шедшая рядом со мной Хари тоже остановилась, а черная Афродита продолжала приближаться.
  - Подожди здесь, я закрою дверь, - сказал я Хари.
  - Нет, я с тобой! - нервно возразила она.
  Я быстро направился назад, и она заспешила за мной. Негритянка прошла мимо нас, взгляд ее был устремлен на тележку. Я захлопнул дверь - и грохот раскатился по всему коридору. Афродита стояла возле тележки, прикасаясь могучей голенью к накрытому занавеской телу.
  - Я ее... боюсь, - полушепотом сказала Хари. - Крис... Я боюсь...
  Я осторожно взял ее за руку, слегка сдавил и очень внятно и размеренно произнес:
  - Ее - не надо - бояться. Сейчас - я отправлю ее - в полет.
  - Как? - Глаза Хари округлились. - Куда?
  Я мотнул головой на потолок:
  - Туда, в звездные просторы.
  - А зачем тебе Гиба... - Она запнулась и вдруг с ужасом посмотрела на меня. - Ты хочешь избавиться от нее, Крис! - Это прозвучало как обвинение.
  - Тебе же сказано, что проводится эксперимент! - Я сжал ее ладонь сильнее. - Одобренный и разрешенный. По расчетам специалистов, такой полет с чередующимися ускорениями и торможениями должен пойти ей на пользу. - Я врал уже почти без усилий и каких-либо предварительных заготовок. - Если ничего не получится, она вернется обратно. Впрочем, если не получится - тоже. Но не скоро. А без... Гибаряна она не ступит ни шагу, уже проверено и объяснено.
  - Господи, Крис, это какой-то ужас! Здесь такое творится... Я не хочу здесь оставаться, я хочу домой! Я...
  - Только без истерики, Хари! - прервал я ее. - Тебе придется здесь остаться. Ради тебя не будут гонять крейсер дальнего плавания. Мой тебе совет, - я наконец ослабил свою хватку и погладил ее пальцы, - смотри на все отстраненно и тверди себе, что это тебя не касается. Это дело специалистов, это мое дело, Хари. Идем, нам нужно на стартовую площадку.
  Не знаю, развеял ли я ее сомнения, убедил ли, но она, вздохнув, вместе со мной направилась к тележке, вцепившись в рукав моей куртки.
  Наверное, постороннему наблюдателю мы представлялись бы довольно странной процессией: полуобнаженная великанша-негритянка, Хари в синем комбинезоне и я с тележкой, на которой лежит прикрытое мерзлой тканью тело Гибаряна. Не знаю, что подумал бы Снаут, встреть он нас на нашем пути к ракетодрому. Но мы не попались Снауту на глаза - он, скорее всего, спал, и кто знает, какие причудливые картины рисовались в его отравленном алкоголем мозгу...
  Эскалатор доставил нас под купол ракетодрома. Серая ракета с распахнутой крышкой люка по-прежнему стояла посреди стартовой площадки. Я подкатил тележку к самому люку и снял накидку с тела Гибаряна. Она была тяжелой и влажной от начавшего подтаивать льда.
  - Ты мне не поможешь? - обратился я к Афродите, не рассчитывая уже на Хари. - Нужно перенести его в ракету.
  Негритянка кивнула. Ее взгляд был вполне осмысленным, но каким-то странным. Чутье психолога подсказывало мне, что в ней таится какой-то изъян. Впрочем, это не имело никакого значения.
  - Бери за ноги, а я за плечи, - сказал я и повернулся к стоящей поодаль Хари. Лицо ее вновь было бледным. - Помогай, Хари.
  Она помотала головой и даже чуть попятилась подальше от ракеты. Я наклонился и взялся за окаменевшие плечи Гибаряна.
  - Давай!
  Ни одна мышца не дрогнула на лице Афродиты, когда она вместе со мной подняла тело. По-моему, она не делала никакого различия между Гибаряном живым и Гибаряном мертвым... хотя у меня не было ни одного факта для такого вывода. Когда тело Гибаряна оказалось в ракете, Афродита сделала движение, собираясь тоже забраться туда, но я остановил ее. Почему-то теперь я воспринимал ее совсем иначе, нежели раньше, - просто как обыкновенную домашнюю кошку или собаку.
  - Постой, - сказал я ей, вынимая из кармана смотанную проволоку и микрофон.
  Она послушно застыла и вновь негромко причмокнула. У нее был такой вид... Что могло объединять ее и Гибаряна? Впрочем, я не вправе был судить об этом.
  Сделав кольцо из проволоки, я закрепил на нем микрофон и, приподнявшись на носках, надел на шею негритянке. Микрофон повис над ее необъятными грудями. Я был совсем рядом с ней и понял, что от нее ничем не пахнет. То есть она никак не пахла, совершенно никак.
  - Не снимай, понятно?
  Последовал очередной кивок, и я продолжил:
  - Сейчас я заберусь туда, - я показал на люк, - проверю системы, а потом уже ты, когда я выйду. А потом полетишь... с ним.
  Захватив мокрую насквозь занавеску, я забрался в ракету и оттащил Гибаряна от входа к переборке. Сложил на груди его с трудом сгибающиеся руки, прикрыл тело холодной плотной тканью и тихо сказал:
  - Прощай. И прости, учитель. - Меня покоробило от собственной невольной театральности.
  Склонившись над пультом, я включил кислородную аппаратуру и кондиционеры, проверил готовность радиосвязи и убедился в том, что топлива в баках вполне хватит не только для старта, но и для того, чтобы в дальнейшем придать ракете дополнительное ускорение, которое сможет выбросить ее за пределы системы. Время после старта должно было превратиться для меня в непрерывное ожидание... Я не хотел даже думать о том, что буду делать дальше, когда это ожидание закончится...
  Услышав какие-то звуки за спиной, я обернулся и увидел, что негритянка пытается протиснуться в проем люка, полностью закрыв его своим огромным телом. Выставив перед собой руку, я шагнул к ней:
  - Подожди! Мы вдвоем здесь не сможем разминуться. Дай мне выйти.
  Она покорно отступила назад, и я выбрался из ракеты.
  - Все. Теперь можно.
  Афродита скрылась внутри, и я тотчас заглянул в тесную кабину. Она сидела на корточках возле тела Гибаряна, положив обе руки на его закрытую накидкой грудь. Я чувствовал себя палачом.
  Прощаться с ней было как-то... неуместно, что ли... Я сказал:
  - Через несколько минут старт. Не снимай микрофон.
  Она не обернулась.
  - Не снимай микрофон, слышишь?
  Она отстраненно посмотрела на меня и кивнула.
  - Ты можешь говорить? - не выдержал я.
  Афродита сложила губы трубочкой и громко причмокнула. А потом улыбнулась безумной улыбкой живого мертвеца, обнажив крупные белые зубы, способные, пожалуй, перегрызть и кость, и пластик, и металл...
  Этого я вынести уже не мог. Я отшатнулся от ракеты, перевел дыхание и с силой захлопнул люк. Поставил на место задвижки и начал орудовать приготовленным ключом. Затянув все болты, я спрыгнул с трапа и толчком заставил его откатиться к стене. И направился к пульту дистанционного управления, сделав знак Хари, стоявшей с опущенными руками, следовать за мной.
  - Крис, это действительно разрешено? - робко спросила она, когда я устроился в кресле оператора и опустил защитный экран.
  - Да. Все идет по плану.
  Я надел наушники и повернул тумблер. Наушники тотчас наполнились размеренным шумом, подобным шуму прибоя, и ритмичными стуками. Это раздавалось в них дыхание черной Афродиты и спокойное биение ее сердца. Наушники я надел специально, не желая, чтобы Хари тоже слышала эти звуки - ведь они могли прекратиться, как только ракета преодолеет первую тысячу километров от поверхности Солярис, уйдя выше той орбиты, по которой она обращалась вокруг планеты, когда в ней находилась Хари...
  Задав предполагаемую траекторию полета, я дождался, пока компьютер закончит расчеты, и произнес в микрофон:
  - Внимание, запуск через тридцать секунд.
  В наушниках по-прежнему слышалось размеренное дыхание и неторопливые удары сердца - Афродиту совершенно не волновало то, что сейчас она покинет Станцию и устремится в космос. К этим звукам добавилось попискивание стартового реле. Я отчетливо представлял себе, как сменяют одна другую зеленые светящиеся цифры в окошечке приборной панели ракеты, застывшей по ту сторону защитного экрана. Такие же цифры мелькали на моем мониторе.
  ...Пять... четыре... три...
  Резкий щелчок открывшихся заслонок заставил Хари вздрогнуть. Спустя мгновение ракета, подталкиваемая тремя языками пламени, которые тут же слились в огненный столб, с гулом устремилась вверх, скользнула в серебристую воронку выбрасывателя - и исчезла. Удаляющийся гул сменился гудением компрессоров. Афродита покинула 'отчий дом'...
  Из наушников в мою голову врывался шум участившегося дыхания и частый-частый грохот, который, казалось, был слышен во всех помещениях Станции - та, что уносилась от нас в пустоту, попала под пресс стартовых перегрузок. Но я был уверен, что с ней ничего не случится. ПОКА ничего не случится.
  Дело было сделано, и теперь оставалось только ждать. Я знал, что когда в наушниках воцарится тишина - без следа развеется моя последняя надежда, как уже развеялся дым на стартовой площадке. Я гнал от себя эту мысль, но почти не сомневался в том, что так оно и будет - через пять часов или же через сутки, - но непременно будет. И все-таки продолжал надеяться.
  Оставалось только ждать...
  Я снял наушники и отключил микрофон. И сказал стоявшей рядом Хари:
  - Все. Нам здесь больше делать нечего.
  Я собирался вернуться сюда не раньше, чем через сутки, а то и больше. Пусть надежда продержится еще хоть немного.
  Мы проходили мимо комнаты Снаута - и тут ее дверь открылась, и он появился на пороге, одетый в неизменный черный свитер и полотняные штаны. Лицо его было опухшим, глаза казались узкими щелочками. Мне совершенно не хотелось объясняться с ним, но я все-таки остановился. И Хари тоже.
  - Не спится? - сиплым голосом спросил Снаут, и его подозрительный взгляд уперся в меня. - Откуда идете, Кельвин?
  - Да вот... - Я пожал плечами. - Побродили немного.
  - Побродили, - медленно повторил Снаут и прищурился так, что глаз его стало совсем не видно. - Ты знаешь, Кельвин, что старт ракеты со Станции сопровождается довольно значительной вибрацией? И меня только что разбудила такая вибрация. Зачем ты запустил ракету?
  - Это что - допрос? - осведомился я.
  - Нет, Кельвин, это выяснение. Тебе не кажется, что нас здесь осталось совсем немного? - Он усмехнулся одними губами, продолжая пристально смотреть на меня. - Ты да я, да мы с тобой. И я хотел бы быть в курсе.
  - Хорошо, Снаут. Будь в курсе. Я продолжаю экспериментировать.
  - Ага-а, - озадаченно протянул Снаут и перевел взгляд на Хари. - Что-то я не совсем...
  Кибернетик не успел договорить, потому что Хари неожиданно шагнула вперед и выпалила:
  - Он усадил в ракету ассистентку Гибаряна! - Она повернулась ко мне, добавила умоляюще: - Прости, Крис, но я не могу... - и вновь обратилась к пораженному Снауту: - Такой эксперимент действительно был разрешен?
  Снаут крякнул и крепко потер ладонью помятое лицо. Вид у него был совершенно оторопелый.
  - Да, я отправил ассистентку Гибаряна, - быстро сказал я. - Мы же с тобой говорили об этом, Снаут. Переменный режим полета как средство вывода из депрессии. Стопроцентной гарантии, конечно, нет, но надо пробовать все способы. Ведь так?
  - Да-да, конечно. - Снаут, кажется, понял меня. - Без экспериментов мы будем топтаться на месте, а мы и так слишком долго топчемся на месте. - Он взглянул на Хари: - Кельвин знает, что делает. И на такой эксперимент получено разрешение, так что все в порядке.
  - Прости, Крис, - растерянно повторила Хари. - Я, наверное, совсем глупая... Прости...
  - А мы смогли бы провести еще один? - спросил я Снаута, не глядя на нее. - Тот, что я задумал вместе с Сарториусом. Мы сможем справиться без него?
  - Думаю, что да, - как-то отстраненно ответил кибернетик. - Там нет ничего сложного. Но, надеюсь, не прямо сейчас?
  - Нет, не сейчас.
  Наступило молчание, какое-то неловкое молчание. На душе у меня было так тяжело, что хотелось выть.
  - Я бы сейчас немного выпил, - задумчиво произнес Снаут. - Ты не выпьешь со мной, Кельвин?
  - Да, - сказал я. - Да!..
  
  10
  Что-то теплое и мягкое прикоснулось к моему лбу, скользнуло по щеке - и серые призраки отпрянули от меня и разлетелись в разные стороны, медленно растворяясь в серой пустоте. Я открыл глаза и обнаружил, что лежу в собственной постели. Голова была тяжелой, но не болела. Комнату пронизывал свет красного дня.
  - Наконец-то проснулся, - сказала Хари и убрала руку от моего лица.
  Она сидела на стуле возле кровати, и на ней вновь был полосатый халат.
  Самое странное - я совершенно не помнил, как раздевался и ложился в постель.
  - Я уже думала, ты решил никогда не просыпаться.
  Было в окружающем какое-то несоответствие, только я никак не мог понять - какое. Оглядев потолок и стены, я задержал взгляд на окне и наконец сообразил: снаружи господствовал красный день. Вновь красный день! Неужели я так долго спал?
  Снаут... Что-то заворошилось в моем сознании, щелкнул какой-то внутренний переключатель - и все встало на свои места. Снаут. Обжигающий горло спирт, который мы запивали прохладительным напитком. Довольно сумбурный разговор в присутствии Хари, в котором, однако, - это я теперь помнил точно - ни я, ни Снаут не сказали ничего лишнего. Абстрактный был разговор, полный полунамеков, которые понимали мы со Снаутом, но не могла понять Хари. И чем сильнее мы с ним пьянели, тем больше полунамеков позволяли себе. Потом - снотворное. Это уже позже, когда я распрощался со Снаутом и отправился в свою кабину. Кажется, Хари поддерживала меня за локоть, а я отстранял ее руку и старался идти самостоятельно... А дальше? Уж не она ли меня раздела и уложила? А почему бы и нет - с ее-то поистине нечеловеческой силой...
  Взглянув на Хари, я решил не уточнять все эти детали и сказал:
  - Да, выспался я неплохо.
  Она молча кивнула, встала и отошла к окну, повернувшись ко мне спиной... Моя неотлучная тень...
  'Ты ни в чем не можешь упрекнуть себя, Кельвин', - сказал Снаут в нашем не очень связном разговоре, имея в виду то, как я обошелся с 'гостьей' Гибаряна.
  'Гостья' Гибаряна! Существует ли еще 'гостья' Гибаряна?..
  Я вскочил с кровати и начал поспешно одеваться - мои вещи были аккуратно сложены на стуле. Хари обернулась, и я ответил на ее вопросительный взгляд:
  - Мне нужно на ракетодром. Узнать, как там... ассистентка.
  - Ты прости, Крис... Я опять полезла не в свое дело... в который раз... - В ее голосе звучало раскаяние.
  Господи, лучше бы мне было не просыпаться, никогда не просыпаться! Лежать на дне черного колодца, забыв о самом себе, забыв о Земле, Солярис и океане... забыв о ней... Любовь ли это? Или чувство вины и скорбь по так рано и нелепо ушедшей? Чувство вины...
  Мертвые должны оставаться мертвыми... чтобы мы, живые, могли любить их...
  Меня передернуло. С третьей попытки попав в рукава куртки, я направился к двери. Оглядываться не было необходимости - ну куда могла деться моя собственная тень?
  Шагая среди мусора, усеявшего коридор, я подумал, что хорошо бы навести здесь порядок. Навести порядок везде. Тщательно вымыть всю Станцию, запереть все двери - и вместе со Снаутом рвануть на вертолете куда-нибудь в сторону заката. Без нее. И когда кровавое солнце уберется с глаз долой и наступит ночь, облепленная гнойниками чужих звезд, на полной скорости врезаться в черные волны - и захлебнуться в них...
  И пусть уже она бродит по обезлюдевшей Станции и взывает к океану, и пусть упрашивает его... И мой двойник явится к ней и станет ее неотвязной тенью - и он будет таким, каким я представляюсь ей: внешняя благообразная оболочка, скрывающая смрадную уродливую сущность, о которой не знает никто, кроме меня. Будет ли она тяготиться моим постоянным присутствием? Или же возникнет ни с чем несравнимая гармония двух двойников уже ушедших людей, двух порождений океана?..
  Я был готов размышлять о подобной абракадабре сколь угодно долго, лишь бы не кончался коридор, ведущий к ракетодрому, - пристанищу моей последней эфемерной надежды. Я умышленно шел именно на ракетодром, хотя до радиостанции было ближе. Я хотел оттянуть момент окончательного приговора.
  Но путь на ракетодром не мог быть бесконечным. В сопровождении Хари я доплелся до пульта и, не садясь, надел наушники и включил аппаратуру.
  Ничего, кроме еле слышного шороха. Черная Афродита не дышала, и сердце ее не билось. Ее уже не было в ракете. Ее уже не было нигде...
  Я медленно опустился в кресло, снял наушники и обхватил голову руками. Вот и закончился очередной эксперимент. Эксперимент, проведенный доктором Крисом Кельвином, маститым соляристом. Благодаря этому эксперименту внесен новый вклад в изучение квазиразумного квазиокеана планеты Солярис. В ходе эксперимента установлено, что источник поля, поддерживающий квазисуществование 'гостей', находится вне их тела, и проводимую океаном операцию 'Человек' можно прервать, посадив всех 'существ F' на любой космический крейсер и удалив их с Солярис. Это большой шаг вперед в изучении океана, и значение такого шага трудно переоценить. Доктор Кельвин в полной мере проявил качества, присущие настоящему ученому...
  Доктор Кельвин продолжает эксперименты по налаживанию Контакта с океаном планеты Солярис. Доктор Кельвин принял решение никогда не возвращаться на Землю и всю свою жизнь, до конца дней, посвятить работе на Станции...
  - Крис... Что? Что-то не так?
  - Эксперимент проходит нормально, - ровным голосом ответил я и кивнул на экран. - Ракета движется по заданной траектории. Так что беспокоиться не о чем.
  - И ей действительно... станет лучше?
  - Ей уже хорошо. - Я поднял голову и взглянул на озабоченное лицо Хари. - Ей гораздо лучше, чем было здесь.
  Все мои эмоции, все мои терзания, переживания и сомнения исчезли. Исчезло все, кроме холодной тяжести в душе, и эта тяжесть не имела названия. Я знал, что она непрерывно будет накапливаться там, в глубине, медленно разбухая, вздуваясь, поднимаясь все выше, - и в конце концов задушит меня. Я это знал, но не испытывал ни страха, ни боли - ничего.
  - Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь, - сказала моя тень. - Тебя что-то мучает. Да? Вас всех... Гибарян... Сарториус... Эта ассистентка... Это как-то связано с тем 'городом', со второй Станцией.
  Моя тень не спрашивала, не предполагала, а утверждала. Мне не хотелось ей отвечать, не хотелось говорить с ней. Я отдал бы сейчас все что угодно за возможность побыть одному. Мне хотелось побыть в одиночестве, наедине с самим собой - но я был навсегда лишен такой роскоши...
  - Может быть, и моя болезнь... - тихим голосом, запинаясь, продолжала моя неизбежная тень. - Может быть, и моя болезнь... неспроста? Вы тут занимаетесь чем-то... Крис... На Земле об этом не знают, да? Зачем ты взял меня с собой? Почему я была в ракете... тогда?.. Ты хотел... и меня? Я тоже... как она? Я же чувствую: я не такая! И ты не такой, Крис... Да? Почему ты молчишь? Объясни мне... или... или... - Губы ее задрожали, глаза наполнились слезами.
  Обнять ее, погладить по волосам, успокоить... Но я не мог.
  - Перестань, - сказал я. - Моя работа - это моя работа. И обсуждать ее я буду не сейчас и не с тобой. Пойдем-ка лучше к Снауту. Попробуем сделать то, что я не успел сделать вместе с Сарториусом. И выкинь все это из головы.
  - Я никуда с тобой не пойду, - тихо, но твердо сказала Хари. - Ни к какому Снауту. Я останусь здесь. Не хочу...
  Я пожал плечами:
  - Оставайся. Если сможешь.
  Все во мне застыло. Я мог бы сравнить себя с роботом - только роботы не способны на такое.
  - Смогу! - упрямо выдохнула она и отвернулась.
  Я отключил аппаратуру, бездумно производя заученные движения, поднялся и направился к эскалатору. Окружающее было серым и скучным, это был мой мир, в нем мне предстояло жить и умереть.
  Я уже брел по коридору, когда услышал позади торопливые шаги. Я знал, что не увижу ничего хорошего, но все-таки повернулся. Лицо Хари было перекошено, остекленевшие глаза смотрели в никуда. Она, задыхаясь, хватала ртом воздух, из уголка губ стекала на подбородок струйка слюны. Я содрогнулся от ее безумного вида. Мне приходилось видеть достаточно душевнобольных, еще со времен учебы в медицинской академии - и Хари сейчас была очень похожа на них. Она с разбега налетела на меня, так что я едва удержался на ногах, и вцепилась в мой рукав. Из ее прокушенной губы сочилась кровь.
  - Крис!.. Крис!.. - Хари трясла меня за руку и теснила к стене, и я подумал, что она вполне может расплющить меня в лепешку, но даже не пытался сопротивляться. Это была бы именно та кончина, которую я заслужил. Когда-то я убил ее - и теперь она была вправе отплатить мне той же монетой. Воздать по заслугам. Каждому воздастся по делам его. По мыслям его. Не по вере - а именно по мыслям.
  'Мертвые должны оставаться мертвыми...'
  Этот черный липкий планетарный кисель ни черта не разобрался в нас. Шел бы он подальше со своими непрошеными благодеяниями!
  - Крис!.. Я не могу... Я старалась... но у меня ничего... не получилось... Я не хотела... идти за тобой! - Хари сдавила мою руку с такой силой, что у меня онемели пальцы. - Эта болезнь... Что вы со мной сделали? Что ты сделал со мной? Использовал как подопытную мышь? Это потому я стала такой? Отвечай!
  Ее глаза свело к переносице, она вновь начала трясти меня и я, чтобы освободиться от этой хватки, довольно сильно ударил ее по рукам. Хари отпрянула и, закусив окровавленную губу, опустилась на корточки и спрятала лицо в ладонях. Плечи ее содрогались, из-под пальцев доносились сдавленные рыдания.
  - Перестань! - крикнул я, чувствуя, что тоже вот-вот могу сорваться. - Какая подопытная мышь? Это несусветная чушь! Это твои фантазии, Хари!
  Она подняла ко мне залитое слезами лицо.
  - Фантазии? А почему после этой болезни я по ночам больше не хочу спать? Почему больше не хочу есть? Почему я не помню, как мы сюда прилетели, и что я тут делала? Что это за странная болезнь? Ты можешь объяснить? Объяснить, а не лгать! Я хочу знать правду, я имею право знать правду!
  Я сделал шаг от стены и присел на корточки рядом с ней. Теперь ее взгляд был осмысленным и истекал болью. Кто бы ни создал ее - у нее была душа. Человеческая душа.
  - Хари, - тихо сказал я, - то, что с тобой происходит... Это сделал не я. И не Сарториус. И не Снаут. Это сделал океан...
  Я видел, что она сразу поверила мне. И ведь на этот раз я действительно не лгал.
  - Святое слово? - задохнувшись, прошептала она. Ее губа уже не кровоточила, там не осталось и следа от ранки, только подбородок был испачкан кровью. Ее плоть была неуязвимой и бессмертной.
  - Да, - кивнул я.
  - Но почему - я?.. Почему он сделал это именно со мной? Или... и ты?..
  - Нет. - Я опустил глаза. - Почему именно ты - не знаю. Его замыслы и побуждения нам неведомы. Нужны новые эксперименты - возможно, мы все-таки добьемся Контакта. Сегодня мы со Снаутом сделаем еще одну попытку. Ручаться нельзя, но...
  - Я тоже опасна? - перебила она меня. - Как те, в 'городе'? Меня опасно пускать на Землю? Я ведь уже была раньше на той Станции, да? Только не помню... Да, Крис?
  - Нет, - честно ответил я. - Ты там раньше никогда не была. У тебя другое.
  - Что? Что, Крис?!
  - Пытаемся разобраться.
  Неподалеку раздался какой-то шорох. Я повернул голову и увидел Снаута. Он, открыв дверь, стоял на пороге своей комнаты и смотрел на нас.
  - А вот и Снаут, - сказал я, поднимаясь. - Очень кстати. Вставай, Хари. Сейчас мы пойдем в лабораторию и немного поработаем.
  Я протянул ей руку. Она вытерла слезы рукавом халата и, словно не заметив моего движения, встала сама. Снаут продолжал стоять на том же месте. Вид у него был весьма угрюмый. Я, наверняка, выглядел не лучше.
  - Ты мне поможешь, Снаут? - спросил я, подойдя к нему. - Мне одному не справиться.
  Он изумленно воззрился на меня - в его глазах я заметил что-то похожее на ужас, - потом бросил взгляд на Хари.
  - Ты... ты просишь - меня? Ты хочешь, чтобы я тебе... помог?
  Я наконец сообразил, как он истолковал мои слова, и торопливо сказал:
  - Я имею в виду энцефалограмму, мою новую энцефалограмму.
  - Ах, это? - Его взгляд вновь стал просто хмурым. - Ты намерен заняться этим прямо сейчас?
  Кажется, подобные вопросы я от него уже слышал.
  - А зачем откладывать? 'Карпэ диэм', - советовал еще Гораций.
  - И что бы это значило? - мрачно осведомился кибернетик.
  - 'Срывай день'. То бишь торопись сделать дело.
  - Ах, Гора-аций, - протянул Снаут и покивал. Настроение у него было явно сродни моему и Хари. - Это не он ли, случайно, говорил насчет того, что нет никакой пользы трудиться на ветер?
  - Не он. Экклезиаст, - ответил я сквозь зубы. - Кстати, тот же Экклезиаст, насколько я помню, считал, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами его.
  - Но он же говорил: 'Что пользы работающему от того, над чем он трудится?' - с пасмурной усмешкой возразил Снаут. Библию, как оказалось, он знал не хуже меня.
  - Значит, не желаешь?
  Снаут поскреб подбородок, покрытый обильной седоватой щетиной, и неожиданно спросил:
  - Ты никогда не думал о том, что все, что ни делается - делается к худшему? Не замечал такую закономерность? Это если уж тебя так тянет на цитаты.
  - Откуда же эта? - терпеливо спросил я.
  - Отсюда. - Снаут постучал пальцем по виску. - У нее есть и продолжение: а все, что не делается, - он выделил голосом это 'не', - хотя тоже не ведет к лучшему, но, по крайней мере, оттягивает наступление худшего.
  - Не желаешь? - повторил я.
  Вероятно, Снаут заметил в моих глазах что-то такое...
  - Хорошо, - помолчав, сказал он. - Только впредь попрошу не устраивать громких ссор у меня под дверью. Хотя, конечно... - Он не договорил, но я, кажется, понял, какой еще афоризм чуть не сорвался у него с языка: 'Милые ссорятся - только тешатся'...
  Он бы очень рисковал, если бы сказал это вслух. Даже при том, что я всегда считал себя миролюбивым и уравновешенным человеком.
  Не произнеся больше ни слова, мы направились к лаборатории - Снаут впереди, слегка подволакивая ноги, словно он брел по поверхности планеты с повышенной гравитацией, а я и Хари за ним следом. Я старался как-то собраться, настроиться на нужные мысли, попасть в русло и обдумать то, что я намеревался поведать океану. Однако это у меня не очень получалось. В голове намертво засело совсем другое. И вновь, как когда-то, совсем недавно - и уже так давно! - росла во мне леденящая равнодушная уверенность в том, что там, в недосягаемых глубинах сознания, я еще раз сделал свой выбор...
  Снаут, как и я, чувствовал себя не совсем уверенно в светло-голубых владениях Сарториуса... бывших владениях Сарториуса, но все-таки довольно быстро рассчитал необходимый режим, воспользовавшись файлами физика. Хари осталась у двери, и я старался не встречаться с ней взглядом.
  И опять, уже в третий раз, я ощутил холодное и влажное прикосновение электродов к своей голове. Вокруг стояла полная тишина, и я лежал посреди этой тишины, один на один с безгранично разумным чудовищем, которое мы вновь осмелились потревожить. Сначала оно было где-то вне моего сознания, а потом хлынуло в меня... нет, поглотило меня, и я растворился в нем, тщетно пытаясь удержать обрывки потертых мыслей, подобных ломкой осенней листве, я захлебнулся в нем и стал его бесконечно ничтожной частицей.
  ...И лишь спустя целую вечность обрушилась на меня холодная и жесткая волна, ужасная волна бесконечного уничтожающего презрения и отвращения - презрения и отвращения ко мне, ничтожной частице, и ко всей моей расе таких же ничтожеств, как я. Обрушилась - и вышвырнула меня вон, за сферы истинного разума, за пределы всех вселенных, в извечную пустоту - не имеющее места место, уготованное для подобных ничтожеств...
  Возникший из ниоткуда свет выхватил меня из пустоты, двойной щелчок прозвучал внезапным раскатом грома.
  - Все, - сказала пустота голосом Снаута. - Твое желание исполнено, Кельвин.
  А я не в силах был заставить себя подняться с кресла...
  
  11
  Остаток дня мы с Хари провели в кабине, лишь один раз ненадолго покинув ее, чтобы попить чай на кухне. Я молчал, и Хари тоже молчала, и я чувствовал разделяющую нас прозрачную стену, хоть и невидимую, но непроницаемую. Я просматривал на дисплее старые отчеты, читаные-перечитаные мной десятки раз еще на Земле, а Хари, сидя на стуле и поставив локти на подоконник, смотрела на угасающие краски красного дня. Глаза мои размеренно скользили по строчкам, но мыслями я был далеко от этих пространных сообщений наблюдателей, работавших на Станции за много лет до моего появления здесь. Я все никак не мог изгнать из сознания это непередаваемое ощущение - удар холодной волны беспредельного всепоглощающего презрения и отвращения, удар настолько реальный и осязаемый, что я чувствовал себя уничтоженным, растертым в порошок, в межзвездную пыль, вместе со всей колонией букашек, которые в течение ничтожно малого отрезка вселенского времени зачем-то там копошились на сгустке вещества, кружащегося у тусклой желтой звезды. Букашек просто нельзя было не презирать за их мысли, намерения и действия. Не место им было в пронизанной всеобщей гармонией величественной Вселенной.
  Я не знал, откуда взялось это чувство... я просто боялся думать, откуда оно взялось... И в конце концов, это были всего лишь мои субъективные ощущения, неожиданные причуды изнанки перегруженной психики, возникшие без участия какого-либо внешнего раздражителя.
  'Именно так - и никак иначе', - убеждал я себя...
  Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я обнаружил, что вновь и вновь перечитываю один и тот же абзац. Тряхнув головой и постаравшись сосредоточиться, я еще раз прочитал его. Это было окончание отчета соляриста Вацлава Миленича. Я знал, что Миленич после работы на Станции оставил соляристику - и больше его имя не упоминалось ни в одной информации, связанной с изучением океана. Кто-то когда-то говорил мне, что Миленич порвал все связи с нашим институтом и подался, кажется, то ли в Анды, то ли в Гималаи.
  'Будь проклят тот день, когда нам выпало несчастье соприкоснуться с этим Исполином, - читал я столь странные в официальном отчете наблюдателя слова Миленича. - Подобное соприкосновение в один миг сбросило нас с вершины пирамиды разума и низвело до состояния червей Вселенной. Столетиями мы сравнивали себя с теми, кто ниже нас, и все более и более возрастали в собственных глазах. Наше видение мира было однобоким, мы имели дело только с одной стороной шкалы и благодаря этому утверждались в сознании своей непревзойденности и, гордые собой, уверенно смотрели в будущее и поднимались вверх по ступеням прогресса, в том смысле, как мы понимаем прогресс. Этот Исполин указал нам наше подлинное место в иерархии разума и, развеяв нашу основу, наш фундамент - животворное, жизненно важное заблуждение о нашем интеллектуальном лидерстве во Вселенной - двигателе нашего бытия, - мгновенно воздвиг неодолимую преграду нашему дальнейшему развитию. Получив эту поистине трагическую возможность сравнивать себя с чем-то (или кем-то), стоящим не просто выше, а по другую сторону, человечество неизбежно начнет пробуксовывать, тормозить - и этот процесс неотвратимо перейдет в попятное движение, и от этого шока нам не дано оправиться уже никогда. Да, мы издавна знаем разум, величием своим неизмеримо превышающий всю коллективную мощь миллиардов наших умов. Но этот Божественный Разум не подавляет нас. Мы восхищаемся им, мы благодарим его. Наше отношение к нему не унижает, а возвышает нас, ибо это отношение есть наша Вера и наша Любовь. Но не смешно ли будет говорить о любви и вере по отношению к иноразуму, хотя и беспредельно отличному от нашего, хотя и неизмеримо более высокому, чем наш разум, но тоже созданному Тем, Кто сотворил Вселенную?
  'Возможно, этот Исполин и есть Сам Творец', - скажет кто-то.
  Но разве мы - его образ и подобие? Да, трудно признаться себе в этом, трудно осознать, что ты не способен постичь чужое величие, - но некуда деться: мы в конце пути, впереди стена - и приходится, потоптавшись на месте, возвращаться назад, под гору. Боюсь поверить, но действительность такова: Солярис подсунут нам Господом, чтобы сбить нашу спесь и указать наше действительное, весьма заурядное место во Вселенной'.
  Я вполне понимал Вацлава Миленича. Возможно, тогда, в те годы, я думал бы так же, как он. Но этот отчет был подготовлен в прошлом, а сейчас уже было будущее - и проблема океана Солярис осталась проблемой только соляристов и школьников - не более того. Человечество в целом вовсе не собиралось впадать в пучины самоуничижения, рвать на себе волосы по поводу собственной неполноценности и недоразвитости и комплексовать по причине наличия в Галактике разума, недоступного его, человечества, пониманию. Человечество просто забыло об этой проблеме и занималось себе другими делами. Ну, а что касается группы одержимых, именующихся соляристами... что ж, каждый волен выбирать занятие по собственному вкусу и разумению. Так что Вацлав Миленич зря беспокоился за человечество - человечеству ничуть не мешала кость в горле.
  Но что-то, однако, зацепило меня в этом тексте. Что-то другое... Я вновь начал перечитывать рожденные отчаянием строчки. Вот!
  'Любовь и Вера'.
  Нужно любить и верить. Любить... Выходит, если я искренне полюблю этот иноразум, то пойму его? Только в любви возможен Контакт? Но как можно полюбить это черное всемогущее чудовище? Причем полюбить искренне, всем сердцем и всей душой, без всякого притворства... Разве подобное - в силах человеческих? Тут я был согласен с Миленичем.
  Я вновь содрогнулся от воспоминания о захлестнувшей меня ледяной волне презрения и отвращения и буквально окаменел от пронзительной беспощадной мысли: вот он, долгожданный Контакт, истинный Контакт. Он наконец состоялся - и стал приговором всей нашей расе. Этот черный гигант с моей же помощью проник во все смрадные щели моего подсознания и без труда постиг мою истинную сущность, мое подлинное, ничем не приукрашенное и не замаскированное 'я' - частицу многомиллиардного целого, именующегося земным человечеством. И по этой частице был сделан вывод о целом - скопище таких же ничтожеств...
  Я сидел и с тоской смотрел на багровый закат, и на фоне окна темнел силуэт той, ни в чем неповинной, которую я еще раз предал.
  ...Прошел час или два - я не замечал течения времени. Мы так ни о чем и не поговорили. А о чем, собственно, было говорить? От мрачных мыслей у меня разболелась голова, и я бросил все эти отчеты, принял снотворное и распластался на кровати, уповая на то, что сон хоть на время избавит меня от беспросветной действительности.
  - Ложись, - сказал я Хари, и она, раздевшись, покорно устроилась рядом, на самом краешке, до подбородка натянув на себя легкое одеяло.
  Я уже погружался в туманную пустоту забытья, когда услышал ее неуверенный шепот:
  - Крис...
  Я не отозвался.
  - Крис... Ты... любишь меня?
  - Завтра... Давай поговорим завтра, - чувствуя себя последней скотиной, пробормотал я.
  Она помолчала немного, а потом вновь прошептала:
  - Я не хочу оставаться здесь... Не хочу...
  У меня не было сил для разговоров. Я не желал ни о чем говорить.
  - Завтра, - повторил я и отвернулся от нее.
  Она вздохнула и затихла, и вновь наступила тишина. Веки мои становились все тяжелее и тяжелее, они словно разрастались, их гигантские тени заполнили все сознание, и я наконец погрузился в туман, закрывший всю поверхность черного исполина.
  Не знаю, когда и как это случилось... Просто что-то заставило меня оглянуться - и я увидел проступившую из тумана тень... нет, не тень - нечто похожее на человеческую фигуру. Она покачивалась, ее очертания то и дело искажались, она была подобна зыбкому отражению в мутном зеркале, но не исчезала и словно ждала, когда я подойду к ней. Дорога моя никуда не вела, а точнее - вела в никуда, поэтому я без колебаний отказался от дальнейшего бесполезного пути и побрел назад, к этой колышущейся безликой фигуре. Когда до нее оставалось всего несколько шагов, я понял, что передо мной Сарториус. Да, у него не было лица, и обычное человеческое тело заменила некая туманная субстанция, но я знал, что это именно доктор Сарториус. Собственной персоной.
  - Ты правильно понял, Кельвин, - донесся до меня его голос. Вернее, голос зазвучал во мне. - Именно так: презрение и отвращение. Именно так.
  - И что же будет дальше? - сразу же то ли спросил, то ли подумал я.
  - Ты сам знаешь, как поступают с теми, кто вызывает презрение и отвращение. Их просто перестают замечать или...
  - Или?..
  - Ты правильно понял и это. Да, ядовитых пауков просто давят подошвой.
  - Даже не пытаясь понять и разобраться.
  - Ты сам ответил, Кельвин.
  - Еще бы! Я ведь сплю и общаюсь сейчас только с самим собой. Это говорят во мне мои собственные страхи.
  - Не тешь себя этим заблуждением, Кельвин. Я довожу до твоего сведения вашу дальнейшую судьбу.
  - Нашу?
  - Да. Вашу общую судьбу.
  - Ах, так это и есть Контакт, а вы, доктор Сарториус, выступаете в роли посредника? Он приобщил вас к себе, и вы слились с ним? Где вы сейчас находитесь?
  - Не знаю.
  - Зато я знаю, Сарториус! Только в моей голове - и нигде более. Вы продукт моего собственного сознания, и наш кажущийся диалог - на деле монолог. Кельвин беседует с Кельвином. Просто, как дважды два.
  - Когда проснешься, можешь заглянуть в лабораторию. Правая тумба стола, третий сверху ящик. Там, под распечаткой отчета, лежит зажим с теми рисунками. Проверь, не поленись. Этого ты знать никак не можешь. Правая тумба, третий сверху ящик.
  - Запомнил. И обязательно проверю, просто из любопытства. Если только при пробуждении весь этот сон с нашим мнимым разговором не вылетит у меня из головы.
  - Не вылетит.
  - Хорошо. И каким же образом планируется осуществить уничтожение ядовитых пауков, то бишь человечества? Земля-то не за ближайшим пригорком.
  - Для того, кто в состоянии моделировать метрику континуума, это не проблема.
  - Ну-ну. И как же он разыщет нас среди тысяч планетных систем? Хотя не сомневаюсь, что вы, Сарториус, не затруднитесь с ответом, потому что этот ответ знаю я.
  - Действительно, ничего трудного. Главное, Кельвин: то, что знаешь ты, знает и он. Так что блуждать в поисках не придется. Дальнейшее тоже вовсе не сложно. Например, свертывание околосолнечного пространства. Вместе с Землей.
  - Стоит ли прикладывать такие усилия? Чего ради?
  - Усилий не больше, чем для тебя - поднять ногу и раздавить паука.
  - Вы надоели мне, Сарториус. Дайте мне забыть обо всем хотя бы во сне. И давно ли мы перешли на ты?
  - Спи, Кельвин. Я ухожу. Не забудь проверить ящик моего стола. И пообщаться со Снаутом. Все оставшееся время ты больше не будешь стеснен в своих действиях. Вас будет только двое: ты и Снаут. До самого конца.
  - Он что, освобождает меня?
  - Если ты считаешь это свободой, то да.
  - А вы, доктор Сарториус, не желаете составить нам компанию?
  - Меня нет. Прощай, Кельвин.
  - Прощайте, Сарториус. Не скажу, что был рад нашей беседе. Надеюсь, теперь меня посетит более веселое сновидение?
  Вокруг клубился туман, сплошной туман, и не было видно нигде никакой дороги. Ничего не было видно. Ничего и никого. Никого - рядом...
  Никого - рядом...
  Никого.
  Я лежал в полумраке, в тишине пустой комнаты, лежал в одиночестве, открыв глаза, и все никак не решался протянуть руку... да и незачем было протягивать руку: я и так знал, что рядом со мной никого нет. Теперь уже никого нет. И не будет.
  Когда лежать стало совсем невмоготу, я включил свет, оделся и принялся вышагивать по комнате, монотонно и бесцельно, зачем-то считая шаги, словно от этого хоть что-то могло измениться. Я старался не смотреть на висящее на спинке стула белое платье. Потом мне пришло в голову, что можно присоединиться к Сарториусу и разом решить все проблемы. Обдумывая эту идею, я сделал еще несколько десятков шагов - и тут мой путь в никуда был прерван сигналом видеофона.
  Снаут на экране выглядел совсем плохо, и я уже знал, чем вызван его предутренний звонок.
  - Ты хочешь сказать, что видел странный сон? - спросил я, прежде чем он успел произнести хоть слово.
  Голова Снаута дернулась, словно он получил удар по челюсти. Он долго, бесконечно долго смотрел на меня, потом спросил хриплым полушепотом:
  - И ты, Кельвин?.. И ты?..
  - Да, - ответил я. У меня не было эмоций. У меня уже ничего не было. И меня тоже не было. - Не прогуляться ли нам в лабораторию? Какой там ящик, Снаут?
  - Третий. Третий сверху...
  - Вот именно, - подтвердил я. - Правая тумба стола.
  Прошло какое-то время, а возможно, это были и вовсе какие-то другие времена, и мы брели по пустым коридорам - две тени из тех десяти с половиной миллиардов теней, что завершали свое бытие в этой Вселенной. Завершали по моей вине.
  - Как ты думаешь, Снаут, если еще раз... Просить его о пощаде, умолять...
  - Бесполезно, Кельвин... Ты знаешь, что бесполезно...
  И вновь прошло время, и выли в моей голове роковые трубы ангелов Апокалипсиса, и мы со Снаутом стояли у стола в лаборатории Сарториуса. Я знал, что нет уже нигде никакого Сарториуса - во всяком случае, на этом плане бытия, - и это не он говорил со мной и Снаутом в наших снах... Не он, а Черный Исполин, который по моей вине стал зловещим Вороном для нашей расы, Вороном-Роком, убийцей человечества...
  Я выдвинул ящик стола - третий сверху. Вытащил из-под отчета зажим с детскими рисунками, положил на стол, и Снаут уныло сказал, оттягивая рукой ворот свитера, словно ему было душно:
  - Не вини себя, Крис. Ты всего лишь человек. Человек...
  - Нет вины дерьма в том, что оно дерьмо, - отозвался я. - Я знаю, Снаут.
  Он вздохнул и промолчал.
  
  12
  Я не знал, сколько еще времени отпущено мне, Снауту и всему человечеству. Я ничего не знал. Само понятие 'время' потеряло для меня всякий смысл, окружающие предметы то исчезали, то вновь появлялись - меня это совершенно не беспокоило. Я не думал о той, что ушла, я не думал ни о чем. Я не представлял, чем был занят, и был ли чем-нибудь занят. Снаута я больше не видел, не видел с тех пор, как мы с ним стояли у стола в лаборатории Сарториуса... а может быть, он и находился рядом - сбоку, напротив или позади меня, - только я его больше не воспринимал. Тянулся один бесконечный бесцветный день, состоящий из пустоты и тишины, или одна бесконечная бесцветная ночь, состоящая из пустоты и тишины, и сам я был пустотой и тишиной. На веки вечные - пустотой и тишиной.
  В какой-то момент словно раздвинулся занавес - и я увидел вдали, у затянутого сизой дымкой горизонта, бледное продолговатое пятно. Я догадался, что это мимоид, тот самый старый мимоид, на котором я был когда-то - там я впервые прикоснулся ногой к поверхности Солярис.
  - Снаут, - сказал я в пустоту. - Я полечу.
  Меня почему-то неудержимо тянуло туда.
  Все было, как тогда, все повторялось. Вновь медленно содрогалось под вертолетом мускулистое, жирно блестящее тело, эаполнявшее все пространство до горизонта. Вновь прямо по курсу вырос желтый, как высохшая кость, массив мимоида с округлыми вершинами причудливых башен, подобный древнему марокканскому поселению, полуразрушенному землетрясением. Я сделал круг над этим плавучим островом и отыскал знакомый берег, на котором проверял когда-то 'любопытство' волн, как это делали за десятки лет до меня другие исследователи океана.
  Повинуясь моей руке, машина пошла на посадку, и у меня вдруг ни с того ни с сего возникла банальнейшая мысль, сформулированная за многие и многие века до моего явления под эти небеса. Однако от этого она не становилась менее верной. Я подумал о том, что мы всегда стремились познать окружающий мир, внешнее, мы извечно ставили своей целью подчинение его нашим потребностям. Наш однобокий ум упорно толкался в двери, ведущие наружу. Но не важнее ли то, что у нас внутри? 'Познай самого себя' - этот из глубины времен идущий призыв так и остался гласом вопиющего в пустыне. Что мы знаем о себе? Почти ничего. И вот он, финал. Не знаем и не узнаем. Теперь уже - никогда. А ведь говорил же, говорил Блаженный Августин о том, что удивляются люди высоте гор и огромным волнам морским, и величайшим водопадам, и безбрежности океана, и течению звезд, - но не обращают внимания на себя самих...
  Люди... А знает ли сам океан, что значит для него этот вот обломок, похожий на полуразрушенный древний город? Или и он тоже - в неведении?..
  Впрочем, ни к чему мне уже были все эти размышления.
  Опустив вертолет на костяную поверхность мимоида у самой кромки берега, я откинул колпак и выбрался из машины. Я вновь проделывал то же самое, что уже делал на этом берегу. Тонкая, дырявая, как решето, плита возвышалась в нескольких шагах от меня, врезаясь в светлеющее небо зубчатой вершиной. Какое-то неведомое чувство влекло меня к широкой щели, наискось делившей эту бугристую стену. Тогда, в тот раз, я вскарабкался на выступ, чтобы как следует рассмотреть весь скелетоподобный пейзаж. Сейчас я не намерен был никуда взбираться. Я и сам не знал, что мне нужно здесь, на этом древнем обломке.
  Щель распахнулась передо мной, уходя в глубину массива, и я увидел в нескольких шагах от себя, у входа в овальную галерею, лежащее тело, облаченное в обычный скафандр, какими была укомплектована Станция. Человек лежал на боку, подтянув согнутые ноги к животу и сложив руки под головой. Он мог бы показаться спящим, если бы не лицо, которое было хорошо видно с того места, где я стоял. Прозрачный шлем был откинут на спину, и ничто не мешало мне рассмотреть это лицо.
  Хватаясь рукой за стенку и спотыкаясь, я подошел к мертвецу и опустился на колени рядом с ним. Не то чтобы я хотел это сделать - просто ноги не держали меня.
  Я знал этого человека. Этим человеком был я.
  Бесконечно долго сидел я возле неподвижного тела, глядя в собственное мертвое лицо. Я был уверен, что знаю, как и почему произошло все это тогда, в тот день, когда он... я... оставив Снаута на взлетной площадке, повел вертолет к мимоиду, плывущему под ударами черных мускулов океана. Он... я... решил не тешить себя верой и ожиданием. И просто снял шлем.
  Но кем же тогда был я, сидящий у мертвого тела?
  Я чувствовал, что навсегда теряюсь в холодной пустоте. Пустота грозила вот-вот растворить меня, и я торопливо расстегнул крепления правой рукавицы скафандра и с силой провел тыльной стороной ладони по острому наросту на стене. Боль была резкой, кровь заструилась по руке, стекая на желтую твердь мимоида. Я ждал.
  И дождался знакомой картины: сначала мой глубокий порез затянулся новой розовой кожей, а потом шрам исчез. Осталась только засохшая кровь.
  'Регенерируют с необыкновенной скоростью, прямо на глазах', - так говорил Снаут о 'существах F'...
  Я знал, как это случилось. Моя энцефалограмма. Он, этот черный исполин, создал копию того, кто лежал здесь, у изрешеченной отверстиями стены. Создал после того как Крис Кельвин, отбросив веру и ожидание, ушел из жизни.
  Тяжело поднявшись, я повернулся и побрел назад, к выходу из щели. Остановился на берегу, у вертолета, и обвел глазами пространство, заполненное тем, кого человечество изучало десятки лет, с кем пыталось вступить в Контакт. И по воле кого должно было закончить свое существование.
  Я не ощущал себя 'гостем'. Я был человеком. Всего лишь человеком, не более.
  Мерно катились черные волны. Возможно, это был совсем другой, виртуальный мир, созданный океаном. А возможно, все это просто виделось мне, тому Кельвину, который снял шлем и дышал сейчас ядовитой атмосферой планеты Солярис, медленно уходя из жизни. Я знал, что мне никогда не откроется истина. Мне суждено было отныне стоять на этом берегу, стоять, окруженным сверкающим жидким гигантом. Стоять в ожидании новых жестоких чудес.
  Я ни во что не верил. Мне не дано было знать, продолжается ли время этих жестоких чудес...
  1999
  
   Окончательная редакция: https://litsovet.ru/books/981363-stanciya-solyaris
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"