Аннотация: Исколесив на такси окрестности доброго десятка забегаловок Северного пригорода, зажатого между рекой и заводскими корпусами, и заглянув в каждую из них, Дагл Синкер так ничего и не добился...
Алексей Корепанов. Мы все из Эльсинора
Исколесив на такси окрестности доброго десятка забегаловок Северного пригорода, зажатого между рекой и заводскими корпусами, и заглянув в каждую из них, Дагл Синкер так ничего и не добился. Он уже собирался изменить тактику поисков и поджидать Рина Малайна возле дома, хоть и до вечера, - но тут ему, наконец, повезло. Рин брел по тротуару в сторону тускло-желтого куба питейного заведения у перекрестка, и ничто в его сутулой фигуре не напоминало бравого молодого капрала, каким он был когда-то - три с лишним десятка лет назад. Оба они были тогда капралами, выпускниками одной академии, и направление получили в один гарнизон. А уже потом пути их разошлись.
Прошедшие годы очень сильно изменили Рина Малайна, но Дагл Синкер все-таки узнал его.
Скомандовав такси остановиться, Дагл вышел из послушно раздвинувшей дверцы коробки, очертаниями своими смахивавшей на ботинок, и, запахнув свой дорогой плащ, зашагал навстречу бывшему однокурснику.
- ...В отставке, Дагл?
- Нет. Консультант, штаб Пятого сектора, Юг.
- О! - Рин Малайн чуть не поперхнулся мятным ликером; Синкер угощал. -
Так ты дослужился до центуриона?
До дубль-центуриона, - уточнил Синкер.
Рин Малайн стиснул зубы и с силой потер небритую щеку. Залпом допил свой бокал и уставился сквозь прозрачную стену пивной на малолюдную улицу. Дагл же со своим "мас ла плана" разделаться не спешил, делал мелкие редкие глотки, наслаждаясь ароматом смородины и ежевики, приправленным легкими кедровыми нотками. Он смаковал вино и поглядывал на угрюмого Рина Малайна - явно не первый был сегодня у Рина этот бокал, и совсем неживыми казались его впавшие, затуманенные глаза, и подрагивали пальцы, и темные, с сильной проседью волосы неряшливо налезали на уши.
- До дубль-центуриона... А я выше дивизион-майора так и не добрался.
- Расскажи, - Дагл Синкер взял со стола высокую бутылку и вновь наполнил бокал Рина.
Малайн мрачно усмехнулся:
- Издалека придется начинать. С Периферии.
Именно там, на Периферии, много лет назад произошло первое столкновение с неведомыми до тех пор лумийцами. Столкновение, которое переросло в довольно длительное военное противостояние, принесшее немало хлопот Земной Ассоциации.
- ...Они в последний момент увернулись... и наших в плен взяли... Два экипажа, со всеми потрохами. Мы же тогда ни слухом ни духом не знали про их нейтрализаторы... Мы же вообще про них почти ничего не знали... - Рин Малайн уже выговаривал слова с трудом, делая длинные паузы и тяжело дыша. Бутылка мятного была наполовину пуста, а Дагл Синкер не управился еще и с первым бокалом. - Два экипажа, на самом выступе... И сына моего, он оператором на средней позиции... Поддержка чуть позже развернулась, сунулась, - а там завеса. Но одного все-таки достали, попался на импульс. Лумийцы тоже прокололись - опять же, из-за недостатка информации...
Рин Малайн смотрел на бесстрастного собеседника, холеного, моложавого, вполне, наверное, довольного жизнью и собой? - но видел не Дагла Синкера, давно забытого однокурсника, а того лумийца, первого неземлянина, с которым ему довелось столкнуться на своем веку. Лумиец был смуглым, высоким и неповоротливым, он совсем не походил на воина, бойца, и в его черных выпуклых жабьих глазах не отражалось никаких чувств. Переводчиков с лумийского тогда, в те первые дни, разумеется, еще не было, специалисты по мнемосканированию и ментоскопии, как обычно, маялись от безделья в другом секторе и могли прибыть только через сутки-другие - и пленного заперли в одном из штабных помещений, предварительно убрав оттуда все оборудование. И, разумеется, по распоряжению дивизион-майора Малайна, была обеспечена его усиленная охрана.
С этим лумийцем были связаны все надежды Малайна на то, что он вновь увидит сына. Увидит живым, целым и невредимым. Артиса можно будет обменять на этого пучеглазого увальня. Вернуть. И других тоже. Да, вернуть всех, захваченных в плен. Но главное - сына... Если, конечно, и Артис, и другие действительно захвачены в плен, а не убиты и не сожраны этими чужаками. И все-таки это был шанс...
Стычки на выступе продолжались, патрули сообщали о появлении все новых групп противника, и ночь для дивизион-майора выдалась очень тяжелая. Ситуация была самой худшей из всех, какие можно представить - штаб не располагал данными о возможностях противника, да, собственно, и о его намерениях. Что это было - непреднамеренный контакт? Разведка боем? Или речь шла о спланированном вторжении в пределы Земной Ассоциации? И откуда они взялись, эти неземляне?
Да, потом постепенно все прояснилось, и оказалось, что, по большому счету, произошло недоразумение, вызванное разным мировоззрением, специфическим толкованием некоторых процессов, не совпадающим в определенных моментах восприятием действительности. Те события не были тщательно подготовленной агрессией, направленной против Земной Ассоциации. Лумийцы просто осваивали территории, которые издавна считали своими, даже не подозревая о том, что в тех местах уже обосновались земляне. Все это стало известно потом, - а тогда, в первые часы, дивизион-майор Малайн не знал ни черта. Но выступ удерживал, и руководил своими парнями, и делал все, что обязан был делать... вернее, что мог. Всю ночь. Ту, самую длинную первую ночь. Не позволяя себе думать о сыне - и постоянно думая о нем, единственном сыне, Артисе... Сын, плоть от плоти, самая родная кровь...
А утром обнаружилось, что пленник мертв. Охрана была на месте, проникнуть в помещение никто не мог, ни через стены, ни через пол, ни через потолок; да и вообще, даже муха (водись здесь мухи) не залетела бы на территорию штабного комплекса незамеченной - при пяти уровнях защиты с самом совершенной, сверхчувствительной сигнализацией. И тем не менее...
Тело пленного лумийца мешком лежало на полу, и жизни в нем было не больше, чем в мешке. А в углу, прислонившись спиной к стене, сидел на корточках еще один лумиец - голый, тонкий как червяк, покрытый какой-то слизью, с такими же жабьими, ничего не выражающими глазами.
Когда прибывшие наконец-то мнемотехники покопались в сознании неведомо как проникшего в штаб неземлянина и доложили о результате дивизион-майору, у Рина Малайна не осталось сомнений в справедливости собственного предположения. Никаких данных мнемотехникам добыть не удалось: сознание лумийца было либо пустым, как Земля в первые дни творения, либо надежно защищенным от взлома.
Это не имело принципиального значения для Рина Малайна. Ему был ясен план лумийцев. План, успешно претворенный в жизнь.
Тот, первый, пленник располагал сведениями, которые могли бы помочь землянам справиться с агрессией. Понимая, что вызволить его не удастся, лумийцы сделали ставку на своего рейнджера, подобного ниндзя, обладающего сверхспособностями... а может, и не было никаких сверхспособностей - просто лумийцы умели создавать какие-то каналы проникновения, неведомые землянам, каналы, судя по всему, односторонние - ни пленник, ни рейнджер не смогли вернуться к своим. Рейнджер ликвидировал пленника - то ли подчиняясь приказу, то ли его так запрограммировали... Никакой ценности, в отличие от первого лумийца, он для землян не представлял - со своим стертым или наглухо блокированным сознанием - и дальнейшая его судьба теперь зависела от тех, в чьи руки он попал.
Для Рина Малайна подобный поворот событий означал только одно: он потерял сына. Навсегда потерял сына. Окончательно и бесповоротно. Боевые действия продолжались, весь сегмент трещал по швам, лумийцы прежних ошибок не делали, и о новых пленных можно было только мечтать. Силы быстрого реагирования на поверку оказались вовсе не такими эффективными, как считалось, - и все отчетливее становилась угроза прорыва.
Реальное столкновение было настолько не похожим на разные учебные ситуации, состряпанные военными, никогда не видавшими войн, что кое у кого в те первые дни сдали нервы.
Услышав вердикт мнемотехников, дивизион-майор Рин Малайн, сам не свой от продолжавшихся потерь личного состава, собственноручно застрелил бесполезного, не реагирующего ни на что чужака-рейнджера...
- ...Ну, откуда мне было знать, Дагл! Я же не фантазер, я военный! Да как бы мне в голову могло взбрести, что никакой это не рейнджер, а ребенок, что они так размножаются... Ну, вот тебе, - Рин ткнул пальцем в Дагла Синкера и чуть не опрокинул свой вновь наполненный бокал, - тебе могло бы такое взбрести в голову? А, Дагл?
Синкер неопределенно развел руками:
- Трудно сказать. Видишь ли...
- Да что там трудно! - перебил его побагровевший Малайн. - Никому и никогда такое взбрести в голову не может! Ур-роды лумийские...
Даже когда вооруженное противоборство было прекращено и две цивилизации начали налаживать взаимовыгодные партнерские отношения, лумийцы не сочли нужным посвящать землян в детали своего способа продолжения рода. Как уже потом объясняли отстраненному от командования Рину Малайну, зародыш вызревал в теле взрослого лумийца, потом отпочковывался от него и в считанные часы превращался из комочка величиной с кулак во вполне сформировавшееся существо. Сформировавшееся физически, но не психически и умственно. Как обеспечивалось его дальнейшее развитие, землянам было неведомо.
Это сообщение совершенно ошеломило Малайна, и он не мог вспомнить, когда и как в голове его возник образ безнадежно засохшего дерева, сквозь кору которого, у корней, пробивается зеленый побег какого-то другого растения. Начало новой жизни сопровождалось непременным завершением жизни прежней. Носитель зародыша умирал, вскармливая в себе собственную смерть...
И этот акт, насколько смогли уяснить земляне, вовсе не являлся для лумийцев трагедией. Такая смерть, при всей парадоксальности данного утверждения, была атрибутом их бытия. Атрибутом - то есть неотъемлемой принадлежностью, постоянным свойством. Впрочем, любая смерть - непременное свойство бытия...
И только тогда Рин Малайн узнал, что убил не вражеского агента, а ребенка. Младенца. Новорожденного.
Малайна отстранили от командования и отозвали с Периферии, и до самого конца боевых действий он не видел больше ни одного лумийца.
Зато он увидел сына. Артиса, целого и невредимого. Вернувшегося из плена вместе со многими другими.
Потом Артис, так же как и сам Рин Малайн, уволился из армии, и они стали жить втроем - Рин, Артис и Уни...
Нельзя сказать, что Малайну не вспоминался тот убитый им ни в чем неповинный младенец, но отставной дивизион-майор старался не копаться, уподобляясь мнемотехникам-ментоскопистам, в подвалах собственной памяти, и совесть, в общем-то, не донимала его. В конце концов, говорил он себе, на войне, как на войне. А еще ему очень по душе пришлось стихотворное высказывание персонажа какого-то сериала. Сам сериал, как и тьма-тьмущая других, не запомнился, а слова - запомнились. И, лежа в ночной темноте рядом со спящей верной Уни, Рин Малайн молча повторял:
Если прошлого вдруг
Вспыхнут огни -
Гони его, друг,
Гони!..
А потом произошло ужасное - через год после возвращения из лумийского плена Артис покончил с собой. Перерезал себе вены в ванной, когда никого не было дома, и не оставил никакой предсмертной записки. Артис был завсегдатаем игровых залов, и можно было предположить, что он кому-то крупно задолжал, - а за долги в Северном пригороде спрашивали строго, очень строго...
Но Рину Малайну, как и тогда, в начале стычки с лумийцами на Периферии, все было ясно. Сын мало рассказывал о своем пребывании в плену, но именно там этим тварям удалось внушить ему установку на самоуничтожение. Потому что к тому времени они уже пронюхали, кто убил их младенца. И решили отомстить. Отомстить изощренно, отняв у Рина Малайна самое дорогое - единственного сына.
Именно так думал не находивший себе места от горя Малайн. И вновь, как когда-то, ничуть не сомневался в справедливости собственных выводов.
- ...Они убили его, Дагл! Понимаешь? У-би-ли!.. - Рин раскачивался из стороны в сторону, чуть не падая со стула, и бокал трясся в его руке. - Их тогда развелось у нас видимо-невидимо, этих лумийских ублюдков, этих жаб... Они смеялись мне прямо в лицо... я видел... я чувствовал... Они убили его...
Рин Малайн уже распрощался с армией (а точнее - армия с ним), он был отставником, но у него осталось право на личное оружие. И он пустил в ход это оружие. Один лумиец скончался на месте, у дверей торгового представительства, другой протянул еще час или два.
На суде Рин Малайн высказал все, глядя на осунувшуюся от слез Уни. И заявил, что ничуть не раскаивается в содеянном. Он был готов всю оставшуюся жизнь провести в тюрьме, без надежды на смягчение приговора, ему было все равно, и он жалел только о том, что успел прикончить всего пару этих жаб, из врагов превратившихся в партнеров землян.
Разумеется, присутствовавшие в зале суда представители Лумии отвергли утверждение Малайна насчет того, что они, из мести, запрограммировали Артиса на самоубийство. Точнее, даже не так. Создавалось впечатление, что они просто не поняли, в чем Малайн их обвиняет.
Решение суда оказалось для отставного дивизион-майора полной неожиданностью. Лумийцы, как потерпевшая сторона, ходатайствовали о том, чтобы преступника передали им, гарантируя сохранность его жизни. Малайну осталась неизвестной их аргументация, - но в итоге это предложение было принято судом.
И Рин Малайн отправился за тридевять земель, на Лумию, преисполненный мрачной уверенности в том, что его будут жарить на медленном огне и отрезать от его тела кусок за куском... кусок за куском... Долго, очень долго.
Ему было все равно.
Он не боялся физических мук - они не могли оказаться сильнее его душевной боли.
- ...Так я попал на Лумию...
- Я знаю, - отозвался Дагл Синкер. - О твоем деле сообщали все масс-медиа.
- Значит, прославился на всю Сферу, - криво усмехнулся Рин Малайн. - Вкусил всемирной славы...
Казалось, парабола его опьянения вдруг пошла на спад, и он выглядел теперь гораздо более трезвым, чем раньше, хотя продолжал исправно поглощать довольно забористый ликер.
- Они мне там все время мозги пудрили... Взаперти не держали, хотели показать, какие они хорошие... Много всякого про себя рассказывали, и душеспасительные беседы вели, все чего-то выпытывали... И так, и этак... Я им объясняю, про сына, - а они дурачками прикидываются. - Рин Малайн скрипнул зубами и резко, со стуком, поставил бокал на стол, расплескав ликер. - Ну, тогда я им! В общем, чуть не прикончил одного... - Рин опять заскрипел зубами. - И после этого они меня... назад... И знаешь, что сказали напоследок?
Дагл Синкер молча повел плечом.
- Мы, говорят, знакомились с вашей культурой. Знакомились они, твари! Вы, говорят, так и остались в Эль... Эльсиноре. Ты знаешь, что такое Эльсинор?
Синкер опять пожал плечами.
- И я не знаю. А спрашивать не стал. Но я другое знаю, - Малайн покачнулся и наставил на собеседника указательный палец. - И ты тоже знаешь, и все мы знаем. Теперь этих тварей здесь нет. Убрались ко всем чертям!
Синкер удивленно поднял брови:
- Ты думаешь, что лумийцы... - Он откинулся на спинку кресла, озадаченно обхватил ладонью гладкий подбородок. - Значит, решили, что мы недостойны общения... Вот в чем дело. Тогда понятно, почему они так внезапно, без объяснений...
- Да нет, просто струсили! Я так думаю. Испугались, гады, моей мести, и мести других. Может, не только Артис...
Дагл Синкер с сомнением взглянул на бывшего однокурсника, но промолчал.
Он молчал, и смотрел на сгорбленного, усохшего Рина Малайна, и вновь думал о своем.
Много лет он ничего не слышал о Рине Малайне, и если бы не случайность...
Синкер долго наводил справки - и вот, наконец, разыскал этого человека. И теперь собирался сказать ему несколько слов. Для того он и прибыл сюда, на задворки метрополии, в глухую провинцию, пристанище тех, кто не преуспел в жизни.
Когда-то курсант Малайн жестоко обидел курсанта Синкера, выставил на всеобщее посмешище, унизил в глазах девушки. Такое не прощается.
- И все-таки лумийцы ушли не потому, что испугались, - сказал Синкер. - С их-то вооружением... Они просто не хотят иметь с нами дела. Ну, да ладно.
Он пригубил свое вино и, прищурившись, спросил:
- Как там твоя... Уни?
Малайн поднял на него больные глаза:
- Уже никак... Два года уже никак...
- Соболезную.
Cинкер подался к серому, потрепанному жизнью человеку и медленно, отчетливо добавил, упиваясь собственными словами, чувствуя, как сладко, упоительно теплеет в груди: