Аннотация: Первые 4 главы второй части "Дороги за горизонт" в актуальной редактуре. Остальное как водится - на бумаге. Текущие продолжения см. в Третьей части.
Интерлюдия первая
Туман над Темзой... штамп, не так ли? Сколько повестей, романов, коротких рассказов, да и просто путеводителей по Лондону содержат эту фразу? Несть им числа.
А что делать, если над Темзой и правда туман? Сквозь него то и дело пробиваются гудки - то короткие, требовательные, то длинные, заунывные. Буксиры, катера, пароходики, бражи... а вдоль берегов ьянтся длинные вереницы тусклых огоньков. Их две - одна неподвижная, равномерная: она выныривает из тумана и тает в нём, подсвечивая белёсую хмарь тускло-жёлтым. Это цепочка фонарей на набережной. Электрических, конечно - никакого газа, мы с вами в Лондоне, джентльмены, а это, как известно, средоточие цивилизации. Если и есть где-то нечто новое, прогрессивное - его в первую очередь внедрят здесь. Правда, из-за океана скалит зубы молодой хищник, возомнивший о себе Нью-Йорк; вчерашняя колония, выкупленная когда-то у краснокожих аборигенов за 60 гульденов, разросшаяся на виргинском табаке, хлопке с низовий Миссисипи, на калифорнийском золоте, на поте и крови ирландских, польских, шотландских и бог ещё знает каких эмигрантов. Его время ещё придёт - но это будет потом. А пока - над Темзой туман...
Если следовать принятым в обществе нормам - джентльменам полагается обсуждать щекотливые дела в уютном, респектабельном клубе. Но у стен, как известно тоже есть уши - даже если стены эти пропитаны духом самого что ни на есть английского аристократизма; даже если в них отродясь не было ни одной женщины; даже если покой посетителей оберегают строгие, важные как министры Её Величества ливрейные лакеи, движущиеся столь бесшумно, что не всякий услышит их, сидя возле громадного камина в удобнейшем кресле... даже и такие стены порой проявляют нескромность - и сказанное в них становится достоянием посторонних ушей.
А потому - двое беседовали на чистом воздухе. Если, конечно так назвать прихотливую смесь тумана, угольного дыма, ароматов креозота, навоза и всепроникающего запаха гниющей литорали - того самого, который романтически настроенные литераторы именуют "запахом моря". Под арками моста несет мутные струи Темза; ниже по течению, за башней Тауэра на реке высятся быки недавно заложенного Тауэрского моста; огни на обозначающих опасный участок бакенах еле-еле пробиваются через пелену.
Но джентльменам было не до строительства. Уж очень важные дела заставили их покинуть уютные стены лондонских особняков... до моста ли тут - пусть даже и такого, которому суждено скоро стать символом столицы Объединённого Королевства?
- Воля ваша, сэр Рэндольф, но египетским фиаско мы обязаны вашему ведомству! - недовольно говорил один из беседующих, тот, что повыше. - Мы имели глупость положиться на вас - и вот, пожалуйста, глупейшая история в Египте! Русские ускользнули, причём не с пустыми руками - это мы знаем точно. Хорошо хоть...
- "...хорошо хоть мы теперь избавлены от этого надоедливого пруссака", - вы хотите сказать? - заметил второй, коренастый господин в цилиндре (первый был в котелке, которые в последние несколько лет повсеместновошли в моду).
- Не буду отрицать - Бурхардт создавал нам немало проблем. И не только нам: насколько мне известно, даже клевреты мадам Блаватской и её "Теософского общества" не могли добиться у хедива разрешения поработать в его собрании - благодаря упрямству немца. Но вы же не будете отрицать, что от его исчезновения выиграли не только учёные-оккультисты, но и английские строительные подрядчики?
Мужчина, которого назвали лордом Рэндольфом согласно наклонил голову.
- Не могу не согласиться, мистер Уэсткотт: хранитель собрания создал немало помех своей смехотворной заботой о так называемых "древностях Египта", которую он навязал хедиву. Из-за введенных его стараниями ограничений добропорядочные подданные Её Величества потеряли за последние пять лет не менее четырёхсот пятидесяти тысяч полновесных английских фунтов - и это, заметьте, только прямые потери! И, тем не менее - даже столь изрядные убытки не заставили бы нас пойти на радикальные шаги. Так что, не будем выяснять, кто выиграл больше; поблагодарим судьбу за то, что герр Бурхардт больше не будет вмешиваться ни в наши, ни в ваши дела.
- Поблагодарить, кончено, можно - недовольно буркнул Уэскотт. Но, если вспомнить, во что обошлась нам эта "удача" - так и не принёсшая решительного успеха...
Ну-ну, не стоит жаловаться, друг мой! - сэр Рэндольф добродушно потрепал собеседника по плечу. - В конце концов, услуги отборных людей и оплачиваются отборно - не думали же вы, что со столь сложным делом справятся проходимцы из александрийского кабака? Возможно, дело на первый взгляд и кажется проваленным, но если подумать хорошенько - это только гамбит, розыгрыш партии. А умелый шахматист, как известно, просчитывает игру на много ходов вперед, не оставляя ничего на волю случая.
Так вы хотите сказать, что предвидели бегство этих русских из Египта? - встрепенулся мужчина в котелке. - То есть, вся александрийская эскапада...
- ...была способом подвести к ним нашего человека. - закончил за Уэскотта собеседник.- Только умоляю - давайте договоримся, что ваши...хм... коллеги так и будут считать, что мы потерпели поражение, получив "утешительный приз" в виде головы этого надоедливого немца? Так будет лучше и для наших планов и для вашего дела, не так ли? Тем более, что вы ожидаете известий из России?
- Ожидаем. - кивнул Уэскотт. - В их столице, слава Творцу, немало тех, кто сочувствует Ордену... и вообще нашему Делу.
- Вот и хорошо. Прикрытие со стороны посольства вам по-прежнему требуется?
- Было бы очень хорошо, сэр Рэндольф, если бы вы сумели его обеспечить. Мы, конечно, и так справимся - вчера брат Самуэль отправился в Стокгольм, чтобы подготовить кое-какие нюансы предстоящей операции. Если всё сложится удачно - через месяц можно ждать добрых известий.
- "Брат Самуэль..." - слегка нахмурился лорд Рэндольф. - Вы, вероятно, имеете в виду мистера МакГрегора? Честно говоря, мне он показался несколько... увлекающимся для серьёзного поручения.
-Уверяю вас, брат Самуэль отлично справится с возложенной на него миссией. Тем более, его кузен - отставной офицер Королевского флота, - согласился принять участие в её заключительном этапе. Сейчас этот человек уже в Швеции - вместе с тремя бывшими сослуживцами, которых мы тоже сочли нужным нанять. Скоро я и сам отправлюсь в Петербург, так что не беспокойтесь - события будут развиваться под контролем Ордена.
- В вас я нисколько не сомневаюсь, дорогой мой Уэскотт, - но надеюсь, и мистер МакГрегор не забудет, насколько важна в этой операции секретность? Учтите, мы рискуем не только репутацией дипломатического чиновника Её Величества - ставки слишком высоки, чтобы допустить даже малейший срыв. ТОТ господин из Петербурга... - и лорд Рэндольф сделал многозначительную паузу, - уже прибыл в Лондон и успел многое порассказать. Не буду утомлять вас излишними подробностями, Уэскотт, но если то, что он говорит - правда хотя бы наполовину, то над Британией, - скажу больше, над всем англосаксонским миром, владеющим сейчас половиной планеты, - нависла самая большая угроза со времён Великой Армады. И только от вас зависит, скатится ли наша родина через пару десятков лет в ничтожество - или Юнион Джек по прежнему будет править морями*?!
#* "Правь, Британия, морями!" - строка из патриотической песни на стихи Джеймса Томсона, воспринимаемой нередко как неофициальный гимн Британии.
Часть вторая
"Ваш курс ведёт к опасности!"
I.
Гардемарин Овчинников нарушал. Причём нарушал злостно - прятался ото всех глаз в зачехлённой шлюпке, вывешенной на шлюпбалках по левому борту канонерской лодки - между кургузой, скошенной назад трубой и единственной, тоже слегка наклонённой в сторону кормы мачтой. Убежище казалось надёжным - шлюпка висела выше уровня палубы, и даже с крыла мостика заглянуть внутрь неё было невозможно. Правда, присмотревшись внимательнее, можно было обнаружить, что чехол, затягивающий шлюпку сверху, не натянут, как положено - идеально, без единой морщинки, на радость боцману - а как-то вмят внутрь. Но лейтенанту Шамову*, вахтенному начальнику "Дождя", стоявшему на левом крыле мостика, возле револьверной пушки Гочкиса, было не до мелких упущений в корабельном хозяйстве. Мичман, величественно заложив руки за спину, озирал панораму Транзунского рейда, куда канонерка пришла три дня назад - да так и застряла из-за пустяковой поломки в холодильниках. Командир "Дождя", капитан второго ранга Константинов, решил произвести ремонт своими силами, здесь же, на рейде - и в результате канлодка уже который день торчала в семи с четвертью кабельтовых от "обсервационной" баржи, и гардемарины ежеутренне наблюдали на её палубе знакомую суету товарищей по училищной морской практике.
#* В реальной истории Александр Сергеевич Шамов в звании капитана 2 ранга участвовал в Цусимском сражении. Погиб, командуя миноносцем "Блестящий".
Николка точно знал расстояние до баржи - вчера днём, закончив перетаскивать на "Дождь" оборудование, он опробовал комплект лазерных дальномеров, выделенный Корфом для экспедиции. Их доставил на "Дождь" Никонов - капитан 2-го ранга вчера утром явился на рейд на специально выделенной для экспедиции миноноске Љ 141; вместе с ним прищёл пароход "Вайткуле", наскоро переоборудованный в минный транспорт. Пароход тянул на буксире барказ для постановки мин, так что на Транзунском рейде собрался весь "Опытовый отряд Особого минного комитета"
Часа в три пополудни взялись за дело: брали засечки по неподвижным объектам, вроде той же училищной баржи или створового знака на берегу. Штурман "Дождя", молоденький, похожий на девицу мичман Посьет тут же пересчитывал показания, сверяясь с таблицами - и каждый раз удивлялся точности измерений.
Поупражнявшись на неподвижных объектах, Никонов велел приступать ко второму этапу. Дали сигнал на миноноску - та отбежала от борта стоящего у входа на рейд "Вайткуле" и описала дугу по всей акватории. Никонов давал ориентиры - миноноска шла от одного буя к другому, а Посьет старательно записывал отданные команды, отмечая курс миноноски в блокноте. Георгий, преисполненный сознания собственной значимости, работал с лазерным дальномером; Николка же репетовал поданные флажками команды по рации. На миноноске, с рацией был Иван - передавать команды капитану. В итоге, миноноска выполняла повороты и меняла курс за несколько секунд до того, как сигнальщик отмахать флажками команду; Никонов довольно улыбался, а Посьет недоумённо хмурился, черкая карандашом.
Описав три широкие циркуляции по рейду, миноноска подошла к "Дождю". Это было забавное судёнышко - узкое, длинное, похожее на гоночную гребную восьмёрку. Построенная десять лет назад на Балтийском заводе, она носила имя "Коноплянка" и была поначалу вооружена шестовыми и буксируемыми минами. Но прогресс не стоял на месте - два года назад "Коноплянку" перевооружили, воткнув на неё два метательных минных аппарата. Иван немало подивился, разглядывая эти творения военно-технической мысли. Сигарообразные, двух с половиной метров в длину, метательные мины, несмотря на название, походили скорее на артиллерийские снаряды, нежели на "мины Уайтхеда" - так здесь называли торпеды. Своего двигателя у метательной мины не имелось; ее выстреливали зарядом пороха из пусковой установки, похожей на торпедный аппарат, после чего мина шла к цели по инерции.
Для того, чтобы атаковать неприятельский корабль такой миной, надо было подойти к нему на 120 футов, или 40 метров; начинку мины составляли полтора пуда динамита или пироксилина. Осмотрев это грозное оружие, Иван поведал товарищам, что из таких вот "миномётов" в начале 20-го века русские солдаты будут бросать мины по японским окопам - при осаде далёкой китайской крепости Порт-Артур. Николка сразу припомнил пейнтбольную мортирку; разговор услышал Никонов и рассказал, что, оказывается, первый образец такого орудия - конечно, не для стрельбы краской! - уже доводят до ума на Тульском оружейном заводе; Корф постарался.
На этом гидрографические изыскания первого дня и закончились. С утра машинная команда "Дождя" возилась с разборкой холодильников, матерно понося халтурщиков Балтийского завода и свою нелёгую долю. С Вайткуле" передавали на минный барказ конические мины Герца и тщательно укутанные мешковиной новые шаровые "якорные мины с тележкой" системы капитана Никонова. Их предстояло опробовать завтра - никоновские изделия будут ставить и с миноноски, на корме которой наскоро приспособили рельсовый слип, вмещавший три минные тележки, и с барказа, оснащённого особой грузовой стрелой. Промеров и дальномерных работ на сегодня назначено не было, так что мальчики, устроившись, кто где, занимались зубрёжкой - через две недели предстояло сдавать испытания по морской практике. Принимать их предстояло старшему офицеру "Дождя", тому самому мичману Сугробову, что торчал сейчас на мостике, возле прикрытой парусиновым чехлом револьверной пушки.
Николка вздохнул и открыл учебник:
"Вооруженiе военныхъ судовъ", капитанъ 1 ранга К. Посьетъ. Санктпетербургъ, въ типографiи Морскаго кадетскаго корпуса. 1859 год.
"Интересно, а кем приходится автору наш штурман? - лениво подумал Николка. - Судя по году выпуска - отцом, или, может, дядей? - Но как же зубрить неохота...
Тем не менее - с тяжким вздохом открыл раздел "Такелажныя работы":
"Первою заботою офицера, приступающаго къ вооруженiю, долженъ быть прiемъ различныхъ тросовъ; для стоячаго и бѣгучаго такелажа судна, и различныхъ линей и ворсы, на обдѣлку онаго. По порядку службы, этот прiемъ долженъ производиться вмѣстѣ съ ревизоромъ и шкиперомъ; а для руководства при ономъ, въ Штатъ 1840 года помѣщены слѣдующiя правила:
" 1-е. Пробу смоленаго новаго такелажа, при прiемѣ съ заводовъ и отъ поставщиковъ, производить посредствомъ навѣшенной тяжести на нитяхъ 6-и футовой длины и рвать ихъ порознь, дѣлая для каждаго троса не менѣе 10-ти пробъ, и если таковой длины нити, или каболки Љ 20-го (*) выдержатъ вѣсъ въ сложности на каждую каболку въ тросовой работѣ въ 3 пуда 30 фунтовъ, въ кабельной въ 3 пуда 20 фунтовъ, а в ликъ-тросовой Љ 37-го въ 2 пуда 30 фунтовъ, то таковые тросы, кабельтовы и ликъ-тросы признавать к употребленiю благонадежными..."
***
- Так отец твой сейчас в Египте? Древности ищет?
Иван покосился на источник голоса. Справа, на песке, с удобствами разлёгся гардемарин второго специального класса Воленька Игнациус. Голландка, вместо того, чтобы украшать торс гардемарина, снята и подсунута кулём под голову - чтоб было мягче. Гардемарин с утра был отряжён в команду для производства "работ по особому Минному комитету" - приставлен за старшего к Ване и Георгию, отправленых Никоновым на берег, делать фотографическую съёмку работ по минной постановке. Причём снимать предстояло и на видоокамеру (с чем прекрасно справлялся Иван) и на громоздкий, заряжаемый стеклянными пластинками фотоаппарат. Воленька как раз и умел с ним обращаться - за что и был порекомендован Никонову мальчиками. Рекомендация была принята - тем более, что в училище Воленька Игнациус был фельдфебелем роты, в коророй состояли мальчики - и здесь, на практике, на него были возложены обязанности присмотра за необычными кадетами.
Чтобы не рисковать минами - опытных, "никоновских", было всего шесть штук, - место выбрали недалеко от берега, там, где мелководье сменяет подходящая для минной постановки глубина. Длинная каменистая коса - та самая, на которую запоролся злосчастный "Дождь", - прикрывало место работ от волны из залива, снижая риск того, что дорогущие мины унесёт в открытое море.
Никонов, сообразив, что Опытный отряд из-за "Дождя" еще долго проторчит на Транзунском рейде, договорился с училищным начальством - и теперь привлекал к работам гардемаринов с обсервационной лоханки. Начальство не возражало - и самого утра воспитанники училища на яле-шестёрке нащупывали промерами кромку песчаной мели, за которой дно шло на глубину; границу отмели обозначали красными буйками, составленными из стопок пробковых кружков.
Промеры полагалось делать особым шестом, называемым намёткой; 15-ти футовой сосновой жердью, крашеной в бело-красный цвет футовыми отрезками. Нижний её конец снабжён двухдюймовой латунной трубкой для взятия проб грунта. Тем не менее, в данный момент гардемарины отлично обходились без этого нехитрого приспособления. С отмели доносились бодрые юношеские голоса:
- Васильчиков, мон шер ами, извольте скинуть портки, сигать в воду и маячить!
Гардемарин Васильчиков, полуголый, в одних бязевых кальсонах, прыгал в воду и "маячил" - измерял глубину собственным телом, подавая результаты этого своеобразного промера примерно так:
- Эй, на яле! Здесь по колено!
- Иди правее!
Через некоторое время:
- На яле! Здесь по пол-ляжки!
- Иди еще!
Наконец, раздается желательное:
- Эй, на катере! Здесь по брюхо!
И тогда с яла доносится ироничный голос:
- Как вы полагаете, мон шер, брюхо у нашего друга Васильчикова соответствует трёхфутовой отметке?
- Нет - слышалось в ответ. - Мелковат. Пишем - "два фута и три четверти по намётке". Васильчиков, что встал, шагай дальше!
- Так что, Семёнов? В Египте, или где? - продолжал настаивать Воленька. - Рассказал бы, а то скука...
Иван перевернулся на живот.
- Да, отец сейчас Александрии. Там у него знакомый, немецкий археолог - смотритель собрания тамошнего правителя.
- Хедива? - лениво осведомился Игнациус. - Это которому англичашки в запрошлый год помогли раздолбить мятежников? Вроде бы, там "Сьюперб" с "Инвисиблем" по берегу главным калибром садили? Представляю, что осталось от этого "собрания" - после таких-то бомб...
- Да всё там в целости. - отозвался Иван. - Видел я Александрию - ни одного разрушенного дома. А собрание вообще в подземелье дворца - я сам там был.
В подземелье? - завистливо переспросил Воленька. - А мумии там есть? Настоящие, про которые в учебнике по истории?
- А вот я слышал забавную историю о мумиях. - подал голос Георгий. Второй сын Государя Императора Всероссийского валялся на песке полуголый, подстелив под себя голландку - наслаждался нежарким июньским деньком.
- Так вот - один генерал-адъютант рара, князь... - в общем, один генерал как раз тогда побывал в Египте - он как раз штабе адмирала Сеймура, во времятой кампании. И вот, когда всё закончилось, поднялся онс группой англичан по Нилу, до самого Асуана - и купил там голову от самой настоящей мумии. Ему наплели, что это голова немыслимой красавицы принцессы, фараоновой дочери - и та будто бы жила четыре с половиной тысячи лет назад. Наш генерал поверил - и выложил за эту ссохшуюся дрянь триста пятьдесят рублей серебром.
- Так много? - ахнул Воленька. - За вяленую голову? Это же...
- А что вы хотели? Все же четыре с половиной десятка веков, это вам не жук чинул. - рассудительно заметил Георгий. Молодой человек был неизменно вежлив с однокашниками, обращаясь ко всем, независимо от момента, на "вы". Ваня подозревал, что делает он это для того, чтобы избавить товарищей от неловкости - не могли же они "тыкать" сыну царя?
- Так вот, - слегка кашлянув продолжал Георгий. - Генерал вернулся в Россию на коммерческом пароходе, как обычный пассажир - и представьте, имел по поводу своего приобретения немалые хлопоты с одесской таможней. Те никак не могли взять в толк, под какую статью тарифа "сию часть мертвого тела" подвести. Потом вмешалась ещё и одесская полиция - у генерала стали требовать разъяснений, откуда он "сию мертвую голову" получил и не кроется ли тут убийства. Так бы и терзали его, если бы рара... пока из Петербурга не пришёл приказ оставить генерала в покое. И что бы вы думали? Пока продолжалось всё это крючкотворство, голову, хранившуюся в таможенной конторе, сожрали крысы!
Мальчишки засмеялись - да так заливисто, что их немедленно окликнули со шлюпки:
- Эй, на берегу! Игнациус, Семёнов! Хватит ржать, давайте-ка сюда, и извольте поторопиться! А то Васильчиков уже изволили посинеть от холода... неженка!
Иван тяжко вздохнул, поднялся с песка и принялся стаскивать штаны.
***
Житья нет от угольной пыли! Она вездесуща: палубы и надстройки покрыты отвратной смесью сырости и чёрного налёта; она облипала лицо, набивалась в волосы, хрустми на зубах. Пыль сводила Воленьку Игнациуса с ума - а погрузка только началась!
Вечером, как раз после того, как мальчики вернулись с берега, машинная команда "Дождя" уже заканчивала ремонт холодильников. Командир отряда объявил о решении назавтра покинуть рейд - и лейтенант Константинов велел дополнительно принять с "Вайткуле" уголь. И с утра между судами замелькали шлюпки - полуголые матросы, выстроившись в цепочку, подавали мешки с углём, опорожняя их в коффердамы. Канонерка стремительно теряла нарядный вид; Воленька понимал, что разгром на палубе продлится, самое меньшее, до вечера. А за погрузкой последует приборка. Юноша тоскливо озирался, прикидывая заранее, куда бы спрятаться - не было сомнений, что боцман "Дождя" отыщет и для него занятие по вкусу. По своему, боцманскому вкусу, разумеется.
От страданий угольной погрузки гардемарины были избавлены, играя уже привычную роль связистов - Никонов, давно оценивший преимущества радиосвязи, разогнал всех троих по судам флотилии, и теперь сигнальщики махали флажками лишь для виду - команды и рапорты шли в эфире. Воленька, не успевший освоить премудрости каналов и частот, валял дурака; младший из гардемаринов, Николка отправился на миноноску, а на долю Ивана выпал "Вайткуле"- как раз сейчас гардемарин Семёнов передавал, что на транспорте готовы принять на борт очередную партию мин.
Никонов не решался везти мины на палубе канонерки. Ещё меньше к этому приспособлена миноноска; конечно, мины не несли положенных десятипудовых пироксилиновых зарядов, но размах качки вполне мог сорвать деликатный груз со стопоров. Так что мины было велено сдать обратно на "Вайткуле". Миноноске было проще - она шустро подбежала к транспорту, отшвартовалась у борта, и грузовая стрела быстро перекидала железные конусы на его палубу. На "Дожде" же всё ещё возились с холодильниками; "канонерка не могла дать ход, и пришлось, проклиная всё на свете, перегружать мины сначала на барказ, а уже с него передавать на минный транспорт.
Как раз этим сейчас и занимались; Никонов с озабоченным видом ходил у временного дощатого кормового слипа канонерки, уставленного минами Герца на деревянных поддонах; мины, как пасхальные яйца на подставке, сидели на выпуклом чугунном основании - якоре. Для того, чтобы передать мину на барказ, нужно было зацепить груз талью*, поднять, аккуратно перенести и поставить на настил.
Барказ, приткнувшйся к левой раковине** к борту "Дождя" представлял собой весьма нелепое сооружение. Это были два судёнышка, составленные на манер катамарана - слева обычная 14-ти вёсельная шлюпка, а справа - паровой катер такой же точно длины. Посреди него торчала слегка наклонённая к корме тонкая закопченная труба; из неё вился лёгкий дымок, а возле чёрного, масляно отсвечивающего кожуха машины возились двое полуголых, в саже и жирной смазке, механиков. Поперёк барказа, у самого форпика и ближе к корме были уложены поперечные брусья - бимсы, - скреплявшие конструкцию; от кормового бимса и до транцев поперёк обоих корпусов был уложен дощатый настил. На кормовой бимс, кроме того, опиралась двуногая, железная, буквой "Л" грузовая стрела; она висела под наклоном, удерживаемая двумя парами вантин. Таль шла через блок, к ручной лебёдке, установленной посереди носового бимса. С этой стрелы и ставили подводные снаряды - она выдерживала тяжёлую мину Герца с принайтовленным к ней якорем.
#* Таль - подъемно-спусковое приспособление, состоящее из подвижного и неподвижного блоков с гаками, соединенных между собой тросом (лопарём).
#** Раковина - боковой свес в кормовой части судна (по обоим бортам).
Барказ специально предназначался для постановки мин; порой он употреблялся и для водолазных работ. Сейчас в левом корпусе, вдоль бортов были аккуратно уложены принятые с "Дождя" мины. На помосте еще оставалось место для двух или трёх, ждавших своей очереди на палубе канонерской лодки.
Возле этих мин и прохаживался Никонов; гардемарин Игнациус, недолго думая, пристроился за ним. Взятый в Опытный отряд за знание фотографии, он проявил интерес к минному делу и теперь пользовался случаем, чтобы набраться практического опыта. Воленька лелеял тайную надежду - остаться для дальнейшего прохождения практики на "Дожде", что, несомненно, куда интереснее пребывания на обсервационной барже. Старший брат Воленьки, лейтенант Василий Васильевич Игнациус*, служивший на Тихом Океане, на клипере "Вестник", тоже был минёром - закончив минные офицерские классы, он успел послужить минным офицером на клипере "Разбойник" и покомандовать миноносками "Курица" и Ястреб". Воленька, обожавший старшего брата, жаждал пойти по его стопам - и собирался вникать во все нюансы непростого минного дела.
#* В реальной истории В.В, Игнациус - капитан 1-го ранга, известный художник-маринист, погибший при Цусиме.
Дело не ладилось. У минного барказа обнаружились неполадки с машиной, и он добрых полтора часа болтался рядом с канонеркой. Помочь с "Дождя" ему не могли - механик лодки уже сутки не вылезал из кочегарки, а командовавший передачей мин Шамов, неплохо разбиравшийся в машине, как назло, сильно поранил руку. Тем не менее, мины надо было перегружать, уголь - принимать; но, несмотря на то, что рабочих рук не хватало, Никонов, увидев шляющегося без дела гардемарина Игнациуса, не стал пристраивать его к какому-нибудь занятию, а принялся рассказывать о своих драгоценных минах.
- Вот, - сказал капитан второго ранга, присев перед готовой к передаче миной. Их оставалось на "Дожде" ещё три - остальные были на барказе или уже на "Вайткуле", Никонов провёл пальцем по аккуратному тросовому плетению стопора, подёргал сосновый брусок, на который опиралась мина. Потом выжидающе глянул на Воленьку. Тот подошёл к соседней мине и повторил действия офицера - проверил узлы, убедился, что мина крепко держится поверх якорного "блина". Дело было важное - якорь мины должен быть крепко принайтовлен к её железному конусу: стоило ему слететь при подъёме, и многопудовый чугунный блин, рухнув в воду, непременно сорвёт с петель вьюшку, закреплённую в нижней части мины.
- Смотрите. - продолжал Никонов, пользуясь тем, что передача мины на барказ откладывается. - В мине системы Герца - как впрочем, и в системе Нобеля, - как вам известно, длину минрепа устанавливают вручную. А в новой конструкции... Никонов говорил тихо и спокойно, будто не сам объяснял, а отвечал урок. "Откуда у него столько такта?" - подивился про себя Валенька.
-... в новой конструкции применён штерто-грузовой метод. - закончил капитан второго ранга. - Как он действует, вы, надеюсь, успели разобраться?
Гардемарин подобрался. Конструкции гальваноударных мин в училище еще не проходили; ни принятых на флоте системах Герца и Нобеля, ни более ранней, времён турецкой войны, мины Якоби. Но за время недолгого своего пребывания на "Особом отряде", Воленька успел поинтересоваться и старыми системами и новинками. Он неплохо - во всяком случае, для воспитанника Училища, - разбирался в минном деле, и поспешил теперь блеснуть знаниями.
- Так точно, господин капитан второго ранга! При использовании этого... простите, метода лейтенанта Азарова*, вьюшка с минрепом крепится не на корпусе мины, а на якоре и оснащается стопором, состоящим из щеколды, пружины и штерта с грузом. Когда мину сбрасывают за борт, то она остаётся на плаву. Штерт под действием груза оттягивает щеколду, позволяя минрепу свободно сматываться с вьюшки. Якорь тонет, разматывая минреп; груз на штерте касается дна раньше его, - тогда натяжение штерта ослабевает, и щеколда под действием пружины стопорит вьюшку. Якорь тем временем продолжает тонуть, увлекая мину на глубину, которая точно соответствует длине штерта с грузом. А её можно установить перед минной постановкой, прямо на палубе - и никакие промеры не нужны!
Никонов внимательно выслушал гардемарина и удовлетворённо кивнул.
#* Этот метод установки мин на заданное заглубление был предложен в 1882 году командиром миноносца "Сухум" лейтенантом Н.Н. Азаровым и долгое время был основным в русском флоте.
- Разрешите закрывать? - вытянулся довольный Воленька, указывая на жёсткий брезентовый чехол, прикрывающий мину в походном положении.
- Пожалуйста. А третью я сам проверю. - И они перешли к следующей мине.
Спустя час, когда машина на барказе наконец заработала и мины, как им и полагается, встали на его настиле и неспешно, на трёхузловом ходу отправились к "Вайткуле", Никонов вместе в гардемарином спустились в кают-компанию "Дождя". Помещение было тесным - едва-едва устроиться четырём офицерам канонерки да паре гостей. Но сейчас здесь было мало народу; механик по-прежнему пропадал в низах, а Шамов с замотанной рукой давно отправился на "Вайткуле". Угольная погрузка заканчивалась, сверху доносился зычный голос мичмана Посьета, командовавшего к приборке. В кают-компании находился только командир лодки, лейтенант Константинов. Он сухо кивнул капитану второго ранга, удостоив привествия и Воленьку - после чего уткнулся в бумаги. Капитан предпочитал работать здесь: на малых кораблях традиции кают-компании были не так строги, как на броненосных фрегатах или клиперах - сказывалась всеобщая теснота. Никонов оглянулся, потрогал зачем-то спинку стула и присел, указав гардемарину Игнациусу на соседний стул. Воленька с готовностью сел.
- Так вы хотите пойти дальше по минной части, гардемарин? Похвально; дело это новое и будет бурно развиваться - сделаете карьеру, коли хорошо изучите это дело. Скучать не придётся - на миноносцах служба самая лихая, за этими корабликами будущее. Кто у вас преподаёт гальваническую часть?
- Старший инженер-механик* Лессер.
- Знаменитый Лёнчик? Хотя какая разница - вы всё равно ни гвоздя не знаете, сужу по своим гардемаринским годам. - Никонов закашлялся и помахал ладонью перед собой, разгоняя дым.
#* Старший инженер-механик - должностное звание VII класса Табеля о рангах на русском императорском флоте. Введено в 1886 г. взамен звания подполковника Корпуса инженер-механиков флота.
- Не беда, научитесь. Главное - не стесняйтесь спрашивать, если что непонятно. И добавил после короткой паузы: - Я из вас сделаю минёра.
- Есть!- ответил возликовавший в душе Воленька. - Разрешите закурить?
- Запомните, юноша - заговорил вдруг из своего угла командир. В кают-компании для этого ничьего разрешения вам не требуется.
- Держите спички. - Никонов слегка усмехнулся смущению гардемарина.
- Благодарю, господин капитан второго ранга.
Никонов поднял голову к подволоку и густо выпустил дым.
- Опять неверно: Сергей Алексеевич. Традиции кают-кампании незыблемы, юноша - даже на таких маленьких кораблях. Здесь - только без чинов, по имени-отчеству.
-Ясно, госп... Сергей Алексеевич! - радостно отчеканил Воленька. Жизнь определённо налаживались.
По трапу простучали башмаки и в дверь влетел встрёпанный гардемарин Романов. Никонов удивлённо поднял брови - вид у царского отпрыска был далеко не парадный. Раскраснелся, щека поцарапана, голландка в угольной пыли. В руке - чёрный пластиковый чехол с рацией. Увидев офицеров он тут же подтянулся.
- Дозвольте обратиться, господин лейтенант?
Константинов отложил бумаги.
- Что скажете, гардемарин?
Георгий повертел в руках рацию и выпалил:
- Господин штурман передаёт, что свободных людей нет - шлюпки после угольной погрузки мыть некому.
- Нехорошо, - согласился Константинов. - Вот что, гардемарин... и он поглядел на Воленьку. - С вашего позволения, о минном деле вы потом побеседуете, а пока...
Гардемарин обречённо кивнул. Отвертеться от приборки, похоже, не получится.
- Да и вы, хм... Романов, - обратился к Георгию командир. - оставьте пока ваше... устройство, помогите товарищу. Сергей Алексеевич, вы ведь обойдётесь некоторое время без этого.... беспроволочного телефона?
Никонов кивнул. - Угольную погрузку мы закончили, мины с барказа на пароход приняты. Пока обойдёмся дедовскими методами. Ступайте, господа. - кивнул он мальчикам.
Георгий с Воленькой переглянулись, чётко, по уставному повернулись через левое плечо и полезли на палубу. Служба продолжалась.
II.
Из путевых записок О.И. Семёнова.
"Песок скрипнул под килем. "Элеонора", подталкиваемая руками пяти дюжих негров, скользнула на свободную воду. Гребцы ловко вскарабкались на борт и принялись разбирать длинные, тонкие вёсла; старший над гребцами негр что-то гортанно заорал, и "команда", побросав вёсла, кинулась ставить невысокую мачту с длинным косо висящим реем. Я вздохнул, повернулся к озеру спиной и пошёл к груде барахла, сваленного на блёклой траве, шагах в ста от уреза воды.
Озеро Виктория, или Виктория-Ньянза, как именовал его в дневниках Юнкер, надоело нам хуже горькой редьки. Нет, сначала я, как и все, замирал от восхищения при виде невозможных закатов над водной гладью; любовался ибисами и чёрными цаплями, высматривал в камышах парочки робких болотных антилоп сиатаунга. Но стада экзотических животных приелись ещё по дороге к берегам Виктории через Серенгети и земли масаев; вот уж где была прорва всякой живности! Так что к озеру мы добрались с изрядно притупленными ощущениями; меня только плразило ведикое множество крокодилов - и в воде, и на берегах. Во время двадцатидневного плавания на миссионерской шаланде "Элеонора" они чуть не косяками следовали за лодкой. Казачки сперва порывались отстреливать чешуйчатых гадов, но оценив масштаб задачи, оставили эту затею; разве особо нахальная тварь, подобравшаяся слишком близко к борту, получала багром по плоской башке и, обидевшись, отваливала в сторону.
Как раз на "Элеоноре", принадлежащей английскому миссионерскому обществу, и перебирался через Викторию Василий Юнкер; лодка эта регулярно делает неспешные каботажные заплывы между заливом Спик на юго-восточной оконечности Виктории и селением Рубаги - на северо-западе. Для обрусевшего немца этот участок пути стал заключительным в его семилетних странствиях; а вот для нас, второй русской экспедиции в эти края, всё только начинается.
Впрочем, экспедиция не чисто русская. Мадемуазель Берта вносила в монолитный состав нашей группы толику обще-европейского колорита; подданная бельгийской короны, она походила на кого угодно, только не на уроженку Фландрии или Валлони. Южная кровь давала о себе знать - пылкая и порывистая, молодая женщина очаровала спутников. Лишь кондуктор Кондрат Филимоныч косился на иностранку с подозрением; но и он, после того как та уверенно пристрелила молодого льва, подобравшегося ночью к нашей коновязи, сменил гнев на милость.
Водная гладь Виктории осталась позади - как и заросшие высоченной травой плато Серенгети и равнины Масаи с громадными стадами антилоп и слонов. Их хватает и на берегах озера - но не в таких немыслимых количествах. Я немало пересмотрел в своё время документалок БиБиСи, посвящённых дикой природе - но даже близко не представлял, СКОЛЬКО животных обитало в этих краях какие-то сто тридцать лет назад. Да, сафари, внедорожники, штуцеры "нитроэкспресс" и глобальный товарооборот, охотно потребляющий экзотические шкуры зебр, импал, жирафов, драгоценную слоновую кость и кожу гиппопотамов, жестоко обошлись с африканским зверьём. От былого великолепия остались жалкие крохи; И хотя я всегда относился к призывам всякого рода экологов - от "Гринпис" до Всемирного Фонда дикой природы - с изрядной долей предубеждения, но теперь, пожалуй, готов пересмотреть свою позицию.
Сойдя на берег в Дар-эс-Саламе, экспедиция тёплая неожиданно попала в железные объятия Второго Рейха. Мне сразу припомнились и душевный друг Курт Вентцель и немецкая строительная "фактория" Басры с её локомобилями и колючей проволокой. Но здесь, по счастью, арабов даже близко нет; султан Занзибара, (оставаясь правоверным магометанином и преклоняя пять раз на дню на молитвенный коврик), воинствующего ислама не понимал и понимать не желал. Порядки в широкой прибрежной полосе от океана и до озера Танганьика устанавливают теперь подданные кайзера Фридриха 3-го.
Плоды упорного и торопливого труда немцев здесь повсюду. Железную дорогу в сторону озера Виктория пытались строить ещё несколько лет назад - тогда, правда, за дело взялись англичане и проект благополучно загнулся.
Материковые владения султана территория будущей Танзании представляют сейчас одно сплошное белое пятно. Прибрежные районы формально под властью султана Занзибара; во внутренних же белый человек до недавнего времени не практически появлялся. Совсем недавно Занзибар был крупным центром работорговли; несмотря на ее запрет в 1873 году, ежемесячно отсюда в португальские колонии вывозили до пяти тысяч чернокожих рабов.
Но в октябре 1884-го года на Занзибар прибыло трое немцев: Карл Юлке, Карл Петерс и Иоахим Граф фон Пфейль. Они путешествовали под чужими именами, но не забыли заручиться поддержкой самого Бисмарка - и, конечно, дали знать о себе германскому консулу. Помощи от него, правда, не последовало, но троица подданных Кайзера не унывала - важно было опередить бельгийцев, которые собирались отправить во внутренние районы страны экспедицию с целью изучения и, разумеется, захвата этого лакомого кусочка Восточной Африки.
Денег у Карла Петерса не было. Но сдаваться он не собирался; впереди у сына протестантского пастора, бывшего студента Гёттингенского университета и авантюриста маячила амбициозная цель - создать в Африке "новую Германию". И, разумеется, возглавить её. Петерс с чистой совестью подписался бы под ненаписанными ещё строками английского поэта, не зря именуемого певцом британского империализма - тех самых, насчёт Бремени Белых*.
Петерс был свято уверен, что он, как европеец, обязан нести свет разума, цивилизации и просвещения в дебри африканских джунглей, обитатели которых тоже, кончено, люди - но что уж скрывать, не вполне полноценные.
#* "Бремя Белых", стихотворение английского поэта Редьярда Киплинга, впервые опубликованное в 1899 году
К тому же Карл Петерс - как сказали бы в иные времена, - "страдал пангерманизмом в острой форме". Мне довелось полистать его дневники, опубликованные в середине 20-го века:
"Я полагаю, что наша раса является единственной на Земле, которая может возглавить все человечество. (...) Если мы, немцы, упустим свой шанс, то англосаксы распространятся на весь мир и не оставят нам в нем места".
Каково? Хотя, конечно, в пророческом даре Петерсу не откажешь - в итоге так оно всё и получилось...
Но - вернёмся в 19-й век. Энергии и решимости немцу было не занимать. Ещё в марте 1884-го он основал в Рейхе Германское колониальное общество - и поехало!
Прибыв в ноябре того же года в Африку, Петерс принялся действовать быстро и всегда по одной и той же схеме: встречался с вождями племён, одаривал их бросовыми бумажными тканями, мелким жемчугом, добытым в Персидском заливе и за бесценок купленным в Адене, да старыми кремнёвыми ружьями, помнившими Наполеоновские войны, - а взамен требовал поставить подпись на пустяковой с виду бумажке. Негритянские вожди никогда не отказывали щедрому гостю - тем более, что бумажка была на немецком, а о переводчике никто не позаботился. Ценить пустующие земли аборигены не привыкли - в опыте их жизни попросту не случилось такого понятия как "недвижимость".
Но для европейцев это роли не играло. В бумажке содержалось соглашение о передаче суверенных прав на территорию племени в пользу лично Карла Петерса. В силу чего эти земли попадали под юрисдикцию Второго Рейха, подданным которого был немецкий проходимец.
Всего за три недели Петерс сделался обладателем ста сорока тысяч квадратных километров земли - о чём довольно скоро было сообщено и Бисмарку. Железный канцлер отреагировал с воодушевлением:
"Получается, что захват территорий в Восточной Африке легок до безобразия: достаточно парочки проходимцев и немного бумаги, украшенной оттисками пальцев вождей дикарей".
Через год Петерса с помпой принимали в Берлине; там как раз проходила международная европейская конференция по Конго, на которой был окончательно узаконен раздел Африки. И уехал он оттуда не с пустыми руками - Бисмарк убедил кайзера подписать манифест о взятии приобретенных Петерсом территорий под защиту.
Вот так ушлый баварец и стал правителем целой страны - причём с неограниченными полномочиями. Попечительством кайзера было основано Германское общество Восточной Африки, комиссары которого получили право создавать торговые фактории, собирать с туземцев налоги и вообще - нести свет европейской культуры.
Правда, у султана Занзибара Саида Баргаша оказалось своё мнение на этот счёт - всё же речь шла о его владениях. Проблема была решена в стиле входившей тогда в моду "дипломатии канонерок" - в августе прошлого, 1886-го года на рейд перед султанским дворцом встал на якоря отряд германских крейсеров. Султану хватило пары холостых залпов, чтобы осознать нелепость своих притязаний и навсегда забыть о правах на "владения" Петерса.
Вот и вышло, что на побережье, от океана и до озера Танганьика хозяйничают теперь немцы. Ну, может "хозяйничают" - слишком сильное выражение, но всё же подданные кайзера уверенно наводят здесь свои порядки. Во всяком случае там, куда могут дотянуться - а это пока что редкие островки европейской цивилизации в безбрежном море трав, антилоп и негров с ассагаями. Но у немцев всё впереди - они и построят здесь железную дорогу, и твёрдой рукой выставят из Восточной Африки бельгийцев и даже сцепятся с англичанами - чтобы через 27 лет потерять всё.
А пока - следует признать, что присутствие немцев пошло этим краям на пользу. Во всяком случае, до озера Виктория мы добрались без особых помех. В Дар-Эс-Саламе удалось купить лошадей; цену, правда, заломили безбожную, зато путь через масайские равнины и плато Серенгети оказался весьма удобным и скорым. Недаром Юнкер, которому любой переход в Центральной Африке давался потом и кровью, уделил отрезку пути от Виктории до океана полторы строчки в своих дневниках - так лёгок он оказался по сравнению с тем, что пришлось пережить раньше. Но я-то путешествовал не один - восемь вооружённых и решительных белых (девсть, если считать мадемуазель Берту и её слугу) - это, по местным меркам, почти карательный отряд, от которого здешним племенам полагается в ужасе разбегаться. Они бы и разбегались; но мы старались вести себя корректно и предупредительно, расплачиваясь серебряными арабскими монетами и за свежее мясо, и за услуги проводника, - так что слава о "добрых белых" достигла озера Виктория раньше нас самих.
На берегу залива Спик мы провели две недели - дожидались "Элеонору". Других судов здесь не сыскать днём с огнём; лодчонки местных рыбаков годятся лишь для недолгих плаваний у кромки камышей и не выдерживают сколько-нибудь серьёзного груза. Дни вынужденного отдыха мы заполняли, кто во что горазд: казачки взапуски носились по саванне за антилопами и подстрелили даже молодого слона; Берта составляла им компанию. Я, отдав должное прелестям африканского сафари, не сумел развить в себе вкуса к этому занятию и принялся приводить в порядок дневники. Садыков вел жизнь созерцательную: любезничал с нашей гостьей и совершал долгие моционы по берегам залива в обществе нашего кондуктора.
Кстати, о Берте. После внезапного сближения на яхте, у нас с ней установились тёплые, даже сказал - дружеские ("три раза "ха!" - как сказал бы мой сынок) отношения; ночи она проводила в своей палатке, на людях вела себя со мной ровно и приветливо - а наедине нам за всё это время остаться не удалось. Поначалу меня это огорчало; но позже я оценил мудрость подобного поведения. В самом деле - есди дама, путешествующая в мужской компании, станет демонстративно оказывать предпочтение одному... короче, тут не поможет и статус начальника экспедиции. В общем, спасибо Берте - мину, подведённую вашим покорным слугой под единство нашего дружного коллектива, она обезвредила на редкость тактично.
В ожидании прошло тринадцать дней; наконец на горизонте замаячил коричневый парус - "Элеонора". Ещё две недели - и мы стоим на берегу рядом с горой багажа. Из-за холмика поднимаются тоненькие струйки дыма - Рубага. Это не деревня и не город, а холмистая местность с многочисленными поселениями. Рубага* - резиденция короля Буганды Мванги. Личность эта со всех сторон неоднозначная - довольно сказать, что он несколько месяцев промурыжил Юнкера, решая, отпустить загадочного иностранца - не англичанина, не бельгийца, не купца и даже не миссионера, - или всё-таки зарезать? Милосердие победило: сочтя, что русский - это не какой-нибудь английский проходимец, король отпустил Василия Василевича; но вся загвоздка в том, что он-то шёл с запада на восток. А мы пришли наоборот, с востока, со стороны океана - а в убаге недолюбливают гостей из-за озера. Мванга справедливо полагает, что с той стороны добрые люди не придут - только английские миссионеры да прочие проходимцы, жаждущие захватить его владения. Так что, как нас встретят - это ещё вопрос..."
#* Сейчас на этом месте находится столица Уганды, город Кампала.
***
- ...и избы тут чудные - круглые, а крыши острые, торчком! Зайдёшь - ни угла, ни лавки, одни подстилки плетёные, из травы, а в них всякие засекомые кишат. И как тут люди живут?
Молодой казак, дивившийся облику африканских хижин, сидел у костра. Напротив, на войлочной кошме, брошенной на охапку тростника, с удобствами расположился забайкалец постарше, по имени Степан; рядом с ним сидел на свёрнутой попоне кондуктор. Между коленями у него стояла винтовка Генри; Кондрат Филимоныч опирался на ствол щекой, от чего его мужественная физиономия перекосилась.
- А у вас, в тятькиной избе тараканы не кишат? - ответил пожилой казак. В его чёрной бороде заметно пробивалась седина. - Да и мало ли, какие где крыши бывают? У китайцев, вон, уголками вверх загнуты; а на Полтавщине - что не крыша, то копна соломенная. Главное, чтобы под ентими крышами добрые люди жили.
- Да какие ж они добрые, коли в бога не веруют? - удивился молодой забайкалец.
- Веруют, а как же? Людям без веры никак невозможно, а то не люди быдто, а звери, вроде абезьянов хвастатых. Энти, которые здесь жительствуют - они магомедане, на манер наших татар али чеченов. Только не такие лютые и вовсе чёрные на морды. Есть среди них и ворьё - вон, у меня в Дар-Саладове кисет спёрли, - а есть и добрые люди. С виду правда, лютые, особено, которые масаи - как они на меня зубами своими треугольными, спиленными, оскалились - ну всё, решил, смерть моя настала, чичас съедят! А ничего, жив покудова; народ как народ, не хуже иных прочих...
- Ну да, не хуже... - прогудел через костёр Кондрат Филимоныч. Кондуктор тоже не спал - очень уж хорошо сиделось и говорилось под угольно-чёрным небом, усеянным чужими звёздами. - Таких лютых ещё поискать! Вон, ихний король, Маванов его прозывают, тоже магометанской веры. Он, злыдень, тех, кто в Христа верует, поголовно режет! Господин поручик давеча рассказывали: три года назад, как папаша его помер - велел своим нукерам взять воспитанников аглицкой миссии и головы им отрезал. А после вообще злодейство учинил - велел убить аглицкого епископа, Харингтонова, который, как и мы, из за озера явился.
- Что, так и убил? - опасливо ахнул молодой казак. Он носил имя Прохор; забайкальцы за молодостью лет величали его Пронькой. - И схарчил, небось, нехристь?
- Не... - лениво отозвался Кондрат Филимоныч. - Господин поручик сказывали, что людоеды - это которые дальше живут, в болотах да чащобах. Вот там самые злодейские люди обитают, имя им ещё подходящее - нямнямы.
- Это что ж, вроде наших самоедов, что ли, которые в Пермской губернии, у Ледовитого моря, что ли?
-Дярёвня! - пренебрежительно хмыкнул седобородый Степан. - Откуда здесь тебе самоеды? Те, хоть и языческой веры, но тихие да смирные и закон уважают. Украсть что, конешное дело, способные, но чтоб смертоубийство - ни-ни. А едят всё больше рыбу мороженую да строганину из оленьего мяса.
- Здешним тоже закон людей есть не дозволяет. - добавил Кондрат Филимоныч. - Магометане - они хоша порой и люты, и на мучительства всякие горазды, но чтобы человечину жрать - такого нет. Вон, у меня кум в 77-м году в Болгарии воевал - ни о чём таком не рассказывал. Хотя - животы, да, резали, было...
- Ну, животы-то не одни они горазды резать. - хмыкнул Пронька. - вот, помнится, в запрошлый год, под Читой ловили мы спиртонош - дык потом...
- А ты брось мести, помело. - недовольно зыркнул на молодого Степан. - Было - и было, быльём поросло. Нашёл чем хвастаться, живорезством... ты что, забыл, что все под богом ходим?
Пронька смущённо умолк.
Кондратий Филимоныч выждал приличное время; потом, поняв, что продолжения занимательной истории не будет, принялся говорить дальше:
- Так вот. Опосля как король тутошний, Маванов, аглицкого попа зарезал, его по всем соседним странам ославили злодеем. Потому как дело это у негрских народов невиданное - съесть то они, может и могут, или ограбить там - а вот чтобы за Божье слово резать, тут такого не заведено. А всё потому, что аглицкие попы мало того, что нергитянцев в свою веру обращают - так они их ещё и под присягу ихней королеве подводят. А потом купчины их приезжают и обирают всех до нитки.
- Ну, тогда он толково всё делает, Маванов ентот - рассудительно заметил пожилой казак. - Кому ж такое беззаконие понравится? Хошь про бога рассказывать - говори, пущай люди слушают. Плохо говорить станешь - могут и в морду дать, не без того. А под присягу заморскую загонять - это озорство. Нет, правильно Маванов-король того попа зарезал. А неча!
- А вот вы, дядя Кондрат, говорили давеча, что Маванов ихний всем, кто христианской веры, запрещает в свои границы входить? - встрял Пронька. - а как же нас тепрь пустят? Мы ведь тоже Христу-богу молимся?
Казкаи помолчали - ответа на остро поставленный вопрос бывалый Кондрат Филимоныч дать не мог.
- Не то плохо, что те нехристи людей жрут, - прервал затянувшуюся паузу пожилой казак. - а то плохо, что во всей стране БугандЕе самого завалящего конька днём с огнём не сыскать. Прежних лощадёнок, что у немцев были куплены, пришлось продать, прежде чем через озеро плыть - а где новых возьмёшь? Вчера мы с урядником весь базар обошли - так лошадей ни одной не сыскали, только ишаки да волы. Так что придётся нам теперь дальше конными по-пешему топать..
- А ин ладно. - махнул рукой кондуктор. - Далее по карте выходят нам сплошные болота, эти, как их.... папирусные. Это камыш такой здешний, особый. Так по этим болотам и пешком-то не очень пройдёшь, а для скота местные людишки навострились гати бить - из вязанок камыша, который папирус. Застилают им топь, а потом и пускают коз. Они у них вовсе мелкие, крупный скот - волы там, коровёнки, - всё больше на равнине. Но всё равно кажинный раз новую гать настилать приходится. Человек ишо пройдёт, осёл - тоже, а вот конь - уже никак, провалится. А далее - сплошные леса, джунглями прозываются. Леса те особливые - неба над ними не видать, а на земле кусты с травой не растут, всё падает да гниёт - потому как деревья солнечные лучи вниз не пущают. И всяких ядовитых гадов там столько, что лошадь и дня не проживёт.
- А людей енти гады что, не жалят? - с опаской поинтересовался Пронька.
- Такого дурака как ты, непременно ужалят в самые причиндалы! - строго ответил кондуктор. - А будешь сидеть, разинув хлебало, да дурь всякую спрашивать - так и вовсе сожрут. Помнишь, небось, какие на озере змеюки водятся - антилопу целиком сглатывают? В тех лесах и поболе страшилы живут, и казака заглотнут...
- Ну да, вместе с конём. - хихикнул Пронька. - Бросьте вы меня пугать, дядя Кондрат, непужливые мы...
Кондуктор вдруг прислушался и вскочил, клацнув скобой винтовки. По другую сторону огня, нарисовался неясный силуэт.
- Ты, Кондрат Филимоныч, с винтом-то не балуй, неровён час стрельнет. - раздался добродушный бас. Кондуктор сразу обмяк, расслабился - к костру шёл урядник. Казаку, видно, тоже не спалось - выбрался из палатки в исподней рубахе, без сапог, только шаровары натянул. Но - наган за поясом, бдит...
- Вон, лучше отряди Проньку обозную скотинку нашу проверить, коли он такой непужливый. Они, хоть и ослы, а нам ишшо пригодятся. А то мало ли кто тут в темноте шастает. Может зверь леопард, а может и лихой человек. Конокрады - они, знаешь, и в Африке конокрады...
***
Из переписки поручика Садыкова
со своим школьным товарищем,
мещанином города Кунгура
Картольевым Елистратом Бонифатьевичем.
"Здравствуй долгие годы, друг мой, Картошкин! Вот и сменили мы морские дороги на сухопутье; уже месяц под ногами у нас земля самой что ни на есть Чёрной Африки. Арабов и берберцев здесь нет в помине; сплошные негры, да не простые. За Озером Виктория, на равнинах, именуемых саваннами, где вместо сусликов да диких лошадей стадами бегают слоны и жирафы, живут масаи. Все, как один воины, бегают при железных копьях с наконечниками листом, в две ладони шириной; теми копьями ловко запарывают антилоп, а если придётся - то и льва. Народ это храбрый, можно сказать - гордый; нас принимали с большим достоинством и радушием, даже выделили проводника, который довёл экспедицию до самого озера Виктория-Ньяза; здесь он, получив обещанную плату, не оставил нас ожидать миссионерскую лодку, а каждый дня скакал по степи с казачками, приучая тех охотиться на жирафу и зебра. То есть скакали-то казаки; негритянец же исхитрялся не отставать от конных, на своих двоих - да так ловко, что по вечерам, у костра, урядник говорил о нём с нескрываемым уважением.
Проводника зовут Кабанга; сам он не масай, а родом из народа суахели, что обитает на восточном побережье. Кабанга подрядился проводить нас только до озера, но, видно, мы пришлись ему по душе - вчера он подошёл к начальнику экспедиции господину Семёнову и на ломаном немецком - только так мы с ним и объясняемся, ибо наречия местного ни в зуб ногой, - попросил позволения сопровождать нас и дальше. Семёнов согласился; обрадовались и казачки, которые успели сдружиться с проводником. Кабанга оказался человеком бесценным; а когда Кондрат Филимоныч, заведующий оружейным хозяйством экспедиции, выдал ему, как постоянному нашему спутнику, новенький бельгийский карабин центрального боя - долго бормотал что-то благодарное и хватал кондуктора за руки. Глаза суахельца при этом излучали такую преданность, что казалось, скажи - и сейчас кинется на слона безо всякого карабина.
Вернёмся немного назад, то есть в Дар-эс-Салам, откуда отправил я тебе предыдущее письмецо. Городишко сей гнусен до чрезвычайности; но по счастью в нём имеется представитель немецкого Ллойда, которому мы и сдали корреспонденцию. Немцы - нард аккуратный, особенно в казённых делах, так что смею надеяться - письмо попадёт к тебе в срок.
И это будет последнее послание, отосланное с дороги, дорогой Картошкин; теперь, подобно юношам, творящим свои бессмертные шедевры по ночам, при восковой свече, я обречён писать "в стол". Точнее - в заплечный мещок, ибо и стола-то здесь не сыскать до самого восточного побережья. С тех пор, как мы сошли на берег с "Леопольдины", я только и делаю, что отвыкаю от дурных привычек, навязанных мне цивилизацией - сплю на охапке камыша, ем из котелка и забыл уже, как выглядит зеркало. Оно, правда, имеется в отряде, и надо думать, не одно - вряд ли мадмуазель Берта производит утренний туалет, глядя в лужи, тем боллее, что их здесь днём с огнём не сыщешь. Но мне неловко просить у барышни столь деликатный предмет в пользование - вот и обхожусь как могу, подстригая бородёнку на ощупь. О бритье мы давно позабыли - и только кондуктОр Филимоныч старается хранить верность флотскому обычаю и носит лишь усы. Бреет его урядник - а Кабанга каждое утро устраивается в сторонке, чтобы посмотреть на это действо. Судя тому, с каким благоговением он взирает, как казак сначала разводит в плошке мыльную пену, а потом, как заправский цирюльник, скребёт щетину клиента, деликатно взяв того двумя пальцами за кончик носа - наш суахелец считает бритьё чем-то вроде религиозного обряда, сродни жертвоприношения. У него самого борода с усами не растут вовсе; для здешних обитателей это дело обычное.
Прости великодушно, опять я отвлекся; теперешняя наша жизнь способствует неспешному течению мысли, так что та нередко уходит в сторону; глядь - а уже и забыл, с чего начал рассказ, перейдя на какой-нибудь подвернувшийся к слову предмер, а там - ещё и ещё...
Так вот: с яхтой мы расстались в Дар-эс-Саламе; мадемуазель Берта велела капитану (никак не могу запомнить фамилию этого бельгийского господина с лошадиной личиной; ну да бог с ним совсем) идти вокруг африканского континента с Востока на Запад, из Индийского оияну в Атлантический. Сначала "Леопольдина" должна встать на ремонт в Кейптауне, что на мысе Доброй Надежды; потом, пройдя на север, крейсировать у западного берега страны Конго и ждать нас. Потому как - путь наш лежит теперь за озера Виктория-Ньяза и Альберт-Нианца, в верховья реки Уэлле, и далее - вниз, до реки Убанги, в бельгийские владения Конго. Что нам там понадобится - господин Семёнов говорит пока недомолвками; с некоторых пор я уже ни чему не удивляюсь. Объявит, что предстоит искать сокровища африканской царицы или, скажем, свитки Пресвитера Иоанна - поверю с лёгкостью и отправлюсь на поиски. Насчёт свитков -это, пожалуй, ближе к истине; как я слышал, оный древний муж обитал не в этих краях а много севернее, в Абиссинии.
Там же, в Дар-эс-Саламе мы сменили гардероб. Представь, брат Картошкин, как я щеголяю, подобно какому-то прощелыге в коротких, чуть ниже колена, портках и кургузом пиджачишкее без рукавов, так как они здесь совершено бесполезны (от них только становится жарче), с большим количеством карманов для часов, патронов, компаса, записной книжки и тому подобного имущества. Пиджаки эти продают в немецкой фактории специально для белых, много работающих в дикой местности; на них идёт крепкая серая ткань. К моему снаряжению в дороге относятся также красные и синие карандаши. Я ногу их так же, как компас или часв - на шнурках, свисающих с пуговичных петель. Шнурки нарочно делаю разной длины, так что в руки без ошибки попадает нужный предмет. На головах у нас - колониальные французские шлемы; из обуви закуплены высокие, до середины икры, английские башмаки рыжей кожи на толстенной подошве. Надобно видеть физиономии наших казачков, когда им предложили это непотребство - станичники только что не плевались. Тем не менее, климат вскорости взял своё - и забайкальцы, вслед за нами, сменили фуражки на пробковые каски, а шаровары - на короткие штаны европейских охотников на бегемотов. Один урядник остался верен форменным суконным шароварам, причём упорно сносит насмешки сослуживцев по поводу преющих...хм, ну ты сам понимаешь чего.
Господин Семёнов и здесь сумел меня удивить - его одежда и амуниция, хоть и напоминает нашу, а всё же сильно отличается - многие мелочи сделаны до того добротно и необычно, что мне остаётся лишь удивляться по себя, а казачкам - восхищённо щёлкать языками да завидовать. Хотя, завидовать долго не пришлось; когда Олег Иваныч распаковал большие кофры, предназначенные для сухопутных странствий, каждому из нас достались всякого рода полезные мелочи, которые теперь сильно облегчают нам жизнь. Например - невиданно яркая гальваническая лампа; ночью она светит сильнее самого мощного калильного фонаря, а днём господин Семёнов подпитывает её электричеством, добывая его прямо из солнечного света; для этого расстилает на земле то блестящую, как зеркало, то переливающуюся радужными разводами ткань, и подключает к ней лампу особым проводком. Полежав несколько часов на солнцепёке, лампа светит потом всю ночь. И чего только люди не придумают!
Кроме всего прочего, нам с урядником достались маленькие плоские чёрные коробочки; господин начальник экспедиции навал их "рации". Поверь, брат Картошкин, вот где настоящее чудодейство! Нажать на пимпочку - и через коробочки эти можно переговариваться друг с другом на расстоянии пары-тройки вёрст, а на открытой равнине - так и ещё дальше. Голос слышен хорошо, хотя порой и перебивается хрипами, как в новомодном телефоне господина Белла; только нет ни жестяных раструбов, ни вертячих ручек. Коробочек всего три - у меня, у урядника и у самого господина Семёнова; их велено беречь пуще глазу и без нужды не показывать даже остальным нашим спутникам. Питаются коробочки тоже гальванизмом - от тех же радужных полотнищ; полного заряда, если говорить не слишком часто, хватает дня на два, а то и поболее.
Перед тем, как отправиться в путь, господин Семёнов несколько дней пичкал всех нас разнообразными пилюлями. Говорил - в предупреждение опасных лихорадок, которых в здешних краях превеликое множество. А ещё больше их будет там, куда мы направляемся - в дождевых джунглях бассейнов рек Арувими, Уэлле, и дальше, в Конго. Так что, если неведомые пилюли нашего начальника столь же хороши, как и эти "рации" - остаётся только поблагодарить Бога и Николая-угодника за эдакую вот удачу.
Пожалуй, скажу пару слов на тему, относящуюся к моей профессии, а именно - картографии. Как раз для неё и нужны разноцветные карандаши: синий употребляется для обозначения рек и воды, красный - для возделанных полей и селений, дорога же, земельные угодья, горы и все остальное удостаивается простого карандаша. Для съемки дороги здесь, в Африки лишь в особых случаях применяются углы пеленгования, так как местные тропы и пешеходные дороги никогда не следуют по прямой, но нерерывно извиваются. В высокой траве не видно далее пяти шагов, что же до ориентиров для пеленгования - их в саванне сыскать мудрено. А потому - дорогу приходится наностить по ориентировочным углам, выводя их в среднем, как сумму наблюдённых углов - как итог нерерывного слежения за магнитной стрелкой.
Что ж, друг мой Картошкин - пора заканчивать сию эпистолу. И ляжет она во внутренний карман заплечного мешка и будет храниться там, пока не доберёмся мы до цивилизованных мест - а случится это, боюсь, ой как не скоро..."
Писано в июле сего, 1887-го года,
на берегу залива Спик озера Виктория.
III.
Ну что за спешка, дорогой барон? - спросил Каретников, входя в кабинет начальника Департамента Особых Проектов. - Нет-нет, не стоит, я сам...
Предупредительный порученец в лазоревом мундире - у Департамента пока не было своей высочайше утверждённой формы, хотя разговоры об этом уже велись, - щёлкнул каблуками и вернулся на своё место - за столик у двери. По положению о внутреннем распорядке Д.О.П. шефа департамента на службе ни на минуту не сдедует оставлять одного.
- Да, Григорий Константинович, спасибо. Распорядитесь, чтобы нам подали чаю.
Жандарм щёлкнул каблуками и удалился. Устав не нарушается - Андрей Макарович Каретников числится одним из заместителей Корфа, лицо, безусловно, доверенное.
- Присаживайтесь, Андрей Макарыч - Корф указал на кресло напротив своего монументального стола. Стоящий на нём ноутбук смотрелся безусловно чужеродным, лишни . - В ногах правды нет, разговор нам предстоит длинный.
Каретников уселся, отметив про себя, что барон в последнее время заметно сдал - глаза запали, под ними обозначились тёмные мешки, в лице - нездоровая одутловатость. "Не высыпается барон. - обеспокоенно подумал доктор. - Да и по вечерам, на приёмах и в клубе, надо понимать, позволяет себе... Тревожно: полгода такой жизни - и во что превратится подтянутый, сухой и крепкий как тетива фехтовальщик, будто не замечавший до сих пор своих сорока с лишком годов?"
Но - виду не подал; наоборот, состроил любезную мину и потянул из-за отворота кожаный футляр с сигарами. Барон сейчас же придвинул гостю зажигательницу, смахивающую на керосиновую лампу - стеклянный пузырь поверх медной банки, снабжённой металлическим краником.
Каретников опасливо покосился на это приспособление - внутри "огнива Дёберейнера" пряталась цинковая пластина, порождающая в реакции с серной кислотой водород; горючий газ, попадая на губку катализатора воспламенялся, и от зажигательницы можно было прикуривать даже сигары. Каретникову уже был знаком этот прибор, производящийся аж с 1823 года; отчаянно хотелось вытащить привычную пьезо-зажигалку, а не прибегать к алхимическим опытам. Останавливало уважение к хозяину кабинета. Каретников со вздохом потянулся к "огниву". Прикурил - и поспешно прикрутил бронзовый краник. Огонь погас; давление газа в стеклянном пузыре выросло, отжав кислоту от цинка, и выделение газа прекратилось. "Интересно, если уронить её сейчас - рванёт или нет?" - отстранённо подумал доктор, бережно отодвигая мудрёное приспособление подальше от края стола.
Корф с лёгкой насмешкой следил за манипуляциями гостя.
- А вы, Андрей Макарыч, по-прежнему нашей технике не доверяете? Ну, может это и правильно. - барон в свою очередь, раскурил сигару. Примерно с полминуты мужчины попыхивали гаванами, наслаждаясь изысканным вкусом. Это был своего рода ритуал - вот, минуты через две, вернётся порученец и поставит на маленький столик пузатый фарфоровый чайник с заваренным до черноты китайским чаем и блюдце с тонко нарезанным лимоном и баранками - и удалится. Потом барон крякнет, вылезет из-за стола и достанет из бюро початую бутылку коньяка. Серьёзный разговор начнётся только после половины кружки адмиральского чая - смеси густой чёрной заварки и янтарного крепкого напитка, причём доля его зависела от степени важности предполагаемой беседы. Если говорить предстояло на общие темы - коньяка будет много, если же речь пойдёт о чём-то экстренном - его вкус будет едва угадываться.
Но на этот раз ритуал был нарушен с самого начала.
Барон перегнулся через стол и повернул к посетителю ноутбук. Несколько удивлённый Каретников вгляделся - на экране красовалась скверная, явно местного происхождения фотография мужчины лет тридцати пяти - уже начинающего лысеть, с бородкой, которые принято называть козлиными, и в пенсне. Поверх фотокарточки красовалась лиловая печать с буквами Д.О.П., выполненными готическим шрифтом.
"Из личного сотрудника дела Департамента. - подумал Каретников. - А тема-то и правда, серьёзная..."
- Рыгайло Вениамин Елистратович. - с заметным отвращением выговорил барон. - С середины марта месяца - сотрудник нашей конторы. Можно сказать, стоял у истоков. Вчера вечером выловлен из Малой Невки, в районе Аптекарской набережной с ножом в печени. А это - донесение жандармского филёра. По моей личной просьбе они время от времени проверяют наших сотрудников - в профилактических, так сказать, целях. И вот, пожалуйста, поверили..
- Так покойного вели от дома госпожи Майгель? - поинтересовался Каретников, просмотрев донесение. - Что-то такое припоминаю...
- Известная дамочка. - усмехнулся Корф. - Лушевная подруга жены английского посланника; её дом - своего рода гнездо столичных англофилов. У неё даже Великие князья бывают, а как же... хотя - поклонникам туманного Альбиона с некоторых пор в наших палестинах неуютно.
- Потому этим Рыгайло и заинтересовались? Да, в самом деле - для сотрудника вашего департамента знакомство предосудительное.
- Нет, Андрей Макарыч. - покачал головой Корф. - Плановая проверка, всего лишь. Как вы и советовали...
Каретников кивнул. Ещё в апреле, обсуждая с бароном работу будущего Департамента Особых Проектов, он особо напирал на необходимость режима секретности. Вообще с вопросом государственной тайны в России - и особенно, в Петербурге, - дело обстояло из рук вон плохо; в столице ни один секрет не удаётся сохранить дольше пары дней. Тем не менее - начинать с чего-то надо, и этим "чем-то" стал как раз аппарат Д.О.П. Одной из предложенных Каретниковым мер стали внеплановые бессистемные проверки сотрудников департамента жандармской "наружкой"; запрет Корфу и ещё нескольким ключевым персонам Департамента находиться на службе в одиночку тоже был из этой категории мер.
- Значит, попалась птичка... - задумчиво протянул Каретников. - Так из дома госпожи Майгель Рыгайло вышел один...?
-... и всего через два квартала встретился с Джеймсом Крейсоном, вторым секретарём английского посольства. Тот вышел от Майгелей получасом раньше и видимо, поджидал нашего покойничка - причём с экипажем.
- И догнать его, филёр, конечно, не смог. - закончил доктор. - А через пару часов Рыгайло вылавливают из Малой Невки.
- Да, со вспоротой печенью. - подтвердил барон. - Но филёра я не виню - на Фонтанке в это время всегда непросто поймать извозчика, да и лошади у мистера Крейсона отказались на удивление хороши. Не гонки же было устраивать по Петербургу?
- А может это быть совпадение? - осторожно предположил Каретников. - Ну, поговорили они с англичанином, потом решил пройтись - и нарвался на лихого человека?
- Бумажник на месте. - развеял надежды доктора Корф. - Часы - тоже, золотой брегет. А во внутреннем кармане сюртука... он порылся в ящике и выложил на стол мокрую даже на вид пачку беловатых купюр. - Две тысячи фунтов, бумажка к бумажке. Каково?
Каретников, не сдержавшись, присвистнул. Две тысячи фунтов - сумма более чем солидная.
- А теперь самое скверное. - выдержав паузу, произнёс барон. - Получив сообщение о смерти Рыгайло, дежурный офицер, как и положено, произвёл осмотр его кабинета. Ничего подозрительного не нашлось; имелась запись, что за сутки до этого покойный Вениамин Елистратович посещал спецхранилище. Мы, конечно, тут же поинтересовались. Итог - на месте не оказалось ноутбука, двух зарядных устройств и... - он близоруко наклонился к листку... - дисков оптических, номера хранения с 2001-го по 2014-й, всего - 13 штук. Это учебники по истории для ВУЗов и популярные энциклопедии по военной технике.
Каретников опешил:
- Он что, ухитрился выбраться из департамента с ноутбуком и охапкой дисков? Барон, что у вас творится?
- Дежурный офицер, жандармский поручик Маметинов признался, что как раз играл в штосс со своим коллегой корнетом Еремеевым - и не мог видеть момента, когда Рыгайло покинул департамент. Оба арестованы, но...
- Понимаю. поздно пить боржоми, когда.... так значит, компьютер и диски в посольстве? Да, оттуда их теперь никаким манером не извлечь.
- Очень сомневаюсь. - отозвался барон. - Посольскими с утра занимается Вершинин. Оказывается, Крейтон вчера в посольстве не появлялся, дома не ночвал; ночью похожий господин нанял у Николаевского моста паровой катер и отправился вниз по Неве.
- Удрал? - ахнул Каретников. - На катере, в Финляндию?
- Нет. Катер мы отыскали довольно быстро - хозяин, мещанин Тугодумов, показывает, что "господина с нерусским говором" забрала с катера шведская шхуна. Правда, никаких опознавательных знаков на ней не было, и название свеже замазано извёсткой - но упомянутый Тугодумов уверяет, что уже встречал эту шхуну, и каждый раз - под разными названиями. Это точно шведы, контрабандисты - третий год уж ходят к нам. И как только ещё не попались?
- Похоже, не просто контрабандисты. - невесело усмехнулся Каретников. Что-то мне подсказывает, что мы больше эту посудину в Петербурге не увидим. Как и вообще в Финском заливе.