Копернин Влад : другие произведения.

Офицер и чудовища

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пьянство было мне противно (уж лучше б я пил, как лось после случки!), торнхаймские валькирии не только не привлекали, но даже слегка отпугивали меня своими телесами (уж лучше бы я не вылезал даже к утренним поверкам из районов, приветливо освещенных красными светильниками!). Мой досуг, мое увлечение, моя страсть были разметаны по зеленому сукну игорных столов в притоне, где не подавали спиртного крепче вина и который даже опытные валькирии обходили стороной...
  
  С доброй и ироничной улыбкой посвящается
  писателю Дэвиду Лоуренсу,
  капитан-бомбардиру Петру Михайлову
  и славному королю Анри.
  
  
  Всего сто лет назад на этом месте не было ничего, кроме болот и лесов. Не было этих шпилей, что пронзают низкое хмурое небо, вечно роняющее через сито своих дырявых карманов или черный от сажи и копоти снег, или черный от сажи и копоти дождь... Не было серебристых дирижаблей, парящих среди смога и тумана, не было стальных параллелей железных дорог, не было трущоб и дворцов, не было мостов и гранитных парапетов.
  Мало кто помнит об этом. Молодежь, празднующая сейчас юбилей, нараспев горланящая "Боже храни государя", и "Взвейтесь, соколы" - она помнит уже этот город таким, как сейчас. Выросший из песка и тумана, кажется, по одному лишь слову Пита Грозного, по одному лишь его приказу, озвученному хриплым напряженным шепотом из-под черного респиратора.
  Но, конечно, все было не так.
  Были дни, и недели, и месяцы, и годы адского, каторжного, изматывающего труда. Были сотни и тысячи трупов: оживленных для этой великой стройки и легших костьми в эту болотистую землю. Были падения и взлеты, были насмешки торнхаймских дворян и жрецов Латоксы, были сдержанные покашливания ихтинских лордов - мол, не под силу что там одному человеку: одному поколению воплотить в жизнь этот проект. Не под силу одному веку вместить в себя это холодное, расчетливое безумие. Не под силу старому Яру, который уже тогда медленно, но верно становился Инфернополисом, в муках и до срока родить себе младшего брата и преемника.
  Было, все было. И была война.
  Это не глупая латоксианская распря между старыми и новыми адептами Большого Змея, унесшая четверть населения их резиновой империи. Это не грызня между Торнхаймом, Латоксой и Островным Королевством за наследие вымерших Адриумских кайзеров, где ленивые наемники лениво стреляли ворон над окопами противников. Нет, здесь не на жизнь а на смерть из-за своих интересов столкнулись вечно умирающая и вечно рождающаяся из пепла обновленная и прекрасная Великая Ладия и последний осколок старой долатоксианской Европы, Торнхаймский альянс.
  Ледяные великаны из Йотунхельма против некромодифицированных т-варей, хтонические подданные горного короля против первых паровых дирижаблей, управляемых смертниками. Для нас было важно вырвать у альянса этот клочок суши, этот небольшой пятачок земли - нашей же, родной, когда-то потерянной земли, чтобы снова на равных вести разговор со всем миром. Государь Пит понял это - понял, будучи еще бомбардир-капитаном в гренадерском полку. Понял, и не остановился ни перед чем: он шел по головам к трону микадо, двести лет управлявшего старым Яром и выпускающего из дрожащей руки уезд за уездом, волость за волостью. Он не остановился перед мятежом, перед внутренними раздорами и тяжелой, изматывающей войной. Стальной рукой великого кормщика он развернул Ладию на стремнине, перед самым водопадом...
  Да, много с тех пор утекло воды - а еще больше крови. Нынешняя молодежь не знает об этом, не помнит - а я помню. Они видят, что серебряный сокол свободно парит на черном бархатном поле государева штандарта, и не знают, как близок он был к тому, чтобы разбиться о скалы.
  Они не знают и не помнят, а я знаю и помню.
  
  И я помню даже то, что не помнят, предпочитают не помнить мои ровесники, немногие оставшиеся в живых или в не-мертвых ветераны той войны. Сегодня мы отмечаем сотую годовщину этого города, сотое лето с того времени, как был построен простой деревянный форт на острове в дельте безымянной реки. Все знают слова государя Пита Грозного при его основании: "Сама Мать Сыра Земля судила нам прорубить новое окно взамен заколоченных старых, отсюда мы будем грозить Торнхайму - здесь будет заложен город назло заносчивым соседям!" Но мало кто знает, что эти слова были сказаны не сто, а сто один год назад, а форт, ради которого они были сказаны, был сожжен дотла.
  Мало кто знает, но я - помню. Я помню, потому что был первым комендантом этого форта. Помню, потому что именно из-за меня он был сожжен. По моей вине чуть не потерпели крах все честолюбивые замыслы великого государя Пита, и только его великодушие и трезвый расчет, только его умение прощать и воздавать полной мерой спасло нас тогда от страшной, роковой участи.
  Я был комендантом форта. В моем подчинении было сто человек, обычная гренадерская рота - и задачей нашей было вовсе не взятие йотунской крепости Нуйен, как пишут сейчас в умных книжках молодые историки. Как могут сто человек, даже гвардейских гренадеров - но простых человек в простом деревянном форте - пытаться взять крепость, охраняемую гарнизоном ледяных гигантов?!
  Всего четыре т-вари на роту, и не нынешних: восьминогих, с паровым двигателем, с огнеметами и бомбардами, а простых не-мертвых животин, сваренных в живой и мертвой воде и всего лишь неуязвимых для пуль и осколков...
  Этого мало даже для обороны, а обороняться надо было. Собственно, это и было нашей основной задачей - обороняться и изредка беспокоить противника. Обороняться, и ждать подхода основных сил. Обороняться - и надеяться, что очередной приступ гигантов и слуг горного короля не станет для нас последним.
  Хорошо еще, что в гарнизоне Нуйена было слишком много ледяных гигантов и слишком мало карликов и людей. Гиганты как огня боялись именно огня, а люди и карлики как огня боялись огненного безумия ледяных гигантов, потому наш форт не пытались спалить.
  Конечно, от ледяного дыхания и пурги, насылаемой магами Торнхайма, тоже было несладко, но пока была хреновуха в бадьях и порох в пороховницах, как-то держались.
  А когда пришла весть, что после катастрофы под Нервой Торнхайм считает Ладию почти поверженной и сосредотачивает все силы на ее последнем союзнике герцогстве Шнеекомпф, так и вовсе установилось подобие перемирия.
  Наши ребята вовсю бегали в Нуйен к местным валькириям, а нуйенские йотуны по одному-два приходили к нам за настойкой хрена в обмен на сокровища подгорного царства.
  Да и я, грешен, расслабился. В то время (я был молод, неопытен и азартен; к тому же "заточен", как я считал, в этом болоте на шут знает сколько зим, пока мои приятели и сослуживцы спокойно развлекаются в Яре) я видел только один способ скрасить существование, достойный своего происхождения и положения.
  Пьянство было мне противно (уж лучше б я пил, как лось после случки!), торнхаймские валькирии не только не привлекали, но даже слегка отпугивали меня своими телесами (уж лучше бы я не вылезал даже к утренним поверкам из районов, приветливо освещенных красными светильниками!). Мой досуг, мое увлечение, моя страсть были сосредоточены в одном из бревенчатых домов у самой крепостной стены, воздвигнутой из намертво сцепленных стужей валунов. Мой досуг, мое увлечение, моя страсть были разметаны по зеленому сукну игорных столов в этом притоне, где не подавали спиртного крепче вина и который даже опытные валькирии обходили стороной.
  Здесь шла крупная игра. Из рук в руки переходили поместья и земли, драгоценности и ценные бумаги. И, конечно, золото. Темный тягучий блеск этого металла с детства притягивал меня своим потусторонним загадочным очарованием, но здесь этот ореол ложной доступности делал его поистине магическим.
  О, сюда приезжали игроки со всего Торнхайма. Да что Торнхайм, сам наследный ихтинский принц Карл-Дагон бывал здесь с завидной регулярностью. Слава про Нуйенский игорный дом шла по всему материку, и никакая война не мешала завсегдатаям повышать ставки до последней невозможности.
  Видел я здесь и своих офицеров. Но что я мог сказать своему лейтенанту о недопустимости азартных игр на государевой службе, если он видел меня у зеленого стола, видел как я, бледный и с горящими глазами (никогда не мог контролировать свое лицо) объявляю: "На все!" и замираю в предвкушении - пан или все-таки пропал?
  
  Обычно я не играл по-крупному, но в тот вечер сам черт, казалось, зудел у меня в печенках: "Повышай! Повышай же, ну!" Напротив меня сидел какой-то сухопарый небритый хмырь. Явно не из Торнхайма - в тех северных краях пиковой масти отродясь не водилось, а его грязные черные волосы почти закрывали пронзительные, стального цвета глаза. Мы схлестнулись с ним жестко, почти жестоко. К началу игры меня в кармане было не больше десятка серебряных монет: было глупо брать с собой больше в этот притон. Но вот на столе начала понемногу расти горка золотых, и с переменным успехом, с падениями и неудачами она переходила ко мне. В какой-то момент я заметил, что игра за другими столами остановилась, и все внимание посетителей сосредоточено на нас, но мне было как-то не до того: мой выигрыш составлял уже пятьдесят полновесных золотых - мое жалование за десять лет беспорочной службы, доход с жалкого именьица моего отца за восемь лет...
  И вот мой противник достает из кошелька еще кучу золота и небрежно бросает ее на стол:
  - На все!
  Из нагрудного кармана его камзола слышен писклявый противный голос:
  - Да ты что, верзила гребанный, очумел? Это ж такая гребанная куча таких гребанных деньжищ, а ты сколько уже просадил, долбоящер звероидный?
  С этими словами прямо на стол прыгает - я о таком только читал раньше, да в байках слышал - натурально пряничный человечек. Пуговки на костюме из глазури, глазки маленькие, розовые, злобные:
  - Я тебе покажу "на все", дылда тупая, утка глупая!! Проиграл так сворачивайся...
  Черноволосый пожимает плечами и небрежно хватает человечка в кулак. Потом встряхивает по-хорошему: "Еще раз укусишь, раздавлю!" и засовывает обратно в нагрудный карман:
  - Прошу прощения, джентльмены. Мой партнер не в меру горяч и эмоционален, но сейчас он осознал свои ошибки. Итак, господин капитан, - ко мне обращается, значит, - на все?
  А мне уже сам черт не брат:
  - Навсе! - ору.
  Ну что долго рассказывать? Туз - он и в Страустане туз. Через минуту я уже сгребал с зеленого сукна выигрыш: ровно сто монет, а мой противник удалялся под навязчивую ругань своего партнера.
  Возвращались к нам в форт плотной группой: я, два лейтенанта и десяток солдат, собранных в веселом районе Нуйена вторым лейтенантом, пока мы с первым - Серегой - пили клюквенный сок в баре игорного дома. Ничего крепче взять не рискнули: все-таки, формально вражеский город, и спишут потом на раскрытие рекогносцировочной операции, а монеты разделят.
  Вернулись, ребят я отпустил отдыхать, а золотишко припрятал. По-хорошему так припрятал. Грамотно. И конечно же дал себе страшную клятву, что больше "туда" ни ногой. И что если после штурма жив останусь (если будет штурм Нуйена хоть когда-нибудь, а сороки на хвостах приносили вести, что государь Пит извел крамолу в стране, прижав самого мортиарха, забрав храмовых зомби - в армию, а живую и мертвую воду - для перегонных котлов, и готовит войска к решительному удару по Альянсу), то уволюсь со службы и займусь хозяйством. С такими деньжищами-то...
  И конечно же на другой же день ноги вот как-то сами принесли меня опять в знакомый домик у той самой крепостной стены, которую мне надо было бы штурмовать, а никак не усиливать своими ставками...
  Первым, кого я там встретил, был давешний черноволосый небритый хмырь с пряничным человечком в кармане. Что делать? Неписанный закон: выиграл - дай отыграться. На мои оправдания: мол, денег с собой не взял, мне ответили хором:
  - Ну господин капитан, как же мы можем не поверить вам на слово?! Тем более, что может быть, вы снова выиграете (эту гребанную гору деньжищ). И тем более, что если вдруг вы проиграете, вы напишете своей рукой расписку, которая дороже (этого гребанного) золота?
  Что мне было делать? Мы сели за стол, игра в один кон, сто золотых против сотни золотых, мое слово против горы золота. Легли карты. Мое сердце зашлось от радости, туз, снова тот же червонный туз выручил меня - как мне показалось, и я готов был заорать:
  - Туз, туз выиграл!!!!
  Холодный чуть насмешливый голос черноволосого хмыря прибил меня к земле, как град тяжелые пшеничные колосья:
  - Ваша дама убита, господин капитан. Когда вы вернете мне мое золото?
  Крылья у меня опустились, в глазах потемнело... Но я успокоил себя тем, что как пришло так и ушло, и как нашел так и потерял и прочими глупостями и почти готов был ответить: "Да хоть завтра!", когда на плечо мне легла тяжелая рука в латной перчатке:
  - Господин капитан, не могли бы мы переговорить с вами и этим господином наедине в комнате наверху?
  Это было предложение, от которого не отказываются. Это был сам комендант Нуйена, полковник фон Гленсдорф. Человеку, под командой которого находится минимум сотня йотунов, достаточно трудно сказать "нет" - даже если это формальный враг и командир вражеской крепости.
  Мы поднялись. Первым делом он поставил меня в известность о том, что он лично отвечает за чистоту и честность Нуйенского игорного дома. Что все, что хорошо для этого притона - хорошо и для Горной Короны и для Альянса в целом, а он, полковник фон Гленсдорф, должен следить, чтобы все было правильно и честно. Потом он достаточно любезно поинтересовался - все ли прошло правильно, и нет ли у меня претензий к мистеру Лепри и мистеру Свиту: так он назвал эту нелепую парочку.
  Я высказался в том плане, что претензий нет, и что - что взял, то и потерял.
  Он сказал - хорошо. Тогда нет ли претензий у мистера Лепри и мистера Свита ко мне? И они сказали - что нет, конечно. Почти нет. А когда они получат свое золото, ровно сто монет, то и вообще не будет. А для гарантии неплохо бы получить от меня расписку - а еще лучше вексель.
  И полковник покивал с умным видом: мол, да, расписка бы нужна. Хотя на векселе он, конечно, не настаивает - знает, что такое для офицера и дворянина долг чести. А когда расписка была написана, и эти двое удалились (встречу с ними мы назначили назавтра на закате), полковник совсем по-братски положил мне руку на плечо и задушевным голосом прошептал на ухо:
  - Ну а что если у вас к завтрашнему этих денег не окажется?
  - Как не окажется? - опешил я.
  - Да очень просто. Вы их надежно спрятали?
  - Не то слово.
  - Ну а если недостаточно надежно?
  Я усмехнулся. Я был молод и неопытен.
  - Могу дать любые гарантии! - опрометчиво заявил я. И вот тут он меня поймал:
  - Любые?
  - Любые!
  - В таком случае... Вы понимаете, я своей головой отвечаю за честь этого заведения, и если завтра этих денег не будет, я буду вынужден выложить свои: черт его знает, кто там стоит за этими двумя ибернийцами... Итак, если завтра к вечеру не будет денег, я буду вынужден потребовать с вас ответить за свои слова про гарантии.
  - К чему вы клоните? - насторожился я.
  - Если завтра к вечеру мистер Лепри и мистер Свит не получат от вас этих денег, я погашу ваш долг. Но вы должны дать слово чести, что если это произойдет, то послезавтра наутро вы откроете ворота крепости и выведете гарнизон на расстояние не меньше десяти миль от ворот. По рукам?
  - Но это же нарушает мою присягу! - попытался возражать я.
  - Даете задний ход, господин капитан? А кто говорил о любых гарантиях? - полковник оскалился и клацнул зубами в воздухе. Я невольно вспомнил, что в его роду были вервольфы, и поежился. - Или вы уже не так уверены в своем тайнике? Или вы просто не так уверены в своих словах, в своем слове офицера?
  И я сдался. Первый и последний раз в своей жизни я сдался врагу. Я сказал:
  - По рукам, - но не пожал протянутую мне руку, а повернулся резко кру-гом и вышел из комнаты. Что-то подсказывало мне, что денег в тайнике я не найду.
  
  Что-то подсказывало мне, что денег в тайнике я не найду. И интуиция, или предчувствие, или тот самый хваленый "задний ум", которым мы все крепки - не обманули меня. Вернувшись к себе, я обнаружил только радужное семицветье, бьющее из того места, где был мой тайник, в низкое хмурое моросящее небо. Тайник был пуст. Лепреконье золото, будь оно проклято. Мистер Лепри. Мог бы и догадаться, господин капитан.
  Ночь я повел без сна. А наутро к воротам форта на взмыленном черном восьминогом жеребце - таких только что начали варить в экспериментальных котлах Яргорода - прискакал всадник. Личный посланец государя Пита, представившийся капитан-бомбардиром Питером Михелем, с инспекцией и приказаниями.
  Приказания в любое другое время несказанно порадовали бы меня - государь с армией находился в недельном переходе от нас и собирался сразу по прибытии начать правильную осаду Нуйена. Конечно, с учетом сильного гарнизона и особенно йотунов она заняла бы много времени и стоила бы больших жертв - но решимость закрепить наконец-то за собой этот пятачок земли была велика, и силы для этого тоже собраны достойные.
  Государев посланец был высок и широк в плечах. Из-под черного респиратора гвардейского образца, который с некоторых пор стал обязательным в нашей форме, выбивались тонкие, как шило, усы. Он мог бы обмануть любого моего солдата и даже любого офицера, но не меня. Ведь мой отец вместе с ним пробивался по залитому кровью дворцу к тронному залу, где заперся последний из микадо. Отец видел и рассказал мне, как последний недобитый шиноби с криком "банзай" прыгнул откуда-то сверху, как истинная черная молния. Он приземлился, утыканный стрелами, как еж, и проколотый пулями, как дуршлаг. Он только дотронулся до государя Пита (тогда еще бомбардир-капитана Пита) - но после этого прикосновения тот на всю жизнь был обречен ходить в черном плотном респираторе и говорить хриплым напряженным шепотом: воздух его любимой родины понемногу вливал в него отраву.
  Итак, я узнал его. После завтрака, отослав офицеров, я преклонил перед ним колени и произнес старинную формулу, бывшую в ходу еще до Александра Навского:
  - Не вели казнить, великий государь, а вели слово молвить, - и добавил от себя: - А потом все равно вели казнить как предателя и негодяя...
  - С чего бы это вдруг капитан моей гвардии, да еще сын моего старого друга и соратника, заделался предателем и негодяем? - спросил он, и темно-карие глаза озорно блеснули из-под темного капюшона.
  Я рассказал ему все. Без утайки, без прикрас и попыток выгородить себя. Рассказал, и замер в ожидании. Нет, я не ждал милости или снисхождения. Еще до его приезда я решил, что есть только один способ рассчитаться с долгом чести, не нарушив присяги - и этот способ прост и решителен, как пуля в лоб, каковым и является.
  
  Выслушав мое признание, государь долго сидел за столом, положив подбородок на сцепленные в замок руки, и его тяжелое дыхание отсчитывало ход времени. Я сосредоточенно чистил и смазывал пищаль, дожидаясь даже не его слов, а просто его ухода - чтобы спокойно привести в исполнение приговор, вынесенный мне мною самим.
  - Доброе дело, - наконец прохрипел он. - Оружие всегда пригодится, и нужно держать его наготове. А самое доброе в нем то, что пищаль стреляет туда, куда ее направят. А, капитан?
  Я не ожидал такого, и смутился. Не нашелся с ответом. А государь вдруг рассмеялся и грохнул по столу могучим кулачищем:
  - Не спеши в покойники записываться раньше срока! Задолжал - так плати, а остальное я возьму на себя.
  - Но государь, - окончательно опешил я, - ведь сдача форта Торнхайму поставит крест на ваших планах, при штурме Нуйена йотунский гарнизон отсюда выйдет в тыл вашему войску, а второй Нервы...
  - Я сказал тебе - делай что должно, и пусть будет как будет, - жестко перебил меня он. - Я кое-чем обязан твоему отцу, а долги чести умеют платить не только ладийские дворяне, но и самодержцы. Распорядись принести бумагу, перо, чернила и воск.
  Я открыл дверь и гаркнул приказ. Его величество долго сосредоточенно писал, потом запечатал конверт и вручил мне:
  - Завтра на рассвете ты выведешь гарнизон форта в направлении норд-норд вест на пятнадцать миль, затем ровно в полдень вскроешь конверт. Там подробнейшие инструкции. Выполнишь их - и можешь дырявить свою голову сколько угодно, если захочешь. А я отбываю к войску.
  Не прощаясь, он тяжело вышел из комнаты, спустился по лестнице и спросил своего жеребца. Когда топот копыт затих вдали, я вызвал лейтенантов и отдал распоряжения готовить гарнизон к выходу. Казалось, что и для меня, и для страны, и для государя наступает беспросветная и окончательная ночь. Война проиграна, да и жизнь проиграна тоже.
  
  На следующее утро под барабанный бой, с развернутыми знаменами моя рота покидала форт. Торнхаймские наблюдатели выпустили голубей, и я был уверен, что буквально через пару часов фон Гленсдорф и его ледяные гиганты уже будут хозяйничать здесь.
  Не разбивая лагеря, мы ждали полудня. Я не верил в чудеса, и (до чего же я был маловерен) я не верил даже в мудрость государя. А зря. Распечатав конверт и прочтя инструкции, я сначала тоже не поверил - не поверил собственным глазам, уже один раз так сильно подставившим меня с этим чертовым золотом. Потом закричал от радости и отдал приказ лейтенантам. А еще через час мы были под стенами полупустого Нуйена. Фон Гленсдорф, ожидая ловушки в форте, увел почти всех йотунов, и нам противостояли только люди и карлики.
  Дело все равно было жарким: нас было безумно мало, а торнхаймцы дрались, как сумасшедшие. Из сотни моих бомбардиров к концу штурма на ногах оставалось только четверо, я был ранен в голову и в плечо - один из первых на крепостных стенах, я сознавал, что у меня-то обратной дороги точно нет.
  Но крепость была взята. А когда испытавший за день и радость преходящей победы и отчаяние попавшего в собственный капкан охотника Гленсдорф в спешке и панике вернулся в оставленную им крепость, под стенами он встретил передовые части государя Пита, в очередной раз совершившего невозможное и за одни сутки покрывшего с войском расстояние недельного перехода.
  Конечно, полковнику Гленсдорфу надо отдать должное. Он был настоящий воин и держался до последнего. Попытавшись снова укрыться в нашем форте, он отражал приступ за приступом, но тонкий бревенчатый частокол - это вам не промерзшие насмерть булыжные стены Нуйена. Форт запылал, и впавшие в огненное безумие ледяные гиганты плавились и таяли, круша и здания, и друг друга.
  К утру форта уже не было. На его месте стал лагерем государь Пит, а я принимал дела как комендант Нуйена.
  - Поздравляю полковником, - обнял меня государь, снимая с себя алмазный орден Коловрата с мечами и бантом и вешая мне на грудь. У меня не было слов. Только за сутки я испытал и унижение, и стыд, и позор бесславного поражения и пьянящую радость победы. Я не мог даже благодарить. Я только смог выдавить из себя:
  - Но откуда... Как вы могли знать, что Гленсдорф выведет из крепости именно йотунов?
  - А я и не знал! - беспечно прошипел грозный самодержец. - Но попробовать стоило, правда?
  Я опустился на одно колено и склонил голову. Говорить было больше не о чем.
  Ладья нашей державы выходила со стремнины в открытое море, а вместо полярной ночи над ней занимался новый ослепительно сверкающий день.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"