А где-то солдат ещё в сердце осколком, осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть "языка"
Вот уже обновляют знамена, и строят в колонны,
И булыжник на площади чист, как паркет на полу.
А все же на Запад идут, и идут, и идут эшелоны,
И над похоронкой заходятся бабы в тылу
Не выпито всласть родниковой воды,
Не куплено впрок обручальных колец -
Все смыло потоком великой беды,
Которой приходит конец наконец.
Вот со стекол содрали кресты из полосок бумаги,
Вот и шторы - долой! Затемненье уже ни к чему
А где-нибудь спирт раздают перед боем из фляги,
Он все выгоняет - и холод, и страх, и чуму
Вот от копоти свечек уже очищают иконы
И душа и уста - и молитву творят, и стихи
Но с красным крестом все идут, и идут, и идут эшелоны,
Хотя вроде по сводкам потери не так велики
Уже зацветают повсюду сады,
И землю прогрело, и воду во рвах
И скоро награда за ратны труды -
Подушка из свежей травы в головах
Уже не маячат над городом аэростаты,
Замолкли сирены, готовясь победу трубить...
Но ротные всё ещё выйти успеют, успеют в комбаты,
Которых пока еще запросто могут убить
Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,
Вот и клятвы слышны жить в согласье, любви, без долгов
А все же на Запад идут, и идут, и идут батальоны,
А нам показалось, почти не осталось врагов...
Владимир Высоцкий, "Песня о конце войны"
Берлинский гарнизон сложил оружие второго мая, и после взятия столицы Третьего Рейха многие уже расслабились, полагая, что война закончена. Но по лесам ещё бродили крупные группы фашистов (до полка, иногда с танками и артиллерией). Некоторые из них не знали о приказе генерала Вейдлинга о сдаче в плен гарнизона Берлина, некоторые ему не подчинились, а некоторые не хотели сдаваться русским и стремились прорваться на запад. И продолжала литься кровь...
Вернувшись из поездки в Берлин, Дементьев заночевал в Науэне, в приглянувшемся ему доме: темнело, и ехать ночью в расположение своего дивизиона через лес, где всё ещё постреливали, он счёл неразумным. Дом был пуст, однако Павел не пошёл на второй этаж, в спальню, - обосновался в одной из комнат первого этажа, где стояла старинная мягкая тахта. Скоротав вечер с офицерами полка, ездившими вместе с ним на экскурсию в поверженную столицу Германии, он уже собирался мирно лечь спать, когда в дверь его комнаты негромко постучали.
- Да! - отозвался Павел, бросив взгляд на кобуру с пистолетом, лежавшую на кресле возле тахты, где он приготовил себе постель. Дверь тихонько приоткрылась.
На пороге стояла та самая немка, которую он застал вчера в этом доме.
- Добрый вечер, то есть гутен абенд, фрау. Или вы фройляйн? - ответил Дементьев, рассматривая гостью. Молодая женщина принарядилась: на ней была длинная тёмная юбка и белая блузка с кружевными рукавами, волосы аккуратно уложены.
Познаний Павла в немецком было явно недостаточно для беседы с дамой в интимном полумраке - вряд ли сейчас были уместны хорошо известные Дементьеву выражения "Хенде хох!" и "Гитлер капут!", однако ситуация как-то не вызывала у него желания прибегнуть к услугам переводчика (да и где его искать на ночь глядя?). Он узнал, что немку зовут Эльза, понял, что она благодарит "господина майора" за доброе отношение, а потом разговор зашёл в тупик - слов не хватало. Но Эльза вышла из затруднительного положения без слов: глядя на Павла круглыми синими глазами, опушёнными длинными ресницами, и чуть покраснев, она медленно и аккуратно начала расстёгивать свою нарядную белую блузку...
Ночь была жаркой. Эльза сладко стонала, закидывая за голову руки, шептала "майн либер Пауль" и вообще вела себя как истосковавшаяся жена, наконец-то дождавшаяся мужа. Её ласки были искренними, но было в них и ещё что-то - женщина очень старалась и делала всё, чтобы понравиться "герру майору". Жил в немцах страх перед "русскими варварами", и жила в подсознании немок память прапрабабок, по городам и сёлам которых прокатывались волны бесконечных европейских войн. И эта память диктовала их праправнучкам простую модель поведения: лучше переспать с приглянувшимся офицером и ублажить его, чем быть изнасилованной в сарае пятью солдатами - немки не ожидали другого к себе отношения со стороны победителей.
Павел остро жаждал женщину - его молодое, здоровое, сильное тело требовало её, - и был благодарен Эльзе за эту пьянящую ночь. Но ощущал он и оттенок фальши в страстных ласках молодой немки, и поэтому утром он расстался с ней без сожаления и уехал к себе в дивизион - война ещё не кончилась.
* * *
Дивизион стоял под Науэном в небольшом селе. В этом же селе вместе с "катюшами" разместились зенитный дивизион и противотанковая батарея какой-то другой нашей части. На даче крупного немецкого заводчика разведчики дивизиона обнаружили самую шикарную машину того времени: "опель-адмирал". Увидев "опель", Дементьев сразу же понял, что его придётся отдать начальству, но не мог отказать себе в удовольствии сначала хоть немного покататься на таком красавце.
Он возился возле машины, когда к нему подошёл замполит дивизиона.
- Поговорить бы надо, Павел Михайлович, - кашлянув, сказал комиссар.
"О чём это, интересно знать?" - подумал Дементьев и решил совместить приятное с полезным.
- Так давайте прокатимся, - предложил он, - машина-то какая! Заодно и поговорим.
Они мчались по полевой дороге, ведущей в тенистый зелёный лес, и майской солнце обстреливало ветровое стекло "опеля" тысячами золотых бликов. Машина играючи давала сто восемьдесят километров в час, и Павел впервые понял, что такое настоящий автомобиль. Дементьев наслаждался скоростью и послушной ему мощью, но тут замполит подпортил ему настроение.
- Ты, говорят, с немкой завёл шуры-муры? - спросил он без обиняков.
"Ого! - Павел мысленно ахнул. - И двух дней не прошло, а они уже всё знают: и чего было, и чего не было. У политработников глаза и уши даже на заднице имеются, не иначе!".
- Нет, - продолжал между тем комиссар, - если ты так, мимоходом её прижал, да не силком, а по согласию, то ничего страшного. Сейчас многие этим грешат - все мы люди, а немки перед нами юбки задирают охотно. Но вот если у тебя с ней что-то серьёзное, то лучше не надо - помни про капиталистическое окружение. Наш Иванов тебе спуску не даст - мигом доложит куда следует. Нужны тебе эти неприятности, командир?
- Не беспокойся, комиссар, - сухо ответил Павел, глядя на дорогу. - Не собираюсь я не ней жениться, так что пусть товарищ Иванов спит спокойно.
- Ты лучше о своём спокойном сне побеспокойся. В общем, я тебя предупредил, а дальше ты уж сам думай, товарищ майор, - у тебя своя голова на плечах.
Проехав километров пять, развернулись и понеслись обратно. Машина шла мягко, мотор ласково урчал, и Дементьев вскоре выбросил из головы слова замполита. Было бы о чём думать - Павел ведь и в самом деле не собирался не то что жениться, но даже сколько-нибудь долго хороводиться с Эльзой, и дело тут было вовсе не комиссаре полка Иванове, а в нём самом, майоре Павле Дементьеве.
Когда они вернулись, Павел предложил замполиту ещё раз проехаться по тому же маршруту - в лесу начальство не увидит. Но тот вздохнул (с явным сожалением) и отказался.
- Мне надо собрать совещание офицеров по вопросу поведения солдат по отношению к местному населению на оккупированной территории. С тобой-то я уже, - он усмехнулся, - провёл разъяснительную работу, можешь не приходить, но у меня ещё три сотни гавриков, и все они так и водят носами по сторонам, как коты мартовские: где бы чего урвать сладкого. У многих сердца злобой горят, да и подтрофеить в особо крупных размерах ручонки кое у кого сильно чешутся. Так что - не могу.
Ехать одному Павлу почему-то не хотелось, не хотелось и идти на политбеседу - что нового он там услышит? Майор забрался в свой дом на колёсах, и взгляд его упал на шашку, висевшую на ковре. Эта шашка, положенная по штату артиллерийским офицерам батарей на конной тяге, прошла с ним всю войну - он не бросил её даже тогда, когда бежал от немцев подо Мгой. Павлу ни разу не пришлось пользоваться шашкой как оружием - не танки же ею рубить, - лишь иногда он показывал ею, как жезлом, дорогу своим машинам.
"А ведь скоро будет победный парад полка, - подумал Дементьев, - и я пойду с этой шашкой перед строем моего дивизиона. Надо бы её почистить - клинок должен блестеть". Он мог бы, конечно, поручить эту работу ординарцу, но какой истинный воин доверит своё оружие или любимую наложницу чужим рукам? Павел вынул шашку из ножен, оглядел её от медного темляка до острия клинка, и разыскал точильный брусок. Выбравшись из машины, он сел на траву и начал точить слегка изогнутое матовое лезвие.
Всегда, когда Павел Дементьев брал в руки холодное оружие, творилось с ним что-то странное. Может быть, виной тому была древняя память его рязанских предков, семьсот лет назад принявших на себя первый удар батыевых орд, а потом веками скрещивавших мечи с разбойными степняками, налетавшими на Русь? Или память эта тянулась ещё дальше, в глубь тысячелетий, ко временам ведуна, стоявшего на холме среди ковыльной степи? Ответа на этот вопрос Павел не знал, но он чувствовал запах древней магии, сочившийся с клинка, и наслаждался этим ощущением.
"Ну, вот, - подумал он, закончив работу и пробуя пальцем остроту клинка, - теперь это оружие, а не кусок железа". И тут вокруг засуетились и забегали люди; раздались крики и выстрелы.
Из леса - из того самого, откуда Дементьев с замполитом вернулись полчаса назад, и куда Павел хотел ехать снова, - валила толпа вооружённых немцев. Их было тысячи две, не меньше, и они уже разворачивались цепью, готовясь к атаке.
"Их же в несколько раз больше, чем нас, - подумал Павел, холодея, - и нет времени подкопать колёса "БМ", чтобы опустить направляющие на прямую наводку. А в рукопашной они нас сомнут - и это теперь, когда война уже почти кончилась!".
- Занять оборону! - закричал он, плюхаясь на живот за невысоким бугорком, бросая шашку и вытаскивая из кобуры пистолет. Справа и слева залегли его солдаты, готовясь к стрельбе. - Огонь!
Ахнули противотанковые орудия, в немецких цепях встали чёрные кусты разрывов. Но немцы продолжали идти вперёд - уже можно было различить их перекошенные лица и орущие рты. Они шли в атаку так же остервенело, как ходили в самоубийственные атаки русские солдаты в начале войны, стреляя на ходу и автоматов и карабинов. Над головой Павла часто свистели пули: война напомнила о себе - она не спешила выпускать людей из своих смертных объятий. И этот один из последних боёв Великой Войны стал бы последним боем майора Дементьева, если бы не зенитный дивизион, вовремя заметивший врага.
Тридцатисемимиллиметровые автоматические зенитные пушки, бьющие почти в упор по густым пехотным цепям, - штука страшная. Ливень снарядов величиной с хороший огурец выкашивал ряды немцев; снаряды рвали людей на куски - во все стороны летели руки, ноги, головы. Толпа атакующих редела на глазах, а немцы всё шли, и самые оголтелые из них падали в двадцати-пятнадцати шагах от лежавшей цепи бойцов майора Дементьева. Павел понял, что атака врага вот-вот захлебнётся, и тут из клубов дыма и пыли, поднятой разрывами снарядов, прямо не него выскочил здоровенный эсэсовец в изодранном мундире.
За все четыре года войны Павел никогда не видел врага так близко - не пленного, а в бою, с оружием в руках. Дивизионные орудия "ЗИС-3" и тем более "катюши" убивали на расстоянии сотен метров и нескольких километров, а врукопашную артиллеристы дрались редко, разве что в критических случаях, когда немцы врывались на их огневые позиции. Павлу повезло - уберёг его от такого Всевышний, и вот теперь, накануне победы, судьба, словно в насмешку, решила восполнить этот пробел в боевой биографии майора Дементьева.
За несколько очень коротких секунд, пока немец набегал на него, Павел успел, как при вспышке молнии в ночной темноте, разглядеть его лицо: резкие черты, прямой тонкий нос, пепельный ёжик то ли белёсых, то ли седых, то ли покрытых пылью и копотью коротких волос - на голове у эсэсовца не было ни пилотки, ни каски, ни фуражки. И глаза - глаза безумца, викинга-берсерка, с чёрными дырами зрачков, вытеснивших почти всю радужную оболочку. В правой руке немец сжимал эсэсовский нож-кинжал - Дементьеву среди трофеев такие уже попадались.
Павел вскинул пистолет и нажал на спуск, но услышал только сухой щелчок бойка - он и не заметил, как расстрелял по атакующим всю обойму. А немец был уже рядом, он уже отводил руку с ножом, готовясь нанести удар, и зловеще отсвечивало багровым лезвие его кинжала. И тогда Дементьев разжал пальцы, бросил пистолет, одним движением подхватил с земли лежавшую шашку и встал навстречу эсэсовцу.
Время остановилось. Пропали звуки боя - в уши ударила тишина.
Никто и никогда не учил Павла Дементьева владеть шашкой - не считать же учёбой детские игры, в которых он мальчишкой самозабвенно рубил палкой крапиву и репейник, или строевые приёмы в спецшколе и в артиллерийском училище. Но сейчас его рукой словно управлял кто-то другой, впитавший умение владеть мечом с молоком матери и очень хорошо усвоивший уроки седых воинов-рубак.
Шашка взлетела и упала, мимоходом срезав пальцы левой руки немца, выброшенной навстречу клинку в тщетной надежде остановить разящий удар, и её лезвие разделило надвое лицо эсэсовца - точно посередине, между глазами, горящими тёмным огнём безумия.
Немец упал, а Павел увидел, как шашка превратилось на миг в широкий голубой меч - в Меч из древнего предания.
А потом в уши снова ворвался грохот боя, и в руке майора Дементьева снова была его старая кавалерийская шашка с лезвием, густо замазанным красным.
Немцы дрогнули.
- Вперёд! - хрипло выкрикнул Павел. - За мной, в атаку, ура!
Поле боя было завалено многими сотнями немецких трупов. Немногие из уцелевших бежали в лес, остальные бросили оружие. "Эрэсники" потеряли троих убитыми и нескольких ранеными - среди убитых был восемнадцатилетний парень, прибывший в часть с последним пополнением, перед самым началом Берлинской операции
- Ты, Павел Михайлович, прямо Добрыня Никитич, - уважительно сказал замполит, глядя на Павла, как на былинного богатыря. И добавил, посмотрев на погоны зарубленного эсэсовца: - Штурмбанфюрер - вроде как майор, по-нашему.
* * *
"Опеля" Дементьев подарил командиру полка Пуховкину (сначала напугав его своим появлением - тот подумал, что на такой шикарной машине приехало большое начальство). Потом машину увидел командующий артиллерией польской армии генерал Чернявский* и хотел отобрать. Пуховкин не отдал - мол, мы вам больше не подчинены. За это Чернявский задробил награждение всех офицеров полка польскими орденами, и комдивы шипели потом на Павла: "Свинью ты нам подложил - угораздило же тебя подарить эту машину комполка".
* Генерал Чернявский, командующий артиллерией Войска Польского, после войны почувствовал себя по меньшей мере графом Потоцким. У него были магазины в разных городах Польши, имения, скот, пахотная земля. На него работали сотни крестьян - русский генерал стал польским помещиком, причём в уже социалистической Польше. Наконец, - как положено, - кто-то капнул на него в ЦК. Чернявского отозвали из Польши в СССР, всё отобрали, наложили партийное взыскание и понизили в должности. И стал бывший "ясновельможный пан" командовать артиллерией Одесского военного округа. Чары Кощея Бессмертного действовали на многих - на очень многих...
Но красавец "опель" всё равно не остался у Пуховкина. Из Москвы "с инспекцией" (а точнее - за трофеями) прилетел генерал-лейтенант Дегтярёв, командующий гвардейскими миномётными частями Красной Армии, увидел роскошную машину и тут же потребовал: "Кто, чья, подать его сюда!". И когда растерянный командир полка предстал перед грозным начальством, разговор был коротким: "Не по чину машину имеешь, полковник. Возьмёшь полуторку, она довезёт тебя до дома. А "опель" оставь здесь, и шофёра не забудь оставить".
Система феодальных привилегий армейской иерархической лестницы работала чётко.
* * *
Ночью девятого мая началась стрельба. Сначала Павел подумал, что опять наскочила какая-то группа недобитков, но оказалась - Победа: эту новость узнали разведчики полка от проходившей по шоссе и палившей в небо колонны наших войск. Поднялось невообразимое: солдаты и офицеры обнимались, пели, кричали, плясали, плакали, били вверх из всех видов оружия и почему-то совсем не боялись падающих с неба пуль. Не боялся их и Дементьев - даже тогда, когда рядом с его головой в ствол дерева цокнула пуля, а он только за миг перед этим чуть откачнулся в сторону. Поняв, что остановить безудержное ликование воинов не удастся даже угрозой трибунала, майор вынул свой "ТТ" и с удовольствие разрядил в тёмное ночное небо всю обойму.
А утром из штаба ГМЧ фронта прибыл (правда, уже не на шикарном "адмирале", а на простой армейской полуторке) Пуховкин и сообщил, что вчера, девятого мая в пригороде Берлина Карлсхорсте генерал-фельдмаршал Кейтель от имени фашистской Германии подписал акт о безоговорочной капитуляции; от имени советского правительства капитуляцию принял маршал Жуков. А в довершение всего полковник объявил, что офицеры полка приглашаются на торжественный обед по случаю победы над гитлеровской Германией.
Столы накрыли прямо на широкой лесной поляне. Хрусталя и столового серебра на столах, правда, не наблюдалось, но солдатскими мисками, кружками и гранёными стаканами обеспечили всех. Хозяйственники расстарались и не пожалели трофейных деликатесов; хуже было с выпивкой - изыскали только слабое красное вино (вина было мало и его разлили по графинам) и спирт-сырец (спирта было много).
Павел Дементьев имел заслуженную репутацию трезвенника. Всю войну он почти не пил, хотя гостей принимал хлебосольно, а на вопросы отвечал так: вот война кончится, тогда я с вами и напьюсь - впервые в жизни. И в День Победы Павел сдержал своё обещание.
К исполнению клятвы майор подготовился основательно. Не будучи ни разу пьяным, он не знал, как будет вести себя во хмелю, а потому заранее принял меры предосторожности, подобные тем, какие принимались на пирах викингов и славян. Он вызвал ординарца и шофёра, отдал им свой пистолет и приказал следить за ним на банкете, а самим - ни-ни. В качестве компенсации за стоическое воздержание в такой день солдатам было обещано, что после того, как начальство оклемается, они смогут пить хоть несколько дней подряд. Бойцы дружно ответили "Есть!" и добросовестно выполнили приказ (как в первой, так и во второй его части).
Спирт-сырец - это неочищенная от сивушных масел жидкость с преотвратительным смешанным запахом помойки и дерьма. Чтобы как-то нейтрализовать столь экзотическое амбре, Дементьев разбавил спирт вином, и когда комполка провозгласил тост "За Победу!", отважно (и не дыша) опрокинул в себя стакан с получившейся адской смесью.
По пищеводу пронёсся огненный смерч, и если бы не огурец, заботливо подсунутый начальником штаба дивизиона старшим лейтенантом Гизетли, Павел рисковал умереть на месте в страшных судорогах. К нему подходили, напоминали о его обещании, предлагали выпить за Победу, за боевых товарищей, за дом родной, просто выпить, и он пил со всеми, но уже рюмочками. Голова у него всё сильнее шла кругом, где-то далеко зазвучала какая-то музыка, отяжелели и стали непослушными ноги.
Потом подошёл Пуховкин и сказал, что выпить - оно, конечно, надо, но зачем же рюмки бить? Павел серьёзно подумал и очень серьёзно ответил, что рюмок не бил: просто когда он ставит их на стол, они почему-то ломаются. Полковник засмеялся и куда-то исчез, а Дементьева позвали фотографироваться на память. Он собрался с силами и двинулся было к заданной точке, но до места фотографирования не дошёл.
Деревья качались и плыли перед глазами Павла, но он увидел на краю поляны, под сенью листвы, женщину и сразу же, несмотря на туман в голове, узнал её. Это была Анюта.
Кареглазая казачка-колдунья стояла, прислонившись спиной к берёзе, и смотрела на него с доброй, мудрой и грустной улыбкой, словно она видела и знала то, что не мог видеть и знать русский офицер Павел Дементьев. Длинные тёмные волосы свободно стекали на плечи ведуньи; на ней было длинное, до пят, светлое полотняное платье, вышитое на груди. А в руках она бережно держала какой-то свёрток.
Павел с трудом сделал к ней несколько шагов, и вдруг увидел крохотное личико и понял, что в свёртке, который держит Анна, - грудной ребёнок, совсем ещё маленький.
- Твоя дочь, - тихо сказала ведунья, - я назвала её Ольгой. Я сохранила твоё семя, и наша дочь продолжит древний род воинов. А я пришла проститься. Мы с тобой больше не увидимся - я и так нарушила запрет и шла с тобой рядом. Вы убили Зверя, Великая Война окончена, и теперь я могу уйти. Будь счастлив, и живи долго, воин.
Анна отрицательно покачала головой, а рядом с ней появилась ещё одна фигура, на этот раз мужская, и Павел узнал этого седовласого человека в длинном белом одеянии.
- Ты простилась? - спросил старик, мельком посмотрев на Дементьева. - Нам пора идти - оставь этого воина его судьбе.
- Мне грустно, отец, - Анюта склонила голову, и Павлу показалось, что в глазах её блеснули слёзы. - Я трижды спасла ему жизнь - на переправе через Вислу; два дня назад, в его последнем бою; и вчера ночью, когда с неба шёл свинцовый дождь, - и я хочу, чтобы он прожил долгую жизнь.
- А надо ли ему жить долгую жизнь? - задумчиво сказал ведун. - Ведь жизнь его будет полна горьких разочарований и потерь. Ожидания победителей не оправдаются - на Руси ничего не изменится к лучшему. Он похоронит всех своих боевых друзей, и он увидит, как рассыплются трухой идеалы, в которые искренне верили и он, и его друзья. Он увидит, как боевые мечи, сокрушившие Зверя-Дракона, будут опущены в кислоту жадности и лжи и подёрнутся золотой ржавчиной. Он увидит, как его народ изверится в светлом будущем и устанет жить в состоянии вечного подвига - так жить не могут даже русичи. И он увидит, как гордое слово "воин" потускнеет перед жирным словом "торговец", а о Великой Войне поганые языки будут рассказывать небылицы всему миру. Он выполнил свой долг воина: спас свою страну и свой народ, так за что его мучить разочарованием? Ты сохранила его семя, и род его не прервётся - не милосерднее ли будет подарить ему короткую жизнь и лёгкую смерть?
- Я хочу, чтобы этот воин прожил долгую жизнь, - упрямо повторила Анна, - он её заслужил. А насчёт разочарований - он сильный, он выдержит. И он, может быть, расскажет своим и чужим внукам правду о Великой Войне - кто-то ведь должен это сделать?
- Хорошо, - согласился старый колдун, - будь по-твоему. Идём, нам пора.
Они говорили так, словно Павла тут и не было, и Дементьев почувствовал злость - этот старик, будь он трижды ведун, не смеет уводить Анюту, его невенчанную жену, не дав отцу даже толком взглянуть на свою дочь!
- С-стой! - через силу выдавил из себя майор, нашаривая непослушными пальцами кобуру пистолета. - З-застрелю! Не т-тронь её, стар... ик!
Он сделал ещё несколько шагов к деревьям, под которыми стояли ведуны (или это были только их призраки?), но не дошёл до опушки.
Фигуры Анны и старого ведуна дрогнули и начали таять лёгкой дымкой, растворяясь в яркой зелени листвы. Павел Дементьев протянул руки к исчезающим силуэтам, ставшим уже слабо различимыми тенями, но тут земля бросилась ему в лицо, ноги подкосились, и он упал в траву, пахнущую весной и жизнью.
Сознание погасло.
* * *
Проснувшись утром, Павел далеко не сразу сообразил, где находится. Наконец, когда из колышущегося вокруг тумана сформировались знакомые стены, ковры и развешенное на них оружие, он догадался, что лежит в своём доме на колёсах.
Голова раскалывалась от боли, во рту скопилась горькая слюна с привкусом желчи, и Дементьеву страстно хотелось или немедленно застрелиться, или вести в дальнейшем только трезвый образ жизни. После довольно продолжительного обдумывания он пришёл к выводу, что второй вариант несколько более заманчив, и попытался встать, но попытка не удалась: его мутило.
На слабый зов страдальца тут же явился его бдительный ординарец, окинул майора опытным оком, исчез, но вскоре вернулся и принёс полстакана водки. Павел возражал - его тошнило от одного запаха спиртного, - однако ординарец настоял, ссылаясь на народную мудрость, проверенную веками и поколениями и гласившую: "Поможет".
Помогло. Дементьев, пошатываясь, встал, попил чаю, и ему полегчало. Восстановив координацию движений и вновь обретя способность мыслить, Павел потребовал от своих "телохранителей" подробностей своего вчерашнего безобразия, поскольку сам почти ничего не помнил: в памяти образовался зияющий провал.
Солдаты рассказали ему всё по порядку - мол, вы встали из-за стола и пошли к лесу. Не доходя опушки, остановились и вроде бы с кем-то разговаривали; потом начали хвататься за кобуру, а затем, вытянув вперёд руки и выписывая ногами, извините, кренделя, бросились в чащу, но тут же рухнули наземь и захрапели.
- А мы вас подняли и доставили сюда, в ваши апартаменты, - закончил свой рассказ ординарец.
Павел слушал, и в памяти его всплывали какие-то смутные воспоминания: да, он с кем-то разговаривал, под деревьями и в самом деле кто-то стоял, и встреча с этим "кем-то" была очень важной для майора Павла Дементьева. Он силился припомнить, кто же всё-таки это был, и почему это так важно, но воспоминания не поддавались - они ускользали, как меж пальцев вода.
И как сквозь вату, он услышал далёкий, еле различимый голос ведуна:
- Ты будешь помнить только то, что тебе можно помнить. Остальное - забудь...